Они прошли по мостику, перекинутому через бетонную траншею, и остановились у длинного барака, в котором жили служащие по контракту. Здесь Брук почувствовал, что силы окончательно покидают его. Вероника отпустила его руку, и, чтобы не упасть, ему пришлось прислониться к стене. Земля под ним раскачивалась, как палуба в бурю.

— Ну, вот я и дома, — сказала она. — Вон та дверь — моя.

Внезапно смутившись, они замолчали. Свет прожектора слепил Брука, и он не видел выражения лица Вероники, зато тонкая ткань ее платья просвечивала насквозь, отчего девушка казалась обнаженной, и он не мог отвести глаз от очертаний ее ног.

— Надеюсь, — сказала она, окинув его скептическим взглядом, — супермен не собирается выпрашивать у меня чашечку кофе?

— Кофе! — пробормотал Брук. — С тех пор, как я прилетел сюда, нам дают только сладкие помои. — Он презрительно фыркнул. — Они называют это чаем!

— Трудно угодить такому гурману, как ты, — улыбнулась она.

— Я бы выпил. Кофе. Любого, — раздельно произнес Брук. Прикрыв глаза рукой, он зачем-то уставился на прожектор. Он пытался найти какой-нибудь способ задержать Веронику. Время отбоя давно прошло, солдатская лавка закрылась несколько часов назад, а прогулки по ночному лагерю в воюющей стране запросто могли закончиться окриком часового или, что еще хуже, очередью боевого робота. Все это было неважно. Брук был готов на что угодно, лишь бы побыть рядом с ней еще хотя бы полчасика.

Девушка посмотрела на него, склонив голову к плечу.

— Я бы с радостью тебя угостила, Брук, — сказала она серьезно, — но уже слишком поздно. Тебе нельзя опаздывать на поверку.

— Плевать на поверку! — отмахнулся он.

— А мне нет. Не хочу, чтобы меня обвинили в том, что я способствую нарушению режима. — Она отвернулась и потеребила прядь маскировочной сети. — Знаешь, в этом лагере существует свой профессиональный кодекс.

— Не сомневаюсь, мэм… — пробормотал Брук. Его разбирала злость на себя. Напился, как школьник после выпускного бала!

Пользуясь тем, что она отвернулась, он тайком рассматривал очертания ее фигуры, белеющие в полутьме руки, соблазнительный изгиб бедер. Подсознание твердило ему, что если он сумеет заинтересовать девушку, то, возможно, она согласится встретиться с ним еще раз. Когда-нибудь его обязательно отпустят в увольнение, и тогда можно будет пригласить ее в местный музей или, к примеру, театр… Ведь должны же здесь быть театры?

— А мы можем встретиться еще раз? — наконец решился он.

Словно почувствовав, что творится у него в душе, Вероника повернулась и пытливо поглядела на него.

— Ты действительно этого хочешь?

— Конечно.

Она ненадолго задумалась.

— Говоришь, разбираешься в оружии? Как насчет того, чтобы немного помочь мне на складе?

— Отлично! — воскликнул Брук. Вероника улыбнулась.

— Договорились. Я попрошу, чтобы тебя назначили в рабочий наряд. А сейчас иди спать.

Она протянула ему руку, и Брук, робея, осторожно сжал ее тонкие пальцы.

— Ты и вправду хорошо танцуешь, — тихо сказала она. Едва уловимый аромат ее духов ударил Брука почище сержантского кулака и вмиг лишил последних крох самообладания. Не осознавая, что делает, он привлек девушку к себе.

И тут за углом раздались звуки приближающихся шагов.

— Вероника! — послышался голос Твида. — Ты здесь?

Она поспешно высвободила руку и отступила назад. Не ожидавший такого оборота событий Брук покачнулся и потерял равновесие, но успел ухватиться за маскировочную сетку, которая угрожающе затрещала под его весом. Сердце его колотилось, словно после изнурительного марш-броска. Шаги приблизились.

— Вот ты где! А я тебя всюду ищу! — сказал Твид.

— Незачем будить весь лагерь, чтобы сообщить мне это, — холодно произнесла Вероника. Она кивнула Бруку. — Спасибо, что проводили, рядовой.

Твид вышел из-за стены. Ворот капитанского белого парадного мундира был расстегнут, открывая смуглую от загара шею. Медали на его груди двоились и сияли золотыми бликами. Брук никак не мог сосредоточиться, чтобы сосчитать эти блестящие кругляши.

Зато у Твида со зрением было все в порядке — он свирепо уставился на солдата, безуспешно пытавшегося принять строевую стойку.

— В чем дело, Адамс? В этот сектор вход разрешен только патрульным!

Брук смерил его тяжелым взглядом. В его состоянии это оказалось сродни подвигу. Он вдруг ощутил, как в нем поднимается злость, едкая, как кислота, способная испепелить человека. Но что ему оставалось делать? Он был болваном с неправильными мозгами, а Твид — офицером, всемогущим, как сам Господь…

— Виноват, капитан, — наконец, выдавил он. Губы были словно деревянные. — Спокойной ночи, сержант.

— Спокойной ночи. — Брук был готов поклясться, что девушка ему подмигнула. Впрочем, с равным успехом он мог списать ее жест на игру своего пьяного воображения.

— И застегни воротник! — прошипел Твид. — В каком ты виде!

Вероника хмыкнула и, не дожидаясь окончания сцены, направилась к своей двери, проигнорировав капитана, который сверлил новобранца взглядом, полным злобы и подозрительности. В тишине дробно простучали по бетону ее каблучки. Звонко щелкнул замок охранной системы, двери закрылись, и сквозь металлические жалюзи просочились тусклые лучики света.

Твид растерянно посмотрел вслед девушке. Вновь повернулся к застывшему у стены Бруку. Казалось, в душе его происходит ожесточенная борьба.

— Вот что, солдат. Даю тебе две минуты, чтобы вернуться в расположение, — торопливо проговорил капитан и, не дожидаясь ответа, бросился следом за девушкой. — Вероника, постой! Нам нужно поговорить!

Дверь снова открылась, выпустив в ночь сноп яркого света. Потом свет сошелся в узенькую полоску, и сквозь щель донеслись неясные голоса — сбивчивый, умоляющий — капитана и резкий, с ироническими интонациями — Вероники.

Некоторое время Брук старательно дышал полной грудью, насыщая кровь кислородом. Он не любил быть слабым.

— Послушай, это же глупо!.. — донесся до него приглушенный возглас Твида.

Словно издеваясь над стараниями капитана, над лагерем разнесся хохот какой-то ночной твари.

Брук повернулся и, пошатываясь, побрел искать свою палатку.

— Чтоб ты сдох, Заика… — пробормотал он на ходу. И, повысив голос, повторил, шалея от собственной дерзости: — Чтоб ты сдох!

Вторя ему, далеко за лесом что-то гулко бабахнуло. Ночь осветилась тусклой багровой вспышкой. Артиллерия вновь принялась перемешивать с землей лесные тропы. Далекая музыка сразу стихла, напомнив Бруку сверчков, прекращавших свои концерты при первых звуках войны.

В свете звезд и прожекторов лагерь «Маджи» выглядел так, словно попал под перекрестный огонь. Повсюду между палатками в самых причудливых позах лежали пьяные до бесчувствия новобранцы. Одни заснули на земле, так и не сумев добраться до своих коек, другим помогали идти не менее хмельные товарищи, третьих бесцеремонно волокли за шиворот дюжие военные полицейские. Некогда вычищенная до состояния стерильности форма рядовых была перепачкана пылью и следами рвоты. Некоторые не выпускали из рук недопитые бутылки с пивом, а какой-то везунчик повесил на шею розовую деталь женского облачения, очевидно, захваченную им в качестве доказательства своей победы. Брук усмехнулся, когда услышал брань сержанта, споткнувшегося о бесчувственное тело.

Когда он вошел в палатку, стало ясно, что его товарищи тоже оттянулись на славу. Гор валялся на койке, так и сняв парадной формы, и что-то гнусаво напевал. Пан храпел, уронив голову на тумбочку. Кратет спал на полу безмятежным сном человека, которому было наплевать, ради чего напиваться. Бан Мун, единственный из присутствующих, сумел снять ботинки перед тем, как заснуть, но при этом зачем-то натянул на голову боевой шлем.

Остаток ночи Бруку не спалось, и дело было вовсе не в грохоте заградительного огня. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Дайна, Марина и вот теперь Вероника — три разных девушки как будто тянули его в разные стороны, и, если бы кто-нибудь спросил его мнение, он ответил бы, что предпочел бы всех троих сразу, так как каждая из них была по-своему хороша.

Его ладони еще помнили прикосновения к горячему женскому телу. Лежа на спине с закинутыми за голову руками, Брук пытался представить, на что может быть похожа близость с женщиной. Но как он ни старался, у него ничего не выходило. Ему хотелось пробраться на другой конец лагеря, вызвать Твида на пару слов и пересчитать ему все зубы. Это было новое, незнакомое ему чувство.

* * *

Через день в лагерь прилетел эксперт по международным отношениям — улыбчивый темнокожий человек в гражданском костюме. Спортзал снова освободили от спортивных снарядов, у стены установили трибуну, и с этого пьедестала эксперт, сотрудник Штаба по оказанию военной и экономической помощи, прочитал им лекцию о причинах войны, которую ведут менгенцы, и о роли Объединенных сил в разрешении конфликта.

Он говорил долго и вычурно, время от времени перемежая речь демонстрацией пояснительных роликов, и Брук, у которого после очередного спарринга с Вироном зверски звенело в голове, с трудом уловил, что причиной всему явилась экономика. Лектор сообщил, что двадцать лет назад произошел раздел Менгенской республики на два государства — Западный Менген и Берат, и что это событие стало итогом почти полувекового экономического противостояния Менгена и корпораций Альянса. Рассказал, что Западный Менген при поддержке Альянса принял новый политический строй — пропорциональную демократию, в то время как Берат остался верен древнему анахронизму — федеративной республике на основе всеобщего выборного права. Вскользь пояснил, что после раздела страны начались выступления коренных жителей Запада — потомков старателей, некогда построивших процветающий бизнес по добыче и производству неокинетика. Менгенцы протестовали против того, что их якобы при попустительстве правительства вытесняют предприниматели Альянса, и были недовольны тем, что их страна скупается иностранцами за бесценок.

Брук понял едва ли половину из сказанного.

По словам эксперта выходило, что отдельные (немногочисленные) граждане Западного Менгена попросту не хотят, чтобы деньги от переработки и продажи ценного сырья перестали уплывать в иностранные банки. Ситуация усугубляется территориальными притязаниями Берата, чьи политики мечтают о воссоединении страны. Только за последний год на границе двух стран было зафиксировано более пятидесяти вооруженных столкновений. Диверсионные команды и части регулярных войск Берата просачиваются через границу Менгена. Жертвами нападений становятся не только военные объекты, но и гражданское население.

Следует особо отметить, добавил лектор, что эскалация войны и разрастание очага нестабильности неизбежно затронет интересы крупных инвесторов из стран Альянса и уничтожит Луакари как рынок сбыта. Целью Объединенных сил, таким образом, является недопущение актов геноцида со стороны бератских военных, сдерживание накала вооруженных выступлений оппозиции и оказание содействия процессам политического разрешения кризиса.

«Следовательно, препятствуя развалу страны, мы защищаем экономические интересы Альянса, а значит», — и своих стран, заключил лектор.

Все это не вполне соответствовало представлениям Брука о назначении Объединенных сил, сложившимся у него за время учебы в школе. Поэтому, слушая ровный голос сотрудника международного штаба и глядя на большую голографическую карту, где были отчетливо обозначены сферы влияния сторон и залежи природных ископаемых, он постепенно проникался неприязнью к гражданскому болтуну. Брук надеялся услышать простые, понятные слова, что-нибудь на тему защиты свободы или помощи угнетенным, за что, по его мнению, и стоило сражаться, а не эту политическую ахинею. Ему хотелось встать и сказать: «Да что за ерунду вы тут несете?»

Он окинул взглядом равнодушных солдат, сидевших рядом. На бездумных, сонных после обеда лицах нельзя было прочесть ни малейшего интереса к услышанному. На них было написано единственное желание: скорее бы закончилась эта трепотня, а после наступил вечер и личное время, чтобы можно было выпить пива в солдатской лавке и поскорее завалиться спать.

А лектор все говорил и говорил. Упоминал крупные капиталы и национальные интересы участников Альянса. Характеризовал экономические конфликты с неразвитыми демократиями, к коей отнес и противника Менгена — Берат. Затронул меры по модернизации политической системы союзника, как основы для скорейшего освоения ресурсов планеты и создания предпосылок для членства страны в Альянсе. Потом Брук поймал на себе пристальный взгляд Санина, и у него вдруг пропало всякое желание высказывать свое мнение. «Правило номер один», — вспомнил он. Не высовывайся. Он почувствовал себя разбитым и, как и остальные, желал теперь только одного — чтобы эта говорильня поскорее закончилась.

— Не принимай близко к сердцу, Фермер, — посоветовал Санин. — Какая разница, чья это война, если нам нравится на ней воевать?

— Конечно, сержант, — послушно ответил Брук.

Однако лекция колом втемяшилась ему в душу.

Он думал об этом по дороге на ужин. Думал во время уборки территории. Думал в спортзале, когда до изнеможения работал на силовых тренажерах.

И вечером, после отбоя, ему все не давала покоя лекция. Лежа без сна в своей палатке, Брук время от времени подносил ладонь к лицу и подолгу смотрел на силуэты растопыренных пальцев. И еще он разглядывал фосфоресцирующие знаки личного номера.

Знаки таинственно просвечивали из-под кожи. «Эм-Эр». И три семерки. Плюс еще три.

«Эм-Эр» — это, конечно же, Мероа, подумал он. Первое число — код призывной команды. Второе — порядковый номер. В сумме числа наверняка показывают, сколько парней до него покинули безопасный внешний купол, чтобы нести миру свет истинной цивилизации или, если понадобится, за волосы вытаскивать его из пучин варварства.

Ни о чем таком Брук раньше не задумывался, но теперь эти знаки не давали ему покоя, будоражили воображение, тревожили, влекли и пугали. Сколько самых разных людей за этими цифрами! Он вспомнил учебные фильмы с уроков истории.

