Крысиные гонки

КРУШЕНИЕ ВСЕЙ ЖИЗНИ — НАЧАЛО ЖИЗНИ НОВОЙ

Спешно вернувшаяся после прощания с Владимиром домой Мэгги, даже не взглянув на о чём-то обратившуюся к ней хозяйку дома, мигом пролетела в большую комнату. В комнате в это время на большом круглом столе что-то гладила жена внука хозяйки, тяжёлым, бог весть какой древности чугунным утюгом, который нужно было предварительно греть в печке.

Не обращая на неё внимания, Мэгги упала на колени перед высокой кроватью с никелированными шишечками на спинках, на которой по-деревенски пышно громоздились одна на одной пузатые пуховые подушки; откинуло свисавшее под самый пол покрывало и, гибко прогнувшись в пояснице, нырнула под кровать. Переставшая гладить женщина удивлённо и с некоторым негодованием воззрилась на видневшийся теперь из-под кровати обтянутый джинсами упругий её зад.

Через секунды из-под кровати был извлечён обшарпанный старенький чемодан с пластмассовой ручкой и скруглёнными углами; за ним — большая картонная коробка, в которой видны были клубки ниток и туго связанные куски разнокалиберной ткани; ещё коробка, поменьше, уже вообще с чем-то непонятным, всё в пыли и паутине; рулоны старых рваных обоев, пожелтевшие от времени; и, наконец, на свет появился большой модный пузатый баул, один из тех вещей, с которыми сама Мэгги приехала из Мувска.

— Что это ты тут хозяйничаешь?? — послышалось из-за спины, и только тогда Мэгги, оглаживавшая лакированные бока баула ладонями, снимая с него ошмётки паутины, только, казалось, заметила её.

— Нет, что ты тут не спросясь роешься в чужой комнате?? Надо чо — так спроси сперва! — переходя на склочный тон, нагнала в голос истеричных ноток тётка.

Мэгги, подняв голову, уставилась на неё, как будто впервые её увидела.

Жирная склочная тварь. Это из-за этой суки, и из-за её семейства бабка-хозяйка выселила их с Надькой в проходную «темнушку» перед выходом. Обрюзглая, с висящими на щеках брылями, больше всего на свете опасавшаяся чтобы «эти мувские проститутки» не увели у неё её пузатенького муженька.

— Чо молчи-и-ишь?? Припёрлась тут — и хозяйничает!! Не спросяся! Как у себя дома!..

— Пошла вон.

— … Что-о-о?..

— Пошла вон. Вышла вон отсюда, и чтоб не входила пока я не разрешу.

— Что-о-оо?? — с привизгом вякнула тётка, — Да как ты смеешь?? Шалава!

Мэгги поднялась, выпрямилась. Сейчас на её лице не было вообще никакого выражения. Подошла к столу.

На лице толстухи, только что бывшим таким склочным, плеснулось замешательство.

Мэгги взяла одной рукой чугунную тяжёлую болванку-утюг за обмотанную тряпками рукоять, другой рукой цепко поймала толстуху за горло. Поднесла пышущую горячим тускло блестящую пяту утюга к её лицу, и, глядя в её прижмурившиеся свиные глазки, чётко, ясно, и очень подробно объяснила ей, что она сейчас сделает с ней, и со всем её семейством, если она, «сучья курица, кусок гнилого сала, ляжка целлюлитная, пособие проктолога» сейчас, во-первых, не заткнётся, во-вторых, не свинтит мигом из дома на улицу; и, если посмеет хоть нос сунуть в комнату, пока она, Мэгги, ей не разрешит.

Поставила обратно утюг на кирпич-подставку на столе. Отпустила горло жирнухи.

«Сучья курица», с побелевшим от ужаса лицом, пулей вылетела из комнаты, через секунду хлопнула и входная дверь.

Мэгги подошла к двери в комнату, прикрыла её и накинула крючок, затем вернулась к баулу. Откуда-то из недр джинсов извлекла небольшой ключик и отперла хитрый замочек. Открыла. Сверху плотно лежало крахмальное модное бельё — нетерпеливо отбросила его на кровать. Под ним открылись плотно набитые в баул, под самый почти верх, пачки американской валюты. Стала выкладывать их рядом на пол. Туда же лёг и пластиковый пакетик с несколькими золотыми червонцами. Ещё, ещё и ещё пачки денег. Когда баул был почти опустошен, и вскоре должно было показаться дно, вместо денег она увидела плотную пачку старых пожелтевших газет…

Вынула и их, и, будто не веря, взвесила на руке. «Сто восемьдесят пять тысяч долларов». Больше ста тысяч евро. Можно было купить домик где-нибудь в Германии. Квартиру в центре Берлина. Или лучше в Италии — небольшую виллу на берегу Адриатического моря. И каждое утро любоваться рассветом, встающим над тишайшей водной гладью. Как на картинах Айвазовского, что видела в картинной галерее в Феодосии: розовое и лиловое, зеркальная вода; тишина и покой. Никакой чадящей печки, ледяной колодезной воды, опротивевших «соотечественников». А теперь это просто газеты. «Вовка, галоши купи, в галошах в деревне удобно!» Твари…

Заплакала злыми слезами. Доллары. Деревня… Воду обратно в колодец из ведра выливать нельзя! — не положено. Возле колодца, ополоснув ведро, тоже выливать нельзя — «нечего болото устраивать!» Старое лоскутное вонючее одеяло. Руки огрубели. Постоянно хотящие жрать «коммунарки».

— «Сука, сука, сука, тварь! А я с ней ещё как с подругой! Тварь! Правильно её!!»

Перед внутренним взором встала картина: дёргающееся, лежащее ничком тело подруги Надьки, придавивший её коленом между лопаток Борис Андреевич, споро и умело удавивший её верёвкой… Потом её босые ноги, качающиеся в полуметре над полом сарая.

«Сука, сука! Поделом ей!»

Как слепая гладила выложенные пачки долларов. Годы и годы, лучшие годы жизни — тренировки, репетиции, пахота-пахота-пахота! Труд и пот. Труд до седьмого пота, чтобы выйти на сцену и творить такое, что у мужчин в зале дыхание пропадало. Эскорт-услуги… Консумация в дорогом казино, когда подсаживаясь за столик к состоятельным бобрам раскручиваешь их на дорогие напитки за интерес от заведения. Закрытые стриптиз-бары. Предложения «прокатиться куда-нибудь на Средиземноморье, вы любите, Мэгги, Средиземное море?» — по сути, скрытая проституция. И вот, наконец, казалось бы — вот оно! Вошла в мир богатейших людей, и вошла не как шлюха, не как девочка по вызову, а почти как леди — недоступная, далеко не каждого одаривавшая не то что постелью, а даже вниманием.

Вошла в доверие. Стала… да, в общем-то, стала содержанкой. Но, чёрт побери, ему и за счастье было платить за нечастое обладание такой штучкой, за счастье появляться в её обществе в свете. Всё ждала, когда он, наконец, разведётся со своей старой кикиморой. «Ах, не могу, ах, дети-дети, ах, «мы с ней вместе начинали. Я не могу с ней так поступить!» Чистоплюй чёртов. И, вроде бы, когда всё уже было намази, этот… эти чёртовы неприятности в экономике, этот «финансовый коллапс»…

Она не вникала, ну какое её дело до этих фондовых индексов и фьючерсов с опционами; её дело — держать мужчину на привязи. Она и держала. Крепко. А потом всё начало трещать и разваливаться. И «дорогому олигарху» стало совсем не до неё. А потом. А потом она влезла к нему в ноутбук, и узнала, что чёртов урод собирается двигать в своё имение на Мальте — и совсем не с ней, любимой и красивой, а со своей старой кикиморой, «с которой вместе начинали» и «общие дети»…

Но тогда ещё не всё было потеряно, совсем нет — разъярившись от такого подлого обмана, она в свою очередь отымела его на сумму в кэше, вполне достаточную на то чтобы и компенсировать моральную травму от обмана; и чтобы до конца жизни, как она считала, чувствовать себя обеспеченной и защищённой. Нужно было всего-то отсидеться несколько месяцев в глухомани, пока урод не махнёт рукой на потерянные миллионы и не свинтит на свою Мальту. Зачуханная деревушка, куда отправился «неликвид» мувского шоу-балета — как их называли за неумение пристроиться под крыло какого-нибудь «серьёзного человека», подходила как нельзя лучше. И сначала всё шло как нужно.

А потом… Ну кто знал, что «всё это» так серьёзно?.. Первые сомнения заронил Владимир, ещё в автобусе, когда обстоятельно на её вопросы ответил: что пошёл мало того что финн-коллапс, но и развал национальных экономик; а за этим всегда идёт сепаратизм, а значит своя валюта у каждого региона. А значит, бумажки федерального центра будут стоить как резаная бумага. И, хотя он заверил, что процесс это не быстрый, это не по радио объявить, что, мол, завтра бумажки с такими-то картинками «не считаются», она испугалась. Но, в общем, сумела себя уговорить, что всё это так — страшилки. Что с валютой может статься-то? Это же ва-лю-та! Даже не евро — пусть там, в этих испаниях и португалиях всё вверх дном встанет, и вслед за греческой драхмой вернутся и марка, и франк, и лира; но доллар-то! Всегда! Навеки! Вечно зелёный, как шутил этот стяжатель, у которого и шопнула часть — совсем, в общем-то, небольшую часть! накоплений. «Трудовых», чтоб он сдох вместе со своей старой кикиморой и её детками!

Ведь доллар, в отличие от евровалюты был ВСЕГДА! Америка — остров, что с ней может случиться? Она ж…

Отгоняла мысли, старалась не слушать радио, когда говорили о создании там Техасской Республики, отделении Восточных Штатов и начавшейся гражданской войне. Благо что в отличии от нац-валюты доллар хорошо брали и в деревне. Этот Буратино всё повадился менять на золото — она и меняла, как это? как любовничек-то говорил?.. Ааа, да-да, «диверсифицировала инвестиционный портфель». А теперь… Прежде «Богатый Буратино» гниёт в заброшенном погребе; золото, то, что оставалось, — у Бориса; Надька, подруженька, «подарила» её «домик на море» по сути Вовке — «на тампаксы и галоши для коллектива»! Тварь. Впрочем, ладно. Это бы было ещё ничего — не так много и пропало, — но что делать дальше с оставшимся??

Как-то остро стало понятно, что всё это и не шутки совсем, что придёт время — этими Франклинами и Линкольнами останется только стены оклеивать, как было, рассказывала здешняя бабка, оклеивали керенками после революции. Были такие деньги — керенки. Потом кончились — бумажки остались, а как деньги — кончились. Вот и доллары… Залив, лиловые закаты, негромкая музыка, вилла на берегу… всё это как-то стало таять. Реальность — вот она: обшарпанная обстановка, давно не показывающий телевизор, чугунный утюг с обмотанной тряпкой рукояткой на кирпиче.

Не-хо-чу!! Не для того столько лет впахивала! А опыт, опыт какой! Казалось, не было мужика, которого не заставила бы движением брови бить копытом и ржать как застоявшегося жеребца. Но… тут и второй удар грянул — Владимир не захотел её тогда в бане. Она была после этого в смятении — что случилось?? Нормальный же здоровый мужик — видно! обстановка располагала, сама она «нажала на все педали»… — нет! Не сработало. Такого позора она ещё не знала. Неужели из-за этой соплячки, черномазой Гульки?? Нет, не может такого быть, — уговаривала она сама себя, — Все мужики одинаковы, и этот не упустил бы момент; видать что-то у него там заклинило. Но опасливая настороженность осталась.

Владимир, да. Вот это был бы хороший вариант! Молодой, сильный, симпатичный, сведущий в финансовых вопросах — сама-то Мэгги на свой счёт не заблуждалась: взять деньги это полдела, что с ними делать дальше? Не в бауле же тащить в солнечную Италию? Хотя поначалу так и думала: тащить кэшем или перегнать на пластик, — но тогда и обстановка была другая, был ещё какой-то порядок и надежда что всё вот-вот образуется. А сейчас… сейчас до Мувска с этими деньгами не доберешься — зарежут. Да и без денег, скорее всего, зарежут или пристрелят, как Вику…

Но люди ведь как-то ездят! Эти коммерсы, автолавки. Существует же какой-то товарооборот! Но доверяться банкам уже нереально — кончились банки. Кончилась твёрдая валюта, сейчас её доллары просто «одна из», и больше ценятся Мувские цветные пластиковые билетики с рыбой на картинке — показывал кто-то из недавно приехавших. А доллары — теряют в весе. Пока просто теряют — а потом ими можно будет печку растапливать. Так что ж — менять миллионы на билетики с голографической рыбкой?? Или на расписки Межрегиональной Администрации; они сейчас стали плодиться чуть не каждую неделю?

Вовка — с ним можно было бы перевести валюту во что-то более надёжное, в то же золото например, — и выждать пока всё уляжется, пока снова станет явью небольшая вилла на Адриатике. Вовка — это был вариант, да, вариант! Но он её не захотел… неужели из-за Гульки?

Мэгги встала, подошла к висящему на стене старенькому зеркалу с засиженным мухами правым верхним углом и рыжими пятнами, пытливо вгляделась в отражение. Нет, всё на месте. Конечно, с этой деревенской диетой добавилось кое-где пара лишних килограмм — но это не проблема, совершенно не проблема, это сгоняется на раз-два… Приблизила лицо, вгляделась — эти мелкие морщинки под глазами, опять они… их стало больше и они стали глубже — или кажется? Надька уговаривала, что кажется, а сейчас и посплетничать не с кем… Надо бы проколоться ботоксом… Да, надо бы… Потрогала упругие груди — всё в норме, операцию делали в лучшей швейцарской клинике, если не знать ни за что не догадаешься про импланты. Ну, одета… Да ладно, и одета по местным меркам вполне себе… что тогда??

В дверь осторожно поскреблись.

— Что ещё??

— Мэгги… — вкрадчиво. Муж жирнухи. Пожаловалась, сука. Прислала строить отношения.

— Ну?

— Открой, Мэгги… эта… моя там ревёт, фигню там всякую бормочет, что ты её грозила… я не верю, конечно, ты не подумай! Открой, а?

Ещё один… герой курятника.

— Подождёшь. Сейчас я.

Стала вновь укладывать пачки денег в баул. Сложила, газеты толкнула под кровать. Теперь баул был набит не полностью, оставалось свободное место — от пачки газет. Сто восемьдесят пять тысяч долларов, домик на берегу или калоши для подтанцовки…

Вот теперь Владимир уйдёт. С кем и в качестве кого тут оставаться? Она достала из потайного отделения баула бархатный небольшой мешочек, вытряхнула содержимое на ладонь. Несколько колец, с камнями и без. Серёжки с брюликами. Колье. За это колье, считай, лето отработала в Сан-Сере во Франции, городке стареющих миллионеров; на Пляс-Пигаль бы, наверное, легче было, чем изворачиваться, дурить голову сразу нескольким, и с каждого снять по-максимуму. Не нашла Надька, а то бы и это хапнула, подруженька дорогая.

Прикосновение к камням, как обычно, постепенно вернуло ей уверенность в себе. Поглаживая их кончиками пальцев, она как будто заряжалась от них энергией, силой.

Ничего! Ей только двадцать пять, хотя мало кто даст больше двадцати трёх. Да, потеря формы, да — нет места, где можно сделать ботокс или подтяжку, нет сцены, что бы блистать — есть зачуханная деревня и любовник-садист. Вот уж кому деньги не нужны, ни валюта ни золото, — он, кажется, и Богатого Буратину-то завалил больше для того, чтобы она, Мэгги, чего доброго не вытянула постепенно из того его «золотой запас» и не свинтила с ним из деревни — где он такую ещё найдёт! Генрих Четвёртый, ёпт, он же Квазимодо… Но… У него, при всей его неадекватности, она чувствовала, есть сила. Она всегда чувствовала в мужчине силу, это была уже личная её сильная черта. Артист, он же, в миру, Борис Андреевич, с некоторых пор безобидный староста деревушки, имел силу, пусть эта сила и была тёмная, злая. Она чувствовала — померяться с ним мог бы, пожалуй, только Владимир — но теперь он уйдёт, или его выдадут Громосееву. И останется в деревне одна Сила. И она — при нём. А у него — планы.

Планы путаные и наглые, кровавые и величественные, как диалоги тех дурацких исторических пьес, в которых он играл. Как он там задвинул?

Ну и чёрт с ним. Пусть тащится от власти и от крови, а она будет при нём. Время такое. Нечего хныкать, нужно просто переждать. А там, глядишь, и… Ведь было же время когда простые прачки, или кто они там были, гимназистки? А становились комиссаршами, подругами быстро поднявшихся новых политических деятелей! Он сам говорил, что Озерье — это для него так, эпизод, остановка на пути… посмотрим!

Возле бывшей конторы, она же уже бывшее общежитие коммуны, размеренно, не тревожно забили в подвешенную железяку — сбор.

В Озерье, пофыркивая моторами, въезжали машины набитые вооружёнными людьми — «особый летучий отряд охраны правопорядка» под командой господина Громосеева.

СЛЕДСТВИЕ ГОСПОДИНА ГРОМОСЕЕВА

— Что у вас тут происходит, что у вас происходит?? — таким разгневанным, едва держащим себя в руках, Борис Андреевич Уполномоченного ещё не видел.

Антон Пантелеевич большими шагами мерил пустую теперь комнату бывшей девичьей «общаги», где на истоптанном полу остались лишь пыльные прямоугольники от прежде стоявших кроватей, и валялся всякий мелкий мусор: мятые фантики от карамели, выжатый досуха тюбик зубной пасты, обёртка от прокладок… Приглашённый «на разбор» Борис Андреевич смирно сидел посреди комнаты на древнем канцелярском стуле, не забранном с собой «на пригорок» девчатами лишь по причине расхлябанности и неремонтопригодности.

Сидел смирно он по двум причинам, вернее даже трём: боялся, что от движения стул под ним развалится; показным смирением старался смягчить бушующего шефа; и был несколько не в своей тарелке от сознания своей полной беззащитности: бойцы «летучего отряда» взяли в кольцо контору, и, судя по всему были готовы на самые крутые меры. А ну как что-то вскроется?.. Из того, что вскрыться не должно? Хотя бы частично? Борис Андреевич поёжился, стул опасно скрипнул — могут ведь и шлёпнуть тут. И очень просто — грехов ещё с Мувска накопилось не на один смертный приговор, а сейчас на вмешательство адвоката рассчитывать не приходится. Хотя на все другие случаи эта парочка «интеллектуалов» — журналист-политтехнолог и юрист, как раз то, что надо — они и ждали «своего выхода» возле крыльца.

Бойцы Громосеева были, как один, экипированы в новенькую армейскую форму, хотя и устаревшего образца, не в «цифру», но новую, видать полученную со складов ДХ. Вооружены — не в пример Хроновской дружине с её двумя двустволками — несколькими автоматами Калашникова и самозарядными винтовками — Борис Андреевич не особо разбирался в типах огнестрельного оружия. У двоих, впрочем — помповые дробовики.

Сам Уполномоченный был экипирован как раз в офицерскую «цифру», перетянут портупеей, к привычному уже пистолету на поясе добавился короткий полицейско-десантный автомат, «ксюха», висящий у него за широкой спиной. Господин Громосеев своими немаленькими габаритами, коротко стриженной головой и раскатами гневного баса производил сильное впечатление, и Борис Андреевич благоразумно молчал, ожидая пока тот перебушует, чтобы потому уже «вставить свои пять копеек» и «объяснить ситуацию» — этого момента и «группа поддержки» ожидала.

— Ты посмотри, что у тебя делается!!! — орал на него Громосеев так, что со двора испуганно заглядывали в окно его бойцы, — За два с половиной месяца целая череда трупов и бесследных исчезновений! Женщина эта, бизнес-тренер! — он стал загибать огромные пальцы, — Пропала и найдена убитой! Кстати, похоронили её?.. Где?

Староста неопределённо пожал плечами, что можно было расценить и как «ну а как же?» или «разумеется», но можно было при желании интерпретировать и как «ну откуда же я знаю?..» Он действительно как-то упустил из внимания этот момент, перепоручив это неприятное занятие Хронову с его парнями, на что тот, кажется, в свою очередь благополучно забил болт. Не исключено что мадам Соловьёва до сих пор гниёт там же, в школьном подвале.

— Этот, коммерсант Мувский, что я привёз прошлый раз, Аксеенко Роман, — продолжал Громосеев, демонстрируя неслабую осведомлённость в озёрских делах, — Пропал, и с концами??

«Надеюсь что с концами» — подумал про себя староста, — «Не полезут они же в старые провалившиеся подвалы заброшенных домов?»

— Дальше — больше, я смотрю, у вас тут по-нарастающей! Убилась твоя хозяйка!! — «Я-то тут чо… со всякой старухой бывает…» — пожал плечами Борис Андреевич и опустил голову.

— Молодая девка вдруг кончает жизнь самоубийством! Парню из Мувска стреляют в лицо и он при смерти сейчас, в коме — это что, порядок??! — «Сволочь Хронов, не мог пару дней подождать!» — подумал староста, — «Нет, надо было именно перед приездом Громосеева счёты сводить! Ну, уедет Громосеев — я те покажу!.. Подставил меня, гад.»

— И даже Морожин, Костька Морожин, безобиднейший забулдыга, вдруг внезапно и бесследно исчезает! Я уж не говорю про эту форменную бойню в церкви, про это вообще будем отдельно разговаривать, это вообще ни в какие ворота!!! Ты посмотри, что у тебя на подведомственной территории делается!! Ко мне в Никоновку пришла семья, жалуются: мало того, что их прогнали, не дали занять пустующий дом, который они брались сами привести в жилой вид, так им ещё и оружием угрожали!

— Кто это угрожал? — вскинулся было староста.

— Хронов твой любезный!! А — нормальные люди оказались, с руками и головой, сейчас в Никоновке обживаются, — так что, вы собираетесь всех беженцев ко мне переправлять??

— Ну, может Витёк и перегнул палку, но у нас и в самом деле тесно, и чем кормить? Сезон-то закончился. А дом тот совсем аварийный, ты просто не видел; они б там убились, и ты б потом меня же за это гнобил…

— Сейчас всем тесно! Нужно, плять, приспосабливаться! А не прогонять нормальных людей!

— Ну, может, Хронов… перегнул…

— Хронов! Ты здесь за всё отвечаешь!! Ты посмотри, что у тебя делается: если считать на происшествия на количество жителей, так у тебя Содом и Гоморра, а не село!.. Сплошные, это, преступления!..

Получилась пауза. Опустивший вновь голову Борис Андреевич исподтишка метнул взгляд на Громосеева. Кажется, всё. Выпустил пары. Теперь, значит, выдерживаем паузу и в добрый путь.

Наконец молчавший староста поднял голову. На его глазах блестели слёзы.

— Пантелеич! Что я могу сказать?.. Ты ж помнишь! Когда я сюда приехал, одними из первых — ты ж сам меня подбивал на заместительство! Я — не хотел. Ну не моё это — людями командовать, мягкий я для этого человек! Но — раз надо. Ночей не спал — всё думал, как лучше всё организовать. Коммуна вот. Посадки. Бытовые всякие вопросы. Дружина опять-таки, худо-бедно, но охраняют же! До последнего времени, вот до этого побоища в церкви, всё было более-менее — ни пьяных драк, ни краж. Но кто ж знал, что тут гнездо целое свито? Гнездо, не побоюсь этого слова, бандитизма и террора?! Я ведь не этот, не чекист в кожаной тужурке. Я — человек мирный, и без помощи, без полномочиев, противостоять банде, знаешь ли, не могу! Воля твоя, Антон, снимай меня с Помощников, и назначай, кого знаешь! Грязный мир, гнездо разврата.

Теперь он смотрел снизу вверх прозрачными от слёз глазами в лицо Уполномоченному.

Возвышавшийся над ним скалой огромный Громосеев, только что такой гневный, начал смягчаться:

— Ну что ты, Андреич? Никто речь не ведёт о твоём смещении. Ты, действительно… человек гражданский; кем ты там до всего этого был-то? Бухгалтер? Но нужно ж того… следовать реалиям! Что у вас тут происходит, ты хоть можешь изложить? Свою версию событий, имею в виду. Девчонки вот, я смотрю, перебрались отсюда зачем-то… Тут же центр деревни, тут — охрана; а они — в церковь, где только что убийства были, где ещё трупы лежат — как это понимать, чем объяснишь?? Слушаю тебя.

— Пантелеич… не смогу я сейчас связно изложить, мысли путаются! Ты лучше вот их послушай, представителей общественности — с утра тебя ожидают!

Он подошёл к окну и стукнул в него костяшками; заглянувшему в окно юристу кивнул головой на дверь: заходите, мол.

Через минуту в комнату вошли, поздоровавшись с Уполномоченным, юрист Вениамин Львович Попрыгайло; и журналист, он же в прошлом политтехнолог, Сергей Петрович Мундель-Усадчий, оба знакомые Громосееву — собственно, он их в Озерье и поселил. Нормальные, интеллигентные представители Мувской, а теперь деревенской общественности, люди корректные и образованные, хорошо по деревенским же меркам одетые, с достоинством на лицах, всем своим видом внушавшие доверие и уважение. Кто ж виноват, что волею обстоятельств, столь достойные представители народа вынуждены сейчас пребывать в столь медвежьем углу?

Господин Громосеев, честный и добрый (что он тщательно скрывал) человек, видел перед собой сейчас троих корректных и интеллигентных людей, с открытыми и честными лицами, не чета скандалисту Морожину или вечно набыченному и себе на уме Вадиму, или, судя по всему, постоянно что-то замышлявшим «друзьям-Владимирам», и он с интересом и с удовольствием вступил с ними в беседу.

В течение беседы, а вернее, уверенному и гладкому изложению событий, из уст специалиста по пиару и бывалого юриста-адвоката, всё и выяснилось: действительно, судя по всему, тут в деревне свила себе гнездо мувская банда! Занимавшаяся убийствами и грабежами.

Теперь ВСЁ укладывалось в строку: и убийство мадам бизнес-тренерши, с которой конфликтовал, как оказалось, Владимир; тот, что в деревенских реалиях проходил как «Вовка»; и таинственное исчезновение их же квартиранта — наверняка с целью грабежа и последующего убийства, в чём уверена (вы можете её спросить!) его, исчезнувшего, вдова, то есть жена, Инна. С дочкой. И пропажа Морожина, который, видимо, что-то за ними заметил! И побоище у церкви, куда явилась банда, скорее всего, предъявить какие-то претензии своим подельникам. И, главное, у них, то есть у Владимира, который и осуществил в дальнейшем массовое убийство у церкви, включая и двоих связанных, и, судя по всему, подвергшихся пытке соучастников, оказался автомат! А это значит, что он изначально причастен к преступному промыслу — хищению оружия, а, возможно, и к тому нашумевшему инциденту в Никоновке — вы, конечно, помните, Антон Пантелеевич! — когда, вы сам рассказывали, была вырезана целая семья, похищено оружие, а дом сожжён!

— Как юрист, принимавший участие во множестве уголовных дел, связанных с убийствами, и с действиями организованных преступных групп, я вижу тут прямую взаимосвязь! — витийствовал Попрыгайло. Он чувствовал себя теперь на своём месте, — неважно, что тут нет сотен устремлённых на него взглядов! Он знал, он был горд собой: теперь, как и всегда, нужно просто правильно подать факты — и тот ублюдок, что недвусмысленно угрожал ему оружием «на пригорке», получит от органов власти, которую сейчас олицетворяет этот здоровенный дебил в камуфляже, всё, что ему причитается! Вечный «бан», то есть «стенку», или путешествие в Оршанск в спец-отдел Оршанского УВД, что по сути ту же стенку и означает. Главное — грамотно и последовательно изложить факты. Интерпретировать их.

Был у него автомат — был. Был его соседом пропавший Роман Аксеенко — был. Конфликт с Соловьёвой? — кто напряжётся, вспомнит-подтвердит — был и конфликт. Трупы — так и сейчас возле церкви в наличии. Как и «пленные». Ну и всё!!

— …и, естественно, в атмосфере террора, в которую погрузили мирную прежде деревню эти двое отщепенцев, негодяев, а вернее — трое, не забывайте — с ними был и этот бывший, якобы, работник правоохранительных органов, с внешностью как у Франкенштейна; в этой жуткой атмосфере не выдержала психика и у Надежды Приходько, осуществившей в период прогрессирующей депрессии акт суицида! Люди запуганы! Даже члены добровольной Дружины не могут теперь чувствовать себя в безопасности — напомню про вопиющий случай: командир Дружины, Виктор Хронов, был зверски избит хулиганом, примкнувшим к бандитской троице, Ильёй Лагутенко! У всех на глазах, совершенно неспровоцированно! И никто не рискнул вмешаться — ибо там был и угрожал своим бандитским автоматом Владимир, только что застреливший более десятка безоружных человек! Два дробовых ружья Дружины — слабая защита от автоматического оружия в руках умелого и подлого негодяя! Потому никто не рискнул вмешаться в избиение, хотя все были искренне возмущены!

— И именно поэтому Хронов застрелил, по сути, этого Илью поздно ночью, так? — хмыкнул Громосеев, слушавший весьма внимательно, — И потому он, Хронов, сейчас скрывается в лесу, не рискуя явиться для следствия?

— Его можно понять! — рубанул рукой Попрыгайло, — Он напуган! Он не верит в справедливый суд! Ведь он один, по сути, вынужден противостоять целой банде! С двустволкой против автоматов!

— Ну вы это, говорите да не заговаривайтесь. Каких «автоматов»? Как я понимаю, автомат был там только один, и применялся он только по бандитам!

Антону Пантелеевичу, честно говоря, произошедшее пару месяцев в Никоновке массовое убийство было только на руку; и, несмотря на то, что при этом погибли два совершенно гражданских человека: местная шалава Любка и хозяйка дома, бабка одного из погибших, он был втайне благодарен тем, кто «решил» этот больной для него вопрос.

Двое никоновских вооружённых дезертира-мотоциклиста были совершенно неуправляемы, открыто и нагло противопоставляли себя Уполномоченному от Администрации; и он предвидел с ними массу проблем. В общем-то всё тогда получилось вполне удачно… хотя, конечно, как Уполномоченный, он обязан расследовать, пресечь и всё такое… Многие вопросы тогда снял узбекский нож — пчак, найденный возле убитой во дворе собаки, как и найденные в сарае пакетики с насваем и явно принесённый взломщиками гвоздодёр — всё списали на банду гастарбайтеров, кочевавшую в округе.

И вот теперь опять автомат! Тот или не тот — а кто это теперь узнает? Времена баллистических экспертиз ушли в безвозвратное, кажется, прошлое…

— …И что значит «один»? Вы тут зачем, а? Вас никто не просит устраивать тут бои, но сигнализировать-то о происходящем вы можете?

— Антон, ты помнишь, я постоянно тебе сигнализировал, по-сто-ян-но! Что нездоровая обстановка, что нет сил противостоять, что назревает!.. Ты отговаривался занятостью и велел «не нагнетать» — вставил староста.

— И вот теперь нарыв лопнул! — подхватил журналист, — Двор церкви залит кровью и завален трупами! Убита масса наших граждан, прихожан! Бандит с автоматом скрывается в окрестных лесах; люди вешаются от безысходности и отчаяния! Население парализовано ужасом! Вы уедете — а мы опять останемся один на один с этим вооружённым зверьём??

— Уедете… — теперь Громосеев был смущён, — Разберёмся мы прежде чем уехать… Не нужно нагнетать!

Он запнулся, вспомнив, что только что эту фразу ему поставил в вину староста.

— … И оружие. Оружие! — продолжал юрист, — У напавшей на церковь банды было оружие: два или три ружья, это как минимум! После произошедших убийств, в которых приняли самое непосредственное участие мой домохозяин, Вадим Рашидович Темиргареев, личность тёмная и, не побоюсь этого слова, подлая, в чём я неоднократно убеждался, проживая с ним в одном доме; и его жена и дочка, ружья исчезли! Я имею обоснованное подозрение, что они были похищены означенным Вадимом Темиргареевым, и его семьёй, для дальнейшего преступного промысла!

