Лестница Шильда

4

605 лет после катастрофы на Станции Мимоза.

В согласии с его собственным выбором, разум Чикайи начал работать задолго до полной подгонки тела. Как только зрение сфокусировалось, он скосил глаза, переводя взгляд с мягко освещенной крышки колыбели на пухлый воскообразный матрикс, в котором вновь воплотился. Волны органайзеров перекатывались под полупрозрачной кожей вниз-вверх, как скопища подвижных синяков. Они искали дефектные клетки, а найдя, пожирали и перерабатывали, стимулируя полезные к миграции и делению.

Боли не было, только легкая щекотка. Ощущение почти сексуальное. Впрочем, Чикайю обуяла охота заколотить по органайзерам сжатыми кулаками: он не сомневался, что, расплющив пару-тройку этих фиговин, получил бы известное удовлетворение. Вероятно, такая реакция восходила к инстинктам, помогавшим отлавливать земных паразитов; предки то ли позабыли, то ли просто не удосужились вырезать эти программы из его генома. Но ведь они могли сохранить их и сознательно, просто на всякий случай. Авось пригодятся.

Он приподнял голову: так было лучше видно. И тут же заметил непереваренный ошметок икры, покрытый остатками волос и мышечных волокон предыдущего хозяина тела.

Обитаемый космос [23]

― Ааргхх.

Звук показался ему чужим, от него саднило и закладывало горло.

Колыбель предупредила:

― Не пытайтесь говорить. Еще рано.

Органайзеры сцапали чудом уцелевший остаток икры и поглотили его.

Насчет морфогенеза с нуля он не питал иллюзий: изготовление тела из единственной клетки заняло бы не меньше трех месяцев. Это взятое взаймы тело было построено даже не на той ДНК, с которой он сам явился на свет, однако разрабатывалось так, чтобы служить удобной аппроксимацией любой телесной оболочки, достаточно близкой предковому человеческому материалу. В этом случае процесс занимал всего три часа. Путешествуя таким способом, Чикайя обычно приходил в сознание только на завершающих этапах, корректируя тонкие детали и сглаживая с помощью ментальной карты исходного тела отличия, слишком неудобные, чтобы удалять их напрямую. Но он уже давно решил, что как-то раз проснется раньше обычного и испытает все на собственной шкуре.

Он наблюдал, как медленно удлиняются руки и пальцы. Плоть сперва вылезла слишком далеко, но потом оттянулась обратно. Органайзеры проникли в рот, переделали десны, передвинули в нужные места зубы, сделали язык тоньше, отслоили избыточные тканевые слои. Он прилагал изрядные усилия, чтобы не подавиться.

― 'то вувафно, — пожаловался он.

Колыбель ответила:

― А вы только представьте себе, как бы это выглядело, если б и мозг ваш имел плотскую природу. Все нейронные пути пришлось бы переделывать и выращивать заново. Представьте себе сад с деревьями, фигурно выстриженными в виде tableaux [24] чужой жизни, которые пришлось бы перестригать по образцу вашего собственного прошлого. Вас бы замучили кошмары, галлюцинации, внезапные проблески чужой памяти.

Колыбель, строго говоря, не обладала собственным интеллектом, однако, слушая ее ответы, Чикайя хоть немного отвлекался от неприятных ощущений во рту. Стоило признать, что реплики колыбели куда продуктивнее легковообразимых «а, это вы тот самый идиот, который приказал разбудить себя так рано? А почему бы вам просто не заткнуться и не получить удовольствие?»

Когда с языка наконец счистили слизь, он заметил:

- Некоторые считают, что в цифровой форме происходит в конечном счете то же самое. Каждый раз, когда вы переконфигурируете квасп для новой задачи, сам акт запуска программы генерирует новые переживания и ощущения, причем задолго до формального начала вычислений.

― Не сомневаюсь, — дружелюбно заметила колыбель. — Но физическая природа процесса гарантирует, что вы ничего не запомните.

Как только Чикайя смог встать, колыбель откинула крышку и позволила ему пройтись по рекреационной комнате. Он вытянул руки и размял мышцы, покрутил головой, согнулся и выпрямился, проверяя позвоночник. Тем временем колыбель сверялась с показаниями кваспа, внося небольшие коррективы, необходимые для подгонки кинестетической обратной связи и синхронизации субъективного времени с базовой Реальностью. Неделю-другую он еще будет замечать некоторые отличия, но вскоре они потускнеют и развеются. И ощущение, будто его новая плоть — не более чем плохо подогнанная одежонка, наконец уйдет.

Его ожидала одежда настоящая, и ее уже проинформировали о физических параметрах тела, предпочтительных материалах, цветах и текстурах. Текущий дизайн был выдержан в фиолетовом и желтом, одеяние выглядело светлым, но не цветастым. Он не стал его менять или просматривать альтернативные варианты.

Одеваясь. Чикайя изучал свое зеркальное отражение в стене. От темных щетинистых волос до чуть поблескивавшего шрама на щиколотке правой ноги каждая деталь была воспроизведена в точности, на микрометровом уровне. В целом получилась идеальная копия его тела, каким оно было в день отбытия из родного мира. И едва ли кто-то смог бы отличить его от оригинала. Да и ему самому тело казалось знакомым, убедительным. Он не испытывал, как прежде, небольшой крепатуры в плечевых мускулах, которые разрабатывал и накачивал несколько недель перед путешествием, но, учитывая, как помяла и отформовала его ласковая колыбель, в этом не было ничего удивительного. Да, шрам не был в точности тем же шрамом, какой достался ему на память о детстве. Коллагеновые рубцы, покрывшие подзажившую кожу его собственного тела в возрасте двенадцати лет, состояли не из того же самого коллагена. Но разве в его взрослом теле они не претерпели бы изменений, даже если бы он никуда и не отправился? Организм и так меняется изо дня в день, сохраняя очень значительную, но все же неполную преемственность с предыдущими состояниями. И точно так же исподволь менялась вся Вселенная. Так или иначе все в ней было не более чем несовершенной имитацией вчерашнего аналога.

Впрочем, лишь в путешествиях и приходится делать выбор: отдать прошлое на переработку или же оставить позади его вечно растущее семя. Чикайя повернулся к колыбели и отдал приказ:

― Номер десять на вторсырье.

Он забыл, откуда взялось его десятое по счету тело. К тому же, как только команда будет подтверждена, воспоминания, в пассивном виде заточенные в субстрате кваспа, будут стерты безвозвратно. Плоть попадет на переработку и превратится в безликий воскоматрикс, идентичный породившему его теперешнюю оболочку.

Колыбель сказала:

― Это не десятое тело, по моим подсчетам. Вы хотите переработать девятое?

Чикайя открыл было рот, собираясь запротестовать, но потом понял, что привычка его подвела. Покидая Пахнер[25] тридцать лет (и несколько субъективных часов) назад, он бы должен был отдавать себе отчет, что за время пересылки счетчик его тел и так уже уменьшится на единицу без всякого вмешательства с его стороны. Ему даже пальцем не пришлось пошевелить или слово обронить.

― Да, — сказал он. — Конечно. Девятое.

Оставив позади рекреацию, Чикайя возблагодарил судьбу за вновь обретенное чувство равновесия. Плита, на которой он стоял, была матовой, но парила внутри прозрачного пузыря диаметром около сотни метров, едва заметно качавшегося (чтобы создавать силу тяжести) на конце километрового троса. Повернувшись налево, он увидел звезды и четко осознал, что корабль вращается. Ось вращения совпадала с направлением полета. Звезды медленно поворачивались. Самые маленькие круги были окрашены льдисто-синим, но чем дальше от полюса искусственной небесной сферы, тем естественней становились их оттенки, под конец вообще отдавая едва заметной краснинкой. Что до правой половины неба, то там звезд не было. Ее заполняло однородное сияние, не подверженное допплеровскому сдвигу.[26] Настолько однородное, что глаз был бессилен зацепиться хоть за какой-то движущийся в этой среде объект. Никаких пятнышек, отмечавших усиление или ослабление яркости — их можно было бы заметить по мере вращения плиты.

Ничего.

С поверхности Пахнера Барьер мимозанского вакуума выглядел совсем иначе. Оттуда он представлялся сверкающей сферой, отливавшей в центре синевой и сталью, но сияние это по мере приближения к границе меняло оттенок под воздействием собственного допплеровского сдвига. Цветовой градиент четко очерчивал идеально сферическую форму Барьера. Впрочем, при некотором усилии воображения можно было представить себе, как по мере удаления от наблюдателя граница искривляется, расширяясь со скоростью в половину световой. Из-за этого, между прочим, относительная площадь скрытого Барьером неба не могла служить надежной мерой его близости. Переводя взор от ближайшей его точки к более удаленным, можно было совершить путешествие во времени в эпоху, когда Барьер отграничивал куда меньшее пространство. Звездный свет, задевший, окаймивший и очертивший сферу столетиями раньше, по существу не переносил к наблюдателю никакой информации о текущем ее размере. Когда Чикайя отправился в путь, Пахнеру оставалось два с небольшим года до поглощения Барьером. Впрочем, в предшествующее десятилетие форма границы не слишком изменилась. Как и раньше, при наблюдении с поверхности планеты она отделяла примерно сто двадцать градусов небесной сферы.

Чикайя отправлялся на Пахнер, чтобы побеседовать с потенциальными беженцами. Он был вынужден покинуть эту планету намного раньше, чем самые отчаянные из них (те планировали задержаться вплоть до самых последних секунд перед поглощением). Но, насколько ему было известно, из всех тех, кто собирался эвакуироваться, он был единственным, кому вздумалось подойти к Барьеру ближе, чем в момент бегства. Обреченные планеты не представляли никакого интереса как наблюдательные посты; когда интересующий объект приблизится на нужное расстояние, от него вообще-то уже надо удирать со скоростью света. «Риндлер»[27] и был таким вечным беглецом, но удирал не быстрее, чем требовалось. На скорости, равной скорости Барьера, поведение границы резко менялось: с наблюдательной плиты бесполезно было искать зловещую эмблему катастрофы, знакомую десяти тысячам обреченных цивилизаций. Барьер наконец выглядел таким, каким был на самом деле: бесструктурной, нематериальной, бескрайней стеной, разделявшей два совершенно чуждых мира.

― Чикайя! — окликнули его.

Он обернулся. Рядом находилось, пожалуй, около десятка человек, но все чем-то были заняты. Потом он заметил спешащую ему навстречу с распростертыми руками долговязую фигуру. Чикайя не узнал этого человека в лицо, но Посредник услужливо представил знакомую сигнатуру.

― Янн?

Чикайе уже много веков было известно, что Янн тоже направляется на борт «Риндлера». Но меньше всего он ожидал повстречать его здесь, на краю наблюдательной площадки. Они обменивались сообщениями через десятилетия и световые годы, и все это время Янн пребывал в бестелесной форме.

Полузнакомое существо остановилось перед ним.

― Ты как?

Чикайя улыбнулся.

― Я в отличной форме. А ты, кажется, слегка прибавил в весе.

Янн сконфуженно передернул плечами.

― Это в местной моде. Я по-прежнему нахожу это абсурдным: зафигачить миллионы тонн всякого хлама на такую орбиту взамен пары сотен килограммов оборудования и кваспов. Но приходится учитывать, что они уже опередили меня и реализовали эту идиотскую затею. Кроме того, большинство присутствующих на борту носят физические тела, и мне это тоже стоит принять во внимание. Мне надо в самую гущу событий. Иначе вообще не было смысла сюда лезть.

― В этом есть резон. — Признал Чикайя. Он терпеть не мог кого-то к чему-то принуждать или силком выводить из привычного облика. Но политические реалии оказались неумолимы.[28]

Если оптимисты правы в своих оценках, и нынешняя скорость наступления Барьера максимальна, простейшим выходом из затруднительной ситуации будет бегство. Коль скоро весь твой мир уже запущен в компактной, устойчивой к внешним воздействиям аппаратуре, разработанной специально для условий межзвездного пространства, перспектива существования под прикрытием щита, отводящего угрозу релятивистских столкновений с газопылевыми частичками, при постоянном ускорении до нужной скорости (половина световой плюс-минус сколько-то) прочь от угрозы, не представлялась немыслимой или неприемлемой. Около десятка бестелых общин и несчетное число разбросанных по всей Вселенной индивидов уже избрали такой путь.

Но людям, привыкшим существовать на поверхности планеты, состояние бесконечного бегства внушало скорее ужас. К настоящему моменту мимозанский вакуум уже поглотил больше двух тысяч обитаемых систем, и хотя большинство планетолюбивых беженцев соглашались на мгновенный перенос из одной точки перехода в другую на световой скорости, число доступных для эвакуации колоний сокращалось. Меньше чем через два тысячелетия старых, давно приспособленных для жизни колониальных миров не останется вовсе. В принципе бегство можно было длить до бесконечности. Новые пригодные для обитания миры уже были найдены и обработаны с помощью высокоскоростных спороформовщиков, за которыми проследовали колонисты-люди. Каждое из временных пристанищ прослужит немного дольше, чем предыдущее, сожранное Барьером. Люди понемногу свыкались с мыслями о неминуемой гибели каждого обитаемого мира, причем не через миллиарды лет, а в течение нескольких тысяч. Пройдет в шесть раз больше времени, чем во всей письменной истории Человечества, прежде чем вся Галактика будет потеряна. В свете таких перспектив безвидная пустота между соседствующими галактиками уже не выглядела устрашающей и непреодолимой.

Но и располагая набором спасательных кругов, нелегко было примириться с неизбежным, даром что Барьер не поглощал миры без предупреждения, и сценарий эвакуации не был окрашен кровавыми тонами. Если вообще существует физическая возможность обратить нововакуум вспять, заронить в него семя распада как противоядие семени творения, заброшенному мимозанцами, то Воплощенные единомышленники и друзья Чикайи не постояли бы за ценой, чтобы обрести ее. Не стоило даже заикаться в их присутствии о бесполезности и бессмысленности таких попыток.

Янн спросил:

― Ты только что с Пахнера?

Чикайя кивнул. Ему приятно было повидаться с Янном, но он с трудом выносил его пристальный взгляд. Крутящееся небо дезориентировало восприятие.

― А когда ты сюда прибыл?

Он не отслеживал последних перемещений Янна. Коммуникация между межзвездными странниками всегда была нелегка, сопряжена с помехами и временными лагами, а обмен информацией в непосредственной окрестности непрестанно растущей преграды сталкивался с дополнительными задержками и фрагментацией сигналов.

― Почти девять лет назад.

― Ха! Там-то я думал, что это ты не в своей тарелке.

Янн помедлил мгновение, интерпретируя эту метафору.

― Ты прежде бывал в космосе?

― Нет.

― И даже на орбиту не поднимался? — Он выглядел озадаченным.

Чикайя смутился. Для бестелого в прошлом существа Янн проявлял необычный интерес к тому, где был или не был его собеседник во плоти.

― А зачем бы мне туда путешествовать? В космос? Вакуум никогда не был особо привлекательным для туристов местечком.

Янн усмехнулся.

― Тебе придется по вкусу grandtour [29]? Мне хотелось бы ввести тебя в курс дел.

― Разумеется.

Все сведения Чикайи о событиях на борту «Риндлера» безнадежно устарели — хотя и не на полновесные шестьдесят лет, какие отняло бы его тридцатилетнее в один конец путешествие в нормальных обстоятельствах. Он быстро подсчитал в уме и на всякий случай проконсультировался с кораблем; действительно, на борту прошло пятьдесят два года с момента приема последнего отчета, прочитанного на Пахнере им самим перед отбытием.

С наблюдательной площадки на прогулочную аллею вела лестница. Корабль состоял из шестнадцати разборных модулей, замкнутых в кольцо и соединенных тросами с концентратором. Передвигаться по этим тросам было невозможно, но между соседними модулями были перекинуты специальные умбилики.[30] Как только они спустились с наблюдательной плиты, Чикайя увидел двигатели, скученные в концентраторе: они темными громадами затмевали звезды в зените. Едва ли их еще придется запускать. Если Барьер внезапно ускорится, «Риндлер» не успеет спастись, и членам экипажа придется бежать той же дорогой, какой они сюда прибыли: в виде пакета данных. Даже если корабль погибнет мгновенно, большинство из них лишится воспоминаний за несколько часов, и не более того. Чикайя проинструктировал свой квасп на предмет регулярной отсылки резервных копий, и Янн, несомненно, проделал что-то в том же роде. Ему уже случилось однажды бежать от мимозанского вакуума этим путем.

Вид с узкой аллеи, по существу, мостика, дезориентировал его. В отсутствие визуальной линии горизонта, создававшейся плитой, самым заметным объектом оставался край Барьера. Чикайе показалось, будто он попал внутрь исполинской горизонтальной центрифуги, вращавшейся в плотном белом тумане на неопределимо большом расстоянии от поверхности неспокойного океана. Любая попытка отмести эту странноватую (чтоб не сказать больше) аналогию, напомнив себе, что на самом деле впереди фронт грандиозной ударной волны шириною в шесть сотен светолет, не придавала ему уверенности в своих силах.

Янн сообщил:

― У фракций появились собственные имена.

Чикайя застонал.

― Это дурной знак. Нет ничего хуже меток, скрепляющих внутригрупповую лояльность.

― И нет ничего хуже такой вот лояльности, укрепляющей нас в положении меньшинства. Мы Добытчики, а они Защитники. Так-то.

― Добытчики? А кто это придумал?

― Не знаю. Такие клички просто кристаллизуются из… вакуума.

― После ма-а-хонькой затравки, внесенной специалистами по спиновой динамике. Сдается мне, что нам оказали милость. Могли обозвать Извращенцами-Самоубийцами или Предателями-Капитулянтами.

― Нет-нет, такие прозвища тоже в ходу. Но они не имеют формальной окраски.

У Чикайи внезапно подкосились ноги. Он упал на дорожку и зажмурился.

Потом выдавил:

― Все в порядке. Секундочку… я приду в себя.

Янн мягким тоном заметил:

― Если эта картина так тебя беспокоит, почему бы нам не заменить ее чем-то более вдохновляющим?

Чикайя сердито помотал головой.

Его вестибулярный аппарат требовал прижаться к твердой поверхности, свернуться в комок, заблокировать все пути поступления противоречивых визуальных сигналов и терпеливо ждать, пока все не придет в норму. Он вытянул руки в стороны, тщательно следя за своими движениями и уговаривая себя, что сможет в любой момент вернуть равновесие. Затем открыл глаза и встал на ноги. Сделал пару глубоких вдохов.

После этого он пошел дальше.

― Но я должен отметить, что оба прозвища лишены практической ценности, — продолжил Янн. — Защитники не лучше нашего подготовлены ко встрече с мимозанским вакуумом. Но вот команда, работающая с планковскими червями, объявила о наборе новых добровольцев. У них ни дня без эксперимента. Если и есть предел гонки технологий, то, думаю, они к нему подобрались вплотную.

Чикайю такие новости не порадовали.

― Тот, кто первым дорвался до власти, использует ее, чтобы навязать свою точку зрения другим? Разве это плохое определение варварства?

Они достигли другой лестницы, которая вела на следующий уровень. Цепляясь за перила, он неуверенными движениями взобрался туда. Вид обычных предметов обстановки, пускай и беспорядочно разбросанных, принес ему неимоверное облегчение.

Они очутились в саду. Но так спроектированного сада Чикайя в жизни еще не видел. Стебли растений завивались причудливыми спиралями, молодая листва поблескивала шестиугольными чешуйками, напоминавшими фасетки огромных составных глаз. Корабль пояснил, что растения разработаны так, чтобы успешно цвести и плодоносить в барьерном свете, хотя непонятно было, как могло это требование вызвать к жизни столь экзотические формы. Впрочем, садовники явно не перестарались с украшательством. Едва ли в межзвездном пространстве имело смысл выращивать обычные розы или орхидеи, потакая слащавой ностальгии.

В саду людей оказалось больше, чем на плите. Встречаясь взглядом с незнакомцами, Чикайя улыбался и, следуя подсказкам Посредника, изображал подходящие для каждого случая приветственные жесты. Но к формальным инструкциям, разделению на противоборствующие лагеря и так далее он готов не был.

― А разве нет уровня, на котором возможно сотрудничество сторон? — спросил он. — Если мы не придем к согласию относительно теории, способной придать смысл нашим ответным действиям, останется только погрузиться в скоростной вагон и по шпалам, опять по шпалам… до самой Андромеды.[31]

Голос Янна звучал примирительно.

― Разумеется. Не позволяй моей мрачной болтовне окрашивать всю картину в блеклые цвета. Мы еще не враги, к нашему обоюдному везению, поскольку опираемся на одни и те же базовые научные ресурсы. Нас разделяет лишь вопрос о цели ключевых экспериментов. Когда Тарек начал строить околобарьерные графы, призванные служить прототипами жизнеспособных червей, мы изолировали его от всех теоретиков и новостных групп — хотя никто всерьез не думал, что он рискует преуспеть. С тех пор он слегка помягчел нравом и согласился ограничиться графами, которые не идут вразнос, подтвердив ту или иную его гипотезу.

Чикайя начал было возражать. Янн велел ему умолкнуть.

― Да-да, я понимаю, что это соглашение изобилует изъянами. Много ума не нужно, чтобы признать успешный эксперимент ужасной ошибкой. Но кто я такой, чтобы отчитывать людей за результаты, которых они могли или же не могли ожидать?

Чикайя пробормотал:

― Задним умом все крепки.

Доводилось ему встречаться с людьми, которые, если верить их речам, без зазрения совести истребили бы все версии Касс и ее пособников, попадись они им на кривой дорожке. Правда, такие встречи были редки и отражали точку зрения экстремистов. Обычно считалось, что мимозанцам, конечно, следовало бы повести себя осторожней, но они не виноваты, что недооценили силу, которую выпустили на волю. Немногие осмеливались во всеуслышание заявлять, что на месте мимозанцев всерьез подвергли бы сомнению, не говоря — пересмотру, правила Сарумпета, нерушимые уже двадцать тысяч лет. Согласно последним имевшимся у Чикайи данным, среди миллиардов беженцев сыскались всего семнадцать, кто настояли на своем и приняли смерть. Он понимал, что самоубийства эти на совести Янна, как и бедствия тех, кто был вырван из дома и изгнан в неведомое. Но отношения к явлению как таковому это не меняло. О вакууме следовало судить по его собственным качествам, а не как о суррогате, обреченном принять кару или милость вместо своих создателей. Эту уверенность лишь укрепляло и представляло в новом свете заявление Янна о расколе.

― Итак, за то время, что я был в пути, существенного продвижения на теоретическом фронте не достигнуто?

Янн упомянул бы о решающем прорыве в первую очередь, и такое достижение, очевидно, не имело места, но какие-либо обнадеживающие работы он мог и обойти вниманием.

Янн пожал плечами.

― Три шага влево, четыре вниз… Мы разрабатываем сложные зондографы и запускаем их через Барьер, надеясь извлечь какую-то информацию из продуктов распада. Иногда нам везет, и мы получаем надежный набор данных. Однако для сравнительной оценки конкурирующих моделей они не годятся. Слишком косвенны.

Сразу после катастрофы легко было выбирать из имевшихся кандидатов те наборы метаправил, что придавали одновременную устойчивость и старому вакууму, и новому. Но в эти дни основной проблемой теоретиков было губительное разнообразие возможностей. Спектр излучения Барьера помогал отбросить некоторые из них. Даже счастливая особенность Барьера — скорость ниже световой — стала в конце концов краеугольным камнем класса теорий, по которым выходило, что катастрофа просто изменила величины масс некоторых частиц и запустила старый, набивший уже всем оскомину процесс коллапса поля Хиггса.[32] В этом случае мимозанский вакуум был низкоэнергетической версией обычного, и для объяснения его физики следовало лишь подобрать верные значения нескольких параметров в старых уравнениях. Более основательный анализ, однако, подтверждал точку зрения, многими принятую инстинктивно: любая разновидность вакуума, даже коллапсирующая таким образом, должна была вести себя одинаково в глазах любого наблюдателя снаружи. Принцип этот назывался лоренцевой инвариантностью[33] и восходил к эпохе, когда была опровергнута концепция мирового эфира.[34] Единственно подходящей скоростью распространения переходного процесса оставалась скорость света.

С тех пор, как «Риндлер» стал надежной платформой для экспериментального зондирования Барьера и не замедлил отправить на базу весть о том, что Барьер не является лоренц-инвариантным, богатство возможностей рассеялось, как дым. Как только появилась возможность проверять вновь сформулированные теории, все они были опровергнуты, за исключением только тех, что, уж слишком дурно скроенные, не предлагали никаких четких выводов. Такая неопределенность не обязательно была их недостатком. Вполне возможно, что долгожданное великое обобщение правил Сарумпета просто нельзя получить, руководствуясь единственным примером, где совместно рассматриваются стабильный вакуум и бледная тень его аналога. Разумней бороться с этим препятствием и искать путей его обхода, нежели повторно клюнуть на удочку иллюзорной безопасности.

Янн задумчиво проговорил:

― Мне кажется, что мы в любой момент могли бы оставить эти попытки перепрыгнуть через Барьер и приступить к воссозданию Квиетенера. — Он с энтузиазмом хлопнул в ладоши. — Несколько старомодных, тщательно продуманных экспериментов — и, о чудо, путь в сердце всего сущего открыт.

― Превосходная мысль. Почему бы не воплотить ее прямо здесь?

Второе семя нововакуума взошло бы в точке, стремительно летящей в том же направлении, что и любой беглец от первого. От него будет вдвое труднее скрыться! Сардоническое предложение Янна, однако, не лишено смысла, ведь описанный способ усугубить последствия катастрофы был отнюдь не единственным. Как бы осторожно и с какими бы целями ни ставится эксперимент, всегда можно наломать таких дров, что мало не покажется.

― Мы отошлем новый зонд в течение следующих двенадцати часов, — сообщил Янн. — Если тебе интересно, я его накачаю.

― Накачаешь чем?

― Ты сможешь полететь на нем.

―Э — э… — у Чикайи сжалось горло. — Ты хочешь сказать, что вы сами туда путешествуете? Лично?

― Вот именно.

― Но зачем!!

Янн рассмеялся.

― Ты меня спрашиваешь! Это ж ты один из них, плотский фетишист. Я думал, ты их лучше поймешь. Так здесь заведено, а я просто следую общим правилам.

Чикайя взглянул мимо собеседника прямо в жемчужно-матовое сияние, бесформенней любой виденной им в жизни тьмы. Глаза выискивали малейшие пятнышки мрака, на которых можно было бы передохнуть взору. Но все тщетно. Сияние Барьера заливало его поле зрения неопровержимой белизной.

И он верил, будто в этом свете можно выжить? Он считал, что Воплощенные должны прекратить бегство, оставить сопротивление и дружными шеренгами устремиться прямиком в эту слепящую пустоту?

Свет Барьера был всего-навсего поверхностным эффектом, обманчиво совершенной вуалью, под которой могло прятаться нечто столь же богатое формами и структурно сложное, как известная ему доселе Вселенная.

Он проговорил:

― С этим надо переспать.[35]

Из шестнадцати модулей «Риндлера» половина была отведена под жилые каюты. Корабль указал Чикайе местоположение его собственной, однако от подробной навигации он отказался, поскольку Янн изъявил желание его проводить.

― Сперва, — начал Янн, — я покажу тебе, где живу сам. Это по дороге, и я всегда буду тебе рад, если ты вздумаешь зайти в гости.

Жилые отсеки были разбросаны по многим уровням и размещались вдалеке от краев, откуда открывался вид на звезды. От этого возникала иллюзия пребывания в высотном здании. Когда они перебрались с лестничной клетки в нужный модуль, Янн прибавил шагу, быстро преодолел коридор и указал комнату.

Сердце Чикайи упало. Каюта оказалась поделена на две секции узких коек шириной около метра и вполовину меньшей высоты. На некоторых койках уже лежали их безучастные хозяева. Между этими голубиными гнездышками он заметил ряды поручней, очевидно, чтобы обитателям было легче взобраться и пролезть на место.

Янн поймал его взгляд и молвил:

― Не так уж это и трудно, если привык.

И он тут же подкрепил свои слова личным примером, взобравшись по импровизированной лесенке на койку и плюхнувшись в ее гробоподобное лоно. Койка была пятой из восьми в своей секции.

Чикайя обреченно произнес:

― В запросе на мое ревоплощение был стандартный пункт: если на борту для меня не найдется полноценной каюты, корабль обязан предложить наилучшую доступную замену ей. Мне, наверное, стоило уточнить для себя некоторые термины.

За четыре тысячелетия странствий по планетам он испытал на себе самые разные бытовые условия, признавало ли их местное население приемлемыми по обычаю или по необходимости. Изредка ему приходилось обживаться в сравнительно неудобной обстановке. Но никогда еще он не видел, чтобы люди так сбивались в кучу, как здесь.

― Хмм.

Ответ Янна был весьма уклончив, как если бы задним числом он не очень-то удивился стенаниям новичка, но при этом ему и впрямь не пришло в голову, что гостю «Риндлер» покажется настолько тесным. Он вывернулся из койки, проделал те же манипуляции в обратном порядке и присоединился к Чикайе.

― Я бы им предложил уменьшить нагрузку, избавившись от садика, — пробормотал Чикайя себе под нос, — но это мало что изменит, поэтому они, скорее всего, сохраняют его просто затем, чтобы остаться в здравом уме.

Янн протиснулся мимо него в коридор. Чикайя уныло поплелся следом. Он не паниковал, просыпаясь в колыбели, но, признаться, не мог себе представить, что в скором времени вынужден будет еще потесниться.

Последнюю дорожку он преодолел, глядя прямо перед собой, но по-прежнему останавливаясь каждые десять-пятнадцать метров, когда игнорировать фальшивый горизонт становилось совсем невмоготу. Его злило, что такие незначительные испытания уже поколебали его уверенность в себе. Он ведь счастливчик: давно уже привык странствовать и меняться. Не стоило бы ему обращать внимания на такие мелочи. Большинство беженцев с Пахнера, эвакуированных перед самым подходом Барьера, прожили там всю жизнь, и внезапная перемена порядка жизни была им чужда поистине метафизически. И неважно, что там, по ту сторону Барьера. Эти люди знали каждый камешек, каждую скалу на тысячу километров в округе, и даже очутись они каким-то волшебством в мире, поразительно сходном с их родиной в планетологическом отношении, все равно они будут испытывать отчуждение и растерянность.

Поднимаясь по ступенькам, Чикайя пошутил:

― Пошли обратно в сад. Я могу вздремнуть в кустах.

У него заранее заныли плечи при одной мысли о том, каково это будет — лежать, вытянувшись в струнку. Он мог изменить себя, убрать привычку ворочаться во сне, но одна только эта перспектива уже вызывала у него приступ глубинной клаустрофобии. Можно заглушить в себе сотни таких мелочей, не упуская и окончательно не теряя ни одной, а потом в один прекрасный день проснуться и понять, что добрая половина воспоминаний уже бессмысленна, любая, сколь угодно малая, радость или трудность поблекла, утратила аромат свежести и значимости.

― Д-37, так ведь? — весело спросил Янн. — Это тут. Поверни налево, потом четвертая дверь по правой стороне. — Он остановился и пропустил Чикайю вперед. — Мы с тобой еще потолкуем насчет отсылки зонда, но сперва я должен убедиться, что никто не возражает.

― Угу, спасибо большое. — Чикайя поднял руку и помахал ему на прощание.

Он потыкался в несколько дверей, но они не открывались. Только четвертая узнала его и отъехала в сторону.

Перед собой он увидел стол, два стула и несколько полок. Ступив внутрь, он заметил еще и кровать — по счастью, достаточно просторную. За перегородкой оказались туалет, ванная и умывальник.

Он побежал за Янном. Тот полушутя пустился было наутек, но потом остановился и расхохотался еще пуще.

― Вот мерзавец! — Чикайя сгреб его в охапку и так крепко хлопнул по плечам и спине, что с удовлетворением услышал сдавленный кашель.

― Будь же снисходителен к чужим обычаям! — взмолился Янн. — Боль не входит в мой обычный gestalt![36]

Непохоже, чтобы он и правда ее ощутил. Даже среди Воплощенных считалось признаком замшелого консерватора сохранять у себя чувство настоящего дискомфорта как реакцию на преходящий структурный ущерб.

― Особый простор тоже.[37]

Янн потряс головой и постарался придать лицу серьезное выражение.

― He-а. У меня всегда была мудреная карта взаимосвязей личности с окружением. Мы, бывшие бестелые, просто не заморачиваемся насчет корреляций этой карты с физической Реальностью. Как бы это ни выглядело с твоей точки зрения, быт наш в той забитой народом каютке на десять порядков роскошнее, чем любые когда-либо доступные тебе услады.

В словах этих не было ни злорадства, ни высокомерия. Не были они также преувеличением или попыткой выдать желаемое за действительное. Это была правда.

― Слушай, ты вообще в курсе, что я подумывал дать задний ход и убраться с корабля?

Явно не поверив ни единому его слову, Янн так и покатился со смеху.

Чикайя исчерпал свой запас подходящих для расставания угроз, так что в ответ ему пришлось всплеснуть руками и убраться к себе в каюту.

Он постоял в центре комнаты, оглядывая несколько отведенных ему квадратных метров. Взгляд с непривычки метался, как у идиота. По площади это жилье едва дотягивало до тысячной части его дома на Пахнере, но большего ему, по существу, и не требовалось.

― Вот мерзавец!

Он плюхнулся на кровать и с головой ушел в сладостные мечты о возмездии.[38]

5

Челнок отделился от «Ринддера», и у Чикайи ухнуло в животе. Он глядел, как удаляется стыковочная платформа, понимая, что летит по касательной, в обратном ее движению направлении, но для внутренностей иллюзия свободного падения с платформы была так сильна, что его чувства равновесия и направления отказывались повиноваться, пускай даже силуэт дока уходил в поле зрения вдоль всей траектории полета, обрываясь только в зените; еще немного, и ему бы пришлось поворачивать голову, следя за ним. Поначалу ему казалось, будто кто-то его толкает назад, и это хотя бы отчасти объясняло испытываемые ощущения. Но внутренним ухом это перемещение не подтверждалось, и постепенно иллюзия пропала. Впрочем, лишь на мгновение, после чего весь цикл повторился сначала. Мнимые рывки и толчки, последовавшие за этим, вызвали у него куда меньшую тошноту, чем полагалось бы в действительности. Но неспособность обуздать свихнувшиеся органы чувств беспокоила его куда сильнее, нежели любой прямой, физически обоснованный эффект невесомости.

Он кое-как взял себя в руки, только увидев корабль целиком. Сперва с ребра, но уже через минуту судно ужалось до жалкого ожерельица как бы из стеклянных бусин. Новая система условно неподвижных звезд, по которой уже можно было всерьез ориентироваться в пространстве, проявилась в его восприятии. Бескрайнее белое поле, занимавшее правую половину пространства, походило на пустынную поверхность Луны. Сияние просачивалось даже сквозь полусомкнутые веки. Он вспомнил, как однажды на Пельдане[39] взял глайдер и пустился в полет высоко над дюнами; тогда ему временами тоже казалось, что он падает через тонкую воздушную пелену. У той планеты луны не было, но звезды сияли почти так же ярко, как эти.

Сидевший позади Янн следил за ним.

― Ты как, в порядке?

Чикайя кивнул.

― Там, в тех пространствах, где ты рос, — начал он, — было понятие вертикали?

― В каком смысле?

― Я знаю, что ты не чувствуешь гравитации, ты об этом говорил однажды… но есть ли там нечто плоское, протяженное и объединенное, как, например, земля? Или все изотропно и трехмерно, как на хабитате с нулевой силой тяжести, где возможно перемещение и соединение в любых направлениях?

Янн вежливо ответил:

― Самые ранние мои воспоминания относятся к СР⁴ — это кэлерово многообразие,[40] локально идентичное векторному четырехмерному комплексному пространству, но с абсолютно иной глобальной топологией. Но рос я в действительности не там. Я много странствовал вокруг него в детстве, просто чтобы добиться гибкости восприятия. В таком оторванном от остального мира окружении, как это… — он пренебрежительно обвел рукой окружавшее их пространство, более или менее отвечавшее евклидовой геометрии, — я погружался лишь для решения физических задач специального рода. И то, даже базовая ньютоновская механика легче воспринимается в симплектическом многообразии.[41] Располагать отдельной видимой координатой для позиции и момента каждой степени свободы гораздо проще, чем корячиться, пытаясь свести воедино все данные в простом трехмерном пространстве.

Неплохо для праздношатающегося.

Чикайя не то чтобы завидовал вышемерным способностям Янна, но нельзя было отрицать, что для него мир за Барьером, очевидно, куда менее экзотичен, чем для маленького Чикайи окрестные джунгли. Его уверенность в себе заметно поколебалась от мысли, что под определенным углом зрения весь его многотысячелетний опыт покажется смехотворно узкопрофильным.

Но примирить оба пути развития было невозможно. Не мог он на голубом глазу утверждать, что Воплощенные так уж нуждаются в потрясениях и странностях непрестанно ширящейся Вселенной вокруг, а потом исполниться желания, чтобы все эти тяготы оказались не более значительны, чем путешествие по поверхности самой рядовой планетенки.

Кадир обернулся к нему и испытующим тоном вставил:

― Я вот могу анализировать потоки на симплектическом многообразии, не внедряясь туда на постоянное место жительства. Для этого нам и нужна математика. Воображать, что ты должен кидаться, как в омут с головой, в любое абстрактное пространство, оказавшееся пригодным для физических теорий, — это, знаешь ли, отпетый буквализм.

Янн улыбнулся — эта реплика вряд ли задела его.

― Я не стану с тобой пререкаться. Я сюда явился не для проповедей заблудшим о бестелесности.

Зифет, сидевшая перед Чикайей, пробормотала:

― А что толку, если Воплощение кажется тебе столь бессодержательным?

Чикайя прикусил язык. Его предупредили, как любят поехидничать на борту. То и дело кто-нибудь из экипажа «Риндлера» отважно кидался вброд в поисках консенсуса по пояс в излитой оппонентами отраве, но импровизированная дискуссия в столь замкнутом пространстве не способствовала продуктивной дисгармонии отношений.

Двигатель челнока будто взбрыкнул; по счастью, Чикайя смог интерпретировать этот легкий толчок в рамках идеи о стремительном погружении, не допустив для себя полной перемены земли и неба местами. Он шарил взглядом по выжигавшей глаз белизне, отыскивая пункт назначения, но сияющее полотно было непроницаемо. Ему было удивительно вот так шнырять в нескольких километрах над объектом, занимавшим значительную часть небосклона уже много веков — и не сгореть дотла, как случилось бы, рискни он подлететь так близко к обычной звезде. Но лишь огромные размеры позволяли наблюдать Барьер настолько издалека. Каждый квадратный километр границы в целом сверкал не ярче рядовой сверхновой. Обычный допплеровский сдвиг не оказывал воздействия на этот свет, не увеличивал его мощности, так что отсюда, глядя прямо на Барьер словно бы через камеру-обскуру, Чикайя мысленно оценил его яркость как раза в три меньшую, чем при наблюдении с поверхности любой из посещенных им планет. Поражало другое: объект заполнял все поле зрения, не оставляя места ни для чего. На Пахнере Барьер большую часть года затмевало местное солнце, и даже при наибольшем угловом расстоянии от светила где-то на горизонте оставалась каемка линялого мрака, и там глаза отдыхали на паре-тройке бледных звездочек.

Включился задний ход, и он наконец различил силуэт Пера графопостроителя. Прикрыв докучливое сияние рукой, он смог увидеть и больше; проявились детали структуры. Устройство венчала радужная сфера. Он знал, что на самом деле этот рябивший узор сложен из триллионов микродвигателей, способных перемещать с прецизионной точностью в любом направлении объекты размером с атом. «Риндлер», изменяя скорость относительно барьерной, легко перемещался в новое требуемое положение, а вот стилус Пера парил так близко от границы, что без постоянной компенсации его бы сбило с нужного места: не столкновениями с межзвездным газом, так давлением собственного излучения Барьера. Вероятно, возмущение, созданное их прибытием, лежало в пределах собственных компенсационных возможностей устройства, но Чикайе было и странно, и смешно видеть, как легко Перо уживается с ними. Так мог бы гравер-каллиграф невозмутимо вырезать символы слова «ГРАВИТАЦИЯ» на булавочной головке, пока четверо увальней-недорослей, взобравшись мастеру на плечи и сдавив шею, намылились выяснить, кто кого сборет.

Челнок еще приблизился к машине, и стало ясно, что размеры Пера довольно скромны. Оно было меньше среднего модуля «Риндлера», сорока или пятидесяти метров в диаметре, и сфера микродвигателей покоилась на возвышении у самого кончика плоской платформы. Движок челнока внес последнюю поправку в курс, и после серии маневров настолько деликатных, что едва ли стоило принимать их во внимание, они опустились на платформу.

Кадир отстегнулся и потянулся к люку в полу кабины челнока, Чикайя следом.

― Там есть атмосфера?

Кадир кивнул.

― Люди все время прилетают и отлетают. Проще поддерживать постоянное давление.

Чикайя нахмурился.

― Я и не собирался, так ведь?… — Он коснулся затылка, ощупывая приставшую к коже по всему телу мембрану. Она была почти невидима, но позволила бы при необходимости продержаться в вакууме не менее недели. Поскольку на то, чтобы вырастить из заготовки новое тело, ушло бы три месяца, мера безопасности показалась ему вполне разумной. Чем этот скафандр не мог его снабдить, так это реактивной массой. Затяни его в подбарьерную область, единственным выходом осталось бы срочное резервное копирование.

После этого уже можно было не спеша готовиться к локальной смерти.

Кадир бросил:

― Посмотрим, может, на обратном пути тебе и выпадет такая возможность.

Реплика звучала совершенно беззлобно, но как на нее реагировать, он так и не решил. С тех пор, как Чикайя разрешил Янну познакомить его с двумя приятелями-Защитниками, взаимное напряжение то прибывало, то убывало, и он никогда не знал точно, когда его добродушно поддразнивают, а когда встречают холодным душем, точно злейшего врага. Лепестки ирисовой диафрагмы люка начали раскрываться. Подоспели Зифет и Янн. Открылся мягко освещенный туннель с поручнями вдоль стен. Чикайя пропустил всех вперед, не желая преградить кому-то дорогу, если замешкается. Остальные двигались ногами вперед, будто спускаясь по лестнице, ему же было комфортнее лезть по туннелю, воображая его более или менее горизонтальным. Ему припомнились игровая площадка на Тураеве,[42] лабиринт сообщающихся труб на ней. Когда Зифет хмуро оглянулась на него, он высунул язык и быстро процитировал пару строф детской считалки. Она нехотя улыбнулась.

Диспетчерская графопостроителя в плане представляла собой восьмиугольник. Восемь скошенных окон выходили на Барьер. На глазок определить расстояние было нелегко, поскольку сияние не обладало фоновой текстурой, однако Чикайя предположил, что расстояние от границы нововакуума не превышает пяти-шести метров. Он вдруг почувствовал, как сильно колотится сердце. Ритм сокращений не то чтобы изменился или стал аномальным, нет, но у него внезапно переключилось внимание. Выброса адреналина не последовало. Он не испугался, но стал прислушиваться к телу: осознал его мягкость, уязвимость, хрупкость в сопоставлении с остальными объектами вокруг. Так он обычно себя чувствовал в обстановке незнакомой, суровой, но непосредственной угрозы не представлявшей. Да, сейчас он не готов ей противостоять, но и списывать нынешнее воплощение в утиль нецелесообразно. Лишить его даже нескольких минут воспоминаний могла бы, пожалуй, космическая катастрофа почище мимозанской, но пока он в теле, он себя полностью с ним идентифицирует.

В этом месте, случись что, его искромсает даже не на атомы: мельче. Но он был счастлив. Инстинкты, взращенные в противостоянии абсолютов Жизни и Смерти, вышли на арену. Они сделают все возможное и невозможное, чтобы его защитить.

В центре комнаты перед восьмиугольным куполом находились передовые экраны. Под куполом был укрыт сам стилус. Чикайя смотрел, как Кадир и Зифет отдают длинную последовательность голосовых команд. Автоматика здесь была не в почете, и ему это показалось частью ритуала. Он заинтересованно покосился на Янна, тот шепнул:

― Это чтобы легче было отслеживать действия каждой из сторон. Есть и более простые пути этого добиться, но предпочтителен такой: с наблюдателями при каждом эксперименте, словесным управлением, дополнительными брифингами на отдельном уровне, пока за кулисами мы проверяем оборудование и проводим аудит программного кода тысячей независимых высококлассных утилит.

― Мне это слишком уж напоминает дипломатию земной древности. Тягостно как-то.

― Я знал, что твое Тайное Знание и тут пригодится! — улыбнулся Янн.

― Не надо мне тут Макиавелли изображать, — фыркнул Чикайя. — Если тебе и впрямь нужен эксперт по этим извращениям, пойди откопай себе настоящего Древнего.

― О, мы ожидаем прибытия анахронавтов на «Риндлер» со дня на день. Наверняка об этом волнующем событии возвестят несколько мегатонн побочных продуктов ядерных реакций. А затем явятся и они сами с твердым намерением спасти Вселенную.

― В любой день любого тысячелетия. О да.

Перспектива была и впрямь кошмарная. Меж звезд по-прежнему бродили останки давно погибших цивилизаций доквасповой эпохи, двадцатитысячелетней давности или около того: они пыхтели от системы к системе, захлебываясь отработанным топливом, латая дыры подручными приспособлениями и тратя тысячи лет на каждое путешествие. Чикайя лично никогда не встречался с Древними, но его отец как-то раз столкнулся с одной такой группой изгнанников из своего времени. Они посетили Тураев задолго до его рождения. Пока что ни одна команда Древних не сподобилась залететь дальше, чем на восемьдесят световых лет от Земли, и непосредственной угрозы нововакуум для них не представлял. Но если Защитники одержат верх, в течение ближайшей пары десятилетий анахронавтам придется выбирать между адаптацией к ненавистным новым технологиям и аннигиляцией.

Кадир наградил их неодобрительным взглядом, будто краткий обмен шуточками означал, что насущный мониторинг для них не очень важен. Чикайя включил режим полного сенсор-восстановления, и система работала даже помимо его воли, да и у Янна в запасе явно было что-то покруче, но он решил подчиниться общей дисциплине и послушно умолк.

Зифет задала последовательность частиц, которые предстояло испустить стилусу. У мимозанской катастрофы оказался по крайней мере один полезный побочный эффект: эксперименты по квантовой гравитации значительно упростились. Толщина Барьера составляла всего лишь несколько планковских длин: по сравнению с этим инструментом даже атомное лезвие шире планетной системы. Хотя высокоэнергетические частицы, созданные Пером, были смехотворно неуклюжи, Барьер затачивал их и разбивал на осколки куда более эффективные, чем весь первоначальный безобидный пучок в целом. Испущенный стилусом когерентный пучок мезонов, достигая Барьера, запускал там процесс высвобождения искаженных графов, спутанных колючей проволокой виртуальных кварков и глюонов, из темницы внутри каждого мезона. Оказалось возможным применить когерентные эффекты и заставить некоторые фрагменты распада действовать согласованно. Тогда появлялся шанс на модификацию самой границы. Естественные источники шума запустить этот процесс не могли ни при каких условиях, так что экранировавшие некогда Квиетенер рои вышли из употребления.

Кадир с немым вопросом повернулся к ним.

Янн решительно кивнул.

― Да. Все, как и договаривались. Вперед.

― Выполнить, — сказала Зифет, обращаясь к Перу.

Перо ответило без ощутимой органами чувств задержки. У Чикайи мурашки побежали по коже; он был между молотом и наковальней, времени на раздумья не осталось. Только что они пощекотали против шерсти тигра, способного разорвать всю четверку экспериментаторов на геометродинамические кванты, а миллисекундой позже — проглотить и «Риндлер», после чего с удвоенным энтузиазмом пуститься в погоню за их дальними копиями и более осмотрительными друзьями.

Кадир рассыпался в замысловатых проклятиях. Посредник деликатно предварял его слова ключами, с помощью которых любой оскорбленный мог оборвать трансляцию в неприемлемом для себя месте. Зифет только молча смотрела на него. В глазах ее была мука.

Когда тирада окончилась, Чикайя осторожно поинтересовался:

― Очевидно, вы получили не тот результат, на который надеялись, но не затруднит ли вас прояснить нам причину?

Кадир в сердцах пнул купол, скрывавший стилус. Отдача отбросила его к окну за спиной, и он с грохотом обрушился на пол.

Чикайя гневно поморщился. Какой бы надежной ни была защита каждого из участников этого столкновения, прецизионное оборудование, живая плоть и, что еще важнее, окна, преграждавшие доступ межзвездному вакууму, требовали более уважительного подхода.

Зифет пояснила:

― Эта последовательность была тестовой. Мы хотели воспроизвести результаты предыдущего эксперимента. Но данные не совпадают с записями последнего опыта. К сожалению, наша модель не в состоянии определить, явилось ли это продуктом статистического отклонения или отражает какой-то непредвиденный сдвиг в свойствах нововакуума.

Кадир поднялся на ноги и выпалил:

― Либо вы, предатели-самоубийцы, испортили оборудование, либо…

― Либо что? — взмолился Янн. — Ну предложите хоть какую-нибудь правдоподобную альтернативу!

Кадир поколебался, но ответил с мрачной усмешкой:

― У меня есть одна гипотеза, но я ее лучше придержу в запасе.

Чикайя был разочарован. Впрочем, он внутренне готовился заглушить обиду, перевести ее во фрустрацию, не дать развиться подлинному презрению. Если так пойдет и дальше, никто не сможет предложить оптимального пути, хотя никого, разумеется, и не нужно будет подталкивать к компромиссу. Обе стороны производили жалкое впечатление. Нововакуум, казалось, потешался над ними.

На полпути обратно Кадир извинился. Чикайя не был уверен, что он это искренне, хотя слова звучали скорей формально, нежели дружески. Янн попытался перевести все в шутку, а попутно разобраться в причинах инцидента, но Кадир на разговор не повелся.

Когда они подлетели к причалу и высадились на платформу, группа как-то сама собой распалась. Янн пожелал понаблюдать за некоторыми тестами нового спектрометрического пакета, проводившимися в лаборатории уровнем выше, но в том же модуле. Чикайе не хотелось слоняться за ним по пятам, так что он вернулся к себе в каюту.

Он и не ожидал от поездки какого-то особого прорыва в результатах, не говоря уж о драматическом всепроникающем постижении самого себя в преддверии Барьера. С тем же успехом он мог бы надеяться постичь секреты обычного вакуума, глядя сквозь воздух. Тем не менее он ощущал острое, болезненное разочарование. Перед прибытием на корабль его переполнял необоримый трепет от одной мысли о перспективе прокатиться на гребне смертоносной волны и усугубить опасность, держась в окрестностях и занимаясь исследованиями Барьера. Анатомировать опасность, разъять ее, добраться до сути и утишить внушенный ею ужас. Это напоминало ему сказку, некогда услышанную от мамы: легенду о Варварской Эпохе, когда люди швырялись друг в друга бомбами с небес. Тогда существовали особые специалисты, называемые саперами. Они десантировались с аэропланов, уравнивали скорости со смертоносными снарядами и обезвреживали их на лету, баюкая их, точно верные любовники, проникая в механическое нутро каждой бомбы и обращая их на службу себе взамен злокозненных создателей. Принципы аэродинамики лишали правдоподобия эту романтическую сказочку. Уж наверняка никто не ожидал от саперов, чтобы они в полете прошли ускоренный курс ядерной физики, выскоблили бомбы дочиста, извлекли оттуда каждый атом делящегося вещества и вырвали из них, один за другим, дестабилизирующие протоны.

Зифет перехватила Чикайю на лестнице, ведущей на прогулочную дорожку. Она сказала:

― Дом Кадира вот на таком, — она показала на пальцах воздетой руки, большой и указательный почти соприкасались, — расстоянии от Барьера. Девять тысячелетий истории. Меньше чем через год они канут в небытие.

― Мне очень жаль, — Чикайя полагал, что ответить так лучше, чем сыпать банальностями насчет истории, вечно живущей в памяти. — Ты думаешь, я хотел бы увидеть Сапату в руинах?

Ей не надо было указывать точное имя планеты. Жуткое расписание давно запечатлелось в каждом сердце.

― Если бы мы сумели остановить Барьер, не уничтожая нововакуум целиком. Я буду сражаться за такой вариант всеми силами. Я нахожу его единственно осмысленным.

Глаза Зифет вспыхнули гневом.

― Как ты беспристрастен! Вы великодушно позволяете нам сохранить наши жилища, превосходно зная, что вашей драгоценной новой игрушке ничего не грозит!

― Для меня это не игрушка, — возразил Чикайя. — Девять тысяч лет назад Сапата [43] была фронтиром. Можно ли было тогда назвать ее игрушкой?

― Фронтир, — сказала она, — начинался с Земли. Она снаряжала колонистов по их доброй воле. Она не сжигала в пепел каждого, кто осмелился остаться.

Она хмурилась все сильнее.

― Ну и что вы собираетесь там обнаружить? Дивное сияние трансцендентного?

― Вряд ли.

Трансцендентность. Бессодержательное слово, унаследованное от религии. На некоторых умирающих планетах оно наполнялось новым смыслом. Им обозначали мифический процесс ментальной перестройки, позволявший обрести безграничную мощь интеллекта и доступ к рогу изобилия сверхвозможностей. Загвоздка была в деталях этого процесса, их следовало усовершенствовать. Безусловно, лучше, чтобы этим занимались другие. Привлекательная концепция, особенно для таких ленивых слушателей, что они за всю жизнь не сподобились толком разузнать, как устроена Вселенная вокруг, не нашли в себе к этому сил и потребностей. Они были уверены, что магическая метаморфоза так или иначе произойдет, а с нею отпадет и нужда прикладывать какие-то усилия.[44]

Чикайя сказал:

― У меня уже есть обобщенный интеллект, и другого мне не надо. Спасибо.

В теории информации этот результат был строго обоснован. Пока вы сохраняете способность к достаточно гибкому обучению (а человечество обзавелось ею как бы не в бронзовом веке), до тех пор и единственными пределами, сдерживающими ваше развитие, остаются скорость передачи и обработки информации да емкость накопителя. Структурные переходы — скорей дело вкуса и стиля.[45]

― Все, чего мне надо, — добавил он, — это как следует изучить его, вместо того чтобы принять как должное, что ради нашего удобства он должен быть уничтожен.

― Удобства? — Лицо Зифет перекосилось от бешенства. — Ах ты высокомерный говнюк!

Чикайя устало ответил:

― Если ваша насущная задача — спасти от разрушения чьи-то дома, то на вашем пути будут препятствия и посерьезней меня. Ступай, успокой своего приятеля, поработай над моделью, уточни ее. А обмениваться с тобой колкостями я не собираюсь.

― А тебе не кажется, что завалиться сюда и возвестить о своем недвусмысленном намерении влезать в нашу работу — само по себе достаточное оскорбление? Это при том, что мы вообще никогда не были уверены в каком-то успехе или твердом достижении.

Он покачал головой.

― «Риндлер» строили совместно. Ни одна из сторон коалиции не вправе использовать его для иных целей, чем исследования нововакуума. У конкретных членов экипажа свои цели, однако отсюда вовсе не следует, что корабль можно применять как стартовую площадку для какого-то вмешательства. Единственное его предназначение — нейтральный наблюдательный пункт.

Они достигли аллейки. Чикайя шел, опустив глаза, хотя понимал, что выглядит пристыженным.

Зифет сказала:

― Бестелых я еще могу понять: ничто за пределами их кваспа не интересует их по-настоящему, пока есть субстрат, в котором могут тик-такать их драгоценные алгоритмы. Но ты ощущал кожей ветер, вдыхал аромат свежераскопанной почвы. Ты понимаешь, что мы рискуем потерять. Как ты можешь презирать и предавать то, что даровало тебе жизнь?

Чикайя не выдержал и обернулся, разъяренный ее издевками, но в последний миг решил оставаться в рамках приличий.

― Я ничего не презираю и не предаю. Как я уже сказал, я намерен отстаивать те же ценности, что и вы, насколько это возможно. Но если все, на что мы способны в нашем драгоценном Воплощении, так это мертвой хваткой цепляться за парочку насиженных облюбованных местечек следующие десять миллиардов лет, значит, с тем же успехом мы могли бы запереться в этих прекрасных мирах и выбросить ключи к окружающей Вселенной.

Зифет холодно бросила:

― Ну а если тебе кажется, что брак устарел и стал излишне комфортабелен, то почему бы не сделать следующий логичный шаг и не вцепиться в одного-единственного партнера?

Чикайя остановился и поднял руку.

― Я внимательно тебя выслушал. Твоя точка зрения мне ясна. Тебе не было бы слишком сложно оставить меня в покое?

Зифет молча стояла перед ним. Было похоже, что, выплеснув весь накопившийся яд, она и сама подумывала уйти еще прежде, чем он задал этот риторический вопрос. Помедлив достаточно, чтобы у него не осталось сомнений — а вдруг она решает, как выгодней поступить? — она развернулась и пошла по аллейке прочь. Чикайя не двигался с места и глядел ей вслед, пораженный тем, как глубоко задет. Он никогда не скрывал мнений по тем или иным вопросам от людей, в чьем обществе жил — не считая, конечно, случаев, когда совершенно необходимо было кого-то заткнуть, чтобы тот не растравлял чужую печаль. За много десятилетий кожа у него порядком истончилась. Но чем ближе он подбирался к источнику всех бедствий, тем тяжелее становилось уверить себя, что лицезреет он безусловную, абсолютную катастрофу, подобную наводнению или голоду древности. Даже на Пахнере, где печаль и смятение достигли предельной точки, он в основном чувствовал уверенность в себе, ибо под покровом тоски и страха то и дело проступало тщательно скрываемое восхищение происходящим!

И если нападки Зифет так его задели, то причина лежала прежде всего в той области, которой она не коснулась. Уже сам факт ее пребывания здесь означал, что она покинула родной дом, испытала смешанное чувство освобождения и утраты. Как и Чикайя, она уже уплатила свою цену, и никто не осмелился бы прилюдно сказать ей, будто цены этой оказалось недостаточно.

Чикайя принял душ, смыл вакуумный скафандр и лег на кровать Он слушал музыку и размышлял. Ему нисколько не хотелось занимать каждую свободную минуту на борту «Риндлера» сомнениями в правоте своей позиции, но и взращивать в себе невосприимчивость к чужим сомнениям — тоже. Он не желал упускать из виду малейшую вероятность того, что избранное им направление действий неверно.

Если Защитники добьются своего, возможности, предоставляемые нововакуумом, будут навсегда утрачены. Да, знания, полученные при разрушении нововакуума, откроют перспективу его воссоздания — в ином, легче доступном контролю виде. Пройдет несколько десятков тысяч лет, и новая Вселенная опять постучится к ним в двери, на сей раз никому не угрожая. Никто не обязан будет спасаться бегством. Никому не придется выбирать между изгнанием и приспособленчеством.

И насколько еще сожмется мертвящая спираль самовлюбленности за эти несколько десятков тысячелетий? Если сейчас девять тысяч лет истории Сапаты считаются слишком ценными, чтобы их потерять, то по прошествии девяноста тысяч лет не то что культурная традиция — каждая песчинка на каждой обитаемой планете обретет священный статус.

Впрочем, те, кого такое положение дел мучило, всегда могли бежать. Так сбежал он с Тураева. Те, кому по душе бродить по вечности в лунатическом сне, остаются. Разве он вправе заострять этот выбор для всех?

Он не был в своем праве. Но и власти у него не было — да и не просто власти, но даже стремления к ней. Он явился сюда озвучить непопулярную точку зрения и посмотреть, поколеблет ли ее кто-нибудь. Коль скоро он истово верил, что нововакуум открывает перед метавидом богатство возможностей, невиданное с той самой поры, как человечество покинуло Землю… разве не станет актом предательства и трусости смолчать и не возразить тем, кто добивается его уничтожения?

Каюта начинала его стеснять. Он выбежал оттуда и направился в сад через весь корабль. На дорожках его по-прежнему мутило, но понемногу он учился сдерживать эти позывы.

В саду было практически безлюдно. Он нашел скамейку, с которой мог наблюдать за нововакуумом издалека и без головокружения. Синие арки околополярных звезд поворачивались достаточно медленно, чтобы это движение его успокаивало, да и листва, врывавшаяся в идеальные формы, сглаживала ощущение механистичности, искусственности всей картины.

Допплеровский сдвиг был ему в новинку, но движущиеся звезды он видел и раньше. В пору легкого Замедления ночное небо Тураева выглядело почти так же. Не хватало только солнца, которое бы восходило и закатывалось при каждом обороте планеты.

…Он стоял перед колыбелью, которой предстояло подготовить его разум к переносу, а тело сохранить для будущего. Она спросила, точно ли он намерен сберечь плоть, в которой пришел на свет, или же отдать ее на вторпереработку. Отец вежливо вмешался:

― Мы могли бы тебя дождаться. Мы готовы ждать тысячу лет, если понадобится. Скажи словечко, и так произойдет. Тебе ничего не придется терять…

Кто-то прошел мимо и удивился, заметив незнакомого пассажира. Посредники открыли канал взаимодействия, и незнакомец попросил представиться. Чикайя не просил его не беспокоить, так что разрешил обмен информацией. Протоколы согласованы, переводчики верифицированы, взаимоприемлемые акты поведения определены. Местных обычаев на борту как таковых не возникло, поэтому Посредники подбросили виртуальную монетку, чтобы решить, в каком стиле прозвучит каждое приветствие.

― Я поверить не могу, что мы еще не встречались. Меня зовут Софус.

Чикайя поднялся и назвал себя, потом они по очереди дотронулись до левого плеча друг друга.

― Я тут всего день, — объяснил он. — Это у меня первое путешествие за пределы планет. Я никак не могу привыкнуть.

― Вы не против, если я составлю компанию? Я жду одного человека, и это место мне кажется самым подходящим.

― Чувствуйте себя как дома.

Они сели на скамью. Чикайя спросил:

― А кого вы дожидаетесь?

― Одного человека, который отберет у вас почетное звание салаги. Технически говоря, она это уже сделала, просто пока не в состоянии показаться и заявить свои права на него.

Чикайя улыбнулся, припомнив, как выглядел в колыбели.

― Два новоприбывших за сколько дней? — Ему бы не показалось слишком странным, отважься кто-то на Пахнере последовать за ним. Но он не мог припомнить никого, с кем делился планами на это путешествие. — У них скоро кончатся запасные тела, если так пойдет и дальше. Нам придется запихать бывших бестелых в корабельные процессоры.

Софус укоризненно нахмурился.

― Эй, эй, не надо тут дискриминации! Претензии к тем, кто набирает добровольцев, а не к нам.

― И поэтому пришлось уплотнить каюты, чтобы все новички поместились?

Софус кивнул, очевидно, удивившись. Чикайю охватило беспокойство при мысли, что он с ходу разоткровенничался с ним, да еще и снабдил свои реплики некоторыми ремарками, позволявшими усмотреть в нем если не фанатика, то неженку. Он задался вопросом, а не послан ли Софус испытать его лояльность и сколько это продлится: то ли ответ уже ушел на сторону, то ли Софус просто присел с ним поболтать из чистой вежливости… ну что ж, посмотрим, сумеет ли он в свою очередь вытянуть из нее ценные сведения.

― На самом деле мы уже растим новые тела, — стал объяснять Софус. — Мы в общем-то ожидали такого наплыва именно сейчас, плюс-минус десять лет. Из результатов моделирования вытекало, что людям просто захочется сюда попасть, и все тут.

Чикайя удивился.

― Как, из-за Сапаты?

Софус помотал головой.

― Сапату спасать слишком поздно. Если в точном смысле слова это и неверно, то в большинстве своем люди все равно настроены реалистически и понимают, что надеяться повернуть угрозу вспять до последней минуты бессмысленно. Мы заглядываем дальше. На век, быть может, на полтора.

― Ага, — в подходящей компании Чикайя отпустил бы шуточку на предмет очерченной Софусом перспективы, однако с незнакомкой обычное богохульство едва ли было приемлемо. Да и потом, он на самом деле опечалился. В каком-то смысле печаль оказалась глубже, чем тоска, посещавшая его при мысли о возможной гибели Тураева. Подобно кончине многоуважаемого, всеми любимого, давно осевшего на одном месте предка, с которым, однако, все члены семьи поддерживали тесные контакты, окончательный исход людей с Земли и ее испепеление оставили бы шрамы на сердцах даже тех странников, кто всегда был настроен космополитично.

― Поговаривают и о том, чтобы передвинуть ее, — внезапно обронил Софус. — Засунуть в Солнечную систему «белого карлика», чтобы переместить ее на новое место. Очевидным кандидатом видится Сириус В.

Чикайя даже моргнул, недоверчиво глядя на него.

― Это не так уж и невозможно, — решительно продолжал Софус. — Когда в белого карлика закачивают вещество, он нагревается от приливного сжатия. Если все сделать как надо, значительная часть тепла отводится со струями. И если поиграть с формой струй, придать им нужную степень асимметрии, если вещества достаточно, можно добиться некоторого ускорения. После этого Землю переведут на орбиту вокруг этой звезды. Ускорение исказит орбиту, но планета останется гравитационно связанной.

― Но разогнать Сириус В до половины скорости света…

Софус поднял руку.

― Да знаю я, знаю! Накопить такую реактивную массу и так стремительно передвинуть ее с места на место… ущерб превысит мимозанские масштабы. Навести такого шороху только затем, чтобы какой-то каменистый шарик мог безопасно удалиться в изгнание, это все равно что спасать Нью-Йорк от затопления, взрывами разгоняя его всю дорогу до Ио. Единственный разумный подход — запастись мешками с песком и на всякий случай приготовиться к бегству, а если все средства будут испробованы и не принесут эффекта, понаблюдать, как это местечко тонет.

― Угу. — Если Чикайя правильно помнил эту историю, то Нью-Йорк на Ио все-таки не попал, хотя сидеть сложа руки и наслаждаться зрелищем его затопления стало бы, возможно, и более милосердным выходом. Разве не оказалась одна известная статуя в Париже? Разве не превратились знаменитые мосты и здания в декорации разбросанных там и сям тематических парков?

Софус сверился с данными, поступавшими от внутренних сенсоров.

― Моя коллега вот-вот появится. Вы бы не хотели с ней повстречаться?

― Я был бы рад.

Они поднялись со скамейки и вместе пошли к лестнице. На аллейке Чикайя заставил себя идти нога в ногу с Софусом, как если бы сам тот факт, что он больше не считался младшим новичком, уже лишал его всяких скидок на неизбежную неуклюжесть.

― А она сама откуда?

― Вы хотите сказать, откуда она явилась сейчас?

― Да. Я прибыл с Пахнера и уверен, что ни с кем больше не говорил о планах отправиться на «Риндлер». Может, мне просто не повезло с ней столкнуться…

Софус покачал головой.

― Она была в пути около ста стандартных лет.

Путешествие и впрямь долгое. Хотя непрямое перемещение приводило к большим времязатратам, такой способ — с разбиением намеченного маршрута на малые отрезки, останавливаясь как можно чаще, — позволял сгладить неизбежно нараставшее отчуждение. Какую бы фракцию она ни поддерживала, к делу она явно относится вполне серьезно.

Чикайя вызвал карту окрестного космоса.

― Она что, с Хайтина?[46]

― Именно оттуда.

― Но она не является уроженкой этого мира?

― Нет. Но, думаю, вам стоит подождать пару минут и расспросить ее обо всем самому.

― Конечно, извините…

Наверное, столь пристальный интерес, проявляемый им к новоприбывшей, кажется абсурдным: он ведь и о старожилах «Риндлера» ничего еще толком не знает. Но опечалившее его резюме Янна и скудный житейский опыт просто вынуждали искать кого-нибудь, неважно кого, кто мог бы перевернуть устоявшийся порядок вверх тормашками.

Они прошли через наблюдательную платформу, и дверь в рекреационную комнатку открылась. Чикайя невольно усмехнулся, опознав позу новичка: она пригнулась, пытаясь совладать со взбудораженной видом Барьера кинестетикой тела. На миг ее охватила морская болезнь.

А потом он присмотрелся внимательней и опознал еще кое-что.

Он застыл, как столп.

Не было смысла запрашивать сигнатуру: с тех пор, как их пути в последний раз пересеклись, облик ее не изменился. Собственно, она не меняла внешности вот уже четыре тысячи лет, с того дня, как они расстались впервые.

Чикайя побежал, ничего кругом не видя, только выкликая ее имя.

― Мариама!

