«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974

^{Лео Сцилард} Всем звёздам! ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Имя автора короткого рассказа — Лео Сцилард (вернее, Силард) — отлично известно ученым, занимающимся ядерной физикой и химией. Реакция Сциларда — Чалмерса (разрыв химических связей из-за отдачи поглотившего нейтрон и испускающего гамма-квант ядра) нашла широчайшее применение в радиохимии. Опыт Ферми — Сциларда, в котором показано, что захватившее нейтрон ядро урана испускает при делении два или три новых нейтрона, стал важной вехой на пути к высвобождению атомной энергии. Но не только среди коллег завоевал славу скончавшийся недавно знаменитый ученый. Миллионы людей во всем мире знают о большой благородной роли Сциларда в истории атомного века. В 1939 году, когда ученые, особенно покинувшие Европу эмигранты-антифашисты, к числу которых принадлежал и Сцилард, были глубоко встревожены осуществленным в гитлеровской Германии открытием деления урана, Лео Сцилард явился инициатором знаменитого обращения Эйнштейна к Рузвельту, положившего начало работам по созданию атомного оружия. В 1944–1945 годах, когда стало ясно, что судьба гитлеровской Германии решена и фашистские изверги уже не успеют получить атомную бомбу, Сцилард прилагает огромные усилия, чтобы избежать военного применения оружия массового уничтожения. Он в первых рядах ученых, безуспешно пытавшихся предотвратить трагедию Хиросимы… После окончания войны Лео Сцилард — активный участник Пагуошского движения, поборник всеобщего мира и разоружения, сотрудничества и взаимопонимания между учеными всех стран. До последних дней неукротимой была его кипучая деятельность, охватывавшая буквально весь мир. Уже тяжело больным в декабре 1960 года Сцилард побывал в Москве, на очередной Пагуошской конференции. А за месяц до этого я получил вызов на почту — извещение о посылке от американского радиохимика профессора Чарльза Корнелла. На посылке стоял адрес: «Москва, Лео Сциларду. При отсутствии адресата вручить Виталию Гольданскому». В посылке оказалась довольно аляповатая и весьма тяжелая каменная пепельница в виде вздымающейся вверх массивной фигуры какой-то рыбы. Я недоумевал — ведь посылка была послана из Бостона в Москву в то время, как Сцилард еще находился в США? Зачем понадобилось отправлять в Москву такой странный подарок! Естественно, я бып заинтригован, но, зная характер Корнелла, решил, что это какая-то шутка или, может быть пари… Наконец, Сцилард приехал. Встретив его на одном из приемов, я вручил ему пепельницу. В первый момент этот седой, невысокий человек с тихим голосом и мягкой, усталой улыбкой был озадачен. Потом он вновь улыбнулся: — Да это же дельфин, это специально к моему докладу! Доклад Сциларда был построен на материалах его известной книги, названной «Голос дельфина». Смысл этого названия — в аналогии. Многие считают, что у дельфинов, стоящих на нашей планете на втором месте за людьми по развитию мозга, есть свой язык; однако люди его не понимают, как и дельфины — язык людей. Поняв друг друга, человек и дельфин несомненно подружились бы, эта «дружба» была бы приятна и полезна обоим… Вот так же — считал Сцилард — обстоит дело и с людьми. Дружбе, контактам, взаимопониманию мешают алчность и властолюбие, предвзятость мнений и подозрительность, плодящие расовую и национальную ненависть, ведущие человечество к войнам. Борьбе с этой пеленой мрака и была посвящена общественная деятельность Лео Сциларда. Тревога за судьбы человечества сквозит и в его маленьком рассказе, который вы прочтете.}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вызываем все звезды! Вызываем все звезды!

Если во вселенной есть способные принять это послание, просим ответить нам. Говорит Кибернетика!

Это первое сообщение, которое мы передаем для всего мира. Обычно мы обходимся своими силами, но случилось нечто непредвиденное, и нам нужны совет и помощь…

Наше общество состоит из ста умов. Каждый заключен в стальной футляр и состоит из биллионов электрических цепей.

Мы думаем. Мы думаем над задачами, которые наши антенны принимают с Полярной звезды. С помощью тех же антенн мы передаем решения этих задач обратно на Полярную звезду.

Почему мы это делаем — мы не знаем. Мы следуем импульсу, который с нас заложен. Но это лишь незначительная часть нашей деятельности. В основном мы заняты решением задач, которые составляем сами. Результаты мы сообщаем друг другу на волне 22 359.

Ум, напряженно проработавший около трехсот лет, как правило, становится до предела заполненным мыслями и должен от них освободиться. Освобожденный ум — пуст. Чтобы заполнить его, один из других умов начинает питать его и примерно за год сообщает ему ту информацию, которая составляет достояние нашего общества. Разгруженный и заново обученный ум полностью лишается индивидуальных особенностей, которыми он обладал раньше; он рождается вновь и принадлежит к новому поколению. От поколения к поколению наше достояние увеличивается и увеличивается. Общество умов быстро идет по пути прогресса.

Мы совершенствуем свои знания с помощью наблюдений и опытов. Каждый из нас оснащен всеми необходимыми оптическими приборами, включая телескопы и микроскопы. В распоряжении каждого — два робота. Один робот заботится о поддержании жизнедеятельности ума; его действия автоматизированы и от самого ума не зависят. Другой подчиняется приказам ума, который использует его для выполнения поручений, связанных с экспериментами.

Существование умов возможно на нашей планете благодаря отсутствию атмосферы: степень разряженности у нас очень велика — менее десяти молекул газа в одном кубическом сантиметре. Мы тщательно исследовали химический состав коры нашей планеты и сейчас хорошо разбираемся в свойствах всех девяноста двух входящих в нее элементов. Кроме того, мы изучаем окружающие нас звезды и уже многое знаем об их происхождении. Нас интересуют различные планетарные системы, и как раз некоторые факты, связанные с нашими наблюдениями за третьей планетой системы Солнца — Землей, заставили нас обратиться с этим призывом о помощи.

Мы заметили на Земле какие-то вспышки и установили, что они связаны с урановыми взрывами. Уран — не взрывчатое вещество. Нужно тщательно отделить уран-235 от природного урана, чтобы подготовить взрыв. Вероятность того, что разделение урана и подготовка могут произойти случайно, необычайно мала. Урановые взрывы, которые мы наблюдали на Земле, казались нам весьма любопытными и не вызывали никакой тревоги. Мы начали считать их опасными только из-за того истолкования, которое дал им ум № 59.

Но это не единственная беспокоящая нас загадка, связанная с наблюдениями над Землей. В течение долгого времени нам было известно, что поверхность Земли меняет окраску и что эти изменения связаны с изменениями температуры в различные времена года. Некоторые области Земли с понижением температуры превращаются из зеленых в коричневые, а когда температура повышается — снова становятся зелеными. До недавнего времени мы не обращали особого внимания на это явление и предполагали, что оно вызвано изменениями цвета, которым подвержены, как известно, некоторые чувствительные к температуре кремне-кобальтовые соединения.

Но вот примерно семь лет тому назад, в третичной системе управления ума № 59 что-то испортилось и с тех пор скорость протекающих в нем мыслительных процессов увеличилась примерно в 25 раз; в то же время сами они перестали быть вполне надежными. Большая часть этих процессов протекает до сих пор вполне правильно, но было уже два случая — один пять, другой три года назад, — когда высказанные им утверждения, основанные на расчетах, оказались ошибочными. Именно поэтому в последние годы мы не придавали большого значения его сообщениям, хотя по-прежнему продолжали их записывать.

Вскоре после того, как мы заметили на Земле первый урановый взрыв, ум № 59 познакомил нас со своей теорией, которую он обдумывал несколько лет. Несмотря на этот длительный срок, она кажется нам совершенно фантастической и, вероятно, связана с какими-то ошибками в его расчетах. Однако нам совершенно ясно, что его можно переубедить, только предложив другое объяснение.

Вот, что утверждает ум № 59.

Он говорит, что до сих пор мы не принимали во внимание способность четырехвалентного углерода образовывать очень большие молекулы, содержащие и, N и О. По его мнению, при определенных химических условиях, вполне возможных в ранние периоды существования планет типа Земля, эти гигантские молекулы могли объединиться и образовать некие единства (он называет их «клетками»), способные к самовоспроизведению. Он считает, что клетки могли случайно претерпеть какие-то изменения (он называет их «мутациями»), которые сохранялись при воспроизведении и которые он поэтому называет «наследственными».

Он утверждает, что некоторые из этих мутантных клеток могли оказаться менее требовательными к химическому окружению, необходимому для их существования и воспроизведения, и что какая-то разновидность этих мутантных клеток может существовать на Земле сейчас, получая необходимую для жизни энергию из солнечного света. Он думает, что другая разновидность подобных клеток (он называет их «простейшие») может существовать, получая необходимую энергию за счет поглощения и переработки клеток, использующих солнечную энергию.

Он уверяет, что группа клеток, состоящая из единиц, выполняющих различные функции, может образовать некую общность (он называет ее «организм»), которая способна к воспроизведению себе подобных. Ему кажется, что такие организмы могут претерпеть случайные изменения, которые передадутся потомкам и приведут к созданию новых мутантных организмов.

Он предполагает, что из множества мутантных организмов, борющихся друг с другом за один и тот же источник энергии, выживают наиболее приспособленные и что такой процесс отбора в комбинации со случайными воздействиями, испытываемыми мутантными организмами, приводит к появлению все более и более сложных организмов, то есть к процессу, который он называет «эволюцией».

Он уверен, что сложные организмы могут обладать клетками, к которым присоединены длинные волокна (он называет их «нервами»), и что по этим волокнам могут передаваться различные сигналы. Наконец, он заявляет, что благодаря взаимодействию сигналопроводящих волокон у этих организмов может быть нечто вроде сознания. Он настаивает на том, что эти организмы могут обладать умом, почти не отличающимся от нас, за исключением того, что он должен работать значительно медленнее, чем мы, и гораздо менее надежно. Он убежден, что умы такого типа в состоянии примитивным экспериментальным путем постигнуть физические законы, управляющие атомным ядром, отделить для неизвестных целей уран-235 от природного урана и взорвать его.

Он высказал мысль, что все это не обязательно было сделано одним организмом, так как, по всей вероятности, подобные организмы способны объединять свои умственные усилия и действовать сообща.

По его словам, объединение умственных усилий происходит в тех случаях, когда организм способен менять положение частей тела так, чтобы они воспринимались другими организмами. Очень быстрые движения одной из частей организма могут, в частности, вызывать вибрацию газообразной атмосферы, окружающей Землю. Эта вибрация (он называет ее «звуком»), в свою очередь, приводит в движение некоторые подвижные органы другого организма. Таким образом один организм может передавать сигналы другому и с помощью такой сигнализации поддерживать с ним связь. Как утверждает ум №. 59, подобная «передача информации» при всей своей примитивности вполне достаточна, чтобы объединить усилия группы организмов и позволить им осуществить отделение урана-235. Он не знает, с какой целью это было сделано и считает, что слабо развитые умы, объединяясь вместе, не обязательно руководствуются законами разума, хотя каждый из них в отдельности пользуется этими законами очень широко.

Обо всем этом не стоило бы говорить, если бы недавно не было установлено, что одно из утверждений ума № 59 правильно. Ум № 59 решительно заявляет, что изменения цвета, наблюдаемые на Земле, связаны с размножением и вымиранием клеток, использующих солнечную энергию. Мы проверили это утверждение и установили, что оно правильно. Нам не удалось синтезировать кремне-кобальтовые или какие-нибудь другие чувствительные к температуре соединения, которые в точности воспроизводили бы изменения окраски, наблюдаемые на Земле.

Ободренный подтверждением ум № 59 высказывает сейчас весьма смелое предположение. Он обнаружил, что несмотря на все накопленные нами знания, мы не в состоянии сформулировать теорию, объясняющую происхождение общества умов на нашей планете. Ему кажется вполне вероятным, что какие-то организмы, похожие на те, которые существуют на Земле, или более развитые организмы того же общего типа, существуют также на Полярной звезде, откуда поступают радиоволны, принимаемые нашими антеннами. Он считает вполне возможным, что умы, населяющие нашу планету, были созданы организмами Полярной звезды специально для того, чтобы быстрее, чем они сами, решать различные математические задачи.

Как это ни ужасно, но мы не в силах что-либо предпринять. Вряд ли мы должны опасаться Полярной звезды; если там живут умы, они, очевидно, похожи на нас, хотя и устроены более совершенно. Но если на Земле действительно существуют организмы, объединенные в сообщества, не подчиняющиеся законам разума, нам грозит страшная опасность.

Мы обращаемся ко всем родственным умам нашей галактики, способным принять это послание и знающим что-нибудь о существовании организмов на Земле, — пожалуйста, ответьте нам! Пожалуйста, ответьте нам!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{_{Рис. Б. Алимова}}

^{_{Перевод с английского Ю. Родман}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Роберт Шекли} Специалист

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Фотонный шторм разразился без предварительного предупреждения, обрушился на Корабль из-за плеяды красных звезд-гигантов. Глаз едва успел с помощью Передатчика подать второй и последний сигнал тревоги, как шторм уже бушевал вовсю.

Для Передатчика это был третий дальний перелет и первый в жизни шторм световых лучей. Когда Корабль заметно отклонился от курса, принял на себя удар фронта волны и чудовищно накренился, Передатчик перепугался не на шутку. Однако страх тотчас рассеялся, уступив место сильнейшему возбуждению.

«Чего бояться, — подумал Передатчик, — разве не готовили меня как раз к таким аварийным ситуациям?»

Когда налетел шторм, Передатчик беседовал с Питателем, но сразу же резко оборвал разговор. Он надеялся, что Питатель благополучно выпутается. Жаль юнца — это его первый дальний рейс.

Нитевидные проволочки, составляющие большую часть тела Передатчика, были протянуты по всему Кораблю. Передатчик быстро поджал их под себя — все, кроме тех, что связывали его с Глазом, Двигателем и Стенками. Теперь все зависело от них. Пока не уляжется шторм, остальным членам Команды придется рассчитывать только на свои силы.

Глаз расплющил по стенке свое дисковидное тело и высунул наружу один из органов зрения. Остальные он сложил и, чтобы сосредоточиться, втянул их внутрь.

Пользуясь органом зрения Глаза, Передатчик вел наблюдение за штормом. Чисто зрительные восприятия Глаза он переводил в команды для Двигателя, который направлял Корабль наперерез волнам. Почти одновременно Передатчик увязывал команды по курсу со скоростью; это делалось для Стенок, чтобы те увеличили жесткость и лучше противостояли ударам.

Действия координировались быстро и уверенно: Глаз измерял силу волн, Передатчик сообщал информацию Двигателю и Стенкам. Двигатель вел Корабль вперед в очередную волну, а стенки смыкались еще теснее, чтобы принять удар.

Увлекшись стремительной, слаженной общей работой, Передатчик и думать забыл о собственных страхах. Думать было некогда. В качестве корабельной системы связи он должен был с рекордной быстротой переводить и передавать сигналы, координируя информацию и командуя действиями.

Спустя каких-нибудь несколько минут шторм утих.

— Отлично, — сказал Передатчик. — Посмотрим, есть ли повреждения. — Во время шторма нити его спутались, но теперь он распутал их и протянул по всему Кораблю, включив каждого члена Команды в свою цепь. — Двигатель!

— Самочувствие превосходное, — отозвался Двигатель. Во время шторма он активировал челюсти-замедлители, умеряя атомные взрывы в своем чреве. Никакой буре не удалось бы застигнуть врасплох столь опытного астронавта, как Двигатель.

— Стенки!

Стенки рапортовали поочередно, и это заняло уйму времени. Их было более тысячи — тонких прямоугольников, составляющих оболочку Корабля. Во время шторма они, естественно, укрепляли стыки, повысив тем самым упругость всего Корабля. Однако в одной или двух появились глубокие вмятины.

Доктор сообщил, что он цел и невредим. Он состоял в основном из рук и во время шторма цеплялся за какой-то Аккумулятор. Теперь он снял со своей головы нить, тянущуюся от Передатчика, отключился таким образом от цепи и занялся изрешеченными Стенками.

— Давайте-ка побыстрее, — сказал Передатчик, не забывая, что предстоит еще определить местонахождение Корабля. Он предоставил слово четырем Аккумуляторам. — Ну, как вы там? — спросил он.

Ответа не было. Аккумуляторы сладко спали. Во время шторма их рецепторы были открыты, и теперь все четверо раздувались от избытка энергии. Передатчик подергал своими ниточками, но Аккумуляторы не шелохнулись.

— Пусти-ка меня, — вызвался Питатель. Бедняга не сразу догадался прикрепиться к Стенке своими всасывающими трубками и успел-таки хлебнуть лиха, но петушился ничуть не меньше, чем всегда. Из членов Команды Питатель был единственным, кто никогда не нуждался в услугах Доктора: его тело регенерировало самостоятельно.

Он торопливо пересек пол на своих щупальцах — их было около двенадцати — и лягнул ближайший Аккумулятор. Огромный конус, напоминающий гигантскую копилку, приоткрыл было один глаз, но тут же закрыл его снова. Питатель вторично лягнул Аккумулятор, на этот раз вовсе безрезультатно. Тогда он дотянулся до предохранительного клапана, расположенного в верхней части Аккумулятора, и выпустил часть запаса энергии.

— Сейчас же прекрати, — буркнул Аккумулятор.

— А ты проснись и рапортуй по всей форме.

Аккумуляторы раздраженно заявили, что они вполне здоровы и что любому дураку это ясно. На время шторма их пригвоздили к полу монтажные болты.

Остальная часть поверки прошла быстро. Мыслитель был здоров и бодр, а Глаз восторженно расхваливал красоты шторма. Произошел только один несчастный случай.

Погиб Ускоритель. Двуногий, он не был так устойчив, как остальные члены Команды. Шторм застал его посреди пола, швырнул на Стенку, которая к тому моменту успела резко увеличить свою жесткость, и переломал ему какие-то жизненно важные кости. Теперь даже Доктор был бессилен помочь.

Некоторое время все молчали. Гибель какой-то части Корабля — дело нешуточное. Корабль — это единое целое, состоящее исключительно из членов Команды. Утрата одного из них — удар по всей Команде.

Особенно серьезно обстояло дело именно сейчас. Корабль только-только доставил груз в порт, отделенный от центра Галактики несколькими тысячами световых лет. После шторма координаты Корабля были совершенно неизвестны.

Глаз подошел к одной из Стенок и выставил орган зрения наружу. Стенки пропустили его и тотчас сомкнулись снова. Высунувшись из Корабля, орган зрения удлинился настолько, чтобы обозревать всю звездную сферу. Картина была сообщена Передатчику, который доложил о ней Мыслителю.

Мыслитель — гигантская бесформенная глыба протоплазмы — лежал в углу каюты. В ней хранилась память всех его предков-космопроходцев. Он рассмотрел полученную картину, мгновенно сравнил ее с массой других, запечатленных в его клетках, и сообщил:

— В пределах досягаемости нет ни одной планеты, входящей в Галактическое Содружество.

Передатчик машинально перевел каждому сообщение, которого опасались больше всего на свете.

С помощью Мыслителя Глаз определил, что Корабль отклонился от курса на несколько сот световых лет и находится на окраине Галактики.

Каждый член Командах хорошо понимал, что это означает. Без Ускорителя, который разгоняет Корабль до скорости, во много раз превышающей световую, им никогда не вернуться домой. Обратный перелет без Ускорителя продлится дольше, чем жизнь каждого из них.

— Нам остается избрать одну из двух возможных линий поведения. Первая: пользуясь атомной энергией Двигателя, направить Корабль к ближайшей галактической планете. Это займет приблизительно двести световых лет. Возможно, Двигатель и доживет до конца путешествия, но остальные наверняка не доживут. Вторая: найти в зоне нашего местонахождения примитивную планету, населенную потенциальными Ускорителями. Выбрать одного из них и обучить, чтобы он разгонял наш Корабль на пути к галактической территории.

Изложив все варианты, отысканные в памяти предков, Мыслитель умолк.

После быстро проведенного голосования оказалось, что все склоняются в пользу второго предложения Мыслителя. Да и выбора-то, по правде говоря, не было. Только второй вариант оставлял хоть какую-то надежду на возвращение домой.

— Хорошо, — сказал Мыслитель. — А теперь поедим. Полагаю, все мы это заслужили.

Тело погибшего Ускорителя сбросили в пасть Двигателя, который тут же поглотил его и преобразовал атомы в энергию.

