Ловушка времени

Кинопросмотр, сопровождавшийся пояснениями Кравченко, произвел на Ешуа сильное впечатление. Его действительно было жаль – в тот вечер он пережил серьезное потрясение.

Разговор затянулся за полночь, а к главному Кравченко так и не подошел. И тут гость сам коснулся этой темы.

– И какова же во всем этом моя роль? – неуверенно спросил он.

– К сожалению, твоя роль здесь главная, – устало ответил Кравченко, – без тебя не было бы христианства.

– Не понимаю, что же я теперь должен делать? – растерянно спросил Ешуа.

– Суди сам, – Кравченко постарался вложить в слова всю силу своего убеждения, – если все будет продолжаться так, как должно быть, в этот праздник Песах тебя казнят мучительной казнью на кресте, потом тебя обожествят, это обернется катастрофическими последствиями для еврейского народа и выльется в конце концов в Холокост, когда шесть миллионов евреев будут уничтожены.

– Значит, если мне удастся избежать казни, ничего этого не будет?

– Наверняка, – уверенно ответил Кравченко.

– А почему меня должны казнить, вернее, за что? Ведь я не сделал никому ничего дурного, – во взгляде гостя сквозило недоумение.

– Мне трудно ответить на этот вопрос, – пожал плечами Кравченко. – Возможно, тебя примут за бунтовщика. Понимаешь, после твоей смерти появится много книг, описывающих твою жизнь. Эти книги будут называться Евангелиями. Так вот, в Евангелиях сказано, что римские власти обвинили тебя в претензиях на звание иудейского царя.

Ешуа задумался. Он долго молчал, а потом спросил:

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю тебе отказаться от активной деятельности и не ходить в Иерусалим.

– Это невозможно, – Ешуа покачал головой.

– В таком случае все будет так, как я рассказал.

Ешуа снова задумался.

– У меня есть обязательства перед друзьями. Они ждут меня к празднику Песах в Иерусалиме. Кроме того, я должен с ними посоветоваться... Это не только мое дело, это наше общее дело, – наконец сказал он.

Время перевалило далеко за полночь, и Тали предложила прекратить разговор, чтобы дать гостю возможность отдохнуть. Кравченко с ней согласился.

– Ну, как он тебе? – спросил Кравченко Тали, когда они остались одни.

– Довольно привлекательный мужчина. Ты обратил внимание, какие у него выразительные глаза, а улыбка просто очаровательная.

– Тали, я тебя не о внешних достоиствах спрашиваю.

– Но я прежде всего женщина, ты же сам говорил, – кокетливо улыбнулась Тали.

Кравченко вздохнул.

– Тали, перестань. Я с тобой серьезно разговариваю. У нас нет времени на шутки.

– Ладно, давай лучше спать, уже очень поздно. Завтра все обсудим, – Тали помолчала, а потом вдруг добавила, – мне его очень... очень жалко.

Глава 8,

в которой Тали проявляет любопытство

На следующее утро Ешуа встал раньше всех. За завтраком он мало говорил и был задумчив.

Когда Тали убрала со стола, Ешуа попросил Кравченко еще раз показать фильм. Он снова очень внимательно его смотрел, задавал вопросы, что-то уточнял, а закончив просмотр, спросил:

– Ты не объяснил мне еще кое-что. Кто вы и откуда вы прибыли сюда? Почему вы разговариваете на языке Писания?

– Ты прав, мы не успели тебе это рассказать. После победы стран-союзниц над нацистской Германией и окончания Холокоста выжившие евреи потребовали у мирового сообщества создания независимого еврейского государства на территории Иудеи. Мир, шокированный масштабами Катастрофы, которая постигла европейское еврейство, согласился на это. Так было создано еврейское государство, получившее название Израиль.

– То, о чем ты рассказываешь, кажется совершенно невероятным и похожим на чудо, – покачал головой Ешуа.

– А это и было чудо, – согласился Кравченко.

– Значит, Всевышний все-таки сжалился над Своим народом, – заметил Ешуа.

– Ну, не все так просто. Израиль находится во враждебном окружении и постоянно воюет за свое выживание, – возразил Кравченко.

– Ешуа, я не хочу тебя торопить, – продолжил Владимир после паузы, – но я прошу тебя тщательно обдумать мою просьбу. По сути дела то, о чем я тебя прошу, очень просто выполнить. Ты возвращаешься домой, в Галилею, и живешь спокойной жизнью частного человека. Если же ты идешь в Иерусалим, то гибнешь мучительной смертью, а твои соплеменники на протяжении многих веков будут обречены на страдания. Подумай, ведь ты видишь свою миссию в том, чтобы помочь своему народу, а получится как раз наоборот – твоя деятельность принесет евреям только смерть и мучения.

Ешуа молчал, но по выражению его лица было понятно, что он не верит Кравченко.

– Это все очень неожиданно для меня, – наконец сказал он. – А как бы ты поступил на моем месте?

– Тебе что-то мешает мне поверить, – разочарованно проговорил Владимир.

– И ты считаешь, что в такое можно поверить? – серьезно спросил Ешуа.

Кравченко не ответил.

В комнату вошла Тали и попросила Кравченко выйти с ней.

– Владимир, а если я постараюсь с ним поговорить? Ты мог бы куда-нибудь уйти и оставить меня с ним наедине?

– А что, Тали, это идея! – воспрянул духом Кравченко. – Конечно, попробуй.

Когда он ушел, Тали достала маленькое зеркальце, быстро поправила прическу и вернулась в комнату к Ешуа. Тот сидел все в той же позе, глаза его были полузакрыты.

Тали взглянула на него и опять почувствовала жалость к этому несчастному, одинокому человеку, на которого неожиданно свалилось бремя ответственности за судьбу целого народа.

Еще вчера он четко знал, чего хочет, был уверен в избранном пути и твердо шел по нему. И вдруг все изменилось: дорога, которая совсем недавно представлялась ему такой твердой и широкой, превратилась в узкую тропу среди болотной топи, и, как ему объяснили, ступать на нее смертельно опасно. Все, на что он надеялся и во что верил, внезапно стало ошибочным, то, что он признавал истинным, становилось ложным, что считал добром, оказывалось злом.

У него было два пути: он должен был либо не поверить ни одному слову из того, что услышал этой ночью, и отмахнуться от этого, как от мистификации или дурного сна, либо отказаться от того, во что верил, от дела всей своей жизни, от самого себя.

А может быть, он думает совсем о другом? Может быть, он считает, что Тали и Кравченко – это злые духи, которые искушают его, стараются сбить с намеченного пути?

Ешуа почувствовал присутствие Тали, поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Мне жаль разочаровывать тебя и твоего мужа, госпожа, но моя судьба уже предопределена, и изменить ее не в моих силах.

– Ешуа, а разве у тебя нет семьи? – неожиданно спросила Тали.

Гость опустил голову и замолчал.

– У меня была семья, – наконец ответил он, – моя жена умерла четыре года назад.

–Мне кажется, ты до сих пор не можешь оправиться от этой трагедии, ты выглядишь очень одиноким.

– Мы были женаты пять лет, у нас была хорошая семья, но жена никак не могла забеременеть. Это омрачало нашу жизнь, но постепенно мы смирились. Однажды жена сказала, что у нас будет ребенок. Мне тогда казалось, что я самый счастливый человек на свете. Мы с нетерпением ждали первенца. Настало время родов… – голос Ешуа задрожал, и он замолчал.

–Она не пережила родов?

– Не только она... Они погибли вместе – наш единственный ребенок и моя Сара.

Последовало долгое молчание.

– Ты знаешь, Ешуа, – сказала наконец Тали, – я никогда не переживала такого потрясения, но, мне кажется, я могу понять твои чувства.

– Я думал тогда, что жизнь потеряла смысл, – вздохнул Ешуа, – мне хотелось умереть. У меня стали появляться греховные мысли, я даже чуть не дошел до богохульства, обвиняя Всевышнего в своем несчастье...

– Не знаю, чем бы все это кончилось, – продолжал после паузы Ешуа, – если бы я не услышал в то время о новом проповеднике, который жил отшельником на берегу Иордана. Его звали Йоханан, твой муж упоминал о нем. Об этом Йоханане тогда много говорили, рассказывали, что его проповеди проникают в сердце и полностью меняют человека. Я отправился к нему, чтобы спросить его, как мне жить дальше. Я был очень зол, моя судьба казалось мне несправедливой. Я считал, что живу праведно, исполняю Закон отцов, и не понимал, за что на мою долю выпали такие испытания. Когда я впервые увидел Йоханана, я сразу понял, что это святой человек. От него словно исходило сияние. Он не стал меня успокаивать, не стал ничего объяснять, он просто сказал, что нужно покаяться. Он считал, что в нашем мире нет грешных и праведных, просто уровень греха превысил все возможные пределы, и каждый стал в ответе не только за свои грехи, но и за грехи других. Именно поэтому, говорил Йоханан, мы должны покаяться и очиститься от грехов.

– Это он предлагал людям погрузиться в воды Иордана?

– Да, он говорил, что этот символический акт дарует человеку не только физическое, но и нравственное очищение. Йоханан уверял, что главное даже не погружение в Иордан, а искреннее раскаяние и прощение всех обид, причиненных тебе другими. Только нравственно очистившиеся люди могут попасть в Царствие Небесное, которое, как он считал, скоро должно настать.

– Этот человек погиб?

– Да, его убили. И тогда я понял, что должен продолжить его дело. Вскоре я обнаружил, что могу помогать людям, могу облегчать их душевные и физические страдания, и люди стали верить мне. Я ходил по селам Галилеи и исцелял людей. Это было большое счастье... Я даже не знаю, кто был счастливее: я, когда приносил облегчение людям, или те, кто переставал страдать. Я объяснял, что физические страдания тесно связаны с нравственными, а человек, который живет по Закону и совести, в ладу с самим собой, и физически меньше страдает. Постепенно у меня появилось много друзей, люди стали узнавать меня. Самые близкие друзья сопровождали меня в этих путешествиях. Они называли себя моими учениками, а меня – их учителем. Сначала я возражал, убеждал их, что никакого учения я не придумал, а потом перестал... Нельзя сказать, что я стал забывать свое горе, нет, но у меня снова появился смысл жизни... Однажды мне приснился сон. Во сне я разговаривал со своей Сарой, которая сказала, что гордится мной, и призвала меня продолжить мое дело. Я проснулся счастливым... Странно, но после смерти Йоханана я еще ни с кем не говорил о своей семье.

– Может быть, просто прошло мало времени, и тебе было еще слишком больно об этом вспоминать? – предположила Тали.

– Может быть… – задумчиво проговорил Ешуа, – а может быть, дело тут в другом…

Они еще долго сидели и беседовали, находя все новые и новые темы для разговора. Уже стали сгущаться сумерки, но собеседники, казалось, этого не замечали. Они, наверное, готовы были так просидеть всю ночь, словно утратили чувство времени, но вот послышались сначала шаги, а потом голоса. В дом кто-то входил...

Глава 9,

в которой Кравченко испытывает «де жа вю»

Кравченко оставил Тали с Ешуа вдвоем, а сам вышел из дома и отправился бродить по городу. Он не преследовал никакой определенной цели, просто ходил по шумным городским улицам, погруженный в свои мысли.

Отправляясь в путешествие, Владимир, разумеется, предвидел трудности. Он не был наивным человеком и отдавал себе отчет в том, что убедить Иисуса отказаться от своей миссии, вернуться домой и тем самым уйти в забвение будет нелегко. Однако после трудного, напряженного разговора с Ешуа Кравченко осознал, что его столь тщательно выстроенный план может провалиться.

Он понял, что имеет дело с человеком, твердо убежденным в правильности избранной им жизненной позиции, и почувствовал, что все его попытки повлиять на Ешуа могут оказаться тщетными.

Невольно он задумался о себе, о собственной миссии. А что, если бы кто-нибудь явился к нему, Кравченко, и стал убеждать его вернуться из Израиля обратно в Россию, мотивируя свою просьбу великой целью? Поверил бы он, Владимир Кравченко, этому человеку, а даже если бы и поверил, стал бы выполнять эту просьбу?

День близился к вечеру. Кравченко бродил по городу, не замечая ничего вокруг. Он был разочарован. Он неожиданно понял, что его предприятие может закончиться ничем, и ему придется возвращаться назад, ничего не добившись. Конечно, он и раньше испытывал нечто подобное, но сейчас горечь была особенно острой.

Нет, он не может вернуться ни с чем, это абсурд, нонсенс. Он должен обеспечить успех своего проекта любой ценой!

Ему вспомнился разговор перед подготовкой первого путешествия, когда при обсуждении вариантов развития ситуации заспорили о возможности нейтрализовать Иисуса или даже ликвидировать его. Кравченко тогда категорически отмел эту мысль и вот сейчас невольно вернулся к ней.

А что, если не будет другого выхода? Разве он не вправе сделать это? Владимир ясно представил себе, как он выстрелит в Ешуа и убьет его, а потом моментально вернется в свое время.

Безнаказанность и эффективность этого поступка поразили его. Действительно, зачем все эти душевные усилия и материальные затраты, когда дело легко может решить один выстрел?...

Разумеется, была еще моральная сторона проблемы, но ведь любой поступок можно оправдать, если он совершается ради великой цели, а цель у Кравченко была благая: спасти миллионы людей от гибели.

Весь во власти своих размышлений, Владимир направился к дому. Он не верил, что Тали удастся уговорить Ешуа. Сделать это не удастся никому, и нужно решаться на более радикальные меры. Нащупав пистолет, он принял решение и ускорил шаги.

Еще издалека Кравченко увидел, что возле двери топчется какой-то мужчина средних лет. Одет он был просто и при ближайшем рассмотрении выглядел очень утомленным, словно прошел длинный путь.

– Прошу прощения, мой господин, – обратился мужчина к подошедшему Кравченко, – мне сказали, что здесь остановился проповедник Ешуа из Галилеи. Ты ничего о нем не слышал? Я его ищу.

– Слышал, – ответил Кравченко, – он – мой гость и остановился в этом доме.

– О, какое счастье, значит, я его нашел! – обрадовался мужчина. – Я могу с ним поговорить?

– Разумеется, – Кравченко открыл дверь, – прошу тебя, входи.

