Лунное золото Революции

Глава 2

На картофельном поле, полчаса назад ставшим аэродромом стояли двое. Механик, готовивший машину к вылету и начальник разведки спартаковцев товарищ Мильке. Ожидание заставляло нервничать, но они старались не показывать этого друг другу. Понимая бессмысленность вопроса, коммунист все же спросил:

— Скоро он?

Национал-социалист пожал плечами, но тут же радостно вскинул руку, показывая вперед, туда, где белая земля сходилась с голубым небом..

— Вон! Вон он! Летит!

Уже не обращая внимания на товарища, он закрутился на месте, то поднимая, то бросая обломки досок и куски промокшей мешковины.

— Что случилось? — насторожился Мильке.

— Ветер. Нужно показать направление ветра.

Коммунист сообразил быстро. Сорвав с шеи шарф, он вытянулся, давая ветру подхватить свободный конец.

— Не увидит! — крикнул механик откуда-то снизу. — Нужен дым. Огонь!

Он наткнулся на ведерко с краской, и через минуту дымный шлейф потянулся над землей.

Треск мотора приблизился. Там где колеса фоккера ударились о землю, вверх взметнулся снежный фонтан. Снижая скорость и превращая мерцающий круг пропеллера в заметное глазу мелькание лопастей, машина подкатилась к сараю. Механик коротко вздохнув, досадливо покачал головой. Самолету досталось. На крыле и бортах виднелись свежие отметины от французских пуль. Но и машина, и пилот уже были вне опасности.

Геринг, словно забыв об огрузневшем теле, легко выскочил на крыло, ловко съехал вниз. Механик подскочил и вытянулся, переживая уже позабытое ощущение воинского братства, казалось бы безвозвратно ушедшее с той войной. Похожее чувство испытал и Герман. Оба, и пилот и механик, без слов поняли друг друга и Геринг, улыбнувшись, бросил:

— Краска осталась? Добавь-ка этому ветерану еще два крестика.

Во второй раз их перехватили где-то над Восточной Польшей. Во всяком случае, внутреннее ощущение Владимира Ивановича подсказывало, что до Родины совсем недалеко. Как раз в том момент, когда Дёготь всерьёз стал подумывать, что и в этот раз их пронесло мимо неприятностей их и достали…

Дирижабль всплыл прямо по курсу — беззащитный, он выглядел словно большой мыльный пузырь. Или как кит перед китобойным ботом. В отчаянии от того, что случилось в небе Германии, враги отдали его на заклание.

Это была совершенно безумная, отчаянная попытка остановить «Иосифа Сталина», задержать до подлета круживших где-то рядом аэропланов.

Солнечные блики с блестящей металлической оболочки подсадной утки летели к ним как мольбы: — «Заметьте нас! Обратите внимание! Задержитесь!»

Прозрачные круги пропеллеров толкали легковесную махину навстречу звездолету. Он словно вызывал на бой раненый космический корабль.

Люди там, наверное, как один были героями, понимающими, что в этом гамбите у них только один путь — сверху вниз, в смерть. А может быть и нет. Скорее всего, никто и не спрашивал экипаж — готовы ли они умереть за секреты большевиков. Только как бы там ни было, а свои секреты Федосей ценил больше сбитого дирижабля и жизней его пилотов.

Наплевать ему было на тучного жертвенного агнца.

Дёготь не успел крикнуть, но Федосей сам принял правильное решение. Он не стал сворачивать. Каким-то запредельным усилием «Иосиф Сталин» поднялся еще метров на триста и перепрыгнул алюминиевую тушу.

Это усилие не прошло даром. По кораблю пробежала крупная дрожь, словно предсмертная конвульсия и он резко наклонился вперед, почти лег на бок. Люди покатились кубарем. Пол в секунду превратился в стену. «Иосиф Сталин» медленно закачался и закрутился вокруг оси.

Прижавшись лицами к треснувшему иллюминатору, они смотрели вниз. Дирижабль остался там, его затягивало облаками, но он уже сделал свое дело, пусть и не так, как рассчитывали, пославшие его на убой. Похоже, на баллоне имелась радиостанция и теперь вместо него их догоняли аэропланы.

— Ну нет на врагов угомону! — прохрипел Дёготь.

Польское облако укутало «Иосифа Сталина», но французский ветер снес его, оставив вопящий от напряжения корабль один на один с подоспевшими аэропланами. Только не один на один, конечно, а один на троих. Машины кружили вокруг стаей веселых гончих. Из их кабин «Иосиф Сталин» смотрелся дырой на новой скатерти.

— Собьют, — сказал Федосей.

Не вопрос это был, а утверждение. Дёготь спорить не стал, однако проявил больше оптимизма.

