«Если», 2005 № 12

Дмитрий Володихин, Аркадий Штыпель Пророки и буревестники

Д.В.: В советское время были четкие представления о будущем человечества, утопических картин хватало: «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, мир Полдня братьев Стругацких, менее романтичный вариант Георгия Гуревича… В 90-х эта форма творчества наших писателей заглохла. Несколько попыток было, о них писал Евгений Харитонов в очерке «Русское поле утопий», но почти всегда элементы утопии были ценны не сами по себе, а в качестве антуража для решения совершенно иных художественных задач. Первая половина и середина 90-х прошли под знаком всеобщего разочарования в прогностических способностях и науки, и литературы. Но постепенно набирало силу читательское желание хоть одним глазком посмотреть на мир, «который нас ожидает». Речь не идет о текстах, где картина будущего представляет простые подпорки для сюжета: вот прибыли пришельцы, как мы с ними уживемся… Или: вот мы изобрели машину времени, что из этого вышло… Гораздо интереснее наблюдать медленное возрождение собственно футурологической тематики. И на протяжении последних трех — пяти лет, кажется, вновь наше будущее начинает проглядывать в книгах писателей-фантастов. Еще не очень четко, будто сквозь туман или какую-то полупрозрачную стеклянистую субстанцию. Прогностика не стала тоньше в методах и точнее в выводах, но ей опять начинают доверять из простого желания различить в грядущем хоть что-то.

А.Ш.: Давайте уточним некоторые положения. В советской литературе фигурировали — отчасти искренне, отчасти вынужденно — более или менее четкие представления о советском будущем. С распадом системы эти представления полностью утратили актуальность — только и всего. Но кризис идеологии начался гораздо раньше, и в былое время советские утопии пользовались читательским спросом как раз в той мере, в какой они отличались от официозных представлений. Вообще же, прогностическая ценность любых утопий и антиутопий (что для одного утопия, то для другого «анти») более чем сомнительна. Вопрос не в том, доверять или не доверять тем или иным предсказаниям, а в том, разделять или не разделять ту или иную идеологию. И если сегодня идет возрождение футурологической тематики, то не потому, что люди больше, чем десять лет назад, хотят заглянуть в будущее. Просто мы сегодня более четко осознаем свои идеологические предпочтения или, по крайней мере, испытываем потребность в таком осознании. А условные картинки условного будущего дают каждому из нас возможность утвердиться (или усомниться) в своей правоте (или чужой неправоте) по отношению к острым вопросам современности.

Д.В.: Вы правы, но лишь отчасти. Наша «беспутица» 90-х совпала с общим кризисом футурологии: она и на Западе давно не зарабатывает лавровых венков. Что-то из области научного развития англо-американская НФ полуугадывает-полупопуляризирует. Сфера политики покрыта тем же туманом. Во всяком случае, так можно судить по переводным образцам. А когда туман несколько рассеивается, видно не столько прогнозирование, сколько пропагандистские опыты разной степени художественности, то есть обработку коллективного сознания теми же приемами, что и у нас в эпоху обкомов.

А.Ш.: Не будем смешивать футурологию с НФ. После революционных открытий начала XX века в науке шло и до сих пор идет более или менее предсказуемое освоение новых территорий. То же и с техникой, хотя здесь не обошлось без сюрпризов, самые эффектные из которых — Интернет и всеобщая мобильная телефонизация. А самые популярные атрибуты НФ (машина времени, антигравитация, телепортация и т. п.) абсолютно антинаучны. Единственное, что здесь имеет под собой научную почву — это создание биологических монстров. Но популяризация научно-технических знаний или футурологическая прогностика не могут быть целью ни художественной литературы вообще, ни НФ в частности. А если в НФ в силу особенностей жанра что-то такое и проявляется, то исключительно как побочный продукт, пусть даже порой и небезынтересный. Другое дело — политика и социальное устройство. Здесь у литературы — от мировых классиков до скромных современников — прямой интерес и непременное поприще. Хотя до сих пор, по большому счету, никто не предугадал ничего. Но ведь и в сфере политики и социального устройства все фантазии — это, прежде всего, реакция на современность, это экстраполяция в будущее каких-то актуальных современных коллизий, в том числе (если не в первую очередь) и чисто психологических. Что же касается «пропагандистских опытов разной степени художественности» на уровне «эпохи обкомов», то это феномен по большей части постсоветский. Современная западная НФ избегает какой-либо идеологии и представляет собой по преимуществу либо «психоделический» киберпанк, либо культурологические грезы типа «Гипериона» Дэна Симмонса. Конечно, в таком примитивном жанре, как космоопера, без деления на «наших» и «ненаших» не обойтись, но политическая футурология здесь ни при чем.