В доме было темно, но из комнаты раздавались голоса.

Кравченко зажег лампаду – небольшой глиняный сосуд с дырками, куда заливалось оливковое масло и вставлялся фитиль, и прошел в комнату.

Тали встала, чтобы его приветствовать, Ешуа поклонился.

– А у нас гость, – сказал Кравченко и пригласил вошедшего с ним человека пройти в комнату.

Тали и Ешуа с интересом посмотрели на мужчину. Едва завидев Ешуа, тот поклонился и быстро заговорил:

– Здравствуй, мой господин, я уже давно тебя ищу. Меня послала к тебе Марта из Бейт-Ании. Надеюсь, ты помнишь ее и ее брата.

– Да, я помню Марту, и брата ее, Эльазара, я тоже помню, – отозвался Ешуа, – три года назад я гостил у них в Бейт-Ании, это около Иерусалима. Как они поживают?

– Заболел Эльазар, сильно заболел, боюсь, недолго ему осталось жить, – запричитал вестник.

– А что случилось? – забеспокоился Ешуа.

– Неделю назад он почувствовал себя плохо, знобило его сильно, думали, пройдет, а ему все хуже и хуже. Сыпь какая-то пошла по телу, стал заговариваться, а как придет в себя, все тебя вспоминает, просит позвать, говорит, что только ты можешь ему помочь. А я в это время у них гостил, я – их родственник. Марта встретила твоих друзей и узнала, что ты идешь в Иерусалим, а по пути остановишься в Эммаусе. Вот Марта меня за тобой и послала, говорит: «Пойди, разыщи Ешуа, он, как узнает, что брат болен, сразу придет и спасет его». Только я очень долго тебя искал, боюсь, мы с тобой уже не застанем Эльазара в живых.

Ешуа резко встал и начал быстро ходить по комнате.

– Мне нужно срочно уходить, – заявил он.

– Постой, ну куда ты сейчас пойдешь, – стал отговаривать его Кравченко, – на дворе уже скоро ночь. Отправишься завтра утром. Я найму лошадей, и мы быстро доедем. Кроме того, Ешуа, мне тут в голову пришла одна мысль, и я должен тебе ее высказать. Только мне бы хотелось это сделать с глазу на глаз.

Кравченко с Ешуа вышли в другую комнату.

– Садись, – спокойно предложил Кравченко на правах хозяина.

Гость сел. Видно было, что он взволнован.

– Что ты хотел мне сказать? – спросил он.

– Ешуа, ты помнишь, я рассказывал тебе о книгах, в которых описана твоя жизнь, они называются Евангелия?

– Да, помню, но какое это имеет отношение к делу?

– Самое прямое. Видишь ли, в одном из Евангелий этот эпизод описан довольно подробно.

– Какой эпизод?

– Тот, который начался сейчас. Там сказано, что к тебе пришел вестник от женщины по имени Марта, с семейством которой ты был раньше знаком. Марта велела передать тебе, что ее брат Лазарь – так он назван в Евангелии – заболел, и попросила поспешить к нему. Ты можешь мне не верить, но именно так все описано в Евангелии.

– Ну, и что же там написано дальше?

– А дальше написано, что ты не успеваешь прийти вовремя, а приходишь, когда Лазарь уже четыре дня как похоронен.

– Поэтому ты советуешь мне не спешить? – с иронией спросил Ешуа.

– Нет, не только поэтому, – нарочито медленно сказал Кравченко, – послушай, что там сказано дальше. Ты подходишь к пещере, где был похоронен Лазарь, велишь отодвинуть камень, закрывающий вход в пещеру, и говоришь: «Лазарь, выходи!» И Лазарь выходит, закутанный в погребальный саван.

Ешуа молчал.

– Ну, и что ты об этом думаешь? – поторопил его Кравченко.

– А что бы ты подумал на моем месте?

– Я бы, конечно, не поверил. Я тебя прекрасно понимаю, но давай поступим таким образом. Мы поедем туда вместе, и если все будет так, как я сказал, ты мне поверишь, – запальчиво предложил Кравченко.

– Ты – смешной человек, – улыбнулся Ешуа. – Как можно поверить по чьему-то приказу или просьбе? Вера – это добровольный акт, она приходит к человеку как прозрение, а не как результат договора или сделки.

– Хорошо, я неправильно выразился, – согласился Кравченко, – скажу по-другому. Если все будет так, как я рассказал, у тебя появятся основания для того, чтобы мне поверить?

– Сделаем так, – решительно заявил Ешуа, – я пойду туда завтра. Ты можешь идти со мной. Что будет дальше, мы увидим.

Ешуа встал, давая понять, что разговор окончен.

Кравченко отправился вместе с посланцем на постоялый двор, чтобы договориться насчет лошадей на следующее утро.

Ешуа и Тали вновь остались вдвоем.

– Ешуа, – Тали неуверенно посмотрела на гостя, – можно мне спросить тебя о чем-то личном?

– Рузумеется, Мирьям.

– Эта Марта из Бейт-Ании... ты ее давно знаешь?

– Я же сказал, уже три года. Я познакомился с ней и с ее братом, когда был первый раз в Иерусалиме. Однажды я увидел человека, который молился во дворе Храма в стороне от всех. Я подошел к нему, чтобы высказать слова сочувствия. Я подумал, что этот человек в трауре. Оказалось, что он был сборщиком налогов. Так я познакомился с Эльазаром.

Сборщики налогов пользуются у нас дурной славой. Люди их не любят, так как они наживаются на своих соплеменниках, взимают с них огромные налоги и одновременно сотрудничают с римскими властями. Они живут как отверженные, с ними никто не разговаривает, их не приглашают в гости и не приходят к ним в дом. Отношение к этим людям распространяется и на их родственников.

Мне стало жаль этого человека. Я поговорил с ним, постарался ободрить его, а потом пришел к нему домой. Там я и познакомился с его сестрой Мартой. Они жили уединенно, без друзей и знакомых. Дом у Эльазара большой, ведь сборщики налогов – люди зажиточные, только это богатство не приносило ему счастья. Эльазар рассказал мне свою историю. Они с сестрой рано остались сиротами. Не имея никакой профессии, Эльазар не мог обеспечить ни себя, ни сестру. Они долго жили в нищете, фактически существуя на милостыню, а потом Эльазар от отчаянья решил пойти на сотрудничество с римскими властями. Так он стал сборщиком податей, обирая своих же соплеменников и отдавая римским чиновникам часть денег в счет налогов. Должность сборщика налогов сильно развращает человека, ведь норм выплаты налогов не существует, поэтому каждый сборщик старается взять побольше, так как от этого зависит его собственный заработок.

Я поговорил с Эльазаром и его сестрой и понял, что это глубоко несчастные люди. Они навсегда были обречены жить отшельниками среди своего народа. Ни Марта, ни он не могли даже создать семью, так как никто не захотел бы с ними породниться. Эти люди были мне очень благодарны за сочувствие, да и мне эта встреча доставила удовольствие.

– Эта Марта... она красивая? – неожиданно спросила Тали.

– Я тогда не думал об этом, – Ешуа помолчал. – Она была очень грустна и несчастна, это я сразу заметил.

– А сейчас – думаешь?

– И сейчас нет. А почему ты спрашиваешь?

Тали смутилась и покраснела.

– Ты – молодой, неженатый мужчина, внешне – совсем не урод, умеешь привлекать к себе людей. Я никогда не поверю, что женщины не обращают на тебя внимания. Да и ты, по-моему, не можешь оставаться к ним равнодушным.

Теперь пришла очередь Ешуа смутиться.

– Ну, если уж мы заговорили откровенно, то скажу, что никогда не думал о Марте как о женщине. Она, как бы это сказать, не интересовала меня в этом качестве. После смерти жены я вообще стараюсь не думать об этом, хотя, безусловно, какие-то личные симпатии возникают, ведь я бываю в разных местах и вижу много людей.

– Неужели ты никогда не думал о том, чтобы снова создать семью? – тихо спросила Тали.

– Сейчас у меня иные цели. Я умею помогать людям, умею облегчать их страдания, исцелять их. Тихая семейная жизнь – это пока не для меня.

– Возможно, ты просто еще не встретил женщину, с которой захотел бы заново строить свою жизнь.

– Не знаю, возможно, ты права.

В это время вернулся Кравченко.

– Ну все, я договорился. Завтра утром мы выезжаем в Иерусалим, нам обещали лошадей, – сказал он довольным голосом.

Поскольку время было позднее, решили ложиться спать, а на следующий день выехать рано утром.

Ешуа ушел к себе. Перед тем как расходиться по комнатам, Кравченко внезапно спросил Тали:

– Ты обратила внимание, как он на тебя смотрит? Возможно, даже хорошо, что ты настояла на своем участии в проекте. Не исключено, что тебе удастся сделать то, что мне бы не удалось.

– А тебе не кажется, Владимир, что ты ведешь себя как сводник! – возмутилась Тали.

– Пусть так, дорогая Тали, пусть так. Я прошу у тебя прощения за все, но цель-то, которую мы перед собой ставим, великая…

– Многие черные дела совершались ради великой цели. Скажи, что ты задумал? – гневно спросила Тали.

– Там увидим! – Кравченко помолчал и вышел из комнаты.

Этой ночью он долго не мог заснуть – сказалось напряжение последних двух дней. Он вновь и вновь прокручивал в голове последние события.

Больше всего его мучил вопрос – как же так получилось, что он решил убить человека? Да еще был уверен, что сделает это легко, с сознанием своей полной правоты? И не смог...

Мысль о том, что он не смог – а значит, он не убийца – принесла успокоение, и он, наконец, заснул.

Глава 10,

в которой многие вопросы остаются без ответов

Из Эммауса выехали рано утром. Вместо лошадей им дали ослов, однако это мало что меняло. Путешествовать в одиночку было опасно, а караван двигался всегда с одной скоростью, неважно, на чем вы едете: на лошади или на осле.

Дорога шла все время в гору, поэтому продвигались медленно. Это было так называемое восхождение в Иерусалим. Ехали почти целый день.

«Ослиная тропа», как мысленно называл ее Кравченко, петляла между гор, прямые участки дороги втречались редко. Владимир вспомнил современное шоссе Тель-Авив – Иерусалим и усмехнулся – поворотов на нем, конечно, было меньше, но очень может быть, что строили его именно на месте этой старой дороги.

Тали получала большое удовольствие от этого неожиданного путешествия. Ей так надоело сидеть взаперти и изображать благочестивую жену. Теперь же она своими глазами увидит родину предков! С восторгом смотрела Тали по сторонам, удивлялась обилию зелени и радовалась как ребенок.

Чем ближе караван подходил к городу, тем большее волнение испытывал и Кравченко. Ему предстояло попасть в Иерусалим времен Второго Храма. Он давно ждал этого момента. Как, должно быть, великолепен Храм, строившийся много лет по приказу царя Ирода Великого! Мудрецы того времени говорили: «Кто не видел Храма, построенного Иродом, тот не видел красоты». Вот-вот он увидит красоту!

Ешуа ехал молча, погрузившись в свои думы. Решил ли он что-нибудь, поверил ли Кравченко и Тали – понять было невозможно.

В середине пути сделали привал. Караван остановился на небольшом постоялом дворе, где путники смогли отдохнуть и перекусить.

После трапезы Тали отвела Кравченко в сторону и спросила:

– Владимир, а что должно произойти с Эльазаром? Я что-то не очень поняла.

– Разве ты не помнишь, что написано в Евангелии о воскрешении Лазаря?

– Да, была там какая-то легенда об ожившем человеке.

– Вот Ешуа его и оживит!

– Нет, серьезно? – глаза Тали от удивления округлились и заблестели, как будто Кравченко был знаменитым фокусником.

– Куда уж серьезней, Тали... Я пока и сам ничего не понимаю. Давай наберемся терпения и завтра сами увидим, что произойдет. – Кравченко улыбнулся, но глаза у него при этом оставались серьезными.

Караван подошел к Иерусалиму, когда уже совсем стемнело. Решили заночевать в городе, а наутро отправиться в Бейт-Анию, расположенную километрах в трех-четырех от Иерусалима. Хождение по загородным дорогам ночью было небезопасно.

По традиции, перед тем как остановиться на ночлег в Иерусалиме, паломники отправлялись на Храмовую гору. Караван, с которым наши путешественники прибыли в Иерусалим, тоже устремился к Храму. По дороге в руках у паломников появились пальмовые ветви, и все стали размахивать ими с криками ликования.

У подножия Храмовой горы люди спешились и вошли в ворота, которые вели на Внешнюю площадь Храмового комплекса, с трех сторон окруженную высокой колоннадой. Иногда эту площадь называли Двором язычников. Сюда допускались все прибывшие в город: и евреи, и язычники, не требовалось даже ритуального очищения.

Двор язычников отделялся оградой от другой площади, которая находилась уже ближе к Храму и называлась Женским двором. Туда допускались только евреи, мужчины и женщины, прошедшие ритуальное очищение в специальных бассейнах.

На ограде, отделявшей Женский двор от Двора язычников, было написано по-гречески и на латыни, что для неевреев вход на Женский двор категорически запрещен под страхом смерти. Храмовые священники получили даже разрешение римских властей казнить каждого нееврея, который ослушивался приказа и входил на территорию Храма.

За Женским двором, еще ближе к Храму, располагался Мужской двор, куда допускались только мужчины-евреи, причем ритуально чистые. Женщины на этот двор не допускались никогда.

Следующим двором, примыкавшим уже непосредственно к Храму, был Двор священнослужителей. Туда допускались только храмовые жрецы и никто другой.

Как только наши путешественники вместе с другими паломниками ступили на Внешнюю площадь, или Двор язычников, заиграл храмовый оркестр и запел хор. Так было принято встречать большие караваны паломников. Музыканты играли на струнных инструментах, напоминавших лиры, трубили в трубы. Песнопения делали обстановку еще более торжественной.

В соответствии с традицией паломники обошли Внешнюю Храмовую площадь, подошли к ограде с предостерегающей надписью, полюбовались на грандиозный Храм, возвышавшийся над городом и сверкавший в ярком свете луны каким-то неземным блеском, и отправились искать место для ночлега.