Горожане в одинаковых оливково-зеленых комбинезонах толкались и резвились перед камерой, как расшалившиеся дети. А ведь им предстояло отправиться на Фарадж или на Гатри, чтобы погибнуть под бомбами или сгинуть среди грязевых пустынь. Одному Богу известно, сколько защитников цивилизации осталось в той грязи. Порой Бруку даже казалось, что он в состоянии представить каждого из этих парней, и каждый ухмылялся в камеру и презрительно сплевывал, всем своим видом показывая, что ни взорванные дома, ни очереди из засады не остановят человечество на пути к миру и процветанию.

Брук прислушался к стрекоту воздушного наблюдателя, нарезавшего круги над полосой безопасности.

— Что-то я недопонял, — тихо спросил он, — мы тут что, чужие деньги защищаем?

Ответом ему было лишь сопение да скрип коек. По брезенту стучали капли редкого дождика. Взвод спал.

Потом в ночи протяжно завыло какое-то животное. Вой перешел в раскатистый издевательский хохот, словно тварь знала какую-то страшную тайну, очевидная разгадка которой была недоступна для толпы глупых двуногих.

Гор дернулся и шумно сел, свесив ноги.

— Оно меня с ума сведет! — пробормотал он, не открывая глаз. — Каждый раз, как только я засыпаю, оно начинает выть. Я просыпаюсь, и мне кажется, что я снова в джунглях, только почему-то без оружия.

— Мерзкая тварь! — сонным голосом согласился Пан.

Гор посидел, горестно вздыхая и отмахиваясь от мошкары. Потом пробурчал что-то неразборчивое, шумно улегся и закутался в одеяло.

* * *

Прошло несколько дней, забылся и сам бал, и последовавшее за ним жуткое пробуждение, сопровождаемое самой жестокой головной болью, когда-либо испытываемой Бруком. Уже к началу следующей недели ничего, кроме отголосков досады, не напоминало ему о волшебном вечере, так некстати прерванном появлением Твида. Ему казалось, что девушка вряд ли вспомнит о своем обещании. Но он ошибся. Она не только помнила, но и была рада видеть своего неуклюжего спасителя.

Она выхлопотала для него разрешение у начальника лагеря, и теперь вместо хозяйственного наряда два раза в неделю Брук отправлялся на оружейный склад, где помогал Веронике проводить обслуживание боевых роботов, выработавших ресурс в караулах и полевых выходах. Он снимал и разбирал тяжеленные механические части, а она тестировала биоэлектронные блоки и заполняла бесконечные формуляры. Частенько им приходилось голова к голове склоняться над разверстым нутром какого-нибудь механического доходяги, и тогда Брук мог насладиться теплом ее нечаянных прикосновений. Правда, когда подобный контакт затягивался, девушка незаметно отстранялась. В этом-то и была главная беда. Планы Брука вовсе не ограничивались возней с разобранными жестянками. Разумеется, когда они оставались одни, Вероника болтала с ним о том о сем, пару раз в своей служебной каморке она угостила его кофе, а однажды, в благодарность за ударную работу по замене стволов спаренной зенитной установки, Брук даже удостоился дружеских объятий, что давало ему смутную надежду на большее.

Но пока его мечты оставались мечтами, а таинственное «большее» все никак не наступало. Брук никак не мог обрести душевного равновесия. Ему начало казаться, что история повторяется: их отношения постепенно скатываются к сценарию, подозрительно похожему на дружбу с Мариной. Вот только дружба его больше не устраивала. Он не просто хотел Веронику — он отчаянно нуждался в чувственных наслаждениях, но его инопланетную возлюбленную, кажется, вполне устраивали одни только разговоры.

Временами Вероника принималась рассказывать о себе, хотя Брук ни о чем ее не расспрашивал. Она рассказала, как закончила колледж, как целый год перебивалась случайными заработками, потому что, по ее словам, «после вступления в Альянс экономика на Гатри полетела к черту», и о том, что в конце концов решила рискнуть и завербоваться в Объединенные силы, потому что ее всегда отличала склонность к диким, необдуманным поступкам, из-за чего ее мать, пока была жива, нередко предрекала ей несчастливую жизнь. Рассказала, что ее муж, адвокат, оказался сущей свиньей, и она развелась с ним, оказавшись на улице с одной лишь парой туфель в чемодане. Детей у нее нет, и заводить их она не собирается. Старый Мерин, парень в общем не злобный, вот уже полгода пытается за ней приударить, но ничего серьезного, так что отшить его — пара пустяков, тем более что она здесь не для этого, ее цель — заработать на несколько лет безбедной жизни где-нибудь на зеленой уютной улочке с приятными соседями, а дальше — как получится. Все это говорилось неспешно, волнующим мелодичным голосом, причем, словно стараясь развлечь Брука, Вероника иногда отвлекалась, рассказывая истории из жизни некоторых обитателей лагеря. По молчаливому согласию они исключили из обсуждения имя капитана Твида.

Лейтенант Авакян — красавчик и умница, каких поискать, но совершенно не умеет держать себя в руках. Здесь он очутился после того, как во время званого вечера с представителями местной элиты затащил в чулан для грязного белья жену высокопоставленного менгенца, который и застукал его с поличным. Разразился скандал, и теперь ближайшие год-два лейтенанту не светит ничего, кроме официанток да продавщиц из городка по соседству. А этот лейтенант был раньше майором, пока не попался на торговле списанными грузовиками, которых он переправлял в зону боев вместе с гуманитарными конвоями. А тот сержант, у которого дергается глаз — из армейской разведки, по его наводке авиация стерла с лица земли менгенский поселок, в котором, по его утверждению, укрывались боевики. Но у него три ранения и дружки в штабе зоны, так что дело полегоньку спустили на тормозах.

Я ей не нравлюсь, в конце концов решил Брук.

Разумеется, его товарищи были уверены в том, что между Бруком и красавицей-сержантом все идет как надо. Возвращаясь в палатку, он видел, как ворочается на своей койке Людвиг, снедаемый острой завистью, и как с понимающими ухмылками перемигиваются остальные. Его смущение и нежелание обсуждать свои постельные победы, как это принято в казармах всех армий мира, только подогревало уверенность новобранцев. И без того натянутые отношения со взводом достигли точки замерзания. Однажды ночью кто-то даже засунул в ботинок Брука дохлую ящерицу.

Как-то вечером Брук пришел в себя после очередного сумасшедшего дня. Казалось, еще совсем недавно, дрожа от холода, он выползал на свет божий из подземного склепа, где в него пытались влить очередную порцию воспоминаний какого-то невезучего вояки, а сейчас день уже подходил к концу. Было душно, воздух в комнате с тяжелыми стеллажами вдоль стен был насыщен запахами железа и ружейной смазки. Сидя за столом с разложенными на нем деталями разобранного робота, Брук с рассеянной улыбкой смотрел в зарешеченное окно под самым потолком на гаснущую в небе розовую полоску. Вероника в синем рабочем комбинезоне и в рабочих очках с поднятой увеличительной рамкой тайком наблюдала за ним, но Брук, погруженный в свои мысли, не замечал ее изучающего взгляда. Его комбинезон был расстегнут, открывая влажные завитки волос на груди.

Через приоткрытую дверь донеслись голоса дроидов, выдававших боеприпасы для ночного караула. Брук очнулся от грез, поднял только что очищенную от смазки трубу гранатомета и, пыхтя от натуги, принялся прилаживать ее к полуразобранному остову боевой машины.

Вероника отложила тестер, встала и помогла ему закрепить тяжелую деталь. С сочным, маслянистым звуком сработали замки креплений. Брук выпрямился и вытер рукавом вспотевший лоб. Взгляды их встретились.

— Давно хотела спросить, — сказала девушка, осторожно прикоснувшись к шраму на его шее, — откуда это у тебя?

Он не сразу понял, о чем она спрашивает.

— А, это… Так, ерунда. Иглохвост пометил.

— Ничего себе ерунда. Похоже на след от осколка. — Едва касаясь кожи, ее палец медленно пополз вниз по шее, скользнул за воротник. — А это?

— Ядовитая паутина.

— А кажется, будто полоснули ножом, — заметила она.

— Как только плеть касается кожи, она отрывается от родительской особи и прорастает в глубь тела, — пояснил Брук. — Она жрет ткани со страшной скоростью, но ее метаболизм не такой, как у нас, и тварь вскоре подыхает. А пораженные ткани приходится удалять — при разложении плеть вырабатывает очень сильный токсин. Мне повезло — работник заметил, как паутина упала на меня, и вырезал ее до того, как она успела забраться глубоко под кожу.

— Сколько тебе тогда было? — спросила Вероника.

— Семь лет.

Она вздохнула и убрала руку.

— Какой страшный мир…

— Мир как мир, — возразил Брук, смущенный ее вниманием. — Мы привыкли.

Он взял со стола вычищенную и смазанную деталь пулеметного затвора и потянулся за возвратной пружиной. Даже во время разговора с Вероникой его руки что-то машинально ощупывали, терли, прикручивали. За пару недель он неплохо изучил вооружение роботов, это оружие казалось ему более привычным и надежным, чем те игрушки из керамики, с которыми ему вскоре предстояло бродить по джунглям. Большую часть боевых механизмов лагеря «Маджи» он мог разобрать и собрать на ощупь.

Запах оружия напоминал ему о доме. Каждый раз, когда отремонтированный робот просыпался и поочередно шевелил конечностями, Брука охватывала теплая, щемящая грусть. В такие моменты ему казалось, что он никуда не уезжал и вот-вот услышит глуховатый голос отца, спорящего с дроидом-механиком.

— Знаешь, что мне в тебе нравится? — неожиданно спросила Вероника, которая все это время пристально наблюдала за ним. — Ты не пытаешься выглядеть крутым.

— Да?

— Обычно рядом со мной мужчины изображают из себя таких несокрушимых мачо, а я делаю вид, что соревнуюсь с ними. Такая игра, понимаешь? Кто кого. А с тобой мне легко. Нам ведь не нужны эти идиотские состязания, правда?

— Конечно, нет, — заверил он, неприятно уязвленный словом «обычно». — Совершенно не нужны.

Она внимательно посмотрела на Брука. Затем склонилась и впервые поцеловала его. Ее губы были теплые и такие нежные, что у Брука закружилась голова. Он чувствовал себя глупо, держа на весу руки в грязных перчатках, словно хирург во время операции.

Вероника уселась на место и подмигнула ему.

— Это просто так, — с улыбкой сказала она, — не подумай дурного, солдатик.

В эту ночь Брук долго не мог уснуть. Желание снова увидеть Веронику было попросту нестерпимым, и он едва сдерживался, чтобы тайком не пробраться к бараку для контрактных служащих и постучаться в окно, сквозь жалюзи которого пробиваются лучики теплого, домашнего света. Ему просто хотелось услышать ее голос.

В середине ночи ему каким-то чудом удалось взять себя в руки, и тогда он уселся по-турецки на своей койке и, наплевав на утвержденные командованием шаблоны, под храп товарищей принялся сочинять полное ласковых слов письмо к Марине, которое все равно не смог бы отправить, потому что в рекомендованных к переписке шаблонах такие слова отсутствовали. И чем дольше он придумывал письмо, тем сильнее становилась его подавленность, потому что, мысленно обращаясь к Марине, вместо нее он видел лицо Вероники. В конце концов он сдался и с раздражением стер написанное. Отложив планшет, Брук тяжело вздохнул, поднял голову — и в полумраке палатки увидел Гора, который, лежа на боку, с ехидной улыбкой наблюдал за его мучениями.

Наутро Брук узнал, что сержант Рохас села в коптер и вместе с очередной партией новобранцев улетела в свою новую часть. После того, как она поцеловала его в пропахшем железом бетонном склепе, Брук ничего о ней не слышал. Первое время он мечтал получить от нее весточку — хотя бы пару строк, но Вероника так ничего и не написала.

* * *

В один из вечеров неведомая ночная тварь, чей вой так досаждал Гору, кажется, обзавелась подружкой. Теперь они вопили дуэтом, перекрывая своими тоскливыми голосами шум джунглей. На третьи сутки таких концертов Гор, доведенный бессонницей до осатанения, решил выйти на тропу войны. Он вычислил, где именно прячутся ночные певцы, приготовил несколько увесистых камней и, дождавшись, пока все уснут, лег в засаду с намерением прикончить любое существо, которое осмелится подать голос после отбоя. Он уже знал, что отвратительные звуки издают медлительные с виду восьмилапые ящерицы с огромными горловыми мешками. Твари охотились за насекомыми и по ночам прятались за одним из «скворечников». Чтобы обеспечить себе хороший сектор обстрела, Гор занял стратегическую позицию на вершине поросшего травой вала, с которого площадка с туалетами была как на ладони.

Когда в темноте снова раздался протяжный вой, Гор осторожно приподнялся на расстеленном пончо и пристально вгляделся в туманную мглу, разбавленную мутными пятнами фонарей. Тварь выла и плакалась на жизнь, изливая душу невидимой подруге, через некоторое время откуда-то издали донесся ответный плач, влюбленный певец поддал жару, голос его вознесся до невиданных высот, и вскоре весь лагерь, не исключая и обитателей офицерского барака, мог наслаждаться истекающей страстью любовной арией. Потом возле одной из кабинок шевельнулась тень, и на губах Гора появилась хищная улыбка.

— Попалась! — прошептал он, нащупывая орудия мщения.

Увесистый снаряд со свистом унесся во мглу и угодил прямехонько в старшего сержанта Вирона, который, на свою беду, как раз в этот момент выбирался из тесной кабинки. Застигнутый врасплох неожиданным нападением, Вирон издал глухой стон и бросился на землю. Должно быть, он решил, что подвергся атаке с применением неизвестного бесшумного оружия. Что касается твари, которая ничуть не пострадала, то она, озадаченная непонятными событиями, происходящими в непосредственной близости от ее убежища, выпустила воздух из горлового мешка, юркнула в свою нору и была такова.

— Ага! — торжествующе воскликнул Гор, который принял свист воздуха за предсмертный хрип. — Не нравится?

И он выпустил целую очередь камней, работая по площадям, точно автоматический миномет при отражении ночной атаки.