Тут не выдержал уже и Громосеев:

— Разберёмся и с Темиргареевым! Вы же, в свою очередь, не забывайте, что вы живёте в его доме; а он по службе, по бывшей службе, я имею в виду — я запрашивал Мувск — характеризуется только положительно. Прекрасный профессионал, участник вооружённых конфликтов в горячих точках, имеет ведомственные и гос-награды. А вот на вас никакой информации почему-то не поступило. Отсутствует в базе данных. Ровно, как и на вас, Борис Андреевич… — он кивнул старосте.

Артист вздрогнул так, что предательски скрипнул под ним стул. Вот сволочь! Да он ещё запросы шлёт?? Оооо, это не к добру, совсем не к добрууууу… что-то нужно делать. Что-то нужно решать!

Но сам Борис Андреевич лишь недоумённо и скучающе пожал плечами.

Юрист и журналист ещё что-то, перебивая друг друга, говорили, но видно было, что Уполномоченный какие-то выводы для себя уже сделал и слушает их вполуха. Наконец он остановил их:

— Ясно, господа, уже повторяетесь. Вот что сделаем: вы двое сейчас пойдёте по домам… эээ, собственно, вы, Вениамин Львович, ведь у Темиргареева квартируете? Значит, вы с нами; а мы направимся для начала к нему; а потом к Владимиру Хорю. Или они же соседи? Как я понял, зачинщик и главный «герой» произошедшего сегодня деревню предусмотрительно покинул… ну так мы побеседуем с его…

— …подельником! — поддакнул юрист.

Громосеев неодобрительно взглянул на него:

— Побеседуем с гражданином Хорем. Его, как я понял, пока что никто и ни в чём не обвиняет, кроме, что он состоит в приятельских отношениях с Владимиром, к которому имеется ряд вопросов…

— Да, конечно, никто не обвиняет; но вы должны учесть все факторы!.. — Попрыгайло устремился вслед за выходящим Громосеевым, — И фактор «приятельских отношений» очень существенен, очень! Это подельники, соучастники, я вам говорю по личному юридическому опыту! К тому же их уровень обеспеченности намного превышает средний по деревне, что, несомненно, свидетельствует о наличии преступных источников доходов!..

— Разберёмся! — раздалось уже от входной двери.

Староста, наконец, осторожно встал со стула, секунду смотрел на него, затем с силой пнул. Стул разлетелся на части. Староста направился вслед за уполномоченным.

На улице ждал сюрприз: «отрядовцами» Громосеева командовал Гришка, то самый «ухарь Гришка из Никоновки», хулиган и дебошир, здоровый амбал и постоянный предводитель всех отморозков в округе, неоднократно привлекавшийся за «хулиганку» ещё в прежние времена. Тот самый, которого так качественно отделал, предварительно «ослепив» своими «секретным фонариком» Вовчик, во время памятной драки на «дискотеке знакомства». Борис Андреевич тогда хорошо запомнил его.

Тогда да, ещё было почти всегда электричество, и ещё танцевали…

Громосеев быстро распорядился:

— Григорий! Выдвигаетесь вон к тому дому — Вениамин покажет; окружаете его, исключаете возможность покинуть территорию участка. Насилие не применять!.. по возможности. Оружие применять только строго по моей команде, не раньше!

— Есть! — по военному козырнул к щегольски заломленному защитного цвета кепи Гришка и, на ходу распоряжаясь, повёл почти бегом своих бойцов к намеченному пункту окружения. Уполномоченный со старостой двинулись за ними.

— Антон! — вполголоса спросил его ошарашенный нечаянной встречей Борис Андреич, — Это ж Гришка! Своим глазам не верю! Это ж тот самый, что со своими дружками тут приезжал, в дебоше участвовал! Потом огрёб — и с концами. Ты ж говорил, что отморозкам оружие — никогда?..

— Говорил… — согласился Громосеев, — Только что ж с ним делать? В селе среди молодёжи авторитет он имеет, парни его слушаются. А он-он меня слушается. Глупо было бы его не использовать. А так он под присмотром. Не натворит ничего в моё отсутствие. Ну и польза от него всё ж — здоровья у него с избытком! А так — ну, отринул бы я его от отряда, не доверил оружия — и что? Вокруг него бы альтернативный отряд бы сформировался, оружие где-нибудь бы сами достали — и получили бы мы готовую банду! А так он способствует поддержанию правопорядка — под моим руководством.

— Вооон оно што…

— Да, Андреич, это политика — все факторы учитывать надо! Это тебе не «дважды два всегда четыре» — тут нужно человеческий фактор задействовать. Так что Гришка теперь не хулиган, а очень даже полезен.

— Вон оно што… — снова повторил староста. В его мозгу зароились новые мысли. Политика, говоришь?..

Но когда прибыли к «блокируемому» дому, уверенность Громосеева, что «Гришка теперь способствует поддержанию правопорядка под моим руководством» была резко поколеблена: во дворе лежал перед крыльцом Вовчик с окровавленным лицом; а Гришка остервенело пинал и отмахивался своим дробовиком от бешено нападавшего на него Артишока. Громосеев не успел вмешаться — отскочивший на пару шагов так, чтобы натянувшаяся цепь не давала собаке его достать, Гришка вскинул ружьё — грохнул выстрел, и собаку отбросило.

— Аттставить!! — закричал Громосеев, но было уже поздно. Несчастный Артишок, честно бившийся на защите своего хозяина, был убит наповал; только брызнули в стороны мозги и полетели окровавленные клочья чёрной шерсти.

— Это что здесь происходит?? — заорал Громосеев.

— Эт-та… собака напала! — оправдываясь, сообщил Гришка, — Вот! Штаны порвала! Я защищался.

— Я видел как ты защищался! А этот — он указал на лежавшего Вовчика, — Тоже напал и тоже штаны порвал тебе??

— Это ж, товарищ Уполномоченный, тот самый! Ну, мы ж вам рассказывали! Который на танцах на нас напал, ослепил, сука, потом бил нас! Пацаны его сразу узнали! Это ж он! Гад!

— Какого чёрта!! Я приказал дом окружить и стеречь! Я не говорил входить за ограду, и, тем более, избивать хозяина!!

— Я только заглянул… тут он вышел, и эта… бросился на меня!

— Идиот!! Сдать оружие заместителю и чтобы не показывался мне на глаза до отъезда! Кто-нибудь — помощь ему окажите! — он указал пальцем на, с трудом поднимавшегося с земли Вовчика. Из дома выскочили две «коммунарки», Валя и Ольга, остававшиеся в доме Вовчика во время избиения, помогавшие ему укладывать вещи для переезда, в то время как остальные девушки обустраивались «на пригорке». Испуганно поглядывая на Громосеева и понурившегося Гришку, отдавшего дробовик одному из своих парней, они стали помогать подняться Вовчику.

Староста за спиной Громосеева злорадно улыбался: вот и одним врагом, собакой, стало меньше! Никто ведь не знал что этот пёс — Артамон его, кажется, звали? — был невольным свидетелем расправы Дьявола-Артиста над семьёй его хозяев, потом, сволочь блохастая, убежал в лес — и вот ведь, какими-то неисповедимыми путями вновь оказался по соседству, да ещё сторожа хозяйство «у Вовок». Конечно, он сразу невзлюбил старосту… хорошо хоть «свидетельских показаний» от него можно было не ждать; ну а теперь и его «гав-гав» кончились! Смотришь, вскоре и его очередного хозяина вслед за псом отправим! А дисциплинка-то в отряде у Громосеева… хромает! Ничем не лучше, чем в дружине нашего-то идиота, Хронова! Эт-то хорошо… это надо использовать! Ишь как Гришка-то на Уполномоченного недружелюбно смотрит!

— Антон Пантелеич! Я тут побуду, пока вы с соседом его поговорите, с Вадимом. Посмотрю чтоб всё в порядке.

— Да. Останься, Борис, присмотри за порядком. Пусть парню кровь остановят… что у него руки и грудь перевязаны, что за бинты?

— Он бандитами в церкви порезан! Ножами! Сильно! Когда те на прихожан напали, Вовчик не спрятался как некоторые, а дрался с ними! Как и наш бригадир, Екатерина! Если бы не он, они бы там всех убили! — недружелюбно глядя на Громосеева, поведала одна из девушек, — Он людей спасал, что здесь, что тогда, в лесу на поляне, что на танцах; а вы… ваши парни его бьют!

— Бандитами порезан? Не знал, не знал… Ладно, разберёмся! — Громосеев произошедшим был смущён, но виду старался не подавать, напротив, постарался подать как «так и надо» — Вот оно как и бывает, когда встревают в драки! Не от одного, так от другого получит! Почему не сиделось тихо-мирно?? Постоянно с такими сталкиваюсь — что здесь, что «до всего этого», в Мувске! Есть такая порода людей — склочники! В каждой бочке затычка! Мирная жизнь — они «в интернетах воюют», чуть запахло жареным — в реальной жизни свои правила устанавливать начинают!

Девушка протестующее хотела что-то сказать, но он отмахнулся от неё:

— Защитнички справедливости, чёрт бы их побрал! Сидели бы тихо, растили картошку. Нет, надо выступать, встревать в конфликты! Окажите ему помощь! И — следи, Андреич, чтобы тут без эксцессов, пока я с Темиргареевым буду беседовать. А то знаю я вас — то «сама собака напала», то «сама в погреб упала»! То «с собой покончил!» — он метнул гневный взгляд на Гришку поодаль. Судя по всему, что-то в этом духе уже было в Никоновке, — Деятели! Фролов! Обеспечь охрану!

И он отправился через калитку во дворе к соседям Вовчика, в дом Вадима.

ДВЕ ВАЖНЫЕ БЕСЕДЫ

Против ожидания, беседа с Вадимом у Уполномоченного проистекала вполне мирно.

Сначала, правда, едва не случился конфликт, из-за того что вслед за Громосеевым в дом просочился и юрист Попрыгайло.

Встретивший Уполномоченного на пороге Вадим был настороженно-приветлив, сдержан и дружелюбен. Однако когда, по просьбе Уполномоченного, устроившегося за столом, и, для «создания доверительной атмосферы» даже согласившегося на чай, он начал излагать свою версию событий «на пригорке», экс-юрист не отказал себе в удовольствии вмешаться с комментариями. Однако это был не зал суда с предварительно «подмазанным» составом, и потому «вмешательство» оказалось несколько неуместным и скомканным:

— … значит, мы сидим, беседуем с Петром Иванычем, так же вот, за чайком; тут и Владимир, значит, подошёл…

Громосеев согласно и понимающе кивает: знаю, мол.

— …ну, сидим, беседуем о делах наших скорбных… что уборка скоро, а урожай с поля что, на себе таскать? В прежнее время, в каждой, самой захудалой деревне была, значит, хоть одна лошадь, и, соответственно, за перевоз хозяин брал четверть… что вполне нормально. А сейчас, если я на своей машине буду туда-сюда нарезать, то бензин никакой урожай не окупит, потому что…

— Вадим Рашидович, вы, пожалуйста, к теме…

— Да-да. Так вот — сидим, беседуем, тут прибегает моя Зульфия, и говорит… а! Сначала, значит, мы выстрелы слышали, несколько. Но особо не всполошились, думали хроновские опезд… эээ, бойцы шалят…

— И часто они так… шалят?

— Да нередко. Клавдия Николаевна жаловалась, что Витька ей весь туалет расстрелял, балуясь. Вот. Зульфия, значит, сообщила, что на «общинников» напали, что девчонка оттуда прибежала. Владимир сразу — домой! А я, значит, взял у Иваныча ружжо, а вернее он сам мне ево дал, и побёг сразу…

— Господин Уполномоченный, пусть подсудим… то есть гражданин Темиргареев объяснит, куда делось его собственное ружьё — помповый дробовик 12-го калибра, который я неоднократно… — вмешался квартирант; но закончить не успел — Вадим взревел разъярённым медведем и швырнул в него чайную чашку:

— Ааа, анансэгейм, когда твоя поганая рожа перестанет осквернять этот дом??!

— На себя посмотри, жертва напалма!! — не остался в долгу, чувствуя себя под защитой прибывшего отряда, юрист, — И, кроме того, ружья, захваченные…

— Ти-хо!! — грохнул огромной ладонью по столу, так, что подпрыгнули чашки и блюдца, Громосеев, — Сейчас обоих заба… арестую!! Так!! Вениамин Львович — покиньте помещение! Быстро!!

Обострённым адвокатским чутьём уловивший, что сейчас лучше не возражать, юрист быстренько покинул дом, и дальше беседа пошла вполне конструктивно.

Вадим весьма подробно рассказал про произошедшее возле церкви, умолчав, естественно, о некоторых деталях, а кое что интерпретировав в свою пользу. Собственно, как он считал, не особо и погрешил против истины: чурок Владимир положил? Владимир. Он, Вадим, с дедовой двустволкой — он это подчеркнул! — в основном чисто отвлекал? — точно так! Откуда у Владимира автомат взялся, он, Вадим, естественно, не знает, — тот ведь зашёл с другой стороны церкви, вне видимости… вполне мог автомат и отнять у кого-нибудь из этих… вполне мог- парень здоровый и спортсмен. Пока мы тут с этими разбирались, ружьям, отнятым у бандитов, кто-то ноги приделал. Вполне возможно, что и кто-то из недобитков, или из пацанов- я не в курсе. Что не обеспечил охрану и сохранность — виноват, признаю… не до того было. Тех двоих — да, вместе и связали. Потом Владимир их отконвоировал в строение, а там, судя по всему, они попытались на него… да, хоть и связанные! Вы их просто слабо знаете — зверьё зверьём, я на них ещё на второй Чеченской насмотрелся. Вполне могли…

Вот тут вмешался опять Громосеев:

— Вадим Рашидович! Понимаю ваш пиетет по поводу этих дробовиков, и насчёт вашего… молчите-молчите! Так вот, можете говорить, и хранить теперь совершенно открыто: решением Районной администрации, к ведению которой мы теперь относимся, вновь разрешено владение огнестрельным ненаречным оружием в частных домохозяйствах. Так что считайте свой дробовик, как и дробовик Петра Ивановича, у которого мы сегодня перед визитом в деревню уже погостили, и новости в первом приближении уже узнали, вполне легальным оружием самообороны. Насколько я понял ситуацию, вы лично поступили как подобает работнику правоохранительных органов; и к вам, в отличие от Владимира, с этим, невесть откуда взявшимся автоматом, претензий и вопросов нет! Более того — хочу вас поблагодарить за инициативные и своевременные действия.

— Служу… эээ… — Темиргареев по инерции рванулся было из-за стола, принять строевую стойку, но, сообразив, что формат разговора официальные отношения не предполагает, и чему-кому «служу» также не сообразив, пришедшее же на ум «служу правопорядку» он отбросил как неуместное; и потому остался за столом, лишь браво выпрямившись.

Уполномоченный доброжелательно посмотрел на него и продолжил.

Суть его подачи сводилась теперь к тому, что неплохо бы, если бы товарищ Темиргареев, как бывший сотрудник, и, как человек, проявивший себя в борьбе с асоциальными элементами уже дважды, взял бы руководство здешней, Озерской, дружиной в свои руки.

— Вместо Витьки, штоль?

— Вместо.

— С его опез… боевиками — анархистами?

— Воспитаете.

— А главным, по-прежнему, Андреич??

— Точно так.

— Воля ваша, господин Уполномоченный, но из меня Макаренко как из плотника слесарь…

В это время «беседа» шла и рядом, во дворе дома Вовчика.

Сам Вовчик был девчонками перебазирован в дом, на кровать, и одна из них, Валя, побежала «на пригорок» за подругами, а Ольга осталась ухаживать за Вовчиком, судя по всему получившим лёгкое сотрясение мозга вдобавок к своим давешним ранениям.

Борис Андреевич же, присев около крыльца на лавку, беседовал с Гришкой, Григорием, как он уважительно его называл.

Гришка-Григорий распорядился, и его бойцы мигом утащили куда-то на огород расстрелянную в упор собаку. Артист отметил для себя, что распоряжения Гришки выполнялись бойцами «бодро и весело», без рассуждений и промедлений, чем грешили хроновские дружинники. Оно было и неудивительно, видя здоровенные, в подживших шрамах, Гришкины кулаки и слыша его отрывистые, не терпящие промедлений, команды.

Не укрылось от внимания Артиста и то, что смиренно отдавший было своему заместителю дробовик Гришка, сразу после того как Громосеев скрылся из глаз в Вадимовом дворе, тут же вооружился снова, тем же без малейших возражений возвращённым ему помповиком.

Похвалив дисциплину в Гришкином отряде, и льстиво заметив, что «конечно, с таким помошником по боевой части Уполномоченный может себя чувствовать вполне уверенно! Нам бы такого бойца и организатора!», Борис Андреевич тут же и был одобрительно похлопан по плечу и угощён дефицитной по нынешним временам сигаретой. Отказавшись от сигареты, чем ещё больше расположив к себе Гришку, он, в свою очередь, угостил его карамелькой-барбариской, какие постоянно таскал с собой, ибо с некоторых пор сильно полюбил сладкое.

Из всего наблюдаемого Артист сделал вывод, что Гришка туповат, недалёк; как все недалёкие падок на лесть, в то же время пользуется непререкаемым авторитетом «у своих людей», и потому может быть весьма полезен… весьма!

«Лесть — помощница пороков» — вспомнил он некогда читанного им Цицерона.

Завязалась беседа, вернее больше монолог Артиста о несомненных достоинствах Гришки как опоры и помошника Громосеева… собственно, почему только «помошника»? Правой руки, несомненно, а вообще… Вы ж посмотрите, Григорий, что в мире творится — кто силён, кого слушаются, тот и прав, тот и Власть! Ведь если так, теоретически, скажем, подумать — вот взять меня… или даже Уполномоченного… кто мы? без силовой поддержки сильных и уверенных в себе людей?? Да никто — пустое место! Сейчас время такое — кто командует вооружёнными людьми, тот и главный!

Гришка одобрительно кивал, преисполняясь сознания значимости своей персоны.

— Да почему же, почему, Вадим Рашидович, вы отказываетесь? — Громосеев был раздражён.

Это сраное Озерье было одним из полутора десятков населённых пунктов, большинство из которых были несравненно больше и важнее заштатной деревушки, находящиеся на подведомственной ему территории. Назначенный ранее «Уполномоченным» Новой Администрацией, ещё Мувской, он был «легитимизирован» Администрацией Регионов, а также некоей «Районной». Все перечисленные «администрации» не разбежались помогать хоть чем-то более весомым, чем советы, а требовали в основном двух вещей: порядок на территории и сбора (по осени) соответствующего продналога. Все грозили, что в случае проблем со снабжением города продуктами будет введена, по образцу начала прошлого века, «продразвёрстка», когда продукты будут просто изыматься, без всяких списков и расчетов потребления, недовольные — репрессироваться.

Что такое «репрессироваться» Антон не заблуждался: новые времена дали старое, уже было забытое значение этого понятия — расстрел на месте. Да, ситуация накалялась, и он понимал, что для поддержания хоть какого-то порядка, здесь, в глубинке, репрессии необходимы. Будучи по натуре человеком справедливым, и, несмотря на угрожающую внешность и габариты, мягким, он, по мере сил, старался воздерживаться от крутых мер, но ситуация, понятия о морали и «законности» в новых реалиях, которые, как он слышал, кто-то мувский метко назвал «новой парадигмой существования этноса», расползались как гнилая тряпка под пальцами. Ощутив прелесть вседозволенности и отсутствие быстрого и неотвратимого наказания после исчезновения таких представителей власти, как участковые и уголовный розыск, жители района сплошь и рядом вершили суд и расправу на своё усмотрение — начиная от старых обид, и кончая захватом чужого земельного участка, поваленным забором или курами, забрёдшими в соседский огород.

Нужны были крутые меры, чтобы держать людей в узде, он понимал это. С большой неохотой он был вынужден осуществить в округе несколько «показательных акций» — и это дало эффект.

Вот и здесь, в Озерье, в глухом районном захолустье, он намеревался быстро провести следствие и, как говорится, «наказать причастных» — разбираться долго и муторно во внутрисельских взаимоотношениях, где претензии друг к другу, он знал, тянулись, бывало, за несколько поколений, было положительно невозможно. А вот показательно расстрелянный на сходе лично назначенный «главный виновник», как это ни грустно, быстро и действенно вселял в деревенских почтение перед «законом», благо что, не имея возможности помогать материально, все «администрации», каждая от своего имени, наделили Уполномоченного самыми обширными правами по установлению «правопорядка». Собственно, и само понимание «правопорядок» теперь определялось почти что только и исключительно амбициями и «пониманием момента» Уполномоченного.

Иногда и, даже, довольно часто — он знал — в соседних районах «случались перегибы». Уполномоченный Говельского Сельского Района (деление на «районы» было пересмотрено) набрал себе наложниц и со своими приближёнными морально разлагался в великолепном загородном особняке бывшего «нового богатого», вместе с семьёй расстрелянного в собственном дворе за «антизаконную агитацию, формирование незаконного вооружённого формирования и незаконное хранение оружия». На такие вещи смотрели сквозь пальцы — порядок в Говельском районе был.

Помощник Уполномоченного по Мосырскому сельскому району в ПГТ «Привольный» обязал всех сдавать лично ему на подворье сахарную свеклу и часть картофеля, обложив для этого жителей своим личным продналогом. Гнал в околопромышленных масштабах самогон и поставлял его в кабаки Мосыря, имея с этого неслабый доход. На это тоже смотрели сквозь пальцы. Как и на такие мелочи, как выселение семей бывших недругов из их домов в малоприспособленные для жилья строения; произвол в распределении прод. помощи из Центра; «моральное разложение в быту», ставшее у Уполномоченных почти что и нормой.

Сам Громосеев, имея крепкую семью, любящую жену, престарелых родителей и детей, двух девочек-близнецов, органически не переваривал таких субъектов, вдруг и, явно незаслуженно, получивших, в это смутное время, власть над людьми. Это знали, это ценили, и потому отряд Громосеева одним из первых, как только появилась такая возможность, получил и экипировку с армейских складов длительного хранения (всё равно ведь всё разграбят), и некоторое количество армейского вооружения и боеприпасов. Его даже, с его отрядом, как одну из наиболее боеспособных единиц Района, привлекали к локальным операциям в районах соседних.

Он не хотел ссориться с соседями; с такими же, как и он «уполномоченными» невесть кем и невесть для чего, но, внезапно, ставшими единственной реальной властью в сельской глубинке. Некоторые случаи были поистине настолько вопиющи, что он вынужден был участвовать.

Буквально на прошлой неделе силами трёх таких же, как у него «летучих местных отрядов по охране правопорядка» (в просторечии и по исторической аналогии, называемым в народе «ЧОНами», Частями Особого Назначения, большую роль сыгравшими в начале прошлого века в подавлении различных крестьянских выступлений) и частью неполного состава пехотной роты, приданной из Лебеля, они осадили и, после недолгой перестрелки, взяли усадьбу одного из «уполномоченных», переродившихся со своими приближёнными в настоящую банду; грабивших и убивавших не только «эвакуируемых» из городов, но и не брезговавших банальным разбоем на дорогах.

Бывший «уполномоченный» был убит во время штурма, приближённые повешены во дворе, семьи их этапированы в один из «эвако-лагерей», где царила зверская, поистине лагерно-гулаговская дисциплина; находившиеся в усадьбе заложники и, в основном, «заложницы» (от 14 лет и до 35), служившие бандитам для обслуживания быта и плотских удовольствий, освобождены и расселены по сёлам района.

Да, это было хорошо и правильно, это он вспоминал с удовольствием.

А вот решать такие вот, как в Озерье, мутные и путаные конфликты — это было противно и чревато ошибками. Фатальными, причём, ошибками!

Имея изначально информацию только от своего помощника в Озерье, «старосты» Бориса Андреевича, человека, как он оценивал, недалёкого, глуповатого и ленивого, но верного; он был настроен быстро навести порядок: наказать (репрессировать) виновных — а по подаче Андреича это были эти самые «Вовки», постоянно вылезавшие на прежних ещё собраниях с какими-то неуместными «предложениями» и объективно подрывавшими авторитет его, Уполномоченного; быстро «установить правопорядок» и заниматься другими, более важными делами — в частности, как правильно сейчас сказал Вадим, нужно было кровь из носу, но изыскать топливо для уборочной, даже не для самой уборочной, а для транспортирования урожая с поля к складам. Да, это была та ещё проблема- с топливом было плохо, и речь уже шла о рейде в соседний район, находившийся вне контролируемой территории, где некие «коммерсанты», вдруг почувствовав, невесть с чего, себя «самостоятельными и неподотчётными», плотно сели на нефтебазу и наладили откуда-то поставки горючего, которое продавали и меняли по поистине сумасшедшим ценам — что тянуло за собой, соответственно и резкое подорожание жизни в соседних областях…

Совет Уполномоченных, как неофициальный, но влиятельный орган, рассматривал вариант с захватом этого важного топливного центра со всей инфраструктурой; и Громосеев сейчас точно бы не стал отвлекаться на такие мелочи как пропажа пары человек или бытовые убийства в заштатной деревеньке, если бы не внезапный этот рейд бывших оршанских гастарбайтеров, захвативших было церковь, да так и полёгших почти в полном составе под огнём, невесть откуда взявшегося у этих же «вовок-вовчиков», автомата.

Такие вещи необходимо держать под контролем; несмотря на то, что объективно кто-то опять, к счастью, решил одну из его проблем, Уполномоченный считал, что оставлять бесконтрольно такие вещи как возможность казнить и миловать неправильно, «не по понятиям». Иначе что ж это получается: сегодня они перережут дембелей-бандитов, завтра перестреляют гастеров, а послезавтра, когда он, Уполномоченный, приедет за продналогом, встретят огнём и его??.. Неееет, такие вещи нужно давить в зародыше!

И потому он прибыл со всем отрядом, с намерением покарать, кто бы это ни был. Но… сомнения заронил Пётр Иванович, бывший директор упразднённого лесхоза, суждения и жизненный опыт которого Громосеев уважал. По его выходило, что эти «Вовки», откуда бы у них ни взялся автомат, являлись в деревне стабилизирующим фактором, а вот Хронов со своей дружиной, напротив, являлись зародышем настоящей банды!

Собственно, он бы и не поверил — но слова старика тут же получили подтверждение: Хронов, оказывается, ночью расстрелял своего оппонента; расстрелял по-подлому, как стреляли в председателей первых колхозов и в первых на селе комсомольцев, — Громосеев, будучи человеком старшего поколения, историю знал. Это было нетерпимо.

В общем, господин Громосеев, при всей своей внешней уверенности и значительности, сейчас пребывал в тягостном недоумении — как поступать дальше? Главный виновник и участник побоища ушёл в бега, «стрелок» Хронов также скрывался в лесу. Последнее время в районе практиковалось древнее, зверское, но действенное в таких случаях средство: брать заложников; но у обоих «персонажей» родни в деревне как таковой не было — не брать же в заложники друга Владимира, и так видно, жестоко пострадавшего при нападении гастеров?

Потому он и направился, прежде чем «решать с Вовчиком», к его соседу, Вадиму; чтобы ещё хоть чуть прояснить ситуацию. Тот же ситуацию ещё больше запутал:

— Антон Пантелеевич! Вот кстати, у меня возник такой вопрос: а из чего Витька Хронов стрелял в Илью? Ну, в этого парня, с которым они подрались «на пригорке»?

— Ну как из чего? — буркнул Громосеев, — Из пистолета. Из резинострельного, у него же только он и был, я видел. Не из ружья же — в лицо? Тогда бы тот уже был покойник.

— А теперь такой момент, — продолжил бывший милиционер, — Резинострел у него был, да. Вернее, не резинострел даже, а газюк! Дерьмовая эта пукалка, на основе кастрированного ПМ. И патрон у него был только один! — это раз! Это я точно знаю, он сам на эту тему ныл, ещё там, на поляне, а выстрелов — вся деревня слышала — было два!

— Ну, мало ли…

— Кроме того, из этой пукалки совершенно невозможно человека нокаутировать — а вы сами сказали, что Илья сейчас без сознания, и гематома на пол-лица. Он при мне там, на поляне, стрелял в упор в привязанного к дереву бандита — и результатом было только облако вони на полполяны, только! Откуда у него резинострел?? — Вадим вынул из кармана и положил на стол некий чёрный упругий предмет, немного напоминающий маленькую катушку от ниток, величиной с фалангу большого пальца.

— Что это?

— Пацаны притащили. Я их подрядил за бутерброды с вареньем гильзы стреляные на пригорке собирать, так им так эта халява понравилась, что они мне теперь всё что найдут стрелянное несут. Вот — сегодня принесли, там, около дома нашли, где в Илью стреляли. Знаете что это? Пуля от Осы. Откуда у Хронова Оса? Сроду не было! А вот гильз от газюка — нету!

— Ну, это вопрос второстепенный! — Громосеев нетерпеливо отмахнулся, — Сейчас что только не всплывает. Эвакуированных приходилось обыскивать — тащат из городов в деревню всякую стреляющую дрянь! Так и этот. Вы мне лучше ясно объясните, почему отказываетесь возглавить местную дружину?? Снижение продналога…

— … вот я и говорю, я ж и говорю, Гриша! — Артист был сама убедительность, — На тебе ведь всё держится! Ты здоровый красивый парень; это твоё время! Кто такой «Уполномоченный», а? Кто его уполномочил? Сейчас и не вспомнишь. А ты… Григорий, сейчас время такое — стыдно и глупо быть «на подхвате»!

Гришка, сидя на крыльце и поставив приклад ружья между сапог, перекатывая за щекой конфету-барбариску, со вниманием слушал.

— Как это в кино-то сказано?.. — Артист закатил глаза, вспоминая, — Вот: «Мой отец перед смертью сказал: «Абдулла, я прожил жизнь бедняком и я хочу, чтобы тебе Бог послал дорогой халат и красивую сбрую для коня». Я долго ждал, а потом Бог сказал: «Садись на коня и возьми сам, что хочешь, если ты храбрый и сильный».

— Ну и память у тя!

— Ну дык! А суть-то улови: не надо ждать милостей от Громосе… то есть от природы; взять у неё самим всё — наша задача! Это ещё большевики говорили! Ты отличный парень, тебя твои парни уважают…

— Рискнули бы они не уважать!

— Вот-вот! Ты, ты, Гриша, должен «держать район», не кто-то!.. И баб иметь, каких захочешь! Ты ж сам говорил, видел как эти… в усадьбе жили: баб — полный подвал, на выбор! Ну и что что постреляли их, — так дураки были, не думали!.. Ты ж не такой! А то, что это такое: «пойди туда, принеси то, ружьё отдай, собаку не стреляй, по морде не дай…» Это ж подрыв твоего авторитета!

Гришка, слушая, сурово нахмурился, сжимая огромные кулаки; потом вдруг вспомнил:

— Да! А Громосеев? Он вить Уполномоченный! Этой… Районной, мать её, Администрацией!

— Громосеев! Да что там Громосеев! Что он такое, этот Громосеев! Сегодня он Громосеев, а завтра… и не Громосеев никакой, хы-хы! Ты меня слушай…

Беседа продолжалась.

— Антон Пантелеич, ну не буду я с этими сопляками, да ещё под началом Андреича этого вашего!.. Не готов я «опять на службу», мне бы девок своих поднять, да замуж выдать за хороших ребят. Да и вообще непонятно откуда он взялся, этот Борис Андреевич, мутный этот тип; я в деревне живу уже пять лет, и тут вдруг приезжаю — и какой-то «помощник уполномоченного» невесть откуда взявшийся, кто такой, зачем — никто не в курсе!

— Откуда, откуда… А я «откуда»?? Оттуда же — назначили. Особо и согласия не спрашивали. Я вот так же вот, как и вы — «жил» в Никоновке, вернее, что и не жил, а «дачниковал», — тётка у меня там. Как «всё это началось», так Новая Администрация новых, своих людей и стала на посты «уполномоченных» выставлять…

— Это типа «смотрящих» на зоне, ага! — согласился Вадим.

