«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»

ГЛАВА 16 Москва

Теперь Кротов уже откровенно не знал, что ему делать. Можно не любить власть, но есть еще и страна, которая являлась его родной и которую он был обязан защищать. Как и были определенные обязанности перед товарищами по делу, причем обязанности эти шли в некоторый разрез с офицерской честью. Как ее понимал в данных обстоятельствах бывший полковник. Хотя и отказ от них тоже являлся поводом для бесчестия.

Проще говоря, один из первых шагов в начале войны — это объявление мобилизации. И что в подобном случае делать ему, бывшему гусарскому офицеру? Пусть он формально является гражданином иной страны, но разве Сибирь перестала быть Россией из-за каких-то амбиций политиков?

Но невольно вспоминался фронт после «великой бескровной», ставшая вдруг толпой армия, потерявшие человеческий облик солдаты, бессмысленные расправы над офицерами, позорные братания с противником, многое другое, что лучше бы никогда не видеть…

В императорской армии было около трехсот тысяч офицеров. Многие погибли на войне, еще больше были убиты в первые революционные годы. Однако уцелевших было немало. Наверняка больше половины из них до сих пор живет в Московской республике. Уже не говоря о генералах, пусть ставших отставными, и тем не менее долго ли их призвать? На нынешнее войско, жалкую тень былого величия, хватит с избытком. Даже если его увеличить в несколько раз. Вернее, увеличено оно будет, на то и мобилизация, и все равно, до каких пределов? Ну, сформируют в итоге десяток полнокровных дивизий, много ли на них надо старшего командного состава? Полсотни бригадных и дивизионных начальников, пусть сотню полковников… Мелочь. Где здесь место для него, Кротова? Имеются более заслуженные люди, с большим опытом, а он в конце концов командовал лишь кавалерийским дивизионом, и лишь после революции вдруг побывал пару месяцев командиром полка. Вдобавок пехотного, разложившегося, ни на что не годного. С соответствующим итогом.

Ладно. Зачем строить планы? Кому он, в сущности, нужен?

Оказалось, нужен и еще как. Помимо вчерашнего мужчины в канцелярии оказался тот самый комитетчик, который вытянул Кротова из тюрьмы. Он и завладел Кротовым, увлек последнего в другой кабинет, в данный момент пустой, и с ходу задал неожиданный вопрос:

— Скажите, что вы делали вчера на площади?

Вопрос был настолько неожиданным, что Кротов не сразу обрел дар речи. Он вроде бы старался быть осторожным, никакого «хвоста» не наблюдал, и все-таки… Как вариант — «хвоста» в обычном смысле слова не было, вдруг пришло в голову, просто определенные люди, растворенные в толпе, вели учет всем прибывавшим. По спискам ли, по особым приметам, по каким-нибудь карточкам в архиве… Дело не обязательно в одном-единственном человеке. Раз про комитет болтают всякое, можно предположить: митинг был использован для тайного составления списка недовольных. Не факт, однако, чем черт не шутит?

— Искал одну случайную знакомую. Мне сказали, будто она может прийти туда. Извините, фамилии называть не буду. По понятным причинам.

— Ох уж мне эта офицерская честь! Можете не называть. Тем более фамилия ее наверняка имеется в списке.

Оговорка лишь подтверждала возникшее подозрение. Интересная вещь: демократия. Чуть что — и попадаешь в списки недовольных, а то и вообще объявляешься контрреволюционером! Но тогда необходимо обязательно предупредить Писаревскую о нависших над ней тучах. Все наверняка будет оставлено без последствий, дело каждого человека — голосовать за понравившегося лично ему кандидата, и наказуемым подобное быть не может. За исключением варианта, когда митинговавших вдруг обвинят в пособничестве врагу. Прошлые революционеры, ныне ставшие властью, немало способствовали поражению собственной страны. Чем новые хуже?

И что это в голову лезут какие-то бредовые мысли? Но зачем же тогда вычислять оппозиционеров? Чудные дела Твои, Господи…

А все шпионская доля. Постоянно вынужден подозревать едва не всех да опасаться буквально всего. Потому и вспоминается с таким теплом уже ставшая давней война. Вот друг, вот враг, и даже проблем как бы нет. Если есть, обычные, продиктованные работой.