Камни со стуком забарабанили по крыше кабинки. Часть их, однако, достигла цели: после серии точных попаданий сержант Вирон, не выдержав боли, взвыл дурным голосом и вскочил. Он уже понял, что стал жертвой нападения одного из своих подопечных, а невнятный торжествующий возглас и мелькнувшая на гребне вала фигура только укрепили его догадку.

— Убью! — проревел Вирон с такой силой, что звуковые сенсоры на периметре зашкалили и временно отключились. Затем он бросился в погоню и с живостью, какую трудно ожидать от такой туши, вскарабкался по травянистому склону.

— Живьем сгною! Головы поотрываю! Замордую! — разнеслось по спящему лагерю.

Ступор, в который поверг Гора первый вопль взводного сержанта, сменился паническим детским испугом, и незадачливый охотник со всех ног бросился прятаться в свою палатку, где с рекордной скоростью сбросил ботинки и замер под одеялом, напряженно прислушиваясь к тому, как Вирон, припадая на раненую ногу и не переставая изрыгать проклятия, разъяренным носорогом топает по гравийной дорожке.

— Я видел тебя, мерзавец! — орал Вирон. — Лучше выходи по-хорошему!

У самой палатки старший сержант споткнулся и с шумом растянулся на мокрой траве, но тут же вскочил, рванул полог и заорал в темноту:

— Седьмой взвод! Па-адъем! Строиться для осмотра!

Он повторил свой вопль еще трижды, прежде чем сонные новобранцы, одеваясь на ходу и сталкиваясь на выходе, со стонами и проклятиями начали выбираться из палаток. В числе прочих наружу выскочил и Гор, напустивший на себя вид только что разбуженного человека.

В конце концов все выстроились в шеренгу, сонно жмурясь в свете прожекторов и гадая, что же на этот раз так возбудило взводного сержанта.

— Подравнялись! Ноги на линию! Застегнись, чучело! — покрикивали командиры отделений, сами пребывающие в недоумении.

Выглядел Вирон невероятно смешно: толстые волосатые ноги, резиновые шлепанцы, грязные шорты, измазанная землей майка защитного цвета, а над всем этим, на круглой башке — форменное кепи с длинным козырьком. На его коленях кровоточили свежие ссадины. Потирая ушибленное плечо, Вирон хромал вдоль строя, зажав под мышкой скомканное пончо и вглядываясь в перепуганные лица новобранцев налитыми кровью глазами, словно какой-нибудь вурдалак, выбирающий жертву.

— Быстро, скоты! — орал старший сержант. — Руки перед собой! Быстро! Быстро!

Он тщательно осмотрел всех новобранцев, но так ничего и не обнаружил — ни пятен грязи, ни следов от травы.

— Ладненько, — бросил он свое любимое словцо, будто и не был разъярен до предела. — Мы вот как поступим. Вы, быдло, поди думаете, что можно безнаказанно напасть на взводного сержанта. Будто ваш сержант только и ищет, на ком бы отыграться. Будто он о дисциплине печется. А вот хрен вам! Плевал я на дисциплину. Я только хочу справедливости. Чтобы трусливая гнида сама призналась. Или кто-то другой, кто знает эту скотину. Ну а раз уж вы не желаете справедливости, так пеняйте на себя. И тот гаденыш, и весь взвод за компанию. Теперь-то я с вас спрошу по полной программе. Из кожи вылезу, будьте уверены. В Объединенных силах все за одного и один за всех. Один напакостил, все отвечают.

Усилием воли Брук подавил закипавшее в груди странное чувство — что-то вроде смеси равнодушия и ненависти. Он просто должен не реагировать, не обращать внимания. Пусть будет, что будет, его это не касается. Он-то видел, как Гор выскальзывал из палатки после отбоя. И что бы ни устроил Вирон, он промолчит. Должен промолчать. Промолчат ли другие — Пан, Людвиг, Бан Мун — тот еще вопрос. Но ему нет до них никакого дела. Пусть горожане сами разбираются со своими проблемами. Он же отвечает только за себя.

Вирон обводил солдат ненавидящими глазами, уперев руки в бока, переминаясь в своих нелепых резиновых тапках. Новобранцы стояли так тихо, что было слышно их дыхание.

— Взвод! — скомандовал старший сержант. — Каждому взять свое пончо! Бегом марш!

Толкаясь, новобранцы кинулись по палаткам.

Загремели сдвигаемые кровати. Сталкиваясь в темноте, солдаты доставали мешки с имуществом и выуживали из них туго скатанные рулоны — длинные, до пят, тонкие непромокаемые накидки.

Брук остановился у входа, дожидаясь, пока палатка опустеет. Куда ему торопиться? — думал он. Несколько секунд нечего не решают. Последним, едва не сбив его с ног, выбежал Гор. Брук нырнул в темноту, сунул руку под кровать и обмер: мешка с имуществом не было на месте.

Голос Санина снаружи подгонял:

— Поживей, третье отделение! Эй, Фермер, ты там не заснул?

В растерянности Брук оглядел палатку. На всех койках, кроме его собственной, едва различимые в полумраке, темнели груды наспех сваленного барахла. Потом он опустил взгляд и разглядел на полу в проходе темную массу — свой выпотрошенный баул. В груди возник холодок неприятного предчувствия. Уже догадываясь, что ничего не найдет, он быстро перебрал руками комплект запасной одежды, противорадиационный защитный костюм, упаковку с носками, пачку носовых платков, фляжку, коробку с сухим пайком из сублимированных продуктов.

Тщетно. Его пончо пропало.

— Строиться!

Взвод вновь выстроился вдоль посыпанной мелом линии. Каждый держал под мышкой туго скатанный рулон защитного цвета. Брук прибежал последним и замер, вытянув руки по швам. Пан удивленно покосился на него. Санин сузил глаза. И только Гор стоял, уставившись перед собой и выпятив грудь, как и полагалось образцовому солдату.

— Какого черта, Фермер! — тихо спросил Санин. — Где твоя накидка?

Молчание иногда наилучший ответ. Правда, Бруку до невозможности хотелось высказать то, что вертелось на языке. Взять да и сдать труса. Пусть отдувается сам. Украсть его пончо, подставить товарища вместо себя! Да как у этой крысы рука поднялась? Чего ж тогда ждать от него, когда станет по-настоящему жарко?

Неожиданно пришедшая в голову идея уже не оставляла его. «А что в этом такого? — убеждал себя Брук. — Если бы речь шла только обо мне, можно и потерпеть. Но тут дело пахнет керосином, и Вирон не успокоится, пока не замордует весь взвод. И вообще — какого дьявола я должен отдуваться за горожанина, который меня за человека-то не считает?»

Мысли его были прерваны тяжелым сопением Вирона. Брук замер, глядя на пятно прожектора поверх сержантского плеча.

— Так-так, — Вирон посмотрел на Санина. — Что я вижу, сержант! Ваш солдат потерял вверенное ему имущество!

— Я разберусь, сержант.

Несколько долгих секунд Вирон глядел в упор на хладнокровного, как змея, командира отделения. Потом он потряс скомканной накидкой.

— Нет уж, Санин. Поздно разбираться, — Вирон рывком развернул зеленую оболочку. — Вот она, пропажа. Найдена на месте преступления.

Он резко повернулся лицом к Бруку.

— Значит, это снова ты, крестьянин?

Брук чуть не до крови закусил губу.

— Отвечать командиру, свогачь!

— Никак нет, сержант. Не я, — неохотно ответил Брук.

Швырнув пончо на землю, Вирон шумно вздохнул.

— Не ты, значит. Ладно. Вы, скоты паршивые, в игры со мной играть вздумали, да? Не вопрос. Давайте поиграем. А ну-ка, быстро уложить имущество в мешки! Все, что есть! Сержанты тоже. Две минуты на все! Бегом марш!

Солдаты с топотом бросились к палаткам.

Когда взвод снова построился с тяжеленными баулами за плечами, внимательный взгляд Санина обежал лица солдат из третьего отделения. Потом, сохраняя на лице нейтральное выражение, сержант остановился рядом с Бруком.

— Ты что, совсем спятил, фермер?

— Это не я, сержант. Клянусь.

Санин пристально посмотрел на него. Брук твердо встретил его взгляд.

— Не ты? — Санин приблизился к самому лицу Брука. — Тогда кто?

Брук отвел глаза.

— Не знаю, сержант.

— Не знаешь?

— Никак нет.

Санин отступил на шаг.

— Добро, разберемся.

— Вы закончили? — едко поинтересовался Вирон. — Тогда — слушай приказ. Маршрут — отсюда до столовой, потом вокруг спортзала и назад. Пятьдесят кругов. За каждого упавшего — штрафной круг. И это только начало, девочки! Ясно?

— Да, сержант!

— Что-то хотите сказать, Санин?

— Никак нет, старший сержант. Пока нет.

— Ну что ж, тогда: один за всех, и все за одного! Напра-во! Бегом марш!

Взвалив на плечи неудобные прорезиненные тюки, солдаты тяжело топали, описывая круг за кругом по спящему лагерю. Вирон — такой нелепый в мешковатых шортах и грязной майке, стоял посреди плаца и подгонял отстающих неразборчивой гатрийской бранью.

Примерно на двадцатом круге сдался Кратет. Он вдруг споткнулся и с шумом растянулся на земле. Подскочивший Вирон тут же пнул его в бок.

— Встать в строй, мясо! — заорал он. — Ты что же, решил, что я шутки шучу? Отдохнуть решил, дохлая крыса? Я тебе отдохну! Плюс один круг! Слышали? По кругу за отстающего!

Кратет подхватил мешок и, хрипя, как загнанная лошадь, помчался догонять взвод.

— Шевели ногами, дохляк! — напутствовал его Вирон. — Не то еще добавлю!

* * *

Капитан Твид был занят тем, что, лежа голым на холостяцкой койке в маленькой квартирке на правом фланге офицерского барака, заново переживал всю тяжесть постигшего его унижения. И было бы из-за чего устраивать скандал! Всего-то парочка танцев с заезжей девчонкой! Быть может, он и позволил себе чуть-чуть больше, чем допускали правила приличий, но то, что выкинула в ответ взбалмошная испанка, выходило за пределы его понимания. Не успел он отвернуться, как она нашла себе компанию. И кого! Сопливого недоноска из захолустья, одного из сотен тысяч бесполезных людишек, которых их собственные правительства под любым предлогом стараются убрать куда угодно, лишь бы с глаз подальше! А в довершение ко всему сегодня утром посыльный из штаба принес запечатанный пакет с ее подписью, в котором Твид обнаружил все свои подарки. Конечно, они оба свободные люди и имеют право на выбор партнера, но зачем же превращать банальную размолвку в драму?

Какой-то шальной комар, чудом избежавший многочисленные и весьма хитроумные ловушки для насекомых, не нашел ничего умнее, чем спикировать прямо на капитанский пах, где его и настигла смерть в образе влажного от пота полотенца.

Твид повесил орудие убийства на спинку койки и задумчиво посмотрел на свое только что спасенное мужское достоинство.

— Что, парень? — спросил он. — Мы снова не у дел?

По крайней мере, эта сумасшедшая могла бы сказать ему пару слов перед отлетом. На прощание. Совершенно неважно, каких…

В этот момент привычные вздохи ночных джунглей были разорваны трубными звуками, в которых капитан без труда узнал вопли своего нового взводного сержанта. Торопливо одевшись, Твид отправился посмотреть, в чем дело. Он появился на плацу, когда взвод не одолел еще и половины дистанции.

— Старший сержант, что здесь происходит? — осведомился Твид ледяным тоном. — В каком вы виде?

Вирон повернулся к нему с грацией бегемота.

— Разрешите доложить, капитан: нападение на командира! Провожу воспитательную работу!

Капитан пристально следил, как шатающийся под весом мешка Кратет исчезает за палатками. Потом он повернулся к Вирону.

— Какое еще нападение?

— Самое обычное, капитан! Меня забросали камнями. Вот, смотрите.

— Да не орите вы на весь лагерь!

— Виноват, капитан.

Твид брезгливо осмотрел кровоточащий желвак на плече Вирона и его ободранные колени.

— Это уже не шутки, — задумчиво сказал он. — Дело пахнет трибуналом.

— Так точно, капитан. В штрафники мерзавца. В мозгомойку.

Твид покосился на появившийся из-за спортзала взмыленный авангард. На новобранцев было жалко смотреть: сгибаясь под тяжестью мешков, они уже не бежали, а скорее ковыляли, понукаемые командирами отделений. Он видел, что большинство солдат еле передвигают ноги, спотыкаются на ходу, тяжело дышат.

— У меня складывается впечатление, старший сержант, что вы потеряли стимул к работе. Торопитесь в джунгли?

— Кто, я? — растерялся Вирон. — Никак нет. Этого добра досыта нахлебался, капитан. Еще на Фарадже.

Твид знаком велел ему заткнуться. Взвод приближался. Кто-то выронил мешок, споткнулся об него и растянулся на траве. Остальные даже не замедлили бег — как перепуганное стадо, они неслись дальше, перепрыгивая через упавшего или обегая его стороной. Последним проковылял Кратет и толстый новобранец из первого отделения.

Лицо Вирона, раздосадованного вмешательством в его дела офицера, исказила злобная гримаса.

— А ну подтянись, девчонки! — громыхнул он.

На распаренных лицах солдат появилось затравленное выражение. Казалось, еще миг, и бедолаги выскочат из кожи. Но все, что им удалось сделать, это наклониться вперед и изобразить ускорение, часто перебирая заплетающимися ногами.

Твид глубоко вздохнул, пытаясь унять охватившую его злость. Стало только хуже, его привел в раздражение запах влажного тлена, возникавшего каждый раз, когда над лагерем проносились порывы ветерка, спускавшегося с лесистых вершин. Ночная духота действовала угнетающе, жара исходила от пропеченной солнцем земли и стискивала грудь. В звездном небе неспешно перемещались громоздкие тени. Тучи. Снова будет дождь. Дождь. Дождь. Проклятый бесконечный дождь. А после — опять туман и ночные кошмары. Когда же все это кончится?

— Вам что, — дрожащим от гнева голосом сказал Твид, когда солдаты уже не могли их услышать, — надоело сидеть в тылу? ЧП мне шьете? Не было никакого нападения! Понятно? Не было!

