Летающие острова

Глава десятая Цитадель ученых познаний

Никто посторонний с ним утром не раскланивался, понятное дело. Но едва коляска, в которой сидел он с Марой, выехала из ворот, следом поехала другая. Очень скоро сзади, на почтительном расстоянии, обнаружились три всадника – каждый держался сам по себе, словно бы не замечая ни Сварога, ни конкурентов. Процессия получилась самая сюрреалистическая.

– Отравить бы их как-нибудь, – мечтательно сказал Сварог. – Только ведь не получится. Ну-ну! – перехватил он выразительный взгляд Мары. – Если мы их перережем, появятся и другие, всего и результатов… Ну-ка, кошка, сосредоточились…

И они выпрыгнули из неспешно тащившейся коляски – но для непосвященного наблюдателя все выглядело так, словно они остались там сидеть. Именно так посчитали шпик в экипаже и двое всадников, проследовав мимо стоявших у края тротуара Сварога с Марой и не видя их.

А вот третий всадник задержался. Бросив поводья на шею коню, он возился с застежкой перчатки – и Сварог не сомневался, что этот шпик их видит. Либо владеет должной магией и столь примитивными штучками ему глаз не отведешь, либо призвал себе на помощь некие достижения науки – похоже, не только на небесах магия и наука определенным образом связаны…

Судя по густым и темным, подстриженным в кружок волосам и вислым, нафабренным, с острыми кончиками усам, всадник был чистокровным горротцем.

– Пойдем, – сказал Сварог и взял Мару за руку. – Чуть погодя и его стряхнем с хвоста. А пока представь, что мы мирно гуляем по городу, и я за тобой ухаживаю, как за самой обыкновенной девушкой.

– А как ухаживают за обыкновенными девушками?

Сварог вдруг вспомнил, что начисто почти забыл, как это делается.

Очень уж давно не доводилось ухаживать романтично.

– С ними гуляют по городу, покупают цветы… Целуют в подъездах…

– Но ведь целоваться гораздо удобнее в постели.

– Действительно, – сказал Сварог. – Да вот заведено так… – Романтический настрой улетучился, и он махнул рукой. – Лучше отделайся-ка от хвоста, только незаметно и чтоб остался жив. Ты хвасталась, будто что-то такое можешь…

– Запросто, – сказала Мара, достала из кармана горсть монет, выбрала два медных тяжелых грошика. Один тут же сунула в рот, повернулась и пошла навстречу всаднику.

Сварог смотрел во все глаза, но не уловил момента. Всадник вдруг схватился за глаз обеими руками, а мигом позже его конь, получивший в глаз вторым медяком, мотнул головой, дико заржал, вздыбился, исполнил пару пируэтов и опрометью понесся вдоль улицы. Шпик едва держался в седле, уцепившись одной рукой за гриву, а другой все еще зажимая глаз. Со стороны все выглядело невинно и буднично – норовистая лошадь вдруг испугалась чего-то и понесла. Прохожие привычно шарахались к стенам, а уличные мальчишки с дикими воплями понеслись следом, выкрикивая обидную дразнилку.

Они быстрым шагом завернули за угол и оказались на рыночной площади.

Сварог остановился.

– Почему встали? – недоуменно воззрилась Мара.

– Из хитрости, – сказал Сварог. – Любой нормальный человек на нашем месте сейчас несся бы во все лопатки, путая след. Так наш преследователь и решит. А мы люди ненормальные, потому останемся на месте, пока он носится по соседним улицам. Клянусь своим баронством, непременно собьется со следа и забредет черт-те куда…

Однажды, в курсантские годы, именно эта тактика и спасла его от патруля, свято верившего, что беглец никак не должен стоять на месте. А Сварог, свернув бегом за угол, тихонько укрылся меж гаражами – и патруль, азартно грохоча сапогами, промчался мимо в неизвестные дали.

Они стали бродить меж прилавков, не привлекая ничьего внимания: скука – исконно дворянская привилегия, и, маясь от таковой, дворянин может забрести куда угодно. Никто и не удивится, лишь бы благородный лаур и вправду выглядел ходячим воплощением ипохондрии. И Сварог старался, отрешенно вороша кончиком пальца кукурузные початки, обозревая с брезгливой миной кочаны капусты и связки лука, словно диковинных зверей.

Торговцы облегченно вздыхали, когда он проходил, – благородные дворяне еще и обожали чудить, славясь в сей области неистощимой фантазией.

