«Если», 2001 № 09

Роберт Рид Слишком много Джоэлов

День вроде обещает быть особенным, и я могу точно объяснить вам, почему. Девушка эта стреляет в меня глазами. В обеденный перерыв я осваиваю ресторанчик в переулке за рыночной площадью, и пара приятелей из нашей конторы помогают мне в этом мероприятии. Официантка, вооружившись меню, подходит к нам и говорит, что ее зовут Хизер, что сегодня нас будет обслуживать она, и вот тут-то она стреляет в меня. Глазами. А потом как будто следует кокетливое подмигивание. Будь день обычным, я бы, вероятно, и внимания не обратил, но едва она удаляется, как мои приятели начинают прыскать и отпускать дружеские шуточки.

Девочке, возможно, лет двадцать. Худющая, длинная и не очень уж из себя. Но она молода — абсолютно и ослепительно молода, и я снова становлюсь мальчишкой. К концу обеда я в общем итоге профлиртовал девяносто секунд, и с ними приходит счастливое настроение, на каком моя дряхлая душа сумеет продержаться все выматывающие часы совещаний. По пути домой у меня достаточно времени вообразить новую жизнь с Хизер. Мы поселимся в большой квартире над ее рестораном, и дома она будет носить только передник да табличку со своим именем, и мы обзаведемся огромным ящиком со всякими секс-игрушками.

Так, фантазии и ничего больше.

Правду сказать, я не заметил, какие у нее глаза, а фигура, скорее всего, помнится мне куда более интересной, чем на самом деле.

Полина висит на телефоне. Судя по бойкому тону, разговаривает она с сестрой. Лео растянулся на диване и делает вид, будто занимается. Потом делает вид, будто смотрит на меня. Но его глаза так толком и не поднимаются и тут же снова утыкаются в телевизор.

Я хочу сказать ему что-нибудь такое, отцовское, но тут его мать говорит: «Пока, Бек» — и появляется в обозримом пространстве все еще с телефоном в руке, и странная широкая улыбка замораживает меня.

Она красавица. И теперь, и когда ей было двадцать, и всегда.

И конечно, глядя на это тонкое лицо и золотистые волосы, на длинноногую фигуру, которую она поддерживает в оптимальной форме, я испытываю жгучий стыд. Я дерьмо и идиот. Вот что я думаю, когда она говорит мне:

— Кое-кто работает с зеркалом.

Полсекунды, чтобы собраться с мыслями.

— Зеркало? — бормочу я.

— Зеркало новой модели, — говорит она, а ее улыбка уже не просто улыбка. — Он местный, и ты его знаешь.

— Я знаю многих.

— Догадайся, кто? — требует она.

— Но мне не надо догадываться. Собственно, в нашей Вселенной есть только один человек, к которому это может относиться.

Не стану притворяться, будто понимаю принцип зеркал. А ведь в школьные годы точные науки мне даже нравились. Спотыкаюсь я на дерьмовой квантовой механике: свет функционирует как частицы, а электроны находятся одновременно повсюду. На этом принципе, втолковывают мне, и работают зеркала. Кто-то установил, что наша Вселенная — всего лишь одна из бесконечного числа наложенных друг на друга вселенных, и каждый электрон делит свое существование между триллионами разных мест, и если у вас хватит ума и энергии вдобавок к миллиардам долларов, вы можете сконструировать машину, которая проникает из вашего крохотного царства в необъятное число других.

Машину назвали «зеркалом» из-за того, что она плоская и обеспечивает стопроцентное отражение. И еще из-за того, как эта дрянь действует.

Человек встает перед своим зеркалом. Он видит свое отражение, а зеркало видит в нем неповторимое расположение его молекул. Это очень важно, даже критически важно. Для навигации по нескончаемым скрытым просторам гипервселенной необходима конкретная цель. Цель эта должна быть объемной, сложной и до предела маловероятной. Пылинка не отвечает ни одному из этих определений. Известняковая плита ничем не лучше. Даже какая-нибудь знаменитая скульптура — какая-нибудь прекрасная обнаженная фигура, изваянная из самого драгоценного, самого редкого мрамора — не обладает достаточной сложностью. Но человеческое тело — это чудо маловероятностей, помноженных на маловероятности. Шестьдесят триллионов клеток, и каждая нашпигована одной и той же ДНК. Вот это-то и видит зеркало. Затем оно шарит по гипервселенной, выискивая идентичные системы, и если кто-то в тот момент стоит перед зеркалом-двойником, возникает связь. Стоящий видит образ, очень похожий на его собственный. Но только одет этот образ по-другому, а возможно, есть мелкие отличия и в лице. Один шрам на двоих. Не тот пробор. Маленькие особенности, возникающие из мелких различий в двух жизнях…

Которые в остальном практически идентичны.

Вот тут-то и зарыта собака.

Зеркало — не просто зеркало.

Если можно послать свет из одной вселенной в другую, то же можно сделать и с плотью, и с кровью. Необходим только сильнейший импульс энергии плюс несколько более сложная аппаратура. Зеркало действует и как проход, ну, словно пользуешься дверью. Делаешь большой шаг вперед, мгновение по коже бегут ледяные мурашки — и ты уже стоишь в комнате, очень похожей на твою.

То есть кроме мельчайших различий.

Я в постели. Полина обещает скоро присоединиться ко мне. Но гимнастика для нее святое, и, правду сказать, обычно я ничего против не имею. Сорок лет, а она все еще прижимает обе ладони к полу, длинные ноги почти не согнуты, и над всем возвышаются ее упругие, крепкие и практически голые ягодицы.

Однако сегодня я смотрю не на мою жену, а на экран телевизора. В местных новостях все еще пережевывается потрясающая сенсация: Джоэл Монтгомери — то, Джоэл Монтгомери — это. А на случай, если кто-то подзабыл, репортеры продолжают перечислять его активы. Свою первую акцию Джоэл купил еще подростком. Первую компанию приобрел еще до двадцати одного года, а неоспоримым миллиардером стал еще до тридцати лет. Первая акция, выпущенная Монтгомери, вступила в жизнь за два доллара. Теперь та же акция стоит столько же, сколько новый «лексус». Если бы я в самом начале купил десять акций, если бы следующие два десятка лет… словом, мы с Полиной могли бы купить практически любую островную страну по своему выбору, а затем предаться деспотической роскоши.

Соль в том, что это могло бы случиться.

И очень просто.

Я в школьной столовой ел что-то таинственное. Джоэл сел напротив меня без всякого приглашения. Он выдал мне свою особую улыбочку, потом спросил: «Ну как, Росс? Одолжишь мне небольшой капитал и дашь мне распорядиться им по-моему?»

Я мог бы ответить «нет» по сотне веских причин.

Но чтобы отказать ему, мне требовалось не больше одной. И я сказал напрямик: «Ты мне не слишком нравишься, и мы оба знаем причину. Так отчего бы тебе с этой минуты больше ко мне не лезть?»

Двадцать с лишним лет прошло, а я все еще помню свои слова. В миллионный раз не могу не спросить себя: «А что, если бы?..» И вздрагиваю, и мотаю головой, и, спасая свою душу, изучаю ягодицы жены.

— Единственное действующее зеркало в частном владении, — объясняет ведущий. — Мистер Монтгомери использует его, чтобы собирать в нашем прекрасном городе свои альтернативные «я». Это будет месяц замечательных событий, и он завершится фестивалем в честь его и их дня рождения.

— Прыщ самодовольный! — взрываюсь я. — Самовлюбленная сволочь!

Полина пристраивается рядом со мной, отбирает пульт и выключает телевизор. И находит нужным сказать мне:

— А это тебя очень злит.

Как будто я сам не знаю, что чувствую.

— Он сделал для нашего города колоссально много, — напоминает она.

Я не говорю того, что думаю. И даю тишине воцариться в спальне. Потом вполголоса ставлю Полину в известность:

— Я больше не хочу разговаривать о Джоэле Монтгомери.

Она встает и проверяет, заперта ли дверь, что теперь случается не так уж часто, а возвратившись к кровати, пристально смотрит на меня.

Ну, естественно, в конторе только и разговоров, что о фестивале и зеркалах. Наш самоназначенный всезнайка утверждает, что Джоэл уже забронировал все свободные номера в лучших отелях. Вот как он называет нашего соседа-миллиардера — Джоэл. Как, впрочем, и все. Это ведь город на Среднем Западе с четвертью миллиона жителей, и если вы местный и из обеспеченной семьи, то почти наверняка с ним знакомы. Учились в одной школе. Либо он в то или другое время ухаживал за вашей родной сестрой, двоюродной, а то и за вашей матерью. А может, вы были приглашены на благотворительный концерт, где под дружные аплодисменты ему преподнесли мемориальную дощечку орехового дерева. Джоэл пожал минимум четверть правых рук в городе и знал по имени множество людей.

