Кто укокошил натурщика?

Главный герой

— А где ты вчера пропадал? — спросил он.

Это не буква «О», а цифра ноль. Нулевая глава. То есть, по сути, предисловие.

Признаюсь тебе, бесценный Читатель, что нравятся мне, автору этой писанины, харьковские улочки, расползшиеся по южному склону холма, именуемого Нагорным районом; улочки, имеющие место между Пушкинской — бывшей Немецкой — и рекой Харьков, давшей имя всему полису. Нет, не только улочки на южном склоне, конечно. Автору нравится вообще этот город, что даёт тебе право, бесценный Читатель, обозвать автора «квасным харьковским патриотом». Но именно улочки на южном склоне представляются автору одними из наиболее романтичных в Харькове; наверно, просто потому, что сам автор на одной из них родился, а на другой провёл так называемое босоногое детство. Так называемое, ибо в центре большого города, где царит не травушка-муравушка, а асфальт, не очень-то походишь без обуви.

Гуляя по улочкам на южном склоне, можно увидеть вдруг домик, будто перенесённый из средневекового Амстердама… Или особняк, прикидывающийся античным храмом… Или миниатюрный якобы мавританский дворец… А местами здешние закоулки напоминают задворки викторианского Лондона… А то вдруг, подняв глаза, увидишь выткнувшиеся над крышами башенки будто рыцарского замка… А то вдруг высунется из стены дома каменный грифон… Или какой-нибудь там кентавр… Или ангел… Или просто лев…

Кроме автора этой писанины, живали тут, на южном склоне, и другие литераторы, куда более известные. Вот на этой улочке, например, жил один из основоположников новой украинской литературы Пётр Гулак-Артемовский, тот самый, которого цитирует в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» связанный с Харьковом многими «ниточками» Гоголь. А вот на этой некоторое время обитали одесситы Юрий Олеша и Валентин Катаев. А вон на той гостил у брата-революционера гимназист Иван Бунин, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе. А вон на той…

Зачем автор морочит мне мозг этим краеведческим трёпом, возможно, думаешь ты, бесценный читатель. Я-де жду от автора фантастическую историю, упомянутую в подзаголовке, а он тычет какой-то справочник. А дело просто в том, что именно в этой части города Харькова автор решил поселить главного героя предлагаемого твоему вниманию фантастического опуса, так и названного: «Главный герой».

Но кто он, этот герой?

Каждый творческий субъект, кроме плагиаторов и эпигонов, стремится в своём творении проявить какую-никакую оригинальность, так называемую изюминку, выдать что-нибудь эдакое, свеженькое, не растиражированное прочими. Вот классики, те знали почём фунт изюминок. Автор этой писанины тоже не лишён подобных амбиций; и потому он (то бишь я) решил проявить оригинальность (в просторечье именуемую выпендрёжем) уже в выборе главного персонажа, сделав таковым индивида, не эксплуатируемого прочими литераторами.

Но кого они не эксплуатируют? Людей разного пола, разных характеров, разных профессий и разной внешности в сочинениях полным-полно. Человекообразных, так сказать, нечеловеков — как то: эльфов, ангелов, русалок, орков, гоблинов, гуманоидов-пришельцев, чертей, троллей, гномов и т. д. — в литературе навалом. Животные разных видов, как реально существующих, так и мифических (например: драконы, грифоны, единороги…), тоже бывали персонажами. Даже неодушевленные предметы стараниями сказочников, баснописцев и фантастов оживали и становились героями сочинений. Вот и попробуй тут найти кого-нибудь свеженького!

В процессе умозрительных поисков не заезженного литераторами героя автор этой писанины лохматил ногтями затылок, шевелил перстом ноздрю, почёсывал подмышку и более пикантные части тела, даже, кажется, сопел от напряжения…

И эти усилия не прошли даром: автор придумал таки — кого сделать главным героем!

Главным героем этого рассказа, будешь ты, бесценный Читатель!

Ну разве не оригинальная мысль? Это ли не изюминка?!

Скажи честно: много ли ты читал фантастических рассказов о самом себе? Рассказов, где главным персонажем был не какой-то другой индивид, а ты, лично ты, собственной персоной? Ни одного, говоришь? Ну, стало быть, автор попал в самую точку! Тебя-то ему и надо!

(Автор почему-то уверен, что ты не сноб, обезображенный солидностью, а человек снисходительный и потому простишь ему эту фамильярность, это панибратство, это бесцеремонное тыканье. Обычно автор к незнакомым людям деликатно обращается на «вы». Но местоимение «вы» может означать как индивида, так и целый коллектив, внося неопределённость и путаницу. Поэтому в данном конкретном случае автор, хоть и не является близким знакомым Читателя, просто вынужден употреблять местоимение «ты»).

Перефразирую великого Гоголя: припряжём Читателя. Таким образом, дорогой Читатель, ты волей автора становишься, так сказать, свежеиспечённым литературным персонажем.

Итак, на период чтения этого опуса тебе придётся стать харьковчанином и сыграть навязанную автором роль. Единственная возможность избежать этого — отречься от ипостаси Читателя, то есть незамедлительно прекратить читать этот текст.

Твоё имя я называть не буду, ибо ты его и без меня прекрасно знаешь (а если подзабыл — загляни в свой паспорт); и внешность твою описывать я не буду, ибо ты и без меня знаешь, как выглядишь (а если подзабыл — посмотри в зеркало). Если же ты не Читатель, а Читательница, то на время тебе придётся поменять пол и побыть Читателем (мужскую внешность и мужское имя, если хочешь, придумай себе сама). По-моему, женщина, воображающая себя мужчиной, более естественна, нежели мужчина, воображающий себя женщиной; ну да, есть мужчины, воображающие себя женщинами, — так называемые трансвеститы, — но я не хочу толкать Читателя на этот путь.

Итак, главный герой этого рассказа — ты; место действия — город Харьков; время действия — февраль 2005 года. Поскольку этот рассказ автор пишет в 2004 году и поскольку он (не год, а автор) не является ни Нострадамусом, ни Вангой, то описание февральской погоды может не соответствовать той, что действительно будет в ближайшем феврале.

Конечно, в фантастическом рассказе автор мог бы перенести тебя в какую-нибудь нереальную страну, или на другую планету, или в другие измерения, или… но Харьков автору как-то ближе, да и эпиграф подходящий имеется. Конечно, в фантастическом рассказе автор мог бы перенести тебя в далёкое прошлое, например в средневековье, когда якобы кишмя кишели рыцари и колдуны, или в далёкое будущее, когда будут кишмя кишеть космопроходцы и роботы… но 2005 год автору опять таки как-то ближе.

