Ледяной телескоп

НЕОБЫЧНЫЙ ДРУГ

Наше первое свидание состоялось на следующий день, в десять часов утра на пляже.

Мне это солнечное утро запомнилось на всю жизнь.

Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу.

Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала:

— Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут.

— Но как же он успел появиться дома? — недоумевал я.

— Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел.

В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула… Пошла с подругой купаться и не вернулась…

Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались.

Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар… Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей.

Дома я оказался часов в девять.

Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала.

Из спальни с развернутой газетой появился отец.

— Садись, Костя, ешь, — недовольно сказала мне мать.

По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы.

— Ну как живешь, Костя? — спросил он. — Расскажи хоть!

— Что «как»?.. — торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я.

— Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя.

— Я же не маленький.

— Да, большой, независимый… На обследование не едешь, на работу не ходишь… Оставил пока эти пустячки? Инвалид третьей группы ждет социального обеспечения! Позор!

Я ел торопливо.

— Еще котлетку положить? — спросила бабушка.

— Ценное предложение, еще две, — кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: — Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся…

— Не всем это. Костя, удается! — перебила она меня.

— Ну это верно, — согласился я. — Вот и тот… Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель… Вроде бы умный.

— Ты вот что, слушай, — сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, — оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой!

— Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, — сказал я. — Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?..

— Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься?

— Дня через два начну работать.

— Где?

— В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать.

— Это где же? — поспокойней спросил отец.

— Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета…

— Вот только сунься в трампарк! — отец схватил газету и быстро начал ее складывать. — Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках.

— Ну, отец, хватит, — сказала мать. — Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит.

Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал:

— Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже.

— Клюквенный кисель будешь пить? — вмешалась бабушка.

— Конечно! Три стакана.

Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала:

— Ишь, какой красивый!

— Да, красивый, — кивнул я, глядя на серое содержимое стакана.

— А то чего это тебе, — совсем спокойно сказал отец, — по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер…

Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час…

— Извините, скоро приду… — торопливо вставая из-за стола, сказал я. — Очень даже вероятно!..

Цветы в это время продавали только около сквера у почтамта.

Я был у импровизированного цветочного ряда через десять минут.

Ниготков расплачивался за три огромные пепельно-серые розы!

Я позвонил Ларисе, чтоб она срочно приехала на Нахимовскую улицу к спортивному магазину.

Когда я появился в условленном месте, Лариса уже ждала меня. Я еще издали увидел знакомое золотисто-лимонное пламя.

— Ты напугал меня! Что случилось, Костя?

— Лариса, ты не могла бы по моей огромной просьбе под каким-нибудь предлогом навестить своего дядю Ниготкова?

— Зачем еще? Поздно ведь, Костя.

— Он только что купил розы. Три огромные розы. Я должен знать, кому он их преподносит!.. Понимаешь?!

— Нет, не понимаю.

— Ниготков не просто так фиолетово-сиреневого цвета. В этом я убежден. Из всего, что мне о нем известно, ничто не объясняет мне его фиолетовый цвет. И вот только эти цветы… Знаешь, Лариса, и Шерлок Холмс не упустил бы такой детали: одинокий, пожилой человек — тем более фиолетовый! — и эти цветы…

— Ты что, считаешь, что пожилой, одинокий человек не может дарить цветы?

— Прости, Лариса. Все из-за этого Ниготкова… Но я должен выяснить: если он покупает себе, для собственного удовольствия, я об этих цветах перестану думать. Выброшу это из головы!

Мы быстро все обсудили. Чтоб случайно не обратить на себя внимание друзей Ниготкова и не бросить тень на поздний визит Ларисы, мы с ней договорились встретиться на троллейбусной остановке вблизи ее дома. На третьем номере троллейбуса она от дома Ниготкова могла доехать до самой своей улицы.

Прошло минут сорок, а Лариса все не появлялась. Да, конечно, надо было мне остаться на Нахимовской улице и ждать ее недалеко от дома Ниготкова!

Начали сгущаться поздние летние сумерки…

Я уже давно обратил внимание на этого дядю с собакой.