Д.В.: Звучит успокоительно. Но, во-первых, футурологический элемент для НФ — что-то вроде части организма. Печень, например, может быть поменьше и побольше, но совсем без нее обойтись нельзя… И, во-вторых, НФ-футурология со времен Кэмпбелла превращается (и к настоящему времени на 90 % превратилась) в борьбу между несколькими версиями будущего, которые поддерживаются разными общественными силами. Если «республика/демократия», идущие рефреном в Эпизоде III «Звездных войн», не пропаганда, если «Матрица» избавлена от политтехнологий, тогда — да, конечно, западная НФ невиннее младенца… «Советский вариант» будущего получил пробоину и пошел ко дну. Долгое время в России ничто его не заменяло, пустошь, водная гладь была на этом месте вместе с СССР. Но потом нечто начало всходить на пустоши. Самой плодотворной в этом отношении оказалась «вакцина глобализации».

Спор между глобализаторами и антиглобалистами ведется давно. По большой части — на уровне социологической литературы и большой политики. Для нашей фантастики эта дискуссия оказалась родной, только вот родственников российские писатели отыскали по обе стороны баррикад. Перенос величайшей потасовки нашего времени в литературную плоскость очень «взбодрил» фантастику: появилась та «печка», от которой можно танцевать. Сторонником глобализации выступил ветеран НФ Владимир Михайлов, расписав ее прелести в романе «Тело угрозы». Но после 90-х западничество мало кого привлекает. Поэтому антиглобалистов — как стихийных, так и сознательных — в российской фантастике хватает. Это и Михаил Тырин с романом «Желтая линия», и «Моя война» Виктора Косенкова, и «Ланселот XXI» Михаила Харитонова, да и ваш покорный слуга («Убить миротворца»). На этой волне, кажется, возникает особое направление антиутопии — либерпанк. Наверное, самая мощная прогностическая струя — в романе Кирилла Бенедиктова «Война за «Асгард», также созданном на территории спора глобализм/антиглобализм. Зато самым популярным антиглобалистом современной России стал «еврокитайский гуманист» ван Зайчик. И то, что в виде художественного текста могло оказаться недопонятым, полу-Зайчик Вячеслав Рыбаков открытым текстом выдал в романе-эссе «На будущий год в Москве». Наконец, прекрасную повесть с говорящим названием «Золотой миллиард» написал Геннадий Прашкевич. Авторская позиция выражена в ней замысловато: не «за» и не «против», а над схваткой, впрочем, с риском пострадать от обеих сторон…

А.Ш.: Забавная игра суффиксов: глобализаторы и антиглобалисты… Почему первые гады-«аторы», а вторые всего лишь «исты», белы и пушисты? И что нас, собственно, так пугает в этой самой глобализации? Возникновение и развитие транснациональных корпораций, транснациональных информационных, финансовых и энергетических сетей, взаимопроникновение национальных экономик — все это объективные, реальные, я бы сказал, естественные явления и процессы, в конечном счете очень слабо зависящие от чьей бы то ни было доброй или злой воли. Равно как — о, ужас! — и появление надправительственных управленческих структур. Грубо говоря, глобализм — это такой миропорядок, при котором я не стану бомбить территорию соседа по той простой причине, что в предприятия, расположенные на этой территории, вложены мои денежки.

Д.В.: Возникновение чего-либо — отнюдь не природный процесс, и создание любой сети всегда кем-то инициировано. Ежели хорошенько копнуть, креатор всегда в конечном итоге отыскивается. Что же касается «предприятий на чужой территории», то ведь их сначала надо купить. А бомбить придется, если тамошние аборигены откажутся заводики/земельку продавать.