Короче, хочешь ты того или не хочешь, бесценный Читатель, но автор тебя бесцеремонно хватает и переносит в Харьков, в февраль 2005-го года…

— Пли!

Белое ядро, мелькнув в воздухе, разбивается о твоё плечо, освежая лицо морозной пудрой.

— Ах, так! Ну, держись! — со смехом грозишь ты, зачерпнув ладонями сочный хрустящий снег, и быстрыми движениями кистей рук превращаешь его в белое ядро же. — Получай, фашист, гранату!

Рука как катапульта запускает ядро в прекрасного агрессора, каковым в этом снежном бою выступает не упомянутый абстрактный фашист, а твоя Любимая Женщина. Она, смеясь, грациозно уворачивается от «гранаты», и снежок молниеносно преобразовывается в белую кляксу на бетонной плите.

(Автор не называет имя твоей Любимой Женщины и не описывает её внешность, бесценный Читатель, ибо если у тебя есть Любимая Женщина, то ты лучше автора знаешь, как её зовут и как она выглядит; а если таковой у тебя сейчас нет, то вообрази на свой вкус).

Декабрь 2004-го и январь 2005-го были тёплыми и слякотными, а вот февраль порадовал морозцем и снежком. Красивый снегопад манил выйти из тёплого уюта жилья на свежий воздух улиц (впрочем, в большом городе — а Харьков, как-никак, входит в двадцатку, или даже пятнадцатку, наибольших городов Европы — понятие «свежий воздух» является относительным: воздух бывает по-настоящему свежим вдали от крупных городов).

В этот снежный тихий вечер вы с Любимой Женщиной выбрались на концерт (не уточняю — какой именно; сообрази сам, бесценный Читатель; ты же лучше автора знаешь ваши с Любимой Женщиной музыкальные предпочтения), и вот теперь, возвращаясь с концерта, устроили не Ледовое, как Александр Невский, а Снежное побоище, то есть переброску снежками. Густо напудренный осадками город красив, поэтому нет большого стремления поскорее оказаться в рамках жилплощади и вы с Любимой Женщиной идёте к родной обители не кратчайшим путём, а петляя по лабиринту улиц, чтобы растянуть удовольствие от прогулки.

Так вы и оказались в малознакомом переулке возле забора, состоящего из бетонных плит, огораживающего то ли небольшой пустырь, то ли какую-то стройку; где, слепив белое ядро, твоя Любимая Женщина и сказала себе: «Пли!» Бетонный забор, освещенный фонарем и окнами дома напротив, размалёван яркими граффити — картинами и письменами — весьма недурственными в художественном отношении. Вот, например: колоритный небритый тип в ватнике, физиономия которого не блещет интеллектом, а блещет, так сказать, криминальными наклонностями; в руке сей урка почему-то держит «плечики» для одежды. Тут же написано и название этого произведения назаборной живописи; название чисто харьковское, иногороднему непонятное, особенно в отрыве от изображения:

Снежок, от которого увернулась твоя Любимая Женщина, поразил этого «ракла с тремпелем» в пикантное место.

Снежный бой между тем продолжается. Воюющие стороны, осыпая друг друга белыми ядрами, идут на сближение и переходят в рукопашный контакт. Рукопашный и губопашный, если так можно сказать, — кутерьма в снегу заканчивается объятиями и поцелуями.

Разгорячённые снегометанием и нежностями вы продолжаете странствие вдоль забора, в коем скоро обнаруживается прореха — отсутствие одной плиты. Вы видите сквозь этот проём, красивый особнячок, обильно украшенный барельефами и скульптурками грифонов, драконов, единорогов и кентавров. Художественно выкованные — кажется, из чугуна — фонари по обе стороны от входа освещают резную деревянную дверь с вычурной бронзовой ручкой и распятую на двери вывеску с текстом:

А ниже, на приклеенной скотчем бумажке:

— Тю, шо-то я здесь этого домика не замечал, — говоришь ты. — Впрочем, я бывал здесь давно и редко — то ли не обращал внимания, то ли забыл.

— Эффектный домик, — замечает твоя Любимая Женщина. — А какой сегодня праздник?

Ты пожимаешь плечами. В советские времена 6 февраля вроде бы не был праздничным днём, а за годы «незалежности» появился ряд новых праздников, но дат их ты не помнишь; кроме собственно Дня Незалежности, да и то только в связи с тем, что он идёт сразу же за Днём Харькова, а забыть дату Дня Харькова довольно сложно хотя бы потому, что уже десятки лет оная дата является названием немаленькой улицы. А в православном календаре, кажется, каждый, или почти каждый день является более или менее праздничным; причём, как правило, на один день выпадает сразу несколько праздников. Но календарей, ни церковного, ни светского, у тебя под рукой нет. (А если бы были, замечает в скобках автор, ты бы тут же выяснил, что 6 февраля — это: день преподобной Ксении; а также блаженной Ксении Петербургской; а ещё святого Герасима Великопермского; а кроме того, мученика Иоанна Казанского; и к тому же мучеников Вавилы Сицилийского и его учеников Тимофея и Агапия; а также преподобного Македония; и, наконец, Перенесения мощей преподобного мученика Анастасия Персидского; и выяснив это, усомнился бы, что именно по этому поводу татуировщики решили обслуживать клиентов, как говорится, «на халяву».)

— Любопытно, какие такие эксклюзивные картинки они выкалывают, — говоришь ты. — Судя по названию салона — шо-нибудь мифологическое, наверно.

(Будучи в моём рассказе истинным харьковчанином, бесценный Читатель, ты, конечно же, не говоришь: «что», «что-нибудь», «кое-что», «что-то»; а говоришь: «шо», «шо-нибудь», «кое-шо», «шо-то»).

Несмотря на объявленную для клиентов халяву, у двери салона не наблюдается толпы жаждущих задаром живописно обколоться, и судя по целомудренной пелене снега, не попранного подошвами, в последние часы, после очередного снегопада, клиенты сюда не наведывались. То ли салон не позаботился о достаточной рекламе своего однодневного бескорыстия, то ли желавшие бесплатно украсится накожными картинками успели обслужиться утром, до снегопада.