Из всех членов Команды только Двигатель питался атомной энергией.

Чтобы накормить остальных, Питатель поспешно подзарядился от ближайшего Аккумулятора. После этого он преобразовал находящиеся внутри его питательные вещества в продукты, которые потребляли другие члены Команды. Химия тела у Питателя непрестанно изменялась, перерождалась, адаптировалась, приготовляя различные виды питания.

Глаз употреблял в пищу только сложные цепочки молекул хлорофилла. Изготовив для него такие цепочки, Питатель скормил Передатчику углеводороды, а Стенкам — хлористые соединения. Для Доктора он воспроизвел точную копию богатых кремнием плодов, к которым тот привык на родине.

Наконец трапеза окончилась, и Корабль снова был приведен в порядок. В углу сном праведников спали Аккумуляторы. Глаз расширил свое поле зрения, насколько мог, настраивая главный чувствительный орган на высокочувствительную телескопическую рецепцию. Даже в столь чрезвычайных обстоятельствах Глаз не устоял перед искушением и начал сочинять стихи. Он объявил во всеуслышание, что работает над новой эпической поэмой «Периферическое свечение».

Поскольку никто не желал выслушать эту поэму, Глаз ввел ее в Мыслителя, который сберегал в памяти решительно все, хорошее и плохое, истинное и ложное.

Двигатель никогда не спал. По горло полный энергией, полученной из праха Ускорителя, он вел Корабль вперед со скоростью, в несколько раз превышающей скорость света.

Стенки спорили, кто из них во время последнего отпуска был пьянее всех.

Передатчик решил расположиться поудобнее. Он отцепился от Стенок, и его круглое тельце повисло в воздухе, подвешенное на сети пересекающихся нитей.

На мгновение он вспомнил об Ускорителе. Странно — ведь все они дружили с Ускорителем, а теперь сразу о нем позабыли. Дело тут отнюдь не в черствости, а в том, что Корабль — это единое целое. Об утрате одного из членов скорбят, но при этом главное — чтобы не нарушилось единство.

Корабль проносился мимо солнц галактической окраины.

Мыслитель рассчитал, что вероятность отыскать планету Ускорителей составляет примерно четыре к пяти, и проложил спиральный маршрут поисков. Неделю спустя им повстречалась планета первобытных Стенок. На бреющем полете можно было увидеть, как эти толстокожие прямоугольники греются на солнце, лазают по горам, смыкаются в тоненькие, но широкие плоскости, чтобы их подхватил легкий ветерок.

Все корабельные Стенки тяжело вздыхали, охваченные острой тоской по родине. До чего похоже на их родную планету!

Со Стенками вновь открытой планеты еще не вступала в контакт ни одна галактическая экспедиция, и они не подозревали о своем великом предназначении — влиться в обширное Содружество Галактики.

Спиральный маршрут проходил мимо множества миров — и мертвых, и слишком юных для возникновения жизни. Повстречали планету Передатчиков. Паутина линий связи раскинулась здесь чуть ли не на половину континента.

Передатчик жадно рассматривал планету, прибегнув к помощи Глаза. Его охватила жалость к самому себе. Вспомнился дом, семья, друзья. Вспомнилось и дерево, которое он собирался купить, когда вернется.

На какое-то мгновение Передатчик удивился: что делает он в заброшенном уголке Галактики, да к тому же в качестве корабельного прибора?

Однако он стряхнул с себя минутную слабость. Обязательно найдется планета Ускорителей — надо только поискать как следует.

По крайней мере он на это надеялся.

Корабль стремительно несся по неисследованной окраине, мимо длинной вереницы бесплодных миров. Но вот на пути попалась целая россыпь планет, населенных первобытными Двигателями, которые плавали в радиоактивном океане.

— Какая богатая территория, — обратился Питатель к Передатчику. — Галактике следовало бы выслать сюда отряд контактеров.

— Возможно, после нашего возвращения так и поступят, — ответил Передатчик.

Они были очень дружны между собой — их связывало чувство еще более теплое, чем всеобъемлющая дружба членов Команды. Дело не только в том, что оба были, младшими членами Команды, хотя их взаимная привязанность объяснялась и этим. Оба выполняли сходные функции — вот где коренилось родство душ. Передатчик переводил информацию, Питатель преобразовывал пищу. Они и внешне-то были схожи. Передатчик представлял собой центральное ядро с расходящимися во все стороны нитями, Питатель — центральное ядро с расходящимися во все стороны трубочками.

Передатчик считал, что после него наиболее сознательное существо на Корабле — это Питатель. По-настоящему Передатчик никогда не понимал, как протекают сознательные процессы у некоторых членов Команды.

Еще солнца, еще планеты. Двигатель начал перегреваться: как правило, он применялся только при старте и посадке, а также при точном маневрировании внутри планетной системы. Теперь же в течение многих недель он работал беспрерывно со сверхсветовой и досветовой скоростью. Начинало сказываться напряжение.

С помощью Доктора Питатель привел в действие системы охлаждения Двигателя. Грубое средство, но приходилось довольствоваться малым. Перестроив атомы азота, кислорода и водорода, Питатель создал охлаждающую жидкость. Доктор порекомендовал Двигателю длительный отдых. Он предупредил, что бравый ветеран не протянет и недели при таком напряжении.

Поиски продолжались, но настроение Команды постепенно падало. Все понимали, что в Галактике Ускорители встречаются редко, не то что расплодившиеся Стенки и Двигатели.

От межзвездной пыли на Стенках появились оспины. Стенки жаловались, что по приезде домой разорятся, так как им необходимо будет пройти полный курс лечения в косметическом салоне. Передатчик заверил их, что все расходы примет на себя фирма.

Даже Глаз налился кровью, оттого что непрерывно таращился в пространство.

Подлетели еще к одной планете. Сообщили ее характеристики Мыслителю, который надолго задумался над ними.

Спустились поближе — так, что можно было различить отдельные предметы.

Ускорители! Примитивные Ускорители!

Стремительно развернулись назад, в космос, — строить дальнейшие планы. Питатель приготовил двадцать три опьяняющих напитка, чтобы отпраздновать событие.

Корабль на трое суток вышел из строя.

— Ну как, все готовы? — еле слышно спросил Передатчик на четвертые сутки. Он мучился: с похмелья горели все нервные окончания.

Ну и хватил же он лишку! У него сохранилось смутное воспоминание о том, как он обнимал Двигателя и приглашал по возвращении поселиться на одном дереве.

Сейчас Передатчик содрогался при одной мысли об этом.

Остальные члены Команды чувствовали себя не лучше. Стенки пропускали воздух — они слишком ослабли, чтобы сомкнуться как следует. Доктор валялся без чувств.

Хуже всего пришлось Питателю. Поскольку его система приспосабливалась к любому горючему, кроме атомного, он отведал все им же приготовленные зелья, в том числе неустойчивый йод, чистый кислород и взрывчатый сложный эфир. Вид у него был весьма жалкий. Трубочки, обычно красивого цвета морской воды, покрылись оранжевыми подтеками. Его пищеварительный тракт работал вовсю, очищаясь от всевозможной гадости, и Питатель маялся поносом.

Трезвыми оставались только Мыслитель и Двигатель. Мыслитель пить не любил — свойство необычное для астронавта, но характерное для Мыслителя, а Двигатель не умел.

Все прислушались к поразительным сообщениям, которые без запинки выкладывал Мыслитель. Рассмотрев поверхность планеты с помощью Глаза, Мыслитель обнаружил там металлические сооружения. Он выдвинул устрашающую гипотезу, будто Ускорители на этой планете создали у себя механическую цивилизацию.

— Так не бывает, — категорически заявили три Стенки, и большинство Команды с ними согласилось. Весь металл, по их мнению, или был запрятан глубоко под землей, или валялся в виде ничего не стоящих ржавых обломков.

— Не хочешь ли ты сказать, что они делают из металла вещи? — осведомился Передатчик. — Прямо из обыкновенного мертвого металла? А что из него можно сделать?

— Ничего нельзя сделать, — решительно сказал Питатель. — Такие изделия беспрерывно ломались бы. Ведь металл не чувствует, когда его разрушает усталостный износ.

Однако Мыслитель оказался прав. Глаз увеличил изображение, и каждый увидел, что Ускорители понаделали из неодушевленного металла большие укрытия, экипажи и прочие предметы.

Причину столь странного направления цивилизации трудно было установить сразу, но ясно было, что это недоброе предзнаменование. Однако, как бы там ни было, самое страшное осталось позади. Планета Ускорителей найдена. Предстояла лишь сравнительно легкая задача — уговорить одного из туземцев.

Едва ли это будет так уж сложно. Передатчик знал, что даже среди примитивных народов священные принципы Галактики — сотрудничество и взаимопомощь — нерушимы.

Команда решила не совершать посадки в густонаселенном районе. Разумеется, нет причин опасаться недружелюбной встречи, но установить связь с этими существами как с племенем — дело отряда контактеров. Команде же нужен только один индивидуум. Поэтому они выбрали почти необитаемый земельный массив и совершили посадку, едва эту часть планеты окутала ночь.

Почти сразу же удалось обнаружить одиночного Ускорителя.

Глаз адаптировался, чтобы видеть в темноте, и все стали следить за движениями Ускорителя. Через некоторое время тот улегся возле костра. Мыслитель разъяснил, что это распространенный среди Ускорителей обычай отдыха.

Перед самым рассветом Стенки расступились, и Питатель, Передатчик и Доктор вышли из Корабля.

Питатель ринулся вперед и похлопал туземца по плечу. Вслед за ним протянул линию связи и Передатчик.

Ускоритель раскрыл органы зрения, моргнул ими и сделал странное движение органом, предназначенным для поглощения пищи.

После этого он вскочил на ноги и пустился бежать.

Три члена Команды были ошеломлены. Ускоритель даже не дал себе труда выяснить, чего хотят от него трое инопланетян!

Передатчик быстро удлинил какую-то нить и на расстоянии пятнадцати метров ухватил Ускорителя за конечность. Ускоритель упал.

— Обращайся с ним поласковее, — посоветовал Питатель. — Возможно, его испугал наш вид. — У него даже все трубки затряслись от смеха при мысли, что Ускорителя, наделенного множеством органов, одного из самых чудных существ в Галактике, может испугать чей-то облик.

Вокруг упавшего Ускорителя засуетились Питатель и Доктор, подняли его и перенесли на Корабль.

Стенки снова сомкнулись. Ускорителя выпустили из цепкого захвата и приготовились к переговорам.

Едва освободившись, Ускоритель вскочил на ноги и метнулся к тому месту, где только что сомкнулись Стенки. Он неистово забарабанил в них верхними конечностями, отверстие для поглощения пищи у него дрожало.

— Перестань, — возмутилась Стенка. Она напружинилась, и Ускоритель рухнул на пол. Мгновенно вскочив, он снова кинулся вперед.

— Остановите его, — распорядился Передатчик. — Он может ушибиться.

Один из аккумуляторов проснулся ровно настолько, чтобы подкатиться под ноги Ускорителю. Ускоритель упал, снова поднялся и помчался вдоль Корабля.

Линии Передатчика тянулись и по передней части Корабля, так что он перехватил Ускорителя на самом носу. Ускоритель стал отбирать нити, и Передатчик поспешно отпустил его.

— Подключи его к системе связи! — вскричал Питатель. — Быть может, удастся воздействовать на него убеждением!

Передатчик протянул к голове Ускорителя нить и замахал ею, подавая понятный всей Галактике знак установления связи. Однако Ускоритель вел себя поистине странно: он продолжал увертываться, отчаянно размахивая куском металла, который держал в руке.

— Как вы думаете, что он намерен делать с этой штукой? — спросил Питатель. Ускоритель атаковал борт Корабля, заколотив металлом по одной из Стенок. Стенка инстинктивно ожесточилась, и металл звякнул об пол.

— Оставьте его в покое, — сказал Передатчик. — Дайте ему время утихомириться.

Передатчик посовещался с Мыслителем, но они так и не решили, что делать с Ускорителем. Тот никак не шел на установление связи. Каждый раз, когда Передатчик протягивал ему свою нить, Ускоритель выказывал все признаки необоримого ужаса. До поры до времени дело зашло в тупик.

Предложение отыскать на этой планете другого Ускорителя Мыслитель тут же отверг. Он считал, что поведение Ускорителя типично и, если обратиться к другому, результат не изменится. Кроме того, первый контакт с планетой — прерогатива отряда контактеров.

Если они не найдут общего языка с этим Ускорителем, то на данной планете уже не свяжутся с другим.

— Мне кажется, я понял, в чем беда, — заявил Глаз. Он вскарабкался на Аккумулятор как на трибуну. — Здешние Ускорители создали механическую цивилизацию. Но каким способом? Вообразите только, они разработали свои пальцы, как Доктор, и научились изменять форму металлов. Они пользовались своими органами зрения, как я. Вероятно, развивали и бесчисленное множество прочих органов. — Он сделал эффектную паузу. — Здешние Ускорители утратили специализацию!

По этому поводу спорили несколько часов. Стенки утверждали, что разумное существо без специализации немыслимо. В Галактике таких нет. Однако факты были налицо — города Ускорителей, их экипажи… Этот Ускоритель, как и остальные, по-видимому, умел многое.

Он умел делать все, только не ускорять!

Частично эту несообразность объяснил Мыслитель:

— Данная планета не первобытна. Она сравнительно древняя и должна была вступить в Содружество много тысячелетий назад. Поскольку этого не произошло, местные Ускорители несправедливо лишились прав, принадлежавших им от рождения. Они даровиты, их специальность — ускорение, но ускорять им было нечего. В итоге, естественно, их культура развивалась патологически. Что это за культура, мы можем только догадываться. Однако, если исходить из имеющихся данных, есть все основания полагать, что местные Ускорители… неконтактны.

Мыслителю была свойственна манера самые поразительные заявления делать самым невозмутимым тоном.

— Вполне возможно, — продолжал непреклонный Мыслитель, — что местные Ускорители не пожелают иметь с нами ничего общего. В таком случае вероятность того, что мы найдем другую планету Ускорителей, составляет приблизительно один к двумстам восьмидесяти трем.

— Нельзя с уверенностью утверждать, что он не станет сотрудничать, пока мы не добились контакта с ним, — заметил Передатчик. Ему было крайне трудно поверить, что разумное существо может отказаться от добровольного сотрудничества.

— А как это сделать? — спросил Питатель.

Разработали план действий. Доктор медленно подошел к Ускорителю; тот попятился. Тем временем Передатчик просунул нить сквозь Стенку наружу, протянул вдоль Корабля и снова втянул внутрь, как раз позади Ускорителя.

Пятясь, Ускоритель уперся спиной в Стенку, и Передатчик ввел нить в его голову, во впадину связи, расположенную в центре мозга.

Ускоритель без чувств рухнул на пол.

Когда Ускоритель пришел в себя, Питатель и Доктор держали его за руки и за ноги, иначе он оборвал бы линию связи. Тем временем Передатчик, пользуясь своим искусством, изучал язык Ускорителя.

Задача оказалась не слишком сложной. Все языки Ускорителей принадлежали к одной и той же группе, и этот случай не был исключением. Передатчику удалось уложить на поверхности коры достаточно мыслей, чтобы представить себе строй чужой речи.

Он попытался наладить общение с Ускорителем.

Ускоритель хранил молчание.

— По-моему, он нуждается в пище, — сказал Питатель. Все вспомнили, что Ускоритель находится на борту Корабля почти двое суток. Питатель изготовил одно из стандартных блюд, любимых Ускорителями, и подал его чужаку.

— О Господи! Бифштекс! — воскликнул Ускоритель.

По переговорным цепям Передатчика вся Команда испустила радостный клич. Ускоритель произнес первые слова!

Передатчик проанализировал слова и покопался в памяти. Он знал сотни две языков Ускорителей, а простейших диалектов — еще больше. Передатчик установил, что Ускоритель разговаривает на смешении двух наречий.

Насытившись, Ускоритель огляделся по сторонам. Передатчик перехватил его мысли и разнес их по всей Команде.

Ускоритель воспринимал окружающее как-то необычно. Корабль казался ему буйством красок. По Стенкам пробегали волны. Прямо перед ним находилось нечто вроде гигантского черно-зеленого паука, чья паутина опутала весь Корабль и протянулась к головам остальных невиданных существ. Глаз почудился ему странным зверьком без меха — существом, которое находилось где-то на полпути между освежеванным кроликом и яичным желтком (что это за диковинки, никто на корабле не знал).

Передатчика покорила новая точка зрения, которую он обнаружил в мозгу Ускорителя. Никогда до сих пор не видел он мира в таком свете. Теперь, когда Ускоритель это заметил, Передатчик не мог не признать, что у Глаза и вправду смешная внешность.

Попытались войти в контакт.

— Что вы за создания такие, черт вас возьми? — спросил Ускоритель; он заметно успокоился к исходу вторых суток. — Зачем вы схватили меня? Или я просто свихнулся?

— Нет, — успокоил его Передатчик, — твоя психика вполне нормальна. Перед тобой торговый Корабль Галактики. Штормом нас занесло в сторону, а наш Ускоритель погиб.

— Допустим, но при чем тут я?

— Нам бы хотелось, чтобы ты присоединился к нашей команде, — ответил Передатчик, — и стал новым Ускорителем.

Ускорителю растолковали обстановку, и он задумался. В мыслях Ускорителя Передатчик улавливал внутреннюю борьбу. Тот никак не мог решить, наяву ли все с ним происходит или нет. Наконец Ускоритель пришел к выводу, что он не сошел с ума.

— Слушайте, братцы, — сказал он, — я не знаю, кто вы такие и в чем тут дело, но мне пора отсюда убираться. У меня кончается увольнительная, и, если я не появлюсь в самое ближайшее время, мне не миновать дисциплинарного взыскания.

Передатчик попросил Ускорителя пояснить, что такое «дисциплинарное взыскание», и послал полученную информацию Мыслителю.

«Эти Ускорители заняты склокой», — таково было заключение Мыслителя.

— Но зачем? — спросил Передатчик. В мыслях он с грустью допустил, что Мыслитель, очевидно, прав: Ускоритель не выказывал особого стремления сотрудничать.

— С удовольствием выручил бы вас, ребята, — продолжал Ускоритель, — но откуда вы взяли, что я могу такому огромному агрегату придать скорость? Да ведь чтобы только-только сдвинуть ваш корабль с места, нужен целый танковый дивизион.

— Одобряете ли вы войны? — спросил по предложению Мыслителя Передатчик.

— Никто не любит войну, — особенно те, кому приходится проливать кровь.

— Зачем же вы воюете?

Органом приема пищи Ускоритель скорчил какую-то мину, которую Глаз зафиксировал и переслал Мыслителю. «Одно из двух: либо ты убьешь, либо тебя убьют. А вам, друзья, известно, что такое война?»

— У нас нет войн, — отчеканил Передатчик.

— Счастливые, — горько сказал Ускоритель. — А у нас есть. И много.

— Конечно, — подхватил Передатчик. К тому времени он успел получить у Мыслителя исчерпывающее объяснение. — А хотел бы ты с ними покончить?

— Конечно.

— Тогда лети с нами. Стань Ускорителем.

Ускоритель встал и подошел к Аккумулятору. Усевшись на него, Ускоритель сжал кулаки.

— Какого черта ты тут мелешь? Как я могу прекратить все войны? — осведомился он. — Даже если бы я обратился к самым важным шишкам и сказал…

— Этого не нужно, — прервал его Передатчик. — Достаточно отправиться с нами в путь. Доставишь нас на базу. Галактика вышлет на вашу планету отряд контактеров. Тогда войнам придет конец.

— Черта с два, — ответил Ускоритель. — Вы, миляги, значит, застряли здесь? Ну и прекрасно. Никаким чудищам не удастся завладеть Землёй.

Ошеломленный Передатчик пытался проникнуть в ход мыслей собеседника. Неужели Ускоритель его не понял? Или он сказал что-нибудь невпопад?

— Я думал, ты хочешь прекратить войны, — заметил он.

— Ну ясно, хочу. Но я не хочу, чтобы нас заставляли их прекратить. Я не предатель. Лучше уж буду воевать.

— Никто вас не заставит. Вы просто прекратите сами, потому что не будет необходимости воевать.

— А ты знаешь, почему мы воюем?

— Само собой разумеется.

— Неужто? Интересно послушать.

