Лунные капли во флаконе

Глава 13

— Я знаю мисс Амелию с самого рождения. Она всегда была тихим и послушным ребенком, никогда не капризничала, росла благонравной девочкой, ведь ее воспитывали как настоящую леди. Но в последнее время она изменилась, стала более…

— Какой же, миссис Уильямс?

— Беспокойной. Тревожной, — экономка старательно подбирала слова. — Ей часто снились кошмары, от которых она с криком просыпалась по ночам. Это еще в Лондоне началось. Она всегда была очень чувствительной, ее любая мелочь могла расстроить так, что она после этого по нескольку дней в себя приходила. Помню, когда ей было лет двенадцать, прямо перед домом кот поймал малиновку, а мисс Амелия как раз возвращалась с прогулки и увидела на газоне растерзанную птицу. Ее еще убрать не успели. Так с девочкой настоящая истерика случилась, и после этого целые сутки ее не могли заставить хоть чего-нибудь поесть, она только и могла, что лежать на кровати и плакать, бедняжка. И то, заснула только после того, как ей дали снотворное, — Миссис Уильямс вздохнула. — А уж то, что вчера случилось… Я бы ни за что не поверила, что наша мисс такое сделает.

— Расскажите, пожалуйста, об этом вчерашнем происшествии.

Она пожала плечами.

— Я была на кухне — мы с миссис Гиффорд после ужина проверяли продукты. И вдруг слышим этот страшный грохот! Я поспешила в холл, и увидела мисс Амелию всю в крови, сидящую в груде осколков. Я бросилась к ней, думала, что бедняжка до смерти испугана, но когда увидела ее улыбку, то мне стало не по себе. Меня нелегко напугать или вывести из равновесия, это вам любой подтвердит, но у нее был такой вид… А потом ноги подкосились, так что мы с мистером Гласфорсом, нашим дворецким, едва успели ее подхватить. И она все повторяла, что победила кого-то, как будто кто-то ушел, и все такое прочее. Сказать по правде, мне стало страшно. Она даже не замечала, что порезалась, и что у нее кровь течет.

— Хм, — доктор Хопкинсон сделал несколько пометок в блокноте, который держал наготове. — А раньше, до этого, вы замечали что-нибудь особенное в поведении мисс Черрингтон? Может быть, она говорила что-то необычное?

— Нет, пожалуй. — Уильямс покачала головой. — Но несколько раз я кое-что видела, и каждый раз это было ночью. Однажды, поздно вечером, когда я закончила гасить лампы на втором этаже и уже возвращалась в свою комнату, то в коридоре увидела нашу молодую мисс.

— Она что-нибудь сказала вам?

— Мне показалось, она меня вовсе не заметила, хотя прошла совсем близко. Я подумала было, что она ходит во сне, даже окликнула ее, но она не отозвалась. Я заметила, что ее глаза были широко открыты, и она бормотала что-то — я не разобрала, что. Как будто говорила с кем-то.

Доктор снова что-то записал.

— А вы уверены, что там больше никого не было? Может быть, кто-то из горничных?

— Нет-нет, было уже за полночь, а в это время горничные уже всегда в своей комнате, ведь им нужно подняться в пять. В такой час я последняя обхожу все комнаты, проверяю замки, окна и лампы. Я этим и в Лондоне занималась — уже много лет это моя обязанность, а уж после переезда сюда на это стало уходить куда больше времени. Знаете, ведь хорошая экономка должна все видеть и знать обо всем, что происходит в доме.

— Значит, вы заметили, куда направлялась мисс Черрингтон?

— Я видела, как она вошла в ванную комнату в конце коридора. Знаете, она шла с таким видом, как будто ее кто-то звал.

— Любопытно, что ей могло там понадобиться.

— Не могу сказать, но пробыла там недолго. Я дождалась, пока она не вернулась в свою комнату, и только потом пошла к себе. — Она помолчала. — Надеюсь, доктор, что вы сможете ей помочь!

— Сделаю все, что в моих силах.

— Сэр, я тут не так давно работаю, но мисс Черрингтон я каждый день прислуживала. Меня ведь потому в этот дом и взяли, что предыдущая горничная скончалась. По правде, я была рада поступить сюда на службу, потому как раньше я в таких больших домах не работала. А уж прислуживать молодой мисс — это такая честь, потому что это почти все равно что работать настоящей камеристкой, и я всегда очень старалась, чтобы понравиться мисс Амелии. Только вот теперь я боюсь, что не справлюсь, ведь мисс стала такой странной! Иной раз и прикрикнуть может, и ругает ни за что. Ведь разве я виновата, что у нее такие длинные волосы, что пока их все подколешь, кучу шпилек изведешь. А она уже несколько раз кричала на меня, что я слишком долго вожусь, — Конни слегка надула губы. — А иногда как будто специально не замечала, точно меня и вовсе в комнате нет. Но ведь это все из-за ее болезни, да? — она вопросительно посмотрела на мистера Хопкинсона.

— Вероятно, да. Но не могли бы вы пояснить, что вы имели в виду, говоря, что мисс Амелия стала странной?