Бесспорно, у него есть подход. Он такой любезный, светский и неотразимо обаятельный. Легко создает впечатление, что вы — его новый дорогой друг, пусть даже он только что прочитал ваше имя по бумажке. Не такая уж веская причина, чтобы человек вам нравился. Но если отбросить его деньги, влияние и местные корни, то можно увидеть главную причину, почему люди прямо-таки обожают нашего маленького Джоэла.

Черт, даже я научился принимать и уважать моего былого одноклассника. И хотя называл его самовлюбленным прыщом, но фестиваль расшевелил мое любопытство. Даже заинтересовал. Почти заинтриговал.

В обеденный перерыв я вместо ресторана ускользаю в клуб здоровья. Вместо жиров и соли, поглощаю двадцать минут кручения педалей и выжимания тяжестей. Все телевизоры в длинном зале передают программу новостей, тридцать — сорок изображений нашего Джоэла рассказывают о его планах. Ученые, занимающиеся подобными штучками, утверждают, что в пределах соприкосновения существует десять триллионов вселенных, чуть-чуть отличающихся от нашей. И в этих почти соприкасающихся вселенных зеркала — неизменно новейшая технология, безумно дорогая, сосредоточенная в руках немногих счастливцев. Из чего следует, что наш Джоэл намеревается отыскивать таких же Джоэлов, как он. Богатых. По прикидкам, визит нам нанесут тридцать — сорок, что не так уж и странно. И тут я словно вижу, как они торжественно проезжают по городу — каждый с заднего сиденья красного лимузина машет камерам и вопящим поклонникам… Выглядит это таким нелепым, и безобидным, и увлекательным, что, упражняя брюшной пресс, я начинаю смеяться, и меня охватывают слабость, и облегчение, и счастье.

Мое счастье длится десять минут.

Я одеваюсь после быстрого обжигающего душа, а в соседней кабинке болтают двое молодых ребят.

— Что бы ты сделал, будь у тебя такое? — спрашивает один своего дружка. И тут же отвечает на собственный вопрос: — Я бы поменялся местом с моим двойником. Он и глазом моргнуть не успел бы.

— Угу. А зачем?

— Попробовать его жизнь.

— Попробовать его жену?

— Да нет, я сказал… — и тут он хохочет. — Ага, я это самое и сказал. Каждую ночь я бы пробовал новую жену.

В школе Джоэл участвовал в кроссе. Я об этом не так уж часто думаю, но теперь ясно вспоминаю, как выглядели бегуны. Джоэлам, чтобы не путать, присвоят номера, как марафонцам. Наш Джоэл будет «номером первым». Остальным номера станут выдавать в порядке появления из зеркала. Как я слышал, все будет классно: номера сделают маленькими, вышитыми на квадратиках дорогой шерстяной материи, так, чтобы, пришитые к любому костюму, они выглядели элегантно.

Рост и сила сделали Полину звездой волейбольной команды. Наша школа устраивала ежегодный банкет для своих спортсменов, и я подумывал о том, чтобы пригласить ее быть моей дамой. Но Джоэл первым выскочил из ворот, и она сказала ему «да». Так что в конце концов я пригласил своего отца. Речь на банкете произносил удалившийся от дел владелец упаковочной фирмы, и он объяснял, сколько хорошего ему принесли занятия «атле-етикой» — добавляя лишнее «е», словно вкладывая в это слово весомость и фальшивую значимость. Я был футболистом в дублирующем составе, а изредка и в первом. И если не считать странной манеры произносить «атле-етика», я ничего больше об ораторе не помню. Зато помню, как я следил за Джоэлом и Полиной: он говорил без умолку, а она смеялась (слишком много — тем более, если слушала только из вежливости).

Домой я вернулся раньше жены.

Лео разбил лагерь перед телевизором и смотрел какой-то боевик, наверное, в тысячу первый раз. Он даже не взглянул на меня, но сказал напряженным голосом:

— Звонил один тип.

— Какой тип?

— Маме, — говорит он мне. — Минуты две назад.

И снова я задаю критический вопрос:

— Какой тип?

Теперь его глаза обнаруживают меня. Наш сын соединяет внешность матери с нервной тревожностью отца, хотя очень неплохо прячет и то, и другое. Ему скоро пятнадцать. Самый скверный возраст, особенно, если твоя жизнь дает много материала для сравнений. Вот о чем я постоянно себе напоминаю. Втайне.

Лео докладывает:

— Своего имени он не назвал.

— Так что же он сказал?

«Передай привет твоей мамочке от меня», — вот что он сказал. «Передай ей, что звонил Номер Девять».

Телефон больше не звонит. Обед, как обычно, все, как обычно, и не знай я эту семью, так решил бы, что это счастливая, хотя и тихая компашка.

В кровати за закрытой, но не запертой дверью можно без опаски признаться в очевидном.

— Я встревожен, — сообщаю я.

Полина говорит:

— А ты не тревожься.

Сразу же. Без запинки.

Но для меня это непросто. Как всегда. Я качаю головой и говорю:

— Я все думаю и думаю. Может быть, нам взять отпуск? Попутешествовать.

— Может быть, в следующем месяце?

— Может быть.

Она смотрит на меня. Смотрит и все.

— Что? — спрашиваю я. — Ты же все время только и говорила, чтобы мы отправились в круиз.

— У Лео занятия в школе.

— Лео может пожить у твоих. Или у моих.

Полина приподнимается и садится на кровати, разглядывая свои колени. Потом спрашивает:

— Знаешь, чего ты боишься?

— Нет, не знаю, — признаюсь я. — И не желаю знать.

Она как будто хочет что-то сказать. В любом случае это будет прямолинейно, честно, беспощадно — именно то, что мне сейчас требуется. Двадцать лет брака убедили меня, что моя жена сильна именно в том, в чем я слабее всего, и у меня не хватает гордости отвергать выпадающие порой минуты, когда она укрывает меня под своим крылышком.

Но едва она открывает рот, как выражение ее лица меняется.

— Машина! Ты слышишь? — спрашивает она.

Как не слышать! Я гашу лампу, и мы вместе подкрадываемся к выходящему на улицу окну и всматриваемся сквозь щелки жалюзи. Не одна машина, а две остановились у тротуара перед нашим домом. Лимузины — один черный, другой белый, как кость. В обоих стекло правого переднего окна опущено. В обоих окнах видны очертания одной и той же головы — под широким, гордым, гениальным мозгом виднеется узкий подбородок и рот, и я прямо-таки ощущаю эти устремленные на нас одинаковые пары глаз.

Последний раз я разговаривал с Джоэлом — нашим Джоэлом — в заключительные минуты местного благотворительного обеда. Было это года два назад. Ему как раз вручили особую, недавно введенную награду, а в ответ он извлек миллион долларов из ящика «на мелкие расходы» для детей, ставших жертвами насилия. Я это мог только одобрить. Конечно, очень легко прохаживаться на счет чистоты побуждений богатых людей, но когда я воображаю себя миллиардером, ничего получше того, что делает он, придумать не могу. Обездоленные дети, и больницы, и городские школы. Вот лишь немногие из его забот, и нам крайне повезло, что он у нас есть.

Как бы то ни было, я перекинулся парой слов с нашим Джоэлом.

Десяток-другой элегантно одетых личностей с чашечками кофе и рюмками в руках упивались его мудростью. На Джоэле был смокинг, и гость ничего не пил. Он выглядел приятно расслабившимся, словно готовым вздремнуть, его чарующий уверенный голос сыпал советами об искусственном интеллекте, ядерных реакторах и других высоких технологиях, которым в ближайшее время предстояло стать решающими. Если зеркала и упоминались, я не слышал. Но ведь я держался в задних рядах своры, смакуя свое равнодушие. Нашего почетного гостя в шутку спросили, кто выиграет кубок. Ведь он столько уже напредсказал — так кто выиграет? И с абсолютной непринужденностью Джоэл сообщил:

— Росс Келайн.

Правду сказать, это было вроде чуда, услышать, как с его знаменитого языка срывается мое имя. Я шагнул поближе, бормоча:

— Ну?

— Росс разбирается в футболе, а я нет. — Джоэл усмехнулся своему невежеству, и всем вокруг стало легче. А он протянул мне руку: — Как дела, Росс? Сколько лет, сколько зим!

— Да, порядочно, — выдавил я.

В таланты Джоэла входило умение плавно и мгновенно переключаться. Внезапно все вокруг нас словно исчезли. Остались только два старых школьных друга.

