Лис на псарне

10

Вика приняла это, как должное. Очередной поворот сюжета игры.

Я — нет. Знал: в сценарии подобное не значилось. Ведь я же его и писал, сценарий.

Поэтому тут же потушил свой фонарь, взял Вику за руку (другой она по-прежнему держала Мальвину) — и двинулся по коридору, стараясь ступать как можно тише. Пространственная память у меня хорошая, и я безошибочно завел нас с Викой в одну из камер, тех, что мы осматривали прежде.

— Стой и слушай, — сказал я шепотом. — Похоже, он и в самом деле был не один. Сейчас начнется охота за нами.

— А мы — за ним?

— Как получится. Мы ждем. И молчим.

И мы замолчали. Я старался провести время с толком — и слух обострить, и зрение. Есть специальные упражнения. Пять процентов людей способны видеть тепловые лучи. Змеиное наследство, научный факт. Правда, на фоне повсеместной электрификации способность эта пребывает в зачаточном состоянии. Но её можно развить — как развивают способность хождения по канату, жонглирования восемью предметами и полеты на трапеции под куполом цирка. Вот мне и развили. Хотя любой прибор ночного зрения даст мне сто очков вперед. Собственно, я вижу только пятна. Никаких многоцветных силуэтов, даже на человеческую фигуру тянет с трудом. Но лучше так, чем никак. То ж и со слухом. Стрелку его, слух, беречь нужно. Наушники-антифоны, вставки-беруши. И упражнения. До совиного слуха мне далеко, мышь под снегом за сто шагов не услышу. А человеческое дыхание за десять — услышу. Вот только от грохота выстрела отойдут уши — и услышу. Что с того, что выстрел был ненастоящий? Зато громкий. Много громче, чем я ожидал. Можно сказать, оглушительный. И, получалось, шептались мы с Викой тоже громче, чем думали — после выстрела-то.

Умелые люди в момент стороннего выстрела могут причинить немало неприятностей. Под шумок. Особенно, если выстрел ожидаемый, учебно-тренировочный, и ничего, кроме учёбы и тренировки от него не ждут. Привычка привычкой, а и вспышка слепит, и грохот глушит.

Не просмотрел ли я что-нибудь важного? Не прослушал ли?

Вряд ли. Да и смысл вспоминать? Что началось, то началось.

Беспокоило меня поведение охранника. Вернее, отсутствие поведения. Непредусмотренное отключение освещения должно же было вызвать хоть какую-то реакцию. Например «У вас все в порядке»? Или он считал, что темнота — часть сценария, и потому помалкивал? Да не мог он так считать: сценарии заранее согласовывались с Шуйскому, а тот доводил необходимое до охранников. Чтобы те не приняли врагов тренировочных во врагов настоящих и не разнесли бы их вдребезги: тренажёры денег стоят.

По программе мы должны были доставить куклу-заложницу к лифту, вот и сказка вся. Никакого повсеместного отключения освещения в планах не значилось и, следовательно, охранник должен был принять меры: позвать нас.

А если не зовёт, то…

— Эгей, как вы там? У нас авария маленькая — раздался голос. Громкий голос, уверенный. Вот только это не охранник. С охранником я говорил, пусть и немного, и голоса спутать не мог.

Я положил Вике палец на губы — молчи, мол.

Она молчала.

— Мы сейчас к вам идём. Увидите свет, и ко мне — продолжил некто.

Мы, Николай Второй, понимаешь. Еще одно подтверждение: охранник-то один был.

Вот именно, что был. А что с ним стало? И что станет с нами?

Последнее — как раз мое дело.

Выглядывать в коридор я не стал. Дверь и без того открытая, что нужно — увижу. Фонарь поберегу. Пусть охрана фонари включает, ей ведь бояться нечего.

Но не торопятся. Тёпленькими хотят взять, в буквальном смысле, используя прибор ночного видения. Может, не желают, чтобы их видели в лицо. Или меня опасаются, мало ли что.

А у меня глаза да уши. И пистолет. Неспециалисты зря недооценивают пневматическое оружие, да и некоторые специалисты тоже. Ну да, скорость полета пули дозвуковая. Так это ж как раз то, что нужно. Пуля летит тихо, звук выстрела негромкий. Да, бронежилет не пробьёт, и за километр не улетит но кто ж из пневматического пистолета стреляет в бронежилет за километр?

В общем, не зря я взял с собой не спортивный пистолет, а специальный. С виду и не различишь, с виду для приверженцев огнестрела всё — игрушки, но разница все-таки есть.

— Эй, что там у вас случилось? Давайте-ка прекращать пятки-молчанки, команда дана — Викторию Алексеевну срочно к отцу, — и, после коротенькой паузы: — Немедленно.

Вот это уже перебор. И полное отключение света, и мы, Николай Второй, и, наконец, «немедленно».