И тут дверь открывается и из дома высовывается высокий седовласый старик лет шестидесяти пяти, худощавый, с аристократически вытянутым лицом, кустистыми бровями и густой пышной шевелюрой, вызывающей ассоциацию с львиной гривой. На старике рабочий халат невнятного цвета, ниже которого наблюдаются джинсы и домашние тапочки.

— Желаете ознакомиться с ассортиментом наших татуировок, громадяне? — спрашивает он, будто услышав твои слова, довольно нестарым голосом, вперившись в тебя пронзительными зрачками больших голубых глаз.

— А шо, давай посмотрим, — предлагаешь ты Любимой Женщине.

— Конечно, — соглашается она.

— А какой нынче праздник? Я шо-то запамятовал, — спрашиваешь ты у старика, сбивая ладонью с Любимой Женщины и самого себя налипший снег.

— День Харка.

— День Харькова? — переспрашиваешь ты, поднимаясь со спутницей по каменным ступеням. — Тю, та День Харькова ж в августе, как раз перед Днём Незалежности.

(Будучи в моём рассказе истинным харьковчанином, бесценный Читатель, ты, конечно же, никак не можешь обойтись без «тю»).

— А когда-то праздновали шестого февраля, — сообщает старик, подавая вам веничек.

— Когда это? До войны, шо ли, до Великой Отечественной? — любопытствует твоя Любимая Женщина, смахивая веничком с сапожек белое наслоение.

— Ага, до войны, красунечко.

— Тю, а я и не знал, шо и до войны был День Харькова, — замечаешь ты, тоже обнажая обувь из-под снега посредством веничка. — Век живи — век учись.

Счистив прилипший к подошвам снег шарканьями о щетинистый коврик, вы входите в дом.

Изнутри особняк, по крайней мере, его прихожая, похож на жилую квартиру, старомодную, в стиле столетней давности, а не на мастерскую или салон, где производятся какие-либо работы с клиентами. Мебель, изготовленная наверно, ещё при царизме: стулья, кресла, столик, комод… Бархатные портьеры. Живописные полотна — пейзажи — в тяжёлых рамах. Граммофон с большой трубой. А вот компьютер в углу выглядит в такой антикварной обстановке анахронизмом.

— А кто… Или вы лично делаете татуировки? — спрашивает твоя Любимая Женщина, оглядываясь.

— Я сам и делаю, красунечко, — кивает старик.

— Хм… Обычно этим искусством занимаются люди помоложе. Не ожидала, шо татуировщик окажется столь… зрелого возраста.

(Твоя Любимая Женщина в моём рассказе тоже харьковчанка, поэтому тоже — «шо». Прости.)

— Согласен, это нетипично. Зато таких татуировок, какие делаю я, больше никто в этом городе не сможет сделать. Вот подборка изображений, которые я выполняю. — Седой татуировщик берёт с комода большую книгу в кожаном переплёте, — Мне кажется, вам понравится вот это… — И он листает, что-то ища.

— Не, мы только посмотреть, и не более того… — поясняешь ты, начиная испытывать неловкость оттого, что старик вынужден суетиться, хотя у вас и в мыслях нет становиться его клиентами.

— Поглядите, а там, может, и захотите…

— Навряд ли, навряд ли, — перебиваешь ты, чтобы мастер наколок не обольщался.

— Вот, гляньте на это. — Старик поворачивает к тебе раскрытый фолиант, вперившись в твои очи из-под мохнатых седых бровей пронзительным, прямо таки гипнотическим взором.

Увидев в этом помещении компьютер, ты ожидал, что образцы татуировок будут предъявлены вам на мониторе.

Картинка, которую он открыл, по меньшей мере, странноватая. Это чёрно-белый рисунок, изображающий голого мужчину отнюдь не атлетического сложения, пузатенького, стоящего с широко расставленными ногами, кулаки упираются в бока, локти вразлёт, — поза «я здесь хозяин»; меж ног висят детально прорисованные гениталии. Но что самое характерное: у мужчины голова не человека, а утки, или, учитывая пол, селезня.

— Вы ведь хотите иметь такое изображение на своём теле, добродие, не так ли? — завораживающим голосом вопрошает мастер татуировок.

Ты смотришь на селезнеголового человека или человекотелого селезня и понимаешь: да, ты всю жизнь подсознательно мечтал иметь такое украшение на теле и только теперь совершенно понял, чего тебе больше всего в жизни не хватало. Если эта картинка не украсит твою кожу, ты уже не будешь знать покоя. Поскорее, поскорее обзавестись такой татуировкой!

— Хочу, хочу, конечно, хочу!

Тебя даже охватывает тревога: а вдруг мастер передумает и ты останешься без столь нужного тебе украшения!

— Ты шо, действительно хочешь иметь такую татуировку?! — удивляется твоя Любимая Женщина.

Странный вопрос! А разве можно этого не хотеть!

— Ну и ну! Мне казалось, шо я хорошо знаю твой вкус, и вдруг… Не ожидала…

— На плече? На левом? — уточняет старик, впившись голубыми очами в твои зрачки.

— Да, пожалуй.

— Выполню в лучшем виде, вы даже ничего не почувствуете… Вам лучше снять верхнюю одежду — здесь тепло, — это он твоей Любимой Женщине; она, продолжая удивляться твоему решению, вешает шубку на рог деревянной вешалки. — Вы, красунечко, пока посидите здесь, в кресле, посмотрите картинки, — и старик всучивает ей фолиант, — А вы, добродие, оголите плечо и садитесь в это кресло, а я пока всё приготовлю. Вот и музыку поставлю.

Ты снимаешь и вешаешь меховую куртку, пиджак, рубашку; остаёшься в майке. Здесь действительно тепло, даже жарко. Мастер же ставит на граммофон старую тяжёлую грампластинку, заводит пружину, опускает на диск иглу и запускает сей старинный звукоисторгающий механизм. Сквозь шипение, свойственное пластинкам столетней давности, просачиваются ритмично бумкающие барабаны и тоскливо воющие дудочки.

— Шо это? — ты киваешь на граммофон.

— Какая-то древняя народная музыка.

— Какого народа?

— А кто его знает… Этикетка на пластинке содралась, не прочитаешь.

Старик выходит из гостиной, а ты садишься в потёртое, но мягкое кресло.