— Так точно, капитан. Не было, — угрюмо буркнул Вирон. И добавил, глядя в землю: — Это все из-за чокнутого. Из-за Адамса.

— Да будь он хоть сам Господь! — воскликнул Твид. — Это случайность, ясно? Простая случайность.

— Да, капитан. Случайность, — пробормотал Вирон. С того времени, как он стал старшим сержантом, никто еще не говорил с ним таким тоном. Он привык командовать новобранцами так, как считал нужным, и полагал, что никто не вправе вмешиваться в его дела. До сих пор его система работала без сбоев. Он ни в грош не ставил психологические штучки из наставлений по работе с личным составом и был убежден, что дисциплина может держаться только на страхе, а уж что такое настоящий страх, он в свое время крепко прочувствовал на собственной шкуре. — Уж я ими займусь, капитан, — с мрачным видом пообещал Вирон. — Всю душу вытрясу. Для начала отправлю на прополку полосы. Ручками, без всяких там культиваторов. Пять шкур сниму. А потом…

— Подробности меня не интересуют, сержант, — холодно произнес Твид. — Просто выполняйте свои обязанности. И не мелите языком.

— Да, капитан.

Потом до Твида дошло.

— Говорите, снова этот крестьянин? — спросил он.

— Так точно, — поспешил доложить Вирон, и капитан обратил внимание на выражение его глаз. Они горели незамутненной ненавистью, и, когда сержант улыбнулся своей звероподобной улыбкой, Твид понял, что Вирон готов стереть непокорного новобранца с лица земли, если ему представится хоть малейший повод. — Все беды во взводе — от него. Паршивая овца.

Должно быть, ненависть Вирона заразила Твида. Спустила невидимый курок. Капитана охватило непреодолимое желание что-нибудь сделать. Маниакальное, не находящего рационального объяснения упорство паренька с огоньком недоверия во взгляде. Его упрямое нежелание быть как все. Испорченные показатели взвода. Выговор от Старого Мерина. И, наконец, вид обнимающейся парочки у дверей офицерского барака. А после — понимающие ухмылки за спиной.

Нож в свежей ране.

«Наконец-то, — подумал он, приходя в состояние, близкое к опьянению. — Наконец-то ты попался, сопляк!»

Будто со стороны, Твид услышал свой неприятный смех.

Вирон вопросительно посмотрел на него.

— Вы что-то сказали, капитан?

— Я сказал, — заплетаясь языком, словно пьяный, проговорил Твид, — пришлите его ко мне. Сейчас же.

— Кого?

— Виновника, — выдавил Твид. — Кого же еще?

— Есть! — ответил Вирон и четко, словно на параде, отсалютовал. В свете прожектора ярко блеснуло его кольцо.

«Я выкорчую эту сволочь!» — подумал Твид, слушая, как командиры отделений отрывистыми голосами подгоняют отстающих.

Вирон словно прочитал его мысли. Он улыбнулся, и губы Твида растянулись в ответной гримасе, и в этот миг оба они поняли, что должно произойти. В подобном общении без слов не было ничего потустороннего. Два человека, которые объединены ненавистью к общему врагу, начинают понимать друг друга подобно близнецам, каждый из которых знает, что творится в душе другого, даже если при этом не произносится ни слова.

В глубине души капитан продолжал надеяться, что Вирон избавит его от необходимости принимать решение. Что-нибудь придумает сам, как обычно и поступают сержанты. Любое, самое гнусное наказание, но такое, которое не требовало приговора от самого Твида. Что-то внутри него противилось тому, что он собирался сделать. Но это что-то было не силах бороться с жгучим желанием растоптать ненавистного идиота, посмевшего вторгнуться на его территорию и нарушить привычное течение событий.

Нет, подумал он. Кто есть настоящий начальник в этом взводе? Я. Значит, мне и решать. Я могу делать все, что захочу, черт подери! И сделаю. Мысль о том, что он может совершить что-то самовольно, опьянила Твида еще сильнее. Он заложил руки за спину и расслабил спину, чтобы придать себе вид уверенного, облеченного властью человека, которому поручено скучное рутинное дело.

На следующем круге старший сержант выдернул Брука из строя.

— Адамс, к капитану!

Брук сбросил на землю тяжелый, наспех уложенный баул и отдал честь. Твид смерил его внимательным взглядом. Лицо солдата было мокрым от пота, ноги подкашивались от усталости, он тяжело дышал.

— Рядовой Адамс, мне платят за то, чтобы я готовил солдат, — подчеркнуто спокойно произнес Твид, хотя изнутри его распирала мстительная злобная радость. — И мое терпение не бесконечно. С сожалением должен признать, что вы не вписываетесь в стандарты Объединенных сил.

— Я стараюсь, как могу, капитан, — тяжело дыша, пробормотал Брук.

Твид обменялся понимающим взглядом с Вироном.

— Молчать, рядовой! — прорычал сержант. — Смирно!

Капитан кашлянул, прочищая горло, и изрек:

— Настоящим официально ставлю вас в известность: я принял решение направить вас на лечение. Это разрешенная процедура, которая не затрагивает прав личности и соответствует условиям призывного контракта. Вы понимаете меня?

— Да, капитан. Понимаю. Капитан, я хочу сказать, что…

— Вы отправитесь со следующей партией больных, — прервал его Твид. — Это все, рядовой. Свободны.

— Чего встал, мясо! — гаркнул Вирон. — Кругом! В строй, бегом марш!

Брук подхватил мешок, закинул неудобную лямку повыше и тяжело потрусил в темноту.

Новобранцы, потерявшие счет времени, бегали по влажным от росы дорожкам всю ночь напролет. И только когда в небе над лесом забрезжила розовая полоска, Вирон отпустил их спать. Измочаленные солдаты попадали в койки, даже не раздеваясь — не было сил.

Сбросив ботинки, Брук покосился на сопящего Гора.

— Трус! — тихо сказал он.

Гор не ответил, только его громкое сопение на мгновение сбилось с ритма.

А потом над палатками вознесся победный клич ночного певца.

* * *

Наступило воскресенье. Офицеры, не исключая и командира батальона, отправились в город на банкет по случаю визита местного губернатора. В лагере остался один только Дабл-А — несчастный лейтенант Авакян, которому подобные мероприятия были противопоказаны.

Было два часа пополудни, когда Вирон, выполняя свое обещание, выгнал взвод под палящее солнце. Новобранцам было приказано двигаться цепью, выдергивать молодые побеги и выламывать из земли прочные, словно пластмассовые, плети кустарника. Сам Вирон, заняв позицию на сторожевой вышке, бдительно следил через бинокль за дрожащими в жарком мареве фигурками и время от времени подгонял нерадивых окриками по радио. Когда ему надоедало таращиться на горстку растянувшихся по полю солдат, он доставал кусочек замши и принимался полировать свое любимое кольцо с выбитой на нем эмблемой полка, в котором когда-то служил на Фарадже.

Несмотря на регулярные опрыскивания дефолиантами, джунгли не оставляли попыток отвоевать у людей полосу безопасности. Тут и там приносимые ветром семена упорно цеплялись за жизнь, среди сожженной солнцем травы тянулись к солнцу ростки деревьев, стелились узловатые ветви кустарника, а пространство у опушки оккупировали похожие на змей лианы.

Кланяясь, как болванчики, фигурки медленно продвигались вперед. Так медленно, что было ясно — до ужина никакое чудо не поможет седьмому взводу вычистить сектор. А это означало, что работа будет продолжена и после ужина. До самой темноты. А если позволит дежурный по лагерю — бедолага Авакян, которого вновь оставили без женщины, — то и после отбоя. И это только начало, как, содрогаясь от мстительной радости, думал Вирон. Что бы ни произошло, он намеревался воплотить в жизнь свой план под кодовым названием «ежовые рукавицы».

Солнце превратило окрестности в доменную печь. Бледно-голубое небо вылиняло от жары, а кроны деревьев беспомощно поникли, словно устав бороться с безжалостными лучами. Силуэты вышек плыли и струились, норовя оторваться от раскаленной земли. Едва ощутимый горячий ветерок колыхал сухую траву, отчего по ровной, как стол, полосе прокатывались ленивые волны.

Командиры отделений, чей статус не позволял опускаться до физического труда, расхаживали впереди своих солдат, изредка для порядка понукая подчиненных и напоминая о мерах по предотвращению теплового удара. Никому из них не нравились воспитательные методы взводного сержанта, однако каждый из них хотел закончить курс адаптации и акклиматизации без лишних приключений на свою голову. Один только Санин стоял позади редкой цепи и молча разглядывал что-то на своем электронном планшете.

Вирон опустил бинокль, протер свои противосолнечные очки, что прочно вошли в моду среди солдат экспедиционного корпуса, и вновь навел окуляры на командира третьего отделения. Затем он прикоснулся к пластинке командного модуля на шее и недовольно осведомился:

— Чем это вы, черт побери, заняты, сержант?

Санин оторвался от планшета и поглядел в сторону вышки. На солнце ярко блеснул блик от его очков неуставного образца.

— Рассматриваю план укреплений, старший сержант, — донесся его ответ.

— Зачем?

— Если схема не врет, мы сейчас как раз на минном поле.

— Можете не волноваться, сержант, — бросил Вирон. — Я договорился с дежурным, сектор отключен.

— Охотно верю. Однако здесь полно «М-35» и «М-40». И те, и другие — контактного действия.

— И что?

— Я знаю эти модели. Барахло, а не мины. После сезона дождей у них начинает дурить блокировка. В полевых лагерях от них отказывались, потому что было несколько неприятных случаев.

Вирон заметил, как один из солдат, тащивший охапку веток, остановился и прислушивается к словам Санина. Потом еще несколько фигурок перестали кланяться и замерли. Мокрые от пота лица повернулись в сторону вышки.

— Каких еще случаев?

— Каких? — ровным голосом переспросил Санин. — А таких: патрули шли по отключенному полю и подрывались.

Лоснящееся лицо Вирона застыло.

— Не паникуйте, сержант, — сказал он после непродолжительного молчания. — За те два месяца, что я здесь, не было ни одного несчастного случая.

— Разумеется, — согласился Санин. — Вот только я никогда не слышал, чтобы на минном поле работали люди. Обычно этим занимаются специальные роботы, разве нет?

В словах Санина Вирон услышал скрытый вызов. Он метнул острый взгляд на стоявшего рядом с пулеметной турелью часового. Солдат немедленно отвернулся и уставился на подъездную дорогу, будто бы увидел на абсолютно пустом полотне что-то заслуживающее пристального внимания.

— Следите за вашими людьми, сержант. Я знаю, что делаю.

— Как скажете, старший сержант. Здесь вы командуете.

— Вот именно, Санин, — прорычал Вирон. — Здесь командую я.

Тем временем Брук, который не слышал ни слова из этого разговора, работал, как заведенный. Наклониться, пригнуть ботинком жесткую ветвь, потянуть на себя, потом назад, и так до тех пор, пока упрямое порождение здешних джунглей не расщепится на волокна и не отделится от корней. Кусты сопротивлялись его усилиям, как живые, а их колючки норовили изорвать форму. Ладони саднило от шершавой коры и едкого сока. Пот заливал глаза. Больше всего — разумеется, после обиды за несправедливость наказания, Брука раздражала его бессмысленность. Неужели нельзя было использовать этот наряд с пользой для лагеря? Например, выдать солдатам мачете для рубки кустов и носилки для выноса растительного мусора? Даже такому дураку, как Вирон, должно быть ясно — голыми руками они много не наработают.

По левую руку от него Бан Мун сражался с пустившей корни лианой. В паре шагов справа тяжело сопел Людвиг. Отупевший от жары Глазер собирал и стаскивал в кучу обломанные ветки. Пыль на его лице смешалась с потом и стала грязью. Новобранцы работали молча, лишь изредка кто-нибудь из солдат сдавленно ругался, уколовшись о шип.

Слух о том, что Брука вскоре отправят на коррекцию, распространился с быстротой степного пожара. За последние несколько часов никто из взвода не сказал ему ни слова. Больше никто не отпускал в его адрес едких шуточек и не выражал недовольства по поводу коллективного наказания. Брука игнорировали, словно он уже умер. Один только Санин подошел к нему после завтрака, молча постоял рядом, наблюдая, как он чистит ботинки, а потом негромко сказал:

— Ты это… держись, фермер. Все утрясется. Пока он напишет рапорт, да пока его утвердят… Что-нибудь придумаем.

— Все в порядке, сержант, — удивленный таким проявлением сочувствия, ответил Брук.

Что бы там ни решил Твид, Брук вовсе не собирался сдаваться. Утром, во время завтрака, у него возникла идея. Запивая чаем тосты с джемом и маслом, он припомнил случайно подслушанный разговор двух солдат из роты обеспечения, из которого узнал, что в боевых частях постоянный некомплект личного состава. Неожиданно для себя он подумал, что тамошние командиры, наверное, будут рады любому бойцу. Даже такому, как он. В последующие часы его идея приобрела окончательную форму. Бежать! И не просто бежать, а в самое гиблое место! И кто посмеет сказать, что он хочет слишком многого? Ведь ему нужна самая малость. Выжить. Остаться собой. Не превратиться в послушного идиота с выжженными мозгами. Не вернуться домой в виде горстки пепла в капсуле казенного образца. На большее он и не претендует. Ведь он не трус. Никто не обвинит его в дезертирстве, если он сбежит туда, где стреляют.

Вариант с бегством через минное поле под прицелом автоматических часовых и последующим пешим маршем через джунгли он отмел как несостоятельный. Он знал, что несколько раз в неделю из лагеря вылетают транспортные коптеры, увозившие к новому месту службы очередную партию пополнений. Всего-то и нужно — пробраться на борт, смешавшись с толпой. Обычно солдат после переклички бегом загоняют внутрь, и они летят в заваленном имуществом отсеке, смешавшись в кучу-малу, так что у него есть неплохой шанс ускользнуть.

Приняв решение, он неожиданно успокоился. Быть может, его убьют дикари или партизаны. Быть может, он научится солдатскому ремеслу на практике и сумеет дотянуть до вожделенной погрузки на челнок. В любом случае остаться здесь для него — хуже смерти.

