«Если», 2011 № 01

Вл. ГАКОВ ИЗЛЕЧЕНИЕ СОЗДАТЕЛЯ

Миллионы людей во всем мире наслышаны о главном персонаже этого писателя, которому в январе нынешнего года исполнилось бы 105 лет, — непобедимом воине-варваре Конане. Редкое везение для всякого пишущего. А не повезло литературному отцу Конана из-за этого же «дитяти». Потому что лишь малая часть из миллионов, увлеченных Конаном, в действительности прочла хотя бы строчку, написанную самим автором. История в современной масс-культуре, увы, не новая и даже не парадоксальная.

Если бы не слава предшественника — создателя Тарзана и Джона Картера Марсианского, быть бы Говарду[28] неоспоримым зачинателем героической фэнтези в американской литературе! Впрочем, и так Говарда знают миллионы, а сотворенный им образ Конана задал своего рода канон (прошу прощения за невольный каламбур) для целого субжанра фантастической литературы.

Все, сочиненное писателем до войны, было в последние десятилетия XX века переиздано и даже пользовалось успехом. И все же не сравнимым с тем, что выпал на долю целой команды разработчиков «золотой жилы» — самозваных «подражателей» и «дополнителей», без зазрения совести настрогавших почти вдвое больше того, что оставил после себя Говард.

А тут еще роскошный кинобоевик с Арнольдом Шварценеггером, снятый в 1981 году Джоном Миллиусом! Режиссер, кстати, в одном из интервью откровенно признался, что отталкивался не столько от не читанного им соотечественника, сколько от ницшеанского ubermensch'a, нордической «белокурой бестии» и тому подобных знакомых ассоциаций.

Словом, отношение наших современников к американскому автору Роберту Говарду в значительной мере основано на отношении к Конану Киммерийскому.

В нем присутствовали все черты того, что гарантированно должно было привлечь определенную часть читательской массы. И столь же категорически насторожить другую.

Варвар из легендарной древней страны Киммерии — безусловный сверхчеловек во всем, что касается мускулов и военного искусства! Бесконечно воюющий с ордами врагов, в роли которых выступают слегка замаскированные «низшие расы», чуждый сантиментов и не слыхавший о каком-то «гуманизме». Движимый не разумом, но «голосом крови» и ничем не сдерживаемыми инстинктами, а единственным Законом признающий меч или секиру…

Многим, и в их числе автору этих строк, подобная литература представляется чрезвычайно опасной — если перестать относиться к ней только как к литературе, несерьезному развлечению на сон грядущий… Но в защиту Роберта Говарда можно привести аргумент, мало зависящий от симпатий и антипатий критика. Говард был первым. Пионером, первооткрывателем целого литературного жанра. Не его вина, что тот впоследствии изрядно затоптали.

И, как уже было сказано, писатель лишь в определенной мере несет ответственность за то, что миллионы читателей и кинозрителей превратили в культ. «Садист, фашист, заторможенный и затерроризированный собственными комплексами подросток… Таковы лишь некоторые из брошенных Говарду обвинений, — пишут авторы одной из книг, посвященных создателю Конана. — Что ж, это, вероятно, один из самых непонятых и несправедливо обвиненных авторов после Ницше». Так что познакомиться с реальным Робертом Говардом — без всех последующих «наслоений» — в любом случае любопытно. Тем более что биография писателя дает много пищи для размышлений.

Роберт Эрвин Говард родился 24 января 1906 года в семье сельского врача Айзека Говарда, который практиковал в богом забытой техасской деревушке Пистере. Семья будущего писателя была типично американской — потомки пионеров, еще сохранившие память о тех днях, когда в этих местах проходил Фронтир. Дед по отцовской линии в 1849 году, подобно многим, двинулся в Калифорнию, где только что открыли золото; и если бы не подхваченная в дороге холера, до конца жизни приковавшая его к Техасу, вполне возможно, повторил бы судьбу героев Джека Лондона. Видимо, неслучайно последний стал любимым писателем юного Роберта Говарда… Мать также происходила из семьи пионеров и еще застала последний крупный рейд команчей, некогда безраздельно контролировавших Техас, а впоследствии почти полностью истребленных. И столь же неслучайно подсознательная антипатия к «краснокожим» передалась от матери к сыну. Во всяком случае, знание индейской специфики позже неплохо помогло писателю, когда с фантастики он переключился на вестерны.

