Лесной край

Глава 7

Полночи он не спал, прогоняя через память все, чему стал свидетелем в последнее время. Сопоставлял факты и делал выводы, систематизируя все услышанное и увиденное. Есть банда местных робингудов, но совсем непохожих на свои литературные прототипы, а совсем даже наоборот, отморозки те еще. Есть местный шериф — барон Кведр, если Ольт ничего не перепутал, который как бы должен следить за порядком, но на самом деле сам имеет какие-то общие дела с атаманом отморозков Крильтом. И есть десятник Мальт и лазутчик Вьюн, которые служат между ними связующей нитью. А через них этот Крильт вроде как подмазывает местную власть, но и сам крутит какие-то левые дела по сбыту товара еще и с кем-то из города, кстати надо бы узнать, что за город. Короче, крысятничает не по-детски. И при этом никому не хочет открывать свое местоположение, не говоря уж о тайном прииске, о котором, как понял Ольт, вообще никто не знает. Даже в самой банде. Ну если не считать Кривого — тайного связника и поставщика продуктов работникам прииска.

Вообще этот Кривой — интересная фигура. С какого боку он прилепился к Крильту? Вроде при банде, а вроде и сам по себе. Надо бы уточнить, какие у них отношения. Он же вроде осуществляет связь и с Кведром, или нет? Совсем запутался. Еще раз: с Кведром контактирует через десятника Мальта лазутчик Вьюн и с городским приемщиком награбленного по имени Бенкас, если Ольт не ошибается, — тоже он и он единственный, кто знает дорогу к лагерю разбойников. Значит этот самый Вьюн — одна ниточка, так сказать внешний агент, другая ниточка — это Кривой, курирующий золотой прииск. Друг с другом они не контактируют, разве что шапочное знакомство. Значит, что получается? А получается, что Крильт со своей бандой оседлал местную дорогу и грабит всех, кто по ней проедет. При этом часть добычи в виде отката за силовую поддержку, информацию и крышу, отходит местному блюстителю порядка барону Кведру, ну и попутно Крильт крутит дела с городскими барыгами, которым сбывается еще одна часть добычи. Ну и как вишенка на торте еще и держит в руках тайный прииск. Хитроверченный мужик — этот Крильт, мутный.

Видел таких Ольт в той жизни, но местному атаманчику до некоторых дельцов с Земли, как до Пекина раком. Например, к месту вспомнился Рычаг, глава теневого бизнеса, открывающий ногой дверь даже к губернатору области, или Полкан — полковник полиции, оборотень в погонах, нагибавший под себя всех, включая приезжающих для проверки его деятельности ФСБшников, и даже Шило, считающий себя первым и самым крутым рэкетиром по району, был на порядок выше местного бандита. И где теперь они и еще десятки других любителей халявы и больших денег? А нету. Ольт усмехнулся. Он вообще верил в справедливость и неотвратимость наказания для каждого индивидуума. Поэтому рано или поздно, но каждый получит то, что заслужил. И если провидение выбирало его, чтобы произвести наказание местного хулигана, то кто он такой, чтобы спорить с судьбой? А для Виктора Андреевича Краснова, которому в свое время пришлось сожрать не одного конкурента и соперника, а то и просто желающих прибрать к рукам его бизнес, Крильт никем, как местным хулиганом, вообразившим, что он ухватил Единого за бороду, и не являлся

Худенький мальчик потянулся на лежанке из ветвей, повернулся на правый бочок и, подложив под щеку сложенные ладошки, наконец сладко заснул. На детском лице его были написаны невинность и полная беззаботность. Женщина, лежащая в нише на нарах возле задней стенки, приоткрыла глаза, внимательно посмотрела на спящего мальчика и даже в темноте было видно какой любовью и озабоченностью, омраченных легкой тревогой, светятся ее глаза. Затем умиротворенно вздохнула и тоже заснула.

Наутро, после разминки и завтрака устроили совет, что делать с разбойниками? Ольт выдал Истрил результат своих ночных размышлений и объяснил всю раскладку по ним. Но что может сделать полутора десятку здоровых мужиков слабая женщина и, пусть и развитый не по годам, но все-таки мальчишка. По меркам Земли — он еще даже не подросток. Идти в лоб? Не смешно. Было бы у Ольта людей побольше, да оружие хорошее, но чего нет, того нет. После недолгих раздумий решили с этим вопросом повременить, а пока — следить, готовиться и ждать удобного случая.

Но и тянуть с ликвидацией банды не следует. Как он понял из разговоров разбойников, скоро потянутся обозы с осенним налогом. Крестьяне, как ему поведала уже Истрил, повезут плоды своих полугодичных трудов в город со странным названием Узелок, центр местного графства. Налог графу, а излишки, все, что смогут они выделить из своего скудного крестьянского хозяйства, на осенние торги. Надо закупить на зиму запасы зерна и кой-чего по хозяйству. Так, что товару должно быть много, недаром Крильт нацелился на ограбление осеннего сбора, так здесь назывались караваны с налогом. Этого Ольт собирался не допустить. А вот насчет готовиться… была у него одна задумка.

На следующий день Ольт с утра, сразу после завтрака и разминки, взял берестяное лукошко и ушел в лес. Отсутствовал часа три, зато вернулся загруженным под завязку. Но странная то была добыча. Среди бледных, каких-то блеклых бесцветных грибов, ярко выделялись своими красными шляпками мухоморы. Килограмм пять поганок. И хотя для своего возраста он был довольно хорошо развит физически, все-таки для его собственного веса в тридцать с небольшим лишних пять кило были внушительной тяжестью. Но пыхтя и упираясь дотащил грибы до места и рассыпал в тенечке, пускай сушатся. Им предстояло стать основной частью его плана.

Немного передохнув, опять направился в лес. На этот раз вернулся с охапкой толстых березовых и дубовых веток. Уселся возле землянки и, изредка оглядываясь, тщательно сканируя окружающую местность, и прислушиваясь к звукам вокруг, привычка, которую он приобрел уже здесь, стал ошкуривать ветки, которые принес.

Истрил ни о чем не спрашивала, только хлопотала возле печки с казаном. Своему любимому и единственному сыночку она доверяла полностью, надо будет — скажет, а если молчит, значит так и надо. Казан кстати был новый. Истрия оказывается была неплохим горшечником, и, хотя на сложные вещи, типа кувшина, она не покушалась, но слепить что-нибудь попроще, вроде миски — это пожалуйста. Вот она и слепила горшок для варки, а еще пару тарелок и блюдо, похожее на азиатский ляган, в котором ему подавали плов в той жизни. Впрочем, как выяснил Ольт из разговоров с Истрил, такими умельцами в ихней деревне была каждая вторая женщина, не считая гончаров-профессионалов. Натуральное хозяйство в действии. Что-то она задумала сегодня особенное, судя по ее многообещающим взглядам и доносящимся от печки запахам, и судя по всему сногсшибательно вкусное.

И хотя легкое чувство голода уже теребило желудок, стоило немного подождать. Тем более, что конкурентов у него не наблюдалось. А пока, чтобы не думать о еде, Ольт углубился в работу. Сняв с принесенных веток кору, он стал нарезать их на небольшие, сантиметров по десять, обрубки. Руки работали, а мозги вновь и вновь прокручивали предстоящую акцию. Итак, что он имеет с гуся? Вчера он поговорил с Истрил, выясняя местную расстановку сил. Итак, разбойнички. Ну бандиты, они и в Африке бандиты. Грабят местное население, которое и так живет небогато, грабят на дороге проезжих транзитников, оказывается местная дорога было одним из немногих путей с Западного моря в центр Эды, и вообще — они явно плохие дядьки. С ними все ясно — гасить однозначно.

Но есть и крышующий этих рыцарей ножа и дубинки барон Кведр, местная власть и полиция в одном лице. Этакий охамевший и зажравшийся председатель района и оборотень в погонах в одном лице. Налицо явное сращивание власти и преступности. Почему-то это совершенно не удивляло Ольта, но беспокоило. Барон Кведр ведь заинтересуется, а где это мои разбойнички, а где это мои денежки за крышевание? Такой источник дохода пропал. И начнет копать, и неизвестно, что нароет. Гасить его тоже? Тем более, по словам Истрил, хозяин он не просто никакой, а очень даже вредный, под видом уплаты налогов грабит крестьян почем зря, сдирает можно сказать последнюю шкуру. И это помимо того, что каждые три года деревни должны поставлять по одному рекруту в армию. Ввел кучу правил и законов, типа при встрече с ним вставать на колени, или с каждой добычи в лесу относить ему половину. А уж про «право первой ночи», когда каждая семья молодоженов должна просить у него милостивейшего разрешения на брак? Ну не скотина ли? Короче, хамло еще то. Гасить, однозначно гасить. «Нет человека — нет проблемы». — вспомнилась мудрость из его мира. Заодно сведения про сцепку Кведр-Крильт вместе с ними пропадут. Все концы будут обрублены. Правда у барона есть наследник, тоже такой же ушлепок подрастает, но тот еще малолетка и навряд ли много знает про дела папаши, да и пока еще в силу войдет… Жизнь она такая, неизвестно, каким боком может к тебе повернуться. В крайнем случае — тоже «гасить». Ольт не был жестоким человеком, он был практичным.

Но в начале конечно «благородные разбойники», то бишь Крильт со товарищи. Где-то через месяц крестьяне соберут очередной обоз со шкурками и дарами тайги для продажи в городе. На вырученные деньги купят зерно, которое в лесу выращивать трудоемко, дорого и невыгодно. Хлеб — единственный товар, так нужный деревенским и Крильт, а через него и Кведр, позарились на него и тем самым обрекают крестьян на полуголодное существованье, а то и на голодную смерть. В зимнее время и охота может оказаться неудачной, и метель может закружить свою круговерть на неделю-другую, когда даже выйти во двор по нужде — уже проблема, да и мало ли что. Зима не лето, когда чуть ли не под каждым кустом можно найти гриб. В такое время только кусок хлеба да дары тайги, запасенные с лета, могут спасти деревенских от голодной смерти. Только много ли сытости будет с нитки сушенных грибов или ягод, или с плошки лесного меда без хлебушка? Только он и дает сытость и силы.

Если через тридцать дней обоз будет готов, то значит ему надо быть готовым пораньше, скажем так — дней через двадцать. Деревенские собираются увеличить охрану. Только толку-то с той охраны. Крестьяне не воины, тем более если Крильт объединит свои силы с дружинниками Кведра. А у тех уже и оружие — нечета крестьянским посохам. Видел он тех дружинников, у них даже копья все поголовно с железными наконечниками и тесаки длинной пятьдесят-шестьдесят сантиметров, не чета крестьянским ножикам. Боже упаси сцепиться с ними в драке, все крестьяне там и лягут, как один раз Ольт уже видел. Не потянут палки крестьян против копий с железными наконечниками, будь ты хоть мастером боя на шестах. С Крильтом надо кончать раньше, пока не успел переговорить на эту тему с бароном. Сам барон не полезет, одно дело тайно провернуть дельце, и совсем другой коленкор, если все узнают, что он объединился с бандой разбойников. Ведь по идее он кто? Администратор, поставленный следить за порядком. Шериф, так сказать. Сами власти не поймут. Или поймут? Все-таки с барона капает немаленькая денежка графу. А есть еще и сами крестьяне, и, хотя барон судя по всему не очень-то с ними и считается, но все-таки открытое противостояние чревато, могут и красного петуха пустить. Таежники — они такие непредсказуемые. Значит помощь будет тайная и всю дружину барон не пошлет. А значит и граф, если и будет что-то подозревать, но формально все будет шито-крыто, придраться-то не к чему. Тем более, что свою долю он получит, уж Ольт об этом позаботится, а откуда и у кого она взята, не все ли ему равно. Разве что нагрянет с инспекционным визитом. Но граф со своей дружиной, когда еще будет, а пока все-таки надо разобраться с самим бароном. А то с него станется, быстро сообразит другую банду организовать. Значит дело надо провернуть быстро. Сначала — разбойники, и затем, не затягивая дело надолго, сам барон.