А.Ш.: А я и не говорил, что глобализация — природный процесс. Естественный, да. Как в свое время возникновение Великого Шелкового пути, или пути из Варяг в Греки, или развитие товарного производства. И до такого, лежащего, кстати, в русле устремлений величайших утопистов, миропорядка нам еще куда как далеко…

Д.В.…оно и славно…

А.Ш.:…путь к нему отнюдь не безоблачен, но в наше время все-таки более или менее реалистичен. Другое дело, что никакой миропорядок не может быть безусловно справедливым, не может всех поголовно осчастливить, а любые, даже самые разумные преобразования социального устройства неизбежно порождают новые угрозы и новые вызовы. Человеку же свойственно идеализировать «уходящую натуру», и тоска по «доглобализму» в художественном, творческом плане может быть столь же продуктивна, как и тоска по средневековому рыцарству или ностальгия по коммунальным квартирам. И уж совсем другое дело, что в нашей НФ никаких антиглобалистов нет. Все наши так называемые антиглобалисты на поверку оказываются самыми что ни на есть глобализаторами. Просто им — и это понятно — «за державу обидно». Обидно, что в нынешнем процессе Россия не может конкурировать с Соединенными Штатами и Объединенной Европой за лидерство и гегемонию. Приходится отыгрываться, фантазируя. То есть перед нами в новой упаковке все тот же советского разлива антиамериканизм. Можно, конечно, придумывать всякие странные слова типа «либерпанк», но рядом с таким, если кто помнит, блистательным советским антиамериканистом, как Юлиан Семёнов, все отдыхают. А говорить о «прогностической струе» в довольно-таки сумбурной «Войне за «Асгард» просто смешно. Там ведь вся собственно фантастическая интрига строится вокруг чрезвычайно надуманной, переусложненной системы генетической сегрегации и выглядит на фоне изображенных технологий совершенно неправдоподобно.

Д.В.: Истерическая реакция на унижение страны — лишь один аспект из множества. Если им ограничиться, то в антиглобалисты попадут, пожалуй, люди совсем от этого далекие: Андрей Плеханов со своей «Сверхдержавой» и Павел Крусанов с романом «Укус ангела»… Полагаю, огромному количеству людей не нравится идея объединения Земли во главе с каким-нибудь мировым правительственным Советом, поскольку объединители («глобализаторы») предлагают слишком холодный проект жизни для объединенного человечества. Полагаю также, те части глобализаторского проекта, которые отвечают за общественную нравственность и за устройство власти, предлагают какую-то нелепую унификацию. Отсюда — мощный протестный выплеск, притом именно антиглобализаторский, а не антиамериканский. Фантасты Юрий Никитин и Дмитрий Янковский высказали крайне жесткую позицию: мочить, да и все тут. А дело-то не в этом. Дело в том, чтобы сохранить свою инакость, в том, чтобы оставаться другими.

Что же касается тяги к «доглобализму» — да, это есть, но ведь смотря к какому «доглобализму»! Неожиданной даже для меня, человека весьма консервативного, была вспышка монархических настроений. Допустим, Владимиру Михайлову в романе «Вариант И» государь-император всероссийский нужен был для социально-религиозных экспериментов, никак с единовластием не связанных. Но Роман Злотников прямо показал монархию как благо («Виват, император!»), Владимир Хлумов организовал в Сети голосование по вопросу: «Стоит ли в России возрождать монархию?». Его собственные высказывания свидетельствуют в пользу ответа: «Да, стоит!». С легкой руки сразу нескольких писателей по страницам фантастических произведений принялся разгуливать царь Николай III (приоритет, кажется, у Владимира Васильева)… И так далее. Раньше, в середине 90-х, этого быть не могло. «Гравилет «Цесаревич» Вячеслава Рыбакова звучал гласом вопиющего в пустыне.

Вы говорили о «естественности» процесса глобализации. В социуме, полагаю, «естественных» процессов нет в принципе. И потом, слишком уж силен протест против подобной «естественности» — на его волне дошло аж до локальных монархических проектов.