Она обернулась на звук его голоса. Он видел, что ее тоже обуял шок, что она не понимает, как правильно реагировать. Он остановился, не желая ввергать ее в дальнейшее смятение. Прошло двенадцать сотен лет с той поры, когда они последний раз увиделись, и он понятия не имел, что с ней сейчас станет.

Мариама протянула руки ему навстречу, и он снова рванулся вперед, чтобы крепко сжать их своими. Они обнялись и счастливо рассмеялись, закружили друг друга в пляске, поскальзываясь на отполированном полу, теснимые назад собственной центробежной силой, которая их дополнительно ускоряла, и так до тех пор, пока у Чикайи не устали руки, не загорелись без воздуха легкие и не помутился взгляд. Но он не хотел останавливаться первым, как не желал, чтобы его первым выпустили из объятий.

6

По руке Чикайи пронеслось нечто трудноощутимое, будто к самим косточкам ладони поднесли камертон и стали его настраивать. Он повернулся и тупо уставился… на пустое место. Понемногу там возникла и затвердела, обретя очертания, темная рябь.

― Эй! Быстро, скорми экзоличности этот код.

Посредники пропустили данные через себя, и тут же Чикайя подумал, что разумнее было бы ответить отказом. Ему показалось, что его помимо воли втягивают в какую-то дурно пахнущую затею. Рефлекс, подобный тому, что заставляет уклониться oт летящего прямо на тебя предмета. Похоже, что его инстинктивный ответ не слишком верен.

― Я не могу.

Мариама была непреклонна:

― Никто не узнает. Они как статуи. Тебя не заметят.

У Чикайи упало сердце. Он быстро глянул на дверь, поймав себя на том, что, навострив уши, ловит каждый звук, приходящий снаружи — не шаги ли это? Но он ничего не расслышал. Разве можно вот так пройти через весь дом, пробраться мимо разгоряченных ссорой родителей и остаться незамеченной?

― Наши экзоличности сканируют окружающее пространство на предмет опасности, — воспротивился он. — Если что-то происходит в обычном темпе восприятия…

― А твоя экзоличность меня обнаружила?

― Не знаю. Но должна была.

― И что, она послала тебе сигнал? Вырвала тебя из Замедленного состояния?

― Нет. — Он понял, что, в сущности, все еще ребенок. Кто разберется во всех тонкостях охранного программирования?

― Мы ни при чем, — объяснила Мариама. — Но я это не затем придумала, чтобы обчистить их карманы. Если мы ни для кого не представляем опасности, то тревожные системы не активируются.

Чикайя стоял и смотрел на нее. Его мучили противоречивые чувства. Не то чтобы он боялся родителей, но у него развилась привычка во всем оглядываться на их мнение. Малейшая тень недовольства на отцовом челе погружала его в пучину терзаний. Родители? Они хорошие люди. Правда. Это не детский нарциссизм, их мнение и впрямь заслуживает того, чтобы к нему прислушиваться. Если вести себя так, чтобы они всегда были им довольны, то и другие, скорей всего, станут его уважать. Мариама?

Ах, Мариама совсем другая. Она живет по своим собственным законам.

Она легонько склонила голову.

― Чикайя, ну пожалуйста… Это так прикольно, но… мне без тебя одиноко.

― Как долго ты Ускоряешься?

― Неделю, — ответила она, не глядя на него.

Чикайя потянулся к ней, желая поймать ее за руку Она увернулась и пропала из виду. Он на миг застыл в нерешительности, потом направился к двери.

Он стоял, прислонившись к ручке спиной, и обшаривал глазами комнату.

Он знал, что искать ее в таком темпе бесполезно; если она хочет остаться невидимкой, так и произойдет. Тени блуждали по стенам и половицам с гипнотическим постоянством. Мягко светились потолочные панели: они включались на полную по ночам, а в сумерках и на заре помогали смягчить световые переходы. Он выглянул из окна. Суточный цикл оставался неизменен.

Повсюду.

Прошла еще неделя. Он простоял ее на прежнем месте. Она не могла укрываться в комнате. Даже если она способна Ускориться так надолго без пищи и воды, то неминуемо полезет на стены от скуки.

Она возникла перед ним, точно переменчивое отражение в неспокойной воде. Мгновение турбулентности, и образ успокоился.

― Как ты сюда попала? — требовательно спросил он.

Она ткнула пальцем в окно.

― Тем же путем, каким уходила.

― Ты надела мою одежду!

Усмешка.

― Она мне впору. И я научила ее новым трюкам.

Она провела ладонью по рукаву и стерла старую личину, заменив ее золотыми солнечными вспышками на черном фоне.

Чикайя понимал, что она его провоцирует. Она дала ему ключ от всех дверей, он ни в чем больше не нуждался, чтобы пуститься за ней в погоню. Если он не выдержит и последует за нею, прекратится по крайней мере эта осточертевшая ему игра в прятки.

― Две недели, — попросил он, понадеявшись, что это прозвучит убедительно. Риск, что родители заметят его отсутствие, ничтожен.

― Посмотрим, посмотрим.

Чикайя покачал головой.

― Я требую твоего согласия. Две недели, и мы оба возвратимся сюда.

Мариама прикусила нижнюю губку.

― Я не собираюсь давать тебе обещаний, которые могу не выполнить.

Она что-то прочла в его лице, потому что тон ее внезапно смягчился:

― Ну ладно. Учитывая особые обстоятельства, мы вернемся через две недели.

Чикайя колебался. Он знал, впрочем, что это наилучшее приближение к гарантиям, какое она вообще способна дать.

Она протянула ему руку и улыбнулась.

Потом с губ ее слетело тихое слово.

Сейчас.

Посредники обладали достаточно высоким интеллектом, чтобы синхронизировать процесс без дополнительных напоминаний. Чикайя отослал код своей экзоличности, и они оба вышли из Замедления. Переключение метаболических режимов клеток по всему телу, реконфигурирование всех высокоуровневых систем, отвечавших за позу, жесты, дыхание, циркуляцию ликворов и пищеварение. На это ушло почти пятнадцать минут. Время пролетело незаметно: квасп вернет его тело в нормальный режим, только когда все приготовления окончатся.

Его комнату озарял вечный послеполуденный свет поздней зимы, но, прислушавшись, он мог уловить шум ветра в ветвях деревьев снаружи, звук, чуждый привычному с детства диапазону перемен атмосферного давления. В Замедлении всего шесть гражданских суток. Новые ритмы уже успели прорасти в его мозгу, быстрей, чем это было бы им дозволено, словно их направлял некий процесс, которому бессильна оказалась противостоять экзоличность.

Мариама постучала его по руке, подтолкнула к двери.

― Идем!

Это могло показаться шуткой, однако она не сумела заглушить нотку подлинной растерянности. Они уже стремительнее молний. Даже вялые и бездумные движения их со стороны стали неразличимо быстры. Но этого все еще было недостаточно.

― Не туда.

Он указал в окно.

Мариама обвиняющим гоном заметила:

― Ты просто трусишь пройти мимо них.

― Да, конечно, — Чикайя встретил ее взгляд и выдержал его. Как ни крути, разумней оставаться незамеченными. Как бы искусно она им ни манипулировала, рисковать опозориться он не мог; все его инстинкты восставали против этого. — Безопаснее выйти через окно. Поэтому мы так и сделаем.

Мариама постаралась придать себе одновременно насмешливый и мученический вид, но спорить не стала. Чикайя вылез наружу. Она последовала за ним, тщательно придерживая откидную раму. На миг это его озадачило. Никто не заметит открытого окна за такой короткий срок. Но… за две недели ночные заморозки могут погубить кое-что уязвимое из принадлежавшего ему лично.

В саду он спросил:

― Ты не собираешься домой? Поспать немного?

― Нет. Я раскинула временный лагерь на энергостанции. Все мои припасы там.

Она повернулась посмотреть ему в лицо. Чикайя был уверен, что она обдумывает, как бы деликатнее отослать его назад в дом стянуть кое-что из еды.

― Там всего достаточно, — сказала она наконец, — я с тобой поделюсь.

День был светел и устрашающе тих, но Чикайю вряд ли расстроился бы, не расколи эту тишину ни один звук ни в ближайшую минуту, ни в час, ни, наконец, в стандартный день. Когда они выбрались на трассу, он заметил вдалеке двух других пешеходов. В состоянии Замедления его экзоличность не просто меняла его собственную походку, она предугадывала, как, в согласии с его ожиданиями, должны двигаться и вести себя окружающие: заставляла их постоянно переступать ногами по земле, взмахивать руками на ходу для вящей устойчивости, одним словом, подстраивала под то, что ей было велено считать нормой. Теперь же, когда он вернулся к старому восприятию телодвижений, пешеходы показались ему не просто застывшими, но неожиданно испуганными и оробевшими, точно их в любой момент могло настичь землетрясение.

Он оглянулся на собственный дом, окинув взглядом окна и сад. Ветер и дождь за десятилетия подчас смещали почву и гальку в нежелательные места, но растения были обучены корректировать эти неточности. Он сам видел, как это делается. Там, в полях, сельскохозяйственные культуры ухаживают за собой сами, слаженно организуя орошение и влагоотвод, сверкая и красуясь в странные времена несвоевременной роскоши несобранного урожая.

Чикайя спросил:

― Как ты узнала код?

Для них обоих это было первое Замедление, и она не могла прознать о коде раньше, сохранить эту информацию на всякий случай.

Мариама небрежно ответила:

― Невеликий это секрет. Он не запрятан особенно глубоко, не укрыт дополнительным слоем шифрования. Ты вообще когда-нибудь ковырялся в своей экзоличности, в ее программах?

Чикайя передернул плечами. Он даже и не думал возиться на уровне экзоличности и Посредника. Следующей целью таких экспериментов неизбежно становятся собственные квасп и разум.

― Я разбираю вещи на составляющие, только если уверен, что останусь жив, не собрав их потом в нужном порядке.

― Я же не дура. Я копировалась.

Они достигли парка. Четверка огромных шестиногих существ застыла в уголке. Декоративные роботы состояли из шести спирально закрученных ног, сгруппированных тремя парами и соединявшихся в центре. Присутствуй у них даже примитивное самосознание, они бы свихнулись от сенсорной недостимуляции. Но на самом деле это были просто модули распознавания образов на пружинных механизмах.

Мариама подбежала к ним и хлопнула в ладоши. Ближайший робот медленно переменил позу, сместил центр тяжести и закачался на своем треножнике, поочередно касаясь ногами земли. Она пустилась в пляс. Робота это вконец дезориентировало, и машина опасно накренилась. Чикайя смотрел и посмеивался, но вдруг до него дошло, что кто-нибудь может заметить эти движения и понять, что Замедление нарушено. Он сомневался, что шестиногие оборудованы камерами, но машины были тут везде; следили за чистотой, патрулировали улицы, охраняли город от маловероятных опасностей. Да, никто не заметил, как они проснулись, но разве такая же удача обязана сопутствовать им до самого конца?

Мариама проскользнула между роботами.

― Ты мне не поможешь?

― В чем?

Она справилась сама; все четверо задвигались одновременно. Чикайя не играл в такие игры с детства, но и тогда ему не удавалось заинтересовать собой больше одного робота за раз.

― Я хочу, чтобы они столкнулись.

― Они не могут. Они так устроены.

― Я хочу сделать так, чтобы у них заплелись ноги. Я не думаю, что они сообразят, как это может произойти.

― А ты садистка, — возмутился он. — Зачем тебе это?

Мариама шутливо выпучила глаза.

― Им это не повредит. Им ничто не может повредить, так?

― Я не за них беспокоюсь. Мне неприятно, что тебя это забавляет.

Она шла, не спуская с него взгляда, и с шага не сбивалась.

― Я хочу поэкспериментировать. Я не злючка. А вот ты чего весь такой из себя правильный и послушный?

Чикайя ощутил прилив гнева, но постарался ответить вежливо:

― Ладно, я тебе помогу. Скажи, что делать.

В ее глазах проскользнуло разочарование, но она усмехнулась и принялась объяснять ему все по пунктам.

Как ни примитивны казались шестиногие, но их модель взаимодействия с окружением явно превосходила ожидания Мариамы. Убив пятнадцать минут на попытки завязать их ноги узлом, она признала свое поражение. Чикайя, совсем выбившись из сил, повалился на траву, а она следом.

Он глядел в небеса. Те выцвели, побледнели. Когда началось Замедление, стояло лето. Он и забыл, как скоротечны зимние деньки.

Мариама спросила:

― Кто-нибудь из твоих знакомых вообще слышал про Эрдаля?

― Нет.

Она фыркнула, но снизошла до объяснений.

― Он, скорее всего, живет на другой стороне планеты.

― И что? Тебе бы хотелось, чтоб одна сторона Замедлилась, а другая — нет?

Все на Тураеве хоть как-то, а контачили. Пока Эрдаль странствовал, остальной мир дожидался его. Или так, или никак: в противном случае общество разлетелось бы на тысячу осколков.

Мариама обернулась, посмотрела на него.

― Но ты отдаешь себе отчет, зачем они так поступают, не так ли?

Вопрос был риторический. Люди всегда находят скрытые мотивировки. Чикайя всегда с пониманием выслушивал речи таких разоблачителей.

Он дернулся, подделываясь под нетерпеливого ребенка, и воскликнул с притворным волнением:

― Нет! Расскажи мне!

Мариама ядовито посмотрела на него, но не позволила себя сбить с колеи.

― Вина. Мы затянули себя в корсет из космических струн.[47] И ты думаешь, что бедняжка Эрдаль осмелится не вернуться домой, зная, что девять миллионов человек затаили дыхание?

Чикайя понимал, что лучше не пытаться оспорить это утверждение напрямую. Он ответил:

― А что плохого в Медленности? Она никому не вредит.

Мариама прямо-таки плевалась ядом.

― Пока остальные цивилизованные миры развиваются и эволюционируют во что-то иное, мы ничего не делаем и никуда не движемся. Сидим на месте. Мы навесили на себя десять тысяч гирь.

― Но многие миры практикуют Замедление.

― Только не цивилизованные!

Чикайя смолчал. Солнце еще не успело закатиться, а в небе прямо над его головой уже загорелась бледная звездочка.

― Так что, ты однажды уйдешь? Для своего же блага? — спросил он.

У него что-то сжалось в груди и горле. Странное, никогда прежде не испытанное ощущение. Он еще ни с кем не терял синхронизацию. И даже не мог себе представить, на что это может быть похоже, такое вот разделение. Между ними ляжет пропасть, через которую не перекинешь моста.

― Нет.

Он удивленно поглядел на нее.

Она пояснила:

― Я хочу пробудить к жизни всю планету. Менее масштабное деяние отдавало бы излишним эгоизмом, согласен?

Механизмы энергостанции были надежно защищены от внешних воздействий и обладали достаточным уровнем интеллекта, чтобы при необходимости перейти к активной обороне, а заодно защитить и посетителей. Здесь ни к чему было возводить высокие ограды и навешивать на двери тяжелые замки. Чикайе припомнилось, что в последний раз, когда он навещал это место, тут все деловито шумело, но в состоянии Замедления поток городских отходов усох до едва слышного ручейка. Энергия добывалась изо всяческого мусора в ферментативном электрохимическом процессе, точную природу которого ему еще рано было узнавать. К счастью, некоторая доля ее все-таки рассеивалась в виде тепла, и его оказалось достаточно, чтобы в здании можно было продержаться ночью. Мариама свила себе гнездышко из одеял прямо в системе охлаждения: отсюда трубы вели к теплообменникам на крыше.

Чикайя с сомнением принюхался к воздуху, но не уловил привычной для таких мест вони, то ли потому, что здесь просто было меньше стоков, чем обычно, то ли еще и оттого, что их разбавляли протекшие неизменными через поля оросительные воды. Запах тут был, какой-то странный, будто от вареных растений, но его он мог переносить.

Мариама запаслась консервами в саморазогревающихся банках, вроде тех, что люди брали с собой, уходя странствовать в нетронутые мерзлые земли Юга. Она, должно быть, долго собирала их, чтобы не привлекать излишнего внимания. Она протянула ему одну из банок. Нажатие на язычок запускало разогрев.

― Как долго ты к этому готовилась? — поинтересовался он.

― Чуть больше года.

― Тогда я еще и знать не знал, что Эрдаль собирается в путешествие.

― Я тоже. Но мне просто хотелось подготовиться заранее, когда бы это ни началось.

Чикайю ее слова изрядно впечатлили и даже немножко напугали. Одно дело — смотреть, как солнце и звезды проходят по небу и думать: а что, если бы и я мог двигаться так же быстро? — и совсем другое планировать выход из Замедления еще до его начала. Это требовало кардинально отличного хода мысли.

― А чем ты занималась перед тем, как прийти ко мне в дом?

Она пожала плечами.

― Да так, ничем особенным. Осваивалась. Шныряла кругом. Я осторожничала, чтобы ненароком не насторожить дронов.

У Чикайи аж лицо вытянулось, когда он услышал эту небрежно-презрительную реплику, но он тут же задумался, а стоит ли вообще уделять внимание ее непрестанным попыткам его спровоцировать. Расчеты повергали его в полубезумное состояние. Ему хотелось, чтоб они были вместе, но он не питал особых иллюзий: не ее это стиль. И он не хотел, чтобы она как-то изменилась. Стала другой.

Он открыл банку и сгорбился над едой, не будучи уверен, что лицо его не выдаст.

Поев, они выключили лампу и забрались под одеяло, тесно прижавшись друг к другу. Чикайя сперва был весьма застенчив, будто ровное спокойное сияние, которым ему представлялось тепло ее тела, могло внезапно превратиться во что-то грозное и опалить его. Он понимал, впрочем, что физического секса у них быть не может. Эта жесткая гарантия понемногу перестала его изводить, но исчезнуть в одночасье досада не могла.

Мариама задумчиво проговорила:

― Двух недель недостаточно. Надо, чтобы ты вышел из своей комнаты подросшим как минимум на сантиметр. Этого хватит, чтобы вселить в твоих родителей смутное беспокойство, причину которого они не смогут себе уяснить…

― Да спи ты уже.

― Или выучил что-нибудь, чего не знал прежде. Порази их своей эрудицией.

― Не надо надо мной подтрунивать.

Чикайя поцеловал ее в затылок и тут же пожалел об этом. Отодвинулся от нее, вытянулся в струнку, лег неподвижно, ожидая какой-то ее реакции. Или, что было бы куда скверней, приглашения пройти дальше по дороге, на которую он в жизни не думал ступать.

Мариама же лежала во тьме совсем тихо, и спустя какое-то время он начал сомневаться, заметила ли она вообще его порыв. На затылке у нее были такие густые волосы, что он едва охватил губами несколько прядей.

Для Чикайи опустевший город был ничуть не интересней обычного, и открывшаяся перед ними свобода бродить по тротуарам, полям и паркам в любой час зимой казалась не такой привлекательной, какой могла бы представиться летом, когда ее так жестко ограничивали родители. Чикайя подумал, не предложить ли подруге снова Замедлиться и ожить, когда потеплеет. Но он опасался, что так разрушит весь их первоначальный уговор. Если даже сам он соблюдет его в точности, кто знает, будет ли и Мариама так же пунктуальна?

Мариаме захотелось забраться на поезд до Харди,[48] а то и дальше. Может, целый континент объехать. С одной стороны, в этом не было ничего невозможного: поезда продолжали курсировать по привычным маршрутам, доставляя пассажиров к пункту назначения в мгновение ока. Но рейсы стали значительно реже, и в конце концов, когда они как следует изучили расписание, оказалось, что на поездку вокруг континента уйдет не меньше десяти лет.

Чикайя как мог отвлекал Мариаму, чтобы ей часом не вздумалось вернуться к безумной идее испортить Замедляющие машины. Это уже будут не игрушки. Она наверняка понимает, что нанести серьезный ущерб городской инфраструктуре ей не по силам. Но он легко мог вообразить, в какой восторг она придет, когда вокруг завоют сирены, а люди очнутся от оцепенения. Может, мысленная картина эта и была в чем-то несправедлива, но выяснить у нее детали и причины не представлялось возможным. В лучшем случае такой разговор ее оскорбит, в худшем же она воспользуется поднятой темой, чтобы сыграть на его страхах. Поэтому он решил поддаться, придумав этому какое-то не слишком неправдоподобное обоснование. В то же время стоило потянуть немного резину, чтобы она не заскучала и не заподозрила неладное, удивленная его сговорчивостью.

В десятую ночь Ускорения Чикайя проснулся, когда на его лицо стала капать какая-то жидкость. Он открыл глаза и увидел абсолютную черноту, затем высунул язык, чтобы поймать пару капель. Это была вода, но какого-то странного, слегка металлического привкуса. Он вообразил, как по потолку медленно ползет змеящаяся трещина, как тепло от радиаторов высоко над ними постепенно проплавляет сковавшую мир стужу.

Он вывернулся из одеял, ухитрившись не разбудить Мариаму, и стал нашаривать лампу. Когда он включил ее и поднял над головой, стало видно, как откуда-то сверху, из толстой трубки теплообменника, течет тонкая струйка жидкости, собираясь в прямоугольном лотке у изголовья. Мариама пошевелилась, потом затемнила глаза.

― Что это?

― Вода. Капает откуда-то с крыши. Нам надо переместиться.

Он повел лампой в другом направлении, отыскивая протечки в других трубах. Потом заметил радужный просверк на самом верху трубы — там-то и крылась причина всех бед.

― Это что, масло?

С чего бы это маслу капать с крыши? Насколько знал Чикайя, немногие движущиеся части машинерии были вынесены за пределы здания, да и места их контакта, если такие вообще имелись, молекулярной толщины. Может быть, так преломляется свет в ледяных кристаллах? Но почему они такие тонкие и плоские?

Он понимал, что ответ совсем прост, но загадка не поддавалась. Было холодно. Частью сознания он хотел снова забраться под одеяла и свернуться калачиком, отрешившись от всего. С другой стороны, когда же не воспользоваться новообретенной свободой, не проявить храбрость, как сейчас?

Он сказал:

― Я на крышу.

Мариама, моргая на свету лампы, смотрела на него, явно потеряв дар речи.

Чикайя обулся, оделся и пошел прочь, забрав лампу с собой. Ему пришлось сделать вокруг здания два круга, прежде чем отыскалась достаточно надежная водосточная труба. Лампу он повесил за цепочку на шею, как странноватое украшение, и решительно полез по трубе, цепко обхватывая ее коленями и предплечьями. Поручней не было, а поверхность подмерзла, и он часто соскальзывал. Когда это произошло впервые, он запаниковал и чуть не сдался, но полимерная поверхность трубы не могла его всерьез оцарапать. Скатившись вниз дважды, он понял, что, если не расслабить хватку в тот момент, когда начинаешь соскальзывать, а, напротив, усилить ее, то можно остановиться за долю секунды и почти не потерять с таким трудом покоренной высоты.

Он добрался до крыши и скорчился на покатых плитах. Ноги и руки ныли, спину заливал ледяной пот. Он стал энергично хлопать в ладоши, чтобы восстановить кровообращение, пока не сообразил, что от этого понемногу пятится назад, рискуя свалиться с семиметровой высоты. Телу, в котором он родился, это может причинить серьезный ущерб. И, что еще хуже, скрыть всю историю от родителей не удастся. Взяв себе новое тело в двенадцатилетнем возрасте, он станет всеобщим посмешищем на столетия.

Он опустился на корочки и начал осторожное путешествие по крыше. Теперь он уделял гравитации такое же пристальное внимание, как и будучи Замедлен. Он понятия не имел, в верном ли направлении движется. Впереди маячили какие-то темные формы, но это могло ничего не означать. Он перебросил лампу со спины в более полезное положение и тут же заметил длинную царапину на тыльной стороне правой ноги. Она сочилась кровью. Что-то оцарапало его, когда он съезжал по водосточной трубе, но рана не очень болела, поэтому, скорее всего, она неглубока.

Вблизи радиаторные ребра оказались очень внушительными, массивными, каждое шириной в сажень. Он обогнул махину, посветил лампой в прямоугольные зазоры между ребер, но источника утечки не нашел.

Мариама позвала:

― Что-то отыскал?

Ее голос доносился снаружи. Она тоже вышла на улицу.

― Пока ничего.

― Мне подняться?

― Не надо, позаботься о себе. — Его тут же кольнуло, когда он виновато представил себе, как прозвучали эти слова. Впрочем, по высоким стандартам Мариамы они едва ли могут считаться презрительными. Это с ним такое впервые с тех пор, как он с ней познакомился — не часть какой-то сложной стратагемы, нацеленной на то, чтобы ввергнуть ее в замешательство или угодить ей. Он предпочитал выглядеть равнодушным, иначе давно бы уже свихнулся. Но не в этот раз. Только не в этот.

И тут в свете лампы снова сверкнула радуга, увиденная им изнутри. Какая-то маслянистая пленочка неравномерными пятнами покрывала ребро примерно на половину его длины. Чикайя приблизился и потрогал ее пальцем. Она была липкой на ощупь и пристала к его коже, покрыв ее слоем толщиной, может быть, в долю миллиметра. Счищая ее с пальца, он заметил, что она не рвется, как что-то вязкое (и, как правило, приторное на вкус), а упруго растягивается. Но когда он поднес палец к лампе, кожа выглядела так же, как обычно. Он не чувствовал на ней влаги или гладкой пленки. Это совершенно точно не смазка вроде тех, что ему доводилось видеть, и уж наверняка не лед.

Он поднес лампу еще ближе в поисках поврежденного канала циркуляции хладагента. Наверняка утечка оставила след, хотя он по-прежнему не мог понять, с какой стати в хладагент подмешано такое липкое вещество. Антифриз, что ли?

Он весь трясся от холода, но был в самом что ни на есть упрямом расположении духа.

В центре участка пленки, освещавшегося лампой, возникла маленькая дырочка. Он держал лампу как мог ровно и смотрел, как отверстие расширяется. Как только пленка отступила до границ теневой области, дырочка перестала разрастаться.

Чикайя переместил лампу к следующему пятну. Все повторилось: лампа будто расплавляла пленку. Но ведь луч вообще не источал тепла. Может, это какая-то фотохимическая реакция?

Он вернулся к первому участку. Оказалось, что дырка ужалась примерно наполовину, пока он отходил. Он проделал третье отверстие в пленке и отошел посветить на вторую дыру. И она тоже стянулась.

Чикайя попятился от межреберной щели и присел на черепицу. Он слышал, как стучат его зубы. Вполне возможно, что свет расщепляет молекулы, из которых построена пленка, а когда он убирает лампу, химическая реакция, по которой они возникли изначально, восстанавливает их в прежней форме. Известны смеси простых химических веществ, для которых характерно крайне сложное поведение. У него нет никаких прав бросаться заученными на школьных уроках биологии фразочками вроде «отрицательного фототропизма».

У него дрожали руки. Мариама молчала с тех пор, как они последний раз перекинулись словечком. Наверное, она снова пошла спать.

Он поднялся и внимательно обследовал остальные ребра радиатора. Но пленка наросла только с одной стороны одного ребра.

Он извлек из кармана складной ножик, раскрыл его и поскреб пленку. Визуально поверхность не изменилась, но, отняв лезвие, он заметил на кончике какой-то восковидный налет.

Он обошел вокруг устройства и пересчитал ребра, ориентируясь по звездам. Потом закрыл глаза и представил себе дугу, по которой перемещается в небе солнце. Это было легко: он почти год просидел в гостиной, глядя, как меняются пути пламенного диска от одного сезона к другому. Он протиснулся меж двух ребер и с некоторым трудом перенес то, что прилипло к лезвию, на чистую поверхность радиатора.

Посмотрел на небо. Миллион звезд, миллион мертвых миров. Только на четырех планетах возникло что-то особое. Он не сомневался, что его догадка будет опровергнута. Но сама перспектива уже вызвала у него усмешку. Есть на свете вещи столь величественные и диковинные, что полезней для здоровья относиться к ним с изрядной долей юмора. В таких делах расстраиваться, если что-то не получилось, это все равно что истерически проклинать солнце, когда оно посмело не взойти по твоей команде.

Когда он возвращался на край крыши, влага его дыхания осыпалась льдинками.

А когда он спускался по трубе, нога коротко дернулась. Его тело было разработано так, чтобы залечивать раны. Это удалось, и теперь оно предупреждало, что не стоит разрушать временную коллагеновую прослойку, которая облекала теперь поврежденный участок кожи. Переместив ноги так, чтобы не давить на разрез, Чикайя вдруг принял решение. Он должен запомнить эту ночь. Надо, чтобы она оставила на нем отметину.

Он проинструктировал экзоличность: никогда впредь не давать клеткам тела разрастаться нормальным слоем вокруг этой раны. Впервые он позволил окружающему миру оставить на себе шрам.

― А зачем нам именно стремянка твоих предков?

Чикайя выглянул из сарая и помахал Мариаме.

― Я надеюсь, что это никого не потревожит. Если бы я утащил другую, это было бы слишком похоже на воровство.

На самом деле ему вообще не хотелось ее к чему-то привлекать. Дом разрешил ей войти без приглашения и даже забрать его одежду. Это свидетельствовало о том, что к его друзьям здание изначально было настроено весьма приветливо, чтобы не сказать — слишком. Его родители никогда особо не переживали за сохранность имущества, и ничего удивительного, что они не позаботились запрограммировать дом на подозрительность или даже боевой отпор. Но испытывать удачу не стоило.

Он вышел из сарая, и Мариама сказала:

― Да, но зачем нам вообще стремянка? Что там такого интересного на крыше-то?

Чикайя повернулся к ней со стремянкой наперевес. Мариама отпрыгнула.

― Наверное, ничего.

Тем утром, когда она проснулась, он не планировал показывать ей пленку, найденную меж труб системы охлаждения на крыше, но при дневном свете находка представилась ему такой незначительной и неубедительной, что в конце концов он переменил решение. Пускай она посмотрит тоже — и не увидит ничего, кроме едва уловимой игры красок. Она бы подняла его на смех, опиши он ей свой наивный эксперимент, но ему было уже все равно.

― Сегодня вечером узнаем.

Мариама озадачилась.

― И что, ты меня удерживать станешь? Захочу, до темноты влезу.

Чикайя крепче сжал стремянку, понимая, впрочем, что, даже спрячь он ее, Мариаме пользоваться ею не обязательно.

― Нет, просто я прошу тебя подождать немного, вот и все.

Это ее, казалось, проняло, и она довольно улыбнулась ослепительной улыбкой.

― Тогда я подожду. Так и быть.

Стремянка в раскрытом виде не достигала полной высоты крыши. Собственно, Чикайя с ней долго спорил, прежде чем вообще убедил раскрыться.

― Это опасно, — возмущалась стремянка.

― Осмелюсь напомнить, — ответил он, — что я там уже был однажды. И притом безо всякой твоей помощи.

Он закатал штанину и продемонстрировал стремянке свежий розовый шрам.

― Если понадобится, я опять полезу по водосточной трубе. Ты можешь частично облегчить мне задачу, сделав ее решение как можно более безопасным. А нет, так оставайся себе внизу совсем без толку.

Стремянка сдалась. Чикайя крепко ухватил ее за низ, и по всей длине устройства прокатилась волна пластической деформации. Боковые опоры растянулись, составлявшее их вещество перераспределилось и оформилось в новые ступеньки. В окончательной конфигурации, тонкая, как лист папиросной бумаги, стремянка оказалась все же на метр ниже крыши, но теперь он был в пределах досягаемости.

― Только после вас, — любезно сказала Мариама.

Чикайя намеревался подниматься за ней, чтобы подхватить в случае чего, но у него не нашлось что возразить. По правде говоря, он был абсолютно уверен, что она потребует дать ей залезть на крышу первой. Он установил стремянку в нужном положении и начал подниматься. Ему не потребовалось оглядываться, чтобы понять, не следует ли она за ним: он ощутил, как трепещет структура под его ногами, перераспределяя двойную нагрузку.

Если она упадет и получит травму, останется возможность укрыться от боли в надежном мире кваспа. Несчастный случай: их разоблачат и пристыдят, но серьезного ущерба он не причинит. Все же у Чикайи дрожали руки при одной мысли об этом, и вести себя по-другому он не смог бы при всем желании. Его разум нес следы нескольких небольших модификаций, а в остальном отвечал исходному человеческому шаблону, вылепленному эволюцией в Смертьевую Эпоху. У него был нехитрый выбор: смириться с ее импульсами, как бы абсурдны они ни были (совсем как с древними фигурами речи, что давно уже полностью утратили связь с реальностью, но все еще были в употреблении), или же тщиться изобрести новые термины им на смену. Настоящий новый словарь. Если тебе кто-то небезразличен, чем можно заменить тошнотно-болезненное чувство несчастья, какое наказывает, случись тебе узнать, что этому человеку нанесен вред? У бестелых имелись свои ответы, и у каждого свои, но при одной мысли пойти их путем у него начинала кружиться голова.

Он покосился вниз.

Мариама спросила:

― Ты что?

― Ничего.

Долгий подъем оказался не в пример легче ночного, но Чикайя обнаружил, что подтягиваться на выступ крыши, стоя на верхней ступеньке стремянки, — упражнение в каком-то смысле более коварное, чем обхват водосточной трубы ногами. Наконец он перебросил себя через край и вылез наверх, потом быстро отполз в сторону, чтобы не мешать Мариаме. Уже через секунду она оказалась рядом.

― Нам стоило бы взять веревку и скальные крючья, — сказала она, — как это делается в горах.

― Я не подумал об этом, — согласился Чикайя.

― Я пошутила.

― А было бы прикольно. — И безопаснее.

― Ну что, готов ли ты раскрыть мне великую тайну?

Чикайя притворился равнодушным.

― Предупреждаю: смотреть, скорее всего, не на что.

Он указал лучом света от лампы в нужном направлении через крышу, но намеренно держал ее слишком низко.

― Туда.

Они шагали по черепичным плиткам в полной тишине. Добравшись до радиатора, Чикайя показал пятно радужной пленки, на которое наткнулся ночью.

Мариама обследовала его. Чикайя почти ожидал, что она тут же определит вещество и предложит гораздо более простое объяснение. В пух и прах разобьет его грезы. Но она, казалось, была так же сбита с толку, как и он сам. Когда он продемонстрировал реакцию пленки на свет, она уточнила:

― Вот поэтому ты думал, что будет нечего показывать? Ты опасался, что солнечный свет ее разрушит?

― Нет. Эта часть поверхности радиатора все время затенена.

― Но с неба в любом случае попадает сколько-то света.

― Это правда, — признал он. — Но если она была там прошлой ночью, то она либо способна выжить при таком сильном, хотя и непрямом, освещении, либо же сформировалась после захода солнца по крайней мере однажды. Так почему бы ей не зародиться там снова, даже если?…

Мариама терпеливо покивала.

― Да, ты прав. Так от чего же ты меня предостерегал?

У Чикайи сжалось горло.

― Я соскреб немного и поместил на другое ребро, примерно так же затененное. Чтобы посмотреть, не сможет ли оно… — Он не смог закончить.

― Разрастись?

Он тупо кивнул. Мариама завопила от восторга.

― Где??!!

Она выхватила у него лампу, но, когда он отобрал ее назад, не стала сопротивляться. Только сжала его кисть и прошептала:

― Ты можешь мне показать? Ну пожалуйста!

Они бродили вокруг радиатора, помогая друг другу не упасть. Чикайя твердил себе, что не стоит волноваться, найдется ли что- нибудь вообще; если ничего не сыщется, они по крайней мере вместе высмеют его грандиозный бред.

― Вот здесь.

Он направил лампу в клиновидную межреберную выемку, по-прежнему не уверенный, что это и есть то самое место.

― Ты что-то видишь?

Мариама обняла его одной рукой, чтобы он не трясся и не раскачивал лампу.

Прямо перед ними было овальное пятно, размером где-то с его руку, а шириной в точности как его соскоб с ножа.

Мариама перехватила лампу и опустилась на колени, чтобы присмотреться внимательнее. Пятно тут же стало расползаться. Она отвела источник света.

― А этой ночью его тут не было?

― Нет.

― Так что это должна быть новая… — Она замялась, подыскивая верное слово. - Колония? Думаешь, что это она и есть?

― Не знаю.

Она повернулась к нему.

― Но оно живое, так ведь? Оно должно быть живое!

Чикайя молчал, наверное, минуту. Он думал сперва, что результат отметет все сомнения, но теперь у него возникли новые. Доказательство все еще слишком зыбко, чтобы ручаться за справедливость экстраординарных выводов.

― Есть химические вещества, которые вытворяют такие странные штуки… — начал он. — Я не уверен, что этим доказывается.

Мариама встала.

― Мы должны кого-нибудь разбудить. И показать им. Немедленно.

Чикайя ужаснулся.

― Но они узнают, что мы натворили. Узнают, что мы нарушили Замедление.

― Ой, я тебя умоляю. Никто и не вспомнит. Ты хоть понимаешь, какая это редкость?

Он кивнул, соглашаясь.

― Но ты мне обещала, что…

Мариама расхохоталась.

― У нас не будет никаких проблем, потому что находка тысячекратно важнее, как же ты не понял!..

За пределами Земли жизнь развилась только на трех мирах. Совсем простая, бактериальная, но в каждом случае уникальная. Каждая биосистема работала на особой химической основе, используя особые методы сбора энергии, состояла из особых структурных единиц, по-своему хранила и переносила информацию. На самом грубом, донельзя прагматичном уровне знание это не представляло особой ценности; технология давно превзошла природу по эффективности решения таких задач. Но каждый, сколь угодно редкий, проблеск биогенеза мог еще немного прояснить природу и закономерности происхождения жизни. Крыша этого здания станет самым популярным местом на сотни световых лет вокруг.

Чикайя сказал:

― А вдруг это привнесенное нами загрязнение? Невелика будет польза от такого открытия.

― Ну и что? Ты подумай: ничто из привезенного нами на эту планету не могло мутировать самостоятельно. Каждая клетка каждого растения, каждая клетка в наших телах содержит пятьдесят самоубийственных ферментов, вырезающих всю генетическую линию при первой же ошибке. Оно не в большей мере наше, чем… какая-нибудь странная, непонятно кем изготовленная машина, которую могли бы раскопать там, во льдах.

Чикайя начинал уставать от постоянной балансировки на покатой крыше. Он сел и прислонился к ребру. Его температура сейчас равнялась температуре тела. Как только закончится Замедление, ребро раскалится до точки кипения воды.

Что больше понравится местной форме жизни?

Развилась ли она тут еще до Замедления и приспособилась к относительному похолоданию или же, наоборот, выбралась из оледеневшего дерьма и колонизировало радиатор лишь после того, как Замедление уничтожило ее хрупкую экологическую нишу?

Мариама села подле него.

― Нам придется уйти, — сказала она.

― До утра нельзя подождать?

― Я не про нас в этот самый миг. Мы все должны будем покинуть Тураев. Они эвакуируют планету! Мы все уйдем куда-нибудь.

Она улыбнулась и добавила с притворной завистью:

― Мне всегда хотелось стать той, кто выведет это местечко из ступора. Но сдается мне, что ты отбил у меня сие почетное звание.

Чикайя сидел безмолвно, чуть хмурясь. Слова продолжали звенеть в его ушах. Он понимал, что она права. Таков универсальный принцип любой космической цивилизации. В каждом из трех особых случаев планету объявляли карантинной и предоставляли своей судьбе. Впрочем, из тех миров только один был уже заселен. Местные формы жизни развились и вымерли задолго до запуска колонистами первых спор. Но какими бы крохотными и рассеянными они ни были, четкая химическая сигнатура в атмосфере после них осталась.

У него слезы навернулись на глаза. В эйфории он и позабыл, какая неприятная судьба ждет его родные мир и город, ставшие местом находки четвертого подтвержденного примера внеземной жизни. Он мог бы пережить позор от своей ребяческой выходки, оправданной столь неожиданным открытием. Но он рисковал проявить к обычаям, связавшим воедино народ Тураева, нечто худшее, чем непослушание и неуважение. Он рисковал уничтожить свой мир.

Ему не хотелось плакать при Мариаме, и он обрушил на нее бессвязный поток слов.

Все, что он когда-то планировал и намечал на будущее, повержено и растоптано. Он мог бы однажды отправиться в далекое путешествие, как Эрдаль, но синхронизации не потерял бы, не оставил бы позади друзей и семью. Сорок пять поколений обжили эту планету, и он не мог бы прижиться больше нигде. А теперь его силком оторвут от родного мира. И не только его: девять миллионов человек постигнет та же участь.

Когда он остановился перевести дыхание, Мариама успокоительным тоном вставила:

― Все можно унести с собой. Каждое здание. Каждое поле. Ты сможешь заснуть и проснуться в тысяче световых лет отсюда на Новом Тураеве, и пока не посмотришь на звезды, не поймешь, что случились перемены.

Чикайя жестко ответил:

― Ты прекрасно знаешь, что этого никогда не случится, ты сама пять минут назад об этом раскаркалась! — Он утер глаза, стараясь не обращать бесполезный гнев против нее. Он всегда понимал, чего она хочет, и не мог ее за это винить. Но в чем бы она его сейчас ни убеждала — все напрасно.

Мариама молчала, Чикайя же понурил голову и спрятал лицо в ладонях. Для него выхода не было. Только взрослые наделены правом отключить свой квасп и выбрать самоуничтожение. Если бы он бросился с крыши и переломал позвоночник, если бы он облил себя с головы до ног нефтью и сжег, это бы ни к чему не привело, но лишь окружило бы его куда большим всеобщим презрением.

Мариама положила руку ему на плечи.

― На скольких мирах, — сказала она испытующе, — найдена жизнь? Как ты думаешь?

― На трех, не считая Земли.

― А я так не думаю. Их могло быть десять или несколько сотен.

У Чикайи побежали мурашки по коже. Он посмотрел вверх и в звездном свете поискал ее глаза, размышляя, не разыгрывает ли она его. То, что она только что предположила, намного превосходило мерзостью все, уже совершенное ими прежде.

Она сказала:

― Если тебе кажется, что от этого будет столько вреда, что множеству людей это принесет только горе, я к тебе прислушаюсь.

Слезы снова потекли из его глаз. Она утерла их тыльной стороной ладони.

― Я тебе поверю.

Чикайя отвернулся. Вокруг нее все полыхало от страсти, с какой сокрушала она любую нелепицу, удушавшую свободу мысли, и так было с первого дня, как они повстречались. Когда им случалось заговорить о будущем, она только об этом и вела речь. О том, как бы заставить мир измениться. А теперь ей открылась возможность перевернуть весь мир кверху дном в точном согласии с его же идиотскими законами. Ничто не осталось бы прежним.

Если только он ее не удержит.

Чикайя проспал до конца Эрдалева Замедления и пробудился от глубокого сна, освеженный, но несколько дезориентированный. Он лежал в постели, слушал ветер и размышлял о том, что случилось за двести семьдесят два года.

Эрдаль отправился на Гупту, за сто тридцать шесть световых лет, и пробыл там десять дней. Восстав из колыбели и снова надев доставшееся ему при рождении тело, он обнаружит, что на Тураеве тоже прошло десять дней. Он единственный принесет какие-то новости и примется жадно описывать свое путешествие семье и близким. Но для них он не будет чужаком, незнакомцем, и непостижимая литания перемен не прозвучит в его честь.

Целая планета дожидалась его. Разве могли они сделать больше? Солнце Тураева продержится еще четыре миллиарда лет. Как вообще можно было бы проявить такую жадность, такое нетерпение, чтобы, изменив обету ожидания, бросить кого-то на произвол судьбы ради жалкой пары веков?

Чикайя был скорее горд собой, вины он почти не чувствовал. Хоть он и долго медлил, сердце в конце концов встало куда надо. Он поклялся, что в будущем никогда больше не проявит подобной слабости.

Одеваясь, он бросил взгляд на шрам. Он знал, что родители заметят его, но не спросят, откуда шрам взялся. Это было его право — решить, кому сказать и когда.

Над шрамом, между ног, кожа покраснела и чесалась. Чикайя сел на край кровати и осторожно потрогал воспаленный участок. Прикасаться к нему было щекотно. Он слегка улыбнулся, но едва ли стоило скрывать от себя, что с куда большим удовольствием он бы дал себя пощекотать… другой.

Он закончил одеваться и прошелся по комнате. Он и не думал, что это случится так скоро. У некоторых это происходило в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Он был высок ростом, но не слишком развит физически для своего возраста. Он не был готов к такому. Он дал слабину. Совершил ошибку.

Он опять сел на кровать, стараясь не поддаваться панике. Ничего необратимого не произошло. Над чем бы его тело ни трудилось, понадобится еще год, чтобы это завершить. Первый раз всегда самый трудный и долгий. И он все еще может изменить себя. Переменить свои чувства. Все подвластно человеческой воле, как-то раз объяснил ему отец. Пока ты не полюбил кого-то всей душой и не уверился, что они[49] испытывают к тебе те же чувства, ни у кого из вас не вырастут хотелки.

Чикайя вновь обследовал набухший участок кожи и мрачно уставился на бесформенное утолщение в паху. У каждой пары это по-своему, и каждая пара дает жизнь особому ребенку. Молекул, пролетевших между ними, могло оказаться достаточно, чтобы сформировать такую пару. Теперь они могли бы связать жизнь друг с другом. В буквальном смысле слова переделав себя во имя любви. Даже химические сигналы принесут им наслаждение от создания взаимодополняющей композиции, столь же уникальной, как и плоть, коей суждено претерпеть единение.

Чикайя яростно прошептал:

― Я не люблю тебя. Ты для меня ничего не значишь. Я не люблю тебя!

Говоря так, он представил себе ее лицо. Он может повторять эти слова, думая о нем, ежедневно, просыпаясь и отходя ко сну. Дважды в день. Надо быть сильным, надо упорствовать. И тогда телу ничего не останется, как прислушаться.

7

Софус оказался достаточно тактичным человеком, чтобы не интересоваться, откуда Чикайя с Мариамой знают друг друга. Ему наверно и так было понятно, что история эта окажется длинной, непростой, никак не связанной с его насущными делами.

Чикайя ограничился кратчайшим возможным в той ситуации разъяснением.

― Мы росли вместе, в одном городе на Тураеве, — сказал он. — И давно уже разбежались.

Когда Мариама спросила, что происходит на «Риндлере», Чикайя вынужден был переадресовать вопрос Софусу. Тот охотно принялся просвещать новоприбывшую на предмет семнадцати десятилетий успехов и неудач. Чикайя слушал вполуха, втайне надеясь, что Мариама окажется внимательнее. Мысли его до сих пор метались, он еще не отошел от вызванного ее прибытием шока и ни на чем не мог сосредоточиться. Потом, оставшись в одиночестве, он прослушает весь разговор в записи.

Софус рассказывал, как все тут устроено, и они гуляли по кораблю. Мариаму не слишком впечатлил вид с аллей, хотя она явно не подбиралась так близко к Барьеру. Наверное, просто чаще бывала в космосе и успела привыкнуть. Его не удивило бы, впрочем, не побывай она в космосе ни разу, но выбери невозмутимость в качестве защитной реакции на новое окружение.

Когда Чикайе удалось сконцентрироваться на беседе снова, Мариама как раз произносила:

― Итак, нет надежды применить подходы, основанные на классах универсальности,[50] в разработке планковского червя, наделенного общей эффективностью, пока точная физика остается непроясненной?

Софус ответил:

― Тарек продвинулся в этом направлении и даже осуществил некоторые эксперименты, но я считаю, что это тупиковый вариант. С самого начала мы не знали показателей симметрии системы как целого. И такое положение дел сохраняется поныне! В ходу термин «нововакуум», но он обманчив. О каком вакууме мы говорим? Мы понятия не имеем, существует ли состояние, лежащее в нуль-пространстве всех операторов уничтожения зародышевых мимозанских частиц. Если существует, мы не можем наперед приписывать ему свойства, хотя бы отдаленно аналогичные лоренцевой инвариантности, не имеем права… Что бы там ни было, за барьером, симметрия относительно времяпереноса ему явно не присуща.

― Да вы шутите!

― Никоим образом. В действительности эта точка зрения с каждым днем приобретает все больше сторонников. — Софус значительно взглянул на Чикайю, как если бы последний только и ждал, когда же Защитники продемонстрируют вошедшие в поговорки словоохотливость и открытость.

Чикайя подтвердил:

― Это так и есть. Я сам наблюдал за одним из экспериментов, всего пару часов назад.

Мариама улыбнулась, явно завидуя незначительному обретенному им преимуществу.

Он тоже улыбнулся, надеясь, что выражение лица его не выдаст. В тот миг, когда он увидел ее стоящей посреди обзорной платформы, он и не задумался, в ряды какой из фракций она явилась вступить; столь эфемерные понятия полностью улетучились из его помыслов. Но теперь он постепенно осваивался с мыслью, что она явилась поддержать сторону, которой, он бы побился об заклад, ей стоило оказать отпор. Какая-то часть его разума, обдумывая этот факт, настаивала, что понятие Мариамы, с которым ему прежде доводилось идти по жизни, безнадежно устарело и разошлось с реальностью; построенная им модель не принесла бы ему ничего, кроме дискомфорта и конфузов. Подлинная Мариама, которую он воображал неизменной даже в конце столь долгого пути, наверняка выберет себе куда более достойное занятие, чем мериться с ним успехами и заслугами.

Чикайя принудил себя поймать упущенную было нить рассуждений Софуса.

Кадир и Зифет изъяснялись отнюдь не так обстоятельно и доступно, но ведь они были не в лучшем расположении духа. Отчаяние Кадира обретало новый смысл. Оно не сводилось только к ужасу за судьбу его родного мира, но также к фрустрации, испытанной им при встрече с физикой границы.

Симметрия относительно сдвига временных координат представляла собой краеугольный камень всех гипотез, которыми они надеялись объять нововакуум. В обычной физике двое экспериментаторов могут провести один и тот же опыт; один начнет в полночь, а другой — в полдень. Затем их различные версии опыта можно легко совместить, отняв или прибавив полдня в каждом из случаев. Данные наложатся друг на друга. Этo представлялось настолько очевидным, что и отдельного упоминания, казалось бы, не заслуживало. Но тот факт, что такое совмещение возможно в принципе, и все законы физики останутся неизменны при относительном времясдвиге двух событийных последовательностей, налагает жесткие ограничения на сами эти законы.

Все, что происходит во Вселенной, на определенном уровне уникально. Если бы это было не так, не существовало бы ни памяти, ни истории; хронология как таковая не имела бы смысла. В то же время всегда возможно выдернуть несколько ниточек событий из роскошного гобелена контекста, и окажется, что этот небольшой фрагмент реальности в принципе идентичен бесчисленному множеству других, если только правильно ориентировать их для нужд такого сопоставления. Сделать шаг к северу на Тураеве в восемнадцатый день рождения — это отнюдь не то же самое, что сделать шаг на запад на Пахнере четырьмя тысячами лет позднее, но, анализируя два этих одиночных поступка, можно с успехом отвлечься от окружающей планетарной обстановки и подробностей биографии, ограничиться движениями мышц и связок и триумфально объявить, что управляющие ими законы механики остаются одинаковы в обоих случаях.

Когда разразилась мимозанская катастрофа, сразу же стало понятно, что экспериментаторы создали в Квиетенере нечто, не обладающее привычными пространственно-временными симметриями, позволявшими игнорировать конкретные указания на место, время, направление и скорость физической системы при изучении глубинных принципов ее работы. Еще меньше было оснований ожидать от мимозанского вакуума подчинения «внутренним» правилам симметрии, определявшими поведение фазы электрона, цвет кварка[51] так же произвольно, как выбор основного меридиана той или иной планеты.

Но каждый исследователь нововакуума бессознательно полагался на предположения, что привычные ему закономерности сменятся более экзотичными, а не будут отменены вовсе. Математики составили каталог, многократно превосходивший размахом реализованные в природе возможности; большее/меньшее число измерений, различные геометрические инварианты, новые группы Ли [52] для межчастичных преобразований. Повстречаться с такими структурами было бы странно, однако задним числом удалось бы подыскать этому объяснение. На крайний случай, по умолчанию подразумевалось, что можно будет применить результаты относительно простых опытов для прикидок исходов повторных экспериментов. Если даже этого нельзя ожидать, то и предсказание хоть каких-то результатов становится невозможным в обычном смысле слова. С тем же успехом можно было гадать, кого ты повстречаешь в переполненном театре на Квайне,[53] по списку приглашенных на ночь открытия фестиваля на Эсхиле.

Чикайя заметил:

― Если ты прав, мы просто зря тратим время.

Софус рассмеялся.

― Хотелось бы мне, чтобы все Добытчики оказались так же сговорчивы.

Чикайя уловил едва заметную перемену в поведении Мариамы, узнавшей его здешнюю метку. Непохоже было, чтоб она удивилась или охладела к нему, но по лицу ее скользнула примирительно-недовольная гримаска, точно отбросить остальные возможности не доставило ей особого удовольствия.

Он ответил:

― Я не готов признаться, что верю твоим словам. Теперь я по крайней мере знаю, что ты посеешь неразбериху и дезинформируешь остальных.

Софус не смутился:

― Все данные переведены в открытый доступ; ты сам можешь взглянуть на них и сделать для себя выводы. Позднее, то есть еще сегодня, у меня пройдет презентация, на которой тебя кое-что наверняка заинтересует.

― На какую тему? Как нам побыстрее склеить ласты и уплыть домой? С Добытчиками впереди, разумеется…

― Нет, не угадал. О том, почему мы не должны так поступать, даже если я и права.

Чикайю это заинтриговало.

― Одной рукой ты нагнетаешь беспросветную тоску, а другой разгоняешь ее! Ты нас никуда не приведешь таким вот курсом.

― Я никого никуда не стремлюсь привести, — возразил Софус. — Чем больше народу корпеет над этой проблемой, тем ближе придвигается наше постижение ее сути. Я счастлив делиться своими идеями с каждым, кто способен их воспринять; если какой-нибудь Добытчик отбросит меня на канаты, разгромив в пух и прах, а ответной любезности не проявит, я на самом-то деле ничего и не потеряю.

― Ты что, боишься, как бы мы не перепрыгнули через Барьер первыми и не заграбастали себе то, что вы стремитесь истребить?

Софус приветливо улыбнулся в ответ.

― Может оказаться, что такая угроза обретает реальные очертания. Если я пойму, что мы подобрались к этой точке, я, скорее всего, скорректирую избранную стратегию. Пока что это больше напоминает игру «передай квантовую посылку»,[54] где все участники трудятся одновременно, срывая обертки, и получают призы одинаковой ценности. Почему бы не переключиться на классическую версию? Кто первый успел, того и тапки.

Чикайя не стал с ней спорить, было бы невежливо констатировать очевидное: раз уж Софус решил, что делиться с ним находками и дальше слишком рискованно, не будет он выставлять себя дураком и озвучивать это предположение. В такой ситуации наиболее логичной стратегией виделась такая: оставаться таким же словоохотливым и участливым, как и прежде, но подменять истинные, тяжким трудом добытые знания, которые он не задумываясь выдавал противнику в прошлом, столь же безукоризненно оформленными баснями про красную селедку.[55]

Они добрались до каюты Мариамы, и Софус оставил их наедине. Чикайя вышел в коридорчик, не зная, попросит она его задержаться или нет.

Она сказала:

― Ты войдешь или как? Если да, то входи.

Он сел, скрестив ноги, на кровать и стал смотреть, как она расхаживает по каюте. Она захватила с собой несколько физических объектов — горстку грубо обработанных камушков и фигурок дутого стекла, пересозданных в приемной «Риндлера» из сопроводительной информации. А теперь не могла решить, куда бы поставить их.

― Я путешествовал налегке, один, — сказал Чикайя насмешливым тоном. — Мне показалось бы несправедливым расходовать корабельные запасы вещества на любимые безделушки.

Мариама посмотрела на него, чуть прищурившись.

― Ты часом не пуританин? Да нет, не до такой же степени амнезии, я надеюсь.

Он рассмеялся.

― Не в эти дни.

В прошлом он выбрасывал редко используемые воспоминания из кваспа при каждой смене тел. Стоило подключить режим полного сенсорного спектра, и тут же монтировались все записанные данные. Наступала пора, когда память о том, как на гуптанской речке вода залила ему уши или в походе по пельданской пустыне, устраивая лагерь, он случайно споткнулся и, падая, перднул, больше не могла считаться ключевой частью его личности.

Но он снова принялся копить эти мелочи, и постепенно их насобиралась целая куча, хотя до полной очистки кваспов было еще далеко. Теперь, однако, держать воспоминания про запас оказалось негде; даже если бы он заархивировал их и закинул в бестелое облако, безопасность хранения достигалась бы в ущерб доступности. Так они и будут волочиться за ним.

Мариама наконец разыскала в шкафчике у постели полочку, способную приютить ее сокровища, и в их числе — изысканно оплетенную бутылку Ютейна.[56]

― Собирать все воспоминания в кучу — это одно, — заметила она, — от ухода за горизонт тебя это не спасает.[57]

Чикайя пренебрежительно фыркнул.

― За горизонт? Мне четыре тысячи девять лет! За вычетом Замедлений и беспамятства в пути я прожил едва половину этого срока.

Теория информации налагала определенные закономерности на корреляции, какие человек может поддерживать между разными ментальными состояниями в различные времена; детали определялись структурой индивидуального разума, природой, так сказать, врожденного аппаратного обеспечения. Ну и про законы физики, в последнее время весьма смягчившиеся, забывать не стоило. Если и существовали, впрочем, принципиально необоримые границы, то его от них отделяла не одна эпоха.

― Думается, я могу без зазрения совести заявить, что я в большей степени я, в любом возрасте, чем произвольно выбранный незнакомец с большой дороги.

Мариама сложила руки на груди и чуть заметно улыбнулась.

― В строгом смысле слова — да, бесспорно. А ты не думал, что людские горизонты разнятся? Пытаясь построить более строгое определение, мы должны учитывать все и вся: каждый аспект темперамента, незначительные тонкости вкуса, каждое мнение по каждому вопросу, каким бы тривиальным оно ни выглядело. Характеристических примет так много… не приходится удивляться, что от перемены до неузнаваемости человека подчас отделяет целая вечность. Но не эти структуры нас определяют. Не они принуждают младшие версии наших личностей покорно принимать нас а качестве законных правопреемников и правопреемниц или же, напротив, ужасаться нам.

Чикайя кинул на нее предостерегающий взгляд, намекая, чтобы она не думала углубляться в эту тему. С незнакомкой ему пришлось бы прибегнуть к услугам Посредника, вкладывая нужный подтекст, но он не верил, что кто-то из них способен был измениться настолько, чтобы потерять способность читать по лицам друг друга.

Он спросил:

― У тебя еще были дети?

Она кивнула.

― Одна. Эмина. Ей шестьсот двенадцать лет.

Чикайя усмехнулся.

― Это необычно. У меня шестеро.

― Ого! А кто-нибудь из них сюда добрался?

― Нет.

У него ушло мгновение, чтобы осознать скрытую причину вопроса. Он всегда клялся, что не покинет ребенка раньше сотого дня его рождения.

― Они все на Глисоне.[58] Большие семьи там не в диковинку. Младшему четыреста девяносто.

― И никто не путешествует?

― Нет. А как там Эмина?

Мариама довольно закивала.

― Она родилась на Хар’Эль.[59] И осталась со мной. Мы долго путешествовали вместе.

― А сейчас она где?

― Я точно не знаю.

Она постаралась, чтобы в голосе не прозвучало и следа сожаления, но Чикайя полагал, что сумел уловить в нем нотку грусти.

Он сказал:

― О привязанности к планетам следует знать одну штуку. Как только ты прикипел к месту, оно твое. Даже если ты убежишь на край света, в паре часов от тебя обязательно найдется тот, кто решил там остаться.

― Но пара путешественников? Что это гарантирует? — передернула плечами Мариама. — Разве что частые встречи, каждые несколько столетий или около того. Или даже чаще, если поднапрячься. У меня нет ощущения, что Эмина для меня потеряна.

― Конечно же, это не так. Да и остальные. Что же останавливает тебя? Почему ты не навещаешь тех, кто сошел на берег?

Она помотала головой.

― Ты знаешь ответ. Ты как мостик, перекинутый между сказкой и… хм, редкой разновидностью климатической катастрофы.

― Да ладно! Не так уж это и плохо.

Чикайя знал, что в ее словах есть зерно истины, но даже поднимать эту тему казалось ему изрядным извращением. Когда бы он ни встретил радушный прием, причина этого всегда была одинакова: удивление при виде залетного гостя, желание полюбоваться иномирскими диковинами. А вот если твое собственное чадо пережило три-четыре поколения своих же потомков, если все это длится веками, ты уже больше не отколовшийся фрагмент мозаики. Но он в жизни не думал куда-то встроиться.

Никуда.

Как только он приказал колыбели на Тураеве переработать свою исходную плоть, беспокойство о том, ждут ли его где кров и забота, покинуло его.

Он поинтересовался:

― А кто второй родитель Эмины?

Мариама улыбнулась.

― А кто был твоим партнером на Глисоне? С кем ты растил шестерых детей?

― Э-э, я первый спросил.

― А что такого? Ну ладно. Она осталась на Xар’Эль. Даже Эмина не сумела ее оттуда вытянуть.

Мариама опустила глаза и провела подушечкой пальца по краю одной из самых абстрактных резных фигурок.

Чикайя заметил:

― Если бы ты могла утащить с собой кого угодно, какой смысл их покидать? На Земле существовали культуры, исколесившие континенты, там сложились целые семьи путешественников — и даже они, я тебя уверяю, были куда консервативней тех, кто решил остаться, или тех, кто пополнил ряды диаспор.

Мариама нахмурилась.

― А что, если у двух странников рождался ребенок? Какое племя называло его своим?

― Никакое. Они странствовали не из чистой охоты к перемене мест. Они знали, чем придется заплатить — разрывом налаженных связей и все такое. — Чикайю охватило deja vu,[60] он вдруг понял, что говорит словами собеседницы. Он подцепил эту привычку давным-давно у других. — Я не говорю, что в этом есть что-то плохое или противоестественное. Шесть поколений перекати-полей, ну и? Если только здесь нет противоречия в терминологии… Но они не смогут держаться вместе вечно. По крайней мере, не стреножив себя правилами тысячекратно более строгими, чем те, каким обязаны были бы повиноваться, оставшись прикованы к планете.

Мариама раздраженно ответила:

― Временами ты превращаешься в долбанутого идеолога! И прежде чем обозвать меня лицемеркой, подумай, что эдакие проповеди всегда привлекают отъявленных мерзавцев.

― Правда, что ли? Для тебя не вполне типично вовремя вспомнить, что нож режет обоими краями лезвия.

Чикайя примирительно поднял руки. Он не был, вообще говоря, разгневан или рассержен, но понимал, к чему все идет.

― Ну ладно, пустое. Забудь. Мы не могли бы сменить тему? Ну пожалуйста.

― Тогда расскажи про Глисон.

Чикайя обдумал ответ.

― Ее звали Леся. Я пробыл с ней сто шестьдесят лет. Мы были влюблены. Все это время. Мы стали краеугольными камнями друг друга. Я никогда не был так счастлив. Он раскинул руки. ― Вот что произошло на Глисоне.

Мариама скептически оглядела его.

― И ничего тебя не расстраивало?

― Нет.

― Но ты не хотел бы там остаться?

― О, нет.

― Так, значит, ты ее не любил. Ты мог быть очень счастлив. Но ты ее не любил.

Чикайя покачал головой. Происходящее начинало его забавлять.

― Ну и кто из нас заидеологизирован?

― Ты что, проснулся с утра и решил ее покинуть? И не было ни боли, ни затаенных обид?

― Нет, это мы проснулись однажды утром, зная, что в следующем году я уйду. Да, она не была путешественницей. Ну и что? Для меня все кончено? А ты что думаешь, я бы ей лгал с самого начала? — Он так разволновался, что скомкал постель, но тут же провел рукой по простыне, и та очистилась от складок. — Ты знаешь, каково бы, по мне, ей было, дотянись Барьер до Глисона?

Мариама долго не отвечала, понимая, что любой репликой признает свое поражение. Но через несколько секунд поддалась.

― Она бы испугалась?

― Нет. Я думаю, она приняла бы его с благодарностью.

Чикайя улыбнулся, видя, как противно стало Мариаме.

Странно. Она каким-то образом надежно утвердила его в занимаемой позиции, выказав себя противником. От этого оказалось куда больше проку, чем если бы они без конца успокаивали и ободряли друг друга как союзники.

Он продолжил:

― Ты не допустишь к себе путешественника в надежде, что твой мир навеки пребудет неизменным. Ты так поступишь только потому, что сама не в состоянии вырваться, сбежать, и без очевидного знака перемен, висящего у тебя перед глазами каждый день, ты долго так прожить не сможешь. Вот что такое Барьер для подавляющего большинства. Он сулит перемены, которых нельзя было добиться иным путем.

Обещанная Софусом презентация проходила в амфитеатре, сооруженном кораблем примерно посередке одного из жилых модулей. Все пустовавшие в тот момент каюты были переконфигурированы и сдвинуты к центру таким образом, чтобы возникло одно вместительное помещение. Когда до Мариамы дошло, что при этом пострадает ее собственная каюта, она возмутилась.

― У меня там стекло! — обвиняющим жестом она указала на противоположный конец амфитеатра. — Вон прямо там, где вот этот расселся.

― Оно надежно защищено, — убеждал ее Чикайя тоном ветерана физики концертинных эффектов.[61] — В любом случае, даже если оно и разобьется, что ты теряешь? Что сломано, может быть починено.

― Оно еще ни разу не билось, — подчеркнула она.

Чикайя сказал:

― Терпеть не могу объяснять очевидное, но… — Он свел вместе большой и указательный пальцы, демонстрируя переход к атомарным масштабам.

Мариама смотрела на него, пока он не отвел руку.

― Это не то же самое. Но я и не ожидала, что ты поймешь…

Чикайя поморщился.

― Намекаешь, что я вконец обмещанился?

Лицо Мариамы смягчилось, она протянула руку и сочувствующим движением погладила его по выглядевшей обритой голове.

― Нет. Твои просчеты куда тоньше.

В этот миг Чикайя заметил Янна, вошедшего через портал амфитеатра в сопровождении нескольких собеседников. Он поднял руку и поманил его к себе. Янн охотно последовал приглашению, увлекая за собой спутников.

Расма, Хайяси, Бираго и Сульджан, как оказалось, работали над постройкой нового спектрометра. Из подхваченных им обрывков беседы стало ясно, что все, за исключением Бираго, поддерживают сторону Добытчиков; трое остальных перебрасывались шуточками, живописуя свое намерение прочистить фильтры от планковских червей, чьи предательские сигнатуры основательно запакостили дивные картины, открывавшиеся спектрометру. Бираго, казалось, не слишком обижался на них, но Чикайя прекрасно понимал, какой природы его спокойствие — то была реакция человека, чьи противники так многочисленны, что нет смысла аргументировать при них отличную от мнения большинства позицию.

Что до Мариамы, то она сходным образом очутилась в явном меньшинстве, однако ее поведение выходило за рамки обычной дипломатической корректности; получив краткую вводную, она болтала с Добытчиками так оживленно, что не оставалось сомнений в ее неподдельном дружелюбии. Чикайя задумался, а не их ли старую приязнь она держит на уме, стараясь не проявлять своей истинной позиции. Впрочем, какие бы усилия она ни прилагала сейчас ему на благо, загладить осадок после препирательств с Зифет и Кадиром ей ни за что не удастся.

Янн заметил:

― Новый спектрометр выглядит вполне прилично. Мы вдвое повысили разрешающую способность и теперь захватим целую новую полосу в гамма-диапазоне.

Чикайя покивал. Ему осталось непонятно, что это даст.

― А о чем это они все?

Он указал на трибуну: та медленно вытягивалась из пола прямо на глазах. Посредник пояснил, что расписание докладов нужно, чтобы отвлечь собравшихся от досужего трепа; то же относилось к перемене освещения и поднятым занавесям. Вероятно, этот аспект местной культуры «Риндлера» просто вошел в обиход, оставшись нигде не задокументирован.

― А я точно не знаю, — сознался Янн. — Обыкновенно вести разносятся загодя, иная сорока и за пару недель что-то да приносит на хвосте. Но это выступление как снег на голову. Доклады Софуса, впрочем, всегда небезынтересны. Уверен, что ты не разочаруешься.

― Он уже обмолвился насчет временной асимметрии.

― Что, асимметрия при обращении времени? Он что-то приготовил на тему стрелы времени в нововакууме?

― Нет. Насчет асимметрии при переносе относительно временной координаты.

У Янна округлились глаза.

― «Небезынтересно» — заниженная оценка моих ожиданий от его доклада.