Тут размышления Ольта прервала Истрил, обед был готов. Ах, что это был за обед! Истрил где-то насобирала зерен дикого риса, немного, но на двоих хватало, и сварила кашу. Но не какую-нибудь размазню, а что-то типа плова, но не плов. Ведь какой плов без морковки, а ею здесь и не пахло. Но зато во множестве были какие-то другие корешки и травки, что придавали рис неповторимый вкус и аромат. Да еще с дичью, куда же без нее. Вообще в последнее время она ему немного приелась: и жаренная, и пареная, и варенная, без хлеба и без гарнира. Может кому-то она и была деликатесом, но жрать ее каждый день… В последнее время ему все больше хотелось просто хлеба с сыром, хотя большим любителем ни того, ни другого раньше не был. И пусть рис не хлеб, но все же злак и разнообразие в унылой череде печеной и вареной дичи. И какое разнообразие! Ольт ел так, что в буквальном смысле за ушами трещало. Он и так не страдал отсутствием аппетита, но тут превзошел самого себя. Истрил же ела мало, все больше подкидывала ему лакомые кусочки и с улыбкой смотрела, как отлетают в сторону косточки. Обед удался, понял Ольт, когда с трудом выползал из землянки наружу. Округлившийся живот мешал ходить, но навевал на мысль, что неплохо было бы подумать о чем-нибудь возвышенном. Чем он и занялся, улегшись в тенечке под небольшим деревцем. Хотелось подремать, но помешала Истрил. Убравшись после столь примечательного и сытного обеда, она подошла к нему и взъерошила волосы у него на голове.

— Ну как, Ольти, вкусно было?

— Да, мама, спасибо. Было ужасно вкусно. Объелся так, что живот натянулся и стянул на себя всю кожу. Теперь вот глаза сами закрываются.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Истрил, — надо же, мой сын шутит? — слова «мой сын» она произнесла с явным удовольствием.

— Ну не все же мне с медведями веселиться, — с притворным недовольством проворчал он. — Теперь вот обдумываю, как пошутить с разбойниками.

Она тут же посерьезнела.

— Ты же понимаешь, что за их спиной стоит барон Кведр?

Ольт кивнул и повернулся к ней, подставив под голову локоть. Он уже понял, что его ждет очередной урок по местному политическому раскладу, что он только приветствовал. Истрил умела видеть и подмечала иной раз такое, что мог пропустить намыленный глаз обывателя. Она умела и рассказывать образно, примешивая свои эмоции и подавая все с точки зрения лесной жительницы, а не бесстрастной наблюдательницы. Очередная ее история оказалась столь же познавательной, сколь и своевременной. Оказывается, он не просто Ольт, житель деревни Шестой, а представитель покоренного народа, и эданец — это не национальность, а принадлежность к бывшему королевству Эдатрон, так называлась страна и одноименная столица королевства, ставшего его Родиной. Впрочем, само население называло свою страну просто Эдой. Почему бывшего? Да потому, что нет больше такого королевства. Пятнадцать лет назад его захватили и поделили на две примерно равные части два соседних государства. Вернее, пятнадцать лет назад соседи вторглись в Эдатрон и после долгой кровопролитной войны, которая закончилась только в год рождения самого Ольта, после примерно четырех лет непрерывных сражений на две стороны, все закончилось разделом несчастной страны.

Все началось с того, что с севера вторгся так называемый Северный союз, довольно рыхлое образование, состоявшее из полудиких независимых княжеств, но сумевших объединиться для захватнической войны. Пока король Эдатрона Мальт какой-то там по счету уговаривал гордых в своей спесивости полунезависимых герцогов, коих было по числу провинций аж двенадцать штук, прислать свои войска и собрать армию для противодействия врагу, противник, почти не встречая сопротивления, дошел до столицы, носящей то же название что и страна, и взял ее в осаду. Тут уж северные герцоги возмутились, ведь дело коснулось их владений, а некоторые их даже лишились, и с грехом пополам собрав войско и выбрав командующего, сумели откинуть противника, но без поддержки южных герцогов, которые ну никак не хотели воевать за соседей с севера, на большее у них сил не хватило, и война приняла затяжной характер. В сущности, эданская армия была не слабее захватчиков, но спесивость наместников провинций, каждый из которых считал себя чуть ли не независимым правителем, привела к тому, что эданское войско оказалось раздроблено, где каждый герцог воевал только за себя. Они даже открыто радовались, когда узнавали, что враг разбил дружину и захватил земли соседа, не понимая, что следующими будут они. Гонор и самомнение каждого наместника превышал все мыслимые пределы. Их дружина — самая сильная дружина в Эдатроне и сами они такие стратеги, что «ого-го», не чета соседям и что кто-кто, но они-то отобьются от любого захватчика. Так по одному и выходили на битву с северянами. И по одному же и уходили в небытие.

Таким положением не мог не воспользоваться южный сосед Эдатрона — Империя Венту, давний сосед и недоброжелатель. Сильное государство, захватившее несколько слабых соседей и создавшее большую империю, в свое время споткнулось об Эдатрон и с тех пор держало вооруженный нейтралитет. Хотя всем было совершенно ясно, что дай им только повод… И такой повод появился с нападением северян.

Вентуйцы тут же перешли границу, сметя слабенькие заслоны южных герцогов и под шумок стала оттяпывать провинцию за провинцией, грызя Эдатрон с юга. Тут уже подняли головы южные герцоги, ведь теперь война пришла и к их порогу. Все властители провинций требовали у короля, что бы он срочно собирал армию и возглавил объединенные силы, но при этом каждый тянул одеяло на себя. Южные герцоги просто на дерьмо изошли, доказывая, что нет ничего важнее южного направления, ведь это хлеб, мясо, овощи и фрукты. Северные же вовсю брызгали слюной, утверждая, что серебряные и золотые рудники, а также железо куда важнее каких-то там фруктов. Сам же Мальт оказался существом безвольным и жалким и не знал за что первым браться. В конце концов он назначил главнокомандующим кого-то из южных герцогов и умыл руки, радуясь, что так ловко вывернулся из безвыходного положения, и это стало началом конца.

Северные герцоги вначале саботировали все приказы командующего, требуя похода на север, в то время, как командующий естественно собирался вести армию на юг, а затем и вовсе уже открыто плюнули на все приказы и забрав свои войска пошли отбивать свои владения у Северного Союза. Южные же так же дружно плюнув уже на короля, ушли на юг выяснять отношения с Империей Венту. А Мальт остался в столице один, окруженный своей гвардией, умевшей только танцевать на балах да устраивать дуэли из-за оскорблений своей дворянской чести.

Итог был закономерен. Через полгода Северный Союз захватил столицу, даже штурма не понадобилось, Мальт сам отдал город и корону. Впрочем, это его не спасло. Никто не знает, что и как это произошло, но его голый труп нашли на второй день после сдачи столицы на одной из улочек Эдатрона. После его гибели война длилась еще три года. То один, то другой герцог провозглашал себя единственным и последним королем Эдатрона, и чехарда на троне продолжалась до тех пор, пока не кончились все претенденты на вакантное место. С завидной регулярность завоеватели, что северяне, что вентуйцы, отлавливали очередного самопровозглашенца и казнили так, на сколько хватало их фантазии. Вместе с ним вырезался и весь его род. Осталось только четыре герцога, которые наконец поняли, что вопрос стоит не о троне уже разбитой, завоеванной и разделенной страны, а о жизни и смерти, их смерти и что лучше пойти на соглашение с завоевателями, чем медленно и мучительно умирать с распоротым брюхом по северному или столь же мучительно на колу по вентуйски.

Никто по этому поводу смерти Мальта и его последышей не плакал и про них тут же забыли. Не до них было в истекающей кровью стране. На севере уже через два года добили последнего мятежного герцога, и борьба перетекла из войны в подавление периодически возникающих бунтов и мятежей. На юге страны борьба продолжилась чуть дольше, но в конце концов венты разогнали всех южных герцогов, кого купили, кого убили, но тоже сломили официальное сопротивление, а затем занялись добиванием уже разрозненных очагов народного сопротивления. Затем захватчики где-то на середине бывшего королевства ненадолго сцепились друг с другом, как два пса, не поделившие кость, но затем пришли к консенсусу и просто провели границу по линии соприкосновения войск. Так и оказались эданцы кто гражданами Северного Союза, а кто подданными Империи Венту.

Знать, кто посмелее, не желающая сдаваться из-за понятий чести, или по жадности, крепко вцепившаяся в свои владения, погибла на войне. Те, кто потрусливее пошли в услужение к захватчикам, а народ еще долгих лет десять боролся с новыми хозяевами. В сущности, народу было плевать, кто там сидит сверху, но слишком уж жестко взялись наводить порядок и имперцы и Северный Союз. То там, то сям вспыхивали восстания, но что венты, что северяне давили их без всякой жалости. Особенно этим отличились каратели Империи Венту. У них, в отличии от северных князей, существовало рабство и доселе свободным эданцам это жутко не нравилось. Ведь понятно было самому тупому крестьянину, кому было уготовано ярмо раба. В конце концов все восстания были утоплены в крови, а захватчики добились своего, народ смирился и затаил свою ярость, но конечно не забыл, что был когда-то независимым и имел свое государство, а не как сейчас, людьми второго сорта, а то и вовсе рабами.

Так что Ольт, оказавшись в этом мире, стал не просто эданцем, жителем затерянной в дебрях таежной деревушки, но и подданным Северного Союза и должен был как потомок побежденных платить дань и ему еще повезло. Говорили, что эданцы, оказавшиеся под пятой вентов, вообще были поголовно обращены в рабы. Собственно, Ольту были как-то по барабану местные разборки, но быть рабом он как-то не привык и привыкать не собирался. Но при чем здесь барон Кведр? А при том, что он оказывается из завоевателей, потомок тех, кто железом и кровью принудил к повиновенью свободный когда-то народ. И если его тронуть, то обязательно будет расследование, а не бунт ли тут назревает и могут полететь невинные головы. Что бы отрубали головы односельчанам Истрил, к которым Ольт, благодаря рассказам матери, уже заранее испытывал чувство симпатии, на такое он пойти не мог. Вообще-то, если копнуть поглубже, ему было наплевать на местных и на их терки с местным бароном, ну не альтруист он по жизни. Но ему здесь жить, причем он собирался жить хорошо и счастливо, да и к Истрил он относился бережно, ценя ее отношение к себе, и при этом, сам себе удивляясь, не испытывал при этом никаких внутренних противоречий и поэтому не собирался доставлять ей огорчения. Так что хочешь-не хочешь, но надо будет как-то исхитриться и сделать так, чтобы и овцы остались целы и волки сыты. Впрочем, с волками наверно придется разбираться кардинально, не получится угодить и тем, и другим. Основное уже было продумано, но придется еще и поразмыслить, как обезопасить деревенских. Ну что ж, будет думать еще, но отменять свое решение он не собирался. Да и вообще, после рассказа Истрил надо еще раз многое обдумать по новой.

