Люди-монстры

XV СЛИШКОМ ПОЗДНО

Секунду они оба стояли молча. Булан мысленно переживал то унижение, которое ему предстоит испытать, когда девушка узнает о нем правду, а Вирджиния гадала о причине его печали и молчании.

Первой заговорила девушка.

— Вы меня спасли, — произнесла она. — Но кто вы?

Булан заколебался. За всю его короткую жизнь ему и в голову не приходило, что можно сказать неправду. Лгать он не умел. Если его спрашивают, значит надо отвечать как есть. Однако никогда прежде ему не доводилось слышать вопроса, от которого так много зависело. Он хотел было сделать горькое, унизительное признание, но, представив искаженное от ужаса и отвращения лицо девушки, передумал.

— Я Булан, — наконец тихо произнес он.

— Булан, — повторила девушка; — Булан. Но ведь это имя туземцев. Вы же либо англичанин, либо американец. Как ваше настоящее имя?

— Булан, — упрямо проговорил он.

Вирджиния Максон подумала, что у него, должно быть, имеется веская причина, из-за которой он не хочет говорить о себе. Сперва она решила, что он беглец, уклоняющийся от правосудия, совершивший ужасное преступление, который не осмеливается открыть свое настоящее имя даже в далеких дебрях Борнео, но, взглянув на его открытое, благородное лицо, отринула подобные мысли. Ее женская интуиция говорила, что перед ней человек с благородной натурой.

— Тогда позвольте мне поблагодарить вас, мистер Булан, — сказала она, — за ту услугу, которую вы оказали незнакомой беспомощной девушке.

Он улыбнулся.

— Называйте меня просто Булан, — сказал он. — «Мисс» и «мистер» в диких джунглях ни к чему, Вирджиния.

Услышав столь вольное обращение со своим именем, девушка покраснела, однако удивилась, что это ее не оскорбило.

— Откуда вам известно мое имя? — спросила она.

Булан понял, что, начни он объяснять, то окажется в затруднительном положении, а если станет изворачиваться, одна ложь потянет за собой, как водится, другую, поэтому он решил предвосхитить последующие щекотливые вопросы, сочинив на ходу историю о себе.

— Я жил на острове недалеко от лагеря вашего отца, — сказал он, — и знал всех вас в лицо.

— Как долго вы прожили там? — спросила Вирджиния. — А мы считали, что остров необитаем.

— Всю свою жизнь, — искренне ответил Булан.

— Странно, — проговорила девушка. — Не могу понять… А монстры, как получилось, что они последовали за вами и выполняли ваши приказы?

Булан дотронулся до кнута, висевшего у него на боку.

— Фон Хорн научил их подчиняться вот этому, — сказал он.

— Он их бил? — в ужасе вскричала девушка.

— Это был единственный выход, — пояснил Булан. — Они же безмозглые, ничего не понимали, поскольку у них отсутствовало мышление.

Вирджиния содрогнулась.

— А где они сейчас, те, что уцелели? — поинтересовалась она.

— Они погибли, бедняги, — ответил он с печалью в голосе. — Обездоленные, уродливые, никого не любящие и никем не любимые монстры — они отдали жизнь за дочь человека, который создал их такими, какие они были.

— Что вы имеете в виду? — встревожилась девушка.

— То, что все они погибли, разыскивая вас и сражаясь с вашими врагами. Они были бездушными тварями, но они любили свою неказистую жизнь, которой пожертвовали ради вас, чей отец явился источником их страданий. Вы многим им обязаны, Вирджиния.

— Бедняжки, — пробормотала девушка. — Но, может, так оно и лучше. Не имея мозгов и души, они никогда не смогли бы обрести счастья. Мой отец причинил им страшное зло, но он этого не хотел. Его рассудок помутился от сделанного им удивительного открытия, и если он причинил им зло, то еще большее зло собирался причинить мне, своей дочери.

— Не понимаю, — сказал Булан.

— Он намеревался выдать меня замуж за одного из этих бездушных монстров, того, кого называют Номер Тринадцать. О, жутко вообразить, что это был бы за кошмар! Но теперь, когда все они мертвы, он не сможет этого сделать, даже если бы его рассудок снова омрачился.

— Почему вы их так ненавидите? — спросил Булан. — Потому что они страшны собой или потому, что у них нет души?

— Того и другого достаточно, чтобы ненавидеть их, — ответила девушка, — но отсутствие души — самое главное. Можно закрыть глаза на физическое уродство, но нравственное уродство, которое изначально свойственно существу без души, навсегда лишает их общения с людьми.

— И вы полагаете, что, невзирая на их внешность, факт отсутствия у них души может стать очевидным? — спросил Булан.

— Я уверена в этом, — воскликнула девушка. — Я распознала бы это с первого взгляда.

Булан вымученно улыбнулся.

— А как вы определите, есть у кого душа или нет? — спросил он.

Девушка взметнула ресницы.

— Вы смеетесь надо мной, — бросила она.