Господские кухарки старательно наполняли снедью свои вместительные корзины, не особенно трясясь над хозяйскими денежками. Народ победнее увлеченно торговался. Шныряли подозрительные субъекты с беспокойными глазами, и кто-то уже вопил, хватаясь за карман, откуда только что испарился кошелек, и в ту сторону недовольно трусил рысцой городской стражник в лиловом мундире с городским гербом на груди, придерживая у бедра неточенный отроду меч. Меж рядами расхаживали фигляры, скучными голосами распевая скверно зарифмованные песни, расхваливавшие достоинства окрестных лавок и тамошних товаров – старинный рекламный трюк, ничуть не увядший и с появлением газет (а сочинением этих сомнительных шедевров подрабатывали студенты Ремиденума).

Сварог остановился возле одного из составленных в ряды прилавков, по-настоящему заинтересовавшись тем, чем с него торговали. На столе, застеленном выцветшей на солнце зеленой материей, стояли и подвешенные на ниточках к дощатому навесу над прилавком свисали резные деревянные фигурки. Высотой поболее знаменитых нецки раза в два, но исполненные с неменьшей тщательностью в деталях. Резчик запечатлел в дереве, главным образом, сельских персонажей: крестьян и крестьянок, подозрительных мельников, хитроватых лавочников, надменных толстобрюхих баронов, а также домовых, ведьм, бесенят. Кроме одиночных изваяньиц, кои преобладали, встречались и целые скульптурные группы, где деревянные человечки разыгрывали всяки разны жанровые сценки из сельской жизни. Вроде ругани двух кумушек, сватовства старого «пенька» к молоденькой девице, попойки монахов и тому подобного.

Бесхитростные поделки были пропитаны добродушием и здоровым взглядом на мир. Воображению представился резчик, этакий коренастый румяный дедок с хитроватым прищуром, колдующий над заготовками на крыльце в предзакатный час, когда все работы переделаны и можно потрудиться для души.

– Неплохо, не правда ли? – Сварог повернулся к стоящей у него за спиной Маре. Та пожала плечами. Скульптурки явно не сумели ее заинтересовать. Зато торговец, который никак не мог оказаться тем самым резчиком, уж больно насквозь рыночный был у него видок, без намека на какое угодно творчество, так вот он, унюхав запах прибыли, выкатился из-за прилавка колобком, маленький и кругленький. И затараторил, маслянно улыбаясь:

– Благороднейший лаур, как я рад, как я почтен, ваша милость, какая честь, ах, ах! Вы нигде на рынке не отыщете ничего подобного, таких милых вещиц в целом свете не сыщите, посмотрите какие они чудесные, какие милые. Их покупают у меня и нахваливают самые наиблагороднейшие лауры, недавно сам герцог Хорг – знаете такого? – прогуливался по рынку в сопровождении высоких особ и приобрел дюжину вещиц, пообещав зайти еще на днях. Великолепны как подарки, изумительны как детские игрушки, украсят любой дом. Благороднейший лаур, позвольте порекомендовать…

– Помолчи, не тараторь! – небрежно бросил благороднейший лаур, и торговец моментально замолк, будто в нем нажали кнопку отключения речи.

Сварогу действительно приглянулась одна фигурка. Он снял ее с нити и взял в руки. С ладонь величиной молоденькая крестьянка, упершая руки в боки, хохочущая над чем-то, просто заливающаяся хохотом до слез (были тщательно вырезаны и слезинки на миловидном курносом личике, как, впрочем, и веснушки, и длинные ресницы).

Заразительная вещица, губы сами раздвигаются в улыбке. Сварог решил подарить «девчонку-веселушку» Маре. Не уходить же с рынка без покупки, в самом деле? Да и подарки делать всегда приятно (равно как и получать). Да и фигурка хороша, поднимает настроение, а вместе с ним боевой дух, о чем должен печься каждый командир даже самого маленького подразделения.

Увидев, как рука клиента потянулась к кошельку, торговец возбужденно задвигался всем кругленьким телом и чертами лица.

– Сколько? – спросил благородный покупатель.

– Для вас, ваша милость, всего лишь два золотых.

Ну, конечно, раза в три против должной цены. И пес с ним, торговаться – не баронское дело. Барон или покупает, или уходит, окатив презрительным взглядом ничтожного торгаша.

Барон Готар заплатил запрошенное, обернулся с фигуркой в руке, но Мары за спиной не было. Поводив взглядом, он обнаружил ее у прилавка с тканями. Что она там делает? Неужто проснулся чисто женский интерес? Нет, что-то не похоже.

Мара, в отличие от других женщин, обступивших прилавок со всех сторон, не вытягивала голову, не водила алчно глазами по многоцветью раскрасок, не пыталась приблизиться к товару, пощупать его. Она держалась несколько отстраненно, но, тем не менее, что-то же ей там было нужно? Ага, кажется, она «держит» взглядом невзрачного типа мужского пола с изображенной на лице скукой, которого можно было принять за несчастного мужа, таскаемого женой на поводке. Но зачем она так близко подошла к нему?