Через день все решится, подумал Брук, распрямившись, чтобы перевести дух. Его комбинезон, еще час назад насквозь мокрый от пота, давно высох под палящими лучами. Во рту было сухо, язык распух от жажды, но стоило приложиться к фляге, как влага тут же выходила наружу через пот, и пить хотелось пуще прежнего.

Механические «стрекозы» прошивали заросли на опушке, словно пули. Их сигналы успокаивали: все чисто, никаких следов противника. Но Брук знал: очень часто сложная техника на Луакари необъяснимым образом отказывает и видит не то, что происходит на самом деле. Ничему здесь нельзя верить. Ничему и никому. Доверяй лишь своим глазам и своему сердцу, как на Диких землях. Чувствуй опасность нутром.

«Бежать», — снова подумал Брук. Ему как-то не верилось, что в понедельник он уже не увидит этих угрюмых, озлобленных лиц.

Ничего другого он не желал и ни о чем другом не мог думать. Даже о Веронике, которая отдалялась от него с каждой минутой, с каждым шагом по жесткой, как проволока, стерне. Теперь-то Брук понимал, что она с самого начала спланировала и тот прощальный поцелуй, и свой ранний отлет на попутном коптере. И это было бы просто прекрасно, если бы она не забыла с ним попрощаться…

Но теперь он с чистой совестью мог сбросить ее со счетов. Его детская влюбленность осталась в прошлом, а в будущем его ждали лишь сырые джунгли, засады, перестрелки и — если повезет — космический транспорт, надежная, рассудительная Марина и ферма, откуда его не выкурит и целая армия.

Однако все вышло совершенно не так, как он планировал.

* * *

Все началось с того, что Вирону надоело торчать на вышке. Спустившись на землю, он вразвалку, точно медведь, подошел к куче собранного мусора, а затем подозвал к себе Глазера, только что притащившего очередную охапку вырванной с корнем зелени.

— А ну-ка, — не снимая маски, глухо распорядился Вирон, — сожги эту дрянь, пока она снова не проросла.

— Есть, сержант, — пробормотал Глазер. Ему было совсем худо из-за жары. Встав на колени, он несколько раз щелкнул зажигалкой из коробочки аварийного комплекта, который каждый солдат носил в нарукавном кармане. Сочная зелень упорно не желала загораться. Пучки сухой травы, предназначенные для растопки, прогорали впустую, оставляя после себя лишь струйки едкого желтого дыма.

— Вот что, — сказал Вирон после короткого раздумья. — Сбегай-ка на склад вооружений. Спросишь там капрала Асада. Возьмешь у него парочку зажигательных шашек. И быстро! Давай, пошел!

Глазер поднялся с колен и заковылял к лагерю. Мертвая трава цепко хватала его за ботинки. При каждом шаге из переплетения сухих стеблей поднимались облачка пыли.

— Я сказал — быстро! — громыхнул рык Вирона. — И выпей воды, дохлая крыса!

Солдат послушно приложился к фляге и ускорил шаг. Вот он прошел мимо Брука, обдав его едким запахом пота и присыпки от мозолей. Глаза его были пусты, точно у мертвеца. Он шел напрямик, срезая путь по неубранному участку и спотыкаясь на невидимых в траве кочках. Всем своим видом он напоминал обильно потеющего пьяного.

Внезапно Брук почувствовал смутное беспокойство. Что-то неправильное чудилось в том, как Глазер бредет сквозь колыхание горячих волн.

— Эй, погоди! — крикнул Брук, но вместо крика с его губ сорвался едва слышный сиплый возглас, беспомощно угасший в траве, будто в комнате со стенами, обитыми марлей.

Глазер не повел и ухом. Один только Бан Мун, с воспаленного лица которого клочьями слезала обожженная солнцем кожа, выпрямился и неприязненно покосился на Брука. Остальные не обратили на крик ни малейшего внимания.

— Стой, дурак! — сорвав маску, уже громче крикнул Брук.

Теперь уже на него уставились все, кто оказался поблизости. В полной тишине раздался чей-то злой смешок. А в следующий миг прогремел взрыв, и Сэм Глазер исчез в вихре земли и черного дыма. Ударная волна прокатилась над травой, толкнула Брука и бросила лицом в колючий кустарник.

— Ложись! — запоздало заорали сержанты, но все и без того попадали на землю, приникнув к ней теснее, чем к любимой девушке.

Глазер наступил на древнее изобретение человеческого гения — прыгающую мину, простое и технологичное изделие, одну из тех игрушек, которые гуманно отрывают человеку ноги, позволяя ему без суеты и спешки истечь кровью. Правый ботинок несчастного вегетарианца с торчащей из него костью описал дугу и шлепнулся возле первого ряда колючих спиралей; левый спланировал куда-то в сторону леса, в то время как его хозяин отлетел в противоположную сторону, упал на спину и застыл, беспомощно разевая рот в попытке протолкнуть в себя хоть немного воздуха пополам с пылью и дымом.

То, что произошло потом на этой пыльной, напичканной смертью полосе, круто изменило всю последующую жизнь Брука.

Он не помнил, как оказался на ногах. Осознанного решения не было. Он потерял всякую связь с реальностью, с собственной волей, со своими руками и ногами, и потом, когда время успокоилось, он смог вспомнить только одно: как плыл к оседающему султану пыли и дыма — не бежал, а бесшумно, стремительно плыл в каком-то неведомом пространстве, где вместо воздуха — вязкий и липкий кисель.

Помнил, как сначала почувствовал боль от впившихся в лицо шипов. Затем вспыхнул огнем подбородок, куда его вскользь ударило осколком. И то, и другое было где-то далеко от него, просто небольшой отвлекающий фактор, сигналы о незначительных повреждениях, на которые можно отреагировать позже. Помнил, что думал об одном: насквозь видеть то, на что ступает. Чувствовать опасность задолго до того, как нога коснется земли.

Прислушиваясь к своим ощущениям, он сделал шаг, за ним другой. Казалось, пальцы его ног обрели новые, доселе неизвестные рецепторы. Ботинки превратились в продолжение тела. Предметы в глазах — плети кустарника, вышки, пятна прижавшихся к земле солдат — потеряли четкость, взгляд расфокусировался, словно он смотрел на мир сквозь очки с непомерно большим увеличением. И одновременно он видел такие вещи, которые не разглядишь и под микроскопом. Мельчайшие прожилки на листьях. Цветовые узоры на стеблях травы. Суету крохотных насекомых. Едва заметные искривления пространства над затаившейся под землей смертью. Чуял невидимые нити инфракрасных лучей. Запах металла и взрывчатки. В голове бился голос Санина. Он что-то настойчиво вдалбливал ему, увещевал, приказывал…

Мысленным усилием Брук выключил этот голос.

Мы — то, что о себе думаем, так его учили в детстве. Если в глубине души ты чувствуешь себя слабым и беспомощным, то, какими бы сильными ни были твои мышцы, в схватке за жизнь ты — пустое место. Чтобы выжить, надо верить, что ты — несокрушимая машина, способная справиться с любыми препятствиями. И тогда это убеждение становится явью — и для тебя самого, и для окружающего мира.

И Брук верил.

— Лежать! — кричали сержанты. — Мины!

Крики эти проносились мимо, странно замедленные и гулкие, слышимые будто из-под воды. Тем временем Брук шел вперед. Как ему казалось — слишком медленно. На самом деле он двигался так быстро, что после по лагерю ходили слухи, будто бы его тело скользило, не касаясь земли. Струйка крови холодила ему шею.

Казалось, тело его само знало, что нужно делать. Он действовал не размышляя, подчиняясь одному лишь инстинкту. Некогда думать, некогда оценивать, прав ты или нет. Словно святой по воде, он беспрепятственно промчался по напичканному смертью полю и опустился на колени перед оглушенным Глазером. Глаза солдата закатились, трава вокруг него была забрызгана кровью. Из месива костей и обрывков плоти на развороченных ногах толчками выплескивалась алая жидкость.

Время продолжало демонстрировать чудеса гибкости. За какие-то несколько секунд Брук успел разорвать упаковку карманной аптечки, достать жгут, перетянуть ниже колен черные от крови штанины, прямо через форму вкатить целый шприц обезболивающего, а потом сорвать с лица раненого пыльную тропическую маску и поднести к его губам флягу.

Взгляд Глазера приобрел некоторую осмысленность. Он шумно глотнул и закашлялся. Вода заструилась по его грязному подбородку.

— Глотай, мать твою! — прикрикнул Брук. — Хочешь, чтобы движок остановился? Пей!

Глазер вяло мотал головой. Он все пытался приподняться и посмотреть на свои ноги, но Брук удерживал его, положив руку на грудь.

— Не дрейфь, кудрявый, — успокаивающе бормотал он. — Скоро будешь как новенький. Слышал, что на занятиях говорили? Жетон не потерял? Ну и славно. Ты пей, пей! Вот так. Давай еще. Полегчало? А теперь расслабься. Все будет нормально. Я тебя вытащу. Слышишь? Расслабься.

— Это ты, Фермер? — слабым голосом спрашивал Глазер. — Слышь, Фермер, что это со мной? Куда меня, а?

— Ерунда, — отвечал Брук. — Простая царапина. Ты, главное, не парься, земляк. Все будет хорошо.

Свободной рукой он прижал к окровавленной шее пластинку простенького армейского коммуникатора, выданного на призывном пункте вместо своего прежнего, снабженного мощным вычислительным блоком.

— Всем, кто меня слышит! Санитаров на периметр, шестой сектор, срочно! Шок, травматическая ампутация ног, большая кровопотеря!

Говорить было неудобно — каждое слово тревожило ранку на подбородке.

— Третий пост, вас понял, вызываю медиков! — отозвался незнакомый мальчишеский голос.

— Второй пост, вижу вас! Оставайтесь на месте!

В лагере взревела сирена.

Потом он присел на корточки и приподнял тяжелое, будто свинцовое, тело. Пыхтя, он бормотал что-то успокаивающее, нес какую-то бодрую чушь — в первые минуты после ранения человек шокирован; он ощущает себя покинутым и часто замыкается на своей боли, такие умирают от самых пустяковых ран — организм просто перестает сопротивляться. Поэтому необходимо говорить, заставлять бедолагу слушать, не давать ему скатиться в черную яму безысходности. Брук хорошо помнил говорок их работника, который острым, как бритва, ножом, пластал его плечо, вырезая впившуюся под кожу плеть паутины. Помнил боль, настолько сильную, что кажется, будто ее можно пощупать руками, помнил вид собственной плоти, которая на глазах наливается краснотой и опухает, помнил омерзительное шевеление в разверстой ране…

Краем глаза он увидел, как из травы поднимается Санин. Остальные, в том числе и герой войны Вирон, продолжали лежать, с опаской наблюдая сквозь частокол травинок, как Брук, пошатываясь, тащит на себе оцепеневшего Глазера. Каждую секунду он ожидал нового взрыва, всплеска пламени, удара шрапнели, или, что хуже всего, дождя из брызг нановзвеси, после которого вся органика в радиусе поражения превращается в сухую пыль.

Пока он под рев сирены топал по извилистой тропинке к проходу в спиралях, у бетонных бункеров уже собралась порядочная толпа. Люди раздались в стороны и образовали круг, когда он ступил на хрустнувший щебень. Санитары разложили на земле носилки. Брук осторожно опустил Глазера и принялся помогать пожилому круглощекому унтеру с красным крестом на рукаве подсоединять трубки и провода реанимационного комплекса. То и дело он сталкивался руками с сухими ладонями медика. Руки унтера дрожали от волнения.

— Здесь что, нет настоящих врачей? — сипло поинтересовался Брук.

— Все офицеры в городе, — отвечал медик. — Эту иглу сюда. Прижимай вот здесь. Теперь капельницу. Синяя трубка. Нет, не эта. Теперь кардиостимулятор. Или нет, сначала болевую блокаду. Манфред, какого черта ты ждешь? Срежь эти тряпки!

Наконец, на маленьком пульте у изголовья зажглись желтые и зеленые индикаторы, зажужжали невидимые насосы, по трубкам заструились разноцветные жидкости, и тело Глазера в разрезанной на лоскутья форме обмякло и расслабилось.

Санитары подняли носилки.

— Фермер! — бормотал в полубреду Глазер. — Фермер, не бросай меня!

— Здесь твой фермер. Не волнуйся, — ответил санитар.

Глазер сонно улыбнулся и откинул голову на резиновый валик.

Сопровождаемый любопытными взглядами, Брук побрел вслед за носилками. У него что-то спрашивали, но он только кивал, его куда-то тянули, но он отталкивал чужие руки, потом носилки исчезли за дверями медпункта, двери закрылись перед самым носом, и он в растерянности завертел головой, как гончая, потерявшая след. Кто-то протянул ему тампон, смоченный в антисептике, и Брук машинально приложил его к окровавленному лицу. Боль привела его в чувство, и он наконец-то вышел из транса.

Прошло не меньше получаса, пока саперный робот — голенастый паук с длинными усами сенсоров на морде — вызволил седьмой взвод из плена. Все это время новобранцы, боясь пошевелиться, пролежали в кишащей насекомыми сухой траве. Затем появились саперы, взвод выстроили на предварительно проверенном пятачке и приказали топать к периметру след в след за роботом. Солдаты шли, пристально вглядываясь в траву и высоко поднимая ноги, точно аисты на болоте. Теперь, когда обычное с виду поле превратилось в смертельную ловушку, они чувствовали себя уже не так уверенно, как в симуляторе. Едкий запах гари натянул нервы до предела. По напряженным лицам стекали крупные капли пота.

Санин прошел первым, остановился у ограждения, обернулся и крикнул:

— Видите? Ничего страшного!

Последним на безопасную землю вышел Вирон, чье прежде красное от загара лицо теперь казалось серым. Отовсюду — из проходов между палатками, со сторожевых вышек, из теней между бараками — на него смотрели обитатели лагеря.