Появился и сам Софус. Он пошел было к трибуне, но, не дойдя до нее, остановился и встал с одной ее стороны. Еще не все собрались в амфитеатре, и было похоже, что помещение окажется забито битком.

Мариама раздраженно стреляла взглядом на припозднившихся.

― Что, не могут потом все посмотреть у себя в черепушках?

― Это плотская прихоть, — важно согласился Янн. — Я тоже так до конца ее и не понял.

Чикайя поднял глаза и осмотрелся. Люди рассаживались даже на стульях, подвешенных к потолку. Туда можно было подобраться из коридорчиков, пересекавших верхние уровни и обычно обнимавшихся без предупреждения. Корабль постарался использовать каждый квадратный метр свободной поверхности, даже если это не оставило ему иного выхода, как сбить в кучу всех пассажиров. Он наткнулся на встречный взгляд Расмы и услышал шутку:

― Мне всегда хотелось побывать на представлении, где зрители свешивались бы со стропил и перекрытий.

Софус прочистил горло, и шорох в аудитории почти тотчас же стих. Чикайю это порядком впечатлило. Он сам, даже случись ему знать в лицо всех на борту, прибег бы к услугам Посредника, чтобы привлечь их внимание.

Софус начал говорить.

― К настоящему моменту мы засылаем графопостроительные зонды и накапливаем данные уже больше двухсот пятидесяти лет, пытаясь понять, что находится по ту сторону этой, — он сжал ладонь в кулак и указал им на Барьер, — стены. Результаты сейчас доступны для обозрения каждому из вас. Теории рождаются и умирают, и у нас уже достаточно данных, чтобы умертвить девяносто девять процентов всех идей в колыбели, не проводя никаких новых экспериментов для их поверки. Некоторым это представляется проявлением бессилия. Как можем мы вообще надеяться понять нечто, описываемое столь сложными закономерностями? От Ньютона до Сарумпета прошло всего лишь три с половиной столетия, что же с нами не так? Мы располагаем математическими инструментами, пригодными для исследования модельных систем, превосходящих сложностью все, доныне обрушенное природой на наши головы. Бестелые еще десять тысячелетий назад устали от физики и занялись чем-то более интересным. Для них жить на таком скудном минимуме интеллектуальной стимуляции все равно что для взрослого — до конца времен ковыряться в детском наборе строительных кубиков. Но даже их чрезвычайно гибкие в своей бестелесности разумы оказались бессильны разломать новую игрушку, которую мы им так любезно подсунули.

Чикайя обменялся взглядами с Янном. Тот безразличным тоном прошептал:

― Наверное, я должен чувствовать нечто вроде благодарности, когда бы и кому бы ни приходило на ум, что именно бестелые разработали и запустили Квиетенер.

― Правила Сарумпета, — с подчеркнутым изумлением возгласил Софус, — выдержали двадцать тысячелетий скурпулезнейших проверок! Как могли бы они оказаться принципиально неверны и ввести нас в заблуждение?! Естественно, что мы избрали консервативный подход, представившийся нам наиболее разумным. Мы решили разрабатывать новый набор, логичным образом включавший бы старые правила как частный случай, но лишь ненамного расширявший их. Нам хватило бы малюсенькой, едва уловимой поправки, небольшого расширения правил, которое бы, не перечеркивая прошлых успехов, объяснило также, что случилось на Станции Мимоза. Вот и чудненько, решили мы. Задействованная математика обещала быть сравнительно несложной. Люди составляли и решали уравнения, даже не отвлекаясь от потока новостей. Потом мы построили «Риндлер»… и обнаружили, что минимальная модификация правил не согласуется с нашими находками. Мы еще немного отклонились от первоначальной версии. И еще немного. В сущности, как бы нелицеприятно ни звучало это применительно ко многим из вас, — но я обязан это сказать, — большая часть нашей работы за четверть тысячелетия сводилась к итерациям этого процесса, снова и снова, снова и снова… Не меняя фундамента, мы воздвигли даже более сложные и прихотливо украшенные теоретические башни, чем ожидалось, и большая часть их рушилась при первой же проверке их предсказаний.

Софус сделал паузу и слегка нахмурился. Он стал похож на проповедника, поразившегося, куда завела его собственная риторика. Когда Чикайя слушал его раньше, речи Софуса звучали скорей оптимистично. Однако сейчас в них проступала фрустрация. Это чувство нельзя было назвать необъяснимым. Но так он рисковал, что аудитория недооценит сказанное им впоследствии. Возглашать после такой преамбулы что-то фундаментально новое было бы весьма кичливо и спесиво, ведь столько достойных исследователей уже подходили к снаряду и в бессилии отступали. И даже если он искренне уверен, что те заблуждались, и прогресс достижим не подъемом по их плечам, а рытьем туннеля под ногами, такое вступление уже определяло границы, которых могла достичь благосклонность аудитории.

Он внутренне собрался и продолжил, слегка расслабившись. Было очевидно, что он поклялся пролить свет на объект исследований, сколько бы миров и эго ни ставило бы это решение на кон.

― Сарумпет был прав во всем, что происходило до Мимозы, и мы не имеем права не учитывать этого факта! В определенном смысле и мы были правы, стараясь как можно меньше отклоняться от его канонов. Но такой подход лишь загнал нас в угол, где мы продолжаем строить все новые и новые, с каждым разом более вычурные и усложненные «поправки» к исходному набору правил. Но что нам на самом деле говорят правила Сарумпета? — Софус остановился и оглядел присутствующих, словно ожидая, что кто-то выступит добровольцем. Но он завладел всеобщим вниманием, и аудитория молчала. — Мы можем сформулировать их полудюжиной способов, и все они одинаково элегантны и убедительны. Комбинаторный перебор амплитуд вероятностей перехода между квантовыми графами. Экспоненциально растущий гамильтониан[62] временной эволюции вектора состояния. Имеются также формулировка через лагранжианы,[63] категории, операции над кубитами[64] и, вероятно, еще около сотни версий, у каждой из которых отыщутся преданные сторонники-энтузиасты, которые мне ни за что не простят досадную забывчивость относительно их любимицы. Но что они все говорят нам в конечном счете? Что наш вакуум стабилен. А почему они говорят нам именно это? А потому что этого потребовал от них Сарумпет! Если бы из правил вытекало что-то иное, он бы признал их неверными, разве нет? Стабильность вакуумного состояния — не то предсказание, какое следует из глубинных принципов и должно быть удовлетворено любою ценой; это просто первостепенный критерий успешного дизайна теории. Сарумпет обнаружил простые и красивые аксиомы, отвечавшие его целям, но в математике полным-полно столь же красивых утверждений, которые не годятся на роль аксиом теории, описывающей все, что происходит во Вселенной.

Софус опять остановился, сплел руки, наклонил голову. Чикайе показалось, что он просит аудиторию быть к нему снисходительной. То, о чем он только что заявил, представлялось столь очевидным и бесспорным, что добрую половину слушателей наверняка озадачило, чтоб не сказать разозлило: как это лектор посмел в тысячный раз расходовать их время болтовней о подобных трюизмах.

― Наш вакуум стабилен. На этом крюке Сарумпет подвесил все созданное им. Но почему же его правила оказались так поразительно успешны, если теория его в конечном счете базируется на предположении, которое, как мы теперь знаем, не соответствует действительности?

Софус помедлил, позволив вопросу на миг повиснуть в воздухе, затем резко сменил предмет речи.

— Не знаю, многие ли из вас слыхали о правилах суперотбора?[65] Я сам выучил этот термин едва месяц назад, проведя целое историческое исследование. Это древнее понятие, рожденное на заре квантовой механики. Оно присутствовало в ее понятийном аппарате лишь первые несколько веков, а потом люди научились толком обращаться со своими инструментами. Всякий знает, что среди аксиом квантовой механики есть относящаяся к суперпозиции векторов: если возможные физические состояния обозначить как V и W, то допустимо и образование aV + bW, где для всех возможных пар комплексных чисел а и Ь их сумма квадратов, то есть полная амплитуда вероятности, равна единице. Если же это утверждение справедливо, почему мы никогда не наблюдаем квантовое состояние с вероятностью положительного заряда 50 % и отрицательного заряда 50 %? Сохранение заряда не является существенным для теории. Если люди могут приготовить пару фотонов, каждый элемент которой с одинаковой вероятностью находится на каждой из сторон континента, почему нельзя изготовить систему, где такое положение дел справедливо для электрона тут и позитрона там… — Софус поднял сперва левую руку, затем правую, — или vice versa?[66] Сотню лет с небольшим люди отвечали на этот вопрос примерно так: «О, для заряда действуют правила суперотбора! Обычно вы легко можете скомбинировать векторы состояния… но если они принадлежат различным секторам суперотбора гильбертова пространства,[67] этого нельзя сделать!» Так получилось, что существуют странные гетто, отграниченные друг от друга, обитателям их не дозволено смешиваться. Отграничены от кого? Механизма нет, системы тоже; это просто-напросто непреложный голый факт, кое-как задрапированный изящной терминологией. Но постепенно люди пошли дальше и разработали методы квантовой механики, позволявшие работать при опущенных барьерах. И постепенно начерченные на картах разграничительные линии отошли в такое давнее прошлое, что и припомнить-то их затруднительно. Если бы какой-то новичок задал невинный вопрос старшему студенту: «А почему суперпозиция разных зарядов невозможна?», ответ был бы: «А потому что это запрещено правилами суперотбора, идиот!»

Софус опустил взгляд и спустя миг продолжил, подпустив в голос ехидцы:

― Конечно, мы все усложнили. Никто больше не верит в подобную ерунду — и даже ребенок знает истину. Электрон и позитрон в идентичной позиции коррелировали бы с кардинально отличными друг от друга состояниями фонового электрического поля, и если ты не располагаешь средствами, позволяющими отследить все тончайшие детали этого поля и учесть их при наблюдении, распознать суперпозицию шансов не будет. Вместо этого считается, что два различных зарядовых состояния претерпевают декогеренцию, и ты расщепляешься на две версии себя самого, причем у каждой своя правда: одна считает, что зафиксировала электрон, а другая готова поклясться, что наблюдала позитрон! И хотя правил суперотбора, таким образом, не существует, мир выглядит так, как если бы они присутствовали и работали, как если бы математика это допускала… в той или иной форме.

Тут Чикайя ощутил, как обстановка в амфитеатре неуловимо переменилась. Прежде, оглядывая собравшихся, он отметил, что в большинстве своем они недоумевают, чего ради их заставили выслушивать столь тривиальные рассуждения. Они привыкли относиться к Софусу с уважением, делали скидку на его репутацию и проявляли готовность дослушать его до конца, не ожидая, впрочем, никаких откровений, смирившись с мучительно занудным пережевыванием базовых концептов их области. Теперь стулья заскрипели, слушатели заерзали, точно разом решив, что равнодушие и легкое разочарование стоит отбросить, и лекция принимает оборот, бесспорно, достойный более пристального внимания.

Пока это настроение ширилось по амфитеатру, у Чикайи по позвоночнику внезапно пробежали мурашки. Он не осмелился бы утверждать, что предвидел следующие слова лектора, но его телесной реакции они отвечали как нельзя лучше.

― Я считаю, что правил Сарумпета не существует, — заявил Софус. — Ни исходных, ни расширенных, дополненных и усовершенствованных, которые объяснили бы нам, что случилось на Станции Мимоза. Но мир от этого не перестает выглядеть так, как он и выглядел бы, если б у нас не было иного выхода, как только выдумать эти правила.

Воцарилось молчание. Чикайя обернулся к Мариаме, подумав, что она могла извлечь из предыдущих речей Софуса больше, но у нее был столь же озадаченный вид. Чикайя просто поразился Софусовой решительности. Мариаму же его заявления, казалось, встревожили, если не повергли в ужас.

― Как же могут правила Сарумпета представляться нам истинными, если они ложны? — продолжал Софус. — Как может наш вакуум казаться стабильным, если он неустойчив? Я полагаю, что ответ на оба этих вопроса лежит в той же области, что и решение другого парадокса, сформулированного почти двадцать тысяч лет назад. Как может наша Вселенная вести себя в согласии с правилами классической механики, если на самом деле она подчиняетя квантовой механике? Иллюзию классичности создает наша неспособность отследить поведение квантовой системы во всех его аспектах. Если мы не в состоянии наблюдать всю систему, если она так велика и сложна сама по себе, если она запутана с окружением, которое само стало частью системы, то информация, отделяющая подлинную суперпозицию, где альтернативные реальности сосуществуют и взаимодействуют, от классической смеси взаимоисключающих возможностей, для нас теряется. Я считаю, что тот же эффект работает и в случае с правилами Сарумпета. Как это возможно? Правила Сарумпета обладают квантовой природой. Они приложимы к системам, которые, как подразумевается, не претерпевают декогеренции и не обретают классического оттенка. Как же может взаимодействие с окружением разрешить столь глубоко квантово-механический по своей природе парадокс?

Софус улыбнулся, но явно с тяжелым сердцем.

― Ответ был у нас под носом все двадцать тысяч лет. Электрон, заряженная частица, преобразующая обыкновенный вакуум в своем окружении и нечто совершенно иное, все же подчиняется квантовой механике, если рассматривать ее поведение с точки зрения остальных степеней свободы. Положение частицы описывается квантовой механикой, а заряд — классической физикой. Даже если мы прилагаем все усилия, чтобы изолировать электрон от его окружения, мы неизбежно терпим неудачу применительно к другой половине проблемы. Декогеренция скрывает суперпозицию различных зарядовых состояний, но не различных положений частицы. Наша ошибка имеет классический характер, а успех — квантово-механический. Мы полагали, что правила Сарумпета относятся исключительно к квантово-механической части проблемы: это был конец истории, самый низкий уровень, правила, описывающие поведение идеально изолированной системы. Конечно, мы принимали как должное, что на практике полностью изолировать что бы то ни было от его окружения нельзя, однако дело было не в этом. Сама Вселенная, совокупность всех систем, по умолчанию подчинялась правилам Сарумпета, потому что, как бы тщательно мы ни исследовали мельчайшие фрагменты ее, как бы старательно ни вычленяли их из общей структуры и как бы скрупулезно ни изучали, мы наблюдали только соответствие этим законам. Это и было роковой ошибкой. Электрон показывает нам, как могут сосуществовать квантовые и классические свойства. Вы можете добиться определенного квантового поведения системы, в некоторых отношениях, но это не значит, что вы докопались до самого ядрышка. Я уверен, что правила Сарумпета имеют классическую природу. Часть общего вектора состояния любой системы подчиняется им, но не весь вектор в целом. Та часть, для которой правила Сарумпета справедливы, взаимодействует с окружением одним способом: она изменяет его, преобразуя в то, что мы называем вакуумом. А остальные компоненты вектора ведут себя иначе. Они создают совсем другие состояния. Мы не можем проследить поведение системы до планковских масштабов, и все, что мы видим, есть не более чем один классический результат измерения: в соответствии с ним, правила Сарумпета совершенно точны, а наш вакуум абсолютно устойчив.

Кто-то порывисто встал, и Софус жестом пригласил слушателя высказаться.

― Да, Тарек?

― Вы считаете, что наш вакуум стабилизируется чем-то вроде квантового эффекта Зенона?[68]

Чикайя вывернул шею, чтобы внимательнее разглядеть того, кто задал этот вопрос. Тарек был Защитником, пытался выгравировать на Барьере планковских червей, способных уничтожить нововакуум, и не желал дожидаться разрешения проблем его природы и содержимого. Впрочем, в его поведении не было ничего от фанатика. Он просто взял на себя функции глашатая нетерпимости, втихую разделяемой почти всеми.

― Как-то так, — согласился Софус. — Квантовый эффект Зенона стабилизирует системы, находящиеся под постоянным наблюдением. Я полагаю, что фрагмент Всеобщего Графа, куда погружены все объекты, «измеряет» наблюдаемый нами вакуум, чем и определяются законы динамики, управляющие материей и ее движением в этом вакууме. Сходным образом в пузырьковой камере пар конденсируется в капли, отмечающие путь заряженной частицы. Нам только кажется, что частица следует по четкой траектории, потому как каждая возможная траектория коррелирует с определенным рисунком капель — и у капель слишком много скрытых степеней свободы, чтобы они сами были подвержены квантовым эффектам. Но нам известно, что существуют ветви реальности, на которых частица проследовала по другим путям, в окружении других конденсировавшихся капель.

Тарек нахмурился.

― Так почему же мы не в состоянии распознать путь, набор правил, управляющий состоянием области за Барьером?

Софус ответил:

― Потому что это не другой вакуум или иной набор правил. Он не обладает классическими свойствами, которые мы могли бы обнаружить. Нет, он может быть расщеплен — в формальном, математическом смысле — на сумму компонентов, каждый из которых подчиняется отдельной совокупности правил, аналогичных правилам Сарумпета. Но мы не можем установить корреляцию с каждой компонентой по отдельности так же, как мы это делаем в своем собственном вакууме, а следовательно, не можем и надеяться, что нам станет доступна каждая из частных совокупностей его правил.

Чикайя испытал ощущение сродни похмелью. Было еще рано всерьез принимать идеи Софуса, но простота их оказалась для него неизъяснимо притягательна. За Барьером существует суперпозиция всех возможных законов динамики!

― И что, мы не можем измерить этих свойств? — спросил Тарек. — Не в состоянии их определить, не расщепляя себя самих на разные версии? Когда мы взаимодействуем с нововакуумом, или как бы там его ни называть, мы не можем не преобразовываться в суперпозицию наблюдателей, каждый из которых регистрирует тот или иной закон динамики?

Софус покачал головой.

― Чертя несколько зондографов планковского масштаба на поверхности системы шириной в шесть сотен световых лет, мы ничего не добьемся. Если за Барьером имеются некие пресуществующие законы, мы в принципе можем однажды их обнаружить этим способом, но всерьез рассматривать такую перспективу трудно. По нашу сторону Барьера существует четкая корреляция, стягивающая воедино ткань пространства-времени: динамика может отслеживаться в разное время в разных местах, и результаты будут обладать внутренней взаимосогласованностью. Для того, что находится за Барьером, не имеют смысла понятия пространственной или временной корреляции. Можно сказать, что наши зондографы на каждом уровне эксперимента щедро снабжают нас случайным шумом.

Расма, а сразу за нею и десяток слушателей, резко встали. Те, кто припозднился, вернулись на свои места, и Тарек, пускай и с видимой неохотой, последовал их примеру.

Она сказала:

― Это удивительная идея, Софус, но как вы намерены проверить ее на опыте? У вас есть какие-то надежные предсказания?

Софус показал на пустое место перед собой, и там появились графы.

― Как видите, мне удалось рассчитать спектр излучения Барьера. Я не претендую на большее, но по крайней мере моя теория верно предсказывает скорость Барьера в половину световой. И я могу воспроизвести общий результат всех проведенных доселе экспериментов, а именно, их абсолютную неспособность выявить что-то хоть отдаленно напоминающее законы динамики. Для ретродикции [69] уже много. Я предсказываю, что, буде мы повторим старые эксперименты, перегравируем старые зондографы, а ход опытов отследим с помощью нашего нового спектрометра, мы обнаружим ровнехонько то же самое, что и в первый раз. А потом еще раз. Снова и снова. Никаких моделей, никаких симметрий, никаких инвариантов, никаких законов и правил. Мы только что открыли, что нам нечего открывать. И все, что я могу предсказать, таково: чем пристальнее мы будем вглядываться, тем четче проступит отсутствие предмета исследований.

8

Янн перекатился по кровати и, давясь смехом, свалился на пол.

Чикайя перегнулся через край своей постели.

― Эй, приятель, с тобой все в порядке?

Янн кивнул, зажав рот рукой и тем частично приглушив смех, но остановиться не смог.

Чикайя не знал, на самом ли деле тот раздражен или обеспокоен. Бестелые, занимая тела, зачастую размечали их необычным образом. Очевидно, смех показался Янну единственно адекватной психической реакцией на хамство, которое Чикайя, сам того не желая, себе позволил.

― Ты уверен, что я тебе не навредил?

Янн покачал головой, продолжая безостановочно смеяться.

Чикайя сел на кровати, свесив ноги, и попытался воззвать к своему собственному чувству юмора.

― Эту реакцию я не назвал бы привычной себе. Отвержение и веселье — одинаково приемлемы, но обычно они обнаруживаются гораздо раньше.

Янн сумел кое-как взять себя в руки.

― Извини. Я не хотел тебя оскорбить.

― Я так понял, что ты не заинтересован довести начатое до конца?

Янн скорчил гримасу.

― Я бы попытался, если для тебя это настолько важно. Но мне очень тяжело будет отнестись к этой задаче всерьез.

Чикайя закинул ногу ему на грудь.

― В следующий раз, когда захочешь испытать ощущения, аналогичные чувствам Воплощенных, просто… сымитируй их.

Он по-прежнему чувствовал какую-то тень похоти при соприкосновении своей кожи с кожей другого человека, но постепенно тяга эта сглаживалась и вскоре должна была уняться совсем.

Он соскользнул с кровати, присел на корточки и поцеловал Янна в губы, подумав, что это может его окончательно угомонить. Янн озадаченно улыбнулся.

― Прикольно.

― Забудь. Пустое.

Чикайя поднялся и начал собирать одежду.

Янн лежал на полу и смотрел на него.

― Я уж думал, что научился распознавать все телесные сигналы, — пробормотал он. — Но они так сыры, несовершенны, даже сейчас… А перед тем шло только одно сообщение, без конца… Будь счастлив, будь счастлив, будь счастлив! Ты думаешь, с этим телом что-то не так?

― Сомневаюсь, — сказал Чикайя и сел на пол, скрестив ноги. — Ты ожидал большего?

― Ну, я и так счастлив, поэтому большего мне и не надо.

― А насколько ты счастлив?

― Настолько, насколько вообще возможно… не имея на то особого повода.

― Понятия не имею, как интерпретировать твое заявление. Проясни критерии отбора особого повода.

Янн пожал плечами.

― Ну, нечто большее, чем просто услышать от моего тела: «Будь счастлив, будь счастлив, будь счастлив!» Но почему?

― Потому что ты близок с теми, кто тебе приятен, и тебе приятно доставлять им удовольствие.

― Но это в случае, если они пользуются тем же определением. Мы ходим по кругу.

Чикайя застонал.

― А теперь ты лукавишь. Это традиция, унаследованная от биологии, что зиждилась на половом воспроизводстве. Ты пойми, все традиции произвольны, но это не значит, что за ними ничего не стоит.

― Да я знаю. Но я ожидал чего-то… более тонкого.

― Э, на это уйдет немало времени.

― Сколько? Часы?

― Века.

Янн подозрительно прищурился.

Чикайя рассмеялся, но тут же заставил лицо посерьезнеть.

― На Тураеве, — объяснил он, — увлечение должно продлиться не менее шести месяцев, прежде чем станут возможны серьезные физические отношения.

Как и все общедоступные модели, тела «Риндлера» допускали промискуитет: любая пара тел могла развить совместимые половые органы, в большей или меньшей степени по доброй воле. Можно было наделить их любыми встроенными ограничениями по своему выбору, и они остались бы действительны, пока ты занимаешь тело. Однако с тех самых пор, как Чикайя покинул свой дом, он не чувствовал потребности препоручать эту задачу кому-то еще.

― Ожидание по-своему притягательно, — пояснил он. — Ты можешь решить, что оно чревато жутким разочарованием, но я полагаю, что генитальная настройка усовершенствовала секс почти так, как изначально и мечталось. Действуя по велению сиюминутной прихоти, остаться в дураках рискуешь куда сильнее.

Янн запротестовал:

― Да чтоб ты знал, я к этому уже месяцев шесть готовился.

― С момента моего прибытия? Я покорен! Но что с того? Ну кого бы еще ты рискнул попросить об этой услуге?

Янн смущенно усмехнулся.

― А как я мог не заинтересоваться такой возможностью? Этим плоть и славна, каким бы нежелательным ни почитали сие качество.

Он внимательно оглядел Чикайю, на миг посерьезнев.

― Я причинил тебе боль?

Чикайя покачал головой.

― Для этого тоже нужно больше времени.

Он помедлил.

― А как это делается у бестелых? Ребенком я часто воображал, что будет, если все вокруг получат симулированные тела. Мне представлялось, что секс останется таким же, как и во плоти, только с цветными вспышками, космическими лучами и все такое прочее.

Янн расхохотался.

― Может, двадцать тысяч лет назад и жили люди, склонные мыслить его таким примитивным, но все они обратились в тепловой шум задолго до моего рождения.

Подумав, он быстро добавил:

― Я не хочу укорять тебя за следование этой традиции… Твой мозг прошит в соответствии с нейробиологией млекопитающих, и в исходной своей форме такое поведение не является патологическим. Я могу предположить, что оно и поныне исполняет некоторые полезные общественные функции, служит эдаким экзистенциальным плацебо. Но если ты способен перековать свою ментальную структуру, удовлетворение собственных прихотей при интенсификации наслаждения быстро заводит тебя в безынтересную cul-de-sac. Мы изжили это много эпох назад.

― Уже неплохо. Но какими заменителями вы пользуетесь?

Янн сел и прислонился к постели.

― Всеми иными занятиями Воплощенных. Мы обмениваемся дарами. Стараемся вызвать восхищение и притяжение у других. Показаться им привлекательными. Иногда растим детей вместе.

― И даже так? А какими подарками вы можете обменяться?

― О, произведениями искусства. Музыкой, например. Или теоремами.

― Оригинальными?

― А то!

Чикайю это впечатлило. В математике оставалось еще предостаточно неизведанных территорий, куда более сложных и захватывающих, чем физическое пространство. Но обнаружить никем ранее не доказанную теорему — свершение отнюдь не рядовое.

― Это, пожалуй… рыцарственно, — заметил он. — Рыцарь мог бы промчаться на верном коне до края света и принести даме яйцо дракона. А ты сам делал нечто подобное?

― Да.

― Как часто?

― Девять раз.

Увидев, как Чикайя восхищен, Янн рассмеялся и пояснил:

― Это не всегда так судьбоносно. Будь оно так, поступок этот вполне отвечал бы по сложности обретению средневекового дворянского титула, и никто бы не заморачивался им.

― Итак, ты начал с чего-то полегче?

Янн кивнул.

― Когда мне было десять, я не нашел ничего лучшего, чем преподнести моей даме сердца пару отображений, преобразовывавших группу вращений в четырех измерениях в основное расслоение[70] над трехмерной сферой.[71] Древние придумки, но я их для себя переоткрыл.

А как они были приняты?

― О, они ей очень понравились. Она обобщила их на более обширные пространства и отдарила мне результат.

― Ты не мог бы мне продемонстрировать?

Янн начертил диаграммы и уравнения небрежными жестами рук, а Посредники показали их парящими в воздухе. Чтобы придать смысл группе четырехмерных вращений, требуется отобразить их на трехмерную сферу направлений в четырех измерениях, сопоставив каждое вращение с направлением, в котором оно затрагивает ось абсцисс. Отметив все повороты, для которых роль оси абсцисс оставалась одинаковой, можно затем дополнительно отсортировать их путем вращения в остальных трех направлениях. Таким образом исходная группа расслаивалась в набор копий трехмерных вращений, то есть обычную плотную сферу, на границе которой противолежащие точки склеиваются, поскольку любая пара вращений вокруг противоположных осей совмещается друг с другом при повороте на сто восемьдесят градусов. Подобно искусной отрисовке перспективы на двумерной картине, эти расслоения значительно упрощали понимание топологии более обширной группы.

― Другое отображение сперва инвертирует все вращения, так что вся конструкция выворачивается наизнанку, — показал Янн с ностальгической улыбкой. — Я понимаю, как это сентиментально, но первая попытка остается с тобой навсегда.

― О, да.

Математически здесь не было ничего сложного, но Чикайе картинка запала в душу, как первая торжественно подаренная самоделка Воплощенного ребенка.

― А как это было с тобой?

― Обычно больший успех сопутствовал мне с цветами.

Глаза Янна округлились.

― Да нет. Твоя первая любовь. Как это было?

Чикайя подумал, не солгать ли, но это у него всегда плохо получалось. Но что ответить? Он не хотел придумывать кого-то еще, вымарывая Мариаму из своей жизни.

― Я не могу тебе объяснить, — сказал он.

― Но почему?

Теперь Янн выспрашивал подробности с удвоенным рвением.

― Ты переживал бы из-за нее сейчас, четыре тысячи лет спустя?

― Ты был бы удивлен моей реакцией. — Чикайя тянул время, лихорадочно соображая, как отразить натиск собеседника, не заинтриговав Янна еще сильнее. — У меня есть история получше, и ее я тебе могу поведать, — нашелся он наконец. — О первой любви моего отца. Согласен на такую замену?

Янн неохотно согласился.

― Когда моему отцу было четырнадцать, — начал Чикайя, — они с Лайош[72] полюбили друг друга. Началось все зимой, когда они взяли привычку забираться друг к другу в дома ночью и спать вместе.

Янн поинтересовался:

― А почему им приходилось тайно залезать туда? Они опасались, что родители их остановят?

Чикайя на миг потерял дар речи. Этого ему еще никогда и никому не приходилось объяснять.

Нет. Родителям все было известно. Но прикольнее делать вид, что это секрет.

Янна, казалось, чуть озадачила его реплика, но он готов был принять слова Чикай и на веру.

― Продолжай.

― К лету они совсем извелись. Они могли только ласкать и целовать друг друга, ничего больше, знали, что эта неопределенность продлится еще сколько-то. Но не понимали, сколько. Они плавали вместе, гуляли и ждали, когда же это случится. Длили эту замечательную болезненную тоску.

Чикайя улыбнулся, скрывая усмешкой внезапно нахлынувшую печаль. Он сомневался, что когда-либо вернется на Тураев поговорить с незнакомым отцом.

― В разгар лета они гуляли на окраине. И там мой отец стал свидетелем самого странного и ужасного события, какое только случалось на Тураеве за тысячу лет. Он увидел, как приземляется космический корабль. Древний, как мир, с примитивным двигателем, он опускался на языках пламени, испепеляя растения и переплавляя скалы.

Янн был поражен.

― А Лайош, она, что… — Его обуревали эмоции. — Твой отец увидел, как Лайош…

― О нет, нет же! — Чикайю поразило, сколь абсурдное предположение выдвинул Янн, однако искренность, прозвучавшая в его реплике, согрела ему душу. Ему доводилось встречать фанатиков, для которых было само собой разумеющимся, что рассказ о трагической гибели твоей первой возлюбленной оставит бестелого совершенно равнодушным.

— Даже анахронавты не приземлились бы местным на головы, — объяснил он. — У них было соответствующее оборудование.

Янн расслабленно выдохнул.

― Итак. Твой отец и Лайош повстречали анахронавтов. Какими они оказались?

― Они улетели с Земли за четырнадцать тысяч лет до того момента. Еще в доквасповую эпоху. Они уже располагали биотехнологией, позволявшей сохранить плоть жизнеспособной на такой срок, однако потратили много времени зря в криогенном сне.

― Криогенном сне? — зачарованно повторил Янн. — Я всегда знал, что такие люди существовали, но ни разу не встречался ни с кем, кто бы слышал рассказ о них от свидетеля событий.

Он вздрогнул, стряхивая с себя неожиданную отрешенность.

― Чего они хотели?

— Покидая Землю, они отдавали себе отчет в том, что технология оставит их далеко позади. Они понимали, что отправляются в будущее. Они знали, что повстречают в дальней дороге незнакомые общественные структуры. Именно поэтому они согласились. Им было интересно поглядеть, во что превратится человечество в будущем.

― Понятно.

Янн, по всей видимости, хотел что-то возразить, но сдержался.

― Но одна проблема интересовала их в особенности, — продолжал Чикайя. — Они поведали отцу, что желают узнать, на какой стадии в данный момент находится вечное противостояние мужского и женского начал. Они хотели услышать о войнах и перемириях Мужчины и Женщины. О победах, компромиссах и отступлениях.

― Погоди-ка. Сколько твоему отцу лет?

Шесть тысяч с небольшим.

― И, значит… — Янн недоуменно поскреб шею. — Тураев оказался первым миром на их пути? За четырнадцать тысячелетий?

― Нет. Они навестили уже шесть планет, прежде чем попасть на Тураев.

Янн развел руками.

― Признаюсь, я потерял нить твоих рассуждений.

― Никто не набрался духу сказать им, как обстоят дела, — объяснил Чикайя. — Когда они посетили первый более-менее современный мир, Крейн, прошло какое-то время, прежде чем они освоились на месте и недвусмысленно заявили о целях полета. Но к тому времени, как они стали задавать вопросы, местные уже поняли, что путешественники полны предубеждений. Они провели в заморозке тысячи лет и наконец довели путешествие до этапа, который должен был оправдать все нечеловечески изобильные жертвы. Никто попросту не отважился сказать им, что единственным рудиментом присущего некогда человеку полового диморфизма, дошедшим до наших дней, является разница в склонениях частей речи, согласованных с именами, изначально принадлежавшими разным полам. И что ожидать от этих грамматических ископаемых какой-то корреляции с реальностью столь же наивно, как на основании общности грамматических правил неодушевленных объектов делать вывод, что у грома есть член, а у таблицы — матка.

Янн ужаснулся.

― И они им врали? На Крейне? И на всех остальных планетах?

― Это показалось меньшим злом, — протестующе оборвал его Чикайя. — Когда к этому прибегли впервые, никто ведь всерьез не верил, что они способны долететь до следующего мира. А когда это случилось, молва их уже опередила, и у местных было время составить правдоподобную легенду.

― И так шесть раз? Даже если бы им скармливали ту же легенду на шести планетах, не могло же у них не найтись шанса сравнить ее с действительностью.

Чикайя покачал головой.

― Легенды были неодинаковы, в том-то весь и смысл. В противном случае придумку быстро бы разоблачили. Они отправлялись в будущее, надеясь, что оно изменится совершенно определенным образом. На Крейне они охотно рассказывали о своеобразных традициях и обычаях, сформировавшая на корабле за время полета, и это позволило местным удачно обыграть их ожидания. Они рассказали, что всех «мужчин» истребил вирус вскоре после колонизации, сочинили великую сагу о возрождении, разучили подобающие танцы, навешали им лапшу на уши: общество-де раскололось на две фракции, одна из которых пыталась восстановить половое размножение, а другая после отчаянных попыток отстоять свой однополый статус все же сдалась. Анахронавты попались на эту наживку, охали, ахали, восторгались всем, что им насочиняли о гендерной проблеме будущего. Они подготовили отчеты, нащелкали фото, отрядили наблюдателей на несколько поддельных церемоний и ролевых реконструкций, а потом полетели дальше.

Янн закрыл лицо руками.

― Это совершенно непростительно!

― Ни в чем ином их не разыгрывали, — заверил его Чикайя, — о будущей физике, например, у них сложились не менее странные представления, однако же люди честно просветили их о реальной ситуации.

Янн поднял голову, немного успокоившись.

― А что случилось потом?

― После Крейна? О, началось своеобразное соревнование, кто надует их изобретательнее: кто придумает самую невероятную историю изаставит анахронавтов принять ее за чистую монету. Тут чума не была столь опустошительна. Там случилась межполовая война. Здесь начались репрессии. А вот тут цивилизация вернулась к рабству.

― Рабству?

― Угу. И даже больше того. На Краснове им заливали, что в течение пяти тысяч лет мужчины убивали первенцев, чтобы беспрепятственно сосать материнское молоко, благодаря мутациям ставшее подлинным эликсиром долголетия. Практике-де этой пришел конец только столетие назад.

Янн так и плюхнулся на кровать.

― Это уже полный сюр. Во многих отношениях. Я даже не знаю, с чего начать.

Он затравленно посмотрел на Чикайю.

― И что, это отвечало ожиданиям анахронавтов? Ни прогресса, ни счастья, ни успеха, ни общественной гармонии? Только самые отстойные вытяжки из отбросов истории? Вновь и вновь, тысячелетие за тысячелетием?

Чикайя ответил:

― На Мякеля [73] люди настаивали, что с момента колонизации на планете не было никаких военных конфликтов. Это показалось анахронавтам настолько подозрительным, что они не переставая копали во всех архивах, доискиваясь страшных тайн, которые им, увы, никто не мог преподнести. В конце концов до местных дошло сообщение с Крейна, живописавшее подробности Первого Контакта, и они поняли, что надо делать. Они поведали, что их общество обрело устойчивость после изобретения Священной Пентады, то есть семейной структуры, составленной из пары мужчин, пары женщин и одного нейтера.

Чикайя прищурился.

― Они разработали правила сексуальных отношений между членами Пентады, что-то насчет равного числа гомосексуальных и гетеросексуальных контактов. Я толком не помню, как там все обстояло. Но анахронавтов просто заворожило эдакое «культурное богатство». Так получилось, что их определение культурного богатства предусматривало всестороннюю экстраполяцию страностей, уродств и произвольно узаконенных чудачеств, бытовавших на Земле в момент их отлета по части сексуального и общественного правопорядка.

― А что их ожидало на Тураеве? — спросил Янн.

― За кораблем следили уже веками, так что сам факт его прибытия ни для кого не стал неожиданностью. Отец с ранних лет знал, что странные путешественники уже на подлете и явятся на планету примерно в это время. Разные общественные группы отстаивали различные варианты побасенок, которые надлежало, как обычно, скормить анахронавтам, но ни один из них не обрел всепланетной поддержки. Поскольку анахронавты редко посещали больше одного города за раз, от местного населения просто требовалось вести себя скоординированно. Но мой отец оказался не готов к такой миссии. Он не следил за точным графиком продвижения корабля, и даже если бы он понимал, что вскоре произойдет, вероятность приземления анахронавтов именно в этом месте, за пределами его родного города, оказывалась ничтожна. У него были более плодотворные темы для раздумий.

Янн выжидательно усмехнулся, явно не в силах себя больше сдерживать.

― Итак, пламя угасло, пыль улеглась, отцовский Посредник откопал древний язык гостей в своих архивных файлах… и он должен был стоять как пень и не моргнув глазом настаивать, что понятия не имеет, о чем его спрашивают?

― Именно. У них с Лайош не было ни малейшего понятия, что они должны говорить незнакомцам. Если б они читали некоторые доклады об анахронавтах, то могли бы сообразить сослаться на некие культурные табу на обсуждение этих тем, но, увы, они не догадались прибегнуть к этой уловке и на ходу изобрести мнимый обет молчания. Все, что им оставалось, это строить из себя невежественных придурков, еще не достигших половой зрелости. — Чикайя рассмеялся. — И это после шести месяцев взаимного влечения? В нескольких днях или даже часах oт consummiatio[74]… я не уверен, как правильно отразить эти понятия в знакомых тебе эквивалентах…

Янн оскорбился.

― Я не идиот. Я понимаю, какое оскорбление они бы проглотили. Не надо мне твоих ненапряжных эквивалентов.

Чикайя склонил голову в знак извинения, но он считал, что в таких вопросах необходима точность.

― Да, их гордость была бы задета, но тут речь идет о большем. Лепить все что угодно, только не правду, стало бы предательством их едва оформившихся отношений. Даже разучи они наперед свои роли, я не уверен, что их чувства пережили бы такой фарс.

Он постучал кулаком по груди.

― Больно лгать о таких вещах. Другие на их месте, возможно, наслаждались бы участием в заговоре. Но только не отец с Лайош. Для них все приготовления значили не больше, чем белый шум. Они были центром Вселенной. Остальное не имело смысла.

И они сказали им правду?

Чикайя кивнул.

― Да.

― О себе самих?

― И даже больше того.

― Правду обо всей планете? Что так заведено по всему Тураеву?

― И даже больше.

Янн испустил давно сдерживаемый стон восхищения.

― Они рассказали обо всем?

Чикайя сказал:

― Мой отец не осмелился прямо утверждать, что все предыдущие информанты путешественников морочили им головы. Однако он объяснил, что во всей обитаемой Вселенной, за исключением общин немногих оставшихся в живых современников самих анахронавтов, ни у кого из потомков привычного им человечества не сохранилось ничего даже отдаленно напоминающего половой диморфизм, и что такое положение вещей сохраняется уже девятнадцать тысяч лет. Задолго до колонизации первого мира за пределами Солнечной системы, сообщил отец, человечество изжило войны, рабство, социальный паразитизм, болезни и квантовую нерешительность. И, отвлекаясь от некоторых специфически местных деталей, например, точного возраста полового созревания и периода задержки между зарождением чувства и наступлением периода сексуальной активности, он и его возлюбленная Воплощают собой универсальное условие принадлежности к человечеству. Они самые обычные люди, и это все. Иных категорий, по которым проводилось бы разграничение, просто не существует.

Янн обдумал его слова.

― И как же неустрашимые исследователи гендерных проблем отнеслись к его речам?

Чикайя поднял руку ладонью вперед, призывая его к терпению.

― Понимаешь, они были слишком вежливы, чтобы обозвать моего отца врунишкой в лицо. Поэтому они направились в город и опросили остальных.

― И все они, без единого исключения, рассказали им предварительно утвержденную басню?

― Да.

― Так что они улетели с Тураева, ни на бит не поумнев. Разве только прибавив к своей фольклорной коллекции озорную сказочку в исполнении парочки подростков столь озабоченных сексуально, что они целую гендерную мифологию изобрели.

Чикайя ответил:

― Это вполне вероятно. Единственное осложнение таково: после Тураева они больше не опускались ни на одну планету. За ними следили, и корабль функционировал в прежнем режиме. У них было четыре-пять возможностей посетить обитаемые системы. Но каждый раз они пролетали мимо, не заглянув туда.

Янн вздрогнул.

― Ты думаешь, теперь это корабль-призрак?

― Нет, я так не думаю, — сказал Чикайя. — Я думаю, они снова залегли в криогенный сон. Они лежат в саркофагах, и тоненькие струйкипитательных растворов омывают их плоть. И снятся им все ужасы и напасти, что они призывали перед тем на наши головы во имя жестокого, примитивного, мазохистского Человечества, само понятие о котором, по справедливости говоря, должно было умереть еще до того, как они покинули Землю.

Когда Чикайя поднимался в челнок перед Янном, Мариама с мимолетной усмешкой оглянулась на него. Смысл улыбки был очевиден, но он предпочел не подать виду. Он в жизни бы не подумал делиться с ней подробностями их с Янном затеи, а уж тем паче рассказывать, что из этого вышло. Его взбесило, что она сумела восстановить по смутным намекам по крайней мере половину истории, просто увидев их вместе.

Он мог бы проинструктировать свою экзоличность, и та устранила бы выдававшие его мельчайшие жесты. Но тогда он стал бы тем, в кого менее всего желал превратиться: герметично запаянным сосудом, молчаливой безликой скалой. На миг он чуть не поддался искушению обернуться и демонстративно приобнять Янна за плечи, просто затем, чтобы обесценить все дедуктивные потуги Мариамы. Но, подумав немного, решил, что это хотя и прикольная идея, но Янна его поступок ввергнет во всевозможную сумятицу.

Мариама села рядом с Тареком. В том маловероятном случае, если они любовники, Чикайя, наверное, будет последним, кто об этом узнает. Пятый пассажир, Бранко, тщательно застегнул ремни безопасности. Обернувшись к нему, Чикайя пошутил:

― Это нехорошо, что ты в меньшинстве. Стоило бы по крайней мере привязать к себе наблюдателя.

Бранко любезным тоном ответствовал:

― На хер. Последнее, чем я бы вздумал заняться, это играть в ваши параноидальные игры.

Бранко принадлежал к изначальной коалиции, разработавшей и воплотившей как «Риндлер», так и графопостроитель с его Пером. Защитники и Добытчики заполонили корабль на протяжении десятилетий, источая густой бюрократический туман, в котором Бранко теперь с изрядным трудом прокладывал себе дорогу. Но, как он раньше объяснил Чикайе, к манерам и требованиям незваных гостей, как бы они его ни раздражали, он привык. Все, что его интересовало как одного из разработчиков графопостроителя, это доступ к Перу. А такую возможность ему иногда предоставляли, и, оставаясь невозмутим, он мог решить больше задач и сделать это лучше. Фракции поднимали много шума, но в долгосрочной перспективе, сколь мог судить по своему опыту Бранко, совокупный выхлоп от их бучи был столь же ничтожен, как от стычек приверженцев религиозных культов за доступ к спорным святыням древней Земли.

― И, сохранившись в облаке, вы не в состоянии даже убить друг друга, — радостно констатировал он. — Как же это должно быть прискорбно.

Когда челнок отстыковался от «Риндлера», Чикайя вдруг сообразил, что едва замечает переход к невесомости и то, какой странный вид у жилых модулей на солидном расстоянии — точно это кукольный домик какой или термитник. Путешествие к Барьеру потеряло значимость, стало столь же привычным, как полет через атмосферу обычной планеты, притом что на планете даже рейсы по одному и тому же маршруту никогда не были так однообразны, как здесь.

Тарек сказал:

― На самом-то деле это мы в меньшинстве — два к трем. Если вы ни на чьей стороне, значит, вы Добытчик. Никакой разницы.

― Ах, вон оно что! — Бранко с улыбкой откинулся на спинку кресла. — Ну что же, поездка наша быстротечна, но я не откажусь от услуг шута.

― Но вы же никого не обманете, — горячо заявил Тарек.

― Это не имеет значения, — раздельно сказала Мариама, и Чикайя проследил, обменяются ли они с Тареком взглядами. Не обменялись. — Обе стороны располагают достаточным числом наблюдателей. Неважно, сколько их именно здесь. — Она говорила ровным тоном, никого не убеждая или не умоляя.

Тарек утих. Чикайя был впечатлен: ей удалось подавить в зародыше нараставший скандал, не настроив Тарека против себя и не взяв никаких обязательств перед ним. Она не потеряла хватки, но лишь отточила ее. Некогда Чикайя безвольно следовал за ней, точно без памяти увлекшийся, измученный пацан. Как же она, должно быть, огорчилась и удивилась, осознав, что он не тот противник, на ком ей стоит практиковаться. Оказалось достаточно обычных гормонов. С тем же успехом она могла колошматить тряпичную куклу самыми изощренными ударами из арсенала боевых искусств.

Расстроенно вздохнув, Бранко прикрыл глаза и притворился дремлющим.

Члены экипажа «Риндлера» в большинстве своем испытали смесь недоумения и тревоги, когда прогнозы Софуса начали подтверждаться, а все гениальные модели, строить которые они были такие мастаки, были разбиты в пух и прах испытаниями нового спектрометра. Но если не известно никаких изначальных корреляций для динамики по ту сторону Барьера, это не значит, что их вообще нельзя установить. Бранко разработал великолепный эксперимент, целью которого было использовать границу нововакуума как посредника при запутывании друг с другом различных областей Той Стороны.[75] Динамика, которую обнаружит опыт, несомненно, останется продуктом случайного выбора из всех доступных вариантов — или, точнее говоря, граничащая с ново- вакуумом Вселенная в ходе декогеренции расщепится на разные ветви, в каждой из которых будет наблюдаться свой результат. Но, по крайней мере, разброс их составит не больше нескольких квадратных планковских длин.

Когда челнок пришвартовался к Перу, Янн промурлыкал:

― Это, думается, впервые, когда я прибываю сюда без опасений остаться с носом.

Чикайя опешил.

― Ты никогда не возлагал никаких надежд на старые модели? У тебя не было среди них любимицы?

Янн уступил:

― Было несколько, доставлявших мне определенное эстетическое удовлетворение. Я был бы счастлив, выдержи они проверку экспериментом. Но я никогда прежде не имел серьезных оснований ожидать такого исхода. До сегодняшнего дня.

― Я польщен, — сухо уронил Бранко. — Но я не нахожу причины, по которой вы должны менять заезженную пластинку.

Чикайя не выдержал:

― Ты вообще ничего не чувствуешь? Тебя не волнует результат?

Бранко заинтересованно воззрился на него.

― Друг сердечный, ты тут уже сколько?

Первым в туннель нырнул Тарек, за ним Мариама. Чикайя последовал за ней.

― Ты помнишь нашу детскую игровую площадку? — прошептал он. — И трубы?

Она хмуро поглядела на него и озадаченно качнула головой.

Чикайя ощутил укол разочарования. Он-то думал, что это мето пробудит в ней те же ассоциативные цепочки.

Бранко в контрольной рубке меж тем уже давал инструкции стилусу. Говорил он сиплым голосом, чуть напевно, и каждое слово сочилось презрением, точно цитата из сардонических стихотворных памфлетов.

― Фазовые соотношения в диапазоне энергии пучков от 12 до 15 ТэВ таковы… — «Они что, всерьез заставляют меня читать это вслух?» — словно бы поражался он.

Чикайя выглянул в окно и обвел взглядом нерушимую стену света. Ему часто снились яркие сны о Барьере. В этих видениях граница придвигалась к стене его каюты и поглощала ее. Он прислонялся к ней ухом, напрягал все тело, ловя звуки с Той Стороны, призывая хоть какие-нибудь сигналы.

Иногда перед самым пробуждением он замечал на стене радужную пленку, и сердце его переполнялось восторгом, ужасом и счастьем. Означает ли такая реакция Барьера, что его преступление разоблачено? Или… что он в действительности не совершал его?

Бранко поглядел на них и с притворным удивлением протянул:

― Это что, уже все? Мне больше ничего не нужно делать?

Тарек ответил:

― Пока все, но я требую доступа к аппаратуре.

― Ура! — сказал Бранко, оттолкнулся от панели управления и поплыл к окну, оплетя руками затылок.

Тарек заступил на его место и первым долгом отвел стилус от Барьера. Чикайя слышал о функциональных поверках оборудования, но свидетелем их во плоти не был. Под самый кончик Пера подводили пакет детекторов, проверенный фракцией, чья очередь настала, и затем тщательно изучали испускаемые стилусом частицы, чтобы увериться в их соответствии заявленной последовательности. Чикайе захотелось отпустить какую-нибудь колкость, однако он смолчал: что бы ни принудило Тарека потребовать проверки, жалобы на дотошность лишь усилят его подозрения.

Цепляясь за поручни под окошками, он подобрался к Мариаме вплотную.

― Где ты пряталась? Я тебя несколько недель не видел.

― У меня было много конференций, — ответила она.

― У меня тоже.

― Это другие.

Дополнительных разъяснений не потребовалось. Она явилась на «Риндлер» для совместной с Тареком работы над планковскими червями, и, очевидно, надежда на успех еще не умерла.

Нововакуум уже стал крупнейшим протяженным объектом в Галактике и продолжал расширяться так стремительно, что, вздумай кто-нибудь облететь его кругом на скорости света, он бы обнаружил по возвращении в исходную точку, что площадь поверхности возросла в сорок раз. И даже если бы Защитники разработали методику, позволяющую обратить это расширение, окружить весь объект машинами, пригодными для ее реализации, не представлялось возможным. Единственным разумным решением оставалось внедрение в нововакуум самовоспроизводящегося зародыша на квантовографовом уровне, чтобы тот пожрал его и выкакал что-нибудь более приемлемое.

Сторонники этой идеи отмечали, что планковские черви всего лишь обратят вспять эффекты мимозанской катастрофы. Но Чикайя полагал, что аналогия ложна. То, что было потеряно в ходе мимозанского инцидента — самые обычные, при всей их уникальности, планеты, — уже изучили вдоль и поперек. Узнать о нововакууме ровно столько, чтобы открылась возможность заразить его грибковой гнилью? Ему это представлялось крайним извращением всех идей, сделавших такую разведку реальной и нужной. Он уже нажил достаточно проблем, потворствуя ребяческой трусости.

― И каковы же перспективы? — Он говорил прежде всего о перспективах затеянного Бранко эксперимента, но если Мариама соблаговолит отвлечься на что-нибудь иное, тем лучше.

Мариама долго думала, прежде чем ответить:

― Меня почти убедили в справедливости воззрений Софуса, но я не уверена, что направление, указанное Бранко, с ними согласуется. Ну и что? У нас нет прямого доступа к частным проявлениям динамики на Той Стороне. Даже выудить оттуда произвольное состояние при сохранении корреляции будет неплохим уловом.

Янн с отсутствующим видом парил в некотором отдалении, но в рубке было слишком тесно для подлинного уединения, и теперь он уже не мог притворяться, будто не подслушивает.

― Да что ж вы такие пессимисты? — вмешался он, подплывая ближе. — Да, Правила низвергнуты, но это не означает, что правил вообще нет. Есть еще области топологии и квантовой теории, которые стоит принимать во внимание. Я переосмыслил работу Бранко, использовав формализм теории кубитовых сетей, и она обрела для меня новый смысл. Это похоже на попытку провести эксперимент по квантовому запутыванию на идеально абстрактном квантовом компьютере. Собственно, это определение довольно близко к тому, что, как утверждает Софус, кроется за границей: там находится исполинский квантовый компьютер, способный осуществить любую операцию, корректно описываемую в общих терминах квантовой физики — и он действительно осуществляет их, все одновременно, пребывая в суперпозиции состояний.

Мариама распахнула глаза, но нашла в себе силы возразить:

― Софус ничего подобного не утверждает.

— Да нет, конечно, — согласился Янн. — Слишком он осторожен, чтоб использовать такую терминологию — с пылу с жару. Утверждение, что Вселенная является квантовой машиной Дойча-Беннетта-Тьюринга, не очень-то приветствуется в определенных физических кругах, поскольку оно не содержит никакой информации, доступной эмпирическому опровержению.

Он с озорством улыбнулся.

― Но мне это что-то напоминает, ох как напоминает. Если хотите как следует наржаться, у меня для вас заготовлена вытяжка из пропаганды противников искусственного интеллекта доквасповой эпохи. Некогда я читал труды одного такого мыслителя, утверждавшего, что, как только станет возможным бестелое существование личности, цитата — «необоримая жажда вычислительной мощности», — конец цитаты, побудит бестелый интеллект преобразовать всю Землю, а за ней Вселенную, в идеально эффективный компьютер планковских масштабов.[76] Самоограничения? Они ни разу не были бы нам присущи. Мораль? Какая может быть мораль без печенки и гениталий? Потребность в насущном мотиве совершить нечто подобное? А кто в здравом уме откажется от дополнительной вычислительной мощности? На это я дам краткую, но суровую отповедь: «Чего ж тогда вы, ленивые плотчики, не превратили всю Галактику в шоколад?»

Мариама уронила:

― Ты нам только дай время.

― Оборудование, кажется, прошло проверку, — Тарек упаковал детекторы и начал опускать стилус.

Бранко расплел руки и зааплодировал.

― Кажется? Будет ли мне позволено принять это за общий тезис картезианского скептицизма?

Тарек бросил:

― Вы можете вернуться к инструкциям.

Бранко начал последовательность сызнова. Чикайя ожидал, что в этот раз он окажется проворней, но потом понял, что Бранко, по всей видимости, прилагает все усилия, чтобы в точности воспроизвести свои первоначальные жесты и интонацию.

Тогда Чикайя поймал взгляд Тарека и сказал:

― Вы знаете, мне кажется, что вам стоит не меньше нашего уповать на успех эксперимента.

Тарек нахмурился, будто предположение Чикайи не было ни разумным, ни даже сколько-нибудь правдоподобным.

― Это правда. Именно поэтому я так серьезно отношусь к своим обязанностям. — Помолчав, он добавил резко: — Разве вы не понимаете: я охотно бы поверил, что все так же добросовестны. С радостью! Но я не могу. Слишком многое на кону. Если от этого я выгляжу забавно, пускай так. На мне ответственность перед грядущими поколениями.

Бранко завершил второй сеанс мелодекламации. Янн вставил:

― Одобрено.

Тарек сказал:

― Да. Начинайте.

― Выполнить, — обратился Бранко к Перу.

Перо промолчало, а мгновением позже из-под пола донеслось резкое шипение. Чикайя терялся в догадках, что это было, пока не увидел проблеск понимания на лице Бранко.

По одному из окон пробежала трещина. Потом по другому. Чикайя обернулся к Мариаме.

― Ты сохранила резервную копию?

Она кивнула.

― Во сне. А ты?

― Тоже.

Он неуверенно улыбнулся, стремясь показать ей, что готов ко всему, но не препятствуя ей выразить собственные переживания. Они через многое вместе прошли, но лицезреть локальную смерть другого никому из них еще не довелось.

― Янн?

― Я под прикрытием. Не волнуйтесь.

Бранко и Тарек были в том же положении. Никто не рисковал потерять воспоминания больше, чем за день. Испытав локальную смерть в четвертый раз, Чикайя утратил ощущение собственной подлинности и перестал чувствовать истинный, до кишок пробиравший страх за свою судьбу. Были у него и кое-какие воспоминания, доходившие вплоть до одной из последних минут. Но в присутствии других людей умирать всегда неприятней. Ты волей-неволей задаешься вопросом, насколько страшно им и как тщательно они сохранялись.[77]

Тарек нервно осмотрелся.

― А может, нам лучше вернуться в челнок?

― Угу, — сказал Бранко.

Стена за спиной Чикайи издала протестующий стон. Он обернулся и увидел, что она заметно деформировалась, на манер баяна, и межоконные углы стали неимоверно острыми. Чикайю это поразило. Утечка воздуха из Пера не могла бы вызвать такие поперечные деформации. Очевидно, структура испытала воздействие со стороны самого Барьера. Он никогда еще не видел ничего подобного. Балки и перекрытия, изготовленные из самых разных материалов, просовывали на Ту Сторону, и оставшаяся снаружи часть конструкции вела себя так, будто забарьерная перестала существовать. Никаких остаточных воздействий. Какие бы силы ни взбудоражил Бранко, эффект явно не ограничился перемещением границы на несколько сантиметров.

Тут стена опять дернулась, и сдавленные было вместе окна расползлись в стороны. Но они не встали в первоначальное положение, а распахнулись наружу, как створки дверей.

Чикайя издал вопль ужаса и зашарил вокруг, ища опоры. Ему удалось поймать только плечо Янна, и они оба вывалились в образовавшееся отверстие.

Чикайя замер. Несколько секунд он готовил себя — на подсознательном уровне — к жуткой боли. Ее не последовало, и он расслабился всем телом. Он понимал теперь, что скафандр защитит его, но глубже поверхностной кромки разума знание это не пробилось. Ему случалось парить на высоте, где требовался дополнительный источник кислорода, плавать на глубине, где от следующего беспрепятственного вдоха его отделяли часы подъема, но черное пространство меж звезд оставалось квинтэссенцией угрозы: нехоженым, равнодушным к его потребностям, враждебным всему живому. Слово вакуум было не из тех, что внушают надежду. Дыхание жизни в его теле могло замереть в мгновение ока.

Он огляделся. Толчок выходящего наружу воздуха было ощутимым, но длился недолго, так что едва ли они двигались очень быстро. Но он смотрел не в ту сторону, где находилось Перо — единственный разумный ориентир. Барьер же не мог служить указателем скорости в каком бы то ни было направлении.

До этой минуты он задерживал дыхание, словно нырнув под воду, но теперь вдруг понял, что потребность выдохнуть исчезла в тот самый миг, как мембрана скафандра затянула его рот и нос. Легкие автоматически закрылись. Тело модели, обычной для «Риндлера», способно было продержаться на анаэробном метаболизме несколько дней. Кожу чуток холодило, но, подняв руку, он увидел на тыльной стороне кисти серебристую пленку скафандра, удерживавшую телесное тепло. Он неуверенно протянул руку и коснулся Янна. Лицо приятеля обратилось в сплошной слиток металла, за исключением двух дырочек.

― Когда ты решил явиться меж нас, тебе следовало знать, о Железный Человек, что затея обречена. Робот всегда выдает себя.

Чикайя двигал зубами и языком, но это не имело особого значения. Посредник улавливал речевые импульсы и оперативно переключал их с бесполезных голосовых связок на радиоканал.

Янн ответил:

― Ты сам выглядишь куда занятней.

Они медленно вращались вокруг оси, примерно перпендикулярной границе нововакуума. Когда произошел очередной поворот, Перо вплыло в поле зрения Чикайи, показавшись из-за плеча Янна. Нижняя часть структуры вспучилась и перегнулась, но рубка управления, насколько можно было видеть, отстояла от Барьера на безопасное расстояние. Они с Янном находились в четырех-пяти метрах над Барьером и двигались по траектории, примерно параллельной ему. Впрочем, что-то ему подсказывало, что параллельность эта так или иначе окажется неидеальной.

Он заметил сияющую фигуру Мариамы. Та выглядывала через пролом.

― Все в порядке, — передал он. — Уходите в челнок.

Она кивнула и помахала рукой, точно он не услышал бы ответа.

- Ладно. Ждите, мы прилетим забрать вас, — сказала она после этого.

Для следующего вопроса Чикайя переключил Посредника в режим частной беседы.

― А с нами вправду все в порядке? У меня нет навыков, чтобы на глазок оценить нашу относительную скорость.

― Мы движемся к Барьеру, но так медленно, что до контакта с ним остаются еще часы.

― Тогда хорошо.

Чикайю передернуло. Он все еще держался правой рукой за плечо Янна, сжав его так крепко, точно от хватки зависела его жизнь. Он понимал, что на самом деле это не так, но расслабить захват не мог.

― Тебе больно? — спросил он.

― Нет.

На металлическом лице Янна что-то сверкнуло. Чикайя покосился вниз. Там неспешно проплыл клочок светового полотнища, сиявший ярче своего окружения.

― Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Чикайя.

У него как-то разом прояснилось в голове, шок от выброса из рубки отступил. Не считая иллюзий, создаваемых допплеровским сдвигом, Барьер оставался неизменен столетиями: то была стена сплошного, бесструктурного света. Даже мельчайшая неоднородность, замеченная на ней, произвела бы оглушительный эффект. Он почувствовал себя ребенком, на глазах у которого взрослый только что дотянулся до синего летнего неба и поцарапал его ногтем.

― Я бы сказал, что Бранко преуспел в своих попытках выудить что-нибудь на эту сторону.

― Мы получим новую физику? Новые правила?

― Очень возможно.

Мариама вмешалась:

― Мы в челноке. Все в безопасности.

― Отлично. Не спешите нас забирать. Вид отсюда потрясный.

― Я надеюсь, что ты не всерьез. Мы вернемся через несколько минут.

Странное яркое пятно уплыло из поля зрения, но через несколько мгновений ему на смену явилось другое такое же. Пятна имели форму эллипсов с размытыми краями и двигались со стороны графопостроителя.

― Как тени рыб, проплывающих среди рифов, — произнес Чикайя. — Плывут над нами на солнечном свету.

Янн сказал:

― Ты не думаешь, что пора слегка расстроиться?

Закружив его в непроизвольном танце, Чикайя на миг поймал взглядом ползущий от разрушенного Пера челнок. Он усмехнулся, вспомнив, каким голосом Мариама обещала вернуться и спасти его. Если бы на Тураеве они отдались на волю своих чувств, через год или два это плохо бы кончилось. Все бы выгорело, хотя потом…

Янн проговорил:

― Как-то это зловеще выглядит.

― А? Что?

― Ты не мог бы повернуть голову назад и посмотреть на Перо? Это может закончиться быстрее, чем я подберу подходящие слова.

Чикайя изогнул шею. Барьер выпятил колоколообразный холмик, высотой метров сорок-пятьдесят, и полностью облек им Перо. Когда вращение закрутило его дальше, он перестал сопротивляться и повернул шею в другую сторону, ускоряя возврат в ту же точку вместо того, чтобы задерживать отход от нее.

Холмик опадал, а кольцо, сформировавшееся у его подножия, напротив, поднималось. Чикайя внезапно заметил, что оно там не одно: вокруг большого кольца появилось еще множество маленьких, точно круги на воде. Они выплывали из центра на большой скорости, но переднее кольцо двигалось быстрее остальных. Все вместе походило на поверхностную волну неясной природы. Большая часть волнового фронта распространялась медленней, но даже так обгоняла их самих.

Он поискал челнок и обнаружил его по бледно-синему выхлопу, хорошо заметному на звездном фоне. Тяга, развиваемая ионным двигателем, была еще невелика. Со временем он может разогнать суденышко до значительной скорости, но пока что кораблик был не маневренней тяжелой ванны на льду. Челнок мог вернуться за ними еще до подхода волны и даже успеть унестись прочь от Барьера, но места для каких-то новых осложнений, вызванных Бранко, в такой схеме уже не оставалось.

Янн угадал его мысль и решительно заявил:

― Им лучше держаться подальше отсюда.

Чикайя кивнул.

― Мариама?

― Нет! — зашикала она. — Я знаю, что ты скажешь!

― Все хорошо. Мы спокойны. У нас остались копии. Даже не думай об этом.

―Я насчет волны. Это предсказуемое явление! Я рассчитала траекторию, которая соответствует всем…

― Предсказуемое?

― Мы этого добились!

― Все проголосовали? Тарек, Бранко?

Бранко лаконично ответил:

― Я того же мнения.

Тарек промолчал, и Чикайя почувствовал к нему симпатию. Никто и не ожидал, что он добровольно рискнет собой ради того, чтобы два заядлых оппонента не остались без нескольких часов памяти и пары легкозаменимых тел. Но если бы он так поступил, его бы многие зауважали.

Проще быть утилитарно настроенным фанатиком, пропитанным до мозга костей догматической гнилью, а не любоваться кем-то, кто готов поставить под угрозу личные комфорт и безопасность, спасая других.

Потребовалось ему для этого собрать мужество или нет, в любом случае поступок с точки зрения Чикайи был неожиданно великодушный.

Чикайя сказал:

― Держитесь подальше, мы не можем себе позволить потерять и челнок!

Аргумент не имел особого смысла — запасы исходного сырья на борту «Риндлера» еще не истощились, а при необходимости можно было пожертвовать и некоторыми модулями самого корабля. Но ему хотелось обеспечить товарищей бескорыстным алиби.

― Вам надо спасти как можно больше данных, — прибавил он, и это прозвучало убедительней. — Теперь Пера нет, и каждое сделанное вами наблюдение бесценно.

«Риндлер» располагал мощными инструментами, испытанными в подбарьерной области, но некоторые особо тонкие моменты, вероятно, определялись тем, насколько близко сможет подойти к Барьеру челнок.

Мариама помедлила с ответом. Но тишина уже сказала Чикайе, что он переубедил спутницу.

― Хорошо.

Ее голос вроде бы не изменился, и только Чикайя уловил в нем нотку, знакомую еще с Тураева: она признавала не столько свой провал, сколько неверный выбор объекта приложения усилий. Она понимала, чем заплатит за это, и знала, что теперь они с Янном останутся довольны.

― Мир, Чикайя?

― Мир, — ответил он.

― Хорошая работа, — прокомментировал Янн.

― Спасибо.

За плечом Янна Чикайя видел, как надвигается волна. Высота ее падала по мере удаления от места, где раньше располагалось Перо, но все еще была с избытком достаточна, чтобы накрыть их с головами.

Чикайя подумал, чего больше хочется Янну — как-то отвлечься от происходящего или же встретить его прямо и открыто.

― Эх, хорошо-то как. Терпеть не могу этих фокусов, но… У тебя ноги сильные?

― А?

Чикайя почти сразу же понял, чего хочет товарищ.

― Нет. Пожалуйста, не надо.

― Не надо кукситься. Функционируй мы с тобой в одном и том же режиме, было бы и впрямь трудно выбирать. А так… Времени-то нет. Я могу восстановиться из резервной копии и почти без промедления приступить к работе. У тебя же уйдут месяцы, чтобы привести себя в порядок.

Чикайя знал, что это правда. У «Риндлера» кончились запасы свежих тел, а еще двадцать с лишним гостей было на подходе. Чикайе пришлось бы ожидать в конце очереди. Обычно задержка оказывалась минимальна по сравнению с веками путешествия в бессознательном состоянии, однако отклик на опыты Бранко гарантировал им, что каждый новый день будет уникален.

― Я никогда никого не убивал, — сказал он. У него свело кишки от омерзения при одной мысли об этом.

― Я тоже никогда не умирал во плоти, — Янн не стал спорить с гиперболой. — Секс и смерть, все в один день. О чем еще мог бы мечтать бестелый?

Волна опять вторглась в поле обзора. До нее оставалась минута, возможно, меньше. Чикайя отчаянно пытался прочистить себе мозги. Янн требовал от него не большего, чем он сам только что — от Мариамы. Но его обуревали стыд и боль от собственного эгоизма, от подспудного стремления спастись ценой жизни Янна. Эта реакция была правильной, но стоило ли возносить ее выше остальных соображений? Впрочем, отстраниться от этой эмоции, действовать, не принимая их в учет, он тоже не мог. Он понимал, что поступит, как должно, потому что было бы крайне глупо им обоим пропадать без тел, но притворяться, что перспектива эта его радует или оставляет равнодушным, не хотел.

Он взял левую руку Янна в свою, затем на миг разжал железную хватку правой на его плече, чтобы и правыми руками они могли соприкоснуться. Прижал колени в груди, замер. Гребень волны надвигался. Он был уже в тридцати метрах от них.