А.Ш.: А еще есть замечательные «альтернативки» Василия Щепетнева, у которого сохранившаяся в России монархия показана хотя и сочувственно, но безо всяких иллюзий… Но о чем идет речь? О полетах фантазии или о том «как нам обустроить Россию»? Я ничего не имею против декоративной монархии типа британской, но, по моему разумению, в наше время любое единовластие есть несомненное зло. Как и та «нелепая унификация» под одну гребенку, о которой вы говорите. Но ведь на самом деле никто и не посягает на британскую, турецкую, китайскую, российскую или украинскую самобытность. Однако те же британцы худо-бедно выработали и усвоили такие понятия, как мультикультурализм и политкорректность, а у нас эти вещи, к сожалению, принято осмеивать. Не хочу никого обижать, но в первых рядах как адептов единовластия, так и антиглобалистов выступают литераторы не первого ряда. На мой вкус, разумеется.

Д.В.: Так ведь был бы хоть один сколько-нибудь интересный в литературном отношении глобализатор… Щепетнев? Но он, кажется, не глобализатор. Приведите, пожалуйста, примеры, иначе ваша позиция выглядит недостаточно обоснованной. Ну, а посягательство на самобытность тех же сербов убеждает меня в том, что понятия политкорректность и мультикультурализм оснащены двойным, а то и тройным стандартом.

А.Ш.: Нет, Щепетнев, конечно же, не глобализатор. Так же, как и Дивов, как вместе и порознь Лазарчук и Успенский, как Лукин, Лукьяненко, Олди, супруги Дяченко. Просто для этих писателей, которых я люблю и ставлю очень высоко, сама контраверза «глобализм — антиглобализм» выглядит не слишком интересной в литературном отношении. Да и Прашкевич в «Золотом миллиарде», как вы сами говорите, остается «над схваткой». А вот кто был самым настоящим глобализатором, так это Иван Ефремов… И если уж совсем начистоту, то наши антиглобалисты так или иначе солидаризуются с теми персоналиями современной российской политики, которые мне глубоко антипатичны.

Д.В.: Иван Ефремов и прочие советские утописты, несомненно, были красными глобализаторами. Но речь идет о современности, и к ней Ефремов и Ко не имеют никакого отношения. Полагаю, те же Бенедиктов, Рыбаков, Тырин, Прашкевич безотносительно их политических пристрастий прежде всего писатели высокого уровня. И если они так или иначе рисуют наше будущее вне импортированной идеологии, это дорогого стоит.

Заговорились мы с вами о политике. Давайте попробуем свернуть на более мирную стезю. Ведь кое-что натекло и по части научно-технических предсказаний, того хлеба, который питал фантастов прошлых поколений. С одной стороны, фантастика сдвинулась в сторону слияния с литературой основного потока, полностью освоилась с ее задачами и функциями. Беллетризация достижений НТР сегодня интересует немногих. Но с наукой и техникой связанно столько вопросов философского свойства, что на все 100 % от прежней специализации мир фантастики отказываться не спешит. Лучшее, самое интересное в этой области — «кибериада» супругов Александра и Людмилы Белаш, особенно их идея «робосоциологии». Видимо, благодаря марсианской эпопее американцев, поддержанной целым залпом киношек разного калибра, слегка оживилась тема космической одиссеи в НФ. Нет, повальное увлечение не вернулось и в ближайшее время, скорее всего, не вернется. Но идея колонизации космического пространства опять в моде. Есть и скептики, и энтузиасты. Мария Галина в романе «Волчья звезда» показывает, что колонизацию в принципе ожидает срыв, поскольку она противопоказана человеку в психологическом плане. Олег Дивов в повести «Эпоха великих соблазнов» подходит к вопросу иначе. С его точки зрения, все равно человечество будет выходить в космос, просто «шаг из колыбели» окажется во всех отношениях более трудным, чем представлялось оптимистам 60-х — 70-х. В очерке Эдуарда Геворкяна «Космодицея» совершенно однозначно сказано: летать — необходимо. Следовательно, будем летать! На мой взгляд, борются две концепции, для которых выход в космос и освоение других планет — глубокая периферия. Одна из них гласит: в ближайшие столетия человек должен кардинальным образом измениться, расстаться с прежней психофизиологической сущностью, как змея расстается со старой кожей, так что лучше и спокойнее эту работу провести на Земле, не отвлекаясь на бессмысленные мечтания о внеземелье. Принципиально иная позиция: мы рождены людьми и людьми должны остаться. Традицию разрушать не следует, традиционные ценности должны жить. И если ради этого потребуется расширить жизненное пространство человечества за счет колонизации внеземелья, значит, даешь колонизацию!

