Лунные капли во флаконе

Глава 1

…А слуги тем временем отнюдь не скучали. Казалось, даже сам дом, отвыкший от человеческого присутствия, в удивлении замер, ожидая перемен. Уже не первую неделю по его коридорам и лестницам сновали чужаки, вынося мусор, чистя, убирая и расставляя в комнатах мебель. Жилые помещения проветрили, окна сияли чистотой, а каждый предмет, попав в новую обстановку, словно примерялся и красовался в непривычно просторных комнатах. С диванов и кресел сняли чехлы, каминные решетки отчистили от многолетней копоти, а перила и балюстрада лестницы сверкали, отполированные и натертые воском до блеска.

Дворецкий критически окинул взглядом вереницу ящиков и коробок, которые кучер вносил в дом с помощью двух деревенских пареньков, надеявшихся подзаработать. На площадке в глубине холла стояла экономка, следящая за тем, чтобы ящики складывали как можно аккуратнее, и беспрестанно сверялась со списком багажа, делая в нем отметки карандашом. Выражение ее лица было непроницаемо, как и всегда, но во взгляде, которым она провожала каждый ящик, читалось беспокойство за хозяйский скарб.

Плотно закрытая дверь цокольного этажа не пропускала шума. Но здесь, в помещениях, где обитали слуги, было проделано не меньше работы, а то и больше. По обе стороны узкого коридора виднелось несколько дверей, ведущих в кладовую, прачечную и, наконец, на улицу, на задний двор. Вдоль стены на цементном полу стояло несколько еще не разобранных ящиков, на которых красовались аккуратные надписи: «фарфор», «стекло», «керамика». Возле самой кухни высился внушительный шкаф из темного дерева; однако только две нижние полки были заняты посудой, невидимой за запертыми дверцами. Через широкий проем, ведущий в кухню, можно было различить потемневшие от времени рамы небольших полукруглых окошек под самым потолком. Скупой свет, проникающий в кухню, слабо освещал потолочные балки и две полки с утварью. Стены были выкрашены бежевой краской, а единственным украшением служил незамысловатый плинтус темно-коричневого цвета. Сразу по правую руку от двери зияла темная пасть очага, в котором тлели угли; в дальнем углу стояли несколько ведер и корзин, над очагом тускло сверкали разделочные ножи и половники всех размеров, а прямо возле двери притулились метлы и щетки. Газовый светильник, низко свешивающийся с потолка, отбрасывал широкий круг света на большой, дочиста выскобленный стол и две длинные скамьи, и озарял белый чепец худощавой горничной, склонившейся над столешницей.

— Просто не знаю, как справлюсь с этой уймой работы! Половина ящиков еще не разобрана…

— Привыкнешь, — хмыкнула Мэри.

Эта статная женщина средних лет наблюдала, усевшись на скамейку и положив ноги на низкий табурет, как молодая горничная чистит семейное серебро. Мэри искренне считала, что для новой служанки не может быть ничего лучше хорошего наставления и, конечно же, приятная компания в лице старшей и куда более опытной коллеги. Конни же — новенькая и потому пока еще бесправная — по одному доставала столовые приборы, помещенные в широкий поддон с золой, и тщательно натирала их мягкой тряпочкой. Мэри придирчиво обследовала каждую начищенную ложку и вилку и, если они не казались ей достаточно блестящими и чистыми, передавала обратно. Будучи камеристкой хозяйки дома, она не считала, что ей стоит утруждать себя более сложной работой, и что она делает новенькой одолжение.

— Считай, еще в хорошую семью попала! А то работала бы девочкой на побегушках у каких-нибудь бедных учителей. Вот это, доложу я тебе, та еще работенка.

— Да знаю я, знаю! Здесь семья хорошая, богатая, сразу видно, — Конни поднесла один из ножей поближе к свету, и придирчиво повертела. — Одного серебра вон сколько, — она вздохнула и поправила выбившуюся из-под наколки прядь медно-рыжих волос, таких пышных и непослушных, что девушке стоило огромного труда каждое утро как следует приглаживать их. — А дом просто огромный, и сегодня мне пришлось потратить на уборку столовой на целых полчаса больше, чем я рассчитывала.

