Лицеист

Глава 2

Каждая строчка или фотография в газете вызывала в голове крохотный взрыв, открывавший доступ к очередному куску информации. Я брался за одну ниточку – и тут же вытягивал десяток зараз, сплетенных вместе. Мой разум разгонялся до запредельных частот, но и их иногда оказывалось недостаточно, и я снова закрывал глаза и валился на подушку, комкая в руках ни в чем не повинную бумагу. Но молодой организм может приспособиться к чему угодно, и уже скоро приступы стали вполне терпимыми, а потом и вовсе сократились до нескольких секунд звона в ушах.

Так или иначе, спустя примерно полтора-два часа и десяток газет, я в общих чертах знал все, что полагается знать шестнадцатилетнему оболтусу, кое-как осилившему несколько классов в Императорском правоведческом лицее. Память восстанавливалась. Пусть обрывками, поверхностно и скорее на уровне привычек и рефлексов, чем вникая в суть, но все же.

Едва ли в ближайшее время придется демонстрировать что-то по-настоящему сложное – зато в базовых вопросах нравов, этикета и общепринятых норм я не ошибусь. И уж точно не перепутаю «ваше благородие» ни с «сиятельством», ни со «светлостью», ни уж тем более с «Императорским величеством». Без труда обращусь к любому из них по всем правилам. И – если придется – сделаю это на английском и французском.

Некоторые вещи в мою голову, к счастью, вбили намертво. Все-таки дворянское происхождение подразумевает некоторое количество обязанностей. Помимо привилегий, прав, вольностей и древнего дара, поднявшего аристократию над простыми смертными на немыслимую высоту.

Впрочем, в моей памяти родовая магия оказалась чем-то труднопостижимым, далеким таинством не для всех. Почти незнакомым, непонятным, а поэтому скорее опасным, чем привлекательным… А ведь я вполне мог научиться чему-то стоящему – раз уж почувствовал, как Ольга Михайловна просвечивает меня одним лишь взглядом.

Но почему?! Кто в своем уме отказался бы от подобного – будь у него такая возможность?

К моим услугам были воспоминания за неполные семнадцать лет, и среди них я нашел только малопонятные формулировки вроде «удаленность от родового Источника», «третий ребенок» и «посредственные врожденные способности». Похоже, истинной причиной моей магической бездарности стала самая обычная лень… Я без труда откапывал целые тонны информации про модные журналы, клубы, рок-ансамбли, певичек, актрис или автомобили, но ничего по-настоящему нужного и полезного.

Ерунда какая-то… И этот бесполезный недоросль – я?

Вздохнув, я отогнал мысли о куреве и потянулся за очередной газетой. На этот раз мне попался «Вечерний Петербург». Какая-то светская хроника. Свежая – дата стояла сегодняшняя – и, похоже, не слишком крутая. Раз уж мои прегрешения попали аж на первую полосу.

«Сумасшедшая гонка по Невскому проспекту», – прочитал я. – «Александр Горчаков при смерти».

Ха. Три раза ха. Слухи о моей почти-гибели оказались… сильно преувеличены. Мастерство Ольги Михайловны и родовой Источник, о котором я имел весьма скудное представление, вытащили меня с того света.

Но явно не избавили от проблем в этом.

«По сообщениям очевидцев вчера, примерно в восемнадцать ноль-ноль молодые люди из числа наследников дворянских родов в очередной раз нарушили прямое указание…» – Я перескочил пару строчек. – «…гонку по центральной части Санкт-Петербурга. Неуместное спортивное мероприятие закончилось трагически: на пересечении Невского проспекта и Садовой улицы Александр, младший внук князя Александра Константиновича Горчакова, находившийся за рулем автомобиля НАЗ-25 «Волга СК-3», не справился с управлением и на скорости порядка ста десяти километров в час…»

О дальнейших событиях можно было и догадаться, но я все-таки не поленился прочитать до конца. По версии автора статьи за рулем второй машины, участвовавшей в «безобразном состязании», был Дмитрий, сын вдовствующей княгини Воронцовой. Который скрылся с места событий до приезда бригады медиков и полиции. А несчастный Александр Горчаков – то есть, я – был доставлен в Мариинскую больницу на Литейном проспекте в крайне тяжелом состоянии.

На этом полезная информация заканчивалась… а статья продолжалась. Закончив излагать события, автор бесцеремонно обрушился на местную «золотую молодежь», заодно припоминая все предыдущие прегрешения. И Воронцова, и, к сожалению, мои. Их было не так уж и много, и все они не отличались каким-то особенным масштабом, но на мгновение я даже испытал стыд. Так что оставалось только внутренне согласиться с автором.