* * *

К потерям в Объединенных силах давно привыкли. Служба на Луакари напоминала нескончаемый конвейер. Бойцы напарывались на мины, попадали в засады или под обстрелы; их эвакуировали после ранений, отправляли домой по окончании срока службы, а им на смену прилетали новички, которые, в свою очередь, гибли, эвакуировались или возвращались на родину. В большинстве подразделений потеря бойца означала только одно: в боевом расписании образовалась прореха, которую было необходимо спешно заделать. Но для солдат седьмого взвода, до сих пор видевших смерть только в симуляторе, война все еще оставалась чем-то бесконечно далеким. Настоящее ранение товарища стало для них шоком.

Новобранцы сидели на корточках, прислонившись спинами к пыльным мешкам с песком, бездумно смотрели перед собой и прихлебывали воду из фляжек. Они были не одни. Казалось, вся жизнь в лагере в этот вечер вращалась вокруг прежде незаметного барака с полустертым крестом на дверях. Кто только не подходил справиться о состоянии раненого! Новички из других взводов. Солдаты из роты обслуживания. Сержанты, группами и поодиночке. Едкий на язык повар. Вольнонаемные служащие в форме без знаков различия. Даже местный крестьянин, ежедневно приезжавший за удобрениями, подошел к дверям медпункта и долго стоял, горестно вздыхая, неловко переминаясь с ноги на ногу и тиская в руках зачем-то сдернутую с головы широкополую ковбойскую шляпу.

Капрал Краснов принес несколько пачек сигарет.

— Парни собрали, — сообщил он.

Двое молодых бойцов притащили большую флягу с холодной водой. Повар пообещал приготовить для раненого вегетарианца морковные котлеты и рагу из фасоли с древесными грибами.

— Коли не любит мяса, будет есть отдельно! — торжественно пообещал он. И растерянно добавил, вытерев лицо мятым колпаком: — Чтоб мне сдохнуть!

— А для Фермера, — добавил он, — будет настоящий говяжий стейк.

При этих словах Пан вспомнил отрешенное, сверхъестественно спокойное лицо Брука и поежился. Так бывает, когда привычная домашняя вещь во сне вдруг оборачивается чем-то грозным и незнакомым. Опасным, словно взведенная противопехотная мина. Целеустремленным, как зенитный снаряд. И таким же бездушным.

Но то во сне…

— Кто-нибудь видел Адамса? — неожиданно спросил Санин.

— Сидит на блиндаже, — ответил Пан. — Молчит. На лес смотрит.

— Я его звал, а он радио отключил, — добавил Бан Мун.

— Да ему привычно — одному, — отозвался кто-то. — Такие они люди.

Перепуганный лейтенант Авакян, враз растерявший лоск и веселость, нерешительно остановился у высокого порога, долго вытирал ноги о пыльный ворсистый коврик и только потом робко постучал в дверь. Когда он вышел, на его красивом смуглом лице, украшенном тонкими усиками, цвела улыбка несказанного облечения.

Ближайшие к нему солдаты неохотно зашевелились, собираясь убраться с дороги. Несколько человек одновременно вскочили, торопливо застегиваясь, но Дабл-А знаком показал: мол, не обращайте внимания, не до того сейчас, и солдаты вновь опустились на корточки.

— Сидите, парни, — произнес лейтенант. — Помните пункт двадцать восемь Боевого устава.

Этот пункт гласил: «По мере возможности, не демонстрируй в зоне боевых действий знаков подчинения старшему по званию».

Вслед за Авакяном явился Вирон, сумрачный и бесшумный, как тень. Остановившись, он внимательно оглядел притихших бойцов. Никто и не подумал подать команду «смирно». Вирон набрал воздуха, открыл рот, но что-то помешало ему гаркнуть на свое распоясавшееся воинство. Может быть, неестественное напряжение, разлившееся в воздухе. А может, насупленные, ненавидящие лица солдат.

Он повернулся и исчез, так и не проронив ни слова.

— Космический волк, мать его, — пробурчал Пан. — Едва не угробил нас всех.

— Свернуть бы ему башку… — отозвался кто-то невидимый.

Все с ожиданием посмотрели на Санина, но тот, казалось, не слышал. Он сидел неподвижный, как изваяние, и с отсутствующим видом вертел в пальцах вечную зажигалку.

Быстро темнело. Обитатели джунглей, которым было наплевать на то, что какой-то невезучий солдат едва не расстался с жизнью, завели свой привычный концерт. Крупные жуки на полном ходу таранили линзы прожекторов. Двери медпункта осветились тусклой, едва разгоняющей мрак красной лампой. Солдаты с сигаретами в руках расселись вдоль стены барака, и тусклые красные отсветы падали на их лица, превращая глазницы в неясные пятна, а рты — в черные провалы. Огрубевшие от работы, обожженные солнцем руки с закатанными до локтей рукавами покоились на коленях. Разговоры были негромкими и редкими. Бойцы зевали и ежились, поглядывая в сторону палаток. Время от времени кто-нибудь пытался рассказать старый анекдот. Потом Пан достал свою гармонику, и ночь огласилась щемящими сердце звуками.

И никто не заметил, как Гор тихо поднялся и растворился в сумерках.

* * *

Перед самым отбоем из облачной хмари донесся шум турбин приближающегося коптера. Распахнулись двери медпункта, и санитары вынесли носилки с закутанным в реанимационный кокон телом. Молчаливые тени потянулись следом за ними к посадочной площадке. Сверток на носилках мало напоминал человека.

— Эй, док! Как он, в порядке? — спросил Жалсанов.

— В полнейшем, — ответил усталый санитар и сплюнул на землю. — Если не считать шока, ушиба мошонки, оторванных ног, потери полведра крови и поверхностных ожогов.

— Его вылечат? Долго будут расти ноги?

Медик в зеленом балахоне поверх комбинезона не успел ничего ответить, потому что в этот момент Глазер заскрежетал зубами и громко произнес:

— Твою мать!

Все умолкли и выжидающе уставились на восковое лицо с заострившимся носом и несмываемой надписью на лбу, перечислявшей препараты, которыми за последние пару часов была основательно разбавлена кровь раненого. Но Глазер больше не произнес ни слова. Глаза его были закрыты, ноздри трепетали; должно быть, он ругнулся в бреду, сражаясь с видимыми только ему одному чудовищами.

Гор неслышно возник из темноты, когда коптер, мигая габаритными огнями, заходил на посадку. Грудь его ходила ходуном, будто после долгого бега. Он шумно дышал. Лицо его блестело от пота. Несмотря на то, что кормили в лагере, что называется, от пуза, многие солдаты сильно похудели. Не избежал этого и Гор. Его шкура обвисла и свисала толстыми складками, точно у слона. Комбинезон, ставший вдруг просторней на два размера, торчал из-под ремней амуниции неуклюжими складками.

— Чего такой бледный, амиго? — поинтересовался Бан Мун. — Крови боишься?

Гор сжимал бесформенный предмет, завернутый в пыльную тряпку. Он пристально, словно гипнотизируя, смотрел на этот предмет и что-то невнятно бормотал себе под нос.

Пан подошел к нему, заглянул в лицо.

— Ты в норме, земляк? Что это за дрянь?

Гор вздрогнул и пришел в себя. Оглядел столпившихся вокруг солдат. И вдруг на его лице появилось какое-то новое выражение. Его губы искривились в злобной усмешке. Он развернул тряпку и молча поставил предмет на землю рядом с носилками. Предмет этот — разорванный ботинок с торчащим из голенища куском кости, который в свете прожекторов отливал зловещим розовым цветом. Новобранцы долго не могли оторвать от него глаз.

Гор отступил на шаг и обвел лица собравшихся торжествующим взглядом. Все ждали его объяснений, но он лишь молча ухмылялся.

— Где ты это взял? — наконец, спросил Людвиг.

— За ограждением, — с гордостью ответил Гор.

— На полосе безопасности? — удивился Людвиг.

— А что, ему пригодится, — сказал Гор, кивнув на раненого.

— Рваный ботинок? Ты ходил по минам ради рваного ботинка?

— Ну и что? — с вызовом ответил Гор. — Чем я хуже Фермера?

— Тебя могли подстрелить часовые, — заметил кто-то из темноты.

— Ха!

— Совсем съехал, — констатировал Бан Мун. Слова его потерялись в шуме садящегося коптера.

Но Гор его услышал.

— Зато я не трус! — вскинулся он. — Понял? Не трус!

Свист турбин терзал уши. Туман, напитанный пылью, завивался в причудливые протуберанцы. Пан посмотрел на Гора жалостливым взглядом.

— Нет, парень, ты не трус. Ты просто идиот, — бросил он. — Фермер рисковал ради раненого. А ты — ради куска мусора. Чувствуешь разницу, придурок?

Рев ветра от лопастей заглушил перебранку. Все невольно пригнули головы и прижали руками свои кепи. Транспортная «Импала» с опознавательными знаками Объединенных сил коснулась бетона, и тут же из распахнутого дверного проема, тускло освещенного красным, высунулся язык трапа. Пряча лица от секущего ветра, санитары из эвакуационной бригады соскочили на землю, подхватили кокон и ловко уложили его в жерло медицинского бокса. Затем они запрыгнули назад и принялись колдовать над аппаратурой, подсоединяя бесчувственное тело к трубкам и проводам бортового реанимационного комплекса. Медики непрестанно разговаривали с Глазером, словно не замечая, что тот их не слышит; следуя инструкции, они улыбались и что-то спрашивали у раненого, чтобы искалеченный мальчишка не ощущал себя брошенным.

* * *

Увидев коптер, заходящий на посадку, Брук понял, что ему нужно делать. Он с полной ясностью осознал, что это его шанс и что иного случая может и не представиться. Никем не замеченный, он выступил из тени барака, крадучись, перебежал посадочную площадку и замер в смерче горячего воздуха и жалящих песчинок по другую сторону машины. Голова кружилась от обезболивающего, которое щедрой рукой вкатил санитар, и Брук боялся, что потеряет равновесие и привлечет к себе внимание. Ему казалось, он уже слышит крики: «Ты куда? А ну стой!» Ветер сорвал пластырь с лица, обжег ссадины болью. Над головой нервно вздрагивал ствол опущенного к земле бортового излучателя, словно ему не терпелось исторгнуть из себя потоки смертоносных лучей. За темными стеклами блистера угадывалась голова пилота.

Наконец, Брук решился. Он глубоко вздохнул, словно надеясь выдуть из себя все сомнения и страхи, склонился под гнетом ураганного ветра и бросился вперед. Ему осталось всего три шага до трапа, когда на пути неожиданно возник Санин. С разбега налетев на него, Брук остановился без сил, будто игрушка, у которой кончился завод.

— Дайте пройти, сержант! — в отчаянии выкрикнул он. — Я все равно здесь не останусь!

Санин молча поманил его пальцем.

— Отлежись там с недельку! — прокричал он на ухо Бруку. — А там, глядишь, дерьмо поуляжется. И не болтай, понял? В бутылку не лезь. Ты меня слышишь? Сиди тихо, как мышь. Ничего не знаю, ничего не помню. Понял? Кивни, если понял!

Слова сержанта терялись в грохоте винтов. Не веря своим ушам, Брук машинально кивнул. И тогда Санин шагнул в сторону и подтолкнул его к трапу.

— Этого тоже зацепило! — крикнул он санитару. — Забирайте!

Маленький санитар, чье лицо скрывалось в тени козырька шлема, ухватил Брука за плечевой ремень и втащил внутрь. Бортстрелок, похожий на головастое чудище, нервно облизнул губы, молча посторонился и, не успела спина Брука коснуться кушетки, накинул на него привязные ремни и щелкнул замками.

— Какого дьявола? — недовольно спросил второй санитар, оторвавшись от клавиатуры реанимационного бокса. — В запросе значится всего один раненый. Где твоя сопроводительная карта?

Брук в растерянности пожал плечами. Мол, не моя проблема, я человек маленький, приказали лететь, я и лечу.

— Ну и бардак тут у них! — бросил в сердцах санитар. — Лежать-то можешь?

Брук кивнул.

— Тогда терпи. Посмотрим тебя попозже. Держись крепче.

— Пусть только попробует изгадить мне палубу! — донесся голос пилота.

— Будет тошнить — возьми пакет в кармане, — буркнул санитар. — Вон там, справа.

И тут кто-то закинул в машину тюк с вещами.

— Держи, Фермер! — крикнул солдат. — Мы твое барахло собрали! И пожрать немного. В дороге пригодится…

Брук узнал голос Пана. Он вгляделся и рядом с массивной фигурой увидел Бан Муна, опасливо втягивающего голову и крепко вцепившегося в козырек своего кепи. Плечом к плечу с ним стояли Кратет и Жалсанов, Микадзе и Людвиг. Все их отделение теснилось у трапа. Лучи прожекторов исчертили лица солдат глубокими тенями, но Бруку показалось, будто парни улыбаются. Ветер рвал их комбинезоны.

— Счастливо тебе! — сощурившись так, что глаза превратились в едва заметные щели, крикнул Бан Мун. Он махнул рукой, и воздушный ураган тут же сорвал его кепи. — Пригляди там за Длинным!

— Напиши, как устроишься! — прокричал Пан.

Ошеломленный, Брук молча кивнул, не догадываясь, что его жест невидим в тусклом свете бортового освещения.

Медик уселся на сиденье и что-то пробормотал в коммуникатор. Свист турбин резко усилился. Нервный бортстрелок опустил стекло шлема, за которым тут же зажглись зеленые точки индикаторов, и нырнул в свой кокон. Через пару мгновений с гулом ожили оружейные приводы.

Крики снаружи привлекли внимание санитара.

— Стой! Стой! — орали с посадочной площадки. — Задержите взлет!

Через дверной проем Брук увидел, как сквозь толпу к трапу рвется Вирон.

— Дорогу, свогачи! Расступись! — бесновался Вирон, но новобранцы стояли, тесно сомкнувшись и крепко ухватив друг друга за ремни, так что все, что оставалось старшему сержанту, это в бессильной ярости молотить кулаками по спинам солдат, поджавшим губы в мстительной гримасе.

— Что там еще? — свесившись наружу, крикнул солдат.

— Беда с этими тыловыми вояками! — недобро ухмыльнувшись, ответил Санин. — Едва царапнет, и уже зовут мамочку!

Санитар понимающе кивнул, ударил по сенсору, и трап втянулся куда-то под палубу. Красные плафоны погасли.