Истрил, после того как высказалась, грустно замолчала и судя по всему о чем-то затосковала, глядя куда-то вдаль остановившимся взглядом. То ли вспомнила мужа, который ушел в зимний лес на охоту, потому что в доме не осталось ни крошки, как раз из-за долгов тому же Кведру, то ли загрустила по стране, которой не стало, то ли вообще от бед в этой беспросветной жизни, конца которым не ожидалось. Не важно, главное, что ей было плохо и Ольт, уже вполне освоившийся со своей ролью сына и малолетки, подлез ей под руку и там притих. Истрил машинально положила руку ему на голову и стала поглаживать непокорные мальчишеские вихры. Сам того не понимая, своим поступком он на грани интуиции сделал тонкий психологический ход, изменив направление ее мыслей, не дав ей тем самым погрузиться в мрачное ожидание будущих неприятностей, и сейчас она, все еще грустно улыбаясь, но уже думая о совсем другом, смотрела на него с уже привычной любовью и озабоченностью. Идущее фоном мирное щебетание пташек, легкий шелест листвы навевали безмятежность и успокаивало нервы.

Ольт решил отложить работу, запас времени еще был, и они так и просидели некоторое время, пока послеобеденная истома и царящая вокруг лесная умиротворенность, не взяли свое и не сморили их, обратив полудрему в легкий, но крепкий послеобеденный сон. Наверно, этот отдых им был нужен, ведь только совсем недавно Ольт провел несколько суток в тайге, занимаясь отнюдь не ловлей бабочек, а Истрил провела эти дни в переживаниях за недавно найденного сына и не известно, что было тяжелее. Во всяком случае после недолгого, но освежающего сна они чувствовали себя прекрасно, недавний упадок сменился приливом сил, а от хандры не осталось и следа. Но выводы он для себя сделал.

Хотя речь его становилась все лучше, и он уже не задумывался, сосредоточенно морща лоб, подбирая правильные слова для ответа на какой-нибудь вопрос Истрил, все-таки разница в менталитете человека из гораздо более развитой цивилизации с женщиной из средневековья сказывалась. Иногда они просто не понимали друг друга, имея совершенно различный житейский опыт, наработанный в разных условиях. Но оба они старались, имея обоюдное желание, понять и принять мысли и даже привычки другого. Особенно тяжело было Ольту, все-таки Истрил жила в привычных условиях, в своем времени и среди знакомого окружения, но он-то родился, вырос и даже умер в совершенно других условиях и привык все мерять по меркам двадцать первого века, а тут как бы не самое настоящее кондовое средневековье, где головы рубят не отдельные маньяки-убийцы, при этом скрываясь от правосудия, а вполне себе легальные палачи и это являлось вполне себе рядовым событием. Мало того такие зрелища собирали массу поклонников, а кому не нравилось, те были просто рады поводу встретиться и поговорить о том, о сем. Простой был народ и необразованный. Да что говорить, тут даже пороха еще не знали.

Поэтому Ольт внимательно слушал Истрил, когда она рассказывала о местном обществе и жизни в нем, откладывая в памяти малейшие нюансы в обычаях, поведении и просто в оборотах речи. Ему надо было понять их, вжиться в местные реалии так, чтобы не у кого не возникло и мысли спросить его, откуда он такой хороший взялся. Его можно было понять. Что он до этого видел, кроме заброшенной землянки и подруги росомахи, что уж точно не могло дать ему представление о местной цивилизации. Жил себе в лесу, никого не трогал и вдруг — на тебе: сразу и разбойники, и барон-завоеватель, какие-то интриги и вообще куча различных проблем. И, как вишенка на торте — какая-никакая семья. Впрочем, последнее можно скорее отнести к удачам, которая одно перевешивает все недостатки его нынешнего положения. Наверно надо скорее перебираться в деревню и вживаться в реалии этого мира. Благо все, что нужно для легализации в этом мире, у него теперь есть. Как там звали мать-волчицу, которая не побоялась выступить и против своей стаи, и против тигра-людоеда за своего приемного волчонка Маугли? Неважно. Пусть те, кто будет сомневаться в том, что он Ольт, сын Истрил, попробуют сказать это матери, а он посмотрит, как по закоулкам будут клочья летать. Уж она-то любому докажет, в чем тот был не прав. Но перед этим надо решить вопросы с разбойниками и бароном. Так что этим он и займется.

Следующим утром, после обязательной утренней программы, он отправился на охоту. Но в этот раз ему было нужно не столько мясо, сколько шкурки животных. Поэтому он убил даже небольшую косулю, на которых раньше охотился только изредка. И то — тогда, когда слишком уж надоедали пернатые. В первые дни оленье мясо шло в охотку, но потом, дней через пять, уже стояло поперек горла. Некому было есть потому что. Истрил не едок, да и предпочитала все больше супчики и бульончики, а сам… Много ли влезет в мальчишку? Старайся, не старайся, а больше своего желудка при все желании не затолкаешь, но приходилось есть, а то ведь испортится, а выкидывать еду… Как-то это не по эдански. Но здесь косуля сама подставилась под выстрел, снисходительно не обращая внимания на мелкое недоразумение, которое, по ее мнению, не представляло опасности. Ну ходит кто-то рядом, ну и что, расстояние-то между ними метров тридцать. Даже тигру, что бы преодолеть такое расстояние нужно время, а ей, чтобы скакнуть в сторону и убежать, достаточно одной секунды. Но ошиблась в своем высокомерии и теперь карий глаз поддергивался смертной дымкой.

Ранее Ольта напрягся бы — столько мяса, потому что большая-небольшая, но, чтобы справиться с таким количеством скоропортящейся еды, ему жевать и жевать дней десять минимум. Его детскому телу, при всей его прожорливости вполне хватало и свежака из ежедневной дичи. Но сейчас, во-первых, едоков стало двое, во-вторых Истрил умела солить и коптить, а надо сказать их коптилка не простаивала, в-третьих и росомах не следует забывать, в любой момент может нагрянуть их прожорливая семейка, в-четвертых скоро охотиться будет просто некогда, ну и самое главное — ему нужны были шкуры, коих он и добыл, взяв на лук еще трех зайцев и вышеупомянутую косулю.

На этом охота кончилась, и началась работа по разделке тушки. Труд нелегкий и противный, но необходимый. Зайцы уже были ободраны, поэтому основной упор пришелся на косулю. Но все когда-нибудь кончается, тем более какой-никакой опыт у него был еще с прошлой жизни, да и небольшая лесная олешка — это не лось, осталось дотащить добычу до землянки. Он в который раз проклял свое малолетство и недостаток сил и стал рубить волокушу. Без нее килограмм сорок мяса были бы вообще неподъемной ношей, но и с волокушей он добрался до своего жилища на остатках сил и мата. Хорошо еще Истрил, видно чисто на материнских инстинктах, почуяла его и вышла встречать и последние метров сто тащили ношу вместе. Косулья печень и специально отложенные куски пошли на шашлык, остальное Истрил переложила солью, сложила в корзину и подвесила в теньке на сквозняке. Пойдет на копчение. Зайчатину оставила на ужин. Затем занялась шкурами. Ольт, жалея мать, хотел было помочь, но она быстро, хоть и с улыбкой, но строго отогнала его мариновать шашлык. Кстати такого блюдо здесь было неизвестно. Нет, о мясе, жареном на углях знали все, но что его перед этим можно и нужно мариновать… Для Истрил это стало откровением.

Времени до задуманной им акции еще было с запасом. Но он решил не тянуть с подготовкой. Лучше все сделать заранее и потом только обдумывать, и подгонять детали. Поэтому все последующие дни он был плотно занят, отрываясь от дела только на тренировки. Из нарезанных веток он наделал колышки, причем заточил их с обеих сторон и для крепости обжег на костре. Затем нарезал из невыделанных шкур тонкие ремешки, не заморачиваясь их выделкой. Для его целей сойдет и так, даже будет лучше. После того, как колышки и ремешки были готовы, стал вязать из них этакие миниатюрные противотанковые ежи и обмазывать их грязью. Еще сырая кожа с висящими кое-где остатками мездры хорошо и плотно обвязывала деревянные колышки, а после того, как готовые изделия были выставлены на солнцепек, высыхала и уже намертво схватывала немудреные конструкции. «Чеснок» получился крупноват, это тебе не изделия из металла, и слишком заметен свой белизной свежеструганного дерева, но ничего… Потом затрет землей и травой. Между делом сходил за грибами и принес еще поганок. Причем в этот раз его сопровождала Истрил, так что две корзины ядовитых грибов добавились к первой, почти высохшей, партии. Пару раз ходил к лагерю разбойников. Стараясь не попадать тем на глаза, ходил вокруг, наблюдал и что-то вымерял. На третий раз потащился нагруженный, как верблюд, загрузившись «чесноком» и просто колышками. Вернулся весь перемазанный и грязный, как поросенок, но довольный.

Так в заботах и работе прошло две недели. Час «икс» подступал все ближе. Пора было начинать активные действия. Ольт мысленно, уже в который раз, прогнал все, что он сделал за две недели. Вроде исполнено все, что задумал, кроме кое-какой мелочи, но это не критично. Тем более, что его жизненный опыт утверждал: планы — это хорошо, но ни один план не переживет встречи с действительностью. И человек, жестко запрограммированный на определенные действия, при неожиданной смене оперативной обстановки может впасть в ступор, а то и вообще запаниковать, что может привести к самым неожиданным последствиям. Поэтому, планируя какое-нибудь действие, он всегда оставлял некий люфт, который давал ему определенную свободу действий, если что-то пойдет не так.

Пора было выдвигаться, но еще оставался разговор с Истрил. Она как раз дошивала курточку из шкуры косули, остатков которой только на детскую куртку и хватало. Ловко протыкая дырочки костяным шилом, которое, вместе с костяной иглой, Ольт сделал ей по ее просьбе, она крупными стежками сшивала две части будущей одежды. Дело шло к концу и Ольт терпеливо ждал окончания работы. Наконец Истрил закончила последний стежок и придирчивым взглядом окинула получившийся образец народного творчества, помяла еще необмятые грубые швы, удовлетворенно кивнула головой и позвала его:

— Ольти, иди примерять.

Это он всегда пожалуйста, это же его первая обновка в этом мире, не считая рубахи и штанов, в которых он появился в этом мире. И если старик, живший в его теле, только снисходительно усмехался, носил он костюмы и покруче, то ребенок радовался от всей души. Тем более такой красоте, которая получилась у Истрил. В деревенской глуши все деревенские женщины должны были уметь шить, это входило в перечень навыков и умений любой девушки, желающей удачно выйти замуж и не дай бог было прослыть неумехой. Но тут Истрил превзошла саму себя, потому что не просто вложила в простенькую курточку все свое умение, но и всю свою нерастраченную материнскую любовь, которая наконец-то нашла выход. Вроде бы простенькая курточка была украшена по швам и по подолу кожаной бахромой, напоминая фильмы про индейцев, виденных им в детстве, а на груди красовалась цветочными узорами затейливая вышивка. Как Ольт уже знал, подобные украшения были на всех изделиях местных мастериц и по ним можно было определить принадлежность хозяина одежды к тому или иному региону. Причем узор мог рассказать не только к какому графству он принадлежит, но даже в каком баронстве проживает данный индивидуум. В каждой деревеньке были свои, присущие только ей, особенности.