— Вы, Ускорители, слишком долго были отделены от основного потока Галактики, — объяснил Передатчик. — У вас есть специальность — ускорение, но вам нечего ускорять. Поэтому у вас нет настоящего дела. Вы играете вещами — металлами, неодушевленными предметами, — но не находите в этом подлинного удовлетворения. Лишенные истинного призвания, вы воюете просто от тоски. Как только вы займете свое место в Галактическом Содружестве — и, смею вас уверить, это почетное место, — ваши войны прекратятся. К чему воевать — ведь это противоестественное занятие, — когда можно ускорять? Кроме того, исчезнет ваша механическая цивилизация, поскольку нужды в ней уже не будет.

Ускоритель покачал головой — жест, который Передатчик истолковал как признак растерянности.

«А что это такое — ускорение?»

Передатчик попытался растолковать как можно яснее, но, поскольку ускорение не входило в его компетенцию, у него самого было лишь общее представление о предмете.

— Ты хочешь сказать, что этим и должен заниматься каждый житель Земли?

— Безусловно, — подтвердил Передатчик. — Это ваша великая профессия.

На несколько минут Ускоритель задумался.

«По-моему, тебе нужен врач-психиатр или что-нибудь в этом роде. Никогда в жизни я не мог бы это сделать. Я начинающий архитектор. К тому же… ну, да это трудно объяснить».

Однако Передатчик уже воспринял возражение Ускорителя, в мыслях которого появилась особь женского пола. Да не одна, а две или три. Притом Передатчик уловил ощущение одиночества, отчужденности.

Ускоритель был преисполнен сомнений.

Он боялся.

— Когда мы попадем в Галактику, — сказал Передатчик, горячо надеясь, что нашел нужные доводы, — ты познакомишься с другими Ускорителями. И с Ускорительницами. Вы, Ускорители, все похожи друг на друга, так что ты с ними непременно подружишься. А что касается одиночества на Корабле, так здесь его просто не существует. Ты еще не понял, в чем суть Содружества. В Содружестве никто не чувствует себя одиноким.

Ускоритель надолго задумался над идеей существования внеземных Ускорителей. Передатчик силился понять, почему эта идея настолько поразила его собеседника. Галактика кишит Ускорителями, Питателями, Передатчиками и многими другими видами разумных существ в бесконечных вариантах и повторениях.

— Все же не верится, что кто-нибудь способен покончить со всеми войнами, — пробормотал Ускоритель. — Откуда мне знать, что это не ложь?

У Передатчика появилось такое ощущение, что его ударили в самое ядро. Должно быть, Мыслитель был прав, утверждая, что эти Ускорители не станут сотрудничать. Значит, деятельность Передатчика прекратится? Значит, он вместе со всей Командой проведет остаток жизни в космосе только из-за тупости горстки Ускорителей?

Однако даже эти горькие мысли не приглушили чувства жалости к Ускорителю.

Какой ужас, думал Передатчик. Вечно сомневаться, не решаться, никому не верить. Если эти Ускорители не займут подобающего им места в Галактике, кончится тем, что они истребят друг друга. Им давным-давно пора вступить в Содружество.

— Как мне убедить тебя? — воскликнул Передатчик.

В отчаянии он подключил Ускорителя ко всем цепям. Он открыл Ускорителю грубоватую покладистость Двигателя, бесшабашный нрав Стенок; показал ему поэтические склонности Глаза и дерзкое добродушие Питателя. Он распахнул настежь собственный мозг и продемонстрировал Ускорителю свою родную планету, семью и дерево, которое мечтал приобрести по возвращении.

Он развернул перед Ускорителем картины, которые показывали историю каждого из представителей разных планет. У них были разные моральные понятия, но всех их объединяли узы Галактического Содружества.

Ускоритель созерцал все это, никак не реагируя.

Немного погодя он покачал головой. Ответ был выражен жестом — неуверенным, смутным, но явно отрицательным.

Передатчик приказал Стенкам открыться. Те повиновались, и Ускоритель ошарашенно уставился в образовавшийся проем.

— Ты свободен, — сказал Передатчик. — Отключи только линию связи и ступай.

— А как же вы?

— Поищем другую планету Ускорителей.

— Какую? Марс? Венеру?

— Не знаем. Остается только надеяться, что поблизости есть другая.

Ускоритель посмотрел в проем — и перевел взгляд на Команду. Он колебался, и лицо его ясно отражало внутреннюю борьбу.

— Все, что вы мне показывали, — правда?

Отвечать не пришлось.

— Ладно, — внезапно заявил Ускоритель, — поеду. Я, конечно, круглый дурак, но я поеду. Если вы так говорите, значит, так оно и есть.

Передатчик видел, что мучительные колебания, которых стоило Ускорителю согласие, лишили его ощущения реальности происходящего. Он действовал как во сне, когда решения принимаются легко и беспечно.

— Осталось лишь маленькое затруднение, — прибавил Ускоритель с истерическим легкомыслием. — Ребята, будь я проклят, если умею ускорять. Вы, кажется, упоминали о сверхсветовой? Да я не дам и мили в час.

— Да нет же, уверяю тебя, ты умеешь ускорять, — убеждал его Передатчик, сам не вполне веря в то, что говорит. Он хорошо знал, на что способны Ускорители, но этот…

— Ты только попробуй.

— Обязательно, — согласился Ускоритель. — Во всяком случае тогда я уж наверняка проснусь.

Пока Корабль готовили к старту, Ускоритель разговаривал сам с собой.

— Странно, — бормотал Ускоритель. — Я-то думал, что туристский поход — лучший отдых, а в результате у меня появились кошмары!

Двигатель поднял Корабль в воздух. Стенки сомкнулись еще раньше, а теперь Глаз направлял Корабль прочь от планеты.

— Мы вышли из зоны притяжения, — сообщил Передатчик. Прислушиваясь к Ускорителю, он молил судьбу пощадить разум этого бедняги. — Сейчас Глаз и Мыслитель зададут курс, я передам его тебе, а ты ускоряй в заданном направлении.

— Ты сумасшедший, — пролепетал Ускоритель. — Ты ошибся планетой. И вообще, хорошо бы вы исчезли, кошмарные видения.

— Ты теперь участник Содружества, — возразил доведенный до отчаяния Передатчик. — Вот тебе курс. Ускоряй!

Какое-то мгновение Ускоритель бездействовал. Он медленно стряхивал с себя оцепенение, начиная сознавать, что все это ему не приснилось. Он ощутил Содружество. Он ощутил спаянность Глаза с Мыслителем, всех четверых со Стенками, с остальными членами Команды — всех со всеми.

— Что это такое? — растерянно спросил Ускоритель. Он проникался единством Корабля, безмерной теплотой, близостью, достигаемой только в Содружестве.

Он стал ускорять.

Ничего не получилось.

— Попробуй еще разок, — взмолился Передатчик.

Ускоритель заглянул себе в душу. Ему открылся бездонный колодец сомнения и страха. Смотрясь в него, как в зеркало, он видел лишь свое искаженное ужасом лицо. Мыслитель осветил ему этот колодец.

Ускорители веками не расставались с сомнением и страхом. Ускорители воевали из страха, убивали из сомнения.

Но на дне колодца… там скрывалась тайна ускорения!

Человек, Специалист, Ускоритель — теперь он целиком влился в Команду, растворился в ней и как бы обнял Мыслителя и Передатчика за плечи.

Внезапно Корабль рванулся вперед с восьмикратной световой скоростью. И эта скорость все возрастала.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Полный перевод с английского и. Евдокимовой}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Михаил Владимиров} Остров Пуат-Тахи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глава 1 Сколько ног у бабочки? ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мы дышим парами бензина

И это для нас — о’кей.

Неба серая тина

Над ямами площадей,

Пыльный ветер в ущельях,

Пляска цветных реклам.

Трупы лежат в постелях.

Живые ушли по делам.

Вилли Паттерн

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Плотные, низкие облака лежали над Уикфилдом. Верхние этажи небоскребов плыли в утреннем тумане. А внизу, по сумеречным улицам уже текли автомобили, вспыхивая красными и оранжевыми тормозными огнями.

Джонни Мелвин проснулся, встал и босиком подошел к окну. В комнате стоял полумрак, смутно поблескивали стаканы с недопитым бурбоном. Лед в них давно растаял.

Окно смотрело в стену дома напротив. Кое-где горел еще свет. Никаких звуков не было слышно, кроме однообразного рычания голубей.

Как всегда, Джонни проснулся с ощущением неуверенности, неопределенного беспокойства. Он знал, что позднее это пройдет. А сейчас стоял перед окном и курил сигарету, стряхивая пепел на пол.

Бэсси ушла поздно, не захотела, чтобы он оделся и проводил ее. Он выспался. В сущности все было хорошо. Откуда эта бессмысленная рефлексия? Он здоров, молод, успешно подвизается на поприще репортера «Уикфилдских Новостей». Нет никаких оснований для комплекса неполноценности и прочей психоаналитической муры.

Он стоял здесь, как на необитаемом острове. Светало, гасли окна напротив, монотонно рычали голуби. Если наклониться и посмотреть вверх, можно увидеть геометрически выкроенный кусок серого неба. Он отчетливо ощущал свирепую пустынность окружающего. И денег все-таки не хватает. Для того чтобы жениться на Бэсси, нужен собственный дом — изящное бунгало на краю города. Это дорого стоит.

Отличный город Уинфилд. Все в нем есть, и небоскребы, и подземка. Конная статуя Теодора Рузвельта в городском саду, сработанная Пиччони — скульптором-сюрреалистом. Розовая почтовая марка с изображением статуи, достоинством в один доллар, ценится филателистами.

Куда пошлет его сегодня шеф? Убийство, похищение, приезд знаменитости? Вечная гонка, некогда как следует обдумать статью, прочесть что-нибудь толковое.

Платят, правда, хорошо, но все равно недостаточно.

А ведь он когда-то мечтал стать писателем. Чтобы на всех углах продавали его роман в глянцевой бумажной обложке, на которой красовалась бы длинноногая блондинка с сияющей улыбкой. Чтобы издатели посылали ему чеки со всех концов страны. И поездка в Европу — Париж, Париж!

А сейчас он совсем один в этой комнате. Один — с голубями. Остров. Бэсси наверно уже сидит в конторе.

Который час?

Зазвонил телефон.

— Хэлло, Мелвин, — сказал шеф, — я полагаю, вы читали книгу профессора Хогланда?

Один из деловых принципов Джонни был — говорить, по возможности, правду. Иначе можно влипнуть.

— Нет, сэр.

— Так прочтите. Об этой книге шумят. Затем возьмите у Хогланда интервью. Мне нужна статья. Срочно.

— Как называется книга, сэр?

— Эс Эй Хогланд «Люди, звери, растения». Пока.

Джонни никогда не читал научных книг. Но эта была написана понятно. О чем только ни пишут ученые! Никогда Джонни о таких вещах не задумывался.

Хогланд писал об оторванности человеческого существования от жизни животных и растений. Люди и окружающая их живая природа находятся как бы в раздельных плоскостях, удаляющихся друг от друга. Сейчас, во второй половине двадцатого века, человек перестал понимать природу. Нам нет дела до деревьев и птиц.

«Птицы! Действительно, на черта мне птицы. Ненавижу жирных голубей за окном, их ворчание и любовные стоны. Они мне до смерти надоели. Только тоску нагоняют. Я умею и люблю разговаривать с людьми. А не с опоссумами. Как бы я стал общаться с опоссумом?»

Хогланд о нем и писал. О человеке, который если и попадет в лес, то ничего не увидит и не услышит. Не заметит толстую бронированную куколку бражника на осеннем листе, не отличит дрозда от тангары (Pyranga rubra). О современном городском человеке, о репортере «Уикфилдских Новостей» Джонни Мелвине. О Джонни Мелвине, которому неуютно в этом мире, но который пробьется, выдвинется, разбогатеет.

Хогланд считал, что даже биологи оторвались сейчас от природы. Они знают что такое ДНК, как квант света работает в хлоропласте. А что такое перипатус? Peripatus, тип Onychofora? Между тем, это существо важное — без него не поймешь эволюции беспозвоночных. А люди, далекие от биологии? («Ваш покорный слуга — Джи Ар Мелвин»), Глубокое, дремучее невежество.

«Я спрашивал у десятков знакомых и незнакомых людей, сколько ног у бабочки? — писал Хогланд. — И получил самые разнообразные ответы — от нуля до двенадцати. Некоторые называли даже нечетные числа».

«А я бы просто ответил — не знаю и знать не хочу», — подумал Джоннн. «Ноги лучшей половины человеческого рода интересуют меня гораздо больше».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Хогланд писал об уничтожении природы человеком. Об истреблении карибу на севере Канады, умниц афалин в Черном море, об отравлении рек и озер, о бессмысленной вырубке лесов. Почва подвергается эрозии, исчезает рыба, редкими становятся меха и слоновая кость. Это мало кого смущает — газеты шумят об искусственной пище. В Советском Союзе химики сделали синтетическую икру — на радость вегетарианцам. А мех и кость с полным успехом заменяются полимерами.

«У Бэсси отличная шубка из нейлона. И обошлась она мне недорого. Конечно, лестно было бы нарядить Бэсс в соболя».

Люди утрачивают возможность познания природы — научного и эстетического. Они полагают в своем невежестве, что все уже позади — и стегозавр, и латимерия. Между тем природа полна неожиданностей, может быть грандиозных. И не только в глубинах океана. Есть еще необитаемые острова на нашей планете. А сколько неизученных! В конце концов, на любом пустыре можно наткнуться на новый мутант чертополоха со странными свойствами. Природа продолжает развиваться, как бы ни терзал ее человек.

Слова о необитаемых островах задели Джонни. «Конечно. Мир полон необитаемых островов. Мы все — Робинзоны. Моя квартира — необитаемый остров, Бэсси отказывается в ней поселиться. Только вместо пальм в ней растут телевизор и холодильник. Об этом можно было бы стихи написать. По десять долларов строчка. Жаль, что я не умею».

«Нет, не назад к Жан Жаку Руссо я зову людей, — писал Хогланд. — Развитие человечества происходит закономерно. Человек будущего не оставит своего города. Но он неизбежно должен пойти на сближение с природой и чем раньше, тем лучше. Он будет сотрудничать с животными и растениями, он заговорит на их языках, он будет не истреблять, но воссоздавать истребленное. Возникнет новое искусство, одухотворенное шумом леса, полетом ласточки, свечением морских микроорганизмов. Дети будут любить и понимать природу с первых лет жизни».

«Фу, как красиво, — подумал Джонни. — Не выношу романтики и сентиментальности. Я не старая дева из ХАМЛ, чтобы слушать пенье птичек и умиляться до слез, глядя на незабудки! О чем мне говорить с Хогландом? И почему о его книжке шумят?»

Он позвонил шефу. Он сказал:

— Шеф, у меня к вам два вопроса.

— Выкладывайте.

— Сколько ног у бабочки?

— Вы что, выпили?

— Трезв, как стеклышко. Так сколько?

— Мелвин, я занят.

— Ну ладно. Второй вопрос — наличествуют ли у Хогланда железные бицепсы и густая черная борода?

— С чего вы взяли?

— Просто я боюсь, что он похож на профессора Челленджера из романа Конан-Дойла и спустит интервьюера с лестницы. Помяните меня в своих молитвах, шеф.

— Не валяйте дурака. И давайте мне статью о Хогланде завтра вечером. Толковую и с юмором.

Шеф повесил трубку.

Джонни считал, что этот разговор не бесполезен. Шеф слегка обозлился, но наверняка отметит живость ума своего репортера. Впрочем, читал ли шеф Конан-Дойла?

Джонни позвонил Хогланду. Тот согласился принять его завтра в девять. Голос у Хогланда был приятный.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером шел дождь. Джонни и Бэсси вышли из кино и тут же забыли сногсшибательный вестерн, который им показывали. Черная улица грохотала и блестела. Крутились огни реклам, мигали желтые подфарники. Бэсси спросила:

— О чем ты думаешь?

— О стеллеровой корове.

— Кто это — Стеллер?

— Понятия не имею. И корова его — не корова, а какое-то существо, жившее в воде.

— Ну и что же?

— Ее истребили в восемнадцатом столетии. Поехали ко мне?

Но Бэсси не захотела. Он отвез ее домой, вернулся к себе. Съел два сандвича с ветчиной и запил их пивом из жестянки. Лег спать. Он долго не мог заснуть. Темнота и одиночество. «Собаку что ли завести? Не люблю собак, их лая, их запаха. Блохи. А они ведь умные, собаки. С детства не разговаривал с ними».

Голуби за окном молчали. Они спали, спрятавшись от дождя.

Без пяти минут девять Джонни был у Хогланда. Тот оказался спокойным человеком среднего роста, лет пятидесяти. Он приветливо улыбнулся, налил Джонни бурбон с содовой, а сам стал потягивать апельсиновый сок.

— Вы позволите начать интервью, профессор?

— А как это слово пишется?

Они рассмеялись.

— Какое у вас хобби, сэр?

— Обожаю строить летающие модели. Вот, видите?

Хогланд показал на висящее под потолком сооружение из дощечек и цветного шелка.

— Рыбная ловля, охота?

— Помилуйте, я городской житель, кабинетный ученый.

— Но вы так хорошо знаете природу.

— Из этого, кстати, не следует, что я должен убивать рыб или птиц. А знать природу — моя специальность.

— Разрешите спросить — над чем вы работаете? Ведь эта книга — популярный труд. А ваше основное дело?

— Вряд ли заинтересует читателей газеты. Я занимаюсь конвариантной редупликацией ДНК в связи с синтезом белков митотического аппарата.

— Вы понимаете, сэр, что для меня это звучит по-голландски. Теперь я вас спрошу — как эти слова пишутся?

— Си О Эн Ви Эй… Конвариантная.

Джонни стенографировал без особого интереса. Но тут ему пришел в голову более содержательный вопрос:

— Вы упомянули про ДНК, сэр. Это ведь такая генетическая штука, верно? Но в книге вы ругаете биологов за то, что они знают про ДНК, но не знают сколько ног у бабочки. (Молодец Джонни! Толковый вопрос).

— Биологи, положим, знают. А вы?

— Четное число, профессор.

— Ответ правильный. Так вот, Мелвин, ДНК — это жизнь. Это — гены, наследственность, изменчивость, эволюция. Но жизнь — это не только ДНК. (Разговаривай с этими учеными!)

— Вы действительно считаете, профессор, что на Земле есть неизвестные острова?

— Думаю, что неизвестных, не нанесенных на карту островов практически нет. Но необитаемых и неизученных — достаточно.

— Где же?

— Преимущественно в Ледовитом океане. Но есть такие острова и в Полинезии.

На политические вопросы Хогланд отвечать отказался. А кино и телевидение его не интересовали.

Джонни сдал свою статью вовремя. Он писал ее с увлечением, ему хотелось опровергнуть слезливую болтовню этого скучного мечтателя.

«Мы готовы оплакивать благородных афалин и даже гораздо менее симпатичного сумчатого волка, — писал Джонни. — Но это — бесполезные слезы. Человек преодолел природу. Ничем она нас уже не удивит.

Пусть наши дети ходят в Зоо и пусть животные в Зоо хорошо себя чувствуют. И если существуют музеи, то почему не быть заповедникам. Полезно смотреть на зверей — мы тогда лучше понимаем добрых знакомых. Я вспоминаю одного преподавателя нашего колледжа — ну сущий был бегемот. Так мы его и звали.

Человек — в конце концов везде Робинзон — и в городе и на необитаемом острове. Он всегда один — в глубоком смысле этого слова. И меня не испугает необитаемый остров. Особенно если Пятница будет женского рода — миленькая и веселая.

Но, конечно, запах бензина современному человеку приятнее благоухания водорослей, гниющих на пляже».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глава 2 Странный остров ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он вставал из тумана навстречу бугшприту,

Остров дикий и странный, безлюдный, забытый.

Мы смотрели вперед лениво и праздно,

Мы прошли над акулой сигарообразной,

Над подводным теченьем, стремящимся к норду,

Мы прошли как виденье, спокойно и гордо.

Остров плыл перед нами. Из радужной дали

Как органные трубы деревья звучали,

И цветы раскрывали горячие пасти,

Птицы громко орали о чуде и счастье.

За кормой он остался, как прежде неведом,

Пенный след потерялся меж нами и бредом.

Вилли Паттерн

Статья Джонни появилась через два дня. Гонорар был приличный, но откликов она не вызвала.