— Смотря-ящих… Ну и сравнения у вас, Вадим Рашидович! Не «смотрящих», а… нужно было свежих людей назначать, поскольку… сами понимаете! А помощников я уж сам назначал, опять же из свеже-эвакуированных, поскольку «старым кадрам» в новых условиях и полного доверия нет, и не готовы они работать в новых условиях. Совсем не готовы. А в Озерье и выбирать-то не из кого было — Пётр Иванович сразу отказался, я, грит, на пенсии…

— Проф-деформация у меня! — тут же согласился Вадим, — Понимаю. Всегда так было — новая метла по-новому метёт. Антон Пантелеевич, я всё понимаю. Назначили, то да сё. Но… — он замялся. Исполосованное поджившими шрамами лицо покраснело.

— Ну. Ну? Что «но»? — подогнал его Громосеев.

— Да я что хотел сказать. Вот вы, человек интеллигентный, попали на эту должность: власть и всё такое… это хорошо! Это для нас всех хорошо, что власть олицетворяет человек с понятием… до сих пор никого не расстрелял, хотя, рассказывают, в соседних районах это как за-здрасьте!

Громосеев усмехнулся такой «похвале» и, подняв чайную чашку, стал ждать развития темы.

— Только ведь за эти месяцы сильно ситуация изменилась, а, Антон Пантелеевич! Назначала вас Мувская, «Новая Администрация», и, могу спорить, думали что ситуация временная и вот-вот наладится. А прошло время — и всё…

— … усугубилось! — согласно кивнул Громосеев.

— Да. Вы уж не думайте, что раз мы тут в медвежьем этом углу живём, так уж ничего и не знаем — и новые люди, бывает, заходят, и эти, «коробейники», бывает, заглядывают; ну и радио… сильно изменилась ситуация! «Новая Администрация» уже далеко и как бэ не при делах тут уже. Районные между собой ссорятся, то в союз вступают, то отделяются в зависимости от ситуации — чисто феодалы в средние века! Вояки так вообще как сами по себе, только прод-снабжение требуют взамен на «защиту». Типа рыцарских орденов в средние же века. Так ведь? Форменный феодализм…

Громосеев молчал, несколько поражённый таким знанием ситуации от деревенского жителя.

— Так вот я спросить хотел — вы себя дальше в каком качестве видите? Ну, в смысле, по-прежнему «исполнять директивы»?

— Директив сейчас много развелось, и все взаимоисключающие. А что будет, когда урожай нужно будет делить — страшно представить.

— Вот. И я о том же. Так я и хотел спросить: вы, Антон Пантелеевич, не думаете ли что пора свой «статус» изменять?

— В смысле? — насторожился Громосеев.

— Становиться во главе района не «назначенцем», а реально. Раз пошло такое обособление сейчас. Что вам город даёт? — да пустяки! А в районе — продовольствие; склады всевозможные, переработка. А?

— Понял я куда клоните. Главарём банды я не стану!

— Ну кто ж говорит про «банду»? — постарался сгладить впечатление Вадим, — Я говорю про то чтоб стать не «назначенным», а реальным главой района. Фактическим. А то возьмут да и переназначат!

— Обломаются. Тут я только сейчас ситуацией владею.

— Ну, мало ли…

Артист с Гришкой стали уже настоящими друзьями.

Инесса живенько, пока Уполномоченный что-то застрял в доме соседа, сделала им чаёк и принесла сюда же, к крыльцу, в больших фарфоровых Вовчиковых кружках, с Вовчиковым же сахаром. Она сильно надеялась, что по результатам «расследования» Вовчика-то скорее всего и увезут из деревни, и весь дом, в прежнее время непрезентабельная хатёнка, а теперь, по нынешним временам, — почти что комфортабельное жильё, с печкой и запасами (что было немаловажно) достанется в её, с дочкой и сыном, полное владение. Собственно, все её надежды и чаяния Артист видел как на ладони.

Теперь они с Гришкой, прихлёбывая горячий напиток, прониклись друг к другу уже полной симпатией и доверием; и для скрепления оного рассказали уже друг другу по паре историй, которые были ну совсем не для ушей Уполномоченного.

Артист первым, конспиративно понизив голос, поведал, что «новые времена требуют новых решений», и чем терпеть старую каргу, свою квартирную хозяйку, он её позавчерась вечером, когда задолбала своим шипением, пинком-то и сбросил в погреб, да так удачно, что старая сволочь себе там шею и свернула!

Гришка хохотнул, одобрительно хлопнул Артиста по плечу, и в свою очередь шёпотом поведал, что сам недели полторы назад «одного гандона, что пИсал за моей бабой, гада «с образованием и столичного», утопил нахер в колодце, — и прошло за несчастный случай!

— Так и надо, так и надо, Гриша, решать вопросы, как гритца, надо радикально! — обрадовался Артист. Чутьё не подвело — здоровенный амбициозный хулиган был именно тем, что и требовалось Дьяволу для «выхода» на районный уровень. А там, дальше, рисовались перспективы и повыше…

— Вот! Радикально. А Громосей, бля, только сопли жуёт, чистоплюй, бля! Я ему говорил: поймать надо было пару баб с ребятнёй, что по Никоновке ползали, побирались, из цыганвы этой, поговорить с ними круто, — я это умею, — они б тогда ещё б и показали где их табор. Ночью окружить — и картечью! Всех штоб! А этот: «Это же люди, как у тебя язык поворачивается!!» Тьфу, слюнтяй!

— Во-во-во! А потом они тут людей же и режут! Гриша — ты просто более дальновидный, чем этот здоровяк! Ему просто повезло, что он вовремя попал в Уполномоченные.

— Ну. И я тож говорю. И пацаны мне: «Чо, Гриш, Громосей скоро перестанет сопли жевать?» Бля. И как что — так меня зовёт, если что… ручки запачкать боится! Кривится, видите ли!

— Он не тянет, Гриша, он не тянет должность-то. Но ить должность-та, она… навроде ордена — с пиджака на пиджак перецепить недолго!

— Ну. И я грю. Как в «Приключениях Шурика», помнишь? «У вас несчастные случаи на стройке были? — Будут!» — Гришка довольно заржал, но тут же замолк, и непроизвольно опасливо зыркнул на собеседника.

Но Артист был безмятежен. Посчитав, что для первого случая взаимно сказано более чем достаточно, он перевёл разговор, как водится на баб:

— А что за баба у тебя, Гришь?

— Обхаживаю одну щас. Городская. Ничо так себе, только не даёт. Пока что…

— Да плюнь. Ты видал здесь-то какие??

— Дааа… бля, тёлки классные! — тут он замолк и непроизвольно потрогал шрам над бровью, след памятной «дискотеки» и последующей разборки с Вовчиком, и знакомства с его «фонариком».

— Придёт время — все твои будут!

— Хы. Замётано. А я было подумал, что у вас тут вааще круто, думал бой будет — а ишь, основной-то сбежал, грят, из села? Ну ничо, мы на этом козле отыграемся! Ща Громосей придёт, даст команду — мы ево за шею и на дерево!

— А придёт время — сам решать будешь, без всяких громосеевских команд, а??

— Хы. А то ж!

Допив чай и, в общем, выяснив ситуацию, Громосеев уже собирался идти в дом к Вовчику, уже без прежних кровожадных намерений, но с мыслью с пристрастием допросить того откуда взялся автомат: в одном доме жили, не мог он не знать про автомат приятеля! — а Вадим торопился напоследок получить свежие, насколько можно, новости:

— Антон Пантелеич! А что за деньги-то сейчас ходят? Тут ведь что только не говорят: что в Мувске прежние талоны упразднили, новые выпустили, что «на один обед», Регионы «талеры» готовят, а МувскРыба свои деньги уже и печатает — тут один и показывал даже, с осетром на голограмме — они как, ходют?

— Ходют, ходют. Сейчас что только не ходит. И «лещи» эти, и «расписки» районные, и валюта прежняя…

— И валюта?

— Да, и валюта. Уценилась, конечно, но всё же. Поскольку в нале относительно немного её. Не крышечками же от бутылок рассчитываться! Да, я что спросить ещё хотел: эту, бизнес-тренершу вашу, что, как мне Андреич по телефону сказал, в подвале школы нашли, — её похоронили? Андреич мне что-то ничего внятного так и не ответил…

— Не знаю я… а что?

— Так.

Он второй раз уже задавал этот вопрос, потому что на это были основания: перед въездом в деревню, ещё на лесной дороге, они внезапно увидели на воткнутом на обочине шесте оскаленный полуразложившийся череп, судя по длинным клокам волос на сгнившем темени, принадлежавший женщине.

Зрелище было весьма отталкивающее, и выматерившиеся бойцы покрепче перехватили оружие, не понимая, то ли это была чья-то дурацкая шутка, то ли наглое предупреждение.

А это была и не шутка, и не предупреждение: вконец обалдев от отсутствия интернета, привычного круга общения «продвинутых пацанов», лишившись, пусть вечно пьяного, но строгого отца, Альбертик, сын Инессы и сгинувшего Романа, перезнакомившись наконец с местными «эвакуированными» же такими же тинейджерами и мальчишками помладше, кого было не заставить родителям помогать на огородах, а в дружину не брали за молодостью, взялся во главе стайки таких же бездельников рыскать по округе, ища свежих и острых впечатлений. Пара взломанных ночью погребов, обокраденных курятников; ну и «черепушка» мадам бизнес-тренерши на палке — это же прикольно!

— «Лещи», значит, Мувские, талеры региональные, валюта… Мы-то далеко от этих нововведений, всё слухами больше питаемся. Но и у нас тоже щас валюта появилась, и повостребованней чем доллары и евро! Интересуетесь?

— Ну-ка, ну-ка?

— Вот! — Вадим засмеялся, достал из кармана сложенный листок, вырванный из ученической тетрадки, развернул и протянул Уполномоченному.

«Расписка. Абизуюсь 3 (три) литра малака! По придьявлении» было написано на листке корявым и дрожащим почерком; внизу стояла неразборчивая подпись.

— Что это??

— Это, Антон Пантелеевич, самая востребованная валюта сейчас в деревне: «мАлочная расписка» Ольги Дмитриевны! У ней у одной в деревне корова, больше-то даже коз нету! А к молОчке все попривыкали! Это раньше она молоком и задаром угощала, а теперь фишку просекла. И стала эдаким монополистом. За молоко — или валютой по сумасшедшему курсу, или «трудодни». Преуспевает теперь, старая.

Громосеев тоже засмеялся, вернул «расписку».

— Только тоже, как и обвалившаяся наша финансовая система, встала Дмитриевна на неверный и опасный путь! — продолжил Вадим, аккуратно сложив и спрятав листок, — Стала старая на путь США: пишет эти расписки сколько не поподя! Корова у неё восемнадцать литров молока даёт, а она каждый день литров на тридцать расписки пишет! А «предъявителям» кричит «Зайдитя завтра!» А кто недоволен — грозит так и вовсе расписки «аннулировать», благо желающих на молоко много. И молоко разбавлять стала! Вот такая вот деревенская ФэРээС!

Оба теперь засмеялись.

— Вы уж при случае скажите ей веско, Антон Пантелеевич, что падёт она в пучину гиперинфляции и объявит в конце-концов «дефолт» с такой-то политикой! Меня она не слушает!

Посмеялись, но хитрый Вадим умолчал слышанное им от дочери: что давно уже и Вовчик, и девчонки «коммуны» по совету опытного в коммерции Владимира стали заготавливать на дальних лесных полянах сено, сушить. Привыкшая к закупкам кормов «из району» бабка этот момент — как корова будет зимовать, — пока что остро не восприняла, и на счёт и бабки, и её коровы у Вовчика и Катерины с девчонками были далекоидущие коварные планы.

— А вообще у вас тут хорошо! — потянулся Громосеев, — Тихо, спокойно…

Заметив протестующий жест Вадима, поправился:

— Имею в виду, если бы не эти таинственные исчезновения и самоубийства, да налёт этот дикий. Вы не знаете что в других сёлах творится. Как с ума все посходили. Что не день, то или зарежут кого, или застрелят, или подожгут из мести. А у вас вон девчонок целый цветник, а за всё время ни одного изнасилования.

— Тьфу-тьфу-тьфу, что вы такое говорите, Антон Пантелеевич! Я ж за них в некотором роде в ответе, раз я их сюда, в эту именно деревню, сблатовал. Да я любому голову отстрелю, кто покусится!..

— Вот так и живём: «Голову отстрелю…» Никакого понятия о правосознании, и это вы говорите, бывший работник органов! А представьте, что в других местах творится! Да и у вас бы творилось, только маленькая Озерье деревушка, соответственно и людей мало.

— И это тоже, — согласился Вадим, — Кому тут насилие чинить? Девки вместе держатся, стайкой, бригадир у них боевая. Я всегда подмогну, если чо, Владимиры опять же, Илья вот… Только что Хроновские… дружинники много что себе позволять в последнее время стали.

— Вот и беритесь за перевоспитание!

— Нет-нет-нет! Я их лучше, если до дела дойдёт, дуплетом картечью сразу перевоспитаю!

— Ой, смотрите, Вадим… не перегните палку. Я вот оружие в дружину привёз — карабины СКС. А теперь и не знаю кому и как их дать! Вы, полагаю, и так вооружены достаточно, недаром ваш квартирант…

Упоминание про квартиранта, как и то, что Уполномоченный привёз в деревню оружие, и «огнестрельный паритет» может вот-вот быть нарушен, взбесило Вадима:

— Да врёт он всё!! Да хоть обыскивайте! Один мой помповик, вы же сами сказали, что теперь разрешён! А сам-то он! Я у него ПээМовские патроны мельком видел: откуда, зачем?? Вы его самого лучше обыщите, вещи его! Хотите — я вам сейчас покажу, где он своё держит??

— Не стоит, Вадим Рашидович, — покачал головой Уполномоченный, — Я же говорю, сейчас, под влиянием сложившейся обстановки, Администрация на вопрос оружия самообороны стала смотреть более либерально… Не то, что «всё разрешено», но если есть, и вреда окружающим не представляет — то пусть и будет. Не стану я у него делать обыск, и у вас тоже, ещё и по другой причине: опыт показывает, что живущие в одном доме… хм… иногда такие подлянки друг другу устраивают! Не удивлюсь, если при обыске патроны будут найдены не только у вашего квартиранта, но и у вас; и не только патроны…

Он оживился:

— Что только не выдумают! В Демидовке один эвакуированный всё жалобы на соседа писал, звонил, сначала, что тот его по огороду притесняет, потом что тот на его дочку «виды имеет», на малолетнюю. Педофил и всё такое! Был я там проездом — так принудили меня в этой склоке участвовать. Оба причём, твердят — он да он! Ну, провели опрос, сделали обыск… и что бы вы думали? У одного под подушкой пользованные трусики малолетней дочери соседа нашли, у другого, в кармане — трусы же жены его соседа! И что вот с такими делать, как «судить»??

Вадим засмеялся:

— Фальсификация улик оппоненту — старый трюк.

— Да. Никогда не забуду их лица — обоих! — когда у одного из-под подушки трусы школьницы-соседки, у другого из кармана — трусы жены соседа! И, главное, лица их жён! Незабываемая пантомима была! Вообще на сексе сейчас как с ума все посходили — наверное от безделья перед уборкой, да от отсутствия этих поганых «Дом-2», которые хоть какой-то сублимацией служили… Впрочем, это нормально. Эпоха глобальных перемен очень часто совпадает с эпохой разврата. Это объективно — при смене общественной формации, какое-то время будет смятение в умах.

— Вы прям как мой сосед, Володя; тот тоже всё как по писаному шпарил…

Громосеев уже окончательно встал, оправил китель под портупеей, взял стоявший у окна автомат, выглянул в окно:

— О, да у соседей оживление. Весь девичий контингент в сборе.

Вадим тоже выглянул в окно. За кустами сирени, во дворе у Вовчика клубились теперь косынки «коммунарок», слышались возбуждённые девичьи голоса. Вздохнул облегчённо: вот и удалось придержать Уполномоченного до «подхода основных сил»; теперь девки Вовчика точно в обиду не дадут, а справиться с их «накатом» Громосееву будет несравнимо сложнее нежели с возражениями мужчин.

Это понял и Громосеев, вздохнул обречённо, забрасывая автомат за спину:

— Ну, ничего не поделаешь… Сейчас их о произошедшем также опросим… Но вот обыск у соседа вашего всё равно придётся сделать! — не мог автомат с боезапасом «внезапно появиться» и так же бесследно исчезнуть, оставив лишь кучу трупов! Кстати, разберёмся с вашим соседом — и «на пригорок», так ведь вы называете. Посмотрим там.

— Раненые там ещё, Антон Пантелеевич, раненые и пленные. А прихожане вам всё подтвердят, всю картину, что я вам изложил. Пленных-то заберёте? Допрос там, следствие?

— Допрос, следствие… Да, заберём, пожалуй. Ну-с, пойдёмте к вашему соседу!

РАСКУЛАЧИЛИ!

Несмотря на ожидания Гришки, что «Вовчика сейчас будет команда за шею и на дерево!» вернувшийся после беседы с Вадимом Уполномоченный был настроен совсем не кровожадно. К тому же его сразу же окружили во дворе вернувшиеся «с пригорка» девчонки-коммунарки, туда же подтянулись кое-какие соседи, хотя сбор был назначен на более позднее время, и хочешь-нехочешь получилось во дворе импровизированное собрание.

По поводу побоища в церкви гвалт стоял невообразимый; все побывавшие там, а побывали, конечно же, все, наперебой стремились поделиться впечатлениями, искренне считая, что только их мнение о произошедшем будет наиболее полным и правильным.

Уполномоченному с ходу выдали не менее пяти версий «почему весь ужас случился», при этом, значительная часть мнений была о том, что «Витькины сопляки невооружённые, стрелять умеют только по бутылкам и по бабкиному туалету; а сами трусливые как зайцы!»

Толкавшийся тут же, среди девчонок и соседей Лещинский внимательно запомнил, кто произносил такие крамольные вещи «против дружины», но виду никак не подал.

Практически все сожалели, что Владимир с автоматом ушёл из деревни (это все соседи подтвердили), и «наплевать, откуда у него было оружие, Володя парень правильный и бесстрашный, а теперь нам всем карачун…»

Были «наезды» на самого Громосеева, как Уполномоченного, за «не обеспечил защиту», но довольно-таки вялые — даже до самых тупых постепенно дошло, если не в городе, то здесь, в деревне, что их личная безопасность сейчас мало кого волнует, а меньше всего — «власти», которых неожиданно оказалось много, и, кажется, даже сам Громосеев несколько путался, к какой из них сейчас Озерье принадлежит.

Сожалели о Морожине — тот сейчас наверняка бы сказал бы что-нибудь острое по текущему моменту; но… старый «шут» деревни пропал, тот шут, которому по старому обычаю дозволялось и королю в лицо говорить самые нелицеприятные вещи — что с него возьмёшь, шут и есть шут! А новым деревня ещё не обзавелась.

Мрачные «коммунарки» видно было, что не ждали теперь ничего хорошего от жизни, особенно, после того, как двое девчонок закинули пробный запросик «а нельзя ли нам всем перебраться куда-нибудь в более охраняемое село, ну, хотя бы, в вашу же Никоновку?..» и получили на него недвусмысленное и категорическое «Нет!»

— Нету сейчас «безопасных мест», не-ту!! — грохотал Громосеев, силясь подавить это «давление снизу», — В Никоновке тоже не всё слава богу! Кто вас там охранять будет?? Там тоже «дружина», только чуть побольше, и те же люди! Вы поймите — то, что вы тут так далеко от цивилизации, от дорог — это плюс! То, что к вам вот банда припёрлась — это случайность! А охранять вас никто не нанимался — вы сами девчонки спортивные, тренированные, не нравится вам хроновс… то есть местная дружина — создавайте свою! Я разрешаю!..

— И создадим!.. — пообещала Катерина. Её поддержали.

— … и сами следите за порядком! Всё — кончились те времена, когда вашу безопасность кто-то брался обеспечивать, теперь всё сами, сами! Но, конечно, в пределах разумного. Самосуда мы не потерпим! — счёл нужным всё же пристращать Уполномоченный.

Пораспинавшись ещё немного на тему порядка, Громосеев распорядился «очистить территорию» и заявил что «сейчас тут будут производиться следственные действия!»

Ему не особо подчинились, но чуть попритихли и выдавились на улицу, за ограду, где стоявшие в оцеплении никоновские парни в камуфляже и с оружием тут же начали напропалую заигрывать с коммунарками. «Старшая часть коммуны» в лице нескольких женщин бальзаковского возраста и их мужей, взирала на это с неодобрением.

Тут же была и Мэгги, с чёрной косынкой на голове. Её сторонились, хотя никто не мог сформулировать каких-бы то ни было претензий к ней. Просто сторонились. «Внезапная» смерть, самоубийство её ближайшей подруги теперь тенью легло и на отношения между бывшими танцовщицами. С ней разговаривали, к её словам прислушивались, но… теперь она остро, по- женски, чувствовала, что она больше не «первая среди равных», и даже не равная, — она почувствовала себя вне круга бывших подруг… В глубине души никто не мог поверить, чтобы Надька, обычно такая жизнерадостная, вдруг вот так взяла и повесилась; и её ближайшая подруга ничего не знала о её мотивах. Ей больше не доверяли.

Громосеев же, предварительно в очередной раз отказавшись от «услуг» юриста Попрыгало и вообще порекомендовав тому на глаза ему сегодня не попадаться, прошёл в дом, преисполненный желания поскорее закончить с этим неприятным делом.

Вовчик был жив, и вполне в порядке; если не считать забинтованные порезанные руки, рану на груди ещё со времени драки в церкви, и свежего синяка на лице — следа куда приложился, узнав своего недруга, Гришка. Уполномоченный допросил Вовчика, а вернее — побеседовал, постаравшись осветить произошедшее в деревне и с точки зрения последнего. Ну что ж, его вИдение почти не отличалось от изложения Вадима; ну и конечно «откуда автомат не знаю, был в это время заперт в церкви; вышел когда всё уже кончилось». Ну и конечно «нет, не знаю, не замечал, без меня не отлучался, наверное автомат отобрал у нападавших, а соседи всё врут!»

Такое явное покрывание своего дружка всё же разозлило Уполномоченного, и он ещё больше уверился в своём решении сделать у Вовчика обыск.

Позвав в дом Бориса Андреевича как представителя деревенской общественности, пару своих бойцов для чисто технических действий и Инессу, как тут же проживающую, Громосеев для начала предложил Вовчику, как это заведено, самому, «добровольно сдать находящиеся в доме и на прилегающем участке запрещённые предметы: оружие, взрывчатые вещества, наркотики. Подумал и не стал добавлять «и подрывную литературу» — совсем свихнувшись от борьбы за власть, разные группировки здесь, в Оршанском районе, призывали изымать как «подрывную» агитационные брошюрки и листовки конкурирующих «партий». Громосеев смотрел на эту «мышиную возню» с презрением.

Лежащий на кровати Вовчик «из политических соображений» изображал, что чувствует себя хуже, чем на самом деле; да и правда — от всех этих вопросов-допросов и от ожидающей неизвестности у него стала подниматься температура.

— Нету в доме оружия и прочего! — отрёкся он. Автомат и патроны забрал Владимир; перетопленная и поломанная, кусковая взрывчатка, наменянная в своё время, хранилась в сарае, в коробке со старыми, ещё бабкиными обмылками, и, собственно, и выглядела как мыло. Всегда можно было отпереться, сказать что и покупал как мыло, обманули, чёртовы коммерсанты…

— Нету! — ещё раз уверенно заявил он.

— Есть!! — неожиданно нагло влезла Инесса. Судя по всему, ей не терпелось избавиться от владельца дома, — Что вы его слушаете, господин Уполномоченный! Есть оружие! Вон — в одёжном шкафу, за одеждой!

— Ты думал я ничего не знаю?? — повернулась она от Уполномоченного к Вовчику, — Я всё знаю!! (Вовчик дрогнул и непроизвольно изменился в лице) Ты думал я от Власти скрывать буду? Покрывать вас с дружком?? Господин Уполномоченный, ещё прошу разобраться с исчезновением моего мужа, Романа! Они постоянно конфликтовали, вот… с ним! и с его дружком! Рома требовал честного отношения с властью, и честного дележа продуктов, а эти два жулика постоянно что-то химичили, что-то шушукались… в бане! Проституток туда водили! Что-то замышляли там!..

— Посмотрим, посмотрим… И в бане — проверим! — Громосеев направился к шкафу и вскоре извлёк оттуда из-под одежды Вовчиковы пневматическое ружьё и арбалет. Вовчик незаметно облегчённо вздохнул. Эта дура явно больше ничего не знала; а он, уже было, испугался… хотя, чего бы бояться? Нечистая совесть, вот оно, как в книгах писали. Впрочем, от Инессы и её семейства можно было ожидать, что и подбросили бы … Хорошо что там, в Никоновке, он из арбалета не стрелял, и всю одежду потом сожгли!

— Ваше? — осведомился Громосеев, демонстрируя ружьё и арбалет.

— Моё… — покорно согласился Вовчик, и тут же добавил: — Так это же и не оружие ни разу! Так… игрушки!

— Какие игрушки, какие игрушки!! — тут же вновь затарахтела Инесса, — самое настоящее оружие! Мы постоянно живём тут и боимся, что эти бандиты нас застрелят!

— Помолчите! — распорядился Громосеев; и со знанием дела осмотрел ружьё и арбалет.

— Ну, что уж вы так кокетничаете, как вас… Владимир Сергеевич. Вполне себе оружие, я ведь в теме: пять-и-пять, «папский» калибр, вполне себе…

Инесса было возликовала; сейчас-сейчас, твердила она себе, Вовчика заберут, увезут… куда-нибудь, и всё останется ей! — но Уполномоченный тут же и развеял её надежды:

— … вполне себе оружие, даже отличное оружие! Но — пневматика, а это не криминал! Тем более — арбалет. На ёжиков охотитесь?..

И, внезапно преисполнившись добрых чувств к Вовчику, убрал «оружие» обратно в шкаф, за одежду, и даже присел на край кровати рядом с Вовчиком, не забыв, впрочем, распорядиться своим бойцам «внимательно посмотреть тут везде…»

Бойцы стали рыться в стенных шкафчиках, заглядывать под шкаф и кровать, а Громосеев, преисполняясь благодушия, достал из бокового кармана кителя и продемонстрировал Вовчику… навороченную, очень хорошую «охотничью» рогатку, с пластиковой удобной рифлёной ручкой, откидным упором в предплечье и даже прицелом!

— Я ведь и сам, как говорится, в прошлом был… эээ… не чужд! Вот, что скажете?

— Ну… что? — Вовчик осторожно взял рогатку, — Сразу видно — качественная вещь! У меня была наподобии, но жгуты постоянно рвались, потому я на пневматичку перешёл… А вы… каким образом?

— Да так… — немного стесняясь, что было неожиданно в таком огромном, наделённом властью человеке как Уполномоченный Громосеев, поведал тот, — Так сказать хобби. Люблю в свободное время пострелять на точность — глазомер развивает. Правда, со снарядами сейчас никак. А для жгута надо было использовать «катетер Петцля», второй или третий номер, раньше можно было в магазинах медтехники найти.

Вовчик усиленно постарался вспомнить всё, что он знал или слышал о рогатках, а знал он относительно немного, и постарался поддержать разговор, превознося, всё же, пневматику. Вскоре беседа двух знатоков стала совсем «специальной», только и слышалось:

— … расходники! Расходники-то, а?!

— … если уплотнительные резинки смазывать силиконом и вовремя менять, то ресурса хватит лет на 100!

— … дальность… простота применения…

— … я вот могу стрелять хоть речной галькой, а шарики для пневматики, да ещё в этом экзотическом калибре…

— … это же постоянные тренировки — как с луком, как с пращой! А пневматичка не так требовательна к навыкам. Опять же — дальность!

— Я не отрицаю, но в то же время… — видно было, что Громосеев расположился к Вовчику, найдя в его лице понимающего собеседника.

И Вовчик, и Инесса старались даже не смотреть в угол, где под цветастым бабкиным ещё половиком и большим сундуком таилась главная сейчас тайна дома: люк в подвал, он же, по нынешним временам, аналог входа в пещеру Али-Бабы. Бойцы Громосеева планомерно, и видно, что не в первый раз, потому что умело, осматривали, обыскивали помещение, и пока ничего криминального не обнаружили, лишь дивясь определённой «зажиточности» хозяев: на стол были извлечены из шкафов и растительное масло, и пакет с сухим молоком, и начатая бутылка водки (использованная Вовчиком для дезинфекции и компресса), и уксус, и специи, и пара банок тушёнки с начатым пакетом вермишели, и раскладная солнечная панель, и даже несомненный признак нынешнего благосостояния — новенькие зубные щётки и несколько тюбиков с зубной пастой, один из которых проводящий обыск боец тут же незаметно умыкнул как будущий подарок своей девушке.

Но — плохое, думай об этом или не думай, случается: один из бойцов, проявив так неуместную сейчас тщательность, порывшись в сундуке, затем сдвинул его — и обнаружился люк в подпол.

— А ну-ка, а ну-ка… — Громосеев заинтересованно поднялся.

— Ну что там, что там??.. — в прихожей за дверями толпились несколько девчонок. Как только Уполномоченный скрылся в доме, заинтересованный в происходящем «контингент» коммунарок и соседей мало-помалу вновь вдвинулся в ограду вовчикова дома, а потом, постепенно, часть девчонок просочилась и к двери — подслушивать, пока оставшиеся напропалую кокетничали с охраной.

Гришка, старший у отряда, плюнув на «руководство», вовсю приударял за строившей ему глазки Мэгги. А четверо подслушивали за дверью.

— Достают чо-то из подпола… говорят — там много! Вовчик чуть не плачет; говорит что всё честно куплено, у него и чеки товарные есть, а Уполномоченный… Уполномоченный говорит что «хоть куплено, хоть честно оплачено, а вы должны проявить сознательность и понять, что в период когда…«…короче, отнимут, наверное, всё. А там много, ога! Вовчик заплакал, ого! — транслировала Аделька.

— Сссволочи!! — прошипела зло Катерина, стискивая кулаки.

— Чо ты, Кать? Это же не наше, нам-то…

— Молчи, дура! Керосиновая лампа, новое стекло к ней, сам керосин, фонарик вот, нитки-иголки, шесть новых футболок, перец, соль… откуда, дура, думаешь?? Вовчик всё давал! Своё! — мог бы не давать. И он теперь в коммуне! А выметут сейчас всё… слушай давай, что там?

— Громосеев ругается! Говорит, что «запасливость, предусмотрительность имеет свой порог; то, грит, что мы щас видим, это «сокрытие продуктов питания и предметов первой необходимости в товарных количествах», за что, говорит, есть соответствующая сейчас статья… ой, девчонки, неужто расстреляют?? За запасы-то??..

— Молчи, дура, слушай!

Громосееву было неловко. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке: предъявить парню было, в общем, нечего; ничего криминального, не считая некоторого количества ножей явно «холодного» вида (тут же конфискованных) найдено не было; но в то же время то, что было обнаружено в подвале никак нельзя было оставить незамеченным и не отреагировать на такие, поистине по нынешним временам, богатейшие запасы: вермишель и макароны — коробками, тщательно упакованные в полиэтилен; пачки соли, ящики с, признаться дешёвым, но тем не менее вполне себе мылом; рис, перловка, гречка в больших пластиковых канистрах с широким горлом; пятилитровые баклажки с растительным маслом, ящики тушёнки, тушёнки, тушёнки… староста только в изумлении качал головой, принимая всё новые коробки и свёртки, а из подвала всё подавали и подавали. Ещё и ещё.

Уполномоченный вполне верил, что всё это честно и заранее куплено и оплачено ещё полновесными деньгами — но тогда и стоимость всего этого богатства была совсем другая! А что было делать? Исходить из примата законности и священности частной собственности? А в чём виноваты сельские старушки, не имевшие возможности на свои нищенские пенсии создать себе такой же вот «жировой запас»??