Слишком сложный трюк. Времени не осталось.

― Доверь мне свое тело, — тихо проговорил Янн, — я позабочусь об остальном.

Чикайя бросил управлять телесной моторикой, и они стали двигаться вместе, как танцовщики парного балета, достигшие в своем деле предела совершенства. Ему показалось, что десятки тонких невидимых рук ухватили его за все члены и принялись манипулировать ими на свой лад, но без сопротивления. Руки болезненно искривлялись, спина гнулась, но пальцы оставались сплетены в обезьяньей хватке, пока ноги, чуть не оторвавшись от туловища, не встретились с ногами Янна, ступня к ступне.

― Твоими стараниями я достиг изотопии,[78] — сказал Чикайя.

― Полагаю, в этом я не слишком оригинален, — засмеялся Янн.

― В такой ситуации — зачет.

Чикайя сперва потерял ориентацию в пространстве, но затем, совершив вместе с партнером несколько поворотов, прочертил мысленную координатную линию от звезд к волне. Мускулы ног свело. Давление на ступни нарастало. В конце концов ему показалось, будто руки сейчас вырвет из плечевых суставов.

И тогда Янн нарушил молчание.

― До скорого, — сказал он.

Их пальцы расплелись. Чикайя отчаянно схватился за пустоту, разделившую их тела, потом остановил движение и скрестил руки на груди. Он немного переместился и попал как раз в ту точку, где раньше находилось Перо. Гребень меж тем приближался. Когда он подошел вплотную, Чикайя сжался в тугой ком, и волна прошла под его телом. Серебристое сияние облизало пятки.

Он немного распрямился и увидел, что волна откатывается, а внутренность ее расцвечена сложной сетью шрамоподобных линий, похожей на карту какого-то запутанного лабиринта. Узор менялся на глазах. В этом процессе была своя соблазнительная логика, линии двигались не в случайном порядке. Но разгадать стоявшую за ним закономерность на месте было выше его сил. Все, что он мог; так это записать игру линий.

На миг Чикайя утратил способность сосредоточиться на чем бы то ни было, кроме отступавшей загадки, и проводил ее взглядом.

Теперь все изменилось. Что бы ни обнаружил — что бы ни вызвал к жизни — Бранко, стена, разделявшая миры, перестала быть непроходимой.

9

― Каждый, кто жалуется на законы физики, сам без них и пальцем не шелохнет.

Чикайя отвернулся от контрольной панели. Он не слышал, как Расма вошла в Синюю Комнату.[79]

― Старый прикол, — объяснила она, ступая по широкому, ничем не заставленному полу. — Он восходит еще к Медеру. И служит лишним подтверждением того, как тяжело послать дурной меметический вирус в его чумной рай.

― Я бы не стал на это распыляться, — предупредил Чикайя. — Мне кажется, первоначальная версия включала формулировку «Каждый, кто жалуется на человеческую природу...» Как только вторая часть тезиса оказалась потенциально опровержима, мем просто взял и сменил контекст. Можно буквально обессмыслить эти афоризмы в одну строчку длиной, а они продолжают распространяться, несмотря ни на что.

― Ах ты черт.

Она уселась рядом с ним.

― И что говорят нам законы прямо сейчас?

― Что макроскопическая симметрия соответствует SO(2.2), а калибровочная группа — Е7.

Он показал на экран.

― Ничего в полном смысле нового для нас, однако точная природа лагранжиана поистине уникальна. — Чикайя засмеялся. — Послушай-ка, я и вправду этим blase.[80]

― Повидал одну вселенную — считай, повидал их все. — Расма придвинулась к экрану, чтобы внимательней изучить диаграммы симметрии, построенные на основе промежуточных результатов и теперь намеченные к дальнейшей проверке Левой Рукой.

Она глянула на таймер.

― Тринадцать минут? Ну ты даешь, это почти рекорд. Ты полагаешь…

Чикайя метнул на нее быстрый взгляд, и она рассмеялась.

― Только не говори, что я подтасовала результаты.

― Это уж вряд ли. Мне просто удалось взрастить в себе похвальное равнодушие к идее, что выборка динамик одна за другой в надежде, что одна из их разновидностей вдруг окажется стабильна, принесет сколько-нибудь плодотворные результаты. Скорее всего, ничего не выйдет.

― Думаешь, не выйдет? — Расма поджала губки. — Ну ладно. Нет смысла просто сетовать на судьбу, разве не так? Что ты намерен со всем этим делать?

Чикайя ответил жестом, выражающим полнейшее бессилие. Она недовольно глянула на него.

― Ты устал от всего? Тебе так лень?

Обычная подначка, но в каждой шутке есть доля шутки, и реплика его зацепила. Расма имела право так говорить: она пробыла на «Риндлере» всего на шесть месяцев дольше Чикайи, а уже успела приложить руку к нескольким значительным проектам. Она помогала разрабатывать спектрометр, утраченный вместе с графопостроителем. Она же потрудилась над дальнейшим совершенствованием модели, лежавшей в основе механизмов Левой и Правой Рук. Сперва замену Перу предполагалось создать в единственном экземпляре, но когда попытки согласовать протоколы его использования каждой из фракций провалились в седьмой раз, даже у тех исследователей, кто был до конца верен экуменическим идеям, лопнуло терпение, и они дали согласие продублировать разработку.

Чикайя вытянул руки.

― Я, пожалуй, достаточно на сегодня насмотрелся на все это. Не желаешь меня сменить?

― Да, конечно, — она улыбнулась и, подумав, добавила: — Но я сегодня рано… Боюсь, ты толком и отдохнуть не успеешь.

Разрушение Пера положило конец сотрудничеству фракций, и эксперименты в развитие идей опыта Бранко были надолго отложены в дальний ящик. Но вот обе Руки поместили в нужные точки, и когда они приступили к сбору данных, все на борту «Риндлера» с головой ушли в их обработку. Синяя Комната - туда шел поток данных с Левой Руки с тех пор, как прямые путешествия к Барьеру были сочтены опасными и непрактичными - месяцы напролет была двадцать четыре часа в сутки набита исследователями, и ни для кого не осталось тайной, что Защитники трудятся в том же темпе.

Экспериментальная техника, предложенная Бранко, подтвердила первоначальное предположение Софуса: нововакуум не подчинялся ни одному точному аналогу или расширению правил Сарумпета. Оказалось возможным установить корреляцию между макроскопическим участком подбарьерной области и компонентами общего вектора состояния Той Стороны, которые все-таки подчинялись специфическим правилам, однако каждый новый прогон эксперимента приносил иные наборы правил. Все тщательно обоснованные Сарумпетом предположения относительно узловых моделей квантового графа, обретающих бытие в виде элементарных частиц, пришлось не без горечи объявить устаревшими и ограниченными. Более общая картина состояла в том, что обычный вакуум, господствовавший по эту сторону Барьера, находился в корреляции с последовательностями графов, чье поведение отвечало вышеуказанным закономерностям — и тем скрывало принадлежность их к суперпозиции безграничного числа иных возможностей. Квантовые тонкости, способные в принципе вывести на чистую воду всю суперпозицию как целое, прятались среди колоссального массива себе подобных деталей, которые надлежало тщательно прослеживать и распутывать, чтобы требуемые переменные оказались наблюдаемы.

Что до квантовой природы Той Стороны, то она была не столь надежно замаскирована, однако от этого картина не становилась менее обескураживающей. Искать верную интерпретацию новых экспериментов было все равно что смотреть из окна машины на бесконечный парад экзотических существ на улице — они на миг застывали перед стеклом, привлеченные исходившим изнутри светом, заинтересованные или рассерженные, но неизменно ускользали прочь уже в следующее мгновение, чтобы никогда больше не вернуться.

На первых порах каждая новая порция закономерностей удостаивалась четверти часа славы, но поскольку ни одна из них не удерживалась в корреляции с подбарьерной областью на более долгий срок, новизна каждой следующей заранее тускнела. Восхищение от неистощимости рога изобилия постепенно сменилось глухим раздражением. Эксперименты продолжались, но теперь стало проблемой обеспечить даже символическое присутствие на часах хотя бы одного наделенного разумом наблюдателя. Чикайя подозревал, что и за такое надо их поблагодарить: на теоретиков свалилось столько данных, что у них круглосуточно отыскивались дела поважней, чем сидеть и смотреть, как прибывают новые результаты. Неделю или две он провел в надежде, что за пассивное наблюдение будет вознагражден достаточно ценным открытием, но теперь она казалась ему столь же безумной, как любая попытка усмотреть закономерность в произвольно взятом наборе рандомизированных квантовых данных.

― О, пошло! — воскликнула Расма, будто имелись основания ожидать противного. Участок Барьера, который они «пришпилили» к последнему набору результатов, только что возвратился в привычное состояние стены нерушимого бесструктурного блеска. — А что может случиться, как ты думаешь, если мы начертим на границе устройство, способное функционировать по законам динамики Той Стороны, и только потом разорвем корреляцию?

Чикайя сказал:

― А даже если оно и продолжит работу, что нам это даст? Мы все равно не сможем зарегистрировать один и тот же закон динамики дважды.

― А если начертить там само Перо?

― Ха-ха! Ты предлагаешь скопировать Эшера?[81]

― Ага. — Расма подняла лицо, внезапно озарившееся вспышкой вдохновения. — Ту самую картину, где Левая Рука рисует Правую и наоборот. Разве нельзя ее воспроизвести?

― Ты серьезно? Ты полагаешь, в наших силах забросить через Барьер машину, которая бы посылала нам сигналы с Той Стороны?

Расма помедлила с ответом.

― Я не знаю точно. На что похож Барьер с Той Стороны? Всегда ли он выглядит так, как если бы за ним и вправду развертывалась наша физика? Или более симметрично? Может, кто-то на Той Стороне точно так же пытается поймать отблески забарьерного мира, столь же многоликие и преходящие, как те, что выпадает лицезреть нам?

― Понятия не имею, — сдался Чикайя. — Я даже не вижу, на каком основании ты возвела эту умозрительную конструкцию в рамках модели Софуса. Тебе следовало бы выдвинуть конкретные требования к описанию наблюдателя с Той Стороны, на чьих условиях тебе угодно лицезреть мир. Но если разные законы динамики Той Стороны не формируют ветвей, претерпевающих декогеренцию, за исключением, быть может, мелких областей, где мы способствуем реализации этого сценария, то каковы же, собственно, те законы, которым должен подчиняться потусторонний наблюдатель?

Всполошенные птицы и бабочки, пролетавшие мимо окна, даже не были в строгом смысле слова реальны. Бессмысленно спрашивать, что предстанет их глазам, если уж им вздумалось оглянуться. Ломтики различных Вселенных, пришпиленные к Барьеру, корректнее было бы сопоставлять с узорами, какие образуют под предметным стеклом раздавленные тельца насекомых. Их можно было бы наблюдать точно в том же месте точно в том же виде только при одном условии — будь они непоправимо мертвы.

По произвольной временной шкале «Риндлера» настала полночь. Освещение в публичных местах менялось согласно циклу смены времен дня, и хотя многие без проблем спали днем и работали ночью, Чикайя предпочитал сохранять синхронизацию со световыми ритмами. Он встал.

― Ну все, с меня хватит.

― Ты мог бы остаться и составить мне компанию, — заметила Расма. — Я же не хотела тебя оттолкнуть.

Но он улыбнулся и поднял руку в знак того, что желает ей спокойной ночи. Они работали бок о бок уже много недель, и его тело начинало меняться, подстраиваясь к ней. Чикайя твердо решил, что не позволит этим процессам дойти до логического конца, и между ними ничего не будет. Конечно, едва ли финал был бы так же скоропостижен и смешон, как в памятном случае с Янном, но Чикайя поклялся, что в дальнейшем не допустит ненужных осложнений.

Чикайя бродил по кораблю; ему удалось немного отрешиться от происходящего вокруг. Коридоры в основном пустовали. У Защитников, должно быть, очередная конференция. У него возникло ощущение, что он попал в заброшенный город, и ему тут же припомнились провинциальные городишки, по которым он любил гулять по ночам — их за всю жизнь была, верно, не одна сотня. Там, поднимая голову, он видел, как звезды сияют почти так же ярко, как и опустевшие ныне, залитые светом улицы, стоит подняться с земли и посмотреть на них сверху, пока небо вокруг внезапно наливается жизнью.

Он вспомнил одну такую ночь в маленьком городе на Квайне, через тридцать шесть субъективных лет после отлета с Тураева; зеркальное отражение его дня рождения в зеркале мига отбытия. В реальном времени прошло уже три столетия. Он сел на тротуар и расплакался навзрыд, как потерявшийся ребенок. На следующий день у него появился не один новый приятель среди местных, и некоторые из этих дружеских связей выдержали проверку временем втрое дольше проведенного им на родной планете.

Тем не менее он потерял и этих людей. Он потерял и Лесю, а с ней детей и внуков на Глисоне. И более того, он до сих пор не мог полностью отделаться от мысли, что радость, обуревавшая его в их присутствии, отчасти определялась пониманием, как своевременно они явились в его жизнь изгнанника. Конечно, он не опускался так низко, чтобы всерьез рассматривать их в качестве замены утраченным дому и семье. Однако любая форма счастья навеки отпечатывалась на стенках бесформенного кокона боли, каким он окружил себя.

Он услышал шаги, кто-то спешил за ним вдогонку. Он остановился и повернулся лицом к стене аллейки, притворяясь, что любуется открывшимся видом. Украдкой он поднял руку и вытер навернувшиеся слезы, смущенный не так тем, что плачет, как полнейшим бессилием объяснить себе самому причину тоски. В самом деле, останься он на эти четыре тысячи лет на Тураеве, он бы уже давно свихнулся. Если бы даже он отправился в путь и, посетив желаемые места, вернулся так, как было заведено, обнаружив, что за это время ничего не изменилось… тогда он бы тоже обезумел. Нечего жалеть об отлете оттуда.

Мариама сказала:

― У тебя был такой вид, точно ты вот-вот прыгнешь с мостика.

― Я не понял, что ты за мной идешь.

Она рассмеялась.

― Да я не за тобой. Что нам остается? Перемещаться по кораблю строго в противоположных направлениях? Все Защитники по часовой стрелке? Эти походы выдались бы на редкость долгими?

― Ладно, забудь.

Он повернулся поглядеть на нее. Невероятно: как раз в этот миг, вопреки прочитанной себе в тысячный раз литании о справедливости принятого решения, ему нестерпимо захотелось швырнуть ей прямо в лицо отповедь, достойную цены, какую она вынудила его заплатить. После всех тех мятежных речей, что он выслушивал от нее в детстве, после того, как она подала ему наглядный пример, после четырех тысяч лет странствий она решила, что смыслом ее жизни должна стать защита привязанных к планетам культур. Рабы, которых она клялась освободить от оков, дроны, которых она стремилась вывести из ступора… Теперь она осмеливается заявлять, что этим несчастным будет полезно так промариноваться еще двадцать тысяч лет.

― К чему эго ты клонишь? — поинтересовался он.

Мариама поколебалась, но заговорила:

― Ты знаешь Кадира?

― Не слишком хорошо. Мы не очень-то ладим.

Чикайя едва не ввернул что-то более едкое, когда до него дошло, что именно сегодня родная планета Кадира, Сапата, скроется за Барьером. Для «Риндлера» понятие одновременности не имело абсолютного смысла, но было справедливо лишь в системе отсчета, неподвижной относительно фиксированных звезд. При любом развитии событий весть о гибели Сапаты дойдет до них лишь через много десятков лет, и все же, если только Барьер каким-то волшебным образом не изменил скорость продвижения в определенных областях, планета обречена.

― Он хочет устроить нечто вроде похоронного ритуала. Вот туда я и отправилась.

― Так вы близки?

Мариама ответила резко:

― Не слишком тесно. Однако он приглашает всех желающих. Не только своих друзей.

Чикайя прислонился к стене, привычно игнорируя ее прозрачность, и спросил:

― Зачем ты здесь?

Она прикрыла глаза рукой от света Барьера.

― Мне казалось, ты решил со мной больше не спорить.

― Если ты думаешь, что я пытался заткнуть тебе рот, теперь твоя очередь.

― Ты прекрасно понимаешь, зачем я здесь, не притворяйся, что это для тебя загадка. — Свет был слишком ярок, она развернулась и встала бок о бок с ним. — Ты пойдешь со мной к Кадиру?

― Это шутка? Я похож на провокатора или мазохиста?

― В таких делах фракция не важна. Он пригласил всех. — Она нахмурилась. — Или тебе невмоготу будет пробыть минут десять в компании несогласных?

― Я провел на Пахнере десять лет.

― Заткнувшись и сидя тихо.

― Нет, я был честен и открыт каждому встречному.

― Каждому, кто задавал тебе вопросы. Если следовало приглашение к разговору.

Чикайя сердито отстранился от нее.

― Впервые оказавшись там, я не был уверен, что стану делать. А когда планы прояснились, я не тыкался в каждую дверь с плакатом «Я отправляюсь на «Риндлер», чтобы убедиться, что возможно большее число миров ждет та же участь». Этого достаточно, чтобы объявить меня бесчестным трусом?

Мариама покачала головой.

― Ну ладно, оставим Пахнер. Но если теперь ты уверен в своей позиции, отчего бы тебе не пойти со мной? Никто тебя не линчует.

― Это может вскрыть созревший гнойник. Отчего ты считаешь, будто Кадиру приятно общество приверженцев другой точки зрения?

― Приглашение было открытым, — запротестовала она. — Если не веришь, спроси у корабля.

Оказалось, что она говорила правду. Чикайя вспомнил, что сам настроил Посредника на фильтрование рассылок от лиц, известных недвусмысленной лояльностью к противоположной фракции; ему не хотелось огорчаться и отвлекаться на новости, которым Добытчики едва ли будут рады.

― Я так устал, — сказал он. — День был долгий.

― Ты жалок.

Мариама отвернулась и пошла прочь, не проронив больше ни слова.

Чикайя прокричал ей вслед:

― Ладно, твоя взяла, пойдем вместе!

Она не замедлила шага, и Чикайе пришлось перейти на бег, чтобы догнать ее.

Некоторое время они шагали молча, затем Чикайя сказал:

― Весь этот железный занавес — сущее безумие. За следующее десятилетие мы найдем способ надежно пришпилить то или иное состояние к Барьеру и заморозить границу в нынешнем местоположении. Если бы мы работали сообща, срок этот можно было бы сократить наполовину.

Мариама холодно отозвалась:

― Если даже мы заморозим ее, с какой стати этого должно оказаться довольно?

― Для какой цели?

― Чтобы обе стороны наконец добились желаемого.

― Я вообще-то продолжаю надеяться, что Барьер проходим, — признался Чикайя. — Нам не стоит удирать от него, сверкая пятками, как и пытаться его уничтожить. Мы должны приспособиться. Если океан вторгается на сушу на расстояние нескольких метров, мы уходим прочь. Если на несколько километров — строим дамбы. А если на несколько тысяч километров… придется выживать на лодках. Но если окажется, что заморозить границу возможно только ценой отказа от дальнейших исследований, я не стану спорить и приму это как должное.

Мариама скептически заметила:

― И вы ничем не рискнете, ничего не сделаете — совсем ничего, — чтобы разморозить ее? Оставите Барьер как есть на сто тысяч лет, пускай себе стоит, и не соблазнитесь?

― А, я понял. Эта логика диктует вам использование планковских червей? Чудненько. Ну что ж, если вам не удастся там все прополоть, то в конце концов, несомненно, какой-то безвестный Добытчик проберется в обход и продырявит дамбу.

Мариама промолчала. Они достигли модуля, в котором должна была пройти церемония, и стали подниматься по лесенке.

Чикайя сверял маршрут с картой. Если верить ее указаниям, каюта Кадира сочленялась с десятком соседних, и в результате получилось почти идеально круглое пространство. Он увидел широко открытый вход туда. В коридор вырывались звуки музыки.

Когда они подошли к дверному проему, одежда Мариамы изменилась, превратившись в землистого цвета каскад переплетавшихся, словно бы шерстяных, лент, кое-где перехваченных эллипсами.

― Тебе идет, — заметил Чикайя.

Его реплика зажгла теплый огонек в ее глазах: она слишком давно и хорошо знала его, чтобы заподозрить в неискренней лести. Но в комнату они проследовали молча.

Внутри стоял дым коромыслом. Люди пили, ели, плясали, пели. Других представителей фракции Добытчиков Чикайя не заметил и с трудом преодолел желание настроить своего Посредника на поиск дружественных сигнатур.

Со стен на него смотрели пейзажи Сапаты. Главным образом виды из космоса, но виднелись также аэроснимки городов, гор и рек. Чикайя бывал на Сапате. Если быть точным, он провел там сорок лет, странствуя с одного континента на другой и нигде не задерживаясь на срок, достаточный, чтоб обзавестись друзьями.

Жизнь, привнесенная поселенцами в стерильный прежде мир, хотя и восходила в конечном счете к естественному генофонду Земли, приобрела оттенок более дикий и странный, чем на большинстве остальных планет. В джунглях водились маленькие крылатые кошки, способные одним укусом вырвать человеку горло. Под конец пребывания человека на Сапате случайно открылось, что в одном маленьком, отрезанном от остального мира городке причинение себе ран с помощью этих тварей стало частью обряда взросления, как если бы подростковый период жизни сам по себе не был достаточно жесток. Частично пожранные кошками органы можно было отрастить заново, а на худой конец квасп всегда мог отследить их перемещение по кошачьему желудку и извлечь в неповрежденном виде, так что до локальной смерти дело не доходило. Но, сколь мог судить Чикайя, от этого в ритуале только прибавилось варварских черт. Уж лучше испытать потерю памяти и разрыв непрерывности существования, чем позволить, чтобы дикий зверь разодрал тебе яремную вену, а тем более — жить в обществе людей, на полном серьезе сделавших это испытание тестом на зрелость.[82]

Первоначально детей, отказавшихся проходить обряд, подвергали остракизму, но как только информация о такой практике стала достоянием общественности, вмешалось сапатанское большинство. Оказалось достаточным улучшить транспортное сообщение с городом и наладить коммуникационные линии. Спустя несколько лет у тех, кто не желал отдаваться на милость города и его самозваных блюстителей культурной традиции, появилась возможность проголосовать ногами. Вскоре после этого всякий интерес к обряду был потерян.

Такой тип поведения мог развиться только в обществе, подвергавшемся суровой изоляции на протяжении тысяч лет. Люди смотрели на те же места, проделывали одни и те же действия и понемногу начинали наделять окружающую действительность сакральными чертами, по раскручивающейся спирали скатываясь и бездонную пропасть религиозного безумия. Для тюрьмы не всегда нужны ворота и колючая проволока по периметру. Чувство локтя может приковать тебя к земле куда эффективнее.

Мариама подала ему маленький желтый фрукт, уже кем-то наполовину раскушенный.

― Попробуй, у них восхитительный вкус.

― Ух ты. А где они их выращивают, как ты думаешь?

― В садах. Многие тут заняты выращиванием растений себе в пищу. Можно, разумеется, подкорректировать генетические цепочки так, чтобы напрямую получать энергию путем фотосинтеза на свету Барьера, но привычка — вторая натура. Ты просто воспроизводишь чудаковатые программы, заложенные в тебя первоначальными разработчиками.

― Я, наверное, столько раз мимо шел и даже не замечал.

― Они далеко в стороне от основных прогулочных маршрутов. Хочешь попробовать?

Чикайя покачал головой.

― Я уже пробовал. Их, наверное, не так много. Не хочу вести себя как свинья.

Мариама повернулась, чтобы поприветствовать Кадира. Тот с видом радушного хозяина как раз направлялся к ним. Она сказала:

― Чикайя только что сообщил мне, что ему уже случалось пробовать плоды кецаля.

Кадир спросил:

― Ты был на Сапате?

Он, вероятно, хотел ограничиться формальным приветствием и пойти дальше, но такое заявление без внимания оставить не смог.

― Да.

Чикайя мысленно приготовился снести шквал язвительных замечаний о беспечных туристах и прочих паразитах.

― Как давно?

― Девятьсот лет назад.

― И где ты побывал?

― Везде. — Но Кадир молча выжидал, так что Чикайя вызвал из памяти список городов и огласил его.

Когда он умолк, Кадир произнес:

― Я родился в Суаресе, но покинул его в возрасте двадцати лет. Я никогда и не пытался туда вернуться. Как долго ты там прожил?

Поняв, что от продолжительного разговора не уйти, Чикайя выделил в памяти воспоминания за весь период, о котором могла пойти речь, и временно придал им первостепенную важность.

― Меньше года.

Кадир улыбнулся.

― Это куда дольше, чем задерживается большинство путешественников. Что тебя привлекло?

― Не знаю. Это было тихое место, а я устал от суеты. Пейзаж я счел не особенно впечатляющим, но из дома, где я остановился, были хорошо видны дальние горы.

― Синевато-серого цвета на фоне утреннего неба?

― Да. Но на закате все выглядело совсем иначе. Почти розовым. Мне так и не удалось проследить полную игру цветов.

Он подтащил воспоминания так высоко, что ему теперь казалось, будто это происходило вчера. Он обонял пыльцу и дорожную пыль, чувствовал на лице жаркое прикосновение предвечернего воздуха.

Кадир произнес:

― Мне кажется, я знаю, где ты был. Дом еще не построили, когда я оттуда уехал, но… помнишь ли ты ручеек к северу от главной дороги?

― О да. Это было совсем рядом. Несколько минут ходьбы.

Лицо Кадира посветлело.

― Как поразительно, что он все еще был там! Мы обычно в нем купались. Всей семьей. Целое лето, в закатных сумерках. А ты в нем плавал?

― Да.

В то же время дня в то же время года. Он лежал на спине в холодной воде и смотрел, как на небе загораются звезды.

― А огромное дерево еще росло? Такое, с веткой, далеко нависавшей над глубоким концом ручья?

Чикайя нахмурился, но собрал воедино образы, удержанные его эйдетической памятью, склеил из них панорамную картинку и стал искать объект, соответствующий такому описанию. Ничего не обнаружилось.

― Не думаю.

― Да нет же, оно должно было там расти. — Кадир обернулся к Мариаме. — Мы часто гуляли по этой ветке до самого конца — она отходила от ствола на высоте около четырех метров, — а потом ныряли оттуда спиной вперед. — Он раскинул руки в стороны и покачался на носках. — В первый раз мне это удалось примерно через час после заката, я ничего не видел кругом, и когда я погрузился в воду, у меня было такое чувство, словно я тону во мраке. Мне было всего девять лет, я так перепугался.

― Когда я купался в нем, глубоких участков уже не было, — заметил Чикайя, — ручей, должно быть, обмелел.

― Или сменил русло, — предположил Кадир. — Я плавал в этом ручье за триста лет до тебя. Там, выше по течению, вполне могли что-то выстроить.

Подошла Зифет и приобняла Кадира за талию. Она, по всему судя, отнеслась к Чикайе настороженно, однако должна была понимать, что проблем его визит пока не создает.

Обводя взглядом толпу, Чикайя заметил Софуса, Тарека, Бираго. Он и сам был настороже, а как иначе?

― Мне пора идти, — сказал он.

Кадир кивнул, нисколько не обидевшись, и крепко пожал Чикайе руку.

― Я рад, что ты повидал Суарес, — сказал он.

Мариама догнала его уже снаружи.

― Шла бы ты к своим друзьям, — посоветовал он.

Она не обратила внимания.

― Ну как, это было невыносимо?

― Нет. Я никогда не заявлял ничего подобного. Я опасался, как бы не расстроил кого-то своим присутствием. Этого не случилось. Я рад.

― Ты считаешь все это патологией? Музыку, фото, угощение?

Чикайя сморщился.

― Не надо тут читать мои мысли. Самая обычная ностальгия. Те же чувства можно развить и к любому другому месту. Ничего отвратительного или назойливого в них нет. Так что невозможность туда вернуться едва ли сломит его. Его излюбленный плавательный бассейн так или иначе все равно бы обмелел и заилился. Ему еще повезло избежать разочарования при виде этого.

― У вас и вправду каменные сердца.

Ему показалось, что она слегка разочарована. Как если б и всерьез ожидала, что несколько минут, которые он извел, предаваясь воспоминаниям вместе с Кадиром, смогут кардинально изменить его точку зрения.

― На Сапате никто не погиб. Если что и пропало бесследно, так это скалы и деревья. Если там жили какие-то зверюшки, найдется способ возродить их.

― Они будут уже не те.

― Прекрасно.

Чикайя остановился и уставился на нее.

― А о чем он грустит, как тебе кажется? Он думает о пережитом и потерянном. Мы все этого не чужды. Ему что, кишки выпотрошили? Девять тысяч лет — долгий срок, но обновленная земля Сапаты не дала особо интересных всходов.

― Они обделены, — настаивала Мариама.

― Чем же это? Разве что камнями.

― Воспоминаниями. Смыслом жизни.

― Ты прекрасно понимаешь, что это ерунда! Когда мы живем, по-твоему? В колониальной эре Земли? Тогда для благородного интеллектуала не считалось зазорным расписывать космологию, в соответствии с которой духи предков обитают у корней гор, а если разгневать духа, живущего в источнике, неурожаи продлятся добрый десяток лет. Тогда земля считалась живой, священной, неповторимой. А теперь представь, что в этот край вторгается орда варваров, приверженцев еще более нелепого культа, и объявляет своей собственностью все, на что падает взор напомаженного щеголя в напудренном парике. Что еще ему остается? Только сражаться за свои земли и цепляться за родную веру. Никто больше не впадает в подобные заблуждения. Никто не путает пейзаж и его неотчуждаемые составляющие.

Мариама многозначительно ответила:

― Это может объяснить, почему вас вообще не интересует, что находится за Барьером, и почему вы были бы просто счастливы, сумей перенестись в абстрактные пространства и зажить там как бестелые.

Чикайя прикусил язык. Он полагал, что разница ей ясна, но понял, что, возьмись он сейчас разъяснять свои выкладки, там обнаружатся неуклюжие и взаимоисключающие параграфы.

― Сколько тысячелетий Сапата оставалась немодифицированной? Сколько миллионов лет? — спросил он.

Она покачала головой.

― Никто не знает. Да и неважно. Это могло бы случиться и само собой.

― Когда же? И сколько детей там бы до этого задохнулись?

― Ты же не задохнулся на Тураеве. Ты вовремя сбежал.

― Не у всех это получилось.

― Не всем это было так уж нужно.

Они подошли к лесенке, ведущей к его каюте.

― Ты считаешь меня лицемеркой? — требовательно спросила Мариама. — Только потому, что я, путешественница, отстаиваю право людей жить там, где они привыкли?

― Я не считаю тебя лицемеркой.

― Я видела перемены своими глазами, — сказала она. — Они происходили сами по себе, по внутренним побуждениям, а не под воздействием силы извне. Они возникали не в ответ на кризис, диктующий те или иные альтернативы. В своем роде это болезненно, не отрицаю. Но это лучше, чем если твой путь определен игрой бессмысленного случая. Когда я прибыла на Хар’Эль, там как раз начиналось такое вот подлинное возрождение. Люди пересматривали собственные обычаи, не подорванные внешними факторами, по доброй воле. Во всем сомневались. Все стало текучим и непостоянным. Это было самое замечательное место, где мне довелось жить.

― Правда? И как долго?…

Мариама пожала плечами.

― Ничто не вечно. Мир не может вечно переворачиваться вверх тормашками.

― О да, разумеется. И когда коловращение закончилось, результат вас, очевидно, не устроил.

― Мой брак расстроился, — сказала она, — а Эмине захотелось путешествовать. Но если бы она осталась на Xар’Эль, я бы до сих пор там жила. Наверное… Но это личное. Идиосинкразия. Нельзя судить по моим действиям, действительно ли то или иное общество заслуживает дальнейшего существования.

― Это верно.

Чикайя уступал. Он чувствовал себя одновременно разгромленным и полным энергии; за миг до того, как она неминуемо сбросила бы его за край пропасти, он всегда изворачивался и ловил второе дыхание. Он и позабыл, как обожал такие споры в те времена, когда они отстаивали противоположные точки зрения на Тураеве. Единственное, что его донельзя бесило, так это сам предмет спора. Слишком многое стояло на кону.

Он сказал:

― Предположим, что Хар’Эль и остальные миры заслуживают, чтоб их оставили в покое. Но этого нельзя сказать обо всех планетах. — Он показал на Барьер. — Как можно, оплакав потерю Сапаты, развернуться и хладнокровно уничтожить нечто тысячекратно прекраснее?

― Я не ношу траур по Сапате, — ответила Мариама. — Я там в жизни не была, и это место для меня ничего не значит.

― То есть, покуда никто не перепрыгнул Барьер, все, что за ним находится, не имеет никакой ценности?

Мариама мгновение размышляла.

― Это грубая аналогия. Но как бы прекрасно, увлекательно и захватывающе оно ни было, потеря того, что у нас уже есть, того не стоит.

― А если кто-то пройдет через Барьер и проживет там, скажем, неделю? Или столетие? Когда активируется твое волшебство? Когда они смогут претендовать — в праве на неприкосновенность дома — на равенство со всеми остальными?

― А теперь ты строишь из себя иезуита.

― Думаю, это самое жестокое оскорбление, какое тебе удалось мне нанести, — улыбнулся Чикайя, но она не смягчилась.

― Заморозьте границу, — взмолился он.

Мариама бросила:

― Сами заморозьте границу, если это все, чего тебе надо. Если вы этого в ближайшее время добьетесь и все сделаете правильно, может быть, это убедит нас оставить все как есть.

Она развернулась и зашагала прочь.

Чикайя смотрел ей вслед, пытаясь распутать клубок договоренностей, который только что поймал за размотавшуюся нитку. Не раскрыв никаких секретов, она недвусмысленно заявила, что планковские черви Тарека показались на горизонте. Сие причудливое понятие наконец обретает реальную форму, и она в ответ дала ему последний шанс отстоять перед нею свое мнение и прислушаться к ее собственному. Предоставила последнюю возможность убедить ее в своей правоте или самому склониться на другую сторону.

Она отвела ему столько оперативного пространства, сколько было в ее силах. Никто из них не был официальным представителем своей фракции, решения, принятые ими, для всех остальных силы не возымеют.

Да впредь и не могло между ними быть ни сотрудничества, ни дискуссии.

Только брошенный ею вызов. Этот ультиматум.

Эта гонка.

10

― Я уже стачал вашу машинку, — настаивал Янн. — Я хочу только, чтобы мне помогли описать ее в привлекательных для покупателя выражениях.

Расма ответила:

― Это никакая не машинка. Это программный код. Для несуществующего компьютера.

Янн помотал головой.

― Таков уж использованный мною математический формализм. Это наилучший возможный способ описать мою идею — самый элегантный, самый прозрачный. Теперь все, что нам нужно, это максимально его затемнить.

И добавил невозмутимо:

- Вы хорошо обучены обфускации,[83] не так ли? Физики этим баловались веками — брали простые и изящные математические идеи и как могли запутывали их. Это входит в программу вашей подготовки, так?

Расма шутливо замахнулась на него, и он отскочил. Без сомнения, эта привычка у него появилась за время жизни в телесной форме, когда он приучился регулярно вызывать у людей подобную реакцию.

Поскольку очередь на ревоплощение не только не сокращалась, но даже растягивалась по мере того, как на «Риндлер» потоком прибывали все новые сотрудники, Янн добровольно решил остаться бестелым. Когда эта весть дошла до Тарека, тот выступил на межфракционной конференции с длинным, исполненным густой паранойи разоблачением самоочевидных намерений Янна внедриться в новой форме по процессорной сети «Риндлера» в системы обработки данных, принадлежавшие Защитникам, и, наладив неусыпный шпионаж за ними, обессмыслить все усилия враждебной фракции. К счастью, следующим выступил Софус, и ему не составило труда мягко и вежливо возвратить Тарека из мира жутких грез к реальной действительности. Во Вселенной было еще множество непостижимого и таинственного, но казуальная структура компьютерных сетей к этому множеству отнюдь не относилась. Разработчики «Риндлера» должны были бы изрядно поднапрячься, проявляя некомпенентность столь вопиющую, чтоб очерченные Тареком угрозы стали принципиально возможны.

Чикайя поинтересовался:

― Хорошо, ты предлагаешь локально воздействовать на динамику, проникнув через Барьер, а потом что? Лавировать между различными законами?

Он устроил встречу на троих у себя в каюте, чтобы Янн мог опробовать свои революционные идеи на Расме и только потом вынести их на всеобщее обсуждение среди Добытчиков.

― Законы динамики представляются тебе чем-то вроде ступенек лестницы, нужда в которых отпадает, как только ты взобрался наверх?

Янн скорчил гримасу.

― Звучит достаточно ужасно, не ближе к правде ни на шаг.[84]

Алгоритм ни на одном шаге не подчиняется четко определенному закону динамики, если б это было не так, идея была бы обречена изначально. — Он некоторое время размышлял. — Тебе известен механизм сохранения неизменной формы гауссова волнового пакета в поле потенциала осциллятора гармонических колебаний?

― Да. — Чикайя ощутил внезапный прилив уверенности. Это были самые азы квантовой механики. В пустом пространстве волновой пакет частицы способен распространяться, постепенно расплываясь, бесконечно. Но если на частицу подействовать силой притяжения, аналогичной натяжению струны в классической физике, то определенная форма пакета — а именно гауссов колокол, аналогичный статистической зависимости, — будет устойчива. В любой форме более резких, острых очертаний пакет непременно содержит значения момента импульса из диапазона, в котором он мало-помалу расплывется и утратит первоначальный контур; этого требует соотношение неопределенности. Однако правильный выбор гауссиана в правильном окружении позволяет достичь компромисса между неопределенностями координаты и момента, а это значит, что форма волнового пакета останется неизменной.

― На самом деле здесь работает не точно такой же механизм, — сообщил Янн, — но если я о нем упомяну, это придаст убедительности.

Расма раздраженно покосилась на Чикайю. Он встретил ее взглядом жалобным, как побитый щенок, словно бы моля выслушать Янна до конца.

Она усмехнулась и смягчилась:

― Почему бы тебе просто не поделиться со мной описанием графа, который ты желаешь построить? Я усовершенствую расчеты, используя собственный вариант модели Софуса. Если мне удастся показать, что мы в состоянии почерпнуть какую-то информацию с Той Стороны, — и что объем ее превышает объем исходного пакета, — этого может оказаться достаточно, чтобы все успокоились. И я уж постараюсь запутать формулировки. Сделаю все, что в моих силах.

Янн сказал:

― Чудесно, спасибо!

Он обменялся еще чем-то с Расмой — Посредник Чикайи отметил только сам факт обмена, но не его предмет — и исчез. Расма вздохнула.

― Ты действительно думаешь, что у него что-то получится? Квантовый компьютер может имитировать любой квантовый процесс, это давно известно. Отсюда отнюдь не следует, что в основе всего сущего лежит квантовый компьютер.

― Не следует, — согласился Чикайя. — Но теория кубитовых сетей этого и не утверждает. Она просто говорит, что, опустившись на достаточно низкий уровень, вы поймете, что у вас просто нет иного выхода, кроме как рассматривать всю систему как программное обеспечение. В прикладной теории алгоритмов все доказательства основаны на воображаемых машинах Тьюринга, но никого почему-то не беспокоит, что в реальной Вселенной налицо катастрофическая нехватка бумажной ленты.

― Ну да, старые привычки нелегко отмирают, — согласилась она. — Я по-прежнему тоскую по правилам Сарумпета, хотя они были опровергнуты задолго до моего рождения. Тем не менее воспитывалась я именно на них, именно их я думала всю жизнь положить в основу более совершенной физической теории. Эту концепцию нелегко адаптировать, даже располагая моделью Софуса.

― Да. Спасибо, что взялась за это, — сказал Чикайя.

С тех пор, как раскол фракций углубился, обмен новыми идеями в среде Добытчиков приобрел особое значение; там, где он не мог посодействовать ему непосредственно, он старался по крайней мере сыграть роль посредника, подталкивая экспертов в той или иной области к активным действиям. Расма вроде бы мгновение колебалась, думая, не указать ли ему, что столь скупого выражения благодарности явно недостаточно, однако потом улыбнулась, решив счесть его слова искренними.

― Хорошо. Тогда я попробую.

Она переключила внимание на что-то полностью недоступное восприятию Чикайи и несколько минут просидела молча. Затем внезапно воскликнула:

― Ах вот оно что! Это и вправду превосходно.

Чикайя почувствовал возбуждение и, пожалуй, что-то вроде ревности.

― Ты не могла бы объяснить?…

Расма подняла руку, призывая его к терпению, и вернулась в личное рабочее пространство. Спустя минуту она заговорила снова.

― Подумай о всех, сколь угодно различных, законах динамики как о топологических явлениях, в терминах распространения частиц разных сортов, определенных вплетенными в граф узорами. Я знаю, что это жутко расплывчатое определение. Но мне кажется, что более подробная и густо пересыпанная профессиональным жаргоном версия пришлась бы тебе не по вкусу.

Чикайя ответил:

― Ладно. Я думаю.

Он за последние несколько месяцев вдоволь насмотрелся на пришпиленные к Барьеру пробные графы и примерно представлял, что она имеет в виду.

― Теперь представь себе, что каждый закон — это вектор квантового состояния в большущем толстенном гильбертовом пространстве, и все они ортогональны друг другу.

― Ага. — Чикайя никогда не утруждал себя перестройкой разума, нужной, чтобы отчетливо наблюдать картины пространств размерностью больше трех, но поскольку гильбертово пространство, о котором упомянула Расма, было бесконечномерным, число 3 оказалось ничем не хуже остальных. — Я это делаю. Пока продолжай.

― Теперь представь себе новый массив векторов, содержащий все эти векторы законов динамики в равных соотношениях, и так, что все они ортогональны друг другу. Эти векторы представляют определенные значения переменных, комплементарных векторам законов. Бранко зовет их моментами законов — это немного некорректно, поскольку они не являются подлинно лагранжево сопряженными, но ничего страшного.

― Ладно, я постараюсь не беспокоиться по этому поводу. — Чикайя представил себе карту направлений. Если бы векторы законов динамики на ней указывали на север и восток, то новые, скорректированные, векторы моментов законов — на северо-запад и северо-восток. Оба они содержат равные части старых направлений — если принимать запад за противоположность востоку и заботиться только о количественном, а не знаковом соотношении, и располагались перпендикулярно друг другу. В трех измерениях или в пространстве более высокой размерности требуется ввести комплексные числа, чтобы провести аналогичную балансировку, но в принципе эту операцию можно проделать для сколь угодно большого числа измерений. Соотношения, в которых исходные векторы присутствуют в новых, представляются сериями комплексных чисел, отложенных на окружности в комплексной плоскости, и чтобы получить набор разных векторов, ортогональных друг другу, надо просто менять скорость бега по кругу.

― Теперь вообрази вектор состояния, соотношение компонент которого остается неизменным при записи в виде суперпозиции элементов старого или нового массива.

В двух измерениях это просто: северо-северо-восток лежит под тем же углом к северу, что и к северо-востоку, и, кроме того, под тем же углом к востоку, что к северо-западу. В терминах квантовой механики, которыми пользовалась Расма, можно было сказать, что неопределенности двух комплементарных переменных вектора одинаковы. Он не подчиняется точному закону динамики и не обладает четко определенным значением момента закона. Его безразличие и всеуслужливость, так сказать, идеально симметричны.

Расма продолжала:

― Эти состояния Янн и хочет начертить на границе. Если создать одно из них на Барьере, а затем приготовиться измерить возвращенное состояние такого же типа, вероятность получения информации о Той Стороне окажется наивысшей из доступных.[85]

― Наивысшая доступная вероятность? Сколь громогласно это заявление о доверии. — Чикайя рассчитывал услыхать что-то более обнадеживающее. Он не понаслышке знал, что такое квантовая механика, но ведь его собственный квасп — и тот способен отыскать островки уверенности в ее плотном дыму, гарантируя, что владелец примет единственное решение. Так почему бы Янну не провернуть похожий фокус с несопоставимо более мощными абстрактными машинами Той Стороны?

Расма отключилась от своего визуализатора.

― Я понимаю, как это звучит, но, поверь, ничего лучшего нам не остается. Мы устроены не так, как Та Сторона. Мы зафиксированы в одном из собственных состояний каждого закона динамики, и поделать с этим ничего нельзя.

― Угу. — Чикайя был ей благодарен за любые попытки вытравить из него ложные, искусственные представления о четко определенных законах динамики забарьерного пространства, но осознание того, насколько запутанней все обстоит на самом деле, действовало слишком отрезвляюще и умеряло в его глазах преимущества таких лекций. — Я, наверное, и не должен испытать разочарование. У меня привычка сметать все крепкие орешки в одну, замусоренную, половину сознания и поглядывать туда как можно реже. Если бы мне пришлось вплотную столкнуться с такими трудностями, я бы, скорей всего, обратился в постыдное бегство.

Расма посмотрела на него с нежностью и любопытством.

― Ты действительно хотел бы проникнуть сквозь Барьер, не так ли?

― Да. Думаю, что да. А ты?

― Я тоже. Я прибыла сюда именно за этим. — Помолчав, она добавила: — Я подумала было увенчать эти реплики чем-то совсем уж особенным, но побоялась оттолкнуть тебя. Но… наверное, зря. Есть во мне что-нибудь такое, что ты бы ненавидел?

Чикайя энергично замотал головой.

― Ничего. Совсем ничего.

― Мы же были на полдороги, — напомнила она, — ты изменился.

Это был не вопрос, а утверждение. Неслышный феромонный обмен их тел прекратился. Само по себе это уже могло пошатнуть ее чувства к нему, да вдобавок у нее не должно было остаться сомнений, что именно он тому виновник.

― Ты чудесная спутница жизни, — сказал Чикайя. — Но ты мне слишком сильно напоминаешь одного человека, и я не думаю, что это правильно. Не хотелось бы мне путать тебя с ней. Это нечестно по отношению к каждому из нас.

Он нерешительно нахмурился.

― Я внес хоть какую-то ясность?

Расма неуверенно кивнула.

― Вообще-то я думала, что вы с Янном по-прежнему… и, может быть…

Чикайя опешил.

― Да нет же! Кто тебе такое сказал?

Она махнула рукой.

― Да это всем известно.

― Вообще-то Янн уже наверняка выбросил все из головы.

― Но сейчас у меня нет соперников? И у тебя никого нет? Только этот мифический противник из прошлого?

Не то чтобы противник… и не совсем из прошлого. Но Чикайя не хотел объяснять дальше.

― Да.

― Ну хорошо.

Расма поднялась, Чикайя за нею. В каком-то смысле он обрадовался, что между ними все прояснилось. С другой стороны, потребность облекать причины словами вызывала в нем негодование. Им с Мариамой никогда уже не быть вместе. С какой стати он позволяет ей до сих пор воздействовать на свои решения?

― Ты поддержишь затею Янна? — спросил он.

Расма усмехнулась.

― Разумеется. Это лучшее, что есть в нашем распоряжении, и я уверена, что смогу впарить ее всем остальным. Предварительно затуманив.

Синяя Комната была набита битком, между стен не осталось ни одного свободного клочка. Тут не собиралось столько народу со времени первого испытания Левой Руки. Помещение располагалось в нижней части своего модуля, и во всех доступных в горизонтальной плоскости направлениях его уже расширили до предела. Парочка нелюбезных соседей помешала Комнате разрастись еще и вверх. По мере того, как отношения между фракциями накалялись, некоторые Защитники и Добытчики поменялись каютами, чтобы жить в кругу единомышленников, но «Риндлер» еще не достиг состояния, в котором над каждым модулем реяли бы штандарты той или иной фракции.

Янн плавал у потолка, с удобством обозревая всех сверху и лишь иногда уворачиваясь от голов и плеч самых высоких — он обозначил свое присутствие визуально, однако мудро воздержался от попыток заполучить местечко, которое был бы бессилен отстоять локтями. Рядом с ним появлялись и исчезали остальные бестелые. Не приходилось сомневаться, что Янн переговорил и с теми, кто не озаботился даже отобразить иконки. Почти все бестелые уже пожертвовали временно занятые тела новоприбывшим, и от этого в кругу Добытчиков наметилось размежевание на две общины, в каком-то смысле непохожие друг на друга сильнее, чем сами фракции. Чикайя испытывал по этому поводу откровенно смешанные чувства: щедрость бестелых позволила многим принять участие в событиях на борту тем единственным способом, какой не был бы им совершенно чужд. Но коль скоро бестелые изъявили готовность сменить обстановку первыми, почему бы и некоторым новичкам в качестве ответной любезности не обойтись телами, сотканными из программного кода? Может, он и не имел права так думать, став невольным виновником первой такой жертвы, но сегрегация по способу рождения продолжала его угнетать, как бы хорошо ни акклиматизировались в новой среде бестелые.

Левая Рука начертила на границе предложенное Янном состояние почти час назад. Они ждали и ждали, надеясь уловить отзвуки эха. В конце концов Расме удалось, проделав нелегкую работу, перевести чисто алгоритмическую находку Янна на язык замысловатых экспериментов по рассеянию частиц. Они смогли прозондировать Ту Сторону, послав туда тщательно сконструированный импульс, способный распространяться на относительно большие расстояния. По крайней мере часть этого импульса могла раскачать встреченные по пути структуры и, отразившись, вернуться к наблюдателям, принеся им их четкий отпечаток.

На этом языке предложение Янна прозвучало как-то даже уютно и по-домашнему, обретя черты гибрида экспериментов с радаром, излучателем элементарных частиц и томографом. Но «расстояние» распространения импульса и «структуры», которые он мог (или не мог) повстречать на своем пути, оставались всего лишь топологическими деталями неизвестных квантовых графов, а не свойствами сложных объектов Этой Стороны: вакуума, подчинявшегося закономерностям евклидовой геометрии, и вещества, способного отражать свет или микроволновое излучение. Даже самому импульсу не нашлось точных аналогий в обычном мире: это не была ни частица, ни гравитационная волна, ни какая-то разновидность электромагнитного сигнала. Импульс представлял собой новую форму дислокации [86]в узоре потоков, куда и были вплетены все эти привычные наблюдателям объекты.

― Мы что-то захватили! — крикнула Расма.

Все собравшиеся, не сговариваясь, принялись проталкиваться к экрану, хотя каждый мог затребовать себе прямую трансляцию. Чикайя несколько мгновений продержался за спиной Расмы, потом сдался и позволил толпе оттеснить себя далеко назад.

Он прикрыл глаза и беспрепятственно увидел первое необработанное изображение эхо-импульса. Оно оказалось монохромным, изобиловало спеклами[87] и рябью, а в целом напоминало основательно зашумленный аэрофотоснимок усеянного кратерами ландшафта при такой низкой освещенности, что счет идет на отдельные кванты света. Пока он смотрел, спекл-участки изображения замерцали, что напомнило Чикайе странные лазерные спецэффекты.

― Интерференция! — полным счастья голосом кричал Янн с потолка. — Погодите, дайте-ка я… — На картинке появилась детализированная врезка, представлявшая исполинский, сложно перекрученный, густо ветвящийся полимер, усеянный петлями и кручениями, составленный из узлов самой различной валентности. В согласии с одной и той же топологией различные компоненты импульса модифицировались по-разному, но Янн сумел использовать интерференцию альтернированных компонент для реконструкции типичного участка графа, сквозь который прошел сигнал.

Расма заметила:

― Это далеко не равномерная суперпозиция. Это не просто сумма по всем стогам сена, в которых разбросаны иголки. Вакуума нет, но порядок присутствует!

Чикайя смотрел на полимерную цепь. С детства он изучал модели Сарумпета, квантовые графы, вполне устойчивые в рамках старых законов. Последние месяцы он насмотрелся на великое множество альтернатив: все мыслимые семейства элементарных частиц, теоретически выводимые из данных по «пришпиленной» физике Барьера.

А то, что предстало его глазам теперь, напоминало работу чудаковатого скульптора или внутренность гнезда сороки-барахольщицы, где были мастерски объединены черты всех предшествующих гипотез: разнородные фрагменты старой, построенной в обычном вакууме физики, выхваченные из контекста и нерасторжимо прикрепленные друг к другу в полном презрении к таким нежностям, как единая, гомогенная пространственная геометрия или изящный и простой набор правил, продержавшийся неизменным так долго.

Хайяси, высунув голову из-за плеча Чикайи, жадно спросила:

― Это фрактал? Ты можешь определить его размерность?

Расма проделала какие-то вычисления.

― Нет. Размерности нет, ни целочисленной, ни какой-то иной. Ветвление вообще не самоподобно. Избыточная самоповторяющаяся информация отсутствует.

― Можно изменить настройки импульса и послать его снова. Вот детали. — Голос Бранко прозвучал из воздуха, как если бы он был среди бестелых, но на самом деле он просто отказался выходить из каюты и нырять в толчею. Некоторые Добытчики противились идее делиться свежими результатами с человеком, который ни разу не озвучил своей фракционной лояльности, однако в конечном счете здравый смысл возобладал.

Расма сказала:

― Спасибо за щедрое предложение, но с этим придется подождать. — На конференции, где обсуждались идеи Янна, решено было отвести не меньше недели на обработку и интерпретацию результатов, и только после этого возобновить активную деятельность. Бранко вздохнул. — Хотите — делайте, а хотите — не делайте. Мне никакой разницы.

Расма вывела предложенную Бранко последовательность на всеобщее обозрение. Она модифицировала исходное состояние Янна таким образом, что (как это следовало из сопроводительных расчетов) устанавливался шахматный порядок эхо-возврата компонент импульса; отслеживать, как меняются графы со временем, стало бы гораздо легче. Если прием сработает, они получат не просто неподвижную картинку, а настоящий фильм о Той Стороне.

― Мы должны немедленно испытать этот метод! — воскликнул Сульджан. Бхандари из дальнего угла Комнаты выразил несогласие. Со всех сторон посыпались возгласы поддержки и альтернативные предложения. Чикайя был бы рад заткнуть уши, но его так прижали, что он не мог пошевелить руками. Дурдом. Но такая атмосфера Комнаты опьяняла его. Внезапно ему припомнились старые добрые деньки на Пельдане, когда совместно с несколькими друзьями он запускал радиоуправляемую машину на пролетавший поблизости астероид. Тогда все тоже только и мечтали, что завладеть джойстиком.

Расма крикнула:

― Да заткнитесь же!

Постепенно установилось что-то отдаленно напоминавшее тишину.

― Внимательно ознакомьтесь с предложениями Бранко, — взмолилась она. — Обдумайте его. Через пятнадцать минут проголосуем. И если кому-то охота пройтись, размять ноги… пожалуйста, не спешите вернуться. Голосовать можно откуда угодно.

В Комнате снова поднялся шум, но против никто по существу не выступал. Расма обессиленно уронила голову на контрольную панель. Янн наклонился с потолка к Чикайе.

― Вы все сдурели. Тут скоро кого-то раздавят всмятку.

― У некоторых нет выбора, кроме как расчищать себе свободное пространство.

― Да тут полно места, — услужливо заметил Янн.

― Ага, дай мне руку, и я тебе покажу, сколько тут места. — Корабль мог бы отрастить ярус потолочных сидений, но высота потолка гарантировала, что кого-нибудь все время будут пинать по голове.

― Эх, некоторые люди так негибки… Когда Касс прибыла на Станцию Мимоза, она потребовала предоставить ей тело. Мы подчинились — это входило в наши обязанности. Но мы изготовили его достаточно маленьким, чтобы осталось хоть немного места.

Чикайя прежде об этом не слыхал.

― Насколько маленьким? — уточнил он.

Янн поднял руку и свел большой и указательный пальцы на расстояние в несколько миллиметров.

― Ах ты ж садистское отродье.

Чикайя с трудом протолкался через толпу обратно к панели управления. Расма выглядела счастливой, хотя и страшно измученной.

― Как тебе это? — осведомился он, указав на полимер.

― Слишком рано строить интерпретации, — отозвалась она.

― Но эта штука обладает внутренней структурой, — настаивал он, — разве не так? Ты сама уже достаточно рассказала о ней.

Расма продолжала осторожничать.

― Это не суперпозиция всех возможных состояний, взятых с равными весами. Это не квантовое blancmange, [88] максимизирующее энтропию. Но остается еще множество вариантов разупорядочения того или иного рода.

Чикайя не стал настаивать, но сам факт, что импульс Янна вернулся к ним, принеся дополнительную информацию, свидетельствовал о перспективности подхода с навязыванием Той Стороне каузальных процессов. Как бы ни противоречил он законам физики в обычном их понимании, механизмы на его основе работать могли. Теперь стоило задуматься о постройке более сложных экспериментальных установок. Быть может, даже тел и кваспов!

Еще более важным ему виделось следующее: не преуспей они в подобных экспериментах, место, куда они так долго пробивались без всякого результата, в массовом сознании так и осталось бы безжизненной пустыней. Но сейчас это обманчивое восприятие начнет рассеиваться. Когда Чикайя прибыл на «Риндлер», подразумевалось, что за Барьером нет ничего, кроме иной разновидности пустого пространства, а доискиваться там даже крохотной порции вещества, наполнявшего жизнью Эту Сторону, не было никаких оснований. Они едва бросили первый взгляд на структуру Той Стороны, а уже стало очевидным, что сто миллионов кубических световых лет вакуума, поглощенных его мимозанским противником, преобразились в нечто на порядки более сложное и интересное.

― Как ты считаешь, следует ли поделиться нашим открытием с оппозицией? — поинтересовался Чикайя. — Если до них наконец дойдет, что мы имеем дело не просто с корродирующей пространство пустотой, они могут взять паузу на размышление.

Расма расхохоталась.

― Ты что, всерьез веришь, будто их это переубедит?

― Кое-кого из них может. И я не понимаю, что мы теряем.

― Я тоже. Но дело в том, что я более чем уверена: они докопаются до тех же самых структурных деталей, что и мы, независимо от предоставленной им информации.

― Ты подозреваешь, что у нас завелись их шпионы?

― А как иначе?

― Почему ты так уверена? У нас тоже есть шпионы среди них?

― Если есть, то они мне пока неизвестны, — уточнила Расма. - Но это не простая аналогия. Даже самый неосторожный Защитник на порядок лучше заботится о своей безопасности, чем самый аккуратный из наших сторонников.

Провели голосование, и предложение Бранко получило девяносто два процента поддержки. Расма начертила модифицированный импульс. Все снова погрузились в ожидание.

Чикайя сидел на краю консоли управления и слушал, как болтают люди вокруг.

― Я и не думал, что мы так далеко зайдем, — признался он. - Даже когда я прибыл сюда впервые, эта идея казалась мне донкихотским безумием.

Он пересказал ей легенду о летающих саперах.

― Хорошая сказочка, — одобрила она, — мне нравится. Но метафора не лучшая. Бомбы упали на землю, и все. Конец. А мы ведь не перед таким смертельно опасным выбором. Тысячи планет потеряны, это так. Но момент, когда все будет отыграно назад или навеки утрачено, еще не настал. Пока Барьер не увеличивает скорость, мы можем тут провисеть хоть тысячу лет, изучая все, что пожелаем исследовать.

― Если только мы не проиграем Защитникам все, что у нас есть.

Расма пожала плечами, как будто он констатировал нечто самоочевидное. Чикайя не осмелился рассказать ей об ультиматуме Мариамы. Слова, услышанные им от нее, были сформулированы столь расплывчато, что большинству они показались бы ничем иным, как еще одним намеком на общеизвестное обстоятельство

Защитники ведут разработку планковских червей. Он по-прежнему надеялся, что будет найден способ заморозить границу нововакуума, но не видел, как бы этого можно было достигнуть. Случайное закрепление динамики им тут не поможет. Нужно было копать глубже и узнавать больше.

Он проговорил:

― Ты не сомневалась, что этот миг настанет.

― Никогда в жизни. Ни на секунду. — Она рассмеялась. — Ты бы видел свою физиономию, Чикайя. Я же выросла у самого Барьера, ты еще помнишь? Родители часто выводили меня ночью под звездное небо и показывали смутное световое пятнышко в точке, где некогда была ярчайшая звезда небосклона. Через шестьдесят лет это пятнышко накрыло все небо. Я в жизни не чувствовала такого гнева, как в день эвакуации. Не просто потому, что я теряла все, к чему привыкла на Медере. Мне было отвратительно бежать от этой штуки.[89]

― Ты бы осталась? И ринулась в битву?

― Я хотела остаться и понять, что это такое. Я бы и на «Риндлер» еще в самом начале отправилась, если бы вовремя узнала о его постройке. Вместо этого я погналась за многообещающими слухами о другом проекте. Он провалился. Мне понадобились века, чтобы добраться сюда. Но я всегда знала, что мы найдем путь сквозь Барьер. В ту ночь, перед отлетом с Медера, я вышла на крышу дома и пообещала себе: в следующий раз, когда я увижу Барьер так близко, это не будет так, как если бы я могла до него дотянуться и просунуть руку на Ту Сторону. Нет. Я сделаю это возможным. Я добьюсь этого.

Чикайя легко себе вообразил эту сцену.

― Ты заставляешь меня чувствовать себя старым и нерешительным, — пожаловался он.

― Извини, — усмехнулась она, — но это горькая правда.

Консоль вежливо попросила:

― Уберите задницу, пожалуйста.

Чикайя слез с консоли, и через ту ее область, на которой он сидел, хлынули потоки данных.

На сей раз он постарался приложить все усилия, чтобы его не оттеснили от Расмы. Он заглядывал ей через плечо, следя, как на консоли вырисовывается профиль эхо-импульса, а затем и его интерференционная картина.

Усовершенствования Бранко принесли плоды: новая порция картинок показывала граф в динамике. И вновь следовало напоминать себе, что это всего-навсего усреднение по пройденному пути, а не какая-то особо выделенная область Той Стороны, но даже так они содержали не меньше информации, чем выборка изображений сходных ландшафтов с миллиона разных планет земной величины за множество эпох. Не нужно изучать всю историю того или иного мира, чтобы уловить качественный характер изменений.

Расма закольцевала набор изображений, и в Синей Комнате воцарилась тишина. Сложные волны заузленных линий, проносившиеся через граф, зачаровывали. Анимация самых обыденных процессов физики элементарных частиц тоже может поразить своей красотой. Наблюдая рождение пары электрона и позитрона, глядя, как зеркально симметричные узоры подграфов, соответствующих этим частицам, возникают из родительских фотонов и путешествуют сквозь вакуум, нельзя не восхититься элегантной симметрией процесса. Это было тысячекратно сложнее и притом лишено какого бы то ни было беспорядка или случайности. Неподвижное изображение напомнило Чикайе неуклюжую скульптурную группу, но лишь потому, что в его представлении все фрагменты по отдельности продолжали играть старые, вакуумные роли. Пронаблюдав его как единое целое в действии, он отринул это впечатление. Уж скорее старые узоры и взаимодействия, продиктованные правилами Сарумпета, походили на неуклюжую, уродливую попытку раз за разом имитировать мельчайший фрагмент этой картины — будто бесталанный копиист отрезал его от целого полотна и использовал как декоративный мотив, чтобы замостить прямоугольную сетку тысячу раз в каждом направлении.

Физика Этой Стороны позволяла достичь сопоставимого уровня сложности, но не в таких масштабах — на двадцать порядков меньше размеров протона. Требовалось подняться как минимум до атомного уровня, и даже тогда богатство обычной химии бледнело и грубело в сопоставлении с этим. Когда связи между атомами разрываются и образуются вновь, процесс этот носит существенно стохастический характер, управляется тепловыми столкновениями или в лучшем случае шаперонами [90] ферментов и наномашин. Эти же полимерные цепи с неразделимыми узлами и ребрами сплетались и расплетались так стремительно и точно, что самые сложные молекулярные фабрикаторы рядом с ними выглядели, будто грубо слепленные детишками снежные бабы.

Чикайя слышал, как кто-то прочистил пересохшую глотку. Нервически, однако осторожно, чтобы не разрушить подчинившее всех очарование. Он отвернулся от консоли, заинтригованный и слегка оскорбленный, удивляясь, как вообще кому-то достало смелости словесно комментировать это удивительное зрелище. Толпа, впрочем, одобрительно расступилась, освобождая место оратору.

Это был Умрао, недавно прибывший с Намбу.[91] Чикайя только однажды с ним встречался. Новичок застенчиво огляделся. Казалось, что нервы у него окончательно сдали, стоило ему привлечь всеобщее внимание.

― Это не похоже на процесс распространения частиц, — начал он. — Но я видел нечто подобное раньше, в симуляциях. Мы наблюдаем персистентность,[92] репликацию и сложные сети взаимозависимостей. Это не суперпозиция миллиарда разных вакуумов — или все-таки она, но таков лишь один из способов ее описания, и мне он не кажется лучшим. Это биосфера, экосистема. Даже на планковских масштабах Та Сторона просто-таки кишит жизнью.

11

Чикайя сказал:

― Нам надо немедленно поделиться с ними этой информацией! Предоставить им все свидетельства. Впрочем, нет. Лучше научить их методике Янна и Бранко. И пускай сами исследуют Ту Сторону. Они будут знать, что их никто не обманывает, пытаясь подсунуть результаты какой-нибудь замысловатой симуляции.

Хайяси застонала.

― А дальше что? Они с успехом убедят себя, что наткнулись на Вирус, Пожирающий Пространство-Время, и примутся его изничтожать. А мы откажемся от нашего единственного преимущества.

Чикайя прогуливался по кораблю, силясь побороть отгонявшее сон возбуждение, когда повстречал Сульджаиа и Хайяси. Сообразив, что внешне случайный обмен идеями в коридоре подобрался опасно близко к черте, когда они могли выдать сторонним наблюдателям сведения о новейших открытиях, он увлек соратников в отведенное Добытчикам кафе. Предположительно защищенное от подслушивающих устройств…

В их спор втянулись и другие посетители. Расма заметила:

― Я согласна. Едва ли это может их переубедить. Хорошо, предположим, что они примут интерпретацию увиденного нами как биоты[93] планковского масштаба, и это разрушит устоявшиеся насчет «мимозанского вакуума» предрассудки. Но коль скоро их не заботит физика Той Стороны, с какой стати их должна волновать потусторонняя микробиология?

Появился — в виде иконки — Янн и присел рядом с ней.

― Микробиология? Характерный размер этих существ составляет несколько сотен планковских длин, примерно десять в минус тридцать третьей степени метра. Это вендекобиологня [94].

Сульджан схватил со стола кружку и угрожающе замахнулся на него.

― Ты-то зачем явился сюда, где собираются мирные люди для спокойного обмена веществ?

Янн ответил:

― Это было моей ошибкой; я полагал, что вы тут сидите кружком и поете осанну тому, кто указал вам путь на Ту Сторону. Впрочем, если пердеж и дуракаваляние представляются вам более продуктивным времяпрепровождением, то я не стану с вами спорить.

Хайяси перегнулась через столик и стукнула Сульджана по затылку.

― Извинись, осел.

― Ой. Это была шутка. — Он повернулся к Янну. — Прошу прощения. Я в восторге от вашего вклада. Я уже начал сочинять оду в честь вашего священного модуля памяти.

Умрао, казалось, смутила начавшаяся перебранка. Он вежливо заметил:

― Я полагаю, что нам следовало бы заручиться более надежными доказательствами, если мы желаем переубедить скептиков, но все, что у меня есть — это некоторые симуляции, как бы к ним ни относиться.

Он вызвал нужные графики, и те проступили из воздуха над столиком.

― Смесь репликаторов, зарегистрированная нами, едва ли остается неизменной по всей Той Стороне. Существуют и другие пути к равновесному состоянию, иные смешанные популяции, более или менее устойчивые, притом я принимал во внимание только относительные численности уже наблюдавшихся видов, игнорируя возможность обнаружения совершенно новых существ.

Графики продемонстрировали, каким образом достижимы упомянутые равновесия в сообществах взаимодействующих организмов. Сперва на уровне графов, затем с наложением предположительной карты соседствующих областей более высокого уровня.

― Как видите, границы зон перехода довольно резки. Иногда одна область упорно вторгается в другой регион, расширяясь с постоянной скоростью, совсем как сам Барьер. Есть иные ситуации: в узком слое формируется промежуточное сообщество видов, которое затем препятствует дальнейшему продвижению какой бы то ни было области в любом направлении.

Чикайя ухватился за эту мысль.

― Нечто вроде внутренней заморозки Барьера?

Умрао кивнул.

― Я думаю, будет правомерно использовать такую терминологию, однако следует учесть, что Эта Сторона полностью стерильна, так что на него аналогичные эффекты в действительности не распространяются.

― Вы считаете, что, если одна сторона полностью стерильна, создание популяции в промежуточном слое окажется невозможным?