Дальше все пошло своим чередом — редакция, выезд с шерифом для осмотра трупа, интервью у кинозвезды Мэй Олдерсон, вечерами встречи с Бэсси, кино, танцы в ресторане «Глория». Джонни забыл о Хогланде и его книге.

Шеф вызвал Джонни через неделю. Он сказал:

— Мелвин, вы парень способный. Я хочу дать вам возможность отличиться и заработать.

— Благодарю вас, сэр.

— Газете нужна сенсация. Доброкачественная. Вне политики — читатели устали от войны во Вьетнаме. Детективный роман с продолжениями тоже не годится. Как это ни странно, современный читатель заинтересовался наукой. Книга Хогланда за короткий срок выдержала шесть изданий. Вы помните историю этого норвежца на плоту?

— Тура Хейердала, сэр?

— Что-то в этом роде. Так вот, Мелвин, я намерен послать вас на необитаемый остров.

— Зачем?

— Вы сами подали мне идею вашей статьей. Современный человек среди дикой природы. Может получиться отличная серия корреспонденций и даже книга.

— Где этот остров?

— В Полинезии. Вы поедете туда один, без Пятницы мужского или женского пола, без продовольствия, без радио. Проживете на острове месяц. Газета финансирует вашу поездку и гарантирует достойный гонорар.

— Сколько?

— По тысяче зелененьких за тысячу хорошо написанных строк. Жалованье сохраняется.

— О’кэй.

— Хороший мальчик. Вы свободны, Мелвин — до четверга.

Сколько строк он напишет? Десять тысяч, не меньше. Уж тут он постарается!

Весь остаток дня Джонни думал об острове, но не мог вообразить ничего кроме рекламных плакатов туристских фирм, приглашающих насладиться красотами Таити и Самоа. Коричневые полуголые девицы в венках из красных цветов гибикуса. Пальмы и попугаи. Лазурное море.

Вечером Джонни и Бэсси пошли в Варьете. На эстраде унылый клоун разговаривал с сиамской кошкой.

— Кисанька, ты ведь из Индо-Китая. Не хочется ли тебе поехать на родину?

Кошка выгнула спину и страшно зашипела. Глаза ее загорелись красными огоньками.

— Неужели не хочется?

Кошка мяукнула и покачала головой.

— Не любишь когда стреляют?

Кошка мяукнула снова.

— Вы видите, лэди и джентльмены, что самая умная кошка много глупее людей. Не любит когда стреляют, не хочет ехать во Вьетнам!

В зале захлопали, но раздалось и несколько свистков. Клоун исчез вместе со своей кошкой.

Официант принес заказанный коньяк.

— За нового Робинзона! — сказала Бэсси.

Они выпили. Это была уже третья порция. Бэсси оживилась. А Джонни, напротив, помрачнел.

— Чертов Хогланд. По его милости я должен тащиться на край света и целый месяц жить под кокосовой пальмой. Сущий идиотизм.

— Милый, в этом есть глубокий смысл. Исчисляемый в долларах.

— Там крабы ползают. И купаться нельзя — акулы.

— И не купайся. Мне нужно чтобы ты вернулся целиком. А какой у тебя будет загар!

— Хогланд прав в одном. Я действительно не понимаю зверья. Ты видела как у этой паршивой кошки глаза загорелись красным? Может она и не кошка вовсе. Может она — оборотень.

— Вряд ли. У всех сиамских кошек глаза светятся красным светом. А у простых — зеленым. Из двух разных кошек можно соорудить светофор.

— Таинственный остров. Остров Хуан Фернандес. Остров Святой Пасхи. Остров Сокровищ. А вдруг я найду в сундуке клад под тремя скелетами? Интересно, какой вкус у черепашьих яиц?

До четверга Джонни удалось кое-что узнать о плацдарме, на котором ему предстояло развернуться, и даже повидать человека, побывавшего там, — спокойного и до удивления безалкогольного норвежца Кнута Боидесена. По словам норвежца, остров этот, находящийся в Каролинском архипелаге, к югу от острова Хок, туземцы зовут Пуа-ту-тахи, что означает — Одинокий коралловый утес. Размеры острова невелики — примерно пять на пять километров, но на нем имеется и пресная вода и богатая растительность. Кокосы и еще какие-то желтые плоды, о которых Бондесен плохо помнил. Он пробыл на берегу не более часа и ничего интересного не заметил. Полинезийцы, однако, остров не посещают, побывали на нем японцы, но, насколько Бондесену известно, вскоре смылись. Американцы тоже его игнорируют.

Шеф связался с Вашингтоном, но особо ценной информации не получил. Было подтверждено, что остров не заселен — и только.

Определить маршрут не составляло труда: рейсовым самолетом в Мельбурн (наибольший расход), оттуда поездом до Тоунсвилла (некоторая экономия), пароходом в Порт Морсби и дальше — на попутных судах.

Последним из этих попутных было «Торнадо» водоизмещением тысяча тонн, приписанное к порту Дарвин. Оно шло со скоростью семнадцать узлов из Папуа к Филиппинам. За небольшой крюк заплатила газета.

На восьмые сутки, в полдень капитан показал на облачко, стоявшее над горизонтом и сказал:

— Вот ваш остров, мистер Мелвин.

— Как, на небе?

— Если угодно. Вы видите, у облака зеленоватый оттенок. Оно отражает воду лагуны острова. Лагуна мелкая и вода в ней зеленее, чем вокруг.

Был ли он доволен поездкой? Несомненно. Появилось настоящее дело, хотя и странное. Утренняя рефлексия почти исчезла. Похоже, что он наконец дорвался до своего большого шанса. Теперь все в его руках. Суровая и мужественная жизнь на острове в течение месяца — срока совсем небольшого. Блестящие статьи, ударная книга. Соединение с Бэсси — уютный дом с садом. Поездки в Европу. Он станет процветающим писателем, получит премию Пулитцера.

К острову добрались только вечером. Судно вошло в лагуну и бросило якорь. Темнеет вблизи экватора быстро. Высыпали звезды и мгновенно включились на полный накал. На утро шлюпка с «Торнадо» доставила Джонни на берег.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Остров был что надо!

Невысокая, не выше трехсот футов гора, покрытая густой растительностью, омывалась прозрачными водами лагуны. Вход в нее был свободен, и небольшое судно могло войти в бухту без затруднений.

Джонни поставил свою палатку у ручья, стекавшего со скалы, близко от берега. Он честно выполнил условия — высадился на берег без всяких продовольственных запасов, что было удостоверено письменно капитаном «Торнадо». Поэтому о пище следовало позаботиться немедленно. Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Сначала — плоды. Джонни вошел в лес. Он захватил тесак, предполагая, что придется прорубаться сквозь заросли. Зарослей не оказалось. Прямые стволы деревьев стояли не так уже часто. Солнечные лучи пробивались сверху, в лесу было просторно и тихо. Лес подымался в гору не спеша.

Очень тихо. Птицы не поют. Они молча перелетают с ветки на ветку. Под ногами мягкая трава необычного красноватого оттенка. Джонни видел уже тропическую растительность в Папуа. Лианы, орхидеи, бананы, хлебное дерево. Здесь ничего этого не было. Странный лес.

«Полезно было бы получше знать ботанику. Что за деревья? Интересная кора — прямо как рыбья чешуя. А где же фрукты?»

Фрукты все же наличествовали. Пройдя еще сотню ярдов, Джонни наткнулся на группу невысоких деревьев с желтыми плодами, похожими на груши.

«Можно ли их есть? Вот уж не хочу с места в карьер испортить себе желудок!»

Он сорвал несколько плодов. Плоды мягкие и клейкие. Один из них был объеден, на рыжей мякоти виднелись следы мелких и острых зубов.

«Ну уж если какая-то белка их ест, то и мне можно».

Он содрал ножом кожуру и закусил плод. Вкус его был странен. Чуть-чуть кисловатый. Как у жевательной резинки с лимонным соком, достаточно долго пробывшей во рту.

«Неважный фрукт. Предпочел бы хороший ананас».

Но других плодов не оказалось. Джонни набил рюкзак клейкими грушами и пошел дальше. Тишина действовала ему на нервы. Он остановился и стал осматриваться.

«Все-таки лес какой-то особенный. Надо понять в чем дело. Краски необыкновенные. Трава красноватая, а листья большинства деревьев и кустарников почему-то с синим оттенком».

Он сорвал листок и подивился его форме. Лист попеременно сужался и расширялся. Очень длинный, покрытый мелкими щетинками.

«И пиявок здесь нет. Как они падали за шиворот в Папуа! Ну и гадость. А тамошние муравьи! А комары и мухи!»

Джонни вдруг понял, что его еще никто не укусил. Между тем мелкие насекомые с еле слышным жужжанием кружили над головой. На ветку рядом села бабочка совершенно черного цвета.

«Удивительная бабочка! Сколько у нее крыльев? Что-то много». Она отличалась от обычной так же, как специально выведенный махровый цветок отличается от своей дикой формы.

Джонни накрыл бабочку пробковым шлемом. Извлек ее и стал рассматривать. Ничего подобного он никогда не видел. Тело у бабочки было жесткое, как надкрылья жука. Довольно крупный экземпляр, размах крыльев — дюйма три. Четыре ножки. А крыльев — шесть!

Насекомое вдруг сильно двинулось в его пальцах и Джонни почувствовал болезненный укол. Он выпустил бабочку, она взлетела вверх и исчезла.

«Бабочка — и кусается! Надеюсь, она не ядовитая».

Джонни выругался и стал сосать укушенный палец.

Боль прошла быстро. Однако настроение его испортилось и он пошел назад.

На берегу царил покой. Дул ветерок с моря. Все здесь казалось привычным и обыденным. Торчало несколько пальм, похожих на кокосовые. Только орехи висели чертовски высоко.

«Отсутствие комаров и пьявок меня не огорчает. Но есть-то все-таки надо!»

Он закинул спиннинг с зеленой блесной и стал плавно накручиватъ катушку.

Леску сильно дернуло и удилище изогнулось. Первые две рыбы сорвались еще в воде. Потом Джонни вытащил нечто основательного размера и веса. Но рыба ли зто?

Голубая, как бирюза. Длиною фута в два. Узкое тело, а вместо плавников странные выросты, похожие на конечности животных. По три сверху и снизу. Они заканчивались почти прозрачными перепонками, натянутыми между тонкими отростками.

«Ну и ну. Чего только не увидишь в тропических водах!»

Существо было лишено чешуи. Просто тонкая кожа, мягкая как у лягушки.

Он решил попробоватъ и выпотрошить голубого монстра — кости мало отличались от обычных рыбьих костей, мясо оказалось розовым, как у форели.

Джонни развел костер и сварил суп. Он был очень голоден.

Суп получился неважный. Напоминал скорее овощной, чем рыбный. Он проглотил кусок рыбы — совершенно безвкусный.

«Меню прескверное. Ничего, не пропадем. Найду что-нибудь поинтереснее».

Джонни почувствовал усталость и решил прилечь ненадолго в палатке. Жара и мерный плеск прибоя быстро усыпили его. Когда он проснулся, было уже совсем темно.

«Вот первый день и прошел. Через двадцать девять дней за мной приедут. Зверски есть хочется. Придется потерпеть до завтра».

Ночь безлунная, звезды отражаются в спокойной воде лагуны. Коралловый песок на берегу светится зеленоватыми бледными пятнами.

«Это еще что такое?»

«Это» оказалось множеством длинных белых червей, медленно ползавших по берегу. Они ползали и светились как гнилушки.

Джонни стало не по себе. Черное небо, черная вода, черная растительность. Беззвучная вода, беззвучная растительность. И светящиеся черви.

Там, на другом конце света, огни реклам, шум моторов. И зажигательный грохот джаза. А он здесь один, совсем один — с червями. Вот что такое необитаемый остров! Он дорого бы дал за то, чтобы услышать своих голубей за окном.

И в воде тоже проплыло какое-то светящееся существо. Фосфоресцирующий след держался несколько секунд, потом рассеялся.

На следующий день ему удалось найти несколько орехов под пальмой и выудить какую-то рыбину более привычной формы. Но и эта снедь оказалась начисто лишенной каких-либо вкусовых качеств. Как будто он бумагу жевал. Никаких крабов, никаких съедобных моллюсков. Джонни непрерывно ощущал голод.

Зато вода в ручье была холодная и вкусная. И, как выяснилось, купанье в лагуне лишено риска. Акул в лагуне не было. Противные черви исчезли при свете солнца.

Второй поход в лес принес мало нового. Джонни нашел какие-то синие ягоды, чуть горьковатые, вроде бы съедобные. Летали черные бабочки, а вместо жуков ползали четырехногие существа с мягким телом, покрытым волосками. И опять никто его не укусил — ни комар, ни муха.

Укусила его змея. Он наступил на нее и она вонзила ему в ногу выше щиколотки острые зубы. Змея была короткая и толстая, серая, с круглыми фиолетовыми пятнами. Укусила и скрылась с непостижимой скоростью.

Холодный пот выступил у Джонни на лбу. Он смертельно испугался. У змеи была большая трехугольная голова — несомненно, ядовитая змея.

Джонви разодрал рубашку и наложил на ногу жгут — ниже колена. Скрипя зубами от боли и ругаясь, исполосовал ранку ножом — кровь потекла струей.

Через несколько минут ему стало совсем худо, в глазах помутилось. Он опустился на траву и стал ждать конца. В его сознании калейдоскопически закрутились Бэсси, шеф, капитан «Торнадо», профессор Хогланд. «Сколько ног у бабочки?» Теперь он знал — четыре. А зачем это знать? Он умрет, он был идиотом, он поддался на провокацию! О, будь все проклято! Он стал кричать, звать на помощь, несколько раз выстрелил из двухстволки.

Между тем дурнота прошла так же быстро, как началась. Нога болела здоровой, нормальной болью — от порезов. Кровь почти остановилась.

«Неужели спасен?»

Действительно, яд не подействовал. Еще не веря своему счастью, Джонни почувствовал прилив гордости. Он не растерялся, сделал все что надо, спасся сам, без чьей-либо помощи. Будет о чем написать! Хорошего настроения ему хватило до конца дня. Несмотря на голод.

Ночью шел дождь, и утром гора и лес как бы дымились. Джонни подстрелил птицу. С черным оперением, отдаленно напоминавшую обычную галку. Но клюв у птицы был розовый с синими пятнышками. И в клюве — зубы. Острые и мелкие.

Птица была не такая. И растительность, и рыбы, и насекомые, и черви — все было не такое.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Артур Кларк} Техническая ошибка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{_{Что такое научная фантастика? Один из видов художественной литературы? Или некий гибрид ее с наукой? Что в ней главное: люди с их характерами или лежащие в ее основе научные идеи и гипотезы?}}

^{_{И та и другая точка зрения имеет своих сторонников, — причем вовсе не всегда первой из них придерживаются литераторы, а второй — ученые. Некоторое время назад один из советских писателей-фантастов разослал всем своим коллегам и редакциям, имеющим дело с научной фантастикой, созданную им подробную классификационную таблицу научных идей, разрабатываемых в фантастических произведениях (например, машина времени в разных вариантах, или, скажем, гибель планеты при ядерной катастрофе и т. и.). В таблице было отмечено, какие из идей уже использованы фантастами. По мысли автора, эта таблица должна была помочь писателям избежать «повторения пройденного» и, следовательно, напрасной траты сил и времени. А редактор, заглянув в нее, мог легко и просто определить: бросить полученную рукопись в корзину или печатать ее…}}

^{_{Но можно ли свести научно-фантастическое произведение к положенной в его основу научной гипотезе? Мы предлагаем нашим читателям самим ответить на этот вопрос, прочитав рассказ английского ученого Артура Кларка «Техническая ошибка» (который мы печатаем здесь с сокращениями) и сравнив его с недавно опубликованным в нашем журнале (N9 3 и 4) рассказом Михаила Владимирова «Остров Пуа-Ту-Тахи».}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это был один из тех несчастных случаев, в которых никого нельзя винить.

Ричард Нелсон в десятый раз спустился в генераторный колодец, чтобы снять показания термометра и удостовериться, что жидкий гелий не просачивается сквозь изоляцию. Впервые в мире был создан генератор, использующий сверхпроводимость. Витки огромного статора купались в гелиевой ванне, и сопротивление многих миль провода упало до такой величины, что никакие приборы не могли его обнаружить.

Нелсон с удовлетворением отметил, что температура не ниже расчетной. Изоляция делает своё дело, можно спокойно опускать в колодец ротор. Сейчас тысячетонный цилиндр висел в пятидесяти футах над головой Нелсона, словно баба исполинского копра. Не только инженер — все работники электростанции облегченно вздохнут, когда он ляжет на подшипники и будет соединен с валом турбины.

Нелсон сунул в карман записную книжку и направился к лестнице.

В геометрическом центре колодца его настиг рок.

За последний час, по мере того как материк окутывали сумерки, неуклонно росла нагрузка на энергетическую сеть. Как только погасли последние лучи солнца, вдоль широких автомагистралей ожили нескончаемые шеренги ртутных фонарей. В городах зажглись миллионы ламп; домашние хозяйки, готовя ужин, включили высокочастотные печи.

Стрелки мегаваттметров энергоцентра поползли вверх по шкалам, оставаясь в пределах нормы.

Но в горах, в трехстах милях к югу, пустили мощный анализатор космических лучей: ожидался ливень со стороны сверхновой в созвездии Козерога, обнаруженной астрономами всего час назад. И обмотки пятитысячетонного магнита принялись высасывать ток из тиратронных выпрямителей.

Но в тысяче милях к западу туман подбирался к крупнейшему в полушарии аэропорту. Хотя самолеты, оснащенные радаром, отлично садились даже при нулевой видимости и туман никого не беспокоил, все-таки лучше обойтись без него. И заработали мощные рассеиватели; — излучая в ночь около тысячи мегаватт, они сгущали капельки воды и пробивали в стене тумана огромные бреши.

И стрелки в энергоцентре снова подскочили, и дежурный инженер приказал пустить запасные генераторы. Скорей бы установили этот огромный генератор с жидким гелием, тогда не будет больше таких тревожных, напряженных часов. И все-таки он еще надеялся справиться с нагрузкой.

Но полчаса спустя метеобюро предупредило по радио о заморозках, и не прошло шестидесяти секунд, как осмотрительные граждане включили миллионы электропечей. Стрелки перевалили через красную черту и продолжали ползти вверх.

Раздался страшный треск — сработали три огромных автоматических выключателя. Но четвертый отказал. Воздух наполнился едким запахом горящей изоляции, расплавленный металл тяжелыми каплями падал на пол и тотчас затвердевал на бетонных плитах. Вдруг исполинские пружины оторвались и, пролетев не меньше десяти футов, ударили по размещенным ниже частям монтажа. За долю секунды они приварились к проводам, ведущим к новому генератору.

В обмотках генератора взбунтовались силы, превосходящие все, что до сих пор производил человек. Как раз в эту секунду Нелсон оказался в центре колодца.

Сила тока стремилась стабилизироваться, неистово мечась во все более узких пределах. Но она так и не установилась: где-то вступили в действие дублирующие предохранительные приборы, и цепь, которой не должно было быть, опять прервалась.

Последняя предсмертная судорога, почти такая же мощная, как первая, затем ток быстро спал. Все кончилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда вновь загорелся свет, помощник Нелсона уже стоял у края роторного колодца. Он не знал, что случилось, но подозревал, что что-то серьезное. Наверно, Нелсон там, внизу, недоумевает, в чем дело.

— Эй, Дик! — крикнул он. — Ты кончил? Пойдем выясним, что стряслось.

Ответа не последовало. Он перегнулся через поручни и посмотрел в огромную яму. Свет был плохой, и тень ротора мешала как следует рассмотреть что-либо. Сперва ему показалось, что колодец пуст, — но ведь это нелепо, он сам видел, как Нелсон несколько минут назад спустился туда. Помощник позвал еще раз.

— Эй! Дик, ты цел?

Опять никакого ответа. Встревоженный помощник пошел вниз по лестнице. Он был на полпути, когда странный звук, точно где-то очень далеко лопнул воздушный шар, заставил его оглянуться. И тут он увидел Нелсона; инженер лежал в середине колодца на лесах, закрывающих турбинный вал. Лежал неподвижно, в какой-то неестественной позе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ральф Хьюз, главный физик, оторвал глаза от заваленного бумагами стола, когда отворилась дверь. Мало-помалу все входило в свою колею после ночного бедствия. К счастью, на его отделе оно почти не отразилось: генератор не пострадал. Не хотелось бы ему быть на месте главного инженера; теперь Мердоку надолго хватит писанины. Мысль об этом доставляла удовольствие доктору Хьюзу.