Он стоял за киоском, в котором продавали мороженое. Мужчина был грязного сизо-розоватого цвета. Огромную, забитую собаку прекрасного песочно-бежевого свечения он держал на «поводке» — на какой-то толстой веревке, гнилой и негнущейся. Мужчина одной рукой то и дело прикасался к огромному козырьку своей сизой фуражки, а другой рукой дергал за поводок. Широко растопырив крупные передние лапы, наклонив голову, собака понуро стояла и никак не хотела следовать за хозяином. Многочисленные прохожие то и дело натыкались на собаку, не обращая внимания на хозяина, обходили ее сторонкой.

Чем сильнее сизый цвет мужчины насыщался фиолетовой прозрачностью, тем большую антипатию он во мне вызывал…

Я подошел к киоску и, поглядывая на подъезжавшие троллейбусы, спросил дядю:

— Что, от дома пес отбился?

— Какой там отбился!.. — вроде бы найдя желанного собеседника, оживился, неодобрительно воскликнул он. — Замучил он нас, каналья! Мы его из дому всячески гоним, а он к нам все пути находит! Уж кому его ни отдавал, куда только ни увозил!..

— За что же вы его гоните? — спросил я.

— Как это «за что»?.. Не наш же он! — Мужчина поглядел вверх, на мелкие звезды, на мгновение задумался. — Его со двора попросили, а он опять в ворота лезет, никакой совести не знает.

— Как его зовут?

— Да дети Джеком звали… Понимаешь, парень, я его в прошлом году на три месяца за пятерку купил у одного прохожего. У меня за городом, видишь ли, сад есть. Фрукты и ягоды начали поспевать — охранять надо! Ну и купил я этого Джека за пять рублей и в саду на цепь посадил. Урожай собрали — стал я его осенью гнать из сада. А он не идет. Не идет, и все!.. «Ну и пусть, — думаю, — черт с ним: пускай за городом один живет. Пускай домик охраняет, а заодно и поголовье мышей истребляет. Что мне: с ним связываться, что ли!» Так он — ты понимаешь! — как только снежок выпал, прибежал к нам в город, нашел улицу и мой дом!.. Ты понял? — восхищенно засмеялся сизо-фиолетовый садовод. — Нет, ты можешь себе это представить? Вот умный, тварюга?.. Дети, конечно, обрадовались, что пришел он… Дети есть дети! Что с них спросишь? Им только дай! Ну-у!! Куда ты потащился?.. Не торопись — еще успеешь… Дети радуются, что пришел он: дом ни разу не видал, а нашел. Ну а на что он мне? Воров нынче не слыхать — не воруют. Стало быть, и сторожить дома нечего… Да хотя б он поменьше был, а то прокорми такого бугая. Ну и все-таки нашел я средство. Прогнал его. Не знаю, как он зиму жил-поживал. А весной заявляется. Но что мне весной в саду сторожить — сам ты скажи?!. Уж куда я его потом только не отвозил! Ну, Джек, пойдем! Отдохнул — и пойдем. Пора!..

— Куда вы его теперь ведете? — спросил я.

— А-а… тут в одно место… Сам догадывайся!

— Отдайте его мне!

— А он убежит от тебя! Кхе!.. Спорим! А?.. Давай на пятерку поспорим, что убежит?

— Сколько он у вас жил?

— Да всего месяца четыре, четыре с половиной.

— И так привык?

— Привык… Полюбил меня за что-то, тварюга! — довольно засмеялся мужчина. — Ну на, бери! — Протянул он мне грубую, невероятно сухую веревку. — А ну-ка, пойдет или нет?.. Ин-те-ресно…

Я взял этот «поводок» и пошел к троллейбусной остановке. Собака осторожно шла за мной. Она даже не оглянулась на хозяина. Но, когда я остановился, Джек вдруг резко выпрямился, высоко поднял голову, обернулся. В этот момент он был особенно красив, будто другим стал: застыв, не мигая, тревожно-внимательно глядел на розовато-сизого садовода. В его настороженном взгляде не было и не могло быть того последнего и решительного «прощай» — не было, потому что Джек был все-таки собакой и не мог понять поведения садовода в сизой фуражке (которого почему-то считал своим хозяином, а может быть, и другом). Своим печальным, непонимающим взглядом — собака ведь не может понять то, что способен понять человек! — Джек как бы спрашивал: «Почему ты стоишь с таким неопределенным видом? Ты подойдешь сейчас? Или собрался уходить, а уходя, позовешь меня с собой? Нет?.. И ты все обдумал и это твое последнее решение?..» Всеми этими молчаливыми собачьими вопросами Джек как бы говорил: «Я уверен — сейчас, вот сейчас ты меня позовешь… Я все еще надеюсь. Ты извини, но я буду надеяться всегда».