— Ладно. Ваши любовные приключения — дело во многом личное, — вдруг улыбнулся Менжинский. — Если притом не разбазариваются какие-нибудь тайны. Но не думаю… В общем, с поручением вы справились хорошо, даже весьма хорошо, теперь необходимо решить, что с вами делать дальше?

— В каком смысле?

— Понимаете, в политике необходимо иметь рядом как можно больше надежных людей. А вы показали себя человеком надежным. Такие нам очень нужны в наше непростое время. Вы же хотите послужить своей стране?

— Сложный вопрос, — губы Кротова чуть дрогнули в показной усмешке. — Учитывая, что родных мне стран вдруг стало несколько штук. И которой из них служить? По логике, я гражданин Сибирской республики.

— Я бы сказал, вопрос, напротив, прост. Одна из главных наших задач — объединение этих нескольких родных государств в одну страну. Так что ответ — послужить России. Вы же давали присягу именно ей?

— Если точнее, государю императору. Россию олицетворял именно он.

— Это уже тонкости. Императора давно нет в живых. Впрочем, единой России тоже. Но если мы не в силах воскресить гражданина Романова вместе с его ближайшими родственниками, заметьте, я даже не ставлю вопроса, надо ли это делать, да и к давнему убийству наша партия никакого отношения не имеет, то собрать вместе земли мы вполне можем. Пусть не сразу, так ведь и Москва не сразу строилась, и те самые территории вокруг нее веками собирались. Веков у нас в запасе не имеется. Придется все повторить в ускоренном порядке. За несколько лет. Желательно вообще за год. Объединение с Уралом было первым шагом. Сейчас в Петрограде проходит расширенное заседание правительства с единственным вопросом — присоединение к нам перед лицом угрозы. Война иногда подстегивает, знаете ли. Кроме того, есть надежда на Украину. Поляки решили прибрать к рукам и ее. Мол, сил нет ни у нас, ни у них. А общий враг сплачивает. Вот насчет вашей Сибири пока не очень ясно…

Сказанное невольно заставляло задуматься. Не столь важно, под каким именно знаменем былая Империя снова станет более-менее единой. Главное, чтобы стала. Да и война… В прошлый раз шалая от свободы страна не выдержала, распалась, сдалась, а в этот? Вдруг произойдет чудо, и народ опомнится, соберется, повторит давний подвиг иного Смутного времени?

— Я согласен, — слова вырвались сами. — Что надо делать? Правда, давненько мне не доводилось командовать солдатами.

— Командовать тоже придется. Но, возможно, не сейчас. Мобилизация будет объявлена в полдень. Но на вас несколько иные планы. Одновременно с мобилизацией будет создан Совет обороны во главе с новым президентом. Или — Ставка, пользуясь военными терминами. Вам предлагается должность офицера по особым поручениям. Не все решается в строю. Любая победа нуждается в тщательной подготовке, и за любой мелочью необходимо проследить.

Практически вся служба Кротова прошла именно в строю, и потому имелось в бывшем полковнике некоторое предубеждение к штабным. Но будучи профессионалом, он в то же время прекрасно понимал необходимость оперативной и тыловой работы. Куда же без них? Во всяком случае, есть возможность принести ощутимую пользу, и как отказаться в данном случае?

— В общем, сейчас получите документы, подъемные, оденетесь, как подобает, а к трем часам обязаны быть здесь. Успеете?

— Должен.

Конечно, пошить форму за подобное время нереально, но надо поискать какие-нибудь варианты.

Варианты нашлись сразу. Вернее, были предусмотрены кем-то из нынешних верхов. Кротову просто выдали все положенное из числа готового и хранимого на складе. Полевую форму, сапоги, шинель, амуницию — вплоть до белья. Разумеется, френч не мешало бы чуточку пригнать по фигуре, но это можно сделать и позже. Главное, переодевшись, Кротов почувствовал себя иным человеком. Даже плечи вроде распрямились. Есть такое свойство у мундира — менять его обладателя, делать его лучше и внешне, и внутренне.

Времени до назначенного часа было навалом. Оно к лучшему. Надо же привести в порядок все прочие дела! Например, известить кое-кого из подполья о перемене в судьбе и собственном решении. Как бы там ни отнеслись, но знать они обязаны. Была еще одна мысль — найти одну девушку, предупредить ее, что лучше пока покончить с играми в политику.