В этот момент Мара чуть наклонилась вперед, дернулся ее локоток. Вроде ничего и не произошло, но почему-то «несчастный муж» выпрямился по стойке смирно, будто его в позвоночник превратился в прямой железный стержень, рот его раскрылся в беззвучном крике, а глаза выкатились из орбит.

– Посмотрите, не ваш кошелечек у него в руке? – Мара тронула за плечо одну из увлеченных тканями покупательниц… и тут же отошла подальше от прилавка и невзрачного типа.

Тронутая за плечо женщина развернулась, повертела головой, узрела кошелек в отведенной в сторону и словно схваченной столбняком руке «несчастного мужа»… и над рынком пронесся вопль разъяренной львицы. Мгновение – и в космы неудачливого карманника вцепились мстительные женские ручки. И вот уже на том месте, откуда отошла Мара, образовалась куча мала. Из поднявшегося галдежа взвились над базаром призывные вопли:

– Стража! Стража!

Мара подходила к нему, своему командиру, с деланно-виноватым лицом.

– Развлекаешься? Без приказа? – сурово (хотя, может, и не удалось придать голосу должной строгости) спросил Сварог.

– У тебя свои развлечения, – она показала на зажатую в его руке фигурку, – могут у меня быть свои?

– Ну и зачем это нам нужно?

– У нас же, в нашей боевой дружине, не проводятся плановые занятия по рукопашному бою. Эх (она тяжко вздохнула), приходится самой поддерживать форму, не то, того и гляди, потеряешь. Забудешь, как правильно проводить парализующий удар, забудешь, где нужная точка, находится. К тому же как быть с борьбой против преступности, неужто не помогать честным людям?

Ну и что с ней прикажете делать? Наверное, отодрать как Сидорову козу или… подарить забавную фигурку.

– Держи. Тебе.

Она обрадовалась незатейливому подарку искренне. Подняла на него глаза и странным голосом спросила:

– Ты считаешь, она похожа на меня?

– Что-то есть, – пробурчал Сварог. Они уже отошли от места ими же содеянного происшествия.

Внезапно резкие аккорды виолона перекрыли этот ленивый, устоявшийся гомон. Сварог оглянулся в ту сторону. На пузатой бочке с неразборчивыми синими клеймами стоял юноша в поношенном коричневом костюме с золотым дворянским поясом и бадагаре без пера. Он бил по струнам, и кое-кто из окружавших бочку пятился, словно от знакомой неприятности, кое-кто проворно скрылся за лотками, а один, юркий, неприметный, бегом припустил за угол.

Юный дворянин пел с бледным, отчаянным лицом, и площадь затихала, только на прилегавших улицах слышался стук колес. Определенно здесь случилось нечто из ряда вон выходящее, плохо вязавшееся с мирными торговыми буднями, достаточно взглянуть на лица стоящих поблизости – испуганные, напряженные, злые. И отнюдь не удивленные.

И вдруг пожилой пузатенький оружейник подхватил – столь же вызывающе, зло:

И еще несколько голосов вплелись:

Неподалеку от Сварога появился давешний брюхатый стражник – и с ним еще один, пощуплее. У этого из поместительного кармана торчал аппетитно пахнущий коричневый хвост копченой рыбины. Сварог слышал, как тощий тихо спросил:

– Может, посвистеть, кум?

– Убери ты свисток, медальку все равно не заработаешь, – пропыхтел толстый. – Тут политика. И золотой пояс. Пусть коронные мозоли набивают. И пошли-ка отсюда, кум, так оно для жизни спокойнее…

И оба, стараясь не спешить, стали удаляться. Чтобы не влипнуть неизвестно во что, да еще, как оказалось, политическое, Сварог подхватил Мару под локоть и показал взглядом на одну из улочек. По брусчатке лязгнули подкованные копыта – подскакали трое в красно-черном, патрульная полиция протектора. Прежде чем скрыться в тихом переулочке, Сварог еще успел увидеть, как на пути у всадников загадочным образом возникла пивная бочка на высоких колесах, а юношу слушатели сдернули с бочки и, прикрывая спинами, бегом выпроваживали в сторону проходного двора. Они переглянулись, и Мара молча пожала плечами. Молодой фонарщик, переждавший события за этим же углом, пояснил:

– Нездешние, ваша милость? Это, извольте знать, баллада графа Асверуса[16] «Лилия и лев», высочайше запрещенная к распеванию и печатному распространению. Поскольку сейчас у нас со Снольдером нежная дружба, Сорокалетней войны, надо полагать, и не было вовсе…

Коснулся шляпы, тряхнул кудрями и зашагал прочь, дерзко насвистывая на мотив только что прозвучавшей песни.