Отнимать все эти ценности у Вовчика не было ни малейшего повода; и, в то же время «не отнимать» было положительно невозможно! Не поймут никто — ни староста, ни бойцы отряда, ни те же соседи, опять галдящие во дворе. И потому он злился, не находя возможности примирить непримиримое: необходимость, по сути, ограбить запасливого парня, вся и вина которого была в том, что его товарищ спас десятки жизней жителей деревни, а сам он был достаточно предусмотрителен, чтобы сделать загодя это запасы. Да ещё и пострадавший в этой котовасии возле церкви! Да ещё и способный поддержать содержательную беседу о пневматике и рогатках, давнем хобби Уполномоченного. А что делать??

Винить парня в его запасливости было невозможно, но и оставить всё как есть тоже было нельзя. И потому Громосеев накалялся, а вернее, накалял сам себя, чтобы легче было принять это неправедное решение: отнять это вот богатство, оставив парня ни с чем, а вернее, с огородом и минимумом запасов. Или поделить с ним?..

— … я прошу, нет, я призываю… ччччёрт, всё не так! Я вас, Владимир Сергеевич, ставлю перед фактом: мы это рек-ви-зи-ру-ем! Изымаем! Под расписку. В силу целесообразности. Ведь вы посудите сам: у вас тут запасов на хорошую большую семью года на полтора — а вы один! Ну, с квартирантами… Вы что, спекулировать этим собирались, аааа??? Вы ведь имейте в виду, сейчас по Временному Чрезвычайному Положению за спекуляцию продуктами питания… я знаю, что «не было факта», но тогда зачем?? А вы знаете, что в то время когда вы себе на хомячьих запасах многолетних сидите, где-то голодают?? дети в том числе! Я понимаю, чёрт возьми, что для вас, как человека неженатого и бездетного это пустой звук, но представьте себе что это — смотреть в голодные детские глаза! Так! Петров, Гальдин — позовите ещё двоих с улицы! Вот это, вот то, вот это всё и половина этого — в микроавтобус и ко мне на заднее сидение. Грузите. И не надо хныкать, Владимир Сергеевич, не надо! Я сюда ехал с существенно более серьёзными в вашем отношении намерениями; скажите спасибо что всё так кончится! Да, расписку напишу, накой она только… и вы можете не сомневаться — ваши… то есть реквизированные продукты будут распределены среди остро нуждающихся! Всё. Точка!

После недолгого допроса «на пригорке» пленных бандитов, который допрос, в общем, подтвердил лишь всё ранее сказанное Вадимом (за исключением автомата. Автомата, божились пленные, у них не было!!), Громосеев приказал и их, пленных, грузить в машины. Прямо поверх реквизированных продуктов, да. «Им тут недалеко ехать…» — подумал он про себя.

— Да, заберём! — сообщил он опухшему, очень неважно выглядевшему батюшке, вышедшему ради такого случая во двор, — Сопроводим в КПЗ в Никоновке, затем этапируем в Оршанск. А там пусть с ними разбираются. По закону!

Гришка хмыкнул. Громосеев посмотрел на него строго, и вновь обратился к священнику:

— Что уж вы, Андрей Владимирович; соберитесь, что же это такое?? Нельзя же так распускаться, у вас же люди, паства!

— Да… Да-да… — священник всё потирал, мял большими пухлыми ладонями ставшее одуловатым лицо с явными мешками под глазами, — По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Великий грешник я…

— Что-что??.. Перестаньте. С точки зрения законности к вам претензий нет, действовали в пределах необходимой самообороны. Трупы — похоронить! Отпеть, или как там у вас полагается? Естественно ни о каких «опознаниях» и «следственных действиях» речь идти не может, не то время. Ну и…

— Отпеть… Не могу теперь осуществлять таинство евхаристии, то есть таинство пресуществления в тело господне… но отпеть души грешные, пожалуй…

— Вот и займитесь. Всё больше толку, чем пить горькую. Григорий! Закончили грузиться? Давайте сами по машинам!

Подошёл к стоящему поодаль старосте.

— Ну что, Андреич. Нет тебе пока замены- рули. Постарайся только, чтоб больше таких-то эксцессов не было. С Хроновым, как нарисуется из бегов, реши вопрос: из котлеты отбивной не выйдет! К чёрту его из командиров дружины! И скажи ему: если этот… оппонент его, Илья, выживет — спустим это дело на тормозах; не выживет — в следующий свой приезд лично повешу его перед конторой! Так ему и передай, и не посмотрю что он бывший командир дружины! Четыре винтовки и два ружья с патронами мы сгрузили в их… этот… штаб; Лещинский проследит, он ведь типа заместитель Хронова? Так, всё, двинули!

Вовчик сидел в бане, и, упёршись в щелястую бревенчатую стенку лбом, и давился злыми слезами. До сердечной боли было жалко отобранных запасов. Запасов и собаку, верного сторожа Артишока.

Он всё понимал: и что «отделался малым», что могло быть и хуже; что главное — жив, почти здоров и на свободе; что друг Вовка вне досягаемости Громосеева и его банды (по-другому он их теперь больше не называл), но запасы-то, запасы!! Это ведь не просто жратва и мануфактура, это, что ни говори, был порядочный кусок его жизни — запасы, подготовка. Конечно, Громосеев нашёл не всё, не такой дурак Вовчик, чтобы всё-всё держать в одном месте, но и отобранного, «реквизированного», хватило, чтобы он внезапно почувствовал себя голым и бОсым…

— Что же делается?? — размышлял он, — Сначала согнали из города, из их с мамой квартиры, предварительно побив там все стёкла и разворотив входную дверь; потом здесь… поотбирали всё! Честно купленное! Разве я виноват в том, что я просто запаслив и предусмотрителен? Разве я не давал затариваться необходимым для выживания всем остальным, когда явно было видно, что БП на подходе? Почему я вкалывал на 2-х — 3-х работах, вкладывал заработанное в запасы и в навыки, а они жили в своё удовольствие, ездили на морЯ??

Жгучие слёзы душили, он вспоминал, как тщательно упаковывал от сырости каждую коробку с макаронами, каждый пакет крупы, сахара; как трудно, в одиночку перетаскивал и перевозил это всё из Мувска в деревню, обустраивал погреб, складировал запасы… всё напрасно!! Сволочи, сволочи!! Ещё Инесса, паскуда, подвякивала Громосееву; а Гришка, здоровенный дебил, саданул в лицо… и нет под рукой ни спец-фонарика, ни друга рядом, с автоматом!..

Впрочем… автомат-то Вовка оставил в условленном месте. Громосеев уехал и теперь не скоро приедет вновь, только если произойдёт, что-то, по масштабу сравнимое с тем побоищем у церкви. И… мы ещё повоюем!

Он решительно вытер слёзы. Высморкался. Ну ничего, ничего… Вы, сволочи, ещё узнаете на что способен Вовчик, если его обидеть! Ничего-о! Ещё посчитаемся!

Он ещё не решил, с кем и как он «посчитается», но постепенно преисполнился решимости рано или поздно припомнить обидчикам свои обиды. Придёт и моё время, ничего!

Автомашины с «отрядом охраны правопорядка» ехали уже около часа; миновав лес, вырулили на поле, по которому вилась раскисшая от недавнего дождя грунтовка. На краю леса был овраг, или неглубокая лощина, заросшая по склонам густым кустарником.

Шедшая первой Нива Громосеева остановилась. Щёлкнула, открываясь, дверь; вылез, потянулся, разминаясь, Громосеев. Втянул полной грудью сыроватый, с запахом влажной травы и леса, воздух. Прислушался. Кроме фырчания подъезжавших машин Отряда было слышно только крики лесных птиц в отдалении.

Остановились шедшие сзади машины. Из-за руля микроавтобуса вылез Гришка и недружелюбно, молча уставился на шефа.

— Что смотришь? Давай, действуй. Вон в тот овражек их.

— Ага. ПонЯл! — Гришка сразу повеселел, пошёл к боковым дверям микроавтобуса, откуда уже выбирались его бойцы.

— Выгружай! — скомандовал.

Из машины начали выталкивать, выкатывать, выволакивать пленных раненных бандитов. Связанных.

— Брат, брат! Слюшай, брат!.. — послышалось от них. Громосеев отвернулся, достал сигареты, закурил. Давно уже прошло то время, как он, отвыкая от вредной привычки, «курил» электронные сигареты; нынешние непрерывные стрессы требовали того, что в прежней жизни считалось вредным: никотина, алкоголя, случайного секса…

— Брат… — жёсткий удар прервал жалкое блеяние пленника, теперь за спиной слышалось лишь жалкое всхлипывание.

— Давай за ноги! Потащили! А ты чо стоишь?? Подключайся, бля! Ствол в машине оставь, не понадобится, чо, в первый раз?? — распоряжался за спиной Гришка, — Двигай давай! Где мой струмент?

— … не надо, не надо, господа, товарищи, не надо!.. — в несколько голосов теперь заныли, завыли, заверещали пленники, поняв, что к чему. Громосеев, не оборачиваясь, жадно затянулся, горячий дым обжёг лёгкие, он закашлялся. Чёрт, никак не привыкну… Оглянулся. Бойцы отряда волокли пленников в овражек, за ними следом шёл Гришка, разворачивая на ходу свёрток из мешковины. Развернул, бросил тряпку на траву; в руках у него теперь был небольшой топор.

— Петров! Воды достань из багажника, нужно будет руки потом помыть, и инструмент! — распорядился на ходу. Скрылся в овражке за кустами.

— Брат! Брат! Не нада-а!!.. — всё слышалось из овражка.

Громосеев сплюнул окурок, уже обжигавший губы, и полез в карман за следующей сигаретой.

ПОХОРОНЫ И ПЛАНЫ

Озерье наконец обзавелось своим собственным кладбищем. Раньше, когда с топливом не было проблем, покойников хоронили на кладбище возле, не столь далёкой и более крупной, Демидовки, благо, жителей в деревушке было раз-два и обчёлся. Теперь в соседнюю деревню ездить было дорого, ни к чему, да и опасно. Недолго думая староста отвёл под кладбище поросшее бурьяном поле между деревней и «пригорком», несколько, впрочем, в стороне, чтобы в церковь приходилось ходить хотя и мимо, но всё же не через кладбище.

На свежем кладбище уже образовалась первая могила — мадам Соловьёвой.

После отъезда Громосеева вдруг, откуда ни возьмись, появился Хронов; как ни в чём не бывало, по-прежнему наглый и самоуверенный, он тут же заявился в «штаб» и поменял своё испохабленное выжженными рисунками ружьё на одну из оставленных Громосеевым нарезных винтовок.

Никто из его «бойцов» не посмел ему и слова против сказать: после ночной расправы с Ильёй, и отъезда Громосеева не смогшего ничего Витьке сделать, а только громыхавшего словами, авторитет Витьки упрочился — авторитет не то что руководителя, командира дружины, а то, что в блатном мире называют паханством. До всех дошло, что Громосеев и Никоновка с их определённым, хотя и странным нынешним пониманием законности далеко, а Витька — вот он. А Илья — с травмой и при смерти (как говорили). И староста, Борис Андреевич, по-прежнему остался на селе, как бы главным; никто его не сместил, словом… словом, всё осталось по-прежнему, и только возросла от безнаказанности и лучшей теперь вооружённости Витькина наглость.

Артист же решил Витьку с должности командира дружины, вопреки распоряжению Громосеева, не смещать: во-первых особо и не на кого — тот же Лещинский, Витькин «зам», смотрел тому в рот и выполнял беспрекословно Витькины распоряжения; во-вторых, что может быть лучше прикормленного и накрепко привязанного соучастием в убийствах «силовика»? А что Уполномоченный?.. Ну а что Уполномоченный? Он распорядился и уехал, а нам, хрестьянам, тут жить… нету другой кандидатуры, да и всё! Да и не его это дело, расставлять на местные-то посты. Да и не станет же он проверять! Да и сам он… посмотрим ещё, сколько он сам протянет! Гуманист чёртов и любитель стрельбы из рогатки…

Но Витьке наедине, чтоб не ронять тому авторитет, Артист сделал «строгое внушение» — а попросту саданул ему в солнечное сплетение, а потом, упавшему, с удовольствием добавил ногами… Дьявол взревел от радости и рванулся было в предвкушении крови из глубин души наружу, но Артист смог, смог, к счастью, с ним справиться, — забивать сейчас Витьку насмерть или калечить было явно не с руки. Только отогнул Витьке за волосы голову назад и, поднеся к шее лезвие ножа свистящим, змеиным шёпотом ему сообщил:

— Если ты, сссука, ещё раз что-нибудь такое, как с Ильёй, без разрешения вытворишь, я тебя, поганца, лично запорю и на пару к Роме спрячу! Или к Морожину — сам решай, с кем в компании тебе будет веселее!

Витька быстро-быстро и мелко закивал, опасаясь порезаться о лезвие возле своего горла, даже заморгал в такт, преданно гладя в лицо Артисту и всячески изображая, что он-то всё и навсегда понял, больше не повторится, клянусь-клянусь!!

Он не прикидывался, он и в самом деле до судорог боялся старосту, чувствуя за ним и Артиста, и, глубже — Дьявола. Кто знает, что тот решил на его счёт, и по какому поводу — мог вполне и зарезать, Хронов не сомневался; и потому от страха переборщить с выражением личной преданности он не опасался. Если бы тот заставил, он, Витька, и сапоги бы ему лизал, — теперь он окончательно чувствовал в Борисе Андреевиче ХОЗЯИНА, и препоручил ему всецело и душу и тело. Иначе, он чувствовал, ему не выжить.

Удовлетворившись выражениями покорности со стороны Витьки, Артист оттолкнул его голову, спрятал нож, и, поднимаясь с корточек, распорядился:

— Ну а в наказание тебе — труп этой суки, бизнес-тренерши — похоронить! Чтоб сегодня же! Никаких, нах, гробов и, вообще, огласки — сгребёте её лопатами в полиэтилен вон от теплицы — и на новое кладбище. Потом уже объявишь местным плакальщицам — пусть повоют за свою вождиню на могилке.

— Её, небось, там уже собаки пожрали!

— Значит, собачье говно похоронишь! — Артист захохотал, — А ну пошёл!..

Так на кладбище появилась первая могила.

Теперь к ней готовились добавиться ещё три: Надькина и бабки, бывшей квартирной хозяйки Бориса Андреевича, и общая, для всех убитых при нападении на церковь бандитов.

Вовчик на похоронах, куда, как на общее мероприятие, опять стянулось полдеревни, присутствовал; и сразу отметил как после прошедшего визита Уполномоченного разделилось Озерье. Деревня и раньше-то никогда не была чем-то единым, все копались в своих огородиках и на выделенных под посадки делянках сами по себе; но тем не менее всё равно у всех было это некое ощущение — что они здешние, пусть даже сбродные, эвакуированные в эту глушь из больших городов; но всё равно — они «озерские», и всё, что в Озерье случается каждого непосредственно касается. Каждого и всех вместе.

А теперь… теперь, как-то, все стали порознь. Несколько старух противными, навевающими невыносимую тоску голосами заунывно причитали около своей товарки, лежавшей в гробу весьма торжественно, с лентой с вышитой молитвой на восковом лбу, с чётками и свечкой в серых руках. Девчонки-коммунарки с опухшими и некрасивыми от слёз лицами кучковались возле гроба Надьки. Та была вся нарядная… на шее белая лента, чтобы не было видно жуткого багрового рубца — стронгуляционной борозды. А вот Мэгги не пришла на похороны, сказавшись больной от расстройства — и этим вообще отдалилась от бывшего своего коллектива.

Поодаль несколько суровых тёток из числа выживших прихожанок стояли и что-то нараспев пели перед большой могилой, в которую бойцы Витькиной дружины уже стаскивали по одному и укладывали друг на друга окоченевшие трупы бандитов. Староста распоряжался. А основная масса озерских просто стояла и глазела, бесстыдно вслух обсуждая происходящее у них на глазах. Вместо телесериала. Никто даже не почесался помочь закапывать могилы, когда священник, всё же убеждённый прихожанками, неким «малым чином» отпел грешные души, в том числе и Надьку, и бабку. Просто стояли, глазели и болтали:

— Не должОн бы священник отпевать самоубийцу! Точно-точно, я сама читала! Надька-то — она ж самоубийца! Вот. Значит неправильно.

— Ага. И на кладбище таких не хоронили. Я тоже читала.

— Да всем пофиг, чо, не заметно что ли!

— А поп-то бухает! Глянь, какая репа опухшая! Грят так и не просыхает с того дня.

— Конечно пьёт! Паства, значит, трудитца, а он пьёт! Как заведено!

— Как вам не стыдно! Он всё в церкви сам делал и делает, всё своими руками! И когда бандиты — он ведь не сбежал, а за своих, понимаете ли, прихожан вступился, и, говорят, двоих в церкви зашиб вусмерть…

— Вот. Священник — зашиб. В церкви. Вот.

— А что должОн был делать?

— Помолиться за них, и сказать, что они поступают нехорошо! Хи-хи-хи!

— Другой раз бандиты не на пригорок, а в деревню придут, и тута некому будет заступаться, ага! Не дружине же.

— Я своему сказала — нечего в дружину шляться, картошку копать уже надо! — нет! С ружжом шастать им способнее…

— А этот-то… Вовчик. Раскулачили его. Ага. Ишь, стоит. Говорят, плакал вчера. Когда отбирали.

— Да уж. Тут заплачешь.

«Общественность» тут же с удовольствием переключилась на новую тему:

— Ты ещё пожалей его. Да там всю деревню можно было полгода кормить, а он ничо и никому! Да ты знаешь, сколько у него в погребе было позаныкано?? Там час выносили: пакеты, коробки, мешки. Ишь, куркуль! У него даже не всё и забрали!

— Ну, прям час! Но вообще что не делился — это…

— А чо бы он должен?..

— А по человечески! А он — нет! И вообще — откуда у него столько нахомячено?? Уполномоченный не стал разбираться — а зря, зря! Это неспроста! Столько… всего! Все, понимаешь, с голой жопой эвакуировались — а у него полный подвал запасов! Вот и думай — с чего, почему??

«Общественное мнение» медленно, но верно склонялось к осуждению куркуля-односельчанина:

— Порядочный человек в наше время таких богатств иметь не может и не должен! Только преступник какой!

— А ещё с дружком своим в огороде целыми днями горбатились — сажали да пропалывали. Не иначе как для отвода глаз. Чтобы никто не догадался. А сами — жрали в три горла. Инесса, квартирантка ихняя, говорила. Им её муж пропавший говорит: дайте, грит, сигарет! А он ему: только за золото! Вот и думай — откуда и для чего у ево столько запасов!

— Спекулировать! Конечно спекулировать! В Мувске сперва наспекулировали, потом в Озерье перебрались. Эвакуированных обирать. Ага.

— Ссссволочи! Тут жрать нечего, а они…

— Мяхко с ним Громосеев, мяхко! Я б…

— А дружок евонный убёг. С автоматом. И тихарится где-то. Неровён час…

Все примолкли и с некоторым испугом огляделись. Бойцы-дружинники, перебрасываясь шуточками, неторопливо заканчивали засыпать могилу.

— И Витька. Застрелил парня — и тоже в леса. А сейчас опять главный.

— Сейчас кто угодно «главный», кто с оружием…

Старая истина «винтовка рождает власть» наконец в полной мере дошла и до бывших менеджеров, менчендайзеров, секретарш и прочих работников «современной экономики».

Вовчик, собственно, присутствовал на похоронах не только из-за Надьки — что её тайно убили он практически уже не сомневался. Но… как бы то ни было, какие бы подозрения не были, пусть даже уверенность — приходилось делать вид, что ничего не случилось, что нет оснований для подозрений и всё такое. А как иначе… Период «радикального выяснения отношений» был, чувствуется, на подходе, но ещё не наступил. И Громосеев со своей «бандой экспроприаторов» был этим, пока ещё сдерживающим от радикального выяснения отношений, фактором. Приходилось «терпеть и улыбаться». Пока. Как говорится, «приближается день «икс», время «ч» и полная «ж»; и нужно быть к «ж» готовым.

И сегодня он собирался переговорить со старостой, с Борисом Андреевичем, о мирном, по-возможности безболезненном, «разделе сфер влияния»: это касалось не только «переезда коммуны на пригорок», но и предстоящего сбора и хранения урожая. Вовчик по своему обыкновению продумывать последствия предвидел в этом вопросе большие проблемы: в коммуну вступали кроме девчонок, бывших первыми, много и последующих семей, работавших и меньше по времени, и меньше по интенсивности. Обрабатываемые поля были в разных местах, различных по удалённости — а отовсюду нужно было доставлять собранный урожай. Вовчик планировал значительную часть урожая складировать рядом, на пригорке, пусть это было и дальше. Во избежание, как говорится. Как доставлять? На себе? На самодельных тележках? На личном автотранспорте при жестоком дефиците бензина? Вовчик предвидел проблемы, и хотел заранее, по возможности безболезненно и заранее договориться об их решении.

Но разговора толком не получилось. Староста не то чтобы вилял, уходя от конкретных соглашений, но складывалось впечатление, что все эти хозяйственные вопросы, собственно и являющиеся его прерогативой как Громосеевского «наместника» он считал неважными, чуть ли не само собой решающимися, и обсуждать их всерьёз и предметно избегал…

Просто дурак? Недальновидный человек? Или, как с опаской думал Вовчик, Борис Андреевич просто не видит чего ради делить то, что потенциально не делится, и со временем всё равно будет «в одном кармане»? А пока так… кто сколько и чего урвал — тем и владей? И Вовчик, по согласованию с Катей, решил, во-первых, уборку начинать с самых удалённых участков, во-вторых, договориться с куркулём Вадимом, у которого был дизельный внедорожник и запас топлива, о перевозке урожая на пригорок, для чего тут же решил заняться созданием подходящей телеги и подготовкой необходимого для уборки инвентаря. В-третьих, спешно перевезти «на пригорок» свой слесарный инструмент, тиски из сарая, и заняться параллельно вооружением своей женской бригады как реального противовеса хроновским придуркам. Тиски и ручную дрель — в первую очередь. Потянет ли сварку генератор Вадима? Найти трубы подходящего диаметра…

Вадим сам пока «стоял враскоряку», то решаясь перебираться «на пригорок», то решая ещё обождать; то опять собираясь «пересидеть» в своём удобном доме — только бы как-то выселить «юриста» с семьёй, желательно прямиком на тот свет.

— Подъезжал ко мне на похоронах Вовчик, — сообщил староста во время поминального ужина вполголоса своим приближённым, — Делить сферы влияния хочет.

— И ты что? — заинтересовался юрист Попрыгайло.

— А ничего. Что там делить? Какой «урожай»? Пусть убирают. Пока. Как время делить настанет — тут мы слово и скажем. Веское. Благо Громосеев Витькиных сопляков стволами снабдил.

— Это хорошо, это правильно! — вклинился политтехнолог и журналист Мундель-Усадчий, — Никаких авансов им не давать — и пусть убирают. Поскольку «раздел» нужно будет производить «по факту». Пусть пашут…

— Поучи учёного. Знаю. Столкновение и перераспределение собственности неизбежно. — обрезал его Борис Андреевич. Помолчал, хмыкнул, и добавил:

— А знаешь, откуда у меня такой вывод? Не поверишь, журнашлюх. А умный человек из чего угодно способен сделать «выводы по жизни», хотя б и из накакавшего на рукав пролетавшего мимо воробья. И только дебил, хоть ему разжуй и в рот положи, на небе огненными буквами транспорант зажги, или на руке правила жизни паяльником выжги, ни-хе-ра не сделает выводов!..

— Ну-ну?.. — пропустив мимо ушей «журнашлюха», подобострастно, хотя и с тщательно скрываемой издевкой, поинтересовался Мундель, — Что сподвигнуло на глубокие выводы?

— Не поверишь — «Варкрафт». Ну, сетевая игра, если знаешь. Стратегия в реальном времени. Так вот. Там, как и вообще в жизни, «второго места» не бывает; там или ты победил, или проиграл. Как в жизни — сдох. Так вот. Там по самой сути игры без конфронтации невозможно. Она, конфронтация с противником, неизбежна; просто в короткой по времени сетевой игре это наглядно; а в реальной жизни некоторые расслабившиеся от благ цивилизации дебилы всерьёз решают, что природу можно обмануть и «жить в сотрудничестве». А так в истории, и вообще в жизни, никогда не бывало и никогда не будет. Всегда кто-то кого-то ест. Поскольку ресурсы в замкнутой системе ограничены, а человек устроен так, что всегда стремится получить максимум для себя. И это нормально. Шекспир как-то писал: «Нет ничего ни плохого, ни хорошего в этом Мире. Есть только наше отношение к чему-либо.» Не согласен? Где и когда в истории было так, чтобы какое-нибудь государство или народ взяли и передали другому государству, народу, что-то нужное, себе принадлежавшее, просто потому что «им больше нужно»…

— СССР. — влез юрист, — Постоянно раздавал. В том числе, и, даже в первую очередь то, что самому было остро нужно. Ресурсы там. Территориями делился. Валютой поддерживал. Всяких засранцев.

— Дурак ты, Попрыгайло! — сообщил слегка подвыпивший по поводу нечаянного избавления от своей квартирной хозяйки, и по поводу успешного окончания инспекционной поездки «господина Уполномоченного с личной бандой» Борис Андреевич, — Поскольку не въехал в суть вопроса, а выступаешь чисто по внешней стороне дела, трескуче. Советский Союз — да, раздавал и помогал. Но совсем не из-за голимого альтруизма и пресловутого «пролетарского интернационализма» или человеколюбия, а именно, как способ расширить свою зону влияния, укрепиться во вражеском лагере под личиной «друга трудящихся». Хотя эта «помощь трудящимся», вполне себе, была небескорыстна, и сами «трудящиеся» и «братские партии» были то же самое, что и, для другого лагеря, «помощь моджахедам, строящим демократию в Афганистане». Уяснил? И вот возьмём Варкрафт. Если, скажем, два игрока решили «строить цивилизацию без конфронтации», поделили, скажем, карту, начали «мирно развиваться», то есть истребить монстров, строить поселения и те де, то, на определённом этапе, после того как подъедятся ресурсы, начнутся стычки сначала на граничащих территориях, затем…

— И выигрыш будет иметь тот игрок, который нападёт первым! — влез внимательно слушавший журналист-политтехнолог.

— Соображаешь, Мудель! — похвалил староста,

Да, кто первый ударит, за тем и поле. Потому, как бы не декларировалось в мире и мирное сосуществование,

и «решение спорных вопросов путём переговоров», всё одно все имеют свои вооружённые силы и всё такое…

— «Доброе слово и пистолет всегда весит больше чем просто доброе слово!» как говорил АльКапоне, — поддакнул и юрист.

— Вот. И потому… Серёжа, ну-ка, как ты, как бывший политтехнолог, рассматриваешь происходящее в районе в динамике?

— Бывшими политтехнологи не бывают! — надулся гордостью тот, и сообщил: — По моим оценкам деструктивные процессы в обществе только усиливаются, процесс распада социума стал неуправляемым и слабокорректируемым; ресурсов… да-да, вы правильно заметили: ресурсов, как в Варкрафте! — для поддержания всего населения уже сейчас не хватает. А значит…

— Серёжа, ты не на симпозиуме. Сжато. Без воды.

— ПонЯл. Значит так: как я выяснил по результатам бесед с громосеевскими бойцами, они полностью уже перешли на самоснабжение. Их используют как военную силу, понемногу снабжают оружием и амуницией то одна, то другая администрации, в расчёте что они будут ручными; но, по сути, они вырождаются в банду. И уже бы выродились, если бы Громосеев был не таким «правильным». По сути, он сейчас является тормозом развития. Сейчас надо бы подгребать под себя ресурсы, а он всё за какую-то «законность» борется. «За порядок» — журналист презрительно сплюнул.

Борис Андреевич одобрил:

— Плевать на Громосеева. Скоро будем. Если он служит тормозом — его снимут. Нам о себе думать надо. Об Озерье и его обитателях. Ну?

— Кто «снимет»? И как?

— Не твоё дело.

— Ээээ… нууу… — «политтехнолог» на мгновение смешался. «Снимут». У него не было оснований не доверять словам Бориса Андреевича. Он жил с ним в одном доме, он постоянно общался с ним — и он боялся его до дрожи; хотя и презирал, как он считал, «за недалёкость и непонимание сути политики». «Снимут». Как Рому, как Морожина, как Селезнёву? Он всё может, этот чёрт, постоянно сыпящий цитатами из каких-то пьес; и шагает он по трупам так же легко, как по полу.

— Ну… Если, значит, Громосеева не опасаться… Оршанску, и тем более Мувску, до нас дела нет… Тогда, значит, нужно перехватывать управление. То есть полностью. Чтобы не растаскивали урожай по своим норкам. Поскольку продукты питания теперь будут самой большой ценностью; продукты питания, топливо, и, конечно, оружие. Обобществить, значит, всё. В духе товарища Троцкого.

— Баб — в первую очередь, правда, Серёжа? — подмигнул Борис Андреевич, — А то ты тут, небось, озверел уже без доступа к женскому телу, а политтехнологи здесь слабо котируются, а?..

Журналист молча проглотил издёвку и продолжал:

— Для этого нужно ликвидировать альтернативные центры силы… То есть тех, кто может быть против, и, главное, не просто против, а «вооруженно-против». Этого… Вадима нужно… того!

— Да-да! — тут же вклинился в разговор юрист Попрыгайло, — Этого ублюдка в первую очередь!

Помолчали, выжидающе глядя на старосту. Несмотря на то, что его должность и раньше-то была неофициальной, чисто номинальной, а теперь, в силу обстоятельств, назначенец от Громосеева вообще становился фигурой виртуальной, Бориса Андреевича они оба, хотя и считали каждый себя неизмеримо выше его «по интеллектуальному уровню», не сговариваясь признавали «за вожака стаи». Его способность легко проливать кровь, его решимость и какая-то мистическая, змеиная способность подчинять, в нынешних условиях стоила много больше, чем интеллект и начитанность. Впрочем, в начитанности Артист им, пожалуй, и не уступал; единственно, что его знание классики сводилось к кровавым пьесам и кровожадным монологам героев Шекспира, Уайлда, Данте…

— Да… — после раздумья согласился Артист, — Надо их кончать. Но… мент этот отставной с семьёй — много шума будет. Даже просто по деревне. А… их всех вместе надо.

Он сбился, секунды помолчал и продолжил уже не стихотворно, а вполне буднично:

- Его и жену — наглушняк, дочек — в работу.

— Вообще надо этот… зиндан сделать. Где «штрафников» держать. — радостно подхватил юрист, — Как на Кавказе.

— Ну, то потом, по ходу дела. Пока что вот что сделаем: надо этого нового «девчачего вождя» нейтрализовать. Для начала. Мент держится особняком, поп в трансе после драки в церкви, пацана этого дерзкого Витька ухайдокал; без Вовчика девки ничего не смогут…

— Арестовать! — подхватил юрист, — Посадить в погреб. Оно и для Громосеева будет в случае чего отмазка: арестовали «по вновь открывшимся обстоятельствам». Посадили под замок для следствия. И при попытке к бегству… О! Можно ещё этого, моего домохозяина, вызвать типа для дачи показаний. И…

— Так он и придёт. Но это неважно. Выбьем одного, потом Вадимом займёмся. Вовчик сейчас один, не считая девок; автомат дружок его с собой забрал… Поручу это дело Витьке — пусть за Илью реабилитируется.

На том и порешили.

МОЙ ЧЁРНЫЙ ПИСТОЛЕТ

Участь Вовчика была решена Артистом-Дьяволом; необходимые распоряжения отданы, но получилось совсем не так, как рассчитывали. Хронов со своими, теперь уже порядочно вооружёнными бойцами, стал готовиться к аресту Вовчика и… к «обобществлению» коммунарок.

Этому предшествовали несколько дней, в течение которых Вовчик, как заправский командир, помня Вовкины наказы, что «девчонки — сила; только они пока сами свою силу не почувствовали» и «научись руководить двумя, а дальше количество уже не имеет значения», развернул бурную деятельность.