Пульсирующие барабаны и воющие дудочки сразу же навевают на тебя дремоту. Ты зеваешь, твои веки слипаются…

Бум, бум, бум… Барабаны… Или бубны… Да, скорее бубны, по которым лупят палками… Огни… Факелы… Чёрное ночное небо, озаряемый факелами снег… Люди… Бородатые мужики в меховых одеяниях… Одни из них колотят в бубны, другие пищат в дудочки… Над ними возвышаются великаны… Великаны неподвижны… Один из факелов, ярко вспыхнув, озаряет ближайшего великана, и ты видишь, что это деревянный мужчина с утиной головой… Идол… К идолу подходит старик-татуировщик, но уже в шубе, увешанный какими-то побрякушками, ожерельями… Склоняется перед уткоголовым и что-то кричит на чужом языке, вроде как немецком, или не немецком, но похожем… Затем поворачивается к тебе, продолжая с завыванием кричать, делает руками пассы, как иллюзионист… Бородатые мужики ускоряют ритм ударов… Все факелы ярко вспыхивают, будто на них плеснули бензин… Деревянный уткоголовый идол вроде бы пошевелился… Да, он поворачивает свою птичью голову с плоским клювом в твою сторону и смотрит на тебя глазами-дырками…

Тебя тормошат, и ты выныриваешь из сновидения в реальность.

— Ой, я заснул, — говоришь ты татуировщику, сжимающему твою ключицу твёрдыми холодными пальцами.

— А я уже закончил, добродие. Принимайте работу.

Старик подносит зеркало, в котором ты видишь своё плечо, украшенное татуировкой — голым мужчиной с утиной головой.

— Так быстро? А я ничего не почувствовал.

— Особый способ обезболивания.

— Большое спасибо! И сколько я вам за работу…

— Сегодня — бесплатно, в честь праздника, — напоминает мастер.

Ты встаёшь и видишь, что твоя Любимая Женщина тоже спит в кресле. Фолиант выпал из её рук и лежит на дощатом коричневом полу. Старик книгу поднимает и кладёт обратно на комод. Ты целуешь Любимую Женщину в щёчку, и она, вздрогнув, просыпается.

— Я тоже задремал… Смотри, — хвастаешься картинкой на плече.

— Уже? — смотрит на наручные часы. — Я думала, это долго.

Вы одеваетесь и прощаетесь со стариком.

Выходите из жаркого особняка на морозную улицу. Идёте вдоль размалёванного граффити забора. Удивительно тихо, хотя вы в центральной части большого города. Лишь только — хрум-хрум-хрум-хрум — снег под подошвами, да — дзынь-дзынь — вечерний трамвай вдали.

Выходите на Пушкинскую, бывшую Немецкую, которую уже пересекали во время этой прогулки.

— Тебе шо-нибудь снилось сейчас, в кресле? — спрашиваешь ты.

— Нет, кажется. Ничего… Не помню.

— А мне… — И ты рассказываешь свой сон.

— Надо же, — говорит она.

— А какие ещё картинки были там, в книге? А то я кроме этой, — хлопаешь по левому плечу, — ничего не видел.

— Не помню… Я, кажется, сразу же заснула, даже не смотрела…

Свежий снег нежен и невинен, как свадебное платье невесты. Хорошо: и красиво, и пока не скользко.

Сворачиваете с Пушкинской направо, в улочку на южном склоне, где красуется ваш трёхэтажный дом — украинский модерн, то есть модерн, стилизованный под украинское барокко.

По мере удаления от салона тату и приближения к родному жилищу тебя всё более охватывает недоумение по поводу этого поступка: ты ведь не собирался заводить татуировку, да ещё такую курьёзную; и вдруг будто вожжа под хвост попала, будто какая-то муха укусила, будто наваждение обуяло… Тьфу! И это ж теперь на всю жизнь. Теперь в бане, на пляже и везде, где ты будешь сие «произведение» обнажать, знакомые, а может, и незнакомые будут любопытствовать: что это за хреновина, почему с утиной, как это понимать… А хрен его знает, почему с утиной и что это означает. Да ещё эти половые органы… Порнография какая-то.

Ты уже стыдишься этого украшения.

И что странно: не было боли, не было крови… Будто не выкалывал, а просто нарисовал или наклеил картинку. Да и слишком быстро… А может, это и не татуировка вовсе. Может, она смоется, если водой… Ну, конечно, не может быть, чтобы наколка наносилась вот так быстро, бескровно и безболезненно. Ну, предположим, обезболивание… Но всё равно кожа от уколов бы воспалилась, ну хоть немножко, было бы раздражение, покраснение… А тут — ничего. Видать, разыграл тебя старик. Дескать, хотите бесплатно — вот вам бесплатно: боди арт вместо наколки. Тем лучше.

Вы входите в родной подъезд. Когда-то, сто лет назад, в этом доме жил живописец-баталист, картины которого имеются в разных музеях. Он размалевал стены подъезда фресками, но не батальными сценами, а стилизацией под наивные народные украинские малюнки: вдоль лестниц — орнаменты из цветов, а на лестничной площадке — козак Мамай. За сто лет фрески истёрлись, исцарапались и требуют реставрации, но у жилищного управления, конечно, нет на это грошей.

— Привет, Мамай; мы вернулись.

Это уже стало привычкой, ритуалом. Будто, не поприветствовав, не будешь иметь удачи. Он же характерник, то есть чародей, как-никак.

Дома ты, раздевшись, первым делом пытаешься в ванне смыть с плеча изображение. Трудолюбиво трёшь намыленной мочалкой. Кожа от этого розовеет, но уткоголовый мужик нисколько не тускнеет и стекающая мыльная вода не становится грязнее. Если это не татуировка, а просто краска на коже, то краска несмываемая. Вытираешь плечо полотенцем и отмечаешь, что последнее тоже осталось совершенно чистым.

Раздосадованный выходишь из ванной и плюхаешься в кресло, ударяясь ягодицами обо что-то твёрдое. Вытаскиваешь из-под себя эту твердь и отбрасываешь на диван. Нажимаешь кнопку телевизионного пульта. (Возможно, бесценный Читатель, в реальной жизни ты не любишь смотреть телевизор и, наверно, в этой ситуации предпочёл бы заняться со своей Любимой Женщиной чем-то более интересным и приятным, нежели пялиться в телеэкран. Но здесь, в своём рассказе, автор заставляет тебя его смотреть, ибо того требует сюжет).

— … сексуальный маньяк, — говорит возникшая на экране строгая дама — ведущая местных криминальных новостей. — Это уже третий случай за последнюю неделю…

— Ты не видел тремпель? Только шо где-то положила и не могу найти, — спрашивает, держа снятое платье, твоя Любимая Женщина.