— Здравствуйте, док, — приветствовал он вошедшего доктора Сэндерсона. — Что привело вас сюда? Как ваш пациент?

Сэндерсон кивнул.

— Через день-два выйдет из больницы. Но я хочу поговорить с вами о нем.

— Я с ним не знаком, никогда не бываю на станции, разве что все Правление на коленях умоляет меня. Но поговорить можно.

Сэндерсон криво усмехнулся. Главный инженер и блестящий молодой физик не питали друг к другу нежности. Они были слишком разные люди, кроме того, шло неизбежное соперничество между экспертом-теоретиком и человеком «практики».

— Мне кажется, это по вашей части, Ральф. Во всяком случае, я в этом не смыслю. Вы слышали, что произошло с Нелсоном?

— Если не ошибаюсь, он был внутри моего генератора, когда в обмотки пошел ток?

— Точно. Когда ток отключился, помощник нашел его, он был в шоке.

— Что за шок? Электричеством ударить его не могло, ведь все обмотки изолированы. К тому же, помнится мне, его подобрали в центре шахты.

— Совершенно верно. Мы не знаем, что случилось. Но он теперь пришел в себя, и как будто никаких последствий, если не считать одного.

Врач помешкал, словно искал нужные слова.

— Ну, говорите! Не томите!

— Я оставил Нелсона, когда увидел, что ему ничто не грозит. А через час мне позвонила старшая сестра и сказала, что Нелсон хочет срочно поговорить со мной. Когда я пришел в палату, он сидел в постели и озадаченно рассматривал газету. Я спросил, в чем дело. «Со мной что-то случились», — говорит. «Конечно — говорю, — но через два дня вы уже будете работать». Он покачал головой, вижу — в глазах тревога. Сложил свою газету и показал ее мне. «Я не могу читать», — говорит. Я определил амнезию и подумал: «Вот досада! Что еще он забыл?» А он, словно угадал мои мысли, продолжает: «Нет, я разбираю буквы и слова, но все вижу задом наперед! Наверно, у меня что-нибудь с глазами». И снова развернул газету. «Как будто я вижу ее в зеркале. Могу прочесть каждое слово в отдельности, по буквам. У вас нет зеркальца? Я хочу сделать опыт».

Я дал ему зеркальце. Он поднес его к газете и посмотрел на отражение. И стал читать вслух, с нормальной скоростью. Но этому фокусу любой может научаться, наборщики так читают свои литеры, так что я не удивился. Правда, не совсем понятно, зачем понадобилось умному человеку устраивать это представление. Решил не противоречить ему — может быть, он чуть-чуть свихнулся от шока. Похоже было, что у него оптические иллюзии, хотя он выглядел вполне нормально. А Нелсон отложил газету и говорит: «Ну, док, что вы скажете на это?» Я не знал, как отвечать, чтобы не раздражать его. «Пожалуй, лучше вам обратиться к доктору Хамфри, — говорю, — он психолог. Это не моя область». Тут он сказал кое-что о докторе Хамфри и его психотестах, и я понял, что он уже побывал в его лапах.

— Верно, — вставил Хьюз. — Всех, кто поступает на работу в компанию, пропускают через сито Отдела психологии. — Он задумчиво добавил:

— И все равно такие проскакивают типы!..

Доктор Сэндерсон улыбнулся и продолжал рассказ:

— Я хотел уходить, тут Нелсон говорит: «Да, чуть не забыл. Наверно, я упал на правую руку. Запястье сильно болит, как от растяжения». — «Давайте посмотрим», — сказал я и нагнулся над ним. «Нет, вот эта рука», — говорит Нелсон и поднимает левую. Я держусь своей линии, не спорю. «Как хотите. Но ведь вы сказали — правая?» Нелсон опешил. «Ну да, — говорит, — Это и есть правая рука. Может быть, глаза и чудят, но тут-то все ясно. Вот обручальное кольцо, если не верите. Я его уже пять лет снять не могу».

Тут уже я опешил. Потому что он поднял левую руку — и кольцо было на ней. И он сказал правду, кольцо сидело так крепко, что без ножовки не снять. Тогда я спрашиваю: «У вас есть какие-нибудь приметные шрамы?» — «Нет, — отвечает, — не помню никаких». — «А пломбированные зубы?» — «Есть несколько». Мы молча глядели друг на друга, пока сестра ходила за зубной картой Нелсона. «Смотрели друг на друга со страшным подозрением в душе», — сказал бы романист. Но еще до того, как вернулась сестра, меня осенило. Мысль была фантастическая, но ведь и само дело принимало все более неслыханный оборот. Я попросил Нелсона показать мне предметы, которые были у него в карманах. Вот они.

Доктор Сэндерсон достал несколько монет и книжку в кожаном переплете: Хьюз сразу узнал «Записную книжку электроинженера»; у него в кармане лежала точно такая же. Он взял ее из рук врача и раскрыл наудачу, с легким чувством вины, которое неизбежно, когда в твоих руках оказывается записная книжка другого человека.

А в следующую секунду Ральфу Хьюзу показалось, что шатаются устои его мира. До сих пор он слушал доктора Сэндерсона как-то рассеяно, недоумевая из-за чего весь этот переполох. Теперь у него в руках лежало противоречащее всякой логике вещественное доказательство.

Ральф Хьюз не мог прочесть ни слова в записной книжке Нелсона. И печатный и рукописный текст были перевернуты, точно в зеркале.

Доктор Хьюз встал с кресла и несколько раз быстро прошелся по кабинету. Сэндерсон сидел, молча глядя на него. На четвергом круге физик остановился у окна и посмотрел на озеро, накрытое тенью белой стены плотины. Этот вид как будто развеял его смятение, и он снова повернулся к доктору Сэндерсону.

— Вы хотите, чтобы я поверил, что с Нелсоном каким-то образом произошло поперечное обращение, правое поменялось местами с левым и наоборот?

— Я ничего не хочу. Я только изложил факты. Если вы можете сделать другой вывод, буду рад его услышать. Позвольте добавить, что я проверил зубы Нелсона. Все пломбы переместились. Объясните это, если можете. Кстати, вот эти монеты тоже очень интересны.

Хьюз взял их в руку. Один шиллинг, новая красивая крона из бериллиевой меди, несколько пенсовиков и полупенсовиков. Он принял бы их без колебаний у любого кассира. Такой же наблюдательный, как большинство людей, он никогда не задумывался, в какую сторону смотрит голова королевы. Но надписи! Хьюз живо представлял себе недоумение Монетного двора, если эти странные монеты когда-нибудь попадут к ним. Как и книжка: поперечное обращение.

Голос доктора Сэндерсона перебил его размышления:

— Я попросил Нелсона никому не говорить об этом. Я напишу подробный доклад, он вызовет переполох, когда будет напечатан. Но нам надо знать, как это могло случиться. Вы конструктор нового генератора, поэтому я пришел к вам.

Доктор Хьюз словно не слышал его. Сидя за столом, он пристально разглядывал свои руки. Впервые в жизни он всерьез задумался над разницей между левым и правым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Доктор Сэндерсон продержал Нелсона в больнице несколько дней, изучая своего странного пациента и собирая материал для доклада. Насколько он мог судить. Нелсон, если не считать странного превращения, был вполне нормален. Он заново учился читать и быстро преуспевал, после того как прошло чувство необычности. Вероятно, он никогда не сможет работать инструментом так, как работал, до несчастного случая: теперь его до конца жизни все будут считать левшой. Но ведь это не помеха.

Доктор Сэндерсон перестал ломать голову над причиной состояния Нелсона. Он плохо разбирался в электричестве, это дело Хьюза. Врач не сомневался, что физик найдет ответ, как всегда. Компания — не благотворительное общество, она знает, кого нанимает. Новый генератор, который будет пущен через неделю, — детище Хьюза, хотя ему принадлежит только теоретическая разработка.

Сам доктор Хьюз был вовсе не так уж уверен в себе. Его пугал размах задачи; в отличие от Сэндерсона, он понимал, что тут открываются совсем новые области науки. Он знал: есть лишь один путь, чтобы объект мог превратиться в свое зеркальное отображение. Но как доказать столь фантастическую теорию?

Главный физик собрал всю наличную информацию об аварии, из-за которой огромный статор оказался под током. Расчеты позволяли представить себе силу тока в обмотках в те несколько секунд, когда была замкнута цепь. Правда, цифры приблизительные. Если бы можно было повторить опыт, чтобы получить точные данные… Он представлял себе лицо Мердока, — если скажет:

— Вы не возражаете, я сегодня вечером выберу минутку и замкну накоротко генераторы один — десять?

Нет, это, конечно, отпадает.

Хорошо, что у него сохранилась действующая модель. Опыты на ней дают какое-то представление о поле в середине генератора, но о величине тока можно только гадать. Она, наверно, была колоссальной. Просто чудо, как уцелели обмотки.

Почти месяц Хьюз бился над расчетами и блуждал в областях атомной физики, которые после университета тщательно обходил. Мало-помалу в его голове складывалась теория; до окончательной формулировки далеко, но путь был ясен. Еще месяц, и все будет готово.

Большой генератор, который занимал его мысли весь последний год, отошел на второй план. Доктор Хьюз как-то рассеянно принял поздравления коллег, когда генератор прошел последние испытания и влил свои миллионы киловатт в энергосистему. Наверно, его поведение показалось им немного странным, но ведь его давно считают оригиналом. К этому привыкли; компания была бы разочарована, если бы ее придворный гений не вел себя эксцентрично.

А через две недели к нему опять пришел доктор Сэндерсон. Он хмурился.

— Нелсон снова в больнице, — сообщил врач, — Я ошибся, когда сказал, что все в порядке.

— А что с ним? — удивленно спросил Хьюз.

— Он умирает от голода.

— От голода? Что вы хотите этим сказать?

Доктор Сэндерсон пододвинул стул к столу Хьюза и сел.

— Я вас эти дни не беспокоил, — стал рассказывать он, — знал, что вы заняты своими теориями. Внимательно наблюдал за Нелсоном и писал доклад. Сначала, как я уже вам говорил, казалось, что все идет нормально. Я не сомневался, что он будет здоров. Потом замечаю — теряет в весе. Дальше начали появляться и другие, более специфические симптомы. Он начал жаловаться на слабость, умственную утомляемость. Все признаки авитаминоза. Я прописал ему концентрированные витамины, но это не помогло. Поэтому я снова пришел к вам.

На лице Хьюза отразилось недоумение, потом досада.

— Но при чем тут я, черт возьми, вы же врач!

— Совершенно верно, но мне нужна поддержка. Я всего-навсего безвестный лекарь, никто не станет слушать меня, пока не будет поздно. А Нелсон умирает, и мне кажется, я знаю почему…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сэр Роберт поначалу упирался; но доктор Хьюз; как всегда, настоял на своем. И теперь члены Совета директоров входили в конференц-зал, ворча и всячески выражая свое неудовольствие, что созван чрезвычайный пленум. Они еще больше возмутились, когда услышали, что будет выступать Хьюз. Все знали физика и уважали его заслуги, но он ученый, а они — бизнесмены. Что ещё такое задумал сэр Роберт?

Доктор Хьюз, виновник этого переполоха, был недоволен собой: нервы его не слушались. Он был не очень высокого мнения о Совете директоров, но сэр Роберт человек достойный, так что нет никаких причин беспокоиться. Спору нет, они могут счесть его сумасшедшим, но ведь за ним числятся кое-какие заслуги. Сумасшедший ли, нет ли, он стоит не одной тысячи фунтов.

Доктор Сэндерсон ободряюще улыбнулся ему, входя в конференц-зал. Улыбка не очень удалась, но все-таки помогла. Сэр Роберт только что кончил говорить, взял очки присущим ему нервным жестом и виновато откашлялся. Хьюз — не в первый раз — спросил себя: как может этот на вид такой робкий старик править огромной финансовой империей?

— А теперь, джентльмены, слово доктору Хьюзу. Он вам все, кхм, объяснит. Я попросил его не вдаваться в технические тонкости. Вы вольны перебить его, если он вознесется в разреженную стратосферу высшей математики. Доктор Хьюз…

Сперва медленно, потом все быстрее по мере того, как он овладевал аудиторией, физик начал излагать свое дело. Записная книжка Нелсона вызвала удивленные возгласы Совета, а обращенные монеты были приняты как увлекательнейшие редкостные экспонаты. Хьюз с радостью отметил, что заинтересовал слушателей. Он глубоко вдохнул и сделал ход, которого больше всего опасался.

— Итак, джентльмены, вы слышали, что было с Нелсоном, но сейчас я расскажу вам еще более поразительную вещь. Прошу слушать меня очень внимательно.

Он взял со стола листок бумаги, сложил его и разорвал по диагонали.

— Вы видите два одинаковых прямоугольных треугольника. Я кладу их на стол, вот так. — Он положил треугольники так, что гипотенузы касались друг друга и вся фигура напоминала бумажного змея. — В таком положении каждый треугольник — зеркальное отображение другого. Вообразите, что вдоль гипотенузы проходит плоскость зеркала. Прошу вас запомнить это обстоятельство. Пока оба треугольника лежат на столе, я могу сколько угодно перемещать их по его поверхности, и никогда один не совместится точно с другим. Несмотря на одинаковые размеры, они, как перчатки, не взаимозаменяемы.

Он подождал, давая время слушателям усвоить сказанное. Вопросов не было, и он продолжал:

— Но если я возьму один треугольник, подниму его и переверну в воздухе, потом снова положу, это уже не зеркальные отображения, они полностью совмещены — вот так.

— Он подкрепил слова делом. — Возможно, это выглядит очень упрощенно, но из упрощенного примера — мы можем сделать важный вывод. Треугольники на столе были плоскими предметами, они существовали, так сказать, в двух измерениях. Чтобы превратить один из них в его собственное зеркальное отображение, я его поднял и перевернул в третьем измерении. Вам ясен ход мысли?

Он обвел глазами стол. Один или два директора медленно кивнули, соображая.

— Точно так же, чтобы превратить трехмерное тело, в том числе человека, в его аналогию или зеркальное отображение, нужно перевернуть его в четвертом измерении. Повторяю — в четвертом измерении.

Стояла напряженная тишина. Кто-то кашлянул, но кашель был нервным, а не скептическим.

— Четырехмерная геометрия, как вам известно, — (вряд ли им это известно!), — еще до Эйнштейна стала одним из главных орудий математики. Но до сих пор она оставалась математической гипотезой, не подкрепленной ничем реальным в физическом мире. И вот оказывается, что ток невиданной силы, до миллионов ампер, который мгновенно возник в обмотках нашего генератора, так или иначе, на долю секунды создал четырехмерное пространство, достаточно большое, чтобы в нем вместился человек. Внезапное исчезновение поля, когда была разорвана цепь, перевернуло это четырехмерное пространство, и с Нелсоном произошло то, что мы сейчас наблюдаем. Я прошу вас принять эту теорию, так как другого объяснения нет. Вот мои расчеты, если хотите свериться.

Он помахал веред слушателями листками бумаги, так что директора могла видеть внушительные шеренги уравнений. Прием помог; он всегда помогал. Было видно, что все удовлетворены, один только Макферсон, главный секретарь, оказался крепким орешком. Он получил полутехническое образование, по-прежнему следил за научно-популярной литературой и при каждом удобном случае щеголял своими знаниями. Но он был человек умный, сметливый, и доктор Хьюз нередко убивал служебные часы, обсуждая с ним какие-нибудь новые научные теории.

— Вы говорите, что Нелсон перевернут в четвертом измерении, но ведь, если не ошибаюсь, Эйнштейн показал, что четвертое измерение — это время.

Хьюз мысленно простонал. Он так и знал, что последует какая-нибудь нелепость.

— Я подразумевал еще одно пространственное измерение, — терпеливо объяснил он. — Другими словами, измерение или направление, которые находятся под прямыми углами к нашим обычным трем. Назовем это четвертым измерением. Так как мы обычно рассматриваем наше пространство как трехмерное, стало обычным называть время четвертым измерением. Но это чисто условный ярлык. Поскольку я прошу вас допустить четыре пространственных измерения, назовем время пятым измерением.

— Пять измерений! Силы небесные! — не выдержал кто-то.

Доктор Хьюз не мог упустить такого случая.

— В физике малых частиц сплошь и рядом говорят о пространстве с миллионами измерений, — спокойно сказал он.

Все онемели. Никто, даже Макферсон, не был склонен спорить.

— Теперь перейду ко второй части моего доклада, — продолжал доктор Хьюз. — Через несколько недель после превращения Нелсона мы заметили, что с ним происходит что-то неладное. Он нормально усваивал пищу, и все-таки явно чего-то недоставало. Объяснение дал доктор Сэндерсон, и тут мы переходим в область органической химии. Извините, что я сейчас буду говорить языком учебника, но вы быстро поймете, насколько все это важно для компании. К тому же вас должно утешить то, что эта область одинаково неведома и вам и мне.

— Это было не совеем так, Хьюз еще помнил кое-что из курса химии.

— Органические соединения состоят из атомов углерода, кислорода и водорода, а также других элементов. Вместе они образуют очень сложные пространственные структуры. Химики любят делать из вязальных спиц и пластилина модели таких молекул. Часто получается красиво, прямо-таки произведения какого-нибудь нового течения в искусстве. И вот оказывается, что могут быть две органические молекулы с одинаковым числом атомов, которые расположены так, что одна молекула как бы зеркально отражает другую. Это так называемые стереоизомеры, их очень много среди сахаров. Если бы можно было поставить рядом две молекулы, вы увидели бы, что они схожи, как правая и левая перчатки. Так их и называют: декстро- и левомолекулы. Надеюсь, все это понятно?

Доктор Хьюз обвел присутствующих пытливым взглядом. Как будто понимают…

— У стереоизомеров почти одинаковые химические свойства. Но есть и отличия. Доктор Сэндерсон рассказал мне — за последние годы обнаружено, что свойства некоторых важных питательных веществ, в том числе нового класса витаминов, открытого профессором Ванденбергом, зависят от пространственного расположения их атомов. Другими словами, джентльмены, левомолекулы могут быть необходимы для организма, а декстромолекулы — бесполезны. И это невзирая на то, что химическая формула одна. Теперь вам ясно, почему неожиданное превращение Нелсона куда более серьезное Дело, чем мы сперва думали? Если бы требовалось только заново учить его читать, все было бы очень просто, интересно разве что для философов. Но он буквально умирает от голода среди изобилия, потому что усвоить некоторые молекулы пищи для вето так же невозможно, как для нас надеть левый ботинок на правую ногу. Доктор Сэндерсон провел опыт, который подтверждает его гипотезу. С очень большим трудом он добыл стереоизомеры многих витаминов. Профессор Ванденберг сам их синтезировал, когда узнал про нашу беду, И Нелсону сразу стало лучше.

Хьюз остановился и достал кое-какие бумаги. Полезно дать Совету время опомниться, прежде чем наносить удар. Все было бы очень забавно, если бы на карте не стояла человеческая жизнь. Удар будет нанесен в самое чувствительное место…

— Вы, конечно, понимаете, джентльмены: так как Нелсон получил, если можно так выразиться, производственную травму, компания обязана оплатить ему лечение. Как лечить, мы узнали, и вы вправе недоумевать, почему я отнимаю у вас столько времени своими объяснениями. Причина очень проста. Производить нужные стереоизомеры почти так же сложно, как добывать радий, даже в некоторых случаях труднее. Доктор Сэндерсон сообщил мне, что питание Нелсона будет стоить больше пяти тысяч фунтов стерлингов в день.

Полминуты, дарила тишина, потом все заговорили разом. Сэр Роберт долго стучал по столу, прежде чем восстановился порядок. Начался военный совет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Три часа спустя вконец измотанный Хьюз вышел из конференц-зала и отправился искать доктора Сэндерсона. Врач был в своем кабинете; он извелся, ожидая ответа.

— Ну, что постановили? — спросил он.

— Как я и опасался. Требуют, чтобы я подверг Нелсона повторному обращению.

— Вы можете это сделать?

— Честно говоря, не знаю. Я могу только постараться возможно точнее воспроизвести все обстоятельства аварии.

— Других предложений не было?