Параллельно с переездом, перевозом и перетаскиванием имущества «на пригорок», параллельно с текущим ремонтом нового жилья, — более серьёзный ремонт вместе с подготовкой к зиме отложили на время; вместе с изготовлением тележки-повозки, на которой можно было перевозить урожай; с подготовкой погребов к хранению урожая, Вовчик организовал спешное изготовление оружия. Благо, что его об этом ясно попросили и сами девчонки, которым вовсе не улыбалось стать лёгкой добычей хроновских, всё более наглеющих парней; или очередных оголодавших в лесу гастеров; и на которых произвело впечатление то, что их командир, Катерина, смогла расправиться всего лишь ножом сразу с двумя бандитами (Вовчиковым «терапевтическим басням» что это он сделал, а Катя тут не при делах никто, конечно же, не поверил — кроме самой Катерины).

Вдобавок к своему слесарному инструменту Вовчик обнаружил в подсобных помещениях церкви неплохой сохранившийся инструментарий бывших мехмастерских лесхоза, и работа закипела.

В течение пары дней были вооружены вполне серьёзным холодным оружием все девчонки, вернее, как выразился Вовчик, «весь личный состав новосформированного подразделения самообороны». Сам, один, да ещё с последствиями ранений, он бы нипочём не успел и не смог, но грамотно распределённые обязанности и чётко поставленные задачи сыграли своё дело: вооружены были все. Кто сказал, что девчонки неспособны к слесарному делу?..

Прохаживаясь перед внимательно внимавшим ему «личным составом», рассевшимся в большом помещении пристройки, где впоследствии решили организовать общую кухню, объединённую с обеденным залом, Вовчик вдохновенно повествовал:

— Огнестрельное оружие сила только на дистанции! В рукопашной схватке длинномер, то есть ружьё, или даже пистолет сливают холодняку, если холодняк применяется внезапно, резко, «по месту»…

— Вовчик… — подняла руку Ольга, — «Холодняк»?..

— Холодняк, холодняк. То есть холодное оружие! То что мы наделали за это время подразделяется на ударного действия — во! — он продемонстрировал две коротких палки, к которым на стальных тросиках крепились найденные на мех-дворе довольно, признаться, ржавые шестерни, наверное от каких-нибудь комбайнов. Крутанул в руке — шестерни опасно прошелестели в воздухе. Вовчик скривился от внезапной боли в пораненной руке, отложил оружие:

— Аналог древнерусского кистеня. Рычаг, тросик, шипастое отягощение. Легче чем дубинка, а приложиться можно существенно сильнее! Лика вон во дворе два кирпича с одного удара — в пыль! Для пробы… Молодец!

— Конечно! — тут же хмыкнула Катерина, — Лика в шоу со второго курса эстрадно-циркового пришла, там уж с булавами работать учат.

«Ревнует…» — с удовольствием подумал Вовчик, — Хороший знак!

— Да. Конечно. Надо уметь. Есть своя техника. И, если наблатыкаться… то есть научиться, я имел в виду… вот Лика и будет инструктором по ударной технике. Ещё две штуки сделаем — но уже с фрезами. Они острые… а помните того Лесовика что нас на поляне спас?..

— Да. Да!

— Помните, чем он бандитов порвал?

— Палка такая. С ножом на конце.

— Палка. С ножом. Аналог чукотской пальмы. Или японской нагинаты, только с коротким древком. Можно колоть, можно рубить. Это, значит, колюще-режущего действия оружие будет.

Вовчик достал орудия, продемонстрировал.

— Чтобы, значит, теперь в свободное время осваивали… Сюрикены ещё. Это — метать. Это проще всего, из сердечника трансформатора, из пластин, только углы заточим…

Остановился, взглянул на них. Сидят, внимательно слушают. Загорелые серьёзные лица, выгоревшие волосы под, по-деревенски, повязанными косынками. Локти, коленки. Коленки… он отвёл глаза. В голове всплыло из старого фильма:

«Зарина, Джамиля, Гюзель, Саида, Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия, Гюльчатай…»

Ишь ты, запомнил! Ещё бы не запомнить — как-то слышал по телевизору, что этот фильм у ещё советских космонавтов был своего рода тестом, — на внимательность; и поименовать жён басмача Абдуллы по памяти считалось самым простым заданием новичку. После этого он ещё несколько раз смотрел этот фильм, уже не только с неослабным интересом, но и внимательно запоминая детали. Выживальщику нужно быть внимательным к деталям, иметь острый глаз и… Зарина, Джамиля, Гюзель… Теперь их стало меньше; осталось только шестеро: Валя и Ольга всё-таки ушли. Ушли несмотря на уговоры; сказали, что будут пробираться в Мувск, и будь что будет. А здесь всех зарежут…

Зарежут, ага. Сам всех зарежу! Девчонок никому не отдам! Зарежу, кто сунется! Или перестреляю! — Вовчик уже проведал их тайник и тайно переправил оставленный, как было условлено с Вовкой, автомат в церковь. Пусть только сунутся! Их ждёт неиллюзорный сюрприз! Если драться с больной рукой и раной в груди он пока не сможет, но вот пострелять их… впрочем, автомата может оказаться мало…

— Конечно, всё это реально огнестрельного оружия не заменит! — вернувшись от размышлений к теме всё же счёл нужным заметить Вовчик, — Особенно если нападающих будет много! Но и на этот случай у меня для вас есть кое-что!..

Он достал из ящика два обрезка трубы.

— Вот! — он продемонстрировал, что одна из труб входит в другую, как корпус велонасоса в его рукоятку.

— Ну и зачем это?.. — недоумённо спросила Настя, всё утро под руководством Вовчика «нарезавшая резьбу» в заглушках «ручек» этих «насосов», и вкручивавшая в них заточенные винты. Или болты? Резьба. Плашки — метчики… Тьфу! Но Вовчик разбирается, сразу видно. Вовчик, он… На него смотрели не просто серьёзно, на него теперь смотрели почти с обожанием. Он был опора. Он был надежда. Мужчина!

Всё же какие-то флюиды носились в воздухе. Вон, и Вера с Наташей о чём-то шушукаются, поглядывая на него; а Катька краем рта шипит им что-то, думая, что он не замечает. Любят меня девки, гад буду — любят! Понимают, что я их защитник! Как Жоржетта… Он расправил плечи, улыбнулся:

— Это, девчонки, серьёзный агрегат на короткой дистанции. Вот сюда вкладываем дробовой либо картечный патрон… направляем… этой вот трубой, которая «ходит» по «стволу», делаем резкий удар винтом-ударником в торце по капсюлю патрона… и ба-бах! — без промаха, как из гаубицы по совхозу! Постараемся вооружить каждую…

Девчонки заинтересованно задвигались. Не, нас теперь так просто не возьмёшь! Ни хроновским, ни каким другим!

Мотор надёжно и мощно урчал, колёса мотоцикла проглатывали дорогу километр за километром; встречный ветер бил в лицо, пытаясь сорвать с головы бандану, сдуть очки; сколько бы Владимир не пригибался за низенький щиток скоростного байка ветер доставал его всюду. Тем более что гнать на скорости, чтобы можно было почти лечь на скоростную машину, приходилось редко — не тот случай, не те дороги. Приходилось объезжать самый разнообразный набросанный на дорогах мусор: начиная от сучьев, ломаных ящиков бог знает из-под чего, кирпичей, старых покрышек, подозрительных картонных коробок, до явно выпотрошенных чемоданов и сумок.

Даже здесь, недалеко уже от Оршанска и между смешанными полицейско-военно-«общественными» дорожными постами, достаточно надёжно перекрывавшими основные трассы от всякой бродячей нечисти, попадались остовы разграбленных и сгоревших автомашин, легковых и грузовиков. Приходилось быть постоянно начеку; особенно теперь, когда он шёл не в составе колонны, а ушёл в сторону с прямой трассы на Оршанск, направляясь к коттеджному посёлку. Он опасался выстрела из кустов, натянутого поперёк троса, растянутого на дороге самодельного «ежа» — всего того, о чём он так много наслушался по дороге от бывалых попутчиков. Одна надежда: тут не часто ездят, вряд ли кто-то будет бесцельно сутками сидеть в засаде…

Не переставая внимательно следить за обстановкой, всегда готовый либо ускориться на прорыв, либо резким виражом уйти в сторону и развернуться; или, на край, по возможности аккуратно, с ходу положить байк на бок, перекатиться, выхватывая ствол, он невольно вспомнил недавнее прощание с колонной, с сопровождавшими её «суровыми» байкерами из «Волчьего Легиона», оказавшимися на поверку просто бородатыми юнцами, скрывающими за напускной суровостью тоже во многом детское, непосредственное восприятие происходящего… Долго жали руку, хлопали по плечам и спине, гоготали, скрывая неловкость — всё же он здорово выручил их тогда, на липовом полицейском посту; если бы не он, пусть не вся колонна, но три-пять грузовичков и пара этих ребят точно бы остались на затруханном просёлке, возле облезлой старой будки ГАИ… понятно, им было за что его благодарить… в компанию звали, на проводку колонн, золотые горы обещали; дружба и товарищество, верность и честь, братство «Волчьего Легиона»… Отказался. Есть другие планы.

Он поёжился. Да, он не был уже тем наивным парнем, что прилетел в международный аэропорт Мувска и в первый же день получил в нос от чёртова чурки… Чурка потом, на следующий же день, поплатился, конечно; но сейчас он бы и до такого не допустил: уклонился бы, ушёл нырком, и положил бы всю компанию беглым огнём из пистолета, благо теперь его надёжная тяжесть успокаивающе оттягивала пояс под курткой.

Наконец-то короткоствол! Не зря нарабатывал навыки на стрельбище и самостоятельно…

Дорога услужливо ложилась под колёса, движок стучал почти бесшумно. Наушники от айфона в ушах, вернее — в одном ухе, но треть громкости — чтобы не терять аудио-связи с окружающим миром.

Бум-буб-бум! — басы. Вовчик посливал со своего ноута; я «русский мьюзИк» современный-то и не знаю совсем… Ну-ка… Ага, удачно.

Сразу же по выходу из деревни осмотрел Вадимов «подарок».

Большой чёрный пистолет довольно удобно лёг в руку. Что же это за такое?.. У, какая бандура, прям как 45-й старый кольт… не, ну почти. Выщелкнул магазин — нет, не такие большие как в 45-м жёлтые жёлуди макаровских патронов… ууу, Форт-12! Украинский, кажется. Точно, украинский. Нет, с такого стрелять не приходилось… ничего, вроде. За счёт массы должен быть устойчивым, опять же больше патронов в магазине, чем у макарки, длиннее прицельная линия… Отстреляться бы где-нибудь — чёрт, нет времени. Ишь, как его Вадим обиходил: всё почищено, от механизма вкусно пахнет знакомым запахом оружейного масла… для себя отдраконил, куркуль чёртов! Вадим вот… поздно нашёл его ахиллесову пяту: надо было сразу давить на то, что «буду жаловаться твоим женщинам» — он, несмотря на суровый домострой в семье, чувствуется, их согласованного наезда побаивается… Ну, удалось хоть ствол отжать — и то дело! Как же сейчас в дороге — и без ствола? Надо будет отстрелять при случае. А пока что… вот так, за пояс. Потом нужно будет какую-нибудь оперативную кобуру придумать. Найти где, купить… или снять с кого — теперь он думал о таких вещах вполне спокойно.

Патроны — в рюкзак… Да, и куртка. И не только куртка: и он сам, и Вовчик, собирая его в дорогу, вполне по-взрослому теперь понимали, как много значит в пути качественная снаряга. Экипировался он хорошо. Пусть не было шлёма — его заменила плотная бандана; она, конечно, не спасёт от удара головой, но вполне надёжно защищает от ветра. Зато — настоящая, качественная, из плотной кожи косуха — теперь уже жёстко потёртая по левому рукаву и левому боку, где он проехался по асфальту, уходя-перекатываясь от выстрелов лже-ментов, и оттого ещё более дорогая и «боевая», — ни одной ссадины на локтях, плечах, а как от ветра защищает!.. Плотные штаны, берцы «Катерпиллер» — в них только в кирпичные стены пинать; перчатки и рюкзак… Может и зря отказался взять стволы тех ментов — парни настаивали, совали: «На, на, ты что!.. порядок такой, как на Диком Западе, — оружие убитого врага переходит к победителю, не надо ломать зарождающиеся традиции, ты что!.. этих двоих ты, и только ты, вальнул, с третьим в паре с Твёрдой Лапой; бери, эти стволы…»

Отказался. Через посты ехать, да в одиночку; был уже свидетелем как ох. евшие от власти срочники и ещё более ох. евшие менты поступают с теми, у кого с собой стволы… Пистолет-то что — его не видно, а за ружьё, да не дай бог, автомат, могли и в кустики отвести, в канавку, для «окончательного решения вопроса». Да и автомат, единственный не ММГ, а автомат у лже-ментов был таким убитым, что рисковать ради него было нецелесообразно… взял бензином для байка. С парнями из конвоя каравана было проще: у них была «своя тропа». Чёрт его знает как, они что-то рассчитывали — но караван подходил к постам только в то время, когда там дежурил старшим «их человек». Или человек готовый взять на лапу. Или который не хотел ссориться с «Волчьим Легионом». Или… да что говорить! Их не только не шмонали; даже отворачивались когда проезжали через пост байкеры с укороченными двустволками напоказ, типа итальянских гангстерских лупар. Всегда, кроме того случая, когда повелись на липовый «объезд». Масса вариантов. С одиночкой такие фокусы бы не прошли, нет…

Попутчики говорили, что вроде Региональная Администрация разрешила свободное владение охотничьим — но так то Администрация! А тут, в дороге, каждый пост и каждый угрёбок с оружием имел своё мнение на этот счёт, свои законы и свою Конституцию… козззлы! За ствол могли и грохнуть… Что интересно — за мотоцикл, который «в те времена» стоил на порядки дороже какой-нибудь убитой тулки не стали бы — с топливом проблемы, со средствами транспорта проблем нет, даже доки на колёса не проверяют, какой к чертям «угон»?.. — а вот за ствол вполне могли… ствол — ценность, ага.

Ещё давно, в универе, писал курсовую по локальным гражданским конфликтам; из анализа происходящего в горячих точках планеты непреложно следовало, что огнестрел станет общедоступным, и, в общем, недорогим… но! — для тех, кто сможет пережить начальную, острую фазу конфликта — когда у преступных элементов оружие уже есть, а ещё пока существующая, какая-никакая власть, всю свою оставшуюся правоохранительную мощь кладёт на ущемление обывателей, тоже жаждущих стреляющей железки. Бьёт по ним, идиотски считая именно их, неумело вооружающихся всяким стреляющим неликвидом, основой преступности — ну, а с кем же ей, беззубой власти, тогда и тягаться, не с преступными же кланами, не с вооружёнными же до зубов этническими диаспорами? А власть проявить надо, чтоб считались, чтоб уважали… черт, если бы тогда, на поляне, был пистолет! Насколько бы всё было по-другому! Вика бы была жива… да, Вика…

Теперь он очень хотел вновь увидеться с господином… как его? Да-да, с господином Паралетовым; что забрал Вику, чтобы отвезти её в Оршанский центральный госпиталь. Задать ему несколько вопросов. И от того, как бы он ответил на эти вопросы, для него многое бы зависело. Для господина Паралетова.

Вчера их караван остановился из-за какой-то мелкой поломки у одной из машин, — чёрт побери, это был основной недостаток движения в составе группы: группа двигалась со скоростью своего самого медленного транспортного средства, и вынужденно останавливалась из-за любой поломки в любом тарантасе. Рыдваны, дышащие на ладан, равно как и неопытных водил, в состав каравана старались не брать, но, опять же — «проводка» коммерческое предприятие, и чем больше машин в «колбасе», тем больше навар. И как определишь, что именно этот, на вид вполне приличный внедорожник, вдруг закипит?

С замыкающей машины передали по рации, голова колонны остановилась; матерясь, из головной машины, обшитой «под броневичок» тойоты вылез старший «Волков», высокий сутулый «Стальная Пасть» — байкеры любили показуху, и теперь, кажется, полностью забили на имена-фамилии, так и шло: Пасть да Глотка, Коготь, Клык, Шерсть, Лапа… «Стальная Пасть» явно за металлические фиксы; как дети или индейцы, а скорее как дети, играющие в индейцев, чесслово!

Пасть пошёл разбираться в хвост колонны; байкеры свернули на обочины, привычно занимая позиции для охраны от атаки с флангов; водилы и коммивояжёры, потягиваясь, полезли из машин, чтобы размяться.

Владимир заглушил свой байк; поставил его на подножку, закрепил рюкзак на сиденье. Кражи он не боялся — в караване с этим было строго. Потянулся тоже, выгнулся, повращал корпусом, поприседал. И побрёл в лес — оправиться. От хвоста колонны послышались два коротких гудка, длинный, опять три коротких — значит минимум на полчаса. Можно не торопиться.

Он уже оправился; использовал дефицит — туалетную бумагу, которую запасливый и заботливый друг тоже сунул в рюкзак; заправил рубашку в брюки, застегнул ремень, старательно пристроив лежавший перед ним во время дефекации пистолет под ремень сбоку, прижав его к бедренной кости; и, совсем было собрался двигаться обратно к дороге, когда что-то непроизвольно привлекло его внимание.

Что такое?.. Здесь лес был не очень замусорен, тем более он отошёл довольно далеко от обочины; но и здесь можно было встретить куски полиэтилена, обрывки газет, использованную туалетную бумагу, что-то ещё… мало ли что может валяться в листве и уже желтеющей траве?

Это был не кусок полиэтиленового пакета, не… это был грязно-серый кусок прорезиненной ткани. Ну и что? Мало ли дерьма… грязный кусок прорезиненной ткани с ржавым сквозным колечком — зачем бы? Он присел, зачем-то потянул его за край — большой кусок… давно тут лежит. Уже хотел отпустить его и встать, когда заметил что кусок плотной прорезиненной ткани грязно-серый только с одной стороны, с другой — буро-зелёный. Буро-зелёный с одной стороны, грязно-серый с другой… а? что это? почему он вдруг заинтересовал его?

Поднял его, выпрямляясь, потянул. Большой.

Это был грязнючий надувной спецназовский матрасик, как у Вовчика, только старый, обтрёпанный погодой и дождями, порванный. На таком Вовчик и он по-очереди спали у него дома, вплоть до отъезда в деревню. На котором Вовчик спал в палатке в ту ночь, когда на них напали. На котором несли раненую Вику. А потом на нём же, уже в бурых пятнах крови, погрузили Вику в машину к господину в дорогом льняном дорожном костюме. Который очень торопился. Который обещал отвезти Вику в оршанский госпиталь. На матрасике её и погрузили в машину. Или нет? Он уже не помнил. Наверное на матрасике — ведь салон машины был такой чистый, а Вика в бурых и алых пятнах крови, проступавших сквозь бинты. И она так жалобно стонала…

Нет, не как у Вовчика.

Это был именно его, Вовчиков матрасик.

Из канавы, из-под опавших веток шарахнулась какая-то мелкая зверушка, зашуршала в листве, убегая. Вдруг, внезапно удушливо запахло прелой травой, осенью.

В траве лежал череп с прядями спутанных, замусоренных волос. Неподалеку из-под веток видно было костяк, белые рёбра, покрытые обрывками грязных, почти чёрных бинтов и одежды. Всё, что осталось от Вики.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПОЛИТИКА

Без происшествий удалось миновать пост на дороге к коттеджному посёлку. На посту было безлюдно, над бетонной будкой вяло трепыхался серо-синий флаг Региональной Администрации; постовой безучастно курил, сидя на стуле, опёршись в опору шлагбаума, и, лишь чуть повернул голову, провожая взглядом проехавшего поодаль мотоциклиста.

Вот и знакомый посёлок.

Прежде такой красивый и приветливый, теперь он был какой-то настороженный, насупленный, готовый дать отпор: красивые, ажурные прежде в большинстве заборы, часто из дорогого литья или кованые, теперь были заложены кирпичом; сами заборы поверху, как и ворота, «украсились» поблёскивающими на солнце спиралями «егозы»; кое-где многозначительно видны были электрические изоляторы, служащие опорой для колючей проволоки — ого, и до этого тут дошло?.. Слышался лай собак, и не каких-то домашних шавок, а серьёзных таких, чувствуется, что больших барбосов.

Но, тем не менее, ни на повороте к посёлку, ни на въезде в посёлок Владимира никто не остановил, не сделал попытку обыскать, даже не проверил документы, что его озадачило — неужели тут так всё беспечно? Или… или каждый сам за себя, и никакой общей организации?..

Мотоцикл негромко протрещал по центральной улице и докатил его к знакомому повороту. Как чувствовал! — на подъезде он сбавил скорость и подкатил почти бесшумно, самокатом.

У знакомых ворот между красивыми, выложенными гладкими валунами, столбами, стояли две машины. Полицейские машины. Небольшой фургон и легковой Опель, сине-белой полицейской расцветки, с гербами местной полиции на передних дверцах и с выключенными мигалками. С наспех наклеенными поверх гербов красными надписями «Суверенная Полиция Региональной Администрации Края». Два автоматчика в бронежилетах и касках сидели на подножке микроавтобуса и курили.

Ворота были приоткрыты, там кто-то двигался.

Вот так вот. Приехал, блин, в гости…

С утра у Вовчика разболелась рана и поднялась температура; он с трудом настоял, что бы пойти с девчонками в поле — Катька вместе с подругами хотели оставить его дома. То есть «на пригорке»; отлежаться, и, может быть, только помогать Отцу Андрею, или, «в миру», Андрею Викторовичу класть печь в хоз. здании, спешно превращаемом в общежитие.

Конечно, обстановка накалялась: Аделька ночью бегала к своему Илье, который по-прежнему был без сознания; его мама сказала, что «приходили хроновские», тоже… посмотреть. Уходя бросили «Пусть только поправится, мы ему объясним как на командира наезжать!». Плакала. Просила не приходить больше — боится за неё… Кажется, можно было ждать наезда со дня на день. Хроновские парни, обзаведясь винтовками, стали наглыми; сейчас, когда вся деревня копалась в огородах, они, бездельники, почувствовали себя настоящей властью.

Потому Вовчик и настоял. Если столкновение неизбежно — нужно быть всем вместе. Вадима бы… но тот обособился; теперь он всей семьёй тоже спешно занимался уборкой, подготовкой закладки урожая на хранение, и даже, кажется, предпринял какие-то шаги для нормализации отношений со своим квартирантом, юристом. Тот тоже с семейством копался на выделенном ему участке, драка ему тоже была сейчас не нужна… На Вадима надежды было мало.

Собирались как обычно: две больших тележки, каждая о четырёх авто-колёсах, нещадно скрипевших в осях несмотря на постоянную смазку — для сух-пайка и воды в поле, для урожая с поля; тележки хорошие, тележкам в деревне завидовали… Туда же набросали сетки, мешки, лопаты и вилы, вёдра — и плащи, дождевики — небо с утра начинало хмуриться. Бледно выглядевшему Вовчику даже предложили лезть туда же, типа отвезём, товарищ Сухов, то есть, ой, господин Хорь, хи-хи — девки тоже провели параллели и вовсю троллили его теперь старым фильмом; но он отказался, шёл, держась за бортик. Только положил в телегу большую сумку — девки не спросили что в ней, только переглянулись понимающе.

То, что он в этот день попёрся в поле, и даже то, что Вовчик, чувствуя себя неважно, не впрягся в работу, а больше тусовался возле тележки, подтаскивал пустые мешки и сетки, держал их под ведро; а главное, настороженно зыркал по сторонам, по сути и спасло от серьёзных неприятностей.

Четверых орлов из дружины он заметил первым, издалека, хотя те довольно комично крались, стараясь подойти, незамеченными, поближе.

— Наташ… Наташ! Голову не поднимай и не оглядывайся! — зашептал он девушке, которая в это время пересыпала картошку в мешок, который он держал, — Там вон хроновские орлы крадутся, четыре штуки.

— Ой… я…

— Молчи давай. Вот. Тебе, Катьке и… и Вере отдай. ПотИху. Ну и — как я говорил, первые не влезайте.

— ПонялА. — Девушка приняла в ведро увесистый свёрток из Вовчиковой сумки и, как и было сказано, не оглядываясь, держа ведро с торчащим из него пакетом за собой, пошла к девчонкам. Не, нормально проинструктировал… тоже озираться не стали, потусовались в кучке, и опять распределились… только как бы случайно уже полукругом охватывая тележку и, стоявшего около неё, Вовчика. А так — чо, работают девчонки… головы не поднимая, ага. Это точно их Катька расставила! — с теплом подумал Вовчик, и вновь стал как бы по делу шебуршиться на тележке, перебирая сетки и мешки. Блин, пыльные какие мешки… сумку засру совсем… хорошая сумка была… ага, пошли!

Изображая из себя не то коммандос, не то индейцев в загонной охоте на носорога, четверо орлов «имени Че Гевары» подобрались возможно ближе к полю, к краю, где ещё были кое-какие кусты; дальше начиналось поле, совсем голое и перекопанное, лишь с кучками пожухлой ботвы. Вовчик искоса наблюдал: не, стрелять не будут. Это… предъявлять чего-нибудь идут; понты типа метнуть. А что не метнуть-то — Вовка с автоматом у всех на глазах ушёл; Вадима с его семьёй и арсеналом поблизости нет — что не покуражиться-то? Над безоружными. А у самих — видно-то чётко, правильно Вовка про короткоствол говорил и преимущество скрытого ношения, — два ружья, вернее ружьё и винтовка. Из тех, что Громосеев привёз. А, и сам Лемешевский кажись? Ну-ну…

Четверо парней, посовещались, и, видимо решив, что Вовчик теперь как на ладони, сбежать уже не успеет — о сопротивлении им они и не помышляли; девок же, явно ставших бы протестовать, можно было отбуцкать прикладами и парой дубинок, — открыто направились теперь к тележке, возле которой их уже ждал Вовчик. А рядом высился невысокий курганчик из капустных качанов. Пошли, поплёвывая семечками — теперь, как с куревом резко похужело, семечки завоевали большую популярность. Прямо как в каком-нибудь старом кино про шантрапу — идут, поплёвывая сёмки. У Лемешевского винтовка за спиной, другой парень — да, это опасней, — держал дробовик цевьём на сгибе левого локтя, — под ковбоя, что ли, косит? Так здоровенный дробовик не коротенький винчестер; впрочем пусть выделывается, ага. Скосил глаза — и работавшие совсем поодаль односельчане тоже все повыпрямлялись, зрят на происходящее.

Когда парни подошли на расстояние окрика, когда уже нельзя было делать вид, что их не замечают, Вовчик выпрямился, и, не выходя из-за тележки, окрикнул их:

— Мишка! Лещинский! А чо вы прётесь, чо здесь забыли?

Катька метнула на Вовчика опасливый взгляд — как-то это не очень уверенно у него прозвучало, вопрошающе; не боится ли Вовчик?

Те, не отвечая, продолжали движение, криво усмехаясь — во, блин, как быстро ощущение «я — власть» с головой накрывает! Ну да, ну да, они ж теперь крутые! С ружьями и дубинками. Типа тех… мотоциклистов. Тоже были круче, чем варёные яйца. Ага. Так подумал Вовчик и стал уже спокойно и молча их ждать. Ждали их, выпрямившись от земли, от картошки и коммунарки.

Подойдя совсем близко, метров на десять, Лещинский как старший выплюнул в очередной раз шелуху и нахально произнёс:

— Собирайся. С нами пойдёшь.

— Чо бы вдруг?

— Там узнаешь. Давай побыстрому.

— Да иди ты! — сразу пошёл на обострение Вовчик. А что тянуть?

— Чи-и-ивооо?? — Лещинский перекривился презрительно; парни тоже были, видно, возмущены, что лох ещё возникает, — всё же, как мало надо, чтобы нормальные в прошлом пацаны превратились в натуральных гопов: всего-то дать им оружие и ощущение вседозволенности: ну так, они теперь «власть!»

А ведь раньше их с Вовкой в деревне уважали и, особенно после этого побоища, побаивались… — подумал Вовчик, — И меня после драки на дискотеке… хотя, конечно, больше Вовку после гастеров, он ведь там всех пострелял. А я, типа, не при делах. Не уважают! Ну ладно… — он покосился на девчонок, внимательно следящих за разговором, — Ладно…

— Быстро ноги в руки — и почесал сюда!! Или ты на пизд. лях ща побежишь! — врезался в диалог один из «бойцов». О, блин! Вечер перестаёт быть томным? Впрочем, до вечера ещё… так, девчонки смотрят?!.

— Ну-ка, Лещь, руки задрал нах!! — по-возможности грозно рыкнул Вовчик и рванул, доставая, из-под грязных мешков автомат. Отчётливо клацнул затвор.

Перемена в мироощущении случилась разительная, и произошла у всех на глазах: увидев оружие, все четверо, что называется, «сильно изменились в лице», — но это литературное выражение немного неточно выражает произошедшую с четвёркой перемену; точнее, как ни грубо оно звучит, подошло бы распространённое интернет-выражение «посрали кирпичами».

Парни были ошеломлены; и, знаете ли, побольше, чем любой, не видевший несколько дней назад кучу народу посечённых из этого, или такого же автомата; кому не приходилось копать могилу и укладывать в неё тела убитых. Мгновенно на лицах четвёрки появилось полное понимание ситуации; мягко говоря «они оробели» и остолбенели — но не все.

Чёрт знает, что взбрело в голову Лещинскому; очень может быть, что он решил что сейчас Вовчик просто возьмёт и пристрелит его за близость к Витьке; а может он Витьку боялся больше, чем смерть от вовчиковой пули, — только он вдруг вскрикнул, толкнул навстречу Вовчику стоявшего рядом парня, и метнулся в сторону.

Тут же раскатисто грохнул выстрел, — кочан капусты на вершине пирамидки разлетелся брызгами и ошмётками. Парень, которого Лещинский толкнул, упал на четвереньки; ещё у одного тоже подкосились ноги и он упал на колени; ещё один стоя глупо и по-детски поднял вверх руки, «сдаваясь»; ружьё упало на землю. Но Лещинский вдруг метнулся назад, и, по-заячьи петляя, помчался назад же, в деревню. Он даже упал пару раз, шарахаясь из стороны в сторону. Винтовка подпрыгивала на ремне у него за спиной.

Вовчик сместился чуть в сторону и навскидку взял на прицел удирающего врага. Лещинский петлял из стороны в сторону натурально как заяц, скачущий от настигающих собак; понятно, что так он хотел увернуться от непременных, как он ожидал, пуль в спину. Вовчик секунды помедлил, провожая его через прицел — его можно было срезать несколькими быстрыми одиночными, или очередью, пока он не убежал далеко, но Вовчик опустил автомат. Винтовки, конечно, жалко, но… ещё не пришло время открыто убивать друг друга. «Сорвём, блин, уборочную!» подумал он и совсем опустил автомат, давая беглецу уже окончательно скрыться за кустами.

Оглянулся. Катька понимающе покивала. Коммунарки окружили теперь уже троих «хроновских бойцов», подняли ружьё; Аделька выгребала из карманов у парня патроны; Лика угрожающе — демонстративно раскачивала на виду у парней самодельный кистень с шестернёй на тросике. Те имели бледный вид. Вдали, видно было, спешно собирались и драпали с поля другие «колхознички». Почувствовали, что пахнет жареным.

Наташа с удовольствием рассматривала дымящуюся трубу у себя в руках:

— Как бахнуло, девочки!..

— Дура, всю капусту попортила.

— И не всю. Зато как разлетелось! И какой эффект! Хорь, дай ещё патрон!

— Да уж, эффект. Вроде на воздухе, а аж уши заложило. Э, тоже на карачки упал, слышал?? Сел на жопу, кому говорят!

— На, Нат, у этого вроде такие же… — протянули ей отобранные у парня патроны.

— Угу… вот… Распёрло. Не достаётся. Подковырнуть чем… не, здОрово бахнуло, я не ожидала!