— Где же ты раньше работала? — усмехнулась Мэри. — Здесь тебе не Букингемский дворец. До этого мы все в совсем небольшом доме жили, недалеко от Блумсбери, там хоть и комнат было всего шесть, зато какое все новое было, свежее, так и сверкало. Ты бы только видела кухню, наша Мод нарадоваться на нее не могла. Какая там была плита! Раза в два больше, чем здесь, да и шире; нелегко ей придется, если вдруг хозяева задумают званый обед устроить. Помню, кухня уж такая уютная и теплая была! А здесь не дом, а склеп какой-то. Его до нашего приезда местные из деревни мыли-мыли, а грязи меньше не стало. Вот чего им в Лондоне не жилось?

Вопрос был задан в пустоту, потому что новенькая горничная едва ли знала на него ответ. Девушка повела плечиком.

— Ну, на прежнем месте у меня хоть был и не такой большой дом, но и управлялась я там сама, в одиночку. А здесь и вправду грязи мыть — не перемыть! Сколько-то времени пройдет, пока мы сможем привести все в порядок и заживем по-человечески? Как подумаю про все эти ящики, — она махнула рукой в сторону двери, — так дрожь пробирает… Интересно, возьмут ли еще кого-нибудь нам на подмогу? — однако в ее голосе было не слишком много надежды.

— Да уж возьмут какую-нибудь деревенскую дурочку, только лучше бы и не брали. Ты же знаешь этих селян, от них никакого проку. Вот нанимали же вроде кого-то дом отчистить, и что? Все равно после них все перемывать да перечищать приходится.

— На такой большой дом нас точно не хватит, но кто знает, озаботились ли этим хозяева? Думаешь, они вообще считаются с тем, сколько нам всего делать приходится? Работы тут раза в три больше, а руки все те же, — продолжила она и, придирчиво осмотрев длинную серебряную ложку с замысловатым вензелем, передала ее Конни: — Протри-ка еще раз, она совсем темная! Вот здесь, смотри!

Та лишь молча покачала головой и с преувеличенным старанием еще раз обработала ложку.

— Что правда, то правда, — вздохнула она после небольшой паузы. — А каковы камины? Сколько я перевела соды на тот огромный, в главной гостиной, и подумать страшно! Не знаю, как я справлюсь, особенно когда вспомню о той комнате в восточном крыле. Хорошо, что там пока никто жить не собирается, и топить не будут. А ведь не будь сейчас лето, каждый не по одному разу пришлось бы протопить.

— Так хоть одна комната в восточном крыле закрыта, и слава богу — нам работы меньше. Пусть себе какую-нибудь Золушку найдут, чтобы камины топила, а у тебя и так дел полно! Тебя, небось, еще в горничные к юной мисс приставят: она, конечно, девушка тихая и некапризная, но хлопот потребует не меньше, чем ее мать.

— Ну, уж с юной мисс я уж как-нибудь управлюсь. Я прежней хозяйке и причесываться помогала, хотя она и редко выходила. Пожилая вдова, — пояснила Конни и снова пожала плечами.

— Наша мисс тоже редко выходит, да и мать ее все больше дома сидит: она после вторых родов совсем здоровьем ослабела. Говорят, потому сюда и переехали, вроде как тут воздух хороший. Вот уж не знаю, чем этот воздух лучше, я всю жизнь в городе прожила и никогда бы не уезжала! Чем им лондонский воздух не хорош?

— И мне в Лондоне нравилось. Хоть я и все время за уборкой да стиркой проводила, но все же там можно было и в магазин выйти, и по улицам прогуляться. А уж если праздник какой, то сколько оживления и нарядных дам, карет! Глаза разбегались. А если еще полдня свободных выпадет, так можно было и на ярмарку пойти, и по бульвару погулять. А здесь что? Хоть даже когда-нибудь и дадут выходной, что с ним здесь делать? На кур да гусей любоваться? А мое зеленое платье так, поди, и истлеет, а я его ни разу и не надену.

— Так в церковь-то, пожалуй, его и будешь надевать. Ишь, вертихвостка, выходной ей понадобился, еще и двух недель проработать не успела! — лицо камеристки порозовело. — Посмотри-ка, посмотри, тряпку бы лучше взяла почище и последила за своей работой. Одно и то же место трешь и трешь без толку, сейчас дырку протрешь.