— Я на него сел — ты положила на кресло… Вот он, на диване.

(Авторская справка: тремпель — харьковское слово, означающее предмет, на который вешают одежду; за пределами Харьковщины именуемый «плечиками» или распялкой. Лет сто назад, или больше, в Харькове появились одёжные распялки, отмеченные надписью «Тремпель»; вот с тех-то пор харьковчане и называют эти предметы тремпелями; и даже смеются, когда слышат, как иногородние называют тремпели «плечиками» или распялками. А дело в том, что жил в городе некий господин Тремпель, коему принадлежал магазин одежды; фамилия этого господина наносилась на распялки в качестве торговой марки, фирменного знака… Слово «тремпель» в этом аспекте знакомо и жителям Днепропетровска — там тоже был магазин господина Тремпеля.)

— …угрожая ножом, принуждает женщин к половому контакту в извращённой форме. К сожалению, из-за темноты жертвы изнасилований не смогли его рассмотреть, поэтому нет возможности составить его фоторобот. Известно только, что он ниже среднего роста и говорит хриплым голосом…

Вот гнусное ракло, думаешь ты о насильнике. Ты терпеть не можешь выродков, которые обижают беззащитных, особенно женщин. Эх, попалось бы тебе это ракло, ты бы ему показал, где кузькины матери раком зимуют!

(Авторская справка: ракло — харьковкое слово, означающее бескультурного индивида, склонного к уголовщине. Изначально, в XVIII веке, харьковчане звали раклами бурсаков — студентов Харьковского коллегиума, основанного в 1722 году и просуществовавшего до открытия в Харькове университета, после чего коллегиум был преобразован в духовную семинарию. Вечно голодные бурсаки периодически устраивали набеги на соседний Благовещенский базар, где выхватывали съедобные товары у торговок; разумеется — бесплатно и без согласия последних; торговки визжали: «Рятуйте, раклы грабують!» Эти набеги бурсаки называли «подвигами Геракла». Существуют три версии о происхождении этого слова. Первая: «раклы» — укороченное «Гераклы»; вторая: коллегиум носил имя святого Ираклия и «раклы» — это искажённое «Ираклии»; третья: попечителем коллегиума был некий француз по фамилии Ракло. Поскольку у харьковских обывателей студенты-раклы ассоциировались с базарными грабежами, впоследствии в этом городе раклами стали звать всех, кто склонен к грабежам, воровству, хулиганству, изнасилованиям и т. д.)

Сообщение о маньяке, конечно, не может поднять настроение, поэтому ты переключаешь телик на другой канал, где настроение поднимает зажигающая диким оптимизмом и фэнтезийным имиджем певица Руслана…

Автор не будет описывать, чем вы затем занимаетесь с Любимой Женщиной, ибо это ваши интимные дела, в которые даже автору не следует совать нос. Удачно написанная эротическая сцена может украсить сочинение, но автор, будучи деликатным и тактичным, от такого украшения в данном случае добровольно отказывается.

На следующий день ты замечаешь, что голый мужик с утиной головой на твоём плече стал будто бы чуть-чуть бледнее. Наверно, краска начинает сходить, думаешь ты. Ну и прекрасно: ещё несколько дней и от квазитатуировки ничего не останется.

Ещё через пару дней ты убеждаешься, что изображение таки действительно становится бледнее и расплывчатее. Присматриваешься к накожной картинке, и у тебя создаётся впечатление, будто она не сходит с кожи, а уходит под кожу и там рассасывается.

Ещё через день изображение расплывается настолько, что уже выглядит синяком, будто от удара. Тю, какая-то дивная саморассасывающаяся татуировка. Впрочем, процесс рассасывания происходит совершенно безболезненно, поэтому тебя такое явление удивляет, но не беспокоит.

К седьмому после посещения салона тату дню наколка рассасывается полностью, и плечо приобретает первоначальный «незапятнанный» вид.

В этот день снова на Харьков планируют снежинки, и вы с Любимой Женщиной замираете у окна, обнявшись, завороженные этой красотой.

Оторвав взгляд от заоконной объёмной белой живописи, ты зыркаешь на часы и спохватываешься: ой, уже началась «Столица № 1». Это еженедельная программа одной из харьковских телекомпаний, напичканная массой любопытных фактов из истории, биографий известных людей; информацией об интересных выставках, концертах, спектаклях и т. д. Одна из небезразличных вам с Любимой Женщиной телепередач, которую вы стараетесь не пропускать. Хватаешь пульт…

Да, «Столица № 1» (название напоминает о былом статусе Харькова, который 14 лет был столицей, первой столицей Украинской советской республики) действительно уже в эфире:

— …жаемые телезрители, конечно же, знаете легенду о том, что Харьков основал якобы некий козак Харько, от имени которого будто бы и происходит название города, — вещает ведущий с курчавой шевелюрой, в неизменном свитере. — Полгода назад, в августе две тысячи четвёртого, к трёхсотпятидесятилетию Харькова, был даже установлен памятник этому легендарному козаку, работы скульптора Зураба Церетели. Но это лишь харьковский миф, а в действительности город получил название от протекающей в нём одноимённой реки, каковая стала так зваться, видимо, задолго до возникновения козачества. Но откуда же взялось такое название реки — Харьков? Есть около полутора десятка гипотез. По одной из них, «Харьков» — название татарское; по другой — печенежское; по третьей — половецкое; по четвёртой — хазарское; по пятой — скифское, и т. д. Есть даже гипотеза, что «Харьков» — от индийского «Харе»; ну, знаете: Харе Кришна, Харе Рама… Но гипотезы гипотезами, а точных данных нет. И вот три дня назад обнаружилась находка, которая, возможно, открывает нам тайну названия «Харьков». Я передаю слово гостю нашей программы, археологу Владимиру Ильичу Гегюзяну. Здравствуйте, Владимир Ильич. Итак, что же это за находка?

— Добрый день, — начинает лысый человечек с большими армянскими глазами. — Действительно, три дня назад харьковские метростроители обнаружили древнее захоронение, в связи с чем работы в том месте были приостановлены и на место находки вызвана археологическая комиссия, в том числе и ваш покорный слуга. Осмотрев захоронение, мы пришли к выводу, что это остготская могила четвёртого века нашей эры. Остготские городища и могилы на Харьковщине уже ранее неоднократно раскапывались и исследовались нашими археологами, поэтому в этом не было бы особой сенсации, если бы мы не нашли в этой могиле золотого…

— Извините, я перебью. Прежде чем поведать о золотой фигурке, немного расскажите об этом народе, обитавшем некогда на нашей харьковской земле.

