Кулачник

Глава 17

Тамара Павловна не сразу ответила. Прежде чем заговорить, снова сделала глоток чая. Руки у нее чуть дрожали.

— Умерла она… — произнесла она тихо. — Перенервничала сильно. Ей из армии пришло письмо, что сына ранило. Не пережила. Сердце, знаешь ли, штука капризная. А она его очень любила. Сашеньку своего. Все им жила, у нее ведь и мужиков отродясь не было…

Меня будто обухом по голове ударило. Затянуло пол ложечкой, а в горле встал липкий ком. Я закашлялся, прикрыв рот рукой, будто от чая поперхнулся. Тамара Павловна посмотрела с сочувствием, но промолчала. Видимо, решила, что меня тронула история.

А ко мне медленно приходило понимание — Света назвала своего сына в честь меня. Теперь моей названной сестры больше нет.

— Сашка, сослуживец твой, говорят, герой. Орден получил. Но как вернулся, так и съехал почти сразу.

— А вам он помогает? — спросил я, кивнув на мокрый стояк в углу. — Сын?

Мне было тяжело продолжать разговор. Внутри все кипело, на душе скребли кошки, но я хотел услышать историю до конца.

Старуха отвела взгляд. Ложечка в её руке застыла, потом медленно опустилась в чашку, она начала мешать чаинки.

— Помогает… — сказала она неуверенно.

Где-то в ее словах затесалась ложь. Если бы он и впрямь заботился, то не текла бы у старухи батарея, не ставила бы она будильник на каждые три часа и не жила бы в этом сыром советском мавзолее с ванной из клеёнки.

Снизу снова раздался стук. Раз, другой, третий. Лупили будто потолком прямо по стояку. Из сгиба в месте, откуда капало, хлынула тонкая струя воды — еще чуть и прорвет к чертовой матер.

Подставленное ведро быстро наполнялось, вода уже начинала переливаться через края.

— Он опять стучит… — устало сказала бабка. — Я уже сколько раз с ним говорила. Ну ведь знает же, что… — она не договорила и всплеснула руками.

Я не мог понять зачем это делает сосед снизу. Потом же самому на голову польется…

Старуха поднялась со стула, медленно, с трудом, словно каждый сустав кричал от боли.

— Давайте я сам, Тамара Павловна, — опередил ее я. — Где у вас тряпки?

Она показала рукой на комод в коридоре.

Я пошел, чавкая ногами по мокрому полу. В ушах стучала одно: Светка умерла.

Взял тряпки, справился течью. Та удивительным образом перестала литься ручьем, когда снизу прекратили стучать.

Я только успел снова поставить ведро под капающую трубу, как в коридоре раздался стук в дверь.

— Секундочку, Саша… — отозвалась бабка. Голос у нее стал тихим, будто она сразу почувствовала, кто там. Тамара Павловна неторопливо поднялась со стула, поправляя старый вязаный жилет, и пошаркала к двери.

Я остался на кухне, но прислушался.

— Дай денег, старая, ты меня опять заливаешь! — донесся сиплый, прокуренный мужской голос.

Подача была агрессивная, а судя по интонации пришедший был в зюзю.

— Пенсии ещё нет, Леня… — ответила бабка шепотом. — Я ж тебе на прошлой неделе давала, ты забыл?

— Не хватило значит. Ещё надо, мать. Мне и так уже все нервы залила своей вонючей водой. Вон у меня гипсокартон отвалился!

— Леня, у меня сейчас гость, я не одна… — голос Тамары Павловны дрогнул. — Зайди позже, а?

— Я тебе дам «гость», старая сука, — зло прошипел тот. — Кому ты нужна, старая мука!

Тут уже я не стал оставаться в стороне и вышел из кухни. Сосед стоял прямо в дверях, потный, помятый, в черной спортивной куртке со сломанной змейкой и синим пакетом в руке. Лысина блестела от пота. Щетина черная, глаза красные, мешки под глазами. На пальцах руки были выбиты «перстни». Типичный зек с желтым лицом после годов проведенных в заключении.

Увидев меня, он оценивающе прищурился.

— Какие проблемы? — спросил я спокойно.

Мужик смерил меня взглядом. Я не отводил глаз.

— А ты кто такой будешь?

— Внук, — ответил я. — Повторяю, проблемы какие?

Мужик завис, видимо взвешивая, как лучше действовать дальше.

— Никаких. Все нормально.

Он зыркнул на Тамару Павловну и процедил сквозь стиснутые зубы.

— Я… потом зайду Тамара Павловна.

— Лучше не заходи, — сказал я.

Он кивнул, пятясь, и хлопнул дверью так, что в коридоре задрожало стекло в рамке.

Я вернулся на кухню. Старуха молчала, взгляд потуплен, она явно растерялась и не знала, что мне сказать.

— Он вас бьет? — прямо спросил я.

— Да нет, что ты, милок… — ответила она поспешно, но рука дрогнула, вязаная кофта чуть задралась, обнажив запястье.

Я увидел на тонком запястье свежий синяк. Темно-синий, с фиолетовой каемкой, оставленный чей-то пятерней. Слишком явный синяк, чтобы притвориться, что ничего не было.

— Я же вижу, Тамара Павловна, — сказал я, кивнув на ее руку.

— Леня… агрессивный стал. Бывает. Непутёвый он. Но ты… ты ему ничего не делай, сынок. Ты уедешь, а он мне потом житья не даст. Я его с детства знаю, с родителями его дружили. Он теперь пьёт, у него самого беда была… пятнадцать лет отсидел.

Говорила Тамара Павловна быстро, запинаясь, как будто хотела не столько оправдать его, сколько отговорить меня от очевидного.

Я молча налил чай старухе, снова сел, подвинув ей чашку. На кухне повисла вязкая тишина. Тамара Павловна перебирала в пальцах уголок платка.

— А про Виктора Козлова что-нибудь знаете? — спросил я, решив переключить тему, чтобы старуха хоть как-то успокоилась.

— Первый раз слышу. Кто это?

— Неважно, наверное… А про дочь Светланы вам известно?

— Какую ещё дочь? — переспросила она, искренне удивившись. — Не было у Светки дочери никогда. У нее только Саша и был. Золотой мальчик. Вон как его любила…

Я замолчал, но внутри все стиснулось. Пазл постепенно складывался в голове. Очень похоже, что после нашего конфликта на железнодорожном переезде Светка не смогла вернуть дочь. Но и Козлов до нее не добрался, раз Света осталась жива… или не захотел этого делать. Просто сделал так, чтобы Никитина остаток жизни влекла жалкое существование. Нищая съемная комната и страх перед каждым телефонным звонком. В стиле Витьки все это, очень даже…

Ну а ребенка у Светки забрали. Возможно, девочка и не знала, чья она дочь. Возможно, и теперь не знает. Маленькая все таки была.

Тамара Павловна смотрела на меня внимательно.

— Ты Светку, судя по всему, хорошо знал. Но ты точно не сослуживец ее сына. Кто ты, милок? — вдруг спросила она.

— Друг семьи, — выдохнул я. — Вы знаете, где она похоронена? Может телефон сына есть?

— Знаю, где могилка… — ответила она и встала.

Пошарила в старом шкафчике среди пачек со старыми газетами, платочками и квитанциями. Вытащила карточку с номером участка.

— Вот, семнадцатый ряд… Она тогда одна осталась, хоронить почти некому было. Только я и Сашка на похоронах…

Помолчала, потом добавила, доставая из кармана полиэтиленовый пакетик с двумя леденцами.

— А ты вот… на могилку ей положи. Это она любила с малых лет. Я-то не хожу уже — ноги не те, зрение не то. Только всё равно помню, каждую среду свечку за нее ставлю и богу молюсь. Не заслужила она такую жизнь…

Я взял конфеты. Это был «барбарис», старая обертка, еще с тех времён, когда и я, и Светка были… другими. Она любила эти конфеты и сосала, когда нервничала.

Сердце снова сжалось.

Жизнь Светки сложилась так, что не пожелаешь и врагу. Никитину сломал Козлов.

Я взял конфеты, сфотографировал листок с местом Светки на кладбище. Поднялся, кивнул Тамаре Павловне и направился к выходу. Но, дойдя до двери, на мгновение остановился. Вытащил с внутреннего кармана две пятитысячные купюры

— Это вам, — сказал я и положил деньги на эмалированный поднос у двери, где обычно хранили ключи, мелочь и всякое нужное. — Почините стояк. Больше дать не могу пока, но запишите мой номе. Позвоните, если вдруг что в любое время.

— Я не возьму, — покачала головой Тамара Павловна. — Не надо, я не привыкла к подачкам.

— Возьмите, — повторил я, смотря ей прямо в глаза.

Она опустила глаза, но отказываться не стала. Только снова потупила взгляд своих грустных глаз.

Я вышел. Спустился вниз на первый этаж, к соседской двери, и постучал. Тяжелый, ленивый звук шагов послышался за дверью.

— Кто? — хриплый голос донесся с той стороны двери.

— Горгаз, — сказал я ровно.

— Какой на хрен горгаз…

Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели появилось опухшее лицо соседа с желтоватой щетиной и мутными глазами.

Я не дал ему ничего сказать. Резко ударил головой в переносицу. Он полетел назад, рухнул в прихожей, сбив тумбочку.

Я шагнул за ним, закрывая дверь. Он попытался вскочить, но я навалился, прижал его к полу и скрутил, уткнув лицом в линолеум.

В углу стояла старая расшатанная гладильная доска. На ней утюг еще советских времен. Уже включенный, видимо сосед решил погладиться.

Держа мужика за шкирку, я взял утюг.

— Слушай сюда, — проговорил я, присев на корточки и поднеся раскалённую подошву к его лицу. — У Тамары Павловны теперь есть мой номер. Только попробуй еще раз к ней подняться. Хоть пальцем тронь и я вернусь. И тогда я тебя суку прямо здесь поглажу так, что родная мать не узнает. Понял, урод?

Он закивал, смотря на меня перепуганными глазами. Из разбитой и похоже сломанной переносицы стекала кровь.

Я поставил утюг обратно, вытер руки о его футболку и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Вышел из подъезда и втянул в легкие свежий воздух. Пошел к своему «кабану». Алина, когда я открыла дверь, проснулась и заспанными глазами уставилась на меня.

— Ой… — пробормотала она, сев ровнее. — А я и не заметила, что ты уходил. Куда теперь едем?

— На кладбище, — ответил я и заведя двигатель, тронулся.

— К-куда?

— Ты слышала. Если нет — выходи, я поеду сам.

— Ну уж нет! — она вдруг замолчала, нахмурилась. — Саш, а у тебя на лбу кровь, что случилось.

— Комарик укусил.

Она не стала задавать лишних вопросов. Может, почувствовала, что лучше сейчас молчать. Только вытерла заботливо мой лоб влажной салфеткой.

Я вырулил из двора и вдоль дороги потянулись дома вперемешку с торговыми центрами. Я ехал туда, где, возможно, осталась последняя нить из моего прошлого. Или хотя бы из того, что я однажды потерял и больше не смог вернуть.

Мы подъехали к воротам кладбища. Железные створки были закрыты наполовину. Я заглушил двигатель, вышел, и, закрывая дверь, сказал Алине:

— Подожди меня тут.

Алина только кивнула. Кладбищенские ворота заскрипели у меня за спиной, когда я вошел. Воздух здесь был другой, вязкий, плотный. Сухие ветки деревьев стучали друг о друга от легкого ветра, над аллеей нависли серые небеса, и даже звуки машин с улицы будто приглушались и затихали…

Я прошел пару десятков шагов по тропинке, минуя ухоженные участки с блестящими плитами, новенькими фото.

У сторожки сидел мужичок в спецовке, с потрескавшимся лицом и сигаретой в зубах.

— Подскажешь, где искать? — спросил я, показывая ему снимок листка Тамары Павловны.

Он прищурился, кашлянул.

— Это тебе вон туда, вдоль сетки, потом левее у березы будет… Там на участок никто не наведывается почти. Но табличка должна остаться, если не сгнила.

Я поблагодарил мужика и пошел в указанном направлении.

Шел медленно. Ноги сами замедляли шаг, как будто не хотели приближаться к могиле. Или наоборот не хотели спешить. Странное чувство… я попрощался с ней тридцать лет назад, а теперь как будто потерял заново.

Могила нашлась не сразу. Когда я все-таки остановился напротив нее, сердце заныло.

Крест стоял перекошенный, табличка потускнела, буквы почти стерлись, и только вблизи можно было разобрать:

Никитина Светлана Андреевна.

Вместо памятника была голая земля, пробитая лопухами и какой-то травой. Следы ливней вырезали борозды, земля осела, и все выглядело так, будто ее похоронили и сразу забыли.

Я присел на корточки. Взялся за крест, выровнял. Потом поправил табличку, пригладил землю ладонью.

В стороне валялась пустая стеклянная банка, видно когда-то здесь ставили цветы. Даже сейчас видно было, что кто-то приходил. Но почему не убрал могилу?

Я стоял молча. Слова рвались, но не выходили. А потом я все-таки прошептал:

— Прости, что не уберег. Всем, кто сделал это с тобой… будет возвращено. Обещаю. И памятник здесь будет. Ты у меня не в безымянной яме лежать будешь.

Я медленно поднялся. Ветер хлестнул по лицу. Провел рукой по глазам, массируя, выдохнул. Не оставлю… и не прощу.

Я положил на могилу «барбарис».

Неподалеку на одной из могилок ковырялись кладбищенские работники, приводя ее в порядке.

— Здорова мужики, — я достал из внутреннего кармана деньги. — Там могилка Никитиной. Уберите, землю разровняйте. Табличку новую поставьте.

Один из работников молча взял, достал блокнот и записал номер могилы.

— Сделаем, не вопрос.

Я уже собрался уходить, когда услышал глухой звук двигателя. Черный «Рейндж Ровер» катился по узкой гравийке, остановившись у обочины. Стекла затемненные, в салоне не видно никого, но в следующую секунду открылась дверь и машины вышла высокая девушка в черном брючном костюме. Платок наброшен на голову, прикрывает волосы, а лицо закрыто большими черными очками. Держит в руке белые гвоздики.

Она подошла к могиле Светки. Я подошел к женщине, встал по левую руку от нее.

— Простите, вы… знали Светлану? — спросил тихо, чтобы не отпугнуть.

Она обернулась медленно. Лицо закрыто очками, но по губам видно, что она напряжена.

— Простите, не понимаю, о чем вы, — ответила она, голос едва уловимо дрожал. — Я могилу своего отца не могу найти.

И сразу отвернулась. Вот только цветы, которые она принесла с собой, уже лежали на могилке Никитиной. Никакую могилу отца она не искала.

Быстро, не оборачиваясь, она пошла к машине. Я сделал полшага следом, но дверь уже хлопнула. «Рейндж Ровер» мягко отъехал, оставляя за собой только пыль и запах ее духов.

Я остался стоять, провожая взглядом удалявшийся автомобиль. Когда «Рейндж ровер» уехал, вернулся к «кабану». Алина уже вся заждалась.

— Ну как сходил? — спросила она.

Я помолчал, барабаня пальцами по рулю.

— Алин, а есть вариант как-то узнать хозяина автомобиля по номерам?

Алина удивленно вскинула брови.

— Что надо? В принципе у знакомых могу поинтересоваться…

Я включил зажигание, завел «кабана» и прежде чем тронуться, снова посмотрел на Алину.

— Поинтересуйся и еще…

— Что, Саш?

— Я хочу принять вызов Карателя.