— Сперва попробуют посадить, а уж потом…

Что будет потом, знали оба. Умирать не хотелось. Хоть и холодно и трясет неимоверно, а все же нет. Не хотелось. Только что ж делать-то? На всякий случай Дёготь подполз ко второму иллюминатору, но небо там оставалось пустым — ни пограничных столбов, ни красных пограничников. Внизу тянулся заснеженный лес.

— Есть один выход.

— Какой? — без интереса спросил Малюков.

— Выбираем лес погуще и садимся. А там пешком до границы.

— А корабль? Им оставить?

В голосе плеснуло злобой.

— С какой стати? — пожал плечами Деготь. — Там внизу два ящика динамитных шашек. Хватит этого?

Федосей кивнул. Конечно, хватит…

— Ладно… Как идея на крайний случай годится. Вдруг нам все-таки повезет?

Солнце, теплое как созревший персик, висело над горизонтом.

Выше них, может быть километрах в полутора, лежал еще один слой облаков, но добраться до них «Иосиф Сталин» уже не мог. Можно было, конечно, поробовать, но форсировать мотор ни один из них не рискнул бы.

То, что им некуда деваться понимали и летчики. Эти закружились вокруг, подбираясь все ближе и ближе.

Несколько раз Дёготь вскидывал маузер, но Федосей кривил рожу, и товарищ остывал, не делал глупостей. Пролетая мимо, пилоты каждый раз энергично взмахивали руками, показывая на землю.

— Приглашают.

— Ничего. Потерпят…

Только терпения у пилотов хватило ненадолго. Заговорили пулеметы. Дымные трассы потянулись к земле, показывая направление. Федосей посмотрел вниз. В облачных просветах виднелся какой-то городок — аккуратные дома, прямые улицы, дымки над крышами.

— Рядом ведь где-то Россия… — сказал Дёготь. — Может, долетим? Может, получится…

Аэроплан мелькнул совсем близко, и корабль содрогнулся от нового попадания. Оглядев кабину в надежде отыскать тут достойный ответ, могущий склонить чашу весов на их сторону, Владимир Иванович в сердцах, сказал.

— Если выживем, надо будет подбросить профессору идейку о том, чтоб держать на корабле парочку конструкций, вроде той, первой… Вместо парашютов.

Федосей не ответил. Не успел.

В небе полыхнуло. Огненное облако разбросало в разные стороны обломки, чудом оставив левую пару крыльев от французского биплана планировать к земле.

Они не успели переглянуться, как второй самолет тоже вышел из игры.

Он не взорвался, но какая-то сила, словно злой мальчишка надоедливой мухе, оторвала ему крылья, и машина ушла в крутой штопор. Без взрыва, без дыма, без огня в один миг ставший неуправляемым аэроплан легкомысленно вращаясь ушел к земле.

— Кто это? — шепотом, словно боялся спугнуть удачу, спросил Федосей. Дымный хвост оставшийся в небе от первого самолета уже разносило ветром, растворяло в облаках. — Откуда? Почему?

Дёготь прочитал его слова по губам. Он и сам удивился не меньше, но удивление прибавило ему оптимизма. Ответ на глупый вопрос мог быть только один.

— Почему? По велению Коммунистической Партии и Советского Правительства!

Он облегченно, словно все уже кончилось, рассмеялся.

— Ошибся я! Есть на гадов угомон!

Пилот третьего аэроплана не стал искушать судьбу и нырнул в облака.

Логика боя подсказывала им, на что смотреть теперь. Дирижабль, такой толстый и неповоротливый, все-таки вылез из-за облаков.

И совершенно напрасно. Федосею показалось, что он уловил дрожание воздуха или мирового эфира, коснувшегося дирижабля.

Разрез облака на мгновение стал оранжевым, и тут же изнутри выстрелило вверх желтыми и малиновыми языками. Секунд двадцать дирижабль ярко умирал, но пламя взрывов становилось все тусклее — обломки летели к земле.

Деготь не поленился высунуть голову через разбитый иллюминатор и проводил их взглядом. После этого придирчиво оглядел небо и довольно объявил:

— Вот и всё…

Минут через двадцать Дёготь разглядел впереди яркую искорку. Уже и без бинокля стало ясно кто там висит в Советском небе. Владимир Иванович попробовал прочесть название в бинокль, но не преуспел. Радио не работало, но и так все было ясно — свои.

Они сели… Нет. Надо называть вещи своими именами. Они упали на территории РСФСР, километрах в 50-ти от границы.

Федосей тянул корабль до последнего, разумно усматривая в настойчивости врагов неодолимое желание завладеть аппаратом. Это желание после неудач в воздухе вполне могло вылиться в попытку взять реванш на земле, поэтому, надеясь на свою удачу, летели они, сколько могли, правда уже низко, чтоб, в случае если двигатель откажет — уцелеть.

Удача от них и тут не отвернулась.