Перед Песахом в Иерусалим стекалось много паломников, поэтому найти ночлег было непросто. Но забота о размещении приезжих целиком лежала на городской власти, то есть на священниках, а они относились к этому серьезно. Во время больших паломнических праздников все жители Иерусалима были обязаны предоставить часть своей жилой площади под ночлег для паломников, причем было запрещено взимать за это плату, разрешалось лишь получать подарки.

Так что нашим героям довольно быстро удалось найти комнату, в которой они смогли переночевать.

На следующее утро, едва проснувшись, Ешуа стал собираться в Бейт-Анию. Кравченко и Тали вызвались его сопровождать.

– Ешуа, – сказал Кравченко перед выходом из дома, – надеюсь, ты помнишь, о чем мы договорились. Мы приходим в дом Эльазара, и ты узнаешь, что он уже несколько дней как умер. Ты подходишь к склепу, в котором он похоронен, и произносишь: «Эльазар, выходи».

Ешуа ничего не ответил.

Селение Бейт-Ания отделяла от Иерусалима Масличная гора. Собственно, горой ее можно было назвать с большой натяжкой. Это была просто невысокая возвышенность к востоку от Иерусалима. Отсюда была проложена дорога, тянувшаяся до самого Иерихона. По ней и пошли наши герои.

Дорога проходила через живописную местность. На уступах Масличной горы росли оливковые деревья. Это было излюбленное место прогулок горожан. Между деревьями были протоптаны дорожки, кое-где виднелись трактиры, постоялые дворы, общественные купальни.

Во время праздников здесь собиралось очень много народу. Часть паломников размещалась на постоялых дворах, а те, что победней, ночевали в шатрах или прямо под открытым небом.

До Бейт-Ании добирались около часа.

Войдя в селение, Ешуа сразу направился к дому Эльазара, который стоял на окраине, особняком от остальных. Дом был спланирован точно как тот, в котором жили Кравченко и Тали в Эммаусе, только дом Эльазара был примерно в два раза больше.

Постучав в ворота, они вошли во внутренний двор. Там сидели какие-то люди, которые громко приветствовали Ешуа. Лица их выражали скорбь. Навстречу проповеднику поднялась молодая женщина, закутанная в накидку. Край ее одежды был надорван в знак траура.

Она опустилась перед Ешуа на колени и сквозь слезы проговорила:

– Я так и знала, что ты не успеешь, учитель. Умер Эльазар, уже три дня как умер. Сразу после шаббата ночью мы его схоронили. Так и не дождался тебя, бедняга. А как звал, как звал тебя!

Ешуа удивленно посмотрел на Кравченко. Тот наклонился к уху Ешуа и прошептал:

– Скажи, что ты хочешь взглянуть на могилу.

Однако Ешуа еще ничего не успел сказать, как женщина, это была сестра усопшего Марта, попросила:

– Ты бы сходил к его могиле, учитель Ешуа, помолился бы за душу моего брата.

– Сестра, – ответил ей Ешуа, – прими мои соболезнования. Конечно, я пойду на его могилу.

В это время к Ешуа подошли трое мужчин, обняли его и поцеловали.

– Мир вам, братья. Как я рад вас видеть. Жаль, что мы встречаемся в такой скорбный час, – приветствовал их Ешуа.

Вскоре Кравченко и Ешуа в сопровождении своих друзей, которых звали Шимон, Яков и Натан, направились к могиле Эльазара. Тали осталась в доме Марты.

Могила находилась в пещере в нескольких минутах ходьбы от дома. Только зажиточные люди могли приобретать такие пещеры, которые использовались как семейные склепы для захоронений. В стене вырубались полки, на которые клали тело умершего, завернутое в саван. Примерно через год, после того как тело истлевало, в склеп входили родственники умершего и складывали кости в специальный ящик, оссуарий, который запечатывался и погребался окончательно.

Подойдя к пещере, Ешуа остановился и начал молиться. Кравченко стоял рядом с ним. Когда молитва закончилась, он прошептал: «Говори: «Эльазар, выходи!».

– Эльазар, выходи! – внезапно громко произнес Ешуа.

Друзья Ешуа удивленно переглянулись, но тут из-за камня, закрывавшего вход в пещеру, послышались какие-то звуки.

– Отодвиньте камень, – закричал Ешуа, – камень отодвиньте!

Камень откатили в сторону, и все увидели, человека, закутанного в белое покрывало. Он молчал и лишь испуганно щурился от яркого солнечного света.

Несколько мгновений все стояли как вкопанные.

Первым пришел в себя Кравченко. Он быстро подошел к человеку в белом и помог ему освободиться от савана. Потом Кравченко накинул на него свою мантию и подвел к Ешуа и остальным. Все словно онемели.

– О, учитель, я просто не могу поверить своим глазам, ты воскресил его! – наконец воскликнул Шимон. – Ты – великий человек!

Ешуа молчал. Он был явно растерян.

Кравченко тихо произнес:

– Ну, что? Теперь поговорим?

– Да, – ответил Ешуа, – только не сейчас. Сейчас мы вернемся в дом и обрадуем Марту.

Невозможно описать тот шок, который испытали присутствующие в доме при появлении Эльазара. Тали ошарашенно переводила взгляд с внезапно появившегося хозяина дома на Кравченко, который лишь растерянно пожимал плечами и сам с удивлением пристально рассматривал живого Эльазара. Бывший покойник выглядел неважно: был бледен, даже слегка синюшен, и почти не разговаривал.

Когда все оправились от потрясения, траур перешел в веселье и день закончился праздничной трапезой.

Наверное, если бы нечто подобное произошло в наш рациональный век, люди так быстро не успокоились бы, а искали какое-то объяснение случившемуся. Но в те времена люди были гораздо доверчивее, они верили в чудеса и даже ждали их.

Все называли Ешуа великим человеком, новым еврейским пророком и внимали каждому его слову.

Ешуа объяснял собравшимся, что вера творит чудеса, призывал всех любить друг друга и говорил, что чувствует себя счастливым.

Но больше всех была счастлива Марта. Она то смеялась, то плакала и постоянно благодарила Ешуа.

Марта была молодой миловидной женщиной небольшого роста и казалась доброжелательной. Одета она была несколько крикливо, но опрятно, на ней было много украшений. Бросалось в глаза, что ей очень нравится Ешуа. Она все время старалась находиться возле него, смотрела на него преданным взглядом и громко хохотала, когда он шутил.

Самого виновника праздника уложили в постель. К вечеру он появился, но был все еще слаб и бледен.

В тот день Кравченко так и не удалось поговорить с Ешуа. На ночь всех гостей разместили в доме, благо он был большой, и места хватило всем.

Кравченко долго не мог заснуть, он все пытался найти объяснение случившемуся.

Получалась парадоксальная ситуация: он, заранее знавший о том, что произойдет, был поражен гораздо больше всех остальных, которые с легкостью поверили в чудо и не мучились поиском причин воскрешения умершего.

Глава 11,

в которой Кравченко нервничает

На следующее утро Ешуа сам постучал в комнату Кравченко и Тали.

– Заходи, Ешуа, – отозвался Владимир. – Ты хотел поговорить?

Ешуа вошел и притворил за собой дверь. Он улыбнулся Тали, потом очень серьезно посмотрел на Кравченко:

– Мне казалось, это ты хочешь поговорить.

– Помнишь, о чем мы договорились в Эммаусе? Если все случится так, как я тебе рассказал, ты мне поверишь. И что ты думаешь сейчас?

– О чем ты? Да, все случилось так, как ты предсказывал, ну и что? – Ешуа в упор посмотрел на Кравченко. Во взгляде его не было упрямства, а лишь спокойная уверенность. – Это только доказывает, что я избрал правильный путь и не должен с него сходить.

– Подожди, Ешуа, но ведь я рассказал тебе, чем все это закончится... Или ты думаешь, что то, о чем я тебе говорил, не произойдет? – удивился Кравченко.

– Я не могу понять, за что меня казнят римские власти, если я никому ничего плохого не сделал.

– Этого я и сам точно не знаю, но, тем не менее, это факт.

Кравченко растерялся. Как убедить этого молодого проповедника в том, что ему действительно грозит смертельная опасность? Ведь все последние события подтверждают его, Кравченко, правоту.

В это время в комнату постучали. Кравченко открыл дверь. На пороге стояла Марта. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и оказался рядом с Мартой во внутреннем дворе дома.

– Марта, я бы хотел с тобой поговорить, – Кравченко улыбнулся хозяйке. – Мы даже толком не познакомились. Меня зовут Йуда, мою жену – Мирьям. Мы – паломники, едем из Трапезунда, это в Каппадокии, приехали, чтобы посмотреть Храм. Скажи, ты давно знаешь Ешуа?

– Да, уже три года, – Марта вдруг покраснела и кокетливо улыбнулась.

– Он ведь тебе нравится, – Кравченко внимательно посмотрел на молодую женщину, которая смутилась еще больше. – Вижу, вижу, что нравится, – продолжал Кравченко добродушно. Лицо его вдруг стало совершенно серьезным и, наклонившись к Марте, он тихо сказал ей на ухо: – Ты знаешь, ему угрожает опасность.

– Какая опасность? – всполошилась Марта.

– Его могут убить.

– Убить?... За что?!

– Не знаю, но, если он останется в Иерусалиме, его обязательно убьют, – уверенно сказал Кравченко. – Марта, ты должна убедить его уехать.

– Уехать? Куда? – растерялась Марта.

– Обратно домой, в Галилею, и срочно.

– Но он меня не послушает, он вообще меня не замечает. Ты бы лучше обратил внимание на то, как он смотрит на твою жену. – Марта бросила недобрый взгляд на дверь, за которой остались Ешуа и Тали.

Кравченко сник и опустил голову:

– Сейчас это уже неважно.

Марта удивленно посмотрела на него.

Тем временем Ешуа и Тали беседовали в комнате.

– Мирьям, – сказал Ешуа, – я, собственно говоря, пришел поговорить с тобой.

– Я слушаю тебя, Ешуа.

– Ты оказалась права.

– О чем ты?

– Ты была права насчет Марты. Она действительно неравнодушна ко мне.

– Это вполне естественно, Ешуа. Ты молодой, свободный и привлекательный мужчина, а Марта – молодая женщина. – с напускным равнодушием ответила Тали и неожиданно для себя засмущалась как девчонка.

– Но я не хочу связывать свою жизнь с Мартой.

– И ты пришел ко мне утром, чтобы сказать это? – улыбнулась Тали. – Давай отложим этот разговор на вечер. Сейчас все слишком суетятся, да и тебе, наверное, нужно идти, – мягко сказала она, увидев, что Ешуа тоже почему-то смутился.

– Хорошо, – Ешуа улыбнулся, и Тали отметила про себя, что улыбка у него добрая и светлая, – мне действительно сейчас нужно идти к Храму. Я обещал друзьям, что мы пойдем туда все вместе.

Ешуа ушел, и Тали осталась одна.

Даже самой себе она боялась признаться в том, что ей очень нравится Ешуа. Мало того, Тали не сомневалась, что и тот питает к ней сходные чувства. Любая женщина, даже самая неопытная, всегда знает, как к ней относятся другие мужчины.

Более нелепую ситуацию вряд ли можно было представить. Влюбиться в человека из далёкого прошлого, которого в ее времени уже две тысячи лет как нет в живых и который в этом времени, скорее всего, тоже погибнет, было верхом безрассудства. Это все равно, что влюбиться в героя фильма или книги. Такого можно было ожидать от девочки-подростка, но никак не от взрослой, опытной женщины.

Тали не знала, как ей поступить. Она понимала, что объяснение с Ешуа лишь все осложнит.

Она по привычке начала теребить сережку, но сейчас это не помогало – решение не приходило. Ей, как в детстве, захотелось обратиться к кому-нибудь за советом. К кому-нибудь, кто старше и умнее, с кем можно поделиться своими сомнениями и страхами, кто может разобраться вместо нее и подсказать правильное решение

С Кравченко нельзя делиться своими чувствами и сомнениями – он наверняка попытается воспользоваться ситуацией. В последнее время он стал казаться ей совершенно аморальным человеком, готовым ради достижения поставленной цели пойти на все.

Тали не любила таких людей, боялась их.

Ей стало тревожно, неуютно, захотелось домой...

После неудачного разговора с Мартой Кравченко находился в полном смятении. Что-то нужно предпринять, но что? Пожалуй, Тали права, сейчас он был готов на все. Он чувствовал, что приближается неизбежная развязка, которую он не в силах предотвратить. Наоборот, все его попытки изменить ситуацию лишь ухудшают положение.

У Владимира не выходило из головы воскрешение Эльазара. Похоже, оно потрясло его больше, чем всех остальных. Он не мог найти случившемуся никакого разумного объяснения и понимал, что сам во многом способствовал тому, чтобы это произошло.

Наверное, такие же чувства испытывает человек, попавший в болотную топь, которая медленно затягивает его. Человек отчаянно бьется, пытаясь выбраться из ловушки, но это лишь приближает его гибель, ускоряя погружение в трясину.

Тем временем мужчины собрались во дворе, чтобы идти к Храму. Кравченко присоединился к Ешуа и его друзьям.

По мере приближения к Храмовой горе число паломников росло. Войдя в город, Ешуа и его спутники направились к южным воротам – через них можно было попасть во Двор язычников.

В этот двор мог войти каждый, но для того, чтобы пройти дальше, в Женский двор, необходимо было окунуться в один из специальных бассейнов, расположенных перед южными воротами, то есть ритуально очиститься.

Вместе со всеми Кравченко вошел в помещение для омовений, разделся, спустился по ступенькам в небольшой бассейн, окунулся и вышел с другой стороны. Только после омовения люди входили в южные ворота, ведущие во Двор язычников.

Сразу за воротами, вдоль всей южной стены, начиналась колоннада с крышей. Тут можно было гулять, скрываясь от палящего солнца. Здесь-то и возникло небольшое недоразумение.

Именно эту колоннаду облюбовали торговцы, которые продавали животных для жертвоприношений, и менялы, обменивавшие иностранные деньги на храмовые. Ведь каждый приходящий в Храм должен был жертвовать полшекеля, приношение же других, языческих, денег запрещалось.

Торговцы есть торговцы, они всегда норовят взвинтить цены и обдурить покупателя.

