Ловушка времени

Я упросил Кравченко отправиться на экскурсию по городу.

Оказывается, то место, которое мы третьего дня приняли за рынок, на самом деле было лишь небольшой торговой площадью. Рынок же находился в другом месте и представлял собой очень интересное зрелище.

Когда мы углубились в торговые ряды этого настоящего восточного базара, у меня сразу возникли ассоциации со «Сказками тысячи и одной ночи». Казалось, здесь продавалось все, что только можно было вообразить. Овощи, фрукты, одежда, предметы быта и культа, вина, пряности, оливковое масло, ткани, мебель – словом, все товары, существовавшие в те времена, были здесь представлены.

К общему рынку примыкал рынок скота. Тут были волы, коровы, овцы, бараны, ослы, не говоря уже о курах и гусях. Все это кричало, мычало, ревело, кудахтало и блеяло, создавая дикую какофонию и распространяя такую резкую вонь, что трудно было дышать, но постепенно мы привыкли и еще долго ходили по рыночным рядам и с восторгом наблюдали это великолепие.

– Похоже, люди древнего мира жили и питались ничем не хуже нас, – сказал я. – У меня, однако, после нашего скудного застолья разыгрался зверский аппетит, его не может испортить даже этот жуткий запах скотного рынка. Как ты думаешь, не пора ли нам перекусить?

– С удовольствием, – кивнул Кравченко, – только хочу заметить, что далеко не каждый мог позволить себе купить все эти яства, которые мы видим здесь. Многие питались очень скудно, примерно так, как кормил нас Йуда.

– А я думал, это он от скупости так скромничает.

– Сейчас посмотрим.

Мы вошли в небольшую харчевню, расположенную в одном из рыночных рядов. Это было довольно просторное помещение. Столы вдоль стен были расставлены таким образом, что между стеной и столом оставалось небольшое пространство, которое было занято длинной скамьей. Мы сели за стол и вскоре перед нами поставили глиняное блюдо с хлебом.

Заказ обеда в чужой стране всегда представляет собой определенную сложность, ведь вы не всегда хорошо знаете язык и плохо разбираетесь в местных блюдах.

В нашей ситуации мы не разбирались в них вовсе, поэтому Кравченко на вопрос официанта, что мы будем есть, попросил принести полный обед.

Думаю, это было нашей ошибкой, так как официант решил, что мы собираемся что-то праздновать, и начал ставить на стол разные блюда. Были тут и овощи, и орехи, и вареная чечевица, и какой-то суп, и пирог из рыбы, и, конечно, вино. Увидев это изобилие, я сразу понял, что все съесть не удастся.

Кравченко набросился на еду, хватая руками куски с тарелок.

– Михаил, чего ты ждешь, кушать подано.

– А почему не принесли вилки и ложки? – удивился я.

– И не принесут, – расстроил меня Кравченко, – в эти времена ими не пользовались. Бери хлеб и макай его в еду. Так ели в Древней Иудее, ничего не поделаешь. Между прочим, советую тебе пить больше вина, оно хорошо дезинфицирует пищу и воду.

Очень скоро, насытившись и слегка опьянев от вина, я расслабился и почувствовал себя так, словно мы сидели в том самом кафе на набережной Тель-Авива.

Однако Кравченко был особым человеком, он никогда не терял самообладания.

– Итак, Михаил, давай обсудим наше положение. Мы установили, что Иисус был здесь девять лет назад накануне праздника Песах. Я считаю, что мы выяснили все, что нам нужно, а значит – выполнили программу первого путешествия. Поэтому в принципе нам здесь больше делать нечего, и мы вполне можем возвращаться домой. Единственная проблема – хроноскоп, который включится через четыре дня, поэтому волей-неволей мы должны это время провести здесь. Денег нам должно хватить на безбедное существование и на обратную дорогу, кроме того, необходимо оставить немного на второе путешествие, – рассуждал Кравченко. – Давай подумаем, что мы будем делать в оставшееся время.

– Будем вести обычную жизнь туристов: гулять по городу, осматривать достопримечательности, ходить в рестораны, – предложил я.

– А вот этого делать я бы тебе не советовал, – Кравченко покачал головой. – Мы должны как можно меньше бывать на людях. Будь моя воля, я бы все оставшееся время просидел в йудиной пещере.

– Ну уж нет, – возразил я, – не согласен. Нам представился шанс увидеть то, что никто из наших современников не видел, а мы будем сидеть в пещере?

– Михаил, мне кажется, ты забыл о цели нашего путешествия. Напоминаю: мы отправились не в туристическую поездку, а исполняем очень важную и опасную миссию. От успеха нашего дела зависит слишком многое, так что давай вести себя серьезнее, – охладил мой пыл Кравченко.

Мы сидели в харчевне уже довольно долго, есть мы больше не могли, пора было расплачиваться и уходить. Кравченко спросил, сколько мы должны. Оказалось, что обед нам обошелся в три четверти динария. Кравченко дал динарий и получил сдачу мелкой медной монетой.

– Обрати внимание, – Кравченко рассматривал монеты, – работник в среднем получает около 20 динариев в месяц, обед стоит около полудинария, но человеку нужно еще содержать семью, одеваться, обуваться, покупать какие-то вещи, платить за жилье и так далее. Кроме того, все платят налоги, причем немалые. Так что не думай, что простые люди живут хорошо, как раз наоборот, они бедствуют.

Мы вышли из харчевни, и я снова стал уговаривать Кравченко прогуляться по городу. В конце концов он согласился.

Вскоре мы убедились, что Эммаус – довольно большой город. Он находился примерно на половине пути между Лиддой и Иерусалимом.

Город располагался, как я уже говорил, у подножия Иудейских гор, и поэтому одна его часть раскинулась на равнине, а другая уступами поднималась в горы. При первом же взгляде на эти две части города можно было понять, что в равнинной части жила беднота, а на горных склонах стояли дома, принадлежавшие богатой публике, причем чем выше по склону, тем богаче и роскошнее становились дома.

Эммаус был знаменит прежде всего своими горячими источниками. Считается, что даже своим названием он был обязан им – «хаммата» по-арамейски значит «горячий». Город, по сути дела, был курортом, сюда стекалась публика со всей страны на лечение и отдых.

Я уговорил Кравченко окунуться в горячие источники, которые представляли собой комплекс из двух крытых бассейнов, один – для мужчин, другой – для женщин. Люди побогаче могли принять ванну в отдельной комнате.

Мы с Кравченко направились в общий зал. Народу в это время дня было немного, и мы с удовольствием посидели в теплой воде целебных источников. Уже минут через десять я почувствовал умиротворение, все мышцы тела расслабились, мне стало удивительно хорошо.

Единственное неудобство доставлял сильный запах сероводорода, распространявшийся на сотню метров вокруг. Однако местные жители и курортники воспринимали его спокойно и, казалось, даже считали, что эти испарения полезны для здоровья.

Вообще, меня приятно удивило отношение к личной гигиене в Древней Иудее. Я считал, что мы отправляемся в такое место, где люди совсем не мылись или мылись очень редко, и морально подготовил себя к этому временному неудобству. Однако оказалось, что я был совершенно неправ. В каждом доме, даже самом бедном, имелось специальное помещение для ритуальных омовений. Кроме того, в городе, помимо горячих источников, существовала общественная купальня, рядом с синагогой.

Кравченко напомнил, что в иудаизме большое значение придается ритуальной чистоте, а фактически гигиене тела, и то, что в наше время воспринимается как само собой разумеющееся, было внедрено в мировую цивилизацию иудейскими религиозными традициями.

Мы прогуляли целый день по городу, а в сумерках вернулись в дом Йуды. Хозяин встретил нас радостной улыбкой и предложил перекусить. Мы поблагодарили его, но отказались, сославшись на недавний обед, и пошли в свою комнату.

Мы так устали, что повалились на топчаны и моментально уснули.

Глава 10,

в которой я убеждаюсь в преимуществах цивилизации

На следующий день мы снова отправились гулять по городу. Мы еще раз зашли на рынок, заглянули в несколько лавок.

Кравченко очень заинтересовался посудой, в основном глиняной – разнообразной формы горшки, тарелки, миски и кувшины. Перед одной из полок он остановился и с восторгом стал рассматривать необычной формы кубки.

– Смотри, Миша, эти кубки выточены из камня, поэтому стоят они в несколько раз дороже глиняных. А знаешь, почему? – Кравченко осторожно взял в руки один из кубков. – Каменная посуда ни при каких обстоятельствах не может стать ритуально нечистой, поэтому и пользовались ей вечно. Глиняную же посуду осквернить можно, и тогда ее надо обязательно разбить и купить новую.

– А почему так? – удивился я.

– Ты не поверишь, – улыбнулся Кравченко, – но я не знаю.

Мне тоже стало смешно: Кравченко – и вдруг чего-то не знает!

Мы побродили по нижним кварталам, потом решили пойти в верхнюю часть Эммауса, где обнаружили великолепные дома, а кое-где и настоящие дворцы. Улицы были широкими и чистыми, вымощенными булыжником. Гулять в этой части города было очень приятно – много зелени, тишина и солидность.

Именно здесь я обратил внимание на странный скрежет, который, казалось, раздавался отовсюду. В нижних районах Эммауса он тоже был слышен, но сливался с гулом города, а здесь, в тихих богатых кварталах, был особенно отчетлив.

– Что это за звук? – поморщился я. – Мне кажется, он везде преследует меня.

– Думаю, это шум домашних мельниц, – ответил Кравченко. – В эти времена люди не делали запасов муки, а ежедневно мололи столько зерна, сколько необходимо для выпечки хлеба на один день. Так что, скорее всего, мы слышим, как трудятся женщины, перетирая зерно в жерновах. Говорят, эта работа отнимала много часов.

На одной из площадей мы зашли в необычную лавку, этакий местный бутик – для богатых женщин. Здесь продавалась косметика, всевозможные коробочки и кувшинчики для красок, палочки и лопаточки для нанесения этих красок на лицо и медные зеркала для модниц.

Мне захотелось купить что-нибудь для Тали, просто как сувенир – ей наверняка будет приятно, что мы в далеком прошлом помним о ней. Кравченко со мной согласился, но предложил заняться покупками позже, а сейчас просто гулять и смотреть.

И тут на прилавке я увидел странно знакомую вещицу – маленький костяной гребешок с двумя рядами частых зубцов по бокам.

– Смотри, Володя, похожий продается у нас в аптеке около моего дома! – я так обрадовался, как будто увидел что-то родное. – Интересно, что такой мелкой расческой делают в Древней Иудее?

Кравченко подозвал хозяина, и тот начал что-то восторженно нам объяснять. Я лишь ритмично кивал головой, как бы соглашаясь с ним, а вот Кравченко вдруг заулыбался, поблагодарил хозяина и за рукав потащил меня на улицу. Глаза его при этом хитро блестели, он явно наслаждался происходящим.

– Миша, я все выяснил. Этой мелкой расческой, как ты ее называешь, в Древней Иудее делают то же, что и в современном Израиле – вычесывают вшей! Вот такой технический прогресс!

Конечно, я был разочарован. Человек я мнительный, и после объяснений Кравченко мне сразу захотелось почесаться, но я сдержался.

Осмотрев верхнюю часть города, мы снова пообедали в харчевне, затем понежились в ваннах горячих источников и вернулись домой.

Перед сном мы вышли на крышу нашего дома. Погода стояла великолепная – тихий, теплый вечер, такой умиротворяющий и спокойный. Свежий воздух был полон весенних зарахов.

Я взглянул на город, раскинувшийся перед нами, и сказал:

– Бедные люди, они выглядят такими безмятежными и не знают, что вскоре их ждет страшная катастрофа. Ведь через каких-нибудь тридцать лет, возможно, еще при жизни этого поколения, вся страна будет лежать в развалинах, и везде будут царить горе, запустенье и смерть.

– Я смотрю, тебя потянуло на философию, – Кравченко внимательно посмотрел на меня, затем перевел взгляд на город. – Могу тебе на это возразить, что никто не знает, что ждет наше поколение. Вполне возможно, что события, которые произойдут вскоре в этом мире, по сравнению с теми, которые случатся у нас, покажутся лишь мелкими неприятностями – это во-первых. Во-вторых, Иудейская война и разрушение Второго Храма, на которые ты намекаешь, были отнюдь не первой и не последней трагедией еврейского народа, поэтому не стоит все слишком драматизировать. И, в-третьих, хочу заметить, что в результате разрушения Храма и последующего рассеянья евреев по миру иудаизм получил дополнительный стимул к развитию и совершенствованию, а европейская цивилизация – дополнительный толчок на пути прогресса.

– Мне кажется, ты сам себе противоречишь. То ты утверждаешь, что все, что происходит в мире, даже трагические события, в конечном итоге полезны, так как приводят к прогрессу. То стремишься изменить историю, предотвратить трагическое событие, которое, возможно, тоже принесло пользу человечеству, – возразил я.

– Возможно, ты прав... Я уже и сам не вполне уверен, что поступаю правильно, вмешиваясь в события мировой истории, – пробормотал Кравченко. – Меня оправдывает только то, что я пытаюсь спасти жизнь человека.

– Не знаю, не знаю, а может быть, от этого будет только хуже, – не уступал я. – Например, ты не задумывался о том, что наше пребывание здесь – это уже вмешательство в историю и попытка ее изменить? Как знать, ведь, может быть, этого молодого бунтовщика-галилеянина должны были схватить и казнить, а мы помогли сохранить ему жизнь и тем самым изменили историю. Представляешь, вернемся мы домой, а там все по-другому, и все из-за того, что благодаря нам этот разбойник остался в живых?!

– Что это с тобой сегодня, Миша? Ты такой рассудительный, а когда я умолял тебя ни во что не вмешиваться, ты меня чуть ли не в трусости обвинял!..