Болото подвернулось очень ко времени. «Иосиф Сталин» рухнул туда с пятиметровой высоты, пробив лед и, под шипение остывающего двигателя, прокатился по кривой, заставив пилотов сыграть роль горошин в погремушке. Волна грязи с кусками быстро тающего льда прокатилось по болоту, и выплеснулась на снег.

Люк аппарата, к счастью оказалась наверху.

Помогая друг другу, герои выбрались наверх и замахали руками. Боевая цеппелин-платформа «Степан Разин» медленно плыла над ними. Миг — и оттуда к земле ринулось пять черных точек.

— Наши, — сказал Федосей. — Наконец-то наши….

В спустившейся на парашютах пятерке оказались самые нужные на этот момент люди — врачи и механики. Работа нашлась для всех. Вправив вывихнутую руку Дёгтю, доктор занялся Федосеем. Прислушиваясь как трещит отдираемый от раны присохший бинт индивидуального пакета и как поскрипывает зубами сам Федосей, Владимир Иванович баюкая ноющую руку, любовался проворством механиков.

О ремонте аппарата в этих условиях и речи быть не могло. Единственно, что тут можно было предпринять — так это забить чопами дыры в обшивке, чтоб не сеялся по ветру пепел, да отбуксировать «Иосифа Сталина» в хорошую мастерскую. В Москву, например, или в Свердловск.

Этим, собственно механики и занимались.

Над ними, отрабатывая моторами «вперед-назад» висел «Степан Разин». Из-под его брюха словно паутинки, текли канаты. Механики, со вкусом поругиваясь, крепили их к рым-болтам, готовя аппарат к транспортировке.

— Спасибо, доктор…

Дёготь обернулся. Федосей с перевязанной головой и в рваном тулупе, из прорех которого торчали клочья шерсти, напоминал неряшливо починенную мягкую игрушку.

— Не знаю, чему профессор больше обрадуется — тому, что мы живы или тому, корабль сберегли?

Федосей попробовал улыбнуться в ответ, но ничего у него не вышло..

— А тому и другому одновременно он не может радоваться?

— Может, конечно… Только вот чему больше?

Ремонтироваться пришлось в Москве.

Она встретила их не трескучим морозцем, а слякотью. Даже небо, обычно раскрашенное дымными хвостами из заводских труб, было серым. Конец января выдался в тот год каким-то необычным. Зима словно раздумала злобствовать — она то подмораживала природу, засыпая город негустым снегом, то превращала его в холодные ручьи, наполняя улицы промозглым туманом.

В такой вот туман «Степан Разин»» и приткнулся к причальной мачте тушинского аэродрома. На поле их уже ждали специалисты ГИРДа во главе с товарищем Цандером, лично примчавшимся возглавить ремонтные работы.

Дёготь и Малюков проследили, как орава специалистов оттранспортировала «Иосифа Сталина» в ангар на краю поля и отправились в Особый отдел.

Товарищ из Особого отдела внимательно выслушал их, задал несколько формальных вопросов и отпустил минут через десять. Уже на крыльце, пораженный быстротой событий, Федосей сплюнул.

— Тьфу! Разве это дознание? Ни одного вопроса толкового не задал.

Дёготь пожал плечами.

— Разберутся.

— Да тут же предательство явное! — рубанул воздух Малюков. — Ежу ж ясно, что в пять минут в одном месте броневики не собрать. Предательство на самом верху!

Они все-таки сошли с крыльца, чтоб не мешать выходящим.

— Мне кажется, что именно поэтому нас и не расспрашивали, что сами все понимают. Наверняка кто-то из немцев постарался. Только что ж они тогда так не аккуратно-то? Времени, что ли не было?

Шагов через двадцать, словно сведя размышления к конкретному выводу, Деготь выдал мысль.

— Похоже, что прав Ульрих Федорович.

Федосей посмотрел вопросительно.

— Насчет лунного золота. Зашевелились империалисты. Видно дела у них с транспортом не ладятся и хотели они наш корабль получить.

Деготь посмотрел с удивлением.

— Так ведь и у нас не все в порядке. Дюзы…

— А кто им об этом скажет?

Ощущение радости от своей простой и понятной жизни, основой которой были труд и радость созидания, для профессора пропадало все чаще и чаще. Ежеутренне бреясь, он в такие дни разглядывая лицо в зеркале, ловил себя на мысли, что из-за амальгированного стекла на него смотрит совершенно чужой человек — более счастливый, более уверенный в себе, более успешный.

Началось все с малого, но на протяжении нескольких недель это ощущение чужеродности нарастало снежным комом, толкая на поход к доктору. Он держался, надеясь побороть хандру, объясняя её переутомлением, и тысячью других причин и оказался прав.

В одно утро все кончилось.

Это случилось ночью.