А лаур с лауреттой не спеша покинули рыночную площадь и свернули в одну из прилегающих к ней улочек. Узкую, извилистую, мощеную брусчаткой, идущую на подъем. По ней, грохоча, туда-обратно проезжали коляски, брички, фургоны, экипажи. Поэтому идти приходилось, прижимаясь к домам. Пешеходов было не так много – подобных улочек отходило от площади немало, люди распределялись по ним равномерно.

Их догнал очередной фургон, поровнялся с ними. Едва это произошло, как из-под полотняного кузова горохом посыпались люди. Фургон под протяжное «тпру-у-у» замер, отгораживая насколько это возможно происходящее у стены дома от уличных случайных прохожих. Выпрыгнувшие из повозки люди (Сварог моментально пересчитал их – девять) взяли их с Марой в кольцо. Весьма специфический вывалился из фургона народец, который уж никак нельзя было принять за объединение законопослушных горожан. Обросшие физиономии, скошенные, сплющенные носы, выбитые зубы, шрамы там и сям, просторная одежда, под которой прячь хоть пулемет. Но прятали другое, что тут же и продемонстрировали. Ножи, кастеты, дубинки.

Сварог не испугался и не бросился с ходу в бой. И удержал от последнего Мару. Удержал взглядом и отрицательным покачиванием головы, отвечая на ее умоляющий взгляд. Все надо делать вовремя.

А кто это такие и что им нужно, не представляло труда догадаться. Потому что среди взявших их в плотное кольцо окружения находился человек, уже единожды виденный Сварогом в этой жизни и совсем-совсем недавно. А именно тот, кого схватила за руку на рынке его энергичная помощница.

Впрочем, заговорил совсем другой человек. Видимо, который ходил в лидерах этой компании. Одноглазый бугай, почесывающий щетину ужасающим кинжалом, огромным, кривым, со следами несмытой крови на клинке. Дешевое кино, право слово…

– Мы понимаем, благородный лаур и все такое. – Ухмылкой одноглазый обнажил желтые со щербинами зубы. – Мы бы и не посмели, соображаем, кто куда. Но каждый зарабатывает на жизнь по-своему. Мы же не вмешиваемся в ваши дела.

Сварог и Мара молча слушали разглагольствования одноглазого. Тот продолжал:

– Очень вы обидели нашего Факельщика. – Говорящий указал кинжалом на неудачливого карманника. – Кабы стража не отбила, могли его зацарапать до смерти. Ну а нам пришлось выкупать его у стражи. Нынче дорого берут за свободу. Так что не взыщите, ваша милость, придется наши денежки возвернуть. Мало их у нас, чтобы разбрасываться. Народ нынче пошел скупой, делится неохотно.

– И сколько же ты хочешь, приятель? – спросил Сварог.

– Двадцать золотых, которые стражники забрали, и двадцать на лечение царапин Факельщику.

Названная сумма не выглядела астрономической, в кошеле у Сварога нашлось бы и поболее. И надо отдать должное рыночной шайке, вели они себя пока почтительно, межсословного этикета не нарушая, если, конечно, отминусовать ножи и дубинки. Но последнее заменяло собой произнесение угроз: «а если, ваша милость, вы заплатить не пожелаете, придется самим заглянуть в ваш кошелек с нанесением увечий вашей милости, тогда уж не взыщите, выгребем все подчистую». Ну что? Откупиться или нет?

– Заплатим? – Сварог посмотрел на Мару. И наткнулся на жалобный, вымаливающий взгляд, каким дети смотрят на родителей, прося тех купить понравившуюся игрушку, каким пользуются собаки, клянчащие у хозяина косточку. Родители обычно сдаются. Собачники тоже.

– Можно мне? – тонким, робким голосом попросила его помощница. – Мне самой…

Ну, что с ней можно поделать, как перевоспитать, скажите на милость? Дите, сущее дите, только игрушки у дитя особенные. Ведь, поди, и сцену на базаре затеяла, просчитав возможность вот такого вот продолжения. Размяться ей, негоднице, захотелось.

Сварог тяжко вздохнул, как должен вздыхать родитель, доставая кошелек, чтобы купить-таки ребенку выпрашиваемую игрушку, и сказал тихо, только для нее:

– Валяй. Но чтоб без трупов мне и серьезных увечий. А то уволю из команды без выходного пособия.

– Конечно, командир. – Голос ее вибрировал от радостных интонаций.