Опомнившись, Конни закусила губу и быстро положила вилку на чистое полотенце, разостланное специально для этой цели.

Где-то неподалеку хлопнула дверь, и из коридора донеслись звуки шагов и недовольное бормотание.

— Вот и Мод, — Мэри оживилась и сняла ноги с табуретки, будто разом забыв и о вилках, и о незадачливой новенькой горничной.

На пороге появилась полная немолодая кухарка с мотком бечевки в руке. Отшвырнув его в угол, она в сердцах пнула совок для золы, чей краешек так некстати оказался на ее пути. Конни на несколько мгновений прервала свою деятельность и бросила вопросительный взгляд на Мэри, но та сделала вид, что не заметила этого. Горничной ничего не оставалось, как вернуться к серебру.

Тем временем кухарка сняла с себя грязный передник, закрывавший ее фигуру спереди почти полностью, придирчиво осмотрела его и повесила на крючок. Затем взяла другой, чистый фартук и, несколько раз обвязав его тесемки вокруг пояса, завязала двойной узел. Покончив с этой процедурой, женщина, наконец, обратила внимание на обитательниц кухни.

— Мод, собственной персоной! — ответила она. — И Мод, похоже, считают не кухаркой, а одновременно посудомойкой и девчонкой на побегушках. Скажите мне, пожалуйста, мисс Мэри Стоун, сколько времени, по-вашему, я должна потратить на приготовление обеда? — не дожидаясь ответа, она повернулась к женщинам спиной и принялась раздувать огонь в очаге, вороша угли.

Камеристка лишь пожала плечами, зная, что такое обращение к ней свидетельствует о крайне дурном расположении духа кухарки, и предпочла промолчать.

— Будь я в своей кухне в Лондоне — благослови ее господь! — я бы в два раза быстрей все сделала, а тут состариться успеешь, пока на этой плите хоть что-нибудь приготовится. Да и что это за плита? Одно название, а как посмотришь — стыд, да и только! — она загремела горшками. Мэри едва заметно покачала головой и, поджав губы, вернулась к обследованию ложек и вилок.

— Суп — еще куда ни шло, но разве здесь приготовишь хороший, сочный кусок мяса? — продолжала бушевать кухарка. — Разве что всю ночь его над огнем переворачивать! Да и то сказать, как я с этим справлюсь без своего мясного крюка? Куда он подевался? Этот никуда не годится, вот-вот оторвется!

— Ваш крюк вмести с остальными предметами для кухни только что привезли и разгрузили.

Конни, Мэри и даже разгневанная Мод вздрогнули и обернулись. На пороге кухни стояла экономка, чей проницательный взгляд, без сомнения, уже окинул кухню и всех присутствующих, подметив все подробности. Миссис Уильямс обладала потрясающей способностью всегда оказываться в том месте дома, где она была больше всего нужна, причем делала это быстро и почти бесшумно. Эта не слишком высокая и даже худощавая, но внушающая безоговорочное уважение женщина могла одним своим появлением утихомирить даже самого скандального слугу. Что же говорить о кухарке и камеристке, с которыми она проработала бок о бок больше десятка лет, и видела их насквозь! О Конни и говорить нечего: она склонилась над столовыми приборами и принялась начищать их с таким усердием, какого сама в себе не подозревала.

— Конни, — та вздрогнула и послушно подняла глаза. — Когда закончишь с серебром и разложишь его по местам, поднимись прибраться в столовой. До обеда тебе нужно будет еще помочь мисс Амелии переодеться — после того, как накроешь на стол. Вечером же ты будешь прислуживать за ужином. Мэри, я надеюсь, гардероб миссис Черрингтон уже полностью приведен в надлежащий вид? Мод, чуть позже ты мне понадобишься. — Та было открыла рот, но тут же с независимым видом сжала губы.

— Если тебе еще нужна помощница, — тут кухарка неслышно охнула и всплеснула руками, кивая, — то будь готова сегодня принять новую девочку для работы на кухне. Покажешь ей все, и объяснишь, что ей придется делать. За работу!