А вот что было совершенно нетипично в доме доктора Говарда, так это обилие книг и лелеемая любовь к чтению. Тому в большей степени способствовал сам глава семейства, ставший одним из первых врачей на земле Одинокой Звезды (как называют Техас американцы). Именно в домашней библиотеке Роберт познакомился с Эдгаром По и Вальтером Скоттом, Редьярдом Киплингом и Марком Твеном; и прочитал от корки до корки всего Хаггарда. А мать, часто читавшая сыну вслух, приобщила его и к поэзии.

В течение девяти лет после рождения Роберта его семья колесила по Центральному Техасу, пока не обосновалась окончательно в деревушке под названием Кросс-Плейнс. Именно там в девятилетнем возрасте Роберт Говард написал первый приключенческий рассказ.

А вообще его детские годы прошли под знаком отчуждения — от сверстников, от реального мира за окнами дома. В те годы долина реки Рио-Гранде, где он жил, активно заселялась и застраивалась. Населяли те места в основном простые, работящие и далекие от романтических мечтаний люди: богобоязненные фермеры, скотоводы и нефтедобытчики. Таковы же были и дети «новых техасцев». Немудрено, что в компании с любимыми книгами юный Говард чувствовал себя куда комфортнее, чем в общении со сверстниками.

За окнами кипела по-южному темпераментная, до предела конкретная деловая жизнь — строилась Америка! А мысли подростка витали в иных широтах и в иных временах. К его типично возрастному отчуждению добавилось еще одно: мир, пленивший его воображение, оказался не только не похож на окружающий, но во всех смыслах был ему полярен. «Всю жизнь я провел на юго-западе Америки, — вспоминал Говард, — и в то же время не переставал грезить о северных необъятных ледовых пустынях под низко нависшим тяжелым серым небом. Я и во снах ее часто видел — дикую страну, продуваемую насквозь яростными ветрами, идущими с моря, страну, населенную сутулыми дикарями, взор которых горел необузданной яростью… Никогда в тех снах я не представал сам себе цивилизованным человеком. Напротив, всегда ощущал себя варваром — загорелым до черноты, обросшим, светлоглазым дикарем, вооруженным убойного вида топором или мечом. Я сражался с такими же варварами и дикими зверями или же возглавлял бесчисленные орды воинов, идущих завоевывать цивилизованные страны и оставлявших после себя руины замков и городов и вытоптанные поля и сады. Почему-то я всегда инстинктивно ощущал себя на стороне Варвара, бросающего вызов цивилизации порядка и умеренности…»

Из этих воспоминаний «последнего кельта», как назвал Говарда автор одной из лучших книг о нем Глен Лорд, явствует, что созданный писателем мир «отверженных цивилизацией» — результат не только психологических травм, полученных в раннем детстве, но и более глубинных процессов, происходивших в сознании и подсознании будущего создателя Конана.

Видимо, Роберту Говарду на роду было написано остаться изгоем, человеком, во всех отношениях не приспособленным к окружавшей его донельзя прагматической американской действительности. И своеобразно «отомстившим» ей — своим Суперварваром, грозой всякого порядка и цивилизованности, со временем превратившимся в одного из любимейших героев миллионов американцев!

