«Если», 1991 № 01

Андраник Мигранян
РОССИЯ ПРОТИВ РОССИИ

Мы видим распад империи только в ракурсе конфликта: центр — республики. На взгляд автора, это столкновение России с ней самой.

«Став ядром империи, Россия потерпела поражение — поскольку лишилась собственных институтов власти. Все имперские формирования были и российскими формированиями, встроенными в жизнь республики, но ей не принадлежавшими».

«Не Литва, не Молдова, не Грузия, а именно Россия пострадает от реанимации централистского унитарного государства».

«Фронт борьбы, водораздел проходит отнюдь не по линии «Москва — окраины», как это принято думать. В обозримом будущем борьба будет разворачиваться между Россией и Россией, между Москвой и Москвой».

Наши рассуждения о будущем Союза сегодня так или иначе упираются в судьбу России. Что происходит с ней, что изменилось, куда идти крупнейшей из советских республик? От ответов на эти вопросы зависит сегодня не только судьба огромной страны. Характерно, что на Западе ученые разных направлений — и либералы, и консерваторы очень часто сходились в своих взглядах на Россию, считая, что Советский Союз есть воплощение российской имперской идеи после октября 1917 года. Но есть и другая пиния, которой придерживается, скажем, Мартин Малиа, полагающий, что происшедшее после Октября никакого отношения к России и ее сути не имеет. Не трудно обнаружить сходство этой точки зрения со взглядами Солженицына.

Так что же она из себя представляет — сегодняшняя Россия, в чем совпадает со своей исторической сущностью и в чем от нее отступает? И тот процесс, который мы сегодня наблюдаем, является ли он поиском нового лица, или возвращением к прерванной традиции?

Для того, чтобы ответить на эти вопросы, нужно оглянуться назад и посмотреть, к чему привела попытка реализации марксистской модели развития. В чистом виде все-таки не удалось создать абсолютно тоталитарного общества, где люди были бы отчуждены от собственности, от власти, от религии, от национальности. Произошло нечто иное: для того, чтобы тоталитарное общество могло функционировать, ему нужно было дать национальное ядро. Вот этим ядром послеоктябрьского революционного общества и стала Россия, в которой оказались усеченными все ее национальные ценности, все, что делало её уникальной и неповторимой. На первый план вышли элементы, сделавшие ее ядром тоталитарной империи. Ей дали статус всеобщей объединительной сипы. Рождалась новая мифология, новый фантастический симбиоз: не союз государств и не старая Россия, а некая новая империя, которая синкретически соединила коммунистическую тоталитарную идеологию с усеченными остатками прежней России в качестве центра нового государства. Сталин прекрасно понял, что на одном лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» сверхдержавы не создать. Нужно было хотя бы подобие национальной интегрирующей идеи.

Но парадокс в том, что в новой империи в наихудшем положении оказалась именно Россия. За свое первенство она заплатила уничтожением своей неповторимой культуры. Получением всех привилегий «старшего брата», доступом к государственным структурам, имперским институтам — то есть, внешним величием — она компенсировала утрату внутренней сущности. Это была чудовищная цена, которую Россия заплатила за сохранение империи, так и не осознав всей трагичности происшедшего.

Другие народы, которые оказались в орбите империи, подверглись денационализации куда в меньшей степени. Если в России с корнем вырывались даже хилые ростки самобытности и создавались эрзац-ценности, то в республиках их относительная самостоятельность позволяла народам стимулировать развитие собственной культуры. Многие — особенно народы окраин — даже получили определенные преимущества от всеобщего усреднения и универсализации, сумели поднять свой культурный уровень.

Но и в политическом отношении, став ядром империи, Россия потерпела поражение — поскольку лишилась собственных институтов власти. Не было ни реального российского правительства, ни собственного партийного руководства. Ведь иметь русское ЦК, реальное российское правительство, значит, выбить власть из рук Совмина СССР и союзного ЦК. Банки, таможни, МВД, КГБ, армия — все эти структуры были в руках России, но ей не принадлежали. Все имперские формирования были и российскими формированиями, встроенными в жизнь республики, но ей не принадлежавшими.