— Пошел! — крикнул Санин и, присев, взмахнул руками в жесте, означавшем отрыв. — Давай, пошел!

В следующий миг «Импала» дрогнула и оторвалась от бетона, унося в сырую ночную мглу одного раненого и одного беглеца.

— Спасибо, сержант! Пока, ребята! — запоздало крикнул Брук, но голос его потерялся в реве ветра за бортом. К горлу Брука подкатил комок. Глаза защипало.

Это от ветра, подумал он. Точно, от ветра.

В лагере потом долго вспоминали о новой выходке Фермера.

Все повторяли и повторяли, пока история не обросла совершенно невероятными деталями.

— Просто встал и побежал, — рассказывал часовой, сменившийся с поста на вышке. — Чтоб мне сдохнуть, встал и побежал. Как заговоренный. Прямо по минам.

— А ночью исчез, — добавлял другой. — Испарился. Будто призрак какой.

— Неспроста у него одни семерки в номере, — говорил третий. — Счастливчик, каких поискать…

А тем временем Брук лежал в мягком пластиковом ложе и, вытянув шею, смотрел в раскрытую дверь на покосившуюся землю, на уносившееся вниз и вбок скопление палаток и бараков, на прожектора, пронзавшие тьму бело-оранжевыми щупальцами, на превратившихся в бессильных букашек Твида и Вирона; смотрел до тех пор, пока лагерь не обернулся мутным оранжевым пятнышком, мерцавшим в ночи подобно зловещему глазу. Потом санитар нажал на сенсор закрывания двери, и земля скрылась из вида, оставив Брука в полумраке, едва освещенном помаргиванием индикаторов медицинского комплекса.

Брук был сбит с толку. Происходящее упорно не желало укладываться в голове. Он не мог понять, как такие угрюмые, ограниченные, трусливые и завистливые типы вроде горожан могли измениться так быстро?

Или это изменился он сам?

Но одно Брук знал абсолютно точно: завершилась одна глава его жизни и начинается другая.

* * *

Старший сержант Вирон тоже чувствовал, что в его жизни начинается новая глава. Мало ему этих чертовых мин, а тут — на тебе, на его шее еще и дезертирство. Так и не сумев пробиться к медэваку, он стоял среди ухмыляющихся сопляков и что-то угрожающе бормотал себе под нос. Развернуться и уйти означало потерять лицо. Стоять и наблюдать за распоясавшимися салагами, которым давным давно полагалось спать, было выше его сил.

В конце концов Вирон решил прибегнуть к испытанному средству для восстановления душевного равновесия. То есть напиться. Он окинул внимательным, запоминающим взглядом кучку сорвавшихся с поводка щенков, резко повернулся на каблуках и направился к сержантскому клубу.

Это полуофициальное заведение располагалось в задней части авторемонтного бокса и было отделено от помещения с полуразобранными машинами тонкой временной перегородкой. Клуб открывался вечером, когда на дежурство заступала новая смена караула. В это время в ангаре зажигались электрические лампы под широкими абажурами и оживал прикрученный к стене голокуб, транслирующий новости. Иногда, вопреки стараниям многочисленных «глушилок», удавалось поймать развлекательную передачу для туристов, и тогда бармен — худой длиннорукий капрал — включал звук погромче, чтобы и завсегдатаи, и ящерицы в джунглях за периметром, и все прочие окрестные обитатели могли познакомиться с древним человеческим искусством сбрасывания одежды под музыку.

В большом помещении с закругленными стенами собралось человек тридцать. Столы в центре оккупировали игроки в карты. Оттуда доносились азартные восклицания, возгласы досады и ехидные смешки. Остальные — сержанты, ожидавшие отправки в свои части, — расселись обособленными группками и, потягивая пиво, угрюмо разглядывали мельтешащие в воздухе цветные картинки. И все вместе дружно не замечали Вирона, в одиночестве торчавшего у стойки.

А старшего сержанта одолевал страх. Никакая выпивка не давала ему забыть о скором возвращении офицеров. Настоящих, не чета этой перепуганной тени, свихнувшейся от перебродивших гормонов. Тяжелые мысли дрейфовали в голове и сталкивались, словно айсберги. Выкарабкается ли эта худая сволочь, умудрившаяся отыскать действующую мину на отключенном поле? Что будет с его ногой? И что решит комбат? Неужели дело дойдет до трибунала?

«Куратору седьмого взвода. Рапорт, — в который раз вывел он в своем планшете. — Довожу до вашего сведения, что…»

Однако на этом «что» дело снова застопорилось. «После того, как рядовой Глазер подорвался на случайной мине…» Черт! Откуда тут случайные мины? Где, к херам собачьим, он нашел эту самую мину? Это ж не рапорт получается, а петля на шею. Нет, надо начать с начала. Все началось с нападения. И ведь не врут попы! Есть потусторонний мир! Есть! Не иначе, этот чертов лейтенант вылез из могилы, чтобы доконать его. Не получилось на Фарадже, так он возник здесь. Нашел! Отыскал в другой галактике! А ведь он докладывал! Докладывал! А Твид его покрывает. Покрывает дезертира. И Санин тоже. Все они заодно.

Пиво выдохлось и стало противным на вкус. Зверски чесался желвак на раненом плече. Саднили от пота царапины на коленях.

— Нападение на старшего по званию… — невнятно бормотал Вирон. — Неподчинение приказу. Массовое неповиновение… Дезертирство…

Он вновь приложился к кружке. Струйка пива пролилась мимо губ, стекла по подбородку и забралась за ворот.

Плевать!

Хлопнула дверь. Потянуло ватным запахом тумана.

Разговоры вокруг сразу стихли. Молчание разбегалось широкими кругами, словно волны от брошенного в пруд камня.

— Тут я ей и говорю — подруга, а теперь взгляни-ка вот сюда и скажи, что ты об этом думаешь! — произнес в полной тишине чей-то насмешливый голос и смолк, устыдившись произведенного эффекта.

Изрядно окосевший Вирон крутнулся на табурете, чтобы исследовать причину всеобщего интереса, и нос к носу столкнулся с Саниным, который уставился на него злым немигающим взглядом.

Тишина не просто сгустилась — она стала тяжелой и осязаемой, как кирпич. Сотканная из дымного воздуха дикторша с золотыми кудрями тихонько бормотала о диверсии на станции монорельса.

Вирон сгреб со стойки боевой планшет и поспешно сунул его в нагрудный карман, однако смог спрятать его только с третьей попытки. Потом, не глядя на Санина, он протянул руку за кружкой. Зубы его звякнули о толстое стекло. К своей досаде, Вирон обнаружил, что посудина опустела.

— Еще пива, сержант? — поинтересовался бармен.

— Нет, — сказал Вирон.

— Да, — отрезал Санин. Он указал пальцем на кружку Вирона. — Мне того же самого.

Он опустился на высокий табурет рядом с Вироном, не сводя с него пронизывающего взгляда, от которого по спине старшего сержанта забегали ледяные мурашки.

— Хорошая ночь для занятий, — сказал Санин.

— Что?

— По рукопашному бою, — пояснил Санин.

Вирон оглядел выжидательно уставившихся на него сослуживцев.

— Хотел бы я выбить из тебя дерьмо, — тихо сказал он. — Но не могу. Я пока еще твой командир.

— И всего-то? Тогда я подожду. Осталось недолго.

Лицо Вирона налилось краской.

— Послушай, — с угрозой проговорил он. — Хватит пороть чушь. Лучше подумай, что скажешь утром, когда тебе придется объяснить, куда подевался Фермер.

Санин сделал глоток, поморщился и вытряхнул из пачки сигарету. Огонек вечной зажигалки отразился в его зрачках. На мгновение Вирону показалось, будто перед ним сидит зверь — холодный и беспощадный хищник с яростным огнем в глазах.

Зажигалка погасла. Огонек исчез. Санин выдохнул струйку дыма и оперся локтем о стойку, наблюдая за Вироном сквозь прищуренные веки.

— А ты, я вижу, уже все объяснил, а? Поди, целую поэму сочинил?

Он замолчал, заметив, что их слушает бармен.

— Ваша закуска, сержант, — обратился капрал к Санину. Затем он поставил на стойку тарелку с жареными орешками и сказал: — Поганый выдался вечер. Хотите, включу чего-нибудь погорячее? Офицеров сегодня нет.

— Погорячее? — переспросил Санин.

— Девочек, — осклабился капрал. — Настоящих, не кукол.

— Нет, спасибо, — отказался Санин.

— Тогда бокс? Турнир Восточного побережья. Пальчики оближешь!

— Ненавижу бокс, — процедил Вирон.

— Ладно, парень, включай, если ты так настаиваешь, — сказал Санин. — Только исчезни.

— Конечно. — Капрал повернулся к Вирону. — Может, чего покрепче, сарж?

— Водки, — попросил тот.

Капрал выставил на стойку тяжелый граненый стакан и исчез в подсобке, а Санин повернул голову и с любопытством уставился вверх, где под потолком шла трансляция с открытия какого-то фестиваля. Картинки уличного шествия сменились вспышками и цветными лучами, заливавшими ринг. Полуголые парни по углам оценивающе смотрели друг на друга.

— Последние минуты перед началом боя — самые напряженные, — поделился Санин. — Свист, гам, зрители орут, а тут еще тренер несет какую-то ахинею. Но ты его все равно не слышишь. Видишь только эти чертовы прожектора. И еще девочек.

Ударил гонг. В голокубе двое бойцов принялись кружить по рингу. Публика подбадривала их нестройными выкриками.

— Девочек? — не сразу сообразил Вирон. — Каких девочек?

— Клевые крошки. Разгуливают по рингу в прозрачных тряпках и показывают зрителям таблички с номером раунда. Видел бы ты, как они пролезают под канатами… Нет, здесь все не так… Никакой романтики. Тоже мне, «Турнир Восточного побережья»…

— На кой черт ты мне это рассказываешь? — поинтересовался Вирон.

Санин отвел взгляд от ринга, где один из боксеров — лысый мулат — попытался загнать своего противника в угол. Соперник — высокий смуглый парень с раскосыми глазами — ловко разорвал дистанцию и ускользнул.

— Разве не ясно? Хочу понять, что чувствует человек после того, как загнал свой взвод на минное поле.

— Не заводись, — огрызнулся Вирон. — У меня и без того тяжелый день.

— Глазер — вот у кого сегодня тяжелый день, — отозвался Санин, наблюдая, как бойцы делают пробные выпады.

Вирон поднес стакан к губам и отхлебнул, не почувствовав вкуса.

— Медик сказал, парень выкарабкается, — осторожно заметил он. — А ноги отрастут всего за месяц. Так что ничего страшного.

Китаец на ринге наконец пропустил прямой в челюсть и под возбужденную скороговорку комментатора отступил к канатам. Настырный мулат молотил его по корпусу, не давая передышки. Внимание собравшихся разрывалось между голокубом и двумя сержантами, сверлящими друг друга настороженными взглядами.

— Как ты сказал? — переспросил Санин. — Ничего страшного?

Еще минуту назад он собирался предложить Вирону найти себе секунданта, прогуляться до спортзала и выяснить отношения на ринге. Но сейчас он подумал о потрясении, которое испытал Глазер, о его боли, вспомнил бледное, отрешенное лицо Брука, его форму, пропитанную своей и чужой кровью, увидел изорванный ботинок на посадочной площадке…

— Ничего страшного? — снова спросил Санин. А потом выплеснул свое пиво в лицо Вирону. Старший сержант отшатнулся, едва не опрокинув хлипкую стойку, а Санин поднялся, отшвырнул табурет и, продев пальцы в ручку опустевшей кружки, от души врезал своему взводному между глаз. Вирон полетел вверх тормашками и врезался в столик игроков в покер. Река пролитого пива подхватила карты и хлынула на пол.

Игроки тут же вскочили на ноги.

— Дай ему! Дай! — забыв про покер, заорали они, и было непонятно, к кому были обращены их призывы — к боксерам из голокуба или к дерущимся сержантам.

Санин пнул опрокинутый стул, шагнул к оглушенному Вирону и хорошенько наподдал ему ботинком по ребрам.

— Это тебе за Глазера.

— Эй! Хватит с него! — запротестовал какой-то служака.

— Ставлю на Санина! — закричали из-за другого столика. — Мои сто!

— Да он же его убьет! Держи его!

Нахрапистый мулат из голокуба тоже получил свое и теперь, усевшись на задницу, ошалело мотал головой.

— Вставай, скотина! Вставай! — неизвестно кому орали сержанты.

Вирон медленно сел и оперся рукой об пол. Кровь из разбитой брови заливала ему глаз. Лампы под абажурами сливались в розовые кружащиеся пятна. Крики болельщиков вокруг ринга и азартные вопли сержантов спрессовались в сплошной неразборчивый вой. В голове гудело, но даже сквозь гул он услышал, как невидимый рефери ведет счет:

— …Два!..Три!..Четыре!

И тут свет заслонила тень — это разъяренный Санин, вырвавшись из рук товарищей, спешил добить своего противника. К своему несчастью, он наступил на рассыпанные орешки, нога его поехала по мокрой плитке, и Санин с маху грянулся спиной об пол, распластавшись рядом с Вироном, словно нокаутированный боксер.

— …Шесть!..Семь! — считал рефери.

Когда сержант попытался подняться, пришедший в себя Вирон наугад лягнул его ногой. Удар в живот был такой силы, что Санин откатился назад и скорчился, задыхаясь от подступившей к горлу тошноты.

Вирон тяжело поднялся на ноги и утер кровь рукавом.

— Санин, давай! — орали вокруг. — За Длинного!

Но Сергей с трудом понимал, чего от него хотят.

Беспомощно разевая рот, он пытался протолкнуть в себя хоть немного воздуха. Наконец ему это удалось, он медленно поднялся, и в этот самый момент Вирон набросился на него, рыча, как зверь, и врезал ему кулачищем в ухо. Старший сержант вложил в этот удар весь свой страх и всю ярость, так что его подчиненный перелетел через столик и грянулся об пол, попутно разметав ворох карт и бумажных денег.

Застонав от боли, Санин ощупал гудящую голову. Он почувствовал, как теплая кровь струится ему за воротник и как внутри черепа прокатываются волны неприятного эха, и испугался. У него и без того хватало неприятностей с головой. Сверху на него капало пиво. Вокруг с пушечным грохотом разбивались падающие кружки.