Эти деревенские девчонки и впрямь волновались: на их лицах застыло смешанное выражение благоговения, любопытства и волнения. Впрочем, румянец на их лицах был вызван не столько смущением, сколько результатом работы мыла и щетки. Матери изрядно потрудились, чтобы представить своих дочек в лучшем свете: не каждый день выпадает шанс получить работу в таком доме, да еще и при кухне. Женщины толпились поодаль, вполголоса переговариваясь и украдкой бросая взгляды на дом, а особенно на заднюю дверь. Именно сюда было велено явиться тем, кто желает получить работу. И хотя девочек было всего четыре, на заднем дворе собралась изрядная толпа: любопытство привело сюда едва ли не половину женского населения деревни.

Наконец дверь распахнулась, и миссис Уильямс быстрым шагом пересекла двор. Деревенские притихли. Девочки выстроились в ряд, выпрямившись, сложив руки и скромно опустив глаза. Даже самые бойкие стушевались под суровым и оценивающим взглядом экономки. Она задала каждой из девушек несколько вопросов, в основном касательно их умения работать по дому. На это миссис Уильямс не понадобилось много времени: что возьмешь с деревенских девчонок, которые не видели ничего, кроме собственных более чем скромных жилищ, и не имели ни малейшего представления о порядках, заведенных в большом доме. Приходилось полагаться на собственный опыт, накопленный годами. Она обращала внимание и на то, как одеты девушки, на их чистоту и опрятность. Одна исподтишка слишком уж бросала на нее взгляды исподлобья, что пришлось миссис Уильямс не по нраву: сразу видно, что любопытная, да еще наверняка и острая на язык. Вторая попросту была чересчур маленькой и худенькой для домашнего труда, а у третьей к лифу платья был приколот крошечный букетик, и экономка поджала губы: не дело, чтобы какая-то посудомойка думала о внешности и кокетничала. Наконец, очередь дошла до последней, и здесь, к счастью, не нашлось, к чему придраться. Волосы девочки аккуратно покрывала косынка, платье выглядело просто, но аккуратно, а руки и ногти были чистыми. К тому же она выглядела достаточно сильной и крепкой для той работы, которая ей предстояла.

Экономка вздохнула про себя, уже зная, каков будет ее выбор. Но все же необходимо задать несколько обязательных вопросов.

— Как тебя зовут? — сухо спросила миссис Уильямс.

— Джуди, — тихо ответила та.

Амелия поставила неуверенную точку, оставив на бумаге легкий, почти бесцветный оттиск пера. Невысказанная мысль зависла между пером и бумагой, собралась на кончике и упала густой каплей на лист. Пятно жирным пауком поползло по старательным записям, выведенным почти детской рукой. Девушка с раздражением захлопнула тетрадь: сколько напрасных трудов! Мадемуазель Пати ругала ее за каждую помарку, за каждое зачеркнутое слово.

«Ты расстраиваешь меня, Амели, — лицо мадемуазель сурово, губы плотно сжаты, и она тяжело вздыхает, — тебе придется переписать эту страницу, чтобы я не видела твоих ужасных клякс».

И хотя гувернантка давно уже не стояла за ее спиной, девушка, в тайном страхе расстроить кого бы то ни было, обещала сама себе вести аккуратный, красивый дневник, ежедневно записывая туда все добрые дела и мысли за прошедший день. Ведь в советах молодым леди говорилось, что дневник помогает правильно распланировать свой день, не забыть важное и не тратить время на чепуху. Эта идея понравилась Амелии, и она купила толстую тетрадь с тюльпанами на обложке в канцелярском магазине в пассаже на Риджент-стрит перед самым отъездом. Теперь и магазин, и сама Риджент-стрит остались во многих милях от нее, а тетрадь казалась порченной и грязной. Не прошло и несколько дней, а она уже перепачкала страницы чернилами, и казалось, что и руки ее, и мысли могут замараться так же, как и бумага, что пальцы посинеют от чернил, а сам дневник превратится в неряшливый гроссбух ленивой хозяйки. Нет, выдрать, выдрать эти листы прочь! Выкинуть их и писать дальше, чтобы мысли и почерк были строгими и четкими, как и положено.

В порыве усовершенствования Амелия вновь распахнула тетрадь, скривилась при виде расплывшейся кляксы и решительно вырвала несколько страниц, стараясь не глядеть на них. К сожалению, она прекрасно понимала, что у нее никогда не хватит терпения восстановить эти записи, и сегодняшний день бесследно исчезнет вместе с помятыми листами.