Для начала Говард занялся собой. Точнее, своим телом. Будущий писатель увлекся боксом, атлетической гимнастикой и бодибилдингом. Закончил школу и поступил в «академию» при колледже в близлежащем городе Браунвуде. Под шикарным названием «академия» в действительности скрывались самые обыкновенные высшие курсы, готовящие мелких клерков, машинисток, стенографисток и прочий, говоря современным языком, «офисный планктон». Уже подумывавшему о писательском ремесле Говарду показалось практичным получить профессию машиниста-стенографиста, и в течение какого-то времени эта традиционно дамская профессия служила ему основным источником дохода.

Впрочем, и эти курсы он не закончил, по истечении второго года обучения вернулся в отчий дом. Молодой человек стал работать, где придется. Паковал хлопковые тюки на местной фабрике, клеймил коров, убирал мусор, работал в продуктовой лавке и аптеке (что в Америке практически одно и то же), а также пописывал на тему нефтяного бизнеса в целый ряд газет Техаса и соседней Оклахомы.

А затем решил, что с него хватит, и вернулся в «академию» — на сей раз изучать бухгалтерский учет. Немного расслабившись после изматывающей поденщины, молодой человек с воодушевлением открыл в себе поэтический дар, настрочив за год столько стихотворений и поэм, что их набралось на целых шесть сборников (вышедших спустя тридцать лет после его смерти).

В августе 1927 года он снова вернулся в Кросс-Плейнс, убежденный, что отныне удовлетворить его может одна-единственная профессия на свете — профессия писателя.

В литературу его привели не культурное окружение, не гены и не переживания детства, а как раз напротив — отторжение, стихийный протест против всего перечисленного. В мире, бесконечно далеком от литературы, он, подобно отцу, стал тоже первым в Центральном Техасе — первым профессиональным писателем.

Литература во многом удовлетворила и его жажду индивидуальной свободы, граничащей с анархизмом. При этом лентяем Роберт Говард, безусловно, не был: «Я мог бы изучать право или заняться чем-либо иным, но никакая другая работа не предоставила бы мне той степени свободы, которую давало ремесло писателя. А желание полной свободы превратилось для меня в своего рода манию, притом что я безропотно платил за нее жизнью в спартанских условиях и отказом от многого, чего желали моя душа и тело… Бывало, за пишущей машинкой я проводил восемнадцать часов, но то был мой собственный выбор, и я мог прекратить работу в любой миг — без страха быть уволенным».

В 1928 году он торжественно обещал отцу: если в течение года не станет профессиональным писателем, то смирится с судьбой и займется каким-то «полезным делом». С некоторыми оговорками обещание свое он сдержал.

В пятнадцать лет Говард впервые рискнул предложить собственную литературную продукцию одному дешевому журнальчику, названному пророчески «Adventure Stories» («Рассказы о приключениях»). В журнале рукописи дебютанта не приняли, а зря! Другое издание оказалось прозорливее… Если в мире научной фантастики не было в предвоенные годы журнала авторитетнее гернсбековского «Amazing Stories», то в мире фантастики ненаучной, потусторонней и мистической бесспорным фаворитом на долгие годы стал журнал «Weird Tales», основанный, кстати, на три года раньше гернсбековского первенца. Именно этот журнал «пригрел» среди прочих Лавкрафта, Блоха, знаменитый супружеский дуэт Каттнера — Мур. И Роберта Говарда. Кстати, с Лавкрафтом нашего героя связывала и глубокая личная дружба, правда, ограниченная эпистолярным общением: судьба распорядилась так, что, обменявшись многими тысячами писем, друзья и коллеги лично не встретились ни разу…

Литературную карьеру Говарда не назовешь быстрой. Первой его публикацией стало стихотворение «Море», напечатанное в одной из городских газет еще в 1923 году, а прозаическим дебютом — рассказ «Копье и клык», опубликованный в «Weird Tales» двумя годами позже. 1926 год принес одну публикацию, в 1927-м вышли рассказ и два стихотворения. В том году суммарный литературный гонорар начинающего автора составил 37 с половиной долларов…

Однако ситуация медленно, но верно изменялась к лучшему: августовский номер «Weird Tales» за 1928 год украсила иллюстрация к рассказу Говарда «Красные тени» — первому, в котором читатель познакомился с героем по имени Соломон Кейн. А начиная со следующего года Говард стал одним из ведущих авторов журнала, во многом превратившись в «визитную карточку» издания.