Ешуа справился, сколько стоят жертвенные животные, и, узнав цены, начал громко возмущаться: даже за голубей, которые всегда стоили относительно дешево, сегодня просили не меньше двадцати динариев за пару. Ешуа поддержали другие паломники, постепенно стал разгораться скандал, во время которого кого-то толкнули, кто-то упал, и в результате несколько столов менял оказались перевернутыми, а деньги рассыпались по полу.

Чтобы успокоить страсти, пришлось вызывать Храмовую стражу. Явившиеся охранники стали выяснять, что случилось, и, узнав причину скандала, попытались успокоить паломников. Они признали их правоту и даже сказали, что планируется ввести закон, ограничивающий максимальную цену на голубей. Видя, что их никто не поддерживает, торговцы согласились снизить цены, и скандал утих.

Паломники пересекли Двор язычников и подошли к ограде с предупреждающей надписью. Через один из проходов Кравченко вместе со всеми поднялся по ступенькам и с трепетом вошел в Женский двор. Здесь было много народа, особенно много было тех, кто не собирался приносить жертвы, а наблюдал за богослужением с балкона, окружавшего двор.

Кравченко заметил, что некоторые паломники стали подходить к Ешуа и выражать одобрение его поступку на площади перед Храмом. Люди спрашивали друг друга, кто он и откуда. Шимон всем объяснял, что это – великий учитель из Галилеи. Многие понимающе кивали.

И вот началось богослужение. На жертвенник перед Храмом положили ягненка, и священник одним ударом ножа перерезал ему горло. Из ягненка была выпущена кровь, и священник стал читать молитву. Все молились вместе с ним. Затем начались воскурение фимиама и возлияния на фоне музыки и песнопений. Было очень торжественно, ощущалось присутствие Всевышнего.

Поддавшись общему настроению, Кравченко испытал эмоциональный подъем и мощный прилив энергии. Он смотрел на просветленные лица окружающих его людей и чувствовал свое единство с ними.

Но продолжалось это недолго. Кравченко вспомнил, откуда он, почему он здесь, и с горечью понял, что не является участником всего этого действа. Нет, он всего лишь сторонний наблюдатель, подсматривающий через окно за чужой жизнью.

Ему стало жаль этих евреев, которые еще не знали, что через сорок лет Храм исчезнет навсегда.

Зачем он пришел сюда, что ему надо? Неужели он действительно думает, что может исправить мир? Да кто он такой, что возомнил о себе? Кравченко ощутил себя бесконечно чужим и ненужным здесь.

Он повернулся, пробрался к воротам и стал спускаться с Храмовой горы. По дороге к дому Эльазара он продолжал обдумывать дальнейший план действий.

В доме было тихо. Кравченко вошел в свою комнату и увидел Тали, читающую книгу.

– Что читаешь? – рассеянно спросил он.

– Новый Завет, – ответила Тали.

Кравченко вздрогнул.

– Что?

– Новый Завет, – повторила Тали. – Я хотела кое-что у тебя спросить. Тут написано, что Иисус выгнал из Храма торговцев. Что-нибудь подобное уже произошло?

Кравченко в изумлении уставился на нее.

– Владимир, что с тобой? – спросила Тали.

Кравченко внезапно почувствовал слабость в ногах и сел на кровать.

– Да что с тобой? – заволновалась Тали.

– Сегодня утром на площади, при входе в Храм, Ешуа устроил скандал и обвинил торговцев в том, что они обманывают народ. Скандал едва не закончился дракой, было опрокинуто несколько столов и рассыпались деньги. Как же я сразу не понял, что это означает! – Кравченко даже застонал от отчаяния.

Тали усмехнулась:

– Ну, вот видишь, значит все это – правда!

– Я смотрю, тебя это веселит, – укоризненно покачал головой Кравченко.

Тали промолчала.

– Вот что, – принял решение Владимир, – я сейчас уйду. Не знаю, вернусь ли я вечером.

– Что ты задумал? – встрепенулась Тали.

– Действовать.

– Позволь узнать, что ты собираешься делать?

– Я должен любой ценой нейтрализовать Ешуа.

– И как ты собираешься этого добиться? – Тали со страхом взглянула на Кравченко.

– Я хочу поговорить с первосвященником.

– Ты что, с ума сошел?

– Почему? – с воодушевлением откликнулся Владимир. – Я приду к первосвященнику и объясню ему ситуацию.

– Послушай, не будь ребенком, тебя даже близко не подпустят к первосвященнику, – возразила Тали.

– Значит, я сделаю так, чтобы подпустили.

– Как? Дашь взятку? Проберешься в дом тайно? Не смеши меня, Владимир.

– Предоставь это мне, я думаю, что справлюсь.

– Владимир, мне кажется, ты совсем потерял голову. По-моему, нам надо возвращаться, – в голосе Тали звучала неподдельная тревога. – Ты не в силах изменить историю, ты ведь всего-навсего человек. С чего ты взял, что тебе это удастся?

Кравченко задумался.

– Знаешь, Тали, я и сам сегодня понял это, – сказал он наконец. – Я чувствую себя актером, который тщетно пытается изменить сюжет пьесы, но сделать это не в силах – пьеса-то уже написана, и все происходит в соответствии с замыслом автора. Давай так, пусть это будет последней попыткой. Если мне ничего не удастся, завтра мы возвращаемся. – Кравченко снял кобуру, в которой находились пистолет и шокер, и без которой он никогда не выходил из дома.

– Хорошо, Владимир, последняя попытка, – с облегчением согласилась Тали. Она отложила книгу, села рядом и беспомощно, совсем по-детски вздохнула.

– Да, да, – заверил ее Кравченко, – я обещаю. Только сейчас мне нужно взять у тебя Новый Завет.

– Это еще зачем? – Тали посмотрела на него с недоумением.

– Для первосвященника.

– Уж не стал ли ты христианским миссионером? – засмеялась Тали.

Кравченко улыбнулся, но ничего не ответил.

Часть третья

РАЗВЯЗКА

Он переделать мир хотел,

Чтоб был счастливым каждый,

А сам на ниточке висел,

Ведь был солдат бумажный.

Б. Окуджава

Глава 1,

в которой Кравченко сильно рискует

П ервосвященник всегда считался наиболее уважаемым человеком у евреев. Этот род восходит к брату Моисея, Аарону. Именно он первым получил этот сан. С тех пор все последующие первосвященники были его потомками по мужской линии.

Первосвященником при царях Давиде и Соломоне был легендарный Цадок, который основал династию цадокидов, служивших первосвященниками как при Первом, так и при Втором Храме. Авторитет первосвященника был непререкаем, а власть его соперничала с царской.

Так продолжалось вплоть до восстания Маккавеев, которые, как известно, освободили Иудею от греческой оккупации и основали царскую династию хасмонеев, которая правила в Иудее со второго по первый век до нашей эры.

Хасмонеи тоже принадлежали к священническому роду коэнов, но не были потомками Цадока. Они начали с того, что отстранили цадокидов от должности первосвященников и присвоили это звание себе и своим потомкам, объединив таким образом светскую и духовную власть в стране.

Казалось бы, отстранение цадокидов и передача власти первосвященников другому священническому роду могли рассматриваться как обычная смена династии, но не так было у иудеев, для которых закон и традиция всегда имели первостепенное значение.

Отстранение цадокидов от власти вызвало возмущение и раскол в обществе, в результате которого возникла секта ессеев, первоначально состоявшая из опальных цадокидов. Ессеи покинули Иерусалим, переселились в пустыню и стали вести отшельнический образ жизни. Они отказались от участия в Храмовых богослужениях на том основании, что Храм был осквернен отступлением от традиций отцов.

После падения династии Хасмонеев и завоевания Иудеи Римом роль первосвященника стала утрачивать свое значение. Уже Ирод Великий, ставший марионеточным правителем Иудеи, назначал и смещал первосвященников по своему усмотрению. А после смерти Ирода, когда Иудея перешла под прямое управление Рима, должность первосвященника фактически покупалась у римских наместников наиболее богатыми представителями священнического рода. Бывало, что назначенный римскими властями первосвященник через некоторое время смещался только потому, что кто-то другой мог заплатить за эту должность еще больше.

Тем самым доверие к первосвященнику со стороны народа было подорвано. Многие открыто обвиняли первосвященников в сотрудничестве с оккупационными властями.

И все-таки, несмотря ни на что, авторитет и власть первосвященников в Иудее того времени были велики, поскольку они были выходцами из самых богатых и благочестивых семей и обладали очень высоким уровнем образования. К тому же они возглавляли орган законодательной и судебной власти в Иудее, Великий Синедрион.

Каждый день, утром и после полудня, Великий Синедрион собирался в специальной комнате Храма на очередное заседание. В его компетенцию входило решение законодательных вопросов, обладал он и судебной властью. Простые уголовные дела разбирались малым синедрионом, состоящим из двадцати трех человек, важные же дела, такие, например, как лжепророчество, разбирались Великим Синедрионом, состоящим из семидесяти одного члена. Кроме первосвященника в состав Синедриона входили наиболее уважаемые и компетентные в вопросах еврейского права люди.

Во время разбирательства уголовного дела Синедрионом обязательно выслушивалось не менее двух свидетелей, так как свидетельства одного человека для вынесения обвинительного приговора считалось недостаточно. Чтобы обвинить человека в преступлении, свидетели должны были заранее предупредить обвиняемого о противозаконности его действий. Если такого предупреждения не было, считалось, что обвиняемый мог не знать, что совершаемый им поступок незаконен.

Для вынесения обвинительного приговора требовалось не менее двух третей голосов, но, даже в случае вынесения такого приговора, он принимался не сразу. Синедрион распускался, его членам предлагалось еще и еще раз все тщательно взвесить. Новое заседание собиралось только на следующий день, когда и выносился окончательный приговор.

Все эти уловки делали вынесение смертных приговоров Синедрионом делом совершенно нереальным. Синедрион, выносивший смертный приговор раз в семьдесят лет, признавался «кровавым».

Кравченко действительно решил обратиться за помощью к самому первосвященнику. Дом его, один из самых богатых в городе, находился в аристократическом районе, так называемом Верхнем городе, и был известен каждому жителю Иерусалима.

Дом первосвященника, как и многие другие дома в Иерусалиме того времени, был частично вырублен в скале. Комнаты представляли собой углубления в горе, а перед ними делались площадки, на которых строился сам дом. В результате получалось, что дома спускались уступами по склону и состояли из двух частей: внутренней, вырубленной в скале, и внешней, достроенной снаружи.

Дома богатых людей в Верхнем городе представляли собой целые дворцы, сползающие с горы. Чем более знатным и богатым был человек, тем выше по склону располагался его дом.

К дому первосвященника пришлось подниматься по длинной каменной лестнице.

Кравченко постучал в ворота. Через несколько минут послышались шаги, а затем лязг отодвигаемого засова. Открывший калитку слуга довольно грубо спросил Владимира, что ему нужно. Когда тот заявил, что хочет встретиться с первосвященником, привратник посмотрел на него, как на сумасшедшего, и попытался закрыть дверь. Кравченко помешал этому, упершись коленом и плечом в дверную створку.

От такой наглости привратник сначала опешил, потом возмутился и потребовал от Кравченко, чтобы тот немедленно убирался, пока он не позвал стражу. Владимир, продолжая наваливаться на дверь, стал умолять привратника срочно доложить о нем первосвященнику, утверждая, что от этого зависит судьба многих людей.

Привратник совершенно растерялся и с удивлением рассматривал Кравченко. Он явно не привык к подобным вторжениям. Только безумный мог осмелиться вести себя так бесцеремонно, но незнакомец не производил впечатления душевнобольного. Наоборот, он говорил спокойно и рассудительно.

Наконец, видя замешательство привратника, Кравченко протянул ему книгу Нового Завета:

– Я прошу тебя, передай первосвященнику вот это и прибавь на словах, что я хотел бы с ним поговорить по очень важному делу. Скажи также, что, если он меня не выслушает, может произойти большая трагедия, в результате которой пострадает не только это поколение, но и будущие. Кроме того, добавь, что беседа со мной будет очень интересной и не займет много времени.

– А еще я добавлю, что ты не в себе, – пробормотал привратник.

Он с опасливым любопытством оглядел странный предмет, осторожно взял книгу в руки и начал закрывать ворота.

– Как угодно, – кивнул Кравченко. – Я буду ждать тебя здесь.

Прошло около двадцати минут. Владимир уже начал терять терпение и собирался снова постучать, как неожиданно дверь отворилась, и его пригласили войти внутрь.

Встретил Кравченко другой человек и молча проводил в небольшое помещение, что-то вроде прихожей. На улице уже смеркалось, поэтому Кравченко не смог как следует рассмотреть встретившего его слугу. Впрочем, на слугу он был похож мало: держался уверенно, даже властно.

Человек велел снять пояс и оставить его около двери, после чего провел рукой по бокам и бедрам Кравченко. Завершив обыск, мужчина отворил узкую дверь, за которой показалась винтовая лестница, ведущая вниз.

Они спустились в нижний этаж дома и оказались в большом, плохо освещенном зале. Кравченко осмотрелся. Несколько лампад давали мерцающий, рассеянный свет. Провожатый обогнал Кравченко, пересек зал и, подойдя к противоположной стене, отворил другую дверь.

– Прошу сюда, – вежливо сказал он.

Кравченко вошел, и дверь за ним сразу же захлопнулась. Еще через мгновение он услышал лязг задвигаемого снаружи засова.

Нельзя сказать, чтобы Владимир не ожидал такого поворота событий. Напротив, он предполагал, что будет именно так, потому и сказал Тали, что не знает, вернется ли ночевать. Тем не менее, оказавшись запертым в подвале дома первосвященника, Кравченко почувствовал сильное беспокойство.

Комната, в которой он находился, была вытянута в длину, не имела окна и больше напоминала тюремную камеру, чем жилое помещение. Она освещалась тусклым светом лампады. Мебели здесь было совсем немного.

Увидев на столе миску с овощами, кусок хлеба и небольшой кувшин с вином, Кравченко понял, что ему придется провести в этой комнате ночь.

Глава 2,

в которой все окончательно запутывается

Вечером гости Эльазара собрались за столом. Хозяин чувствовал себя значительно лучше, он уже не выглядел таким изможденным, смеялся и шутил. По всему было видно, что он отвык от гостей и шумного веселья.