— А ну иди сюда, гнида! — хрипло орал Вирон. Старший сержант был в таком бешенстве, что уже ничего не замечал. Он пер напролом, распинывая стулья, расшвыривая столы и все, что оказывалось у него на пути. Ему просто не приходило в голову обойти препятствия.

— Не загораживай обзор! — крикнул кто-то. — В сторону!

— Вызывай патруль!

— Не толкайся, не на базаре, деревня!

— Это кто деревня, сморчок!?

— Эй, это мое пиво!!!

Вслед за этим раздался глухой удар — какой-то разгоряченный видом схватки сержант ухватил за горлышко полупустую бутылку и обрушил ее на голову обидчику. Но прозрачный материал, только с виду напоминавший стекло, упруго прогнулся и лишь еще больше распалил спорщиков.

— Получай!

— Наших бьют!

— Второй взвод, ко мне!

Заведение наполнилось звоном разбитого стекла, хриплыми выкриками и глухими звуками ударов. Эта сумятица спасла Санина. Перекатившись по усыпанному осколками полу, он быстро прополз между ногами дерущихся и занял оборону у стойки. С тех пор, как он пропустил первый удар, прошло не менее полминуты, и изображение перед глазами наконец обрело некоторую четкость. Ему открылась картина хаоса: разбившись на группы, младшие командиры ожесточенно тузили друг друга, используя при этом не только кулаки и головы, но и немногочисленные уцелевшие подручные средства. Под ногами хрустело стекло. Абажуры раскачивались, наполняя помещение мятущимися тенями. Пластиковый стул вылетел из кучи дерущихся, пролетел у Санина над головой и отскочил от небьющегося зеркала над баром, попутно обрушив на пол целую батарею цветных бутылок. А над всем этим бедламом продолжали битву мулат и китаец. Комментатор как раз объявил начало второго раунда.

— Чемпионат Восточного побережья, — пробормотал потрясенный Санин.

Он увидел, как залитый кровью Вирон, выпучив здоровый глаз, с руганью рвется к нему сквозь свалку, раздавая сокрушительные удары всем, кто попадался под руку. Санин, однако, был еще не совсем готов. Понимая, что в нынешнем состоянии у него есть только один шанс — быть убитым, он перегнулся через стойку, за которой скорчился перепуганный капрал, схватил бутылку и запустил ею в голову приближающегося противника, но промахнулся: бутылка лишь скользнула по плечу Вирона, упала на пол и разбилась.

— Убью!.. — Вирон оттолкнул замешкавшегося сержанта из последней партии пополнений и устремился в атаку. Он двигался с грацией атакующего бегемота, но все же приближался недостаточно быстро, и Санин успел отклеиться от стойки, чтобы противник не лишил его возможности маневра.

Они сошлись в таранном ударе лоб в лоб, как два доисторических хищника, и принялись тяжело кружить на месте и ожесточенно лупить друг друга, не отступая и не уклоняясь от выпадов врага, словно танцевали какой-то замысловатый боевой танец. Болевые точки, приемы и удары из наставления по рукопашному бою — все это забылось в обжигающем потоке взаимной злобы. Оба сержанта на время превратились в кровожадных дикарей, одержимых жаждой убийства.

Санин работал кулаками из последних сил. Правый кросс, хук слева, хук в печень… Воздух гудел от напряжения. Шум драки накатывал и отступал, словно океанский прибой. В голове взрывались ослепительные вспышки от пропущенных ударов. Наконец Вирон совершил ошибку. Когда он размахнулся и попытался провести удар в голову, Санин увернулся и контратаковал, выложившись на все сто. Сначала мощнейшим правым в нос. Следом — сокрушительная серия по корпусу. Что-то хрустнуло, голова Вирона запрокинулась, он отшатнулся, опустил руки и сел, но в последний момент успел ухватиться за противника и повалить его на пол. Там, крепко обнявшись, словно однополые любовники, они принялись извиваться и барахтаться среди луж пролитого спиртного. Оба сержанта рычали, как рычат сцепившиеся псы, оба задыхались, отплевывались и хрипели, давясь кровью и собственным соленым потом.

Кряхтя от натуги, Вирон пытался схватить верткого противника за горло, но ему никак не удавалось сжать на жилистой шее Санина мокрые пальцы. К тому же сержант яростно отбрыкивался и все норовил провести болевой прием. Наконец он изловчился и, откинув голову, изо всех сил ударил Вирона лбом в мокрое от крови лицо. Тот успел отклониться, и удар пришелся в ухо, но изрядно побитому взводному хватило и этого: руки его ослабли, и Санин тут же рванулся и откатился в сторону, оставив оглушенного врага ворочаться на полу. Однако самому сержанту досталось едва ли не больше: в голове, не переставая, шумел прибой, предметы в глазах начали двоиться, а из носа хлынула кровь.

Краем глаза Санин успел заметить, что за порогом распахнутой двери столпились разбуженные шумом солдаты из ближайших палаток. Скрываясь в ночной тени, они в благоговейном молчании наблюдали за невиданным сражением. «Турнир за звание чемпиона, — подумал сержант. — Такого ни в одном симуляторе не увидишь…»

Тем временем Вирон пришел в себя и на карачках устремился к выходу. Он понял, что ему пора уходить, пока этот бесноватый не забил его до смерти. Кровь струилась из каждой поры его тела, из уголков глаз, изо рта, из ушей, из сломанного носа; теплые струйки стекали с рассеченных бровей; казалось, липкая жидкость хлюпает даже под мышками. Буксуя и оскальзываясь на изгаженном полу, Вирон достиг спасительной двери и тяжело перевалился через порог. Солдаты, столпившиеся в проходе, раздались в стороны, когда сопящее окровавленное чудище вывалилось из освещенного дверного проема и с глухим стоном растянулось в пыли гравийной дорожки.

Они тут же посторонились снова, потому что Санин поднялся на ноги и, шатаясь, бросился следом за удиравшим врагом. Весь его вид напоминал тяжело поврежденный, но все еще способный показать кузькину мать бронепоезд. Ковыляя все быстрее и быстрее, Санин развил нешуточную скорость и вылетел за порог как раз в тот самый миг, когда Вирон вновь попытался встать на четвереньки. Не в силах замедлить свой бег, сержант споткнулся о согбенную спину взводного и полетел вверх тормашками. Его неуклюжий полет был остановлен стеной, возведенной для защиты ангара от пуль и осколков. От удара один из самых маленьких и плохо уложенных мешков дрогнул и медленно сполз с верха баррикады — прямо в руки сержанта, который машинально подхватил свалившийся с неба подарок и прижал к груди, при этом едва не закричав от боли.

Несколько долгих секунд Санин балансировал на грани сознания. Ощущение пустоты в груди раздулось до немыслимых размеров. В глазах плавали багровые круги. Вокруг него белели пятна лиц новобранцев. Никто из солдат не произносил ни слова. Распахнутые двери клуба оглашали ночь шумом набирающей обороты драки.

Потом он заметил тень уползавшего прочь Вирона. В полумраке передвигавшийся на карачках старший сержант был похож на борова. Отчего-то беглецу и в голову не приходило подняться на ноги. Точно так же Санину не приходило в голову бросить мешок, который он по-прежнему прижимал к груди. Покачиваясь на нетвердых ногах, он заковылял вслед за удиравшим взводным, упиваясь унижением заклятого врага.

Наконец он настиг беглеца, обогнал и встал у него на пути.

— Куда-то торопишься? — спросил он, с трудом разлепив разбитые губы.

Вирон, сопя и кривляясь от боли, попытался подняться. Звездный свет залил все вокруг голубоватым сиянием, и Санин различил глаза своего врага, которые сверкали на распухшем, измочаленном лице, будто стекляшки в глазницах плохо изготовленного манекена для отработки приемов рукопашного боя.

И тогда сержант собрал последние силы и вознес над головой свою ношу.

— Это тебе за Фермера, сволочь! — торжествующе прохрипел он.

Мешок качнулся и обрушился на голову Вирону. Раздался глухой удар. Дело было сделано. Взводный сержант рухнул навзничь, широко раскинув ноги, словно пьяная девка из солдатского борделя. Санин не двигался — склонившись вперед, он отдыхал, ожидая пока утихнет погребальный звон в голове. Полуодетые солдаты стояли по сторонам дороги и потрясенно молчали.

Победа досталась сержанту дорогой ценой. Земля покачивалась и вертелась, точно лодка, попавшая в водоворот. Оба глаза заплыли и кровоточили. Левое ухо представляло собой комок измочаленной плоти. Распухший нос был забит пылью и свернувшейся кровью, кожа на кулаках была содрана до самых костяшек, а каждый вдох отдавал болезненными уколами в груди. Ну а форма… форма выглядела так, будто сержанта долго волокли за грузовиком по ухабистой проселочной дороге.

Так прошло довольно много времени. Наконец Санин выпрямился и медленно, словно ребенок, только-только осваивающий искусство обращения с одеждой, расстегнул ширинку. Боль в разбитых и изрезанных руках сделала эту задачу неимоверно трудной, но в конце концов Санин справился. Убедившись, что может стоять, не раскачиваясь, он вытер грязным рукавом залитое кровью лицо и огляделся. Потом он шагнул к бесчувственному Вирону, расставил ноги пошире и приготовился совершить то, о чем так долго мечтал.

— А это — за меня, — сказал сержант и хрипло засмеялся, но тут же закашлялся и умолк.

Замерли и зрители. Однако выполнить задуманное оказалось не так-то легко — мочевой пузырь Санина словно бы закупорился наглухо.

В этот момент за бараками произошло какое-то движение, и из темноты появилась команда военных полицейских во главе с дежурным по лагерю.

Раздосадованный известием о новом происшествии Дабл-А двигался энергичной походкой, но остановился как вкопанный, как только разглядел столпившихся у входа в клуб солдат, распростертого на земле Вирона и Санина, тщетно пытавшегося завершить свою месть. Однако лейтенанта, умудренного опытом бывалого ходока, ничто не могло заставить удивляться слишком долго. Выйдя на середину дорожки, он остановился, посмотрел на бесчувственное тело, оглянулся на своих спутников и скомандовал:

— Сержант!

Санин оставил свои потуги, повернулся к офицеру и бросил руки по швам, умудрившись изобразить почти идеальную стойку «смирно». Если бы только он не забыл про расстегнутые штаны!

— Здесь! — хрипло отрапортовал Санин. Лейтенант перевел взгляд ниже пояса сержанта и тут же отвел глаза.

— Принимая во внимание закрепленную законодательно свободу личности и связанное с ней естественное право на удовольствия, все же хотел бы заметить, что столь явная демонстрация ваших… э-э-э предпочтений, может быть неверно истолкована подчиненными.

Среди новобранцев и военных полицейских послышались сдавленные смешки. Даже старший наряда — смуглый усатый унтер-офицер по имени Кастелли — не смог удержаться от улыбки.

— Виноват! — Невозмутимый Санин, отследив по взгляду дежурного предмет, вызвавший такое странное толкование его намерений, поспешно привел себя в порядок. — Это не то, о чем вы подумали.

— Это ваше личное дело, и вмешиваться в него я не намерен, — твердо заявил Дабл-А. — Однако мне сообщили о нарушении правил внутреннего распорядка.

— Неофициальный турнир по боксу, лейтенант! — нашелся Санин.

— Турнир?

— За звание чемпиона Восточного побережья, — ответил Санин и сплюнул выбитый зуб.

— В мое дежурство? После отбоя? — воскликнул Авакян. Тут он увидел, как Вирон, приоткрыв один глаз, осторожно пошевелился. — А, старший сержант… Как кстати. Я как раз собирался вас арестовать. Может, вы мне поясните, какого черта тут творится? И что здесь делают эти рядовые?

— Мятеж… — еле слышно просипел Вирон. — Нападение на старшего по званию…

Дабл-А, карьере которого в этот вечер и без того был нанесен сокрушительный урон, досадливо поморщился — на сегодня с него было достаточно чрезвычайных происшествий.

— Под арест! — распорядился он. — Обоих. Держать их порознь. И сделайте что-нибудь с этим, — он кивком указал на распахнутые двери клуба, откуда как раз пытался выскользнуть сильно побитый и насквозь мокрый от пива начальник вещевого склада.

Унтер-офицер повернулся к своему воинству и молча кивнул. Парни в белых касках поняли его без слов. Достав шоковые дубинки, они двумя колоннами устремились к месту ночного ристалища.

Однако им не стоило так торопиться. Дюжий капрал, вбежавший в заведение первым, немедленно получил бутылкой меж глаз, тяжело осел на пол и замотал головой, как бык, наткнувшийся на неизвестно откуда взявшийся столб. Но это ему не помогло. И тогда, все еще пребывая в нокдауне, капрал выцарапал из кобуры служебный пистолет и разрядил его в потолок. Должно быть, в его затуманенном сознании этот жест означал протест против неуважительного отношения к стражам гарнизонного порядка при исполнении служебных обязанностей.

Зрители взревели. Китаец, пропустивший мощнейший апперкот, отлетел к канатам. Голокуб, пораженный сразу двумя пулями, взорвался и осыпал дерущихся дождем искр. Еще одна пуля перебила электрический кабель, и заведение погрузилось в темноту, в которой тлели светлячки угасающих осколков.

Капрал совершил ошибку. Наступившая темнота лишила полицию главного преимущества перед невооруженным противником — шоковых дубинок. С этого момента все пошло наперекосяк.

— Копы! — проорал из темноты чей-то пьяный голос. — Атака с тыла!

Сработали накрепко вбитые инстинкты. Сержанты мгновенно пришли в себя и объединились против общего врага. На протяжении последующих десяти минут темнота оглашалась хриплыми возгласами, руганью, треском шоковых дубинок и звуками смачных ударов. К несчастью для военных полицейских, их можно было отличить от остальных драчунов по белым шлемам, в то время как сержанты в темноте были все на одно лицо. Это дало последним весомое преимущество, и вскоре остатки мебели были вдребезги разбиты о головы нападавших. Накал сражения снизился лишь тогда, когда с головы последнего копа был сбит последний головной убор.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник