Квази-мо. Фантазии богославской жизни

Глава 25

– И давно это у вас так? – спросил я.

– Что именно? – не поняла женщина.

– Ну, вот эти, чистые намерения? – уточнил я.

– Да, пожалуй, всегда так и было, – рассмеялась моя знакомая, – у нас каждый говорит и делает то, что у него есть на душе, на сердце. У нас и общество называется чистосердечным.

– И поэтому вы все такие доброжелательные к людям? – не понимал я. – А вдруг человек вам не нравится или он делает то, что он не должен был делать. Вы также с улыбкой и чистосердечно говорите ему всё это, не дожидаясь того момента, когда человек поймёт, что его поведение предосудительно, противоестественно или антиобщественно?

– Конечно, а как же иначе, – чистосердечно и с полной уверенностью в своей правоте сказала женщина, – правда, таких случаев в последние двести лет не было.

– Неужели у вас всегда всё было так безупречно и благородно? – не верил я.

– Да, именно так, – убеждала меня хозяйка.

– Неужели у вас не бывает мыслей, противоположных тому, что вы называете чистосердечным обществом? – снова спрашивал я.

– Не бывает, – твердо сказала женщина с некоторой задержкой при ответе.

– И если я вам сейчас скажу, что пришёл к вам только за тем, чтобы попить ваш чай, а потом завалить вас в постель и наслаждаться вашими женскими прелестями, то и это вас не удивит? – задал я провокационный вопрос.

– Почему же это должно меня удивить? – рассмеялась женщина. – Я и сама подошла к вам только за тем, чтобы обратить на себя внимание, понравиться и затащить в свою постель. Вы же не обидитесь на мои слова?

– Нет, не обижусь, – признался я. С одной стороны, это неплохо, когда подошёл к женщине и сказал то, что ты от неё хочешь. А то начинаются всякие там поводы для знакомства, создание ситуаций для повторной встречи, жесты внимания и тому подобное, а когда дело доходит до главного, то к этому моменту уже нет большого желания, и внимание переключается на другой объект.

– Вот видите, – обрадовалась женщина, – пойдёмте быстрее пить чай и в постель, она уже давно готова и дожидается нас.

Действительно. Всё как у нас: нечего тянуть резину, по рублю и к магазину.

– Варенье было исключительно вкусным, и она сама была не менее вкусной, чем варенье, – думал я в нежной истоме, нюхая светло-шатеновые волосы, лежащие у меня на плече. – Интересно, они естественные или крашеные? В чистосердечном обществе не должно быть никаких красок. Если зелёное, то зелёное, если седое, то седое. Если оно чёрное, то и должно оставаться чёрным. И белый цвет должен оставаться белым. И, вероятно, у них нет и фотошопа. Если человек по жизни урод, то и на фотографии он должен быть полным уродом, а не херувимом, глядя на которого умиляешься и отдаешь за него голос на выборах. А когда его выберут, то думаешь, – где же глазоньки-то мои были, выбирая этого урода.

– Слушай, а как тебя зовут? – спросил я свою партнершу.

– Майя129745NH67, – ответила она.

– А как твоя фамилия? – спросил я, по наитию чувствуя, что фамилий при таком имени быть не должно.

– А зачем она мне? – сказала Майя. – Двести лет назад мы избавились от этого архаизма. Имя есть имя. Всё равно нельзя дать каждому человеку индивидуальное имя. Очень много имен одинаковых. Мы взяли эти имена и пронумеровали. Просто, но зато точно. Компьютер по моему номеру и имени может выдать всю необходимую информацию обо мне. Точно также и о любом другом человеке.

– А ты помнишь имя своего отца? – вдруг спросил я и понял, что поставил её в тупик.

– Имя я вообще-то помню, – с расстановкой сказала она, – а вот номер не помню. А какое твое дело до имени моего отца и моей матери? Они живут сами по себе, и я живу сама по себе. Я не хочу, чтобы кто-то мешал мне, и сама не хочу мешать кому-то жить.

– А семьи у вас есть? – осторожно задал я вопрос.

– А зачем они нам? – удивилась Майя. – Человек – это личность, и она должна самореализовываться. Ему не должно быть дела до того, где находятся его родители или где его ребенок. Они тоже самореализовываются. На том и стоит наше общество. Каждый человек – это ячейка общества и он должен отдавать все свои силы и знания на пользу этого общества, а не отвлекаться на разные мелочи типа семьи, домашнего хозяйства, воспитания детей. Есть специальные люди, которые воспитывают детей и призревают престарелых людей. Послушай, что тебе надо от меня? Ты получил свое, можешь идти в свою ячейку самореализовываться.

– Нет у меня никакой своей ячейки, – огрызнулся я, – и я не хочу идти это само, как ты говоришь, реализовываться. Я, похоже, вообще не из мира сего. Расскажи мне, как вы живете вообще? Откуда вы знаете, что такое хорошо и что такое плохо? Кто разъясняет вам правила жизни?

– Вот видишь, – Майя показала мне запястье левой руки, – моё красное пятно уже почти зажило. Значит, я полноправная ячейка нашего общества и могу нести свои знания другим.

– А причём здесь пятно? – не понял я. – Это что, родимое пятно? Это только у тебя такое пятно или у всех такие пятна?

– Это не родимое пятно, – гордо сказала Майя, – это воспитательное пятно. Нам каждому в детстве надевают на руку браслет с часиками, по которым мы всё делаем. Если мы делаем правильно, то ничего не происходит. Если мы делаем неправильно, то часики начинают жечь руку и жгут тем сильнее, чем неправильнее ты делаешь. Когда человек становится достоин чистосердечного общества, то он снимает эти часики и отдает их воспитателям. Это как диплом о сдаче экзаменов.

– Ты была не сильно послушным ребенком, если у тебя ещё не зажила рана от твоих часиков? – спросил я.

– Нет, я была послушной, но я хотела проверить себя, как сильно у меня развита способность переносить боль, – сказала Майя.

– Вы изучали первую и вторую сигнальную системы академика Ивана Павлова? – спросил я.

– У нас нет учёных с фамилиями, – сказала Майя, – а что такое первая и вторая сигнальные системы?

– Это очень просто, – сказал я, – собаке дают пищу и рядом зажигают лампочку. Через некоторое время у собаки выделяется слюна при зажигании лампочки, а не тогда, когда ей дают пищу.

– Не поняла, а причём здесь твоя первая сигнальная система? – спросила женщина.