Ешуа сидел в центре стола. С одной стороны рядом с ним сидела Марта, потчуя его закусками и вином, с другой – изрядно захмелевший Шимон, который восторженно рассказывал о том, как Ешуа читал проповедь перед Храмом и как много народа его слушало. Эльазар поддакивал и говорил, что он может слушать Ешуа вообще без конца, не замечая, как идет время.

Эльазар был крупным рыхлым мужчиной лет тридцати с невыразительным лицом. Увидев однажды такого человека, вы ни за что не узнаете его в другой раз. Вполне возможно, что род деятельности Эльазара – сбор налогов – приучил его к особому выражению лица, которое делало его совершенно незаметным и незапоминающимся.

Хозяин начал рассказывать о том, как он очнулся в пещере, завернутый в погребальное покрывало, и услышал, что его кто-то зовет. Внезапно он ощутил в себе силы подняться и идти.

Марта часто перебивала брата, восторгаясь Ешуа и называя его великим человеком и чудотворцем.

Ешуа слушал вполуха, думая о чем-то своем.

– Скажи, а почему я не вижу паломников-чужеземцев? – неожиданно спросил он Марту.

– Мужчина еще днем куда-то ушел и до сих пор не вернулся, а женщина, ее, кажется, зовут Мирьям, сидит у себя в комнате и не выходит.

– Так почему же ты не позовешь ее к столу? – удивился Ешуа.

– Не знаю, – пожала плечами Марта, – странные они какие-то, не от мира сего, ведут себя как-то не так. По-моему, они что-то скрывают.

– Это не наше дело, – нахмурился Ешуа, – наше дело пригласить их за стол. Я пойду позову Мирьям.

Веселье сразу стихло, и даже Шимон, до этого беспрестанно смеявшийся, замолчал.

Ешуа подошел к комнате Тали и постучал в дверь.

– Входи, – послышалось изнутри.

Ешуа вошел и увидел Тали, сидевшую в углу комнаты.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего.

– Почему же ты сидишь в темноте?

– Я думаю.

– О чем?

– О том, что скоро возвращаюсь домой.

– Но ведь ты хочешь остаться.

– Нет, Ешуа, не хочу.

– Мне кажется, ты несчастлива с мужем.

Тали улыбнулась.

– Ешуа, ты все понимаешь неправильно. Он мне не муж.

– Что?

– Не муж, Ешуа, не муж. Мы просто договорились выдавать себя за мужа и жену, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. На самом деле, мы абсолютно чужие люди.

– Но зачем тебе это было надо? – Ешуа подошел к Тали и сел рядом.

– Мне кажется, что ты все время забываешь или пытаешься забыть, откуда мы сюда прибыли и для чего. Скажи, а ты вообще веришь тому, что рассказал тебе мой... напарник?

– Видишь ли, Мирьям...

– Кстати, меня зовут по-другому.

– Не Мирьям? А как?

– Мое имя – Тали.

– Тали… – повторил Ешуа и улыбнулся. – Чудесное имя, никогда такого не слышал.

– Это имя возникло после образования государства Израиль. Это современное имя. У нас таких имен много.

– Значит, это правда?

– Что – правда?

– То, что евреи живут в своей стране?

– Правда, Ешуа. У нас действительно красивая и сильная страна, и мы абсолютно свободны.

– Тогда я просто не понимаю, зачем вы сюда пришли. Что вы хотите изменить? Многие из нас с радостью отдали бы жизнь за то, чтобы их дети жили в свободной стране, а вы недовольны.

– Ты, наверное, прав, Ешуа, поэтому я и думаю, что нам надо уходить.

– И ты с легкостью уйдешь отсюда, зная, что мы больше никогда не увидимся?

Они сидели в темноте, слишком близко друг к другу. Тали смотрела прямо перед собой, боясь случайно встретиться с Ешуа взглядом.

– Прошу тебя, не надо об этом говорить, ведь ничего изменить нельзя.

– Раньше я думал, что ты замужем, но теперь, когда я знаю, что ты свободна, я не хочу тебя терять.

– Не надо, Ешуа. Нас с тобой разделяют две тысячи лет. Это непреодолимое препятствие.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Сейчас нас не разделяет ничего.

Тали не ответила, а лишь молча прижалась к нему. Ешуа обнял ее.

В то время как происходил этот разговор, Марта, уставшая ждать возвращения Ешуа, вышла из комнаты и отправилась на его поиски. Она сказала гостям, что собирается принести еще вина, а сама тихонько подошла к комнате Тали.

Услышав за дверью голоса, Марта проскользнула в пустую соседнюю комнату и приникла ухом к стене. Она силилась разобрать слова, но безуспешно, а если бы и разобрала, то не поняла бы, так как говорили на иврите.

Но общее настроение разговора она уловила…

Постояв еще немного в пустой комнате, Марта вышла во двор и отправилась в погреб за вином.

Глава 3,

в которой Кравченко заключает сделку

Проснувшись, Кравченко не сразу сообразил, где находится, и лишь через несколько секунд вспомнил события предыдущего вечера. Несмотря на то, что в комнате было темно, он понял, что наступило утро.

Вскоре лязгнул засов, дверь отворилась, и вошел мужчина с лампадой в руке.

– Его святейшество желает тебя видеть, – сказал он.

Кравченко быстро привел себя в порядок, ополоснул лицо водой из кувшина, стоявшего в углу, и вышел из комнаты в сопровождении охранника. Они поднялись по винтовой лестнице и оказались перед закрытой дверью. Охранник распахнул ее и знаком велел входить.

Кравченко попал в большой вытянутой формы зал с высоким потолком. Вдоль двух длинных стен зала были установлены скамьи со спинками, а у дальней короткой стены, напротив двери, стояло большое кресло под балдахином, которое занимал статный мужчина лет шестидесяти. По его одежде, манере сидеть и держать голову Кравченко сразу понял, что перед ним первосвященник.

Первосвященник Ханан давно уже собирался отойти от дел. В те времена сан первосвященника надолго сохранялся в одной семье, переходя от отца к сыну или другому близкому родственнику.

Ханан не то чтобы сильно любил власть и не хотел с ней расставаться, нет, он спокойно мог бы уйти на покой и передать должность своему зятю Йосефу как наиболее достойному члену семьи. Однако он все еще чувствовал в себе силы исполнять обязанности первосвященника, а исполнял он их достойно и честно, за что пользовался уважением народа.

Кроме того, Ханану трудно было представить себе, что он перестанет ежедневно приходить в Храм, совершать богослужения, разбирать сложные юридические вопросы и видеть, как люди прислушиваются к его советам.

Первосвященник боялся стать ненужным, уйти в забвение. Этот страх обычно и побуждает людей совершать великие дела, чтобы оставить свой след в истории. Так и для Ханана сама мысль о том, что после его смерти, через одно-два поколения, память о нем навсегда исчезнет, была просто непереносимой.

Войдя в зал, Кравченко направился было к первосвященнику, но вовремя сообразил, что нужно остановиться на почтительном от него расстоянии.

– Итак, чужеземец, – начал говорить первосвященник Ханан хорошо поставленным голосом, – кто ты и зачем хотел меня видеть?

– А я уж подумал, что вообще не увижу тебя, святейший, – улыбнувшись, сказал Кравченко на иврите.

Брови первосвященника приподнялись, и он спросил:

– Ты говоришь на священном языке?

– Да, – не без гордости ответил Кравченко, – кроме того, я говорю по-гречески и на латыни.

– Считай, что ты меня заинтриговал. Ты можешь говорить на любом из этих языков, только давай быстрее перейдем к сути.

– Разумеется, – согласился Кравченко, – но сначала я бы хотел узнать, видел ли ты книгу, которую я тебе передал?

– Не только видел, но и внимательно прочел. Тот странный предмет, который ты передал и называешь книгой, очень меня удивил. Мне непонятно, из чего это сделано, кто написал такие красивые буквы? Об этой книге ты хотел поговорить?

– И о ней тоже, но сначала я должен тебе кое-что рассказать.

Первосвященник слегка наклонил голову, всем своим видом показывая, что внимательно слушает.

Кравченко начал говорить. Фактически он повторил первосвященнику то же самое, что недавно рассказывал Ешуа.

Первосвященник слушал, не прерывая. По выражению его лица нельзя было понять, какие чувства он при этом испытывает. Было ясно лишь одно – Кравченко сумел его заинтересовать.

Через некоторое время Ханан все-таки перебил Кравченко и попросил замолчать. Тот в недоумении повиновался. Первосвященник протянул руку к небольшому колокольчику, стоявшему на столе, и позвонил. Тотчас же вошел слуга. Первосвященник что-то приказал ему и, обратившись к Кравченко, сказал:

– Я бы хотел, чтобы при нашей беседе присутствовал мой зять Йосеф. Он является моим помощником и скоро, думаю, станет первосвященником.

Через несколько минут в комнату вошел мужчина лет сорока. Он был высок ростом, статен и держался с большим достоинством. Вошедший пренебрежительно посмотрел на Кравченко и почтительно поклонился первосвященнику.

– Йосеф, – обратился к нему Ханан, – я бы хотел, чтобы ты тоже послушал этого человека.

И первосвященник попросил Кравченко начать свой рассказ сначала.

Йосеф не обладал выдержкой своего тестя, поэтому вся гамма чувств, испытываемых им, отражалась на его лице. Видно было, что он не только не воспринимает всерьез рассказ Кравченко, но даже не считает, что его вообще следует слушать.

Кравченко красочно обрисовал всю последующую историю еврейского народа и закончил Холокостом и образованием государства Израиль. В заключение Кравченко попросил вернуть ему проигрыватель ди-ви-ди, который находился в его поясе, оставленном при входе в дом первосвященника.

При просмотре фильма даже прекрасно владеющий собой первосвященник не смог сдержать удивления, а что касается его зятя, так тот просто сидел все это время с открытым ртом. Трудно представить, что чувствовали эти люди, но ясно было одно: отмахнуться от рассказа Кравченко, объяснив его душевным расстройством гостя, они уже не могли.

Когда закончился фильм, в комнате воцарилось молчание. Наконец, первосвященник снова потянулся к колокольчику и вызвал слугу. Затем он внимательно посмотрел на Кравченко и сказал, что его проводят в другую комнату, где ему следует подождать, пока его не пригласят вновь.

Кравченко понял, что первосвященник хочет обсудить увиденное с Йосефом.

Первосвященник распорядился, чтобы Кравченко накормили обедом. Еда была подана на такой роскошной посуде, что она, наверное, неплохо смотрелась бы и при дворе короля Людовика XIV. Примерно через час Кравченко вновь был приглашен в кабинет первосвященника.

Разговор начал Йосеф.

– Итак, ты хочешь нам сказать, что ты проделал путь в две тысячи лет, чтобы рассказать и показать нам все это?

– Не совсем так, – ответил Кравченко. – Я прибыл сюда, чтобы предотвратить опасные события, которые в дальнейшем обернутся катастрофой для нашего народа.

– И ты думаешь, мы тебе поверим? – грозно спросил Йосеф.

– Вы, конечно, можете мне не верить, но тогда как вы объясните все это? – Кравченко кивнул на блестевший на столе проигрыватель ди-ви-ди.

– Ты надеялся, что нас убедят всякие бесовские штуки? – закричал Йосеф.

– Я надеялся, что разговариваю с людьми более широких взглядов, – парировал Кравченко.

– Подождите, – вступил в разговор первосвященник, – давайте не будем опускаться до уровня мелкой склоки. Допустим, в твоих рассуждениях есть смысл, и предположим, что мы тебе поверили. Что ты предлагаешь? Каких действий от нас ждешь?

– Прежде чем что-то предлагать, мне бы хотелось еще раз прояснить ситуацию, – начал Кравченко. – Мы находимся сейчас на пороге события, которое коренным образом изменит историю человечества и историю еврейского народа в особенности. Я думаю, что все должно произойти в ближайшие дни. Тот человек, о котором я вам рассказывал, является ключевой фигурой этого события. Он будет казнен по приказу римских властей и впоследствии будет объявлен богом, сыном Всевышнего. Его именем назовут новую религию, в которую поверят миллионы людей.

– Даже если все, что ты говоришь, – правда, – недоуменно пожал плечами первосвященник, – что это доказывает? На свете существует много разных верований, люди молятся разным богам, иногда весьма странным и необычным, ну и что с того? Что случится, если люди начнут молиться еще одному богу? Почему мы должны в это вмешиваться?

– Но ведь это же совсем другое дело, – возразил Кравченко, – речь идет не о новой разновидности язычества, а о замене иудаизма на новую религию, в которую поверят миллионы людей. Речь идет о попытке доказать, что иудаизм себя исчерпал, что на смену старому ревнивому и строгому иудейскому богу явился новый – добрый и всепрощающий бог, а евреи не только его не приняли, но предали и казнили. Значит, евреи должны быть прокляты как народ-богоубийца, и их можно безнаказанно преследовать и даже убивать только за то, что они – евреи.

Йосеф громко засмеялся.

– То, что ты рассказываешь, звучит очень смешно. Ты утверждаешь, что тот забавный провинциальный проповедник, который, как говорят, приструнил торговцев жертвенными животными, взвинтивших в этом году цены до непомерной величины, и есть будущий Бог, сын Всевышнего? Ты, наверное, считаешь нас законченными дураками, если предлагаешь поверить в это!..

– Подожди, Йосеф, не горячись, – остановил его Ханан, – никогда не надо мерить людей по себе. Если тебе понятна вся абсурдность этой идеи, это еще не значит, что она понятна каждому. К сожалению, наш народ плохо образован и легко склонен верить всяким небылицам. К тому же, ты не читал книгу, которую принес этот человек, а я читал. Там очень складно и убедительно написано все то, о чем он рассказывает, и я вполне допускаю, что многие могут в это поверить.

– Не просто многие, а миллионы! – подхватил Кравченко. – Сначала в это поверит простой народ Римской империи, бывшие язычники. Эта вера, как лесной пожар, охватит всю территорию империи, с востока до запада. Потом эту веру примет сам римский император, и она, наконец, станет официальной верой империи. Вот с этого момента и начнется победное шествие христианства, а вместе с ним – унижение и попирание иудаизма.