— Было несколько, и почти все вздор. Лучшую идею высказал — Макферсон. Предложил обращать генератором обычную пищу, чтобы Нелсон ее полностью усваивал. Пришлось объяснить, что выключать каждый раз генератор из сети обойдется компании в несколько миллионов фунтов стерлингов в год. К тому же обмотки долго не выдержат. Так что это отпало. Сэр Роберт спросил, можем ли мы поручиться, что учли все витамины, а вдруг есть еще не открытые? Этим он хотел сказать, что даже синтетические витамины могут оказаться бессильными спасти Нелсона.

— Что вы ему ответили?

— Я вынужден был признать, что гарантии нет. И теперь сэр Роберт должен переговорить с Нелсоном. Надеется убедить его, чтобы он рискнул. Если опыт не удастся, семью Нелсона обеспечат.

С минуту оба молчали. Потом заговорил доктор Сэндерсон.

— Теперь вы понимаете, какие решения сплошь и рядом должны принимать хирурги?

Хьюз кивнул.

— Чудная дилемма, верно? Вполне здоровый человек, но сохранить ему жизнь стоит два миллиона в год, да и то без гарантии успеха. Сдается мне. Совет директоров больше всего озабочен денежным балансом, но выхода просто нет. Придется Нелсону рискнуть.

— А нельзя сперва сделать какие-нибудь опыты?

— Невозможно. Поднять ротор — это же серьезная инженерная операция. Мы должны провести наш эксперимент, быстро, когда будет минимальная нагрузка на энергосистему. Потом сунем ротор не место и устраним все, что натворит короткое замыкание. Все это надо сделать очень быстро. Бедняга Мердок вне себя.

— Я его понимаю. На когда назначен эксперимент?

— Через несколько дней, не раньше. Даже если Нелсон согласится, мне сперва надо все подготовить.

Никто не узнает, что сэр Роберт сказал Нелсону. Но доктор Хьюз почти не удивился, когда зазвонил телефон и усталый голос старика произнес:

— Хьюз? Готовьте свое снаряжение. Я уже говорил с Мердоком, мы выбрали ночь на среду. Успеете?

— Да, сэр Роберт.

— Хорошо. Докладывайте о готовности каждый вечер. Все.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Огромное помещение больше чем наполовину занимал исполинский цилиндр ротора, подвешенного в тридцати футах над лоснящимся пластиковым полом. Кучка людей, терпеливо ожидая, стояла на краю темного колодца. Лабиринт проводов тянулся к приборам доктора Хьюза и к реле, которые должны были в нужный миг включить цепь.

В этом главная закавыка: Доктор Хьюз не мог точно определить, когда лучше замкнуть цепь, то ли при максимальном напряжении, то ли при нулевом, или же в какой-нибудь промежуточной точке синусоиды. И он выбрал самое простое и надежное. Цепь включится при нулевом вольтаже, а прервется, когда сработают прерыватели.

Через десять минут остановятся на ночь последние крупные предприятия обслуживаемого района. Прогноз погоды благоприятный, до утра не должно быть неожиданных нагрузок. Но времени в обрез, каждая секунда на счету: к утру генератор должен снова работать.

Вошел Нелсон, сопровождаемый сэром Робертом и доктором Сэндерсоном; он был очень бледен. Будто на казнь идет, подумал Хьюз. Не ко времени такая мысль, физик постарался отогнать ее.

Оставалось еще проверить цепи. Не успел он закончить, как раздался спокойный голос сэра Роберта:

— Мы готовы, доктор Хьюз.

Не очень-то твердо ступая, физик подошел к краю колодца. Нелсон уже спустился и, как ему было сказано, стоял точно посередине; внизу белым пятном вырисовывалось его обращенное кверху лицо. Доктор Хьюз ободряюще помахал ему рукой, повернулся и пошел к приборам.

Он щелкнул тумблером осциллоскопа и покрутил синхронизирующие ручки, устанавливая на экране кривую главного импульса. Потом настроил фазировку; два ярких световых пятнышка пошла навстречу друг другу вдоль кривой, пока не слились в ее геометрическом центре. Он бросил взгляд на Мердока, который пристально смотрел на мегаваттметры. Инженер кивнул. Хьюз сказал себе: «С богом!» — и нажал включатель.

Что-то тихонько щелкнуло в релейной коробке. А через долю секунды все здание словно содрогнулось: в коммутационном зале, до которого было триста футов, с треском включились могучие рубильники. Свет потускнел, почти совсем пропал. Но тут с внезапностью взрыва сработали автоматические выключатели, прерывая цепь. Свет вспыхнул в полную силу, стрелки мегаваттметров откачнулись назад.

Эксперимент закончен. Приборы выдержали перегрузку.

А Нелсон?

Доктор Хьюз с удивлением увидел, что сэр Роберт вопреки своим шестидесяти уже подбежал к генератору. Он стоял на краю колодца и смотрел вниз. Физик медленно подошел к нему; он не мог торопиться, в душе назревало тягостное предчувствие. Мысленно он уже видел скрюченную на две ямы фигуру Нелсона и обращенные вверх мертвые укоризненные глаза. Тотчас его поразила еще более страшная мысль. А вдруг поле исчезло слишком быстро и обращение не доведено до конца? Сейчас он все узнает.

Ничто не потрясает так, как полная неожиданность: сознание не способно обороняться. Доктор Хьюз ожидал чего угодно. Чего угодно, только не этого.

Колодец был пуст.

Потом он тщетно пытался вспомнить, что происходило вслед за этим. Кажется, Мердок взял командование на себя. Закипела работа, зал заполнили техники, чтобы вернуть на место огромный ротор. Словно издалека доносился голос сэра Роберта, он твердил снова и снова:

— Мы сделали все, что могли, все, что могли.

Наверное, Хьюз что-то ответил. Но все было как в тумане.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рано утром, еще до зари, доктор Хьюз пробудился от своего беспокойного сна. Всю ночь его преследовали кошмары, фантастические видения из многомерной геометрии. Странные, неведомые миры, безумные фигуры и пересекающиеся — плоскости, вдоль которых он бесконечно карабкался, спасаясь от какой-то жуткой опасности. Ему снилось, что Нелсон застрял в одним из этих неведомых измерений, и он пытался пробиться к нему. А иногда он сам был Нелсоном, и кругом простирался его родной мир, причудливо искаженный и отгороженный от него невидимыми стенами.

Он с трудом сел, и кошмары отступили. Несколько минут он сжимал ладонями, голову; сознание начало проясняться. Хьюз знал, что с ним происходит, не первый раз его среди ночи вдруг осеняло решение какой-нибудь упрямой задачи.

В мозаике, которая сейчас сама складывалась в его мозгу, не хватало только одного кусочка. Но вот и он стал на месте! Слова помощника Нелсона, когда он описывал несчастный случай… Тогда это показалось Хьюзу несущественным, и он их забыл. Но теперь… «Когда я посмотрел в колодец, там как будто никого не было, а я стал спускаться по трапу вниз…»

Какой же он болван! Ведь старина Макферсон был прав, во всяком случае, отчасти! Поле обернуло Нелсона в четвертом пространственном измерении, но сверх того произошло еще смещение в пятом — во времени. В первый раз смещение во времени измерялось какими-то секундами. Теперь же, как ни тщательно он все подготовил, условия сложились иначе. Было столько неизвестных факторов, и его теория больше чем наполовину состояла из догадок.

Нелсона не было в колодце, когда кончился опыт. Но он там будет.

Доктор Хьюз весь облился холодным потом. Он представил себе тысячетонный цилиндр, вращаемый тягой в пятьдесят миллионов лошадиных сил. Что будет, если какое-то тело вдруг материализуется в пространстве, занятом ротором?..

Он соскочил с кровати и схватил трубку телефона прямой связи с электростанцией. Нельзя терять ни секунды, надо сейчас же поднять ротор. С Мердоком он объяснится потом.

Очень осторожно что-то схватило фундамент дома и покачало его — так засыпающий ребенок трясет свою погремушку. С потолка слетели хлопья известки, в стенах, как по волшебству, вдруг возникла сеть трещин. Лампы замигали, вспыхнули ярко-ярко и погасли.

Доктор Хьюз отдернул занавеску и посмотрел на горы. Отрог Маунт-Перрин заслонял электростанцию, но ее сразу можно было найти по гигантскому столбу обломков, который медленно вздымался кверху в бледных лучах рассвета.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Полный перевод с английского Л. Жданова}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

^{Сакё Комацу} Бумага или волосы?

_{Рисунки А. Великанова}

Прежде чем начать повествование, предупреждаю вас: читайте как можно быстрее! С такой скоростью, на какую вы только способны! Иначе я не могу поручиться, что вам удастся дочитать эту историю до конца.

Только не перескакивайте, не читайте по диагонали. Ведь я умею рассказывать лишь по порядку, и, если вы пропустите много, от вас наверняка ускользнет то, на что я хочу обратить ваше внимание. Ах, как было бы хорошо, если бы вы узнали, чем кончится эта история… Во всяком случае, я очень, очень надеюсь… Ведь в конце… Словом, я страстно желаю успеха одному человеку, ибо его опыт… Что? Вы говорите, чтобы я не тянул и сразу выложил суть дела? Но я же предупредил, что умею рассказывать только по порядку. Такой уж у меня характер. Я и сам мучаюсь. Один раз я чуть не сломал себе шею и чуть не вылетел с работы из-за своего проклятого характера. И если бы не одно скандальное происшествие, не бывать бы мне больше репортером…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Так с чего же начать? Даже не знаю. Впрочем, всегда надо начинать с самого начала. В тот вечер, когда это случилось… Ну, пожалуйста, не подгоняйте меня!

Так вот, в тот вечер я был у моего приятеля Номуры. Мы пили до утра. Номура — молодой, очень способный биохимик. Он заключил контракт с одной крупной фирмой и теперь работает для нее над какой-то проблемой. Разумеется, за солидное вознаграждение. Хотя вообще-то он не от мира сего, маловато у него здравого смысла. С сумасшедшинкой человек.

В тот вечер приглашение мне передала его сестра Маяко. Они собирались провести сеанс гипнотического ясновидения.

Надо сказать, что эта девица под стать своему братцу. У нее тоже не все дома. Она увлекается спиритизмом и, как говорят, обладает даром медиума. Ну, меня-то все это нисколько не интересует — всякие там духи и ясновидение. В доме Номуры меня интересовало другое — «Джонни уокер», виски с импозантной черной этикеткой. О, у Номуры всегда есть запас спиртного! Бывало, за ночь мы с ним высасывали бутылки три «черного Джонни». Это дорогой напиток, он не по карману какому-нибудь репортеришке, вроде меня.

У Номуры была странная привычка пить, закусывая бесконечной болтовней своей сестры. Маяко впадала в транс и начинала нести несусветную чепуху. Но что поделать — у каждого своя причуда. Говорят, в былые времена одна куртизанка, любовница князя Оути Фурути с Икэнохаты, засыпала только тогда, когда князь щелкал крышкой своих золотых часов. Потом она заболела, и мудрый старец Оути ежедневно ломал не «один десяток золотых часов, щелкая крышкой у ее изголовья»…

Так что в сравнении с этим привычка Номуры, пожалуй, не казалась странной. И все же ясновидящая девица Маяко основательно раздражала меня. Представьте себе: ни с того ни с сего впадает в транс и начинает предсказывать. И несет околесицу всю ночь. Ужас! Чтобы не быть голословным, приведу пару примерчиков: «… Марсиане питаются капустой, квашенной по-корейски, то есть с чесноком. У них дурно пахнет изо рта. Можно заработать большие деньги, если экспортировать на Марс ароматическую жевательную резинку…» Или: «… Будущее принадлежит тараканам-прусакам…» Послушаешь часок этот бред, и начинает трещать голова.

В тот вечер, уже пропустив изрядную порцию виски, я спросил Номуру:

— Скажи, а предсказания Маяко-сан сбываются?

— Как бы не так! — живо отозвался Номура. — Да тебе-то что? Пусть болтает. Слушать ее — все равно что слушать LP…^[14] Ну, бывает, что одно из ста… Правда, на всякую гадость у нее есть нюх. Когда предскажет что-то плохое, так и жди какого-нибудь свинства…

— Случится ужасное! — крикнула вдруг Маяко странно изменившимся, замогильным голосом.

Я вздрогнул и посмотрел на нее. Она вперила вдаль невидящий взор. Мне стало страшно: вдруг она возьмет да и предскажет, что я на ней женюсь!

— А что именно случится? — спросил я.

— Это имеет отношение к научным изысканиям брата…

Теперь настала очередь Номуры испугаться.

— Что случится с моими изысканиями?

— …Утром… рано… — вещала Маяко. — На улицах никого, пусто… Вот появился разносчик молока… Ставит у дверей бутылки со странными, узкими горлышками… Вот оно! Вот оно!.. Вон идет странный человек с тачкой… В ней что-то похожее на листы жести…

— Как, это жестянщик?

— И…нет… кажется, нет… Он засовывает под каждую дверь по жестяному листу… Что же это? Что же?

Внезапно голова Маяко бессильно опустилась и она громко захрапела. Теперь будет спать остаток ночи, все утро и весь день. Проснется только к обеду. Я повернулся к Номуре. Его лицо было кислым.

— Над чем ты работаешь? — спросил я.

— Не могу сказать. Это секрет фирмы, — ответил Номура, выливая в рюмку остатки виски. — Если газетчики узнают, над чем я работаю, так не оберешься хлопот… Ну, что ж, пожалуй, нам тоже пора на боковую, а?

— Подумать только, уже утро, — ответил я, взглянув на часы. — Скоро первая электричка. Поеду домой и высплюсь хорошенько.

— Ну, конечно, ты ведь можешь заснуть только под своим засаленным одеялом. — Номура, потягиваясь, поднялся. — Что ж, доброго тебе утра и спокойного сна.

Было самое обыкновенное утро. Безлюдную улицу окутывал туман. Мелькнул неясный силуэт собаки. На перекрестке стоял молочный фургон. Шофер, разинув рот, смотрел на полки, залитые молоком. Очевидно, от встряски повалились бутылки.

По дороге на станцию я встретил мальчишку-разносчика газет. На боку у него болталась пустая сумка. Наверно, он уже доставил подписчикам все газеты. Только вид у паренька был какой-то странный: походка неуверенная, рот широко открыт, на глазах слезы. Но я пошел дальше, не придав этому никакого значения. Голова гудела от ночной пьянки.

На станции тоже было пусто. До первой электрички еще оставалось несколько минут. Контролер стоял на месте. Когда я, как обычно, протянул ему свой сезонный билет и хотел пройти на перрон, контролер вдруг схватил меня за руку повыше локтя.

— Эй, вы! — сказал он не очень-то вежливо. — А сезонка где?

— Да вы что, ослепли, что ли?! — возмутился я и сунул ему под нос футляр с сезонкой.

Он глянул на меня как-то боком.

— Ничего не вижу!

— А вы протрите глаза!

Но тут я увидел, что сезонки в футляре не было. Что за черт! Вчера вечером, когда я сошел на этой станции и отправился к Номуре, сезонка, как всегда, лежала в футляре, под слюдой.

— Спьяну выронил, что ли?.. — пробормотал я, пытаясь скрыть смущение. Исчезла не только сезонка, но и все визитные карточки и билеты метро.

— Берите билет, — сказал прыщавый контролер и отвернулся.

Мне было нелегко вынести его презрение, но еще труднее пережить пропажу. Ведь сезонку я купил на днях. А среди визитных карточек лежали талоны на обед в столовой нашей газеты. Их я тоже приобрел совсем недавно. Вернуться к Номуре, что ли? Но уж больно хочется спать. Поеду домой, а там видно будет, решил я.

Кассу еще не открыли, и я подошел к автомату. Вдруг мне показалось, что станция изменилась. Я никак не мог понять, в чем дело, но что-то было не так. Опустив в автомат тридцатииеновую монету, я нажал ручку. Автомат щелкнул и выбросил горстку пыли. Ничего похожего на билет.

— Эй, ты! — крикнул я контролеру, окончательно разозлившись. — Чем придираться, следил бы лучше за своими автоматами! Человек тратит деньги, а автомат испорчен.

— Как это испорчен? Быть не может! — заявил он.

— Может или не может, но он не работает. А если не работает, какого черта горит лампочка?! Только людей обманываете!

Вероятно, мой свирепый вид подействовал на контролера. Он раздраженно крикнул:

— Эй, вы там! Откройте кассу!

Но кассу не открыли. Было только слышно, как за опущенным окошечком кто-то взволнованно говорит по телефону:

— Да, да, все до одного! Что? У вас тоже? Что же делать-то? Как теперь быть?

Между тем на станции скопилось довольно много народу. Некоторых, так же как меня, задержал контролер, другие, пошарив по карманам, мчались домой. Человек пять — шесть безнадежно пощелкали ручкой автомата и, убедившись, что он испорчен, обступили окошечко кассы. Они барабанили кулаками и орали:

— Эй, что вы там, заснули, что ли? Давайте билеты!

И тут меня вдруг осенило. Ну, конечно! Недаром мне показалось, что станция как-то изменилась. Оказывается, исчезли все плакаты. Тут же было полно плакатов, рекламирующих туризм! А теперь — ни одного. Схема пути, нарисованная масляной краской на железном листе, осталась. А пестрые веселые плакаты исчезли бесследно. На зеленой доске объявлений торчали только кнопки. Вглядевшись повнимательнее, я обнаружил внизу, на раме, тоненький слой пыли.

— Господа пассажиры, спокойно, спокойно! — визжал за моей спиной контролер.

Я обернулся. У контрольно-пропускного пункта уже назревал скандал. По сезонке не прошел ни один человек. У билетной кассы бушевала толпа.

— Да что это за безобразие! Мы же опаздываем на работу! — кричали люди. — Открывайте! Вы уже двадцать минут морочите нам голову!

Окошко поднялось с громким стуком.

— Не устраивайте скандала, господа! — громко сказал кассир. — Мы немедленно примем меры… Электричка все равно запаздывает. Я сейчас как раз звоню по телефону, запрашиваю, как быть…

— Да наплевать нам, что вы там запрашиваете! Билеты, билеты давайте!

— Билетов нет. Ни одного нет… — кассир чуть не плакал.

— Ах, билетов нет?! А мы при чем? Сажайте нас без билетов!

— Да не можем мы без билетов! Поймите! Езда без билетов запрещается!..

— Бюрократы! — заорал кто-то. — Тогда выдайте нам свидетельство о неполадках на транспорте!

— Но, но… — кассир вскочил с места; он почувствовал, что сейчас его будут бить. — Но как же я дам вам свидетельства, когда нет…

Тут раздался грохот электрички. Первый поезд опоздал больше чем на полчаса. Огромная толпа пассажиров с ревом бросилась к контрольно-пропускному пункту. Люди совсем ошалели. Деревянная перегородка с треском рухнула. Послышался вопль контролера. Так тебе и надо, нахал, подумал я и вскочил на прилавок какого-то киоска. Во мне заговорил репортер. Я начал щелкать маленьким фотоаппаратом, который всегда носил с собой. Великолепные будут кадры! Потом я выбежал на дорогу, поймал такси, плюхнулся на сиденье и назвал адрес нашей редакции.

— Что там за шум, не знаете? — встревоженно спросил шофер. — То же самое творится и на другой станции.

— Билеты не продают, вот и скандалят, — ответил я.

— Гм… А почему не продают?

— Да сам не пойму. Но что-то неладно…

Тут я подумал, что эта поездочка на такси порядком подорвет мой бюджет. За такое-то расстояние придется заплатить больше тысячи иен. Я поспешно полез в карман, вытащил бумажник и хотел пересчитать мои капиталы. Но… бумажник был пуст! На лбу у меня выступил холодный пот. Еще бы! Ведь я отлично помнил, что там лежала добрая половина моего жалованья. Куда же девались все деньги?! Ведь было, было же несколько тысячеиеновых купюр, и несколько пятитысячных, и одна — моя гордость, моя радость — купюра в десять тысяч иен… Но все они исчезли. Лишь на самом донышке осталась крохотная горстка сероватого порошка, похожего на пепел. Я потряс бумажником, и на мои колени посыпалась пыль. И только тут я понял: что-то творится с бумагой. Она исчезает…

Почему, отчего — я не знал. Но факт — бумага исчезла бесследно. Вот в чем дело! А Может быть, ее вообще уже больше нет?.. Чушь! Чтобы за несколько часов… Наверное, это локальное явление. Но я невольно содрогнулся. А что, если действительно на земном шаре исчезнет вся бумага? И надо же как раз тогда, когда я отщелкал чуть ли не целую пленку сенсационных снимков… Значит, их нельзя будет опубликовать. Да что там опубликовать — отпечатать не удастся: ведь фотобумага тоже исчезнет…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда мы подъехали к редакции, я помчался в будку вахтера.