Собственно, любой нормальный человек в случае войны должен оставить всякие попытки переустройства страны. Имелся уже опыт, когда кучка безответственных личностей в мгновение ока развалила государство, лишила его плодов скорой победы, и все — от собственной неуемной и неумной жажды власти. Но разве партийные деятели могут быть умными? А вот массовка, к которой, без сомнения, относилась Дина, еще имеет какие-то шансы что-то понять, остановиться, отложить протесты до лучших и более спокойных времен. Да и власть обязана учитывать ошибки, пресекать любые потенциальные беспорядки вплоть до применения силы. Хотя бы для того, чтобы удержаться, не повторить печальный опыт Царского семейства.

Столица заметно преобразилась. Повсюду носились мальчишки-газетчики, кричали одно только слово: «Мобилизация», и люди немедленно образовывали небольшие группки, обсуждали новость, кто-то уже торопился домой, чтобы собраться, отправиться на призывной пункт. И сразу стало больше военных. Или это только казалось? Но нет, Кротов прошел совсем немного, а ему уже раза четыре попались небольшие колонны солдат. Если одна была точно кадровой, судя по выправке и довольно четкому шагу, то прочие явно состояли из призывников, всё людей сравнительно в возрасте, служивших ранее. Но притом пока не было видно идущей в строю молодежи. Впрочем, немудрено. В первые часы мобилизации и раньше хватало бардака, а теперь его должно быть еще больше. При нарушенном управлении, с сокращенными штатами штабов, ответственных за призыв, иного быть не могло. Еще ладно, казарменных помещений должно хватать. До революции в Москве и окрестностях стоял гренадерский корпус. Плюс первая кавалерийская дивизия. Пусть значительная часть былых казарм используется по другому назначению, а прочие наверняка обветшали, но уж какое-то количество народа поместить в них реально.

Вот только имеется ли для них вооружение и все прочее? Да и любая воинская часть это не просто скопище однообразно одетых людей. Тут нужна спайка, которая создается лишь с течением некоторого времени. Занятия, прививание дисциплины, от которой многие отвыкли, а другие и не знали. Крепкий командный кадр. Хотя с последним проблем быть не должно. А вот с остальным…

Гораздо чаще в толпе мелькали офицеры. Судя по количеству, наверняка многие только что были призваны из запаса. Кто-то ехал на автомобилях или пролетках, многие же, подобно Кротову, шли пешком. На них уже посматривали с некоторой надеждой. Начало войны поневоле вызывает всплеск патриотических чувств даже у тех, у кого в обычное время собственная страна не вызывает никаких положительных эмоций. Иное дело, что первоначального порыва хватает порою ненадолго…

И вопреки политике демократических правительств, были открыты все храмы, и оттуда разносилось обычное в подобных случаях пение: «Победы над супротивником даруя…».

Никаких конкретных известий с фронта пока не было, да и быть не могло. Газетчики кричали об идущих боях, а каких и где — догадайся сам. Обычные обыватели подсознательно ждали известия о первых победах, но Кротов был профессионалом и прекрасно понимал, что немногие малочисленные бригады на границе были элементарно не в силах даже задержать противника. Наверняка сейчас армия откатывается назад, и весь вопрос — насколько стремительно происходит вторжение и когда удастся остановить врага.

А ведь в Великой войне первые движения Императорской армии были наступательными. Но там была именно армия, а не ее жалкое подобие.

Как ни пытался Кротов проследить, никакого «хвоста» обнаружить не удалось. Полковник несколько раз пересаживался с трамвая на трамвай, петлял, посетил полдюжины магазинов, попутно прикупил кое-что из необходимых мелочей и, наконец, добрался до вожделенной явки. Впрочем, там задерживаться он не стал. Лишь в нескольких словах обрисовал свое новое внезапное положение да получил пару новых явок для связи. Никаких осуждений, наоборот, полное понимание. Кстати, одна из явок размещалась в парикмахерской, и посещать ее было гораздо легче, чем магазин.

Теперь оставалось последнее дело. Или два? И предупредить, и попрощаться на всякий случай. Кто знает, куда занесет судьба уже завтра? Вряд ли офицер по поручениям выполняет сугубо адъютантские функции. Может, на некоторое время какие-нибудь организационные и прочие дела задержат в Москве, а может, придется срочно нестись куда-либо, будь то тыл или фронт. Фронт получше, но тут уже от собственных желаний ничего не зависит.