Вовчик, быстро оценив обстановку, скомандовал:

— Так. На сегодня работы закончены. Этих — связать. Руки, в смысле. С собой их возьмём, вдруг Хрон надумает чего резко предпринять — прикроемся. Да не трясись ты, не трясись, семечками подавишься! — бросил он бойцу, у которого началась нервная икота, и из раззявленного рта вместе со слюной поползли разжёванные сёмки, — Нафиг ты нужен; переговорим с твоим «начальством» и вернём тебя мамке… Женькой же тебя зовут? Встали, бойцы апокалипсиса, нах! Девчонки, всё-ё! Быстро, грузимся.

И уже Катерине с подругами:

— А не, не надо, пожалуй, им руки вязать. Они осознАли. Пусть в темпе помогут мешки погрузить — они джентльмены или как? Девушки тут надрываются на чёрной работе…

— Мешки с цементом и кирпич ещё, Вовчик. В пристройке на пригорке. Надо перетаскивать, место освобождать. Батюшка сказал.

— Во-во-во! Кирпич и цемент. Потрудятся немного во благо; это им не с дубинками и ружьями по деревне нарезать! Ишь, шурупов навертел в дубинку-то — прям окопный вариант времён первой мировой, хы. Конфискуется. Ну, за дело!

А в «штаб-квартире дружины» Лещинский, захлёбываясь, рассказывал столпившимся вокруг него соратникам и Витьке:

— … в засаду! Попали. Да!.. Напали. У них стволы!..

— Откуда?.. — недоверчиво спросил Витька.

— Не знаю!.. А у Вовчика — автомат! Тот самый, наверно! Мы, дураки, с чего решили, что Вован так с автоматом и ушёл! Оставил, небось, где; а он теперь достал! По мне… из автомата!..

— Стре-елял?? Чо ты врёшь, Лещь, мы бы слышали! Там один выстрел был.

— Стрелял!.. То есть эта… он мог стрелять, но я уворачивался! Перекатывался, петлял! — Лещинский тут же и изобразил, как он уворачивался и петлял, «уходя из-под огня». Все со вниманием смотрели.

— А выстрел — шарахнули по нам из дробовика! У них короткие такие дробовики, типа обреза!

— По кому «по нам»? По пацанам?

— Да не знаю я…

— Пацанов кого застрелили?? Ранили??.

— Я не знаю… я прям сюда!

— Во, бля, попали!.. — Хронов задумался. Ситуация грозила осложнениями: не выполнено распоряжение БорисАндреича, это раз. Взяты в плен или убиты — это ещё предстоит выяснять, — целых трое бойцов, — это два. И, главное, отобрано ружьё… Ружей мало, бля, а тут не просто потеряли или сломали, а, считай, отдали врагу! Бля, увеличили его огневую мощь! Вот бля!.. Борис Андреевич…

Он неожиданно саданул по лицу своего заместителя.

— Аааа!! За что, Харон?? — Лещинский брякнулся на пол, закрывая лицо руками, — Я же… я же винтовку спас!

— Мудила! Чего попёрлись к ним толпой?? Почему сами не стреляли? Завалить надо было гада, и никто бы слова не сказал!

— Ви-итя… — Лещинский сидел на полу и всё ещё закрывался руками, опасаясь, что его будут бить, — Мы ж не знали!.. И ты просто сказал: «Иди с ребятами и приведите его! Если девки выступать будут — отбуцкайте их!» Мы ж не ожидали!.. И ты не ожидал, правда же??..

— Поговори ещё, козёл! — Витька занёс ногу чтобы пнуть, но не ударил, — Это ты всё просрал! И пацанов, и ружьё просрал!! Думать надо было, как дело делать, скот-тина! Ууу!!..

Лещинский быстро, на пятках и локтях, отполз в сторону. Парни, расступившись, кто с испугом, кто с сочувствием, внимали происходящему.

В сенях затопали, все оглянулись. Вошёл Борис Андреевич и неизменный его сопровождающий Мундель, с портфелем. Витька обмер. Староста улыбнулся ничего хорошего не обещающей улыбкой:

— Что, Витя, творишь суд и расправу?

Парни из дружины с приходом Бориса Андреевича как-то выдавились по стенам. Прошло то время, когда Борис Андреевич в деревне был просто старостой, ответственным за порядок и отчёты в основном, за распределение прибывших и отсутствие эксцессов, ругался с самогонщицей, организовывал быт коммунаркам и распределял землю под огороды; теперь он всё больше становился нечто бОльшим, и все это чувствовали. От него всё больше и явней исходила некая починяющая людей сила, злая, но противостоять ей было явно себе дороже. И потому, чуть ли не толкая друг друга, парни ломанулись из комнаты и из дома не по команде командира, Хронова-Харона, а просто по бессловному кивку на дверь Бориса Андреевича.

Встал с четверенек и тоже убрался из комнаты Лещинский. Остались втроём.

Как только хлопнула за последним выходящим входная дверь, Витька, не стесняясь Мунделя, брякнулся на колени:

— Хозяин!.. Хозяин, прости!..

Это понравилось. Борис Андреевич походил вокруг живенько поворачивающегося за ним Витьки. «Хозяин» — это хорошо. «Хозяин!» Дьявола ведь «там» и называли так: «Хозяин». Когда нельзя было вслух произносить настоящее его имя. «Хозяин!» А, хорошо! Вот подлец, выкрутился!..

И он уже без злобы и даже с некоторой симпатией посмотрел на, стоявшего на коленях, Витьку.

— Никто ж не ожидал… откуда автомат опять?? И стволы… там же всё этот мент забрал, мы не ожидали… — затарахтел тот.

— Пасть закрой. — посоветовал староста и Витька сразу замолчал, как выключился, — Оскандалились, значит… В очередной раз вся деревня будет знать, что о дружину и о её командира можно ноги вытирать… Сволочь.

Вздохнул и подвигался у стены Мундель, присел на стульчик, положив неизменный свой портфель себе на колени:

— Может и ничего. Конечно, плохо, что в очередной раз показали свою неспособность к организованным решительным действиям; однако это происшествие можно будет подать как жест доброй воли, как нежелание проливать кровь односельчан; а с их стороны — как разбой и нападение на законных предст…

— И ты. Тоже пасть закрой.

Журналист тут же смолк. Староста опять походил.

— Кому «подать», Мундель ты натуральный? Кому это сейчас интересно, все эти «подачи»? Вот если бы Витькины сопляки завалили там этого Вовчика, можно бы и с парой девок — вот тогда можно было бы что-то и озвучивать, «освещать событие в нужном ракурсе» и давать правовые оценки. А сейчас всё просто: нас… вернее, их, просто и незатейливо поимели. Меньше десятка девок и один полуинвалид. И вся деревня об этом сегодня будет знать…

Походил по комнате, вновь остановился около Витьки, продекламировал с чувством:

Хронов не успел отстраниться, как Артист ловко влепил ему кулаком в лоб. Витька упал и взвизгнул, сжимаясь в комок, но тот больше не предпринимал никаких агрессивных действий; напротив, вполне миролюбиво произнёс:

— «Воин», чёрт побери… С кем приходится работать! Вставай, хамское отродье. Поднимайся, нерадивый слуга Сатаны… хы, шучу.

И продолжил:

— Ну что. Сейчас девчонка от них, с пригорка, прибегала. С запиской. Предлагают встретиться, передать «пленных» и обсудить раздел сфер влияния. Договориться об условиях мирного сосуществования. Во избежание в дальнейшем неприятных эксцессов — это уже прямая угроза, улавливаете?

В углу скрипнул стул под Мунделем. Слушал внимательно.

— Встретимся. Обсудим. Поделим. Согласимся. На пока. Потом всё взад отыграем.

— Ружьё пусть вернут! — торопливо проговорил с пола Витька.

— Это вряд ли. На совсем дурака Вовчик не тянет… но попробуем! Так сказать, вернуться к нулевому варианту. Ну что. Заведующим переговорным процессом назначаю тебя, Серёжа. Но принимать конкретно решение буду, конечно, я…

ПЕРЕГОВОРЫ И ПОСЛЕДСТВИЯ

Тем же вечером «пакт о ненападении» на время уборочных работ был «подписан».

Конечно, формально ничего не подписывали; просто обговорили условия. Мундель, как бывалый политтехнолог, пытался затянуть переговоры в трясину беспочвенных терминологических тонкостей, но пришлось отступиться — Вовчик был не склонен препираться и был готов свернуть «переговоры»: «Война так война! Мы готовы».

Поодаль стоящие за спиной у сидящих на земле троих «пленных» девки с какими-то короткими блестящими трубками в руках, с трофейным ружьём, и лица у них были злые и отчаянные. Это были уже не те запуганные столичные танцорки, что появились в начале лета в Озерье, зарёванные и ищущие защиты. Теперь они, кажется, рассчитывали сами защищать себя.

Гулька и Зулька с ружьями же, да ешё Катька с вовчиковым автоматом наизготовку ясно показывали, что война будет не из лёгких — а зиму без провизии не пережить! И потому Борис Андреевич дал отмашку «соглашаться».

Встречались на нейтральной территории, на краю нового кладбища, на полдороге от деревни к церкви, символично — неподалеку от свежих могил. Никому не хотелось, чтобы могил в скором времени добавилось, и потому разговор хотя и переростал иногда в перепалку, в общем, проходил мирно. С одной стороны присутствовали староста, юрист и журналист. С другой — Вовчик, одна из девушек, Лика, и батюшка, Отец Андрей, тоже пытавшийся было, как и Мундель, увести беседу в сторону, но только не в терминологию, а в ветхозаветные откровения. Произошёл даже своего рода поединок между священником и журналистом, интеллектуальный, чуть не перешедший в побоище:

— … нехорошо, нехорошо… Девушки наши, агнцы, хотели только жить мирно, трудясь, вкушая от трудов своих… Зачем гонения на них? Сказано же: кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.

— Вы, святой отец, не лезьте, куда не понимаете! Никто ваших девственниц (журналист демонстативно хрюкнул в сторону, а Вовчик сжал кулаки от злости) не обижал! А они парней… представителей власти, можно сказать…

— … абидели? Сами? — это Лика. Она стояла, зябко кутаясь в просторный пиджак с чужого плеча, хотя ещё было довольно тепло.

— … не вступай на стезю нечестивых, и не ходи по пути злых; оставь его, не ходи по нему, уклонись от него и пройди мимо; потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадёт сон у них, если не доведут кого до падения; ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Путь же беззаконных…

Вовчик метнул обеспокоенный взгляд на священника — вроде как, когда собирались, был трезвый…

— Я притчи Соломоновы тоже знаю! — ухмыльнулся покровительственно журналист, — «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определённое господом!» — и вдруг наклонился поднять стоявший у ног свой портфель. Вовчик увидел, что замочек на портфеле-то расстёгнут; а юрист непринуждённо сунул руку в карман. А староста стоял рядом, и вроде как просто наслаждался беседой, по его лицу гуляла улыбка.

Вовчик, тоже улыбнувшись обещающе, только криво, одной половиной лица, переступил влево так, чтобы журналист закрыл его собой от юриста, и левой рукой почесал ухо — сигнал. В правой он за остриё удерживал в рукаве длинный отточенный штырь, почти шпагу — как пырялово, пожалуй, получше любого ножика. Сразу если в горло… негромко звякнула гирька, выпав на цепочке из опущенной руки, из рукава бывшей циркачки Лики; закачалась на уровне колена. В стороне, где стояли девчонки и Катька с автоматом, отчётливо клацнул сдвигаемый предохранитель.

А Отец Андрей вдруг одной рукой отвернул полу просторной куртки, а второй неторопливо почесал своё немалое чрево; и все сразу увидели у него за поясом большой, по виду старинный, револьвер…

— Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло. Но… Кто находится между живыми, тому ещё есть надежда. Так как и псу живому лучше, нежели мёртвому псу.

Мундель подержал портфель и поставил вновь около ног. Задышал тяжело, как будто в портфеле была пудовая гиря. Побледневший юрист вынул руки из карманов. А староста всё по-прежнему безмятежно улыбался.

— Кто роет яму, сам упадёт в неё, и кто ставит сеть, сам будет уловлен ею.

— Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас… — вроде как согласился журналист, успокаиваясь, — И кто копает яму, тот упадёт в неё, и кто разрушает ограду, того ужалит змей.

— Давайте-ка к делу… — юрист.

В итоге договорились.

Расходились, оглядываясь друг на друга. Впереди «деревенских» семенили трое бывших «пленных», все усталые, в кирпичной и цементной пыли. Поодаль маячил Хронов с дружиной, «осуществляя силовое прикрытие переговоров» со стороны деревни. Но силы были неравны, особенно если учитывать моральный дух: суровая ожесточённая решимость «коммунаров» отстаивать свои права, «своих людей» произвела впечатление.

Журналист оглядывался чаще всех; в очередной раз споткнулся.

— Что ты всё оборачиваешься?? Что ты под ноги не смотришь??

— У них автомат… а с тех пор, как Хайрем Максим сделал свою машинку — потенциальные проблемы взаимодействия социумов с различными векторами развития имеют несколько решений…

— Что сказать-то хотел?

— Что могут покосить нас тут всех одной длинной очередью…

— Я б на их месте так и сделал! — вклинился юрист, — «Мёртвые не кусаются!» как говорил капитан Флинт!

— Знаток детской классики… Не боись… — успокоил их Борис Андреевич, — Я эту породу знаю. Нет, в спину стрелять не станут. Да и неразумно это — на виду у всей деревни-то, не отмоешься потом…

Подошли к Хронову. Староста взял его за пуговицу, отвёл в сторону. Вполголоса сказал:

— В общем поделили мы территорию и людей… До зимних мух — перемирие; если только опять Громосеев со своей бандой не нагрянет — тогда уж кто будет убедительнее. Но вот что, Витенька… Это для них — перемирие. А для нас…

Он оглянулся, — все старательно даже не смотрели в их сторону. Продолжил:

— Ты задействуй свою подругу. Ну, Кристину. Пусть опять к ним… как, что. Всё они из его дома на пригорок перетащили, нет? Если подгадать, когда они снова за вещами и продуктами придут, да устроить засаду… они же не всей толпой приходят? Шлёп — и нет Вовчика! А без него… Вообще ещё мент этот есть… Но по-любому Вовчика нужно убирать, иначе тебя после сегодняшней антрепризы никто в деревне за власть считать не будет, и меньше всего — твои же бойцы. ПонЯл?

Вот и думай, подгадывай момент!

Коммунарки же отступали на пригорок повеселевшие. Обошлось без кровопролития, и вроде как договорились. Гузель и Зульфия попрощались и ушли в сторону, возвращаться домой. Гузель только на минуту подошла к Вовчику, спросила:

— Как там Вовка, никаких вестей?

Вовчик пожал плечами. Какие могут быть вести, в наше-то время? Вернётся, раз обещал. Потухла вся, отошла. А что ждала-то?..

Ушли с Зулькой. Хроновские, и вообще деревенские, тоже уже скрылись из виду. Вечерело. Поодаль появился Вадим, в какой-то рваной, драной хламиде… Вовчик пригляделся — что-то похожее на костюм Джилли. Может самодельный. Помахал. Девчонки его направились к нему. Ну да, он обещал — страховать. Тоже помахал ему в ответ.

Шли дальше. Переговаривались, обсуждали сегодняшнее происшествие.

— Отец Андрей! Андрей Викторович! А покажите?..

Тот достал из-за пояса большой револьвер, с медной ручкой, с большим барабаном со множеством патронных камор, с шестигранным стволом:

— Вот. Лефоше.

— Ого!.. — Вовчик взвесил его на ладони, — Здоровый какой… и исправный?

— Не был бы исправный, я б его не носил, — священник забрал револьвер обратно, и вновь затолкал его за пояс, — Пожертвование… От одного мувского коллекционера.

— Забавные вещи у вас «на храм» верующие люди жертвуют, батюшка! Наверное больших денег в своё время стоил?

Священник промолчал. Дальше шли молча.

Вовчик вновь попытался заговорить с Катей, позаигрывать, но та лишь молча отдала ему автомат и отвернулась.

Вовчик помрачнел.

Но вечером его ждал сюрприз.

Когда после вечернего чая и краткой планёрки дел на завтра Отец Андрей увёл свою паству, в том числе и Катерину на вечернюю же молитву, и оставшиеся девчонки засобирались мыть посуду, подготавливать продукты к завтраку и спать, Вовчик, освобождённый теперь от всяких мелких бытовых дел, раньше отнимавших немалое время в холостяцком, их с Вовкой, житье, в своей комнатке растянулся на кровати, постарался расслабиться. Прокрутил в уме прошедший день; снова пережил тот мандраж, который предшествовал моменту, когда он схватился за автомат.

Вспомнил как побледнел юрист с рукой в кармане, вновь почти почувствовал в пальцах тёплое остриё заточенного прута. Похвалил себя «за крутость» и за самообладание; пожалел, что Катька, кажись, не оценила; решил «обидеться» на неё, и совсем было решил что «чем меньше женщину мы любим, тем больше время на поспать», но уснуть не получалось. Мешал вновь всколыхнувшийся от дневных воспоминаний адреналин. Дааа, всё могло бы получиться и не так «мягко», схватись парни за оружие. Пришлось бы… Представил себе бьющийся в руках автомат, вспышки выстрелов, дёргающихся под очередью пацанов… Или эти, троица; этих-то не жалко, а потом всё равно и до пацанов бы очередь дошла… опять немного затрясло.

В дверь негромко поскреблись.

Вовчик настороженно прислушался — всё тихо. Во дворе мирно позвякивал цепью дворовой сторож — пёс кого-то из «общинских» — значит чужих поблизости не было. Как был в трусах пошёл открывать, прихватил только нож от тумбочки перед кроватью.

Скинул крючок, отступил в сторону — в полумраке фонарик с тумбочки светит в угол и в дверь, сразу Вовчика-то и не видно!.. Дверь приоткрылась, в щелку проскользнула гибкая фигурка в ночной рубашке. Вовчик дрогнул.

— Вовчик… Хорь! Ты где? Товарищь Сухов, хи…

— Наташка? Ты чего это??

— Чего. Ничего. Проведать.

— Попрощались уже вроде после ужина…

— Всё равно… проведать — она нашарила его в полумраке вытянутыми руками, «как панночка Хому в «Вие», — подумалось ему.

— Ты это… ты…

— Вовчик, Вовчик, да ладно… — она прижалась к нему, обняла за шею, но осторожно, чтобы не сделать ему больно, не надавить на повязку на груди, — Что ты?? За Катьку, что ли? Ты ж видишь как она?! — её рука скользнула ему по плечу, по голому боку, по бедру; она прижалась животом к нему, — Может Катька вообще в монашки уйдёт, хи… Опять же прохладно уже… поодиночке спать! Ты же наш защитник! А тебе же надо, мы же понимаем!

Вовчик почувствовал, что стоит дурак дураком, расставив чуть в стороны руки, сжимая в одной руке нож, и опасаясь поранить им девушку.

Быстрые руки обняли его за талию, погладили спину, кольнув коготками («- Не больно?..»), скользнули по трусам, упругие бёдра прижались к его ногам. В трусах Вовчик почувствовал нарастающее неудобство, попытался отстраниться, но девушка удержала его: — Что ты, что ты?.. Не бойся! Я ж сама пришла.

Тело её грело как печка. Вот чёрт, ситуация…

— Отойди, а? Я психологически неуравновешен.

— Хи-хи. Класс. Сейчас я тебя уравновешу.

Она потянулась к нему — они были почти одного роста, — потянулась губами к губам. Они поцеловались быстро, с каким-то болотным чмоканьем. Стало немного смешно.

— Дверь-то закрыть надо… — только прошептал. Чёрт, чёрт!.. Опять же — сама ж пришла, я ж не…

— Я сейчас закрою. Не беспокойся.

Негромко стукнул опущенный крючок.

Вот чёрт… вообще лучший способ от стресса, это, конечно, алкоголь и секс. А то фиг заснёшь — уговаривал себя Вовчик, и, собственно, уже чувствовал, что уговаривать и не надо. Скорее даже местами наоборот: секс и …

— Иди давай сюда, иди, пойдём!.. в постель. А? — она потянула его к кровати.

— Постой, ты это… что сказала, что это: «мы же понимаем»?

— Ну, мы. Завтра Вера придёт. Нравится тебе Вера? А я?..

— … …ну вы, девки, даёте…

— … даём, даём!.. Не всем только. Таким как ты — даём!..

Фонарик всё неярко и упорно светил в угол и на дверь. Ночь обещала быть нескучной.

ВОВЧИКОВА БОМБА

У знакомых ворот между красивыми, выложенными гладкими валунами, столбами, стояли две машины. Полицейские машины. Небольшой фургон и легковой Опель, сине-белой полицейской расцветки, с гербами местной полиции на передних дверцах и с выключенными мигалками. С наспех наклеенными поверх гербов красными надписями «Суверенная Полиция Региональной Администрации Края». Два автоматчика в бронежилетах и касках сидели на подножке микроавтобуса и курили.

Ворота были приоткрыты, там кто-то двигался.

Вот так вот. Приехал, блин, в гости…

Владимиру ждать в засаде пришлось недолго: из открывшихся ворот показались люди. Трое в гражданском, и ещё двое так же, как и сидящие у машин, экипированные в военную форму, с автоматами. Гражданские несли пару объёмных сумок. У двоих из них были на рукавах какие-то шевроны… Гражданские пиджак и куртка — и какие-то шевроны… А с ними вышел кто-то в очках, одетый ну уж совсем неподобающим образом: в роскошный, до пят, белый с золотом, халат, подпоясанный золотистым же, с большими кистями, поясом… чёрт, что же это такое??

Автоматчики бросили окурки, вскочили и засуетились. Приняли сумки и попрятали их в машины, сами также начали рассаживаться по машинам. А вышедшие из ворот гражданские стали вполне дружески прощаться с Виталием Леонидовичем, — теперь Владимир уже не сомневался, конечно же, это был он, Виталий Леонидович, старый папин друг, депутат Госдумы; теперь он его узнал… Гражданские с ним пожали друг другу руки, а один даже и обнялся, и, о чём-то оживлённо продолжая разговаривать, также расселись по машинам. О чём они говорили, отсюда нельзя было разобрать, но одно было ясно — никаких враждебных намерений они не выказывали.

Вскоре хлопнули дверцы, и машины, развернувшись, выкатились из тупичка. Владимир, чтобы не маячить, отошёл чуть в сторону, облокотился задом на байк, сделал задумчивое лицо. Документы в порядке, пистолет и запасной снаряжённый магазин он заранее спрятал поодаль в траву, откуда ранее и наблюдал за происходящим.

Машины проехали мимо не останавливаясь; сидевший рядом с водителем мужчина мазнул по нему равнодушным взглядом. Вскоре машины скрылись за поворотом.

Дорога научила Владимира быть осторожным и неторопливым, особенно, когда и спешить никаких поводов не было. Он и не спешил. Ну что… вроде бы как всё складывается удачно. Полицейские, эти, СПРАК как их называли, свалили, не забрав с собой, как он боялся, папиного друга, который, если не считать коробку в рюкзаке с тугими пачками американской валюты, был, пожалуй, единственной зацепкой в этом теперь мире. Впрочем, можно бы ещё податься в «вольные стрелки», к этим, байкерам… много суеты, минимум выхлопа; а зимой что будет… ну что, будем выдвигаться? Эти вроде, бы уехали, и возвращаться не собираются…

Он не успел додумать: калитка рядом с воротами, такая же красивая-кованная, но, как и ворота, забранная теперь изнутри какой-то плотной тканью — явно чтобы не просматривался двор, приоткрылась, и появился вновь он же, Виталий Леонидович. За его плечом маячила, выглядывая, девичья фигурка в джинсЕ. Он отталкивал её локтём, и, кажется, что-то возмущённо ей говорил. Потом, поблёскивая стёклами очков, он сложил руки рупором, и обращаясь именно что в сторону к Владимиру, крикнул:

— Володя!! Ну что ты прячешься?!! Тебя давно уже срисовали! Иди сюда сейчас же!!

— Во-овка!!! — звонко донеслось и девичье из-за плеча Виталия Леонидовича.

Владимир вышел из-за угла ограды, и, подняв приветственно руки, помахал. Это были свои. Свои. Ну наконец-то! Доехал.

— Вовка!!! — опять визгнула девчонка — Наконец-то!!

Это была, конечно же, Наташа; она сделала вновь попытку прорваться к нему, но отец поймал за рукав и постарался вновь спрятать её к себе за спину. У них завязалась перепалка.

Владимир, улыбаясь, препроводил вновь пистолет и магазин в рюкзак, и направился к мотоциклу.

— Вовчик, не ходи! Вовчик, они какую-то гадость задумали, я знаю! — уговаривала Наташка, а все остальные согласно кивали или смотрели грустно-неодобрительно, — Или пусть с тобой Катька вон с автоматом идёт! Вот куда ты попрёшься на ночь глядя… с ума сошёл??

Действительно, вот чёрт его несёт вечером в его бывший дом, где сейчас единолично хозяйничают Инна, Кристина и Альбертик? Всё, мало-мальски, ценное они уже перевезли-перетащили; ну, конечно, поскольку дом, и обживались в нём не одно десятилетие, и сам Вовчик не один год готовил его под «ДВД», что на выживальщицком слэнге означало «Домик — В — Деревне», или, по-простому, «Гнездо параноика», всё совсем-то перетащить было нереально в короткий срок; много было заначенного-заныканного, что не нашли и Громосеевские бандиты; и теперь Вовчик после трудового дня старался каждый день хоть что-то, но уволочь в место новой дислокации. Но, кажется, его ежевечерние визиты уже три дня подряд ставят его, и правда, в опасное положение… как там, на фронте, он читал — плохая примета считалась с третьей спички прикуривать: на вспышку первой снайпер обращает внимание, на вторую прицеливается, на третью — стреляет; а тут уже и так три раза… А тут… блин, как раз вчера вскрыл нычку с крупой и специями в сарае, часть утащили на пригорок, а часть оставил в баньке; баньку запер на замок… блин, обязательно ведь залезет кто-нибудь ночью, да тот же Альбертик-негодяй, замок сдёрнут, и скажут что не они, что кто-то… не, надо сходить!

— Кать, пойдёшь со мной?

— Пойду.

Сумрачная Катерина тоже стала собираться.

— Вовчик, ты же сам говорил, — в деревню меньше чем вчетвером и без оружия не ходить! Давай мы тоже пойдём, вон с Ликой?.. — встревоженно влезла Вера — ружьё вон ещё возьмём… Сидящая рядом Наташа дёрнула её за рукав.

— Не, девчонки… мы быстро — туда и обратно. Заберём, что в баньке оставил — и домой. Ружьё мы и так возьмём. А вам что, заняться нечем?..

— Чо ты, дура, может ему с Катькой побыть хочется! — зашептала в ухо Вере Наташа, и та осеклась.

— Да уж… тут батюшка всегда найдёт, чем заняться. Сейчас вон окна будем утеплять.

— Ну, тогда мы пошли.

Вовчик уже привычно вскинул автомат на плечо, теперь он носил его практически открыто; Катя взяла дробовик, и они направились под пристальными взглядами девчат к выходу.

По дороге больше молчали. Вернее, молчала в основном Катерина, Вовчик же как мог старался её разговорить; вспоминал смешные случаи из своей студенческой жизни, натужно хохмил, — но всё было без толку, — Катя отделывалась односложными репликами и больше молчала.

«Знает или нет, что девчонки ко мне ночью ходят?..» — мучился мыслями Вовчик, — «Знает небось… а чо молчит??»

Он, хотя и не чувствовал за собой особой вины, чувствовал себя неловко. За что, собственно?.. Ну, ходят, ну, Надька была… сама ж… я ж сколько раз!.. как бы со всех сторон… подъезжал. А она!.. чо вот?? …в натуре ещё в монашки уйдёт?.. а я чо?.. при монастыре пастухом? Авотфигвам!

Так он беседовал уже сам с собой, сам себя убеждал, но чувство неловкости не проходило. В конце концов, он решил оставить «рефлексии» на потом, ну, хотя бы на тот момент, как окажутся с ней наедине в баньке-то… надо, чёрт побери, не шугаться, не стараться её разговорить, а взять да и… обнять! И поцеловать, вот. А там как пойдёт… может взять да и трахнуть! А что!.. — после последних «побед» на сердечном фронте Вовчик обнаружил в себе совершенно неожиданно немалые запасы нахальства и самоуверенности.

Катька ему нравилась давно, ещё с дня отъезда из Мувска, и её отмалчивание или отбрыкивания на, прежде незатейливо-робкие попытки ухаживания, и потом — на незатейливо-определённые уже поползновения, его то злили, то вызывали вдруг, ни с того ни с сего, приливы нежности и жалости, как к потерявшемуся маленькому ребёнку, почти без примеси какого-то эротизма.

То ему хотелось её обнять-скомкать, бросить на кровать, и проделать с ней всё то, что с удовольствием и с огоньком позволяли ему проделывать с собой и Наташа, и Вера, и, даже, один раз Лика; то ему хотелось просто обнять её, несильно-нежно, и просто прижаться щекой — своей уже, надо признаться порядочно заросшей щетиной щекой к её гладкой загорелой щеке, целовать её маленькое ушко, висок, шею, вдыхать запах волос… гладить её по спине, целовать в закрытые глаза, в пухлые полудетские губы, шептать «Ну что ты, что-ты, малыш, я же это, я!.. Я же с тобой! Я — не обижу, не бойся!..» И шрам этот на лице целовать, эту богрово-розовую зажившую полосу на лице с отметинами швов, несильно, чтоб не думала, дурёха, что из-за этого дурацкого шрама вся жизнь на излом! И совсем даже ничего особо страшного, ну шрам… — Вовчик ещё раз украдкой взглянул на Катю, ей в лицо, — та, как заметив, отвернулась. Ружьё навскидку, приклад под локтём, готова стрелять, отражать нападение… эх, Катя, Катя…

Вовчик-то по простоте душевной, и по малому опыту в сердечных делах никак не мог сообразить, что у него к Кате постепенно, через все эти взбрыки и неурядицы, через обиду на неё, на её кажущуюся дурость и грубое наплевательство по отношению к его чувствам, зародилось уже и окрепло то непонятное чувство, смесь гормонов и генов, смесь желания обладать её телом и, в то же время, защитить от всех бед и колючек мира; желание делить вместе радости и невзгоды, и делать это не на показ, — всё то, что предки и литература ёмко называли «любовь»; и что потом так успешно, многоголосо и ярко-физиологично было опошлено в песнях и фильмах наших дней.

Но Вовчика не волновали сейчас культурно-социологические параллели; он, хотя и был всё время очень книжным мальчиком, сейчас здесь, в деревне, рядом с девчонками, которых нужно было защищать и которые щедро теперь расплачивались с ним своей любовью, рядом с прихожанами и их семьями, которых тоже нельзя было оставить без защиты, рядом с Катей; к которой он испытывал щемящее-нежное чувство тут, в груди, под ложечкой; он уже не вспоминал свои наивные Мувские мечты о спасении красоток от зомби, он весь был тут, в реальной жизни, и он чувствовал, наконец, себя настоящим Мужчиной, ЗАЩИТНИКОМ, ответственным и надёжным как автомат Калашникова; собственно это чувство и делает, наверное, мальчика, парня мужчиной…

Но он не думал об этом, не думал о красивых и высоких материях:

— А всё же грубо я тогда сшил, грубо… пластический хирург из меня никакой; да и откуда бы? — на куриных тушках из магазина практиковался… Зато не загноилось, не воспалилось! — в тех-то условиях это ж немалым достижением было!.. И Катька молодец — ведь всю дорогу потом ни стона, ни оха — а ведь никакой заморозки, и потом ведь как, наверное, больно было!.. Её ж аж мотало, когда шли в Озерье, девчонки её под руки вели… молодец какая. Но бзик этот её — что теперь она страшная, и, что он с ней если — то только от жалости, а она, типа, гордая, жалость неприемлет… вот тараканы у девчонки в голове, кто бы мог подумать!..