– Ну что? Будете платить? – В реплике одноглазого проскочил намек на угрозу.

Получившая «высочайшее соизволение» Мара вступила в игру.

– Ты – грязная свинья! Как ты смеешь что-то требовать у лаура! Пошел вон, недоумок, и забирай своих ослов, пока целы.

Гоп-компания разразилась смехом.

– Веселая девочка, – сказал одноглазый, тоже посмеявшись, – но нам некогда. – И добавил с явной угрозой: – Ну? Будут деньги?

Тогда Мара в трех словах объяснила, что ему будет вместо денег и в какое место.

– Нехорошо-о, – протянул лидер шайки, – я ж хотел по-доброму. А ты, лаур, захотел по-плохому. Девке своей позволил выражаться. Тогда и за нее заплатишь. Ладно, хватит болтовни.

И обратился к своим подручным:

– Работайте, ребята!

Сварог прислонился спиной к стене дома, скрестил руки на груди. Он был почти уверен, что его вмешательство не потребуется. А если потребуется, то из этой позы отстраненного созерцателя он сумеет без задержки войти в события.

А события начали разворачиваться. Рыночные уголовники стали сжимать кольцо, поигрывая своим незатейливым оружием. Мара отделилась от стены, шагнув им навстречу. И – вихрь пронесся вдоль «стенки» из преступных элементов. Раздался звон и стук. Варнаки не успели сообразить, что же такое произошло, когда увидели нагло ухмыляющуюся девицу на том же месте, с которого она ненадолго исчезла, а свое оружие – валяющимся на булыжниках мостовой.

Взорвавшись руганью, рыночные лиходеи бросились вперед, в атаку.

Смешно было наблюдать, как взрослые дяди валятся на землю, точно мешки с требухой, вопя от боли и унижения, а резвящийся ребенок мелькает меж ними, неуязвимый для кулаков и ног. Еще смешнее, когда один дядя удало размахивается, пускает пудовый кулак в полет, метя во вредную девчонку, но та куда-то пропадает, а кулак врезается подельнику в переносицу. И совсем стало смешно, когда мужики, привыкшие наводить ужас на обитателей рынка и околорыночного «дна», остались лежать на булыжниках, а, переступая через них, ходила-похаживала по «полю боя» целая и невредимая девчонка.

– Так сколько мы вам должны, уважаемый? – Мара подошла вплотную к одноглазому, единственному из шайки оставшемуся (вернее, оставленному) на ногах. Главарь был ошарашен и подавлен. Несомненно впервые в жизни он терпел такое унижение. И что ему делать явно не представлял.

– Язык проглотил, атаман? – издевалась Мара. – Сколько с нас?

– Нисколько, – выдавил одноглазый.

– А извиниться перед благородным лауром, которого ты, мерзавец, задержал на пути к важным делам?

– Ну, знаешь… – вспыхнул одноглазый. И тут же погас, получив точечный удар пальцем в область солнечного сплетения.

– На «вы» надо обращаться к благородной лауретте, – сопроводила его плавное оседание на мостовую Мара, дворянка без году неделя.

Оставив побежденного врага приходить в себя, зализывать раны и, вероятнее всего, переизбирать опозоренного вожака, они обогнули фургон и продолжили свой прерванный путь по этой улице.

– Как, развлеклась? Настроение улучшилось? – участливо спросил Сварог.

– Улучшилось. – Судя по сияющему лицу, она нисколько не врала. Поэтому использовать магический прием распознавания лжи Сварог не стал.

Они еще немного попетляли по улицам, и Сварог, пропустив парочку свободных извозчиков, махнул третьему.

Ремиденум, цитадель знаний и учености, внушал уважение. Попасть туда можно было только через широкие ворота (пусть и лишившиеся к нынешнему времени створок). Над воротами красовался древний, выщербленный и оплывший от старости герб – три совы в дроглоре. Тут же развевался флаг: фиолетовый с золотой каймой и теми же тремя совами – белыми, опять-таки с золотой каймой. На низком бочонке сидел стражник в наряде времен Троецарствия[17], пьяный, судя по виду, еще с прошлого года. Завидев Сварога с Марой, он оживился, вытащил из-за бочонка подержанную алебарду и заорал:

– Стойте, благородные господа! Поклянитесь, что не состоите в родстве с презренным Тиморусом!

– Клянусь, – сказал Сварог. Подумал и достал серебряный аурей, каковой стражник принял как ни в чем не бывало. – Любезный, а почему совы у вас на флаге таких колеров?

Стражник заученно отчеканил:

– Потому что ученые познания, ваша милость, приносят и процветание, символизируемое цветом золота, но частенько влекут и смерть, символизируемую белым, и забывать об этом не след.