Не тот человек Алексей Романов, чтобы добавлять «немедленно». Потому что оно, «немедленно», и без того подразумевалось в конце каждой его просьбы, тем более — приказа.

Мы продолжали молчать.

Тихий, на пределе моего слуха, диалог. Значит-таки их двое.

Потом диалог смолк, но послышались шаги. Ну, нельзя в такой обуви идти тихо, да еще по бетонным коридорам.

Шли быстро: время поджимало. Должно было поджимать, если Замок по-прежнему под контролем Романова. План А — расстрел над озером — провалился, в дело вступает план Б: взятие в заложницы дочери Романова. А, может, и её убийство. Меня-то убьют во всяком случае. Буду считать так. Имею право. В меня над озером тоже стреляли и пригнуться не просили.

Шаги ближе и ближе. И по-прежнему темно. Раз не включают фонари, подозревай худшее.

Судя по всему, действовали они просто: заглядывали в камеры. Как и мы до них. Что ж, исход известен: злодей убит, заложница спасена. Постараемся изменить ход истории.

А как его изменишь? Да просто: ведь придуманный злодей стрелял холостыми, а у меня всё по-настоящему. Вот и разница.

Разница была и в другом: одно дело — картонный злодей и кукла, иное — мы с Викой. Но во всем ищите радости, печали сами отыщутся.

Шаги громче и громче. Вот охранники — охранники ли? — заглянули в соседнюю камеру. Молча, не переговариваясь. Верно, тактическими знаками обмениваются — два пальца вверх, один в сторону и тому подобное.

Мы бы тоже обменялись, да только не учили их пока, тактические знаки. А хоть бы и учили: в темноте, без прибора ночного видения толку в знаках мало.

Теперь очередь была за нами.

Я смотрел не на вход, а чуть в сторону. И, как только в проеме показался силуэт, выстрелил. Всерьез. В очень уязвимое место — в шею. Полной уверенности, что попал, не было — я же видел нечеткое пятно, а не фигуру, потому выстрелил дважды.

Нет, попал: рука вскинулась к горлу, инстинктивно пытаясь унять кровь, но поди, уйми, если задета яремная артерия. Или хотя бы вена. Да любой сосуд на шее — не сахар, спросите хирургов. А тут ещё и трахея пробита, не зря я стрелял дважды.

В общем, покуда он цеплялся за жизнь, я выскочил в коридор, поскольку ждать хорошего не приходилось: начнут стрелять на упреждение, не жалея патронов, пойдут рикошеты… Нет, ждать никак нельзя.

Выскочил я не абы как, вот он я, стреляйте на поражение. Нет, прыгнул с низкого старта, поближе к пораженному. Если что, за ним и укрыться можно.

Так и вышло: я прыгнул, выстрелил, приземлился, выстрелил, укрылся, выстрелил. Все, пора перезаряжать пистолет. К счастью, второй пошел вслед за первым. Умирать. Никакой романтики — хрипы, судороги, потому кино нас щадит и показывает крайне сокращенный вариант.

Перезаряжал я наощупь, недаром столько тренировался. Пули, баллончик. Перезаряжаю, а головой верчу. Нет, никого не видно и не слышно. Да и вряд ли бы послали за нами целый отряд, ни к чему.

Я все-таки включил фонарик — на минимуме, в четверть свечи. Посмотрел на умирающих. Узнал. Оба — люди Шуйского, но с нами прежде не пересекались.

И вот — пересеклись.

Я вернулся в камеру, пошел к Вике.

— Теперь идем к лифту, — сказал я внятным шепотом.

— А… А эти…

— Эти свою роль отыграли, — ответил я, взял Вику за руку и провел мимо тел так, чтобы она миновала кровь. Кровь в темноте я вижу хорошо — пока не остыла. Потом только по запаху.

Мы дошли до лифта. Так и есть: наш охранник лежал в стороне, мертвый. И остыть он не успел, и крови вокруг было чуть, но мертвого почуять может каждый ребенок. Взрослые, бывает, и разучиваются.

Пришлось включить фонарь.

Вика, следует признать, не испугалась.

— Зачем? — спросила только.

— Знать, не из продажных оказался. Открой лифт, пожалуйста.

Лифт открывался не карточкой, а теми же часами. Приложил циферблат к красненькому окошку, и вся премудрость. Вика так и поступила.

Раскрылась дверь, и мы вошли вовнутрь. Куда, хозяин, ехать?

Лика набрала комбинацию 314. Что-что, а число «пи» забыть трудно — если когда-нибудь знал.

— Это особый этаж отца, — сказала она. — Туда чужие попасть не могут.

Я не стал говорить, что на чужом не обязательно написано «чужой». Но пусть так, пусть на этаже 314 — где бы он ни был — меры безопасности получше, чем на остальных участках Замка.

Лифт шел то вниз, то в сторону, то опять вниз. Высокие технологии. По сути, это не примитивная подъемная машинка, а вагончик, способный двигаться во всех измерениях, был бы путь проложен. Вот сейчас откроется дверца, и мы окажемся в году одна тысяча пятьдесят третьем, то-то будет весело.