Почти два часа после этого он приводил себя в порядок, ловя разбегающиеся мысли немца Вохербрума и сводя воедино две личности, два опыта, два мировоззрения, составляя из них профессора Кравченко..

Он все вспомнил и понял. Кто он. Где он. Вспомнил организацию, Парижский цирк, разговор с доктором…

Но следующая мысль смела все. Золото! Лунное золото!

Страх прокатился и остался дрожью в руках. В тех руках, которыми он сам дал большевикам возможность дотянуться до Луны! Своими руками он вырыл могилу для Запада. Это ведь его силами, его руками большевики стоят в двух шагах от золотых россыпей Луны!

До боли в скулах он закусил одеяло. Он хуже варвара, хуже Атилы и гуннов!

Профессор сжал кулаки, замычал бессильно от стыда и беспомощности.

Нет. Надо собраться.

Сбрасывая наваливающуюся безысходность, он встал с постели. За окном непроглядную ночь пробивали точки фонарей. Он несколько раз вдохнул-выдохнул, возвращая себе самообладание и твердость духа. Ничего. Может быть не все так плохо. Может быть не все потеряно. Надо все взвесить, разобраться…

Главное ничем не выдать себя….

Он вернулся к кровати. Серое одеяло верблюжьей шерсти отвратительным комком лежало на полу. Вся его жизнь тут как это вот одеяло. Он ощутил решимость довести дело до конца, почувствовал, что есть выход!

Лунная программа. Если он её начал, то он и поставит на ней крест.

Только вот сделать это можно будет только тогда, когда думая и чувствуя как Кравченко, он сумеет оставить на виду внешнюю оболочку Вохербрума. И самое заметное из неё — акцент. Без этого ничего не получится. Ничего.

В прошлый раз, он это помнил, после превращения из немца в русского его акцент пропал куда-то.

Он перекрестился. Бог был рядом. Или ангел Господень!

На его счастье тех, кто мог распознать его превращение в первые же минуты, сейчас на площадке не было. Оба большевика отбыли куда-то с секретной миссией. Ну и, слава Богу! Сколько-то временили у него было. Придется теперь проявить рвение и показно начать учить родной язык — спрашивать у всех как говорить то, а как это… И делать ошеломляющие успехи.

Он усмехнулся.

Тут, к счастью, уже привыкли к его гениальности и это съедят как одну из граней таланта.

Профессор встал у окна, прижавшись лбом к стеклу.

А решая эту проблему, нужно будет параллельно думать о том, что делать дальше.

К несчастью большевики смогли решить вопрос с металлом. Новые дюзы, по слухам, должны были выдержать чудовищную мощность его нового двигателя. Их обещали прислать со дня на день…. Это означало, что из теоретической, лунная экспедиция становилась частью реальной жизни.

Самое простое — взорвать двигатель на очередных испытаниях. Никто ничего не заподозрит… Он машинально взял с подоконника лист бумаги и приготовился писать план действий, но вовремя спохватился. Память немца не повела. Телефон! Чертовы большевики! Кто знает, может быть прямо сейчас, кто-то уже подглядывает за ним.

Аппарат стоял на столе, такой привычно-безобидный, что и думать не хотелось о его нынешних мерзких возможностях.

Он прикинул, кого можно расспросить о новом большевистском изобретении, но только отрицательно покачал головой.

Может быть профессор Вохербрум — воплощение непосредственности и дружелюбия и решился бы на это, но профессор Кравченко не рискнул проявлять любопытство. Это у немца кругом были друзья, а у него вокруг имелись только враги, и такое любопытство могло привести к неприятностям… Хотя один способ был очевиден. Обойдя стол, он вытащил вилку телефона из розетки. Так-то лучше. Теперь только не забывать, что такое эти большевистские телефоны.

Все последующие дни он, бродя по территории пусковой площадки, вертел головой по сторонам и за каждой дверью ему чудились глаза вездесущего ОГПУ. Соединенные тонкими медными проволочками и опасные как змеиные головки телефоны окружали его, не давая гарантии сохранения тайны. Голова шла кругом, когда он прикидывал возможности секретной большевистской техники. Получалось, что всегда он должен быть начеку. Каждую минуту, в любом месте.

Так оно и вышло.

До прибытия новых дюз, он несколько дней ходил по полигону, глядя на все другими глазами, и нервничал, ожидая прилета своих «товарищей».

В первую очередь опасаться стоило их, самых близких — Малюкова и Дёгтя. Помня всю свою жизнь, он помнил и их место в той игре, что велась «Беломонахическим центром». Идейные враги. Умные, хотя и ограниченные в своей идейности, но они были ближе других, а значит и перемены, произошедшие с профессором заметят раньше всех. Заметят и сделают выводы….

Каждый раз думая об этом, он качал головой — как же ему повезло! Как повезло, что их не оказалось рядом! Только ведь везение не вечно. От этих внимательных глаз нужно было срочно избавиться.