За воротами начинался целый городок – кривые узенькие улочки, старинные здания со стрельчатыми крышами, причудливыми флюгерами, тяжелыми окованными ставнями и водосточными трубами, заканчивавшимися драконьими мордами из позеленевшей меди. Архаические фонари в виде перевернутых пирамид помнили, пожалуй, не то что Троецарствие, а еще и Сандоварскую[18] битву. Повсюду виднелись бюсты и статуи ученых мужей, державшие в руках разнообразные атрибуты их учености. Компаниями прогуливались студенты в коротких фиолетовых плащах и такого же цвета четырехугольных беретах, напоминавших пухлые подушечки.

Кое-кто из них и в самом деле, как мимоходом удалось расслышать, вел чинные и глубокомысленные ученые беседы, но большинство решали головоломки, шествовали в кабак, перекликались из окна в окно и с хохотом пересказывали подробности вчерашних похождений.

Сварог понял, что поиски наугад бесполезны. И отвел в сторонку первого попавшегося схолара, с рассеянным видом подпиравшего уличный фонарь.

– Граф Леверлин! – воздел глаза к небу рыжий юнец. – Ваша милость, вы, конечно же, не похожи на сердитого кредитора из винной лавки или полицейского насчет вчерашней мочальной бороды, неведомо как выросшей у памятника королевы Боне, но не есть ли вы разгневанный отец благонравной девицы вкупе с оною?

– А в глаз тебе дать, фиолетовый? – деловито спросила Мара. – Меня, случалось, оскорбляли, но чтобы обзывать благонравной девицей…

– Мои извинения, юная дама… Кто-нибудь говорил вам, что вы прекрасны, как утренняя заря?

Сварог громко сказал «гм».

– Восторги неуместны, осознал и каюсь, – сказал рыжий. – Надеюсь, вы простите сии дерзкие слова несчастному маркизу, лишенному наследства, но не способности радоваться прекрасному. Не должны ли дворяне помогать друг другу, господа? Ибо неумеренность накануне, как подмечено мудрецами еще в незапамятные времена, уравновешивается разумной умеренностью наутро – но грубый материалист, хозяин подвальчика «Перо и астролябия» требует осязаемых подтверждений данной философской сентенции.

Сварог подал ему золотой аурей.

– Боюсь, что неумеренность вновь одержит верх над рассудочностью, – признался повеселевший студент. – Сверните за угол, миновав три дома, зайдите в четвертый по левой стороне. Поднимитесь на третий этаж и отыщите комнату, где на двери приколочена бляха гильдии пожарных. Чтобы вас не приняли за кредитора или иного врага человечества, постучите вот так: тук-тук, тук. Мое почтение!

Он коснулся берета и с видом обладателя всех сокровищ короны величаво спустился в подвальчик, над которым и в самом деле красовались огромные проржавевшие перо и астролябия – старинная вывеска из тех времен, когда содержатели трактиров прекрасно обходились без писаного текста.

Поразмыслив, Сварог пошел следом и вскоре вышел с двумя пузатыми черными бутылками «Кабаньей крови».

На одной из дверей третьего этажа и в самом деле была приколочена бляха Бронзовой гильдии с изображением вишапа[19] и двух скрещенных пожарных топоров.

Сварог постучал – тук-тук, тук. Дверь моментально распахнулась, высунулся Леверлин, в расстегнутой рубашке:

– Где тебя черти… Дружище, какими судьбами? О, простите, лауретта… – Дверь захлопнулась. Вскоре он появился в аккуратно застегнутом кафтане. – Прошу!

Внутри царил самый причудливый беспорядок – вороха книг, пустые бутылки, мечи, диковинки вроде яркой раковины или человеческого черепа, державшего в зубах за шпенек кокарду городской стражи. Несмотря на весь хаос, было чисто и подметено, чувствовалось, что случаются эпизодические вторжения домовитых особ женского пола.

– Я тут жду одного болвана, – непринужденно сказал Леверлин, словно они расстались только вчера. – Вышел в подвальчик и пропал, как король Шого. Но ты позаботился, я вижу? Ох… Помнишь ли ты восхитительные погреба Коргала? Кстати, как тебя зовут?

– Барон Готар, – сказал Сварог, располагаясь в кресло и с приятностью взирая на друга.

– Отлично, не нужно привыкать к новым именам. Из чего следует, что ты не особенно скрываешься?

– Как знать…

– Понятно. Стаканы вчера были в камине, они и сейчас там, благо не топлено. Сударыня, хотите леденец? – Он протянул Маре фаянсовую вазочку. – Меня опекает хозяйка кондитерской, почтенная пожилая особа, никак не могу втолковать ей, что не ем леденцов…

– А что такого натворил некий Тиморус? – спросил Сварог.