Курточка получилась не просто добротной, но и красивой. Ольт был восхищен, что и выразил поцелуем в щечку. Истрил покраснела от такого непривычного ей выражения благодарности, но было видно, что, несмотря на свою внешнюю невозмутимость, осталась довольна и своей работой и тем, как она была воспринята. Скрывая невольное смущение, она прятала улыбку, но та сама то и дело наплывала на лицо, как-то не приняты были среди местных суровых обитателей лесов такие нежности. Видя ее настроение, Ольт мялся, не зная, как сказать ей о своем выходе и что вскоре им придется расстаться и дай бог только на время. И хотя он считал, что просчитал все риски, дело предстояло довольно опасное и всегда оставался шанс на непредвиденный случай. И он боялся, что Истрил, в опаске за него, способна на самую неожиданную реакцию и не знал, как подать ей такую новость. Но она сама догадалась, что его что-то гнетет. Может подсказало ее пресловутое материнское чутье.

— Ольти, сынок, ты что-то хочешь сказать?

— Э-э-э… — замялся Ольт, не зная, как преподнести то, что он собирается пойти и убить больше десятка людей. Он мучительно подбирал слова и выражения, чтобы помягче донести до нее эту мысль, но в голову не лезло ничего путного. Ну вот как сказать женщине, матери, да еще из другого мира то, что ее новоприобретенный сынок, пацан то ли десяти, то ли одиннадцати лет отроду, готовится пойти и упокоить с миром полтора десятка здоровенных дядек? Что она может про него подумать и как к этому отнесется? И хотя к смерти тут отношение, судя по тому как она отнеслась к гибели попутчиков, довольно спокойное, но вдруг перепугается и начнет отговаривать или того пуще потащит к какой-нибудь местной травнице лечить ушибленного на всю голову сыночка? Но все его сомнения разрешила сама Истрил.

— Я поняла, Ольти. Не надо ничего говорить. Делай то, что должен и не думай не о чем. Но сначала реши, готов ли ты к тому, что задумал?

Это она о чем? О том, что придется убивать, или о том, что хватит ли ему силенок? Впрочем, о чем бы она там не подумала, он-то уже давно все решил.

— Да, мама. Я уже все обдумал и решил.

— Я иду с тобой. — сказала Истрил и это был не вопрос, а утверждение.

Ольт вздохнул. Думая о том, о чем может пойти разговор, он приготовился убеждать и доказывать о необходимости своих действий, но сейчас понял, что зря заранее придумывал всю ту кучу отговорок, которые хотел привести. Думать надо было совсем о другом. И сейчас он просто не знал, как и чем ей возразить. Да и по металлу, прозвучавшему в голосе Истрил, понял, что все это бесполезно и она уже все решила. Все же он еще не привык к менталитету местных, хотя думал, что полностью изучил ее характер. Другая жизнь, другое время. И люди другие. Но все-таки он попытался изменить ее решение.

— Я собираюсь пойти и убить тех людей. — каких людей он говорить не стал. И так все понятно.

— Я знаю. — прозвучало в ответ коротко и спокойно. Вот как с ней спорить с ней после этого?

— Хорошо. Давай тогда собираться.

По пути он объяснил Истрил свой план, что и как он собирается сделать. И хотя изначально он и не думал об ее участии, все же под напором больших карих глаз, смотревших на него с напором и требовательностью, пришлось отвести и ей определенную роль. Вначале он собирался обойтись своими силами, но вынужден был признать, что ее участие сильно облегчило ему задачу. Так что к лагерю местного бандформирования они прибыли уже зная, что и как каждый должен был сделать. Устроив в укромном уголке леса место базирования и убедившись, что оно хорошо замаскировано, Ольт отправился к лагерю разбойников, до которого пришлось идти почти километр. Требовалось разузнать обстановку и, самое главное, дождаться прибытия лазутчика.

Не только он один ждал прибытия такого важного человека. Видно было, что вся банда прямо сгорает от нетерпения, что выражалось в некоей нервозности. Разбойников можно было понять — чем и как можно было скрасить их унылое, серое бытие? Существование в полудиких условиях, когда охота уже не удовольствие, а давно надоевшая обязанность, где нет ни одной женщины на многие километры тайги вокруг, а разбойное нападение, служившее хоть каким-то развлеченьем, происходит раз в два месяца? Тут любой взвоет от тоски. Так что приход лазутчика, притаскивавшего с собой пару-другую кувшинов со спотыкачом и кое-какие новости из внешнего мира, был у них за праздник. Примитивное средневековье и такие же развлеченья.

Как заметил Ольт в свои прошлые посещения у лесных братьев был только один способ развеять скуку — это кости. Причем игра была самая примитивная, у них даже стаканчика для метания костей не было. Два костяных кубика трясли в заскорузлых ухватистых ладонях и выкидывали на любую ровную поверхность, подсчитывая, кто выкинет больше. Вот и сейчас толпа собралась вокруг игроков, подбадривая их грубым смехом и криками. Нервное возбуждение витало в воздухе — все ждали главного события в их незатейливой лесной жизни и только одна мысль билась в их мозгах: «И где Единый носит этого Вьюна?» Ведь с ним придут и весть о новом караване, а значит ожидается выход на дело, а там может и баба при обозе будет и самое главное — он обязательно принесет спотыкач, который дает радость и забвение. Ведь недаром атаман отстегивает ему деньгу на закупку пропитания, которое нельзя добыть в лесу. А кто сказал, что спотыкаловка — это не пропитание?

И опять ни сторожевых постов, ни, хотя бы одного, часового. Скрываясь в кустах, растущих по окружности поляны, Ольт быстро пробежался по ним глазами, подсчитывая — все были на месте, кроме атамана и Кривого. Ну одноглазый — понятно, опять в тайге по своим рудникам шарахается. А атамана Ольт нашел в его землянке, где тот храпел, задрав к небу черную кудлатую бороду. Его здоровенную тушу было хорошо видно в открытую настежь дверь.

Ну что ж, вся банда ждет и Ольту незазорно подождать, и он отполз к своему наблюдательному пункту, облюбованному им еще в прошлое посещение, где его ждала Истрил. Время близилось к вечеру, и они спокойно, не торопясь поужинали, запив холодную жареную оленину отваром из лесных трав. Торопиться было не к спеху. Если не случится ничего экстраординарного, то лазутчик скорее всего появится в ближайшие дни и постарается подгадать ближе к обеду. В прошлый раз он так и подступил и чего бы ему менять свои привычки. Ольт и сам бы так поступил. Так что выкинуть все мысли прочь и спать, спать… Назавтра предстоял тяжелый день.

Ночь прошла спокойно. Толька Истрил удивила, сказав, что ходила к лагерю разбойников и там все спокойно. И зачем спрашивается ходила? Но Ольт даже мимикой не выдал своего недовольства. Да и с чего быть недовольным, ведь понятно, что беспокоится за него. Потому и не спится ей. Знала бы она сколько раз он в прошлой жизни попадал в ситуации, когда даже смерть без мучений казалась единственным приемлемым выходом, то наверно так не волновалась бы, но сие — тайна глубокая есть. Но вставать все равно надо. Торопиться пока некуда, поэтому он спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой проделал утреннюю разминку и так же основательно расправился с плотным завтраком. Неизвестно, придется ли обедать, поэтому заправиться нужно было поплотнее. И уже ближе к полудню, поцеловав в щечку Истрил, отправился к лагерю разбойников.

Там уже все проснулись, хотя, как казалось Ольту, лень было второе их имя. Но видно скорое прибытие лазутчика, или вернее его груза, мотивировало разбойников к приготовлению пиршества. На одном костре кипел и исходил паром бронзовый котел литров на двадцать, а над другим крутил вертелом с насаженным на него кабанчиком какой-то доходяга в лохмотьях. Все было готово к приему долгожданного гостя, который не заставил себя долго ждать и появился аккурат к обеду. Видно носом чуял, какой пир его ожидает. Все тот же сизоносый мужичок с псевдо-посохом в руках появился из окружающих лагерь зарослей и весело приветствовал лесную братию. Видно было, что он уже навеселе. Разбойники в ответ загудели на все голоса, а доброхоты уже осторожно тащили два мешка.

Ольт привстал и сорокой протрещал вглубь леса, направив звук сложенными у рта ладонями. Тут же оттуда донесся женский голос:

— Помогите! Люди добрые, есть кто-нибудь?! Помогите!

Сразу вскинулись разбойничьи бороды, замерли на мгновение, стараясь определить направление на источник звука.

— Баба? — недоверчиво произнес чей-то недоуменный голос.

— Точно! Баба! — тут же отозвался хриплый бас.

И это как будто послужило сигналом и вся орава, забыв про выпивку, ломанулись в кусты. Женщина! Баба! И это в лесу, где единственное ближайшее существо женского рода — это медведица. Спотыкач — это конечно здорово, но в сочетании с женской лаской — здоровее вдвойне. Ну и где же она? Где? На поиски кинулись все без исключения. Разве что сам Крильт так и храпел в своей землянке.

Пока разбойники рыскали по лесу, Ольт, убедившись, что у костров никого не осталось, с мешком в руках тенью метнулся к котлу и высыпал туда содержимое. Грибочки, поганочки… Даром что ли собирал, сушил, измельчал, в пыль растирал. Кстати то, что еле вмещалось в три большие корзины после всех пертурбаций поместилось в небольшом мешочке, превратившись в серый, почти невесомый порошок. Ольт надеялся, что этого хватит и поганки, после всех происшедших с ними изменений, не потеряют своих свойств. Валявшейся тут же палкой перемешал варево и быстро юркнул обратно в кусты. Сердце трепетало, как куропатка, попавшая в силки. Это не по площади прогуляться, попасться — легче легкого, да и само ощущение, что собрался травануть почти полтора десятка мужиков тоже добавляло бодрости. Оказалось, что мог и не торопиться. Мужики минут десять еще обыскивали весь лес на расстояние метров сто от лагеря, но никого не нашли. Самые настойчивые еще рыскали по кустам, но основная масса, недовольно ворча, уже вернулась к кострам. Они ругались и спорили между собой.

— Баба! Я точно говорю, баба была!

— И где она, твоя баба?

— Ну все же слышали голос…

— Уж я бы ее за сиськи подергал…

— Лесного духа бы ты за сиськи дергал, а он бы тебя за то, что есть. — раздался грубый насмешливый голос. У своей землянки стоял атаман, уперев руки в бока. Губы его презрительно кривились.

Разбойники притихли. Даже самые настойчивые поисковики вернулись в лагерь, опасливо оглядываясь на заросли. Кто же не знал о лесных духах. Замутят мозги, запудрят глаза и заведут в такие дебри, что будешь блуждать до бесконечности, пока не придут волки-людоеды. И даже косточек от человека не останется. И хотя никто лесных духов не видел, но все знали, что они есть и частенько любят поиграть в свои игры с наивными людишками. Атаман усмехнулся и повелительно махнул рукой лазутчику в сторону своей землянки. Вьюн подхватил меньший мешок и угодливо улыбаясь засеменил вслед за атаманом. Ольт уже был на своем месте возле трубы. Услышал, как в землянке забухали шаги, затем шумный вздох атамана, усевшегося на что-то скрипящее, и осторожный стук положенного на стол мешка.

— Ну здорово, Вьюн. Как дорога, спрашивать не стану. Вижу, что дошел и смотришься нормально.

— И тебе здравствовать, Крильт. Привет я тебе принес от Мальта, передал, что Кведр доволен последним сбором.