— Что поделываешь? Все еще в страховании?

— Все еще, — сказал я.

— А Полина…

— Хорошо. Прекрасно.

Но спрашивал он не о том. Я понял это по его ухмылке, по улыбке в его зеленых глазах. И тут он закончил свой вопрос:

— Она здесь, с тобой?

— Нет.

— Да, я как будто ее не видел.

Я кивнул, пропуская намек мимо ушей, и сообщил ему:

— Наш сын болен. Она осталась дома.

— Лео! — В том, что он знал имя нашего сына, ничего невероятного не было. Память у него почти фотографическая, и он любил похвастать ею еще в школе. — Ну, — промурлыкал Джоэл, снова беря мою руку и тепло ее пожимая. — Очень рад был повидаться. Береги себя, Росс.

И он исчез. Словно в воздухе растворился, а я остался гадать, что, собственно, означал наш разговор. Его интересует наша семья? Я или Полина? Или же Джоэл увидел во мне удобное средство ускользнуть от стада поклонников? Они теперь столпились около меня, и моложавая дама в платье с низким вырезом, встав почти вплотную ко мне, спросила:

— Ну, а как насчет кубка? Кто его выиграет?

Я был запасным в команде, победившей ровнехонько в двух играх, когда я учился в старших классах. Но дама была по-своему миловидна, а ее полные груди старательно тыкались мне прямо в глаза. Ну, разумеется, я принял вид знатока и ответил:

— Кливленд.

Черт, у меня было примерно пятьдесят шансов ответить верно, а при прочих равных это почти верняк.

В конторе пережевывается только одна тема. И, согласно последней оценке, тема эта к настоящему времени насчитывает минимум пятьдесят появившихся ниоткуда голов.

Даже наш главный выделяет время для сообщения последних новостей. Стэн — сребровласый импозантный мужчина с молодой второй женой, которой, чтобы занять ее, он выдает суммы на содержание процветающего бюро обслуживания всяких праздников.

— Минди устраивает нынче званый вечер в особняке, — с гордостью докладывает Стэн. — На двести персон. Но в это число включены дамы и избранные представители прессы. То есть не только Джоэлы, хочу я сказать.

Стэну почти шестьдесят, и в местной страховочной сфере он живая легенда. Практически бог. У него благообразная внешность человека, хорошо переносящего косметические операции, и он регулярно встречается с Джоэлом Номер Один. Вот почему я почти верю, когда Стэн говорит:

— Теперь чуть ли не каждый час появляется очередной.

— Неужели? — выпаливает кто-то. А наш Джоэл просто стоит там и ждет?

Стэн качает головой.

— Нет. Вроде бы каждый новый Джоэл дежурит, пока не появится следующий. То есть если он решает остаться. Но многие отказываются, говорит Минди. Однако если он готов остаться здесь, новый Джоэл обязан стоять в одиночестве в зале с зеркалами, демонстрируя себя гипервселенной. Обязанность, надо сказать, не особенно тяжкая, потому что официанты приносят ему закусить и выпить, а он беседует с надомным Искусственным Интеллектом, узнавая все, что возможно, о нашей маленькой Земле.

Все заворожены и приятно ужасаются. Это ведь какой-то невероятный беспредел, по-особому тлетворный. Разумеется, мы жаждем узнать все про этот декадентский раут. Но Стэн на следующее утро не является в контору, предоставив нам повариться в собственном соку.

Уже почти одиннадцать, когда наш начальник наконец выходит из лифта, еле волоча ноги. Стэн превратился в дряхлого старика. Он провел ночь без сна, глаза утомленно-красные, и он подчеркнуто избегает наших взглядов. Тем не менее среди нас отыскивается тупица, не способный принять предупреждающие сигналы. Идиот подходит к нему и спрашивает напрямик:

— Ну, и как все прошло в Особняке? Минди хорошо провела время?

Стэн сегодня утром выглядит на все семьдесят лет. Но вот его свингу и молодой позавидует: он уложил дурака хирургически точным правым в подбородок.

Мы начали встречаться летом после окончания школы. У меня уже был опыт с другими девочками, а Полина напускала на себя наивный вид, что очень помогало. Я почти верил, что я первый и единственный. Чудесное лето для меня, и отличный первый студенческий год. И она, и я учились в городском колледже и много говорили о том, чтобы скорее пожениться.

Говорила, в основном, Полина. А когда заметила, что я больше отмалчиваюсь, обвинила меня в том, что я не смотрю на наши отношения серьезно.

Что я мог ответить? Я сказал ей:

— Абсолютно серьезно.

Она посмотрела на меня по-особенному, а потом спросила:

— Ты хочешь на мне жениться?

— Вообще-то… да. В будущем.

Не самые умные слова в моей жизни. И не успел я оглянуться, как она вернула мне кольцо с опалом и что-то вякнула на тему, что мы останемся друзьями, подразумевая такую дружбу, когда видятся раз в полгода. Во всяком случае я так ее понял. Она хотела, чтобы я прямо предложил пожениться, а я — ни в какую. Слишком был упрям и слишком молод и мог найти что-нибудь получше. То есть я так думал. И для достижения этой цели я ухаживал за любой девчонкой, которая говорила «да», и спал с девчонками, которые говорили «да», и прошло полгода, и вот тогда-то Джоэл возвратился в город.

Ему полагалось быть в Стэнфорде на полной стипендии, а он в супермаркете у Эдди Бауэра выбирал новое зимнее пальто в середине октября. Я заглянул туда на распродажу летних рубашек. То есть встретились мы по такой вот глупой случайности.

— Привет, Росс, — сказал он, встряхивая мою руку.

— Что ты здесь делаешь? — сказал я, а потом добавил, твердо зная, что этого ну никак не может быть: — Тебя что, вышибли из Стэнфорда?

— Вот именно, — ответил Джоэл, глазом не моргнув.

Я не поверил.

А он сказал:

— Я слишком много занимался другим. Вложением капитала и делами корпорации, которую создаю. — Он не упомянул о своем давнем предложении превратить мои скудные сбережения в целое состояние. Раскапывать это старье ему не требовалось. — Планирую приобрести кое-какие небольшие компании, разрабатывающие высокие технологии, и соединить их воедино. Компании, которые даже не подозревают, что между ними есть нечто общее, а оно есть. Во всяком случае, будет.

Я сказал:

— Желаю удачи. — Потому что так принято говорить, когда кто-то преуспевает. — Я уверен, что ты многого добьешься.

«Но многое — это сколько?» — спросил я себя.

Тут Джоэл посмотрел на меня по-другому. Будто самодовольно облизнулся. А может быть, я сам выискивал на его лице такое выражение. А может, это воспоминание у меня возникло несколько дней спустя, когда я случайно встретил сестру Полины, и она сочла нужным сообщить мне злоехидным голоском:

— Догадайся, с кем теперь бывшая твоя девушка?

Правду сказать, я и раньше терпеть не мог эту сучку.

Два дня спустя я заворачиваю в клуб после работы и, чувствуя себя приятно утомленным после поднятия тяжестей и после бега, спускаюсь на тротуар как раз в тот момент, когда мимо проезжает огромный белый лимузин. Номера на нем другого штата, что не удивительно. Мы маленький город со скромным населением — скромным во всех смыслах слова. Если вам требуется кортеж лимузинов, заказывайте их где-нибудь еще. А теперь этих чудищ на улицах столько, что никто и внимания не обращает на два-три в потоке машин поскромнее.

Этот лимузин плавно скользит мимо, потом резко тормозит.

С легким жужжанием опускается стекло задней дверцы, и очень знакомый голос произносит «Росс», не то дружески, не то с легкой усмешкой. Затем тот же голос говорит:

— Давай сюда! — только в чем-то это не совсем тот же голос.

У меня есть выбор. Мне как-то не совсем по себе, скверновато, но одновременно меня сжигает любопытство. Вот почему мой выбор — сойти с тротуара и, рискуя угодить под колеса, заглянуть внутрь салона, в полутьму затемненных стекол.

И я насчитываю пять Джоэлов…

Нет, шесть.

Шесть мужчин — шесть абсолютных двойников — сидят друг против друга, на всех спортивные рубашки и спортивные брюки, лица без усов и бороды, волосы от чуть слишком коротких до чуть слишком длинных. Попросту говоря, волосы, причиняющие наименьшее количество хлопот занятому человеку. И у каждого номер — все разные, — пришитый к рубашке над здоровым сердцем.

Они говорят «Росс» на одном дыхании.

Ситуация уже не просто необычная.

Они все начинают говорить, разом умолкают и смеются над своим единодушием. Потом ближайший ко мне Джоэл говорит:

— Ты куда? Подвезти?