– Был пятьсот лет назад такой министр. Возымел предерзостное желание лишить Ремиденум старинного права на колокол. Потом его казнили – не за эти поползновения, понятно, за вульгарное казнокрадство. Но в Ремиденум до сих пор запрещен доступ особам, состоящим с ним в родстве. Традиция…

Мара, похрустывая леденцами, медленно обошла комнату, оглядываясь.

Вытащила из-под груды книг меч с посеребренной рукояткой и крестовиной в виде орлиных лап, взвесила в руке.

– Лауретта, вы не порежетесь? – забеспокоился Леверлин.

Мара молча взмахнула мечом, несколько раз крутанула, выпуская рукоять из пальцев, перехватывая в воздухе. Меч со свистом порхал вокруг запястья, словно легкий прутик. Положила его назад, очаровательно улыбнулась Леверлину.

– Ого, – сказал Леверлин, внимательно посмотрел на нее, потом на Сварога. – Дружище, ты снова во что-то серьезное ввязался? Твоя юная спутница похожа на гланскую дворянку – там даже девиц сызмальства учат владеть оружием… Ты что, из Глана к нам нагрянул?

– Не совсем, – сказал Сварог. – Но в хлопотах и неприятностях по самые уши. Садись и слушай.

В прошлое свое путешествие Сварогу без конца приходилось рассказывать свою собственную историю. Теперь – историю Делии. Как и в прошлый раз, он уже наловчился излагать суть кратко и доходчиво.

– Странно, – тихо сказал Леверлин, когда Сварог замолчал. – Очень странно…

– Почему?

– Потому что жизнь и без того странная… – уклончиво ответил Леверлин. – Что ж, многое становится понятным. Даже по Ремиденуму стали шнырять темные личности и разыскивать девушку, как две капли воды похожую на принцессу Делию. Одного мы даже взяли в серьезный оборот, но он, очень похоже, и сам не знал, для кого трудится и зачем…

– Может, она…

– Здесь ее нет. Ручаюсь. Слышал когда-нибудь о тайных студенческих братствах? Как бы много ни было в этом игры, одно положительное качество имеется: в Ремиденуме от посвященных ничего нельзя удержать в тайне. Я бы знал… Пожалуй, нам придется потруднее, чем в Харлане.

– Нам?

– А что, ты намерен выпить вина и распрощаться? – ухмыльнулся Леверлин. – Как студент Ремиденума и дворянин, нипочем не могу остаться в стороне. И не напоминай, что мне могут оторвать голову. Мне ее могли оторвать двадцать раз по гораздо более ничтожным поводам… Покажи-ка книгу. Великие небеса… Ты представляешь, что таскаешь под полой?

– Немного.

– Такие книги следует сжигать, не раскрывая, – тихо сказал Леверлин. – То, что в ней таится, – не наше, не человеческое, но от этого оно не стало менее опасным. Приходилось слышать сказочку про незадачливого ученика чародея?

– Ну а все же – где мне ее могут прочитать?

– Я могу ее прочитать, – досадливо поморщился Леверлин. – В конце концов, читать – не опасно. Гораздо опаснее неумело претворять в жизнь прочитанное… Видишь ли, как ни парадоксально, у нас не осталось ни одного письменного источника, созданного нашими предками до Шторма, зато известно около восьмидесяти книг и документов Изначальных, исчезнувших примерно за двадцать тысяч лет до Шторма. Обнаружилось несколько хранилищ. Правда, научная ценность равна нулю – в основном это подробные и скучные летописи и хозяйственные документы. Магические книги Изначальных, всплывавшие на поверхность, рано или поздно сжигались. А их язык одно время стал тайным языком алхимиков, а лет триста назад возникла вдруг глупая мода – дворяне его учили, чтобы слуги и низшие не могли понимать. Словом, я ее возьму в отчий дом, доверяешь? В отцовской библиотеке есть хорошие словари, кое-какие исторические работы. И его духовник – человек ученый. Вдвоем сделаем, что сможем. Посидим ночь, не впервые. Приезжай завтра утром. А я вас сейчас провожу, возьму извозчика и незамедлительно отправлюсь в родовое гнездо. – Он надел плащ и берет, прицепил меч, сунул книгу под колет. – Ничего, если завтра я тебя использую в чисто эгоистических целях? Мой почтенный родитель, увидев орден за харланское дело, до сих пор с сомнением крутит головой, невзирая на патент… А я вновь в шаге от очередного изгнания.