1929 год ознаменовал собой долгожданный прорыв, хотя и не в фантастике. Страстный энтузиаст бокса, Говард начал посылать спортивные рассказы в различные периодические издания, которые, в отличие от жанровых журнальчиков, платили весьма неплохо. За год эти «внежанровые» публикации принесли Говарду целых 772 доллара (в ту пору средний годовой доход в Соединенных Штатах немногим превышал тысячу долларов). Уже в следующем году сумма гонораров выросла в полтора раза…

А в 1932 году публикация первого произведения из серии о Конане принесла и долгожданную славу. Разумеется, не среди высоколобых критиков и читателей-интеллектуалов, но Говард никогда и не считал себя автором серьезной литературы. Единственным успехом, на который он рассчитывал, был пьедестал мастера развлекательной литературы (той, что в английском языке входит в понятие entertainment).

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше — даже несмотря на то что обрушившаяся на США Великая Депрессия не оставила в стороне, разумеется, и книжный рынок, — и в будущее молодой писатель мог смотреть с энтузиазмом. Но это же десятилетие — последнее в его жизни — отмечено другим «прорывом», куда более тревожным.

Нельзя сказать, что он был абсолютно одинок. Но даже и своих немногочисленных друзей в последние годы жизни Говард стал откровенно избегать. И почти ничего не известно о его отношениях с противоположным полом. Далеким от нормы было и его общее психическое здоровье. Все чаще и чаще его настигали приступы глубочайшей депрессии. Будто снова вернулось детство с его одиночеством, боязнью окружающих, погруженностью в мир собственных комплексов и страхов… Неодолимо ухудшавшееся настроение Говарда было подобно черной волне, которая все больше окутывала его сознание, пока не поглотила совсем.

Он продолжал писать с той же интенсивностью, но отныне любое событие могло на долгие месяцы вывести его из равновесия. Чем более неодолимыми, неотразимыми и лишенными даже намека на рефлексию становились его герои, тем более уязвимым перед каждым жизненным испытанием ощущал себя их создатель.

Когда долго и безнадежно болевшая мать погрузилась в кому, Роберт, приложивший до того немало усилий, чтобы выходить самое близкое ему существо на свете, понял, что на этот раз все кончено. Не дожидаясь вердикта врачей, он зашел в свой гараж, забрался в автомобиль и выстрелил себе в висок из охотничьего ружья. Случилось это утром 11 июня 1936 года.

Предсмертная записка была стихотворным двустишием:

Все кончено — путь предстоит далече,

Пир завершен, и гаснут свечи.

Итак, жизнь сломала закомплексованного супермена, хотя в литературе он дал жизнь многим супергероям. И главным литературным достижением Говарда остался Конан из Киммерии.

История «конанианы», хотя и представляется на первый взгляд чрезвычайно запутанной (и уже не удивляет, что Говарду порой приписывают то, чего он не писал), все же четко делится на несколько этапов. Я не буду подробно останавливаться на цикле, а отмечу только последний этап — самый неожиданный и парадоксальный.

При жизни писателя, в 1932–1936 годах, на страницах журнала «Weird Tales» было опубликовано 17 повестей о Конане; еще четыре повести вышли посмертно. В 1950-е годы все они переизданы издательством «Gnome Press» в виде пятитомника.

Впоследствии усилиями таких энергичных последователей Говарда, как писатели Спрэг де Камп и Лин Картер, удалось разыскать в рукописном наследстве их кумира ряд неоконченных фрагментов, которые были восстановлены, а во многих случаях и произвольно дописаны «редакторами». Именно усилиями последних уже в 1960-е годы была предпринята попытка издать полную, уточненную сагу о Конане. Теперь она занимала целых 12 томов.