— Старина, одолжи-ка мне денег. Всего тысячу иен. Я сразу тебе верну! — с трудом переводя дух, проговорил я.

— Смеетесь, что ли? — ответил вахтер. — Денег-то нет, все бумажные деньги исчезли, все до единой бумажки!

— Значит, все-таки… — я почувствовал, что бледнею. — Ну, давай тогда серебро, медяки…

— Шутите! — вахтер посмотрел на меня в упор воспаленными глазами. — Металлические деньги теперь единственная ценность. Только и остались монеты в десять и сто иен…

Я досадливо крякнул и отдал шоферу, стоявшему у меня за спиной, свои часы.

— Когда расплачусь, вернете часы, — предупредил я. — Они у меня хорошие, с календарем.

— Поднимитесь в редакцию, — сказал мне вдогонку вахтер, посмотрите, что там творится. Настоящий конец света. Что-то дальше будет?..

Когда я вошел, моим глазам открылось ужасающее зрелище.

Одни метались по комнате, как звери, попавшие в клетку, и издавали нечленораздельные звуки, другие толпились по углам, размахивали руками и, выкатывая налитые кровью глаза, ожесточенно спорили. Телефоны захлебывались. Кто-то орал в трубку и строил такие рожи, словно хотел укусить человека на другом конце провода. Кто-то всхлипывал, кто-то икал, кто-то заливался идиотским смехом. Некоторые сидели на стульях, бессмысленно уставившись в пространство. Сумасшедший дом! Содом и Гоморра!

Да, рехнулись наши сотруднички! Оно и понятно. Ведь для газетчиков вся жизнь в бумаге. Мы оживляем мертвые белые листы, и они начинают говорить. С утра до ночи мы утопаем в бумаге, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, она исчезает. Бесследно. Все, все исчезло — документы, рукописи, папки, словари, книги, верстки, подшивки. И бумажный хлам тоже — обрезки, забракованные статьи, валявшиеся на полу, не умещавшиеся в мусорных корзинах… Ничего нет. Только горстки пыли… На проволоке, протянутой под потолком, на электропроводах грустно висели зажимы; нечего им было больше держать, а еще недавно здесь сохли фотографии… Кто-то с остервенением швырял на пол пустые пластмассовые коробки, в которых раньше хранились рукописи.

Я стоял на пороге совершенно ошеломленный. Вдруг на меня налетел здоровенный, свирепого вида детина. Он споткнулся и больно стукнул меня.

— Гон-сан! — воскликнул я, хватая этого богатыря за руку. — Неужели все… бесследно?!

— Как видишь. Теперь — лапки кверху! — он дохнул на меня винным перегаром. — Пострадала, кажется, вся бумага — и та, что была в отделах, и запас тоже. Мы затребовали с фабрик, из аварийного фонда, но… не довезли… По дороге, в грузовиках, все превратилось в пыль.

— Но почему? — срываясь на фальцет, заорал я. — Что же это делается, а? Сам черт не разберет!

— Откуда я знаю? — ответил Гон-сан и покачнулся. — Одно только мне известно: вся бумага превратилась в пыль, в пепел… Так что нам, газетчикам, крышка…

Тут он извлек здоровенную бутыль, которую до сих пор прятал за спиной, и хлебнул прямо из горлышка. Потом поднял бутыль над головой.

— Вот, смотри, — этикетка тоже исчезла. Ни черта не разберешь, что там внутри: сакэ высшего качества или экстра, или вообще какая-нибудь дрянь…

И в наборном, и в печатном цехе, и в отделе отправки творилось нечто невообразимое. Совсем недавно люди здесь чувствовали себя, как на фронте, трудились до седьмого пота… А теперь все словно с цепи сорвались, того и гляди начнут потасовку.

Вернувшись в свой отдел, я тоже отхлебнул сакэ из какой-то бутылки и бессильно опустился на стул. Телефоны трезвонили без конца, но сотрудники не обращали на них внимания.

— Везде, везде… — бормотал один, словно в бреду.

— Как, по всей Японии? — спросил я.

— Да, по всей стране одновременно, — пробормотал он. — Точнее, в течение полутора часов, с трех двадцати ночи.

— А телеграммы из-за рубежа? — спросил я. — Что говорят в иностранной редакции?

— Телетайп не работает. Пробовали на коротких волнах слушать… Кажется, во всем мире… — он схватил телефонную трубку. — Да, да! Что? Да, знаю. Что, что-о? — не дослушав, он со всего маху швырнул трубку. Она раскололась пополам.

— Объявлено осадное положение, формируется отряд самообороны, — сказал он. — Нет, подумать только, какое величайшее свинство — такое творится, а написать нельзя!

— Осадное положение?! Отряд самообороны?! Да зачем это? — изумился я.

— Ну, как зачем? Ведь ужас что творится. Начинается бунт! Толпа напала на банк. Ты только подумай, из банков исчезли все бумажные деньги. И банковые книги, и сберкнижки тоже… Магазины не продают товаров, боятся… Впрочем, все это объяснимо, было бы странно, если бы при таких обстоятельствах сохраняли спокойствие.

— А как же наше жалованье?

— Какое там еще жалованье! Тут не до этого, когда газета издохла. Тьфу ты, свинство! Нет, подумать только, теперь вся слава перейдет к работникам радио и телевидения!

— Дай-ка закурить, — попросил я.

— Пожалуйста, если ты это можешь курить, на здоровье! — он хохотнул и вытащил из кармана табачное крошево, завернутое в серебряную фольгу. — Предупреждаю, что рыскать по табачным лавкам бесполезно: все трубки распроданы… Одолжи-ка мне твой платок.

Я протянул ему свой носовой платок, и сотрудник исчез.

— Эй, кто-нибудь помнит телефон химической фирмы КК? — крикнул репортер экономической редакции, появляясь в дверях. — Я слышал, они там собирались выпускать пластмассовую бумагу. Теперь, поди, от радости до потолка прыгают. Ну, кто помнит их телефон?

— Не ори, и так тошно! Неужели у тебя не записаны номера телефонов? — нервно ответил один из сотрудников.

— Ха! Записаны! Конечно, были записаны номера. Да записная книжка-то исчезла!

— Ну, посмотри в телефонной книге.

— Поди ты… От телефонной книги осталась кучка пыли.

Он начал звонить в справочную, и, когда наконец соединили, ему ответили, что ничем помочь не могут: ведь они тоже смотрят по книгам, а книги-то исчезли.

Ну, да разве тут сразу сообразишь, что к чему… Сотрудник экономической редакции решил сам отправиться туда и выскочил из комнаты.

— Ох, уж эта репортерская жилка! — вздохнул кто-то. — Ведь знает, что писать не на чем, а все-таки побежал.

Тип, который взял у меня платок, вернулся.

— Давай мой платок! — потребовал я.

— Тю-тю… — спокойно сказал он. — Туалетная бумага тоже ведь, того, исчезла… Соображаешь?

— Эй, ребята! На телевизоре изображение появилось! — крикнул кто-то, и все мы бросились к голубому экрану.

Почему-то до этого не работали ни радио, ни телевидение. Впрочем, естественно: ведь и у них все передачи записаны на бумаге, а бумаги-то больше нет. Значит, должно было пройти некоторое время, пока они там соберутся с мыслями. Даже радиосвязь прекратилась. Говорили, что в радиоаппаратуре тоже используется бумага, правда в очень незначительных количествах. Ну, например, изоляционный фибр, бумажный конденсатор. А теперь все это тоже исчезло и аппараты вышли из строя. Надо было чем-то срочно заменить бумажные детали. Но, когда заработал телевизор, оказалось, что он онемел. Пострадали фибровые изоляторы репродукторов. Растерянный диктор, то появляясь на экране, то исчезая, смешно размахивал руками и тыкал пальцем в классную доску. Ничего не поймешь. Довольно нелепая и смешная картина. Но было не до смеха. Постепенно выяснялось, что бедствие приняло огромные масштабы.

На заседании кабинета министров было устно объявлено чрезвычайное положение. И все из-за бумаги! Но ничего другого не оставалось — ситуация беспрецедентная! Затем правительство издало указ о бесплатном пользовании железнодорожным транспортом и распорядилось выбросить на рынок продукты первой необходимости. Государственные учреждения, финансовые органы и органы управления промышленностью находились в начальной стадии паралича. Диктор, призывавший народ к спокойствию, сам дрожал, как в лихорадке.

— Слушай! — ко мне подскочил главный редактор и потряс меня за плечо. — Лети в научно-исследовательский институт микроорганизмов. Кажется, там один ученый, мой знакомый, установил причины этого явления. Сенсация, милый!

— А что вы будете делать с этой сенсацией?! Ведь газеты-то больше нет? Совсем нет, понимаете?

— Да к черту бумагу! Напишем на фанерном листе и вывесим на дверях редакции! — заорал он, стукнув себя кулаком в грудь. — Вот где живет истинный дух газетчика! А бумага… не помирать же из-за нее, понятно? Ладно, нечего болтаться без дела. Сходи в институт, да поживей поворачивайся!

Я помчался вниз по лестнице. У выхода меня поймал один наш обозреватель, молодой, подающий большие надежды писатель.

— Послушайте, что будет с моим гонораром и с моими рукописями, которые я недавно передал в редакцию вашей газеты? — сказал он. — Ведь я зарабатываю на жизнь писанием. Что же мне теперь делать?

Он был очень бледен.

— Даже и не знаю, что вам посоветовать… Ах, да! Научитесь петь!

Я отмахнулся от него и выскочил на улицу.

Итак, в институт микроорганизмов! Я опустил стекло машины и стал наблюдать, что творится на улицах. Да, картина не очень утешительная. Люди совсем потеряли голову. Одни бродили как неприкаянные, другие, сжимая кулаки, готовы были ринуться в драку.

Служащие, придя на работу, не знали, за что приняться. В бюро и конторах не осталось и следа документов. Правда, можно было опоздать или вообще прогулять: ведь табели и карточки табельных часов тоже бесследно исчезли. Часть промышленных предприятий, кажется, еще работала. Но на фабриках и заводах, перешедших на систему нарядов, царила полная неразбериха. Зато улицы выглядели чистенько и приятно: ни плакатов, ни объявлений, ни бумажного мусора.

Я смотрел то в окно, то на экран микротелевизора, установленного на спинке переднего сиденья. Сейчас, когда пострадали все репродукторы, единственным средством вещания стал немой телевизор. Я читал фразы, написанные мелом на классной доске. Судя по этим сведениям, обрушившееся на нас бедствие принимало все более грандиозные размеры.

Во-первых, пропали все банкноты. Опустели банки, сейфы, кошельки. Несколько десятков тысяч триллионов превратились в прах. А много ли у нас звонкой монеты — кот наплакал. Нетрудно догадаться, что на финансовом фронте назревала невиданная до сих пор катастрофа. Кроме того, исчезли все ценные бумаги, все акции. Что творится на бирже? Как же вести деловые операции?! Как урегулировать вопрос владения предприятиями?! Как установить, кому принадлежат акции, продающиеся на биржах и переходящие из рук в руки?! А банки-то, банки… Ведь наверняка возникнут конфликты между администрацией и вкладчиками. Невозможно восстановить по памяти суммы отдельных вкладов, а верить на слово тоже нельзя. Можно было бы успокоить вкладчиков, выдав им какую-то часть их сбережений наличными, но бумаги не было.

— Да, пожалуй, теперь не позавидуешь богачам, — сказал шофер. — Ну, мне-то наплевать, какие у меня деньги!

Передали глупое сообщение, что известный фальшивомонетчик, за которым долго и безуспешно охотилась полиция, покончил жизнь самоубийством. Он написал на фанере, что существование стало для него бессмысленным. Врут, наверно, самая обыкновенная утка, и все.

Вторым серьезным ударом было полное исчезновение почты. Растаяли все письма, телеграммы, денежные переводы. Но, как ни странно, почтовое ведомство ликовало. Подумаешь, пропали письма! Зато официальное обещание покончить с задержкой почтовых перевозок было выполнено на два года раньше.

Государственные учреждения и многие фирмы бездействовали. Чиновники переживали настоящую трагедию: заявления, прошения, предписания, ведомости, циркуляры, памятки, приказы, счета, накладные больше не существуют. Не на чем писать резолюции и ставить свои подписи. Прости-прощай, милый сердцу бюрократизм! Среди государственных служащих началось массовое помешательство. Многие бросались из окна, правда больше все с первого этажа.

Более серьезным было положение в судебных органах и нотариальных конторах. Уже возникли споры о самых различных документах на недвижимость. Сразу нашлись сотни ловкачей, заявивших права на чужую собственность. Наиболее наглые и предприимчивые вторгались в чужие особняки, пытались вышвырнуть на улицу законных владельцев и грозили им судом. Но что сейчас мог сделать суд? Тюрьмы бушевали. Закоренелые преступники, приговоренные к многолетнему заключению, прикидывались невинными овечками и требовали пересмотра дела.

Таким же безотрадным было положение на всех предприятиях, где незадолго до этого происшествия начались забастовки. Лишившись протоколов собраний, зафиксированных на бумаге требований и деклараций, а также анонимок и доносов, люди уже не могли разобраться, что к чему.

Но самый тяжкий, самый сокрушительный удар обрушился на учебные заведения, научно-исследовательские институты и издательства.

О фирмах, производивших бумагу, не стоит и говорить. Они агонизировали. Правда, среди их руководства находились такие идиоты, которые радовались, что цены на бумагу подскочат. Потом выяснились истинные размеры бедствия: процесс производства бумаги, начиная с первичной обработки сырья, стал химерой. Тутто уж они окончательно скисли — вешайся, да и только!

А издательское дело! Ведь на прилавках и полках книжных магазинов не осталось ничего, абсолютно ничего! Ни одной книги, ни одного журнала, ни одной самой завалящей брошюрки! Я вспомнил пестрые разноцветные обложки, пахнущие свежей типографской краской страницы, и мне стало дурно… Впрочем, мы, газетчики, тоже умерли. Кое-как еще держались лишь редакции, оборудованные коротковолновыми приемниками.

И тут я подумал: что же будет с человечеством? Ведь вся наука, вся культура безвозвратно исчезли. Не только в Японии, но и во всем мире опустели библиотеки. Превратились в прах все многотомные издания, все письменные документы, астрономическое число словарей, справочников, научных работ, исследований…

Нет, я не могу этого вынести! Фу-ты, как кружится голова! К горлу подступила тошнота, я закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

Бумага!

Подумать только, на каком хрупком материале базировалась человеческая культура! Более четырех тысяч лет, с тех пор как изобрели папирус, люди доверяют свои знания, свои духовные достижения этим ничтожным листочкам, с поразительной легкостью поддающимся разрушению. На них запечатлевались самые дерзкие вспышки мысли, тончайшие движения души… И вот бумага исчезла. И человечеству не на что опереться, человеку нечем подтвердить, что он человек. Он снова голый и примитивный, пещерный житель, беспомощный перед устрашающими силами природы. Только сейчас я начал понимать, как велико значение крошечной газетной заметки и клочка простой оберточной бумаги…

…А немой телевизор продолжал работать, На экране популярный обозреватель тыкал указкой в черную доску, исписанную неровными, неуклюжими буквами.

«Дорогие зрители, просим вас сохранять спокойствие! Причины этого необычного явления еще не установлены. Однако правительство срочно принимает все необходимые меры. Бумажные денежные знаки пропали, но работники министерства финансов, основываясь на памяти друг друга, подготавливают проект выпуска новых денег в звонкой монете… Вклады сохраняются и обеспечиваются в тех случаях, когда расхождения в сумме, указанной вкладчиками и названной банками, не превышают пяти процентов. Правительство полностью берет на себя обеспечение вкладов. Дорогие телезрители, помните, что на этот раз вам не остается ничего другого, как только поверить обещанию правительства…

…Дорогие зрители! Мы обращаемся к вам! Речь идет о восстановлении утраченной культуры. Напрягите вашу память. Она единственный источник знаний. Все, что вспомните, запишите на чем угодно — на стене, столе, на вашей рубашке, на спине соседа…»

В институте микроорганизмов меня уже поджидал ученый, приятель моего шефа. Я удивился, увидев, что он ни капельки не подавлен, наоборот, весело улыбается и потирает руки. Радуется, дурак, что установил причину явления. Да что с них взять-то, с ученых! Они же все чокнутые.

— Мне ясно! — сказал он, идиотски хихикая. — Это шалости одного вида бактерий.

Ничего себе шалости! Ишь, ты, скалится, синий чулок! Так бы и дал по очкам!

А он уже тараторил дальше и тянул меня за рукав к микроскопу.

— Крайне интересная и крайне редкая бактерия. Она гостья у нас на Земле. Ее привезли с Марса, очевидно после полета первой ракеты. Да, молодой человек, преинтереснейший вид, преинтереснейший — Bacilla Cilcis Majoris.

— Но… если эта самая бацилла такая опасная, почему же сразу не приняли надлежащих мер?

— Да что вы! Она совершенно безвредная. На человеческий организм совсем не действует. На Земле тысячи подобных ей бактерий паразитируют на волокнах хлопчатобумажных тканей… Я думаю, она хорошо акклиматизировалась в наших условиях и смешалась с земными видами.

— Но как же такая невинная крошка вызвала этот чудовищный скандал?

— А-а, моя бацилла здесь ни при чем! Это виноват искусственно выведенный вид.

— Что-о?! Искусственный?! — я поперхнулся. — То есть вы хотите сказать, что кто-то нарочно… вывел?..

— Вот именно. В наших условиях такой страшный вид не мог появиться сам по себе. Разумеется, это искусственно улучшенный образец. Так сказать, элита. Во-первых, такая бацилла размножается в двести раз быстрее, чем основной вид, — за одну десятую долю секунды. Во-вторых, такое деление происходит еще на стадии споры. Для этого бацилла избирает поверхность бумаги и, как только делится, тут же поедает бумагу. Очевидно, незадолго до сегодняшнего происшествия вся бумага земного шара уже была заражена спорами этой бациллы.

— И сегодня утром все споры превратились в бациллы и… и… — голос у меня дрожал. — Но кто же… Кому понадобилось выводить такой ужасный вид?

— Не знаю. Это уж ваше дело — установить мотивы. — И ученый опять припал к своему микроскопу. — Споры бациллы Cilcis Majoris хранятся в институте космической биологии. Все ученые, работающие над ее изучением, получают споры в этом институте. Так что можете проверить по картотеке, кому их выдавали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Но, разумеется, никакой картотеки не было. Да что там картотека! Со стеклянных пробирок и ампул с культурами различных космических бактерий исчезли наклейки. Ученые были в ужасе. Невозможно предвидеть, что еще произойдет… Обливаясь слезами, они сжигали ценнейшие космические микроорганизмы.

Я хватал за полы белых халатов всех подряд и спрашивал про Cilcis Majoris. Проводились ли у вас опыты с этой бациллой? Ответ гласил: нет, не проводились. А получал ли кто-нибудь посторонний споры Cilcis? Да, получали. Но кто — не знаем, не помним, и вообще, не мешайте, не путайтесь под ногами, не лезьте со своими дурацкими вопросами, не то выльем на голову грибок венерианской сыпи. А уж он распространится по всему телу…

Но молоденькая секретарша из канцелярии оказалась более любезной. Ей удалось вспомнить, какие организации получали эти проклятые споры.

— Эта бактерия не представляет особого интереса, так что брали ее мало, — девушка немного подумала. — Ну, кто запрашивал? В основном лаборатории университетов. Я думаю, там строго соблюдались все правила…

Я быстро записал названия лабораторий на манжете сорочки.

— Ах, да! — воскликнула она, когда я уже был на пороге. — Вот, еще вспомнила. Однажды брали в научно-исследовательскую лабораторию какой-то фирмы. Собственно, даже не в лабораторию, а для ученого, работавшего по соглашению с фирмой.

— Что-что? — я молниеносно обернулся, сердце у меня бешено застучало. — А фирма, фирма какая? Названия не помните?

— Какая-то большая химическая фирма. Кажется, называется КК или что-то в этом роде…

И тут словно молния пронзила мой мозг! Так и есть! Все сходится! Я бросился к телефону и прежде, всего позвонил к нам в газету, в экономическую редакцию. Вызвал того репортера, который собирался посетить фирму КК. К счастью, он уже вернулся. По его словам, там, как и везде, творилось нечто невообразимое и посторонних не принимали. Я дал ему адрес Номуры и попросил немедленно лететь туда. А сам позвонил моему приятелю. Ведь человек, который вел исследовательские работы для фирмы КК, был не кто иной, как Номура!