Я пошел, собака осторожно последовала за мной, Она шла так, как будто стеснялась «поводка» — этой толстой, сухой и негнущейся веревки, на которой я ее вел.

Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед:

— Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют!

Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой.

Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась.

Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры.

Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет.

Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно.

— Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю…

В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом!

Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит.

Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!..

Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она… Но это была не Лариса.

Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра.

Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется…

Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку.

Я был подавлен и расстроен.

Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку — как бы извиняясь за свое опоздание, — золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса!

— Ты с ума сошла! — хватая ее за руку, закричал я.

— Ой!.. — испугалась она Джека. — Почему ты с собакой?

— Так… Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?..

— Прости, Костя! — улыбалась и смеялась она. — Ну прости.

— Я тут уж не знал, что подумать.

— Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать… Воспитатель!

— Какую еще чепуху?

— А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить… Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь?

— Ты видела у него там цветы, эти розы?

— Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность.

— А в портфеле?

— В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки.

— А розы?

— Вот я нашла один лепесток.

Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы.

— Следовательно, — заключил я, — розы уже при деле… Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок.

— Смотри, как радуется! — удивлялась Лариса. — Лапы передние вытягивает — смотри! — кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти — все успевает!

— Вот я его накормлю сегодня дома, — сказал я, — да еще бутылку молока дам. Пусть пьет.

— Что, прямо из бутылки? — засмеялась Лариса.

— Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы… Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось «sub rosa» под розой — все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!..

— Ты что, Костя, — удивленно спросила Лариса, — уже в университете учишься?

— Нет, я же тебе говорил, что скоро буду… — чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. — Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено!

— Как это не посетили? — удивилась Лариса. — Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!..

— Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей?

— На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке.

— Куда же он успел розы сплавить? — недоумевал я. — В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы?

— Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь?

— Никогда, Лариса!.. — решительно прошептал я. — Не смей приближаться к его дому.

Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома.

Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда.

Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой — через туннель под железнодорожными путями.

Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно.

Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры — одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая.

Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи.

Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня — один спереди, двое других сзади, в тени.

Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип — какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая.

Песочно-бежевый Джек стоял метрах в трех, глядел то на меня, то на приближавшихся — и ничего не понимал. Он и меня-то увидел несколько часов назад, а тут еще новые лица. Он не понимал, почему я остановился, что вообще происходит, не знал, как ему быть.

Тот, которого я увидел первым, фиолетовый, сказал:

— Парень, собака, наверно, злая? Не покусает она нас, а?

— Может и покусать, — четко, уверенно сказал я. — Это зависит от вас.

— От нас, хулиган, ничего не зависит. Все зависит от тебя.

— Дай прикурить, — с другой стороны сказал мне сизовато-терракотовый. — Спички есть?

— Спичек у меня нет, — еще не решив, что предпринять, как можно хладнокровней ответил я.

— Не ври, не ври!.. — ласковым голосом остановил он меня, как бы нехотя приближаясь ко мне. — Покуриваешь ведь…

Они все трое негромко, невесело засмеялись. И смех ил был такой же, как у тех в лесу: трусливый и вместе с тем издевательски жесткий, смех равнодушный и блудливый.

— А ну-ка, посмотрим, какой ты куришь табачок. Где у тебя кармашки?.. Ну-ка, ну-ка… И чего-то темные очки ночью носишь…

Он полез к моим карманам. Не прошло и минуты с тех пор, как я их увидел. Нет, они не медлили. Могло только показаться, что они совсем не торопились.

Из туннеля вынырнула ничем не примечательная «Волга». Машина резко бесшумно тормознула.