В редакции царила форменная суматоха. Вдруг начавшаяся война заслонила собой все, даже выборы и протесты против них. Увы, но главные новости — всегда самые последние. Да и нынешние события затрагивали людей напрямую. Президент где-то далеко, будет ли он хорош или плох, еще под вопросом, а уходить в армию предстояло многим, и никто не знал, удастся ли вернуться или придется лечь в свою ли землю, в чужую…

Появление офицера в форме поневоле привлекло всеобщее внимание. Насколько понимал Кротов, в здешней редакции обитали главным образом либералы, то есть люди, которые сами на фронт идти не желали ни в коем случае. Соответственные стороны жизни они наверняка презирали, никаких реальных представлений об армии не имели, а сейчас наверняка не представляли, как относиться к начавшейся войне? Может, кто-то из них воспринял случившееся в качестве помехи для политической борьбы, а кто-то, напротив, прикидывал, вдруг удастся ее использовать в собственных целях? С учетом опыта войны Великой, едва не переросшей в войну гражданскую.

Неужели вновь появится деление на пораженцев и оборонцев?

На сей раз Дина была на работе. Без того большие глаза девушки еще расширились при виде Кротова в форме. Одно дело, знать что-то о прошлом, и другое — увидеть случайного знакомого совсем в ином виде. Уже не обычного человека, нет, официального представителя государства.

— Я ненадолго, — сразу предупредил Кротов. — Служба. Может, посидим где-нибудь? Даже не знаю, удастся ли еще свидеться?

— Но ты же из Сибири… — растерянно вымолвила девушка.

— Есть разница? — чуть пожал плечами Кротов. — Война касается всех нас, вне зависимости от места проживания. Где же мне еще быть?

— Не знаю… Но кто ругал режим?

— Режимы приходят и уходят. Страна остается.

Как ни относись к конкретному человеку, его отправление на войну поневоле вызывает желание побыть вместе хоть некоторое время. Как порою приходится быть рядом с постелью умирающего, что бы о нем ни думали при жизни. Но ведь и тут никто не скажет, суждено ли вернуться или одной могилой в дальних краях станет больше?

— Когда уезжаешь?

— Понятия не имею. Это уже военная тайна, которую мы узнаем в последний момент. Прибыть в пятнадцать ноль-ноль, а дальше начальство объявит, кому на племя, кому — на убой, — вольно процитировал он Дениса Давыдова.

— Слушай, я не поняла… Кто ты по званию? Ты же в войну стал офицером. Какое они имеют право тебя призывать? Да еще из другой страны…

— Я кадровый, — признался Кротов. — Окончил Николаевское кавалерийское как раз перед японской войной. Так что это моя профессия. А последнее мое звание — полковник.

Он покосился на нарукавную нашивку. Все-таки погоны намного лучше и удобнее, но все революционеры с самого начала революции только и норовили их сорвать. Даже непонятно, откуда такая злость? Это лишь знаки различия, а любое звание — лишь свидетельство профессиональной квалификации, должность, которую человек может занять в соответствии со знаниями и способностями. А без должностей армия существовать просто не может. Как не может существовать без дисциплины, сразу превращаясь в обычную банду.

— Настоящий полковник? — Для Писаревской статус ее знакомого явно был откровением.

— Не знаю, насколько настоящий. Произведен весной семнадцатого, когда уже армия превратилась в вооруженный сброд. Так что полковником побыл лишь несколько месяцев. Вопрос о моей подлинности можно считать открытым, — невольно улыбнулся Кротов.

— Ничего себе…

— Тебя это смущает? — Они уже сидели в какой-то кофейне, расположенной неподалеку от редакции. — Ничего. Война закончится, и наверняка вновь вернусь к мирному ничегонеделанию. Вернусь в Сибирь, буду медведей разводить, грибы собирать…

— Переиграть нельзя?

— Зачем? Во время войны единственная обязанность мужчины — воевать. А вот на митинги ходить больше не советую. Что-то я такое слышал, будто власть тщательно отслеживала, кто именно находился на площади. И есть подозрение, будто могут в случае неудач обвинить оппозицию в служении противнику. По законам военного времени. Если очень хочется, дождитесь лучше победы.

— Ты не понимаешь… Новый президент — худший из всех возможных.

— Но его выбрал народ. Раз уж захотелось пожить при демократии, то надо с ней считаться. — Сам Кротов демократом никогда не был, с сибирским правительством боролся как мог, однако не станешь же рассказывать об этом! Вдобавок борьба происходила с иных, противоположных, позиций.