— Охотно. В четвёртом веке почти всю территорию нынешней Украины занимало королевство остготов, то есть восточных готов, а нынешняя Харьковщина была северо-восточной провинцией этого королевства. Готы, как многие знают, — это одно из многочисленных германских племён времён поздней античности и раннего средневековья. Столица этого королевства находилась на берегу Днепра и называлась Данпрштадир, что в переводе с готского и означает собственно «Город-на-Днепре» или «Днепроград». Есть гипотеза, что Данпрштадир был на месте нынешнего Киева, но лично я думаю, что ниже по течению. Среди готов было распространено христианство, даже Евангелие на готский язык было переведено с греческого раньше, нежели на латынь. Но вместе с тем часть готов поклонялась языческим богам, как собственно германским, так и позаимствованным, так сказать, у других народов: римским, кельтским, славянским, иранским… Вот в этой могиле мы нашли золотую фигурку некоего божества, до сих пор науке неизвестного. Вот эта фигурка…

Археолог Гегюзян выставляет на стол небольшую, величиной с палец, статуэтку.

— Мы попросим нашего оператора, — говорит ведущий, — взять божка крупным планом.

Крупный план: голый мужчина из жёлтого металла, далеко не атлетического сложения, пузатенький, с широко расставленными ногами, кулаки упираются в бока, локти вразлёт, — поза «я тут хозяин»; меж ног висят половые органы; а голова у мужчины…

— Тю! — кричишь ты.

— Вот здесь, на основании, видно имя этого божества — Харк — готскими буквами, — продолжает археолог, — Вот, видно? Не видно… Объектив не берёт… Бликует… Ну, поверьте мне на слово. Неизвестно, был ли этот уткоголовый Харк божеством чисто готским и вообще германским, или остготы, обитавшие здесь, на славянских землях, взяли его у славян. Языческие божества с головами животных были у разных народов, в том числе и у древних славян. Например, славянский бог Хорс изображался с головой козла, бог Годебу — с головой остроносой птицы, Радегаст — льва, Сварог — быка, Гастон — волка, Баган — барана, Велес — медведя…

— Итак, жившие здесь более полутора тысяч лет назад люди поклонялись божеству по имени Харк, — перебивает ведущий. — Сразу напрашивается мысль, что название «Харьков» происходит от имени этого божества!

— Ну что ж, и такая гипотеза имеет право на существование. Возможно, голова водоплавающей птицы указывает на то, что это божество было связано с водой: то ли было богом воды, то ли, конкретнее, богом рек, то ли богом какой-то одной реки, может, именно той, которая теперь называется Харьков… Да и само слово «Харк» напоминает кряканье утки…

— Тю! Откуда же… — Ты аж вскакиваешь с кресла от такой новости. — Только три дня тому археологи открыли это божество, ранее науке неведомое, а у меня на плече его портрет был ещё неделю назад! Откуда же у татуировщика… Он тогда сказал «День Харка», а я подумал — «День Харькова». Похоже, старик знает про это божество больше, чем учёные!

— А почему бы нам его самого не расспросить, старика-татуировщика, — предлагает твоя Любимая Женщина.

— Да, давай прямо теперь же пойдём в салон тату «Капище» и поговорим с этим мастером, — горячишься ты, обуреваемый любопытством.

Игнорируя остальные сюжеты «Столицы № 1», вы лихорадочно одеваетесь.

Пока собрались, эта программа закончилась и телевизор выплёскивает криминальную новость: за прошедшую неделю бесчинствующий в городе сексуальный маньяк изнасиловал ещё двух женщин; итого общий счёт изнасилованных им достиг девяти, а может, и больше, если не все пострадавшие обратились в милицию. Нахмурившись и стиснув зубы, выключаешь телевизор.

Выходя из дома, вы с Любимой Женщиной не забываете поприветствовать козака Мамая, взирающего со стены большими мудрыми очами…

От осадков улочки на южном склоне, да и вообще город, сделались почти пенопластовыми…

Тот переулок и тот состоящий из бетонных плит забор вы находите быстро, хотя тогда был тёмный вечер, а теперь светлый день и всё выглядит несколько иначе. Вот и граффити; вот и «ракло с тремпелем»; так, далее — отсутствие одной плиты, прореха… была. Тю, теперь все плиты стоят ровным строем без всяких промежутков до самого угла.

— Выходит, поставили недостающую плиту, полностью отгородив салон тату от переулка, — делает вывод твоя Любимая Женщина, стряхивая с шапочки снег.

— И как же нам к нему теперь пройти? Пойдём поищем, где-то же должен быть другой проход.

За углом забор тянется до конца квартала. Две плиты, составляющие угол, немного наклонены, одна наружу, другая внутрь, благодаря чему между ними имеется зазор, не настолько большой, чтобы протиснуться, но достаточный, чтобы заглянуть. Ты приникаешь лицом к широкой щели.

Пустырь, усеянный заснеженными останками снесённых домишек. Из-под белых шапок темнеют груды почти чёрных от древности и грязи кирпичей. Гнилые деревянные балки там и сям торчат из грунта, как кости динозавров и бивни мамонтов. Колосятся припорошенные снегом букеты сухого бурого бурьяна. Похоже, тут когда-то разрушили трущобы, планируя новостройку; но грянул экономический кризис и стройка не состоялась, даже мусор разрухи не убрали. Переводишь взгляд туда, где должен быть особняк — салон тату. Но и там ничего, кроме руин! И судя по их виду, снесено было не вчера и не неделю назад, а годы, а то и десятилетия!

— Тю! Не, ну ля! — по-харьковски изумляешься ты.

Всё чудесатее и чудесатее, как сказала девочка Алиса в сказке остроумного оксфордского диакона, сына остроумного чеширского священника.

— Шо там? — интересуется, изнывая от любопытства, твоя Любимая Женщина.

— Глянь. — Ты отстраняешься от зазора. Она припадает к слегка разинутому бетонному углу.

— Ой, а где же домик?!

— Вот именно, солнышко, — растерянно констатируешь ты…

А ночью тебе снится сон:

На твоём левом плече появляется синяк; он концентрируется в чёрные линии, образовывающие рисунок, и эта картинка выходит из-под кожи на её поверхность: мужчина с утиной головой.