А заодно и поблагодарить его за возможность хотя бы примерно понять, как я выгляжу. Борзописцы явно верстали макет газеты в спешке, торопясь поскорее выплюнуть в киоски свежий тираж, и фотографию выбрали не самую удачную. Там я был запечатлен вполоборота и в окружении других людей. Однокашников из лицея – судя по форме. То ли дело было в ракурсе, то ли я действительно выделялся среди них ростом – почти на голову выше остальных. И, возможно, чуть постарше – судя по пробивающейся на лице и шее щетине.

Знакомое – и одновременно как будто чужое лицо. В нем неуловимо проглядывало что-то восточное или южное, а темные волосы лишь дополняли впечатление. Черно-белая фотография не могла передать цвета глаз, но я и так знал, что они у меня карие.

Самая обычная рожа. В меру приятная, но не выделяющаяся. На любой улице наверняка запросто найдется десяток похожих парней. Таких же молодых и бестолковых.

Я с кряхтением откинул одеяло и сбросил ноги на пол. Пришло время опробовать тело. Худощавое, легкое, несмотря на немалый рост – но, похоже, достаточно крепкое, раз уж оно смогло пережить такую аварию. Не отыскав ничего похожего на обувь, я заковылял к окну босиком. Из одежды на мне имелась только больничная роба, но я ничуть не смущался – все равно палата для персон дворянского происхождения предполагала наличие только одного пациента, а гостей я не ждал…

Впрочем, зря. Стоило мне откинуть занавеску и кое-как разглядеть сквозь деревья до боли знакомый Литейный проспект, как за дверью раздались шаги. Возвращаться под одеяло в любом случае было уже поздно, так что оставалось только усесться на подоконник и сделать вид, что так и надо.

– Ваше сиятельство, вы уже встали? – Удивление в голосе Татьяны казалось вполне искренним. – Ольга Михайловна говорила…

– Мне уже лучше, – улыбнулся я. – Просто захотелось выглянуть наружу.

– День хороший. Редкость в нашем городе… даже летом. – Татьяна переступила с ноги на ногу, цокнув каблучком по полу. – Ваше сиятельство, мне велели никого не пускать, но один господин уже полчаса…

– Пусть заходит. – Я поднялся с подоконника и поправил одежду. – Немного общества мне не повредит.

В не до конца закрытую Татьяной дверь вдруг просунулась чья-то голова. Чуть растрепанная, с седой бородкой колышком и в круглых очках. Явно уже немолодая, но розовощекая и почему-то до неприличного улыбчивая.

– Вы позволите, ваше сиятельство?

– Да, конечно, – кивнул я. – Прошу, входите.

Обладатель головы – невысокий полноватый человечек в сером костюме тут же распахнул дверь. С явным сожалением проводил взглядом Татьяну, едва слышно вздохнул… и засеменил ко мне, едва не выронив портфель из черной кожи.

– Колычев Сергей Иванович. Титулярный советник судебного ведомства… в отставке, конечно же! – Человечек хохотнул и протянул мне маленькую ладошку. – А ныне – поверенный их сиятельств князей Горчаковых. Вел дела вашего деда и родителя, теперь вот – брата Константина… Друг семьи, можно сказать.

– Колычев, поверенный, да… – улыбнулся я, – припоминаю.

Хотя ни черта я, конечно же, не припоминал. Этот жизнерадостный дядька лет то ли пятидесяти, то ли шестидесяти с гаком не раз мелькал и в Елизаветино, и в нашем доме здесь, в Питере, но я так и не потрудился узнать, кто он вообще такой.

Ладонь у Колычева оказалась потной и липкой, но рукопожатие – неожиданно крепким. Да и в целом впечатление он производил скорее приятное, несмотря на суетливость и бегающие глазки. А неуклюжее стеснение, с которым он тискал свой портфель и никак не находил места, чтобы устроиться, ему в каком-то смысле даже шло.