— Нам главное — не допустить его вступления в должность.

— Насколько понимаю, он уже вступил. Повод достойный — война. Медлить не годиться, да и прежний, как его, Бухарин, торопится сдать дела. — Последнее тоже было правдой, услышанной мимоходом в Кремле. — А дальше уже иной вопрос — справится ли с новыми обязанностями или нет? Да и народу, уж поверь человеку не очень молодому, в данный момент до политики особого дела нет. Начало войны, тут заботы иные. Более практичные. Вот все прочее покажет уже ход событий. Например, как слышал, в ближайшее время может состояться объединение с Петроградом. Разве плохо?

— Зачем он нам нужен? Только корми их… Они же сами себя толком продовольствием обеспечить не могут.

— Зато у них промышленность. Так что выигрыш имеется, и самый прямой. Плюс это порт, значит, связь с иными государствами. И вообще, мы же — один народ. Уже поэтому государство тоже обязано быть единым. Или хочешь как в Латинской Америке? Все говорят на одном языке, и в то же время куча стран, ни одна из которых не является развитой хотя бы до европейского уровня? Не хочешь пожить в такой? Я лично — не слишком. Знаешь, до войны и революции я чувствовал себя человеком великой страны. И отношение иностранцев было соответствующее. А сейчас мы превратились в набор колоний, и даже правительства прислушиваются, что именно им скажут за рубежом. И вообще, против быть легко, но надо же предлагать нечто взамен!

— До революции было самодержавие. Тюрьма народов, система, отсутствие свободы. А сейчас — каждый человек может добиться всего. — Кажется, говорить на некоторые темы с Диной было бесполезно. Подобно многим из нового поколения, она уверовала в пропаганду, и никакие доводы рассудка проникнуть в ее сознание не могли.

— Положим, добиться и тогда было возможно. Опять-таки смотря чего. Понимаешь, тогда не было идеала, но все-таки жизнь куда-то двигалась. И, казалось, к лучшему. Я не про интеллигенцию говорю. Бог с ней! Про простой народ. И количество школ возрастало, и уровень жизни рос. И страна богатела, развивалась. Не столь быстро, как желалось бы, но все же… А сейчас… Кроме некоторых абстрактных свобод, да и есть ли они, полный откат во всех сферах.

— Ты что, реакционер?

— Я — патриот. Во всяком случае, был таковым раньше. Когда у меня была своя страна. Сейчас — не знаю. Но и вечный развал уже надоел.

Не так шел разговор, совсем не так, а между тем время стремительно утекало и скоро должно было закончиться. Не время вообще, то, которое отведено было на встречу. А уж будет ли что-нибудь за ним, кто знает? И обидно фактически ругаться с понравившейся женщиной, но не принимать же ее взгляды лишь по той причине, что сердце вдруг стало биться сильнее?

Но что делать?

— Мы словно на разных языках говорим, — задумчиво произнесла Писаревская.

— Слушай, вы хоть окончания войны дождитесь. Полякам не в первый раз Москву брать. И все во времена внутренней смуты. А там — творите, что хотите. Или — что вам позволят. Во время войны отношения не выясняют.

— После может оказаться поздно. Если Он победит, тогда его уже не сбросишь. Тут же народ азиатский. Начнут прославлять…

— Тут народ русский. Не имеем мы отношения ни к Европе, ни к Азии. И слава богу! И вообще, с чего ты взяла, будто где-то существует страна полного счастья и всеобщей свободы? Вон сколько в той же Европе рабочих демонстраций! И ведь подавляют, да еще силой оружия. Ладно. Извини. Время. Только и успею тебя проводить…

— Ты там береги себя. — До девушки вдруг дошло, куда направляется ее знакомый. Как и то, что ругаться в данном случае — глупо.

— Не в первый раз. Третья война на моем веку, — чуть улыбнулся Кротов.

Можно было бы сказать, что служба — не обязательно фронт, война требует работы везде, а его должность в данный момент не строевая, но раз знакомая так относится к новому правителю…

— Что это? — Дина вдруг остановилась.

Редакция, в которой она работала, была чуть дальше кафе, и от входа было отчетливо видны несколько застывших возле здания автомобилей и фигурки стражей порядка вокруг них.