— У тебя есть вопросы. Давай пообщаемся, — говорит вдруг этот рисунок, шевелясь, как персонаж мультика.

— Ты действительно языческий бог Харк? — спрашиваешь ты, пялясь на плечо с движущейся картинкой.

— Так звали меня люди, жившие здесь более полутора тысяч лет назад по вашему летоисчислению, — отвечает уткоголовый, вылезая из твоего плеча, увеличиваясь и обретая объём и цвет.

— Кто же ты на самом деле?

— Понимаешь, кроме вашего мира, существуют и другие…

— Ну да, другие измерения, параллельные пространства… Как же, слыхал, читал…

— Ну так вот я и такие как я — мы, примитивно выражаясь, обитатели других измерений, наблюдающие за вашим миром и иногда чуть-чуть на него влияющие, — продолжает Харк, уже в виде обычного голого мужчины из плоти и крови, если бы не птичья голова. — Нас здесь по-разному называли: и божествами, и духами, и вестниками, и пришельцами…

(Какая банальщина — прояснять подоплёку событий посредством диалога во сне, самокритично думает автор, лохматя ногтями затылок над рукописью. Какая жалкая графоманская уловка. Гений бы, небось, до такого не опустился, гений бы нашёл более оригинальный ход… К тому же, один сон в этой писанине уже был; совать сюда и второй — это уж чересчур! И не надо кивать на известные всем, кто учился в советских школах, кроме, может быть, двоечников, четыре сна Веры Павловны (ну да, в романе «Что делать?» Н.Г. Чернышевского), ибо роман — это другой жанр… Увы, ничего более новаторского, нежели информирование героя посредством сновидения, не приходит автору в голову даже после почёсывания последней. Не отыскав в своих мозговых извилинах альтернативы этому наивному, прямолинейному и даже где-то тупому приёму, автор в конце концов отмахивается: а, ладно, авось и так сойдёт.)

— У тебя действительно голова утки?

— Так меня изображали люди, поклонявшиеся мне тогда, более полутора тысяч лет назад, — отвечает Харк, ещё более увеличиваясь и становясь деревянным идолом.

— Но почему — с утиной?

— Я бы и сам хотел это знать, — разводит руками идол, деревянный, но живой, подвижный. — У вас, людей этого мира, бывают такие странные и непредсказуемые фантазии!

— И шо же вам нужно от нашего мира?

— А что шахматисту нужно от шахмат? Интересная игра… Можешь называть нас «игроками». Ваш мир — как бы поле нашей игры. С той разницей, что шахматные фигуры находятся в полной власти шахматиста и перемещаются только так, как он хочет; а, так сказать, «фигуры» в нашей игре — люди и целые народы — действуют по собственной воле, отчего наша игра является более непредсказуемой и оттого более увлекательной. Мы можем наделять отдельных людей неординарными по вашим меркам способностями, но не можем предугадать, как они этим воспользуются. «Игроки», так сказать, разделены на две команды: одна старается принести человечеству больше вреда, а другая — больше пользы… Я, конечно, сильно упрощаю, чтобы было понятнее…

— А ты в какой команде?

— Во второй.

— И чудеса, которые иногда происходят в нашем мире, — это проявления вашей игры?

— Нет, далеко не все так называемые чудеса вашего мира есть проявлениями нашего вмешательства, но некоторые, действительно, — следствие нашей игры. — Деревянный идол уменьшается до размера пальца и становится золотой статуэткой. — По-моему, на ваш мир влияем не только мы, «игроки», но и какая-то иная внешняя сила, что ещё более усложняет нам игру, усиливает непредсказуемость.

— А этот старик-татуировщик…

— Это мой представитель в вашем мире, мой, так сказать, агент. Таких у вас звали волхвами, шаманами, кудесниками, друидами, жрецами… С его помощью я пытаюсь снова вступить в игру, из которой на время вышел, так сказать, по нужде.

— Вышел по нужде на полторы тысячи лет?!

— Ну, время — понятие относительное, особенно когда речь идёт о контактах разных измерений.

— И этот жрец провёл со мной какой-то ритуал? А та квазитатуировка — это шо, клеймо жертвы для жертвоприношения?

— Нет, что ты… С помощью этого так называемого ритуала мой агент ввёл в тебя кое-какие нестандартные способности, — поясняет золотая статуэтка, почёсывая свои золотые гениталии. — А я теперь буду с интересом наблюдать, что из этого выйдет. Вообще, существует множество способов введения в человека особых способностей; нанесение символического изображения «игрока» под видом татуировки — лишь один из них.

— А какова конечная цель этой вашей игры? В шахматах надо поставить мат королю соперника.

— У нашей игры нет конечной цели; здесь вся суть, вся соль в самом процессе.

— И какими же именно новыми способностями я теперь обладаю?

— Пусть пока это остаётся тайной. Живи как жил, а в случае необходимости новые способности сами себя проявят.

— А правда ли, шо название «Харьков» происходит от твоего имени, Харк?

— Чего не знаю, того не знаю. Я же здесь отсутствовал почти полторы тысячи лет.

— А каким образом…

Но золотой Харк прерывает интервью: становится плоским чёрным рисунком на твоём плече, погружается под кожу и растворяется, сначала превращаясь в синяк, а затем полностью исчезая…

И ты просыпаешься…

Очередной февральский вечер.

Твоя Любимая Женщина уехала пять дней назад к родичам в соседний город; вернуться должна послезавтра. Ты один. Ремонтируешь начавший протекать в ванне кран — меняешь прокладку.

В процессе работы в тебе нарастает тревога, а на последнем этапе ремонта, когда ты уже закручиваешь разводным ключом никелированную гайку, внутренний голос говорит тебе: она в опасности! Не гайка, конечно, а Любимая Женщина.