— Мы просто катаемся, — объясняет другой. — Вспоминаем добрые старые времена.

Я не могу отвести глаз. Или просто моргнуть.

— Поехали с нами! — предлагают они хором.

И я готов ехать с ними. Втискиваюсь между двумя Джоэлами, а третий командует:

— Трогай!

Лимузин набирает скорость с плавной неизбежностью, делает два поворота, и мы выезжаем на Главную улицу радиатором к востоку, следуя какому-то заранее составленному маршруту. Разговор ведется быстрый и путаный. Шесть правых рук указывают на фасад старого магазинчика, и каждый спрашивает: «А помнишь, как мама?..» — и они умолкают, чтобы хорошенько посмеяться. Видимо, напоминать суть истории нужды никакой нет. Затем Джоэл справа от меня выпаливает:

— А где же «Водолей»?

Справа виден новый гараж со стоянкой, высокий, массивный и бездушный.

— В моем его тоже снесли, — говорит другой Джоэл. Еще двое подтверждают печальное известие. Четвертый говорит что-то о порнографии. А Джоэл слева от меня объявляет с явным удовольствием:

— А я купил мой. Купил, перестроил, и теперь там городской центр изящных искусств.

Чуть нагнувшись вперед, я разглядываю номера на их рубашках. Сто одиннадцать и подряд до ста пятнадцатого. Затем сто семнадцать. А где же сто шестнадцатый? Или нашел для себя что-нибудь поинтереснее? Хочу спросить, но у меня пропал голос.

Упоминается название фильма, и тот же Джоэл спрашивает:

— Где ты видел его в первый раз?

Один из них фильма вообще не видел.

Двое видели много лет спустя на DVD.

Но трое впервые смотрели его в «Водолее». Затем Сто Одиннадцатый спрашивает:

— А с кем? — и все настороженно молчат. Трое Джоэлов многозначительно и хитро косятся на меня.

С Полиной. Вот ответ.

— К чему это вы? — бормочу я.

Джоэл справа — Сто Семнадцатый — дружески хлопает меня по плечу и объясняет:

— Мы только что шагнули сюда и пытаемся установить, где наши жизни расходятся. В такую вот игру мы сейчас играем.

— А, так! — умудряюсь я выговорить. — И сколько же вас ухаживало за моей женой?

Сто Семнадцатый спрашивает:

— А кто твоя жена?

— Полина Гэмбл, — догадывается другой.

Я быстро киваю.

Наступает секундное молчание, затем пятеро поднимают руки. Торжественное выражение на их лицах несколько подпорчено мальчишеским злорадством. У них вырываются смешки. Кто-то говорит:

— В старших классах. А трое других признаются:

— И потом тоже.

Я гляжу на эту троицу.

— Вы с ней поженились?

Двое отвечают «нет».

— Так за кого она вышла? — вынужден спросить я.

— За тебя, — отвечает один из них. — Через год после того, как я бросил Стэнфорд.

— Не помню, — говорит кто-то еще.

Тут третий Джоэл ловко возвращает их к игре.

— Вот здесь мы и расщепились, — говорит он. — Где-то на четвертом курсе колледжа вроде бы. — И он быстро взглядывает на меня. Его глаза говорят все.

Сто Тринадцатый.

Я хорошенько запоминаю этот номер. Затем откидываюсь и пропускаю мимо ушей жужжание разговора. Теперь важен только неясный ход моих мыслишек.

Мы поженились на третьем курсе.

Не было ничего особенно романтичного или драматичного в том, что мы снова оказались вместе. Просто это должно было случиться. Годом раньше я собрался с духом и поехал к ее родителям — Полина все еще жила у них — и, сидя на бугристом диване в тесной комнате, служившей им гостиной, я сказал ей, что был дураком и эгоистом, и не жду, что все снова вернется. Но если она не против, мы могли бы иногда пообедать вместе или сходить в «Водолей» на новый фильм.

Полина обрадовалась, но сохранила благоразумие.

— Начинать надо с главного, — сказала она мне напрямик. — Моя цель остается прежней. Я хочу твердой определенности. С тобой или без тебя.

И вот тогда я сказал ей:

— Я тоже хочу определенности.

Сказал с безоговорочной уверенностью человека, который наконец-то понял веление собственного сердца.

Лео сидит перед телевизором. Он в наушниках, на коленях раскрытый учебник, но у меня впечатление, что он не читает, не слушает музыку и даже не смотрит омерзительный сериал. Он просто сидит тут в ожидании. А теперь ожидание кончилось, и он может рыкнуть на меня: «Ты очень поздно» — с гневом четырнадцатилетнего подростка.

Я сознаюсь, что «меня задержали», и тут же спохватываюсь. С какой стати я должен просить прощения у собственного сына?

Лео бьет меня взглядом.

— Что такое? — спрашиваю я. Но тут же мне в голову приходит более важный вопрос, во мне вспыхивает паника. — А где мама?

— В спальне, — говорит он, а потом с мрачной угрозой добавляет: — Полчаса висит на телефоне.

— С кем?

— Да с ним же, — бормочет Лео.

— С тем, который звонил раньше? С Номером Девять?

Моя тупость окончательно выводит его из себя. Лео мотает головой, утробно буркает, потом объясняет:

— Не знаю с которым. Но все равно с НИМ.

Я застываю на месте, ожидая, чтобы мои чувства определились.

Моя апатия приводит Лео в бешенство. Он громко захлопывает учебник, потом говорит:

— В школе есть один чувак, Марк Эшер.

— Эшер? Почему эта фамилия мне вроде бы знакома?

— Ты учился в школе с его предками, — объясняет мой сын. — Его мать была тогда самой лучшей маминой подругой.

— Я помню. Ну и что она?

— ОН начал ходить мимо их дома, Номер вроде… не знаю… Восемьдесят с чем-то. ОН явился из своего мира с мешком брильянтов и купил себе новый «мерседес», и приехал к ним, и пригласил маму Марка…

— А его родители?..

— Ну да. Они все еще женаты! — Мальчик зол и вот-вот расплачется. Я очень давно не видел его таким. — А теперь она ушла из дома. И даже говорит о том, что отправится с этим долбанным подонком в его…

— Не выражайся! — одергиваю я его.

Он смотрит сквозь меня и договаривает:

— … в его долбанный мир. Хочет навсегда бросить нашу Землю.

— Твоя мать никуда не отправится, — говорю я ему.

Наконец, собравшись с силами, я иду к двери в спальню и приказываю оставаться на месте мальчику, который даже не встал.

Дверь спальни закрыта, но не заперта.

Я слышу негромкий голос Полины, потом он умолкает. Но она не старается ничего от меня скрыть. Она даже словно не заметила, как я вошел. Сидит, прислонившись к горе подушек, рядом коробка бумажных носовых платков, а в свободной руке комкает промокший квадратик папиросной бумаги. Голова у нее наклонена набок. Она слушает голос, который я начинаю различать, когда подхожу к кровати. В последний момент она взглядывает на меня, мокрые ресницы моргают, и она печально смотрит мне прямо в глаза.

Не знаю, что я сейчас сделаю.

В такие моменты легко поверить, что в почти бесконечном клубке вселенных я сделаю практически все, что только можно вообразить. Но, стоя тут, находясь в этой жизни, которая ощущается как моя собственная и единственная жизнь, наилучшим мне представляется взять трубку из ее руки, прижать к уху и сказать спокойным ровным голосом:

— Привет, Джоэл. Это Росс Келайн.

Женский голос:

— Привет, Росс.

— Бекки? — выпаливаю я.

— Может, мы поболтаем потом? — шипит она. — А пока почему бы тебе не вернуть трубку моей сестре? Могу я попросить тебя о таком одолжении, Росс?

Я мгновенно подчиняюсь.

И, одернув меня взглядом, Полина объясняет, прикрывая трубку ладонью:

— Сто Шестнадцатый женился на моей сестре. — Его Бекки умерла в прошлом году от рака груди. Я хотела предостеречь ее, сказать, чтобы она завтра же прошла обследование. Только и всего, Росс. Только и всего.

Наш Джоэл женат пятнадцать лет. Миссис Монтгомери была здешней девушкой с честолюбивыми мечтами, и брак с самым богатым холостяком города явился осуществлением одной такой мечты. Теперь она живет в Нью-Йорке и Париже, а домой наезжает редко, оставаясь почти невидимой. Развод был бы слишком громким и грязным. И наша золотая парочка ограничилась открытым браком. Джоэл может встречаться, с кем захочет, а миссис Монтгомери посвятила себя политическим кампаниям и высокой моде. Все, кто могут что-то знать, утверждают, что Монтгомери отлично ладят друг с другом, особенно, когда их разделяет океан.