— Еще бы ему быть недовольным, — проворчал атаман, — половину сбора отстегнул, да еще отборного товара. Давай, что там у тебя.

Донеслось шуршание, стук кувшинов друг об друг.

— Вина я в этот раз не принес. Не ходил к Бенкасу. К нему же без товара не пойдешь. Спотыкач взял, но зато самый лучший, какой нашел. В трактире на пригородном тракте брал, у Сивого.

— Давай уж… Хотя у Сивого то еще пойло. Сам что говорит?

— Да ничего не говорит. Караванов нет и до ярмарки не ожидаются.

Послышалось бульканье. Спотыкач открыли, определил Ольт. Видно Крильт не пожалел себе живительной влаги и после недолгого молчания послышалось довольное кряканье.

— Хорошо пошла. Ну, что там деревенские? Если ты пришел, значит сбор готов?

— Лесовики собрали следующий сбор. Собираются возле Первой через три дня и сразу — выезд. Но охрана в этот раз ожидается большая. Наверно людей десятка два будет. Все — бывалые охотники и еще четверо — бывшие вояки. Староваты конечно, но меч в руках еще удержат.

— Ишь ты, заволновались значит. Вояки — это серьезно и бывших их не бывает. Они меч из рук только после смерти выпускают. Силы может уже не те, но опыта… На десятерых хватит. — атаман призадумался. — Чтоб их Единый забрал! Придется с Кведром сговориться. Времени мало осталось, так что придется тебе обратно… Все ему обскажешь, пуская Мальта пришлет с его десятком, но не больше. Нас — полтора десятка и его десяток — больше и не надо. А то придется всю добычу Кведру отдать, а нам и самим мало. Нападение через три дня, пусть Мальт ждет с восходом солнца на полянке возле Одинокого дуба. Там сговоримся, как дальше.

— Э-э-э… Атаман…

— Знаю, что сказать хочешь, но время не терпит. После дела неделю дам на гулянку и сам за спотыкач заплачу, хоть упейся. А сейчас быстро перекуси и вперед. После дела вместе с Мальтом будем отходить к Одинокому дубу, там хабар делить будем. Получишь свою долю и сверху добавлю за понятливость. Потом отгуляешь. Понял ли?

— Понятно. — донесся унылый ответ Вьюна. Ну а с чего радоваться, такой облом! Думал ждет выпивка в хорошей кампании, а тут опять наматывать неблизкий конец. Одно утешало, потом ждет нехилая выпивка и все на халяву.

Тут раздался топот ног и радостный голос, в котором уже чувствовался хмель, возгласил:

— Крильт, атаман! Жрать готово! Мясо еще доходит, но похлебка уже в самый раз! Заносить чтоль?

— Давай, заноси. Ты все понял, Вьюн. Так что…Хе-хе, вьюном чтоб. И я подумал тут, нечего рассиживаться, потом поешь, сразу за все. Эй! Там, кто-нибудь! Отрежьте кусок мяса Вьюну, где поспелее. Хе-хе, горячее сырым не бывает. На вот, чарочку на дорогу. И вперед.

Дальше Ольт слушать не стал. Его интересовало, где же Кривой? Ведь он тоже должен был явиться к приходу Вьюна, чтобы забрать хлеб для каторжников. Но того не было ни в толпе возле костров, ни в землянке атамана. На прииске? Может быть. Ольта волновало его отсутствие, но тут он был бессилен, что-либо изменить. Оставалось надеяться, что тот не появится в самый неподходящий момент.

Ольт отполз на наблюдательный пункт, откуда был виден весь лагерь, и там уютно устроился под кустами. Теперь оставалось только ждать. Время шло. Обиженный Вьюн под сочувствующие возгласы товарищей уже ушел. Котел с похлебкой кончился, и разбойники перешли к подоспевшему кабанчику. Первую порцию, здоровенный кусок грудинки, сочащийся жиром, отнесли в землянку Крильта. Туда же зашел один из разбойников, видно, в отсутствие Кривого, из наиболее доверенных. Ольту и без объяснений было понятно для чего. Наверно атаману было скучно пить одному, а Кривого что-то так и не было видно.

Веселье набирало обороты, но признаков отравления все не было. А может и было, но не очень-то в этом Ольт и разбирался. О способах убийства он знал немало. Не то, чтобы был большим специалистом в данной области, но по жизни чем только не приходилось заниматься и чего только не увидеть. Вот по необходимости и пришлось кое-что узнать на личном опыте, с чем-то пришлось столкнуться при ознакомлении с чужим, но вот с отравлением грибами как-то не приходилось иметь дело. Вроде как первые признаки наступают часа через четыре-пять, а может и через шесть. Вот не помнилось ему, поэтому оставалось терпеливо ждать. А гулянка между тем разгорелась вовсю. Кто-то пел, кто-то от избытка чувств просто орал, а двое волосатых типа решили перекинуться в кости и что-то не поделили. Кому и что там показалось не так и что там кому не понравилось, но после получасового выяснения отношений они перешли к радикальному способу решения конфликта. Мордобитие получилось знатным и не столько результативным, сколько эпичным. Вначале дергали друг друга за бороды и таскали за уши, потом перешли к размашистым ударам, которые не столько попадали в цель, сколько впустую сотрясали воздух. Тут вмешались несколько собутыльников. Наверно хотели разнять драчунов, но один из неверных ударов пришелся как раз по носу одного из миротворцев. Пришлось мирить уже троих. К толпе присоединилось еще несколько любопытных и поднялся такой гвалт, что стало уже непонятно, кто, о чем говорит и кто что доказывает. Кто первый в этой неразберихе достал нож, уже никого не интересовало, главное успеть достать свой.

Резня получилась страшная. Пьяные, неуверенные удары ножом не столько убивали, сколько наносили увечья с обильным кровотечением, а захмелевшие от спотыкача и одуревшие от грибов разбойники не чувствовали боли, а только все больше зверели от запаха крови и ауры смерти, накрывшей лагерь разбойников. Они с таким остервенением резали друг друга, что даже убив соперника продолжали с упоением терзать уже мертвое тело. Последний из драчунов, уже ничего не соображая, рыча и пуская пену из перекошенного рта, отрезал голову мертвому собутыльнику, и тут же упал рядом, сам весь порезанный и перемазанный в крови. Кто-то еще остался жив и стонал, не в силах подняться, но даже тем, кто не участвовал в драке, было абсолютно на них наплевать. У них были свои проблемы. Кто-то обессиленно лежал на боку, содрогаясь в конвульсия, в бесплотных попытках вырыгать свой желудок, кто-то, лежа в собственных рвоте и дерьме еле водил руками, то ли зовя кого-то, то ли отмахиваясь. А один, дико крича, побежал в лес, от кого-то или к чему-то, видное только ему одному. И над всей поляной стоял могучий густой запах блевотины и фекалий. Ольт покачал головой, на такой эффект он не рассчитывал. Но видно действие грибов наложилось на спотыкач и все вместе произвело такой вонючий, но надо сказать очень эффектный конец.

Ольт взял в руку нож и вышел на поляну. Хочешь не хочешь, но дело надо было доделать. Никого из шайки он не собирался оставлять в живых. Если ты живешь разбоем и смертоубийством, то будь готов к такому же отношению и по отношению к себе. Жалость он оставил еще в прежнем мире, но было противно и воротило от души. Хорошо хоть блевать не тянуло от вида трупов. Отблевал уже свое, еще после первого трупа, зарезанного собственноручно штык ножом, еще в той жизни. Поэтому, поглубже затолкав все чувства и отрешившись от того, что делал, принялся добивать выживших, просто перерезая им глотки. Спасибо еще драчунам, которые сделали за него большую половину работы. Трое умерли сами и только выпученные глаза и скорчившиеся тела говорили о том, как им было тяжело умирать. Семь человек порезали друг друга до смерти. Так что добивать пришлось только четверых, да и то они были в таком состоянии, что навряд ли даже сообразили, что происходит и смерть стала для них благом.

— Рэкетиры, бандиты… Мать вашу… Как же вы мне в той жизни надоели! — злился на них мальчик из-за этой хоть и нужной, но такой грязной работы. Еще бы, картина получилась безобразная. Будь он на самом деле тем мальчишкой, каким выглядел, то его бы наверно вывернуло бы даже не доходя до первого тела. Но битый жизнью старик в его мозгах только брезгливо и досадливо морщился от того, что приходится заниматься таким грязным делом.

Покончив с разбойниками, Ольт подошел к землянке атамана. Там стояла тишина. Осторожно приоткрыл дверцу и заглянул вовнутрь. Крильт лежал на полу, замерев в посмертной судороге. Судя по всему — инфаркт или инсульт, вызванный видениями от действия грибов и усиленный спотыкачом. Видимо нечистая совесть что-то страшное показала атаману перед смертью. Вылезшие из глазниц глаза и широко раскрытый рот c прикушенным языком говорили о том, что умирал он нелегко. Наверно много было грехов на душе у атамана, так как в расширенных зрачках еще стоял неизбывный ужас. Собутыльник был жив, но двигался еле-еле, что-то мычал перекошенным и запачканным в блевотине ртом и уже мало что соображал. Ольт кое-как за ноги вытащил его наружу и уже там добил и его. Ну не пачкать же, если есть возможность, в жилом помещении. Затем, кряхтя и ругаясь, как грузчик, вытащил грузное тело атамана. Немного передохнув, прошелся по поляне, пересчитал убитых, осторожно обходя кровавые и рвотные лужи, и собрал все хоть что-то похожее на оружие. Одного разбойника естественно не досчитался, но надеялся, что далеко тот не убежит, а он потом пойдет по следу, найдет и скорее всего это будет уже труп. Оружие пока относил в атаманскую землянку.

В очередной раз, выйдя из землянки он наткнулся на тот самый неожиданный фактор, который может свести на нет самую тщательно планируемую операцию. На краю лагеря стоял с ошарашенным видом Кривой. Видно он только подошел и еще не понял, что здесь произошло. Пока он стоял с открытым ртом, озирая единственным глазом побоище, Ольт рванул в глубь леса. Как бы не был Кривой ошеломлен, но тормозом видно не был. Он тут же ринулся следом. Сам факт убегающего мальчишки послужил сигналом для условного рефлекса: убегает — значит догнать, схватить, а там разберемся.

Ольт мчался сломя голову, понимая, что при всей своей ловкости ему не сравняться в скорости со взрослым мужиком. Если бы дистанция была подлиннее, то убежать бы ему не светило, Кривой догнал бы в любом случае, но ему и не нужно было далеко. Еще подбегая к небольшой полянке, он быстро и внимательно осмотрел предстоящий путь и затем, ставя ноги в определенные места, в темпе пробежал весь участок. Даром что ли он тут ковырялся целый день, устраивая ловушки. План планом, но мало ли что могло произойти. Вот и пригодилось. За ним, с треском ломающихся веток, на полянку вылетел Кривой. Он успел заметить мальчишку, который скрылся в кустах, напротив. Не отрывая глаз от зарослей, где мелькнула белая холстина рубашонки и коричневый кожушок, ринулся вслед. И тут нога мягко провалилась под осыпавшейся землей и в левую ногу уперся острый колышек. Мягкая подошва сапога под напором стокилограммовой туши, да еще с разбега, тут же проткнулась и кол наполовину вошел в ступню. Еще не поняв, что произошло Кривой с разгона попытался сделать следующий шаг и тут же упал навзничь. Еж из заостренных палочек, замаскированный опавшей листвой и травой, воткнулся ему в правое плечо и тут же свистнула стрела и крепко стукнула в лоб. Стрела была с наконечником из «чертова» дерева, тупая, но удар был крепкий, сознание помутилось. Как в тумане он увидел: из кустов вылез худенький, но крепенький мальчишка лет десяти-одиннадцати и подскочил к нему, но не приближаясь вплотную, держа в руках наготове уже нацеленный лук со стрелой. Синие глаза оценивающе прищурены.