– Не понимаю, почему это должно случиться, – вновь заговорил Йосеф, – почему невозможно мирное сосуществование иудаизма и новой религии? Ведь существует же сейчас в империи множество верований, и никто не враждует на этой почве. Все верят в своих богов, никто никому не мешает, и все прекрасно уживаются друг с другом.

– Этого, к сожалению, не будет с христианством, – с грустью возразил Кравченко. – Христианство с самого начала станет агрессивной религией, потому что будет бороться за свое существование, а может быть, и наоборот – будет бороться за существование, потому что агрессивно. Так или иначе, но основной принцип христианства – это идея спасения человека в вере. Иными словами, только тот может спасти свою душу и получить право на вечную жизнь после смерти, кто верит в Иисуса как в Бога и избавителя, у других же нет никаких шансов. Это ведет к тому, что каждый должен принять эту веру добровольно или принудительно, потому что добропорядочный христианин не может спокойно смотреть, как гибнет душа язычника или иудея, закосневшего в невежестве или гордыне. По мнению добропорядочного христианина, лучше пусть язычник или иудей погибнет христианином, но душа его спасется, чем будет жить грешником, и душа его из-за этого попадет в ад.

– Что за дикость? – удивился Йосеф. – Как можно насильно заставлять человека верить в то, во что он верить не хочет?..

– Я не был бы столь категоричен, – заметил Ханан. – Разве тебе не известны такие примеры из нашей собственной истории? Продолжай, пришелец.

– Кроме того, что христианам нужно будет снять с римских властей вину за казнь Бога и обвинить в этом евреев, им нужно будет всячески дискредитировать и унизить евреев, чтобы доказать истинность своей религии. Ведь основным постулатом христианства является то, что Всевышний перенес свой завет с евреев на христиан, а христианская церковь стала новым Израилем. Следовательно, судьба старого Израиля, то есть евреев, предрешена.

Наилучшим вариантом для христиан было бы вообще полное исчезновение евреев и иудаизма. Это было бы прямым доказательством истинности их веры и справедливости утверждения, что Всевышний отвернулся от евреев за то, что они не приняли Его сына – Иисуса. Но, к разочарованию христиан, евреи никак не захотят исчезать, а иудаизм после разрушения Храма, наоборот, начнет развиваться и процветать, получив дополнительный импульс.

Из этого будет сделан простой вывод: если евреи не хотят исчезать сами, им надо в этом помочь. И тогда церковь придумает доктрину, что евреи для того и оставлены Всевышним жить на свете, чтобы служить для всех истинно верующих образцом народа, подвергнутого наказанию, народа, который обречен на вечные страдания и муки, народа, пытающегося искупить свою вину перед Всевышним, но лишенного возможности это сделать.

Для осуществления этой доктрины евреи действительно должны страдать и мучиться, а они совсем не захотят этого делать. Наоборот, во всех странах они будут быстро достигать успеха и процветания. Тогда церковь начнет искусственно устраивать эти страдания, вводя ограничения гражданских прав и свобод евреев. Для евреев станут запретными многие ремесла и профессии, им не будет разрешаться приобретать землю, их заставят носить нелепую одежду, запретят появляться в христианских городах, а из некоторых стран их начнут просто поголовно изгонять.

Когда и это не поможет, евреев станут открыто убивать, ставя перед выбором: принять христианство или умереть, и евреи будут часто выбирать смерть. Все это будет продолжаться долго, очень долго, почти две тысячи лет, пока вдруг отравленное дерево ненависти, тщательно ухоженное церковью, не даст, наконец, ядовитый плод – появится нацизм, который превратит ненависть к евреям в специальную науку, объяснив: зло в мире существует только потому, что существуют евреи, и если люди хотят искоренить зло, они должны прежде всего истребить евреев.

Нацисты сравнят еврейский народ с вредными насекомыми, которых необходимо уничтожить. И они преуспеют в этом. Целое государство будет поставлено на службу идее уничтожения евреев. Будет создана прекрасно отлаженная машина уничтожения, которая за несколько лет перемелет, превратив в пепел и прах, шесть миллионов евреев...

Вот к чему должна привести казнь, как вы говорите, забавного провинциального проповедника, которая произойдет через несколько дней в Иерусалиме... Надеюсь, теперь вам ясно, что мы должны любой ценой предотвратить эту казнь.

Кравченко замолчал, переводя дух. Последовало долгая пауза.

– Что ты предлагаешь? – спросил Ханан.

– Мне кажется, что вы как люди, облеченные властью, можете изолировать этого человека. Его нужно задержать, арестовать, сделать все что угодно, лишь бы он избежал казни. Может быть, его нужно продержать в изоляции, не знаю где, здесь или в другом месте, до конца праздников, а потом под конвоем отправить обратно в Галилею.

– Но не можем же мы держать в изоляции и отправлять под конвоем всех проповедников и бунтовщиков, которые стекаются в Иерусалим! – воскликнул Йосеф.

– Я не говорю обо всех, я говорю конкретно об одном.

– Хорошо, – промолвил Ханан, – мы сделаем то, что ты просишь. Этот проповедник Ешуа, где он ночует?

– Он сейчас живет вместе с нами, в доме Эльазара из Бейт-Ании.

– Это сборщик налогов, о котором в последнее время много говорят, – пояснил Йосеф, – помнишь, я рассказывал тебе. Он сначала умер, а потом вдруг ожил. По-моему, люди болтали, что этот проповедник помолился перед могилой, и тот воскрес.

– Совершенно верно, – вмешался Кравченко, – я сам это видел. Кстати, если святейший помнит, в книге, которую я принес, этот случай описан.

Первосвященник посмотрел на него и задумался.

– Да, да, ты прав, – сказал он наконец. – Итак, мы сделаем то, о чем ты просишь. Вечером от меня придут люди и приведут этого человека сюда. А теперь ответь мне на один вопрос. Насколько я помню, ты говорил, что вскоре будет разрушен Храм. Ты не мог бы рассказать об этом подробнее?

– Через тридцать семь лет в Иудее вспыхнет восстание против Рима, которое впоследствии назовут Иудейской войной. Это восстание будет кровопролитным, погибнет много народа, римляне с трудом подавят его только через три года. Тогда же будет разрушен Храм, который так и не будет восстановлен даже через две тысячи лет.

– Какое счастье, что я не доживу до этой трагедии! – воскликнул Ханан. – И еще я думаю, что ты напрасно все это затеял. Мне кажется, тебя обуяла гордыня. Ты возомнил себя вершителем человеческих судеб. Неужели ты думаешь, что сможешь изменить волю Всевышнего? Если так было угодно Ему, значит так и должно было произойти, и никто не сможет этому помешать. За всю историю еврейского народа случилось немало трагедий... Мы пережили египетское рабство, гибель Храма, изгнание, но наш народ вышел из этих испытаний только окрепшим и обновленным. Уверен, что мы больше приобрели, чем потеряли в результате этих трагедий. Откуда тебе знать, может быть, те катастрофы, о которых ты здесь рассказал, тоже необходимы нашему народу для нового духовного возрождения... Ты сказал, что после всех этих испытаний было создано свободное еврейское государство. Не кажется ли тебе, что это и есть исполнение обета Всевышнего нашему народу? Подумай об этом. Я уверен, ты очень скоро поймешь, что я прав... А сейчас иди. Все будет так, как мы договорились.

Глава 4,

в которой ситуация выходит из-под контроля

Около дома Эльазара царило необычное оживление. У ворот толпились люди, кто-то постоянно входил во двор и выходил из него.

Кравченко сразу почувствовал недоброе.

Во внутреннем дворе большая группа людей что-то громко обсуждала. Увидев Кравченко, все посмотрели на него и замолчали.

– Что здесь происходит? – в тревоге спросил Владимир.

К нему направился Ешуа. Вид у него был странный, безнадежно-покорный, и взгляд совсем другой. Когда Кравченко заглянул в его глаза, то увидел в них пустоту, растерянность и боль.

– Крепись, друг... – голос Ешуа дрогнул. Он вдруг обнял Кравченко, но в жесте этом не было ободрения или желания успокоить. Казалось, он сам искал защиты. – Произошла трагедия. Твоя жена умерла.

– Что?!.. – вскрикнул Кравченко, ощущая, как что-то сжалось и застыло у него в груди. – Этого не может быть, это невозможно…

Кравченко отстранил от себя Ешуа и бросился в свою комнату. Внутри он почувствовал неприятный кисловатый запах и увидел тело Тали, завернутое в саван и приготовленное к погребению. Кравченко стал судорожно разворачивать саван, руки у него тряслись. Тело было твердым, как дерево. Стащив саван с головы, Кравченко увидел синюшное лицо Тали, искаженное смертью.

– Перестань, Йуда, что ты делаешь? – Ешуа твердо взял его за плечо.

Кравченко резким движением сбросил его руку.

– Оставь! – огрызнулся он. – Я хочу понять, что произошло. Она не могла ни с того ни с сего умереть, ее убили!

– Сначала успокойся и приди в себя, – сказал Ешуа, – а потом мы поговорим. Ее надо похоронить, уже скоро вечер. Тело нельзя оставлять на ночь.

– Хорошо, оставь меня одного. Прошу тебя, уйди... дай мне с ней проститься.

Ешуа молча вышел.

Кравченко сел на пол и опустил голову.

Тали, бедная Тали! Как же такое могло произойти? Ведь он же предупреждал ее. Словно чувствовал, что ей не надо было отправляться в это проклятое путешествие. Что же теперь будет?

Мысли путались в голове Кравченко как нитки размотанного клубка.

Только сейчас он понял, что значила для него Тали. Он настолько привык, что она всегда была рядом - умная, спокойная, надежная. А тут вдруг понял, насколько она была ему дорога. За короткое время их знакомства Тали стала для него другом и даже чуть больше, чем другом...

Надо же что-то делать! Но что? Пропади пропадом его дурацкая миссия. Он все бы сейчас отдал, лишь бы Тали была жива.

Какого черта? Почему же он сидит и ничего не предпринимает? Ведь у него есть хроноскоп.

Кравченко вскочил, схватил сумку с вещами и вытряхнул все содержимое на пол. Трясущимися руками он схватил хроноскоп, настроил его на вчерашний день, сел рядом с телом Тали и нажал кнопку.

Послышалось странное гудение, но никакого перемещения не произошло. Тело Тали по-прежнему лежало перед ним, как напоминание о зловещей реальности, в которой он оказался.

Кравченко сдвинул индикатор настройки еще на один день в прошлое, затем еще и еще...

Ничего не происходило, прибор только гудел все сильнее и сильнее, пока совсем не отключился.

Кравченко похолодел. Вообще-то он был не из робких, но сейчас внезапно почувствовал страх. Да что там страх, настоящий ужас, который медленно зашевелился в животе, растекаясь по телу ледяной волной.

Интуитивно Кравченко понял, что нужно прекратить дальнейшие попытки вернуться в прошлое. Что-то тут было не так. В голову неожиданно пришло странное словосочетание: «замыкание времни».

«Еще не хватало остаться тут навсегда, – подумал Владимир, – и Тали не вернешь, и сам сгинешь».

Хорошо, что у него есть второй хроноскоп. Если этот сломался, то он воспользуется вторым, чтобы вернуться домой.

За дверью послышались голоса, и Владимир поспешно спрятал хроноскоп в пояс своей мантии. В комнату вошли люди. Кравченко помог уложить тело Тали на носилки, потом вместе с другими поднял эти носилки и, подставив под них плечо, понес. Путь был ему уже знаком, местом погребения был выбран семейный склеп Эльазара, откуда тот совсем недавно столь чудесным образом вернулся домой.

Носилки с телом Тали сопровождала большая процессия. Были тут и профессиональные плакальщицы, которые брели босиком с распущенными волосами, то и дело вскрикивая. Несколько человек держали в руках светильники.

По дороге процессия дважды останавливалась, тело опускали на землю, и местные жители читали молитву.

Перед склепом все остановились. Несколько мужчин отодвинули большой камень, перекрывавший вход. Тело занесли внутрь и положили на одну из полок, вырубленных в стене. Склеп был небольшой, по обеим его сторонам виднелись полки для возложения тел, а в дальнем конце проступали очертания оссуариев, в которых, очевидно, лежали кости умерших предков.

Вновь стали читать молитвы. Кравченко стоял возле тела Тали с опущенной головой. Казалось, он совсем утратил чувство времени, и только ощущаемое по-прежнему давление в груди возвращало его к реальности. Он не мог сказать, как долго длилось погребение – десять минут или два часа, он только помнил, что, когда все стали уходить, кто-то положил ему руку на плечо, и он покорно повернулся, чтобы идти к выходу.

Очевидно, он задел что-то краем одежды, потому что в тот момент, когда он отходил от тела Тали, раздался непонятный звук. Машинально обернувшись, он увидел на полу глиняный кувшин.

По дороге домой рядом с Кравченко шел Ешуа, обнимая его за плечи. Во дворе дома они увидели двух незнакомых мужчин. По тому, как они держались, было понятно, что это чиновники. Ешуа вопросительно посмотрел на них. Один из чиновников сказал, что они ищут некоего Ешуа из Галилеи, приехавшего недавно в Иерусалим.

– Это я, – сказал Ешуа.

– Тогда нам надлежит проводить тебя в дом первосвященника.

– Куда? – удивился Ешуа.

– Его святейшество приглашает тебя к себе, он хочет поговорить с тобой. Тебе это понятно?

– Я что, должен сейчас же идти? – растерянно спросил Ешуа.

– От таких приглашений обычно не отказываются, – улыбнулся чиновник.

Ешуа недоуменно переглянулся со своими друзьями. Шимон пожал плечами и промолчал. Кравченко, погруженный в свои переживания, казалось, не замечал происходящего. Ешуа ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Да ему, в общем-то, было безразлично, с кем и куда идти. Он лишь сжал руку Кравченко, потом повернулся и в сопровождении посланцев первосвященника пошел к воротам.

Там они столкнулись с Эльазаром, который откуда-то возвращался. Кравченко даже не обратил внимания, что того не было на похоронах. Эльазар удивленно посмотрел вслед Ешуа.

– Что случилось? – спросил хозяин дома.