Умрао поразмыслил.

― Не могу утверждать однозначно. Для начала хотел бы подчеркнуть, что это результаты моделирования, возможно, далекие от действительности. Мы должны добиться значительно более полного понимания многих аспектов проблемы, прежде чем займемся конструированием искусственного обитаемого слоя с требуемыми свойствами.

Сульджан заметил:

― Если мы что-то сделаем не так, Барьер может ускориться.

Чикайя вгляделся в симуляцию. Эта Сторона полностью стерильна. Тысячелетия доискиваясь следов жизни, царапая с поверхности редкие грязевые шарики, еще реже — наблюдая в них признаки биохимического круговорота, мы обнаружили только, что вся наблюдаемая Вселенная, по сути, не более чем бесплодная пустошь. Жизнь, конечно, пробилась и здесь, на тридцать порядков выше по шкале длины, и было это деянием столь же героическим и чудесным, как для выносливого растения — расцвести на заснеженной вершине горы. И теперь весть о бесконечно более богатых возможностях, как жужжание роя крохотных насекомых, едва слышно доносилась из суперпозиции состояний вроде бы мертвого вакуума.

Он решительно заявил:

― Держать это в тайне — безумие. Люди эвакуировали планеты из-за горстки микробов, а в одном атоме Той Стороны куда больше жизни.

― Отнюдь не всегда это делалось с безудержным энтузиазмом, — сухо заметила Расма.

На миг Чикайя почти поверил, что ей известна страшная тайна, что Мариама нашептала ее в несколько тщательно отобранных ушей, желая покарать его за лицемерие и трусость. Чушь, конечно. Общеизвестно, что на строгость защитного карантина часто ропщут. Да и подозрения, что во многих случаях свидетельства чужой жизни были проигнорированы или прямо истреблены, возникали раз за разом.

― Это может принести нам, Безрассудным Ксенофилам, бескровную победу, — настаивал он. — Одного взгляда на эту картину будет достаточно, чтобы их ряды ощутимо поредели. — Не все Защитники мнили хаотичное смешение культур худшим последствием мимозанской катастрофы, нашлись среди них и те, кто опасался, как бы вместе с водой не выплеснуть и ребенка, то бишь неизведанное разнообразие чужеродной жизни. Такие были в меньшинстве, но составляли заметную группу. На четырех из огромного числа обследованных планет обнаружилась иная жизнь, сиречь немногочисленные микробы; может быть, в течение нескольких следующих сотен миллионов лет там расцветут буйным цветом и другие чудеса эволюции. За них, по совести говоря, едва ли стоило сражаться; кроме того, большая часть человечества утратила надежду, что в Галактике удастся обнаружить разумных инопланетных собратьев. Однако не обследованные регионы все еще таили потенциал чуждых экосистем, возможно, даже соперников земной. А сейчас эту не слишком обнадеживающая возможность стоило рассматривать по контрасту с квадриллионом уже существующих жизнеформ прямо под носом у исследователей.

― Эти существа, — резонно указала Хайяси, — не отличаются особой сложностью. Можно спорить о точных определениях жизни для разных ее субстратов, но даже если мы придем к единому мнению, едва ли они окажутся структурно сложней фрагментов РНК, порождаемых симуляциями химической среды древней Земли.

― И это правда, — ответил Сульджан, — но отчего ты уверен, что мы повидали всю жизнь, которая успела там развиться? — Он обернулся к Умрао. — Ты полагаешь, это лишь нижний уровень пищевой цепочки?

Умрао беспомощно развел руками:

― Вы мне изрядно льстите, наделяя в своем воображении даром оракула. Я узнаю жизнь, когда увижу ее. Могу немного экстраполировать без особой уверенности, используя симуляции. Но у меня нет возможности установить, что это на самом деле такое — эквивалент Земли в РНК-эпоху или планктон, обреченный исчезнуть в китовой пасти.

Янн сказал:

― Ага, мы плавно переходим на ксенобиологию!

Чикайя бросил на него брезгливый взгляд, хотя по здравом размышлении эта неудачная игра слов показалась ему неизбежной. Сложный организм, основанный на процессах, подобных только что наблюдавшимся ими для примитивных форм, должен иметь характерные размеры около ксенометра.[95]

Осторожные отговорки Умрао явно не удовлетворили Сульджана.

― Но ты можешь быть нам полезен как эксперт в сторонней сфере. Давай начнем с низа пищевой цепочки, который мы, по логичному предположению, нащупали. Почему бы нам не вообразить эволюционные механизмы? Мы ведь не знаем, действительно ли эти существа первобытны, нам известно только, что они, похоже, распространены повсеместно. Так и хочется еще что-нибудь добавить к этой картине. Вендеки же не могут охотиться друг на друга, не так ли?

― Нет, — согласился Умрао. — Когда они сосуществуют в устойчивом равновесии, это напоминает экзосимбиоз. Как целое они создают выделенное окружение в структуре графа, где их существование поддерживается неопределенно долго, при фиксированной конфигурации узлов. Одиночный вендек в каком-то месте графа выживет или нет, это зависит от окружающих условий.

Но — по крайней мере в нашей выборке — они, как правило, окружены представителями других видов; наверняка им не так-то сладко в толпе себе подобных, но и с абсолютно любыми соседями они тоже не могут ужиться одинаково легко. В микробиологии сходные эффекты возникают, когда представители одного вида используют отходы жизнедеятельности представителей другого вида в пищу. Но здесь такая аналогия неприменима, потому что там нет ни пищи, ни отходов, ни энергии в традиционном понимании.

― Гм. — Сульджан обдумал его слова. — Ни вакуума, ни симметрии относительно смещения во времени, ни концепции энергии! Итак, если и существует иной уровень сложности живых организмов, то нет никаких особых причин им поедать вендеков.

― Но они могут поглощать их с иными целями, — предположила Хайяси. — Представьте себе аналог многоклеточного организма, где различные вендеки исполняют различные функции. Ткани ксенобита могут состоять из наблюдавшихся нами существ или в конечном счете быть ими произведены.

― Это я тоже принимаю во внимание, — осторожно сказал Умрао. — Но вспомните: есть на свете существа гораздо проще многоклеточных организмов. У них нет ничего даже отдаленно сходного с геномом. У большинства многоклеточных все клетки во всех тканях содержат полный набор генетической информации, просто различные ее фрагменты могут быть активированы или находиться в спящем состоянии. Трудно себе представить механизмы регуляции жизнедеятельности вендеков, обладающие достаточной для наших целей точностью.

Расма нахмурилась.

― А если аналогия с многоклеточными неточна? Что, если на каком-то большем масштабе эта информация просто погружена в различные популяции вендеков, распределена среди них?

Умрао пожал плечами.

― А что, собственно, туда может быть погружено? Понятия не имею, какие там могут действовать информационные узоры и модели. Я могу судить только по самим вендекам. Если мы хотим построить модель поведения этих существ, нам требуется выяснить, из чего они сделаны.

Чикайя особо выделил для себя эту мысль.

― Различные популяции вендеков с промежуточными устойчивыми слоями? Нечто вроде пчелиных сот с различными гетерогенными сообществами?

― Эй, а что, если там все-таки есть клетки? — воскликнул Сульджан. — Сами вендеки слишком малы, чтобы исполнять тканевые функции, но ведь различные сообщества их могут удерживаться «мембранами», и наши ксенобы могли научиться регулировать их соотношение в целях клеточной дифференциации. — Он опять повернулся к Умрао. — А ты как думаешь? Есть шанс, что эти разделенные «стенками сот» сообщества обретут мембранную подвижность?

― Подвижность? — Умрао подумал с минуту. — Может быть, мне удастся построить и такую модель.

Он поработал с симуляцией. Через несколько минут возникло изображение амебовидного существа, плывущего в море вендеков.

― «Внутри» — одна смесь популяций, а в окружившем ее слое соотношение варьируется от поверхности к поверхности. Внешняя поверхность выглядит как своеобразный фронт вторжения смеси популяций извне, но их присутствие по мере продвижения падает и в конце концов заменяется «внутренней» смесью. С противоположной стороны все наоборот; на самом деле, конечно, и эта поверхность образует фронт вторжения для своей собственной «внутренней» структуры, но продвижение внешних сообществ в этом случае не сдерживается ничем. Эта клетка никогда не пребывает в покое, но вечно движется. Тонкая настройка ее будет делом мудреным, но я верю, что существуют пути управления такими вещами.

Чикайя перевел взгляд с симуляции на предметы обыденной обстановки кафетерия. Он был в куда лучшем расположении духа, чем на входе сюда, но не забывал, что все это лишь теоретические умопостроения. Чтобы создать машину и тем более тело из чего-то наподобие таких «клеток», придется очень крепко попотеть.

Он сказал:

― Мы обязаны выиграть время у Защитников. Добиться от них передышки, моратория, иначе они все это истребят, прежде чем мы что-то толком выясним.

― Ты полагаешь, что они способны создать эффективных планковских червей, не отдавая себе точного отчета в природе атакуемого объекта? — спросила Расма.

― Это ты первая предположила, что у нас завелись кроты.

― Если они за нами шпионят, к чему вообще покупать у них отсрочку ценой новой информации?

― А когда это шпионы сообщали разведданные широким народным массам? — поддел Чикайя. — Предположим, что Тарек сейчас смотрит нам через плечо, но при этом остальные как блуждали во тьме, так и бродят там? — Он повернулся к Умрао. — Не думаю, чтобы ты исследовал возможность внедрения туда планковских червей, чумы, истребляющей вендеков и оставляющей по себе стерилизованный вакуум?

Умрао настороженно оглядел собравшихся.

― Если хоть слово из того, о чем вы сейчас завели разговор, было правдой, я лучше воздержусь от прямого ответа на этот вопрос.

Сульджан застонал.

― Да забудь ты про долбаную политику, нам данные нужны позарез! — Он привстал и что было силы стукнул кулаками по столику. — Я тут кое с чем поигрался той ночыо, прежде чем выскочить за снеком и ввязаться в эту бессмысленную трепотню. Мне кажется, я нашел способ усовершенствовать технику Янна и Бранко, чтобы продвинуться примерно в десять тысяч раз дальше. — Он поглядел на Янна и хитро заулыбался. — Единственная надежда развить твою работу состояла в переводе ее на язык моего собственного формализма. Все становится куда понятнее, стоит только подобрать подходящую систему обозначений. Как только я разгреб ту несуразицу, которую ты нам преподнес изначально, дело стало спориться. У меня ушло всего несколько часов, чтобы понять способ улучшения методики.

― И в чем же состоит великий концептуальный прорыв, Сульджан? — ласково спросила Расма. — Поведай нам, как тебе удалось расчистить наши авгиевы конюшни.

Сульджан выпрямился в кресле и с гордостью посмотрел на них.

― Я применил теорию кубитовых сетей и переписал всю методику в виде алгоритма для абстрактного квантового компьютера. После этого усовершенствовать ее стало делом техники.

На пути обратно в Синюю Комнату Чикайя решил пройтись через наблюдательную платформу и заметил Бира го. Тот стоял у стены, выходившей на звезды. Первым его побуждением было прокрасться мимо незамеченным; неписаное правило корабельной жизни гласило: «Чем меньше контактов, тем меньше трения».[96] Но до раскола фракций у них с Бираго были налажены неплохие отношения, и Чикайю уже тошнило от необходимости общаться с Защитниками исключительно в рамках межфракционных конференций, когда дискуссия гарантированно сводилась к техническим спорам и исполненным паранойи взаимным обвинениям.

Он подошел поближе. Бираго увидел Чикайю и усмехнулся. Он выглядел так, словно был чем-то сильно занят, но не расстроился, когда его оторвали от дел.

― Что ты здесь делаешь? — поинтересовался Чикайя.

― Вспоминаю дом, — ответил Бираго, неопределенно махнув рукой в сторону тех звезд, которым допплеровский сдвиг придал голубоватую окраску. Но Чикайя знал, о какой звезде тот говорит. Люди с Виро выбрали ее задолго до Рассеяния, и Чикайе на нее неоднократно указывали беженцы, встреченные на полудюжине миров. Пакеты спорообразных формовщиков уже были запущены с Гупты,[97] а беженцы направлялись к новой родине тысячами различных дорог, чтобы не злоупотреблять гостеприимством местных жителей. Их путь обещал отнять века. — Этот мы не потеряем, — поклялся он. — Во всяком случае, пока его солнце не выгорит дотла.

Чикайя это уже слышал не один раз. То ли потому, что им первым довелось сорваться с обжитых мест, а то ли по каким-то иным причинам, коренившимся в исходной культуре, беженцев с Виро всегда больше занимал новый дом, нежели утраченный старый. Бираго толком и не помнил Виро — он был еще ребенком, когда грянула катастрофа, и сменил дюжину миров, — но если семья и преподала ему хоть какое-то понятие о постоянстве, о принадлежности к какому-то миру, то привязан он был этим якорем не к прошлому, а к будущему.

― Сейчас у тебя есть веский повод для оптимизма, — заметил Чикайя. Он ничего секретного не выдавал этим заявлением: Защитники и без того понимали, пускай даже в общих чертах, что другой фракции удалось добиться существенных успехов. Понимание истинного положения дел должно было нарастать в их среде, точно снежный ком. Пройдет еще немного времени — и конкретный план урегулирования противоречий приведет обе фракции к устойчивому компромиссу.

Бираго рассмеялся.

― Надежда — это для тех, у кого больше ничего не осталось. Когда я был маленьким, никому и в голову не приходило разглагольствовать, глядя на Барьер: «Он-де слишком огромен. Мы-де опоздали. Он-де неостановим». Планов у нас не было. Не было и средств. Но мы твердо решили сражаться до конца. Похвальная решимость… хотя, конечно, длиться вечно она не могла. Рано или поздно надежда должна преобразовываться в нечто ощутимое и конкретное.

― Медок или холодок.

― Что? А, да. Ох уж вы, странники-всезнайки.

Бираго улыбнулся, но в его голосе прозвучали резковатые нотки. Ввернуть к месту несколько идиом еще не значит всему научиться.

― Скоро мы с тобой оба обретем такую уверенность, — настаивал Чикайя. — Я не думаю, что ждать осталось так уж долго.

― Мы? А что бы придало уверенность тебе?

― Я хотел бы увериться, что Та Сторона в безопасности.

Неприятно пораженный Бираго воззрился на собеседника.

― И ты всерьез думаешь, будто мы разделим с вами такую уверенность?

По спине у Чикайи пробежал холодок боязливого разочарования, но он настаивал:

― Не вижу, почему бы и нет. Как только мы исследуем точную природу нововакуума, мы сможем судить, в чем он безопасен, а в чем небезопасен. Никто же не странствует меж обычных звезд, трясясь от ужаса, как бы часом вблизи не вспыхнула сверхновая.

Бираго взмахнул правой рукой, указывая на звезды.

― Там сотни миллиардов звезд, которые можно, как ты выражаешься, исследовать.

Он показал левой рукой на Барьер.

― А вот там — только одна Мимоза.

― Это не означает, что тайна останется непоколебимой вовеки.

― Нет, не означает. Но терпение тоже не вечно. И, как мне кажется, я точно знаю, в чем преимущества разумных сомнений.

В Синюю Комнату Чикайя припозднился и пропустил начало эксперимента Сульджана. На сей раз там было попросторнее, поскольку многие Добытчики предпочли остаться у себя в каютах и наблюдать за происходящим по дальнесвязи. Даже немного места для мебели осталось.

Когда Чикайя вошел, Янн, Расма и Умрао сидели на столике неподалеку от контрольной панели. Расма заканчивала начатую фразу:

― Я не испытываю особого оптимизма на предмет результатов. Едва ли мы найдем что-то новенькое при столь малой глубине проникновения. Если приповерхностная популяция вендеков преобразует наш вакуум с наивысшей достижимой для них скоростью, за барьером могут быть световые годы этих существ.

― «Световые годы»? — повторил Янн недоуменно, как если бы собеседница допустила категориальную ошибку: завела речь о литрах энергии или килограммах пространства. Обычная геометрическая трактовка квантового графа была неразрывно связана с присутствием в нем частиц. К тому же ни о каком вразумительном потустороннем аналоге такого понятия, как «расстояние», говорить не представлялось возможным.

― Ты понимаешь, о чем я, — сказала Расма раздраженно. — Десять в пятидесятой степени узлов, или около того.

Умрао сказал:

― Труднее всего мне постичь полнейшее отсутствие лоренцевой инвариантности. Если представить себе историю графа в пенном виде — ребра преобразуются в поверхности, узлы расширяются до границ ячеек, — то в зависимости от метода нарезки пены на ячейки мы будем наблюдать различные популяции вендеков!

Чикайя скорчил гримасу.

― Ну и что? Разве это не означает попросту, что там существует выделенная система отсчета? Разве нельзя, наблюдая за вендеками, из которых ты состоишь, разработать такую систему и назначить себя воплощенным понятием абсолютной скорости?

Умрао всплеснул руками; этот жест Посредник Чикайи интерпретировал как отрицание.

- В отсутствие внешних побудительных факторов способ раскроя пены у вас всегда будет одним и тем же. Вы неизменно будете наблюдать в себе те же самые популяции вендеков. Другие существа, перемещаясь мимо вас, увидят, как ваши составляющие меняются, но и вы сможете высказать аналогичное мнение о них самих. И каждая сторона может с равным успехом заявлять, что лучше знает, как сама устроена.

Чикайя подумал.

― И что же, нам ничего не остается, как построить всю теорию на зыбком основании массы покоя? Как если бы, проносясь мимо электрона на достаточно высокой скорости, мы могли увидеть его состоящим из частиц любых сортов, но в своей собственной системе отсчета он оставался электроном и ничем иным?

― Да.

Сульджан торжествующе выкрикнул:

― Есть эхо!

Чикайя обернулся к экрану. На нем высветился простой блип — график вернувшегося импульса. Разрешающая способность метода Сульджана уступала таковой для методики Янна и Бранко, но именно это и позволяло сульджановым импульсам проникать глубже. Сигнал не отражался от срединных слоев моря вендеков, где монотонно воспроизводилось одно и то же соотношение популяций, и сам факт его прихода означал, что зарегистрированы перемены в этом соотношении на более глубоком уровне. Хайяси уже была рядом с Сульджаном, у консоли.

― Это, наверное, и есть тот самый слой, как Умрао предсказывал, — возбужденно сказала она. — Десять в сороковой степени узлов вглубь Барьера.

Расма наклонилась к Чикайе и шепнула на ухо:

― Или сто километров, переводя на старое доброе реакционное наречие.

Умрао это, казалось, польстило.

― Тем не менее нам стоило бы определить точную природу новой популяции, в которую преобразовалась околобарьерная смесь, — заметил он, оглядывая собравшихся. — Это уже задача для вас. Диапазон и разрешение. Ну?

― Я уверена, что и Правая Рука способна творить чудеса, — отпустила шуточку Расма.

Чикайя заметил:

― А ведь они тоже ловят эхо, прямо сейчас, а?

Две Руки были разведены на расстояние около сотни километров. Вполне возможно, что рассеянный сигнал фиксируется обоими установками.

― Только если точно знают, куда смотреть, — Расма подняла руки, словно бы защищаясь от подозрений. — Только не говори, что у меня тут у одной шпионофобия.

По Комнате прокатилось что-то вроде неслышимого разочарованного вздоха. Конечно, полученные результаты были очень важны, но по эмоциональному воздействию они не шли ни в какое сравнение с первым взглядом на планковскую структуру Той Стороны. Да, эта макроскопическая структура тоже занимательна, но вытащить из нее детали будет тяжело. Скальная толща в сотню километров глубиной не помешала бы зондирующему импульсу, но вендеко-смещение не походило на понятное, простое, предсказуемое отражение и рассеяние сейсмических волн между корой и мантией. Скорей уж оно напоминало движущуюся границу двух сложных экосистем. Пускай экспедиция возвратилась на базу из дикой саванны относительно невредимой, это ничуть не означает, что поход в граничащие с саванной джунгли окажется так же легкоосуществим.

Сульджан проронил:

― Думаю, оно движется.

Последовательные импульсы возвращались с немного разнившимися задержками. Отражающий слой сохранял более или менее постоянную позицию относительно расширявшегося Барьера, но зондирующий сигнал дрейфовал туда-сюда.

― Что это — колебания?

― Скорее всего, — ответила Расма, — в прибарьерной области что-то меняется, и скорость этого процесса накладывается на скорость распространения сигнала. — Это объяснение показалось Чикайе более осмысленным. Сигнал преодолевал значительное расстояние, условия на нем, вполне возможно, изменялись, так что было проще списать любую задержку на вендеков, повстречавшихся на пути луча.

Сульджан смерил ее уничтожающим взглядом.

― Я весь в предвкушении дальнейших экспертных оценок с галерки. Эхо слишком резкое и четкое. Если бы скорость распространения импульса менялась в зависимости от изменений среды, это бы заметно уширяло сигналы.

― Гм, гм. — Расма, не став с ним спорить, ушла в себя. Ее глаза остекленели. Что-то проверив и пересчитав, она вынырнула из рабочего пространства и заявила: — Да, ты прав. Изменения должны быть слишком быстры и регулярны. Источник отклонений хорошо локализуется. Так что дело тут не в среде, а в отражающем объекте.

Чикайя повернулся к Умрао.

― Есть идеи в запасе?

― Ничего подобного я в симуляциях не видел, — признал тот. — Но я просто перемешивал популяции вендеков из околобарьерной области. А в этом слое могут обитать совсем другие популяции.

Колебания прекратились. Янн смотрел на график.

― И все? Никакой кривой затухания?

Колебания начались снова. Чикайя оглядел комнату и заметил, что несколько людей уже ушли. Очевидно, прозвон потустороннего эквивалента планетарной ионосферы не представлял для них особого интереса. Но ведь все, что способно изменить механизм распространения сигнала, должно быть критически важно. Если этот слой способен перемещаться, нельзя исключать, что его можно разрушить и обнаружить под ним еще более глубокие структуры.

Колебания опять замерли и после паузы (несколько секунд) возобновились.

― Сто тридцать одно колебание, — возвестил Янн.

― И о чем это нам говорит? — отозвалась Расма.

Янн постучал пальцами по столу. Одной рукой он отбивал такт эхо-импульсов, другой — ритм самого отражающего слоя. Чикайя с трудом подавил желание приказать своему Посреднику, чтобы тот перестал отображать иконку Янна. Постоянный барабанный стук его порядком раздражал. Но он еще никогда никого не вымарывал из своей сенсорной карты и не собирался прибегать к этим ухищрениям в дальнейшем.

― Сто тридцать семь, — объявил Янн.

― Ты полагаешь, что длиннопериодический циклический процесс модулирует более быстрый? — поинтересовался Чикайя.

Янн загадочно улыбнулся.

― Не знаю.

― А вот я знаю, к чему ты клонишь! — вдруг простонала Расма.

― Чего ты? — обернулся к ней Чикайя, но она не ответила, вместо этого обратившись к Янну: — Я готова поставить все что угодно: ты ошибаешься.

Янн решительно помотал головой.

― Я не играю в азартные игры.

― Трусишка.

― У нас нет активов, интересных каждой из сторон.

― Кто же тебе виноват, что ты свои выбросил? — возразила она.

Умрао вставил:

― Я что-то совсем потерял нить беседы. Люди, вы о чем?

― Сто тридцать семь, — считал Янн, — сто тридцать восемь, сто тридцать девять.

Он замолчал. Одновременно прекратились и колебания.

Чикайя бросил:

Ну да, медленный цикл слегка варьирует во времени. Удлиняется. И что это нам дает?

Расма побледнела.

Сидевший у консоли Сульджан, которому их разговор вроде бы оставался безынтересен, внезапно подался вперед и зашептался с Хайяси. Чикайя не слышал их, но о чем бы они ни говорили, кончилось дело тем, что Сульджан разразился длинной оглушительной тирадой отборной брани и резко обернулся к ним. Лицо его сияло ликованием, но видно было, что он еще не отошел от шока.

― Вы хоть поняли, на что мы наткнулись? — спросил он.

Умрао усмехнулся.

― Я-то понял, только что. Но не стоит спешить с выводами.

― С какими выводами? — взмолился ничего не понимающий Чикайя.

Колебания возобновились, и Янн принялся с прежней невозмутимостью отстукивать ритм. Чикайя рассчитал следующее число в последовательности и попытался прикинуть вероятность того, что три первых числа выпали случайно. Впрочем, проще дождаться опровержения или нового подтверждения картины…

― Сто сорок семь, сто сорок восемь, сто сорок девять.

С последним словом колебания прекратились.

Янн заметил:

― Я не стал бы исключать неразумные источники. Мы недостаточно знаем о видах порядка, зарождающихся в этой системе.

Умрао согласился.

― Нет никаких причин, возбраняющих эволюции Той Стороны найти какое-нибудь полезное применение простым числам. Исходя из всего, что нам известно… это может быть попросту очень экзотический эквивалент стрекота цикады.

― Да, мы ничего не должны исключать, — уступил Сульджан. — Но так можно с водой выплеснуть и ребенка. Необходимо считаться с возможностью, что с Той Стороны кто-то пытается привлечь наше внимание.

12

― Похоже, трибуны Колизея готовы нас приветствовать, — сказала Расма. — Ты первый.

― Я иного мнения. — Чикайя взял ее за руку. Ладонь подрагивала. Они больше двух часов просидели в коридоре за стенами impromptu [98] амфитеатра, где собрались Защитники. Черная звуконепроницаемая поверхность перед ними начинала трансформацию, в ней проявлялась дверь.

― Убавь адреналин, прошу тебя, — посоветовала она.

― Не хочу, — ответил он. — Так должно случиться, и будь что будет. Это правильный исход и правильные чувства.

Расма фыркнула.

― Я слышала приверженцев традиционных верований, но это просто смехотворно.

Чикайя подавил желание ответить раздраженно. Если он намерен использовать во благо естественное возбуждение своего тела, надо тщательней следить за цивилизованностью поведения.

― Это слишком важно, — объяснил он. — Я не хочу предстать перед ними тихим и бесстрастным.

― Так что, я буду рациональна, а ты — пылок и страстен? — Расма улыбнулась. — Ну что, стратегия ничуть не хуже любой другой.

У Чикайи ушло шесть дней, чтобы продавить принятие решения, которым допускалось ознакомить Защитников с последними достижениями оппозиции. Процесс этот выдался чрезвычайно запутанным. Оставалось только надеяться, что его хватит. Защитники смогут воспроизвести эксперименты, увидеть те же результаты, прийти к тем же выводам. Он уже видел развертывающуюся цепочку причин, следствий и событий. Она заживет собственной жизнью.

И вот Защитники объявили, что двум Добытчикам будет дозволено выступить перед ними до голосования по мораторию. Он вызвался добровольцем. Он так тяжко работал, подготавливая ситуацию, в которой противники были бы поставлены перед фактами и готовы слушать, и теперь в высшей степени лицемерно было бы отойти в сторонку и поручить ответственный последний этап кому-то еще.

Дверь открылась, и вышел Тарек. Он выглядел скверно, гораздо хуже, чем мог предполагать Чикайя. В стрессовой ситуации усталостный износ тела можно было, как и в любой другой, уменьшить по желанию владельца, но у Тарека были глаза человека, чья совесть алчет жертв более обильных, нежели простой сон.

― Мы готовы, — сказал он. — Кто выступит первым?

Расма ответила:

― Чикайя еще не умастил тело козьим жиром,[99] так что первой пойду я.

Чикайя проводил ее внутрь и отошел в сторону, когда она приблизилась к трибуне. Он смотрел на ярусы сидений, сплошь заполнявшие модуль, и видел звезды только через прозрачную стену над верхними рядами. Тут были и хорошо знакомые ему Защитники, и сотни совершенно неизвестных людей: как и в его родной фракции, у Защитников появилось множество новобранцев.

Аудитория выжидала в полнейшем молчании. На некоторых лицах он заметил печати каменной обиды, кто-то оглядывал его с откровенной враждебностью, но большинство попросту устали, измучились, как если бы более всего им было ненавистно не само присутствие Добытчиков с их неприятными откровениями, а бремя оскорбительного выбора. Чикайя мог их понять. Частью сознания он не желал ничего, кроме как послать куда подальше все, над чем трудился, вытворить что-то, способное обессмыслить дальнейшие усилия, безразлично как, а потом свернуться в комок и заснуть на неделю.

― Вы видели результаты недавних наших экспериментов, — начала Расма, — и мы пришли в предположении, что вам удалось их успешно воспроизвести. Пусть меня кто-нибудь поправит, если это не так, и вы сомневаетесь в достоверности наших исходных данных.

Она сделала паузу. Софус отозвался:

― Мы не подвергаем их достоверность сомнениям.

Чикайе полегчало; если бы Защитники вздумали прицепиться к техническим деталям, заподозрить сложный блеф и заявить, что ничего полезного в предоставленной информации они не усматривают, дискуссия, не успев начаться, увязла бы в перекрестных обвинениях. Расма продолжала:

― Хорошо. Вы также видели симуляции Умрао, и я надеюсь, что у вас есть им некоторые аналоги. Мы бы могли просидеть тут неделю, обсуждая, насколько правомерно применять к структурам, условно обозначенным нами как вендеки, определение живых существ. Очевидно, впрочем, что их сообщество — или смесь, если вы предпочитаете более нейтральную терминологию, — образует фон, совершенно отличный от вакуума, с которым мы знакомы, и всего, что большинство из нас только могло себе представить за границей нововакуума, направляясь сюда. Мы уже пришпилили к Барьеру состояния с экзотическими законами динамики. Мы наблюдали десятки тысяч образцов, отобранных из огромного каталога вакуумной физики. Но естественное состояние Той Стороны, наилучшее возможное приближение к пустоте и однородности, открывает доступ ко всем этим возможностям одновременно. Я сама явилась сюда, ожидая увидеть физику, записанную символами другого алфавита, подчиненную иной грамматике. Именно Софус первым постиг близорукость этих ожиданий. Наш вакуум не просто лишен вещества, вся наша Вселенная не просто разрежена в материальном смысле. То, что лежит по Ту Сторону Барьера — не физика, изложенная на другом языке, не аморфный рандомизированный Вавилон, смешение всех возможностей. Это результат синтеза, мир, окрашенный в оттенки столь богатые, что все, видевшееся нам раньше возможным во Вселенной, начинает казаться холстом, залитым от края до края только одним из основных цветов. Теперь же мы получили намеки на возможность существования за Барьером организмов даже более сложных, чем вендеки. В этом случае я, пожалуй, ничего не смогу сделать, чтобы повлиять на вашу интерпретацию доказательств. Я сама не уверена, что это означает. Это может значить все что угодно: жажду контакта живых разумных существ, обмен брачными песнями у животных, неодушевленную систему, так жестко ограниченную законами Той Стороны, что это повергает ее в состояние куда более упорядоченное, чем наши инстинкты полагают возможным. Ответа я не знаю, как и любой из вас. Быть может, на Той Стороне вообще нет жизни и говорить не о чем. Может, там нет ничего, кроме перемешанных в разном соотношении вендеков, и так всю дорогу вниз. Мы еще не можем сказать точно. Но представьте хоть на миг, что сигнал, который мы наблюдаем, испущен созданием, структурная сложность которого соответствует, например, насекомому. Если настолько изощренная форма жизни возникла всего за шестьсот лет, это означает: стремление к порядку и структуризации на Той Стороне так явно выражено, что представляется почти немыслимым сценарий, в котором мы окажемся неспособны ни адаптироваться к ее условиям, ни хотя бы приспособить отдельные ее области для своего проживания. Вообразите себе галактику полной планет, так похожих на Землю, что мы могли бы легко их терраформировать или, подправив пару-тройку генов, ужиться с местной природой. И даже больше того: представьте все эти миры расположенными так тесно, что путешествие с одного на другой отнимает дни и недели вместо десятилетий и веков. Если бы мы переселились на эти планеты, нашему Расщеплению был бы положен конец. Закон, утверждающий «да, ты можешь увидеть иные культуры, но тебе придется заплатить за это отчуждением от собственной», утратил бы силу. А теперь, в довершение всего, представьте, что меж этих землеподобных миров расположена еще одна полная планет галактика, так же тесно заселенная различными формами иной жизни. Если же этого мало, вообразите, как эти миры существуют и развиваются в соответствии с новой физикой, такой богатой и удивительной, что знакомство с ней стало бы толчком для мощнейшего прорыва в науке продолжительностью десять тысячелетий, преобразовало бы всю нашу технологию, наполнило бы новыми соками искусство. Действительно ли Та Сторона предлагает нам такие возможности? Не знаю. И вы не знаете. Быть может, среди вас есть те, кому все равно: что бы ни лежало по Ту Сторону Барьера, оно не может оправдать потерю даже только одного мира, уход в Рассеяние еще какого-то числа людей. Но я надеюсь, что большинство все же склонно остановиться и сказать: да, Мимоза имела страшные последствия, посеяла хаос и разрушение, да, их надо остановить… но не любой ценой. Если за Барьером существует огромный новый мир, несущий в себе новые тайны, новое знание и даже новый смысл принадлежности миллиардам людей — место, которое будет означать для наших потомков так же много, как наши родные планеты означают для нас самих, — то нельзя считать, будто чаши весов ни при каких обстоятельствах не склонятся в его пользу. На Земле люди оставляли свои семьи и нации, плыли по рекам и поднимались в горы, чтобы потом никогда больше их не увидеть. Они были предателями и дураками? В Рассветную Эпоху им удалось сохранить Землю невредимой и не принудить к аналогичной жертве кого-то еще. Но тем не менее они покончили с миром, каким он был, с колыбелью человечества — со вселенной, где скорость света означала немедленный контакт, немедленное столкновение культур и ценностей, а не меру жертв, какие должно принести, чтобы получить эти сокровища. Я не знаю, что лежит за Барьером, но возможности, год назад подобные воздушным замкам, сейчас тысячекратно менее шатки. Все, о чем я только что говорила, может оказаться миражом, жестокой иллюзией, но если и так, это мираж, который мы все видим своими глазами, неуверенно колышущимся над раскаленным горизонтом. Еще несколько шагов ему навстречу — и мы сможем судить раз и навсегда, насколько этот мираж реален. Вот почему я прошу вас о моратории. Что бы вы ни вынесли из нарисованной мною картины, пускай даже вы сомневаетесь, что она на чем-то основана, не принимайте решения впопыхах, игнорируя ее. Дайте нам еще год, присоединитесь к нам, помогите нам найти ответы. И потом решайте, как поступить. Благодарю за внимание.

Расма сделала полшага от трибуны. Кто-то раскашлялся. Конечно, это были не восторженные аплодисменты, но и не издевка. Чикайя не мог уверенно прочесть настроение аудитории по вроде бы равнодушному молчанию, но Расма не столько искала компромисса, сколько забрасывала удочку, надеясь, что на нее поймаются скрытые единомышленники. Если кто-то и переменил свои воззрения под влиянием ее слов, то едва ли они горят желанием оповестить об этом остальных. Тарек сказал:

― Мы будем задавать вопросы, когда выскажется Чикайя.

Расма кивнула и зашагала прочь от трибуны. Проходя мимо Чикайи, она ободряюще улыбнулась и тронула его за руку. Теперь он начал сомневаться, правильно ли поступил, пропустив ее вперед. Не только потому, что идти по ее стопам было тяжелее, чем ему показалось сперва. Перед собранием Добытчиков речь, подобная только что слетевшей с ее уст, воодушевила бы его, исполнила решимости. Но, видя отсутствие всякого видимого эффекта, он почувствовал себя, точно после горького похмелья.

Чикайя поднялся на трибуну и окинул толпу беглым взглядом, ни на ком в особенности не останавливаясь. Мариама наверняка где-то здесь, но он был бы счастлив ее не заметить, оставить ее присутствие абстрактной возможностью.

― Есть шанс, — начал он, — что за Барьером существует разумная жизнь. У нас нет тому точных доказательств. Мы не достигли должной полноты понимания потусторонних процессов, мы даже не взялись считать вероятность ее возникновения. Но мы знаем наверняка, что сложные процессы, неосуществимые в вакууме или в горячей плазме, наполнявшей нашу с вами Вселенную через шестьсот лет после ее зарождения, прямо сейчас происходят на Той Стороне. Вы можете считать вендеков живыми существами или не принимать их всерьез. Но их присутствие недвусмысленно указывает, что базовая структура Той Стороны не имеет ничего общего с пустым пространством. Никто из нас не прибыл сюда, вооруженный этим знанием. Веками мы представляли себе нововакуум стремительно расширяющимся огненным шаром. Я сам явился на борт, питая слабую надежду, что мы сможем как-то научиться выживать внутри этого шара. Но я и мечтать не смел, что на Той Стороне могла развиться жизнь. Жизни вообще не так-то легко зародиться в вакуумной Вселенной. За исключением Земли, мы обнаружили всего четыре карантинных ныне планеты, населенные живыми существами — примитивными одноклеточными. Это из более чем миллиона обследованных! Двадцать тысяч лет мы лелеем надежду, что Земля — колыбель разума — не одинока во Вселенной, и я не думаю оставлять эту надежду. Но сейчас мы стоим перед Барьером, а не между пустыней с разбросанными по ней редкими оазисами с одной стороны и озером раскаленной лавы с другой. Мы между родной пустыней и очень странным океаном. Океан этот тоже может оказаться пустыней, своего рода. Он может быть турбулентен, ядовит. Все, что мы можем утверждать с уверенностью, так это что он не похож на привычную нам Вселенную. Теперь мы видим даже больше — какие-то движущиеся под его гладью тени. Лично мне они кажутся сигнальными маяками разума. Я отдаю себе отчет в том, что такая интерпретация может оказаться совершенно неверной. Но если бы на какой-то планете мы обнаружили нечто хоть на десятую долю настолько многообещающее, неужели мы бы не завопили от радости и не бросились его исследовать? На кон поставлены дома и сообщества миллиардов. Годичная задержка может почти наверняка стоить нам потери еще одного мира. — Чикайя страшно измотался, пока придумывал, как наилучшим образом обставить эту фразу. Он ведь не просто резко требовал пожертвовать целой планетой, но и прощупывал, насколько близки к созданию планковских червей его противники. — Но мы уже эвакуировали целые миры, чтобы предоставить столь редкую во Вселенной жизнь самой себе, дать ей шанс развиваться. Мы способны создавать in vitro[100] организмы куда большей структурной сложности, но и поныне расцениваем простейшие чужие микробы как уникальную возможность узнать больше о своем собственном происхождении, о том, насколько дальним может быть родство всех форм жизни. Я был бы рад списать вендеков на выкрутасы химии планковского масштаба, но даже тончайший намек на возможность присутствия по Ту Сторону, буквально на расстоянии вытянутой руки, разумной жизни стоит расценить так же серьезно, как и — по меньшей мере — возможность, что те вот предоставленные своей судьбе микробы разовьются во что-нибудь не менее сложное, чем земные формы жизни. Я не прошу каждого, кто слушает меня в этом помещении, отбросить ценности, с которыми тот сюда пришел. Но никто ведь не явился сюда с целью или даже мыслью уничтожить целую иную цивилизацию. Если вы верите, что на Той Стороне не может существовать разумной жизни, вам предоставляется прекрасная возможность подтвердить свои предположения. Если вы усомнились в этом хоть на вот столько, то у вас есть превосходный шанс получить больше информации о ней. Мы не просим вас подождать, пока ситуация вполне прояснится. Та Сторона слишком велика; как бы ни были совершенны наши технологии, всегда остается возможность, что от нас сокрыта какая-то ее часть. Но после шести столетий, в течение которых Барьер оставался полностью непрозрачен, и нескольких недель, за которые мы научились смотреть сквозь него, пускай даже очень близоруко, мы просим только об одном — дайте нам еще год на исследования. Мы можем так никогда и не обнаружить там то, ради чего ставим все на кон. Но по крайней мере у нас есть первая по-настоящему реальная возможность выйти за пределы голых умопостроений. Не думаю, что в этих обстоятельствах мы имеем право зажмуриться и не приглядываться пристальнее. Спасибо за внимание.

Чикайя сошел с трибуны. Он держался как мог, пока говорил, но от обескураживающей тишины у него пересохло во рту. Быть может, Добытчики и правильно поступили, решив выложить карты на стол перед врагом, но эффект получился ничуть не лучше прежнего: то же безразличное неприятие, переходящее во враждебность. Он проинструктировал экзоличность успокоить тело; чем бы он ни руководствовался, в срочном порядке отпуская на свободу гормоны, победа или провал уже принадлежали прошлому.

Тарек сказал:

― Вопросы и комментарии, пожалуйста.

Поднялся Бираго, обращаясь прямо к бывшей своей коллеге.

― Вендеки кажутся мне реально существующими. Сомневаюсь, чтобы вы сумели сконструировать нечто подобное втайне от нас. Я не так уверен насчет этого вашего сигнального слоя; откуда нам знать, что это не вы его создали?

Расма ответила:

― Не вполне понимаю, какого ответа вы от меня ждете. Мне показалось разумным, чтобы вы переместили Правую Руку вдоль Барьера и поискали край слоя, а потом посмотрели, действительно ли его центр находится под Левой Рукой или же нет. Впрочем, если вы всерьез воображаете, будто мы в состоянии создать такой слой, не сомневаюсь, что вы приписываете нам и способность надежно замести следы его изначального распространения. — Она всплеснула руками. — Если приглядеться пристальнее, доказательства умножатся. Больше мы ни о чем не просим вас. Если в чем-то сомневаетесь, таков единственный способ эти сомнения развеять.

Брайко коротко, не очень-то впечатлившись, рассмеялся и сел обратно.

Чикайя был готов к обвинениям в подделке данных, но идея, что такая неоспоримо присутствующая за Барьером структура может быть причислена противником к фальшивкам, не приходила ему в голову. Если Защитники и засылали шпионов, то уж наверняка те сообщили им, насколько смехотворным выглядит такое предположение? Но ведь шпионы поделятся разведданными только с теми, кого это сообщение наверняка не поколеблет.

Встал Софус.

— Я изучил эту проблему. Я не верю, что слой мог быть построен Левой Рукой так, чтобы мы этого не заметили. К вендекам приложимо аналогичное заключение. Эта структура подлинная. Ее надо изучать. Я появился здесь, чтобы уберечь цивилизации от гибели, а не разрушать их. Вероятность, что мы столкнулись с проявлением чужого разума, чрезвычайно мала, но к ней стоит отнестись крайне серьезно. Я решительно поддерживаю предложение объявить мораторий. Этот срок не пройдет для нас втуне; мы не прекратим размышлять и планировать свои действия. Год, за который мы сможем как следует обсудить и взвесить следующий шаг, в сочетании с информацией, которую предположительно удастся почерпнуть с Той Стороны в ходе исследований глубинных структур, спасет больше миров, чем потребует принести в жертву. Барьер расширяется со скоростью в половину световой. Успех любой попытки его остановить или обратить вспять чрезвычайно сильно зависит от скорости распространения «возбудителя» этого процесса, который в конце концов будет нами определен. Хватаясь за первое найденное решение, в то время как открывается возможность значительно усовершенствовать его, мы не добьемся ничего, кроме локальной победы. Если нам удастся очиститься от любых подозрений в том, что мы совершаем величайшее злодейство, и отточить оружие, которое предстоит повернуть против этой угрозы, можно будет сказать, что курс между высокомерным пренебрежением ею и откровенной трусостью, между сдачей всего, что нам дорого, и бездумным вторжением в непроглядную тьму, выбран верный и достойный.

Софус сел. Чикайя перекинулся взглядами с Расмой. Пожалуй, лучшего союзника они и пожелать не могли. Чикайя обрадовался, что не озвучил аналогичные преимущества для фракции Защитников в своей речи. Из уст Софуса они прозвучали куда правдоподобнее и весомее. Рискни же с такими предположениями выступить представитель оппозиции, это вызвало бы только отторжение.

Следующей должна была говорить какая-то новоприбывшая. Чикайя с ней никогда не общался, но, если верить сигнатуре, ее звали Мурасаки.[101]

— Там может существовать разумная жизнь, а может ничего и не быть, — сказала она. — Какая нам разница? Мы вправе принимать на себя ответственность только в надежде на то, что наши действия встречают адекватный отклик. Многие великие мыслители аргументированно доказывали, что разумные существа, не родственные нам, не облекаются действием нашего собственного морального кодекса. Даже на чисто эмоциональном уровне ясно, что существа эти — порождения абсолютно чуждого и неприемлемого для нас мира. О каком же сочувствии им можно говорить? О каких общих с ними целях?

Чикайю мороз продрал по коже. Тон Мурасаки был вежливо-удивленным, точно она и впрямь не могла взять в голову, как вообще кто-то может придавать малейшее значение чужой жизни.

— Эволюция движима соперничеством, — продолжала она. — Если мы не отвоюем нашу территорию и не позаботимся о ее безопасности, то, как только потусторонние существа узнают о нашем существовании, они уж наверняка изыщут способ разогнать Барьер до скорости света. Основное преимущество в том, что Та Сторона не подозревает о нас, и мы обязаны воспользоваться им. Если здесь и есть жизнь, если здесь есть существа, для которых Та Сторона — комфортабельная среда обитания, то единственный для нас выход — это удвоить усилия с тем, чтобы уничтожить их прежде, чем они истребили нас самих.

Она села, и по аудитории поползли шепотки. Если большинство Защитников и решило никак не реагировать на представленную им петицию, к отдельным членам фракции это явно не относилось. За все время, проведенное на борту «Риндлера», да какое там — во всех своих странствиях от мира к миру Чикайя никогда не слышал, чтобы кто-то высказывал столь бессмысленную и омерзительную точку зрения. Многие культуры активно распространяли свое влияние, многие насмехались над выбором оппонентов и подкалывали их, но ни один даже самый пылкий приверженец Воплощения или бестелесной жизни, ни один даже самый последовательный сторонник планетарной традиции или свободы передвижения никогда не клеймил иные подходы к жизни в таких словах, утверждая, будто они так омерзительны, что уничтожить их без зазрения совести — дело похвальное и настоятельно необходимое.

Эти слова не могли пройти незамеченными. Идея геноцида могла выродиться в нечто едва ли большее, чем фигура речи, однако следовало учитывать, что в новые времена еще не возникала ситуация, когда усилие, потребное для совершения массового убийства, не было так уж непропорционально возможной пользе от него, пусть даже сформулированной языком полубезумным.

Если кто-то до сих пор лелеял мечты возродить кошмары Варварской Эпохи, то шестьсот лет постоянного бегства и открывшаяся возможность наконец отплатить за эти несчастья чему-то абсолютно чужому и непостижимо враждебному казались вполне достаточными аргументами, чтобы девятнадцатитысячелетнему периоду, в продолжение которого ни одно разумное существо не пало от руки себе подобного, настал конец.

Пока Чикайя пытался придумать достойную отповедь, встал Тарек.

― Я бы хотел ответить, если можно.

Чикайя удивленно обернулся к нему.

― О да, разумеется.

Тарек прошел к трибуне и положил руки на импровизированную кафедру. Потом посмотрел вверх и обратился прямо к Мурасаки.

― Вы правы: если за Барьером существует разумная жизнь, то она, скорее всего, не сможет разделить моих целей. В отличие от присутствующих в этой комнате, ведь они по жизни идут почти той же дорогой, что и я, придерживаясь в точности аналогичных вкусов в еде, искусстве, музыке и сексе. В отличие от людей Шура,[102] Картана [103]и Сапаты, которых, потеряв мой родной дом, явился я сюда защитить. Они, без сомнения, отмечают те же праздники, наслаждаются теми же песнями и историями, собираются каждую сороковую ночь, чтобы посмотреть те же пьесы, которые актеры разыгрывают на том же языке, по тому же неписаному канону, как и те, кого я оставил. Если за Барьером существует разумная жизнь, то наладить с ней эмпатический контакт мы, без сомнения, окажемся не в силах. Существа эти, скорее всего, лишены миловидных мордашек новорожденных млекопитающих, или что мы там принимаем за характерные черты нового человека. Никто из нас не способен вообразить, что потребуется для ликвидации препятствия столь труднопреодолимого, или попытаться применить на практике такие мудреные абстракции, как, например, Общая теорема об интеллекте. Хотя в моем родном мире каждый человек, достигший двадцати лет, обязан был овладеть ее формализмом, так что нельзя исключать, что и по Ту Сторону она повсеместно известна. Вы правы: нам следует снять с себя ответственность за какие угодно моральные суждения и руководствоваться исключительно соображениями естественного отбора. Эволюция так основательно печется о нашем счастье, что никто, рожденный ей подчиняться, не подумает на нее сетовать или восставать против нее. История полна забавных экспериментальных примеров людей, следовавших велению инстинктов по любому поводу. Они трахали все, что двигалось, воровали все, что плохо лежало, разрушали все, что им попадалось на пути. Вердикт, увы, беспристрастен и безличен: поведение, способствующее рассеянию генетического материала в среде, есть залог неподдельного удовлетворения как для тех, кто этим занимается, так и для тех, кто их окружает.

Тарек переменил позу, крепко вцепившись в кафедру, но продолжал тем же голосом:

— Вы несомненно и бесспорно правы: если за Барьером существует разумная жизнь, мы обязаны истребить ее по малейшему подозрению, что она может поступить с нами аналогично. И, руководствуясь этим выводом, мы можем и ко всему остальному подходить с тех же позиций: а именно, что у жизни нет иных целей, кроме стремления поддерживать и воспроизводить себя самое, и систематическое истребление всего, кроме нас, а хотя бы и тех из нас, кто не удовлетворяет критериям безопасности, есть кратчайший путь к этой цели.

Он несколько секунд простоял молча. В комнате опять воцарилась тишина. У Чикайи перехватило сердце от ужаса и стыда. Он никогда не думал, что Тарек способен занять такую позицию, хотя, обозревая ситуацию ретроспективно, он начал понимать, что высказанная Защитником точка зрения присуща тому изначально, и никакого предательства прежних идеалов Тарек не совершал. Наверное, Тарек затем и покинул семью, оставил родной дом и друзей, чтобы сражаться за их будущую безопасность, и самим актом прибытия сюда он преобразовал себя из представителя определенной культуры в защитника более универсальных представлений о должном. Может, он и фанатик, но если так, то движет им идеализм, а никак не лицемерие. Если за Барьером обитают разумные существа, сколь угодно чуждые ему, он все равно меряет их той же меркой, с какой подходит ко всем остальным.

Тарек сошел с трибуны. После него встал Сантуш, еще один новоприбывший, и произнес пылкую речь в поддержку Мурасаки, используя примерно так же леденящие кровь выражения. Когда он закончил, полдюжины человек подхватились с мест и принялись наперебой перекрикивать друг друга.

Тарек с некоторым трудом восстановил тишину.

— Есть ли еще вопросы к Расме и Чикайе, или же нам целесообразно перейти к внутрифракционным прениям?

Вопросов не оказалось. Тарек обернулся к ним.

― Я должен попросить вас покинуть собрание.

Чикайя бесстрастно ответил:

― Удачи.

Тарек неохотно улыбнулся в ответ, точно пытаясь показать, что они оба в конечном счете могут преследовать аналогичные цели, отстаивая их по-разному.

Потом сказал:

― Не знаю, как долго это будет продолжаться, но мы не выйдем отсюда, пока не примем решение.

Выйдя в коридор, Расма повернулась к Чикайе.

― Откуда они? Мурасаки и Сантуш?

― Понятия не имею. В их сигнатурах это не указано.

Он проконсультировался с кораблем.

― Они оба прибыли с Пфаффа,[104] но истинное происхождение предпочли не разглашать.

― Откуда бы они ни оказались, напомни мне в случае чего, чтоб и ноги моей там не было.

Ее затрясло. Она безвольно обхватила себя руками.

― Стоит ли нам дожидаться их вердикта? Он может последовать и довольно нескоро. Им все равно придется огласить его публично.

― Ты о чем? Не думаю, что нам стоит возвращаться в Синюю Комнату.

― Как насчет моей каюты?

Чикайя расхохотался.

― Ты себе даже не представляешь, как это сейчас заманчиво звучит.

― Именно так оно и должно прозвучать.

Расма взяла его за руку, и он понял, что она не шутила.

― Эти тела быстро обучаются. Особенно если сохранилась память о прежнем увлечении.

― Я думал, с этим все кончено, — сказал Чикайя.

― Это персистентность как она есть.

Она повернулась к нему лицом.

― К кому бы ты ни был до сих пор привязан, обещаю, что воспоминания о нашем заочном соревновании вылетят у тебя из головы и больше никогда не вернутся. — Она усмехнулась собственному преувеличению. ― Ну или, по крайней мере, я все для этого сделаю, если ты посодействуешь.

Чикайя лишился дара речи.

Ему все в ней нравилось, но какая-то очень глубокая часть его личности все еще вела себя так, точно держаться от нее подальше было делом чести.

Он попытался подобрать нужные слова.

― Я в семь раз тебя старше. У меня тридцать один ребенок. Шесть поколений моих потомков старше тебя.

― Угу, я уже это слышала. Ты стар, ты очень стар, ты супер-стар и на грани маразма. Но мне кажется, что в моих силах оттянуть тебя от края пропасти.

Она прильнула к нему. Запах ее тела понемногу обретал особенную значимость.

― Если у тебя есть шрамы, я их все обцелую и сведу.

— Я хочу, чтобы они оставались неприкосновенны.

— Ладно, как хочешь. На самом-то деле я, конечно, бессильна их стереть.

― Ты замечательная. Но ты слишком мало обо мне знаешь.

Расма издала недовольный стон.

― Да прекрати ты поучать всех с высоты четырехтысячелетнего жизненного опыта. Твой возраст не является естественной единицей измерения времени, с коей долженствует сопоставлять все остальное.

Она придвинулась еще ближе и поцеловала его в губы.

Чикайя не пытался отстраниться.

Она спросила:

― Ну и как тебе?

Чикайя придал лицу выражение, в некоторой степени отвечавшее довольной ухмылке квайнианского сомелье.

― Ты лучше Янна. Думаю, что ты в этом уже практиковалась.

― Хотелось бы, но… Думаю, ты оставался девственником доброе тысячелетие?

― Нет. Просто я себя так чувствую.

Расма отступила на шаг, но потом протянула руки и взяла его ладони в свои.

― Пойдем. Дождемся итогов голосования у меня. Мы не сможем проделать ничего, против чего ты бы возражал. Извращения невозможны биологически.

― Этим тебе в детстве все уши прожужжали, да? Жизнь всегда сложнее.

― Только если ты ее усложняешь.

Она потянула его за руки.

— У меня, знаешь ли, есть своя гордость. Я не собираюсь тебя до посинения упрашивать. Я даже не намерена тебе угрожать и заявлять, будто это твой последний шанс. Но я не верю, что мы чужие друг другу. Не верю, что ты в эту чушь искренне веришь.

― Не верю, — признался он.

― И разве не ты только что возгласил длинную программную речь об опасности принятия решений в обстановке информационного голода?

— Я.

Она торжествующе улыбнулась. И он не стал с ней спорить. Логика отступила в сторону. Стоило наконец повести себя так, как хочется. Но если один инстинкт говорил ему, что ее надо отвергнуть, ибо много раз он принимал именно такое решение и уже отвык считать противоположную линию поведения чем-то иным, кроме предательства, то другой нашептывал, что, если он не изменит себя, то жить дальше еще хоть век не имеет смысла.

Чикайя сказал:

― Ты права. Положим конец нашей отчужденности.

Они пошли в каюту Расмы и легли на ее постель. Все еще одетые. Они болтали обо всем подряд и изредка целовались. Чикайя знал, что Посредник сообщит ему результаты голосования немедленно. Но ожидание изматывало его. Он сделал все, что было в его силах, чтобы продемонстрировать Защитникам истинное положение дел на Той Стороне, и не мог отдыхать, не узнав, пропали эти усилия зря или же нет.

Почти через два часа после их выступления перед собранием пришла новость об объявлении моратория. Процентное соотношение голосовавших не указывалось. Но перед тем, как начать прения, Защитники недвусмысленно объявили, что решение будет принято количественным большинством и обязательно к исполнению для всех.

Чикайя следил, как Расма меняется в лице, слушая объявление.

― Мы их сделали, — сказала она.

Он кивнул.

― И Тарек. И Софус.

― Да. Они сделали больше нашего. Но у нас есть повод для торжества.

Она поцеловала его.

― А он у нас есть?

Чикайя не корчил из себя недотрогу, но старался не судить по прелюдии.

― У меня — так точно.

Пока они раздевали друг друга, на Чикайю нахлынул прилив счастья даже большего, чем любое сексуальное вожделение. Что бы ни привязывало его к Мариаме, путы эти наконец спали. Заговор на энергостанции мог уничтожить между ними всякое доверие, но не отравил его чувств, его тяги ко всему, что он в ней ценил. И он не потерял права быть с человеком такой же жизненной силы, приверженцем таких же идеалов, какие некогда разделяла она.

Расма постучала пальцами по шраму на его ноге.

― Ты мне о нем не расскажешь?

― Не сейчас. Это очень долгая история.

Она усмехнулась.

― Хорошо. На самом — то деле мне сейчас и не до того.

Она передвинула руку выше.

― Ой, а что это у нас тут выросло! Я знала, что оно будет прекрасным. И у меня есть кое-что как раз по его размеру. Оно почти идеально сюда войдет. И сюда. И, может быть, даже… сюда.

Чикайя сжал зубы, но не останавливал ее. Пальцы бегали по его телу, снаружи и внутри. Она касалась его в месте, которого прежде не существовало. В месте, где не бывали еще его собственные пальцы, в месте, которого не видели его собственные глаза. Он никогда не чувствовал себя таким слабым и уязвимым.

Он лежал и следил, как она вызывает в нем ощущения формы, чувствительности, поверхности. Вызов и отклик.

Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал, а затем ответил ей тем же, нанеся на карту их тел вторую часть прежде неизведанной территории. Ему было четыре тысячи лет от роду, но он еще не утомился и не пресытился этим. У природы воображение довольно бедное, но люди никогда не устают искать новых путей друг к другу.

13

Посредник Чикайи разбудил его, получив срочный вызов от посланника Бранко. Сообщение показалось Посреднику достаточно важным, чтобы потревожить хозяина во сне.

Чикайя впустил посланника. Ему не хотелось закрывать глаза, рискуя провалиться обратно в сон, поэтому он для верности вообразил фигуру Бранко у своей постели в полумраке каюты.

― Искренне надеюсь, что это важно, — заметил Чикайя.

― Мне очень неловко беспокоить вас, — прошептал посланник. Он вел себя куда деликатнее самого Бранко. — Но вам и вправду стоит это выслушать. Я беседую только с несколькими людьми. С теми, кому я доверяю.

― Я в шоке.

Посланник посмотрел на него так, что сразу стало ясно: иронии он не чужд.

― Кто-то попытался перехватить управление кораблем. Я не знаю, кто именно. Непосредственный физический источник угрозы представляет собой запасную коммуникационную линию для внешних инструментов. Она находится на складе, куда есть доступ не у одной сотни человек. Атака была обречена с самого начала. Кто бы ее ни предпринял, он очень слабо разбирается в технологиях, с которыми полез играться.

Чикайя вздрогнул. Он вспомнил. Разве не Тарек тогда строил бредовые предположения на предмет того, как Янн «вмешается» в работу корабельной сети, действуя с одного из своих кваспов?

― Однако, по всей видимости, она порождена сочетанием глупости и отчаяния, и весьма правдоподобно, что на этом злоумышленники не остановятся. Поэтому я решил поставить в известность нескольких более или менее уравновешенных членов каждой фракции. Вам лучше бы найти этих придурков и воспрепятствовать их дальнейшим диверсиям. Держите свои дома в чистоте, или я вас всех поставлю в строй и заставлю прогуляться через воздушный шлюз.

Посланник откланялся и исчез. Чикайя моргал, глядя во мрак. «Прогуляться через воздушный шлюз» — не лучший аргумент, чтобы настоять на своем, но Чикайя не сомневался, что Бранко искренен. Если фракционные дрязги достигли стадии, когда в опасности оказался сам «Риндлер», разработчики корабля наверняка не станут церемониться с самоселами.

Он разбудил Расму и пересказал ей новости.

― Почему Бранко не поговорил со мной? — огорчилась она. — Разве я не заслуживаю доверия?

― Не принимай всерьез. Он мог просто решить, что сообщение покажется более весомым, если его будут передавать из уст в уста, чем если он обратится ко всем лично.

― Я шутила, — она склонилась над ним и поцеловала, — но спасибо, что внес ясность.

Она притворно застонала.

― О, нам пора.

― Чего?

― Янн хочет поговорить с нами.

Она помедлила.

― И… Сульджан с Умрао тоже.

― Мы пойдем вместе. Надо организовать митинг. — Чикайя поднял подушку и накрыл ею лицо. — Не могу поверить, что у меня это вырвалось…

Расма рассмеялась и похлопала его по руке.

― Да, нам и вправду надо это обсудить. Но вставать с постели не обязательно.

Расма попросила Посредника согласовать протоколы и послала Чикайе приглашение в виртуальную Синюю Комнату. Его зрительный ракурс быстро переместился по полу и взмыл на уровень стола, где сидели Расма, Янн, Сульджан, Хайяси и Умрао. Он знал, что остальные видят его только как иконку, и что внешность и жесты можно корректировать. Но подлинного Воплощения он не достиг. Он по-прежнему воспринимал себя недвижно лежащим на постели.

Сульджан спросил:

― Есть идеи, Чикайя? Кто бы это мог быть?

― А кто бы мог быть таким идиотом? Я думал на Тарека, но что-то не вытанцовывается. Если только он не блефует настолько искусно…

Хайяси покачала головой.

― Не Тарек. Я слышала, что Защитники раскололись почти поровну на голосовании, но он был среди тех, кто выступил за мораторий.

— Ты говоришь, что они раскололись почти поровну. Насколько почти?

― Ближе, чем я ожидала, — ответила она. — Против выступили почти сорок процентов, в основном новобранцы.

― Сорок процентов… — Чикайя до последнего надеялся, что Мурасаки и Сантуш высказали мнение немногочисленных экстремистов, Впрочем, они могли ими и быть. Не надо быть искренним сторонником геноцида, чтобы проголосовать против моратория. Достаточно просто усомниться, что уничтожение Той Стороны возымеет столь огромные последствия. Очевидно, у многих новобранцев не нашлось времени ознакомиться с незнакомой физикой ошеломляющей сложности и размаха. Они могли просто не поверить, что доказательства существования сигнального слоя правдивы, даже если это подтверждают их собственные эксперты.

Янн сказал:

― Мы не вправе исключать, что у кого-то в нашем собственном лагере уже плавится мозг. Мы добивались моратория, но это совсем не означает, что этого хотели все из нас.

Сульджан вздохнул.

― Это очень даже верно, и все же… с учетом временных показателей я не верю, что это был кто-то из нас.

― Но именно таковы и могли быть их намерения, — предположил Умрао. — Кто-то надеется, что их поползновения будут обнаружены, и нас всех выбросят с «Риндлера» — что автоматически отдалит Защитников от создания полностью боеспособных планковских червей на несколько столетий.

Расма ответила:

― Все, что осталось от доброй воли к сотрудничеству между фракциями. Все, что мы могли бы узнать за год моратория. Вот чем они рискуют.

― Нейтральным специалистам будет позволено продолжать исследования, — указал Умрао.

Чикайя сказал:

― Ни для какой фракции не будет полезно вылететь за борт. Это должен быть кто-то действительно уверенный в успехе.

― И какого рода этот успех? — спросила Хайяси. — Они хотели перехватить управление кораблем. Чего ради?

Внезапно у стола материализовался Бхандари.

― Терпеть не могу влезать без предупреждения, но если кто-нибудь из вас интересуется, как там дела в реальном мире…

Он развернул перед ними рамку, в которой возник вид одного из тросов «Риндлера». Шестеро человек лезли по нему и в данный момент находились недалеко от вершины одного из модулей, медленно взбираясь к концентратору. На спине у каждого было что-то громоздкое, коробкообразное, выглядевшее так, словно его наспех стачали из набора базового инструментария для экспериментов с Барьером. Чикайя не узнал «альпинистов-любителей», потому как на них были одинаковые серебристые скафандры. Он попросил корабль сопоставить очертания лиц с анкетами людей, присутствовавших на борту. Оказалось, что это Мурасаки, Сантуш и еще четверо новобранцев. Все они прибыли более или менее одновременно с Пфаффа.

Расма исчезла из виртуальности, одновременно Чикайя почувствовал, как она трясет его за плечи.

― Вставай!

На мгновение утратив ориентацию, он повиновался.

― Зачем? — спросил он. — Что они, по-твоему, делают?

― Не знаю, но лучше приготовиться к самому плохому варианту. — Расма схватила свою банку скафандроспрея и торопливо обрызгала его. — Теперь распыли на меня. Быстро!

Чикайя сделал, как она сказала.

― К самому плохому? А чего ты ожидаешь?

― Они же направляются к двигателям, разве не так? Можешь придумать этому невинное объяснение? Давай сразу в челнок.

― Почему? Тебе не кажется, что ты слишком уж предусмотрительна? Я сохранился этой ночью. Даже если мы погибнем здесь, я тебя не забуду.

Расма улыбнулась и покачала головой.

― Прости, но вынуждена развеять романтику. Я думаю о большем. Если эти люди вознамерились отобрать у нас «Риндлер», кто-то должен остаться в живых и защитить Ту Сторону. Из тех, кому я доверяю в этом вопросе, ты к челноку ближе всего.

Чикайя вскочил и стал натягивать одежду.

― Тогда пойдем вместе.

― Нет. Пока мы не поймем, что творится, лучше действовать порознь. Они могут как-то повредить челнок, и мы его потеряем. Лучше, чтобы один из нас спасался в челноке, пока другой пытается преградить им путь к концентратору.

Чикайя разозлился, но понял, что аргумент не лишен смысла. В конце концов, она же ему не приказывает. Надо действовать как можно оперативнее, а пререкания, кто главнее, этому только помешают.

Он запросил вид челнока у корабля. Оказалось, что тот все еще на приколе и внешне выглядит как обычно. Тем не менее исключать возможность саботажа пока было нельзя.

― Ты поднимешься вслед за ними? — спросил он.

― Если разработчики доверят мне такую миссию.

― А как эта шестерка прорвалась наружу? Что-то непохоже, чтобы Бранко их вышвырнул.

Расма закончила одеваться.

― Они на тросе, который соединяет модуль с мастерской. Вероятно, они делали вид, что работают над каким-то вакуумным сенсором. — Она окинула каюту прощальным взглядом, точно приводя все воспоминания в окончательный порядок.

Чикайе болезненно захотелось коснуться ее, но он не осмелился отягощать расставание.

Выйдя в коридор, он спросил:

― Если что-то пойдет не так, где встречаемся?

― Моя ближайшая РКЛ на Пфаффе. Если сигналы подтверждения текущей идентичности прекратят поступать, она проснется первой.

― Как и моя.

― Тогда там и встретимся.

Она улыбнулась.

― Но я все-таки хотела бы не столь радикального воссоединения.

Они подошли к лесенке.

― Береги себя, — сказал Чикайя.

― В предпочтительном списке личностных качеств, которые мне бы здесь пригодились, осторожность отсутствовала. — Она приложила ладони к его лицу и коснулась его лба своим. Чикайя слышал ее дыхание. Восхищенное возбуждение и страх переполняли ее. Она явно не последовала собственному совету насчет адреналина. Для такой миссии спокойствие будет только лишним.

После этого она выпустила его из объятий, развернулась и побежала вверх по лестнице, не произнеся ни слова.

Чикайя спустился на прогулочную дорожку и спросил у корабля, что происходит в мастерской. На главной сборочной платформе, открытое внешнему вакууму, покоилось нечто вроде наполовину готовой заготовки сенсора. Никаких ключей к разгадке замысла Мурасаки и ее пособников он не нашел. Зачем они поднимаются в концентратор? Хотят перевести двигатели на форсаж-режим и угнать «Риндлер»? Это невозможно. Ну, го есть задача полегче, нежели взять под контроль систему управления кораблем, но ненамного. Но предположим, что авантюристы настроены предельно оптимистически. Как они поступят, достигнув этой цели? Бегство от Барьера только замедлит работу обеих фракций.

Обозревая мастерскую, Чикайя заметил темный порошок на полу, у самого шлюза.

― Что это? — поинтересовался он у корабля.

― Кровь.

Атмосферы в мастерской не было. Чтобы порезаться через скафандр, требовалось приложить очень существенные усилия, так что на халатность это не спишешь.

― Покажи мне, когда ее пролили.