Детей у них нет, что позволяет нашим консервативным согражданам мириться с такой ситуацией.

Нашего Джоэла должно быть устраивает жизнь замаскированного плейбоя.

«Он противоестественный муж, — как-то сказала мне Полина, объясняя, почему мне повезло, убеждая в этом не то меня, не то себя. — Он жутко отвлеченный и полон собой. За умом и обаянием нет почти ничего».

Я не удержался и спросил: «Ум, обаяние и деньги, так чего еще надо?»

А она бросила на меня уничтожающий взгляд и сказала подчеркнуто: «Милый, жаль, что ты сейчас себя не видишь».

Два дня спустя местный рыбак выловил труп.

Он еще не успел окостенеть, но прежде, чем попал к судебному медику, Марк Эшер Старший был арестован за убийство Джоэла Номер Восемьдесят Восемь. Новость становится известной к концу дня, и тому, что до этих пор было тщательно разыгранным публичным спектаклем, приходит конец. И забвение. А взамен пресс-конференций и искусной рекламы воцаряется хаос атакующих репортеров и бешено снимающих камер. Через день-другой в местном мотеле не остается ни единого свободного номера, а бедненькие лимузины больше уже не могут раскатывать по нашим улицам, забитым автобусами и фургонами с телевизионными антеннами и эмблемами «Свежайших новостей».

Ничего другого и ожидать было нельзя, утверждают некоторые. Что-то неизбежно должно пойти наперекосяк, и наш Джоэл был обязан с самого начала это предвидеть. Более того, достаточно подозрительный человек мог бы заявить, что все это только часть какого-то большого плана: новизна скопления пары сотен миллиардеров в одном месте уже начинала приедаться, а потому нам понадобился труп и человеческие страсти, чтобы обеспечить этому дурацкому фестивалю новый и длительный интерес.

Я подозрительный человек, но только в том, что непосредственно меня касается.

— Так сколько же этих типов тебе названивают? — в конце концов я спрашиваю Полину. И добавляю, прежде чем она успевает ответить: — Бьюсь об заклад, они звонят тебе на работу. Когда знают, что меня поблизости нет.

— Вот именно, — соглашается она, а потом пожимает плечами: — Ну, может, полдюжины. Моя ассистентка принимает все за меня. Телефонные звонки. Электронную почту. Простую почту. Ну, все.

Меня это ободряет, но недостаточно.

— Чего им от тебя нужно? — настаиваю я. — Кроме, конечно, того Джоэла, который предупредил тебя насчет Бекки.

— Сегодня об этом же звонил еще один, — отвечает Полина. — Двести Шестидесятый, по-моему.

— Он тоже был на ней женат?

— Нет. Эта Бекки некоторое время работала у него и умерла, и он подумал, что надо бы… ну, ты понимаешь… чтобы наша Бекки постаралась избежать этого.

— Да, добрый поступок, — соглашаюсь я.

Она кивает и скрещивает руки на груди.

Я сижу рядом с ней на диване. Леосегодня ночует у приятеля. В доме только мы. Но наилучшее, что я извлекаю из ситуации, ограничивается моим покашливанием, после чего я спрашиваю:

— А сколько из них женаты на тебе?

— Сколько — из кого? Из Джоэлов, которые звонят?

— Из них всех, — повторяю я. — У тебя много друзей и сотрудников. Сейчас ведь ни о чем другом не говорят. И кто-то наверняка что-то сказал.

— Вроде бы несколько.

— Женились на тебе, — заканчиваю я. Просто, чтобы напомнить, о чем мы говорим.

— На той, которая похожа на меня.

— Как, по-твоему, это случилось? Меня не было, чтобы завоевать твое сердце, или ты просто предпочла его мне?

Она бросает убийственный взгляд, а потом говорит:

— Все так, как есть, ясно? В школе я была с ним, а потом — с тобой. Потом короткое время встречалась с ним. Потом вернулась к тебе. И вышла за тебя. Так? Ты помнишь эту историю?

— Нет никакой причины, чтобы…

— Молчи! — прикрикивает она. А потом говорит: — Ты вспомни. Мы в доме моих родителей. Они в гостях на весь вечер, и мы дали себе волю, забыли про здравый смысл.

— Я помню.

— И в тот раз мы не попались.

— Я помню.

— Ни в каком смысле. Включая и физиологию.

Тут она откидывается на спинку и смотрит на меня, пока до меня не доходит.

— А с ним ты забеременела, так?

— Я не беременела! — рявкает она.

— Я знаю. Та, что похожа на тебя.

Полина предоставляет мне поджариваться долгую минуту, потом говорит:

— Большинство Джоэлов… тех, кто вспоминал про меня… они хотят знать, как сложилась моя судьба. Хотят рассказать мне про детей, которых я никогда не увижу. И тому подобную чушь. Тот первый, который звонил… Джоэл Девять? Он развелся с… надо полагать, она — Полина Девять. У них две дочери. И старшая заканчивает Стэнфорд с отличием. Что для него, видимо, значит очень много.

— Не знаю, что сказать.

— Джоэл Девятый — это действительно заноза, — признается она. — Он словно бы думает, что я не устою, и он каким-то образом сможет выкрутиться, поскольку напортачил в той, другой вселенной.

Теперь я знаю, что сказать, но только глотаю ртом воздух.

Полина высказывается за меня. Качает головой, смотрит в пол и говорит:

— Это для всех тяжело, а не только для тебя, Росс. Нет, не только для тебя.

В следующий понедельник Стэн в конторе не появляется, и еще до второго перерыва на кофе все уже знают, почему. Его вторая молодая жена переселилась в отель всего в трех кварталах дальше по улице и будет жить там, пока ее дружок не заберет ее сквозь зеркало навстречу новой жизни в том мире, который, надо полагать, в его описании выглядит гораздо лучше нашего.

— Это тот Джоэл, которого она ублажала на приеме? — спрашивает кто-то.

Наш всезнайка покачивает головой, смеется и сообщает:

— Нет, это новенький. Триста с чем-то.

Джоэлы теперь буквально рекой текут из зеркала. Этот фестиваль уже не кажется увлекательно-оригинальным, не кажется он и просто абсурдным, нет, он достиг стадии непроходимой тупости. Ну сколько миллиардеров можно запихнуть в один не очень большой город? В какой точке на этом клочке земли скопление самовлюбленных типов достигнет уровня критической массы и ослепительная вспышка сожжет и умертвит все и вся?

— А где сейчас Стэн?

— У своих адвокатов, — докладывает всезнайка. — Если только не ошивается в вестибюле отеля, выжидая случая пристрелить Джоэла с верным номером.

— Ты хочешь сказать: с неверным! — подхватывает кто-то, и все смеются угрюмым смехом.

И тут кого-то дергает ляпнуть:

— Если подумать, так обжегся здесь, может, не только Стэн.

Внезапно все обращают на меня многозначительные взгляды.

Затем тот же тип делает шаг вперед и произносит «Росс» особым тоном. Тот мелкотравчатый мерзавчик, который обычно слишком низок для моего радара. Но сегодня я его замечаю. Он скалит зубы в дурацкой самолюбивой улыбочке, и из какой-то сонной глубины возникают слова:

— Как поживает твоя жена? Полина здорова?

Все разом настораживаются.

— Это еще что? — огрызаюсь я. — Ты думаешь, я пущу кого-нибудь из этих Джоэлов на корм рыбам?

Мерзавчик не может сдержать ухмылки, подмигивает и говорит:

— Так ведь, Росс, если хорошенько подумать, значение имеет только один Джоэл.

В обеденный перерыв я решаю вместо насыщения заняться тяжестями. Но, переодевшись и поднявшись в зал, отказываюсь от своей затеи. Четверо Джоэлов бегут бок о бок на тренажерах, а пятый разминает брюшные мышцы. Движения бегунов одинаково ровные, но ближайший Джоэл погрузнее и заметно медлительнее. Меня замечает Джоэл с брюшными мышцами и машет мне, всем своим видом выражая готовность поболтать. Да только мне-то болтать совсем не хочется, и вот почему я прячусь, быстро отступаю в раздевалку, снова облачаюсь в костюм и галстук и выскакиваю на улицу.

Обычная компания обедает в новом ресторанчике за рыночной площадью. По дороге я замечаю минимум трех Джоэлов. Один за рулем «лексуса», второй выбирается из лимузина, а третий дает интервью на перекрестке толпе иностранных корреспондентов. Он говорит:

— Да, я чудесно провожу время. — Потом ждет, чтобы его слова повторили на других языках. Затем добавляет: — Мне даже некогда побывать в доме моего детства. Так что, да, это было очень приятное путешествие.