— Мне кажется, визит представителей той самой власти, против которой вы вчера протестовали, — спокойно отозвался Кротов. Его увиденная картина не впечатлила.

Дина посмотрела на спутника так, словно тот являлся виновником обрушившейся на ее товарищей беды.

— Я офицер, а не жандарм, — отверг молчаливое подозрение Кротов. — Лучше скажи, вы у себя никаких листовок не печатали? Исключительно между нами.

— Это имеет значение?

— В моих глазах — никакого. Но в чьих-то других — вполне может быть. Тебе лучше известны порядки в вашей свободной стране.

— Не свободная она! Сколько раз повторять!

— И я о том же. Как и о том, что полной свободы не бывает. Во всяком случае, долгое время. Даже в столь прославляемом вами Феврале масса народа угодила за решетку — из-за симпатий к старой власти. А многие поплатились за эти симпатии жизнью. Лучше соображай, было что-нибудь кроме вчерашнего митинга?

— Не знаю, — Писаревская явно не лгала. Она была не главной среди протестантов, и ее допускали не до всех дел. Разговоров же, как всегда, велось столько, что разобраться, какие из них станут делами, было невозможно.

— Простая мысль, — пояснил Кротов. — Или есть нечто, за что могут арестовать, или это лишь своего рода демонстрация, что будет, если… Так сказать, предупреждение, мол, больше так, ребята, не делайте. Но в обоих случаях тебе лучше быть подальше отсюда.

— Там мои товарищи! — решительно произнесла Писаревская, направляясь к зданию.

— Но этим ты лучше им не сделаешь. Зато твои противники порадуются улову. Ты же не хочешь доставить им удовольствие?

Он в два шага догнал, преградил путь.

— Дина, подожди немного. Поверь немолодому человеку: там ты сейчас не нужна. А в любой борьбе важнее победа, а не коллективное страдание. Пройдем немного дальше, посмотрим, что будет. Какое-то время у меня еще есть.

По его прикидкам, время это — не больше тридцати минут. Не считая дороги до Кремля. Если поймать лихача или мотор, может, удастся выиграть еще минут десять. И это все. Но бросить девушку сейчас нельзя.

— Ты не понимаешь. Если начнутся аресты, то меня арестуют дома, — но они уже проходили мимо редакции, и новоявленная охрана лишь слегка покосилась в их сторону.

— Почему же сразу аресты? Под них основание требуется. Вот обыск может быть наверняка. Потому если дома что-то есть, советую уничтожить. А лучше — никогда не хранить ничего компрометирующего. Опять-таки по личному опыту. Не думаю, будто нахождение на митинге может служить основанием для задержания.

Но сам он в последнем был отнюдь не уверен. Не старая власть, когда выполнялись законы и действовали суды присяжных.

Писаревская задумалась. Она перебирала в памяти хранимое дома и прикидывала, что из этого может послужить в качестве обвинения.

Разные поколения — разные судьбы. Кротов некогда верно служил трону, согласно духу и букве присяги. С политическими он практически не сталкивался, никаких преследований не опасался. Зато после революции вдоволь познал унижения, выпавшие на долю людей, подобных ему. Уже потом сама логика жизни привела его к осознанию необходимости борьбы. Кто ищет, тот обрящет. Кротов был не первым, кто примкнул к Покровскому. Зато когда примкнул, ни разу не попытался посчитаться с капитаном в чине. Это же не правильная война, и опыт окопов и кавалерийских атак играл отнюдь не решающую роль. А выпадавшие порою поездки по вполне реальным документам лишь сделали офицера осторожнее, приучили обращать внимание на каждую мелочь.

В отличие от Кротова, Писаревская старой власти не служила. Однако побороться с ней тоже не успела по молодости лет. Революцию она, как и большинство ее соплеменников, встретила восторженно. Благодаря отцу, человеку, сумевшему закончить юридический факультет, училась Дина в обычной гимназии, к религии предков была равнодушна, однако некоторые ограничения старых лет ее оскорбляли кажущейся несправедливостью. А тут мгновенно исчезла пресловутая черта оседлости, семья сразу перебралась в Москву а равноправие, не национальное, это пришло сразу, половое, потихоньку становилось все реальнее, и девушка смогла зажить самостоятельно, ни от кого не завися.