— Хенде Хох! Тьфу! Проклятые гормоны! Руки вверх! — мальчишка сплюнул, не сводя с Кривого прицела настороженного взгляда.

«Присматривается, как добить. — пробилась мысль сквозь туман в голове Кривого. — Подошел бы поближе, схватить, отвернуть головенку…»

Но мальчишка, как будто зная его мысли, близко не подходил, остановился в шагах десяти.

— Не дергайся, Кривой. А то единственный глаз проткну, будешь в темноте меня искать, на ощупь.

Затем оценивающе поглядел на раны, положил на землю лук и вытащил из-за спины нож. И тут Кривой понял — не подойдет, судя по хватке нож издали кинет, и конец беспутной жизни. Держась одной рукой за плечо, а другой за ногу, стиснув зубы, посмотрел в глаза малолетнего убийцы и увидел в них только настороженность и холодное внимание. Пощады не будет, понял он и, неожиданно даже для себя самого, задрав бороду к небу, взвыл. Завыл протяжно и тоскливо, то ли жалуясь, то ли обижаясь, что так неожиданно и бестолково заканчивается жизнь и столько душевной боли было в этом вое, что мальчишка опустил руку с ножом и почесал затылок.

— Ну и кому плачем? Жизнь свою поганую жалеем? Ну поплачь напоследок. — опешивший было мальчишка опять поднял руку с огромным для его маленькой руки, острым даже на вид, ножом…

— Ольти! Сынок.

На краю поляны, со стороны лагеря, стояла Истрил. Видно побывала там, так как в руке у нее был кинжал Крильта.

— Не надо, сынок. Подожди. Я хочу с ним поговорить.

— Только дернись, кадык вырву. — прошипел мальчишка сквозь зубы и ворча, как волк у которого из пасти забрали добычу, отошел в сторону. Добить бы. А то потом жить, все время оглядываясь через плечо, опасаясь удара в спину. Но как тут ослушаться Истрил, мать он уважал. Ушел недалеко и опять взял наизготовку лук.

Истрил подошла и сурово уставилась в единственный глаз Кривого. Тот сквозь слезы, которые непроизвольно выступили от боли в ранах, недоуменно смотрел в ответ. Проходили секунды. Постепенно недоумение сменялось узнаванием и наконец разбойник неуверенно прошептал:

— Истрил?

— Карно… Узнал наконец. Что сильно изменилась, состарилась?

— Истрил…

— А это Ольт, мой сын. И сын Арнольда, которого ты называл своим другом.

— Арнольд… Ольт… — видно было, что Кривой в растерянности и просто не знает, как себя вести, приняв на свою голову сразу столько новостей. Ольт и сам был в раздумьях побольше разбойника. Его мать знакома с разбойником? Мало того, тот был еще и другом «отца»? Что за глупый индийский сериал тут разыгрывается? Кривой был хоть в чем-то в курсе происходящего в отличие от мальчишки. Ну-ну послушаем про страсти деревенские.

— Да. Арнольд все ждал тебя. Только не дождался и долго в семье не прожил. Была «Большая зима». Мы голодали, и он ушел в лес на охоту и не вернулся. Лет десять уже прошло, сразу после твоего ухода.

— Как это не вернулся… Он же охотник был не из последних и воин, каких еще поискать.

— Что толку от твоих умений, если дома кладовая пуста, все вымел своими налогами Кведр. Его мытари забрали все, все. Вот Арнольд и пошел в лес, чтоб мы не умерли с голоду. А ты сам должен помнить в каком он был состоянии после ранения. Вот и пропал, и вдруг его нож я нашла на поясе у твоего атамана.

— Как же так… Да таких ножей сотни по всему миру, это же вентуйский кинжал. Да мы их кучу трофеями взяли. У меня такой же… — и Кривой потянулся к собственному поясу.

— Ц-ц-ц, — раздался мальчишеский голос, — пояс-то сними, нож не трогай. И кидай сюда.

Стрела смотрела прямо в единственный глаз Кривого. Тут и наконечника не надо. С такого расстояния крепкое древко не то что глаз, даже зубы выбьет. Разбойник осторожно, морщась от боли в раненом плече, развязал пояс с ножнами и откинул его в сторону Ольта.

— Такой, да не такой, — опять заговорила Истрил спокойным, каким-то замороженным голосом. — Когда ты ушел, Арнольд свой нож к кузнецу носил и попросил выбить на лезвии буквы «А» и «К». Ты понял, зачем ему буква «К» нужна была? Если не понял, так я тебе объясню. Это, чтобы помнить, что есть у него побратим по имени Карно, который отомстит за него, который защитит его жену и сына, а ты… Ты!

И тут Истрил сорвалась. Ольт никогда не подумал бы раньше, что она может быть такой. Всегда такая уравновешенная и ласковая, она в один миг преобразилась в яростную фурию.

— Ты! Ты изменил его памяти, ты пошел служить к его убийце! За одно это тебя можно убить, но Арнольд тебя любил, за брата считал и понял бы, и простил. И я бы поняла, но чего я тебе никогда не прощу — ты хотел убить моего сына! Его сына! Пусть дух Арнольда будет тебе судьей.

— Но я же не знал, — потерянно пробормотал Кривой, — я не знал…

Ольт давно уже опустил свой лук и теперь только покрутил головой. Ну надо же, какие страсти бушуют в этой лесной глуши. Точно — индийское кино. Он подошел к Кривому, остановившийся взгляд которого был устремлен куда-то в одну, только одному ему виденную, точку и наставительно произнес:

— Незнание не освобождает от ответственности.

Затем подобрал пояс с ножом и побежал за Истрил, которая удалялась в сторону уже бывшего лагеря разбойников. Но это был еще не конец. Истрил вдруг остановилась и не поворачивая головы произнесла:

— Твоя дочь Олента жива и живет в моем доме. — и пошла дальше.

Ольт ее догнал и взял под руку.

— Может все-таки добить?

— Убивать надо было сразу, а теперь чего уж… Теперь он не страшен, поверь.

— Да я и хотел его сразу… В глаз метил, а попал в лоб. — признался Ольт. — Промазал, однако. Повезло ему, ну и хрен с ним, пусть тогда живет…

— Надо больше тренироваться…

Кривой поднял опущенную голову. Его единственный глаз выражал такую муку и одновременно надежду, что даже Ольта со всем его цинизмом пробрало не на шутку. Рот Кривого открывался и закрывался, не в силах протолкнуть сквозь гортань хоть одно слово. Он протянул руку вослед Истрил, но та даже не оглянулась. Рука упала. Только Ольт мельком окинул взглядом застывшую фигуру. Он в своей жизни не раз видел, как плачут мужчины. Плачут не от физической боли, а от душевных мук, от бессилия, от злости, даже от счастья, но никогда не видел, что бы плакали от такой смеси чувств, в которой и сам черт не разобрался бы. Кривой рыдал как маленький ребенок, всхлипывая и захлебываясь, выдавая сквозь стиснутые зубы какие-то невнятные полуслова-полувосклицания. То ли ругался, то ли жаловался на свою исковерканную жизнь. Уходя, они еще долго слышали эти звуки. Видно крепко мужика припекло. После такой картины Ольт почему-то поверил, что может не опасаться удара в спину. Скорее уж в лицо. Прямо и бесхитростно. Ну и черт с ним, уж на это он найдет, чем ответить. Мальчишка обнял мать за талию, прижавшись к ней своим детским тельцем. Ему казалось, что ей тяжело и он хотел разделить с ней ее тяжесть. Та обхватила его правой рукой за худенькие плечи, левой потрепала за разросшиеся вихры и так и обнявшись они и пошли дальше.

Работы было невпроворот. Ольт обыскивал трупы, раздевал их, для лесных отшельников даже такие лохмотья имели определенную ценность, и складывал их в кучу, а Истрил таскала трофеи, ножи, деньги и оружие, в атаманскую землянку. Она была самой просторной и наиболее чистой. Затем, уже вдвоем, они оттаскивали голые трупы на край поляны. Копать могилу на такое количество жмуриков? Он не представлял, как это сделать. Лучше потом оттащить их подальше в лес, а там падальщики разберутся.

Оставил эту проблему на следующий день. И так они с Истрил выдохлись, как последние рабы. А ведь ему еще пришлось идти по следу убежавшего разбойника. Хорошо, что тот убежать далеко не успел. Неизвестно, что ему перед смертью померещилось, но он сам загнал себе в сердце нож. Так и помер с ножом в груди. Ольт его тоже раздел и забрал нож. Труп трогать не стал. Диким зверям тоже жить надо. Заодно нашел лошадок, восемь голов, которые паслись на соседнем лужке, огороженном примитивной изгородью. Привел их всех в лагерь. Лошади, связанные одной веревкой, оказались послушными и смирными и не сопротивляясь шли за ним длинной вереницей. Не боевые жеребцы, которые могли неизвестному человеку и копытом в лоб зарядить, но вполне справные крепенькие крестьянские лошадки. С их появлением работа пошла веселее. Трупы, сразу по трое привязывали к ним и отволакивали подальше в лес. С протекавшей неподалеку речки набрал крупного песка вместе с галькой и присыпали наиболее выделявшиеся пятна крови и блевотины, спрятав последствия произошедшего здесь побоища. Пришлось делать несколько заходов, но зато поляна приобрела вид более-менее благопристойный. Заодно прибрали мусор и навели кой-какой порядок и чистоту в лагере, разбойники не отличались большой чистоплотностью

Покончив со всеми хлопотами, в этой же речке умылись и умаявшись на нет, уселись возле костра. Истрил вымыла всю посуду, от котла, содержимое которого выплеснула в ямку и потом закопала, до последней ложки. Кабанчика на вертеле еще оставалось много и хоть аппетита не было, но оба понимали, что поесть нужно. Завтра опять предстояло много работы. Поэтому отрезав от туши по куску себе и Истрил, Ольт задумчиво жевал мясо, прикидывая на завтра фронт работ. Истрил тоже о чем-то задумалась, что было неудивительно. Столько событий произошло за сегодняшний день. Одна только встреча с Кривым, которая всколыхнула все то, о чем она старалась не вспоминать и не думать, чего стоила. Так они и сидели, притихшие и задумчивые. Но видно день никак не хотел заканчиваться на такой минорной ноте. Да и правда, хоть и близился вечер, солнце было еще высоко.

Нарушителем спокойствия оказался старый знакомый. На полянку выбрался Кривой. Ну а как еще назвать такое действие. Выполз? Так он все-таки был на своих двоих, или вернее на своих троих, так как в руках у него была какая-то коряга, заменявшая ему костыль. Вышел? Ну это совсем громко, потому что он еле ковылял, и непонятно, как еще не падал. Хотя по лесному мусору, облепившему его одежду, было понятно, что этой участи он не избежал. Падал и не раз. Свою рубаху он разорвал на повязки и обмотал ими свои раны и сейчас щеголял густой черной порослью на груди и животе. Санитар из него был никудышный и повязки болтались, не столько останавливая кровь, сколько впитывая ее. Короче, видок у него был еще тот.