Наши взгляды встречаются, но в глазах этого Джоэла нет и намека на то, что он меня узнал.

Ресторанчик набит битком. Наша компания, толкаясь локтями, сгрудилась у маленького столика.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Кто-то указывает локтем.

Ресторан разделен легкой ширмой. Вторая половина зала полна Джоэлов.

Мне видны некоторые лица, я слышу одинаково звучащие голоса, и внезапно все Джоэлы разражаются утробным хохотом. Официантки и метрдотель носятся туда-сюда, стараясь, чтобы именитые гости были довольны. Официантка, одно время лично моя длинноногая Хизер, семенит к ширме с одиноким стаканом воды на подносе. Она обходит меня стороной и скользит дальше, и один из моих друзей говорит:

— У тебя с ней все?

— Да, мне надоело, — отвечаю я.

Они смеются, и тут кто-то говорит:

— В баре есть места.

Но я обнаруживаю, что мне совсем не хочется есть. И потому я выхожу на улицу и направляюсь назад в контору. По дороге останавливаюсь у пирожковой перекусить, потому что у меня нет ни малейшего желания возвращаться на работу раньше времени. Сижу у пластиковой стойки, ем пирожок диаметром с крышку канализационного люка и игнорирую потоки пешеходов снаружи.

Когда дверь открывается, звякает колокольчик.

После третьего или четвертого звяканья знакомый голос произносит:

— Росс!

Проглатываю последний кусок пирожка, ловко складываю салфетку так, что все крошки остаются внутри. Потом разбираю номер на рубашке. Пятьсот Сорок Пять. Искоса бросаю взгляд на лицо и гляжу на салфетку с крошками.

— Я видел твою фотографию, — говорит этот Джоэл. — Ты ведь Росс Келайн, верно?

— Ну, и?..

Протягивается рука, я ее не замечаю. Тут он говорит мне с глубочайшей серьезностью:

— Нам было по десять, и мы залезли на большую плакучую иву за школьным двором.

Я помню эту иву.

— И что же? — спрашиваю я.

— Я жутко боялся высоты, а ты нет. Все лез выше и выше…

Тут я смотрю ему прямо в лицо. В большие, печальные, удивленные глаза.

— Так что произошло?

Но он способен только выпалить:

— Черт, до чего же здорово снова тебя видеть, Росс! Нет, правда.

В последний раз я видел их вместе на дне рождения Полины, когда ей исполнилось тридцать. Мы с ее сестрой закатили для старушки вечер-сюрприз, и можете сами догадаться, кто из нас послал особое приглашение Джоэлу. Я, собственно, узнал, что он здесь уже после закусок и тостов. Полина отправилась в туалет и все не возвращалась, вот я и пошел посмотреть, где она. Былые влюбленные стояли у входной двери Немецко-Американского клуба.

— Эй, парень! — сказал я. — Только что добрался сюда?

Он блеснул на меня улыбкой и сказал «Росс» абсолютно дружеским тоном.

— Нет, я как раз прощаюсь.

— Я тебя не видел, — пожаловался я.

— Я был в задних рядах, зрителем, — объяснил он. Потом блеснул той же улыбкой на Полину и добавил: — Как я уже сказал, мои поздравления. Вечер был прекрасный.

— Верно, — промурлыкала моя жена, обвивая сильной рукой мою талию.

— Ты счастливица, — сказал он ей.

— И очень, — согласилась она.

Волна слащавого дружелюбия, но у меня всего одна мысль: поскорее бы Джоэл убрался. А когда дверь закрылась, я сумел сказать только одно — с яростным отчаянием:

— Эта твоя услужливая сестрица!

Полина прожгла меня взглядом.

Потом произнесла негромко и резко:

— Знаешь, Росс, ты, того гляди, все растранжиришь. Все монетки, которые заработал тебе этот удивительный вечер.

По дороге домой на моем пути возникает небольшой и непривлекательный бар. Он меня устраивает своим местоположением, а также тем, что миллиардеры вряд ли в него набьются, а посетителей интересует только дешевое пивко и кено[10]. В этой уютной дымной полутьме я провожу больше часа. И к тому времени, когда добираюсь домой, у меня такое ощущение, будто мир в целом меня устраивает, а сам я, может быть, чуточку навеселе. Загонять машину в гараж мне лень, и я пытаюсь войти через парадную дверь, но ключи выскальзывают из руки. Мне приходится встать на колени, чтобы подобрать их, а к тому времени, когда я снова на ногах, входная дверь открывается сама собой.

По ту сторону решетчатой двери — Лео. Он вне себя и совсем багровый.

Я допускаю глупость:

— Что-то ты плоховато выглядишь.

Он на грани взрыва. Я вижу, как жаркая кровь бьет в его напряженное несчастное лицо, и слышу первые слова, вырывающиеся сквозь сжатые губы:

— Где ты… ты… Черт, папа!

— Что-что? — буркаю я. — Что-нибудь не так?

Видимо, все не так. По вместо того, чтобы объяснить, какая катастрофа произошла, Лео спрашивает:

— Ты видел маму?

— Маму?

— Ты хоть помнишь ее? — рявкает он.

Такой тон моего собственного сына меня не устраивает. Но я стараюсь сохранять невозмутимость и расправляю плечи в надежде, что глаза у меня трезвые и ясные. Затем голосом, который, кажется, звучит рассудительно, я спрашиваю его:

— Она еще не вернулась домой?

Мальчик взмахивает руками.

— Да нет!

Я не знаю, что говорить дальше.

Отчаянным прерывистым голосом Лео признается:

— Я надеялся, что она была с тобой.

Я гляжу на часы. Точнее говоря, вперяюсь в циферблат, так как механизм времени вдруг ставит меня в тупик. Потом мне удается высказать предположение:

— Может, она задержалась на работе?

— Нет. Я звонил.

«Ха, — думаю я, — ха!»

Наконец Лео открывает решетчатую дверь, впуская меня в дом.

— Сегодня она должна была прийти пораньше. Мы собрались за покупками. (И это говорит мальчик, который взвивается при одной мысли, что его увидят в магазине с матерью!) Ну, я позвонил к ней на работу, а она уже ушла. Еще в пять.

А сейчас почти восемь. Каким образом вдруг стало так поздно?

Лео кричит на меня:

— Где ты был?

— Совещание затянулось, — лгу я. Неубедительно. Но тут меня взбодряет выброс адреналина в кровь, и я соображаю, где может быть Полина.

— Кому ты звонишь? — спрашивает Лео.

— Тете Бекки.

— Ты думаешь, она у нее?

Нет, не думаю. Однако говорю:

— Не исключено. Уверен, так оно и есть.

— Ну, будем надеяться.

Бекки снимает трубку после первого же гудка, и я спрашиваю напрямик:

— Ты знаешь, где она?

В обычные вечера голос у нее чуть более низкий, чем у Полины. Но сейчас он почти басист и слегка напряжен — не сердитый, как ей хотелось бы, а испуганный. Она спрашивает:

— Росс? — потому что я забыл представиться. Потом всхлипывает и говорит: — Да, я знаю, где она. Так уж получилось.

Я выжидаю секунду, потом спрашиваю:

— У тебя?

Невестка отвечает:

— Была. — Затем, прежде чем мы успеем забыть, кто здесь главный, добавляет: — Да, кстати, они обнаружили затвердение. Но вроде бы его пока еще не поздно удалить.

Я не сразу соображаю, о чем, собственно, разговор. Потом меня охватывает искреннее облегчение, и я говорю:

— Что же, хорошо. Просто замечательно.

— Спасибо. — Бекки хлюпает носом, потом говорит: — Мне не велено говорить тебе, куда она отправилась… Росс? Ты слушаешь?

— Тебе не велено говорить мне. Угу. Это я понял.

— Позвонили. Ей. И она ушла около часа назад.

— И ты не можешь мне сказать, куда она пошла?

— Я обещала.

— Очень мило с твоей стороны. Так скажи, куда?

— Не могу, Росс.

— Тогда вообще о чем речь?

— А о том, — шипит Бекки в трубку, — что ты спросишь себя: «Куда моя жена могла пойти, чтобы это меня довело?» И тогда поймешь, куда. И мы сможем повесить трубки. Тебя устраивает?

Вдоль бульвара особняки побольше. И пошикарнее. И у некоторых соседей Джоэла газоны тянутся словно на мили, пока доберешься до дверей, массивных, будто во дворце. Но нашему Джоэлу присуща эдакая подкупающая простота. Его домик в тридцать комнат — всего-то! — стоит совсем близко к улице и сложен из простого кирпича, а крыша шиферная) заурядная до трущобности. В городе все до единого знают его адрес. Все до единого хотя бы раз проезжали мимо. Если не считать нескольких скрытых камер — никакого намека на настоящее обеспечение безопасности. Прямо-таки верится, что можно свернуть на дугу подъездной дороги Джоэла, позвонить в дверь… а ее откроет сам хозяин дома в любимом заношенном халате и с двухдневной щетиной на лице…

Такая вот иллюзия.