Это был всего лишь один из длинной череды дней, составлявших ее жизнь, и вместе с тем он совершенно не походил на прочие. Странное чувство, посетившее Амелию сразу во время переезда, не угасло в рутине, а, наоборот, разгоралось внутри нее с новой силой. Что это было: предчувствие? Сомнение?.. Но откуда ему взяться, если все идет так, как и должно быть! Разве не об этом мечтала Амелия всю свою жизнь, сидя у окна лондонского дома, и глядя на пыльную мостовую перед ним? Она просыпалась рано утром от шума разносчиков газет и молока: город оживал на рассвете, и в тот же миг исчезал сон девушки. Она ворочалась на мягкой перине, пытаясь отвлечься от этого уличного гама и вернуться в сладкий мир снов, но реальность всякий раз грубо вторгалась в ее жизнь вместе с громкоголосыми продавцами и извозчиками. В семь утра приходил зеленщик, чуть позже проезжал переполненный омнибус, и когда Дженни приходила будить ее к завтраку, Амелия не спала уже целую вечность и чувствовала себя совершенно разбитой.

Как только она узнала о переезде, душа ее возликовала. Теперь она будет жить в огромном доме, где можно бесконечно бродить в лабиринте коридоров, а под окнами раскинется чудесный розовый сад, где она будет каждый день срезать по одному цветочку для своей комнаты. И единственным звуком, способным потревожить ее сон, будет песня жаворонка по утрам или мерный стук дождевых капель по карнизу.

— Папочка, я так мечтаю об огромном саде прямо у дома, чтобы, просыпаясь, отворять окно его свежести и благоуханию! — призналась она как-то перед самым отъездом, когда лондонский дом был уже практически полностью упакован в чемоданы и коробки, и от него остались только голые стены да самая старая мебель.

Мистер Черрингтон бросил на нее быстрый взгляд и удивленно повел бровью:

— Какая ерунда, Амелия! Ты же знаешь, что слишком сильные запахи вызывают мигрени у твоей матери.

По правде говоря, мигрени у миссис Черрингтон вызывало абсолютно все, и оттого было решено перебраться на юго-восток от Лондона в надежде, что мягкий климат и кентский морской воздух пойдут ей на пользу.

И хотя Амелия понимала, что слишком много роз не принесут матушке ничего, кроме раздражения и головных болей, она все же надеялась, что однажды под ее окнами вырастут райские цветы, которые она видела только на картинках.

Сейчас же — девушка отодвинула тюлевую занавеску, мягкой сероватой дымкой отделявшую ее от улицы — площадку перед домом уже расчистили, разровняли и засадили травой, и теперь в хорошую погоду здесь можно будет ставить шезлонги и даже устраивать пикники на природе. Скоро к ним придет садовник, который предложит планировку сада, и, быть может, в нем будут фигурные кустарники или даже маленький лабиринт. Эта мысль заставила девушку улыбнуться и забыть о той странной тревоге и неизведанной тоске, которая поселилась в ее сердце с первого же дня, с первой же минуты, едва только она переступила порог этого дома, и которую она старательно скрывала от себя самой.

Ровно неделю назад они всей семьей впервые переступили порог нового дома. Еще на подъезде Амелия нетерпеливо выглядывала из оконца кареты в детском желании как можно быстрее увидеть новый дом. Ее оставили равнодушными и судостроительные верфи Чатема, которые виднелись на горизонте, и шпили Рочестерского собора, и бескрайние хмельные поля Кента, но едва экипаж стал приближаться к новому дому, ее сердце забилось, словно от быстрого бега. Она предугадала его, когда пейзаж еще даже не думал сменяться, и они ехали по проселочной дороге мимо приземистых деревенских домов и палисадников. Узнала по тому, что изменился перестук колес кареты, что иначе стали падать тени от редких деревьев, что по-новому зазвучало пение птиц, но громче всего был ее внутренний голос, который нашептывал ей: «Здесь, здесь! Здесь ты будешь жить! Здесь твоя жизнь изменится», — нашептывал так громко, что заглушал любые внешние звуки.