Корабль прокрутил ему запись пятнадцатиминутной давности. Он увидел Сантуша, выходящего через шлюз. С его пальцев текла кровь, заливая пол. Его скафандр только начал наливаться серебром, чтобы противостоять холоду космоса, и Чикайя ясно различал его лицо. Одна ноздря была забита красными и черными комочками, по виду происходившими из дыхательной мембраны скафандра. Глаз над нею был полуприкрыт, веко набухло и кровило. В целом вид у Сантуша был такой, словно ему только что от всей души врезали по лицу стальным бруском. Неужели он с кем-то подрался? Сущее безумие.

На аллее Чикайя увидел Кадира, бежавшего ему навстречу. Они с подозрением уставились друг на друга. Кадир опомнился первым, развел руки в жесте, выражавшем полнейшую невиновность.

― Я не с этими лунатиками, мы их выгнали!

― Ты знаешь, что происходит?

― Ну, я знаю, что они выступили против меморандума, но я понятия не имею, чего они сейчас хотят добиться. Бираго с ними заодно. Но только с ним я общался. Остальные были не очень-то разговорчивы. Они объявили, что такие же странники, как и ты, но ни с кем особо не контачили, только между собой. Правда, на путешественников они не очень-то похожи. Те, стоит тебе высказать мнение, отличное от их собственного, обычно не останавливаются на половине фразы и не смотрят на тебя так, словно у тебя отросли крылья.

― А где Бираго? — спросил Чикайя.

― Когда я слышал о нем в последний раз, сообщалось, что он заблокировал проход в мастерскую и выразил намерение остановить любого, кто попробует догнать их.

― Но он не сказал, чего они хотят? Не было ни угроз, ни требований, о которых они бы торговались?

― Я думаю, торговаться тут уже не о чем, — ответил Кадир.

― Правая Рука в безопасности? Они могли ее использовать, перехватить контроль над ней так, чтобы вы не заметили?

Кадир передернул плечами.

― Если верить отчетам, она бездействует уже несколько дней. Но Бираго помогал ее строить. Я не знаю, на что он способен.

Они расстались. Когда Чикайя достиг дальнего конца дорожки, голос Расмы в его голове сказал:

― Разработчики пропустили меня. Я на тросе. — Даже по девокализованному радиоканалу ее голос передавался таким же выразительным, как и всегда; об этом позаботился ее Посредник. В нем звучало нервическое веселье, точно погоня ее очень забавляла. — Я отстаю от наших бунтовщиков на довольно приличное расстояние, но думаю, что смогу их догнать, если постараюсь.

― Ты в меньшинстве, а они совсем ополоумели. — Чикайя рассказал ей, как выглядел Сантуш.

― Сульджан и Хайяси направляются к другому тросу. Они еще раньше просили у Бранко доступ, но он им всучил поддельные коды. Сказал, что в этом нет необходимости. Думаю, точка зрения разработчиков на происходящее резко переменилась.

Чикайя преодолевал нижний ярус своего жилого модуля. До челнока таких модулей надо было пройти еще три.

― Они думали, что справятся сами, а теперь поняли, что не в силах?

Он ломал себе голову над смыслом авантюры. Ясно же, что тросы недостаточно разумны, чтобы не пустить мятежников или каким-то образом обезвредить их. Внутреннее пространство модулей допускало почти безграничное разнообразие конфигураций, но разработчики, вероятно, даже не думали, что от тросов понадобится что-то большее, чем постоянное натяжение.

― На что еще они могут рассчитывать? — спросил он. — Смести их оттуда мусоросжигательным лазером? Что бы ни придумали, это либо технически доступно, либо невозможно вообще.

― Может, они надеются в последний миг воззвать к их моральным качествам.

― Эти люди намерены либо угнать корабль, либо уничтожить его. Перед этим они могут спокойно сохраниться в любом месте по их выбору. Их воспоминания у них в руках. Не сомневаюсь, что Бранко их бы без зазрения совести испарил, если б смог.

― Его предложение могло не пройти на голосовании, — ответила Расма.

Чикайя попросил корабль показать ее изображение. Одинокая фигурка была всего в пяти-шести метрах от начала километрового троса, но взбиралась быстро: цеплялась за едва заметный жгут моноволоконных нитей коленями, подтягивалась, втаскивала тело выше еще на длину протянутой руки, повторяла все сначала. По крайней мере, у концентратора ее скоростью можно будет пренебречь. Если в конце концов она окажется в невесомости, он легко догонит ее и подберет на челнок.

― Дай мне посмотреть твоими глазами, — попросил Чикайя.

― Зачем?

― Просто на минутку. Пожалуйста.

Расма, поколебавшись, переслала ему картинку. Она посмотрела вниз на сияющую сферу модуля, потом взглянула вверх, через спицы корабельного колеса, в ту сторону, куда — на расстоянии четверти оборота колеса — направлялся преследуемый ею мятежник. Справа от нее невозмутимо высилась ослепительно сверкавшая стена — Барьер.

— Я не боюсь высоты, — сказала она сухо. — Перестань за меня волноваться.

И отключила обзор.

― Я не волнуюсь, — солгал Чикайя.

― О, смотри; Сульджан уже подоспел. Я здесь не одна. Давай в челнок, скорее! Если здесь случится что-нибудь достойное твоего внимания, я тебя вызову.

― Хорошо.

Ощущение ее присутствия пропало, и Чикайя бросился бежать. Он потерял кучу времени, пытаясь сложить кусочки мозаики воедино. Зачем вообще задаваться вопросом, чего хотят мятежники? Расма рассуждала вполне логично. Он ненавидел себя за то, что сейчас находится не рядом с ней. Но она поручила ему другое задание, не менее ответственное, и надо бросить все силы на его выполнение, а не увиливать без нужды.

На дорожках и в коридорах он много кого встречал, но не останавливался, чтобы прокричать вопросы или обменяться предположениями. Если появится достоверная информация, она поступит к нему немедленно, все равно, из какого источника. Уже через несколько минут с него градом катился пот: биохимией корабельных тел можно было управлять довольно свободно, однако его нынешняя оболочка разрабатывалась отнюдь не для быстрого бега, а о тренировках он как-то не позаботился. Он мог легко отключить неприятные ощущения. Но существуют пределы допустимого, у которых нет с болевыми ничего общего.

Внезапно из пустоты выскочил Янн и побежал рядом с ним.

― Расма сказала, ты направляешься к челноку. Сколько свободного места в твоем кваспе?

― Извини, но для попутчика не хватит.

Янн покачал головой, предположение Чикайи его явно развеселило.

― А мне не нужен извозчик. Я вполне адекватно функционирую без кваспа, который за мной повсюду волочится, и не слишком волнуюсь, сколько резервных копий и куда разбросал. Но, если при кораблекрушении тебя выбросит на рифы, тебе понадобится содействие.

Чикайя ответил по радиоканалу, чтобы не сбивать дыхание.

― Идея отличная, но, как я уже сказал, места для второй личности в моем кваспе не хватит.

― Я и не ожидал этого, — ответил Янн. — Я припас для тебя набор библиотек, он занимает всего несколько экзабайт,[105] но в нем содержится сумма наших сведений о Той Стороне. Все, чему я научился от Сульджана, Умрао и остальных, и все, что я разрабатывал для себя. Конечно, эти сведения бесполезны для того, кто лишен возможности работать с Барьером. Поэтому я провел голосование, и по его результатам контроль над Левой Рукой полностью перешел к тебе.

Чикайя не ответил. Янн продолжал:

― Ты, ясное дело, не хочешь все это на себя взваливать, но, поверь, мы и так охраняли тебя от этого, пока могли. Выхода нет.

― Что они там вытворяют? — спросил Чикайя.

― Не волнуйся. Поспеши в челнок и удирай как можно быстрее. Мы с тобой свяжемся, как только опасность минует.

― Это все в предположении, что мятежники не захватили челнок первыми.

Чикайя сверился с картинкой, челнок был на месте.

Янн спокойно ответил:

― Они не могли бы его украсть, потому что Бранко его заблокировал. Он согласился освободить управление только для тебя. А теперь перестань спорить и лови библиотеки.

Чикайя приказал Посреднику принять пакет. Янн весело добавил:

— Остается надеяться, что тебе он не понадобится.

И исчез. Чикайя тут же свернул в сторону, избегая столкновения с каким-то пешеходом, который посмотрел на него, как на безумца. Никто из людей, встреченных им после того, как Расма отключилась, особо не спешил. И чем меньше оставалось пробежать до челнока, тем больше людей направлялось в противоположную сторону: прочь от единственной спасательной шлюпки «Риндлера». Часть его личности, полная воспоминаний о жизни на планетах, нашла такое поведение абсурдным: впрочем, на его пути попадались и миры, где уплывать на шлюпке прочь от горящего корабля по бескрайнему океану было бы не менее глупо. Но даже в культурах, где к потере очередной телесной оболочки относились равнодушно, обычно находилось значительное число доброхотов, желавших, чем смогут, помочь оказавшимся в опасности приверженцам иной точки зрения. Наверное, и поблизости отыщутся какие-нибудь переполненные людьми околопланетные орбиты, где потерпевших кораблекрушение вскоре выловят из вакуума во плоти, а не как пакеты данных.

Впрочем, перспектива побега с «Риндлера» в форме сигнала тревоги должна была бы скорее ободрить его.

Пробегая последнюю прогулочную аллею, Чикайя запросил у корабля вид на входной шлюз челнока. Там никого не было, никакой охраны. Он только вознамерился запросить последовательность картинок, перекрывшую бы весь остаток пути, как увидел своими глазами группу людей, стоявших посреди аллеи. Четверо отступили на несколько шагов, а пятый вышел вперед и замахнулся каким-то металлическим дрыном.

Чикайя сбавил темп и наконец остановился. Мятежник продолжал невозмутимо приближаться. У него был вид человека, совершающего запланированные действия. Чикайя спросил у Посредника сигнатуру врага. Определить ее Посредник не смог, но корабль услужливо начертал имя противника поперек его лица: Зелман.

Чикайя задержал дыхание и приветливо обратился к бунтовщику:

― Поговори со мной. Скажи, что тебе надо.

Зелман молча шел навстречу. Его лицо было обезображено даже сильнее, чем у Сантуша. Вдоль носа тянулась алая полоса, под глазницей набухал огромный синяк. Четверо спутников Зелмана были так же изуродованы. Если такие повреждения они получили в драке между собой, оставалось предположить, что изначальная группа злоумышленников развалилась еще много недель назад.

И вдруг Чикайя понял. Зелман не скрывал своей сигнатуры, показывая враждебные намерения, не отзывал ее, пытаясь скрыть свою личность. У него вообще не было сигнатуры. И Посредника, чтобы ее переслать. У него не было экзоличности. У него не было даже кваспа. Мятежники воспользовались каким-то чрезвычайно грубым хирургическим инструментом и вырвали друг другу цифровые мозги.

― Поговори со мной, я подберу перевод! — крикнул Чикайя. — У нас в базе все старые языки!

Он и не ожидал, что его слова будут поняты, но пытался спровоцировать противника хоть на какой-то ответ. Если Зелман вообще сохранил дар речи.

Чикайя не помнил, сколько процентов нервной ткани Homo sapiens обеспечивает базовую функциональность. Тела риндлеровского типа обычно сохраняли про запас много нейронов, поскольку точное распределение обязанностей между центральной нервной системой и цифровыми модулями от культуры к культуре разнилось. Он полагал, что даже этого резерва в норме не хватит, чтобы вместить информационный эквивалент предкового мозга, но при аккуратной переделке и оптимизации это могло оказаться возможным.

Когда расстояние между ними сократилось до десяти-двенадцати метров, Зелман остановился и открыл рот. Полился сплошной поток звуков. Чикайя не мог даже разобрать отдельные слова, его ухо не привыкло к самостоятельной дешифровке чужой речи. Впервые в жизни он начинал беседу с незнакомцем, не располагая предварительно согласованными парой Посредников протоколами, этими мостиками, перекинутыми через межличностную пропасть. Но спустя пару мгновений после того, как фраза перестала звучать, он вспомнил, как это делается, выделил ключевые звуки и расшифровал высказывание.

― Поворачивайся и проваливай, или я тебя в котлету изобью.

Чикайя ответил на том же языке, отчаянно надеясь, что его поймут. Посредник проследил этимологию слов Зелмана вплоть до давно вымершего земного языка двадцать третьего стандартного столетия, но корректировки, приводящие словарь в соответствие с вариациями, развившимися в течение тысячелетий в оторванных от мира общинах носителей языка, приходилось вносить буквально на лету.

― А иначе что? Ну хорошо, я повернусь и уйду, чтобы сгореть вместе с кораблем?

— Если разработчики согласятся отвести корабль от Барьера, — ответил Зелман, — никто не сгорит.

Чикайя пожал плечами.

― Для нас сбежать и сгореть — одно и то же. Все, что нас удерживает здесь — доступ к Барьеру. Любой выбор нас его лишит. Можете вышвырнуть нас отсюда хоть на Землю. Можете разбивать наши головы дубинками по одной. Сотрудничества вы от нас не добьетесь. Никогда.

― Но ты избавишь себя от боли, — сказал Зелман. — Или от хаоса, если боль тебе нипочем.

Он сделал еще шаг и воздел свою палицу. Чикайя не был мастером боевых искусств, поэтому препоручил все проблемы экзоличности и остался безучастно наблюдать за происходящим. В конце концов он обнаружил, что стоит, попирая ногой шею распростертого поперек аллеи Зелмана, и держит отнятую у того железяку.

― Это был не ты! — прошипел полузадушенный Зелман. — Ты, бескровный червячишко!

― Ой, — сказал Чикайя. — Ты заметил? Молодец.

Четверка товарищей Зелмана подступала. Двое несли горшки с какими-то растениями. Оружие это встревожило Чикайю не столько размерами, сколько нелепостью.

― Не надо, — предупредил он. — Все это бесполезно. Как бы ни были вы на нас обижены, мы бы дали вам слово.

― Мы мирно изложили свои доводы, — пропыхтел Зелман. — Несколько часов назад.

― Какие доводы? Эволюционный императив, война за свою территорию? Напомню, мы потеряли две тысячи звездных систем, а вы еще не потеряли ни одного корабля.

― Так ты думал, мы останемся сидеть сложа руки и наблюдать? После того, как вы предали интересы собственного биовида и уничтожаете остатки человечества?

Чикайя меж тем пытался понять, откуда взялись мятежники. Чтобы сойти за обычных путешественников, они, наверное, перекодировали себя для работы под прикрытием в кваспах и биологических мозгах одновременно, как троянские вирусы. Неприятно, должно быть, было им лежать в засаде и, ничего не предпринимая, наблюдать, как действуют вторые половинки. Эти нейроконструкты, скорее всего, и не понимали большей части, а то и всего сказанного вокруг — даже если слова срывались с их собственных губ. Квасповерсии впоследствии должны были пересказывать им суть событий на их родном языке. Приготовиться выжить после цифровой лоботомии — на редкость предусмотрительное решение. Чикайя почти уверился, что разработчики встроили в корабельные кваспы глушилки и надеялись в случае необходимости обезвредить атаковавших концентратор мятежников. Теперь, увидев, что это не сработало, они изменили план и послали Расму с друзьями в погоню.

Четверо анахронавтов окружили Чикайю. Одна из них, по имени Криста, сказала:

― Отпустите его, пускай уходит.

― Или что? Ты меня до смерти изобьешь своим рододендроном?

«Что это за штука? — спросил Чикайя у корабля. — Это одно из твоих растений?»

> Изначально да. Но его переделали.

«Во что-нибудь опасное?»

> Среди веществ, выделяемых листьями и стволом, нет ничего потенциально опасного.

«А в корнях?»

> О корнях у меня сведений нет.

― Отпустите его, — повторила Криста, — пусть уходит. Это его последний шанс.

Чикайя спросил у экзоличности, сможет ли она, не опорожнив горшки, отнять их у пары мятежников. Экзоличность ничего не обещала.

― Убежав, я ничего не достигну, — начал он.

Криста посмотрела на Зелмана, валявшегося у ног Чикайи. На миг ее угрюмая маска поплыла, облезла. Под ней возникло лицо перепуганной девчонки, затерянной в странном чужом мире. Девчонка верила, что ей предстоит умереть во славе.

― Мы можем… — успел сказать Чикайя.

Она подняла горшок на уровень плеч и начала вытаскивать из него растение. Чикайя приказал экзоличности сделать все возможное, чтобы растение не упало на пол. Для этого он прыгнул вперед, схватил растение за ствол и впихнул обратно в горшок. Кристу отбросило назад. Экзоличность перехватила горшок другой рукой, за донышко у корней. Тем временем другой анахронавт, которого Чикайя видел краем глаза, начал повторять действия Кристы, вытряхивая растение из горшка за ствол. Корни уже показались наружу. Земля с них осыпалась, обнажив множество набухших белых червеобразных узелков среди серых шишковатых наростов. Узелки эти Чикайе чрезвычайно не понравились, и он приказал экзоличности любой ценой предотвратить контакт их с твердой поверхностью. Экзоличность оценила свои скоростные возможности, сопоставила их со скоростью, необходимой для выполнения заявленной задачи, и вынесла вердикт: невозможно. Анахронавт извлек растение из горшка и швырнул его на пол корнями вниз.

Чикайя потерял все чувства, кроме чувства перемещения в пространстве. Он ослеп, оглох и полетел куда-то, ожидая столкновения. Коль скоро его подбросило в воздух, он рано или поздно упадет, так ведь? Это логично.

Столкновения, однако, не случилось, зато визор прояснился. Скафандр стал полностью матовым, чтобы защитить глаза, а теперь решил, что опасность миновала, и пора вернуть хозяину тела зрение.

Он увидел, что находится снаружи «Риндлера» и продолжает от него удаляться. Разрушенный участок прогулочной аллейки начал восстанавливаться. Что-то вроде половинок песчаных часов вытянулось с обеих сторон разрыва, перекрыло его и остановило утечку воздуха. Вокруг начали нарастать новые волокна.

Он огляделся в поисках анахронавтов. Один был уже на приличном расстоянии, силуэт его подсвечивался сиянием Барьера. Скорость его совпадала с исходной скоростью «Риндлера», но силой взрыва его выкинуло далеко в сторону от изначальной траектории. Судя по неестественно выгнутым рукам и ногам, террорист был мертв. Все корабельные тела могли отключить кислородный метаболизм и загерметизироваться, но сочетание взрыва и внезапного контакта с вакуумом оставляло мизерные шансы на спасение. Бунтовщики могли бы подготовиться заблаговременно и раньше всех облачиться в скафандры, но их это, по-видимому, мало беспокоило. Либо они решили пожертвовать собой, либо посчитали, что, как бы ни завершилось задуманное ими предприятие, никто не выживет и не сможет их спасти.

― Ты в порядке? — сказал в его голове голос Бранко.

― Думаю, что да. — Если скафандр и пострадал при взрыве, он уже починил себя сам. А что касается тела, то экзоличность доложила, что оно полностью исправно.

― Я вышлю за тобой челнок.

― Спасибо, — сказал Чикайя и стал ждать, безучастно глядя, как корабль залечивает провисший на манер шейного ожерелья участок аллейки. Он медленно вращался вокруг оси, почти точно совпадавшей с направлением собственного движения тела. «Риндлер» не пропадал из поля зрения ни на миг, но горизонт, отделявший Барьер от звезд, крутился, точно спица колеса.

Бранко продолжал:

― План А может оказаться бесполезным. Они намертво приварили крепежные болты челнока.

Чикайя подумал над этим, медленно, лениво, как во сне. Самым странным в его нынешнем положении было поселившееся где-то глубоко чувство отчуждения. Он с трудом представлял себе, как вообще вернется на корабль.

― Что с концентратором?

― Мы выяснили, чем занимались наши горе-альпинисты раньше, в мастерской, — ответил Бранко. — Они строили детектор частиц, используя мощные сверхпроводниковые магниты. В настоящее время эти магниты стали частью устройств, которые они тащат на себе.

― Но ведь топливо экранировано от паразитных магнитных полей?

Антивещество, двигавшее корабль, находилось в чисто магнитной ловушке, поскольку ее надежности было достаточно в любых условиях.

― Ты вообще представляешь себе, на сколько порядков отличаются напряженности паразитных магнитных полей в межзвездном пространстве и тех, что создаются самыми сильными искусственными магнитами?

Вопрос казался риторическим, и Чикайя не стал на него отвечать.

― Как там Расма и остальные?

Он не хотел смотреть туда сам. Просто ему захотелось, чтобы Бранко смог наконец сообщить добрые вести.

― Они близко. Но мятежники уже в концентраторе и проводят последние приготовления.

― Ты действительно считаешь, что они способны высвободить топливо?

― Это зависит от того, насколько тщательно сконструированы их устройства. Если им хватило мозгов и времени, они вполне могли придумать, как накачать энергией два противонаправленных потока так, чтобы удерживающее поле не смогло справиться с ними обоими.

Чикайя ничего не сказал и смежил веки. Он не справился. Он вылетел за борт вместе с анахронавтами. Но Расма должна справиться. Она остановит их. Если повезет.

Бранко нарушил молчание:

― Мы видим, как в топливе начинается струеобразование.

В голосе его не было и намека на панику. После потери Пера графопостроителя он поведал Чикайе, что ему пришлось пережить локальную смерть уже семьсот девяносто шесть раз. Но пусть даже он приобрел иммунитет к экзистенциальным раздражителям, перспектива утраты контакта с Барьером должна была ранить его больнее.

― Теперь внимательно слушай меня. Мы не успеем освободить челнок за оставшиеся несколько минут, однако попытаемся использовать мусоросжигательный лазер, чтобы пережечь трос, удерживающий весь модуль, к которому челнок пришвартован.

― И что это даст? В этом модуле полно мятежников.

― Там их пятеро. Мы их выследили и заблокировали в перестроенных стеноловушках. Есть и трое других. Они самопровозглашенные Защитники, но ты можешь склонить их к сотрудничеству. Если я откреплю модуль от «Риндлера», то даже после потери всего корабля челнок удастся в конце концов высвободить. А если «Риндлер» уцелеет, они по крайней мере получат возможность вернуться к нам.

― Кто эти трое? — спросил Чикайя.

― Алехандро, Вайль и Мариама, — ответил Бранко. — Я никого из них толком не знаю. Но оставаться с ними все равно тебе, так что решай сам, будет это для тебя преимуществом или нет.

Корабль отдалялся, таял в сиянии Барьера. Чикайя не хотел распоряжаться чужими судьбами, но мятежники не оставили разработчикам никаких альтернатив, кроме откровенно одиозных, а теперь и Бранко втягивает его в ту же трясину.

Если восставшие намерены уничтожить «Риндлер», то, очевидно, потому, что им больше ничего не оставалось делать. Это значит, что Правая Рука уже запрограммирована выпустить планковских червей и сделает это без дальнейших отсрочек. Если кто-то спасется в модуле, в большую опасность Ту Сторону это уж точно не поставит; ему придется рисковать, выручая этих людей в надежде, что впоследствии они пригодятся для работ по обузданию планковских червей. Если он останется один, уплывая в бесконечность, то еще сможет какое-то время контролировать Левую Руку на расстоянии, но без челнока в конце концов утратит даже радиоконтакт с ней.

Но ведь мятежники могли пойти неверным путем. Первая попытка создать планковских червей провалилась. Если кто-нибудь из бунтовщиков выживет, ему по силам будет учесть ошибки предшественников и спустя десятилетия предпринять новую попытку. В таких обстоятельствах Ту Сторону уже вряд ли что спасет. Так, может, лучше остаться в одиночестве и сделать все возможное за отпущенное ему время?

Все сводится к тому, перевербован ли кто-то из этой тройки ― один или больше — мятежниками так же, как они это сделали с Бираго. Бираго, который всегда казался вспыльчивым, но разумным человеком, а отнюдь не фанатиком вроде Тарека.

Алехандро. Вайль. Мариама.

― Мы определили стратегию, используемую мятежниками, ― сказал Бранко. — Она не оптимальна, но эффективна. Если они не остановятся, топливо вырвется из ловушки.

― Пережигай трос, — ответил Чикайя.

Он смотрел на горизонт, ожидая какого-нибудь отблеска действующего лазера, но тщетно. Он уже не видел корабля, а раскаленный добела участок троса был длиной от силы несколько сантиметров.

― Бранко?

― Почти готов. Еще несколько секунд. Расма почти у самого концентратора. Она сражается с двумя бунтовщиками. — Бранко довольно закудахтал. — Одного уже вырубила.

У Чикайи захватило дух. Он попросил корабль показать ему схватку.

Ответа не последовало. Он попытался еще раз.

В этот момент по горизонту прокатилась бисеринка ослепительно-фиолетового света, более яркого, чем Барьер, а потом скафандр отключил ему зрение.

14

Когда первая парализующая волна отчаяния схлынула, Чикайя попытался вызвать Мариаму. Успеха вызов не имел, но этот небольшой удар закалил его. Он не знал, по какой траектории перемещается отрезанный модуль, но с каждой минутой они с модулем удалялись от места, где погиб «Риндлер», еще на шесть километров. Не исключено, что вскоре прямой контакт Посредников окажется невозможен. В модуле наверняка есть собственный загоризонтный трансивер, однако он мог пострадать от радиации, испускаемой огненным шаром «Риндлера».

Надо терпеть. Если Мариама выжила, она так или иначе свяжется с ним.

С некоторым опозданием ему пришла другая мысль: вызвать Левую Руку. Та ответила. Голосование, о котором упомянул Янн, состоялось как раз вовремя: Левая Рука не только распознала его сигнал, но и приготовилась принять инструкции.

Он поручил Посреднику построить виртуальную реплику консоли управления в Синей Комнате и встал перед ней. Затем, подключив к интерфейсу переданный Янном библиотечный комплект, вызвал первое, самое простое меню. Несколько секунд он просто в страхе смотрел на экран, но, собравшись с духом, начертил зондограф, который должен был проникнуть на Ту Сторону и как можно быстрее вернуться. Эхо пришло через считанные минуты. По крайней мере, хотя бы поверхностный потусторонний слой не пострадал. Его заполняла взятая точно в тех же соотношениях смесь вендекопопуляций, которую они наблюдали в первом эксперименте.

Он запустил следующий зонд, которому предстояло забраться поглубже.

Результат не изменился. Все осталось как было.

Чикайя покинул виртуальное окружение и с надеждой посмотрел на горизонт, мысленно просеивая возможности сквозь решето неумолимых обстоятельств. Бунтовщики, наверное, решили не запускать планковских червей до момента, пока не завладеют кораблем. Надо полагать, они опасались, что, если Та Сторона начнет гибнуть прямо на глазах Добытчиков, сопротивление оппонентов окажется ожесточенней ожидаемого. Если бы разработчикам все же удалось подавить мятеж, то преждевременная атака на Барьер значительно ослабила бы позиции оставшихся Защитников. В любом случае возникшая у мятежников потребность уничтожить «Риндлер» свидетельствовала о том, что они не были полностью спокойны за развертывание процесса после запуска и опасались, что врагам его удастся прекратить.

Если только мятежники не привязали запуск процесса червеобразования к моменту потери связи с кораблем, то для этого требовался какой-нибудь таймер. Допустим, Мариама сумела освободить челнок. Тогда она, скорее всего, полетела прямо к Правой Руке, чтобы вычеркнуть этот член из уравнения. Бираго мог повредить механизмы управления Рукой, и в таком случае Правая Рука не приняла бы команд от Мариамы. Несомненно также, что установка может позаботиться о себе куда лучше, чем Перо, и способна выдержать сдвиг Барьера на большее расстояние. Но Чикайя сомневался, чтобы механизм мог защитить себя от целенаправленной атаки. Двигатели челнока достаточно мощны, если придется прибегнуть к грубой силе. Она может попросту протаранить Правую Руку и столкнуть ее в нововакуум.

Если она доберется туда вовремя.

Если она вообще этого захочет.

Спустя три с половиной часа после гибели «Риндлера» Барьер начал менять форму. Чикайя не испытал никаких предчувствий. Он только заметил, как ширившийся по горизонту белый свет на миг сменился опалесцирующим серым. Он обернулся как раз вовремя, чтобы уловить край этой серой вспышки. Потом все исчезло.

Сферический объект, ограниченный Барьером, был так огромен, что истинный геометрический горизонт располагался на расстоянии миллиарда километров оттуда, но для его зрения, не усиленного никакими помощниками, все, отстоящее более чем на миллион километров, превратилось в сплошную черту, слишком узкую, чтобы разобрать какие-то детали. Воспроизведя запись инцидента, он провел некоторые вычисления и пришел к выводу, что процесс мог распространяться с околосветовой скоростью. Следовательно, увидеть приход перемен было в буквальном смысле слова невозможно, и только задержка, с которой наблюдался задний фронт серой зоны, производила впечатление, что он перемещается со скоростью вполовину меньше истинной, пересекая доступные его разрешению миллион километров примерно за шесть секунд.

Он сверился с Левой Рукой. Она располагалась ближе к Барьеру, и поле зрения ее было уже, чем у Чикайи. Зато по сравнению с ее инструментами его органы чувств были все равно что мертвы. Рука проследила скорость распространения перемен, свидетелем которых он уже стал, и заключила, что она равняется скорости света.

Не приблизительно, не примерно, а именно скорости света, в пределах естественной погрешности измерений. Это означало, что за планковскими червями бессмысленно даже гнаться, не то что надеяться остановить их.

Битва была проиграна, а Та Сторона — потеряна.

Чикайя сердито встряхнулся. Способность процесса распространяться по Барьеру со световой скоростью не означала, что с той же быстротой он затронет и Ту Сторону. Исходя из всего, что он успел узнать, наблюдалась просто очередная вариация на тему эффекта поверхностного пришпиливания Бранко.

Он приказал Левой Руке начертить очередной зонд.

Она не смогла. Барьер отступил.

> Отступил? Как далеко?

Левая Рука не смогла этого определить. Как можно измерять расстояние до бесформенной бесструктурной нематериальной стены света? Как только Барьер откатился за пределы досягаемости пучка частиц, испускаемого стилусом, Левая Рука перестала слышать эхо и определять по нему расстояние. Она выпустила маленькое облако электронных светлячков на скорости примерно десять метров в секунду, чтобы узнать, куда они смогут долететь, не погибнув. Они оставались невредимы. Смысла ориентироваться на яркость сияния Барьера не было; каждый квадратный метр граничной поверхности потускнел, стоило Барьеру отступить, но этот эффект в точности компенсировался тем обстоятельством, что каждый измерительный инструмент, нацеленный на Барьер под определенным углом зрения, улавливает свет тем от большей части Барьера, чем дальше от него отведен. Допплеровского сдвига, по которому можно было бы определить скорость отката, тоже не отмечалось. Ту Сторону отодвинули, а не оттолкнули, а новый серый свет был результатом сложения световых волн от последовательности разных поверхностей — не от единственного источника света, который бы, так сказать, тикал, словно часы.

Однако Левая Рука сумела зарегистрировать микроскопическое понижение горизонта относительно фоновых звезд, а это означало, что планковские черви прогрызли Ту Сторону на расстояние сотен тысяч вакуумных километров. Линия обзора нового горизонта с Левой Руки, впрочем, проходила всего-навсего в двадцати с лишним метрах ниже нормальной поверхности Барьера. Растущий кратер мог быть мелким, как это понижение, а мог и углубиться в миллион раз.

Чикайя ждал.

Светлячки могли погаснуть в любой момент. Двигатели Левой Руки были не слишком мощны, и она располагала лишь небольшим запасом топлива. Она могла адаптироваться только к сдвигу скорости Барьера на несколько метров в секунду.

Прошло десять минут. Светлячки оставались видимы. Барьер отступал проворнее, чем они за ним гнались.

Но это не значило, что надежды нет. Он мог разогнать Левую Руку до скорости куда большей, чем у светлячков, мог, наверное, и догнать Барьер. Но для этого ему был нужен челнок.

От Чикайи же самого по себе не было решительно никакого проку. Все зависело от действий троицы Защитников и перемен, какие мог произвести в их умах намек на существование потусторонней жизни.

Чикайя разбудил отца, настойчиво толкая его рукой.

― Что еще? — Отец недовольно покосился на него, но потом, улыбнувшись, приложил палец к губам. Он поднялся с постели и обнял Чикайю. Взял на руки, отнес в его комнату.

Положил на кровать и сел рядом с мальчиком.

― Ты не можешь заснуть?

Чикайя покачал головой.

― А почему? Что не так?

Чикайе не было нужды увиливать.

― Я не хочу становиться старше, — сказал он. — Не хочу меняться.

Отец рассмеялся.

― Девять лет? Это еще не «старше». Завтра ничего вот так сразу не изменится.

Через несколько часов наступал его день рождения.

― Я понимаю.

― Для тебя ничего не изменится еще годы.

Чикайю пронизала вспышка нетерпения.

― Я не про тело. Тело меня не волнует.

― А что тогда?

― Я буду жить долго, да? Тысячи лет?

― Да.

Отец протянул руку и взъерошил Чикайе челку, погладил лоб.

― Ты не должен переживать насчет смерти. Ты знаешь, чего сейчас стоит убить человека. Если захочешь, ты проживешь дольше звезд.

― Я знаю, — сказал Чикайя. — Но если я так поступлю… откуда мне знать, что я — это все еще я?

Ему было трудно объяснить. Он все еще был тем же человеком, что в семь или восемь лет, но понимал, что существо, которое было ему известно по ранним воспоминаниям, восходившим к трех- или четырехлетнему возрасту, тоже некогда обитало в этом теле и менялось внутри него. Все в порядке: так и должно быть. Младенец и ребенок — это недоделанные люди, их нужно поглотить и преобразовать во что-то большее. Он мог смириться с мыслью, что через десять лет многие нынешние чувства и отношения с окружающим миром сильно переменятся. Но…

― Но это не прекратится? Никогда?

― Никогда, — согласился отец.

― Но откуда же мне знать, что я меняюсь правильно? Как могу я знать, что не превратился невесть в кого?

Чикайя содрогнулся. При папе ему было не так страшно, как в одиночестве, но само по себе присутствие отца не могло полностью изгнать ужас так, как обычно изгоняло оно все остальные детские страхи. Если незнакомец способен заменить его шаг за шагом за десять тысяч лет, то же самое может случиться и с кем угодно. И никто ему не поможет: их оболочки тоже могут стать добычей узурпаторов.

Отец запустил глобус планеты и поместил перед ним. Светящаяся модель отгоняла серые тени, заполонившие комнату.

― Где ты находишься? Прямо сейчас?

Чикайя жестом покрутил глобус и указал на их город — Бааке.[106]

― Вот тебе загадка, — сказал отец. — Представь, что я рисую перед тобой стрелку и говорю: вот самое для тебя в жизни важное. — Он начертил ее на глобусе, пока говорил. — Куда бы ты ни пойдешь, куда ни отправишься, тебе надо так или иначе держаться ее.

Это было очень легко.

― Я воспользуюсь компасом, — сказал Чикайя. — А если не будет компаса, стану ориентироваться по звездам. Куда бы я ни пошел, у меня найдется способ указать себе нужное направление.

― Ты думаешь, что это наилучший способ всегда держаться одного и того же направления? Выверять его по компасу?

― Да.

Отец начертил на глобусе маленькую стрелку недалеко от северного полюса. Она указывала на север. Потом он нарисовал другую стрелку, с противоположной стороны от полюса, и она тоже указывала на север. Две стрелки указывали тот же азимут по компасу — и при этом смотрели в противоположных направлениях.

Чикайя нахмурился и решил было заявить, что это всего лишь надуманное, извращенное исключение из разумного правила, но он не был так уж уверен в этом.

― Забудь про юг и север, — сказал отец. — Забудь про звезды. Стрелка — это единственный твой компас. Ничем иным ты не вправе пользоваться. Ты должен взять ее с собой. А теперь скажи мне, как это сделать.

Чикайя смотрел на глобус. Мысленно он начертил путь, ведущий от Бааке. Как можно сдублировать стрелку?

― Я буду рисовать каждый раз новую стрелку. Такую же, как эта. На каждом шаге.

Отец улыбнулся.

― Отлично. А как ты узнаешь, что стрелка каждый раз в точности такая же?

― Я начерчу стрелку той же длины. И проведу ее параллельно старой.

― Как ты это сделаешь? — не отступал отец. — Откуда тебе знать, что новая стрелка параллельна старой?

Чикайя колебался, не зная, как ответить. Глобус искривлен, его геометрия такая мудреная… Может, лучше начать с плоскости и потом перейти к более сложным случаям? Он вызвал полупрозрачную плоскость и начертил на ней черную стрелку. По его команде Посредник мог бы скопировать стрелку и воспроизвести ее с идеальной точностью в любом месте на этой плоскости. Но ему надо было понять эти правила самому.

Он нарисовал вторую стрелку и показал, как она соотносится с первой.

― Они параллельны. Если соединить их основаниями и остриями, получится параллелограмм.

― Да. Но откуда ты знаешь, что это именно параллелограмм?

Отец протянул руку и, коснувшись второй стрелки, искривил ее.

― Просто взглянув, ты теперь можешь сказать, что я его испортил. Но на что ты смотришь, когда понимаешь это?

― Расстояния больше не одинаковы, — Чикайя проследил их пальцем. — От основания к основанию и от острия к острию — они не совпадают. А чтобы сделать вторую стрелку копией первой, я должен увериться, что она той же длины, и что ее острие отстоит от острия первой стрелки на то же расстояние, каким разделены основания.

― Да, ты прав, — согласился отец. — А теперь усложним задачу. Пускай у тебя нет ни рулетки, ни линейки. И тебе нечем измерить расстояние вдоль одной линии и отложить равное ему расстояние вдоль другой.

Чикайя рассмеялся.

― Это слишком сложно! Да нет, невозможно!

― Погоди. Ты это можешь. Ты можешь сравнить отрезки, отложенные вдоль одной и той же линии. Если ты идешь из пункта А в пункт Б и дальше в пункт В, ты можешь узнать, в точности ли половина пути преодолена в пункте Б.

Чикайя поглядел на стрелки. Там не было половины пути. Не было в параллелограмме линии, которая была бы рассечена надвое.

― Посмотри внимательнее, — настаивал отец. — Посмотри на то, что ты еще не нарисовал.

Он понял.

― Диагонали?

— Да.

Диагонали параллелограмма проходили от основания первой стрелки к острию второй и наоборот. И каждая диагональ разделяла другую точно пополам.

Они работали над построением вместе, выявляя детали и уточняя их. Можно скопировать стрелку, начертив линию от ее острия к основанию будущей второй стрелки, разделив эту линию надвое, нарисовав линию от основания первой стрелки через середину предыдущей линии и продлив ее на равное расстояние. Дальний конец второй диагонали и будет острием копии.

Чикайя с гордостью осматривал чертеж.

Отец сказал:

― А как выполнить аналогичное построение для сферы?

Он толкнул глобус к Чикайе.

― Все в точности повторить. Нарисовать те же линии.

― Прямые или кривые?

― Прямые. — Чикайя запнулся; прямые линии на глобусе? — Большие круги. Дуги больших кругов. — Для двух любых точек на сферической поверхности можно построить проходящую через них и через центр сферы плоскость. Дуга этого экваториального круга отсекается плоскостью от поверхности сферы, это и будет кратчайшее расстояние между точками.

― Да.

Отец указал на путь, который начертил Чикайя от их родного города.

― Попробуй. Увидишь, что получится.

Чикайя скопировал стрелку один раз, перенеся ее на небольшое расстояние вдоль пути. Для этого он использовал ранее найденное построение параллелограмма с арками больших кругов вместо диагоналей. После этого он отдал команду Посреднику повторять построение автоматически до тех пор, пока не будет достигнут конец пути.

― Вот он. — восхитился Чикайя. — Мы это сделали!

Диагональная сетка вела вдоль пути, отмечая направление перемещения стрелки. Ни компаса, ни путеводных звезд — и все же им удалось безошибочно скопировать стрелку от исходной точки к пункту назначения столько раз, сколько было нужно.

― Красиво, не так ли? — сказал отец. — Это построение называется лестницей Шильда. В геометрии и физике эта идея всплывает вновь и вновь. В тысяче обличий. Как перенести что-нибудь отсюда сюда, оставив его неизменным? Шаг за шагом. Сохраняя параллельность. Это единственный разумный способ. Восхождение по лестнице Шильда.

Чикайя не стал уточнять, применим ли этот способ где-то еще, помимо физики. Конечно, это было только метафорическое лекарство от его страха. Но — метафора оказалась преисполнена надежды. Даже меняясь, он способен внимательно следить за собой и выверять свои действия по указующей стрелке личности.

― Тебе стоит посмотреть еще вот на что, — продолжал отец. Он начертил на глобусе другой маршрут, соединив те же точки немного отличным путем. — Попробуй повторить.

― Получится то же самое, — уверенно заявил Чикайя. — Если подняться по лестнице Шильда дважды, оба раза получим превосходную копию исходной стрелки.

С тем же успехом можно было спрашивать, изменится ли результат сложения дюжины чисел от перестановки слагаемых. Ответ будет одинаков.

― И все же проверь, — настоял отец.

Чикайя повиновался.

― Я где-то ошибся, — сказал он и стер вторую лестницу. Затем повторил построение. И вновь вторая копия стрелки под конец пути не совпадала с первой.

― Я не понимаю, что не так, — признался Чикайя.

― Ничего, — заверил его отец. — Этого ты и должен ожидать. Всегда есть способ переместить стрелку, но он зависит от того, по какому пути перемещать.

Чикайя не ответил.

Он-то думал, что ему наконец указали путь к безопасности и постоянству. А теперь у него на глазах дорога эта истаяла в пучине противоречий.

Отец проговорил:

― Ты никогда не перестанешь меняться, но это не значит, что ты можешь безвольно плыть по ветру. Ежедневно ты властен судить того, кем был, и то, чему стал свидетелем, меркой собственного честного выбора — кем ты хочешь и должен стать. Что бы ни стряслось, всегда будь честен с самим собой. Но не жди, что у тебя появится такой же внутренний компас, как и у всех прочих. Пока они не станут с тобой бок о бок и не поднимутся по той же лестнице след в след за тобою, этого не будет.

Чикайя убрал глобус.

― Уже поздно, — сказал он. — Я лучше попробую поспать.

― Как хочешь. — Отец поднялся, собираясь уходить, но задержался и потрепал Чикайю по плечу. — Тебе нечего бояться. Ты никогда не станешь незнакомцем для самого себя, если останешься здесь, в кругу семьи и друзей. Пока мы поднимаемся по одной и той же лестнице, мы все меняемся вместе и одинаково.

― Чикайя. Чикайя, ты меня слышишь?

Мариама.

― Громко и четко, — ответил он. — Ты в порядке?

― Зависит от того, что ты понимаешь под словом «ты». Мой квасп работает нормально. Посредник частично изжарился, у меня осталась только ИК-связь на коротких расстояниях. Тело не в лучшей форме, но потихоньку восстанавливает себя.

Сигнал пришел через Левую Руку. Она должна была покинуть челнок и явиться туда во плоти. Дальнобросовые трансиверы в модуле и челноке, по всей вероятности, необратимо повреждены радиацией, и это позволяло составить некоторое представление о том, каково пришлось ее телу.

― Что с остальными?

― Вайль и Алехандро получили примерно такие же дозы. Они помогали отсоединить челнок, но не захотели высовываться наружу. Боятся попасть в дурную компанию. Тело Бираго выглядит лучше, чем мое, но разработчики вырубили его квасп, поэтому для простоты считаем, что его с нами нет. Когда я улетала, мятежникам приходилось несладко. У некоторых тела распались в неструктурированную слизь, и даже у тех, кто до сих пор цел и дышит, с мозгами явно что-то не в порядке. Я не уверена, что они переживут восстановительные процедуры.

Она, скорее всего, была нрава. Тела риндлеровского шаблона допускали ограниченный апоптоз[107] при обширных радиационных поражениях клеток, и нервной ткани вряд ли стоило рассчитывать на какое-то снисхождение.

Мариама продолжала:

― Сперва я подлетела к Правой Руке, но оказалось, что она уже выпустила планковских червей. Вдогонку за Барьером она перемещаться не стала, но на всякий случай я отвела ее в противоположном направлении — слишком быстро, чтобы она успела восстановить исходную позицию. Если она нам на что-то пригодится, всегда можно перетащить ее обратно, однако я надеюсь, что Левой Руки нам с головой хватит.

― Должно хватить.

Что бы ни сделали с Правой Рукой, от этого оснований доверять ей больше не станет.

― Бранко рассказал мне про библиотеки, которые отдал тебе Янн, перед тем, как отсоединить модуль. Но у меня не было времени принять копию. Проще всего тебе будет послать ее мне, пока я не прыгнула через Барьер.

― Что? — Чикайя смотрел на окрашенные допплеровской краснинкой звезды у самого горизонта, доискиваясь доказательства, знака, что он выпал из реальности и стал жертвой галлюцинаций, что вся катастрофа ему померещилась.

― Почему ты думаешь, что это проще всего? Ты же явилась забрать меня, а?

― Это приведет к жуткому перерасходу топлива. Тебе, собственно, и нет нужды физически тут присутствовать.

Чикайя помолчал минуту. Насчет топлива она была совершенно права. Но принять ее предложение он не мог. Физически.

― Неправда, — ответил он. — Если я останусь здесь, то в конце концов радиосвязь оборвется. Исходя из нынешнего расстояния до Барьера, это произойдет нескоро. Но если он примет какую-нибудь сложную форму, ты станешь для меня недосягаема куда быстрее.

― Тогда передай мне ключи от Левой Руки. С ними — и с библиотечным комплектом — я смогу управлять абсолютно всем. — Она тяжело вздохнула. — Да не цепляйся ты так за них. Мне и самой не нравится тебя там бросать, но речь идет о более важных вещах. О времени и о топливе, потраченных на твое спасение. Той Стороне все это небезразлично.

Чикайя испытал искушение все бросить, умыть руки и воскреснуть рядом с Расмой на Пфаффе. Мариама, как всегда, оставалась безукоризненно логична. Время работало против них. За вычетом некоторых навыков, которые он получил из вторых рук и которыми мог с нею без труда поделиться, в его дальнейшем присутствии нужды не было никакой.

Хотел бы он ей верить. Разве она этого не заслуживает? Различиям между ними конца-края не видно, но с ним она всегда была честна. Мелочно и подло сомневаться в ней и дальше.

К сожалению, он и своим-то мотивам не мог доверять, а что уже говорить о других. Поиск оптимального для нее варианта может стать лучшим прикрытием для ухода от ответственности.

― Я ничего тебе не отдам, — сказал он решительно. — Если тебе так дорога Та Сторона, приди и вытащи меня отсюда.

Чикайя протиснулся через воздушный шлюз и увидел Мариаму сидящей в кресле на носу челнока. Он кивнул в знак приветствия и попытался улыбнуться. Ее экзоличность наверняка воспрещала ей как-либо вмешиваться в процесс заживления телом ран средствами куда более мощными и точными, чем наброшенная на разум пелена агонии. Он представить себе не мог, что она чувствует: любая попытка экстраполяции, основанная на памяти о небольших детских ожогах, была бы абсурдна. Но у него сжалось сердце при одном взгляде на ее кровоточащую, усеянную жуткими пузырями кожу.

― Голосовать на космотрассе не так уж и плохо, — сказал он, — на планетах мне случалось ждать попутчика и дольше.

Мариама ответила по инфракрасному каналу.

― Иногда вид тела творит чудеса.

Возвращаясь на Левую Руку, Чикайя получил первые ободрившие его известия с момента голосования по мораторию. Горизонт перестал проваливаться. Левая Рука больше не отмечала рост числа наблюдаемых звезд.

Само по себе это не помогало установить, на какую глубину откатился нововакуум, но по геометрии можно было строить определенные догадки. Новый горизонт находился в точности там, где и должен был, если бы планковским червям не удалось прогрызть Барьер до сигнального слоя. Там, где популяция вендеков внезапно менялась, на глубине сотни километров по Ту Сторону.

Когда они достигли Левой Руки, пришла новость даже лучше: светлячки стали исчезать, и временная зависимость их поглощения Барьером точно соответствовала самому оптимистичному из возможных сценариев. Барьер действительно отступил до сигнального слоя, но не дальше.

Чикайя обрадовался, но Мариама сказала:

― Не стоит рассчитывать, что новое положение является стабильным. Бираго под конец уже напрямую не общался со мной, но если то, чем он был занят, в какой-то степени напоминает наши с Тареком совместные работы, следует предполагать, что планковские черви не остановятся при первых затруднениях.

― И что это значит?

― Они будут мутировать. Экспериментировать. Примутся изменять себя, пока не найдут способ проникнуть через преграду.

― Ты знала, что так будет? Это ты над ними работала?

― Нет, — призналась она. — Но как только ты показал нам самих вендеков, у разработчиков червей появилось новое обширное поле деятельности. Мы с Тареком не преследовали такой цели, но Бираго вряд ли упустил свой шанс.

Они пришвартовались к Левой Руке и переместили ее туда, где началось исчезновение светлячков.

Чтобы достичь нового устойчивого положения относительно Барьера, потребовался почти час. Цикл все более точных смещений подогнал стилус в нужную точку. Как только цель была достигнута, Чикайя начертил на границе серию зондографов, которые могли распространяться в продольном направлении с такой же скоростью, как в поперечном, тем самым увеличивая их шансы точно закартировать область, зараженную планковскими червями.

Сигнальный слой ими просто кишел. Как и ожидалось, теперь, открытый вакууму, он больше не вибрировал и не отстукивал простые числа. Чикайя мог бы углубиться в исследования сигнального механизма, но предпочел не отвлекаться от основной задачи. Что бы ни явилось потусторонним эквивалентом SETI,[108] теперь предназначенное для этой цели оборудование было разрушено, и лучше было бы подождать с раскопками его обломков до тех пор, пока не удастся обезвредить чуму, с которой маяк был бессилен совладать самостоятельно.

Запустив последний зонд, он повернулся к Мариаме.

― Если бы ты рассказала мне в подробностях о совместной с Тареком работе, тебе не было бы нужды дольше оставаться здесь.

Она издала разочарованный хриплый свист, первый звук, какой он от нее услышал в акустическом диапазоне.

― Это детская возвратка или что? Месть за мои сомнения, стоит ли тратить на тебя топливо?

― Нет. Но это я, а не ты, явился на «Риндлер» защищать Ту Сторону. Зачем тебе плясать по битому стеклу, выполняя чужую повестку дня?

Мариама искала взглядом его лицо.

― Ты мне не доверяешь, не так ли?

― В чем? В предательстве твоих собственных идеалов? Ты ведь всегда стремилась уничтожить Ту Сторону.

― Я никогда не думала, что это равнозначно геноциду.

― Мы до сих пор в этом не уверены.

Вздох сотряс все ее тело.

― И ты боишься, что в том случае, если для загадок сигнального слоя отыщется прозаическое объяснение, я начну тебя стеснять?

― А что?

― Я голосовала за мораторий, — устало сказала она. — Я голосовала за то, чтобы все бросить и искать следы иномирской жизни. Целый год. Что бы ни случилось, я намерена выполнять данное обещание. Я чту его.

Чикайе стало стыдно, однако он не позволил себе поддаться этому чувству:

― Подумай сама. Ты здесь затем, чтобы охранять и защищать Ту Сторону? Или затем, чтобы через год запустить планковских червей, заручившись твердым доказательством стерильности Той Стороны?

Мариама помотала головой.

- Почему ты заставляешь меня выбирать? Если там живут разумные существа, они нуждаются в нашей защите. Если же там ничего нет, кроме необычного океана, переполненного планковскими водорослями, то чем раньше мы его высушим и заполним обычным вакуумом, тем лучше. Неужели разница так труднопостижима? Да как еще я могу перед тобой оправдаться за то, что мятежники вышли из моего лагеря? Когда в последний раз воспряла мораль девятнадцатого века?

― В двадцать третьем.

― Эх, и слабый же ты знаток истории. В ту эпоху многие покидали Землю именно потому, что не в силах были ужиться с современными им моральными нормами. В их конкретном случае я бы сказала, что они опоздали родиться века так на четыре.

Чикайя отвел глаза. Неужели это ее так задело? Но ведь, по существу, она только что призналась, что разделяет взгляды анахронавтов. С учетом всевозрастающей сложности Той Стороны и невольного геноцида, который могли учинить Защитники, это было все равно что клеймить позором мимозанцев за то, что они не предвидели ошибок в правилах Сарумпета.

Зонды возвращались. Планковские черви, обнаруженные ими, устрашали своей структурной сложностью. Она достигала уже вендековских масштабов, и, как предвидела Мариама, черви этим не ограничились: они начали мутировать в поисках эволюционно выгодных вариаций. Внедренное в Барьер программное обеспечение насчитало несколько тысяч штаммов.

Но даже если они способны к головокружительно быстрой адаптации, все равно маловероятно, чтобы они достигли таких успехов только путем слепого перебора. Разработчик должен был заложить в них такую способность, научить их уклонению от угроз и самозащите. Но при этом они стали так же уязвимы, как любой другой неразумный патоген.

Чикайя обратился к библиотеке, подключив к разговору Мариаму.

― Найди граф, который мог бы прополоть их дочиста. Уничтожить всех червей, не заходя глубже и не вредя естественным вендекам.

Пока он говорил, запрос казался слишком уж залихватским, но планковские черви тоже возникли из единственного графа; кто сказал, что и противоядие не разовьется аналогичным образом?

Библиокомплект с ощутимой задержкой (шел анализ задачи) ответил:

― Я не считаю это возможным. Планковские черви уже повернули себе на пользу обычный вакуум, научившись создавать скоррелированные состояния вакуума и Барьера, которые вызывают быструю декогеренцию вендеков. Я не вижу метода, который позволил бы атаковать планковских червей, оставляя в неприкосновенности вендеков в зараженной области.

― Но если на глубине популяция вендеков меняется? — спросила Мариама.

― Это возможно, однако без подробных данных я не могу вынести окончательное заключение.

Чикайя запустил зонды на большую глубину.

Вторая волна перемен прокатилась по Барьеру так же стремительно, как до нее первая. Из окон челнока это выглядело как трансформация ровной серой плоскости в сложный бороздчатый узор, усеянный пятнами дюжины светлых оттенков. У Чикайи подскочило сердце. Ему показалось, что под ним бесформенная скала, разъедаемая наступающим кислотным приливом, обнажает тысячи слоев древних геологических отложений.

― Барьер, скорее всего, снова остановился, иначе бы мы не видели, как меняется этот рисунок, — заметила Мариама. — Значит, планковские черви встретили новую преграду. Если выжечь весь пораженный слой, прежде чем они его прогрызут, можно будет истребить их всех.

― И вместе с ними — все, что там обитает, — возразил Чикайя, — а мы даже не знаем, что там.

Мариама ответила без всякого выражения:

― Что бы там ни обитало, оно уже мертво.

Чикайя смолчал, но мысленно признал ее правоту. Если бы они действовали оперативнее, можно было бы прижечь рану еще на предыдущей стадии инфекции. С таким глубоким пониманием ситуации, как у него, можно вообще устраниться от активных действий и предоставить обитателей Той Стороны самим защищать себя.

Левая Рука запустила новый рой светлячков, но он не стал ждать, что они покажут, и приказал челноку опускаться к Барьеру, держась, однако, на достаточном расстоянии, чтобы в случае неприятностей быстро улететь.

Теперь граница нововакуума опустилась еще на шестьдесят километров, но это значение не было постоянным. Челнок замер посередине извилистой долины, на дне которой сияние Барьера высвечивало некоторые структурные элементы, уже виденные ими прежде: какие-то полосы, перечеркнутые тонкими темными линиями; по ним туда-сюда перекатывались световые волны нараставшей яркости. И это был только вид, доступный невооруженному глазу, открытый вакууму и кишевший иномирскими мародерами. Чикайя даже не мог вообразить, какие еще тайны кроются на глубинах вплоть до ксенометрового масштаба. Возможности для развития жизни в диапазоне от макроскопических структур до вендеков открывались поистине неисчислимые.

Они ждали, пока стилус перенацелится. Мариама спросила:

― Можно я кое о чем поговорю с библиотекой?

Чикайя настороженно кивнул.

― Комплект, какова предельная сложность алгоритма, который ты способен внедрить на Ту Сторону? — спросила она.

― Уточните временную шкалу, пожалуйста, — ответил библиокомплект. — Если вы дадите мне достаточно времени, понятие предельной сложности окажется непрактичным.

― Сколько времени у тебя уйдет, чтобы внедрить туда свою копию?

― В предположении, что все данные начертит непосредственно Левая Рука? Около ста тысяч лет.

Мариама рассмеялась инфракрасным смехом.

― А каковы альтернативные способы? Каков самый эффективный метод из тех, что осуществимы на имеющемся у нас оборудовании?

Библиокомплект молчал. Это указывало на исчерпывающий поиск. Чикайя спросил:

― Зачем это тебе?

― Здесь мы все равно что слепы, — ответила она, — все наши усилия и время расточаются на перетаскивание информации туда-сюда через Барьер. Янн и другие снабдили тебя очень ценными знаниями, но применить их должным образом возможно только по Ту Сторону.

― Я могу начертить последовательность графов, которая положит начало сложной потусторонней структуре, способной пересылать данные через Барьер по модулированному световому каналу, — оживился библиокомплект. — На это уйдет семнадцать минут. Общая ширина полосы пропускания составит около одного зеттабайта[109] в секунду. Себя я могу переслать по ней приблизительно за миллисекунду.

― И эта форма сможет пробиться глубже, уйти от Барьера?

― Вероятно, да. Я могу снабдить основные квантовые процессоры вендекооболочкой. Нельзя утверждать с уверенностью, что они выживут в любом потустороннем окружении, но, если вы будете регулярно зондировать среду вокруг себя, они успеют на ходу модифицировать вендекопопуляции так, чтобы защититься от неблагоприятных воздействий.

― А как насчет коммуникации с Этой Стороной? — уточнила Мариама.

― Вероятно, я мог бы протянуть над Барьером защищенный кабель, но не ручаюсь за успех. Планковские черви в настоящее время приступают к атаке на барьерный интерфейс и вообще все, что движется медленней их самих.

― Ага. Но в потусторонней форме ты можешь действовать автономно?

― Да, разумеется.

Чикайя осведомился:

― Ты что, просто забросишь его туда, и пусть выкручивается как знает?

― А почему нет? Что этому мешает? Библио гораздо умнее планковских червей. Он точно знает, что делает.

― На одном уровне. — Чикайя обратился к библиокомплекту: — Ты способен распознать разумную жизнь? Если да, то как?

― Нет, — ответил тот. — У меня нет информации о таком понятии, как разумная жизнь, за исключением рудиментарных эпистемологических набросков, лежащих в основе речевого интерфейса, которым вы в настоящий момент и пользуетесь.

― Мне доводилось болтать с колыбелью, в ней и то было больше мозгов, — сказал Чикайя. — Мы не вправе давать ему свободу действий на Той Стороне.

Мариама закрыла глаза. Из порезов на ее лысой голове по лбу и лицу заструилась прозрачная жидкость.

― Экзоличность сообщает, что этому телу кирдык, — сказала она немного погодя. — Она полагает, что в принципе оно могло бы себя починить, но повреждения так велики, что имеющихся ресурсов для этого не хватит. Боюсь, тебе предстоит остаться наедине с трупом.

Чикайя поднялся из кресла и торопливо взял ее за руку.

― Мне очень жаль.

― Да брось ты, — ответила она. — Я никогда еще не жила бестелой, хоть я и не фанатичка. Пара деньков в отрыве от плоти меня не убьет.

От усмешки кожа начала рваться и клочьями сползать с ее лица.

― Если проживешь достаточно долгую жизнь, рано или поздно ко всему притерпишься.

Чикайя ждал, пока она не покинет тело. Наконец дыхание остановилось, а плоть опала неряшливой кучкой. Под его пальцами ее рука затвердела — это индивидуальные клетки перестали бороться за поддержание целостности тканей и стали закукливаться в расчете пережить трудные времена и сберечь столько сырья, сколько удастся, для последующей переработки.

Чикайя почувствовал, как по лицу текут слезы.

― Вот сука, — сказал он, зная, что Мариама его не слышит и не может принять это на свой счет: инфракрасный канал связи с ее Посредником работал через посредство нервной ткани и кожного покрова, а других исправных путей доступа к ее кваспу не осталось. Она теперь глуха, слепа, нема, пока он не найдет способ ее оттуда вытащить.

Он пошел в кладовую челнока, где отыскалось что-то длинное и острое. Он не знал, что именно. Потом вернулся, сел рядом с ней и приготовился сдерживать отдачу от приложенных усилий.

Чикайя знал, что ей самой не повредит, но не переставал плакать, рассекая ее плоть. Он был не из бестелых. Так и не научился отделять любовь от тела, которое полагалось оберегать и ласкать.

Он извлек три маленьких устройства: темные шарики, сплетенные друг с другом оптоволоконными кабелями. Тонкие серые нити, оставшиеся вплетенными в нервную ткань, содержали Посредника и экзоличность.

Чикайя проконсультировался с собственным Посредником. Интеллект последнего по сравнению с библиотеками «Риндлера» был ничтожен, но об устройстве и дизайне телесной оболочки он знал все. Чикайя спросил, как наладить контакт с развоплотившейся версией, ранее работавшей на том же аппаратном обеспечении, если радиотрансивер сгорел.

Его Посредник описал специально разработанное для таких казусов устройство. На борту челнока ничего даже отдаленно похожего не нашлось.

Чикайя взвесил на ладони окровавленные шарики. Однажды он попросил ее оставить его в покое. Представилась возможность наконец добиться своего. И ему даже недвусмысленно намекнули, что такой исход желателен.

― Есть ли другие пути установить контакт? — спросил он у своего Посредника.

― Не с развоплощенным устройством.

Он не мог вырастить ей новое тело с нуля, времени для этого не было. Клетки старого сражались за жизнь, пока могли. Реактивировать их не представлялось возможным.

― А если это устройство помещено в другую телесную оболочку, подселено в тело, уже содержащее другого Посредника? — спросил Чикайя.

― Куда именно?

― А куда можно?

― В черепную коробку или как можно ближе к спинному мозгу.

Вот и решение. Но Чикайя одернул себя. Он не был полностью уверен в ее лояльности. Впрочем, куда меньше был он уверен, сможет ли вообще чего-нибудь добиться без ее помощи.

Он стянул с себя окровавленную одежду и снял скафандр, после чего всецело положился на указания экзоличности. Та знала местоположение каждого нерва и кровеносного сосуда в его теле и могла перемещать его руки с непостижимой для него самого точностью.

Стилус достиг равновесия с Барьером. Чикайя выпустил зондо-рой, потом проинструктировал библиотеку начать работу автоматически, как только вернется первый эхо-импульс. Комплект должен был разработать репликатор, который бы выжег дотла всех планковских червей, чего бы это ни стоило окружающим паразитов вендекам.

― Что происходит? — отозвалась Мариама.

― Ты сидишь под моей правой почкой, — ответил Чикайя. — Моя нервная система только что установила связь с твоим Посредником.

Ее это ошеломило, но только на миг.

― Я даже не думала, что коммуникация станет возможна. Тело отказало так внезапно, что я не успела ничего спланировать.

― Ты в порядке?

― В полнейшем.

― Что ты симулируешь?

― Пока ничего. Я размышляю в темноте.

― Хочешь подключиться к моим органам чувств? — Он сам ее об этом попросил бы, окажись в аналогичной ситуации. Ему бы потребовался какой-нибудь якорь, скрепляющий изолированное сознание с базовой Реальностью, пускай даже бывший в употреблении.

Мариама задумалась.

― Мне бы это понравилось, так что спасибо за предложение. Но я предпочту явиться в виде иконки с обзором из виртуального пространства. В случае чего попрошу тебя поднять глаза на экран. Не хочу притворяться, будто поселилась в твоем теле. Я ведь не могу его в действительности контролировать, так что меня это введет в заблуждение.

― Хорошо. — Чикайя немного рассердился, но ведь чувство, что он приютил в себе гостя, способного нанести хозяину предательский удар, было чистой иллюзией. Любая связь его нервных клеток с ее Посредником полностью контролируется промежуточной экзоличностью; его тело примет указания только от подходящего «железа», такая специфичность прошита в нем буквально на молекулярном уровне.

― Пока я это делаю, поговори со мной, — сказала она. — Что там у Барьера?

Чикайя ввел ее в курс дел.

― Ты не чертишь интерфейс? — удивилась Мариама.

― А какой в этом смысл? — ответил он. — Это лишь займет ненужной работой стилус. Нам лучше уничтожить как можно больше планковских червей, действуя Снаружи, пока мы это вообще можем. Против них сработает только один прием, их собственный трюк: закоррелировать их с вакуумом, а потом вызвать декогеренцию. Это более простая задача. Все, что нам нужно — начертить что-нибудь достаточно агрессивное, чтобы оно их одолело, но предусмотреть в его структуре заглушку, чтобы вендеков, как только они изменятся, оно уже не трогало.

― Да, ты прав, — признала она. — Надеюсь, что это и вправду проще.

Чикайя посмотрел наружу, на окрашенный всеми цветами радуги ландшафт. Что бы здесь ни происходило, какой бы урон ни причиняли планковские черви и все, что им удалось обернуть себе на службу по Барьеру это возмущение распространяется со скоростью света. Разнообразие вендекопопуляций пока что само по себе служит эффективной преградой. Впрочем, эта защита небезукоризненна, могут найтись дыры: потоки или каналы идентичных популяций глубоко внизу по Ту Сторону. Подобно экологам-дилетантам колониальной эры Земли, он пытался уравновесить одного внедренного в экосистему хищника другим, увлекшись азартной игрой с головокружительными ставками.

Библиокомплект заговорил:

― Боюсь, что планковские черви изворотливее, чем я ожидал. Потребность атаковать новую смесь вендеков не отфильтровала ни одну старую мутацию, все они успешно распространяются среди удачливых родственников. В настоящее время мною зафиксировано более десяти миллионов вариантов. Я могу начертить семена индивидуальных репликаторов, которые изведут их все подчистую, но для этого потребуется больше девяти часов.

― Приступай немедленно, — скомандовал Чикайя, — и подумай заодно об одном-единственном семечке, которое выполняло бы всю эту работу.

Библиокомплект обдумал второе требование.

― Я не вижу способа выполнить поставленную задачу, не запуская на Ту Сторону ничего по крайней мере столь же вирулентного, как планковские черви. Оно тоже должно мутировать, чтобы справиться со всеми вариантами, и я не гарантирую, что семя не самоуничтожится прежде времени или вообще хоть на что-то пригодится.

― Мы не можем сидеть у Барьера девять часов сложа руки и ждать, — сказала Мариама. — А если он провалится снова прежде, чем мы закончим работу, в следующий раз нам будет тяжелее.

― И что ты предлагаешь?

― Я уже сказала, что, по моему мнению, нам стоит предпринять, — ответила она.

― Запустить туда что-нибудь способное работать изнутри? А я тебе уже рассказал, почему это неудачная идея. Нет у нас магических пуль, которые бы их всех безошибочно сражали. Нет снарядов таких умных, что мы могли бы просто выпалить ими в необследованный мир и рассчитывать, будто они истребят заразу, не повредив то, что должны спасти. — Он горько засмеялся. — Думаю, тебе трудно поверить, что я пришел к таким выводам совершенно самостоятельно.

― Понимаю. Вот поэтому тебе самому и нужно проверить, остаются ли они справедливы и по Ту Сторону.

Чикайя заподозрил, что к этому она и вела разговор изначально, когда в беседу вмешалась смерть. Он-то рассчитывал обессмыслить саму идею еще до того, как она подберет наконец нужные слова.

― Ты думаешь, мне стоит послать себя туда?

― Скорость обмена данными для этого достаточна. Семнадцать минут — и у тебя будет интерфейс, еще час — и ты на Той Стороне.

― А дальше-то что? Все стратегии противодействия планковским червям, которые мы разработали, основаны на их принудительной корреляции с вакуумом. Изнутри мы этого не добьемся.

― Так подумай о других стратегиях, — настаивала Мариама, — когда углубишься настолько, что сможешь судить, какие из них безопасны, а какие — нет. Я не говорю, что мы должны совсем забросить работу с Этой Стороны: так у нас появятся дополнительные преимущества. Двусторонняя атака только повысит наши шансы на победу.

Чикайя устал с ней пререкаться и посмотрел на свое отражение в окне. Он знал, что она его тоже видит.

― Я один не справлюсь, — сказал он. — Без тебя я туда не пойду.

Он ожидал резких упреков. Требование было даже более эгоистичное, чем когда он заставил ее выловить себя из вакуума. Тогда он уже подумывал все бросить и, настроившись стоически, кануть в небытие. Самое скверное тут было в том, что он до сих пор в ней сомневался. Сколько уже возможностей отделаться от ее навязчивого присутствия он упустил?

― Сплетены бедрами? — спросила Мариама. — Через четыре тысячи лет?

― Сплетены в почке.

― Я так понимаю, ты бы не позволил мне уйти туда самой?

― Нет. Считай, что у нас действуют старые протоколы экспериментов с Пером. Чтобы у всех совесть была чиста, всегда требовался наблюдатель от другой фракции.

Чикайя следил за своим голосом, стараясь говорить весело, но чувствовал только, что поневоле опять признает их неразрывную связь. Он всегда шел по ее стопам. Вышел из Замедления. Улетел с Тураева. Даже проведенные в разлуке столетия, куда вместились его личные путешествия и приключения, он словно бы проехал по проложенной ею колее. Он не стыдился этого, но понимал, что следовало бы честно признаться себе в этом гораздо раньше. Ему хотелось только, чтобы, когда мятежники впервые обнаружили себя, он сказал Расме:

«Это не я должен бежать отсюда. Ты отправляйся к челноку; а я — в концентратор. Скинуть саботажников с оплетки способен кто угодно, но отнюдь не каждый осмелится отправиться на Ту Сторону в одиночку».

― Хорошо, я отправляюсь с тобой, — согласилась Мариама, — но давай будем честны друг с другом. Процесс должен быть организован так, чтобы не пришлось рисковать абсолютно всем. На тот случай, если Барьер начнет проваливаться, а перейти успеет только один из нас, потусторонний корабль надо запрограммировать так, чтобы он прервал перенос и отчалил, не дожидаясь второго пассажира.

― В этом есть резон, — признал Чикайя.

― Тогда нам осталось обсудить только одно.

― Что же?

― Кто пойдет впереди.

15

Чикайя смотрел из «Сарумпета» на зеленое, цвета лаймовой кожуры, море. В отдалении слабо колыхались, будто несомые загадочными течениями, сверкающие завесы, при виде которых ему приходили на ум водорослевые мембраны водных зоопарков, подчас формировавшие замкнутые садки. Перед каждым таким импровизированным барьером цвет морской глади резко менялся, зеленый уступал место множеству ярких оттенков, словно перед завесой к поверхности поднялась замысловато разнообразная смесь биолюминесцирующего планктона.

Та Сторона в этом месте походила на пчелиные соты, заселенные различными популяциями вендеков. Ширина каждой ячейки составляла около микрометра, стенки их вибрировали, как самонастраивающиеся барабаны; ни одна из вибраций не описывалась простыми числами, но, послушав немного самые сложные ритмы, можно было почти увериться, что сигнальный слой окажется не более чем прихотью природы. Даже если это так, Чикайя сомневался, что можно расслабиться насчет присутствия здесь разумной жизни. В поисках сигнального слоя он забрался уже довольно далеко, но Та Сторона уходила в глубину еще на миллионы необследованных кубических светолет, и полагать всю ее безжизненной, изучив тоненький срез поверхностной кожицы, было столь же неблагоразумно, как отвергать возможность существования внеземной жизни на том основании, что контуры созвездий в действительности не соответствуют никаким животным.

Все, на что он сейчас глядел, было виртуальным конструктом, хотя и очень достоверным. «Сарумпет» непрестанно «подсвечивал» свое окружение зондами, похожими, впрочем, не на фотоны, а на разведчиков-насекомых: они, как правило, возвращались с отчетом о деталях обследованных областей, а не передавали картинку по дальней радиосвязи. Его тело, корабль — прозрачный пузырь, слегка напоминавший уменьшенную версию наблюдательного модуля «Риндлера», но с дополнительными окошками в полу, — и сила тяжести, которую он ощущал, были исключительно плодами воображения.

Он повернулся к ожидавшей его иконке Мариамы. Она была оформлена до плеч. Тело представлял прозрачный контейнер, понемногу наливавшийся цветом и формой, пока по протянутой от самого Барьера стекловолоконной трубочке сновал световой проблеск.[110] Чикайя посмотрел через трубочку на взбаламученный слой планковских червей, их чернильно-фиолетовые и черные контуры, сновавшие меж приветливо-пастельных вендеков. Каждые несколько секунд темная нить вытягивалась вниз, в его направлении, точно щупальце вредоносного дегтя вторгалось во вселенную, состоявшую исключительно из фруктового сока. Тут же вендеки отвечали, обрывая нить и отгоняя непрошеных гостей. «Сарумпету» такая участь не грозила, поскольку он был прикрыт мимикрирующей оболочкой, скопированной с окрестных устойчивых слоев. У планковских червей такой иммунитет пока не выработался, ведь они, по сути, не исследовали этих слоев целенаправленно, а слепо на них натыкались. Но как только прорыв произойдет, черви, не приходилось сомневаться, найдут им куда менее благородное применение.

Чтобы ожидание не сделалось непереносимым, Чикайя ушел в свою личную разновидность Замедления. Планковские квантовые гейты «Сарумпета» способны были растянуть час до вечности. Библиокомплект нежданно осчастливившее его ускорение использовал для поиска новых стратегий, хотя до сих пор и не сподобился разработать ничего особо перспективного. Десять миллионов индивидуальных планкочервеедов, которых он построил на Этой Стороне, без труда могли быть начерчены Изнутри за микросекунду, а не за девять часов. Беда в том, что подавляющее большинство их незамедлительно бы сожрало сам «Сарумпет». Чикайя бы не задумываясь последовал примеру погибших для вящей своей славы анахронавтов, но ему отнюдь не хотелось выпускать на волю всепожирающее пламя, пока его не научили самоконтролю и регулированию эффективности.

Мариама отращивала подбородок. Чикайя спросил иконку, как правильно отображать пропорции: исходя из высоты или объема.

― Из объема.

Резко очерченное тело стало размягчаться, оплывать, но то менялась подсветка иконки, а не она сама. Чикайя глянул вверх: темный протуберанец, похожий на сжатый кулак, тяжело проталкивался в массе вендеков. Инстинкт, пришедший из другой эпохи, напружинил каждую мышцу его виртуального тела, но немедленного решения даже принимать не требовалось, не то чтобы воплощать в симуляцию; «Сарумпет» сам выберет момент для бегства. Выходить из Замедления, чтобы наблюдать ползущие по монитору со скоростью отступающих ледников сводки данных, было бы актом откровенного мазохизма; как только придется драпануть без оглядки, корабль ускорит его.

Зараженная планковскими червями область ширилась и наползала со всех сторон, как грозовая туча. Темный слой накрыл трубочку, символизировавшую протянутый над Барьером канал связи. «Сарумпет» ушел на глубину.

Монолитное грозовое облако взорвалось, рассыпалось на рой обсидиановых осколков. Те устремились кораблю вслед, словно пирокластический поток. Чикайе однажды довелось убегать по склону пельданского вулкана от раскаленных газов и пепла, но та беззаботность, с которой набирал нужный темп «Сарумпет», трепала ему нервы даже сильнее. Риск напороться на мель оставался пока в области предположений, но скорость распространения корабельного пакета данных приближалась уже к максимально возможной для данной области. Понятия скорости света за Барьером не существовало, но они могли напороться на преграду по меньшей мере столь же основательную.

Глянув вниз, он заметил, что видимость ухудшается. Зондовую сеть он забрасывал вперед на обычное расстояние, но «Сарумпет» уже догонял ее. Корабельные библиотеки содержали критически важную информацию, позволявшую индуцировать с помощью обузданных вендеков нужные перемены в структуре окружения, но чем быстрее они убегали, тем меньше времени оставалось на приготовления к неожиданностям.

Первый барьер приблизился уже почти вплотную, но его они успели испытать загодя. Корабль без труда пронесся сквозь сверкающий занавес — акт перехода был символически обозначен простым механическим действием, но для его аппаратной реализации потребовалось перенастроить и заново структурировать весь корпус. Тут же Чикайя заметил краем глаза какое-то движение во вновь открывшемся пространстве.

С торжествующей улыбкой иконка Мариамы обернулась к нему.

― Вот это я и называю кораблем-амфибией: спокойно переходит из микровселенной в микровселенную, как бы ни разнились их динамические спектры.

― Ты же не… — у него отнялся язык.

― Не закончена? Девяноста трех процентов вполне довольно. Я себя очень тщательно упаковывала. Эту вот безбашенную иконку не стоит воспринимать всерьез. — Она посмотрела вверх. — Вот черт. Этого не должно было случиться.

Чикайя проследил направление ее взгляда. Планковские черви уже преодолели преграду. Свободно загружаемая мутация, ранее безуспешно использованная против какой-то иной препоны, в этом случае доказала-таки свою эффективность. Преследователи не расплывались, не замедлялись, напротив, они стали подобны лавине, постоянно прибавлявшей скорость. Если планковские черви хранят информацию о каждом использованном приеме, оказался он успешен или нет, их возможности расширяются экспоненциально.

― Надо было тебе держать язык за зубами при Бираго, — с сожалением заметила Мариама. — Это он додумался до убийственного трюка, а не мы с Тареком. Мы слишком увлеклись имитированием естественных репликаторов, как будто природа всерьез заботилась об оптимизации всеразрушающей чумы.

― Люди ведь позаботились. Мы кое-чему научились от анахронавтов.

Они с прежней плавностью пересекли следующую ячейку пчелиных сот. Чикайя не был окончательно уверен, что случится, если в новой переходной зоне «Сарумпет» застрянет, но что бы это ни было позади — планковские черви или какой-то враждебный штамм вендеков, который вторгся в исследуемую область и пожрал их, — времени дрейфовать по воле судеб оставалось немного. А когда придет локальная смерть и в мгновение ока сотрет их отсюда, все станет еще хуже.

От нового перехода он опять посмотрел назад, наблюдая за планковскими червями. На сей раз они застряли. Какое бы множество мутаций ни было им доступно, каталог возможностей не мог быть исчерпывающим. Библиокомплект на ходу просвечивал каждый следующий гейт рентгеновскими лучами и подбирал ключ, пока корабль с ним сближался; эта стратегия позволяла выгадать немного времени.

Почти всегда ключ удавалось подобрать намного раньше. Чикайя уже начал было рисовать картину триумфально летящего вперед «Сарумпета», как планковские черви прогрызли второй барьер.

― Мы сами можем чем-то преградить им путь? — обратился он к библиокомплекту. — Можем начертить что-нибудь способное их задержать?

― Я могу инициировать формирование нового популяционного слоя. Но это займет время, и популяция распространится только до границ этой вендекоячейки.

И каким бы длинным ни получился искусственный барьер, планковские черви все равно могут под ним протиснуться.

Они пронеслись еще через дюжину ячеек. Расстояние до преследователей оставалось постоянным. Даже когда разрыв, казалось, увеличивался, не было гарантии, что в следующей ячейке они не обнаружат, что планковские черви уже просочились туда первыми по обходному пути.

Решетка пчелиных сот простиралась в бесконечность. «Сарумпет» плыл без видимой цели и береговых ориентиров. За восемь часов номинального бортового времени они пересекли едва тысячу ячеек. По меркам Этой Стороны они углубились на миллиметр под последнюю устойчивую границу нововакуума, и вылазка длилась считанные пикосекунды. Планковские черви убили больше двух часов на диверсификацию, обучаясь передвигаться по этим катакомбам, но стоило им уловить ключевую идею, и дальше их уже было не остановить. Для стратегии испепеляющего выжигания одной вендекопопуляции и уловленных в нее хищников это был, пожалуй, слишком сложный случай. С тем же успехом они могли пытаться исцелить жертву бубонной чумы, стерилизуя единственную фистулу на ее теле.

― Если этот слой уходит вниз хотя бы на сотню километров, я свихнусь, — сказал Чикайя.

― Можно Замедлить себя, — предложила Мариама. — Ничего важного не пропустим. Корабль ускорит нас мгновенно, если понадобится.

― Я знаю. Мне бы не хотелось. Мне почему-то кажется, что это неправильно.

― Как спать на вахте?

― Угу.

Но через три дня он согласился. Зафиксированная толщина пчелиных сот уже составляла около сантиметра, что соответствовало световому году, а глубина проникновения передовых зондов - всего лишь около микрометра. Им не о чем было думать и нечего делать. Пока что-нибудь не переменится само собой, оставалось только ждать.

― Смотри сама из Замедления не выпади, — предупредил он Мариаму.

― И чего ради? — Она указала на спартански скудный пейзаж за окном. — По сравнению с этим зима на Тураеве восхитительно разнообразна.

Чикайя отдал команду, и пчелиные соты расплылись, палитра ложных цветов, которыми были условно раскрашены вендеки, - даром что тем же цветам уже дюжину раз присваивались новые значения, — слилась в однородное янтарное сияние. Это было как лететь верхом на пуле через патоку. Над их головами планковские черви поползли вспять, потом вперед, снова за что-то зацепились и замерли. «Сарумпет» потихоньку двигался в прежнем направлении, но в замедленном времени преследователи казались даже ближе, чем до того, а преимущество — еще более шатким.

По мере того, как Замедление углублялось, их продвижение пошло веселей. После наносекунды по обычному времени Этой Стороны они вроде бы оставили планковских червей далеко позади. Когда миновала микросекунда, черви вообще исчезли из поля обзора зондографов, и в окрестном мире не осталось ничего, кроме самого «Сарумпета» и того, по чему он скользил вперед — больше всего напоминавшего наполненный медом пищевод огромной пчелы.

Когда прошло шестьдесят микросекунд, библиокомплект издал сигнал тревоги, и корабль разогнал их до обычной скорости восприятия.

«Сарумпет» остановился посредине ячейки, переполненной бледно-голубыми вендеками.

― Зонды не смогли пробиться дальше, — сообщила библиотека. — Мы наткнулись на новый барьер: что бы за ним ни находилось, оно в количественном отношении весьма отличается от популяционных вендекосмесей, с которыми мы имели дело до сих пор.

Чикайя вгляделся во мрак, будто его глаза могли что-то различить там, где оказались бессильны зонды, по чьим данным и формировалась виртуальная картинка.

― Опять что-то новенькое? — нахмурилась Мариама.

― У меня нет предположений, что бы это могло быть. Зонды не отражаются от нового барьера. Мной сделана попытка их переконфигурировать, впрочем, безуспешная. Все, что я посылаю глубже, просто исчезает без следа.

При гигантском объеме заложенной в него информации и колоссальных скоростях ее обработки библиокомплект в конечном счете не мог служить ничем иным, кроме как очень большим хранилищем данных. Что-нибудь совершенно новое он даже осознать бы толком не смог; в отличие от пополнявших библиотеки людей.

Они сели обсуждать дальнейшие варианты. Чикайя кое-чего нахватался от экспертов его фракции, а Мариама усвоила даже больше. Тем не менее им остро не хватало общества коллег. На «Риндлере» любая вновь высказанная идея немедленно вызывала деятельный отклик у других.

Недели пробегали в спорах и экспериментах. В конце концов они решили время от времени забываться сном на час или около того. Конечно, симулированные тела не нуждались в отдыхе, но ведь разумы остались структурированы так, что лучше всего работали в режиме периодического забытья. Библиокомплект скрупулезно анализировал обновлявшиеся списки возможностей, сортировал их по квантовым состояниям, исключая те, что могли бы утащить за собой в неведомое все зонды до единого, и выискивал новый дизайн, который бы позволил избежать такой судьбы и гарантировать, что хотя бы часть зондов вернется с новыми данными.

И все бесполезно. Тьма под ними оставалась непостижимой.

У них не было способа узнать, сколько еще времени в запасе, пока планковские черви не хлынут и в это окружение. Пребывая в скверном настроении, Чикайя подчас утешал себя мыслью, что, буде они здесь погибнут, планковские черви скорее всего разделят их судьбу. Пребывая в настроении еще худшем, он отваживался рассмотреть возможность, что слепая мутация наконец откроет червям путь и сквозь эту преграду, туда, куда бессильны доставить их страстное желание и заемная изобретательность.

На тридцать седьмой день Чикайя проснулся и огляделся кругом. Они испробовали множество декораций в надежде оживить вдохновение, но ни прогулка по лесу, ни подъем в горы, ни заплыв через озаренное солнцем озеро не привели к желанному ответу, поэтому они прекратили вытряхивать из памяти фальшивые декорации и вернулись к неумолимому правдоподобию. Они застряли в уродливой бесплодной выемке рябой кожуры плода, бывшего чужой вселенной, и дожидались теперь, пока стенки ее не пробуравит шум миллиарда потоков хищной шуги.

Мариама ободряюще улыбнулась.

― Видел пророческие сны?

― Боюсь, что нет. — Ему снилось, что он превратился в сапера-недоучку из легенды и должен обезвредить бомбу совершенно незнакомого типа, падавшую в затененное пространство, под которым могло скрываться все что угодно — от пустыни до огромного некрополя.

― Тогда моя очередь. Давай вставай.

― Я встану. Сейчас. — Она могла бы с легкостью вообразить отдельное ложе для себя, но старалась придерживаться внутренней дисциплины.

Чикайя снова смежил веки. Сон больше не освежал его, но все еще оставался прибежищем. Он с самого начала понимал, что борьба их имеет донкихотский характер, но не мог себе и представить столь удручающего финала. Последние свои дни они тратят, исписывая уравнениями бумажные самолетики и запуская их в пропасть.

Уплывая обратно в полудрему, он представил себе, как собирает в охапку кучу никому не нужной бумаги и швыряет ее с борта «Сарумпета» в черную бездну. Если бы волею случая часть этого мусора проникла в иной мир, он бы никогда не узнал, какая именно.

Он открыл глаза.

― Запускаем все самолетики одновременно. Потом посылаем обратно сообщение и используем его для уборки мусора.

― Ты это о чем? — со вздохом уточнила Мариама.

Чикайя, просияв, поглядел на нее.

― У нас есть перечень типов состояний, в которых может пребывать область, расположенная внизу, и мы разработали стратегии для работы с каждой из них. Но нам еще не удалось сконструировать зонд, который бы прошел через эту преграду и вернулся, дав нам точный ответ, какую именно стратегию следует использовать. Ну что ж. Мы переведем сам «Сарумпет» в суперпозицию состояний и испытаем их все одновременно.

Мариама осталась безмолвна. У Чикайи ушла пара секунд, чтобы интерпретировать этот ответ. Ему редко удавалось поразить ее, и совершенно точно он еще ни разу не смог ее шокировать.

― Кого заботит квантовая дивергенция, если один мир из каждого квадриллиона — лучший из всех возможных? Это звучит, как отповедь отчаявшегося фаталиста последних деньков доквасповой эпохи.

Чикайя со смехом покачал головой.

― Да знаю, знаю я! Но это не так! Ответь, если квантовый компьютер ищет решение уравнения, тестируя несколько триллионов подходящих вариантов одновременно, то в скольких мирах он потерпит неудачу?[111]

― Если решение существует, то ни в одном. Но тут у нас другая ситуация, — Мариама нахмурилась. — Дивергенция внутренняя, она касается скрытых состояний и не расщепляет окружение на ветвящиеся миры на полпути к ответу. — По лицу ее проскользнуло выражение неуверенности. — Но не думаешь же ты, что мы могли бы…

― Мы не на Этой Стороне, — сказал Чикайя. — Когерентность больше не является прискорбно уязвимой. Какой бы глубины ни был залив, на берегу которого мы застряли, нет никаких фундаментальных соображений, воспрещавших бы нам протянуть мостик единственного квантового компьютера на всю его ширину. И если относиться ко всем стратегиям с разумной осторожностью, мы сможем управлять всей системой так, что ошибки взаимно скомпенсируются.

Она медленно кивнула, и лицо ее озарилось изумленной усмешкой.

― Мы обращаем ситуацию и укрываем проблему под его гладью. Мы полностью интернализируем ее. После этого можно расчищать себе путь методом проб и ошибок, но так, что ни одной ошибки наш мир вообще не увидит.

Три следующих дня они провели, оттачивая детали плана в жарких спорах с библиотеками и самим кораблем. Маневр предстоял сложный и требовал прецизионного контроля над корабельным окружением, как до, так и после пересечения границы. У библиокомплекта было вдоволь времени, чтобы изучить вендеков поблизости, и в конце концов он понял физику этой мрачной cul-de-sac так же полно, как до того — физическую природу ближнестороннего вакуума. К решению второй части задачи, однако, было не подступиться прямыми наблюдениями. Впрочем, это не значило, что им предстоит петлять во мраке. Любая стратегия, выбранная ими для пересечения границы, опиралась на совокупность предположений о природе нововакуума по другую сторону. Как только корабль перейдет в суперпозицию состояний, каждый компонент автоматически займет нужное место… если займет вообще.

Чикайя внезапно очнулся и тут же понял, почему это случилось. Его разбудила внезапно натянувшаяся проволока, из которой он сплел петлю и установил ее на некотором отдалении по эту сторону преграды, когда работал вместе с библиокомплектом над программной оболочкой, призванной обеспечить взаимодействие их разумов и квантовых гейтов корабельного процессора.

Мариама сидела поблизости и смотрела на ячейку.

― Не хочешь мне рассказать, чем занимаешься? — спросил Чикайя.

Она повернулась к нему, слегка хмурясь.

― Всего лишь подгоняю внутреннюю конфигурацию в паре мест. Я не думала, что у меня так мало прав на личную жизнь.

― Всем тут распоряжаюсь я, — сказал он, — и ты это знала, отправляясь со мной.

Мариама всплеснула руками.

― Превосходно. Поройся в моей памяти и поищи, обратила ли я на это внимание.

Чикайя сел на край постели.

― Что ты пыталась внедрить в наше окружение?

Там, где ее симулированный квасп, коконом окружавший сознание, граничил с внешними слоями виртуальности, он заблаговременно установил несколько манков, подменив довольно сложные и в обычных обстоятельствах бесполезные для нее элементы стандартной аппаратуры так, чтобы при несанкционированном вмешательстве они подняли тревогу. Это решение он принял в последнюю минуту: библиокомплект без труда мог имитировать ее квасп в точности как он был. Но все спокойно работало даже после промежуточной фильтрации.

― Ничего, — ответила она. — Это ошибка. Я-то и не знала, что сижу в клетке. Считай, что я случайно наткнулась на прутья.

Она раздраженно махнула ему рукой.

― Иди спи.

Он встал.

― Ты мне скажешь или я сам посмотрю?

В обычном кваспе владелец аппаратуры без труда способен заморозить весь программный комплекс и исследовать его в таком состоянии. Но квантовые гейты работали на слишком низком уровне, для такой увертки не оставалось возможности. Все, что ему было сейчас под силу, так это выпустить рой утилит и нацелить его на поиск подозрительных объектов: перетасовать карты ее разума, не останавливая его работу. Неустранимого ущерба это не причинит, но он понятия не имел, как такой поиск ощущается изнутри. Он может оказаться чрезвычайно неприятен.

Мариама тихо ответила:

― Делай, что считаешь нужным. С меня уже однажды содрали шкуру.

Чикайя помедлил. Он не стремился причинять ей вреда. Если он ошибается, как потом смотреть ей в глаза? Должен быть и другой способ изобличить ее проделки.

― Не надо, — сказал он. — Я точно знаю, что ты пыталась сделать.

На самом деле это было не так. Но среди представившихся ему возможностей одна стояла особняком.

― Правда? Не изволишь ли меня просветить на сей счет?

― Ты притащила с собой стопку кубитов, запутанную с ближнесторонним окружением. Лучше тебе избавиться от них сейчас, или они покажутся на свет завтра, пока мы будем готовить корабль.

Что бы ни провзаимодействовало с запутанным кубитом, его фазу оно безнадежно искажает. Для чистой квантовой системы это яд. Они очень тщательно изолированы, замкнуты где-то глубоко внутри ее разума.

― Ты прав, — покорилась она. Выражение лица ее почти не изменилось, будто речь шла о незначительном уточнении исходного рассказа. — Но я бы ими не стала пользоваться. Я пыталась от них избавиться.

― Почему бы тебе не использовать их прямо сейчас? Убив нас обоих?

Сколько бы она ни заронила в себя, реального вреда Той Стороне это бы не нанесло, и она не могла этого не понимать. Значит, у яда лишь одна намеченная жертва.

― Я не хочу, Чикайя. Я хочу отправиться с тобой. На Глубину. Зайти как можно дальше.

― Но зачем?

Зачем она вообще их сюда принесла? Чтоб у его барьерной версии возникла возможность оправдаться, что она не пойдет глубже? Он ведь тоже на Той Стороне, сражается с планковскими червями, как отважный лилипутик, и в таком состоянии гораздо легче понять, что ты сделал все от тебя зависящее…

― Чтобы посмотреть, что тут такое, — объяснила она. — И помочь его защитить, если оно будет того стоить.

― А также помочь его разрушить, если не будет?

― Я тебе не лгала, — настаивала она. — Об этом — никогда. Я тебе не обещала, что буду сражаться за какую-нибудь экзотическую бесплодную пустошь, когда на кону жизни настоящих людей.

Это была правда. Она в точности рассказала ему, во что верит, и тем не менее он настоял, чтобы она отправилась за ним.

Чикайя бессильно опустился на колени. Он мог убить ее или по крайней мере бросить на съедение планковским червям. Корабельный процессор повинуется любым его приказам. Но ничего непростительного она не совершала. На ее месте, отстаивая те же ценности, он бы тоже лгал, чтобы защитить себя. Как можно вообще ее упрекать в каком бы то ни было предательстве? Исходя из всего, что было ему известно, выбери они каждый другую дорогу в день последнего расставания, все равно оказались бы ровно в том же положении.

Она подошла к нему и приложила ладони к голове.

― Я от них избавлюсь, — сказала она. — Прямо сейчас. Ты мне позволишь?

Чикайя кивнул.

Она положила ему руки на плечи и заставила встать. Он наладил безопасный обходной маршрут пересылки данных через процессор, и тогда она выпустила испорченные кубиты наружу, где они всплыли на поверхность вендековского квантового моря тоненьким пузырьком классической физики.

Библиокомплект закончил приготовления ко второму запуску «Сарумпета». В принципе запуск представлял собой не что иное, как еще одно квантовое вычисление: ничего, кроме банального преобразования строки нулей в суперпозицию всех возможных двоичных чисел той же длины, что и сама эта строка. Если в качестве операнда рассматривался сам корабль, приходилось, однако, расширять поле воздействия инфраструктуры, обеспечивавшей вычисления, далеко за исходно подразумевавшиеся пределы, заворачивая «Сарумпет» в другой компьютер. Этот процессор должен был повернуть часть корабельного вектора состояния, относившуюся к системе разгона, присовокупив к ней небольшое дополнение в каждом из более чем квадриллиона ортогональных направлений. После этого результирующую суперпозицию предстояло зашвырнуть далеко на Глубину Той Стороны и дождаться ответа, который позволил бы зачеркнуть все ошибки.

Какого-то визуального отображения построенная ими машина, в которую погрузился корабль, не имела, да этого и не требовалось. На них опустился непрозрачный колпак: это значило, что обмен информацией с окружением полностью прекращен.

Библиотеки начали обратный отсчет от двадцати.

― Даруй же нам избавление и/или смерть, — сострила Мариама.

Чикайя заметил:

― Был бы я счастливей, точно зная, что «и» здесь лишнее. — Его больше пугала возможность частичного успеха — единственной удачи на квадриллион, — чем вселенского провала. — Не знаю, стоит ли пожелать тебе мирной локальной смерти. Этот раз считается или нет?

― Только если ни одна стратегия не сработает.

― Тогда я отмолчусь.

Библиокомплект произнес:

― Ноль.

16

Чикайя поглядел вниз и через вделанные в пол окна увидел бескрайнее поле бледного света, простиравшееся под «Сарумпетом», как перевернутое небо.

Он повернулся к Мариаме. Облегчение смешивалось с растерянностью.

― Так это все? Уже все?

Корабль не мог бы отправить зонды на разведку, пока процесс перехода не завершится.

― Нет, — ответил библиокомплект, — свет символизирует переносчиков информации — вендеков, с которыми мы по недосмотру провзаимодействовали. Опасаюсь, что выбранное нами прикрытие не сработало должным образом. Кое-что, разумеется, работает, но они так сгрудились вокруг нас, что…

― Хватай же их! — завопил, ужаснувшись, Чикайя.

― Я пытаюсь. Я сплетаю сеть.

― Пытаешься? Ах ты ж паскуда!

Мариама тронула его за плечи.

― Успокойся! Мы запрограммировали подобный ответ, и он на самом деле реагирует так быстро, как только в его силах. Большего требовать бессмысленно.

В момент посылки обратного сигнала через барьер, призванного закрепить успех, «Сарумпет» должен был представлять собой полную квантовую систему, а не часть чего-то большего с крутившимися поблизости дальнесторонними вендеками в качестве компоненты. Весь маневр критически зависел от этого. Если им не удастся захватить и удалить вендеков, их присутствие сведется к малозначащему статистическому отклонению; на каждую ветвь, где они добились успеха, придется квадриллион, где от них и следа не осталось.

― Мы должны были это предусмотреть, — сказал он. — Должны были предусмотреть любую неожиданность.

― Как же? — вскинулась Мариама. — Суперпозиция, включавшая различные виды прикрытия в одновременном присутствии, по-прежнему время от времени проявлялась бы с неверным прикрытием. Ни одну проблему, с которой как-то можно мириться, мы не собирались полностью исключать.

Она была права. Подготовку провели так тщательно, насколько это вообще было возможно. Выбора не осталось: только ждать и смотреть, получится ли спасти положение.

Свет стал понемногу меркнуть. Это библиокомплект заплел в свою ловчую сеть некоторое количество вендеков и стер накопившиеся корреляции с кораблем. Свет, собственно, оставался не более чем метафорой; задача не была настолько безнадежно невыполнимой, как, скажем, очистка ненароком открытого окружению квантового процессора от следов случайной фотонной бомбардировки. Скорее она походила на обратную сборку мозаики из миллиона кусочков, в которую врезался рой насекомых: восстановить нарушенную картинку было трудно, но реально.

Небо под ними посерело, затем почернело.

― Все, — отрапортовал библиокомплект.

― А как ты можешь быть уверен? — спросил Чикайя.

― Не могу, но все подсистемы, которые с наибольшей степенью вероятности пострадали от зацепления, демонстрируют интерференционные картины столь же резкие и четкие, как ранее в изолированном состоянии. Мы в чистом квантовом состоянии, отвлекаясь, разумеется, от возможности, что случайно избежавшие моей сети вендеки умудряются взаимодействовать с нами таким образом, чтобы с идеальной точностью имитировать ожидаемый результат.

С этим сомнением Чикайя мог жить дальше.

Теперь в библиотеках накопились сведения из физики по обе стороны границы. По мере того, как библиокомплект обменивался информацией с механизмами, запускавшими их сюда, корабельный вектор состояния поворачивался к собственному состоянию, отвечавшему одной-единственной стратегии: успешной.[112] В предположении, что они вообще перебросили себя через границу, вероятность неудачи теперь свелась к нулю.

Мариама тяжко вздохнула.

- Я думаю, что ни в чем более странном мне еще не доводилось участвовать.

Она подняла руки и осмотрела их.

― Ты знаешь, я почти ожидала почувствовать, как амплитуда меня раскачивает и размывает. От позвоночника к подушечкам пальцев, естественно.

Чикайя рассмеялся, обрадованный, что ей удалось как-то снять напряжение.

― Мы могли бы запрограммировать фактор осцилляции, если ты решила удариться в экзистенциальную дрожь.

Вскоре после изобретения кваспа люди очертя голову бросились забавляться с новыми квантовыми игрушками, заводя себя в безгранично продолженные суперпозиции внутри своих разумов. Но ничего даже отдаленно необычного в отчетах о пребывании в таких суперпозициях не было: изнутри нее каждая часть вектора состояния, описывавшего индивидуальное сознание, переживала один и только один, четко выделенный, возможный исход суперпозиции. Если раскачивать амплитуду туда-сюда меж двух альтернатив, пока одна из них не «проявится» в мире снаружи, процесс перехода все равно не улавливался органами чувств, как могли бы онтологически фиксироваться ими приливы и отливы того или иного качества.

Когда щитоколпак был поднят, вокруг снова возникло, уже ярким, сияние, символизировавшее вендеков. Внутренние механизмы корабля, как и внутренность любого кваспа, по-прежнему нуждались в защите, но теперь можно было ощутить на лицах что-то вроде солнечного света. Только свет этот исходил от роя комаров. «Сарумпет» начал рассылку зондов, но в этой области кое-какая информация доставалась кораблю и за просто так.

- Что дальше? — спросила Мариама.

Чикайя посмотрел вверх на пчелиные соты, видимые теперь с изнанки. Они казались отсюда такими же черными и бездонными, как снаружи. Может быть, планковские черви здесь застрянут, но едва ли стоило надеяться, что все они, подобно леммингам, покорно канут с обрыва в темное небытие.

― Надо понять, как глубоко простирается эта область и что в ней содержится. Возможно, удастся возвести здесь эдакую огненную стену, которая преградит планковским червям путь отныне и навсегда.

Пробираясь через Яркость, они спешили изо всех сил, но продвижение оставалось медленным. Здесь вендеко-разновидностей было в тысячи раз больше, чем в любой ячейке пчелиных сот, и хотя резких переходов между ними уже не имелось, окружение тем не менее претерпевало неустанные перемены. Потоки, отвечавшие различным физическим законам, струились и завихрялись вокруг, вендеки перемешивались в новых пропорциях и комбинациях. Умрао в основном предвидел структуры пчелиных сот, но эти странные приливы, вероятно, были слишком сложны, чтобы проявиться в его симуляциях. Чикайя не мог решить, враждебно или, напротив, гостеприимно это место для новых форм жизни: значительно большее разнообразие вендеков говорило за то, что здесь жизнь куда богаче, зато ячейки пчелиных сот обеспечивали некую стабильность условий, которой тут не было и в помине.

Под кораблем не было ничего, кроме постоянно отползавшей дымки. Вендеки-инфопереносчики, которых Мариама прозвала домовыми, вроде бы оставались нечувствительны к любой перемене условий, но рассеивались и отражались под разными углами, так что видимость от них была никудышняя. Искусственные зонды, запущенные «Сарумпетом», терялись в течениях еще быстрее; возвратилась лишь малая часть графов, посланных на разведку дальше чем на пол микрометра.

Невозможно было даже предположить, какой глубины эта область. Хотя Барьер безостановочно теснил Эту Сторону на скорости в половину световой, точное значение этого процесса для Той Стороны оставалось неясным. С любой из Сторон Барьер казался расширяющимся согласованно, что ничуть не помогало в решении вопроса о том, все ли (а может, большая часть) из потусторонних структур сохраняют неподвижность, пока край их вселенной уносится прочь, или поведение их сложнее и напоминает ближнестороннее космическое расширение, при котором относительные скорости медленно возрастают с расстоянием. Пчелиные соты, разумеется, держались вблизи Барьера, но отсюда не следовало, что на небольшом расстоянии от них отыщутся и прочие потусторонние объекты. Применяя привычные подходы, основанные на космологической однородности, исследователи рисковали выдать желаемое за действительное. В продвижении сквозь Яркость было что-то успокаивающее. Искусственная внутрикорабельная гравитация сглаживала подлинное, не слишком ровное перемещение судна, и «Сарумпет» казался застекленной гондолой, подвешенной к незримому воздушному шару с горячим воздухом и дрейфующей в запыленной от многочисленных вулканических извержений атмосфере планеты. Хотя никаких визуальных ориентиров, помимо повсеместного мелькания домовых, не было, Чикайя сопротивлялся соблазну снова Замедлиться. Вместо того, чтобы окружить себя взятыми из воспоминаний виртуальными ландшафтами, они сидели и беседовали о своих странствиях. Мариама описывала хар’эльский Ренессанс, делилась наслаждением от пришедших ниоткуда перемен во всех аспектах жизни. Чикайя рассказывал о Пахнере и сходном оживлении, какое вызвал там наступавший на планету Барьер.

Они отвыкли от споров, обвинений и упреков, от привычки подпитывать друг в друге привязанность к прежним идеалам, будто те могли служить опорой. Они много повидали и прожили, позволили увиденному изменить себя. Все, что им теперь оставалось, так это терпеливо карабкаться по лестнице Шильда.

Пять ничем не омраченных дней миновало в Яркости, и Чикайя уже начал было опасаться, что они впадут в необратимое лениво-сонное оцепенение, как вдали возникла небольшая прозрачная структура, плывущая на небольшой скорости. Домовые, которых изменил и отразил объект, достигли их задолго до возвращения первых корабельных зондов, и почти час можно было сомневаться, а есть ли там что-то большее, чем необычно стабильный и локализованный в одной точке вихревой поток. Сформированная домовыми картинка в принципе походила на такой вихрь, и если вокруг самого «Сарумпета» по мере его продвижения завихрений не обнаруживалось, это еще не значило, что правила, управляющие динамикой вендекотечений, не имеют ничего общего с обычными законами гидродинамики.

Когда они подошли ближе, зонды передали более детальное изображение. Внутри вихря виднелись вены и полости, наполненные вендеками, и ни на что ранее виденное ими они не были похожи. Некоторые смеси были сходны с популяциями, населявшими ячейки пчелиных сот, другие же резко отличались от них.

Они следили за объектом несколько часов, наблюдая, как тот управляет течениями. Свободные вендеки проплывали над ним и сквозь него, а внутренние структуры при этом странно искажались, но не так, как листва, которую колышет свежий ветерок: это менялись фундаментальные законы динамики. Некоторые разновидности внутренних вендеков гибли прямо у них на глазах, другие, казалось, вымывались и уносились по ветру. Это было похоже на пескоструйную обработку неведомого животного потоком бактерий и инородных клеток: от кого-то оно защищалось, кого-то поглощало, оказываясь в окружении целых поколений своих потомков. Объект вертелся и качался под их натиском, но продолжал функционировать.

Спустя восемь часов, проведенных в молчаливом созерцании этих подвигов самообороны, которые ни один из них не брался облечь в слова, Мариама наконец заключила:

― Оно живое. Это наш первый ксеноб.

Чикайя согласился.

― Как ты его назовешь?

― Я дала имя домовым. Теперь твоя очередь.

Внутренние структуры объекта походили на узелки увлеченных торнадо кишок, но немногие существа выглядят красивыми, когда заберешься в них так глубоко. Деликатные толчки домовых создавали впечатление, будто кишки эти сотканы ветром.

― Воздушный цветок.

Мариаму это развеселило, но возражать она не стала. Яркость не имела с воздухом ничего общего. Впрочем, по Ту Сторону и так не было ничего, доступного краткому определению на ближнестороннем языке.

Хотя воздушный цветок уже дрейфовал вверх, в направлении пчелиных сот, они последовали за ним. Библиокомплект не брался заключить, живое ли это существо, но наблюдения за ним уже обогатили его дюжиной новых методов, облегчавших продвижение «Сарумпета» по течениям Яркости.

― Может ли оно быть разумным? — задумчиво спросила Мариама. Воздушный цветок никак не реагировал на их присутствие, но ему вообще не было свойственно активно зондировать окружающую среду, да и корабль намного уступал цветку размерами. Небольшое искажение потока домовых — и пузырек «Сарумпета» уже становился неотличим от фоновой ряби.

Перед тем, как пересечь Барьер, они планировали вступить в контакт с теми, кто построил сигнальный слой, за счет простой мимикрии: начертить поверх этого слоя свой собственный, из вендеков, которые бы отстукивали ту же последовательность простых чисел. В сотах такой подход еще мог представлять какой-то интерес, а здесь это было все равно что общаться друг с другом в метель взмахами белых шелковых знамен.

Они посоветовались с библиокомплектом и в конце концов пришли к разумному компромиссу. Для этого они развернули поперек потока полотнище, достаточно крепкое, чтобы сдержать течения вендеков. Точная геометрия полотнища зависела от местной погоды, но вместо того, чтобы кодировать какую-то информацию его местоположением, они заставили степень прозрачности полотна для домовых меняться от одного состояния к другому так, что вспышками, как подъемами затвора, высвечивались простые числа.

Воздушный цветок уплыл прочь, сигнал его не заинтересовал. Они могли только гадать, пыталось ли «растение» по-своему ответить им, но если существо это создало сигнальный слой в чужеродном окружении на отмелях Той Стороны, намереваясь привлечь внимание существ из иного, даже более странного, измерения, с какой стати ему оставаться равнодушным, когда другая версия того же сообщения внезапно возникла прямо перед ним?

Возможно, к домовым цветок был абсолютно слеп. Здесь они представлялись разумной основой восприятия любого рода, но воздушные цветы могли эволюционировать в нынешнюю форму еще до их возникновения. В этом случае, займись они прояснением истинных механизмов сенсорики существа, на это ушли бы месяцы кропотливой работы.

Чикайя попросил библиокомплект прокрутить симуляции известных видов планковских червей, взаимодействующих с остовом пчелиных сот. Пока он обдумывал следующее задание, комплект вынес приговор: чисто статистически черви уже наверняка отыскали мутацию, позволившую им прогрызть и это препятствие. Как только им это удалось, они вполне могли бы приступить к заражению Яркости ближнесторонней физикой, распутывая нити замысловатых вендекогобеленов и преобразуя бескрайнее море в бесплодную пустыню однородной физики.

Библиокомплект пока не нашел способа справиться с этой угрозой, но одну возможность уже изучал. Представлялось целесообразным превратить всю область в некий аналог деготной ямы, достаточно глубокой и топкой, чтобы все разновидности планковских червей бесповоротно увязали в ней. Черви служили цепями распространения корреляций с обычным вакуумом, но не любое взаимодействие с ними влекло декогеренцию. Сотовые вендеки уже в какой-то степени научились противостоять ранним видам захватчиков, и достаточно разнообразная популяция — если понадобится, даже специально выведенная, — могла бы в принципе одолеть всех червей тем же манером.

И не только их, но и каждого естественного обитателя Яркости.

― Ты пожертвуешь всем этим, — спросил он у Мариамы, — чтобы спасти то, что скрывается глубже?

― Когда мы узнаем в десять раз больше, — сказала она, — спросишь меня об этом снова.

Чикайя покачал головой.

― Этот ответ применим всегда. В том числе и когда не будет уже никакой разницы.

В симуляциях библиокомплекта было много темных мест, но риск все же можно было оценить количественно. В течение следующих нескольких дней корабельного времени он перестанет быть пренебрежимо малым.

― Не будь таким пессимистом, — возразила она. — Не надо автоматически подразумевать, будто единственный доступный нам выбор — это между горькой опрометчивостью и всепоглощающими поисками идеального знания.

― Идеального знания? В этом мире может обитать в миллиард раз больше разумных существ, чем когда-либо — во всей остальной Галактике. Но вполне возможно, что мы уже видели вершину здешней эволюции. Вдруг это чудо ксенобиологии не разумнее кактуса? Или, наоборот, обладает сознанием столь сложным, что это мы чересчур глупы, самонадеянны и ограниченны, пытаясь его постичь? Как в таком случае пробить стену равнодушия?

Его тело было смоделировано очень достоверно, и сама мысль о такой возможности вызывала в нем дикую тошноту.

Часть его умоляла совершить единственный разумный при столь глобальных ставках, поступок — откланяться и самоустраниться от любого вмешательства, как если бы продемонстрировать приличествующую сдержанность было сейчас более важно, чем добиться цели.

Но Мариама явно не желала спускать все на тормозах.

― Мы заняты исследованиями, — настойчиво возразила она. — Мы продолжаем сокращать разрыв между тем, что мы уже знаем, и тем, что нам следует узнать.

― Что мне надо знать — это когда у нас не останется выбора, кроме как прекратить сбор ценной информации и перейти к открытой схватке.

Чикайя посмотрел на странные структуры, уснащавшие сердцевину воздушного цветка. Эго существо было тысячекратно сложнее, чем что бы то ни было, найденное вне Земли, но если сигнальный слой вообще является артефактом какой-нибудь цивилизации, то Чикайе не верилось, что перед ними его создатель.

― Надо погружаться, — сказал он.

Когда в конструкцию пузыря были внесены усовершенствования, «Сарумпет» прибавил скорость. Еще полдня они провели в Яркости совсем одни, но вскоре заметили новые воздушные цветы. По мере снижения признаки их присутствия умножались в числе; сперва они наблюдали одно-два этих существа в час, но постепенно достигли точки, где в поле зрения постоянно находились полдюжины.

Мариама предложила проследить пути миграции цветов до их источника.

― Мы можем никуда и не попасть, но пока что иных указателей на места, где может быть сконцентрирована другая жизнь, у нас нет.

Чикайе это соображение показалось уместным. Они подвели корабль ближе к воздушным цветам и начали спускаться, следуя за ними.

Через час они заполонили все вокруг «Сарумпета», как вылупившиеся из икры рачки. Стоило библиокомплекту прозондировать саму Яркость, как выяснилось, что воздушные цветы следуют особо устойчивому вендекопотоку; если это течение распадалось на меньшей глубине, выходило, что наблюдавшиеся ими образцы держатся его, пока только могут, и лишь потом рассеиваются. Для перемещения в пространстве поток был бесполезен — в мире без закона сохранения момента импульса невозможно воспарить на теплых восходящих воздушных течениях, — но как именно используют его цветы: как навигационный ориентир, как точку сбора особей для последующего размножения или какое-нибудь пастбище, определить было невозможно. Вендеки продолжали диффундировать внутри цветочных организмов, однако неясность сохранялась и в отношении их ролей. Они могли оказаться чем угодно, от полезных симбионтов, которых хозяева целенаправленно искали и привечали в себе, до обременительных паразитов, прокравшихся снаружи.

― Разве вендеки могут быть чьей-то добычей? — удивился Чикайя. — Это же самые маленькие стабильные объекты здешнего мира, так что смысла охотиться на них, а найдя, разъять на составляющие, нет решительно никакого.

― Действительно, субъединиц, которые можно было бы из них извлечь и использовать в пищу — аналогов витаминов или аминокислот — нет, — сказала Мариама. — Так что, если есть их просто ради еды, можно заразиться. Всякая еда работает по образцу йогурта. Но это не единственный повод разыскивать вендеков определенного сорта, чтобы предоставить им новый дом. Здесь ничто, с чем бы ты ни пересекался, не минует тебя автоматически, поэтому у тебя просто не остается выбора, только преобразовывать все, что тебе ни попалось, в часть себя самого. Иногда встреченные вендеки поглощаются неизмененными, но в других случаях нужно располагать собственными прирученными вендеками, науськивая их на новый граф и пережевывая все, что от него остается по мере их продвижения. В этом случае волей-неволей приходится выбирать добычу, какую они способны одолеть, если даже тебе в данный момент и не нужны запасные трупные органы. Хищничество это или нет — вопрос сложный. — Она улыбнулась. — Это все предполагая, что такие более крупные организмы в действительности существуют. На самом деле мы вполне могли наблюдать нескольких стайных вендеков, хозяйничающих во всей этой области.

― Хотел бы я от тебя этого не услышать. — Чикайя уже поразмыслил над тем, какой может оказаться самоидентичность этих ксенобов, и нашел ее достаточно пугающей. Люди в конечном счете тоже не более чем колонии специализированных клеток, но эти клетки хотя бы родственны друг другу, неразрывно соотносятся и взаимно подчинены до такой степени, что уже могут преследовать общие генетические цели. Что касается цветов, то казалось вероятным. чтобы в их организмах присутствовало примерно поровну вендеков рекрутированных из окружающей среды и специализированных, возникших уже в тканях самого существа.

― А это что? — Мариама что-то заметила сквозь пол и нетерпеливым жестом превратила шахматную доску в сплошную прозрачную поверхность.

Вокруг колонны воздушных цветов по спирали вздымалась какая-то темная форма, очерченная домовыми тень, которую корабельным зондографам только предстояло исследовать. Спустя несколько секунд проявились детали объекта, бешено сверкавшего всеми цветами радуги — виртуальное окружение импровизировало, стараясь подобрать адекватные задаче визуальной кодировки поступающей информации оттенки палитры, потом, сочтя прежний выбор неадекватным, стерло черновую версию и начало сызнова.

Доставленная зондами картинка демонстрировала сложную разветвленную сеть трубочек, заполненных специализированными вендеками и укутанную в несколько более сложный вариант вихря, обернувшегося вокруг каждого воздушного цветка. Стенки трубочек состояли из слоевых популяций и были усеяны тонкими усиками, выставленными наружу, в скованные течения Яркости. Управляя ими? Кормясь от них? Динамику во всей полноте виртуальный движок отследить не смог. Зонды одновременно участвовали в таком множестве процессов, что охватить их полностью не представлялось возможным. Многие из них и сами попали в сети объекта, потерялись среди вендеков, которых должны были закартировать.

Новый ксеноб раз в десять или двадцать превосходил размерами типичный воздушный цветок. Когда, возносясь, он пролетал мимо «Сарумпета», Чикайя отдал кораблю приказ пристроиться за ним. Развернуться оказалось тревожаще легко; единственный испытанный кораблем эффект, сколько-нибудь напоминавший инерцию, происходил от неравномерного, строго говоря, распределения окружавших пузырь вендеков, что мерно проедал и себе путь через Яркость.

Когда они настигли ксеноба, тот описывал тесные круги, явно выбрав себе определенную цель среди воздушных цветов. Потом нанес удар. Зонды показали, как при столкновении организмов слились два покрова фоновых яркостных вендеков, что их окружали, но трудно было сказать, то ли собственная оболочка воздушного цветка слетела от атаки, то ли, напротив, нападавший умышленно обнажил внутренние органы. По мере развития процесса ни один из участников, впрочем, не остался прикрыт от другого. Вены переплетались, эндогенные вендеки перетекали от организма к организму. Воздушный цветок не пытался бежать: либо посчитал это бессмысленным на той скорости, какая была ему по силам, либо же охотно включился в обмен.

Чикайя сказал:

― Не знаю, что мы видим: то ли волк разрывает горло агнцу, то ли колибри пьет цветочный нектар.

― Это может быть даже секс, — заметила Мариама.

― Бр-р. Я наслышан о диморфизме, но это было бы просто смешно. Кроме того, какими гаметами они могли бы обменяться?

― Кто говорит о гаметах? Смесь специализированных вендеков внутри ксеноба должна определять всю его морфологию. Животные могут делиться друг с другом полезными симбионтами или передавать их молодым особям — в этом случае меняться больше и нечем. Как если бы вместо генома твои наследственные черты определялись уникальным сочетанием кишечной флоры.

Когда более крупный ксеноб отплыл от воздушного цветка, с которым недавно пребывал в слиянии, а второй участник распался на случайные яркостные потоки, Чикайя констатировал:

— Волк и агнец. Или, может быть, кролик и салат. И не начинай, пожалуйста, напоминать мне про мужских особей пауков, которые умирают после спаривания; если у них нет ни генома, ни гамет, то зачем определять одно существо как сексуального партнера другого, когда по большей части речь идет лишь о специальном диетическом питании?

Мариама неохотно согласилась.

― Так что, следуем за кроликом?[113]

Объект поднялся вдоль колонны, обогнал воздушные цветы и застыл, по-видимому, привередливо выбирая, чем бы поживиться дальше.

Чикайя посмотрел на него, потом перевел взгляд вниз, где в туманной дымке исчезал цветочный шлейф. Более всего ему сейчас хотелось узнать, где кончается Яркость.

― Следуем по пищевой цепочке до самого верха пирамиды? Или это слишком наивно?

― Здесь нет энергии, — пробормотала Мариама, — но может существовать иерархия концентраций наиболее полезных вендеков. Быть может, воздушные цветы накапливают в себе таких вендеков, забирая их из окрестных течений, или производят их для своих целей, а все остальные воруют их для себя.

― Или идет прямо в цветник. Сигнальщики могут оказаться травоядными, а не охотниками на кроликов.

― Твоя правда.

Чикайя послал корабль вдогонку за кроликом. Когда его наконец удалось поймать в перерыве между трапезами, они развернули сигнальное полотнище.

Кролик застыл в полете. Когда последовательность завершилась, он остался неподвижен.

Чикайя с надеждой ожидал какой-то реакции.

― Думаешь, мы его напугали?

― Оно, может, просто думает, как нам ответить, — предположила Мариама. — Некоторые встречи приводят вас в полнейшее недоумение, даже если вы их почти ожидаете. Вспомни, как твоего отца окружили анахронавты.

― Я только надеюсь, что оно не размышляет, как бы нас сожрать. Но зачем ему хитрить, если оно понятия не имеет, чего мы от него ждем?

― Может, воздушные цветочки тоже разумны, — пошутила она, — и мы его застигли за тем, что, как оно чует, не все с готовностью одобрят.

Когда и через пятнадцать минут ничего не изменилось, Мариама предложила повторить сигнальную последовательность. Чикайя начал подавать полотнищем новые вспышки.

Зонды выявили серию топологических модификаций, стремительно распространявшихся по кроличьим трубам. Процесс был слишком быстрым, чтобы детально его отследить, и завершился извержением густой дрожжеобразной массы вендеков из недр кроличьего организма. Большая часть исторгнутой наружу кашицы пристала к полотнищу, но та порция, что достигла пузыря «Сарумпета», немедленно заблокировала как домовых, так и зондографы. Последняя картинка, какую удалось отрисовать виртуальному движку, изображала кролика, опрометью удирающего в Яркость.

Чикайя спросил у библиотек:

― Что происходит? Корпус поврежден?

― Нет, он остался цел. Мы тут застрянем на некоторое время. Инородная смесь проникла на малую глубину, но не проявляет стремления к репликации или дальнейшему продвижению.

― Ты можешь перепрограммировать наших вендеков, чтобы они ее счистили?

― Я уже работаю над решением этой проблемы, однако инородная смесь представляется мне достаточно точно оптимизированной, чтобы всемерно затруднить ее.

Мариама расхохоталась.

― Вот что бывает, если чересчур надоедливо махать розеттским камнем под носом у случайно выбранного прохожего. Они приклеивают тебя и смываются.

― Ты думаешь, оно представляет собой что-то большее, чем перепуганную зверушку?

Она пожала плечами.

— А что, если это застенчивый родич Сигнальщиков, недозрелый фрукт, свалившийся с ветви родового древа? Было бы замечательно, если б он сейчас сбежал домой и позвал остальных поглазеть на свою находку. Но ты прав. Скорее всего, это просто осьминог, выпустивший нам прямо в физиономии чернильную струю.

Они ждали, пока библиокомплект не отыщет путь наружу. Если ситуация станет безнадежной, всегда можно попробовать трюк с суперпозицией. Но теперь они были окружены со всех сторон, и это заметно усложняло задачу: оставшаяся позади часть корабля должна будет исправлять ошибки беглянки.

Библиокомплект нарушил молчание почти через два часа.

― Скоро мы освободимся.

Чикайя расслабился.

― Тебе удалось найти вендеков, способных отодрать клей?

― Нет. Погода сделала это за нас. Клей сравнительно устойчив, но при перемене условий в самой Яркости он не подстраивается под них.

Мариама издала звук, должный означать как восторг от внезапного озарения, так и досаду на собственную тупость.

― Ну конечно же! Все статичное здесь обречено. Стабильные смеси вендеков могут продержаться какое-то время, но в долгосрочной перспективе необходимо прибегать ко всем организационным и адаптационным ресурсам более крупного организма, чтобы сладить с течениями Яркости. Ксеноб как целое может, наверно, прицепиться к нам и независимо от них, но порождать специализированного убийцу каждый раз, как тебя кто-то испугал, я нахожу несколько избыточным.

Чикайя признательно закивал.

― И это означает, что построить технологическое общество здесь довольно непросто. Вендеки — отличное исходное сырье для всего подряд, так что любое инженерное дело сводится к биоинженерии. Впрочем, объект менее сложный, чем самый примитивный ксеноб, вообще вряд ли бы долго продержался.

Сквозь клеевую пленку сверкнуло сияние домовых. Мариама мечтательно вздохнула и подалась к нему, обняв рукой за шею. Такое вот полуосознанное физическое влечение за ней частенько замечалось в раннем детстве, прежде чем они вообще узнали, что такое секс.

Она сказала:

― Разве ты не мечтал, чтобы мы тут ничем не занимались, кроме исследований?

— Да.

Чикайя не хотел выяснять отношения насчет ее старых связей. Фракции остались в другой вселенной.

― Тысячу лет напролет.

― Да.

Он положил руку ей на плечи.

Мариама повернулась к нему лицом.

― Можно тебя кое о чем спросить?

― Конечно.

― Ты не думаешь, что, если бы не та энергостанция, ты бы вообще не попал на «Риндлер»?

― Не знаю. Не могу ответить.

― Но тебе все еще горько об этом вспоминать?

Чикайя резко хохотнул.

― Я не отягчен всесокрушающей виной, если ты об этом. Но я знал, что это плохо. Неправильно. Еще тогда. И я не изменил своего мнения на сей счет.

Она сказала:

― Ты знаешь, я на самом деле думала, что ты мне еще спасибо скажешь. Ты ведь добился, чего хотел. Это я в последний раз так в ком-то ошиблась.

― Зуб даю, так и было. Ой!

Она больно стукнула его по руке.

― Но ты ведь только что меня клеймил на чем свет стоит, потому что я с тобой недостаточно остро пререкалась.

― Я не клеймил, — возмутился он.

Мариама посмотрела на него без всякого выражения.

― Ладно, — сказал Чикайя. — Я виноват. Это было нечестно.

― Ты меня заставил ощутить себя убийцей, — сказала она. — Я была всего лишь ребенком. Как и ты.

― Прости, — Чикайя поискал взглядом ее лицо. — Я не знал, что…

Она не дала ему договорить.

― Нет. Оно меня не гложет. Я веками об этом не вспоминала. И я совсем не оттого явилась на борт «Риндлера». Я бы это все равно сделала.

― И то правда.

Некоторое время они простояли молча.

― Все уже? — сказал Чикайя. — Мир?

Мариама улыбнулась.

― Сценическое исполнение тебя не удовлетворило?

― Мне в эти дни чем меньше катарсиса, тем лучше.

Она притащила с собой оружие, она все сделала, чтобы убить его, и тем не менее они отыскали путь к примирению. И вот куда он их завел: еще несколько слов, и самый старый, самый простой узел будет распутан.

― Думаю, мир, — сказала она.

Они спускались по усыпанной воздушными цветами лестнице в небеса. Наконец создания начали истончаться и исчезать; это значило, что «Сарумпет», скорее всего, достиг низа восходящего потока вендеков, который первоначально и привлек их сюда. Или, по крайней мере, погода изменилась так, что их больше нельзя было отсюда обнаружить.

Когда последний воздушный цветок растаял в тумане, они еще час двигались вдоль самого течения. Но потом оборвалось и оно, и не осталось ничего. Только Яркость. Пустая и сверкающая.

Мариама воскликнула:

― Я не могу в это поверить! Такая могучая река не вытекает из ниоткуда.

― Мы еще не видели таких длинных потоков, — осторожно заметил Чикайя, — но что это доказывает? Мы не знаем пределов обычной погоды.

― Я думаю, что некоторые вендекосмеси устойчивы просто потому, что устойчивы, — сдалась она. — Но ксенобы нашли особое применение стабильным сочетаниям. Я по крайней мере ожидала наткнуться на груду разлагающихся ксенобитских трупов.

Они описали круг, исследуя окрестности зондографами. В первое течение впадало еще одно, столь же постоянное. Это не было понятно сразу, потому что переходная зона пребывала в куда большем беспорядке, чем сами течения. Смесь вендеков из более глубокого течения, по первому впечатлению, распадалась, образуя новую смесь, а уже та привлекала воздушные цветы; процесс распада катализировался сдвигом местных погодных условий. Картинка с зондов обновлялась, они видели, как переходная зона колышется вверх-вниз.

Чикайя сказал:

― Ну что ж, источник еще глубже. И я не стану всплывать и охотиться на кроликов.[114]

Они поплыли по реке к ее истокам. Через час появилась следующая переходная зона — на сей раз течение разветвлялось на два, устремлявшихся вверх.

Третья зона.

И четвертая.

Мариама сказала:

― По крайней мере мы основательно продвинули вендекобиологию. Ты хоть представляешь себе диаграммы, пригодные для описания Яркости? А я-то привыкла думать, что цикл внутризвездных термоядерных реакций — сложная штука.

― Студенты проклянут наши имена. Разве могли мы мечтать о большем?

Пятый переход.

Шестой.

Здесь течение устремлялось вниз, им навстречу, делая U-образную петлю. Если они отправятся к его истоку, то попадут обратно в окрестности пчелиных сот — неизвестно еще, как близко.

Чикайя разрывался. Они не знали, ответвление ли это могучей реки, порождающей целую ксенобитскую экологию, или просто паутина, без цели и причины дрейфующая через Яркость. Они могли гоняться за ее началом и концом до бесконечности, будто котенок за перышком, пока в один прекрасный момент планковские черви не хлынут им на головы.

― Если до очередного перехода мы не заметим новых ксенобов, он будет для нас последним, — объявил он.

Мариама неохотно согласилась.

Они стояли плечо к плечу, вглядываясь в туман. Чикайя не мог придумать иной стратегии на тот случай, если они выйдут из этого потока: только опускаться все ниже и ниже, надеясь хотя бы нащупать дно, получить какое-то чисто физическое представление о том, на какие жертвы придется пойти, если вся эта территория станет деготной ямой для планковских червей.

А если дна вообще нет, и Яркость пребудет вокруг вовеки? Тогда спасать будет нечего. И некуда отступать.

Мариама заметила:

― Это тень от домового, так ведь? Это не просто дымка.

― Где?

Она показала. Чикайя различил небольшое серое пятнышко в сплошной стене света.

― Если там всего лишь очередной воздушный цветок, это не считается.

Тень разрасталась, наливалась серым, но зонды пока не могли до нее добраться. Объект располагался гораздо дальше, чем они сперва подумали, и это уж наверняка был не воздушный цветок.

Чикайя подумал было оставить вендекотечение ради этой новой цели, но оказалось, что поток выносит их туда сам. Вот, оказывается, где источник вендеков, которыми питаются воздушные цветы. И его призрачная тень продолжала увеличиваться, хотя сам объект все так же оставался вне пределов досягаемости зондов.

Мариама сказала:

― Если это единый организм, то мы напрямую перескочили от кроликов к китам. Я полагала, что течение исходит откуда-то со свалки трупов, но эта штука такая огромная, что едва ли для него нужно, чтобы ей нанесли смертельную рану. Она эту реку с легкостью выссала бы.

Мерцающий контур тени приобрел явственно круглые очертания.

― Я не думаю, что это одно существо, — сказал Чикайя. — Сдается мне, мы нашли оазис в пустыне.

Тень перекрыла все поле зрения. Теперь она производила такое же колоссальное впечатление, как нависший над Пахнером Барьер, однако точная форма ускользала.

― Этим зондам надо бы хорошенького пинка дать, — пожаловалась Мариама.

Внезапно в центре объекта открылась тоненькая полоска — цветная и детализированная, медленно выплывавшая из серого сумрака. Эффект обрамления оказался обескураживающим: Чикайе стало даже сложнее интерпретировать увиденное. То, что предстало его взору, могло быть ксенобами, кружащимися вокруг объекта примерно сферической формы. Виртуальный движок отрисовал их в пропорции несколько сотен к одному относительно кроликов, но выглядели они, как лезущие по слоновьей шкуре клещи. Размер сферической структуры ошеломлял. Если бы воздушный цветок был маргариткой, то эта сфера ― летающей горой, астероидом.

Окно детализации разрасталось, под ними сновали теперь тысячи ксенобов — направление «вниз» для рубки управления «Сарумпета», как и прежде, указывало на центр Той Стороны, но игнорировать преимущество этой небольшой планеты как ориентира было бы глупо. Потом он увидел поверхность объекта. Некоторые ксенобы появлялись из горловин туннелей, ведущих к центру сферы, или исчезали там. Разрешающей способности роя зондографов все еще не хватало, чтобы представить сколько-нибудь точно анатомию новых существ. Как и во всех предыдущих случаях, телесные формы их колыхались на окрестных течениях, сливались с ними в единое целое. Тем не менее в сердцевине каждого ксеноба имелось ядро, сохранявшее неизменную структуру при любой трансформации оболочек. Именно там, судя по всему, бесконечно воспроизводилась и заново кодировалась системообразующая информация.

Наконец картинка охватила всю колонию, и у Чикайи подскочило сердце. Он с трудом сдерживал буйный восторг. Интуицию тут едва ли стоило принимать всерьез: все на картинке было сильно искажено, точно они смотрели на отражение в расплавленном металле. Попроси его кто-нибудь, он и то не смог бы указать точное местоположение источника догадок, островка регулярности в хаосе далеко под ними, выдававшего искусственное, а не естественное происхождение. Впрочем, тут любая технология зиждется на природе. Ничто абсолютно безжизненное долго не продержится.

Он повернулся к Мариаме.

— Там не оазис. Это не джунгли. Мы нашли Сигнальщиков, и это их город.

17

«Сарумпет» облетел вокруг колонии ксенобов, разведывая обстановку и стараясь оставаться незамеченным. Чикайя не стал уплотнять рой зондографов, удерживая его на самой грани восприятия — и некоторых более чувствительных способов обнаружения, — чтобы не тревожить местных обитателей. Срочной нужды изучать внутреннюю анатомию ксенобов у него не было, а детали устройства самой колонии уже и так потрясли его до глубины души.

Вены, пузырьки и листы, состоявшие из тысяч разных вендеков, обрамляли структуру; их разделяла сложно устроенная сеть туннелей, по которым сновали ничейные вендеки Яркости. Зонды зафиксировали перемену течений при их пролете сквозь колонию; из многочисленных резервуаров появлялись новые вендеки и корректировали погоду, уничтожая кое-кого из себе подобных, вытесняя наружу или преобразуя в другие разновидности. Чикайе это напомнило кондиционер, регулирующий законы физики вместо температуры воздуха. Колонисты, вероятно, могли обуздать почти все естественные перемены своего окружения, за исключением самых резких, но решение возложить наиболее утомительную часть работы по поддержанию гомеостазиса на технические устройства было понятным и ожидаемым.

Из колонии вырывались сотни вендекопотоков, уносивших, по всей видимости, отходы жизнедеятельности самого объекта и его обитателей. Несколько течений оказались так устойчивы, что зонды и домовые не смогли сквозь них пролететь, и в отрисованном виртуальном окружении они были показаны заскорузлыми черными корнями, уходящими вдаль.

Чикайя пока не видел никаких противоречий своему выводу, хотя, безусловно, все происходящее можно было интерпретировать иначе. В термитниках тоже есть воздушное кондиционирование, у муравьев существует развитая сельскохозяйственная система, а Колонистам не требовалось прилагать для постройки своего дома даже тех усилий, какие требуются от общественных насекомых. Вполне возможно, что они попросту вступили в бессознательный симбиоз, найдя себе приют в недрах какого-то гигантского естественного организма. Мариама тоже предпочитала осторожничать, но и адвоката дьявола[115] изображать не хотела. Они оба лелеяли одинаковые надежды и понимали, как легко эти воздушные замки могут быть рассеяны в прах.

Полдня они спорили, какой уровень осторожности выбрать достаточным. Независимо от того, подали Колонисты сигнал или нет, у них, очевидно, имелись средства самообороны, далеко превосходящие кроличьи. Отслеживать столь сложные процессы с большого расстояния тоже представлялось затруднительным; если они сойдут с нынешней орбиты и отправят вниз автономника, тому придется действовать в основном самостоятельно.

В конце концов они решили послать туда мобильную версию сигнального знамени, которым пользовались прежде, самую большую и приметную, какую только могли создать, и следовать за нею на почтительном расстоянии. Если прием окажется неласковым, бледная тень «Сарумпета», очерченная домовыми, будет наименее вероятной целью атаки.

Если мимикрия сигнального слоя даст обнадеживающие результаты, они перейдут к обмену более сложной информацией: воспроизведут сообщение в потусторонних звуках, надеясь, что сигнальное полотнище поможет хозяевам колонии разгадать соответствие и ответить в той же манере. Пока что данные зондов не указывали ни на какой вид межличностной коммуникации Колонистов, хотя домовые и другие переносчики информации были в изобилии доступны в пределах колонии. Тем не менее поиск сообщений на неизвестном языке в огромном разнообразии воздействий, модулировавших здешние течения, выходил далеко за пределы стандартного программного комплекса, содержавшегося в перекинутом через Барьер Посреднике. Имей Чикайя вдоволь времени, он бы с великим удовольствием понаблюдал за поведением Колонистов и с такого расстояния, строя собственные гипотезы, пока не выяснил бы все в точности об их образе жизни, вплоть до мельчайших культурных нюансов. К сожалению, приходилось учитывать, что они с Мариамой не вправе просто свалиться с небес на головы Колонистов, ожидая комплиментов отличному владению гостей местным наречием и безукоризненным манерам общения — как поступила бы парочка обычных добросовестных путешественников.