Наспех одевшись и машинально кивнув козаку Мамаю, ты выбегаешь на улицу. Там метель. Ветер швыряет хлопья, от которых лицо быстро становится мокрым. Куда бежать? Туда, указывает тебе внутренний голос…

Если бы на твоём пути был специалист по лёгкой атлетике с секундомером в руках, он мог бы зафиксировать, что ты перемещаешься со скоростью, превосходящей рекорды чемпионов по бегу…

Сюда, сюда, зовёт тебя внутренний голос, — и мимо мелькают дома и улицы в бурлящей каше метели. По велению внутреннего голоса ты проносишься сквозь незнакомые проходные дворы…

И оказываешься, в конце концов, на территории давно заброшенной стройки. Экономический кризис, видать, ещё лет пятнадцать назад прервал строительство этого здания из силикатного кирпича, доросшего до половины второго этажа. Близ белокирпичных руин темнеет забытый строительный вагончик. Освещения, конечно, никакого — лампочки давно разбиты, а провода украдены; темень; но твои глаза хорошо видят и в темноте, будто ты вооружён аппаратом ночного видения. Бурьян вибрирует на снежном ветру; разбитая лампочка под металлическим колпаком, похожим на шляпу, раскачивается на столбе…

Две человеческие фигуры пересекают заснеженную строительную площадку: невысокий мужчина тащит за руку женщину к строительному вагончику… Твою Любимую Женщину, подсказывает внутренний голос.

Спеша к ним по белому бездорожью, ты взмахиваешь рукой в сторону фонарного столба, дескать, да будет свет! И тотчас под колпаком на столбе таки вспыхивает свет, несмотря, что лампочка разбита, а провода обрезаны. Неожиданная иллюминация, осветившая и на минуту ослепившая мужчину, сбивает его с панталыку; он даже выпускает от неожиданности руку женщины. Ты выходишь из мрака на освещённую площадку.

— Эй, мужик, шёл бы ты отсюда, ты здесь третий лишний, — хрипло лает, щурясь от света и поигрывая ножом (слишком близко от шокированной жертвы) щупленький, с лицом неврастеника, мужчинка в лыжном трикотажном колпаке.

— Это ты лишний, ракло поганое!

Ты протягиваешь в его сторону левую руку ладонью вверх и шевелишь пальцами. Злодей тотчас отделяется от земли, возносится как воздушный шарик и зависает в воздухе на высоте метров трёх-четырёх над площадкой.

Ты бросаешься к своей Любимой Женщине. Она ещё не пришла в себя. Ты её обнимаешь, целуешь, шепчешь: «Не бойся, я с тобой». Она прижимается к тебе:

— Я соскучилась, вернулась раньше… Словила машину, частника… А он завёз меня сюда и, угрожая ножом…

— Шо ж ты не позвонила! Я бы встретил на вокзале!

— Хотела сюрприз…

Насильник болтается в невесомости, дрыгая конечностями. Ножик он выронил ещё когда пошёл на взлёт. Нервная физиономия перекошена ужасом. Кажется, он визжал бы как поросёнок, если бы у него не перехватило дыхание от страха. Издевающиеся над беззащитными, как правило, трусы. Может, он уже с перепугу испражнился. Ты даже брезгуешь дать ему в морду.

— Пошёл вон, ракло!

Щёлкаешь пальцами левой руки, и он обрушивается в сугроб.

Скуля, отползает на четвереньках, затем приподнимается и, хромая, убегает во мрак. Хлопает дверца автомобиля. Слышно, как ревущая от натуги машина буксует, увязши в снегу, но вырывается из белого плена и удаляется…

Любимая Женщина в твоих объятиях немного успокаивается и осознаёт, что стала свидетельницей чуда.

— А как это ты его?! — показывает пальчиком вверх.

— Не знаю, само собой получилось.

Разглядываешь кисть левой руки, что здесь так начудила.

Хм, «в случае необходимости новые способности сами себя проявят»…

Какие ещё способности ввёл в тебя седой жрец — «татуировщик»? Каких ещё сюрпризов ждать от растворившегося в твоём организме портрета Харка?

— Ну ладно, пошли домой, солнышко.

— Плохо, шо маньяк ушёл. Его бы в милицию…

— Он больше не будет насиловать.

— Откуда ты знаешь?

А действительно: откуда? Внутренний голос.

Вы уходите с заснеженной строительной площадки. Разбитая лампочка на фонарном столбе с обрезанными проводами гаснет…

— … сексуальный маньяк, которого уже пятую неделю ищет милиция Харькова, сам явился в милицию с повинной. На вопрос, что его подтолкнуло сдаться правоохранительным органам, он стал рассказывать небылицы, будто во время последнего покушения на изнасилование к нему явилось волшебное чудовище, похожее на человека с головой утки, и заставило его взлететь… Дескать, он предпочитает сидеть в тюрьме, потому что очень боится снова встретиться на свободе с тем чудовищем… Маньяком занялись врачи-психиатры…

Ты выключаешь телевизор.

— А шо, у меня там действительно голова…

— Голова как голова, — перебивает Любимая Женщина, — только лицо было злое.

— А чего же он…

— Померещилось мерзавцу со страху, когда взлетел.

— Опять снег идёт, — говоришь ты, глядя в окно.

Любимая Женщина подходит и произносит: «Красиво!» Ты обнимаешь её за плечи.

Действительно, красиво. От налипшей белизны деревья стали похожи на кораллы, а мансарды соседних домов и выпятившийся за ними купол синагоги — на укрытые вечными ледниками горы…

Ты трёшься щекой о тёплые душистые волосы Любимой Женщины; она чуть слышно шепчет: «Люблю…»

Ну что ещё человеку надо?

Вот такое, мягко выражаясь, произведение сварганил автор, пытаясь одним выстрелом, так сказать, укокошить сразу двух виртуальных млекопитающих (да, зайцев): и творчески выпендриться, сделав аж самого Читателя главным героем фантастического рассказа; и потешить свой квасной харьковский патриотизм, внеся лепту в мифологию Харькова.

Да, рассказ получился не совсем нормальный, ибо в нормальных рассказах героями бывают кто угодно, но только не сам читатель.

Возможно, бесценный читатель, тебе не очень-то понравилось быть персонажем, то есть, по сути, марионеткой автора; возможно, ты даже немного шокирован авторской беспардонностью (понимаю: я и сам не люблю быть чьей бы то ни было марионеткой); возможно, ты даже чуть-чуть сердит на автора за то, что он в своём опусе заставил твою Любимую Женщину пережить нападение преступника… Но зато автор наделил тебя в рассказе сверхъестественными способностями, сделал, можно сказать, где-то сверхчеловеком, или кем-то вроде чародея, а это, согласись, по-своему приятно. Рассчитываю, что этот последний позитивный аспект перевесил негативные.

Автор же, закончив свой не совсем нормальный рассказ на такой идиллической ноте, как ваше объятие возле окна, прощается с тобой, бесценный Читатель, задумчиво поглаживая своё левое плечо, на котором недавно красовалась приобретённая автором при странных обстоятельствах загадочная татуировка; прощается, надеясь, что не навсегда…