Амелия никогда бы не поверила, что один лишь переезд сможет так взволновать ее, но сейчас ей пришла в голову мысль, что важнее этого с ней еще ничего в жизни не случалось. Более того, вся ее прошла жизнь была лишь подготовкой к тому, что случится с ней в новом доме: это непременно будет что-то очень важное и значимое. Она выросла в Лондоне и практически никогда не покидала его, не считая нескольких поездок с матерью в Бат, да пары месяцев, проведенных у кузины в Эссексе.

Когда они, наконец, оказались на подъездной дороге, и взору Амелии предстал средних размеров особняк, которому было никак не меньше века, ей показалось, что она видит настоящий дворец. Два этажа с мансардой в ее глазах казались высокими дворцовыми башнями и донжонами, темный кирпич обернулся старым камнем, будто был построен во времена короля Артура, а два небольших крыла дома превратились в бесконечные галереи. Она вдруг увидела себя в роскошном белом платье, спускающуюся по каменным ступеням — настоящая сказочная принцесса… из тех давних, мрачных сказок, в которых рассказ заканчивался отнюдь не счастливой свадьбой.

Она быстро отмахнулась от наваждения; дом был вполне обычным, и совершенно не сказочным. Карета остановилась, и отец вышел первым, затем подал руку матери, чтобы та спустилась. Амелия замешкалась и вышла из кареты, когда все уже прошли вперед, к дому. Ее сестра Луиза неуверенно побежала вперед по гравийной дорожке, вцепившись в руку своей няни, и пожилая женщина с трудом поспевала за девочкой, которая, смеясь, пыталась догнать родителей. Амелия медленно пошла за ними, оглядываясь по сторонам: на первый взгляд старый кирпичный дом, поросший плющом, показался ей не очень уютным. Она прикоснулась к шершавой стене и отдернула руку, поцарапавшись о сколотый кирпич. Серые дождевые тучи нависали над домом, делая его еще темнее, и от мрачной постройки буквально веяло холодом. Возможно, виной тому была погода, потому что на следующий день, когда тучи расступились и выпустили солнце, новый дом уже не казался девушке таким неприветливым, а спустя какое-то время она и представить себе не могла, что может быть место лучше, чем это.

За прошедшую неделю Амелия достаточно обжилась в доме и даже успела мельком осмотреть окрестности: в один из солнечных дней она в сопровождении новой горничной Конни, которая ей сразу не понравилась, отправилась гулять и прошла не меньше двух миль. Однако она быстро устала, и обратно возвращалась уже опершись на руку Конни, а та сетовала, что благородные девушки не привычны к таким долгим прогулкам по плохим дорогам, так что и не стоит себя ими утруждать. На этом ее знакомство с местностью временно закончилось, к тому же вновь пошли дожди, и даже пикник в саду остался так и не выполненной затеей.

Когда в дверь постучали, Амелия все еще стояла у окна, погруженная в свои мысли. Она не сразу поняла, откуда доносится звук, и обернулась лишь когда Конни приоткрыла дверь.

— Мисс, ужин готов, ваши родители уже ждут вас.

— Ах, спасибо, я сейчас буду!

Она поспешно оправила платье и быстрым шагом направилась к лестнице: не дай бог, она замешкается и блюда уже подадут. Отец разозлится, что ему пришлось ждать!

Амелия торопливо спустилась по лестнице, стараясь ступать как можно тише, вошла в столовую и украдкой бросила взгляд на отца. Но тот стоял спиной к ней, что-то говоря дворецкому, и даже не заметил ее появления, как чаще всего и случалось. Девушка тихо скользнула на свое место, опустила взгляд и принялась изучать кружевной узор на скатерти.

Как и вся обстановка столовой, скатерть представляла собой образец безупречного вкуса и гармонично сочеталась с каждым предметом в комнате. По белоснежной ткани искусная рука безымянной мастерицы разбросала вышитые лилии; точно такие же украшали плотно задернутые шторы. Здесь, на лоне природы, вряд ли нашелся бы кто-то, кому не лень было бы заглядывать в окна, однако лондонский обычай не позволял семье обедать иначе, чем оградив себя от посторонних глаз.