— Ох, ну как вам сказать, сэр! Вроде бы она сама по себе хорошая и добрая, ведь не всегда так было, что она ругалась. Бывало, что она шутила и смеялась, и даже как-то спросила меня, что я думаю о молодом господине Харви! Ой, не нужно мне было этого вам говорить, не мое это дело…

— Уверяю вас, мисс Рид, что весь наш разговор останется между нами, — успокаивающе улыбнулся доктор. — Мне лишь нужно узнать о мисс Черрингтон все, что может помочь мне ее вылечить.

Конни с готовностью кивнула.

— Тогда я могу рассказать вам много всего, — заверила она. — Мисс Амелия настоящая благородная девушка, очень болезненная. Но, верите ли, я вот никогда не знаю, чего ждать, когда в ее комнату поднимаюсь. Когда она уже выздоровела после той грозы, ну когда еще мистер Адамс погиб, то несколько дней была такая веселая! Я уж было подумала, что теперь-то все наладится. Она стала частенько на прогулки ходить, что ее по нескольку часов не сыщешь — ее матушка даже волновалась, что она слишком переутомится. Но она только шутила в ответ и шла ужинать, и аппетит у нее был отличный, и даже спала она лучше. А уж прически всякие придумывала, я о таких раньше и не слыхивала, и платья выбирала так, как будто на бал собиралась, а не с родителями обедать.

— А что же, до этого она не интересовалась своими платьями? Или не любила гулять?

— Не то чтобы не интересовалась, а просто надевала то, что я ей приготовлю. А когда я ее причесывала, то только морщилась, и все время думала о чем-то своем. Иной раз спросишь ее, все ли в порядке, а она точно не слышит, или отвечает невпопад. Только это еще полбеды, — вспомнила горничная, — она ведь меня то и дело неправильно зовет, как будто не может моего имени запомнить. Я не жалуюсь, конечно, да и не мое это дело, к тому же поправлять невежливо, но все-таки мне каждый раз жутко, когда она называет меня Дженни. А ведь это имя той самой служанки, которая умерла. Мне от этого не по себе, я же Конни, а вовсе никакая не Дженни!

— Понимаю вас. Значит, мисс Черрингтон думала, что вы — та служанка?

— Ой, не знаю я! Но только когда она меня так называла, то всегда смотрела так странно, как будто не видела, и вообще была какой-то задумчивой и рассеянной. Все что-то писала в своей тетрадке, и всякий раз прятала ее в стол. Как будто бы я не вижу!

Доктор кивнул и сделал пометку в блокноте.

— А еще иной раз говорила с кем-то — вроде сама с собой, а то как будто и с кем-то чужим, спорила даже. Один раз такое было, что я в комнату зашла, а мисс сидит перед зеркалом, смотрит на себя, а слезы по лицу так и текут, сама что-то бормочет, и вид у нее такой, точно ее кто обидел. Я спросила, не случилось ли чего, а она только плечиком дернула и даже на меня не взглянула. Разве же это не странно?

— Не могу не согласиться. Что-нибудь еще необычное вы замечали?

— Уж не знаю, необычно ли это или нет, но только я еще как-то раз видела, как мисс Амелия кружилась в своей комнате, как будто танцевала. Я едва приоткрыла дверь, да только когда ее увидела, заходить сразу передумала. Она какая-то другая была, раскинула руки и смеялась, ее как подменили.

— Она опять с кем-нибудь говорила?

— Да с кем же ей было говорить? Нет, она только кружилась и смеялась, как одержимая. А ведь мисс всегда даже по лестнице спускалась осторожно, не то чтобы танцевать, да и голова у нее часто болела, как только погуляет на солнце. Потому-то я и диву далась, когда она принялась вместе с мистером Харви на лошадях ездить, да еще по самому солнцепеку. Если кто ее не знает, то может быть, тут как будто и нет ничего странного, а я вам так скажу, что дело неладно. Знаете, ведь называть одну служанку именем другой, да еще той, что умерла — по-моему, чудно…

— Да, мисс Рид, спасибо за ваш рассказ, — поняв, что горничная начинает повторяться, доктор поторопился завершить беседу. — Не буду вас больше задерживать.

— Да это что, я могу еще рассказать, ведь я каждый день прислуживаю мисс Амелии!

— Благодарю вас, вы уже очень мне помогли.

— Миссис Черрингтон, прошу вас, не волнуйтесь. Расскажите, что вас тревожит.

— Доктор Хопкинсон, вы так добры. Право, я ужасно взволнована! А я ведь уже пила сегодня успокоительное, но оно совсем мне не помогает. Я почти не спала всю ночь, переживая вчерашнее. Если бы вы только знали, каким кошмаром для меня были все эти часы! Подумать только, моя родная дочь! Такое поведение…

Доктор подался вперед и успокаивающе похлопал миссис Черрингтон по руке.

— Я прекрасно вас понимаю. Но все же постарайтесь не волноваться. Поведайте мне, что вас тревожит, и вам сразу же станет легче, а я предприму все усилия, чтобы помочь вашей дочери.

— Ах, доктор, если бы только вы могли выписать мне какие-нибудь капли для успокоения нервов! Мои, кажется, помогают уже не так, как прежде.

— Непременно, — кивнул доктор Хопкинсон. — Обещаю вам, что не уйду, пока не выпишу вам самое лучшее лекарство. Но сейчас поговорим о мисс Черрингтон, ведь мы хотим ей помочь.

— Да, да, верно. Знаете, моя дочь всегда доставляла хлопоты, особенно в последние годы. Ребенком она была послушной, и я просто не знаю, что с ней стряслось потом. Она стала какой-то нервной, огрызалась. Понимаете ли, я ведь хочу самого лучшего для своих дочерей, как и любая мать. Но разве она сможет хорошо выйти замуж, если будет спорить и перечить своим родителям, которые желают ей только хорошего? Я опасаюсь, что мистер Харви не захочет больше посещать нас теперь, когда моя дочь так… так… больна!

— Прошу вас, не расстраивайтесь, миссис Черрингтон. Не стоит переживать, ведь ничего страшного не случилось, к тому же современная медицина позволяет лечить даже самые сложные заболевания.

— Надеюсь, вы правы, мистер Хопкинсон! Но все же я волнуюсь, поскольку я не помню Амелию такой. А ведь она еще прежде, в Лондоне, пугала меня до полусмерти своими криками по ночам, когда ей снились кошмары. Я постоянно чувствовала себя совершенно разбитой, она же не давала мне спать — однажды проснувшись от ее крика, я уже не могла заснуть. Это так ужасно, доктор, вы не представляете! Разве мне мало хлопот с младшей дочерью?..

— Могу вас понять, миссис Черрингтон. Но что же еще изменилось в характере и поведении мисс Амелии?

— Право, мне стыдно рассказывать об этом, но временами ее поведение абсолютно неподобающе. Только представьте, буквально через неделю или две после переезда сюда она устроила мне совершенно непозволительную сцену: рыдала, падала передо мной на колени, умоляя поверить в какую-то сказку о какой-то женщине, каком-то пожаре…

— О какой женщине? Она не называла ее имени?

— Ах, я не помню! — женщина прижала руку ко лбу. — Но меня это так расстроило, что я даже отчитала ее. Точно я ехала сюда за тем, чтобы слушать этот бессвязный бред! Все так хвалят здешний климат, который слывет живительным и успокаивающим, но, увы, на мою дочь он не произвел должного эффекта. Правда, неделю назад она вроде бы изменилась в лучшую сторону: стала весела и любезна со всеми, и даже взяла на себя обустройство той комнаты, в которой надлежит сделать ремонт и обставить ее мебелью. Раньше я не замечала в ней такого интереса к домашним делам, но на сей раз Амели проявила вкус, сама выбрала шторы и подобрала цвет обивки. Я приписала эту перемену благотворному влиянию молодого мистера Харви. Казалось, все так хорошо устраивается! — последние слова женщина произнесла с отчаянием и в изнеможении прикрыла глаза.

— Уверяю вас, миссис Черрингтон, мы с моими коллегами готовы сделать все для мисс Черрингтон. Но прошу вас ответить еще только на один вопрос.

— Я так утомлена, доктор Хопкинсон. Как бы мне хотелось, чтобы все это как можно скорее осталось позади.

— Я не задержу вас более, чем на минуту. Скажите, ваша дочь имела склонность делать записи? Возможно, вела дневник?

— Дневник? Может быть, я не знаю. Молодые девушки часто ведут дневники.

— Что ж, не смею вас больше задерживать. Искренне благодарен вам за все, что вы рассказали.

— Да, я должна немедленно прилечь, — слабо проговорила она.

— Так как давно вы знаете мисс Черрингтон?

— Фактически я знаком с ней уже около десяти лет, — припомнил Ричард. — Вам известно, что наши семьи тесно дружат, и мы познакомились на одном вечере у ее родителей. Разумеется, когда они еще устраивали званые вечера.

— Расскажите, вы заметили изменения в поведении мисс Черрингтон в последнее время?

— Это сложно отрицать, — грустно усмехнулся молодой человек. — Но я хочу, чтобы вы поняли: я никогда не знал Амелию достаточно хорошо, чтобы судить об этом. Разумеется, мы общались, но ведь до недавнего времени мисс Черрингтон была еще совсем ребенком, и все наши беседы носили исключительно поверхностный характер. Не так давно она полюбила писать мне письма, и строчила их едва ли не каждый день — это было весьма мило, однако я так и не могу с уверенностью заявлять, что хорошо знал Амелию. Нет. Более того, она постоянно удивляла меня!

— Что вы имеете в виду?

— Когда я ее видел в Лондоне или читал ее письма, она виделась мне очень скромной, я бы даже сказал, боязливой особой. Бесспорно, чистота и покорность являются лучшими добродетелями приличной девушки, но она была совершенно оторвана от реального мира. Некоторые полагают, что будущей жене и матери этот мир и вовсе не к чему знать, но я придерживаюсь мнения, что такая мечтательность никому не на пользу.

Доктор Хопкинсон сделал пару пометок в блокноте.

— Вы считаете, что она постоянно пребывала в своих фантазиях?

— Не могу судить, — сухо ответил Ричард. — Но когда я встретил ее здесь, то сразу же заметил, что она существенно переменилась. В прошлый раз мы виделись в Лондоне пару месяцев назад, здесь же передо мной стоял совершенно новый человек. Я ожидал, что она еще неокончательно оправилась от болезни, но вместо этого увидел цветущую молодую девушку в прекрасном расположении духа и отменном здравии. Она будто бы разом повзрослела и превратилась, наконец, из неуверенной девочки в прелестную молодую девушку. Но потом….

— Прошу вас, продолжайте, мистер Харви.

— Я стал замечать за ней странности. Сначала ее перепады настроения: то она весело смеется вместе со мной, пока мы разучиваем некоторые достаточно… фривольные песни на фортепьяно, а на следующий день и взглянуть боится, будто я ей зла желаю. Иногда она не могла вспомнить, о чем мы говорили с ней всего несколько часов назад. Одно событие меня окончательно смутило, — Ричард нахмурился, вспоминая. — Буквально несколько дней назад, когда самочувствие Амелии уже дало нам повод для беспокойства, она вдруг предложила мне прокатиться на лошадях вдоль Медуэй. Разумеется, это немного удивило меня, но все же я решил не отказывать ей. Мы совершили восхитительную прогулку, которая почти заставила меня забыть обо всем, что говорила мне Амелия до этого. Никаких странных рассказов, точно из грошовых романов ужасов. Под конец мы пустили лошадей галопом, и она даже обскакала меня.

— Отчего же вы находите это странным, мистер Харви?

— А оттого, что на следующее утро она даже не вспомнила о поездке и, стоило мне упомянуть о ней, в ужасе пробормотала, что до смерти боится лошадей. И вновь — уже, должно быть, в пятый раз, начала мне рассказывать о том, что живущий в этом доме призрак убил ее соседа — мистера Адамса, если не ошибаюсь — и что теперь опасность угрожает всем нам.

— Хм, — заметил доктор. — Значит, вы говорите, что мисс Амелия была подвержена странным перепадам настроения и провалам в памяти?

— Как это ни прискорбно. Как вы понимаете, я желаю Амелии только добра, но ее нервы настолько расшатаны, что я действительно боюсь за нее. Она опасна в первую очередь для самой себя, вы ведь видели…

— Да, — кивнул доктор Хопкинсон.

— Как вы считаете, ей можно помочь?

— Вы, верно, заметили, мистер Харви, что это сложный случай, и что мисс Черрингтон сейчас при всем желании нельзя назвать здоровой. Но мы будем пытаться излечить ее от этого недуга и избавить от странных представлений, поселившихся в ее голове.

Ричард коротко кивнул.

— Надеюсь, эти разговоры помогли вам составить полную картину.

— Разумеется, мистер Черрингтон, хотя я все еще до конца не уверен, с каким именно видом психического недуга мы имеем дело.

— Однако само его наличие не стоит под вопросом?

— Увы.

Брови Бертрама Черрингтона плотно сжались в полоску.

— Быть может, вы и сами расскажете, не замечали ли вы ничего странного и необычного…

— Амелия всегда была нервной, — пожал он плечами, — боязливой и чересчур осторожной. Впрочем, я не считаю эти качества такими уж неподходящими для молодой девушки. Все дамы в нашей семье весьма болезненны, и я уже свыкся с тем, что от них нечего ждать, кроме постоянных жалоб и стонов.

— Этим страдают многие женщины нашего времени, — согласился доктор Хопкинсон. — Значит, ваша дочь всегда была такой?

— Сколько я ее помню. Хотя в последнее время, сразу после болезни и до этих ее… приступов, она стала несколько более жизнерадостной и разговорчивой, чем обычно. Приезд мистера Харви повлиял на нее крайне положительно.

— Боюсь вас расстроить, но такие перепады настроения и поведения свойственны крайней степени психической нестабильности. Более того, ваша дочь страдала галлюцинациями и провалами в памяти, что только подтверждает мою теорию.

— Вот как?

— Я позволил себе смелость взять ее дневник, — ваша горничная упоминала, что мисс Черрингтон постоянно туда что-то пишет — и он лишь уверил меня в моих мыслях. Вот, например, — доктор Хопкинсон открыл помятую тетрадь в толстой обложке с тюльпанами: — «Я не помню, какой сегодня день — Дженни говорит, что уже июль, но когда она успел наступить, если еще вчера… Господи, но что же было вчера? Я вижу лишь лицо Элинор перед собой, она говорит мне что-то — ее слова заставляют меня плакать, но я не понимаю их смысла… Она то исчезает, то появляется передо мной снова, точно сотканный лунными лучами мираж. Как страшно и одновременно волнительно…». Вам известно, кто такие Элинор и Дженни?

— Понятия не имею, — раздраженно проговорил мистер Черрингтон. — Это все писала моя дочь? Что это вообще значит?

— Мисс Черрингтон подробно описывает здесь свои сны, которые принимает за реальность. Ей кажется, что к ней является призрак некой Элинор Вудворт — как я понимаю, эта дама некогда жила здесь. Также она пишет, что сама становилась ею. Или что эта Элинор влияет на нее и подчиняет себе — здесь не очень понятно. Так или иначе, они общаются, и ваша дочь пересказывает их беседы, которые, на мой взгляд, лишены какого-либо смысла. Вот, например, запись от конца июня: «Она хочет погубить меня, нас всех! Ее смерть была так ужасна, что теперь она мечтает отомстить, но отчего же объектом ее мести стала я? Я не хочу сгореть заживо! Я видела то, что видела Элинор, я чувствовала огонь, обжигающий мою кожу, и нет ничего страшнее, чем подобная участь. Но что я могу?..».

Мистер Черрингтон слушал, как доктор читает все более и более странные выдержки из дневника Амелии и, наконец, произнес:

— Хватит. Я понял, о чем вы говорите. Я и понятия не имел, что дело зашло так далеко. Доктор, скажите начистоту, вы полагаете, что моя дочь сошла с ума?