— Зосимыч! — негромко крикнул сбежавший с насыпи оранжево-фиолетовый. — За тобой легковая тянется. Прогони подальше…

Из туннеля вынырнул «Москвич». Не знаю, почему не крикнул я сидевшим в нем людям. Или не сообразил, или постеснялся показать себя трусом?

Что было дальше, я не совсем четко помню. Они меня крепко держали, быстро подталкивали, едва ли не волокли к своей машине. И непрестанно, хитроумно били, так что я не падал, но по временам у меня захватывало дух и в глазах темнело.

Как вдруг около самой машины они меня оставили, а сами куда-то бросились.

Из туннеля ослепительно сверкнули две фары. Наверное, этот грузовик под легкий уклон катился с выключенным двигателем. До меня тут же донеслись чьи-то веселые, озорные слова:

— Ребята, наших бьют!

Раздался хохот.

Кто-то забарабанил по кабине грузовика.

Три моих преследователя мигом вскочили в автомашину, и через несколько секунд их след простыл.

Четвертый, яркий оранжево-фиолетовый тип, тот, который был в стороне, на четвереньках стал подниматься обратно по насыпи…

Ко мне мигом подбежали человек десять незнакомых мне молодых людей. Кто-то из них помог мне. Я поднялся.

Начинал накрапывать едва заметный дождик. Я навстречу прохладным капелькам поднимал горячее, побитое лицо.

— Кто они такие? — спросил меня самый оживленный и, наверное, самый смелый из них парень. Он, как мне показалось, несмотря ни на что, никогда не унывал и поэтому-то был красно-оранжевого цвета, скорее огненно-цветного.

— Не знаю… — сказал я. — А вы кто такие? Вы откуда?..

— Мы строители, — сказала синевато-зеленая девушка, поправив косынку. — Домой едем. Со второй смены. Стройка на краю города…

— А-а… далеко… — протянул я.

Почти все эти ребята были всевозможных зеленых, синеватых и оранжевых оттенков.

— За что они тебя так? — спросил меня огненноцветный парень.

— Не знаю. А может, и знаю… Не нравлюсь я им.

— А ты что это все в небо глядишь?

— Так. Дождик…

— Ребята, — сказала синевато-бирюзовая девушка, — его надо до больницы довезти. Мало ли что.

— Садись, парень, довезем! — сказал невысокий смарагдовый юноша. — Вот ребята из погони вернутся и поедем.

— Нет, — сказал я, — пойду домой. В больнице нечего мне делать. Сам дойду. Мои преследователи уж дома заперлись, спать легли.

Минут через десять, громко разговаривая, к нам подошли двое, а потом еще двое из числа этих же ребят.

— Ну что, Роман? — спросил огненноцветный одного из подошедших.

— Жаль, — сказал здоровенный Роман, — ну и жаль — не догнали. Хотел бы я его схватить за шиворот. Это они его так отделали? Ну и ничего!.. Завтра, парень, будешь цветной, как картинка. А мы за тем персонажем около километра бежали. И не догнали!..

— Ну и зря я с вами побежал! — разобиженно сказал невысокий, толстощекий, изумрудный крепыш в ситцевой кепке с длинным целлулоидным козырьком.

— Это почему зря? — серьезно спросил его худой и длинный, зеленый, как плющ, парень.

— А потому что! — громко сказал толстощекий крепыш. — Оказалось, это собака была! За собакой, братцы, мы километра два гнались.

Раздался такой хохот, какого я, кажется, никогда еще не слыхал. Я засмеялся вместе с ними, хотя мое лицо горело от побоев.

— Вы поедете или пешком пойдете?!. — злился высунувшийся из-за приоткрытой дверцы зелено-хризолитовый шофер с аккуратненькими усиками.

Громко разговаривая, бурно обсуждая все случившееся, все в один миг, и я в их числе, взобрались в кузов. Протягивая сверху руки, говоря что-то веселое в привычное, парни помогли взобраться визгливым, смеющимся девушкам. Мы сидели на дощатых лавках, прибитых к прямоугольной раме. Я почему-то оказался в средине, смотрел и прислушивался к этому деятельному и бурному, веселому народу.

По просьбе ребят шофер сделал крюк и довез меня чуть ли не до самого дома.