Впрочем, мне и сейчас скучно не было. К сожалению. Иногда очень полезно поскучать.

Кабинка остановилась, меня чуть качнуло вперёд.

И свет внутри кабины вдруг стал часто-часто мигать.

— Это стробоскопическое сканирование, — пояснила Вика. Ага. Ясно. Сканирование. Стробоскопическое. Мысли не плавно текли, а рывками, как неисправный трамвай на рельсах, через которые то и дело перебегают спешащие пешеходы. Тут, видно, не только в свете дело, а и ещё какими-нибудь лучами проверяют. Рентгеном, к примеру. На предмет оружия. Но у нас оно имелось на самых невинных основаниях: физподготовка.

Через полминуты чехарда со светом улеглась, и дверь раскрылась. Рывки мышления прекратились — то ли я приноровился, то ли они и в самом деле вызывались искусственно. Или и то, и другое.

Я неторопливо вышел на освещенную площадку. Даже слишком освещенную, свет бил прямо в лицо всякого выходящего. Интересно, и Алексея Романова тоже? Или это специальная процедура для визитеров вроде меня?

Но никого передо мной не было. Ни охранника, ни ливрейного лакея, только стерильная белизна и пустота коридора. Стерильность выдавал легкий запах озона в системе кондиционирования воздуха.

Вика вышла вперед и уверенно пошла по коридору. Что ж, тут она если не хозяйка, то наследница. Ей виднее.

Я шел за ней, готовый ко всему. Это только для красоты слога говорится «ко всему», а я был готов лишь к внезапному нападению, и то поскольку-поскольку. Упредить выстрел, если противник второго сорта. На большее я не способен.

Вика остановилась перед малоприметной дверью. Всех примет — оранжевый квадратик. Сам-то квадратик проглядеть трудно, но вот дверь разглядит только внимательный взгляд. Да и тот не разглядит. Я не разглядел.

Лика поднесла часы к оранжевому квадратику, и часть стены подалась назад, открыв взору тамбур. Мы сделали три шажка. Налево — стена. Направо — теперь уже явная дверь. С тем же оранжевым квадратиком. Вновь Лика приложила к нему часы. Дверь отъехала вбок.

И — ничего.

То есть за дверью — ничего. Вообще. Темнота полная. Космос без звёзд, угольная яма.

Мы попятились.

Вика озадаченно посмотрела на меня. Видно, для неё это та же неожиданность.

— Тут вход в Цеу.

— Цеу?

— Центр управления.

— Ты была здесь?

— Зимой. Папа показывал.

— И что тут было?

— Комната. Большая. Много пультов, экранов, знаете, как в кино про космос.

— А вот это… — я показал на тьму.

— Этого не было.

Вике явно не хотелось подходить ближе. Мне, впрочем, тоже. Но я подошёл. Провел ладонью над черным проемом — в полуметре, в тридцати сантиметрах, в десяти. Ладонь ничего не чувствовала — ни тепла, ни стужи, ни ветра, ни влаги.

Вытащил из кармана фонарик, посветил. Никакого отражения. Луч улетел и не вернулся. Будто в бездну.

Вика попыталась коснуться тьмы, но я перехватил её руку:

— Не стоит.

— Почему?

Вместо ответа я потянул Вику в коридор, подальше от двери. Затем взял из рук Вики куклу и бросил Мальвину в чёрный проём — из коридора, за угол.

Бросил и мгновенно отпрянул. Вдруг — взрыв или вспышка, сжигающая все вокруг.

Но пронесло. Ни взрыва, ни вспышки, ни даже звука падения куклы.

Я осторожно выглянул. Нет куклы. Пропала Мальвина.

— Я так и знала, это просто завеса, — Вика опять потянулась к проему, и я опять ее удержал. Но ненадолго: лифт опять кого-то привез. Своих? Хорошо бы. Но мы перешли в тамбурчик. Подождем своих.

Шаги осторожные, не хозяйские. Не свои. Но я высунулся на мгновение. Высунулся, и чуть не получил пулю: короткая, в три патрона, автоматная очередь. Да, тут люди бывалые. Если бы я высовывался стоя, неизвестно, как оно повернулось бы. Но я присел на корточки, тем и жив.

Жив-то жив, но это временно. Успел разглядеть: двое в броне, на головах сферы. Главное же, стреляют без промедления. Извечный русский вопрос: что делать?

Еще короткая очередь, превентивная — я и не думал высовываться.

— Идём, — сказала Вика — и скользнула в проём. Как в темный омут. Только без всплеска. Где она теперь, в космосе, в асфальтовой луже, в глиняном кувшине, запечатанном соломоновым перстнем?

Гадать было некогда. Не хотелось, очень не хотелось, а делать-то нечего. Нужно идти. И я поспешил за Викой.