— Я бы не хотел говорить так скоропалительно, потребуется наблюдение за ней. Однако столь явные признаки психического расстройства и истерических фантазий не могут быть проигнорированы. Многие молодые дамы страдают от истерии, и ее симптомы вы сами могли наблюдать в резких сменах настроения, дурном нраве и эксцентричных поступках мисс Черрингтон, но в нашем случае речь идет о глубинных сдвигах, произошедших в ее мозгу.

— Значит, я прав.

— Вероятнее всего да, мистер Черрингтон. Видите ли, она говорит с несуществующими людьми и видит то, чего не видим мы, а это может быть опасно как для самой мисс Черрингтон, так и для всей семьи. В прошлый раз под действием своих внутренних убеждений она расколотила зеркала в холле, но кто знает, что придет ей в голову завтра? Я бы посоветовал вам не выпускать ее из комнаты, она может быть опасна.

— Я уже приказал запереть ее дверь. Еще не хватало, чтобы она напугала своим поведением младшую сестру или кого-нибудь из слуг! Но что вы предлагаете делать дальше, доктор Хопкинсон?

— Я лишь хочу предупредить вас, что ее состояние будет лишь ухудшаться — вы же сами видели, как стремительно она изменила свое поведение, ведь всего месяц назад никто и подумать не мог, что мисс Черрингтон страдает нервной болезнью. Я бы посоветовал вам передать заботу о состоянии вашей дочери специалистам — разумеется, лишь на время.

— То есть, отправить ее в психиатрическую клинику?

— Я бы скорее назвал это место пансионатом…

— Доктор Хопкинсон, я бы хотел, чтобы вы говорили со мной начистоту. Раз моя дочь сошла с ума, ее следует лечить. И я согласен с вами, что Амелию стоит поместить в клинику, где за ней будут наблюдать врачи, поскольку держать душевнобольную в своем доме я не намерен.

— Разумеется, это будет весьма респектабельное заведение, где содержатся женщины ее круга, страдающие некоторыми нервными болезнями, — поспешил заверить его доктор Хопкинсон. — Я бы мог посоветовать вам один пансионат в Шропшире…

— Шропшире?

— Должно быть, это слишком далеко от вас? Ведь тогда вы не сможете часто навещать вашу дочь? Если вас не устраивает…

— Отчего же, я согласен на Шропшир. Надеюсь, у вас не займет слишком много времени, чтобы это устроить.

— Требуются некоторые приготовления. К тому же необходимо обсудить с вами условия ее содержания.

— Она моя дочь, — напомнил мистер Черрингтон, — и я бы не хотел, чтобы ее пребывание в пансионате напоминало заключение.

— Что вы, там прелестный дом в саду, вдали от всего остального мира. Пациентки часто гуляют на свежем воздухе, а методы лечения используются самые современные. Должно быть, вы представляете себе гравюры из Бедлама начала столетия, но смею вас заверить…

— Хорошо, доктор Хопкинсон, — остановил его Бертрам. — В этом вопросе я вам полностью доверяю. Когда же мне ждать вашего следующего приезда?

— Я надеюсь, что уже через пару дней — я договорюсь с главным врачом Клиники Святой Вивианы в Шропшире, и за мисс Черрингтон пришлют экипаж. Однако я прошу вас не упоминать при мисс Черрингтон об этом месте — будет лучше, если она не будет знать, куда направляется, иначе она может стать неуправляемой, и это только навредит ей.

— Буду вас ждать, — коротко кивнул мистер Черрингтон.

Дверь в комнату скрипнула, и миссис Уильямс застыла на пороге, удивленно глядя на девушку, опустившуюся на колени перед камином. На ней была лишь ночная рубашка, а волосы беспорядочно рассыпались по плечам, почти полностью закрыв лицо.

— Мисс Черрингтон, что вы здесь делаете? Вы же должны быть в своей спальне. — Экономка осторожно подошла к ней. Амелия медленно повернула к ней голову и безмятежно взглянула на миссис Уильямс из-под спутанных волос. Она будто не узнавала женщину.

— Как тепло… Огонь так ровно горит!

Экономка покосилась на элегантный шелковый экран с восточным узором, закрывающий камин. Девушка снова уставилась на него — точнее, сквозь него. На ее губах заиграла слабая улыбка, и она протянула руку вперед.

— Он греет, но не обжигает, — поведала она.

— Мисс, идемте со мной, — Уильямс присела рядом и положила руку на ее плечо. Она помогла Амелии подняться, и та послушно, хотя и несколько вяло, позволила экономке вывести себя из комнаты.

Лестница далась им куда сложнее: девушка так и норовила присесть на одну из ступенек, так что миссис Уильямс пришлось приложить немало сил, пока они поднимались наверх. В спальне обнаружилась перепуганная Конни, которая при виде своей мисс испустила вздох облегчения.

— Миссис Уильямс, я только на минуту вышла, чтобы налить свежей воды в кувшин, вернулась — а мисс Амелии и след простыл. Я так испугалась!

Экономка молча вместе с горничной уложила мисс в постель, накрыла одеялом, и сделала Конни знак выйти в коридор. Там она извлекла из кармана передника связку ключей, и, найдя нужный, заперла дверь спальни на два оборота.