— Ни в коем случае, — ответил он. — Мне просто любопытно узнать, как проявляет себя душа. Я видел убивающих друг друга, подобно зверям, людей. Видел человека, который жестоко обращался с теми, кто был в его власти, а они все имели души. Видел смерть одиннадцати бездушных монстров, которые погибли ради спасения дочери человека, причинившего им страшное зло — человека, у которого есть душа. Как же мне знать, по каким признакам определяется наличие души? Как же мне знать, есть ли у меня душа или нет?

Вирджиния улыбнулась.

— Вы отважны, честны, благородны. Этого достаточно, чтобы гарантировать у вас наличие души, хотя уже по одному вашему лицу видно, что вы принадлежите к высшему разряду человечества.

— Я надеюсь, что вы никогда не измените своего мнения обо мне, Вирджиния, — произнес Булан, зная, что ей предстоит тяжелый шок, а ему — безмерное горе, когда они явятся к ее отцу, и она узнает о нем правду.

То, что он не открыл ей истину, было простительно, так как впереди его ожидали одни страдания, когда она узнает, что он точно такой же, как и двенадцать погибших монстров. Их участи Булан мог только завидовать, если бы не возможность побыть с девушкой наедине прежде, чем она узнает правду.

Размышляя о будущем, он вдруг подумал, что если им не доведется встретиться с профессором Максоном и фон Хорном, то девушка так и не узнает о том, что он не человек. В этом случае он не потеряет ее, а будет всегда рядом с ней. Идея овладела им, а с нею и жгучий соблазн завести Вирджинию Максон далеко в джунгли, подальше от людских глаз. Почему бы и нет? Разве не он спас ее, тогда как остальные потерпели неудачу? Разве это не справедливо, что она должна принадлежать ему?

Какие у него были обязательства перед ее отцом или фон Хорном? Он уже раз спас жизнь профессору Максону, а потому ничем не был ему обязан, и трижды спасал Вирджинию. Он будет с ней добр и ласков. Она станет в тысячу раз счастливей и защищенней с ним, чем с теми, кто так и не сумел оградить ее от бед.

Булан стоял молча, устремив взор вдаль на восходящее солнце, и девушка залюбовалась его волевым благородным лицом и прекрасной фигурой. Какие эмоции испытала бы она, если бы смогла прочесть его мысли?

Первой тишину прервала девушка.

— Вы сумеете найти дорогу к жилищу, где находится мой отец? — спросила она.

Застигнутый вопросом врасплох Булан не сразу понял, о чем его спрашивают, а когда понял, с сожалением осознал, что придется рассказать ей правду и скорее, чем он думал. Но как сказать ей о своем намерении? И тут ему пришла в голову мысль сперва прозондировать почву — возможно, — она не станет возражать его плану.

— Не терпится вернуться? — спросил он.

— Ну конечно, — ответила она. — Отец будет страшно переживать, пока не узнает, что я жива. Что за странный вопрос в самом деле.

Пока она ни о чем не догадывалась.

— А если мы не найдем обратной дороги? — продолжал Булан.

— О, не говорите так, — встревожилась девушка. — Это было бы ужасно. Я умру от горя, страха и одиночества в этих кошмарных джунглях. Но вы, конечно же, отыщете дорогу к реке. От берега до того места, где вы спасли меня от гнусного малайца, расстояние совсем небольшое.

Слова девушки привели Булана в уныние. Будущее представлялось ему теперь не таким радужным, раз она будет несчастной в той жизни, которую он задумал для них обоих. Он молча раздумывал. В его груди бушевали противоречивые чувства. Какие из них одержат верх — низменно-эгоистичные либо же благородные? Каким человеком он проявит себя?

При мысли о том, что он может потерять Вирджинию, желание быть с ней рядом стало необоримым. Вернуть ее отцу и фон Хорну означало бы лишиться ее — в этом не было сомнений, так как они не станут долго держать ее в неведении относительно его происхождения. И тогда, помимо того, что он Навсегда потеряет ее, ему придется вытерпеть безмерное унижение от ее презрения.

Перед ним стояла сложнейшая нравственная проблема, и, пытаясь решить ее для себя, Булан, который только начинал постигать азы нравственности, постоянно возвращался к вопросу, имевшему для него жизненно важное значение — есть ли у него душа? Он понимал, что ответ на этот вопрос зависит в некоторой степени от его решения относительно судьбы Вирджинии Максон, поскольку, по его примитивной теории о душе, это невидимое нечто предполагало лишь добрые поступки. Злые же являются признаком маленькой никчемной душонки либо полного отсутствия оной.

То, что Вирджиния может лишь ненавидеть бездушное существо, он воспринимал само собой разумеющимся. Он желал ее уважения, и это обстоятельство помогло ему принять окончательное решение, решение, продиктованное истинным благородством его натуры — он хотел счастья Вирджинии Максон, чего бы это ему ни стоило.

Девушка пристально наблюдала за ним, пока он молчал, погруженный в раздумья. Она не знала, какая борьба происходит за его спокойной наружностью, но по затянувшейся паузе чувствовала, что решается ее судьба.

— Ну так что? — произнесла наконец она.

— Сперва мы должны поесть, — ответил он будничным голосом, словно и не отказался секундой ранее от своего счастья, — а потом отправимся на поиски вашего отца. Вы непременно встретитесь, Вирджиния, я ручаюсь в этом.

— Я не сомневалась в вас, — сказала она, — но как нам с отцом отблагодарить вас, просто не знаю, а вы?

— Знаю, — сказал Булан, и в его глазах внезапно вспыхнуло пламя, удержавшее Вирджинию Максон от дальнейших вопросов.

По правде говоря, она не знала, сердиться ли ей, опасаться или радоваться из-за того, что она прочитала в его взгляде, либо же устыдиться самой себе, так как она вдруг поняла, что за ее интересом к этому незнакомцу, возможно, кроется нечто большее, чем ей казалось до сих пор.

Охватившая их внезапная скованность исчезла, когда Булан жестом пригласил ее следовать за ним вниз по тропе в ущелье на поиски пищи. Там они уселись рядом на поваленном дереве возле ручья, подкрепляясь собранными Буланом фруктами. Они часто встречались глазами, и всякий раз девушка потупляла взор при виде нескрываемого обожания во взгляде мужчины.

В прошлом многие мужчины глядели на Вирджинию Максон с восхищением, но еще никогда такими чистыми, смелыми и искренними глазами. В них не было коварства и злого умысла, и для Вирджинии тем более было странно, что она не может выдержать их взгляда.

«Эти глаза выражают удивительно прекрасную душу», — подумала она. — «Рядом с их владельцем моей жизни и чести ничего не угрожает.»

А Булан подумал: «Я мечтаю только об одном — иметь душу, всегда жить рядом с любимой и оберегать ее.»

После завтрака они снова двинулись в поисках реки, которая, вдруг куда-то исчезла. Они все шли и шли, преодолевая препятствия и мелкие речушки, через которые Булан переносил девушку на руках, пока не наступил полдень, а реки все не было. Поскольку оба плохо ориентировались в джунглях, они не смогли установить ни местонахождения тропы, которой пришли, ни в какой стороне протекала река.

С наступлением вечера Вирджинию Максон охватило беспокойство: она была уверена в том, что они заблудились. Булан не делал вида, будто знает дорогу, а говорил лишь, что в конечном счете они непременно выйдут к реке. На деле же, если бы не явная тревога девушки, он с радостью воспринял бы тот факт, что они заблудились, однако ради нее честно старался найти реку.

Когда наконец наступила ночь, девушку охватил ужас, но она не выдавала своего состояния, так как понимала, что ее спутник не виноват в их затруднительном положении. Раздававшиеся в ночных джунглях странные, жуткие звуки наполнили ее самыми недобрыми предчувствиями, а когда сверху зарядил холодный моросящий дождь, она и вовсе поникла духом.

Булан на скорую руку соорудил для нее примитивное укрытие, затем заставил прилечь, снял с себя боевую накидку даяков и укрыл ее, однако прошло несколько часов, прежде чем усталость взяла свое, и девушка забылась беспокойным сном. Несколько раз ей в страхе казалось, что Булан бросил ее одну в джунглях, но когда она окликала его, он отзывался с другой стороны укрытия. Она подумала, что Булан соорудил для себя шалаш по соседству, но сама мысль, что он может уснуть, наполняла ее страхом, и все же она больше не стала окликать его, поскольку понимала, что он нуждается в отдыхе даже больше, чем она. Булан же всю ночь простоял возле своей возлюбленной, простоял почти обнаженный на ночной прохладе и под холодным дождем, оберегая ее от появления диких ночных посетителей — людей и зверей.

Следующие сутки, а потом и третьи, и четвертые оказались повторением первых. Булан из последних сил старался отогнать сон. По его покрасневшим глазам и изможденному лицу девушка догадалась, что он недосыпает, и пыталась заставить его отдохнуть как следует, но она не предполагала, что он не спит уже четверо суток.

В конце концов природа не выдержала такого колоссального напряжения, могучую конституцию человека одолели-таки холод, сырость, а также нехватка сна и еды; всю пишу, которую он находил в последние два дня, он отдавал девушке со словами, что свою долю он уже съел.

Наутро пятого дня, когда Вирджиния проснулась, она обнаружила перед своим укрытием на мокрой земле Булана, который метался в горячечном бреду. При виде могучей фигуры, ставшей вдруг такой беспомощной и жалкой, девушка моментально позабыла про свои страхи, хотя и понимала, что лишилась защитника. Из слабой дрожащей дочери изнеженной цивилизации она в мгновение ока превратилась в львицу, выхаживающую и оберегающую своего больного супруга. Эта аналогия не пришла ей в голову, но пришло нечто другое, когда она увидела, что его бьет в жестоком приступе лихорадки, и при виде его полнейшей беспомощности она нагнулась и поцеловала его сперва в лоб, а потом в губы.

— Твоя любовь была такая благородная и самоотверженная, — прошептала она. — Ты даже пытался скрыть ее, чтобы не осложнять моего и без того трудного положения, и теперь, когда, быть может, слишком поздно, я вдруг поняла, что люблю тебя, что любила всегда. О, Булан, мой Булан, что за жестокая судьба свела нас лишь с тем, чтобы мы умерли вместе!