Справедливости ради, русские друзья и подруги революцию тоже встретили восторженно, окунулись в нее с головой, так что национальность особой роли в оценке не сыграла. Как не сыграла она в некотором последующем разочаровании. Нет, сама революция критике не подлежала. Просто хотелось несколько иного. Спокойной жизни, в которой любой достойный человек с легкостью занимает заслуженное им место в социальной иерархии. А тут как-то все повернулось так, что деньги стало зарабатывать труднее, большие же не особо приветствовались. Был и такой период, когда отдельные граждане собирались в толпы и предлагали достойным людям поделиться добром с людьми недостойными. Да и сейчас с трибун порою доносились слова о некоем всеобщем равенстве и о том, что с богатыми людьми надо покончить раз и навсегда. И это отнюдь не радовало. Собственно, против подобных лозунгов и собирались митинги тех, кто хотел жить лучше, сообразно с талантами. Равно как и против ограничений свобод, всесилия Комитета, в который вдруг стали попадать не одни бывшие сатрапы и махровые контрреволюционеры, а обычные люди, разделявшие идеалы революции, но и требующие уважения к завоеванным правам.

Теперь девушке стало впервые не страшно, нет, напротив, ей даже хотелось еще больше окунуться в омут борьбы, но в то же время в душе возникло некое тревожное чувство. Неужели все закончится так скоро? Один день, а дальше — камера, долгие разбирательства, а то и некий срок? Пусть оставшиеся на свободе продолжат дело, наверняка будут какие-то протесты, требования освобождения, только ведь придется сидеть вместе с уголовницами, и хорошего в том откровенно мало…

Может, действительно немного поберечься? Ведь оставшись на воле, она сделает гораздо больше, чем за решеткой? Одна часть души звала отважно броситься в редакцию, разделить участь друзей, другая призывала пройти мимо, сделать вид, будто оказалась в этом районе совершенно случайно. И какую часть слушать?

Кротов тоже думал. О том, как уберечь спутницу. Шансы были какие-то хлипкие, ненадежные. Да, сам он неожиданно вновь оказался в армии, да еще вдруг попал в окружение главы государства, только это ведь пока ровным счетом ничего не значило. Попадешь под подозрение — и в два счета вновь окажешься в знакомой камере, только уже без особой надежды вылезти оттуда когда-нибудь. Пусть новый президент был в какой-то степени обязан Кротову жизнью, только много ли стоит благодарность политика? Пока верен или кажешься таковым — да, можно рассчитывать на поддержку. А если нет?

Не о своей судьбе речь, но как защитить женщину? И времени уже практически нет.

— Знаешь, — вдруг решился Кротов. — Я понятия не имею, где окажусь в ближайшие часы. Может, меня оставят на какое-то время в Москве, все-таки мобилизация — это просто много работы, и далеко не все сразу будут посланы на фронт. А может, я через какой-нибудь час буду уже в поезде, спешащем не в одну сторону, так в другую. Если здесь, то ты можешь всецело рассчитывать на меня. Все, что в человеческих силах и за их пределами. Однако собой располагать я не могу. В общем… — Он невольно замялся. — Есть один способ.

— Какой? — машинально поинтересовалась Писаревская. Ее мысли витали где-то далеко. Очевидно, позади, в оставшейся за спинами редакции.

— Мы можем расписаться.

— Что? — Большие глаза уставились на Кротова, и тому едва хватило воздуха.

— Ты не подумай. Ничего такого. Однако в самом худшем случае ты сможешь сказать, что являешься супругой полковника. Не думаю, что они посмеют в таком случае тебя задержать. Пусть только попробуют! Особенно — в дни войны.

Когда-то его звание не помешало неведомым убийцам семьи. Только сейчас ситуация была несколько иной. Временное правительство и вело себя во всем именно как временное, не думающее не только о завтрашнем дне, но и о сегодняшнем вечере. Но новое-то обязано думать, как продержаться подольше. И ссориться с армией сейчас ему явно не с руки. Тем более из-за пустяков, а серьезное обвинение против Писаревской выдвинуть невозможно.

— Ты серьезно?

— Разве я похож на шутника? Да и ничего кроме официальной печати тебе не угрожает. Мы и афишировать это не станем. Но вдруг пригодится?

— А тебе?

— Я тут с какого бока? Я лишь могу утонуть в твоих глазах. Окончательно и бесповоротно. Но о такой смерти только мечтать…

Если бы все можно было проделать всерьез, по-настоящему!

Но что толку о невозможном?..