— Мистер Черрингтон предупреждал, что мы должны предпринять все меры предосторожности, — пояснила она. — Заходи в комнату только по необходимости и старайся разговаривать с мисс Черрингтон как можно меньше. Ступай.

Послушно кивнув, Конни поторопилась вниз. Миссис Уильямс осторожно подергала дверь напоследок.

— Ах, Мэри, что же нам теперь делать? — миссис Черрингтон полулежала на канапе кофейного цвета, расположенном в дальнем углу малой гостиной и отгороженным ширмой от солнечных лучей. Рядом стояла камеристка, только что поставившая поднос с чайным прибором на маленький круглый столик. На ее полном розовом лице было написано выражение тревоги.

— Моя бедная девочка, за что же мне такое наказание. Мистер Черрингтон велел мне сообщить дочери, что мы отправляем ее на воды, но я, право, не знаю. Мэри, ступай к ней, скажи, что вы с Конни соберете ее вещи. Нет! Пожалуй, лучше я сама скажу ей, — наконец решилась она. Вздохнув, Кейтлин отбросила плед, закрывавший ее ноги, и протянула руку Мэри. — Помоги же мне!

В сопровождении камеристки мать поднялась к Амелии. Та лежала в постели в том же положении, как оставили ее Конни и миссис Уильямс. Подняв одну руку вверх, она медленно водила в воздухе пальцем, выписывая невидимые узоры или письмена.

— Я пишу письмо Ричарду, — нежным голосом сообщила она, когда женщины переступили порог. — Можно мне отправить его, maman?

— Да, милая, — сдавленно прошептала миссис Черрингтон, едва переступив порог комнаты, но не двигаясь дальше. — Амели, доктор порекомендовал тебе поехать на воды, это успокоит твои нервы. Твой отец сказал, что ты отравишься в Бат завтра с утра. Мэри вместе с Конни подготовят твой саквояж и соберут вещи.

— В Бат? В самом деле? — оживившись, Амелия повернула голову, и ее взгляд принял осмысленное выражение. — Как я рада! Папа так добр! Будет так славно снова поехать в экипаже, увидеть новые места! Или я поеду на поезде?

Миссис Черрингтон, не говоря больше ни слова, развернулась и поспешила уйти, оставив камеристку в спальне.

— Мэри, а ты поедешь со мной? Нет, конечно, какие глупости я говорю! — Амелия беззаботно рассмеялась.

Оперевшись на локоть, она внимательно наблюдала за служанкой, которая тем временем распахнула дверцы шкафа и принялась отбирать один предмет туалета девушки за другим.

— К чему столько ночных рубашек? — поморщилась Амелия. — Я хочу взять как можно больше красивых платьев, — воскликнула она, и возбужденно села в постели. — Хочу быть самой прекрасной и элегантной.

— Обязательно, мисс. Вы будете самой прекрасной. Прекраснее всех, — ровно ответила Мэри, продолжая свое занятие.

— Непременно положи мое бальное платье, — вспомнила вдруг девушка. — Ведь у меня ни разу не было случая надеть его, а оно так чудесно! Я буду выглядеть в нем, как настоящая светская леди.

— Увидим, мисс. Я отнесу Конни те вещи, которые нужно освежить.

— Мэри, ты такая хорошая! — в неожиданном порыве воскликнула Амелия. — А эта Конни мне все равно не нравится. Дженни гораздо лучше. Позови ее, чтобы она помогла мне одеться. Я хочу погулять по саду!

— Что вы такое придумали, мисс. Доктор сказал, что вам нужен покой.

— Но за окном такая славная погода. Ах, как мне хочется подышать свежим воздухом, пройтись по траве!

— Вам нужно отдыхать, мисс. Лучше ложитесь и постарайтесь уснуть, — сказала она успокаивающим голосом, точно говорила с маленьким ребенком.

Поспешно собрав белье, Мэри удалилась, заперев дверь на ключ.

Прижимая к себе одной рукой стопку свежего белья, Конни поставила пустой дорожный саквояж на пол и отперла замок. Едва притворив за собой дверь спальни, она замерла, остолбенев при виде Амелии, которая стояла перед зеркалом посреди комнаты.

Девушка была облачена в голубое атласное платье, отделанное кружевами, и с огромным турнюром; но оно сидело на девушке как-то перекошенно, один из рукавов сполз с плеча, а подол с одной стороны был на пару дюймов длиннее, чем с другой. Присмотревшись, горничная поняла, в чем дело: ткань была разорвана вдоль шва, как будто девушка наступила на нее, и кусок атласа волочился по полу. Ленты корсажа, которые Амелия не смогла самостоятельно затянуть, свисали почти до пола. В руке девушка сжимала расческу. Подняв глаза, Конни увидела результат ее попыток причесаться: несколько прядей были высоко заколоты шпильками, которые едва держались в волосах, а остальные свисали, как попало.

— Мисс Черрингтон, что вы делаете? — Конни, наконец, обрела дар речи.

— Дженни! Как славно, что ты, наконец, пришла. — Амелия повернулась к горничной, сияя от радости. — Полюбуйся на мое платье. Скажи, что я в нем хороша, не правда ли?

— Это же ваше новое бальное платье! — ужаснулась горничная и зажала ладонью рот.