Спокойные желтовато-бежевые обои гармонировали с деревянными панелями из светлого ореха, закрывающими нижнюю часть стен. Из такого же ореха была сделана каминная полка и стол, занимающий центр этой просторной комнаты. В свете газовой люстры комната казалась еще более уютной и даже теплой, хотя июньский вечер выдался довольно прохладным и сырым, а огонь в камине не разводили: сейчас его украшал элегантный желтый экран. На каминной полке тикали часы. У Амелии невольно промелькнула мысль, что эта столовая нравится ей куда больше городской, где старомодная тяжелая мебель красного дерева и темно-бордовые стены давили на девушку, заставляя чувствовать себя маленькой и беспомощной.

Всю стену напротив камина занимал внушительный буфет, на полках которого с геометрической точностью были расставлены два лучших хозяйских сервиза, предназначавшиеся исключительно для торжественных обедов, и многочисленные изделия из цветного стекла и хрусталя, завораживающие таинственным мерцанием и переливами граней. С первого взгляда становилось ясно, что это главное украшение столовой, которым хозяева гордятся по праву.

Как раз около этого шкафа и стоял отец, на чью широкую спину девушка старалась лишний раз не смотреть: она испытывала суеверный страх, что он почувствует ее взгляд и обернется. Иллюзия тепла и уюта в одно мгновение рассеялась. Амелия вдруг почувствовала, как холодно в комнате, и поспешила плотнее закутаться в темно-синюю шаль, оттенявшую ее скромное домашнее голубое платье.

— Сколько коробок доставили сегодня, Гласфорс? Уже все книги привезли?

Амелия не видела лица отца, но по одной только интонации догадалась, что тот хмурится. Мистер Черрингтон взял вечернюю газету с подноса и, быстро пробежав ее взглядом, положил обратно.

— Книги доставили сегодня, их еще предстоит распаковать, и я полагаю, этим займутся завтра же, сэр. Почти все остальное тоже уже на месте. Осталось дождаться всего нескольких ящиков с кухонной утварью, которые прибудут завтра. — Дворецкий предупредительно взглянул на хозяина, прежде чем отставить поднос с газетой на небольшой столик у стены. Мистер Черрингтон бросил взгляд на часы, которые показывали три минуты восьмого, и недовольно произнес:

— Где ужин? Его всегда подают в семь. Разве переезд в новый дом что-то изменил?

С этими словами он отвернулся от Гласфорса и подошел к столу. Оперевшись на спинку своего стула, он буквально навис над женой и дочерью.

Миссис Черрингтон, будто очнувшись ото сна, вздрогнула и подняла на мужа испуганные серые глаза. Помедлив мгновение, она рассеянно кивнула дворецкому.

— Сию секунду, сэр, — ответил он и направился к двери.

Мистер Черрингтон, продолжая хмуриться, сел на свое место во главе стола и тяжело вздохнул, давая понять, с каким трудом ему приходится терпеть нерасторопность слуг. Разумеется, винить в этом можно было лишь его дражайшую супругу; и она прекрасно это понимала.

— Бертрам, дорогой, как прошел день? — тихо спросила миссис Черрингтон, поправляя салфетку.

— Отлично. Надеюсь, у вас тоже.

Она согласно закивала.

В это мгновение дверь столовой открылась, и горничные внесли супницу и тарелки. В этих безмолвных, бесшумно двигавшихся женщинах не сразу можно было узнать двух любительниц поболтать на кухне. Мэри поставила супницу перед хозяйкой, и встала немного поодаль. Конни подала миссис Черрингтон первую тарелку, та налила в нее супа, который горничная отнесла хозяину. Как и супницу, тарелки украшал изящный, но весьма скромный узор темно-красного цвета: разница с праздничными сервизами была разительной. Наполнив остальные тарелки, хозяйка сделала Мэри знак унести супницу, и та исчезла. Конни отошла к окну, сложив руки поверх передника и готовая в любой момент броситься выполнять указания своей хозяйки.