Но нынче вечером даже и этой ложной доступности нет и в помине. В пяти кварталах от дома Джоэла улица перегорожена, и полицейские, свободные от дежурства, останавливают мою машину. Самый дюжий стучит в дверцу, а когда я опускаю стекло, всовывает голову внутрь:

— Сэр! — говорит он с переизбытком почтительности. — Вы проживаете на этой улице, сэр?

Он прекрасно знает, что нет, не проживаю. Я не вписываюсь в этот мирок, и все во мне кричит о том, насколько я чужой. Однако мне удается выговорить с подлинной фамильярностью:

— Джоэл… Я думал повидаться с ним.

Верзила делает глубокий вдох, уже готовясь отослать меня подальше.

Но тут мне приходит в голову сказать:

— Собственно, я ищу свою жену. Ее зовут Полина Келайн. Они с Джоэлом старые друзья, и, конечно, если вы позвоните и спросите, то узнаете, что она там, и… ну… Так вы позвоните?

Он измеряет меня взглядом и отходит.

Я жалею, что не захватил с собой Лео. Он, наверное, к этому времени уже рыдал бы от ужаса, что потеряет мать, и сцена выглядела бы очень убедительно. Но я повторяю и повторяю себе, что вполне достаточно и одного перепуганного.

Тут возвращается охранник. Вид у него мрачный. Почти гневный. Но он делает мне знак проезжать, говоря:

— Через три квартала справа будет свободное место, где можете припарковаться. Оставьте в машине все, кроме себя. Я понятно говорю, сэр?

Понятнее некуда.

Обещанное пустое место ждет меня. А в остальном широкая улица и почти все длинные подъездные дороги заполнены лимузинами, «мерседесами», отрядами скучающих шоферов в форме, и я спрашиваю себя, как относятся соседи к растянувшейся на месяц вечеринке Джоэла. Или он им всем хорошо заплатил? И вовсе не так уж странно, тем более, что адвокаты и врачи редко зарабатывают так много, как привыкли делать вид.

Последний особняк сияет огнями (гирлянды лампочек на деревьях), и вокруг светло, как днем. Один из немногих островков тени выбрасывает очередного охранника. Он называет меня по фамилии.

— Вот, сэр. И не снимайте ее! — предупреждает он, пришпиливая к моей рубашке опознавательную карточку. Желаю приятно провести время.

— Я ищу жену, — признаюсь я.

Он покачивает головой.

— Извините, такой информации я не даю. — Тут он ухмыляется. — Гости почти все в саду за домом. Налево и по освещенной дорожке, сэр.

Да, внушительным особняком Джоэл не обзавелся. Но мало кто отдает себе отчет, что ему принадлежит несколько акров прекрасных рощ и ухоженных газонов, которые нельзя увидеть с улицы. Газон сразу за домом и по величине не уступит футбольному полю. Он ярко освещен и кишит человеческими фигурами — в основном фигурами Джоэлов. Но даже если заранее знаешь, что увидишь, это не спасает. Я испытываю и удивление, и ужас; в каком-то отношении волнующее предвкушение, а в каком-то другом — почти панику. И становится еще хуже, когда сотня одинаковых голосов окликает меня «Росс!» с искренним дружелюбием.

Наверняка имеется такая альтернативная вселенная, где я поворачиваюсь и убегаю. И уж конечно, наберется целый букет реальностей, в которых я впадаю в упоительное безумие. Но в этом мире я не сдаюсь, глядя, как со всех сторон приближается знакомое лицо, и они все спрашивают: «Как ты, Росс? Где ты пропадал, Росс? Хочешь подзакусить, Росс? Чудно выглядишь, Росс, а?»

Смутного света достаточно, чтобы разобрать номера.

Мой взгляд перепрыгивает с груди на грудь, а потом у меня начинает рябить в глазах, и я проталкиваюсь через толпу, увертываясь от вопросов и тарелочек с даровым угощением. Красивые женщины, молодые и не такие уж молодые, в вечерних платьях с низким вырезом или в расхристанных спортивных костюмах, висят каждая на своем конкретном Джоэле. Я вглядываюсь по очереди в их лица. Я ищу мою жену. Значение имеет только она одна, говорю я себе. Остальные здесь — нереальны. Во всяком случае в моей вселенной.

— Эй, Росс!

Я стряхиваю руку с плеча, но она снова на него ложится. Тяжело.

— Росс! — кричит этот Джоэл.

Я оборачиваюсь, бросаю на него предостерегающий взгляд, а потом почти машинально смотрю на такой многоговорящий номер, пришитый к его рубашке.

Девять, читаю я.

И второй раз.

Мой взгляд вспыхивает, пылает.

Мой враг улыбается мне с самодовольным пренебрежением. И точно таким же тоном говорит:

— Тебя как будто что-то тревожит? В чем дело, Росс. Личные неприятности?

— Где она? — выпаливаю я.

— Что-что? Ты не знаешь, где она?

Я смотрю на ближайшие фигуры, задерживая взгляд на каждой высокой блондинке.

— Росс, — мурлычет он, — ты не очень обращаешь внимание на свою жену. То есть если ты не знаешь, где она…

И вот тут я врезаю подонку.

Хочу сбить его с ног, расквасить нос, но я редко работаю кулаками. Джоэл Номер Девять успевает загородиться левой и принять на нее мой удар, устояв на ногах. Потом бьет меня. Не знаю, почему, но в его ответном ударе есть что-то жалкое. Удар этот на редкость силен, почти злобно сокрушающ, в него вложены бешенство и расчет. Я понимаю, что он хочет уложить меня. Но он куда ниже ростом, богат и выглядит дурак дураком. Его первый удар — в подбородок, и я оглушен. Потом два быстрых удара в живот. Только и я совсем озлился, а в свое время поработал с брюшным прессом и удар держу хорошо. Со стороны я в этой драке выгляжу как пассивная жертва. Джоэл Девятый как будто соображает, что бить меня по животу не имеет смысла и прицеливается мне в лицо, а я откидываюсь, чтобы он промазал. И тут же просто толкаю мерзавчика, и он валится навзничь. Тогда я наступаю ему на грудь ногой и воплю в его искаженное, растерянное лицо:

— Где она, сукин сын? Где моя жена?!

Знакомая рука сжимает мой локоть и дергает.

— Эй, Росс! — говорит голос у меня за спиной. — Полина не с ним.

Я оглядываюсь через плечо, и глаза у меня лезут на лоб.

На лацкане помятого костюма пришита простая черная единица. И он улыбается мне долгой улыбкой. Потом тихим категоричным голосом еще раз произносит: «Росс».

Наш Джоэл говорит мне:

— Убери ногу!

Он говорит:

— Дай же бедняге отдышаться.

Мы неторопливо проходим через гигантскую библиотеку, мимо старинных книг за стеклом и компьютерных мониторов повсюду. Тишина почти нерушима. Восхитительна. Но я спрашиваю громким раздраженным голосом:

— Где Полина? — Даже себе самому я кажусь ожесточенным. Не доступным голосу разума. Джоэл косится на меня и молчит. И я выпаливаю: — Она приехала сюда повидаться с тобой, так? Ведь так?

Он смотрит на свои книги.

— Нет, Росс. Сегодня вечером я твоей жены не видел.

— Что-о?.. — Я захлебываюсь.

— Но она здесь, — продолжает он, снова поднимая на меня глаза. На его лице появляется выражение, которое может быть — а может и не быть — улыбкой, и он говорит мне: — Я знаю совершенно точно, где она сейчас. И я знаю совершенно точно, что она сейчас делает.

У меня трясутся руки. Вот до чего я нервничаю.

— Так тебе интересно, Росс, откуда я это знаю?

И я шепчу на последнем издыхании:

— Да… конечно…

И расцветает теплая самодовольная усмешка.

— Номера, — говорит он, потирая простую черную единицу указательным пальцем. — В каждом скрыт чувствительный микрофон, а также передатчик и радиомаячок, не выключающийся ни на секунду.

Каждое сказанное слово полностью записывается. Как и точное местонахождение моих гостей.

— А они это знают?

Он засмеялся.

— Конечно, знают. В этом суть всего плана. Сделки. Собственно говоря, весь смысл этой сложной самохвальной затеи.

Я вынужден признаться:

— Не понимаю. Что за план?