– Ешуа повели к первосвященнику, – ответил Шимон.

– Его арестовали? – заволновался Эльазар.

– Нет, – неуверенно пожал плечами Шимон, – они сказали, что первосвященник приглашает его для беседы.

– Знаем мы эти беседы, – мрачно проговорил Эльазар.

Шимон снова пожал плечами и промолчал.

– Может быть, он скоро вернется, – предположил другой друг Ешуа, Яков.

– Где Марта? – вдруг спросил Эльазар.

– По-моему, ушла в свою комнату, – ответил Шимон.

– Друзья, – обратился Эльазар к товарищам Ешуа, – я думаю, вам лучше войти в дом и не мозолить тут глаза. Мне совсем не нравится то, что произошло с Ешуа. Кто знает, может быть, они вскоре вернутся и за вами.

Шимон переглянулся с Яковом и Натаном.

– А причем тут мы, мы-то что сделали? – испуганно спросил обычно молчаливый Натан.

– А он что сделал? – ответил вопросом на вопрос Эльазар.

В это время на улице послышался шум, громкие и грубые голоса, там явно что-то происходило. Лица трех спутников Ешуа побелели.

– Что это? – с ужасом прошептал Шимон.

– Так, быстро идите в ту комнату, – Эльазар указал им на одну из дверей, – возле дальней стены стоит сундук. Отодвинете его и увидите люк, ведущий в подвал. Спускайтесь туда и сидите тихо, пока я за вами не приду.

Приятели тут же исчезли. Тем временем шум на улице стал усиливаться, и вот уже во двор вошел небольшой отряд солдат. Для Кравченко они выглядели так, будто сошли с картинки учебника по римской истории.

– Кто здесь будет Ешуа из Галилеи? – громко спросил один из солдат, очевидно, старший.

– А что вам, собственно говоря, от него нужно? – неожиданно для себя отозвался Кравченко.

– Что? – грубо закричал старший. – Кто таков?

Эльазар поспешно подошел к солдату и сказал:

– Простите его, офицер, у него большое горе, он только что похоронил жену и поэтому немного не в себе. А Ешуа здесь нет, был здесь, а сейчас нет. Недавно за ним пришли люди и отвели его в дом первосвященника. Он наверняка сейчас там.

– А нам сказали, что он должен быть здесь, – недовольно пробурчал старший. – Почему его здесь нет?

– Я же сказал, его только что увели к первосвященнику, – любезно тарахтел Эльазар, – вы ведь знаете, где находится дом первосвященника, вот там вы его и найдете. Это совсем недалеко.

– Но у нас приказ взять его здесь! – продолжал упрямиться солдат. – Причем тут первосвященник?

Эльазар шепнул несколько слов на ухо старшему солдату, и они отошли в угол двора. Там Эльазар начал ему что-то тихо говорить и, как показалось наблюдавшему за происходящим Кравченко, сунул в ладонь монету. После этого солдат подошел к отряду и приказал всем выйти на улицу. Вскоре Кравченко услышал шаги удаляющихся солдат.

– Куда они пошли? – Кравченко повернулся к Эльазару.

– Не знаю, – ответил тот, – возможно, к первосвященнику.

– Зачем нужно было говорить, что Ешуа там?

– Но ведь я знаю, что он там, – заметил Эльазар.

– А ты что, дал обет всегда говорить правду? – искренне удивился Кравченко.

– Если бы я сказал, что не знаю, где он, они бы стали обыскивать весь дом. Тебе это надо? Мне – нет.

Кравченко, ничего не ответив, направился в комнату, которую раньше занимал вместе с Тали. Там все еще стоял неприятный кисловатый запах.

Владимир внимательно огляделся. Одежда и личные вещи Тали были аккуратно сложены в углу рядом с кроватью. Комната была довольно скромно обставлена, все в ней на виду. Тем не менее, Кравченко несколько раз обошел ее по периметру, втягивая воздух ноздрями. Ему показалось, что возле кровати Тали кисловатый запах усиливался.

Подойдя к изголовью, Кравченко увидел на полу возле кровати влажное пятно. Похоже было на то, что в этом месте что-то замыли.

Что бы это могло быть? Кровь?

Кравченко встал на колени и наклонился к самому полу, в том месте, где находилось пятно. Он полностью выдохнул, а потом начал медленно втягивать в себя воздух через нос... и узнал этот запах.

Так пахли рвотные массы.

Видимо, Тали уже легла спать, когда ей стало плохо, и у нее началась сильная рвота. Судя по устоявшемуся запаху и размерам пятна, ее просто выворачивало. Причем рвота началась так неожиданно, что Тали даже не успела встать с постели. А может быть, она уже была не в силах это сделать...

И тут Кравченко понял – ее отравили. В этом не было никакого сомнения, иначе как можно было объяснить то, что молодая здоровая женщина неожиданно умирает в одночасье. И почему при этом такая неукротимая рвота?

Кто же мог ее отравить и за что?

Убийство есть убийство, и неважно, в какие времена оно совершается – в античные или в наши. Человек вряд ли пойдет на убийство из-за пустяковой ссоры, тем более что это было отравление. Тут нужно все заранее продумать, подготовить яд, выбрать удачный момент, чтобы подмешать его в пищу или вино.

Стоп! Вино… Кравченко вспомнил, что по его совету Тали пила здесь много вина для дезинфекции, чтобы избежать пищевого отравления. В их комнате всегда стоял кувшин с вином. Кравченко посмотрел по сторонам – сейчас кувшина не было.

Значит, скорее всего, ее отравили, подсыпав яд в вино, а потом кувшин убрали и выбросили.

Кравченко подумал, что нужно установить время смерти. Когда-то в молодости он интересовался медициной, даже посещал уроки анатомии вместе со своими друзьями-медиками и помнил, что трупное окоченение начинается примерно через два часа после смерти и достигает максимума через двенадцать часов.

Судя по телу Тали, которое он осматривал перед похоронами, трупное окоченение было очень сильным. Значит, скорее всего, она умерла вчера вечером или ночью. Выходит, что отравить ее могли днем или вечером. Кравченко подумал, что Тали наверняка отравили каким-нибудь растительным ядом, а такие отравления развиваются очень быстро, в течение часа-двух.

Он внезапно почувствовал, что ему трудно стоять, и сел на кровать.

Нет, он сейчас не имеет права поддаваться эмоциям.

Он же взрослый и умный человек.

Он просто обязан разобраться в том, что здесь произошло...

Глава 5,

в которой Кравченко проводит расследование

Закончив осмотр места преступления, Кравченко решил начать опрос свидетелей. Он уже понял, что трагедия разыгралась накануне вечером, когда сам он был в доме первосвященника.

Вполне возможно, что Ешуа что-то знает, но его теперь не спросишь. Владимир сразу исключил Ешуа из числа подозреваемых, но, тем не менее, он был важным свидетелем.

Внезапно Кравченко вспомнил о Шимоне. Вот кто ему нужен! Этот простоватый искренний парень может многое рассказать.

Кравченко вышел во двор и отправился искать Шимона. Он нашел трех друзей на улице перед домом. Они обсуждали последние события.

– Ну и денек сегодня выдался, – вздыхал Шимон, – как с утра плохо начался, так и закончился плохо.

– И не говори, – согласился с ним Яков, – не надо было нам на эти праздники приходить в Иерусалим.

– Да, лучше всего дома сидеть, – философски заметил Натан.

– Что будем делать? – спросил Шимон, который был среди приятелей старшим.

Яков и Натан растерянно переглянулись.

– Я думаю, завтра встанем пораньше и отправимся к дому первосвященника, – предложил Шимон.

Остальные согласно закивали.

В это время к ним подошел Кравченко.

– Добрый вечер, друзья, – поздоровался он.

– Добрый вечер, Йуда, – ответили они вразнобой.

– Прими наши соболезнования, – сказал Шимон, – это ужасная трагедия, я тебе очень сочувствую.

– Спасибо, Шимон! – Кравченко старался говорить спокойно – он не мог дать волю эмоциям, он должен был во всем разобраться. – Кстати, я бы хотел с тобой поговорить. Можно тебя на два слова?

Кравченко вернулся во двор, и Шимон последовал за ним.

– Давай зайдем ко мне, – предложил Кравченко, указав на дверь своей комнаты.

Было видно, что Шимону очень не хотелось идти в комнату Кравченко, но он не смог отказать человеку вдвое старше себя, а тем более – только что пережившему такую трагедию. Мужчины вошли в комнату. Владимир предложил Шимону сесть на циновку, и тот повиновался.

– Скажи, Шимон, – начал Кравченко тихим голосом, – что случилось вчера вечером?

– В каком смысле? – спросил Шимон.

– Ну, что происходило в доме?

– Ничего особенного, – пожал плечами Шимон. – Все поужинали, потом долго разговаривали, а потом пошли спать.

– А моя жена ужинала вместе со всеми?

– Сначала ее не было, потом Ешуа сказал, что ее нужно пригласить, и отправился за ней. А потом он привел ее, и она сидела с нами до конца вечера.

– Шимон, я прошу тебя, постарайся вспомнить подробно, – попросил Кравченко. – Вот вы сидите за столом, ужинаете, разговариваете, всем весело, так?

– Так, – согласился Шимон.

– Потом Ешуа замечает, что моей жены нет за столом, так? – уточнил Кравченко.

– Вообще-то он не сказал про твою жену, он сказал, что вас с ней нет за столом, – вспомнил Шимон.

– Хорошо, что было дальше, только подробней, – мягко подбодрил его Кравченко и положил свою ладонь на его руку.

– Марта сказала, что ты ушел еще днем и вряд ли вернешься до утра.

– Так, Шимон. У тебя прекрасная память. Дальше.

– Дальше Ешуа сказал, что твою жену все равно нужно пригласить, и пошел за ней.

– Прекрасно. Что было потом?

– Потом они пришли и сели за стол.

– Сразу? – удивился Кравченко.

– Нет, не сразу, – вынужден был признать Шимон, покраснев от смущения, – их не было некоторое время.

– Сколько примерно времени их не было, Шимон?

– Довольно долго. А к чему все это?

– Понимаешь, у моей жены дома осталась семья – братья, родители. Они ее очень любят. Когда я вернусь домой, мне придется им все объяснить, они захотят узнать как можно больше о ее последних часах. Вот я и должен все хорошенько разузнать, чтобы потом им подробно рассказать. А вдруг они меня о чем-нибудь спросят, а я не смогу ответить. Нехорошо, правда ведь? – заглянул в глаза Шимона Кравченко.

– Правда, – согласился Шимон. – А что, им нужно рассказывать, кто куда пошел, кто что сказал? – недоверчиво спросил он.

– А вдруг придется, – вздохнул Кравченко. – Продолжай, Шимон. Их долго не было. Что вы делали за столом?

– Сидели, разговаривали... – неуверенно продолжил Шимон.

– Все сидели, или кто-то куда-то выходил?

– Да нет, как будто все сидели, – с сомнением проговорил Шимон. – Ах, нет, Марта пошла за вином.

– Так, – оживился Кравченко, – она сама решила пойти за вином, или кто-нибудь попросил принести вина?

– Нет, никто не просил, все уже выпили достаточно, – вспомнил Шимон.

– Скажи, Шимон, а что, Марта – она вела себя как обычно или немного по-другому?

– Трудно сказать, я не обратил внимания, – протянул Шимон, – я только помню, что сначала она веселая была, хохотала все время, а потом ее вроде не слышно стало.

– Значит, она ушла за вином и сразу вернулась?

– Кто, Марта?

– Да, Марта.

– Вернулась, но не сразу. Сначала Ешуа с твоей женой пришли, а потом уже Марта.

– А Марта потом еще раз отлучалась или до конца вечера просидела со всеми?

– Да нет, по-моему, в самом конце она куда-то уходила, на кухню, должно быть, – неуверенно сказал Шимон. – Йуда, а что ты все о Марте спрашиваешь? Ты родственникам о Марте тоже будешь рассказывать?

– Ах, извини, Шимон, я немного запутался, – пробормотал Кравченко. – Вспомни, пожалуйста, где сидела моя жена?

– Рядом с Ешуа… – Чувствовалось, что Шимону порядком надоел этот допрос.

– Она что-нибудь говорила? – спросил Кравченко, словно не замечая нетерпения Шимона.

– Она же не говорит по-арамейски, – удивился Шимон вопросу, – она что-то говорила Ешуа на языке Писания, я его плохо понимаю, а он ей отвечал. Скажи, Йуда, откуда она знает священный язык?

– Она из очень образованной семьи, ее родители в детстве учили. А что Марта? – вернулся Кравченко к интересовавшей его теме.

– А что Марта? Марта сидела тихо и ничего не говорила, – ответил Шимон неохотно.

– И даже с братом не разговаривала? – удивился Кравченко.

– Да нет, Эльазар говорил ей что-то, когда все стали расходиться. Он вроде чем-то недоволен был.

– Скажи, Шимон, а моя жена хорошо себя чувствовала вечером, или она выглядела больной?

– Да нет, обычно выглядела.

– А кто обнаружил, что она умерла?

– Ешуа утром обнаружил.

– А он что-нибудь сказал по этому поводу?

– Нет, ничего.

– А с Мартой он после этого разговаривал?

– Нет, Марта из комнаты сегодня весь день не выходила.

– А с Эльазаром?

– Что с Эльазаром?

– Ну, с Эльазаром Ешуа утром разговаривал?

– Да вроде… – стал вспоминать Шимон. – Точно, разговаривал. Они в комнате у хозяина разговаривали и даже немного кричали. Яков еще сказал, что все сегодня нервные.

– А кто еще сегодня был нервный?

– Эльазар. Он утром распорядился насчет похорон и сразу куда-то ушел, а вернулся только, когда Ешуа увели.

– Хорошо, Шимон, спасибо тебе! – Кравченко встал. – Ты мне очень помог.

Шимон поднялся с циновки и поспешил выйти из комнаты.

Глава 6,

в которой Кравченко перестает быть самим собой

Оставшись один, Кравченко почувствовал полное опустошение. Он никак не мог прийти в себя после сегодняшних событий, у него не было сил на дальнейшее расследование.

Впрочем, никакого дальнейшего расследования и не требовалось. Картина произошедшего стала ему совершенно ясна за исключением, может быть, мелких деталей.