– Сделаю, что могу, – сказал Сварог. – Старина, я…

– Не нужно делать столь растроганную физиономию, – усмехнулся Леверлин. – Я тебе еще в прошлый раз сказал, что можешь на меня положиться. Вот и полагайся. Я рад вновь оказаться посреди очередного волнующего приключения, когда вокруг не протолкнуться от темных сил и злодеев с мечами… Лауретта, хотите, я как-нибудь расскажу вам о моих прошлых приключениях и спою свои баллады? О, не сверкайте так глазами и не рубите меня ни вдоль, ни поперек… Я смущенно умолкаю. Ты счастливец, милорд. Допьем бутылочку перед дорогой?

– Послушай, а что такое Сорокалетняя война? – спросил Сварог. – Сегодня на рынке спели вполне приличную балладу, вызвавшую странный переполох…

– А… Снова? Сорокалетняя война случилась в пятьсот десятом и продолжалась не сорок лет, а сорок два, но история любит круглые цифры… Когда умер наш тогдашний король, снольдерская королева, его сестра, согласно некоторым законам могла претендовать на трон. Естественно, снольдерцы пожаловали в гости – в количестве двадцати полков. А новый наш король, дядя покойного, был личностью совершенно ничтожной и почти сразу же бежал в Харлан. И сорок два года шла война – то вяло, то ожесточенно. Уже и королева умерла, сменились поколения, а перестать все как-то не могли. Потом появилась графиня Браг – между прочим, прабабушка Арталетты – и ввиду полнейшего бессилия мужчин взяла дело в свои руки. И прекратила эту вялотекущую войну, как ни удивительно. Конная статуя на Королевской площади – это и есть памятник в честь Золотой Девы, как ее прозвали за доспехи.

– А ее, часом, потом не сожгли? – спросил Сварог, вспомнив про Жанну д'Арк и подивившись очередным параллелям.

– Нет, с чего ты взял? Она стала герцогиней, кончила дни в мире и покое, в почтенных годах. Асверус родился как раз в год окончания Сорокалетней войны. Теперь баллада запрещена…

– Случайно, не за нее графа ткнули кинжалом?

– Нет, что ты. – Леверлин оглянулся и вытащил из кучи потрепанную книжечку. – За «Беседу двух пастухов о правлении короля Горомарте». Вот:

Строки эти, понятно, не понравились ни королю, ни первому министру, и кто из них послал убийцу, уже, пожалуй, не доискаться… Пойдемте? Кто там стучит?

Он открыл дверь и, чуть растерянно отступив, пропустил в комнату девушку лет девятнадцати в зеленом платье, с бляхой Бронзовой гильдии, приколотой на груди, – значит, она сама была мастером, кондитером, судя по знаку. Девушка была премиленькая. Она присела в поклоне, держа перед собой большой пакет.

– Госпожа Рита Гей, почтенная хозяйка кондитерской с Жемчужной улицы, – невозмутимо сказал Леверлин. – Госпожа Гей, простите, я оставлю вас здесь, а сам крайне невежливо покину жилище до завтрашнего полудня. Барон прибыл, чтобы отвезти меня на коллегиум министерства финансов – министр заявил, что без меня не начнут обсуждать доклад о повышении морских тарифов… Только, умоляю вас, не смазывайте замки пистолетов взбитыми сливками. И не говорите, будто я шучу. У вас удивительный дар использовать предметы не по назначению, и не спорьте. Разве не вы насыпали в камин угля? Камин – идеальное место для хранения стаканов, там их ни за что не разобьют…

– Очень почтенная дама, – сказал Сварог, когда они вышли на улицу.

– Весьма. Если бы не ее склонность кормить людей леденцами, она смело могла бы считаться дамой, безукоризненной во всех отношениях… Как тебе Ремиденум? Если возникнет нужда, спеши с принцессой сюда. Спрячем. Университет имеет право на герб, флаг и колокол, его привилегии не смеют нарушать и короли. Здесь учатся отпрыски лучших фамилий со всего континента, даже с Сильваны, никто не посмеет ввести сюда полицию или войска…

– Это прекрасно, – сказал Сварог. – Но, как я успел присмотреться, ваш университет легко блокировать и взять измором.

– Здесь можно просидеть год. Припасов хватит.

– Главная моя задача – не отсидеться, а незамеченным скрыться из города с принцессой, – сказал Сварог.

– Бежать из города лучше всего под хороший переполох, – сказал Леверлин. – Кстати, о переполохе – будь уверен, мы внесем свой вклад в шумиху вокруг коварных горротцев, укравших секрет головоломки.

– И коварного Орка.

– И коварного Орка… Жаль, конечно, что позиция оказалась нерешаемой, – у нас уже начались пари, господа студенты рассчитывали на премию и иные профессора тоже…