— Ну разумеется, бальное! — рассмеялась Амелия, подходя к ней. — Разве я могла пойти на бал в чем-то другом, глупышка? Ах, Дженни, ты себе не представляешь, кому меня сегодня представили, — девушка вдруг заговорщически захихикала и схватила горничную за руку. — Самому графу и графине Лоунсбери! А потом начался бал, ты видишь? — она с восторгом огляделась. — Смотри, как ярко горят свечи, какие высокие колонны и огромные зеркала. Ты когда-нибудь видела такие?

Оторопев, Конни смогла лишь отрицательно покачать головой. Она попыталась освободиться, но Амелия сжимала ее запястье мертвой хваткой — такой силы в своей хозяйке она и не подозревала.

— А какая музыка! — чуть прикрыв глаза, прошептала та. — Слушай, слушай! Как они играют! Дженни, потанцуй же со мной, прошу!

С этими словами девушка схватила несчастную Конни за обе руки и неистово закружила ее в безумном танце, отдаленно напоминающем вальс. Она закинула голову назад, заливисто рассмеявшись, как будто зазвенело сразу несколько серебристых колокольчиков. В оцепенении горничная могла только кружиться вместе с Амелией, подчиняясь мелодии, которую та слышала. Но вдруг мисс споткнулась о подол собственного платья, и, продолжая смеяться, опустилась на пол, увлекая за собой Конни. Она вдруг обессилела, и на этот раз горничная без труда освободилась от ее хватки.

— Какой чудесный бал, Дженни, какие галантные кавалеры… — бормотала Амелия, все еще в плену своей фантазии.

— Мисс, давайте я помогу вам снять платье, нужно повесить его обратно в шкаф.

— Ты ведь никогда не слышала такой музыки, да? Платье очень красивое, самое лучшее платье! — девушка и не думала сопротивляться, пока горничная распутывала тесьму и освобождала ее от вороха атласа и кружев. Она послушно подняла руки, когда Конни осторожно сняла с нее турнюр, и так же безвольно легла в постель, безропотно позволив надеть на себя ночную рубашку и накрыть одеялом.

Еще не опомнившись от шока, горничная повесила платье на место в шкаф, спрятав его как можно глубже, потом дрожащими руками налила в стакан воды, вытряхнула из пузырька ровно тридцать капель и дала мисс Черрингтон. На ее лице тут же появилось умиротворенное выражение, а дыхание стало ровным. Конни вернулась к пустому саквояжу и, стараясь не шуметь, принялась аккуратно укладывать туда вещи.

Вот уже час Ричард бродил по дому и саду Черрингтонов, не в силах избавиться от терзающих его мыслей. В какой-то мере это он был виноват в том, что происходит с Амелией. Нет, не в ее помутившемся рассудке, разумеется — к этому он едва ли был причастен. Но именно Ричард указал мистеру Черрингтону на некие странности ее поведения и порекомендовал проконсультироваться с врачом. И сразу же после этого, будто в подтверждение его слов… Нет, об этом он думать не хотел.

Разве это могла быть его милая Амелия, та, что улыбалась ему, едва завидев? Та, чья рука точно невзначай касалась его рукава в темном коридоре или за столом? Та, чей взгляд был так многообещающ и ласков?.. Теперь он опасался даже смотреть на эту новую Амелию, запертую в своей спальне на втором этаже — боялся не узнать ее.

Внутренний голос шептал, что Ричарду еще повезло, что он не успел официально объявить об их помолвке — сколько ненужных толков и сплетен родила бы эта новость. Он знал, как быстро разлетаются они по Лондону. Что, говорят, мисс Черрингтон порезала себя стеклом? Она потеряла рассудок? Неужто переутомилась, бедняжка! Ах, нет же, вы разве не знали, вся их семья по материнской линии страдала нервными болезнями… А правда, что она бродила нагишом по улице? Что вовсе перестала есть? Подсела на опий? Расскажите же, расскажите еще!..

Ричард раздраженно стукнул кулаком о дверной косяк.

— Право же, вы слишком переживаете, мистер Харви. На вас просто лица нет, — заметил мистер Черрингтон.

По его собственному непроницаемому выражению сложно было сказать, о чем он думает и беспокоит ли его состояние дочери. Но Ричард давно знал друга своего отца и по глубоко запавшей морщине между бровями и чересчур напряженной фигуре мог определить, что тот расстроен не менее всех остальных в этом доме.

— Вы же знаете, что я питаю симпатию к вашей дочери, и последние события… Да, признаюсь, они просто ошеломили меня.

— Я обеспокоен той неприятной ситуацией, в которую мы поставили всю вашу семью, Ричард. Ваш отец, как и я, надеялся на этот брак, но теперь, как вы понимаете…

— Разумеется, мистер Черрингтон. Я уже послал телеграмму в Лондон и написал, что буду дома сегодня вечером. Я боюсь, что моим присутствием никак делу не поможешь.

— К сожалению, теперь уже поздно что-либо делать, нам остается лишь ждать. Решение принято. Но я благодарен вам за то, что вы с такой теплой и добротой относились к Амелии — даже когда она была уже не совсем здорова. Должно быть, вам тяжело пришлось.

Ричард лишь коротко вздохнул.

— Что вы будете делать, мистер Черрингтон?

— В такой ситуации самым верным решением было бы позаботиться о здоровье моей дочери, и лучше всего это сделают в специализированном заведении. Вы согласны?