О продвижении планковских червей по-прежнему не имелось никакой надежной информации, но назначенный библиотеками статистический порог пятипроцентной погрешности искомых мутаций уже был пройден. Если ядовитый дождь прольется с небес прямо сейчас, пока они тут ковыряются в жалких попытках наладить рудиментарное общение, у них не останется для себя даже слабого утешения, какое возможно при неудаче, вызванной форс-мажорными обстоятельствами.

Это конец игры, а готовы они к нему или нет, совершенно неважно. Они пробирались по лезвию ножа над бездной, между безрассудством и боязливостью, без права сделать даже шажок назад.

Сигнальное полотнище по спирали опускалось на колонию. Оно выворачивалось и трепетало, как надувная палатка в ураган, но продолжало ритмично пульсировать между прозрачным и непрозрачным состояниями. «Сарумпет» летел за ним, держась достаточно близко, чтобы постоянно обновлять получаемую с зондов картинку полотнища — если она и устарела, то всего лишь на долю корабельной секунды. Зонды передавали инструкции корабля импровизированному флагу, что позволило бы легко модифицировать сигнал по той же временной шкале, возникни такая потребность.

Чикайя, стоя на капитанском мостике «Сарумпета», пытался кое-как систематизировать впечатления, навеянные бурлившим жизнью миром внизу, хотя и не слишком им доверял. Казавшиеся беспорядочными движения скученных существ навевали мысли о рыночной или фестивальной суматохе, а может быть, вооруженном восстании. Или о команде древнего океанского судна, пытающейся обуздать рвущую паруса бурю. Впрочем, непрестанно менявшиеся течения вокруг значили для Колонистов, наверно, так же мало, как для земного животного — постоянно стучащее в грудь сердце. На сердечные сокращения они и были похожи в самый что ни на есть штиль.

Он искал тени флага на сфере внизу, но, учитывая, как суматошно носились вокруг домовые и какой замысловатой была геометрия всех объектов колонии, надежды на это было немного. Гостям с Этой Стороны, наверное, еще повезло, что прибытие их не возымело эффекта искусственного солнечного затмения; даже если эти ксенобы того же вида, что Сигнальщики, структурная сложность культур зачастую варьирует, и столь впечатляющее зрелище могло бы изрядно напугать тех Колонистов, для кого поиски жизни по Эту Сторону Барьера — не более чем пустая трата времени и сил, полезная только умалишенной темной деревенщине.

С другой стороны, если продвижение флага не оказывает существенного воздействия на структуру внизу, го едва ли его кто-нибудь вообще заметил. Непонятно, пользуется ли кто-то из обитателей Яркости домовыми в качестве источников изображения. Кролик мог просто оказаться так близко от атакованного им знамени, что почувствовал его присутствие по каким-то иным признакам, вроде мурашек по коже. От всех подвижных ксенобов было бы эволюционно обоснованно ожидать полноты восприятия непосредственного окружения, но что, если объект, слишком резко отличный от естественных, они воспринять способны не в большей мере, чем человек — пучок нейтрино?

Флаг замер на предварительно запрограммированной высоте, составлявшей около двадцати характерных размеров тела Колонистов. Чикайя смотрел на кишевшую внизу толпу и размышлял, есть ли способ отличить панику от безразличия. Колонисты не так бесформенны, как воздушные цветы; их вендекотрубочная сеть дважды расщеплялась, давая в общей сложности четыре кластера или ветви, и геометрия их тел в каждый момент времени более или менее отражала эту структуру. Они были похожи на медицинские сканы кровеносной системы безголового четвероногого зверя, плывущего по-собачьи в необычайно суровый шторм. Однако интрузивное зондирование, конечно, не могло показать, какими Колонисты видят друг друга; в отрисовке домовых же они казались призраками жертв жестоких пыток, жаждущими прорваться обратно к жизни.

Мариама сказала:

— Думаю, они его заметили.

— Где?

Она показала. Группа из шести Колонистов отделилась от поверхности. Чикайя наблюдал за ними: шестерка стремительно поднялась на значительное расстояние, но, подойдя к полотнищу, резко сбросила скорость. Осторожный интерес, проявленный ими, доказать ничего не мог, но обнадеживал.

Колонисты окружили устройство и начали обрызгивать его тонкой взвесью вендеков.

― Кооперативное восприятие! — воскликнула Мариама. — Один подсвечивает объект, остальные наблюдают переданный узор.

― Думаю, ты права. — Группа разделилась и перегруппировалась, теперь с каждой стороны флага их было по двое. В каждой паре началось излучение вендеков. Зонды раньше не имели дела с такой их разновидностью. Вероятно, обитателям колонии с иномирским объектом пришлось куда легче.

Колонисты согласованно отодвинулись от флага и потянулись прочь.

― И что теперь? — вслух подумал Чикайя. — Как бы ты отреагировала, если бы мутировавшая версия твоего стратосферного бакена внезапно постучала тебе в двери?

― Я только надеюсь, что им не понадобится для ответа новый сигнальный слой, — сказала Мариама.

― Возможно, нам стоило бы использовать более понятного для них посланца, — предположил он. — Напоминающего формой их собственные тела.

― Откуда нам знать, какие черты важны, а какие несущественны? Мы даже не понимаем, чем отличаются их способы коммуникации от способов удаления мусора. С тем же успехом можно общаться с людьми, предъявляя им резиновую марионетку обезьяны, пропахшую экскрементами.

Ее мнение было небеспочвенным: даже осмотревшая флаг шестерка Колонистов высоко над гамом — или смрадом — колонии внезапно закуталась в плотный туман вендеков, и ресурсов «Сарумпета» не хватало, чтобы распутать их функции и установить предположительное назначение.

Чикайя приуныл. Он-то считал, что они наконец добрались до тех, ради кого и пришли сюда — но у него оставались в лучшем случае считанные дни, чтобы как-то научиться с ними говорить и не только описать им планковских червей, но и достичь уровня взаимопонимания и доверия, достаточного для совместной работы по устранению угрозы. Даже отвлекаясь от многочисленных тонкостей, выражений учтивости, трудностей и абстракций, приходилось признать передачу основного сообщения безнадежно трудновыполнимой.

Он сказал:

― Может, изменить сигнал прямо сейчас, не дожидаясь их ответа? Просто чтобы показать им, что флаг не пассивен?

Прежде чем Мариама придумала ответ, Колонисты вновь перегруппировались вокруг полотнища. Действуя согласованно, они испустили поток вендеков, значительно плотнее предыдущего; на зондографической картинке это выглядело так, словно шестерка унизанных венами туш начала плеваться мыльными пузырями. Отдельные вендеколисты пристали к краям флага и слились, образовав полностью скрывший полотнище пузырчатый колпак.

Колонисты опять отступили, но вскоре вернулись, испустив новую смесь. Немедленно пузырь начал дрейфовать следом за ними, уходя к поверхности сферы.

Мариама воскликнула:

― Они его схватили! Они его куда-то тащат!

Стенки пузыря пропускали внутрь домовых, но зондам «Сарумпета» не поддавались — а других способ отдавать флагу инструкции у них не было. Контроль над устройством был полностью утрачен; даже перепрограммировать сообщение они бы не смогли, не говоря уж о том, чтобы заставить флаг вырваться из плена.

― Можно изготовить другой, — предложил Чикайя. — Прямо у них на глазах.

― А не лучше ли посмотреть, на что им сдался этот флаг?

― Думаешь, стоит отправиться за ними?

Мариама кивнула.

― Они могут высвободить его из контейнера, как только доставят, куда им нужно. Может быть, даже прямо к своему собственному сигнальному бакену.

Чикайю это не слишком убеждало.

― Если они считают это посланием в бутылке, едва ли они станут с ним разговаривать. И если мы не сможем восстановить над ним контроль, то какая-нибудь палата далеко внизу будет последним местом, где нам было бы уместно начертить новое знамя.

― Мы узнаем, за что они его принимают, только если проследим за ними, — ответила Мариама. — И кроме того, мы инициировали контакт с этим объектом. Мы обязаны привязаться к полотнищу, проникнуть внутрь вместе с ним. В противном случае они могут впасть в полное недоумение.

В этом был смысл. Им стоило проявить гибкость, иначе дни их на Той Стороне закончатся в какой-нибудь cul-de-sac, но не в ущерб последовательности действий. Каждый раз менять сигнал, как только возникает опасность, что его не так интерпретировали, значит заранее похоронить любую надежду на обмен сообщениями под гнетом противоречивых сдвигов поведенческой стратегии.

Чикайя сказал:

― Хорошо, мы проследим за ними!

Он проинструктировал «Сарумпет» отправиться вдогонку за похищенным флагом.

Когда они снизились, до него наконец дошло, насколько необычно наблюдаемое ими явление: флаг не переставал сигналить по заданной схеме, находясь внутри контейнера. Колонисты не причинили ему никакого вреда. Угнать что-нибудь, ничего в нем не повредив, в данной ситуации было все равно что стреножить торнадо. Простых потусторонних аналогов перемещению или толчку какого-либо объекта, не говоря уж о его движении как целого — славненького предмета с Этой Стороны, собранного воедино атомными связями в умеренно эластичное твердое тело, — он подобрать не мог. Здешние законы физики не позволят чему-то двигаться равномерно — или оставаться в неподвижности. Как точно ни преобразуй объект из одного состояния в другое, все напрасно.

Он обернулся к Мариаме.

― Вот и доказательство, разве нет? Они суть большее, чем животные. Иначе они бы не смогли переместить флаг таким образом.

Мариама все еще сомневалась, взвешивая в уме эволюционные преимущества ласкового поглаживания при похищении другой ксенобитской особи, что пойдет на корм твоим молодым личинкам.

Но потом согласилась:

― Думаю, ты прав. До сих пор я позволяла им повергать себя в сомнение, но теперь считаю, что они заслужили твердую уверенность.

Шестерка Колонистов коснулась поверхности и проследовала по извилистому пути, открывшемуся в толчее. Пузырь, скрывавший флаг, словно бы продвигался по вендековской колее следом за его создателями, и «Сарумпету» удалось подойти достаточно близко, чтобы не врезаться в толпу еще в самом начале. Виртуальный движок предпочитал не подверстывать размеры рубки управления кораблем под реальные физические измерения судна, но пропорционально менять масштаб окружения, поэтому Колонисты, в какую сторону ни глянь, казались высоченными, как жирафы. Как ни было это абсурдно, Чикайя подумал: а вдруг они могут заглянуть в пузырь и увидеть его стоящим на мостике, глазеющим на них? Он по-прежнему стремился привлечь их внимание, но не ценой какой-либо провокации или испуга местных обитателей.

Постепенно корабельные зондографы скопили достаточно информации об анатомии Колонистов. За исключением грубо очерченной, колышущейся по ветру структуры в виде буквы X их форма не имела особого постоянства; все, что было важно для поддержания жизнедеятельности, очевидно, поставлялось вендекосмесями, циркулировавшими по сети тонких трубочек. Библиокомплект не смог прокомментировать изображения, сославшись на сложности с пониманием вендекобиологии и чрезвычайную запутанность топологии трубкосети. Чикайя и без того уразумел лишь крохотную долю его объяснений, уловив только, что Колонисты манипулируют законами физики внутри своих организмов так же легко и непринужденно, как обычные животные контролируют свою биохимию, подстраивают pH[116] и концентрации глюкозы.

Он поймал взгляд Мариамы, и они обменялись опасливыми улыбками людей, решительно ошеломленных происходящим вокруг. Как и Чикайя, Мариама совсем потеряла голову от красоты и загадочности колонии, но тем настоятельнее становилась необходимость перебросить мостик через разделявшую два мира бездну и спасти потустороннюю жизнь. Чем ближе был успех, тем сокрушительней обещало стать падение, стоит им отцепиться от страховки. Если бы планковские черви догнали и уничтожили их в решетке пчелиных сот, это была бы очередная локальная смерть, порядком уже набившая оскомину; здесь же такой исход означал заодно гибель целого мира.

Процессия меж тем вступила в длинный извилистый туннель, ведущий вниз, в недра колонии. По мере падения плотности фонового роя домовых виртуальный движок был вынужден перейти к другим переносчикам информации. По-прежнему среди них не нашлось адекватного по разрешающей способности зондографам самого корабля, однако в целом отрисовка окружающего пространства получалась вполне приемлемой. С точки зрения Колонистов название, данное путешественниками Яркости, являло собою грубейшую оплошность; внутри колонии полезная освещенность была куда выше, и, напротив, снаружи в сравнительном сопоставлении царили вечные сумерки.

Когда ветер и течения набрали полную силу, геометрия Колонистов и архитектуры их города прояснилась. Стены туннеля образовывала базовая популяция слоя, но под нею лежали сотни других. Чикайя бессилен был придумать им какие-то роли, за исключением воздушного кондиционирования и освещения. В его восприятии они казались чересчур сложными для украшений, но ведь постоянство в обычном смысле слова здесь требовало недюжинных усилий; воздушное кондиционирование и то было далеко от идеала, а все, что не держало нос по ветру, рисковало унестись без руля и парусов в бездонную пучину Яркости.

На развилке процессия свернула влево, нагнетание воздуха стало агрессивней, примеси вычищались старательнее; в присутствии целой оравы вендеков-чистильщиков корабль работал из последних сил, удерживая пузырь неповрежденным, а зондографы — жизнеспособными. Чикайя воображал себе великое множество малоприятных исходов локальной жизни с тех пор, как анахронавты выкинули его с «Риндлера», но закончить этот ее отрезок в пылесосе ему в особенности не хотелось.

За второй развилкой туннель пошел зигзагами и закрутился спиралью одновременно, а потом привел процессию в огромную пещеру. Физика здесь была стабильней, чем где бы то ни было со времен пчелиных сот; погода, впрочем, оставалась достаточно беспокойной, но турбулентность по порядку интенсивности, пожалуй, была такой же, как на открытой Яркости в штиль.

Поток вендеков пересекал пещеру, на большей части длины отрисованную угольно-черным — это значило, что туда зондографам доступа не было. У самого центра поток внезапно расслаивался, смешиваясь с окрестными свободными вендеками, расширяясь и разбавляясь, но затем ужимался до первоначальной ширины и продолжал течь в том же направлении. Зонды пробрались в эту область и изобразили ее в виде малоинформативной сферы серого тумана. Не все из них вернулись к кораблю, а те, что вернулись, сообщили, что соблюдение запрограммированных траекторий в окрестности сферы становилось крайне тяжелой задачей. Движение сквозь Яркость изначально ею было, но на обычные навигационные затруднения в этом месте накладывалось какое-то исключительно сильное возмущающее воздействие.

Библиокомплект обработал предоставленные зондами данные и возвестил:

— Здесь кручение пространства вплетено в граф. Когда поток расслаивается, мы можем внедриться в течение вендеков, но в ходе продвижения по нему они переориентируют стрелу времени.

Чикайя не сразу понял, что имеет в виду библиотека. Узоры квантового графа поддерживали непрерывность существования, воспроизводя себя в его новых версиях, но «будущее» здесь определялось лишь ориентацией самого графа. Если пространственно-временную пену нарезать тонкими ломтиками, чтобы найти граф с вендеком А, а затем сменить винтовой угол нарезки, чтобы отыскать граф с вендеком Б, то двум вендекам время покажется текущим в противоположных направлениях, и сама персистентность, какой бы термин здесь ей ни отвечал, переместит их друг относительно друга.

Итак, под «переориентацией стрелы времени» библиокомплект понимал «изменение локальной скорости». Вендекотечение не могло перемещать препятствия так, как делает это обычное течение реки, за счет давления и момента импульса, зато оно меняло локальное определение стационарности тем сильнее, чем дальше от первоначальной ориентации уходило. В каком-то смысле это воздействие играло роль ближнесторонней гравитации, но на Этой Стороне вакуумные симметрии накладывали суровые ограничения на кручение пространства-времени. Что же до Той Стороны, то там это кручение было вплетено в саму ткань базового графа постольку, поскольку определялось выбором вендеков.

― Эти существа управляют пространством-временем так же легко, как мы — структурой полимеров, — пораженно воскликнул он. — Выбери правильные мономеры, задай форму и подкорректируй реакционную способность, и будут тебе любые свойства продукта по твоему выбору.

Мариама усмехнулась.

― Вот только они работают скорее с микробами, чем с мономерами. Все сводится к селекции и размножению правильных вендеков.

― Тогда что это? Система переработки отходов?

Если Колонисты хотели похитить и выбросить полотнище, они могли бы окружить его пузырем с поверхности, но этот ускоряющийся поток сообщил бы ему дополнительную скорость и уносил бы все дальше.

На входе в пещеру Колонисты на миг остановились, но теперь выплыли в нее по широкой спирали, продвигаясь вниз в направлении градиента скорости. Они не выбросили флаг в черную реку. Они уплывали по ней вместе с ним.

Чикайя разочарованно застонал.

― Я понял, что это такое! Мы видели остальную часть снаружи. Это транспортная система. Мы на рампе, ведущей прямо на скоростное шоссе.

Мариама согласилась.

― Может быть, все это место не более чем маленький аванпост, а наш артефакт для них добыча столь ценная, что они немедленно отвезут его к ближайшему эксперту.

Цепочка Колонистов продолжала движение вперед к оси пещеры, активно преодолевая воздействие черных вендеков, наверняка способное размазать их о стену, откуда исходил поток. «Сарумпет» неотступно следовал за пузырем, и если они собирались оторваться от конвоя, это должно было произойти в следующие несколько секунд.

Сколько продлится путешествие, они не знали и не могли выяснить. Они видели, как эта скоростная трасса исчезает в туманных потусторонних глубинах. Аванпост, очевидно, был выстроен здесь затем, чтобы выявлять опасность и своевременно обезвреживать ее — или оглашать всеобщую эвакуацию.

Однако если флаг утащили сами Сигнальщики, то экспедиции просто не оставалось иного выбора, кроме как следовать за ними, единственными существами Той Стороны, наверняка способными понять предупреждение и оценить, как серьезна угроза.

Мариама спросила:

― Ты не хочешь вернуться?

Она наверняка опасалась, что, окажись неверным выбор, который им сейчас предстояло сделать, вина за последствия падет на нее.

Чикайя ответил:

― Нет. Мы должны доверять им. Они явно пытаются привести нас к кому-то, кто немало потрудился во имя контакта с нами. Если такая трактовка их намерений неверна, нам не жить. Но если мы сейчас отступим и упустим шанс повидаться с экспертами, нам не жить тоже.

Впереди бледно посверкивало полотнище. Флаг не был поврежден, но модулировать все виды излучения, заполнявшего пещеру, не входило в его первоначальные задачи.

Пузырь по дуге спланировал вниз, в серый туман, окутавший рампу. Они последовали за ним, и дымка словно бы истончилась; как только «Сарумпет» приступил к рассылке очередной партии зондографов, стало ясно, что, продвигаясь вдоль трассы, зонды без труда находят обратную дорогу на корабль. Зато остальная часть внутрипещерного пространства быстро скрылась из виду. Чикайя выбился из сил, пытаясь уловить хоть какие-то закономерности в динамике, управлявшей этим местом.

Каково местному уроженцу вот так носиться? Что он при этом чувствует?

Сказываются ли на телах приливные силы, когда разные части их внезапно ускоряются?

Тривиальные соображения, конечно: он хватался за любой шанс пробить стены, воздвигнутые между ним и Колонистами. Пытался представить, каково бы ему было в их шкуре, насколько вообще мог.

Конвой растянулся в ровную цепь. Они выдвинулись на центральную полосу трассы, отрисованную зондами в виде узкой прозрачной трубки, протянутой через серый туман. Колонисты теперь и сами излучали некоторое количество парадомовых, подсвечивая стены туннеля и пещеры; пузырь и сопровождавшие его существа мешали разглядеть их, но Чикайя уловил некоторые картинки, увидал безмолвно парившую, помахивая четырьмя конечностями, точно в летаргическом сне, люминесцентно светившуюся морскую звезду. Существа, очевидно, отдыхали, расслаблялись после непрестанного сопротивления Яркости — или, в том случае, если сопротивление это для них было обычным занятием, убивали время, войдя в некое подобие гибернации. «Сарумпет» не прилагал никаких усилий, чтобы держаться за конвоем. Все вокруг оставалось неподвижно. Только сама трасса без устали увлекала их в свободном падении навстречу неведомой цели.

Мариама спросила у библиокомплекта:

― С какой скоростью мы движемся?

― Прямого доступа к Яркости у меня нет. Интерпретировать ускорение, испытываемое нами, затруднительно.

― Не будь таким занудой. Прикинь на пальцах. В самом что ни на есть расплывчатом и наивном ближнестороннем стиле.

― Наша скорость соответствует релятивистскому диапазону.

Мариама оглянулась, ее глаза заблестели торжеством.

― Ты помнишь, что сказала Расма? — Теперь она обращалась к Чикайе. — Когда говорила в собрании Защитников перед голосованием по мораторию?

― Разумеется. — Чикайе пришлось напрячь память, чтобы оживить этот момент, но это было простительно: у него сейчас и без того хватало тем для размышлений.

― Она была права во всем, — сказала Мариама. — Ее догадки относительно этого места полностью оправдались. Не в деталях, конечно; она не смогла бы предвидеть и половины того, что мы наблюдаем. Но она догадалась, что Та Сторона способна дать нам.

Чикайя испытал прилив раздраженной ревности. Да какое право она имеет разглагольствовать о точке зрения Расмы? И тут же пристыдил себя; у него самого таких прав было ровно столько же. Она их заслужила.

― Ты изменилась, — мягко заметил он.

― Я тебе говорила, что не стану сражаться за экзотическую пустыню, — ответила она, — но это место совсем не такое. Я пойду на войну за Сигнальщиков, потому что они попросили нас о помощи. Но не только поэтому. Теперь не только поэтому. — Она схватила Чикайю за руку. — Астрономически чрезвычайно редкое событие поспособствовало зарождению жизни на Этой Стороне, но мы прокляты от рождения. Мы сумели приспособиться, используя самые примитивные методы. Мы кое-как совладали с огромными расстояниями и одиночеством. Достижение не из последних. Отличная работа. Но зачем разумной жизни раз за разом повторять наш путь? Как можно до конца времен влачить свои дни в бесплодной глуши, когда здесь само пространство брызжет жизненными соками? Мы принадлежим этому месту, Чикайя. Я буду воевать за него, ибо это наш дом.

В гробовой тишине трассы Чикайя понемногу терял ощущение реальности происходящего. Целая вселенная на игровом столе, а он зайцем пробрался на грузовик дальнобойщиков, да еще трусит потрепать водителя по плечу и обнаружить себя? Не сделай он этого, расточатся впустую неисчислимые возможности. Он должен поделиться своим сообщением с местными жителями, и он может им поделиться; надо только придумать, как. Он ухитрился заговорить зубы фанатику двадцать третьего века, схоронившемуся в чужом мозгу. Насколько сложнее наладить контакт с мерцающей потусторонним светом морской звездой?

Когда еще через два часа они наконец покинули трассу, он чуть не разрыдался от облегчения. Ставка еще не сыграла, но по крайней мере еще не все потеряно.

Они по спирали ввинчивались во мрак. «Сарумпет» изготовился к худшему, что могли вообразить и предусмотреть библиотеки. Яркость закалила их, но едва ли Та Сторона не в состоянии предложить им иных испытаний на прочность.

Начали возвращаться зондографы. Вокруг кишели парадомовые. Конвой отделился от трассы и перешел в обширное спокойное пространство. Библиокомплект проанализировал состав окрестных вендекотечений. Они оказались не так устойчивы, как потоки пчелиных сот, а скорее напоминали одомашненную, прирученную версию вихрей Яркости. Воздушное кондиционирование в пещере также обладало отдаленным сходством с ними. Но разница была несомненна, как между протянутой в открытый океан сеткой, которая не дает крупным хищникам подплыть к берегу, и аквариумом, где прирученные человеком виды обучены спокойно сосуществовать без взаимных притязаний.

Шестерка Колонистов была в кругу сородичей. Виртуальный движок отрисовал сотни четвероветвенных ксенобов, плавно скользивших вокруг; они выстраивались аккуратными широкими колоннами, точно место это было перечеркнуто линейками невидимых эскалаторов. Впрочем, после аванпостовой давки здесь было почти просторно. Слоестены возносились ввысь, слегка колеблясь на далеких течениях, кое-где подсвеченные парадомовыми лампами, но плотность их структуры даже отдаленно не соответствовала виденной в туннелях. Еще выше над головой Чикайи — как и прежде, «выше» в произвольно избранной «Сарумпетом» координатной системе — простирались неясные громады других транспортных путей.

― Мне кажется, это железнодорожный полустанок, — заключил он. — Вопрос один: куда теперь?…

Мариама решительно ответила:

― Ответ в полнейшем тумане. Расслабься и получай удовольствие от поездки.

― Мы явились отнюдь не из города призраков.

― Нет. То была малюсенькая деревушка. Там ни развлечений, ни киосков по продаже противозачаточных.

Чикайя сердито нахмурился, но потом понял, что она настроена ни шутливо, ни серьезно. Перебрасываясь закоснелыми в замшелом антропоморфизме аналогиями в поисках ответа на десятки тысяч вопросов, они хотя бы сэкономят силы, которые в противном случае ушли бы на построение столь же неправдоподобных наукообразных гипотез.

Колонисты пересекли атриум станции, таща за собой иномирский груз и его хозяев, притворявшихся марионетками. Мариама сделала вид, что хочет замахнуться на них бичом.

— Отвезите меня к своим лингвистам, — напыщенно произнесла она. — Да поживее, не щадите вендеков!

Если колония и впрямь была городом, не существовало способа определить, движутся ли они от здания к зданию по открытой местности или лавируют между комнат и коридоров одного-единственного огромного сооружения, наглухо запечатанного от окружающего пространства.

Они оставляли позади узкие дверные проходы и широченные коридоры, ввинчивались в плотную толчею, глазели на структуры столь же замысловатые и прихотливо украшенные, как машины — или, может быть, сады, а то и произведения искусства — аванпоста Яркости. Зонды неустанно собирали информацию, а библиокомплект ее обрабатывал, но даже если выводы библиотек имели какой-то смысл, они оставались не более чем крохотным кусочком исполинской мозаики. Как курочка по зернышку, накапливали они сведения о том, что вот эти популяции вендеков приводят в действие определенную городскую технику, а вот те, быть может, служат домашними любимцами или тягловыми животными. Но осознать, определить город и его обитателей как единое целое, запечатлеть всю структуру в четком фокусе они даже не пытались.

Но Чикайя то и дело напоминал себе, что лучше уж видеть то, что доступно потустороннему зрению, лучше уж строить какие-то, с необходимостью несовершенные, но хоть сколько-нибудь информативные догадки, чем отдаться течениям, закрыть глаза и уподобиться блохе, исследующей культуру мегалополиса, переползая с одного жителя на другого. Масштаб аналогии был точен, а все остальное — вряд ли. И он сам, и хозяева колонии несомненно обладали интеллектом; как бы ни разнились их цели и средства, ничего принципиально непостижимого для них в его сообщении не содержалось. Это касалось и сведений о характерных для каждой из сторон порядке жизни, обычаях и языковых системах. Было бы время, терпение и мотивация — все приложится. Времени у них не осталось. Но нельзя же сдаться и позволить планковским червям официально привести приговор в исполнение.

Мариама жадно ловила взглядом каждую тень, точно соскучившаяся по новым впечатлениям туристка. Она относилась к их миссии во всяком случае так же серьезно, как и он сам, а то и находила в себе силы спорить с ним по каждому вопросу, доискиваясь досконального понимания — откуда только в ней взялась такая свирепая энергия? Что-то было в ее нервической реакции такое, что не давало ему списать эту отчаянную горячность на страх неудачи и тщательно скрываемое разочарование. На их плечи опустилось бремя, вполне способное раздавить их обоих, но доселе он почти никогда не видел, чтобы она хоть на миг задрожала под такой нагрузкой.

Процессия остановилась в огромной палате, содержавшей что-то вроде грозди ближнестороннего винограда, только размером с кита. Поверхность объекта не имела ничего общего с исследованными до сих пор слоями. Внутренность оказалась еще более таинственной: ни один зондограф оттуда не вернулся. Вокруг удивительного левиафана располагались чуть более обычные технические устройства.

Колонисты расступились. Трое из них засуетились вокруг похищенного сигнального устройства, а остальные поспешили к одной из стен палаты и извлекли оттуда какое-то маленькое существо или приспособление. Что бы это ни было, его не пришлось тащить волоком. Объект следовал за Колонистами сам.

Когда Колонисты проткнули сооруженный вокруг знамени пузырь и навели на флаг свою аппаратуру, Чикайя отвел «Сарумпет» на почтительное расстояние. Он пока не желал напрямую влезать в дела местных обитателей, чем бы они там ни занимались.

Аппаратуру обрызгали вендекоспреем, и она засияла. Потом стала излучать пучки — но не вендеков, которыми обычно пользовались Колонисты, а домовых.

Мариама заметила:

― Они подбирают подходящее излучение, чтобы просветить знамя. Сигнал закодирован в показателях пропускания домовых. Это они уже, во всяком случае, поняли.

― Ты права.

Всегда оставалась вероятность, что действия Колонистов интерпретированы неверно. Но Чикайя позволил себе надежду.

Он осмотрел сцену, пытаясь предугадать ход дальнейших событий. Колонисты установили флаг между источником домовых и огромной виноградной гроздью. Что это значит? Гроздь и есть их эксперт по лингвистике? Тогда она должна относиться к другому роду, если не виду. Или это аналог королевы-матки в термитнике, представитель особой касты Колонистов, восседающий здесь в молчании? Он тут же отогнал от себя эту аналогию. Никаких других каст они не видели. Пара-тройка необычных ксенобов в переполненном «улье», и он уже взялся выдумывать целую иерархию насекомых non sequiturs.[117]

Колонисты отодвинулись от подсвеченного домовыми флага и застыли в относительной неподвижности, колыхаясь на краю палаты. Тела их неспешно подергивались, следуя вялым течениям.

Библиокомплект оживился:

― Мне наконец удалось запустить зонды в некартированную структуру перед нами. Результаты зондирования удивительны.

Мариама ответила:

― Мы сами рассудим. Просто расскажи нам, что они обнаружили.

― Представьте себе кластер протонов и нейтронов, сжатый в сто миллионов раз. Вот что там находится.

Чикайя недоверчиво поморгал.

― Это самородок сверхсжатого ближнестороннего вещества?

― Да. Он окружен сложными слоями вендеков, очевидно, выполняющими стабилизационную функцию. Но в целом это кучка самых обычных нуклонов, только вот пустого пространства между ними куда меньше обычного.

Мариама обернулась.

― Аналог метеорита, я думаю. Барьер поглотил уже столько материи с Этой Стороны, что какая-то ее микроскопическая доля чисто статистически могла уцелеть.

Чикайе не понравились напрашивающиеся выводы.

― И что, это может оказаться всего лишь музей диковин? Неужели они соорудили сигнальный слой только затем, чтобы получить доказательство существования разумной жизни на Этой Стороне и утащить его в выставочный зал на потеху туристам?

― Или для исследований. Возможно, они примутся его изучать.

― Когда?

― Если хочешь, чтобы они воодушевились, попробуй изменить сигнальную последовательность, — предложила Мариама.

Чикайя отдал соответствующие инструкции флагу. Знамя перестало отсчитывать простые числа и стало сигналить постепенно возрастающей последовательностью обычных целых чисел.

Колонисты ответили вспышкой активности: заметались по палате, подтащили новое оборудование. Чикайя, опять воодушевившись, пристально следил за ними. Они должны были понять, что флаг в каком-то смысле живой, и с полотнищем можно говорить. Наверное, уж сейчас-то они ответят.

Он ошибался. Они не стали подсвечивать флаг импульсной домовой лампой и не предложили никакой ответной последовательности.

Он попробовал числа Фибоначчи. Колонисты помахали ветвями, точно приветствуя симуляцию, но чему бы ни служило принесенное ими после первой смены последовательности оборудование, оно пока что удовлетворяло все их нужды.

Они с удовольствием наблюдали, но отвечать не торопились. Они отнеслись к прибытию иномирского посланца с вежливой осторожностью — даже избыточной, потому что сейчас она очень мешала достичь взаимопонимания.

― Ну как же нам до них достучаться?

Мариама сказала:

― Можно попробовать математические основы Языка Описания Графов.

― И что нам даст монолог?

― А что, нам есть из чего выбирать?

Библиокомплект разработал Язык Описания Графов, исходя из тщательно выверенного комплекса семантических соглашений, которые в идеале позволили бы наладить разговор о вендеках, планковских червях и том, что происходит при их встрече. В математических понятиях умеренной сложности, которые можно было вывести хоть из простых чисел, квантовые графы описывались куда легче и не так абстрактно-произвольно, как, скажем, общественные институты.

Если бы Колонисты и на этот раз отказались отвечать, было бы затруднительно выяснить причину: то ли скорость передачи глоссария превосходила их темп восприятия, то ли сам базовый синтаксис оставался им непонятен. Они манипулировали вендеками с легкостью, недоступной любому сколь угодно опытному, теоретику КТГ, но отсюда отнюдь не следовало, что у них столь же развито понимание процесса. Люди одомашнили не одну дюжину растений и животных и активно занимались их селекцией, не имея ни малейшего представления о ДНК.

Чикайя запустил программу. Если бы начальные строки, на которые логично было ожидать отклика вроде «Да, мы поняли, пожалуйста, перейдите сразу к понятиям следующего порядка сложности», не вызвали никакой реакции, то полный прогон программного комплекса занял бы четыре корабельных дня. Он мог бы опустить некоторые разделы, но как их выбрать? Какие понятия представляются ксенобам очевидными?

Мариама нерешительно улыбнулась.

― Они пока еще не ушли.

― Это ведь артефакт чужой цивилизации. Он сам по себе должен бы привлечь их внимание.

― Они выбрали простые числа, — напомнила она. — Они задали язык. И мы бы сделали такой же выбор.

Чикайя просканировал палату.

― Мы что-то упускаем. — У Колонистов не было ни лиц, ни глаз, и он понятия не имел, куда направлено их внимание. Однако представлялось несомненным, что с нынешней своей позиции им куда удобнее наблюдать за сгустком нуклонов, чем за флагом.

Он сказал:

― Они показывают ему флаг. Они даже не пытаются расшифровать сообщение. Они ждут, что метеорит объяснит им его смысл.

Мариама была настроена скептически, но не пренебрежительно:

― Почему? Какая-то категориальная ошибка? Они ведь достаточно разумны, чтобы понять — оба этих объекта явились из-за Барьера, но… у них нет понятия неодушевленности? Они считают любую материю живой? — Она скорчила гримасу. — Ты не собираешься меня прерывать? Я уже такую чушь несу… живые вендеки или нет, но случайные их коллекции явно не годятся для перевода с одного ксенобитского языка на другой.

Чикайя ответил:

― Либо Колонисты придерживаются анимистических верований, либо это не просто случайная коллекция нуклонов. — Он подключил библиотеки. — У тебя есть какое-то представление о структуре этого объекта? Какова вероятность самопроизвольной организации ядерного вещества в недрах звезды или планеты таким образом, чтобы оно прошло через Барьер и сохранило подобную форму?

― Она весьма незначительна.

― Итак, его кто-то изготовил? Кто-то окружил его этой оболочкой?

Библиокомплект уклончиво ответил:

― Это более вероятно, чем случайная самоорганизация.

― Не смотри ты на меня так, — запротестовала Мариама. — Если кто-то и проводил тут секретные эксперименты, это уж точно не проект Защитников.

― Тогда чей? И что эта штука здесь делает?

Чикайя опять обратился к библиотекам:

― Можно смоделировать ее динамику? Происходит ли там какая-нибудь обработка информации?

Библиокомплект помолчал.

― Нет. Но такая обработка имела место по крайней мере однажды. Мне представляется вероятным, что эта структура некогда была фемтомашиной.

У Чикайи руки покрылись мурашками. На «Риндлере» они с Янном как-то обменивались рассказами о своих локальных смертях. Янн выиграл за явным преимуществом, замучив его историями о путешествиях в ядро.

― Это мимозанцы, — сказал он, — Они заточены там.

Глаза Мариамы полезли на лоб.

― Это совершенно невозможно. Напомню тебе, Чикайя: Квиетенер взорвался у них прямо под носом. Они не могли быть настолько предусмотрительны.

Чикайя покачал головой.

― Не знаю, как они ухитрились это провернуть. Надо заглянуть туда и найти их. — Он опять заговорил с библиотеками. ― Можно показать карту всего объекта? Просимулировать его?

Остатки фемтомашины значительно превосходили размерами «Сарумпет», но свое существование она начинала на атомных плотностях и, следовательно, не могла использовать графы оптимальным образом.

― Я попробую, — ответил библиокомплект. — На извлечение остаточной информации уйдет некоторое время. Зонды будут работать только на определенной скорости.

Они ждали. Урок математики снова и снова воспроизводился на сигнальном знамени. Колонисты плавали перед флагом, неизменно спокойные, и тоже дожидались… чего? Эта фемтомашина однажды говорила с ними. Она продолжала функционировать достаточно долго, чтобы те кто остался внутри, успели выучить местный язык. Неужели именно она подсказала им идею построить сигнальный слой? Или записала последовательность простых чисел, перечеркнув их ранние попытки установить контакт, а те принялись слепо ее копировать?

Примерно через час библиокомплект объявил:

― Мне удалось построить полную модель структуры внутри «Сарумпета». Теперь я попробую сделать все возможное для устранения понесенного ею ущерба.

Он обшаривал сохранившиеся связи в поисках мест, где информационные пути оказались размыты и разрушены; пытался определить, как можно их реконструировать, пользуясь избыточной информацией.

― Внутри объекта имеется симулятор, содержащий модель тела примата. Она довольно точно согласуется со стандартными протоколами представления.

― Покажи, — велел Чикайя.

На капитанском мостике корабля возникла человеческая фигура. Она стояла молча, неподвижно, сведя руки в позе защиты от подступающего пламени или иной внешней угрозы. Тело ничуть не походило на те, какими довелось пользоваться Чикайе, но ведь это был просто шаблон программного кода, который фемтомашине предстояло подверстать под разум нового обитателя.

― Ты в состоянии проследить сенсорные и двигательные цепочки?

― Я попробую. Так… Готово.

― Там есть сознание?

— Да.

― В каком состоянии?

― Подождите, пожалуйста. Я вычисляю сигнатуры целостности. — Разумное программное обеспечение всегда снабжалось контрольными суммами, позволявшими ему самостоятельно обнаружить повреждение. — Оно не разрушено, а только приостановлено. Физика, просочившаяся внутрь объекта, замедлила сильные взаимодействия, но на кварках и глюонах почти не сказалась.

― Ты можешь воспроизвести его? Разбудить? — спросил Чикайя. Его трясло от возбуждения. Он не знал, кого они откопали: отчаянно цеплявшегося за жизнь пленника скального оползня или изуродованную жертву, которая, верни ей жизнь, тут же взмолится о милосердной локальной смерти. Но слишком многое было поставлено на карту. Мимозанцев нельзя было отпускать с миром, пока они сами не отыщут ответа.

Симуляция ожила, вздрогнула, огляделась и, внезапно рухнув на колени, залилась жалобным плачем.

― Я сошла с ума! - восклицала она. — Я сошла с ума!

Тело, воскрешенное ими, разрабатывалось для функционирования в вакууме: симуляция даже говорила по инфракрасному каналу.

Чикайя без труда понял ее слова: Посредник преобразовал поток данных в звуки внутри его головы и незамедлительно подключил язык спасенной.

Он опустился на колени рядом с ней и обнял за плечи.

― Касс, ты не сошла с ума. Мы настоящие. Ты пока еще не дома, но до него осталось совсем немного. И ты среди друзей.

18

Время было для них всем, и Чикайя исходил из грубых прагматических соображений, пытаясь как можно скорее привести единственного доступного им переводчика в чувство. Утешение могло оказаться ложным и навлечь гибель на их головы. Хотя Касс, без сомнения, сохранила здоровую психику и блестящий интеллект, она все еще не отошла от шока. И не могла ничем помочь спасителям, пока те не прояснят ей положение дел.

Чикайя рассказал ей о сигнальном слое и приключениях «Сарумпета» на пути в это место. Он ни словом не обмолвился о планковских червях, представив себя с Мариамой как ближнесторонних исследователей — пока что этого было достаточно. И пригласил Касс к беседе, предложив ей заполнить брешь, отделявшую события на Станции Мимоза от сегодняшней экстраординарной встречи. Присев на созданную для нее кушетку, воскрешенная поведала им свою историю.

Для последнего, решающего, эксперимента по созданию нововакуума мимозанцы отправили своих клонов в фемтомашину, чтобы наблюдать происходящее как можно ближе к реальному времени. Они видели, как расширяется зародившийся Барьер, и лихорадочно пытались понять свою ошибку. В одной из ветвей неконтролируемой фемтомашинной суперпозиции их посетило то же озарение, каким вдохновлялся позднее Софус: динамика обычного вакуума представляет лишь один набор из спектра возможных для законов динамики квантового графа.

Опираясь на эту концепцию, они разработали план спасения обитаемых миров от гибели. Модифицируя Барьер таким образом, чтобы излучение света стало достаточно асимметричным, можно использовать разницу радиационных давлений, чтобы разогнать целую систему до необходимой скорости убегания. Хотя Та Сторона продолжила бы существовать в компактной форме, ее масса для наблюдателя с Этой Стороны будет невелика (и притом отрицательна, поскольку изначально она равнялась нулю, а затем началась потеря энергии в виде излучения). Если независимое решение этой проблемы будет найдено через много десятилетий. Та Сторона, рассуждали мимозанцы, поглотит множество звездных систем — во всяком случае, систему самой Мимозы. Если же перейти к активным действиям немедленно, можно вытолкнуть Ту Сторону из обитаемого пространства, придав ей импульс, превозмогающий расширение.

Для этого они направили фемтомашину на Барьер. У них был немалый шанс провзаимодействовать с ним, но, чтобы преобразовать барьерное излучение в двигательную установку, мимолетного локализованного воздействия оказывалось недостаточно. Им нужно было выгадать время. Уравнивание скоростей с Барьером представлялось идеальным, но и бесплодным решением проблемы. Единственная надежда состояла в поиске ответов по Ту Сторону, после того, как она поглотит их.

Мимозанцы разработали сложнейший, почти хореографический, квантовый маневр, который позволил бы фемтомашине внедрить частичную копию себя самой в Барьер и протолкнуть на Ту Сторону, так, чтобы все компоненты ее вероятностной амплитуды, поворачиваясь в пространстве состояний, достигли желаемой ветви одновременно. Но некоторым пассажирам путь на Ту Сторону был заказан. Основная часть механизмов фемтомашины не поддавалась переделке в устройство, которому предназначалось инициировать переброс. И только бестелые были структурированы так, чтобы им удалось переписать свои разумы, вычеркнув личности и конвертировав свое информационное ядро в нужные фрагменты квантовой катапульты. Чтобы установка заработала, всей семерке пришлось бы пожертвовать собой. Касс оставалась в одиночестве.

Первую часть плана удалось успешно реализовать. Ядро исходной фемтомашины пересоздали в миниатюре на Той Стороне. Но подвижность его оказалась куда меньшей, чем предполагали разработчики. Сотни раз Касс попадала в ловушки и беспомощно дрейфовала по течениям переменной физики. Она как могла пыталась выправить курс «Оппенгеймера»,[118] пошагово корректируя его или начиная путь сызнова, но в конце концов корпус корабля оказался поврежден, и вендеки хлынули внутрь.

Будь это яркостные аналоги ферментов, уже через пикосекунду от искалеченной машины — Чикайя в этом нисколько не сомневался — не осталось бы и следа, но массированное вторжение представителей одного относительно устойчивого вида превратило остатки корабля в подобие окаменелости. Спустя неопределимое время — на Этой Стороне могли пройти десятилетия и века — группа разумных ксенобов наткнулась на потерпевшее кораблекрушение судно. Сами будучи носителями таких же существ, они запустили в «Оппенгеймер» специально выведенный штамм вендеков-чистилыциков и устранили следы деятельности его предшественников.

Придя в себя, но оставшись в ловушке — для вечно изменчивого окружения ее суденышко было слишком примитивно, и ничто не могло этого изменить, — Касс постепенно наладила общение со своими благодетелями. Ее первое сообщение сформировало слоевую популяцию, вибрировавшую и отстукивавшую последовательность простых чисел. Процесс был долгим и трудоемким, но в конце концов они добились взаимопонимания.

Затем ксенобы исчезли, то ли вследствие климатического сдвига, то ли в ходе распада культуры; она так никогда и не узнала истинной причины. Прошли десятилетия. Явилась новая группа, родственная прежней. Ее представители знали о ней, но пользовались иным языком и не проявляли особого желания или умения общаться. Они пытались перебросить ее обратно через Барьер, зная, что такова и была ее исходная цель, так и не поняв, кто она такая. Перемещение какого бы то ни было объекта с Той Стороны на Эту представляло собой амбициозную и тонкую задачу. Их технология с ней не справилась. «Оппенгеймер» опять очутился в ловушке и понес серьезный ущерб. И вновь ей довелось пережить вторжение чужих, остановку мышления и забвение.

Больше она ничего не помнила до пробуждения на борту «Сарумпета». И не могла сказать, находился ли «Оппенгеймер» в этом месте еще до возникновения города, и колония разрасталась вокруг него, или же строители перетащили обломки корабля сюда.

Чикайе стало стыдно. Все, что ему довелось пережить, в сравнении с мытарствами Касс представлялось легкой прогулкой по пустыне. И он не мог утешить ее даже рассказом о том, как проваленная ею миссия нашла успешное завершение Снаружи.

Но ему пришлось настоять на своем. В предельно мягких и деликатных выражениях он объяснил, что случилось на Этой Стороне. Касс давно уже свыклась с тем, что ее действия, вполне вероятно, разрушили целые миры, но, разумеется, не могла знать, сколько времени прошло. Он видел, как сведения о числе беженцев и масштабах эвакуации разбередили ее старые раны.

Махинации противоборствующих фракций на борту «Риндлера» он по большей части обошел стороной, но одну вещь дал ей понять четко: подавляющее большинство исследователей даже не помышляли уничтожать потустороннюю разумную жизнь. Как правило, они стремились остановить вторжение нововакуума, но не ценою вселенского геноцида.

Как бы ни были скверны принесенные освободителями вести, присутствие «Сарумпета», казалось, безостановочно утверждало зыбкое чувство реальности Касс. Она сумела связаться с Этой Стороной и сделает это еще раз. Она, вероятно, сможет придумать альтернативу бегству и безумию.

Когда Чикайя закончил рассказ, она встала.

― Вы хотите, чтобы они эвакуировали Яркость, и та стала ловушкой для планковских червей?

― Да.

― И вы просите меня передать им это сообщение?

― Если это в твоих силах.

― Мне понадобится создать поток вендеков, — начала объяснять Касс. Разумеется, ее терминология во всех отношениях отличалась от принятой ими, но Посредник Чикайи сглаживал эти разночтения. — Я не понимаю их сенсорной физиологии, но первые ксенобы, с которыми я вступила в контакт, пользовались семейством короткоживущих вендеков, родственных парадомовым. Хотя не факт, что их преемники переняли это средство. Я не знаю.

Мариама попросила библиокомплект отсортировать интерфейсы, которыми Касс пользовалась на борту «Оппенгеймера», создавая коммуникационных вендеков. Когда эта задача была выполнена, Чикайя начал совместно с Касс репетировать сценарии отклика Колонистов и дальнейшей реакции на них. Он не понимал, зачем ей это надо, но видел, что она явственно побаивается попасть впросак, не найти нужной реплики.

― Все готово, — сообщила Мариама. — Насколько это вообще возможно.

Они переместили «Сарумпет» к развалинам «Оппенгеймера». Флаг по-прежнему прокручивал перед Колонистами математический лексикон. Те бесстрастно наблюдали за ним.

― Я надеюсь, что они к этому готовы, — сказала Касс. — Если бы я взмахнула папирусом над мумией Тутанхамона и он со мной заговорил, я бы, скорее всего, завопила от ужаса, опрометью выбежала из комнаты и никогда не вернулась.

Она выпустила за борт первых вендеков.

Виртуальное окружение изобразило их в виде цветовой струи, брызнувшей от корпуса и быстро меркнущей по мере удаления. Эти вендеки в палате долго не продержались бы. Чикайе показалось, что на подходе к Колонистам сигнал уже значительно потускнел.

Но не настолько, чтобы они остались к нему равнодушны. Колонисты немедленно засуетились, переместили дополнительное оборудование. Если в Яркости они и притворялись изумленными и возбужденными, то сейчас их по-настоящему проняло, без скидок. С тех пор, как они покинули аванпост, Чикайя еще не видел, чтобы их тела так отчаянно-конвульсивно изгибались и колыхались.

Вооружившись новым оборудованием — записывающими устройствами, автопереводчиками? — и опять расположившись цепочкой, они наконец сочли возможным ответить.

Чикайя в переговорах не участвовал. Касс не говорила вслух на своем родном языке, не предлагала выбрать фразы для перевода, не позаботилась о синхронном переводе ответных реплик. Ей так и не удалось полностью интегрировать ксенобитский язык в стандартную, основанную на Посредниках схему обмена информацией; вместо этого она руководствовалась собственным ментальным словарем сигналов, кое-что черпала из давних воспоминаний, в особо затруднительных случаях прибегала к помощи грубой силы программного обеспечения, ну и восполняла пробелы догадками — куда ж без этого? Она жестикулировала всем телом, улыбалась и хмурилась, ворчала, вздыхала, но большая часть разговора протекала в недрах ее симулированного черепа.

Проговорив без остановки почти двадцать минут, она остановилась на миг и бросила двум наблюдателям краткий комментарий:

― Они ожидали, что я использую древний язык, но не знали в точности, каким он окажется. Теперь мы отсортировали неподходящие альтернативы.

Выглядела она порядком измотанной, но улыбалась.

Чикайя бы не поскупился на безудержные похвалы, но Мариама опередила его, тихо уронив:

― Это хорошо.

Касс кивнула.

― Думаю, они мне доверяют, более или менее. По крайней мере, они хотят, чтобы я продолжала.

Она вернулась к прерванным переговорам. Вендеки сновали туда-сюда между Колонистами и блохой в обличье воскрешенной мумии.

Спустя более чем четыре часа после начала беседы Касс села на консоль управления и обессиленно уронила голову на руки. Трое Колонистов отделились от сородичей и покинули палату.

Чикайя молча ждал. Для такой паузы наверняка имелись веские основания. Колонисты могли послать за другим лингвистом, автопереводчиком, улучшенным словарем.

Касс внезапно подняла голову и взглянула на него, словно до этого успела позабыть, что она больше не одна.

— Я сделала это, — сказала она. — Они меня поняли.

Она объяснила, что Яркость сама по себе не слишком ценна для хозяев колонии, но в ней развернуты несколько аванпостов, с помощью которых Колонисты надеялись узнать больше о том, что лежало внизу. Они не создавали сигнального слоя, но слышали множество историй о древнем артефакте, предположительно построенном исчезнувшей цивилизацией. Средств проверить их истинность у них доселе не было. В природе описанной ею угрозы они разобрались не до конца, но поверили, что источник ее лежит на другом уровне реальности. И, что еще важнее, решили, что излишняя осторожность в данном случае никак не повредит.

Они позволят превратить Яркость в деготную яму. Они немедленно начнут эвакуацию оттуда.

«Сарумпет» круто поднимался по трассе обратно в Яркость. Его сопровождали Тянншё[119] и Хинтикка[120] — по крайней мере, такие эквиваленты дала Касс именам двух Колонистов, которые ранее отправились с аванпоста охранять сигнальное знамя. Она объяснила им, что вместилищем обломков старого корабля теперь стала эта новая, уменьшенная и улучшенная модель, доставленная сюда двумя друзьями, которые прошли весь долгий и трудный путь от самого ее дома. Многие аспекты этой истории Колонисты сочли загадочными и трудно постижимыми, но согласились, что непонимание естественно, пока они не знают большего. Легенды о ней самой оказались исполнены совершеннейшей чуши, какую они надеялись впоследствии рассеять, а пока молчали и дожидались окончательных разъяснений.

— Они хоть знают, что ты их создательница? — спросила Мариама.

Касс фыркнула.

— С моей стороны было бы величайшей наглостью утверждать что-нибудь в этом роде, поскольку я понятия не имела, что именно создаю. Но я им ничего не сказала про Станцию Мимоза. Все, что им известно, это что я появилась в их мире, чтобы предотвратить его разрушительное столкновение с моим собственным.

Все яркостные аванпосты располагались не слишком удачно для них, поэтому они съехали с трассы по новой, с иголочки, рампе, которую Тянншё и Хинтикка создали на ходу, пользуясь специально для этой цели прихваченными с собой инструментами. Еще большее впечатление производил тот факт, что после того, как выход возник и был использован по назначению, Колонисты послали сигнал всей структуре обратить процесс и вернуться в первоначальное состояние. Экспедиция не могла бы вернуться домой, описав петлю в исходном направлении, и строителям трассы, видимо, ни разу не приходилось сооружать пару встречных полос.

Яркость была в точности такой, какой Чикайя ее запомнил. Впрочем, он и не ожидал увидеть, как планковские черви хлынут на него с местных небес так, как это было в пчелиных сотах, разве что в последний миг перед локальной смертью. Толщина Яркости составляла около трех сантиметров, но Колонисты пока не закартировали ее ни по ширине, ни по долготе. Чикайе оставалось надеяться, что, случись другим ксенобитским цивилизациям отправить в эту область своих разведчиков, те наткнутся на деготную яму и скроются восвояси.

«Сарумпет» заронил в Яркость семя ямы, и оно растворилось в тумане. Несколько минут ничего не происходило. Затем появилась явственная, отрисованная домовыми, серая тень, как будто небо протравливали морилкой.

Это и было единственное доступное им из прямых наблюдений свидетельство. Колонисты обещали отслеживать состояние деготной ямы снизу, но, если битва состоялась и была выиграна для них, они ее все равно не увидят.

Тянншё и Хинтикка проложили путь обратно.

Когда переход был совершен, и стены трассы сомкнулись за ними, Чикайя задал Касс вопрос:

― А как они восприняли тот факт, что пришельцы с Этой Стороны чуть их всех не извели под корень?

― Я сообщила им, что верхушка Яркости стала шириться и захватывать наши обители, — ответила она, — и это нас напугало, вынудив кое-кого действовать поспешно. Я думаю, они нам посочувствовали. Внезапная перемена погоды оказывает на здешних жителей сходный эффект, что тогда, что сейчас. Но я пришла к выводу, что они по-прежнему настроены в известной мере скептически относительно способности планковских червей уничтожать все на своем пути. Они также озадачены тем, что расширение Яркости повергло нас в такую панику, коль скоро мы явились из мест куда более трудных для жизни.

― А они понимают, что Барьер продолжает расширяться? Что мы, как и прежде, теряем свою территорию? — спросила Мариама.

― Да, — сказала Касс. — Но они предложили нам вместе поработать над решением этой проблемы.

Чикайе показалось, что он ослышался.

― Тебе не кажется, что проблема, как бы это помягче сказать, выходит за рамки их возможностей?

Библиокомплект не сумел отыскать никакого способа заморозки Барьера. Все собранные факты однозначно подтверждали, что расширение нововакуума неостановимо.

― Конечно, — подтвердила Касс, — в данный момент это так. Но им понадобилось всего шестьсот лет, чтобы из ничего создать, — она повела рукой, указывая на трассу вокруг, — вот это. Еще через пару ближнесторонних месяцев они наверняка обгонят нас.

Они вернулись в место, которое Мариама прозвала Музейным Городом. Деготная яма успела стабилизироваться. Планковские черви либо увязнут в ней и погибнут, либо вообще не рискнут подступиться. Пока не выяснится, как обернулось дело, лучше не лезть в эту топь и не пытаться снова зондировать Барьер.

От начала полета «Сарумпета» миновало немногим менее миллисекунды. Чикайя тихо радовался, представляя себе, как его ближнесторонний аналог услышит весть о победе над планковскими червями, прежде чем успеет даже задуматься о судьбе миссии. Готовых планов устранить личностную бифуркацию у него не было, потому как он никогда всерьез не предполагал возвратиться из-за Барьера. Впрочем, меньше повидавший Чикайя, вероятно, позволит себя переписать. А если нет, оставалось только надеяться, что дальнейшее их разделение окажется оправданным, и они не станут слепо копировать поступки друг друга. Если оба примутся добиваться руки Расмы, все может обернуться скверно, однако Чикайя не питал особых иллюзий на предмет ее окончательного выбора.

Касс учила Мариаму ксенобитскому. Чикайя присутствовал на уроках и все внимательно слушал, но учение давалось ему тяжко. Мариама скопировала коммуникационное оборудование, работавшее на вендекотечениях, и принялась конвертировать его в форму, с которой мог бы работать Посредник, но заполнение брешей и формализация языковых структур требовали колоссальной работы.

Чикайя занимал себя работой с виртуальным движком «Сарумпета». Он окружил контрольную рубку новыми комнатами, что позволило всем пассажирам обрести нужное уединение. Он наконец-то начал высыпаться — по восемь-десять часов каждый корабельный день.

Ему снились сны. В основном о «Риндлере». Болезненная ностальгия удивляла его самого. Но скучал он не по твердой почве под ногами и голубых небесах, а именно по звездам и вечному сиянию Барьера.

Колонисты не только проявляли острый интерес к чужой культуре, но и старательно пытались объяснить пришельцам устройство своего мира. Они перетаскивали «Сарумпет» с одного места на другое, показывали его все новым группам ксенобов; если бы Касс им позволила, они бы, наверное, увезли ее в тур по каждому городу контролируемой ими потусторонней области, а по дороге безостановочно вели разговор. В ближнесторонних хронологических терминах история колонии занимала около года, и они исследовали всего лишь пару тысяч кубических километров потустороннего пространства. И они были не одни: миссии Колонистов установили контакт с двенадцатью другими разумными видами, а косвенные свидетельства указывали на существование еще многих сотен.

Чикайя слушал переводы Касс и поражался открывшемуся в них, но отдавал себе отчет, каких усилий ей это стоит. Он чувствовал симпатию к ней, желание защитить, смешанное с параллельно растущим в нем самом чувством истощения, хотя и менее интенсивного. Он нырнул на Ту Сторону без подготовки, и независимо от того, станет ли она в конце концов его истинным домом, требовалось подняться на поверхность за воздухом.

В пятьдесят третью ночь, проведенную в Городе, Мариама разбудила его, встав у постели и осторожно растолкав. Он поморгал, прищурился на нее и увеличил освещенность виртуального окружения.

― Тут насчет Касс…

Он молча кивнул.

― Она хочет уйти. Как только деготная яма станет безопасна для путешествий, надо будет пробурить скважину.

Мариама села рядом с ним.

― Нет, она говорила со мной о том, чтобы мы ее оставили. Она хочет увидеть реализацию своего первоначального замысла, в какой угодно форме: то ли как заморозки Барьера, то ли как обратного толчка, приданного Той Стороне. Все, что угодно, только чтобы прекратить безостановочную эвакуацию.

Чикайя ужаснулся.

― Но это займет века! — Он, конечно, имел в виду потустороннее времяисчисление, но потом задумался, не слишком ли оптимистична такая оценка.

Мариама ответила:

― Я не знаю, как она себе это представляет. Может, она опасается, что Снаружи ее просто распнут, осмелься она выйти туда без готового решения? Или это что-то личное… Как бы ни было, я не думаю, что она тут долго продержится. Исход предприятия слишком расплывчат, и она все принимает так близко к сердцу. Она уже всего тут нахлебалась. Ты не мог бы с ней поговорить, переубедить?

― Конечно.

― Спасибо, — улыбнулась Мариама. — Это для тебя же лучше. А то я бы не хотела походить на ревнючку, которая жаждет отбить у другой интересную работу.

Чикайя на миг подумал, что неверно истолковал ее слова. Но она, когда ей это было нужно, умела выражаться с предельной однозначностью.

― Зачем тебе ее работа? — спросил он.

― Я готова к ней, — заявила Мариама. — Именно за этим я пришла на «Риндлер».

― Ты прибыла на «Риндлер», чтобы сотрудничать с Тареком в разработке планковских червей!

― Я прибыла на «Риндлер», чтобы дать людям шанс выбирать, — ответила она. — Есть пределы, за которые нам не пробиться, осложнения, которых я никогда не предвидела, но совместная с Колонистами работа для поиска решения — вполне почетный компромисс между желаемым и действительным.

Чикайя покачал головой в притворном восхищении.

― Так ты решила работать как Добытчица под прикрытием, сохранив все связи среди Защитников? Чрезвычайно тонкий расчет. — Он постарался произнести это так, чтобы создалось впечатление шутки, но на самом деле был в бешенстве. Он еще мог ей простить неискренность и корыстные стремления. Но теперь оказывалось, что она с самого начала далеко опередила его во всех планах. Еще раз.

Но он не был готов оставаться здесь. Он не мог бы жить с ней среди Колонистов, зная, что до визита следующего посланника Этой Стороны пройдет целая вечность. Он хотел вернуться за Барьер, к Расме, с которой условился встретиться. И, наконец, он должен был еще раз посмотреть на звезды.

― Ты с ума сойдешь, — только и сказал он.

Мариама рассмеялась.

― Матушка всегда так говорила о путешественниках. Они странствуют от планеты к планете, пока не обнаружат, что и свои-то имена давно позабыли.

― Романтика еще жива, гм? Ничего удивительного, что ты не в состоянии противиться соблазну.

Гнев Чикайи медленно затухал, но боль только усиливалась. Он порывистым жестом протянул к ней руки и обнял. Пока они живы, расставание не будет безотзывным, но пропасть, которую она вознамерилась создать между ними, заслуживала называться самой широкой и странной во всей виденной им Вселенной.

― А что я скажу твоей версии, что у меня под почкой засела? Она подумает, что я тебя заставил прогуляться по доске.[121]

― Она все поймет. Я передам с тобой посланника для нее.

Он отшатнулся и отстранил ее на расстояние вытянутой руки.

― Да что с тобой такое творится! Всегда-то тебе надо забраться дальше и глубже, чем остальным!

― А что с тобой такое творится, что всегда-то ты следуешь за мной по пятам? — Мариама коротко взмахнула рукой у него над макушкой, потом встала и отошла к дверям.

Но, подумав, обернулась и посмотрела ему в лицо.

― Прежде чем я уйду… не хочешь заняться любовью?

У Чикайи отнялся язык. Она и словом не обмолвилась о такой возможности с тех пор, как он отверг ее на Тураеве.

― Теперь я одного с тобой рода, — сказала она, раскинув руки, точно демонстрируя улучшение своей внешности. — В некотором смысле.

― Одного со мной рода? — тупо переспросил он. Никаких изменений в ее облике он не заметил.

― Бестелая, - усмехнулась Мариама.

Чикайя бросил в нее подушкой. Она кинула ее обратно и расхохоталась.

Он лег на постель и облегченно вздохнул. Ничто не выдержало бы четырех тысячелетий ожидания. Кроме… исходной теоремы.

Касс стояла на капитанском мостике и смотрела вдаль, терпеливо внимая речам Чикайи. Мариама старалась не показываться, и даже Колонисты наконец заметили, что после многих дней непрерывной изматывающей работы их живая легенда то и дело сбивается на излучение бессмысленных вендекопотоков.

Сделанного достаточно, сказала она. Ни один вменяемый человек не упрекнет ее за неспособность к предзнанию. Мимозанцы разработали остроумный план раскачать Ту Сторону, заставить ее отступить, и она пыталась реализовать их замысел, но правила игры менялись, а приз все время отступал на недостижимое расстояние. Другие ничего большего не добились бы. Конечный результат остался бы тем же. И если ей и требовалось личное искупление, то вот явилась преемница, полная сил, отлично подготовленная для второго погружения в потусторонние глубины — довольно ль вам переданного ей знания?[122]

Касс говорила тихо, даже с каким-то безразличием. Чикайя задумался, что она вообще поняла из его слов. И хватит ли у него сил повторить ей это с самого начала.

― Я хочу поплавать, — внезапно сказала она.

― Поплавать?

Касс кивнула. Вид у нее был очень серьезный.

― Хорошо. — Чикайя начал было перестраивать виртуальность, но она схватила его за руку и не дала завершить кодовые жесты.

― В настоящей воде, — сказала она сухо и жестко. — В настоящих. Молекулах. Воды.

Чикайя разжал ее хватку и обнял за плечи.

― Ладно. Как только сможем пробиться обратно, ты это сделаешь. Обещаю.

― Я плаваю только в настоящей воде, — объяснила она. — Я такая.

Ее лицо перекосилось, с уст сорвался протяжный горестный стон.

— Я не хотела так сильно меняться!

― Я тебе помогу, — пообещал он. — Я заберу тебя отсюда.

В последний день перед отбытием из Музейного Города Касс заняла место лоцмана «Сарумпета» и повела корабль по коридорам и туннелям в настойчивых поисках чего-то или кого-то. Их никто не сопровождал.

— Я спросила Хинтикку, она кое на что намекнула,[123] но мы так и не собрались исследовать все варианты. Колонисты плохо разбираются в графах, однако у них есть своя система вендекоописания, которая превосходно служит их целям. Надо только знать, чем заменить слишком резко отличающиеся фрагменты.

Они петляли от стены к стене между различных живых гаджетов: там были светильники, воздушные кондиционеры, ароматизаторы, парадомовые телефоны, юморные зарядники — так Мариама называла мешочки эндогенных вендеков, которые Колонисты вводили себе, желая надолго задержаться в приподнятом настроении и сохранять высокую работоспособность.

Они анализировали устройства, и библиокомплект делал все возможное, чтобы изучить тонкую структуру вендеков внутри них. Чикайя понятия не имел, за чем охотится Касс. Она уже распрощалась с Колонистами, формально передав Мариаме свои дипломатические функции. Он не знал, насколько адекватен такой перевод соответствующего понятия, но Мариама уже много недель общалась с ксенобами и вроде бы осталась крайне довольна тем, что ее статус новоприбывшей не помешал обретению полномочий. Они приготовили ей новый корабль, названный в честь Тарека, хотя тот, скорее всего, и был еще жив. Впрочем, как справедливо заметила Мариама, мертвых и так всегда больше, пора и честь знать.

― Не то, не то, — бормотала Касс. Она отвела корабль от какого-то устройства, наиболее точным эквивалентом которого в человеческом обиходе явилась бы плевательница.

Мариама вопросительно поглядела на Чикайю.

― Не спрашивай меня, — помотал тот головой. — Мы узнаем, что это, когда отыщем его.

Деготная яма оставалась стабильной, а моделирование, проведенное библиокомплектом, с высокой степенью вероятности подтверждало, что планковские черви погребены в ее топкой бездне. Нельзя было исключать и других, менее счастливых сценариев, но, прокладывая путь обратно к Барьеру, «Сарумпет» в любом случае запечатает яму за собой; даже если корабль будет потерян, планковские черви не сумеют воспользоваться открытым ими каналом, чтобы вылезти из ямы.

Черви, очевидно, уничтожили черезбарьерный интерфейс, но они с Касс построят новый, как можно более точную копию старого. Обратить на себя внимание установок Левой Руки едва ли будет особенно трудно.

Оттуда они перенесутся на Пфафф. Эта планета лежала близ пути к Земле. Чикайя хотел как можно дальше проводить Касс по дороге к ней домой.

― Вот оно, — выдохнула Касс.

Чикайя воззрился на библиотечный экран. Там возникал схематически очерченный граф. Узел за узлом, ребро за ребром. Библиокомплект наложил картинку на более просторное окно, представлявшее их непосредственное окружение.

Он не сразу понял, что она имеет в виду.

Меж двух вендеков, конфигурацией напоминавших декоративную вязевую резьбу по железу, расположился довольно простой, не особенно широкий, высокосимметричный слой.

Это был Алмазный Граф.

Состояние, из которого, как считалось, возникла Эта Сторона и вся родная им Вселенная. Здесь оно обрело стабильность и покоилось, сложенное тонкой прядью, в окружении правозакрученной пары вендеков.

Семя Вселенной в сточной канаве.

Касс жестом вызвала виртуальный движок и приблизила изображение так, что оно оказалось перед ними, заполнило капитанский мостик.

― Вот чего я искала, — промолвила она. — Мельчайшего отблеска вот этого. Но я и надеяться не смела, что увижу его так близко. И я никогда бы не подумала, что к нему столько всего привязано.

С растерянной усмешкой она отвела граф поодаль.

― Теперь, думаю, я готова вернуться домой.

__________________