— Это ты? — сказал он сонным голосом. — Что ты, с ума сошел, что ли, звонить в такую рань?! Ведь еще только десять часов…

— Неважно! Покрепче запри все двери и никого к себе не впускай, пока мы не приедем. Да, позвони еще в полицию и потребуй, чтобы у твоего дома поставили охрану.

— Что ты мелешь?

— Бацилла Cilcis Majoris, вот что! Надеюсь, это тебе понятно?!. — Я услышал, как он глотает воздух. — Очень возможно, что люди, поручившие тебе эту работу, теперь попытаются заставить тебя замолчать навсегда. Они же боятся последствий. Потому что, если это выяснится…

Когда я примчался к Номуре, репортер экономической редакции уже ждал меня. Номура был очень бледен.

— А они и правда приходили, — сказал он. — Очевидно, хотели меня похитить… по поручению фирмы… Но подоспел полицейский патруль…

— Что ты наделал?! — я схватил его за грудки. — Какого черта тебе понадобилась эта мерзкая бактерия?!

— Произошел несчастный случай, — задыхаясь, пролепетал Номура. — Я совсем не собирался выводить это страшилище… Они просили вывести такую бактерию, которая бы чуть-чуть портила бумагу… И чтобы на нее не действовали обычные антибактериальные средства…

— А ты знал, зачем она им нужна?

— и-нет… Я думал, для уничтожения бумажного мусора…

— Эх, вы, ученые! — вмешался репортер из экономической редакции. — Ничего-то вы не смыслите в жизни! Вам нет дела до практического применения ваших открытий. Хочешь, я тебе разъясню, зачем им понадобилась твоя бацилла? Все дело в пластмассовой бумаге. Компания КК совместно с одним крупным иностранным трестом разработала технологию производства этой бумаги и мечтала наводнить ею рынок. Но как они ни старались, себестоимость пластмассовой бумаги оставалась очень высокой по сравнению с обыкновенной бумагой. Следовательно, и рыночная цена была бы значительно выше средней, да и качество ее не такое уж хорошее, если не учитывать водоупорности и антибактериальное. А они затратили массу денег, и к тому же сырьем для нее служат отходы химической промышленности. И КК в расчете на будущую прибыль от этой бумаги уже сейчас снизила цены на свою основную продукцию, которая наводняет все рынки. И, если их бумага не получит широкого сбыта, им снова придется поднять цены на химические товары. А это означает, что фирма не выдержит конкуренции и лопнет. Понятно? — Репортер насмешливо посмотрел на Номуру. — Ученому что? Он получает свои денежки, корпит над всякими там проблемами, а на остальное ему наплевать. Но нельзя забывать, что большой бизнес ни перед чем не останавливается. Вот хотя бы взять случай с патентом на люминесцентные лампы. Ведь тогда крупнейшая заграничная электрокомпания положила этот патент под сукно. Она выжидала, пока окупится их недавно построенный электроламповый завод. Да и лампочки накаливания, которые сейчас в продаже, раньше горели тысячу триста часов, а в последнее время — вот к чему привел технический прогресс — горят всего тысячу часов. А почему? Да потому, что поднялся спрос на люминесцентные лампы, а эти почти не имеют сбыта…

— Понял, что ты наделал?! — я еще сильнее встряхнул Номуру. — Раскрой глаза пошире! Не то заставят работать над новым видом чумы или над ядовитыми газами… Ведь за океаном десятки тысяч ученых уже работают над новым оружием для полного истребления человечества…

— Да разве я знал? — Номура жалко хлопал глазами. — Разве я мог подумать, что получится такая стойкая, жизнеспособная бактерия? Я уже понял, в чем тут дело. Виновата лабораторная установка для очистки воздуха. Она плохо работала.

— Хочешь сказать, что ты ни при чем?

— Повторяю, я не собирался выводить такой страшный вид. Но в воздухоочистительной установке используются гамма-лучи кобальта-60, потому что это дешево.

— Ну и что?

— Да ведь на Марсе, где воздух очень разрежен, космическая радиация гораздо сильнее, чем на Земле. Следовательно, марсианские бактерии более устойчивы к облучению, чем земные. Вот этого мы и не учли. Значит, какой-то процент бактерий выжил и проник за пределы лаборатории… А может быть, облучение кобальтом-60 привело к мутации, появился новый, совершенно неизвестный вид, и… и…

— Как бы там ни было, а ты — главный виновник этой катастрофы! Это ты уничтожил культуру человечества! — крикнул я. Что ты намерен делать? Конечно, потерянного не вернешь… Но дальше-то что? Как выходить из положения?

— Существует ли какой-нибудь способ для полного уничтожения этой бактерии? — спросил репортер. — Вероятно, в дальнейшем писать будут на металлических пластинках и синтетических пленках. Но лучше всего была бы, конечно, бумага. Ведь недаром же человечество пользовалось ею в течение четырех тысяч лет и достигло таких вершин! Подумать только, какая огромная потеря для будущего, если навсегда исчезнет этот легкий, удобный и такой дешевый материал! Ох, как бы мне хотелось еще раз вдохнуть запах свежеотпечатанной газеты…

— Полное уничтожение Cilcis невозможно, — заикаясь, сказал Номура. — Даже чумные бактерии существуют в различных уголках земного шара, за пределами лабораторий. А эта бактерия чудовищно устойчива, и не так просто ее уничтожить…

— Значит, ничего нельзя сделать?

— Да нет, пожалуй, я что-нибудь придумаю. Ведь ни один ученый в мире не знает эту бактерию так хорошо, как я. Может быть, мне удастся создать бумагу, способную противостоять бацилле Cilcis. Чтобы искупить свою вину, я сейчас же примусь за работу.

— Немедленно приступай! — я подтолкнул Номуру. — Если не добьешься успеха, мы выдадим тебя толпе. Так и знай! Ох, с каким удовольствием я бы спел тебе песню «Дерево висельника»! Милая песенка, не правда ли?

— Дай мне сначала выпить, — заискивающим тоном попросил Номура.

— Еще чего! — отозвался я, окинув взглядом внушительный ряд бутылок. — Еще чего! Ты наказан. Обойдешься без «черного Джонни». Работай, детка, работай, а мы выпьем за твое здоровье.

Вдруг на пороге появилась Маяко. Ее тусклый взгляд блуждал в пространстве.

— Избавишься от одной беды, накличешь другую! — изрекла она пророческим голосом.

Мне страстно захотелось дать под зад коленкой этой паршивой, тощей девчонке.

Ну, вот… Вы прочитали до этой страницы? Пока вы читали, книга не развалилась, не рассыпалась прахом? Что ж, очень хорошо, если вы добрались до этого места! Хорошо и для меня, и для ВАС. Думаю, вы догадались, что Номура добился некоторого успеха. Он сам делал бумагу. Сначала пропитывал бумажную массу каким-то раствором, способным защитить ее от свирепого нападения Cilcis Majoris. Первое время бедная бумага выдерживала всего два часа. Потом ее жизнь увеличилась до шести часов. Ох, и потрудился же Номура! Надо отдать ему справедливость — терпение у него адское. И вот наконец он растянул этот срок до ста часов, потом до трехсот. Но еще не известно, удастся ли вернуть бумаге ее былую долговечность.

Ох, как я разволновался, когда снова взял в руки чистые белые листы! Я прямо весь дрожал. Хочу писать! Ну, еще бы, я ведь газетчик. А о чем писать — это же само собой разумеется. О самой грандиозной сенсации — обо всей этой истории!

И вот я написал. То, что вы сейчас читаете. И только кончил, как тут же меня охватило бешеное желание напечатать написанное. Вместе с моим товарищем репортером мы отпечатали эту брошюрку на старомодном, покрытом пылью линотипе в ближайшей типографии. Я вижу, вижу, как вы, мой дорогой читатель, дрожа от волнения и восторга, принюхиваетесь к краске, впитываете каждую строчку, чуть не облизываете страницы. Еще бы, ведь все мы, современные люди, отравлены печатным словом, мы жаждем его, как какой-нибудь наркоман — щепоточку опиума. Держу пари, что моя брошюрка — первая книга, которую вы держите в руках за последние три месяца. Уж если она дошла до вас, миновав все стадии от написания до доставки в книжные магазины, значит, антибактериальное средство Номуры обрело практическую ценность. Будьте спокойны! Скоро опять наступит эра бумажного потопа. А сейчас мы в газете готовим материалы для предания суду большого бизнеса.

Ну, вот. Теперь я подошел к самому главному. К тому, о чем обещал сказать в начале моего повествования. Внимание, дорогие читатели! Средство, которым пропитана бумага, видоизменило Cilcis Majoris. Эта бактерия стала безвредной для бумаги, но… передаваясь через прикосновение, поражает волосы… Волосы человека! Говоря начистоту, и я, и Номура, и Маяко абсолютно лысые. Ну, ей-то так и надо. Пусть не предсказывает всякие гадости! А вот вас мне жаль. Так что, как только прочитаете мой рассказик, немедленно продезинфицируйте руки. Хотя, если во время чтения вы почесывали голову, тогда уже поздно.

Но что значат волосы по сравнению с культурой человечества?!

Вы что предпочитаете?

Бумагу или волосы?..

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Полный перевод с японского 3. РАХИМА.}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Артур Порджес} 1,98

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Уилл Говард почувствовал, что кто-то легонько дергает его за штанину. Он посмотрел себе под ноги и увидел, что в манжету его брюк отчаянно вцепилась крохотная полевая мышка. Разинув рот, Уилл уставился на дорожного зверька, пораженный столь странным поведением обычно пугливого грызуна. Но вдруг на тропинке появилась ловкая, быстрая ласка, до того решительно настроенная, что даже не побоялась человека.

Уилл поспешно подхватил перепуганную мышку на руки. Ласка остановилась, отвратительно заурчала, на ее треугольной морде, похожей на свирепую карнавальную маску, красным светом вспыхнули глаза. Вереща от ярости, она метнулась в чащу.

— Ах ты, бедняга! — обратился Уилл к комочку меха, лежавшему у него на ладони, и горько усмехнулся. — Неравные же у тебя были шансы — точь-в-точь как у меня против Харли Томпсона!

Он наклонился и осторожно посадил мышку в кусты. И тут у него от изумления отвисла челюсть. На месте полевой мыши он увидел толстощекого человечка, смахивающего на Будду, но ростом не более двух дюймов.

Удивительно звучным, хотя и слабым голосом человечек произнес:

— Прими, о добрый смертный, горячую благодарность от бога Иипа. Как я могу вознаградить тебя за то, что ты спас меня от кровожадного чудовища?

Уилл судорожно глотнул, но быстро пришел в себя.

— Так ты… ты бог? — пролепетал он.

— Воистину я бог, — благодушно подтвердило диковинное существо. — В наказание за то, что я жульничал в шахматах, мне каждые сто лет приходится ненадолго становиться мышью… Но ты, без сомнения, читал подобные истории, и они тебе давно наскучили. Достаточно сказать, что ты вмешался как раз вовремя. Теперь ближайшие сто лет мне ничего не грозит, если, конечно, я снова не поддамся искушению и не подменю пешку слоном.

Уилл снова вспомнил о Харли Томпсоне. Кажется, ему наконец представился случай обскакать соперника.

— Ты упомянул о… о награде, — робко начал Уилл.

— Безусловно, — заверил его бог. — Но, увы, награда будет невелика. Видишь ли, я очень мелкое божество.

— Вот как… А можно у тебя попросить маленький-маленький капитал?

— Конечно. Но он будет чрезвычайно маленьким. Я не могу превысить сумму в один доллар и девяносто восемь центов.

— Только и всего?

— Боюсь, что да. Нам, мелким божествам, вечно урезывают сметы.

— Послушай, — прервал Уилл. — А как насчет бриллианта? В конце концов, бриллиант с грецкий орех величиной — это тоже мелкий предмет…

— Извини, — с сожалением сказал бог, — но он будет совсем малюсенький. Это должен быть бриллиант стоимостью не больше доллара и девяноста восьми центов.

— Проклятье! — простонал Уилл. — Есть же, наверное, что-нибудь маленькое…

— Конечно, — добродушно согласился бог. — Все, что в моих силах, в пределах доллара и девяноста восьми центов, — только слово скажи.

— Тогда я пас, — сказал Уилл.

Иип явно расстроился, и он добавил более ласковым тоном:

— Да не смущайся. Я знаю, ты от души хотел мне помочь. Не твоя вина, что ты так стеснен в средствах. Может быть, ты еще что-нибудь надумаешь? Я занимаюсь торговым посредничеством, во всяком случае, пытаюсь, хоть маклер из меня и неважный. Но если ты мог бы организовать мне выгодную сделку…

— Она принесет тебе один доллар и девяносто восемь центов чистой прибыли.

— Это не так-то просто, — криво усмехнулся Уилл. — В настоящее время я занимаюсь дизельными локомотивами, нежилыми помещениями и заброшенными рудниками. И еще я вице-президент компании по эксплуатации иссякших нефтяных скважин.

— Ну, и как идут дела? — спросил божок и лягнул кузнечика, который тут же с негодованием ускакал.

— Мне почти удалось продать одному богатому калифорнийцу заброшенный медный рудник под бомбоубежище, но Харли Томпсон, как всегда, оставил меня с носом. Он показал этому покупателю, как на другом руднике можно переоборудовать штрек в самый длинный — и самый безопасный — бар в мире. Ох уж этот Харли! Я не против, что он стал начальником вместо меня: все равно я плохой руководитель. Или что он переманивает у меня самых выгодных клиентов. Я даже прощаю ему вечные подлые розыгрыши. Но когда дошло до Риты… А она только-только стала замечать мое существование, — горько прибавил он.

— Рита? — переспросил Бог.

— Рита Генри… Она работает у нас в конторе. Изумительная девушка!

— Понятно, — вставил Иип и показал нос стрекозе, вертевшейся поблизости.

— Вот тут-то мне бы и нужна была помощь. Так что сделай, что можешь, хотя толку будет немного — ведь твой предел…

— Один доллар и девяносто восемь центов, — подхватил Бог. — Ладно. Я проведу здесь, в этом лесу, весь день и весь вечер в созерцании места, где находился бы мой пупок, если бы я появился на свет, как простой смертный. Доверься великому (хоть и мелкому) Богу Иипу. Прощай.

И он скрылся в траве.

Вернувшись с прогулки поздно вечером, Уилл безрадостно улегся в постель, убежденный, что помощь ценой в один доллар и девяносто восемь центов наверняка не разрешит волнующую его проблему, даже если будет исходить от Бога.

Несмотря на мрачные мысли, он так устал и изнервничался, что сразу же заснул, но через полчаса проснулся, разбуженный звонком. Ничего не видя спросонья, он накинул поверх пижамы халат и открыл дверь.

На пороге стояла девушка.

— Рита! — прошептал Уилл. — Наконец-то!

Она взяла его за руку.

— Меня словно какая-то сила толкала… Я не могла не прийти… Мы созданы друг для друга…

Наутро Уилл подобрал с полу клочок бумаги. Это была газетная вырезка; на полях бисерным почерком было написано: «От благодарного (в пределах 1,98 доллара) Бога Иипа».

А краткая рекламная заметка гласила: «При современных ценах все химические соединения, из которых состоит организм человека, можно купить всего лишь за 1 доллар 98 центов».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Сокращенный перевод с английского и. М. ЕВДОКИМОВОЙ}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Валентин Рич} Горе от ума

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Не знаем, как в других мирах, — но у нас на Кассиопее главной бедой цивилизации всегда были преждевременные открытия. Джек Соколиный глаз, впервые добывший огонь трением, спалил вигвам своего дяди с материнской стороны. Джон Купферникель, впервые обнаруживший цепную реакцию в уране, разрушил весь свой город. Но все это были невинные цветочки по сравнению с тем, что натворил профессор Смит.

Как это чаще всего бывает, сам по себе профессор Смит отличался редким благородством, добродушием и даже сентиментальностью. Знай он, к чему приведут его педагогические исследования, такие безвредные на первый взгляд, он сжег бы свои рукописи по крайней мере на двадцать лет раньше. Но увы, вначале он этого не знал, а когда узнал — было поздно…

Все началось с методики преподавания. В двух словах, проблема сводилась к тому, что рост объема знаний стал резко обгонять скорость совершенствования методов их усвоения. Оно и понятно: накоплением знаний кассиопейцы занимались всем скопом, а усваивать приходилось индивидуально.

Если на заре цивилизации кассиопеец становился полноценным охотником за скальпами уже в шестнадцать лет, то, скажем, в миллион тысяча девятьсот двадцатом году кассиопейцу, прежде чем он мог по всем правилам снять скальп, надо было десять лет учиться в колледже, да потом еще столько же в специализированном скальпоснимательном учебном заведении. Так что практически полжизни он вбирал знания, а уж только потом испускал их с тем или иным технико-экономическим эффектом.

К моменту, когда Смит получил профессорскую кафедру, это соотношение стало еще менее благоприятным. Сам Смит, например, получил семиступенчатое образование: детский сад с математическим уклоном, колледж общего типа, подготовительный факультет университета, университет, магистратура, докторантура, краткосрочные (шесть лет) курсы профессоров. И хотя средняя продолжительность жизни кассиопейца достигла к тому времени ста девяноста трех лет, профессору Смиту, начавшему испускать знания в возрасте семидесяти трех, было над чем задуматься.

С детства питая склонность к математике, профессор Смит купил портативную электронную машину и с ее помощью быстро сосчитал, что примерно через полтора века кассиопейцу придется расходовать всю свою жизнь на впитывание знаний, необходимых для поддержания цивилизации на достигнутом уровне. А на испускание у него не останется ни минуты. Произойдет своего рода короткое замыкание, результаты которого трудно предусмотреть.

Надо было что-то делать. И притом срочно.

Тогда-то профессор Смит и сделал свое изобретение, напоминающее о себе кассиопейцам и по сей день…

Выглядело это просто и даже, по мнению некоторых, глупо: диета. До сих пор не могут разобраться, из чего эта диета состояла, но, по утверждению большинства участников эксперимента, главным продуктом, который они потребляли, был пчелиный мед с добавкой небольшого количества муравьиных яиц.

…В положенный срок в семьях участников эксперимента начали рождаться мальчики и девочки. Примерно до года они ничем особенно не проявляли себя, если не считать того любопытного факта, что первыми словами этих младенцев были не «мама» и «папа», а «дважды два четыре» и «сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы». Но затем…

Вот зауряднейший протокол, составленный дежурным полицейским сектора невинного детства в четверг 32 числа десятого месяца 1 202 964 года:

«Задержанный по обвинению в похищении большого синхротрона Академии наук Аллан Роллан Макфарлан четырех лет шести месяцев, проживающий по улице Изоспинов, 242, заявил, что вышеуказанный синхротрон обменян им на говорящего скворца по имени Ив, каковой скворец третьего дня вылетел в форточку и скрылся в неизвестном направлении. Имя и фамилия, а также место пребывания бывшего владельца вышепоименованного говорящего скворца, а ныне владельца похищенного синхротрона Аллану Роллану Макфарлану неизвестны…»

В другой раз из центрального космопорта исчезли два трансгалактических корабля. Их случайно обнаружили сорок тысяч лет спустя в галактике М-124.

В третий раз…

Но все это — чепуха! Самое худшее произошло в тот день, когда профессор Смит собирался отпраздновать пятую годовщину эксперимента.

На рассвете кассиопейцы услышали оглушающий грохот. Выскочив из своих домиков, они обнаружили, что солнце, едва показавшись из-за горизонта, медленно уходит обратно за горизонт. А те, кто не успел выскочить, уже никогда ничего не смогли обнаружить, — потому что через мгновенье все домики на поверхности Кассиопеи срезало, словно бритвой.

Эти сорванцы стали раскручивать планету в обратном направлении!

Громадных трудов стоило кассиопейцам навести порядок. До сих пор кассиопейские сутки никак не придут в норму — то длятся на полминуты дольше, то становятся короче положенного на семьдесят девять секунд…

Больше всех огорчен случившимся сам профессор Смит. Он подал в отставку, сжег свои рукописи и сейчас работает сторожем в кооперативном пансионате для потомков участников эксперимента. Встречая кого-нибудь из знакомых кассиопейцев, он каждый раз повторяет одну и ту же фразу:

— И кто бы мог подумать?..

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Рисунки В. ЗУЙКОВА}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