– Устраивайтесь, ваше благородие. – Я указал рукой на единственный стул у стены, а сам плюхнулся обратно на кровать. – Чем обязан?‥

– Проведать ваше сиятельство! – Колычев так энергично тряхнул головой, что едва не потерял очки. – Вы уж простите, что так поздно… Как узнал – тут же, сразу! Такое несчастье… Ваш дедушка чуть с ума не сошел! Да и Константин – ему сейчас особенно нелегко… Ну, вы же понимаете, с тех пор…

С тех пор, как погибли родители: разбились на машине по дороге в Елизаветино, наше имение под Гатчиной. Ровно год назад, почти день в день… Вот так совпадение. Я без труда выудил это из памяти, но особой тоски не испытал. То ли уже успел привыкнуть, то ли…

На старшего брата легли все дела семейства. И он тянул чуть ли не в одиночку: Миша не вылезал с учений, а от почти столетнего деда и недоросля толку было немного. Зато вред… вред присутствовал.

Да уж. Удружил я Косте, ничего не скажешь.

– Как видите, я жив и будто бы даже здоров, – проговорил я. – Княгиня Бельская умеет творить чудеса.

– Приберегите это для интервью, ваше сиятельство. Не смею сомневаться в таланте княгини, но подобное… нет, такое не под силу даже ей. Но чудо действительно случилось! И мне, как другу семьи, – Колычев склонился вперед и заговорщицки подмигнул, – вы можете смело рассказать все, как было на самом деле!

– Боюсь, сказать мне нечего, – вздохнул я. – Наверное, просто повезло.

– Если так – пусть вам везет и дальше, дорогой друг. – Колычев снова широко улыбнулся, но в его глазах на мгновение мелькнуло разочарование. – В таком случае, не смею вас больше утомлять… Но скажите – князь Воронцов уже почтил вас визитом?

Воронцов? Еще один любитель гонок по Невскому?

– Нет. – Я на всякий случай даже промотал в уме весь день – с самого пробуждения. – А должен был?

– Видите ли какое дело… – Колычев поднялся и прижал к груди портфель, словно пытаясь от чего-то защититься. – Я взял на себя смелость говорить с его сиятельством… И советовал ему посетить вас здесь, так сказать, замять дело без шума… без скандала.

– А в чем, собственно, вопрос? – удивился я. – Мы в равной степени виновны перед ее Императорским величеством и всем дворянским сословием. Разве не так?

– Мудрые слова, друг мой. – Колычев яростно закивал. – Но следует ли забывать, что его сиятельство князь Воронцов куда старше вас? И то, что простительно вам, юноше, для него неприемлемо! И если уж он втянул вас в действие, которое едва не закончилось трагедией для всего вашего рода, вы вправе… вправе требовать извинений!

За то, что я до неполных семнадцати лет не перестал быть малолетним идиотом?

– Позвольте напомнить вашему благородию, что я в первую очередь титулованный дворянин, и лишь во вторую – юноша. – Я чуть возвысил голос. – И нет никакого достоинства в том, чтобы за мои проступки ответил другой.

– Как пожелаете, ваше сиятельство. Не смею спорить! – Колычев попятился к двери. – Но знайте: что бы ни случилось, я всегда и всецело на вашей стороне.

– Премного благодарен – буркнул я.

Расшаркивания уже успели меня утомить.

– Ваше сиятельство… Не знаю, успели ли вы поговорить с братьями, но если вам что-нибудь нужно – здесь, в больнице – только скажите! Я распоряжусь доставить…

Почему бы и нет?

– Ну… думаю, накормить меня накормят, так что – только книги. В первую очередь – по истории и географии. – Я на мгновение задумался. – Буду восполнять пробелы, раз уж есть такая возможность… И неплохо бы хоть какую-то одежду. Уж не знаю, кто еще решит навестить меня, но не хотелось бы встречать их в больничной робе.

– Книги?‥ – Колычев явно ожидал услышать что угодно, кроме этого, но тут же снова лучезарно улыбнулся и двинулся к двери. – Как пожелаете, ваше сиятельство! Сделаем все в лучшем виде!

Поверенный нашего благородного семейства был отчаянно мил, но когда его шаги стихли в коридоре, я вздохнул с облегчением.

– Господи, избавь меня от друзей, – пробормотал я, укладываясь обратно на кровать,, а от врагов я как-нибудь избавлюсь сам.

Неведомо откуда всплывшая в голове фраза кого-то из почивших мудрецов вернее некуда отражала… суть. Услужливость и любезность Колычева не только успели смертельно надоесть, но и вполне могли втянуть меня в очередную историю. Если память отшибло не окончательно – Воронцов был тем еще засранцем. И уж конечно не стал бы извиняться, вздумай я этого требовать.

Впрочем, это почему-то волновало меня не так уж сильно.