Следующие два дня мы провели в прогулках по городу и купаниях в горячих источниках. Мы чувствовали себя настоящими туристами, к тому же богатыми туристами, которые могут позволить себе дорогие покупки и развлечения. Мы уже хорошо ориентировались в городе, нас стали узнавать, приветливо здороваться – еще бы, выгодные клиенты.

За все это время ничего необычного с нами не произошло, если не считать одного незначительного события, на которое мы тогда не обратили внимания, а зря.

Во время прогулки по улицам нижнего города, неподалеку от городского рынка, мы столкнулись с невысокой женщиной средних лет, которая, едва завидев нас, вскрикнула и быстро скрылась в боковой улочке. Мы даже не сумели как следует разглядеть эту женщину и подумали, что она либо не в своем уме, либо просто обозналась, а вскоре забыли об этом инциденте.

До захода солнца мы всегда возвращались домой. Наш хозяин Йуда уже ждал нас с ужином. После еды они с Кравченко вели долгие беседы. Йуда расспрашивал о жизни в Трапезунде, откуда мы якобы приехали, о наших приключениях во время поездки, о других паломниках, которых мы встречали. Уж не знаю, что ему рассказывал Кравченко, но слушал наш хозяин с неподдельным интересом, иногда прицокивая языком. Он вообще был человеком любознательным и очень доброжелательным.

Я, естественно, не мог принимать участие в их беседах, поэтому сидел в углу и скучал или уходил в нашу комнату и ложился спать.

Вечером шестого дня мы собрали вещи, чтобы утром спокойно погулять в последний раз по городу, купить подарок Тали, а днем отправиться в обратный путь, потом пошли спать.

На рассвете нас разбудил громкий стук в дверь. На пороге стоял Йуда, вид у него был встревоженный. Он начал что-то быстро говорить Кравченко, который, слушая его, все больше мрачнел. После того как Йуда ушел, Кравченко повернулся ко мне:

– Миша, быстро вставай, одевайся и, как говорится, с вещами на выход.

– Что случилось? – забеспокоился я.

– Йуда сказал, что скоро нас придут арестовывать.

– Арестовывать? За что?! – я был потрясен.

– Ты же знаешь, был бы человек, а дело найдется.

– Нет, серьезно, объясни, что случилось.

– Времени нет, собирайся, по дороге все расскажу. Уходим через пещеру, – поторопил меня Кравченко.

Вскоре выяснилось, что у Йуды был родственник, который служил у местного римского наместника. Этот родственник рано утром прибежал к Йуде и предупредил, что какая-то женщина подала наместнику жалобу на нашего хозяина. В жалобе говорилось, что Йуда якобы укрывает у себя в доме опасных преступников, один из которых несколько лет назад убил одного из членов ее семьи.

Ситуация складывалась крайне неприятная. Очевидно, мы по ошибке оказались втянутыми в скверную историю. Иди потом доказывай, что ты ни в чем не виноват. Кравченко был совершенно прав, нужно немедленно уходить.

И вот мы снова в знакомой пещере. На этот раз Кравченко зажег электрический фонарик, который давал узкий, но яркий пучок света.

– Что ты стоишь? – крикнул он мне. – Зажигай свой фонарь.

Освещая путь фонариками, мы медленно пересекли пещеру.

– По-моему, это и есть то озерцо, о котором говорил наш хозяин. Давай теперь поищем вход в тоннель.

– Мы будем уходить через другой выход? – спросил я, растерянно озираясь.

– Разумеется, – кивнул Кравченко. – Нам совсем ни к чему разбираться с местными властями и объяснять, что мы никого не убивали в Древней Иудее. К тому же, пришло время возвращаться домой, так что здесь нас больше ничто не держит. Жаль только, что Тали мы так ничего и не купили.

Честно говоря, мне хотелось подольше задержаться в этом великолепном месте, но Кравченко стал меня торопить, опасаясь, как бы наши преследователи не обнаружили лаз в пещеру. Мы нашли вход в тоннель и осторожно вошли в него. Идти пришлось по щиколотку, а иногда и по колено в воде, слегка пригибаясь, так как потолок тоннеля низко нависал над нашими головами.

К счастью, путь был не очень сложным. Кравченко даже успел прочесть мне небольшую лекцию о природе пещер. Оказывается, он в молодости интересовался спелеологией и не раз бывал в пещерах.

Чем только ни увлекался этот человек!

Из рассказа Кравченко я узнал, что такие пещеры образуются очень медленно. Дождевая вода, просачиваясь в почву, вступает в химическую реакцию с углекислым газом, который выделяется корнями растений. При этом образуется слабая угольная кислота, подобная той, что находится во всех газированных напитках. Угольная кислота медленно, но верно разрушает горные известняковые породы, просачиваясь в трещины и расширяя их. От этого образуются пустоты, которые постепенно превращаются в пещеры. Этот процесс длится тысячелетия. Протекая сквозь горную породу и разъедая ее, жидкость насыщается кальцием, который и оседает потом в виде сталактитов.

Через полчаса тоннель начал расширяться. Впереди показалась полоска света. Мы погасили фонарики и пошли на свет. Вскоре мы выбрались из тоннеля, протиснувшись через небольшое отверстие, и оказались на пологом горном склоне. Впрочем, назвать его горным было бы натяжкой, скорее, это был склон высокого холма, поросший низкорослыми деревьями и кустарником.

На протяжении всего пути через пещеру Кравченко следил за стрелкой компаса, поэтому сейчас он определил, что мы находимся чуть южнее Эммауса. Действительно, повернув на запад, мы вскоре вышли на дорогу, по которой несколько дней назад вошли в город.

Теперь нам предстояло совершить обратный путь. Часа через полтора мы дошли до постоялого двора. Там мы отдохнули и перекусили, потом наняли ослов и отправились в Лидду, куда добрались только к вечеру.

На этот раз дорога уже не показалась мне утомительной, запахи и пыль не раздражали – ведь мы возвращались домой.

Я сразу почувствовал разницу между двумя городами: Эммаус был курортом, поэтому улицы там были чище, а дома богаче и солиднее. В Лидде же все выглядело гораздо скромнее и проще. Зато, как рассказал мне Кравченко, жители города славились своей ученостью и набожностью.

Кравченко предложил отправиться к месту высадки утром. Последнюю ночь мы провели на постоялом дворе недалеко от главных ворот Лидды.

Я очень плохо выспался из-за непрерывного собачьего лая. Как мне потом объяснил Кравченко, в древних городах всегда было много бродячих собак, которые поедали пищевые отходы, выполняя важную санитарную функцию. Естественно, что на пустых ночных улицах собаки устраивали нескончаемые свары, сопровождаемые лаем, воем и визгом, однако местные жители, очевидно, привыкли к этому неудобству.

Кроме того, всю ночь нас терзали клопы. Я подумал, что в следующее путешествие нужно будет обязательно захватить средство против этих паразитов.

Заснуть мне удалось только под утро, а встать пришлось рано, так как спать стало невозможно из-за шума просыпающегося города. Мы неспешно собрались и отправились в путь.

Погода испортилась. Стало пасмурно и прохладно, дул сильный ветер. Небо с самого утра затянуло тучами и казалось, что вот-вот пойдет дождь – редкое явление в это время года.

Настроение у меня было тревожное, хотелось поскорее покинуть этот беспокойный мир и очутиться в своем, таком привычном и знакомом, времени.

Я волновался, найдем ли мы дорогу к месту высадки, но это оказалось совсем несложно. На этот раз мы не стали перелезать через забор и вторгаться в чужие владения, тем более что в саду работали какие-то люди и очень подозрительно посмотрели на нас. Мы решили, что, наверное, в этих местах не ходят посторонние, и поэтому наше появление удивило их.

– В следующий раз надо будет обойти это место, чтобы не привлекать внимания, – пробормотал Кравченко.

– Я смотрю, ты собираешься наладить сюда чартерные рейсы, – засмеялся я.

Кравченко ничего не ответил. Вообще я заметил, что в последнее время он стал задумчивым и не таким самоуверенным. Мне даже иногда казалось, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.

Мы быстро нашли наш колышек. Сюда явно никто не забредал. До отправки оставалось еще полчаса, и мы присели на землю. Я поплотнее закутался в мантию – ветер, сырой и холодный, пробирал до костей. Разговор не клеился, нервы были напряжены.

И тут вдалеке показалась группа людей. Они направлялись в нашу сторону. До нас донесся собачий лай.

– Сколько времени осталось до отправки? – озабоченно спросил Кравченко.

Я посмотрел на часы.

– Минут десять.

– Не успеем. – Кравченко встал и повернулся лицом к приближающимся людям.

– Что же делать? – тревожно спросил я, вставая рядом с ним.

– А ничего, – спокойно ответил Кравченко, – будем стоять и ждать, пока Тали включит хроноскоп. Не бежать же нам отсюда!

– Давай хоть оружие приготовим, – предложил я.

– Зачем? Отстреливаться собираешься? – усмехнулся Кравченко.

– Собак перестреляем.

– Михаил, ты слишком кровожаден. Животных надо любить.

Группа людей с собаками медленно приближалась. До отправки оставалось пять минут.

– Попробуем потянуть время. Самое главное – не уходить с этого места, – твердо сказал Кравченко и попытался принять непринужденную позу.

Люди остановились метрах в десяти от нас. Их было четверо, в руках у них были короткие палки, кроме того, двое из них держали собак на привязи. Явной агрессии незнакомцы не проявляли – очевидно, они не привыкли бить людей и травить их собаками. Да и собаки не рвались в бой, а лишь вяло погавкивали.

Кравченко молчал, держа паузу. Наконец, один из подошедших что-то спросил. Кравченко ему ответил, широко улыбаясь. Выяснилось, что это были работники того поместья, в которое мы так неосторожно вторглись сразу после прибытия.

Увидев развороченное зернохранилище, они решили, что кто-то ворует зерно, и стали караулить грабителей. Мы показались им подозрительными, и они решили узнать, что нам здесь надо.

Кравченко стал рассказывать, что мы – паломники, направляемся в Иоппу (теперешнюю Яффу), да, видно, сбились с пути. Судя по выражению лиц наших преследователей, они нам не поверили.

Однако, пока продолжалось это разбирательство, пять минут прошли. Тали, находившаяся за две тысячи лет отсюда, включила хроноскоп, и внезапно мы оказались в лаборатории.

Могу себе представить удивление тех людей, когда мы исчезли у них на глазах. Вот так и возникают всякие фантастические слухи.

Трудно передать радость, которую я испытал, снова очутившись в своем мире.

Тали, бледная и осунувшаяся – видимо, неделя ожидания далась ей непросто, – сразу же набросилась на нас с расспросами, но единственное, чего мне тогда хотелось – вернуться домой, принять душ и завалиться спать. Мне казалось, что я могу проспать двое суток подряд.

На улице я начал с удивлением озираться по сторонам. Я уже настолько свыкся с жизнью в Древней Иудее, что все вокруг казалось мне необычным: высокие многоэтажные дома, мчащиеся машины, запахи современного города, шумные толпы людей...

Впрочем, люди как раз изменились мало, они просто были по-другому одеты, выглядели чуть опрятнее, разговаривали на знакомом языке, а в остальном остались такими же.

Я немного постоял, понаблюдал за снующими туда-сюда современниками, глубоко вздохнул, ощутив легкий аромат бензиновой гари, и подумал: «а все-таки здорово, что я живу не в Древней Иудее, а в Израиле начала двадцать первого века».

Дома я побродил по своей маленькой квартире, насладился видом привычных мне вещей, с удовольствием понаблюдал, как в аквариуме мирно плещутся Тоня и Клава, принял душ и завалился спать.

Часть вторая

ВСТРЕЧА

Се, Человек!

Евангелие от Иоанна.

Глава 1,

в которой Кравченко неожиданно исчезает

Шло время. Эйфория, связанная с нашим удачным возвращением, понемногу рассеивалась. Кравченко звонил мне все реже и реже, а вскоре совсем пропал. Мне казалось, что он намеренно сторонится меня.

Но и мне не очень хотелось с ним общаться.

Я часто вспоминал наш разговор в Эммаусе о моральной ответственности путешественника во времени. Мне казалось, что мысль о вреде, который мы могли нанести нашим пребыванием в прошлом, произвела сильное впечатление на Кравченко и привела к тому, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.

Постепенно воспоминания о путешествии в прошлое стали вытесняться из моего сознания насущными проблемами. Конечно, я не забыл о наших приключениях в Древней Иудее, но только здесь, дома, среди привычных вещей, я ясно понял, какой опасности мы подвергались, какую неоправданно рискованную авантюру совершили.

Нам просто повезло, что все закончилось благополучно, и мы вернулись домой. Ведь если бы обстоятельства сложились иначе, мы могли бы навсегда остаться в том времени. От этой мысли мне иногда становилось физически нехорошо, поэтому отсутствие Кравченко даже радовало меня. Хотелось просто забыть и о нем, и о том, что с нами произошло.

Казалось, единственным человеком, которого все это волновало, была Тали. Она просто терялась в догадках, не понимая причины столь внезапной перемены, возникшей в отношениях с Кравченко.

– Михаил, объясни, что происходит, куда исчез Владимир? Раньше он чуть ли не ежедневно давал о себе знать, а сейчас уже больше месяца о нем ничего не слышно. Что случилось? Мне кажется, вы что-то скрыли от меня, когда рассказывали о своем путешествии. Что у вас там произошло на самом деле? – то и дело допытывалась Тали.

Конечно, я должен ей все объяснить, да так, чтобы она стала моим союзником, чтобы осознала огромную ответственность за то, что мы задумали. И я решился.

Мы сидели в лаборатории, пили кофе, и Тали опять начала выяснять, что же все-таки мы от нее утаили.

– Что касается фактов – мы ничего от тебя не скрыли. – сказал я серьезно, – Просто однажды, еще там, в Эммаусе, у нас с Кравченко был разговор, который немного охладил наш пыл и заставил задуматься о последствиях наших поступков.

– И какие же мысли вам навеяла Древняя Иудея? – усмехнулась Тали.