Кравченко решил отложить окончательное выяснение на следующий день, а сейчас он хотел поскорее оказаться в постели. Понимая, что ему вряд ли удастся быстро уснуть, Владимир проглотил таблетку валиума и закрыл глаза.

Заснул он быстро, но сон был тяжелый, полный неприятных сновидений и настоящих кошмаров.

Кравченко снилось, что он карабкается на крутой склон холма, покрытый мелкими камнями. Ноги его скользят, и, чтобы не покатиться вниз, он вынужден помогать себе руками. Он смотрит вверх, видит вожделенную вершину холма, но понимает, что залезть туда не сможет. Тем не менее, он все лезет и лезет, сбивая в кровь руки и ноги. И вот, наконец, он достигает вершины уже ползком, с трудом поднимается на ноги и видит прямо перед собой огромный крест. Кравченко во сне понимает, что этот крест предназначен для него. Он начинает покорно раздеваться, складывая одежду прямо на землю. Издалека доносится немецкая речь, и его это почему-то не удивляет. Внезапно к нему подходит первосвященник Ханан и, положив руку на плечо, говорит:

– Ну, теперь-то ты понял, что я был прав, и ты напрасно все это затеял?

Кравченко молчит, а первосвященник все трясет и трясет его за плечо, требуя признания ошибки…

Владимир открыл глаза. Около кровати стоял Эльазар и тряс его за плечо.

– В чем дело? – окончательно проснувшись, спросил Кравченко.

– К тебе пришли от первосвященника.

– Что ему от меня надо? – удивился Владимир.

– Не знаю, у меня нет дел с первосвященником, – усмехнулся Эльазар.

– Хорошо, я сейчас выйду, – пообещал Кравченко.

Он встал с постели, ополоснул лицо, оделся, вышел из комнаты и сразу узнал во дворе слугу первосвященника, который спокойно сидел на скамье.

Увидев Кравченко, тот встал и подошел к нему.

– Мой господин послал меня, чтобы сообщить, что известный тебе человек сегодня рано утром был передан в распоряжение римского наместника.

– Как?! – вскрикнул Кравченко. – Ведь мы договорились… Он же обещал…

– Мне больше ничего не велено было передать..., – слуга замялся. – От себя добавлю, что первосвященник получил приказ прокуратора, который предписывал без промедления передать этого человека римским властям. Ты же понимаешь, что такие приказы надлежит выполнять даже первосвященнику.

Слуга поклонился и ушел.

Было еще очень рано. Кравченко немного постоял в пустом дворе. Тем временем дом начал просыпаться. Во двор вышел Шимон, поздоровался.

– Шимон, вы вчера говорили о том, что сегодня пойдете к дому первосвященника, – сказал Владимир. – Не стоит этого делать.

– Почему? – удивился Шимон.

– Ешуа там нет. Сегодня утром его отвели к римскому наместнику.

– Зачем? – Шимон от неожиданности даже попятился.

– Сейчас узнаем.

Владимир пошел в свою комнату, собрал вещи и уже с сумкой на плече снова вышел во двор.

– Подожди меня здесь, Шимон, мне нужно закончить кое-какие дела.

Кравченко направился к комнате хозяина, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. Эльазар сидел за столом и ел.

– Ну что, поговорим? – Владимир держался подчеркнуто спокойно. Презрение и ненависть душили его, но сейчас он не мог, не имел права дать волю эмоциям.

– О чем? – Эльазар даже съежился, почувствовав угрозу, которая исходила от Кравченко.

– О той комедии, которую вы тут с сестрой разыграли.

– Не понимаю, о чем ты и что тебе вообще от меня надо, – с набитым ртом пробормотал Эльазар.

– Мне тут кое-кто рассказал, как Марта тебе по ночам в могилу еду с водой таскала. Ты хоть умер, но есть здоров был. Скажи, а по нужде ты тоже в склепе ходил или наружу выбегал?

Эльазар перестал жевать и некоторое время смотрел на Кравченко с открытым ртом.

– Ты глотай, глотай, – посоветовал Кравченко, – а то, не дай Бог, подавишься, и тебя снова хоронить придется.

– Да что ты несешь!? – закричал наконец Эльазар.

– Хочешь, чтобы я этого человека отвел к твоему начальству? – пригрозил Кравченко. – Думаю, там не очень понравятся твои чудачества. А если начальство начнет разбираться, глядишь, еще что-нибудь всплывет. В лучшем случае ты потеряешь только работу.

– Что тебе от меня нужно? – мрачно спросил Эльазар.

– Зачем ты это сделал? Я имею в виду мнимую смерть с последующим оживлением?

– А ты сам догадайся, – огрызнулся Эльазар, – ты же такой умный.

– Это Марта придумала?

Эльазар кивнул и, помолчав, заговорил.

– Дура-девка втрескалась в Ешуа по уши. А в последний год, когда он людей лечить стал, и все о нем начали говорить, она мне вообще все уши прожужжала. Я уже слышать о нем не мог. Ему-то что, пришел, полюбезничал с девкой и ушел. А дальше? Женихов все нет, а девка на выданье, в самом соку. Однажды она узнала, что Ешуа в Иерусалим собирается, и придумала эту историю. Рассказала соседям, что я тяжело заболел, сыпь, говорит, по всему телу, жар. Ну, к нам и так люди почти не приходят, а тут дом вообще стороной обходить стали. Марта заплатила одному соседу и велела ему пойти Ешуа разыскать, мол, я заболел и просил его поскорее прийти. А чтобы сосед поторопился, обещала ему еще столько же дать, если он Ешуа быстро приведет. А потом, в ближайший шаббат, Марта побежала к соседям и рассказала, что я умер. В шаббат же хоронить нельзя, а по нашему обычаю похоронить нужно как можно быстрее, вот меня ночью, после шаббата, хоронить и повезли. Марта всем говорила, что у меня какая-то ужасная болезнь, так люди ко мне и подходить боялись. Запрягли в тележку осла и отвезли меня к могиле. Ну, и стал я там сидеть, дожидаться, когда Ешуа придет... Четыре дня сидел, чуть с ума не сошел, думал, на самом деле помру... Холод там страшный... Марта, конечно, каждую ночь еду и вино таскала, но все равно, думал, не выдержу. Вдруг Марта ночью приходит и говорит: «Все, завтра Ешуа должен прийти. Я его сразу к могиле пошлю помолиться. Как только он закончит молиться, ты изнутри стучись. Ну, я жду, жду, вдруг слышу – люди идут, потом молится кто-то. А потом слышу: «Эльазар, выходи!» Ну, я и вышел. А кстати, как ты обо всем догадался?

– Вчера в склепе я наткнулся на кувшин из-под вина. Мертвые вроде вино не пьют.

Эльазар усмехнулся.

– А Марта тебе объяснила, зачем ей все это было нужно? – спросил Кравченко.

– Она сказала, что если Ешуа будет думать, что оживил меня, то будет считать, что я ему по гроб жизни должен быть благодарен. А раз так, то он вроде бы будет за меня ответственность чувствовать и привяжется ко мне всем сердцем, а значит и к ней, – объяснил Эльазар.

– Да у тебя сестра – психолог, – пробормотал Кравченко.

– Что это значит?

– Неважно, продолжай дальше.

– А что продолжать? – нетерпеливо заерзал Эльазар. – На этом все.

– Да нет, не все... Почему же ты не рассказываешь, как мою жену отравили? Чьих рук дело, Марты?

Эльазар молчал.

– Ну, я слушаю! – прикрикнул Кравченко.

– А с чего ты взял, что ее отравили? – невозмутимо спросил Эльазар. – Может быть, она сама умерла.

– Ну да, вина Мартиного попила и сама умерла.

– Клянусь тебе, я ничего не знал, – заюлил Эльазар. – Это Марта все сделала. Она совсем голову потеряла, когда увидела, что Ешуа с твоей женой... ну, в общем, любовь крутят. Ты хоть об этом догадывался?

– Это к делу не относится, – резко ответил Кравченко. – Значит, не знал ничего, говоришь?

– Клянусь!

– А Ешуа догадался, кто мою жену отравил, и утром тебе об этом прямо сказал, правильно? – словно сам с собой рассуждал Кравченко.

– Откуда ты знаешь? – побледнел Эльазар.

– Ты испугался и понял, что от него надо избавляться, – продолжал Кравченко, – но снова травить было нельзя, слишком подозрительно. Вот ты и решил сдать его властям как бунтовщика. Что ты на него наговорил – что он зелот, мятежник?

– Что ты болтаешь?!... – взвизгнул Эльазар.

– Вчера, сразу после твоего возвращения, за Ешуа пришли солдаты. Очевидно, у вас была такая договоренность. Но Ешуа не оказалось на месте. Я помню, как ты отправил его друзей отсидеться в подвале, хотя солдаты еще не пришли, и ты не должен был знать, чтó произойдет. Ты боялся, что начнется разбирательство, а тебе это было невыгодно. Ты был заинтересован, чтобы Ешуа тихо арестовали, и все. Когда солдаты спросили о Ешуа, ты тут же сообщил, где он находится. Когда же солдаты не хотели сразу уходить, ты даже заплатил им. А потом я выяснил из своих источников, что Ешуа сегодня утром был арестован римскими властями.

– Из каких источников? – ехидно спросил Эльазар. – От слуги первосвященника? То-то мне рассказывали, что тебя видели выходящим из дома первосвященника. А, может быть, это ты его сдал?

– Эльазар, мне совершенно не хочется сейчас с тобой спорить, – устало произнес Кравченко.

– Мне непонятно, зачем ты вообще затеял этот разговор, – ухмыльнулся Эльазар, – властям ты меня не выдашь, тебе никто не поверит. Насчет твоего свидетеля, я уверен, нет у тебя никого. Марта не такая дура, чтобы не заметить за собой слежку, да и кто станет за ней следить ночью. Так что давай закончим этот бесполезный разговор, и сегодня ты от нас съедешь. Так и тебе, и нам спокойнее. Через год пришлешь кого-нибудь за останками жены.

– Хорошо, я уеду, но у меня к тебе просьба.

– Какая еще просьба? – насторожился Эльазар.

– Ты должен пойти и отказаться от своего доноса. Скажи, что ты ошибся, что это не Ешуа, скажи, что это я – бунтовщик! – в отчаянье воскликнул Кравченко.

– У тебя, видно, совсем с головой не в порядке, – скривился Эльазар, – с какой стати я стану это делать? Да и что тебе до этого Ешуа, он что, твой брат? Крутил человек любовь с твоей женой у тебя за спиной, а ты о нем беспокоишься.

Кравченко сунул руку в карман пояса и вытащил горсть монет.

– Вот, возьми, – протянул он деньги Эльазару, – если этого мало, я добавлю еще.

Эльазар колебался, в его душе, казалось, происходила борьба.

– Что-то я тебя не пойму, ты что, смерти ищешь? – нахмурился он.

– Это тебя не должно волновать. Ты делай то, что тебе говорят.

– Пойми, сейчас это очень сложно сделать. Что я скажу, – начал рассуждать Эльазар, – что ошибся, обознался? Перепутал его с тобой? Это же детский лепет, чушь какая-то. Нет, я не хочу лишних неприятностей. Пусть все будет, как есть.

– Тогда я всем сейчас расскажу, что это ты его предал, – пригрозил Владимир.

Того, что произошло дальше, Кравченко никак не ожидал. Эльазар вдруг вскочил на ноги и стремглав побежал к двери. Распахнув ее, он выбежал во двор и начал истошно кричать:

– Вот он – предатель! Я разоблачил его!

Во дворе находились Марта и друзья Ешуа. От неожиданности они застыли и удивленно смотрели на Эльазара. Наконец, Шимон пришел в себя:

– Кто предатель? О чем ты говоришь?

– Он – предатель, он! – продолжал голосить Эльазар, указывая на стоящего в дверном проеме Кравченко. – Как его там зовут? Йуда, кажется. Это он выдал нашего учителя и благодетеля первосвященнику! Видели, как он вчера выходил из дома первосвященника, днем Ешуа забрали люди первосвященника, а сегодня утром к нему приходил слуга первосвященника и заплатил ему деньги за предательство!

Кравченко, который тоже вышел во двор, попытался что-то сказать, но не смог перекричать хозяина. Вдруг Эльазар резко шагнул к нему и ударил по руке. Зажатые в кулаке серебряные динарии, которые Кравченко только что предлагал Эльазару, разлетелись по двору.

– Видите, видите! – закричал Эльазар. – Он и меня пытался подкупить, когда я его разоблачил! Сколько серебренников ты получил за предательство, мерзавец?

Впоследствии Кравченко искренне восхищался находчивостью и решительностью Эльазара. Не каждый мог бы придумать такое и тут же исполнить.

Эльазар, как оказалось, тоже был неплохим психологом. Он абсолютно верно рассчитал, что люди небогатые, видя большие деньги в руках других людей, всегда считают, что те нажили их нечестным путем.

Но тогда Кравченко обо всем этом не думал. Он почувствовал, что нужно действовать, и действовать быстро.

Он проиграл, и никакие оправдания ему уже не помогут.

Краем глаза он заметил, что Шимон вытащил из складок одежды длинный кинжал. Дело принимало скверный оборот. Кравченко быстро достал шокер, снял его с предохранителя и пошел на Шимона, который застыл на месте, с удивлением глядя на странный предмет.

Эльазар стоял в стороне и продолжал громко кричать, размахивая при этом руками. Он походил на римского оратора, который, произнося речь, усиленно жестикулирует и поворачивается в разные стороны.

Выбрав момент, Кравченко одним прыжком подскочил к нему, включил шокер и сильно ткнул им хозяина дома в шею. Эффект превзошел все ожидания. Эльазар вскрикнул и забился в судорогах, словно танцор рок-н-ролла, затем повалился на землю, продолжая дергаться. На губах у него выступила пена.

Нельзя было терять ни минуты. Кравченко ринулся к выходу и, пробегая мимо Шимона, снова включил шокер, размахивая им во все стороны. Голубая искра электрического разряда, сопровождавшаяся устрашающим треском, вызвала настоящий переполох, и все, кто был во дворе, бросились врассыпную.

Увидев, что выход свободен, Владимир выбежал на улицу.