Этот парадокс проявился с началом процесса демократизации: Однако в самом начале модернизации руководство страны не сразу поняло, что о своей обездоленности едва ли не первой заявит именно Россия. Ожидалась напряженность на окраинах, но в отношении центра державы все были спокойны. Все произошло совершенно неожиданно, в том числе и для демократов. Сначала знамя русского возрождения подняли националистические силы. Правда, в присущем им ключе. А наша демократическая печать и демократически настроенные лидеры не разглядели всей глубины трагизма положения русских и их культуры. Русский народ воспринимался как народ имперский, господствующий, и естественное стремление к самоидентификации, к поиску своих исторических корней, своей философии, воспринималось как шовинизм, как великодержавие. И даже вызвало поначалу удивление: чего, мол, им не хватает?

Мне всегда казалось, что история России в какой-то мере повторяет Рим. Но если Рим выражал собственный дух в процессе экспансии, и римские легионы шагали по всему миру, подчиняя его себе, своей культуре, имевшей за спиной греческие истоки, то Россия, тоже развиваясь за счет экспансии, мучительно и долго перенимала западную культуру. И вот только сегодня, заявив о своем суверенитете, Россия получила как бы новое измерение русской идеи. Впервые в ее истории заявлена попытка уйти от экспансии вширь и оглянуться на самое себя, направив развитие вглубь.

Заявление о суверенитете в этом отношении является историческим и поворотным моментом.

Но одновременно этим актом было стимулировано и раздвоение России. Разделение ее на Россию имперскую и Россию демократическую. И сегодня наступил решающий момент, когда вопрос стоит ребром — обретет ли она реальную государственность и вместе с ней новое измерение собственной истории или потеряет все.

Не надо быть пророком, чтобы понять, что новая демократическая Россия заявляет о своей готовности развиваться в русле западной, либеральной традиции. Ведь именно эта тенденция была очень сильна в ее прежней дооктябрьской жизни. Стоит напомнить хотя бы о Столыпине и Александре II и других великих реформаторах, о всей великой культуре 19 и начала 20-го веков. Россия шла на Запад, стремилась именно к этому типу цивилизации. Россия демократическая сегодня пытается найти собственное лицо, но совершенно четко заявляет, на основе каких принципов ока хочет развиваться. Пока она вынуждена противостоять своему имперскому двойнику. Но уже сегодня просматривается возможность покончить с раздвоением и возродиться на европейской основе.

Но возникает вопрос: а при каких условиях может победить эта демократическая Россия? Только при одном — если все республики будут стоять за свои суверенитеты до конца, если они смогут заключить между собой договора, если заставят Центр принять их концепцию Союза. Если же Центру удастся навязать свое понимание Союза, то это прежде всего будет означать поражение русской демократической идеи. Не Литва, не Молдова, не Грузия, а именно Россия пострадает от реанимации централистского, унитарного государства. Тогда ей снова суждено будет и стать имперским ядром державы, и снова она будет вынуждена отказаться от своей национальной сути.

Пока сипы слишком неравны. При всей слабости республиканских суверенитетов, российский оказался в наиболее уязвимом положении. Хотя бы потому, что все остальные республики имеют элементы государственности, свои политические структуры, свои правоохранительные органы. У России все эти структуры — в руках Центра. И фронт борьбы, водораздел проходит отнюдь не по пинии «Москва — окраины», как принято думать. В обозримом будущем борьба будет разворачиваться между Россией и Россией, между Москвой и Москвой. От исхода этой борьбы зависит судьба всей страны и, может быть, судьба всего мира.

Заключение договора между республиками может стать ощутимым ударом по Центру, может заставить его принять новую роль и новые функции: превратиться из Центра, управляющего и контролирующего страну, в Центр координирующий. И многое будет зависеть именно от двухсторонних договоров, горизонтальных связей между республиками.