Инесса встретила Вовчика с Катериной враждебно, ещё более враждебно, чем в предыдущие приходы. Она теперь была убеждена, что Вовчик нагло таскает уже ей принадлежащие ништяки; и, стоило им войти в ограду кинулась в свару со всем пылом уже нескрываемой дурной склочной натуры:

— Чтоооо?.. Опять пришли?? Не всё ещё потаскали, пригорковские гады?.. Что ты сюда таскаешься; нет, вот что ты сюда таскаешься?? С бабами своими! Мало того что Рому… извёл, так и… все продукты перетаскал! Детей кормить нечем! И всё таскаешься, таскаешься сюда! Нет бы вместе со своим дружком убраться бы отсюда! Насовсем! Нет, хо-о-одишь! И баб своих с собой таскаешь! Скоро, наверное, дом разбирать начнёшь и тоже на пригорок перетаскивать?? Ходишь тут!.. с оружием, как бандит!

Из-за её спины хорьком выглядывал Альбертик. Кристины не было видно.

Катька молчала. Вовчик, проходя мимо, к баньке, где под замком у него лежали остатки припасов, счёл нужным ответить:

— Ты, Инесса, знай меру. Я вам дом оставил, огород, в котором вы сами палец о палец… горох из мешка кто потаскал? Кто спёр мешок крупы и коробку сахара?? Думаешь, если я молчу мне сказать нечего?.. Молчала бы лучше.

— Молча-а-ала! Ты давай перед своими проститутками командуй! А мне не надо тут! Дом не твой, дом мне…

Она не договорила: услышав «про проституток» Катерина, уже прошедшая во двор, тут же резко остановилась, развернулась и вскинула ружьё, уверенно и умело уже (тренировалась!) направляя стволы на Инессу… Та что-то пискнула, мгновенно оборвав тираду, и опрометью скрылась в доме, захлопнув дверь.

— Катя, Катя… — Вовчик положил руку на стволы, опуская ружьё в её руках, — Ну что ты. Дурная баба, склочная, пусть разоряется. Зачем давать поводы… говорить всякое?

— Им уже поводы не нужны, ты что, не видишь?.. — угрюмо сказала Катя, опуская ружьё, — Давай-ка теперь быстрее. Не нравится мне тут…

— Мне теперь самому в деревне неуютно… — согласился Вовчик, отпирая замок. Отпер, звякнул проушиной, скрипнул низенькой дверью, скрываясь в предбаннике. Катя осталась снаружи, присела на лавочку возле входа, держа ружьё на коленях, по-прежнему недоверчиво зыркая по сторонам.

Так. Мыло. Хозяйственное… — Вовчик складывал припасы в принесённый с собой вещмешок и в две наволочки, — Много. Гуд. Так, дегтярное. Хорошо, но мало. Пусть будет.

Туалетного пять брикетов. Сойдёт вместо шампуня девкам. О, гель для душа… почти половина флакончика! Откуда бы? не помню уже, Вовкин поди. Кате подарю, ага. Так. Стиральный порошок. Гуд. Жрачка… так, жрачку мы всю потаскали уже, а что не потаскали — Инесса со своими отпрысками слямзила… гады. Прищепки… тоже надо. Бельё постельное. Угу. Паста зубная и зубной же порошок… Так, фонарь «летучая мышь» нужно забрать, ага. Пригодится. Керосин — литровик. А это что?.. Бензин… Блин, надо было Вовке для мотоцикла отдать, забыл про эту банку! Так. Теперь «бытовая химия»… — так Вовчик даже про себя конспиративно называл всевозможные химические ингредиенты, запасённые им в своё время «просто так», «чтобы было», на первый взгляд вполне безобидные, но из которых, обладая знаниями и навыками, можно было изготовить много интересных и необычных «эффектов»: от дымовой шашки до фугаса, от детонатора до ручной гранаты. И всё это хранилось у него тут, на полке в предбаннике, в банках и коробочках — будучи крайне запасливым по натуре, если не сказать «куркулём», как его в шутку называл друг Вовка, Вовчик редко выбрасывал всякие прикольные современные пластиковые баночки и коробочки, предпочитая хранить в них всякую сыпучую шнягу — от перманганата кальция, марганцовки, до медного купороса или аммиачной селитры. Всё это, вся эта «химия», хотя и плотно закрытая, пованивала; потому и хранилась тут, на верхней полке предбанника, а не дома. Всё это теперь предполагалось перебазировать «домой, на пригорок»… Рук не хватит, блин, вдвоём-то с Катькой… надо было ещё кого взять!

Но он и в самом деле, как и предполагали девки, хотел побыть наедите с Катей, вне этих всех непрерывных деловых вопросов и гвалта «коммуны»; а тут вот никакого общения и не получается: сюда шли — молчала, тут Инесса своими «проститутки!» настроение испортила, и сейчас… не пойдёт она в баньку; она ж думает, что я тут с Надькой трахался… ну и трахался, что ж такого! Ладно…

— Вовчик!.. — в дверь просунулась встревоженная Катя, — Там дверь стукнула! Я глянула — никого во дворе; но, мне кажется, Альберт по улице мелькнул! Может по своим делам, а может Инесса послала! Наведут хроновских!..

— У нас с ними вроде нейтралитет до конца уборочной?.. — ответил Вовчик, складываясь, и тут же подумал, что, выпади случай — да плевали они на «нейтралитет»… да, надо бы поспешить… всё, вроде бы, сложил. Только… вот что. Задолбало, надо сказать, тут с ними в зайца и собак играть: они, типа, гоняют, я убегаю… А не сделать ли им сюрприз?.. Всё есть? Всё. О-кей…

— Кать! — он высунулся из двери, — Последи ещё. Они если и набегут — то позжеЕ, когда стемнеет, кишка тонка у них на автомат днём бегать. Я щас спиртовку запалю.

— Зачем?.. спиртовку?

— Кое-что на водяной бане растоплю. Надо. Сделаем им сюрпрайз…

Вовчик решил сделать минный сюрприз непрошенным гостям — в конце концов, это его дом, его банька, и никого он сюда не звал!.. А для этого сделать самое, на его взгляд, простое и действенное: бомбу-фугас объёмного взрыва. /не пробуйте повторить, не факт что выживете! П.Д./

Дальше Вовчик действовал быстро и умело, как какой-то прожженный террорист из «Красных бригад»: он действительно в углу на лавке зажёг спиртовку и поставил на неё кипятиться ковшик с водой — для водяной бани. Сам же, тем временем, достал из ящичка со всяким полуржавым барахлом позеленевшую старую гильзу от патрона 5.45Х39 с высверленным не вспомнить уже для какой надобности капсюлем — его он решил использовать под детонатор. Вынул из-за пояса и положил рядом свой верный мультитул. Нашёл там же, в ящике, пару старых, но рабочих лампочек от карманного фонарика, — теперь-то всё на светодиодах, но и от старых лампочек избавляться не след! Положил рядом деревянную, серую от старости бельевую прищепку, моточек старенького телефонного провода…

Первая лампочка, как ни старался Вовчик быть аккуратным, разбилась неудачно, оборвав тоненькую нихромовую спиральку. Чертыхнувшись, Вовчик внимательно осмотрел её и решил не реанимировать, благо есть ещё одна. С ней он был осторожен: не стал пытаться разбить, а алмазным надфилем мультитула сточил до дырочки стеклянный колпачок лампочки, и затем тонкими губками пассатижей мультитула (вот незаменимый инструмент!) осторожно поотломал тонкое стёклышко кусочками, обнажив тоненькую спиральку, торчащую из стеклянного основания. На спиральку он аккуратно капнул капельку лака для ногтей, жидко разведённого, смешанного с тонко толчёнными головками от пары спичек. Подул, помогая быстрее высохнуть, повертел, понаклонял, не позволяя стечь со спиральки. Готово. Теперь надо к цоколю приделать проводочки… Хорошо бы припаять… Но паять нечем и некогда, придётся обойтись моточком лейкопластыря из ЕДэЦе.

В ковшике на спиртовке забулькала вода; Вовчик убавил огонь, и поставил в ковшик, на воду, плавать, пустую консервную банку. Побросал в неё коричневатых, похожих на мыло, кусочков оплавленного, спёкшегося тротила, ещё в начале лета наменянного у проезжего торговца за коньяк и самогон. Пусть плавится пока…

Снова занялся детонатором из старой гильзы. Проводочки были уже плотно прихвачены к нужным местам на цоколе лампочки, закреплены лейкопластырем. Кончик лампочки с застывшей коричневой каплей нитролака со спичечной серой Вовчик ввёл в высверленное отверстие капсюля гильзы. Закрепил — опять же лейкопластырем. Блин, на соплях всё получается, ага… ну ничего, это всего-то своего рода проверка — не сунутся они в баньку — ничего и не понадобится; а разрядить я и завтра — на днях смогу. Достал из банки с «ингредиентами» пачку стареньких монтажных патронов. Стал быстро разряжать их: сдавливал цветной завальцованный носик патрона губками пассатижей, потом ещё раз, на 90 градусов, получившееся отверстие расширял гвоздиком, и ссыпал серенький приятного жемчужного оттенка порошок-порох в колбочку — когда-нибудь и он пригодится. Но сейчас был нужен не порох… Когда разряженных патрончиков образовался целый ряд, перешёл ко второй фазе их разрядки: стал сжимать-комкать губками мультитула капсюльную часть патрончиков.

Легонько постукивая, перевернул — из патрончика высыпался жёлтенький порошочек с крупинками пороха — детонационный состав. С ним нужно было быть осторожным — Вовчик помнил, как ему чуть не выбило глаз и подковырнуло ноготь на большом пальце, когда в детстве, осваивая «дворовую пиротехнику», он попытался проковырять шилом дырочку в бомбочке из изоленты, снаряжённую этим вот порошочком… В совсем маленькой бомбочке — а в ушах потом два часа звенело, и пальцы были в кровавых волдырях как от отчаянного удара молотком по ним… хорошо хоть глаза успел зажмурить!

Когда порошочка образовалась приличная горка, Вовчик аккуратно ссыпал его в приготовленную гильзу. Заткнул шариком из смятой газеты, аккуратно потрамбовал торцем карандаша. Должно хватить… Да он сам по себе, ткни в него горящей спичкой или стукни молотком, как бахнет!!.. Вовчик поёжился.

Ага, тротил расплавился. Чотко. Много делать не буду, мне тут красочные фейерверки не нужны, чисто чтоб пугнуть… где-то ещё консервная банка была? Ага, есть. Взял плоскую консервную банку, примерился, и на сантиметр от донышка пробил лезвием мультитула в стенке банки дырочку. Поковырял, повертел, расширяя. Взял толстый гвоздь, ещё расширил им отверстие. Примерил самодельную гильзу-детонатор — войдёт! Хорошо. Воткнул в дырочку банки теперь карандаш, чтобы заткнуть отверстие и образовать внутри банки полость. Взял тряпочкой с водяной бани банку с расплавившимся тротилом, и перелил вонючую жидкость в приготовленную банку. Получилось две трети по объёму банки. Это хорошо что немного, я же чисто попугать… — уговаривал он себя. Поставил банку с тротилом в ведро с водой, охлаждаться.

Занялся замыкателем. Ну, это просто: в губках старенькой бельевой прищепки сделал по бокам ножом канавки, чтобы не соскальзывал провод; зачистил и намотал на них провод, так чтобы витки соприкасались. Под размыкатель-диэлектрик взял просто кусочек кожи — язычок от старого ботинка, валявшегося тут же. Ага, ну-ка, дырочку в нём… привязать верёвочку… дёрнуть за верёвочку — язычок выдернется из закреплённой прищепки, губки с намотанными на них витками оголённого провода соприкоснутся, — цепь замкнётся. Всё просто! — и нет ничего надёжней самых простых методов… А, да — батарейка! На такой вот случай и таскал с собой теперь напостоянку 4,5-вольтовую квадратную «Крону» — с ней удобней всего…

Проверил тротил — застыл. Аккуратно повертев, извлёк карандаш. Куда бы поставить?.. А, вот тут вот, на пол, по центру и поставлю! Вдвинул вместо карандаша в банку гильзу-детонатор, поглубже. Есть. Теперь… теперь, значит, сначала собственно бомбу приготовлю, соберу окончательно, — решил Вовчик, — потом уже соберу цепь на замыкание. Выглянул за дверь — всё спокойно. Но… уже начало темнеть. Надо торопиться.

Теперь самая интересная часть… Сам-то тротил, сколько его тут?.. Грамм 50, а может и меньше. На громкий «бах», не больше… Но Вовчик твёрдо решил «проверить противную сторону на вшивость»: буде они решат нарушить «пакт о ненападении», пусть им «будет красиво», даже, если для этого придётся пожертвовать старой банькой… Да ладно! Банька всё равно старая, а вот шоу должно получиться яркое — знать бы точно, когда, можно было бы «на пригорке» билеты продавать…

С этими мыслями Вовчик отыскал в «ингредиентах» банку с алюминиевой пудрой, и насыпал её в консервную банку поверх тротила, щедро, с горкой.

Ещё подумал: — А ну как не пригодится, не нагрянет никто?.. Эту ж серебрянку смывать замучаешься, пачкается, дрянь… но что-то подсказывало, что смывать просыпавшееся и вообще разбирать собранное устройство не понадобится: он чувствовал что ловушка сработает. А и нефиг!..

Так. Теперь собственно вещество для создания объёмного взрыва. Лучше всего подойдёт… Да вот бензин и подойдёт!

Вовчик взял грязноватую литровую банку с подоконника, вытряхнул из неё скрюченные обмылки и высохших тараканов, и наполнил до краёв бензином из банки большой. Закрыл крышкой. И водрузил банку поверх алюминиевой пудры на консервную банку с тротилом.

Система, по сути, простая и действенная, именно когда нужно подорвать замкнутый объём — вот как баньку. Тротил даст начальную мощь и превращение бензина в дисперсную взвесь в смеси с воздухом, которая заполнит объём баньки. Алюминий же — причём не важно в каком виде; хоть в виде обрезков проволоки или фольги, — будет мощным катализатором процесса. Ну раз есть ал-пудра — так пусть будет, оно ещё и лучше. А вместо бензина можно было использовать вообще всё что угодно: начиная от сахарной пудры и до древесной или угольной пыли, вплоть до муки — правда-правда, взрывы мучной пыли, висящей в воздухе, на мельницах были раньше не так и редки. Словом, можно было использовать всё что угодно: горючее, пылеобразное или жидкое, главное чтобы его распылить в смеси с алюминием по объёму…

Этот спецназовский рецептик Вовчик в своё время почерпнул из грифованного конспекта одного родственника товарища по работе сторожем на стройке. Всю ночь, помнится, конспектировал — переписывал; иногда диву даваясь изощрённости описанных там рецептов — вплоть до добывания селитры из земли с кладбища! Но вот сейчас пригодилось…

Собрал с помощью старого телефонного провода электроцепь на замыкание, приспособил так, чтобы кожаный язычок выдёргивался из губок прищепки, осуществляя замыкание цепи, когда дверь из предбанника откроется наполовину. Примерился — в образовавшуюся щель можно бочком, на выдохе, выскользнуть… Батарейку — в последнюю очередь. Ага — и вон туда, за каменку свечку поставлю зажженную, будет отблеск на стены, вроде как кто-то тут есть…

— Катя! — высунувшись за дверь, позвал, — Ты вот эти две наволочки с барахлом возьми… и иди уже к воротам… нет никого?.. Не, давай к огороду! Обойдём дом, через калитку не пойдём! Я сейчас. Главное, к баньке уже не подходи…

Вовчик стукнул во входную дверь своего бывшего дома. Дверь явно была заперта изнутри на крючок. Можно было, конечно, по методу Вадима, крючок скинуть, но Вовчик пренебрёг церемониями, и просто ещё раз, сильно, постучал, попинал в дверь:

— Инесса! Инесса, твою дивизию!! Сюда иди! Я не в гости пришёл, я к себе пришёл; ты не забывай — это мой дом! Открой — сказать кое-что надо!..

Из-за двери раздался склочный голос:

— Твоего тут уже ничего нет! Всё отдано в распоряжение дружины, так и знай! И дверь я тебе, бандиту, не открою!!

— Ну и чёрт с тобой! — Вовчик сплюнул, — Я тебя предупредить. Я сегодня тут останусь ночевать, с Катериной…

— Где-это ты «тут останешься ночевать», хотела бы я знать!! — без паузы раздался сварливый голос бывшей квартирантки, — В дом я ни тебя, ни твою сучку не пущу!

— Сама ты сука!!! — теряя выдержку, заорал уже Вовчик, — Кто-то тебя, дуру, спрашивает! Щас как врежу из автомата через дверь, — сразу поймёшь кто в доме хозяин!!

За дверью ойкнуло, загремело упавшее ведро.

— Вот… — уже спокойнее продолжил Вовчик, — Я хочу тебя предупредить! Будем спать в баньке; и если кто туда сунется — пусть не обижается! Автомат со мной, так и знай!..

Инесса не отвечала.

— … слышь, Инесса! Я предупредил — ты слышала! И своим так скажи — пусть к баньке не подходят!

— … слышала, говорю??!!

— Слышала…

— Вот. Я предупредил. И это только сегодня, потому что… потому что поздно уже разборки строить; но ты так и знай: что ты меня в мой собственный дом не пускаешь — это даром не пройдёт! Так и знай!

Вовчик отступил от крыльца, ещё раз огляделся — никого; подхватил на плечо тяжёленький вещмешок, поправил автомат, и по широкой дуге обходя дом, чтобы его не было видно из окон, двинулся к огороду, к ожидающей там его Катерине.

Она стояла, уже нервно оглядываясь в сумерках. Наволочки с вещами связаны, и переброшены узлами на грудь и спину; теперь она разительно напоминала какую-то азиатскую беженку, пешком выбирающуюся из горячей точки; только ружьё в руках искажало цельность картины.

— А это зачем?.. — нарушила она молчание, увидев, что Вовчик принёс на плече ещё и две больших лопаты для уборки снега.

— А… — несколько смущённо стал оправдываться он, — Не мог не захватить. Будет же эта… снег-то! А лопаты хорошие, совки вон из алюминия, им сносу не будет — не оставлять же Инессе!

Удивлённая таким явным куркульством, и в то же время несомненной дальней предусмотрительностью, Катерина, даже против обыкновения, с Вовчиком стала разговорчивой:

— А, ну да, это ты правильно насчёт снега-то… Как-то мы так далеко не заглядываем, а зря. Да, хорошие лопаты, крепкие… дай я одну понесу. А что ты в баньке так долго делал? И воняло ещё оттуда…

— А! Так. Маленький сюрпрайз возможным желающим нарушать чужой покой… Никого не видела?

— Нет, никого. Давай-ка через кладбище не пойдём… Не то что я боюсь, а просто…

— Ага-ага! — обрадованный донельзя, что Катька, вроде бы, разговорилась, поддакнул Вовчик, — Само собой! Там же самая короткая на пригорок дорога, там и засаду сделают в первую очередь. Конечно, пойдём вкруговую! — он был доволен, что удастся ещё подольше побыть с Катей, хотя бы и ценой таскания на себе всякого барахла да дальней дорогой. Ничего!

— Вёдра ещё там были, я видела.

— Ага. Вёдра были ещё, мы не все забрали прошлый раз… вот чёрт, я ж банку с бензином не забрал! Так и оставил на лавке около двери, и даже, кажется, крышкой не закрыл! Вот я олух!

— Не надо возвращаться.

— Да уж… Испарится бензин, блин… А, ладно, завтра ещё схожу. Сходим? Заберём остатки…

На деревню быстро опускались сумерки.

Вовчик шёл, и всё оглядывался туда, где уже скрылся из виду его дом, двор и заминированная теперь банька.

— Да что ты всё оглядываешься-то?

— Так…

ДЕПУТАТСКАЯ КРЕПОСТЬ

Владимир наслаждался. Хотя нет, термин «наслаждался» тут не подходил — Владимир кайфовал! Тащился! Именно так можно было в первом приближении охарактеризовать те ощущения, что он испытывал.

Кайфовал он, собственно, в огромной ванной-джакузи депутатского дома…

Он вновь по ноздри погрузился в душистую, пенящуюся горячую воду, от которой исходил аромат сандала и морской соли, пробулькал в воду выдох, чуть не ускользнул в воду с головой, в здоровенной, явно не на одного, ванне, вынырнул… здорово! Вот это была привычная, комфортная, но такая уже подзабытая НОРМАЛЬНАЯ жизнь!

Большая ванная комната на втором этаже особняка Виталия Леонидовича вовсе не поражала воображение роскошью, но для уже порядочно отвыкшего от цивилизации Владимира она олицетворяла всё то, лучшее, весь тот комфорт, на который только она, цивилизация, была способна.

Он отвык не то что от джакузи с гидромассажем и солями для ванн, с нижней подсветкой и встроенными по стенам динамиками для негромкой расслабляющей музыки, а и просто от наличия горячей воды. Не в ведре, чугунке или тазике, а просто льющейся из золочёного крана — стоит только повернуть хрустальный барашек; от верхнего, регулируемого, освещения… В отличие от вовчиковых аккумуляторных светильников или воняющих керосином «летучих мышей» — насколько это было здорово, и насколько это мы не ценили! Для него всё это позабытое великолепие было как для грешника, побывавшего на длительной экскурсии в аду, а затем вновь, божьим соизволением, вернувшегося в райские кущи…

Владимир вытянул покрытую густой шевелящейся пеной руку и взял, со стоящего рядом столика на колёсиках, пузатый бокал с аперитивом. Покрутил, с удовольствием позвенел льдинками о стенки бокала, отхлебнул, поставил обратно; чуть добавил на панели в изголовье громкость музыки… кааайффф!.. Действительно, только потеряв что-то, начинаешь это ценить!

Казалось бы — ерунда какая: вода из крана, центральное освещение, чистые полотенца и безопасность, — а вот, поди ж ты! Только помывшись несколько месяцев в тесноватой баньке из тазика, стирая бельё методом кипячения и моя посуду методом ополаскивания можно понять всю прелесть цивилизации! Чёрт побери! — он снова взял бокал и вновь отхлебнул. Жизнь налаживается!

Встретили его не то что хорошо, встретили его как ближайшего и самого дорогого родственника, прибытие которого ждали давным давно и с нетерпением! Особенно Наташа — чуть не визжа от радости, она, презрев все правила приличия, повисла у него на шее, целуя в нос, в щёки, в губы… Владимир стоял у ворот счастливым истуканом, одной рукой придерживая её галантно за талию, а другой пожимая руку Виталию Леонидовичу.

— Наташа, Наташа, ну как же так можно?.. Наташа, отпусти парня, что же ты делаешь?.. Что Володя о тебе подумает?.. — рокотал негромко тот, но тоже, видно было, что очень рад.

Он так и не переоделся, оставаясь в роскошном махровом халате с кистями, как какой-то падишах; из мохнатого воротника торчала худая шея с «вожжами» двух складок под подбородком, кончаясь почти лысой головой рептилии в очках, — Виталий Леонидович был очень худ. Но рукопожатие у него было по-прежнему жёстким, — бывший депутат, а ранее бывший коммерсант, и в прошлом офицер отнюдь не терял формы.

— Наташа… Наташа, ну перестань, отстань от мальчика… Володя-Володя, уж сколько тебя ждём… я уж думал посылать, наконец, за тобой конвой в твою тмутаракань; и как ты там только оказался, в такой-то глуши… Наташа, прекрати терзать парня! Ну всё, пошли, что ли…

Наконец отлипнув от зацелованного и мало что понимающего, маленько обалдевшего от такого бурного проявления чувств своей младшей подруги детства Владимира, Наташа тут же вцепилась ему в рукав и повлекла его через калитку во двор. Тот недоумённо оглянулся на хозяина дома, — надо было что-то делать с мотоциклом, забрать рюкзак, — но Виталий Леонидович уже распоряжался:

— Глеб, мотоцикл заведи во двор, потом — в гараж! Миша — возьми рюкзак. Потом всё закройте. Рюкзак — в верхнюю гостевую. И — начинайте мангал. Сегодня — пируем!

Владимир краем глаза увидел, как из приоткрывшихся ворот выскользнули две фигуры в камуфляже, габаритами отвечавшие старому определению «амбальный», и направились к мотоциклу и его вещам. Глеба он знал, это был прежний водитель Виталия Леонидовича; Миша был кто-то из новых.

С любопытством, влекомый за руку Наташей, он прошёл на территорию «имения». Попутно после дежурных фраз «как и с кем доехал» разговаривали «по ситуации».

Оказывается его с самого начала «срисовал» в бинокль Глеб, дежуривший на верхнем этаже особняка, где был оборудован наблюдательный пост. И только наличие на территории в это время посторонних мешало окликнуть его сразу.

А что за «посторонние»?..

— Ну, ты же видел. «Верный Вектор». На рукавах ещё шевроны: два латинских «V» один в одном — выпендриваются. Они сейчас тут, в Оршанске, «власть»…

Последние слова Виталий Леонидович выговорил с нескрываемым отвращением.

— Я слышал про них… от ребят, с которыми шёл в колонне, от байкеров. Но они в политику не лезут, потому информации у них мало. Говорили что «векторы» — те ещё отморозки. А по радио сплошной официоз и радостные песни…

— Отморозки — это низовое звено… кто ими рулит — люди довольно серьёзные. Потом расскажу. Радостные песни, да. Кушать сильно хочешь или потерпишь до большого стола?

— Не хочу пока кушать… конечно потерплю! Мне б умыться только. …да, Наташ, я тоже страшно рад тебя видеть… чмоки. Конечно, обо всём… расскажу, а как же! … нет, Элька так и не объявилась, и вы, как понимаю, тоже о ней… чмоки-чмоки. Виталий Леонидович, а что они приезжали, эти «векторы»? Я подсмотрел — вы вроде бы с ними вполне по-дружески?..

— Так, Володя, я ж политик, хоть и мелкий, хе-хе; а политика — искусство строить взаимоотношения! Читал книгу Павла Дартса на эту тему?.. Не дошла ещё до вас? Рекомендую… — он на секунды отвлёкся и уже строго выговорил дочери:

— Так. Наталья! Немедленно отцепись от Владимира! И что, что «давно не виделись?» — где твоя… хм… девичья гордость? Немедленно иди и приготовь ванну, бельё там и всё такое. Ольге Михайловне скажи, чтобы постелила в верхней гостевой. Давай — марш! Одна нога тут, другая — там!

— Папа! Чего это я буду там и тут с одной ногой делать? Я уж тогда с обеими ногами!.. — обиженно вякнула Наташа, но Владимира оставила в покое и побежала в дом. Тот проводил нарочито безразличным взглядом её бодро виляющую на бегу упругую, затянутую в джинсы, попку. Да уж… ничего себе. Растут дети. Всё бывшее в Мувске и в Озерье, девчонки и Мэгги, и Гулька даже, как ни странно, вдруг подёрнулись каким-то туманом, недавнее прошлое стало нерезким, как через рассеивающий светофильтр — а вот реальность… он тряхнул головой, отгоняя посторонние, надо сказать приятные, мысли.

— Иди умывайся… нет, чиститься не надо. Всё тебе дадим новое, всего хватает, а это — в стирку! Потом я тебе небольшую экскурсию проведу, по дому и территории, чтобы знал, что тут изменилось в новых-то реалиях; потом ванну примешь — и за стол. За столом и поговорим. Об обстановке, и о твоём, нашем будущем…

— А эти… «секторы». Что они?..

— Что приезжали-то? А конфисковывать. Типа того. Оружие конфисковывать! — и Виталий Леонидович, видно что находясь в прекрасном настроении от того, что и с «Векторами» вопрос порешал, и, что Владимир наконец-то приехал, на которого, очевидно, он имел какие-то свои «политические» виды, пропел:

— Пулемёт?? — изумился Владимир.

— Во-ло-дя!! Ну, какой к чёрту у бедного пенсионера пулемёт??.. Откуда-а?.. — Виталий Леонидович радостно осклабился, блеснули стёкла очков, и он совсем стал похож на сухую и очень доброжелательную рептилию, скорее всего — на черепаху: — Нет, конечно! А они всё ездют и ездют, домогаюцца и домогаюцца! Ну откуда я могу знать, куда делся весь арсенал ЧОПа «Оршанский Триумфатор»??.. А они всё ездют и ездют, а я всё откупаюсь и откупаюсь, благо есть чем пока!

Тут Владимир и узнал, что, оказывается это был не первый визит представителей местной власти к бывшему депутату. Когда пошлёл развал, Виталий Леонидович, как он выразился, «с себя полномочия народного избранника сложил, дабы не профанировать высокое звание, поскольку эпоха демократий ясно что закончилась!», обосновался в своём особняке и занялся, как и говорила Наташа, обустройством быта и подготовкой к тяжёлым временам, которые, как он был уверен, «не заставят себя ждать».

В процессе подготовки, «как-то так вышло», прекратил существование зарегистрированный ранее, ещё до депутатства, на Виталия Леонидовича ЧОП. Причём так «удачно закрылся», что подоспел как раз к распоряжению местной администрации о прекращении деятельности всех охранных предприятий и передаче их арсеналов Верному Вектору. При этом… ну, как-то так вышло, что и оружие не сдали, и помещение, и вообще… просто распустили людей по домам. А оружие и боеприпасы — «куда-то делись!»

— Ну откуда ж я знаю, куда всё делось?? — хитро щурясь через стёкла очков, заверил Виталий Леонидович, — Я ж уже три года к делам Оршанского Триумфатора никаким боком! Только что у меня контрольный пакет, а так и директор там свой, и к набору персонала я не касался, и к бизнесу, — я ж депутат, мне не положено! Распался ЧОП, сбежал куда-то директор вместе с печатью и учредительными документами, делось куда-то оружие… я-то тут при чём?! У меня восемь предприятий в области было, что ж я за всеми услежу?.. А они всё ездют и ездют, требуют и требуют… а хде ж я им возьму, ежели нету?? Приходится строить отношения и откупаться продуктами… такие кровопийцы!..

При этом Виталий Леонидович улыбался как Тортилла, встретившая, наконец Буратино, и нисколько не выглядел расстроенным, из чего Владимир заключил, что «неожиданная пропажа чоповского арсенала» его не печалит абсолютно, и даже напротив.

После кратких водных процедур, смыв с себя в первом приближении дорожную пыль, пока готовилась полноценная ванна («- Я тебе, Вовка, тааакую ванну сделаю!.. с сандаловым маслом и афродизиаками — любишь?? только что розовых лепестков нету, в воду накидать, обойдёшься, хи-хи?» — заверила Наташа) для Владимира была проведена «экскурсия по территории».

Да, кое-что изменилось.

Что ограда сверху украсилась блестящими спиральками «егозы» он заметил и раньше. Кроме того порядочные куски территории, раньше как помнил Владимир покрытые тщательно подстриженным газоном, теперь заросли травой, кое-где и бурьяном по колено; особенно участки примыкающие к внешней ограде. На понимающий Владимира вопрос «Сейчас не до ландшафта, да?» Виталий Леонидович, уже переодевшийся, пока Владимир умывался, в охотничьи брюки и куртку, опять хитро улыбнулся:

— Нет-нет, Володя, сейчас как раз время для ландшафтного планирования; просто сама концепция изменилась. Стриженный газончик, Володя, сейчас не так ласкает взгляд, как вот эти вот заросли — если конечно знать, что в зарослях установлены ЭмЗэПэ… Не знаешь что такое МЗП? Это «малозаметное препятствие», термин такой. По исполнению прОсто: заострённые колышки, вбитые под углом, довольно часто; и сталистая проволочка в зелёной ПВХ, густо так, невнатяг, между ними… Простенько так — но со вкусом, поверь. В траве совсем не видно. Я тебе, Володь, туда гулять не рекомендую — там легко можно споткнуться, шлёпнуться — и при этом прямо на заострённые колышки… очень большой сюрприз атакующим через стены. Если вдруг, атакующим, имею ввиду… Делается несложно, материалов и квалификации требует минимум, пользу приносит огромную. Как «заострённые колышки» вбивать, спрашиваешь?.. Легко. Берётся трубка, диаметром чуть меньше колышка… понял, да?