Ольт вскочил и схватил свой нож, изготовив его для метания, но Истрил даже не шелохнулась, только подняла голову и пристально посмотрела в единственный глаз Кривого. Тот успокаивающе поднял левую руку, правая опиралась на импровизированный костыль. Неизвестно, что там с ним произошло и о чем он думал, но лицо у него было каким-то другим. Одухотворенным, что ли. Он поковылял к женщине и шагов за десять до нее бухнулся на колени, откинув в сторону костыль. Так на коленях он и прополз то расстояние, которое их разделяло. Наверно ему было больно, но на лице его даже мускул не дрогнул. Кое как приблизившись к Истрил почти вплотную, он ткнулся лбом в утоптанную землю. В левой руке, протянутой к ней, он держал за лезвие нож-засапожник рукояткой вперед. И откуда он его взял, ведь только что ничего не было. Ольт запоздало дернулся, но Истрил, ничуть не взволновавшись, подняла руку, останавливая его порыв.

— Чего тебе?

По представлениям Ольта так должны говорить королевы, обращаясь к своим подданным, отрешенно и безразлично. Хотя где ему было обращаться с королевами.

— Я виноват. Убей меня или прости.

Ольт покачал головой. Ну и нравы тут у них. И что, это он всерьез? Что за романтические бредни? Воспитанный в другом мире и в другом времени, он все никак не мог понять местных реалий. Ему было бы проще добить это неразумение по имени «Кривой» и все, нет проблем. Устроил тут спектакль, понимаешь. Шекспир недоделанный. Самоубился бы сам где-нибудь в кустах и все проблемы. Так нет же, притащился к Истрил и грузит по полной и свои проблемы хочет навалить на ее плечи. А она и так настрадалась. Ольт и так старался, чтобы она забыла о всем плохом, что было в ее жизни, хотел окружить ее заботой и защитой. Все-таки долго проживший и многое видевший мужчина в нем был еще очень силен. А тут тем более — мать родная. Привык он уже к этой мысли. Так неужели он позволит ей еще и с этим мучиться? Сын он ей или нет в конце концов? Кстати, что это там она отвечает?

— Твоя жизнь мне не принадлежит. Она принадлежит твоей дочери. А насчет прощения — проси у духа Арнольда. Это его сына ты убить хотел. Ольтер теперь — старший мужчина в роду. Мое слово тут — последнее. Не мне тебя судить. Вот если бы ты… — она не договорила, но и Кривой, и Ольт поняли, что она хотела сказать. Столько затаенной угрозы прозвучало в ее голосе.

Кривой, подняв голову от земли, жадно ловил каждое ее слово. На ее последнем слове опять склонил лицо к земле и глухо, явно через силу, спросил:

— С дочкой… Позволишь ли… Увидеться?

— Я тут при чем? Тут я тебе не указ. Дочка-то твоя, тебе и решать насчет встречи с ней. Но на твоем месте я бы привела себя в порядок, душой успокоилась. Мы тоже скоро в деревню пойдем. Вот вместе и пошли бы. А с Олентой будет все в порядке. Кто ее тронет в Шестой?

— Ага, в Шестой… Твоя правда. Тогда может помогу чем? Все быстрее будет.

— Чем ты сейчас можешь помочь? На себя посмотри. — в голосе Истрия прорезались насмешливые нотки.

— И опять ты права. — сокрушенно вздохнул Кривой. Кое как, стараясь не опираться на раненую руку, он умудрился сесть. Тут же подобравшийся Ольт сунул ему его «костыль».

— На, Кривой. И потом не говори, что с тобой плохо поступили.

— Ольти, сынок. Нет больше Кривого, а есть Карновильт. Можешь проще — дядя Карно. Ради Оленты, не вздумай при ней такое сказать. Как бы ты к нему не относился, он — отец Оленты, а она ни в чем не виновата. И вообще, забудьте про все, что здесь произошло. А то пойдем в деревню, там надо будет что-то говорить. Банду не видели, никого не убивали. Карно, надеюсь ты не будешь по ним плакать? — тот только махнул рукой. — Эти же разбойники напали на наш сбор, всех убили. И меня ранили, посчитали за мертвую. Ольти нашел меня в лесу и выхаживал все это время. Будем считать, что ты, Карно, ехал домой и наткнулся на нас случайно.

— Ну да, наткнулся. Плечом и ногой. Аж до крови. — язвительно проворчал Ольт. Но никто не обратил на его бурчание внимания.

— Где был, что делал — сам сочинишь. Как здесь приберемся, сходим в деревню. Олента уже больше трех десятиц, как одна. С голоду конечно не умрет, но проведать пора.

— Ты всегда была мудра, Истрил. — согласно кивнул головой теперь уже Карно. Или все-таки дядя Карновильт? Ну нет уж, тамбовский волк ему дядя…

Ну мать, ну дает и когда обдумать все успела. Расписала все, как на бумаге. До этого Ольт знал ее как отчаянного бойца, до последнего сопротивляющегося разбойникам Крильта, как больную беспомощную женщину, знал, как любящую мать, но вот такую, мудрую и даже где-то величавую королеву, он видел впервые. И это ему понравилось. Теперь он уже без всяких сомнений знал кому доверить защищать спину. Но как четко она все разложила. Теперь у них с этим Карно мир, дружба, жвачка. А за то, что дочка выжила, вот значит кто у Истрил в воспитанницах находился, он ее теперь на руках носить будет. Если сможет, а не загнется через пару недель. Раны-то плохие, может и заражение быть. Ольт вздохнул. Так хотелось отдохнуть, но надо шевелиться. Местные-то в отношении медицины ну совсем тупые. Думают, замотал тряпками и все, само заживет. Не заживет. Уж он-то грязи на колышки намазал, постарался. Где-то в землянке Крильта он видел деревянное ведро. Сходил. Натаскал полный котел воды и разжег почти потухший костер. Ну вот, пока вода закипит, можно и раны теперь уже бывшего разбойника посмотреть. Подошел к раненому.

— Давай, Карно, разматывай тряпки. — ну вот не мог спящий в мозгу мальчишки старик называть дядей мужика всего-то лет тридцати с небольшим. Впрочем, тот не возражал, хотя и поморщился. Все-таки такое фамильярное обращение какого-то мальчишки, пусть и сына Арнольда и Истрил, его покоробило. Но промолчал. Чувствует кошка, чье мясо съела.

— Зачем? — глядел бывший разбойник если не испугано, то озадачено точно.

— Затем. Не верю я тебе, буду раны ковырять, мучить буду. Надо же мне за свои страхи рассчитаться. А то выскочил из леса такой страшенный, напугал меня, маленького.

— Истрил, это и в правду твой сын? Что-то он злой такой. — Карно еще не понял, зачем Ольту тряпки с его ран, но было видно, что он его все еще опасается. Кто его знает, этого сумасшедшего мальчишку. Может и в правду хочет поиздеваться. — Но, если тебе будет от этого легче… — и решительно стал срывать заскорузлые от крови повязки.

Ольт хмыкнул, ну надо же, герой-партизан какой. И ведь даже не поморщился. Истрил насмешливо улыбнулась.

— Мой, конечно. А злой… Так сам же и разозлил. Не бойся, до смерти не замучает. Ольти, ты ведь не будешь убивать дядю Карно? Он еще пригодится Оленте. — в глазах ее прыгали чертики. Повезло ему с матерью.

— Тамбовский волк — ему дядя. — проворчал мальчишка, развязывая последнюю тряпку, до которой сам Карно не мог дотянуться. — Как скажешь, мама. Я только ткну пальчиком вот сюда. Ой, а что это мы морщимся?

Нога вокруг раны распухла и опухоль уже побагровела. Судя по всему, заражение началось, но еще не продвинулось далеко и если рану не промыть и не продезинфицировать, то гангрена обеспечена. Кажется, там у Крильта еще оставался спотыкач. Он сходил в землянку. Точно, на столе стояло еще полкувшина пойла, а в мешке, оставленным Вьюном нашелся даже целый, еще непочатый кувшин. Когда он вернулся к костру, то Карно уже не выглядел таким уж решительным и готовым на самопожертвование. Видно Истрил провела политинформацию и объяснила, что к чему. Но зато он был испуган. Ну вот почему храбрые вроде мужики готовы принять пытки, но боятся простого укола. Вода как раз вскипела. Ольт отлил в пустой кувшин кипятка, предварительно сполоснув посудину, а в котел забросил самодельные бинты и свою костяную иглу с надерганными из одежды нитками.

— Так, больной, на что жалуемся? — Спросил Ольт, подражая какому-то герою из телесериала «Интерны». — Мам, мне нужна будет помощь, поддержать кое где.

— Хорошо, сынок. — Ответила Истрил не чинясь. Затем обратилась к побледневшему Карно:

— Ты лучше не дергайся. Ольт у нас лекарь знатный. Мне вон голову вылечил. — она, пригнувшись, показала шрам. — И где только научился.

Ольт в это время пробовал спотыкач. С задумчивым видом набрал в рот и пополоскал языком. Та еще гадость. Он-то думал, что будет что-нибудь крепкое, вроде самогона, а оказалось что-то вроде ягодной бражки, похожее на крепленное вино. Явно не виноград, но какая-то ягода точно. Крепость градусов восемнадцать-двадцать. И местные с этого дуреют? Это ж сколько надо выпить этого пойла, чтобы закосеть? Наверно им много и не надо. Ольт выплюнул жидкость. И как ее местные пьют. Бурда бурдой.

Вроде вода немного остыла, пора приступать. Он подобрал у костра ветку покрепче, обмыл ее кипятком из котла и сунул Карно.

— На, погрызи. А то вдруг кусаться начнешь.

Тот послушно зажал зубами деревяшку, видно был знаком с таким видом наркоза. Рана на плече хоть и оказалась сильно загрязненной, но была неглубока и ее удалось вычистить довольно быстро. В конце он залил ее спотыкачом и оставив в ране небольшую ленточку для дренажа, накрепко стянул ее края несколькими стежками. Теперь нога. Здесь дело было посерьезнее. Колышек почти проткнул ступню, Ольт аж содрогнулся, представив себе, как Карно вытаскивает его из ноги. И при этом наверняка занес в узкую дырочку всякую грязь, вроде заноз и кусочков кожи из подошвы. Выковырять их всех было просто нереально.

— Ну что, Карно, палочку-то еще не догрыз? А то может новую дать?

— Зафем? — вопрос сквозь плотно сжатые зубы прозвучал немного невнятно.

— А затем, что сейчас будет по-настоящему больно. Иначе никак. Если огневица дальше пойдет, то без ноги останешься. А то и вообще жизни лишишься. Впрочем, что я с тобой вожусь. Потом сам спасибо скажешь. Вот тебе палка, толстая, авось не перегрызешь и терпи, бароном станешь.

От кого другого не потерпел бы Карно такого отношения и такого разговора. Кто же из младших так со старшим смеет говорить? Тем более не мужик он деревенский, а воин какой-никакой. Но вот с этим мальчишкой… Чувствовал он себя обязанным перед ним, да и если по уму, то получается, что взял его этот мальчишка в плен, поранив при этом. Кому скажешь — не поверят. Что бы десятилетний пацан взял в плен взрослого мужика, воина, да быть такого не может. Однако вот он, стоит и так гаденько ухмыляется. Да и Истрил смотрит, вот уж перед кем он обязан до самой смерти. Карно вздохнул и взял в рот и в правду толстую палку. Рану пришлось пробивать насквозь. Ну не знал Ольт других способов, не врач он. Так, нахватался на войне. Затем хорошенько вымыл ногу до колена и стал через камышинку, что бы напор был сильнее, набирая полный рот противного спотыкача, промывать уже сквозную рану. Он не был уверен, что такой способ лечения существует на белом свете, но ничего другого придумать не мог. Потом таким же способом промыл кипятком и, не обращая внимания на скрипящего зубами раненого, еще добавил замоченной в спотыкаче тряпочкой, несколько раз протянув ее сквозь рану. Наконец, оставив в ней для дренажа сухую ленточку, скрученную жгутом, перевязал рану и откинулся в сторону.

— Все, будет жить. Тряпку не трогать, грязными руками не лапать, на луну не выть… На, глотни, только не напейся. А я спать.

Вымотался Ольт основательно. Его даже слегка покачивало. Давненько он так не уставал. Сил хватило только подойти к Истрил, поцеловать ее в щечку, что у них уже входило в традицию, доплестись до лежанки Крильта и, наплевав на возможных насекомых, завалиться на вонючие шкуры. Как Истрил укрывала его каким-то одеялом, он уже не видел и даже не почувствовал.

Проснулся не сразу. А вначале, уже почувствовав, что не спит, какое-то время повалялся, медленно, не торопясь выплывая из объятий сна. Думать о чем-то не хотелось совершенно. Такого чувства отдыха и спокойствия он давно уже не испытывал, особенно в последнее время. Сквозь сознание еле пробивался какой-то непонятный бубнеж. Постепенно до него дошло, что это голоса, мужской и женский. Потом появилось осознание, что говорят Карно и Истрил. В основном слышался старательно приглушаемый бас одноглазого, Истрил только немногословно отвечала или спрашивала.

— …там-то, в трактире я и узнал, что моя Вайолет умерла, твой Арнольд погиб в лесу, а ты вместе с Оли пропали. Он еще добавил, что вы скорее всего пошли в тайгу и там вас загрызли волки. Мол дома еды не оставалось, а в тайге хоть что-то можно добыть. Что, и в правду такая тяжелая зима была?

— Ох, не то слово. Голод страшный был. Засуха, неурожай, еще и Кведр последнее выгреб. Мы с Вайолет еще хоть могли стрелять из луков, но сушь стояла такая, что даже некоторые речки пересохли и дичь куда-то почти вся ушла. Некоторые семьи еще до зимы вымерли поголовно.

— Трудно вам пришлось.

— Трудно. Арнольд-то еще летом погиб. Ушел и пропал. Все думали, что с медведем или тигром повстречался, а может еще с какой зверюгой. Но я еще тогда подумала, что пустое это все, сам знаешь каким он охотником бы. А сейчас убедилась в этом, нож-то его не просто так у атамана разбойников оказался.

Карно закашлялся, стараясь скрыть свое смущение. Хотя Истрил не предъявила ему никаких обвинений, но он сам чувствовал себя виноватым. Все-таки хоть и сбоку припека, а в банде состоял. Пусть и недолго. Как мужчина, привыкший отвечать за свои слова и поступки, он чувствовал себя ответственным за то, что произошло с женой своего побратима.

— Ну а потом? — постарался он поскорее увести разговор с неудобной для него темы.

— А потом зимой от голода умерла Вайолет. — уже полностью проснувшийся, но продолжающий лежать с закрытыми глазами, Ольт услышал, как у Карно скрипнули зубы. — Вначале подхватила какую-то лихоманку, а потом, пока я была на охоте и вообще слегла. Я тогда под пургу попала, седмица прошла, пока из леса выбралась. Пришла к дому, а Вайолет твоя, оказывается весь хлеб, который дома был, Оленте и моему Ольту скормила. Мало было хлеба-то. Ей уже не оставалось. Совсем слабая была. Угасла она через десятицу. Я ее там, возле землянки и похоронила. Сил на большее не было. Тогда много народа померло. С тех пор тот год кто Большой Зимой называет, кто годом Большого голода. Вся деревня почти вымерла, еды-то не осталось совсем. Люди сказали, что в Шестой, сам знаешь я оттуда за Арнольда замуж вышла, с едой чуть полегче, там хлеб хоть с корой напополам был, но еще оставался. Я тогда детей в охапку и перебралась туда. Крестьяне там сами впроголодь жили, но чем смогли помогли. А там и мужичок мой, Ольт на охоту стал ходить. — Истрил улыбнулась при упоминании своего сына. — Хоть от горшка — два вершка, но что-то приносить стал. Так и выжили. А уже летом он вдруг пропал. Как и отец его, ушел в тайгу и пропал. — Ольт почувствовал, как голос Истрил изменился, стал каким-то глухим и монотонным. Нелегко ей было вспоминать те времена. — Если бы не Олента, не знаю, как бы я это пережила. Наверно, тоже умерла бы. Она мне все говорила, что Ольти жив, просто заблудился, и меня в этом убедила. Или я хотела убедиться. Да и нельзя мне было умирать, Оленте-то самой тогда годков семь было. Как же ее одну оставить было? Короче, она да надежда помогли мне пережить трудное время.

Оба взрослых помолчали, каждый думая о чем-то своем. Ольт, озабоченный их молчанием, приоткрыл ресницы. Был уже поздний вечер. В комнатушке, освещенной лишь лучами закатного солнца, сидели за столом мужчина и женщина. Наконец мужчина подвигал нижней челюстью, видно свело от крепко сжатых зубов во время рассказа женщины.

— Поэтому мне и сказали, что ты и дети пропали во время голода. Мне надо было проверить, но я, когда услыхал, что вы все умерли от голода… Поверил. Да и как было не поверить, когда все только и говорили о том, какой страшный голод был. О ком не спросишь, только один ответ — умер, умер… Я, честно говоря, просто потерял голову. Не поверишь, убить себя хотел. А тут Крильт в трактире под руку подвернулся. Мы когда-то служили вместе, не дружили, просто здоровались. Он в то время был десятником в дружине графа… Одного графа, его потом свои же дружинники на сук вздернули. Крильт тогда пропал, все думали, что убит, а он вон где всплыл. Сказал, что не просто так в лесу сидит. Восстание готовит и меня на желании отомстить северянам прихватил. — Карно покрутил головой. Вот ведь какие выкрутасы жизнь выкидывает. — Если бы не он, меня возможно уже и не было бы. Это получается, я ему еще и благодарен должен быть. В его дела я не лез. Он мне показал заброшенный золотой рудник. Как он мне сам сказал, из-за него и оказался в наших краях. Кто-то ему наводку дал. Попросил, чтобы я этим рудником занялся, мол для восстания денежки нужны будут. А мне любое дело в радость было, хоть как-то забыться. Я им и занялся. Нашел трех каторжников. Эти придурки сбежали с каторги и с голодухи вышли на большую дорогу. Ну и нарвались на меня. Я их сильно и не бил, так, поучил уму-разуму. — Тут Ольт не удержался и похвалил себя за предусмотрительность. Что и говорить, спасли его колышки и «ежи». Он и представить себе не мог, как бы справился без них с профессиональным воякой, который так спокойно говорит о трех каторжниках, что просто «поучил их уму-разуму». — Никудышные из них оказались разбойники. Я их и уговорил поработать на руднике за кормежку да за долю малую. Они и рады были. Сами-то из лесовиков местных, попали под горячую руку своему барону. Короче — сговорились. Я им хлебушка таскал, сыр. Они золото мыли, охотой на пропитание себя промышляли. Лук охотничий я им раздобыл. Одного правда потом тигр задрал, дело житейское, грех такое говорить — самый никчемный из них был. Спотыкач сильно любил, вот и выжрал тройную дозу и пошел на охоту… Единый ему — судья. Зато двое других — молодцы, и как работники и просто, как люди. У них тут где-то в деревне семьи живут, так я их иногда отпускаю свидеться. И они довольны, и я спокоен. Сам-то я в придорожном трактире обосновался, но и в лесу землянка есть. Там у меня схрон оборудован. Я там золото с рудника прячу и Крильт кое-что с добычи добавлял, говорил, что это местные на подготовку восстания скидываются. Теперь-то понятно, как «скидывались».

— Да просто грабил он крестьян. Да только что с них взять-то? Только шкурки разве что.

— Не скажи. Меха он в городе сдает какому-то купцу, а хорошие соболя да чернобурки сама знаешь сколько стоят.

— Знаю. Вон и Ольти мой, наловчился белок и зайцев бить ради меха. Хотим осенью вместе с сбором в Узелок выехать на торги.

— Отчаянный он у тебя. Как вспомню глаза его, когда он в меня стрелу нацелил… Не у каждого бывалого вояки такой взгляд увидишь.

— А ты поживи один в лесу три года. Если бы не один добрый человек… Ольт, когда потерялся, его в лесу повстречал. Он ему и помог выжить. А сам умер.

— Кто таков? Так просто люди в тайгу не уходят. Разбойник какой-нибудь?

— Не возводи напраслину на хорошего человека. Ольти сказал, что он воин и ученый был. Из-за моря приплыл. Короче там длинная история, если хочешь, сам с Ольтом поговори. И еще он этот… как же его… философ.

— Слышал я сказки, что за морем тоже люди живут. А что за философ?

— Философ, это слово Ольт от этого человека, Архо Меда узнал. Это означает человека, который делает добро просто так, даром. Он еще сказал: «Делай добро и бросай его в воду».

— Не встречал таких. Но точно не из разбойников, уж слишком заумно сказано. Они-то такого точно не скажут. Надо же, «делай добро и бросай его в воду». Точно не от мира сего человек. То-то Ольт такой странный.

— Вот-вот. Ольт с ним почти три года прожил. Говорит, что все, что тот знал, ему передал. Даже языку своему научил. Ольт-то потерялся, когда ему всего-то семь годков было, вот и получил воспитание заморское.

— Да, чего только в этом мире не встретишь. Из-за моря говоришь? Надо потом с Ольтом потолковать.

— Потолкуй. Только предупредить хочу, ты уж не обижайся — скажу, как есть, если кто моего Ольти обидит, тот долго не проживет. Единый видит, свою жизнь положу, но в любом месте найду и горло перегрызу.

— Да ты что, Истрил, Единый с тобой. Да я сам… Благодарен я вам, тебе и Ольту. До смерти своей благодарен.

— Вот и хорошо. Ольти мой может и странный, но он хороший. Лучше всего, если вы подружитесь. Он, как и его отец, на дружбу крепкий.

— Это как получится. Все-таки малец он еще. Но обещаю, что в любом случае, я за него встану, как за родного.

Ольту давно уже надоело лежать неподвижно. Но вроде высокие переговоры подходят к концу, пора бы и ему голос подать, а то эти утверждения во взаимной дружбе и сотрудничестве, насколько он помнил по прошлой жизни, могут растянуться надолго. Для начала он повернулся набок. Взрослые тут же замолчали и уставились в его сторону. Он, еще с закрытыми глазами, поерзал на постели, будто просыпаясь, и затем резко принял положение сидя. Непонимающим, бессмысленным взором уставился на собеседников и какие-то секунды смотрел, будто узнавая.

— Доброе утро, мама.

— Какое утро, сынок? Еще вечер. Ужинать будешь?

— А как же. Я столько подвигов совершил и заслужил чашку похлебки. Вот только умоюсь со сна.

— Иди уж, герой. — Истрил ласковым взором проводила тонкую мальчишескую фигурку до двери.