Обед начался в полном безмолвии. Амелия привыкла к этому, и ее уже не угнетала звенящая тишина, прерываемая лишь позвякиванием приборов. Она уговаривала себя поесть, не поднимая головы от тарелки, которая теперь наполнилась дымящимся говяжьим бульоном; мяса же ей по обыкновению не положили. У нее отчего-то всегда пропадал аппетит, стоило всей семье собраться за совместной трапезой. Девушка отхлебнула немного супа и с трудом проглотила его: казалось, еда утратила всякий вкус. Но если она не сделает усилия, мать заметит и скажет отцу, а ей очень не хотелось, чтобы он делал ей замечание и заставлял есть насильно. Матушка также считала, что девушка ее возраста должна питаться регулярно, однако не поглощая слишком много пищи. Но все-таки не одну ложку супа, от которой противно засосало под ложечкой. Сейчас Амелия даже завидовала младшей сестре, которой накрывали стол в детской, где та могла есть без посторонних глаз и этого напряженного молчания.

— Ты не видел в городе кого-нибудь из наших знакомых? — безразлично поинтересовалась миссис Черрингтон.

— Дорогая, я работал, — сухо ответил ее муж. — К сожалению, у меня не было времени на встречи и болтовню с нашими знакомыми. Чем вы здесь занимались весь день?

— Ах, мы разбирали вещи и устраивались… Все идет своим чередом, и совсем скоро комнаты будут совершенно готовы.

— Да, хорошо, — кивнул мистер Черрингтон, увлеченный едой значительно больше, чем разговором жены.

— Мы с Амелией выбирали сегодня занавески для гостиной, — продолжила она чуть более уверенно. — Я думаю, голубой панбархат будет чудесно смотреться, правда, Бертрам?

Он поднял голову и рассеянно посмотрел на жену, и та поспешно отвела взгляд.

— Или те, какие ты сам выберешь.

— Я считаю, это женское дело, Кейтлин, — он сделал ударение на первом слове.

— Да-да, разумеется. — Она потупилась, и вяло набрала в ложку немного супа. — Но мне бы так хотелось, чтобы ты остался полностью всем доволен.

— Я не сомневаюсь в твоем вкусе, — равнодушно ответил мистер Черрингтон, внимательно наблюдая, как Мэри поставила рядом с ним второе: сегодня это был тушеный кролик с картофельном пюре и брокколи.

— Отец, — вдруг решилась Амелия.

Тот не ответил, неспешно разрезая мясо, а миссис Черрингтон шикнула на дочь. Конни тем временем быстро убрала суповые тарелки и подала чистые.

Девушка уткнулась было в свою тарелку, но потом все же не выдержала, вспомнив обещание, которое дала себе.

— Папа, а можно мне задать один вопрос? — она старалась говорить как можно более тихо и учтиво, но все же вопрос прозвучал довольно решительно.

Он поднял голову и несколько мгновений смотрел на дочь.

— Да? — с явным недовольством произнес он.

— Папочка, можно я напишу Ричарду о нашем новом доме? Мне так не хватает нашей переписки!

— Да, разумеется, — коротко ответил он, давая понять, что не следовало отвлекать его от кролика из-за подобной мелочи.

Мама бросила на Амелию предостерегающий взгляд.

— Как тебе нравится кролик, милый? — поспешила спросить она. — Наша кухарка, кажется, отлично приноровилась к здешней кухне.

— Я нахожу его немного жестким, — Бертрам неторопливо прожевал, — но в целом неплохим.

Кейтлин облегченно вздохнула и улыбнулась, принимаясь за еду.

— Папочка, я сегодня подумала о том, как замечательно было бы сделать библиотеку в одной из пустующих комнат.

В наступившей тишине слова Амелии прозвучали слишком громко. Слишком неуместно. Слишком долгой была пауза, пока мистер Черрингтон аккуратно собирал брокколи с тарелки. Девушка почувствовала, как вилка в ее руке задрожала, а к щекам прилила кровь.

— Амелия, выйди из-за стола, — произнес не меньше, чем через полминуты. — Ты мешаешь нам ужинать.

Тишина стала еще более напряженной. Девушка побледнела, помедлила, будто ожидая, что отец может передумать. Потом медленно отложила в сторону салфетку, надеясь, что ее руки не слишком сильно дрожат, тихо встала из-за стола и направилась к лестнице. Миссис Черрингтон почти неслышно вздохнула.

— Итак, ты что-то говорила о занавесках? — как ни в чем не бывало, спросил мистер Черрингтон, пока горничные поспешно убирали тарелки из-под второго, очистив стол для пудинга. — Тогда я закажу их в городе на следующей неделе.