Джоэл только улыбается и говорит:

— Сюда. Я хочу показать тебе кое-что, Росс.

За библиотекой — лестница, ведущая в подвал, а затем еще ниже. Во всем я ощущаю запах новизны. Стальную дверь стерегут двое охранников и полдесятка камер. Охранники говорят «сэр!» и прикладывают к левой подмышке Джоэла какой-то странный аппаратик. Потом говорят «сэр» с заметно большим оживлением и открывают дверь, впуская нас в огромный ярко освещенный зал.

— Что они с тобой делали? — еле выговариваю я.

— Кроме номеров, — говорит он, — каждому из нас под мышку имплантирован крохотный чип. Он помогает нам воздерживаться от розыгрышей, а если нас найдут мертвыми и раздетыми догола…

— Как убитого Джоэла, — подсказываю я.

— …нас немедленно опознают, ты совершенно прав. После чего анализируются записи наших голосов, убийца опознан и почти сразу же арестован. — Джоэл устало пожимает плечами и, покачивая головой, признается: — Это была трагедия и полная неожиданность. Честно говоря, уж Эшера я бы никак не счел мстительным мужем.

— А меня сочтешь?

Джоэл взвешивает мои слова, изучает мое лицо и, не ответив, говорит:

— Вот сюда. Разреши, я покажу тебе свое зеркало.

У меня по спине пробегает холодная дрожь.

Дальняя стена вогнута, и то, что издали выглядело белой штукатуркой, оказывается серебристым мерцанием, рассеченным более темными вертикальными полосками. Каждая полоска знаменует еще одну Землю. Я читал про это устройство и насмотрелся на фотографии. После прохода каждого Джоэла необходимо сохранить портал его Земли. Только так можно обеспечить ему надежное возвращение к себе. Но изображение в натуральную величину пожирало бы неимоверное количество энергии, и вот почему почти пятьсот вертикальных серых штрихов обрамляют мерцающую середину фантастического зеркала.

Если не считать нас, в зале пусто.

— Никто не переходит, — говорю я.

Джоэл кивает.

— Все и так достаточно усложнилось. К тому же снятая нами проба практически идеальна.

— Так в чем же заключается твой великий план? — спрашиваю я.

— Все эти другие Джоэлы, — говорит он. — Подумай о них. Подумай, на какой риск они решились, отправившись сюда. На нашу Землю. — Красная изогнутая черта пересекает белые плитки пола, и он останавливает меня перед ней. — Представь себе: бомба террориста или секундное падение напряжения. Все, что вызовет отключение зеркала, для них обернется катастрофой. И как в бесконечном океане гипервселенной они смогут отыскать путь к себе домой?

Я не понимаю, к чему он клонит, и об этом можно догадаться по его лицу.

— А ведь эти — лишь горсть Джоэлов, которых я видел, — говорит он. — Эти Джоэлы разбогатели. Они добились успеха. Но они же потеряли любимых женщин или были обмануты друзьями, которым безусловно доверяли. Очень многие из них полны ощущением крайней ненадежности, какое испытывают только очень богатые люди. И вот они переходят сюда, чтобы пообщаться с теми, кто понимает все тонкости их положения, а пока это происходит, я накапливаю материал. Мои сотрудники и аппаратура помогают мне воссоздавать истории их жизней. Ну, как в тот раз, когда ты ехал в лимузине. А Джоэлы разговаривали про старый кинотеатр. Помнишь? Это бесценные сведения. Дороже брильянтов или пакетов акций для таких, как мы. В какой момент их жизни пошли наперекосяк? Мимо каких талантливых людей они прошли на своих Землях? Кому им доверять, кого любить и за кем, вернувшись восвояси, они будут должны наблюдать с особой бдительностью?

— Вот, значит, что, — говорю я. — Джоэл помоги Джоэлу?

— Пока да. — Он кивает и пожимает плечами. — Но через десять — двадцать лет зеркала станут намного дешевле. Действительно намного. Почти все смогут брать их напрокат. То, чем тут занимаюсь я, станет обычной практикой. Ну, если и не путешествия с Земли на Землю, то во всяком случае обмен знанием. Опытом. Даже мудростью.

Я не знал, что сказать.

— Подумай о своем сыне. О Лео, — объяснил Джоэл. — Через двадцать лет у него будет возможность войти в зал с зеркалом общего пользования и узнать от своих «альтер эго», наилучшее ли он выбрал для себя занятие.

Меня пробирает дрожь. Однако мое инстинктивное недоверие слабеет, сменяется искренним и горячим интересом.

— Ты только подумай, — говорит Джоэл. — Подумай, чего сможет достигнуть наша маленькая Земля, если удастся избежать половины будущих ошибок.

— Тебя послушать, так эта затея с эгоманией крайне благородна.

Он смеется.

Я в последний раз спрашиваю:

— Где Полина?

— Когда я справлялся в последний раз, твоя жена сидела у меня на кухне и разговаривала. — Затем, чтобы сделать все предельно ясным, он трогает меня за локоть и говорит негромким вежливым голосом: — Знаешь, Росс, я повстречал по меньшей мере двадцать Джоэлов, которые пытались отбить у тебя Полину. Там, в их мире, хочу я сказать. И знаешь, скольким это удалось? Попробуй угадать.

— Всем? — бормочу я, а потом с отчаянной надеждой говорю: — Половине?

— Ограничимся одним, — говорит он. — Только одна Полина ушла от тебя, но и она потом к тебе вернулась.

Я чувствую себя ослабевшим, счастливым и идиотом из идиотов.

— Один из последних Джоэлов, перебравшихся сегодня днем, — объясняет мой Джоэл. — На его Земле твои родители погибли в автокатастрофе. Тебе было восемнадцать. Ты унаследовал дом и акции IBM, и я сделал тебе деловое предложение в самом соблазнительном свете. И почему-то гам мы стали полноправными партнерами. И больше двадцати лет преуспевали во всем. Да, во всем. Потом тебя скрутил рак прямой кишки, и дна месяца назад ты умер. Вот почему этот Джоэл позвонил твоей свояченице. Он искал тебя. И хотел только предостеречь тебя относительно того, что тебя ожидает — или не ожидает — в твоем будущем.

— Полина разговаривает с ним? — еле выговариваю я.

— И еще с шестью Джонами, твоими близкими друзьями, которые, правду сказать, превозносят тебя до небес. — Он улыбается и добавляет: — Эту встречу устроил я. Как небольшое одолжение вам обоим.

— Спасибо… — говорю я.

Он только улыбается мне. Коротышка с широкой самодовольной ухмылкой. Но о чем-то все еще недоговорено.

— Что? — взрываюсь я.

— В гипервселенной ничто не единично, — объясняет он. — Если ты миллиардер на какой-то Земле, значит, ты миллиардер на миллиардах других.

Я оглядываюсь на серебристое зеркало.

Он делает мне знак подойти к аппарату, объясняя:

— Богатство — вопрос удачи, Росс, а удача неизбежна.

Я собираюсь перешагнуть через красную черту, но передумываю, отворачиваюсь и говорю ему:

— Нет. Так я не могу.

— Почему? Разве тебе не интересно узнать, кто посмотрит на тебя оттуда?

И тут я говорю ему, чего хочу.

Глаза Джоэла становятся огромными, как блюдца, и он говорит:

— Черт! Почему я не додумался до этого?

Полина плакала. Об этом свидетельствуют покрасневшие глаза и опухшие щеки. Она почти вбегает в зал, обнимает меня, почти виснет на мне и, прижав губы к моему уху, шепчет:

— Ты должен пойти к врачу. Завтра же. Обещай!

— Обещаю. Твердо.

Тут она всхлипывает, смотрит через мое плечо и спрашивает:

— Это то самое?

— Идем, — говорю я ей. И беру ее за руку, перевожу через красную черту и подвожу к зеркалу настолько близко, что оно может воспринять нас во всем нашем сложном единстве — два живых уникальных организма, идущие рука об руку, вверяющие себя фантастическим безднам гипервселенной.

Легкое щекочущее ощущение, треск статического электричества, запах озона.

И внезапно зеркало начинает отражать, и мы видим, как наше отражение улыбается нам.

Одеты они не так, как мы. Черный смокинг и вечернее платье. И то, и другое не совсем привычного фасона. Но у них — наши лица, наши души. Наши собственные изумленные улыбки.

Я поднимаю руку, чтобы приветственно помахать.

И другой Росс поднимает руку таким же движением и в тот же миг.

И тут обе женщины берут машущие руки в свои и поворачивают своих мужей одинаковым сильным движением, и теперь я гляжу только на мою жену, только на нее. На ее красивое безупречное лицо. И дивлюсь простой неизбежности Удачи.