Между прочим, Де Камп не ограничился своеобразным «восстановлением» литературного наследия Говарда, он составил три

сборника статей и других материалов о любимом авторе, не говоря уже о двух биографиях кумира, одна из которых написана самим Де Кампом, а вторая — его супругой (в соавторстве).

Но и это не конец истории об издательской судьбе главного творения Говарда. Ибо уже в 1980-х годах Конан был еще раз реанимирован — ныне как образ откровенно заимствованный. Писатели, среди коих мы встретим и признанного классика Пола Андерсона, просто начали сочинять свои собственные истории о новых приключениях полюбившегося читателям героя.

Чем же так смог увлечь и массового читателя, и специалистов-литературоведов (пусть и «стихийных») Говард? Что он такого особенного напридумывал?

В сущности, ничего нового. Всего лишь образ героя и победителя. Победителя обстоятельств, врагов, женщин, самой судьбы. С обстоятельствами он просто не считается (как не привык и долго раздумывать), врагов сокрушает всех до последнего, ибо сильнее и искушеннее их в боевых искусствах. Что до женщин, так они сами падают к его ногам, стоит ему только пожелать одну из них или всех скопом. Словом, это та подсознательная и поистине неистребимая мечта каждого существа мужского пола, которую образование и интеллект лишь тщательно камуфлируют, но напрочь устранить не в силах. Исконная ненависть цивилизованного интеллектуала — как и неиссякаемая ярость современных феминисток — к непобедимому самцу-мужлану, пропахшему потом и кровью и одним обликом своим символизирующему все «основные инстинкты», полученные в наследство от животных предков, суть подтверждения той же очевидной истины.

Но есть еще одно, что неизменно привлекает к подобным персонажам читательский интерес, независимо от времени и культуры. Конан и собственную судьбу заставляет работать на себя — вместо того чтобы покорно и безвольно следовать ее незримым предначертаниям. В то время как для рядового читателя жизнь представляет собой рутинную круговерть лени, слабостей, компромиссов и уступок, обильно сдобренных самооправданиями, подобная литература сообщает заряд воли, энергии, силы: все двадцать повестей о Конане насыщены действием сверх меры — и приключениями, приключениями, приключениями!

А вот что особенно оценил специфический американский читатель, так это ни с чем не сравнимый индивидуализм Суперварвара (кстати, во многом «снимающий» обвинения в фашизме). Он сам себе хозяин и моральный судья. И если перед кем или перед чем и склонит голову, то только перед Силой, перед более крепким и искусным воином. А значит — ни перед кем.

Кроме Конана, Роберт Говард создал еще несколько запоминающихся героев — таких же непобедимых мачо, населявших реальные или вымышленные страны в историческом или псевдоисторическом прошлом. Это Бран Мак-Морн — предводитель легендарного народа, сохранившегося еще с каменного века в Ирландии (действие произведений цикла развертывается во времена Древнего Рима); английский пуританин-дуэлянт XVI века Соломон Кейн; беглец из загадочной Атлантиды король Кулл…

Он также писал иронические вестерны и «чисто» исторические романы, фэнтези в подражание Лавкрафту, произведения в жанре «фантастики меча и волшебства» (sword & sorcery), детективы, рассказы о спорте, поэзию. За свои тридцать прожитых лет — из коих только десяток пришелся на жизнь литературную — Говард успел осуществить больше, чем можно было ожидать.

Но если бы он даже ограничился одним-единственным циклом о варваре Конане, то все равно вписал бы свое имя навечно в историю «героической фэнтези». А сам этот жанр, подозреваю, не скоро умрет — как кажется бессмертной тяга определенной части читающих к суперменству во всех его видах.

Все-таки Говарду повезло. Вычислить своего читателя — это в литературе дорогого стоит.