А.Ш.: Это, пожалуй, единственная точка, в которой наши предпочтения совпадают — причем не столько по отношению к «литературе», сколько к «реальности». Мне тоже хочется, чтобы потомки сохранили нашу психофизиологическую сущность. Хотя бы из того эгоистического соображения, что только в этом случае им будут более или менее понятны наши писания. Но в чисто литературном плане тема «вертикальной эволюции» мне кажется интереснее, чем звездолеты. Ведь технологическая фантастика — дело куда менее ответственное, нежели фантастика социальная, потому что, когда речь идет о технике, автор ни в малейшей степени не влияет на принятие социумом тех или иных решений. А «вертикальная эволюция» ближе именно к социальной, гуманитарной тематике. Кстати, у Марии Галиной в «Волчьей звезде» фигурируют обе эти темы, и обе в антиутопическом, трагедийном ключе. А в реальном научно-техническом отношении и «вертикальная эволюция», и «дальний космос» выглядят равно проблематично, чтобы не сказать — несостоятельно.

Д.В.: К быту будущего всерьез подступались только один раз: когда вышел сборник о чудо-домах «Пятая стена». Полагаю, пока еще у людей нет представления о будущем на повседневном, бытовом уровне, всерьез отличающегося от «Полдня» АБС или видеоряда «Звездных войн». Здесь еще ничто не сдвинулось с места. Нет даже эстетики будущего, бродят лишь какие-то призраки «русского викторианства».

А.Ш.: Что касается быта, то и в реальной жизни мало что сдвигается с места. Такие полезные вещи, как холодильник, пылесос, стиральная машина, кухонный комбайн, телефон и телевизор, изобретены давным-давно. Последняя новинка — электронная плита — никакого переворота не совершила. Вообще, в рамках существующих бытовых потребностей да еще при нашей отечественной неприхотливости трудно измыслить что-то радикально новое. Сборник «Пятая стена» — это все-таки упражнения на заданную тему. А собравший немалый урожай премий и действительно смачный «Закон лома…» Олега Дивова от заданной темы уходит в бандитский вестерн в духе О'Генри. Что же касается этики-эстетики, то здесь самое яркое — шокирующий роман Линор Горалик и Сергея Кузнецова «Нет». А «призраки русского викторианства» — это что? Русский Диккенс? Так русский Диккенс — это, извините, Достоевский. Или, может быть, русский Бердслей? Но если говорить серьезно, то викторианство это или нет, но нашим фантастам в сценах, как говорится, жестокости и насилия следовало бы себя как-то ограничивать. Даже такому серьезному таланту, как Олег Дивов. Учитывая, что фантастика — жанр массовый и традиционно имеющий немалую подростковую аудиторию.

Д.В.: Насчет жестокости… да, ограничители необходимы, это здраво. Худо, когда человек растет с уверенностью в том, что жизнь — кровь, дерьмо, бабки и больше ничего. Шухартизацию всей России не приветствую. А русское викторианство — это прежде всего тяга к эстетическим образцам нашего XIX столетия или, может быть, самого начала ХХ-го; еще, пожалуй, попытки перенести эти образцы в будущее. В качестве примера можно привести повести Елены Хаецкой «Из записок корнета Ливанова».

Если резюмировать: картины ближайшего будущего, буквально на полстолетия вперед — товар, который опять вырос в цене. В этой теме стоит работать.

А.Ш.: Шухартизация — это сильно сказано. По мне, так Рэдрик Шухарт при всей своей брутальности и противоречивости — один из самых симпатичных персонажей Стругацких. Меня куда больше пугает тоже по-своему симпатичный герой «Выбраковки». А в теме работать, конечно, стоит. Вот только сочинителям всех времен и народов лучше всего удаются картины нежелательного будущего. Скорее всего, это как-то связано с нашей психофизиологической сущностью — как писательской, так и читательской.

Д.В.: Так ить… плохо работаем.