Три дня он думал над способом и когда уже совершенно отчаялся, нашел решение в одной из передовиц «Правды».

Оно вобщем-то лежало на поверхности.

Враги народа… Это придуманное большевиками беспроигрышное клеймо давало возможность нанести удар и спрятаться так, чтоб никто ничего не понял….

Донос профессор писал с удовольствием, по-школьному высунув кончик языка.

«Пусть жрут друг друга, пауки… Чем честным людям кровь пускать, своей кровью пусть захлебнутся, кровососы..» Мысли бежали, не мешая рукам выводить обтекаемые обороты:

«Начальнику отдела режима объекта «Свердловская пусковая площадка».

Довожу до вашего сведения, что сотрудники спецлаборатории Деготь и Малюков ведут в лаборатории активную антисоветскую пропаганду. Неоднократно в присутствии свидетелей они повергали сомнению ценности выпестованных пролетарской революцией и учением товарища Карла Маркса.

Вернувшись недавно из зарубежной командировки, они позволили себе делать выпады в адрес наших французских товарищей и критиковать позицию товарища Сталина в области военного строительства.

Учитывая важность и секретность производимых работ, считаю необходимым пресечь их деятельность, идущую во вред нашему рабоче-крестьянскому государству….».

Презрение к окружавшим его хамам выходило на бумагу легко. Слова словно сами срывались с кончика стального пера и складывались в обвинительный приговор.

Закончив, профессор перечитал написанное и остался доволен. Почти. Чего-то все-таки не хватало. Написать, что готовят покушение на Сталина? Нет. Не поверят. Они же спасители сатрапа. Нужно что-то полегче… Ага! Вот!

Поискав глазами место, вставил:

-..элементы зазнайства и шапкозакидательства…

Вот теперь все было на своих местах. Немножко подумав и перебрав десяток казенных оборотов, ухмыльнувшись, закончил:

— С коммунистическим приветом!

Доброжелатель.

С сознанием честно выполненного дела он переписал донос набело и с конвертом за пазухой вышел в город.

После возвращения к прежней ипостаси к нему вернулись и прежние привычки. Он старался их не афишировать, берегся, но время от времени давал себе потачку.

Чтоб «товарищи» не мешали размышлять о том, что делать дальше, профессор повадился ходить в городской сквер и бродить там туда-обратно. Польза от этого была двойная — никто из товарищей на глаза не попадался и он мог даже разговаривать сам с собой и чувствовать себя не товарищем, а господином профессором.

Изредка навстречу попадались такие же любители свежего воздуха, явно из бывших, кто-то даже пытался раскланиваться, но он из осторожности не отвечал — мало ли провокаторов — а предпочитал отмалчиваться и думать. Подумать было над чем. Надо сказать, что чувствовал себя несколько подавленным грандиозностью поставленной перед собой задачи — свернуть Лунную программу большевиков!

Свернуть-то надо, только вот как и чем?

Ну, хорошо… Взорвет он двигатель. Раз и еще раз. Но это не может быть вечным. Рано или поздно его отстранят, как не оправдавшего доверия Партии и Правительства и поставят кого-нибудь другого. К тому же вполне вероятно, что при той тяге большевиков к засекречиванию всего и вся, где-то такую же работу ведет еще один коллектив. И тогда всему конец. Большевики обгонят Запад.

Нужна помощь. Только где её взять посреди Страны Советов?

Он покачал головой. Нет. Тут помощи не дождаться. Остается только один путь — сбежать отсюда. Сбежать на Запад, к своим. А как? Это легко сказать… Хотя, положим, все же это вполне реально — ведь испытательные полеты проходят два-три раза в неделю. В воздух он поднимется, и что дальше?

Пусковая площадка прикрывалась с воздуха несколькими аэропланами, которые наверняка вмешаются в события, как бы те не повернулись. Конечно, от них можно попробовать оторваться, но это лишний риск. Годится только на самый крайний случай. Лучше уж пока есть время, придумать что-нибудь менее опасное…

А потом? Потом-то куда? В Париж? Или в Нью-Йорк?

Он гулял, позволяя мыслям роиться в голове, и ждал, когда там сам собой сложится приличный план, что под силу исполнить одному человеку. Но в голове составлялись самые нелепые комбинации в духе графа Монтекристо — с переодеваниями, фальшивыми документами, накладными бородами, двойниками…. Иногда выходило смешно.

Фантазии овладевали им, унося из совдепии…

— Здравствуйте, профессор.

Голос прозвучал сзади. Знакомый голос…

Профессор медленно обернулся. Человека, которого он увидел, не должно было быть в Советской России. Тот факт, что он все-таки здесь настолько ошеломил его, что он не ответил.

План, что мозаикой кружился в голове, получил, наконец, недостающий кусок и собрался в единую картину. Он перестал быть химерой и стал планом. Ища в нем изъяны, он продолжал молчать.

— Профессор Вохербрум, если не ошибаюсь?

Владимир Валентинович не оправившись от нахлынувших чувств, молчал.

— Вы профессор Вохербрум? — повторил нездешний человек, опуская руку в карман полушубка.

Профессор прокашлялся, освобождая заполненное немецкой сентиментальностью горло.

— Ошибаетесь, князь… Я уже неделя как профессор Кравченко….

— Слава Богу, — выдохнул князь и прижал товарища к груди. — Вам не кажется, что вы тут загостились?

Они троекратно, как это водилось на Святой Руси, поцеловались и только после этого профессор ответил:

— Кажется… Только дня на три четыре нам придется еще подзадержаться.

… С утра профессора распирало чувство совершенно детской гордости. Что-то подобное он испытывал, когда в гимназические годы удавалось поставить какому-нибудь оболтусу мат в три хода. Вроде бы и нечем гордиться, а всё-таки…

Наручные часы — наградные, от наркома тяжелой промышленности! — отсчитывали последние минуты его пребывания в СССР.

Пришло время уходить, и он, конечно, уйдет. Но не тайно!

О! Он уйдет в отсюда в громе и грохоте славы! Спасибо князюшке, помог. Не зря ведь готовились почти неделю.

«Красный Первомай» заправлен, все готово. Осталось напоследок порадовать себя — посмотреть, что случится с «товарищами», что прибудут на площадку с минуты на минуту. Как удачно все сложилось! Одним махом решились все вопросы!

Легковесная громада «Степана Разина» уже висела над ангарами. Дирижабль продавился сквозь низкие облака и вцепился в причальную мачту…

Много дел впереди… С Лунной программой, пожалуй, все ясно. Если он её и не остановит, но задержит основательно. Но это все так сказать «изнутри». Эту проблему и «извне» нужно будет порешать, а для этого следует вернуть цивилизованным странам «Святую Русь»! Это и станет окончательным решением проблемы лунного золота. Например с помощью станции можно будет сплавить все большевистское золото и зарыть где-нибудь поглубже или спихнуть в океан… Да и не в одиночку, а вместе с цивилизованными нациями. Топчутся на одном месте робкие европейцы, никак не решатся на яркие дела, только скребутся по границам СССР. Боятся большевистского каналокопателя. Ничего… Они с этим быстро покончат. Уж кто-кто, а он-то точно знает, что аппарат господина Иоффе на станции не работает. Теперь она не более чем кусок металла, заброшенный в небо.

Пока!

Большевики отчего-то не учитывают, что подобные аппараты есть у французов и у американцев. А это значит, что починить оборудование могут не только они. Вот он настоящий выбор — от кого России будет больше пользы?

Немного нервничая от затянувшегося ожидания, профессор прошелся вдоль забора и обратно. Дирижабль почти коснулся земли.

Американцы или французы? Франция или САСШ?

С одной стороны Париж — там товарищи по борьбе. С другой американская деловая хватка. С одной стороны близость к России, а с другой — уже готовые ракеты мистера Годдарда и деньги миллионера Вандербильта… Что выбрать?

Он поднял голову. Дирижабль вздрагивал. Канаты тянули его к земле рывками, преодолевая желание летучего газа махнуть прямо к Солнцу.

Князь из каких-то политических соображений настаивал на Париже, но профессор хотя и признавал дисциплину, считал, что лучше разбирается в ситуации. В прошлый-то раз французы с ними и разговаривать не захотели. Американский президент, впрочем, тоже, но там, в Америке, есть хотя бы один здравомыслящий человек — господин Вандербильт. Дважды Богом поцелованный — и миллионер, и здравомыслящий политик. Этот-то все верно понимает…

Ну когда же они выйдут?

К дирижаблю, уже распластавшемуся на снегу, не спеша, шли двое в кожанках. Начальник особого отдела с заместителем. Отставая метров на триста, их догонял автомобиль.

Отбросив мысли о президентах и миллионерах, профессор отдался мыслям о мести, но и на них почти не осталось времени.

Минутная стрелка неуклонно приближалась к двенадцати.

Он торопил время переводя взгляд с циферблата на дирижабль и обратно.

Вот особисты подошли к тамбуру.

Пятьдесят секунд.

Вот показался экипаж. Люди идут неторопливо, радуясь первым шагам по земле.

Тридцать семь секунд.

Голова особиста вертится, выискивая в толпе сходящих нужных людей. Вот! Нашел!

Двадцать секунд.

Рука особиста взлетает к фуражке. Надо же! Честь отдаёт, словно есть она у него!

Пятнадцать секунд.

Черт! Ну почему на самое интересное никогда не хватает времени?

Взбежав по приставной железной лесенке, профессор стал закручивать гайки люка, представляя, как чекисты подхватывают его недавних товарищей под белые руки и заталкивают ничего не понимающих новоявленных врагов народа в машину.

Он улыбнулся, и как раз в это время рвануло.

Пока далеко, на другом конце площадки — он специально заложил первую бомбу подальше, чтоб не помешала самому взлететь. И не говорите, что интеллигентный человек со знанием химии и физики не способен своими руками что-нибудь полезное сделать. Еще как может!

Нажатием кнопки он опустил заслонку иллюминатора. Там было на что посмотреть! Первой на воздух поднялась родная лаборатория.

Ошеломление еще не прошло, и красные только смотрели в её сторону, не зная, что предпринять.

В белое от мороза екатеринбургское небо поднимался столб черного дыма. Второй взрыв грохнул под основанием собранного его руками Лунного корабля. Того, с новыми дюзами! Того, что должен был, но теперь уже никогда не привезет на Землю золото, чтоб покончить с Западной цивилизацией!

Стальной гигант — почти двадцать метров высотой с его новым двигателем и новыми, удивительными дюзами завалился и по раскручивающейся спирали покатился, круша крепления и фермы, обрывая провода и кабели.

В этот момент в профессоре что-то перевернулось…

Черное стало белом, тишина зазвучала стоном. Кто-то другой смотрел из него на взрывы и пламя, в котором гибла тропинка, ведущая человечество к Луне, к Марсу и в дальний космос.

— Майн гот! Что я творю!?

Уголки рта, только что вот победно вздернутые, опустились. Он оторопело смотрел как в огне и взрывах гибнет дело его рук. Панорама стартовой площадки поплыла перед глазами. Дым пожаров, высокие, до самых облаков языки пламени и черные на их фоне развалины зданий. Столько труда! Столько усилий — и все насмарку… И этот ужас сотворил не кто-то, а он сам…

Глаза заволокло какой-то пеленой. На мгновение ему показалось, что мир затопили его слезы…

Но только на мгновение.

Профессор тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

— Чёрт!

Руки коснулись пульта, окончательно возвращая его в реальный мир.

— Фу… Глупость какая… — сам себе сказал Владимир Валентинович — Нервы… Старт!

…За привычной работой он провел полчаса. За это время Земля выгнулась медным тазом, доказывая, что учителя географии не морочили головы своим ученикам, утверждая, что она круглая.

Глядя на неё с высоты сотни километров, Владимир Валентинович никак не мог разобраться в своих чувствах. Ощущение раздвоенности не покидало его. Он чувствовал себя толи ангелом, то ли демоном. Немного погоняв эту мысль в голове, он склонился к тому, что он все-таки демон. Екатеринбургскую пусковую площадку после сегодняшнего вполне можно было бы посчитать филиалом ада. И не самым прохладным.

Он зло засмеялся и подумал, что возможно все-таки он и не демон вовсе, а простой ангел мести. Белый и пушистый ангел мести и справедливого возмездия! Так или иначе, большевикам теперь придется начинать свою Лунную программу если не с самого начала, то уж с места очень близкого к нему.

То, что он сделал, давало Западу временную фору. Фору, которую нужно будет еще использовать, только пока неизвестно где. Прежний, не решенный, вопрос стоял перед ним, только откладывать решения «на потом» он уже не мог. Не было у него на это времени.

Так куда? В Европу? В Америку?

Корабль, казалось, неподвижно висел над планетой, а та медленно текла перед глазами профессора. Сквозь облака проглядывали знакомые очертания — Балтийское море, Скандинавия… Британия? Нет. Нет там традиций ракетостроения. Франция? Возможно… Установка «ЛС» там есть, а значит есть и специалисты, способные починить советскую машину. Только как их туда доставить? Нет у французов своей космической техники.

Получается всё-таки Америка?

Когда под ним проплыла Атлантика и из-за округлости Земли, вытесняя синь вод, показался Американский континент, он решился.

Америка! Окичоби! Только американцы могут реально стать помехой для большевиков в погоне за лунным золотом. А князю он потом все как-нибудь объяснит.

За океаном он будет нужнее. Там Годдард, там Тесла, там деньги Вандербильта. Эти люди лучше других смогут воспользоваться временем, вырванным им у большевиков. Деньги и технологии, соединенные с волей к преобразованиям, смогут изменит мир в нужную ему сторону, отвести золотую угрозу.

Мистер Линдберг никогда не видел газовых атак, но, впервые познакомившись с флоридскими туманами, понял, как те могли выглядеть.

Кусты перед домом казались укутанными не невесомым водяным паром, а ватой. Плотные клубы закрывали и озеро, и стартовую площадку, делая окрестности похожими на море. Торчащие над всем этим носы ракет и крыша лабораторного корпуса, похожая на упавший в воду парус, только усиливали впечатление. Такие туманы тут не были редкостью. По утрам, до восхода солнца, они частенько накатывались то со стороны озера, то со стороны реки Киссимми и заливали окрестности.

Дождь, шлепавший по крышам с самого вечера к утру утих. Улегся и ветер. Скорее даже не улегся, а усвистал куда-то вверх — распугивать тучи. Они еще висели в зените, но уже расплывались, открывая присущую флоридскому небу голубизну. Чарльз улыбнулся. Это всё напоминало ему скрытую в глубине лица малознакомого человека улыбку. Скрытую, но, тем не менее, определенно ощутимую.

Казалось, что еще минута другая и небо превратится в летний голубой купол и улыбнется в ответ глядя на свое отражение внизу.

Отражением неба сегодня была земля.

Обычно, ветер быстро разгонял приземлившиеся тучи, но сегодня ему было не до них. От бездвижности воздуха казалось, что туман прикован к земле навечно, пришпилен шипастыми ветками.

Так и не прогнав улыбки с губ, он поправил отворот плаща.

Мелькнула мысль, что зима тут все ж лучше осени, но она улетела, спугнутая дальним грохотом.

В небе, еще не голубом, но уже беззвездным двигалась яркая точка. Она плыла ниже облаков, и в ее движении не узнавалось стремительность полета аэроплана. Более всего это напоминало движение свечи в руках заплутавшего во тьме человека — огонек отлетал то влево, то вправо, словно что-то искал на залитой белым маревом земле.

Прошла минута, и огонек превратился в металлическое яйцо. Чарльз не верил глазам. Провел по лицу рукой, стирая что-то невидимое, но ничего не изменилось, только аппарат стал еще больше, явно приближаясь к земле.

— Че-е-е-ерт! — невольно вырвалось у героя Атлантики.

Большевики! Только вот откуда они тут? Нет. Не может того быть! Он взял себя в руки, но уже через секунду послал свое спокойствие к чертям, представив, что произойдет, если незваный гость удачно пристроит бомбу, а что бомбы у гостя есть, тут гадать не стоило. Не просто же так он сюда прилетел.

Все-таки прав оказался патрон. Вот он экспорт революции в чистом виде!

На стартовой площадке было чему взлететь в воздух — жидкий кислород, цистерны с аммиаком, керосин… А если его привлечет комплекс заправки… Это, пожалуй, окажется ничем не лучше землетрясения.

Он затряс руками, понимая, что не в силах предотвратить что-либо и во всю мощь легких и глотки заорал:

— Воздух! Русские идут!

Ноги вынесли его на вершину невысокого холма. Готовый увидеть подползающие к пусковой броневики, или, на худой конец, армаду коников, вздевших вверх кривые сабли, он застыл там, оглядывая занавешенные туманом окрестности. Ничего….

На площадке, наконец, заорала сирена. Вовремя…

Пилот, похоже, разглядел торчащие из тумана ракетные носы, но вместо того, чтоб обрушить на них свой классовый гнев отлетел в сторону.

«Это не враг — сообразил Чарльз. — Он просто хочет сесть… Ищет место… А может быть…»

Он хлопнул себя по лбу. Вот оно! Вот то, о чем говорил патрон! Это же угнанный у большевиков аппарат!

Подтверждая его мысли, большевистское яйцо полетело в сторону озера, уходя в сторону от ракетодрома. Не глядя под ноги, Чарльз побежал вдогонку. Оставляя клочки одежды на ветках, он бежал напрямик, гадая, сумеет ли неведомый пилот различить сквозь туман берег или нет. Если не сумеет, то могли получиться неприятности — воды там хватало.

К тому моменту, когда Чарльз продрался к берегу самое зрелищное уже закончилось. Плащ он оставил где-то в кустах, одну из туфель тоже. По становящейся всё более зыбкой земле выбежал на берег. Словно цапля, поджав замерзшую ногу, он огляделся. Озеро ходило волнами и временами взбурливало, словно кто-то из древних индейских богов отодвигал задвижку преисподней, но поверхность его была пуста.

Слева в озеро вдавалась песчаная коса.

Там где зелень и свинцовую серость воды разделяла желтая полоса песка, он высмотрел человека. Тот шевелился, пытаясь выбраться на берег.

У берега было совсем мелко. Настоящая глубина начиналась как раз за косой — там дно круто уходило вниз метров на десять и Линдберг не раздумывая побежал по воде.

Десяток шагов он сделал не задумываясь, а вот дальше… Оказалось что озеро заполнял кипяток и рев, что несся от озера был рев горячей воды и пара, рвущегося на поверхность. Дрыгая обожженной ногой, он в три прыжка выбрался на песок и помчался, подминая стебли. Он успел, хотя неведомый пловец уже исходил паром, словно огромная фрикаделька.