– Ты зря иронизируешь, Тали. Помнишь, мы рассказывали о том, как вмешались в конфликт местных властей с одним повстанцем и фактически спасли его от ареста, а, может быть, и от смерти. Так вот, потом мы долго спорили об этом и пришли к выводу, что вели себя очень безответственно. Мы вторглись в чужой, незнакомый и непонятный нам мир и стали действовать в соответствии с нормами и моралью нашего современного мира. При этом мы совершенно не задумывались о том, к чему это может привести. Я утверждал, что человек из будущего, попадая в прошлое, несет огромную ответственность не только перед людьми прошлого, но и перед своими современниками. Ведь мы не знаем, к чему приведет наше вмешательство. А может быть то, что произошло в прошлом, несмотря на кажущееся зло, есть наилучший вариант развития событий, и любое изменение только ухудшит ситуацию.

Тали внимательно слушала. Я был уверен, что она, очень разумная женщина и ученый, безусловно поддержит меня, но не тут-то было. Она вдруг вся вспыхнула, будто восприняла мои слова как личное оскорбление!

– По-моему, вы погрязли в бесплодном философствовании. Врач, ампутирующий пораженную конечность, не задумывается о последствиях этого поступка, а полицейский, стреляющий в опасного преступника, не терзается сомнениями о том, что потомки этого преступника могут стать спасителями человечества. Проще надо быть. Кстати, ответь мне на такой вопрос: если бы у вас появилась возможность предотвратить Холокост, вы бы стали рассуждать о том, к каким последствиям это приведет, и не будет ли от этого только хуже?

– Это очень сложный вопрос, и я не готов на него сразу ответить, – растерялся я.

– Сложный – пока вы думаете и рассуждаете, но простой, когда вы начинаете действовать, – не унималась Тали. – Зло всегда есть зло, во все времена и в любом обществе, и нормальный человек должен сделать все, чтобы его предотвратить.

– Даже ценой того, что это может привести к еще большему злу? – возразил я.

– К большему злу может привести только другое зло. Предотвращая зло, вы делаете добро, а добро не может породить зло, – не уступала Тали.

Она даже раскраснелась от волнения. И тут я понял, что Тали очень хочется самой побывать в Древней Иудее. Раньше это был эксперимент, больше похожий на фантазию. Теперь же, после нашего возвращения, это стало действительно возможно.

К счастью, такие разговоры возникали между нами нечасто, поэтому я все реже вспоминал о Кравченко и его идее вернуться в Древнюю Иудею, тем более что он, кажется, и сам отказался от этой затеи.

Скорее всего, мной тогда владел элементарный страх. Я просто боялся второго путешествия и не хотел его. Только признаться в этом я, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому я и придумал нравственное оправдание своего нежелания снова возвращаться в Древнюю Иудею.

Однажды я был в гостях у сестры – отмечался день рождения ее мужа Бориса. Было очень весело, собралась большая компания, в основном коллеги Бориса, врачи-психиатры.

Ольга придумала всякие розыгрыши и конкурсы, которые вызывали дикий восторг присутствующих. Интересно, почему взрослые, солидные люди с таким азартом играют в детские игры, так любят получать призы, пусть даже совсем простенькие? Потом они их рассматривают, сравнивают и даже иногда меняются.

За чаем рассказывали смешные истории. Поскольку и сам именинник, и большинство гостей были психиатрами, шутки в основном касались именно этой профессии.

Особенно много говорил Изя, близкий друг Бориса, шутник и балагур. Его периодически призывали на резервную армейскую службу, которую он проходил в военкомате, в комиссии по отбору призывников с подозрением на проблемы с психикой.

– И вот ко мне направляют здоровенного парня и говорят, что у него умственная отсталость, – развлекал гостей своими байками Изя. – Тогда я решил это проверить и спрашиваю его: в чем разница между самолетом и птицей? Он долго думал, видно, понимал, что в вопросе есть подвох, и наконец говорит: птица может сесть на ветку, а самолет – нет.

Раздался громкий хохот.

– Изя, а какой правильный ответ? – осторожно поинтересовалась Ольга.

– Оль, а сама ты как думаешь? – Изя ехидно сощурился.

– Изя, ты не в Одессе, а в Тель-Авиве, не отвечай вопросом на вопрос.

– Понимаешь, Оля, правильного ответа вообще не существует, каждый отвечает в меру своих интеллектуальных способностей. Обычно человек с нормальным интеллектом говорит, что отличие в том, что птица живая, а самолет неживой, но в принципе возможны варианты.

– А я иногда задаю пациентам такой вопрос, – подхватил Борис. – Если курица живет пять лет, то сколько лет живет полкурицы?

Снова раздался смех.

– Ну, это уже вопрос для особо одаренных, – понимающе подмигнул ему Изя.

– И что же они отвечают? – заинтересовалась Вика, подруга Ольги, одинокая женщина, которую моя сестра безуспешно пыталась мне сосватать.

– Один парень думал, думал и говорит: «Один год», – продолжал Борис. – Я удивился: «Почему один?». Парень с сомнением отвечает: «Полкурицы очень слабы, могут быстро умереть».

Снова раздался гомерический хохот.

– Скажите, а у вас есть вопросы для нормальных, или только для умственно отсталых? – спросила Ольга.

– Оля, нормальные к нам не попадают, – усмехнулся Борис.

– Да я понимаю, – воскликнула Ольга, – если кто-то к вам попал, то, значит, сразу дураком стал, а если не сразу, то скоро станет.

Все засмеялись.

– А вот, пожалуйста, вопрос для нормальных, – снова заговорил Изя. – Попрошу присутствующих внимательно подумать и не спешить с ответом. Итак, на ветке в ряд сидели десять птиц. Охотник выстрелил дробью и убил сразу четыре птицы. Вопрос: сколько птиц осталось сидеть на ветке?

Возникла пауза, все думали.

– Ну? – поторопил Изя.– Не слышу ответа.

– Ты, наверное, ждешь, что все скажут: шесть, – настороженно сказала Ольга.

Все опять засмеялись. В это время зазвонил мой мобильный телефон, вернее, не зазвонил, потому что звонка в таком шуме я не услышал, а завибрировал в кармане.

– Слушаю, – ответил я, выбегая в другую комнату.

– Михаил? – Несмотря на шум, я сразу узнал голос Кравченко.

– Здравствуй, Володя.

– Я не вовремя? Впрочем, не буду отвлекать тебя надолго. Нам надо бы встретиться. Завтра вечером ты можешь?

Мы договорились встретиться в обычном месте, в кафе на набережной, под портретом Рабина.

Глава 2,

в которой Кравченко предлагает новый план

Я пришел в кафе и как всегда заказал хумус с фалафелем и бутылку «Карлсберга». Посетителей было мало, и хозяин Моше сел за мой столик и завел привычный разговор о политике.

– Вот ты – ученый человек, объясни, пожалуйста, ну что у них там, в ООН, других проблем нет, кроме как забор между нами и палестинцами обсуждать? Чуть что в Израиле происходит, сразу весь мир об этом говорить начинает, и сразу нас все осуждают. Непонятно мне это.

– Не любят евреев, Моше, вот тебе и причина, – сказал я, чтобы поддержать разговор.

– А я так понимаю, – Моше бросил взгляд на портрет Рабина, словно обращался к нему за поддержкой, – если кто-то кого-то не любит, он о нем ни знать, ни слышать не хочет. Вон у меня шурин, от жены ушел, говорит, что не любит ее больше, так он ни слышать, ни говорить о ней не хочет. А жена его, наоборот, звонит все время ему, родственникам, требует, чтобы он вернулся, в суд на него уже подала, говорит, что любит его очень. Может быть, так и с евреями? Весь мир, наоборот, нас сильно любит?

– Ты, Моше, – просто философ, – засмеялся я, – не пойму, кто из нас ученый человек, ты или я.

– О, вижу, вы тут международное положение обсуждаете. Выездная сессия Совета Безопасности ООН? – Кравченко всегда имел привычку появляться неожиданно. Он совсем не изменился – все такой же сухощавый, подтянутый и аккуратный.

– Ну, ты же знаешь, в Израиле все разбираются в политике, жизнь заставляет, – улыбнулся я, приглашая его к своему столику.

Моше вернулся к делам, и мы с Кравченко остались вдвоем.

– Я уже думал, что ты совсем пропал, и я больше тебя не увижу, а уж Тали просто вся испереживалась, – начал я разговор.

– Я был очень занят, кроме того, я много размышлял и пришел к кое-каким выводам.

– Понимаю, ты говоришь о моральной стороне нашего путешествия, – я решил проявить проницательность.

– Что? При чем тут моральная сторона? – удивился Кравченко.

– Ну, помнишь, мы спорили о том, имеет ли право человек из нашего времени возвращаться в прошлое и производить там действия, которые могут изменить будущее, – объяснил я.

– Ты знаешь, именно об этом я и думал, только моральная сторона этого вопроса меня как-то мало волновала.

– Да что ты? Странно, – я укоризненно покачал головой.

– А почему я должен думать о морали? Я же не собираюсь там никого убивать или использовать ситуацию в корыстных целях. Заметь, у нас с тобой даже мысли не возникало о том, чтобы использовать хроноскоп для путешествий в прошлое с целью личного обогащения, хотя это можно сделать без труда, – обиженно посмотрел на меня Кравченко.

– Ну, раз ты об этом говоришь, значит, такая мысль у тебя возникала, – заметил я.

– Ладно, Михаил, не придирайся к словам, давай поговорим о серьезных вещах. Я действительно долго не звонил, потому что был занят. Во-первых, я еще раз изучал обстановку в Иудее, сложившуюся во время жизни Иисуса, во-вторых, я много думал о технической стороне нашего второго путешествия.

– И к какому выводу ты пришел?

– Давай рассуждать вместе, – предложил Кравченко. – Второе путешествие качественно отличается от первого. Цель второго путешествия – уже не разведка и наблюдение, его цель – активное воздействие. Отправляясь во второе путешествие, мы заранее знаем, что будем стремиться изменить историю. Удастся нам это сделать или нет – это уже дело другое, но мы должны исходить из того, что шанс на это у нас будет. А если так, то давай рассмотрим ситуацию, при которой наше воздействие будет удачным, и цель нашего проекта будет достигнута. Итак, представь себе, что нам удалось предотвратить казнь Иисуса. Не знаю, какие средства для этого потребуются, не об этом сейчас речь, важно, что удалось. Как ты понимаешь, казнь Иисуса – это событие вселенского значения, которое оказало влияние на всю мировую историю. И вот это событие не происходит. К чему это может привести? Мне кажется, что вся мировая история пойдет другим путем, во всяком случае, мы должны учитывать такой вариант.

– Подожди, я что-то тебя не пойму, – перебил я ход его рассуждений, – ведь ты же с самого начала на это и рассчитывал. Ты и затеял все именно для того, чтобы мировая история пошла по-другому.

– Совершенно верно, – согласился со мной Кравченко, – но я думал об этом лишь теоретически, а после нашего возвращения задумался над тем, как это будет происходить практически. Допустим, мы добиваемся своего. Казнь Иисуса не состоялась, этого события просто не произошло, и, следовательно, оно никак не повлияло на мировую историю. Это привело к тому, что христианство не возникло в то время или не возникло вовсе. Ты хоть понимаешь, что это за собой повлечет?

– По-моему, ты мне все это уже рассказывал около года назад, когда мы сидели в этом кафе, только тогда у тебя не возникало никаких сомнений. Забыл?

– Нет, не забыл. Я же тебе говорю, что после нашего путешествия я задумался над этим с практической стороны. Мы ведь резко изменим историю, а, следовательно, будущее, наше будущее, заметь, будущее, в которое мы после этого намерены вернуться. – Кравченко откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.

– Ну и что? – недоуменно спросил я. – Значит, мы вернемся в счастливое будущее. Я не очень понимаю, в чем твои сомнения.

– Мои сомнения в том, сможем ли мы вообще вернуться, – вдруг сказал Кравченко.

– То есть как?.. – от неожиданности я чуть не уронил стакан с пивом.

– А вот так... Будущее меняется, а вместе с ним меняется и наш мир. Откуда ты знаешь, что там будет? А может быть, ничего из того, что мы знаем и к чему привыкли, вообще не будет существовать. Не будет этого города, этой страны, не будет хроноскопа, не будет Тали, которая должна нас вернуть, не будет нас с тобой, в конце концов.

Мы замолчали. Я долго сидел и переваривал его слова.

– Интересный поворот событий, – наконец выговорил я. – И куда же все это денется?

– А никуда, этого просто не будет, а будет что-то другое, другая история, другое время, другой мир, может быть, лучше нашего. Только нас в нем не будет, мы там не будем предусмотрены, а, значит, и вернуться туда мы не сможем. Ты в конце концов физик, ты изобрел хроноскоп, вот ты мне и объясни, как все это будет выглядеть.

– Да нет, это ерунда какая-то, – протянул я, – куда же денется этот мир, внезапно исчезнет, что ли?

– Не знаю, – ответил Кравченко, – возможно, он будет где-то существовать. Ты же сам говорил о множестве временных реальностей, которые существуют одновременно. Только мы с тобой, изменив события в нашем мире, окажемся в совершенно другой временной реальности. Мы, исходя из логики, должны выскочить из нашего мира и перейти в новый, неизвестный нам мир, который возникнет после нашего изменения реальности. Понятно?

Я растерянно пожал плечами:

– В общем, конечно, понятно, но у меня нет уверенности, что все будет именно так.

– И у меня ее нет, и ни у кого нет и быть не может, потому что никто еще не проделывал такие штуки. Вполне возможно, что я ошибаюсь, и мы сможем вернуться домой, но стоит ли рисковать? – твердо сказал Кравченко.

– Что же ты предлагаешь? – с надеждой спросил я. – По-моему, самый хороший выход – выбросить весь этот проект из головы.

– Я предлагаю, вернее, не предлагаю, а считаю, что у нас нет другого выхода, кроме как использовать портативный хроноскоп.

Да, такого я не ожидал... Я даже не рассмеялся, а почему-то взглянул на портрет Рабина. Тот смотрел на меня с доброй сочувствующей улыбкой.

– А у тебя что, есть портативный хроноскоп? – спросил я тогда.

– У меня – нет, – спокойно заявил Кравченко, – но он есть, вернее, может быть у тебя.

– Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?

– Я уверен, что тот стационарный хроноскоп, который стоит у вас в лаборатории, можно усовершенствовать и уменьшить в размерах. Ведь все технические приборы проходят этот процесс, превращаются из огромных агрегатов в маленькие портативные вещицы. Когда был создан первый компьютер, он занимал целое здание, а сейчас его можно уместить в кармане пиджака. Разве то же самое нельзя проделать и с хроноскопом? – увлеченно объяснял мне Кравченко. – Если у нас будет портативный хроноскоп, мы уже не будем зависеть от того, что кто-то вернет нас в наш мир в положенное время. Мы сами будем возвращаться в него тогда, когда это нам будет удобно. Это сделает нас мобильными и уверенными в себе. Я вообще не понимаю, как мы могли решиться на такую авантюру – пуститься в первое путешествие, не имея портативного хроноскопа. Хорошо, что все так удачно закончилось, и мы смогли вернуться домой. Очевидно, мы просто ничего не изменили в прошлом, но во второй раз такие вещи могут не пройти.

– Возможно, ты прав, но только у нас нет портативного хроноскопа и вряд ли когда-нибудь будет, – возразил я.

– Нет, Михаил, – сказал Кравченко решительно, – меня такой ответ не устраивает. Давай сделаем так. Ты передашь наш разговор Тали, обсудишь с ней мое предложение, вернее, просьбу, а через неделю мы встретимся втроем и решим все окончательно.

Глава 3,

в которой обсуждаются проблемы феминизма

Просто удивительно, какое влияние на людей оказывал этот человек. Я рассказал Тали о нашем разговоре с Кравченко, и у нее сразу улучшилось настроение. Она обрадовалась, что он наконец объявился, и со всей серьезностью отнеслась к его просьбе.

Она тут же решила начать разработку портативной модели хроноскопа. Тали долго убеждала меня, что работа над созданием хроноскопа практически завершена, и теперь в наших интересах как можно быстрее его усовершенствовать.

Через неделю Кравченко появился в лаборатории. Наша встреча началась со спора, едва не перешедшего в конфликт.

Тали неожиданно заявила, что в следующее путешествие она отправляется вместе с нами.

Кравченко категорически отказался даже обсуждать это предложение. Он сказал, что это абсолютно исключено, так как может поставить под угрозу не только успех всего проекта, но и наши жизни.

– Ах, так! – воскликнула Тали. – Ты, видимо, считаешь, что женский интеллект не создан для таких сложных нагрузок!

– Ты неправильно меня поняла, – попытался успокоить ее Кравченко. – Мы отправляемся в крайне опасное путешествие, связанное с риском для жизни. Сама задача, которую мы перед собой ставим, вынуждает нас не вести наблюдение, а действовать и активно вмешиваться в ситуацию. Мы наверняка привлечем к себе внимание окружающих, которые почувствуют, что мы люди не их мира, а это значит, что риск, которому мы себя подвергаем, непомерно возрастет. Мы будем находиться в постоянной стрессовой ситуации, и от нашего поведения, от быстроты нашей реакции будет зависеть наша безопасность, а то и жизнь. Ты хоть понимаешь, каким нагрузкам собираешься себя подвергнуть?

– Иногда мне кажется, что твои представления о женщинах целиком основаны на английских романах викторианской эпохи. Ты, по-моему, считаешь, что женщина – это истеричное существо, которое в любой сложной ситуации тут же падает в обморок, – все больше распалялась Тали. – С твоей точки зрения, женщина – незрелое существо, если не интеллектуально, то эмоционально. Не ожидала, Владимир, услышать от тебя такое.

– Хорошо, возможно, я не совсем правильно выразил свою мысль, – стал оправдываться Кравченко, – но ты должна понимать, что мы отправляемся не во Францию времен галантного века, а в античный мир, когда отношение к женщине было, не в пример теперешнему, пренебрежительное и, я бы даже сказал, потребительское. В нашей ситуации необходима полная свобода маневра, а твое присутствие – это дополнительная ответственность, которая будет сковывать наши действия.

– Не надо меня пугать ужасами Древней Иудеи! – не сдавалась Тали. – Иудеи всегда почтительно относились к женщине, а из ваших рассказов я не почувствовала, что там царит Дикий Запад. Наоборот, довольно спокойное и цивилизованное общество. Кроме того, я прекрасно могу за себя постоять.

– Вот это меня и пугает, – вздохнул Кравченко.

– Ты все-таки никак не хочешь признать, что женщина ничем не отличается от мужчины! – в сердцах воскликнула Тали.

– Разумеется, не хочу и никогда не признаю, потому что женщина очень даже отличается от мужчины, – засмеялся Владимир.

– Перестань, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Речь идет не о физиологических отличиях, а о социальной роли мужчины и женщины.

– Тали, давай не будем затевать диспут о проблемах феминизма, – попытался успокоить ее Кравченко. – Я считаю, что это путешествие крайне опасное, поэтому и прошу тебя отказаться от своей затеи.

– Ни за что! – Тали гневно сверкнула глазами. – Мало того, если вы не берете меня с собой, я не даю согласие на саму экспедицию.

– Вот это аргумент, достойный женщины! – захохотал Кравченко.

В тот день мы так и не пришли к окончательному решению. Тали стояла на своем, и, казалось, ничто не могло ее переубедить.

Мы договорились отложить обсуждение этого вопроса до следующего раза и устроили небольшой перерыв с чаепитием. Вернее, чай пили мы с Кравченко, Тали же, как истинная израильтянка, пила кофе.

Понемногу напряженность стала спадать, и вскоре мы уже увлеченно спорили о возможности создания портативного хроноскопа.

Обстановка еще больше разрядилась, когда Кравченко увидел на стене над письменным столом Тали большой портрет Эйнштейна в очень красивой раме. Под портретом на золотой табличке были перечислены все регалии этого знаменитого ученого.

А рядом висела фотография – Эйнштейн и Тали в нашей лаборатории на фоне современных приборов. Великий физик скромно и чуть снисходительно улыбается в камеру, а моя начальница просто сияет от счастья.

Портрет и фотография появились у нас недавно. Это все придумала и организовала Тали – она так шутила. Заставила меня надеть похожий костюм, как у Эйнштейна, сама меня причесала, привела фотографа.

Глупо, конечно, но, что самое удивительное, некоторые покупались на эту шутку.

Кравченко, когда увидел нашу фотографию рядом с портретом, хлопнул себя по лбу и довольно засмеялся:

– Ну точно, Миша! А я все никак не мог понять, кого ты мне напоминаешь, и спросить неудобно. Вы здорово похожи!

Глава 4,

в которой Кравченко терпит поражение

Утром в субботу позвонила Ольга и пригласила меня на пикник.

В современном Израиле этот вид отдыха чрезвычайно популярен. Люди собираются в каком-нибудь парке или лесу, жарят мясо на углях, немного выпивают и много говорят. Места для пикников хорошо оборудованы – здесь всегда есть деревянные столики со скамейками, мусорные бачки и иногда даже водопровод.

На этот раз решили собраться в канадском парке возле Латруна. Конечно я согласился – мне очень захотелось снова побывать в том самом месте, где находился древний Эммаус, и где мы с Кравченко пережили такие волнующие приключения.

Ольга никогда не оставляет попыток познакомить меня с кем-нибудь. Вот и сейчас, не предупредив меня, она пригласила на пикник коллегу мужа, одинокую женщину, которую звали Инна. Я терпеть не могу такие манипуляции со стороны Ольги, они уже неоднократно заканчивались скандалами, но моя сестра упорно продолжала устраивать мне такие ловушки.

В тот день настроение у меня было хорошее, и я не стал злиться на Ольгу.

Я предложил компании прогуляться по парку и начал рассказывать о древнем Эммаусе. Уверенности, что мы находимся на том же самом месте, не было.

Мне не удалось найти ни одного ориентира, за который можно было бы зацепиться и определить, где находился город. Удивительно, что даже рельеф местности изменился. Древний Эммаус частично располагался в горах, а сейчас, кроме небольших холмиков, здесь была сплошная равнина, горы начинались километрах в двух отсюда.

Тем не менее, мне очень хотелось думать, что это то самое место.

Жаль, что с нами не было Кравченко, но вытащить его на такие прогулки было невозможно. Этот человек вел очень замкнутый, я бы даже сказал, таинственный образ жизни и поддерживал только деловые контакты.

Я с воодушевлением рассказывал об Эммаусе, и все слушали с неподдельным интересом. Мое воображение настолько разыгралось, что я даже показывал места в парке, где, по моему мнению, находились городские кварталы, рынок, общественные горячие источники.

Я так ясно вспомнил наше путешествие, так отчетливо услышал шум рынка и почувствовал запахи древнего города... И неуверенность, и страх перед неизвестностью, и упрямое желание не сдаваться и победить – все обрушилось на меня, но длилось это недолго, какие-то секунды...

А потом я услышал голос своей сестры:

– Миша, ты, по-моему, никогда раньше не интересовался ни историей, ни археологией. Откуда у тебя сейчас такой интерес к этому и такие познания? Это твой новый приятель повлиял на тебя? Кстати, кто он?

Вопрос Ольги озадачил меня. Я вдруг понял, что, по сути дела, и сам ничего не знаю о Кравченко.

– Он – филолог и действительно увлекается древностями, – нехотя ответил я.

– А почему ты нас с ним до сих пор не познакомил? – поинтересовалась моя сестра.

– Ольга, во-первых, он очень занятой человек, а, во-вторых, почему я должен его с тобой знакомить? У нас с ним чисто деловые отношения, – начал раздражаться я.

– Странно, а Шурик рассказывал, что вы даже ходите вместе на какие-то вечеринки.

– Оль, тебе бы в контрразведке работать! – отшутился я.

Остаток дня мы провели у костра, непринужденно болтая о том о сем.

– А что ты думаешь о социальной роли женщины? – спросил я сестру, вспомнив недавний спор в лаборатории.

– Что, что? – удивилась Ольга. – Миша, с тобой в последнее время явно что-то происходит, ты, по-моему, пребываешь в каком-то другом мире.

– Я имею в виду вот что: должна ли женщина участвовать в общественной жизни наравне с мужчиной?

– Я считаю, что нормальная женщина должна сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей, – отрезала Ольга.

– То есть ты считаешь, что амбициозные женщины, которые стремятся сделать карьеру, заявить о себе, – ненормальные? – изумился я.

– Я считаю, что у них не все в порядке в личной жизни, – твердо ответила Ольга.

– Мне кажется, тут дело в личности женщины, – неожиданно в разговор вмешалась моя новая знакомая Инна. – Не все женщины одинаковы, есть и такие, которые хотят делать карьеру, а не быть домохозяйками, причем не потому, что у них не заладилась семейная жизнь. Скорее, наоборот, у них не ладится семейная жизнь, потому что они делают карьеру.

Я с интересом посмотрел на нее и подумал: неужели она права, и выходит, что женщины, в отличие от мужчин, не могут одновременно строить нормальную семейную жизнь и преуспевать в карьере, им обязательно нужно чем-то жертвовать?

Весь остаток дня мы проболтали с Инной. Она показалась мне умной и симпатичной женщиной.

Я был уверен, что Тали больше не будет настаивать на своем участии во втором путешествии, слишком уж нелепой казалась мне эта затея, но все вышло наоборот. Моя начальница даже слышать не хотела о том, чтобы отступиться.

Кравченко, так отчаянно сопротивлявшийся поначалу, как-то незаметно сдал свои позиции, и вопрос больше не обсуждался.

Во время одной из наших встреч Кравченко неожиданно спросил Тали:

– Послушай, а что ты знаешь о христианстве?

Тали смутилась:

– Что значит, что я знаю? Естественно, я не читала христианских богословов, но общее представление о религии я имею.

– Мне кажется, тебе стоит прочесть Новый Завет. Ведь ты же его не читала?

– Нет, не читала, – призналась Тали.

– Я думаю, что ты должна знать основы христианства именно в том виде, в каком они представлены в Новом Завете, тогда ты сможешь лучше вообразить ситуацию, с которой нам придется столкнуться, ведь ты же хочешь быть активным участником, а не наблюдателем. По сути дела, мы даже не можем предположить, какие средства нам понадобятся для того, чтобы убедить Иисуса отказаться от своей деятельности и уйти из Иерусалима. Мы как-то уверовали в то, что покажем ему фильм про его распятие, и он сразу нам поверит и отступится. А если это для него будет неубедительно?

– Между прочим, это была твоя идея, – заметила Тали.

– Разумеется, моя, но просто никто из вас не придумал до сих пор ничего другого, – возразил Кравченко, – поэтому я хочу, чтобы ты прочитала Новый Завет и прочувствовала идеи христианства, его враждебность и непримиримость к иудаизму и иудеям. Тогда, возможно, и тебе в голову придут какие-то новые мысли. Во всяком случае, ты будешь понимать, с чем тебе придется иметь дело.

– Хорошо, – согласилась Тали, – я прочитаю. А что нужно читать?

– В первую очередь четыре канонических Евангелия.

– И что, все эти книги враждебны иудаизму?

– Дорогая Тали, в основе христианства как религии лежит враждебность к иудаизму.

– Странно, никогда этого не знала, – удивилась Тали, – а для чего это было надо?

– На этот вопрос нет однозначного ответа, – усмехнулся Кравченко. Он встал, подошел к окну, задумчиво написал что-то пальцем на стекле, потом повернулся и сел на подоконник. – Было много причин. Прежде всего, нужно помнить, какие события происходили в Риме и в Иудее, когда писались канонические Евангелия. Первое Евангелие, от Марка, было написано между 70-м и 72-м годами нашей эры, а последнее, от Иоанна, в 110-м году. К этому времени в Иудее было подавлено антиримское восстание и разрушен Второй Храм. Это было между 67-м и 70-м годами. Восстание было подавлено, как ты помнишь, самым жестоким образом, много евреев погибло, и, наверное, еще больше было вывезено из Иудеи в качестве рабов.

Однако все это не подорвало мятежный дух народа. В Иудее зрело новое восстание, под предводительством Бар-Кохбы, которое разразилось в 132-м году и было снова жесточайше подавлено. Таким образом, Иудея становилась самой непокорной провинцией Рима, а иудеи превращались в самых заклятых врагов государства. Христианство же создавалось в Римской империи и претендовало на роль главенствующей религии, готовой сменить язычество. Выходит, что Евангелия и не могли быть написаны иначе: ведь события, описанные в них, происходили в Иудее, которая находилась под управлением римской оккупационной власти, а человек, превратившийся в божество новой религии, был казнен римской властью. Основной целью евангелистов было снять ответственность за казнь Бога с римлян и возложить ее на иудеев, врагов Рима.

Кроме того, важно понимать, что в первые годы существования христианства римляне не понимали разницы между христианами и иудеями. Они считали, что это одни и те же люди, да, по сути дела, так оно и было, потому что первыми христианами и были бывшие иудеи, которые уверовали в мессианскую роль Иисуса. Если ты помнишь, в 64-м году Нерон устроил грандиозный пожар в Риме и обвинил во всем христиан, объявив их врагами Рима. И вскоре первые христиане горели на крестах, как факелы, освещая улицы ночного Рима.

Кравченко слез с подоконника и взволнованно заходил по комнате. Тали слушала его как зачарованная: она то кивала в знак согласия, то в недоумении пожимала плечами. Ей явно было интересно. Она и не пыталась спорить, лишь молча теребила сережку – признак того, что она напряженно думает.

Я незаметно для себя тоже увлекся, хоть тема эта никогда раньше меня особенно не интересовала. Кравченко сел за стол рядом с нами и продолжал:

– Поэтому основной задачей христиан того времени было отмежеваться от иудаизма, показать, что они – не иудеи, враги Рима, а добропорядочные и законопослушные люди, которые сами презирают этих мерзких иудеев. Сюда же, пожалуй, можно отнести и типичный механизм психологической защиты, свойственный преследуемому. Этот механизм называется «идентификация с агрессором».

Представьте себе ребенка, которому только что в поликлинике сделали укол. Дома он берет куклу и начинает ее колоть вилкой или гвоздем. Это позволяет ему из «преследуемого» превратиться в преследователя, агрессора. Таким образом он легче снимает с себя стресс от потрясения и унижения, пережитого в поликлинике. Вполне возможно, что нечто подобное чувствовали и первые христиане, когда, обвиняя во всех грехах евреев, присоединялись к общей массе римских граждан, презирающих иудеев и считающих их врагами Рима.

– Да, очень интересно, – растерянно произнесла Тали, – но боюсь, что я не смогу понять всего этого, когда буду читать Евангелия.

– Поэтому я хотел бы, чтобы ты прочитала их на иврите, а не на английском. Надеюсь, их перевели на иврит.

– Наверняка, – сказал я, – ведь в Израиле есть евреи-христиане.

– Я постараюсь это узнать, – пообещал Кравченко.

Через неделю он действительно достал весь Новый Завет на иврите. Тали быстро прочитала его, и они с Кравченко несколько раз обсуждали сложные места. Иногда собирались дома у Тали, иногда у меня.

Однажды у них разгорелся жаркий спор. Владимир утверждал, что Евангелия написаны с явной антиеврейской направленностью. Тали же считала, что, несмотря на некоторую антипатию к евреям, Евангелия – не антисемитские произведения.

– Обрати внимание, Тали, – горячо доказывал Кравченко, – как из одного Евангелия в другое переходит и усиливается тенденция снятия вины за смерть Иисуса с римского наместника и перенесение ее целиком на евреев. В Евангелии от Матфея, например, открыто говорится, что евреи, якобы, добровольно принимают на себя вину за казнь Иисуса, требуя от Пилата утвердить смертный приговор. Они, если ты помнишь, даже говорят, что кровь Иисуса будет на них и их детях, то есть не только их поколение будет виновно в этой смерти, но и многие поколения их потомков.

Представь себе такую картину: толпа евреев высыпала на улицу и требует, чтобы вражеский оккупант казнил их соплеменника по сфабрикованному ими, евреями, обвинению, причем заранее возлагают вину за эту незаконную казнь не только на себя, но и на своих еще не рожденных потомков.

Совершенно невероятной выглядит сцена, когда грозный и жестокий наместник Пилат, которого в конце концов римские власти отозвали из Иудеи за бесчеловечное обращение с населением, умоляет евреев одуматься и оставить Иисуса в живых. Но беснующаяся толпа евреев продолжает настаивать на казни, и «несчастный» Пилат отступает, заранее объявляя, что он не виновен в этой казни. Ну, мыслимо ли представить себе такое?

– Я согласна, – говорила Тали, – что это выглядит как явная попытка обелить римскую власть, и это вполне естественно. Но если римский наместник не виновен в смерти Иисуса, то кто-то же должен быть виновен! Вот и получается, что кроме евреев некого было обвинить, так что евреи пострадали случайно.

– Да нет, не случайно, – настаивал Кравченко. – Ведь авторам Евангелий вполне достаточно было сказать, что виновата еврейская аристократия, которая была в оппозиции к своему народу, но авторы явно пожелали усилить эффект. Они возложили вину не на кучку богачей, а на весь народ, втянув сюда и будущие поколения евреев.

– И по этому единственному эпизоду ты делаешь вывод об антисемитизме всех Евангелий? – удивилась Тали.

– Единственному эпизоду? – взвился Кравченко. – Возьми Евангелие от Иоанна, оно все пропитано антисемитизмом. Чего стоит один этот пассаж, когда Иисус говорит евреям: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала...» А когда евреи требовали у Пилата: «Распни его!», а он им в ответ говорил: «Я распинаю царя вашего», и они кричали, что нет у них царя, кроме Кесаря… Это евреи-то, которые постоянно бунтовали против Рима! Как ты к этому отнесешься? Во всех Евангелиях, а в Евангелии от Иоанна особенно, проводится мысль, что именно евреи убили бога, превратившись в народ-богоубийцу. Не забудь также, что из двенадцати учеников Иисуса все Евангелия на роль предателя намеренно выбрали Иуду из-за созвучия этого имени со словом «иудеи».

– Ну, это уже смахивает на паранойю, – рассмеялась Тали.

– Никакая это не паранойя! – негодующе произнес Кравченко. – Большинство христиан до сих пор считают, что слово иудеи происходит от имени Иуды Искариота, предавшего Христа. Это был сильнейший тактический ход, оправдавший себя на протяжении веков.

Такие баталии происходили у нас в тот период почти ежедневно.

Честно говоря, мне это было мало интересно, а Тали, казалось, увлеклась этой темой. Я еще много раз видел у нее на столе среди бумаг книгу Нового Завета.

В одну из наших встреч перед вторым путешествием Тали спросила:

– Владимир, а в чем я отправлюсь в Древнюю Иудею?

Вопрос был настолько неожиданным, что мы с Кравченко недоуменно переглянулись.

– В каком смысле?

– В том смысле, что я хотела бы знать, во что я буду одета.

Мы с Кравченко громко рассмеялись. Женщина всегда остается женщиной. Когда Владимир принес мне одежду Древней Иудеи, мне и в голову не пришло капризничать или критиковать ее фасон. Я принял все как должное и просто стал учиться надевать и носить эти вещи.

– Тали, вечернее платье придется оставить дома, – сквозь смех сказал Кравченко.

– Но я хочу знать, во что одевались женщины в те времена, – заупрямилась Тали.

– Женщины одевались примерно так же, как мужчины, только сверху носили накидку, закрывающую голову и плечи, – объяснил Кравченко.

– Я ни за что не поверю, что женская одежда ничем не отличалась от мужской, – настаивала Тали.

– Почему ничем, размером... – пошутил Кравченко. – А если серьезно, то, очевидно, отличия были: более тонкая ткань, более яркие цвета и, вполне возможно, немного другой фасон. Только у нас нет образцов женской одежды, поэтому придется попросить нашего прежнего портного сшить для тебя одежду, похожую на мужскую, только меньшего размера. А когда мы окажемся в Иудее времен Христа, купим тебе платье в местной лавке.

– Нет, так не пойдет, – Тали деловито встала, – я хочу сама выбрать фасон одежды. Мне нужно, чтобы ты, Владимир, познакомил меня с этим портным. Я объясню ему, как надо шить. И цвет тоже очень важен. Никогда не поверю, что в Древней Иудее мужчины и женщины одевались одинаково!

Кравченко вздохнул и согласился.

Глава 5,

которая окончательно определяет мою судьбу

К нашему общему удивлению, работа по созданию портативного хроноскопа продвигалась настолько быстро, что через несколько месяцев можно было ожидать реальных результатов. Принцип функционирования нового прибора был, разумеется, тот же самый, но теперь устройство могло уместиться в кармане пиджака, при этом радиус хроноволнового туннеля оставался прежним.

Срок второго путешествия приближался, и Кравченко все больше нервничал. Он, конечно, понимал всю ответственность этого предприятия, предвидел трудности, которые могут возникнуть, и постоянно требовал обсуждений плана действий.

Владимир настаивал, чтобы мы с Тали спорили с ним и предлагали новые идеи. Кравченко говорил, что второе путешествие будет гораздо труднее и опаснее – к сожалению, он оказался абсолютно прав, – поэтому мы должны очень серьезно к нему готовиться. Необходимо предусмотреть любые неожиданности. Мы должны заранее все обсудить и расписать план путешествия, не пренебрегая даже мелочами.

Я же шутил, что, когда у нас будет портативный хроноскоп, мы, если что-нибудь забудем, всегда сможем перескочить в наше время и взять то, что нужно.

Оставалось определиться, в каком составе мы отправляемся в прошлое – все трое или я остаюсь.

– У каждого варианта есть свои преимущества и свои недостатки, – рассуждал Кравченко. – Если мы пойдем втроем, то, разумеется, будем чувствовать себя увереннее, но три человека больше бросаются в глаза, чем два. Кроме того, совершенно непонятно, кто мы такие и в каких отношениях состоим друг с другом.

– О шведских семьях тогда еще ничего не было известно, – улыбнулся я.

– Ты зря смеешься, Михаил, – заметил Кравченко, – ты уже, кажется, из опыта первого путешествия понял, насколько это неприятно, когда окружающие обращают на тебя внимание. Ты сразу превращаешься в параноика и можешь натворить глупостей. Помнишь, как ты ждал меня на площади перед главными воротами Лидды? Ты ведь очень тогда нервничал. А как ты ни с того ни с сего набросился на римского солдата в Эммаусе?

От этих воспоминаний мне стало не по себе.

– И что ты предлагаешь? – спросила Тали.

– Мы с Тали обязательно должны представляться как супружеская пара, иначе совершенно непонятно, в каком качестве в такое путешествие отправилась женщина, – твердо сказал Кравченко. – А вот второй мужчина сюда совершенно не вписывается: на роль сына он по возрасту никак не подходит, а для друга семьи – времена не те.

– Можно представить его как спутника, с которым познакомились в дороге, – предложила Тали.

– Нет, – поморщился Кравченко. – Я считаю, что второй спутник непременно должен быть рабом. Такая компания не вызовет подозрений.

При этом Кравченко и Тали оценивающе посмотрели на меня.

– Почему вы так на меня смотрите? – возмутился я. – Вы уже решили, что раб – это я?

– Пойми, Михаил, ты моложе, а ситуация, когда супружеская пара берет в путешествие пожилого раба, будет выглядеть нелепо, – попытался успокоить меня Кравченко. – Зато потом, – и он вдруг хитро улыбнулся, – когда мы вернемся, ты сможешь по капле выдавливать из себя раба.

Не очень остроумная шутка, но я вынужден был с ним согласиться.

– Кстати, Миша, я чуть не забыл, – спохватился Кравченко, – с завтрашнего дня ты прекращаешь бриться.

– В каком смысле? – удивился я.

– В таком, что мы начинаем отращивать бороды. Ты помнишь, как нелепо мы выглядели в Древней Иудее без бород?

– Представляю себе, что скажет моя сестра, когда увидит мою щетину, – вздохнул я, – она и усы-то мои с трудом переносит.

– Ничего, придумай что-нибудь. Скажи, например, что у тебя появилось раздражение на коже лица, и дерматолог порекомендовал тебе временно не бриться, – улыбнулся Владимир, довольный своей находчивостью.

В то время я уже начал ухаживать за Инной, и мы часто встречались. Как она отнесется к тому, что я решил отращивать бороду? Вдруг ей это не понравится? А мне бы этого не хотелось. Не стану же я рассказывать ей сказки про дерматолога. Она же – не Ольга, она все-таки врач.

Но Инна отнеслась к моей бороде довольно спокойно. Она лишь усмехнулась и сказала, что понимает мое желание изменить имидж.

Незадолго до путешествия Кравченко пришла в голову интересная мысль. Он вспомнил, что во время первой экспедиции наш хозяин Йуда говорил о необычайном спросе на золотые серьги, которые ему удалось удачно продать, и подумал, что было бы неплохо вместо корицы захватить с собой в Древнюю Иудею несколько пар серег на продажу.

Кравченко предположил, что качество современных золотых изделий значительно выше, чем оно было в начале нашей эры, поэтому на них можно неплохо заработать и чувствовать себя в Иудее состоятельными людьми.

Он предложил в ближайшие выходные съездить в музей Израиля в Иерусалиме и посмотреть на образцы украшений, которые носили в то время.

В субботу утром мы отправились в музей. Пробежав залы, в которых были выставлены экспонаты более раннего периода, мы, наконец, нашли интересующий нас зал эпохи Второго Храма. На одном из стендов размещалось то, что мы искали.

Взглянув на форму и фасон серег, мы с Кравченко, не сговариваясь, невольно поморщились, до того примитивными и невзрачными они нам показались. В наше время, разумеется, не найдешь такой топорной работы.

– А ты что думал? – сказал Владимир, увидев мое разочарование. – Или ты считал, что ювелирное искусство в течение двух тысяч лет стояло на месте?

– И где же мы теперь найдем такие украшения? – растерялся я.

– Михаил, ты меня удивляешь, – рассмеялся Кравченко, – неужели ты всерьез считал, что мы, увидев образцы серег из Древней Иудеи, тут же направимся в магазин и купим такие же?

– Да я вообще об этом не задумывался, – пробормотал я.

– И зря, – Кравченко назидательно похлопал меня по плечу, – а вот я задумывался и сразу вспомнил, что есть такая профессия, как ювелир, который может сделать на заказ любую вещь.

Он достал из сумки небольшой фотоаппарат и кивнул на стенд:

– Теперь нам надо все это сфотографировать и обратиться к ювелиру, чтобы он изготовил серьги по фотографиям.

– А у тебя есть знакомый ювелир?

– Почему обязательно знакомый? – удивился Кравченко. – Он может быть и незнакомым.

– Ну подумай сам. Ты приходишь к ювелиру и просишь сделать копию серег, выставленных в музее, да еще вдобавок не ставить пробу – ведь тебе не нужна проба, верно? Что, по-твоему, решит ювелир?

– Да, ты прав, – теперь растерялся Кравченко. Мысль, что его могут принять за жулика, просто не приходила ему в голову.

Но помогла Тали. У нее оказался знакомый ювелир, которому она объяснила, что серьги необходимы ей для рабочих экспериментов.

Прошла неделя. Однажды утром мы с Кравченко о чем-то беседовали в лаборатории. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошла Тали, как всегда стремительная и изящная. Лицо ее светилось, глаза сияли, и вся она была такая свежая и довольная, что мы невольно притихли.

Хитро улыбаясь, она прошла перед нами, потом повернулась и прошла снова, изящно покачивая бедрами.

– Ну, как? – наконец спросила она и остановилась.

Я не понял. Нет, разумеется, я понял, что должен что-то сказать, как-то отреагировать... и с недоумением покосился на Кравченко.

– Тали, ты неотразима! – на всякий случай воскликнул он.

– Нет, я серьезно, – Тали притопнула ногой от досады, – как вам серьги?

Кравченко даже подпрыгнул от радости, затем подскочил к Тали и начал внимательно рассматривать наши «музейные экспонаты», которые поблескивали в ушах Тали вместо ее обычных маленьких сережек.

Я подошел ближе, мне тоже стало интересно. Ювелир работал по фотографии и постарался сделать точную копию, но его серьги получились намного красивее и изысканнее. А может быть они выглядели так потому, что надела их Тали.

Кравченко тоже обратил на это внимание:

– Тали, на тебе даже такие примитивные украшения смотрятся как фамильные драгоценности французских королей.

Тали улыбнулась. Приятно услышать такой комплимент от мужчины.

– Это даже хорошо, что серьги вышли такими красивыми. Легче будет их продать, – Кравченко, казалось, искренне обрадовался.

Тали промолчала, но улыбка с ее лица исчезла, а во взгляде промелькнули досада и разочарование. Или мне это показалось?

Наконец, был закончен опытный экземпляр хроноскопа. Теперь прибор надо было проверить, но так, чтобы свести риск к минимуму. И вот тут мне в голову пришла интересная мысль – испробовать прибор в собственной квартире: запрограммировать его так, чтобы вернуться на несколько дней назад к себе же домой, причем в такое время, когда я точно помню, что не был дома.

Идея всем очень понравилась. Я взял прибор домой и в ближайший выходной решил провести эксперимент.

Итак, в субботу, в десять часов утра, я встал посреди гостиной своей квартиры и отрегулировал хроноскоп таким образом, чтобы оказаться на этом же самом месте в среду утром на прошлой неделе. Я точно помнил, что в это время был на работе. Света убирает квартиру по четвергам, значит, дома у меня никого быть не может.

Решив переместиться туда и сразу же вернуться, я нажал на кнопку и... ничего не изменилось, я так и остался стоять посреди гостиной.

Сначала я подумал, что прибор не сработал, но вдруг увидел, что на моем диване, растянувшись во всю длину, спит пес Артабан и громко храпит. Я настолько опешил, что просто потерял дар речи. И тут я услышал, что из моей спальни доносятся голоса. Говорили мужчина и женщина, временами голоса сменялись смехом.

Я пришел в себя, подбежал к дивану и стащил за шиворот Артабана на пол.

– Как ты сюда попал, скотина? – закричал я и сразу же сообразил, что совершил ошибку.

Голоса смолкли, послышались крадущиеся шаги. Я понял, что пора возвращаться, и нажал кнопку хроноскопа. На долю секунды передо мной мелькнуло перепуганное лицо племянника Шурика, и я очутился у себя дома в субботу утром.

«Вот, значит, каким образом используется моя квартира!» – с возмущением подумал я. Моим первым порывом было позвонить Ольге и рассказать, чем занимается ее сын по утрам, когда она посылает его гулять с собакой, но через минуту я понял, что, прежде всего, сам попаду в дурацкое положение, когда начну объяснять, как я оказался дома в рабочее время и почему молчал об этом целую неделю, а сейчас вдруг надумал позвонить и выразить свое возмущение.

Я решил сделать вид, что ничего не произошло.

Итак, испытания хроноскопа прошли успешно, но на всякий случай мы сделали еще один экземпляр прибора.

Приближался срок путешествия, а мы так и не сумели окончательно определить состав нашей группы и взаимоотношения в ней.

Но за месяц до отправления произошло событие, которое решило этот вопрос за нас.

Однажды, гуляя в Иудейских горах со своей новой знакомой Инной, я сильно подвернул ногу. Кое-как дотащились мы до машины и поехали в приемный покой. По дороге в больницу нога сильно распухла и посинела, а боль стала просто нестерпимой. Увидев это, Инна сразу сказала, что у меня перелом.

Так оно и оказалось. Я сломал лодыжку берцовой кости. Мне наложили гипсовую повязку и сказали, что, если все пойдет хорошо, через месяц-полтора гипс снимут.

Конечно, о моем участии в путешествии теперь не могло быть и речи. Я заикнулся было о том, чтобы отложить

экспедицию на полгода, но Кравченко твердо сказал, что мне отправляться не стоит. Я и сам понимал, что даже через полгода последствия перелома могут давать о себе знать. Глупо было рисковать, ведь неизвестно, с чем мы можем столкнуться на этот раз. Ясно было, что придется исключить меня из числа членов экспедиции.

Я чувствовал себя очень неловко – ведь моим друзьям могло показаться, что я намеренно нашел способ увильнуть от опасного путешествия. Я понимал, конечно, что это ерунда, но на душе все равно было скверно. Особенно тяготило то, что я не мог ни с кем поделиться своими переживаниями. Обсуждать это с Кравченко и Тали мне не хотелось, а остальные просто не были посвящены в наши планы…

Потом, после того как все закончилось, и когда я рассказал обо всем Инне, она предположила, что на уровне подсознания я действительно любой ценой хотел избежать участия в этом путешествии, поэтому неосознанно пошел на нанесение себе увечья.

Не знаю, так ли это, Инне виднее, она – психиатр, но я потом много думал о том, как незначительные и даже пустяковые события могут оказывать огромное влияние на судьбы людей и приводить иногда к фатальным последствиям.

Так случайный инцидент может запустить цепочку событий, которые приведут к глобальным изменениям, меняющим ход самого исторического процесса. Или, может быть, я неправ, и никаких случайностей не бывает?

Впрочем, обо все по порядку.

Я настоял на том, что сам провожу Тали и Кравченко в путешествие. Гипс мне уже сняли, но ходил я еще с палкой.

Мы решили, что надо прибыть в Эммаус на девять лет раньше нашего первого путешествия и приблизительно за месяц до праздника Песах. В это время в город начнут стекаться паломники для отдыха перед восхождением в Иерусалим, и если только наш хозяин Йуда ничего не перепутал, и Иисус там действительно был, то Тали и Кравченко его обязательно встретят.

Теперь, когда они имели в своем распоряжении портативный хроноскоп, не было необходимости снова проделывать путь из Лидды в Эммаус. Можно было спокойно доехать до перекрестка Латрун, а оттуда уже начать перемещение в прошлое.

В день отправки Кравченко заехал за мной на машине, и мы вместе поехали за Тали. И Кравченко, и Тали были уже одеты как жители Древней Иудеи.

Платье Тали, сшитое под ее руководством, очень ей шло. Я лишний раз убедился в том, что у нее прекрасный вкус. Даже этой бесформенной одежде она сумела придать изысканность, подчеркивавшую ее изящную, женственную фигуру.

Мы доехали до перекрестка Латрун, поставили машину на стоянке около бензоколонки и направились в сторону шоссе Иерусалим–Тель-Авив. Место здесь было пустынное, и можно было не бояться, что внезапное исчезновение двух человек привлечет чье-то внимание.

Почти у самого шоссе мы остановились. Кравченко сказал, что отправляться нужно отсюда, так как, с одной стороны, нет риска попасть в населенное место, а с другой, до Эммауса должно быть не больше километра-двух.

Кравченко решил не затягивать прощание. Он обменялся со мной рукопожатием, пожелал счастливо оставаться и подошел к Тали, которая устанавливала параметры на хроноскопе.

Я с грустью посмотрел на них. Кравченко с бородой выглядел совсем старым, и они с Тали смотрелись скорее как отец с дочерью, нежели как муж с женой. Еще через несколько минут Тали улыбнулась и помахала мне рукой, включила прибор, и они моментально исчезли.

Я остался один... Мне сразу стало тоскливо. Я медленно побрел обратно к остановке автобуса и поспешил уехать.

Глава 6,

которую нетерпеливый читатель может пропустить

Приступая к описанию второго путешествия, я должен отметить, что строго опирался на факты, изложенные Кравченко. Что касается диалогов и некоторых деталей, я вынужден был добавить кое-что от себя, руководствуясь здравым смыслом.

Однако это ни в коей мере не должно подвергать сомнению правдивость моего рассказа. Для убедительности я привожу объективные данные, которые строго согласуются с описываемыми событиями.

Относительно моих выводов, изложенных в конце повествования, я полагаю, что читатель вправе соглашаться или не соглашаться с ними по своему усмотрению.

Итак, Тали и Кравченко, как они и рассчитывали, оказались за городской чертой. К счастью, их появления никто не заметил, и вскоре они уже шагали по направлению к городским воротам.

Погода была теплая, но не жаркая, идти было совсем недалеко, и через четверть часа они подошли к Эммаусу.

Если вы думаете, что в Древней Иудее попасть в город было так же легко, как в современном Израиле, вы сильно ошибаетесь. В воротах всегда стояла стража, которая тщательно досматривала каждого входящего, чтобы определить, насколько он благонадежен. Иногда человека просто могли не впустить без объяснения причин. Кроме того, с тех, кто ввозил товары на продажу, взималась таможенная пошлина, и немалая.

А проще говоря, если вы хотите попасть в город, то будьте готовы к тому, что вам придется раскошелиться.

Наконец, они вошли в древний Эммаус. Кравченко с интересом осматривался по сторонам. Он чувствовал себя довольно уверенно – еще бы, всего год прошел после первого путешествия. В тот раз он успел хорошо изучить город, побывал даже в самых отдаленных его уголках. У него появилось много знакомых среди местных жителей.

Всегда приятно возвращаться туда, где ты хотя бы хорошо ориентируешься. И пусть Кравченко в городе пока никто не знает – ведь то время, когда он был в Эммаусе, наступит только через девять лет, главное – он уже не чувствует себя здесь чужаком.

А вот Тали, обычно такая уверенная в себе, вдруг оробела. Она молча, как послушная жена, шла за Кравченко, даже глаза лишний раз боялась поднять.

Наверное, у нее был самый настоящий шок – одно дело читать фантастику, лежа при этом на любимом диване, и смело представлять себя на месте героев книги, но совсем другое – самому очутиться в фантастической реальности.

Кравченко сразу повел Тали к дому Йуды. Войдя в знакомую лавку, он увидел помолодевшего хозяина, который суетился около прилавка. Рядом с хозяином стоял мальчик лет двенадцати и помогал ему сортировать товар. Тут было много всякой всячины, скорее это напоминало лавку старьевщика, чем обычный магазин. Хозяин приветливо улыбнулся вошедшим гостям.

– Здравствуй, Йуда, – поздоровался Кравченко, – как ты поживаешь?

– Приветствую тебя, мой господин, – вежливо поклонился Йуда. – А мы разве знакомы?

– Я много о тебе слышал, – улыбнулся Кравченко. – Знаю, например, что у тебя ожидается прибавление семейства.

– Уже есть, мой господин, – засмеялся Йуда, – неделю назад у меня родилась дочь. Чем могу помочь такому важному путешественнику?

– От всей души поздравляем тебя! Счастья и здоровья тебе и всей твоей семье! – Кравченко был искренне рад за Йуду. – Видишь ли, мы с женой паломники, идем издалека, – начал он излагать свою легенду, – из Трапезунда. Знаешь, где это?

Йуда покачал головой.

– Ну, неважно. Это очень богатый город, – продолжал Кравченко, – особенно он славится золотыми украшениями.

Йуда слушал с большим интересом.

– Там у нас, в Трапезунде, эти вещи очень дешевые и красивые, – Владимир был явно в ударе. – Говорят, что здесь они пользуются спросом, и я решил начать с вами торговлю, но сначала привез несколько образцов для пробы.

Кравченко сунул руку под мышку и вытащил из специального кармана мешочек, в котором лежали серьги. У хозяина загорелись глаза. Он взял пару серег, повертел их в руках и велел мальчику, который оказался его сыном, позвать мать. Йуда разложил на прилавке серьги и начал их рассматривать, издавая одобрительные возгласы.

Вскоре откуда-то изнутри в лавку вошла жена Йуды, миловидная женщина лет тридцати. Йуда широко улыбнулся и стал показывать ей серьги. Женщина восторженно вскрикнула и что-то прошептала мужу.

– Я бы хотел купить у господина пару серег, – обратился Йуда к Кравченко. – Сейчас жена выберет те, которые ей больше нравятся.

– Ты можешь купить и больше, – предложил Владимир.

– Мой господин, видно, думает, что я настолько богат, чтобы покупать такие дорогие вещи в больших количествах, – засмеялся Йуда.

– Но ты хоть можешь помочь мне с продажей? – попросил Кравченко. – Кроме того, я хочу договориться о будущих поставках. Если ты найдешь мне надежного покупателя, я готов заплатить тебе за это.

– Я постараюсь, мой господин. Сам я не занимаюсь такими делами, но у меня есть родственник, которого это может заинтересовать, – радостно закивал Йуда.

В это время жена Йуды неожиданно подошла к Тали и, указав на нее, что-то спросила у мужа. Тали в испуге попятилась, а Кравченко, присмотревшись к ней, укоризненно покачал головой.

– Мы совершенно не обратили внимания на то, что у тебя в ушах остались современные серьги, – обратился Кравченко к Тали по-английски. – Неудивительно, что эта женщина сразу их заметила, ведь таких серег в их времени не делают, и они выглядят здесь очень изысканно. Жена Йуды спрашивает, нет ли у нас таких же на продажу.

– Ты хочешь сказать, что у нас мои серьги выглядят дешево? – обиделась Тали.

– Нет, я этого сказать не хотел, – стал оправдываться Кравченко, – я просто считаю, что их нужно было снять, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Эти серьги не снимаются. У меня вообще большие проблемы с ушами. Как только я начинаю снимать и вновь надевать серьги, мочки ушей тут же воспаляются, поэтому я уже несколько лет их не снимаю. Кроме того, они такие маленькие и почти незаметные...

– Тем не менее, эта женщина сразу обратила на них внимание.

Кравченко объяснил Йуде, что таких серег у него сейчас нет, но в следующий раз он обязательно их привезет. Хозяин лавки купил понравившиеся жене серьги и щедро заплатил за них, пообещав помочь с продажей остальных.

Слово свое он сдержал, и вскоре Кравченко смог удачно сбыть весь товар. Вырученных денег с лихвой хватило на то, чтобы безбедно существовать.

Первым делом Кравченко снял дом на месяц. Дом был одноэтажный. Он представлял собой прямоугольник, по периметру которого располагались комнаты. Все комнаты, а их было пять, выходили во внутренний двор, в этот же двор вели ворота в стене со стороны улицы. Кроме жилых комнат была кухня, которая тоже выходила во двор. Ворота были высокими, и снаружи нельзя было видеть, что происходит внутри. Очутившись в таком дворе, человек оказывался изолированным от внешнего мира и погружался в пасторальную атмосферу.

Во дворе, вдоль стены, шла лестница, которая вела на плоскую крышу, по вечерам служившую местом отдыха и бесед для всей семьи. По такой крыше, окруженной парапетом, можно было спокойно гулять.

Дом, конечно, был слишком велик для двух человек, но Кравченко настоял на том, чтобы сняли именно его, так как рассчитывал приглашать к себе людей. После внесения арендной платы они сразу же въехали в дом.

Утром следующего дня Кравченко отправился в главную синагогу Эммауса, чтобы получить информацию об Иисусе. Оказалось, что в городе многие слышали о молодом еврее из Галилеи, который ходил по городам и деревням, проповедовал среди населения и уже приобрел довольно большую популярность.

В то время в Иудее постоянно появлялись новые проповедники, многие из которых претендовали на роль мессии и спасителя еврейского народа, так что появление нового пророка никого не удивило.

Вообще, в те годы атмосфера в стране была очень напряженной, все ожидали грядущих серьезных событий. Вот уже тридцать лет страна находилась под римской оккупацией. Оккупационные власти чинили произвол, взимали с населения непомерные налоги, а любое сопротивление подавлялось жесточайшим образом.

Общество в Иудее раскололось на разные группы и фракции.

Самой популярной группой в то время были фарисеи, которые пользовались большой поддержкой народа. Они призывали строго соблюдать все предписания мудрецов и ждать Божьего избавления. Фарисеи верили в Избавителя-Мессию и считали, что только праведным образом жизни можно приблизить Царствие Небесное.

Другой важной группой были саддукеи, которые представляли собой еврейскую аристократию и принадлежали к сословию жрецов. Саддукеи отрицали Царствие Небесное, требовали неукоснительного выполнения законов, предписанных Торой, и фактически сотрудничали с оккупационной властью. Вполне естественно, что саддукеи не пользовались популярностью в народе, более того, были презираемы не меньше, чем римляне. У саддукеев были власть и богатство.

Третьей важной группой были ессеи, которые представляли собой что-то наподобие монашеского ордена аскетов. Эти люди отреклись от мира, переселились в пустыню, вели замкнутый и аскетичный образ жизни, ходили в рубище, довольствовались малым, отказывались от личного имущества – словом, представляли собой типичную коммуну. Ессеи презирали всех, так как считали, что мир погряз в грехе и разврате и скоро должен быть уничтожен. Спасутся же только они, праведные и чистые ессеи.

И наконец, последней важной группой были зелоты, о которых уже упоминалось. Эти представляли собой бунтовщиков и террористов. Они не желали ждать пришествия спасителя-мессии, который принесет избавление и Царство Небесное. Они хотели бороться за свободу с оружием в руках и добиться избавления или погибнуть героями.

Вполне естественно, что у простого человека от такого обилия мнений голова шла кругом, и он не знал, чему и кому верить.

А без веры жить нельзя.

Вот почему тогда были так популярны разные проповедники, обещавшие народу избавление и всеобщее счастье. Именно поэтому многие сильные и целеустремленные личности легко завоевывали доверие народа и превращались в очередных мессий.

Просто народу очень хотелось в это беспокойное время хоть кому-то верить.

Незадолго до появления наших путешественников в Иудее закатилась звезда одного из самых популярных проповедников – Йоханана, или Иоанна, который, по-видимому, уйдя из секты ессеев, поселился в пустыне и призывал народ покаяться и перестать грешить. В знак исполнения этого обета Йоханан погружал людей в воду реки Иордан.

Слава Йоханана гремела по всей Иудее, к нему стекалось множество народа, чтобы принять от него крещение, как потом стал называться этот обряд. Но вскоре он погиб, очевидно, был казнен по распоряжению тогдашнего местного правителя Ирода Антиппы.

В который раз людей постигло разочарование, снова они обманулись в своих надеждах на мессию-избавителя. Ведь по еврейской традиции, вернее, согласно предсказаниям пророков, настоящий Мессия должен принести еврейскому народу спасение и избавление, а на Земле должно восторжествовать Божье Царство Справедливости.

Кравченко выяснил, что нового проповедника зовут Ешуа – так произносилось имя Иисус на иврите – и что вскоре он должен был появиться в городе.

Вернувшись домой, Кравченко рассказал Тали о том, что ему удалось разузнать.

– И что же мы будем делать? – забеспокоилась Тали.

– Только ждать, и ничего больше. Мало того, я считаю, что тебе стоит как можно реже появляться в городе.

– Что же получается, я прибыла сюда для того, чтобы сидеть дома? – расстроилась молодая женщина.

Кравченко понимал, что он перестраховывается, предлагая ей не выходить на улицу, однако повышенное чувство ответственности и желание оградить Тали от возможных неприятностей превращали его в этакого домашнего тирана.

– Тали, давай не будем торопить события, – попытался успокоить ее Кравченко, – будем считать, что ты пока находишься в резерве. У меня такое предчувствие, что скоро нам предстоит пережить много приключений. Думаю, тебе стоит потратить время вынужденного ожидания на создание уюта в доме. У меня появилась идея. Я хочу попробовать пригласить Иисуса к нам. Мы выдадим себя за благочестивую и набожную пару паломников, которые много слышали о проповедях Иисуса и просят его удостоить их чести погостить у них перед восхождением в Иерусалим.

– А если он не согласится?

– Нужно его уговорить, ведь он – проповедник, поэтому принято, что люди приглашают его к себе. Твоя же задача – создать такую атмосферу в доме, чтобы ему захотелось здесь остаться.

Тали с рвением принялась украшать дом. Мало – просто накупить красивых вещей, от этого жилище не всегда становится уютным. Надо вложить душу и любовь, тогда в доме появится своя аура, особая и неповторимая атмосфера.

Вскоре она уже вполне освоилась в новом времени и необычных условиях. Очень помогли хлопоты по дому: быт – он везде быт, просто здесь все было труднее и непривычнее. Убираться, стирать и готовить без электричества тяжело, но возможно. Здесь все так живут, вот и Тали приспособилась – конечно, не без помощи Кравченко, – но все же ей хотелось самой увидеть город и познакомиться с его жителями.

Понимая это, Владимир, наконец, стал приглашать Тали на прогулки. Несколько раз они чинно, как добропорядочная семейная пара, выходили в город. Тали даже купалась в горячих источниках. Ее совсем не устраивала роль почтенной матроны, но лидером все-таки был Кравченко.

Медленно тянулись дни этого вынужденного безделья. В один из вечеров Тали, которая и раньше проявляла интерес к Краченко, неожиданно спросила:

– Скажи, Владимир, а ты был когда-нибудь женат?

– А что? – переспросил Кравченко.

– Ну, мне интересно, была ли у тебя жена или любимая женщина, – полный смущения голос Тали все равно звучал кокетливо.

– Знаешь, Тали, я не хочу об этом говорить, уж извини.

– Не понимаю, почему ты напускаешь на себя такую таинственность. Твое поведение наводит меня на определенные размышления...

Кравченко громко рассмеялся.

– Нет, это не то, о чем ты подумала, хотя это не имеет значения.

– А для тебя вообще не имеют значения интересы и чувства другого человека! – с неожиданной злостью воскликнула Тали. Лицо ее раскраснелось, а в глазах Владимир прочитал грустный упрек.

Кравченко растерялся. На самом деле Тали была ему очень симпатична, но не более. А усложнять и без того непростую ситуацию ему не хотелось.

– Тали, не обижайся. Вспомни лучше наш разговор в лаборатории о деловых качествах женщины. Именно эти качества тебе скоро понадобятся.

– Ты разговариваешь со мной таким тоном, словно я твоя дочь, – снова вспыхнула Тали.

– Наша разница в возрасте позволяет мне это делать, – парировал Кравченко.

Тали резко встала и вышла из комнаты.

На следующий день она вела себя как ни в чем не бывало. Кравченко тоже сделал вид, что ничего не произошло, про себя отметив, что его напарница прекрасно умеет владеть собой.

Глава 7,

в которой Кравченко начинает действовать

Время шло, ничего не происходило, и Кравченко начал испытывать беспокойство. А вдруг они ждут напрасно, ведь никто не знает, придет Иисус в Эммаус или нет. Может быть, нужно уходить отсюда, идти в Иерусалим и искать его там? Вдруг они попали не в тот год, и он вообще не придет ни сюда, ни в Иерусалим?

Такие мысли все чаще одолевали Владимира. Однако он старался не высказывать их вслух, чтобы не расстраивать Тали, потому что она и без того загрустила.

Прошла неделя, затем другая и третья...

Однажды утром в синагоге Кравченко услышал новость. Говорили, что днем в город должен прийти молодой проповедник Ешуа. Все ждали, что он выступит в синагоге. Кравченко вернулся домой, рассказал об этом Тали и снова поспешил обратно.

Синагога, или «малое святилище», располагалась в большом здании, сооруженном из камня. Перед ней была просторная площадь. По-видимому, тогда роль синагоги была гораздо важнее, чем в наше время. Кроме ежедневных молитв и субботних чтений Торы, здесь проводились городские собрания, назначались встречи, выступали проповедники, и вообще это был культурный центр городской жизни.

Внутри синагоги находился большой зал, в центре которого на маленькой скамейке сидел учитель, читающий Тору и произносящий поучения. Вокруг сидели прихожане. Некоторые располагались на каменных скамейках вдоль стены, а некоторые прямо на полу. Атмосфера была довольно свободной, все разговаривали, шутили и вели себя непринужденно.

Самым интересным было то, что, в отличие от современных синагог, женщины находились в одном зале с мужчинами, и это ни у кого не вызывало недовольства или возмущения.

К полудню на площадь перед синагогой стал стекаться народ. Оказалось, что не один Кравченко ждет Иисуса, если это вообще был он. Наконец, ближе к вечеру на площади показался человек, на которого окружающие стали показывать пальцами, а нараставшее с утра оживление переросло в громкий гул. Кравченко понял, что это и есть ожидаемый проповедник.

Это был еще молодой человек, лет тридцати, приятной наружности. Он выглядел немного уставшим, его одежда и обувь были сильно запылены. Сразу становилось понятно, что он шел много часов подряд. Одет человек был скромно, волосы и борода коротко подстрижены.

Пришедший держался уверенно и, подойдя к группе людей на площади перед синагогой, поклонился и громко поздоровался. Многие приветствовали его. Кравченко обратил внимание, что вокруг проповедника собралась, главным образом, молодежь. Люди постарше держались поодаль.

Кравченко вместе с толпой вошел в синагогу. Вскоре началась вечерняя молитва. После молитвы все повернули головы к проповеднику. Он поднялся на возвышение и начал говорить.

Услышав его голос, Кравченко вздрогнул. Это был особенный голос. Он, казалось, проникал внутрь, в середину груди, и перекатывался по телу раскатами эха. Такой голос действовал магнетически уже одним своим тембром, вне зависимости от того, что говорил его обладатель. Проповедник жестикулировал, демонстрируя крупные красивые руки с длинными тонкими пальцами.

Он говорил о вере и соблюдении закона отцов, о нравственном очищении и покаянии, призывая молиться сердцем, а не умом. Говорил очень хорошо и красиво, люди слушали внимательно и, в основном, доброжелательно.

Когда он закончил, собравшиеся начали задавать вопросы. Как это часто бывает, первыми стали спрашивать самые наглые и самоуверенные.

– Скажи, молодой человек, а к какой школе ты принадлежишь, и кто дал тебе право проповедовать в синагогах?

– Школа у нас у всех с вами одна, евреи, это школа закона наших отцов. Когда Всевышний даровал нашему народу Тору и заповедовал соблюдать Закон, Он не разделял людей на школы, а обращался ко всем без исключения. А право... могу лишь сказать, что мои сердце и разум дали мне это право, – ответил проповедник.

– А ты, гордец, – закричал кто-то, – не возносись над народом, не сравнивай себя с пророками!

– Гордец – это тот, кто видит страдания народа и молчит. Тот же, кто говорит об этом и чье сердце болит о народе, сам страдалец.

– Скажи, Ешуа, когда наш народ станет свободным, когда мы освободимся от власти Рима?

– Наш народ должен прежде всего освободиться нравственно. Душа каждого из нас свободна, мы сами закабаляем ее, позволяя страстям овладевать нами. Зависть, корысть, низменные чувства – вот что делает нас несвободными и заставляет страдать. Мы, владеющие Законом Всевышнего, уподобляемся в своих страстях неразумным язычникам. До тех пор пока мы нравственно не очистимся, пока не начнем соблюдать Закон не разумом, а по велению сердца, души нашего народа останутся несвободными. А раз наши души несвободны, то и тела наши – в кабале, – с воодушевлением говорил Ешуа.

Кравченко слушал с удовольствием. Ему очень нравилась страстная убежденность Ешуа, находчивость, с которой он легко отвечал на неприятные и провокационные вопросы. Такой человек мог легко зажечь сердца и внушить веру в свое нравственное совершенство.

Впрочем, цели Кравченко были совсем другими, и он понял, что настало время действовать. После проповеди ему с трудом удалось протиснуться сквозь толпу и добраться до проповедника.

– Прости меня, Ешуа, я бы хотел поговорить с тобой наедине, – обратился к нему Кравченко, – мне нужно сообщить тебе что-то важное.

– Ты – чужеземец? – Ешуа заинтересованно посмотрел на Владимира.

– Это не совсем так, но если мы поговорим, я тебе все объясню.

Разговаривая, они продолжали двигаться вместе с толпой по направлению к выходу. Люди стали медленно расходиться. Кравченко отвел Ешуа за угол, и они сели на низкий каменный забор, огораживающий синагогу. Рядом остановилась небольшая группа молодых людей.

– Итак, о чем ты хотел поговорить, чужеземец? – спросил Ешуа.

– Я уже говорил тебе, что я не совсем чужеземец, хотя прибыл издалека, – начал Кравченко. – Я очень много хочу сказать тебе, вернее, рассказать. Я, собственно говоря, и прибыл сюда с единственной целью – поговорить с тобой и кое-что тебе объяснить.

– Загадками говоришь, пришелец, – мрачно сказал Ешуа, – не пойму я тебя. Прибыл издалека, но не чужеземец, и откуда ты меня вообще знаешь, и даже приехал сюда, чтобы со мной поговорить?

– Я знаю о тебе не только больше, чем ты думаешь, но даже больше, чем ты сам о себе знаешь. Ты – Ешуа, родился в Бейт-Лехеме, но вырос в Нацерете. Твой отец – Иосиф. Очевидно, он уже умер. Когда-то он работал плотником и строителем. Он учил тебя ремеслу, и ты тоже им владеешь. Твоя мать жива, ее зовут Мирьям. Она, скорее всего, живет сейчас в деревне Кана, куда переехала после смерти твоего отца. Недавно ты гостил у нее, а в это время один из соседей праздновал свадьбу. Сам ты живешь в деревне Нахум, в доме своего друга Шимона. Несколько лет назад ты встречался с проповедником, которого звали Йоханан, он совершал омовение в реке Иордан всех к нему приходящих. Совершил омовение и ты. Вы произвели друг на друга сильное впечатление. Вскоре Йоханан был казнен по приказу правителя Ирода Антиппы. Ну как, хватит для начала?

По мере того как Кравченко говорил, глаза Ешуа все больше и больше расширялись.

– Кто ты, пришелец, и откуда ты так много обо мне знаешь? – растерянно спросил он.

– Я знаю не только то, что с тобой было, но и то, что с тобой будет, – продолжал Кравченко.

– Ты явно – не от мира сего, – в голосе Ешуа послышалось сомнение.

– Если ты имеешь в виду то, что я связан с бесами, то ты ошибаешься, но я действительно пришел из другого мира, – признался Кравченко.

– Что ты хочешь от меня? – снова спросил проповедник.

– Я уже сказал, что мне нужно поговорить с тобой и многое объяснить, а потом я тебя должен о чем-то попросить, и от твоего решения будет зависеть судьба еврейского народа. Только разговор наш может быть долгим, поэтому я хочу пригласить тебя к себе. Мы с женой сняли тут дом неподалеку и просим тебя быть нашим гостем.

Чувствовалось, что в душе Ешуа происходит борьба. С одной стороны, незнакомец казался ему странным и даже опасным, а, с другой – чисто человеческое любопытство склоняло его к тому, чтобы принять приглашение. Кравченко сказал, что Ешуа нечего опасаться, так как они с женой люди мирные.

Они сообщили стоящим неподалеку людям, которые, по-видимому, были знакомы с Ешуа, где его можно найти в случае необходимости, и направились к дому Кравченко.

Прийдя домой, Кравченко увидел, что Тали постаралась на славу. Мало того, что внутри все сияло чистотой и аппетитно пахло стряпней, она и сама выглядела прекрасно. Аккуратно наложенная косметика, красивая прическа и тонкий аромат французских духов, которые, несмотря на запрет Владимира, она все-таки захватила с собой, делали ее явно незаурядной женщиной даже на фоне местных красавиц.

Кравченко представил гостю жену и проводил его в комнату для омовений. Здесь была небольшая ванна в виде углубления в полу, к которой вели две ступени. Кравченко и Ешуа, совершив омовение ног и рук, направились в большую комнату, где стоял низкий стол, на котором были расставлены блюда с приготовленной пищей.

Мужчины уселись прямо на полу, вернее, на расстеленном ковре. Тали молча прислуживала за столом. Быстро насытившись, Ешуа откинулся на подушки.

– Итак, чужеземец, о чем ты хотел поговорить со мной? – наконец спросил он. – Кстати, я даже не знаю твоего имени.

– Мое имя неблагозвучно для тебя и ни о чем тебе не скажет. Я предпочитаю его не произносить, – ответил Кравченко. – Назови имя, которое тебе нравится, и называй меня им.

– Мне нравится имя Йуда. Так зовут моего младшего брата, которого я очень люблю.

– Прекрасное имя, причем очень популярное в этих местах, – улыбнулся Кравченко. – Жену мою, как я уже сказал тебе, зовут Мирьям.

– Почему именно Мирьям? – неожиданно произнесла Тали на иврите.

Ешуа вздрогнул и удивленно посмотрел на Кравченко.

– Тали, я же просил не говорить при людях на иврите, – сказал тот по-английски.

– Твоя жена говорит на священном языке Писания... Откуда она его знает?

– Видишь ли, Ешуа, мы действительно с женой разговариваем на этом языке, и не одни мы. В том месте, откуда мы прибыли, на этом языке разговаривают все, впрочем, давай по порядку. Кстати, если ты хочешь, я могу говорить и на языке Писания.

Оказалось, что Ешуа хорошо говорит на иврите. Правда, его иврит был очень архаичным для Кравченко, но Тали, казалось, прекрасно его понимала и даже объясняла Владимиру сложные слова и речевые обороты.

Она не ушла в другую комнату, а осталась сидеть за столом. Этот молодой проповедник произвел на нее приятное впечатление, поэтому Тали смотрела на него с состраданием: то, что ему предстояло услышать, – ужасно.

– Итак, – продолжал Кравченко, – представь себе, Ешуа, что ты получил возможность оказаться во времени, когда жили наши патриархи – Авраам, Ицхак и Яаков.

– Но этого не может быть, те времена давно ушли, а прах наших праотцев, да благословенна их память, давно покоится в пещере, – уверенно ответил Ешуа.

– Все это так, но представь себе, что у тебя есть приспособление, которое позволяет тебе вернуться в прошлое, в то время, когда наши праотцы еще не умерли, а были живы. Мало того, ты мог бы поговорить с ними, предостеречь их от чего-то, о чем они еще не знают, а ты уже знаешь.

– Жизнь наших праотцев и их деяния записаны в Священном Писании и представляют собой исполнение воли Всевышнего. Как я могу изменить Его волю? – возразил Ешуа.

– Допустим, у тебя есть возможность попасть в их время, – настаивал Кравченко.

– Нет и не может быть такой возможности, – категорически сказал Ешуа.

– И тем не менее, это так, – спокойно заявил Кравченко. – Представь себе будущее твоего мира. Предположим, с настоящего времени прошло столько же лет, сколько со времени жизни Авраама до твоих дней, даже немного больше. Как ты думаешь, Ешуа, каким будет мир в том далеком будущем?

– Я думаю, что мира вообще не будет, – просто ответил гость.

– Будет, Ешуа, обязательно будет, – заверил его Кравченко, – будут меняться государства, исчезнут одни, появятся другие, люди откроют и заселят новые земли, станут разговаривать на новых языках, но мир будет продолжать существовать, а люди останутся людьми с теми же страстями, пороками и добродетелями, что и сегодня.

Ешуа молчал. Казалось, он обдумывал сказанное. Кравченко продолжал говорить. Как всегда, он делал это очень красиво и убедительно.

Он рассказал о разрушении Храма, об изгнании евреев и расселении их по миру, о гибели такой незыблемой сегодня Римской империи, о создании новых европейских государств, об открытии Америки, о существовании двух могучих держав, России и США, и об их противостоянии – словом, Кравченко поведал Ешуа вкратце всю дальнейшую мировую историю.

Гость слушал внимательно, иногда по ходу рассказа задавая вопросы. Складывалось впечатление, что он начинал верить в то, о чем говорил Кравченко.

Теперь предстояло подойти к самой сложной теме, необходимо было рассказать гостю о христианстве и о его роли в истории человечества.

– Ешуа, я бы хотел объяснить тебе, для чего мы сюда прибыли. Мы – люди из будущего, отстоящего от твоего времени на две тысячи лет. Мы явились сюда специально для того, чтобы поговорить с тобой и предостеречь тебя от ошибок.

– Вы хотите сказать, что через две тысячи лет мое имя будет известно людям? – удивился Ешуа.

– Твое имя будет известно не только через две тысячи лет, но и через десять тысяч, если человечество просуществует столько времени. Твое имя будет известно до тех пор, пока существует мир, – убежденно произнес Кравченко.

Ешуа, казалось, снова стал сомневаться. И тогда Кравченко начал рассказывать Ешуа о его казни по приказу римского наместника Понтия Пилата, о том, как сторонники Ешуа будут считать его воскресшим и объявят богом.

Потом Кравченко рассказал о зарождении христианства как религии, о попытках христианства сначала выжить, а затем занять господствующее положение в Римской империи, о том, как люди, стоящие у истоков новой религии, возложили вину на всех евреев за казнь бога, и как целый народ превратился в народ-богоубийцу, достойный лишь презрения среди других народов мира.

Кравченко поведал Ешуа о формировании антисемитизма и о роли христианства в возникновении и росте этого явления. Он описал массовые убийства евреев в Европе во имя Христа, объявленного богом и якобы подло убитого евреями, коснулся Крестовых походов, изгнания евреев из всех европейских стран, «подвигов» Священной Инквизиции, антиеврейских законов, желтых шестиконечных звезд, нашитых на одежду, и дурацких остроконечных колпаков, которые носили евреи по приказу Церкви Христовой, унижений и страданий евреев…

Затем Кравченко перешел к Холокосту. Он мог говорить на эту тему очень долго, она была совершенно неисчерпаема и зловеща. С одной стороны, она манила, с другой – отталкивала. Было в ней что-то уникальное, так же как уникален был и сам Холокост. Эта тема никого не могла оставить равнодушным.

Однако, пытаясь объяснить Ешуа всю глубину и трагизм Холокоста, Кравченко вдруг понял, что ему не хватает слов и терминов. Он словно остался без языка.

Как можно объяснить человеку античности такие вещи, как принятие государственной программы окончательного решения еврейского вопроса, лагеря смерти, газовые камеры, машины-душегубки и многое другое, связанное с Холокостом и понятное людям нашего времени?

Но Кравченко не был бы самим собой, если бы отступил перед трудностями, связанными с необходимостью убедить человека в чем-либо. Кроме того, в лице Ешуа он нашел благодарного слушателя.

Гость уже давно перестал перебивать, а лишь внимательно и напряженно слушал. Даже его, человека античности, когда жестокость была привычна и не вызывала особого удивления, потряс рассказ о Холокосте. В глазах его были растерянность, недоумение и боль.

И, наконец, Кравченко поставил перед гостем проигрыватель ди-ви-ди и включил его. Оказывается, перед отъездом Владимир самостоятельно скомпоновал диск, в который вошли отрывки из разных фильмов, повествующие о трагических эпизодах еврейской истории. Большая часть материалов была посвящена распятию Иисуса, причем постоянно подчеркивалось, что виноваты в этом евреи. Были тут и кадры из фильмов о Крестовых походах и, конечно, фрагменты фильмов, рассказывающих о Холокосте.