Но, помимо Центра, есть и другие сипы, противостоящие становлению новой демократической России. Не так давно слышал по радио встречу редакции «Литературной России» с читателями. Проханов, Куняев и другие писатели патриотического направления высказали откровенную мысль: Россию спасет не партия Травкина и не Ельцин, а полозковская РКП. Между тем, и полозковская РКП, и тот странный симбиоз коммунистов с национал-патриотами, который все больше просматривается в последнее время, отнюдь не такая уж неожиданность. Мессианские идеи марксизма отнюдь не противоречат русскому мессианству, великодержавной ветви русской идеи. Так что появление национал-социализма довольно логично вытекает из сегодняшней ситуации с противостоянием двух Россий. Парадоксальное слияние идеологии «патриотов» с коммунистической партией России возможно. И это тоже одно из явлений нашего времени — коммунистическая партия, которая стояла на универсальных ценностях марксизма, оказалась «национализированной».

Национал-патриотов и новых «национализированных» марксистов объединит антииндивидуализм, антизападничество, коллективные формы жизни, соборность, что совпадает с марксистской идеей коллектива и коллективности, где растворяется личность. Вот то ядро, на котором возможен альянс между этими двумя тенденциями. Для этого почва уже подготовлена. Фактическая федерализация компартии и национализация компартий подготовила партию к восприятию национал-социалистической идеи.

Но вряд ли правильно сводить русскую идею только к этой ее ветви, требующей изоляционизма. Дело в том, что и дореволюционная Россия не шла по этому пути. Она шла в Европу, к индивидуализму. И на ближайшую перспективу этот путь может стать процессом интеграции России и страны в мировую культуру, может способствовать преодолению того разрыва, который образовался с 17-го года. С катастрофической быстротой мы сегодня осваиваем все, что человечество за эти годы создало без нас, помимо нас и вопреки нам. Мы пытаемся насытить свой «духовный рынок» и свое «духовное пространство». Это трудно переварить и не захлебнуться, но это та питательная среда, которая поможет укреплению демократической идеи. Но при провале демократов, если они окажутся неспособными осуществить реформу, утвердить новые структуры власти, на первый план может выйти русская идея в ее чисто великодержавном варианте.

P.S. В прошлом году, будучи в США, Андраник Мигранян встретился с известным американским политологом Френсисом Фукуямой, автором нашумевшей статьи «Конец истории». Редакция имеет запись этой беседы. Прогнозируя развитие событий в нашей стране, Френсис Фукуяма, в частности, сказал:

— Главный вопрос, который неминуемо встанет перед русскими, — возможно ли осуществить концепцию собственно России в составе Союза ССР. Как бы ни была высока степень экономической свободы в самой России, это мало что даст ей, если вся энергия будет уходить на удержание Союза от развала.

Мне иногда кажется, что Горбачев вполне искренне хотел бы «отложить» на время национальный вопрос, чтобы иметь возможность в более-менее спокойной обстановке осуществить хоть какую-то экономическую реформу. Но, во-первых, чтобы создать действительно свободную экономику, необходимо искомую свободу иметь, что, на мой взгляд, несовместимо с желанием сохранить Советский Союз в его нынешнем виде. А во-вторых, если попытаться отложить национальный вопрос, то он неизбежно возникнет в будущем в еще более уродливой форме. Вы же видите: если сегодня, скажем, Украина и Белоруссия еще готовы на союз при условии урегулирования правовых, политических отношений, то через три-четыре года они могут уже отрицать любую форму объединения.

В любой стране создание гражданского общества требует, как минимум, чтобы государство не заявляло бесконечно о своих правах. Надо сказать, что тот пугающий хаос, который наблюдается в Советском Союзе, как раз и является формацией некоего «протогражданского» общества, создающегося спонтанно и, как всегда в таких случаях, бестолково — через политические клубы, неформальные организации, партии и движения. И хотя все это выглядит весьма сумбурно, но иного пути нет: государство не может направлять этот процесс, заявляя: вы создадите гражданское общество по нашим указам и нашему расписанию.