Он, конечно, был согласен. Это была самая рациональная и логичная мысль, которую сложно было оспорить. Просто он так ярко представил себе, как коротко стриженная Амелия в белой казенной рубашке до пят монотонно расхаживает из угла в угол маленькой комнаты с зарешеченными окнами, что от этого видения захотелось избавиться как можно скорее.

— И вы уже определили, куда?

— Да. Доктор Хопкинсон посоветовал одну клинику в Шропшире, и я полагаю, что она ничем не хуже остальных.

— Что ж… — Ричард остановился на полуслове.

— Вы покидаете нас уже сегодня? — уточнил Бертрам Черрингтон светским тоном.

— Не вижу смысла откладывать мой отъезд, — признался молодой человек. — Я уже попросил кучера приготовить лошадь, чтобы я успел домой к ужину. Горничная собрала мои вещи.

После недолгих расшаркиваний, которые включали в себя благодарность за прекрасно оказанный прием (даже несмотря на то, что ваша дочь сошла с ума) и приглашениями нанести визит как-нибудь еще (когда мисс Черрингтон уже отбудет в Шропшир), мужчины, наконец, разошлись. Гласфорс вынес на крыльцо немногочисленные вещи мистера Харви как раз тогда, когда его ландо уже подъезжало к дверям. Ричард спустился к экипажу, не оглядываясь, и приказал побыстрее гнать в Лондон.

Мистер Черрингтон проводил глазами Гласфорса, который взял саквояж из рук горничной и кивнул ей, чтобы шла в дом. Та юркнула внутрь.

— А вон, кажется, и карета, — произнес доктор Хопкинсон. Он стоял в тени высокой липы вместе с хозяином дома, опершись на трость и обмахиваясь шляпой. Вдали и в самом деле показалось облачко пыли, которое в считанные секунды превратилось в немного потертый черный экипаж, влекомый парой лошадей. — Молодой Альфред Хикс сотрудничает со мной вот уже несколько лет, и он обещал приехать лично. Несмотря на молодость, он считается одним из лучших специалистов в нашей области, которых я знаю.

Кивнув, мистер Черрингтон следил, как карета подъехала к самому крыльцу. Забранная решеткой дверца отворилась, и на землю спрыгнул молодой человек, тут же сердечно поприветствовавший своего коллегу.

— Позвольте представить вам мистера Хикса, — тот поклонился, и мужчины пожали друг другу руки.

— Доктор рассказывал мне о вас, — любезно произнес молодой человек.

— Как и мне — о вас. Надеюсь, моя дочь будет в надежных руках.

— В этом вы можете быть абсолютно уверены, — кивнул доктор Хикс. — В нашей клинике множество пациенток уже спустя всего лишь несколько дней чувствуют себя гораздо лучше, чем на момент прибытия.

— Могу подтвердить это, — добавил Хопкинсон.

— Уверен, что я вполне могу положиться на ваш опыт. — Мистер Черрингтон кивнул дворецкому, и тот скрылся в доме. Всего через пару минут дверь снова отворилась, и на пороге появились Мэри и Конни, сопровождающие Амелию.

На девушке было темно-зеленое дорожное платье в тонкую полоску и соломенная шляпка. Ее глаза возбужденно блестели, хотя и казались несколько осоловелыми — сказывалось действие успокаивающих капель. Взгляд девушки перебегал с одного лица на другое, пока, наконец, не остановился на карете.

— Я думала, что поеду на нашем экипаже, — встревоженно произнесла она, подходя ближе.

— Мисс Черрингтон, в этом нет необходимости. Я буду рад сопроводить вас. — Хопкинсон дружелюбно улыбнулся. — Мой хороший друг, мистер Хикс, тоже едет с нами.

— Для меня этот будет честью, — галантно поклонился тот.

Амелия лишь бросила на него рассеянный взгляд, который в следующий миг опять вернулся к карете. Пока она спускалась по лестнице, Гласфорс уже погрузил ее саквояж, закрепив его ремнями. Конни и Мэри остались у дверей.

— Идемте, мисс, путь неблизкий, — доктор открыл перед ней дверцу. Но девушка заколебалась и оглянулась на отца.

— Но я ведь ненадолго уезжаю, правда? — в ее голосе зазвучала тревога.

— Ступай, милая, — бесстрастно ответил мистер Черрингтон, кивая в подтверждение своих слов.

— А зачем эти решетки? Такое маленькое окошко? — теперь ее тон стал почти истеричным. — Куда вы меня везете? — ее глаза испуганно округлились, и в них на миг промелькнуло понимание.

— Осторожнее, мисс, здесь высокая ступенька. — Хопкинсон бережно взял ее под локоть.

— Нет! — порывисто воскликнула девушка, инстинктивно вырвав руку.

Несколько мгновений Амелия сопротивлялась, однако доктор взглянул на нее с такой мягкой улыбкой, что она быстро затихла. Она еще минуту поколебалась, с недоверием вглядываясь внутрь экипажа, моргая, чтобы рассмотреть что-то в полумраке, и под деликатным напором мистера Хопкинсона сделала шаг.

Быстро поклонившись, оба доктора быстро вошли в экипаж вслед за ней, и дверца за ними с грохотом захлопнулась. Слегка приподняв над головой шляпу, мистер Черрингтон развернулся и, пройдя мимо дворецкого и горничных, вошел в дом.