Кроме того, на территории видимо уже давно — так что уже успело зарасти травой, — видимо бульдозером были снесены, «спланированы в ноль» все эти «альпийские горки» и прочие ландшафтные изыски, которые раньше так нравились хозяину дома. Территорию теперь «украшали» лишь редкие кустики туи, несколько довольно-таки ухоженных грядок с зеленью, да казалось в беспорядке расположенные тут и там вбитые или вкопанные в землю подржавевшие трубы по пояс, с натянутыми между ними кусками сетки-рабицы. Нет — не натянутыми, — сетка, прихваченная к трубам-столбикам приваренными зацепами, была отнюдь не внатяг, она парусилась свободно, образуя и над столбиками ещё с полметра свободно болтающегося полотна.

Ну, понятно — тут же сообразил Владимир, — чтобы её рубить нельзя было, да и не перелезть через свободно болтающуюся… так? Только почему так хаотично?..

— Да, это так, — подтвердил Виталий Леонидович, — Сетка тоже элемент фортификации. Забор внешний, видишь ли, сплошной, за ним обзор затруднён, только что с мансардного этажа; да и то под самим забором слепая зона; а сетчатый забор и продвижение затруднит, и нападающих от встречного огня не закроет. Тебе ж Наташа сказала? Да-с, Володенька, я намерен пересидеть эти смутные времена в этой «родовой крепости», жалко, что это лишь трёхэтажный домик, а не трёхсотлетний замок, помнишь, какие мы видели в Шампани?.. Вот там да, обзавидуешься! А тут мы что… Так… В меру своих скромных сил и понимания ситуации стараемся. Вдруг да нехорошие люди захотят нам нанести несанкционированный визит?? Пулемёта у меня, как я уже сказал, Володя, нет… но чем обрадовать непрошенных гостей — найдётся, поверь!

— А зачем разрывы в сетчатой ограде, спрашиваешь? А чтобы направить, направить чтобы, Володя, возможных наступающих в нужном, значит, направлении…

— А там — мины!? — догадался Владимир.

— Да что ты!.. Как можно!! — деланно обидился хозяин участка, — Какие мины, Володя! Это ж запрещено — а ты же знаешь, я исключительно законопослушный гражданин! А ну как господам из Администрации захочется с познавательными целями пройтись по участку?? А там — мины… никак нельзя, что ты! Вот понатыкать палок в бурьян мне никто запретить не может, а вот мины… что ты! Да никогда!

Виталий Леонидович, улыбаясь, значительно покивал, как бы подтверждая тезис о своей небывалой законопослушности, а затем, понизив конфиденциально голос, хотя и были они с Владимиром вдали и от забора, и от стен дома, добавил:

— Ну, разве что проводные управляемые фугасы… как раз в этих вот разрывах.

Владимир засмеялся. Он так и думал, что тут что-то нечисто.

Тем же «конфиденциальным» голосом Виталий Леонидович пояснил, как делаются эти самые «фугасы», — отнюдь не осколочного и не фугасного действия, как можно было бы подумать — «откуда у бедного пенсионера столько взрывчатки?.. Хотя, конечно, кое что… ты же слышал про сгоревшие и взорванные склады… это и недалеко от вас… вот.»

Хозяин, преисполненный доверия к своему юному другу, которого он уже видел в составе своего «гарнизона», поведал про «огнемётные фугасы направленного действия».

Делались они, в целом, несложно, взрывчатого вещества требовали, не в пример, меньше осколочно-фугасных «закладок», можно было обойтись и просто порохом. По идее, наносить поражение атакующей «живой силе противника» они должны были не хуже; к тому же, создавая, после подрыва командой через заглублённый в землю провод, не воронку-убежище, а непроходимую некоторое время для атакующих зону-полосу сплошного огня.

В землю под крутым наклоном в сторону желаемого «выхлопа» закапывалась труба приличного диаметра — от 20 см и больше, — в которой вышибным зарядом служил небольшой заряд взрывчатого вещества или пороха, а собственно поражающим элементом — огнесмесь в полиэтиленовых или стеклянных, легко разрушающихся от взрыва ёмкостях. Естественно, всё тщательно гидроизолировалось и маскировалось. Команда с замаскированной в доме комнаты — управляющего защитой пункта, — и из трубы на наступающую «пехоту» ринется «огненный дракон»: наклонный столб горящей огнесмеси, и горе тому, кто попадёт в зону поражения! А со стороны ничего не видно, и гулять можно свободно…

«— Ты так и знай, гуляючи, Володя, что вот в этих проходиках ты как бы и находишься в потенциальном эпицентре, хе-хе!»

— Конечно, Володя, проще всего не лезть через забор, и не ломать себе ноги продираясь через колючку, МЗП и бурьян от ограды, а благородно, по-рыцарски ворваться через центральный вход — ты же видел, там прямая аллея к дому… Но, Володь, сломать ворота-то несложно. А вот что будет дальше… не заметил — на дороге-то асфальт куском новый?.. Хе-хе. Это тоже сюрприз, сюрприз будет — потом расскажу.

Кроме перепланировки, сгладившей все возвышенности на участке, больше, казалось бы, ничего не добавилось. Хотя нет! Теперь в большом дощатом сарае за домом явно водилась какая-то живность — оттуда, когда подошли поближе, явно потянуло говнецом, и послышалось такое знакомое, чисто-деревенское, кудахтанье…

— Да-да! — подтвердил Виталий Леонидович, — Курятник! И крольчатник. Яйки-мяско. А вот коз-коров я не держу — с кормами не хочется заморачиваться. Ты ж знаешь — я коренной горожанин, как и ты впрочем, как уж тебя понесло в эту сельскую идиллию… Так что на обед… скорее на ужин уже сливки будут только консервированные…

— А там теперь у вас что? — указал Владимир на приметный стильный домик на краю участка, метрах в двухстах от дома.

— А ничего. Как и было — дровяник. То есть реально — дрова там. Раньше — помнишь? — баня была, а сейчас, как мы «на казарменное положение» перешли с этими всеми событиями, — моемся в доме, благо и генератор, и не один, и скважина, и… тссс — никому! — запас соляры в заглублённых ёмкостях на участке! Порядочный — лет на пять хватит! А «инспекциям всяким» — горькие слёзы: последнюю канистру только что залили… хе-хе.

Направились к дому.

Трёхэтажный особняк розоватого приятного глазу кирпича с ещё и мансардой под крышей всегда нравился Владимиру, в нём была масса лестниц и уютных комнат, гараж, зимний сад под застеклённой крышей, где так прикольно было носиться с сестрой Элькой и с соплюхой тогда ещё Наташкой, играя в прятки и догоняшки — пока Вова не стал Владимиром, и не счёл недостойным для серьёзного мужчины бегать по комнатам с девчонками, и не переключился на более достойные мужчины занятия — гонки по пересечёнке на хозяйском квадрацикле, после которых чуть не каждый раз приходилось хозяину восстанавливать «ландшафт», или менее затратные пострелушки в подвальном 10-метровом тире — да-да, у Виталия Леонидовича был в доме и тир!

Дом-то практически не изменился. Ну, разве что добавились над окнами серые коробки свёртывающихся внешних жалюзи, да ещё…

— Ну-ну, Володя, что изменилось?.. — сподвигнул его к наблюдению и выводам и Виталий Леонидович.

— Ну, жалюзи…

— Хех, это на виду. А ещё?

Подошли поближе, наполовину обошли дом. Ага!

— Вот, вижу. Отверстия по бокам окон.

— Да, молодец.

Отверстия, по паре с каждой стороны окон, как пояснил Виталий Леонидович, служили для быстрого и надёжного закрытия оконных проёмов бронированными щитами. Заранее «пугать людей» стальными ставнями резона не было — и дом стоял, как и в «мирное время», поблёскивая вымытыми стёклами широких окон; в случае же реальной опасности… Владимир потом, в доме, видел эти щиты — в каждой комнате, прислонённые к стенам: двойные трёхмиллиметровые стальные листы с прослойкой между ними из керамической плитки и цемента, с далеко торчащими шпильками с резьбой как раз для крепления снаружи, в эти вот отверстия. С массивными ручками, чтобы эти щиты поднимать и крепить — вдвоём, одному это ооочень сложно… с прорезанными бойницами. Словом, с их помощью дом можно было довольно быстро превратить в подобие укреплённой огневой точки.

Впрочем, стальные щиты предполагались только для первого и второго этажа, окна третьего этажа и мансарды должны были закрываться по такому же принципу, на шпильках, но только упругой сеткой на рамах, чтобы и препятствовать броску гранаты в помещение, и не мешать обзору.

— Мне Наташа говорила, что вы тут серьёзно готовитесь… пересидеть. Но я смотрю — совсем серьёзно… А что в Оршанске, Виталий Леонидович?..

— Расскажу, всё расскажу, Володя, тебе будет интересно; а сейчас давай-ка ты в ванну…

Они заканчивали обходить уже дом, когда Владимир заметил некую несообразность в продуманном, как казалось, облике дома, готового к обороне. Это был вяз, большой раскидистый вяз, росший возле дома, и одной из своих ветвей почти упиравшийся в окно на третьем этаже. И само окно, казалось, было даже и приоткрыто… и поодаль, у стены, стояла прислонённая лёгкая лестница из алюминиевых трубок… непорядок!

— Виталий Леонидович! Да что ж это такое! Я понимаю, у вас по периметру ограды эта… как её? Система контроля «Контур» плюс ночные видеокамеры, но всё же!.. Мало ли что — проникли… враги, скажем, на участок — тут вот, пожалуйста, дерево возле дома, и ветка почти в окно. И даже лестница рядом! Зачем вам эти возможные ночные визиты непрошенных гостей??

— А, молодец! — Виталий Леонидович рассмеялся, — Заметил! Ну да, ну да — прям как приглашение какое — бери лестницу, лезь в окно, ведь правда же?? Мало ли — окно закрыть забыли после проветривания, лестницу бросили после садовых работ, плюс дерево так удобно… как полагаешь, будут в случае чего что-то выдумывать, или воспользуются случаем??.. Вот и я думаю, что воспользуются. А, понял?.. Да, не просто так. Как там ещё китаец этот древний вещал, Конфуций, что ли? Всегда покажи врагу самый удобный для него путь. Зачем ждать нестандартных решений от противника, правда же?.. Ну, пойдём, пойдём…

Уже несколько минут из дома приглушенно раздавалось женское пение. Как будто кто-то, играясь, брал голосом разные ноты, надо сказать — красивым голосом, — пропевал то небольшие выдержки из популярных эстрадных песенок, то из оперных партий. Теперь, когда они подошли близко к дому, незамечать это стало невозможно. На недоумённый взгляд Владимира Виталий Леонидович лишь несколько стыдливо усмехнулся:

— Олечка распевается. Ей надо. Она ведь у меня певица! Мучается тут без сцены!.. Да, вы же не знакомы ещё. Володя, везде развал и деградация, а у нас тут… не сказать что процветание, но условия для нормальной жизни, вплоть до занятия вокалом… сам видишь! «А мы живём!» — как сказал Марк Твен, прогуливаясь по кладбищу, хе-хе!..

Тут и Владимир вспомнил, — говорила же ещё год назад Наташка, что женился отец… Так, вскользь, мимоходом говорила, с оттенком дочерней ревности — что женился на какой-то «певичке». Ольга? Он и не помнил имя; только что подумал, что вот, у Наташки появилась мачеха — и тут же забыл… а она вот она, никуда ведь не делась. Певица.

— Пойдём, Володя, пойдём, ванна наверняка уже готова, сейчас и погреешься, и расслабишься, я тебе аперетивчика налью для аппетита перед ужином; там и с Олей познакомишься, и со всеми домашними!..

ПЛОХАЯ СМЕРТЬ

— А точно они там?.. — Хронова ещё мучили сомнения.

Уж очень удачно всё складывалось: подловить «основных с общины» здесь, в деревне — Вовчика и Катьку, и грохнуть нахер! Потеряли осторожность, расслабились, любовнички; оно понятно — «на пригорке»-то в хозпостройках бывших небось тесно; а тут в баньке, значит, уединились, и сексуются! Понадеялись на автомат, что все тут их так и боятся!..

— Точно-точно! — заверила Инесса, — Они там на ночь расположились! Он так и сказал: «Мы, мол, Инесса, тут будем ночевать, и чтоб до утра никто к нам не ногой, а то!..

Инесса подумала, и добавила:

— И, говорит, наплевать нам на Хронова и на его пацанов, мы нынче никого в деревне не боимся, а дальше так и вообще всю деревню под себя заберём!

— Так и говорил?..

— Точно-точно. Так. Нагло ещё себя вёл, «я, грит, тут типа хозяин!»… Это он вообще про деревню, вообще!.. А «командир дружины мне тут не указ!» — ага, так и говорил!.. И ещё говорил…

— Утихни! — раздражённо бросил ей Витька.

Инесса замолкла, как будто ей зажали рот, только вращала глазами как выброшенная на берег рыба — так ей хотелось добавить что-нибудь ещё про бывшего домохозяина, и про Катьку. Уж очень случай удобный! Разом избавиться от парня, чтобы не таскался сюда больше, чтоб не угрожал, не забирал с каждым визитом то то, то это; хотя и забирал-то, понятно, своё, но Инесса уже привыкла считать всё в доме уже в своей собственности. Чтоб не капал на мозги со своим «не забывай кто тут хозяин!» Убрали бы куда этого «хозяина» — вот и было бы хо-ро-шо! Кроме того, Инесса уже успела сама себе внушить, что Вовчик непременно причастен и к исчезновению её мужа, Ромы… да что там, конечно он виноват — они же постоянно спорили, что-то там препирались, Рома и пистолетом своим ему угрожал. Вот из-за этого, ну и, конечно, из-за денег, Рому и убили! И наверняка это Вовчик со своим сбежавшим дружком! Ну, ничего, ничего…

Хронов шёпотом раздавал распоряжения.

Конечно, такой удобный случай нельзя упускать — и пох на перемирие. Хозяин велел ведь… Витька теперь и про себя называл БорисАндреича не иначе как «Хозяин», непредумышленно повторяя одно из средневековых имён Дьявола.

…Опять же автомат отжать, и ружьё у евонной девки. А может и в плен их взять!.. Ух, бля, это было бы лучше всего! Тогда б припомнил гаду как меня в коттедже с дружком-американцем пидор. сили! Морду мне били! Как при девках опускали! При соседях, тут-то вот!.. — Витька свирепо стискивал кулачки, сейчас он на самом деле, всерьёз верил, что так оно всё и было! — Да, взять бы в плен!.. На куски бы суку резал, гада!! Ну, если и не в плен — то порвать на части из всех стволов!!..

Мало-помалу как бы между делом Хронов сам завёл себя до состояния тихой свирепой ярости. Он уже сам и без всякой проверки верил, что Вовчик с Катькой непременно в баньке; и что вот он — шанс посчитаться. Тут и Лещинский, посланный на разведку, вернулся и доложил: так мол и так, там они: в окошко видно свет как от свечи или от фонарика, в углу, и вроде как кто-то там движется. На полу типа. Или за лавками. Ну, ясно чо — сексуются!

Руки чесались послать пацанов туда ворваться, в баньку, отбуцкать Вовчика с тёлкой прикладами и палками, отнять автомат и ружьё… но вот автомат! Бля, после последних залётов Витька стал осторожней, он знал, что ещё одного попадоса Хозяин ему не простит… а чувствовать лезвие ножа у своей шеи и видеть звериные расширившиеся зрачки Хозяина перед собой ой как неприятно!

Кто его знает, может это только наружная дверь приоткрыта — это видно, да; а внутренняя, в парилку — на крючке? Начнёшь ломиться — упустишь время, полоснёт очередью через дверь, — положит пацанов; а тут и так после залёта с «арестом на поле» авторитет чуть не на п. здюлях приходится восстанавливать…

Парни, восемь человек, все с оружием, в темноте неслышно окружили баньку, держась поодаль пока. Ждали приказа.

— Давай, эта… дождёмся пока выйдут! — предложил один, — И на выходе уеб. шим прикладом по голове!

— Ага! — не согласился Лещинский, — И сидеть тут до утра? Они, небось, до утра и не выйдут! Поссать-то и в бане можно…

— Они там будут трахаться — а мы их будем охранять?!. — поддержал и другой.

— Вить… то есть Харон! Слышь. Давай их за. башим щас через окна? — предложил свой вариант Лещинский, у которого тоже руки чесались посчитаться с Вовчиком после унижения, пережитого на поле, — Стволов у нас хватает. Подойдём и все разом! Как в боевиках! Со всех стволов, а?? Как в «Коммандо», помнишь?.. Как вмочим! Они там ничо сделать не успеют!! Захерачим быстрым огнём! А?..

Соблазн был велик; Витька и сам уважал американские боевики, и воплотить в реальность тут весьма распространённый в них штамп, когда множество стволов одновременно выпаливают раз за разом раскалённый свинец и пламя, превращая в решето обстановку и в кровавый фарш противников очень бы хотелось, но по размышлении он этот вариант отверг:

— Не, пацаны, не прокатит. У нас ведь не пулемёты, бля. А вдруг сразу не замочим, и укроется где за печкой??.. И возись с ним потом всю ночь. Это надо сразу сделать, быстро.

— Так, эта, нарезняк, СВД вот, они любую печку разберут, они ж… — вклинился один из «ближних пацанов».

Но сам Лещинский уже понял, куда ветер дует, и что этот вариант самому Витьке не нравится, и мигом сам бессовестно переобулся:

— Ты чо, дурак? Мы ж так и автомат его покалечим, а это — ценность! И ружьё бабы его. И саму её. А Катька — она зашибись, а! Хоть и со шрамом на морде — а клёвая! И фигура зашибись! Нахера её бестолку… эта… тратить?

— Да, Катька-со-шрамом тёлка зашибись… — тут же согласился и тот, — А как тогда?

Витька был уже не прежний необдуманный дурак, Витька был уже мудрый тактик — во всяком случае, он сам считал себя таковым. Он поразмышлял и принял решение:

— Инна, слышь. Иди сюда. Ты пойдёшь. Выманишь их типа.

Совещались за углом дома, в полумраке осенней зябкой ночи. Просунулась Инна.

— Слышь. Иди давай к ним. Постучи, скажи чтоб вышли…

— Ты что, Витя, чо я им скажу??.. Ночью-то!

— Ну, чтоб вышли… Придумай чего. А, скажи что… что, эта, Альбертику плохо! — Витьке попался на глаза тут же тусующийся брат Кристины, не желающий пропустить представление. Да и сама Кристинка была тут же.

— Во — скажи, что Альбертик это… подавился! А к Алёне ты бежать боишься через огород-то в темноте; пусть, типа, Вовчик поможет! Или это — скажи что просто температура у него! Высокая! — выдумывал варианты на ходу Витька, — А Вовчик же эта, медбрат. И аптеку с собой постоянно таскает — пусть, типа выйдет, посмотрит чо с ним! А ты, типа. Плачешь! Переживаешь и всё такое. Поняла? Пусть только в дверях покажется — и ага! Поняла?

Пацаны одобрительно закивали, поняв, что в этом случае не придётся ни зябнуть до утра во дворе, ни подставляться под автомат, подбираясь к баньке вплотную.

— Витя. Витенька. Ты чо? Я боюсь ведь… — Инессу аж затрясло.

Ага. Это было знакомо; и не ново было принуждать кого к повиновению, в этом Витька за последнее время уже знал толк.

Сделав голос шипяще-змеиным, как у Хозяина во время расправы, он обрушил свой гнев на голову трусливой кристинкиной мамаши-курицы:

— Ты чо!!.. ты, бля, думаешь тебе тут на халяву всё достанецца — весь дом, и огород с посадками, печка, дрова, припасы?? Одной тебе што ле?? Просто так?! Когда в деревне по две-три семьи и больше в доме?? И нихера не хочешь дружине помочь?? Общему делу? Мы за тебя што ле, за твои интересы должны тут с пацанами рисковать?? Заип. шим щас Вовчика — и ты просто тут королевой заделаешься?? Помочь, бля, не хочешь?!!

— Ви-ить… — просительно подсунулась сбоку Кристинка, но Витька, не поворачиваясь в её сторону, просто взял её пятернёй за лицо и отпихнул в сторону, — нихера себе, кошёлка ещё будет в боевые вопросы встревать! Кристина, надо сказать, восприняла такое обращение уже как должное…

— Витя… — уже на полтона ниже, почти сдаваясь, стала шептать Инесса, — Так я ж ничё… Но они, может, не выйдут… не захотят. А?

— Выйдут! — заверил Витька, — Я этого чумахода хорошо знаю. Попрётся спасать — он же супергерой у нас. Если ты жалостливо излагать станешь. И как только выйдет…

— Ви-ить… — опять испуганно промямлила Инесса, — А ну как и меня зацепите?..

— Да ты чо? Не, тебе ничо не грозит! Только если тебя не заденем, только! — заверил Хронов, и сам удивился пришедшей мысли: а что, идея! Нахер эта Кристинкина мамашка нужна — одна суета от неё; готовить толком не умеет, знай только Кристинке в уши дует своё бабское; вот та уже и насчёт «замуж» заговаривать стала, дура! Это точно с её подачи. Тёщенька, бля. Избавляться от таких тещ нужно вовремя; а без мамаши Кретинка (так Хронов называл про себя свою подругу) будет тише себя вести, не станет права качать. Хотя какие у неё нахер тут права: сказал раком вставать — вставай, сказал в рот брать — чтоб беспрекословно; ещё будет тут про «замуж» мямлить, сучка…

Перед мысленным взором Хронова встала приятная такая картина: Инесса скрывается за тёмной дверью баньки и через некоторое время появляется на пороге с Вовчиком, в них тут же упираются лучи ручных фонарей — и залп! И быстрая пальба из всех стволов, их швыряет на стенку баньки, и Вовчика и Инессу, в свете фонарей видно, как их дырявят пули и картечь — чотко, как в кино! Ещё, ещё! Вот так вот! Подойти ещё и вмазать в упор гаду в черепушку, чтобы вообще в фарш!

А Кристинке сказать потом, что мол в перестрелке, что прикрывался, падла, её мамашей! И этим, деревенским, сказать — что убил, мол, Инессу Вовчик — а мы отомстили! Главное убрать нахер Кристинку с брательником подальше на пока. Классная идея!

— Кристя! — не отвечая Инессе, позвал тихо Витька, — Подь сюда! Ты это… бери брата и идите в дом. И в дальнем углу ляжьте на пол. Ага, за печкой.

— Зачем?

— Эта… переживаю за тебя. Да. Волнуюсь, типа. ПонялА? Реально, Кристя, пока ты здесь — сердце не на месте. Мне ж сейчас захватом нужно командовать — а тут ты. Считай подставляешься. Иди, а?.. Иди, детка. Во, Лещь, или нет, ты, Генка, иди с ними, проследи, это… ну чтоб в окнах не показывались и чтоб на полу — а то словят шальную пулю. Тут, может, щас жарко будет! — Хронов и в самом деле почувствовал себя командиром, начинающим опасную боевую операцию, и, что его заботит, чтобы его близкие были в безопасности. Убедительно, чо. О, нах, и Кретинка, кажись, прониклась!

— Ма-ам?.. Пойдём?

— Не, Инесса пусть пока тут останется. Есть для неё дело. А ты иди, иди. С Альбертом, ага. Щас всё тут закончим, потом… иди давай.

Витька картинно, как солдат перед боем, обменялся с Кристиной поцелуем; и та даже, войдя видать, в образ подруги бойца, шепнула ему «Береги себя» отчего Витька натурально расправил плечи и почувствовал себя крутым воином, провожаемым на боевое опасное задание.

Сработало — Кристинка с вяло сопротивляющимся братцем, сопровождаемая одним дружинником, кстати, самим довольным, что избежит участия в замесе, убралась в дом; а Инесса осталась.

Теперь ей можно без помех прочистить мозг:

— Слышь, Инесса! Я те ещё раз говорю: хочешь чтобы дом чисто твой был — помогай нам! Всего и делов — вытащить Вовчика на улицу, или в дверь хотя б. Сама выходи первая — и сразу в сторону! Поняла? А дальше мы сами!

— Ты чо, ты чо, Витя, Витенька, я ж боюсь; давай я лучше к Кристинке и Альбертику в дом пойду, а вы уж тут сами… — опять было начала возникать Инесса.

— Тычонах?!! — пришло время надавить всерьёз, — Не поняла?? Я чо, с тобой советуюсь?? Слушай меня, овца! Ща идёшь и делаешь, что я сказал. А не то… Поняла меня??

Витька перешёл на конкретно угрожающий тон, и это возымело действие: Инесса, привыкшая к такому обращению ещё со стороны Ромы, вроде как сразу и успокоилась, поняв, что альтернативы нет. Чо делать… зато потом весь дом будет её. Круто. Ну ладно…

— А ну как всё же… всё же не схотят идти? — перешла она на деловой тон, — Скажут что потом, к примеру, утром?.. Что тогда?

— Да пойдут! — заверил Хронов, — А если вдруг не пойдут…

Витька сунул руку во внутренний карман своего защитного френча и достал оттуда травматический пистолет, Ромину «Осу».

— Во. Видала. Даже лучше так — заболтай их, и заряжай сблизи Вовчику в башку! Уложит гарантированно, я те отвечаю! Недавно проверено, хы! Поняла, да? Болтаешь с ними, то-сё, плачешься на… на заболевшего Альбертика или, что ты там решишь, — и сблизи ему в башку! Бам! И нету его! И тут же мы врываемся! Поняла?

Но Инессу вдруг взволновала не сама возможность заделаться «одноразовым киллером», а сама «Оса»:

— О, «Оса»… — внезапно проявила она некоторые познания в травматическом оружии, — У Ромы такая была. А откуда у тебя?

Витька тут же осознал, что упорол косяк с травматиком: «Оса» же и была Ромина, забрал у него после его расстрела в заброшенном доме! И глупость сделал, конечно — одно дело грохнуть из неё Илью наедине, и другое — вооружать Инессу. Вдруг как-то узнает пистолет? В то же время и намерение не оставлять Инессу в живых окончательно сформировалось и окрепло. Да, нахер она нужна, ещё вопросы всякие задавать!

— Откуда-откуда!.. — как бы передумав, Хронов обратно сунул травматик в карман, — Одна она что ли на свете?.. Давно у меня, ещё с Мувска. Не, не надо тебе, пАлевно. Просто уболтай — пусть выйдут.

На том вроде бы и порешили.

Инесса, отчаянно труся, направилась к дверям баньки, в которой теперь, в почти полной темноте это было видно отчётливо, действительно за мутными давно не мытыми стёклами мерцал неяркий свет.

Хронов напутствовал её в спину шёпотом:

— Да не ссы, не ссы, чо ты? Ты ж не при делах! Скажи, что Альбертик заболел, да пожалостливее, и всё! Скажи, что извиняешься что наезжала на него, поплачь там… как там у вас положено. Пусть выйдет. И всё. И — в сторону!

Инесса приблизилась к приоткрытой двери баньки, с минуту нерешительно постояла, оглянулась на угол дома, откуда выглядывал Витька, и, наконец, вошла в предбанник. Негромко скрипнула входная дверь.

— Так, пацаны! — отдавал последние довольно сумбурные и по его обыкновению противоречивые распоряжения Хронов, — Рассредоточились! Как выйдут — мочить из всех стволов, нафиг нам сюрпризы! Вот как Вовчик порог переступит — сразу и мочить! Бабы — пох! Понятно?? На Инессу, овцу эту тупорылую, внимания не обращать, с ней как получится — так получится! Лещь, двигай к пацанам с фланга, скомандуешь им! С Катькой — как получится, лучше живой конечно, а этих… короче тоже как получится.

Про себя он уже решил, что если пацаны и облажаются, он Инессу под шумок сам завалит, — кто там будет разбираться?

— Давай, давай, двигаемся! Лещь — пошёл! Мишка — ты вон к колодцу! Я отсюда буду шмалять! — потянул он к себе винтовку.

По Витькиным прикидкам несколько минут на подготовку у них как раз и было — сейчас пока Инесса зайдёт в саму баньку, перебазарит с Вовчиком, похныкает там, уболтает их; пока они там соберутся — минут десять должно пройти. Как раз можно будет удобно расположиться, взять в прицел дверь… но всё произошло быстро и совершенно неожиданно: вдруг внутри баньки ярко, ослепляющее блеснул огонь — и тут же оглушающее грохнуло!

Ударило так, что и Витька, и окружающие баньку пацаны мгновенно потеряли ориентировку, оглохнув и попадали, кто где и как стоял; и они не увидели уже как приподнялась, рвясь старым рубероидом, крыша ветхого строения; как огненный шар, мгновенно образовавшийся в помещении парилки, рванулся, расширяясь, в стороны, снося в клочья крышу, вынося мелкими брызгами стёкол окна, разваливая стены…

Вовчик с Катькой в темноте, хотя и длинным, кружным путём, но уже практически дошли до первых построек общины, когда за спиной, в деревне, блеснуло как от зигзага молнии и тут же ударило громом. Несмотря на расстояние, грохнуло вполне ощутимо…

Вовчик было уже решил, что ничего не будет: или они ошиблись, и Инесса не стала сообщать Витьке об их визите, предпочитая пересидеть взаперти в доме и «не обострять»; или Витька зассал иметь дело с вооружённым автоматом Вовчиком; или просто-напросто бомба не сработала — не было же времени всё проверять, всё быстрей-быстрей, наспех… однако же он сразу понял что вот оно — всё получилось!

Они с Катериной мгновенно обернулись, и увидели как там, где в темноте угадывался старый Вовчиков дом, вспух яркий пузырь взрыва, поднялся, и тут же потух, свернулся подсвеченным снизу клубом дыма, оставив на своём месте только несколько мелких огненных очагов, отсюда, издалека, еле видных. Хором залаяли, казалось, все собаки деревни.

— Хорь, что это? — испуганно воскликнула Катя и вцепилась ему в рукав, — Это же где твой дом!

— А… Ну да. Где мой. Ага… — когда Катька вдруг оказалась так близко, да ещё и вцепилась в него, Вовчик на мгновение потерял нить мыслей. Но тут же собрался:

— Это мина, Кать. Фугас объёмного взрыва. Я ж поставил. В баньке.

— Зачем??

— Чтоб не имели привычки соваться, куда не просят. Чо мы от них всё бегаем? Договариваемся… Сказано — не соваться, так пусть и не суются! Правда я не ожидал, что так сильно бахнет…

Они стояли и смотрели с пригорка в деревню. На месте взрыва разгорался мало-помалу пожар, летели искры, вился, подсвечиваемый оранжевым снизу, дым. Собачий лай как ветром носило по деревне — только замолкали в одном конце деревни, как тут же вновь начинался лай в другом. Откуда столько собак? А, да-да, и приезжающие с собой нет-нет да и привозили своих четвероногих городских любимцев, теперь уже вполне адаптировавшихся на природе.

Кроме того, казалось что там, в эпицентре событий, кто-то кричит. Громко, безысходно.

Блин… Вовчик стоял не шевелясь, но Катерина уже как бы и опомнилась, и отпустила его рукав. Отошла на шаг, поправила платок. Как бы смущённо. К Вовчику вернулась способность соображать…

Недалеко от места взрыва послышался выстрел. Ещё один.

Оставалось только смотреть. Хлопнуло ещё несколько выстрелов. Нет, это не возле бывшей баньки, это подальше, за огородом вроде… как бы не у Вадима… А кричат вот возле бывшей баньки, да. А стреляют…

Как бы подтверждая его догадку Катя сказала:

— У Вадима стреляют — слышишь?

Огонь на месте взрыва всё разгорался, и явно кто-то кричал женским, вроде бы, голосом. Нет, несколько голосов кричало. Пожар разгорался. Ещё несколько выстрелов, и — вот оно! — автоматная очередь, ещё и ещё. Чёрт! Надо бежать обратно??

Здорово долбануло, сам не ожидал, да… Блин, баньке-то копец, без вариантов; как бы дом не загорелся… впрочем… впрочем, теперь уже, как бы, и наплевать. Война так война.

ВЕРНЫЙ ВЕКТОР, БЕЛАЯ КУВАЛДА И ДРУГИЕ ОТМОРОЗКИ

Коттедж.

Болтал телевизор, Наташа поставила какую-то комедию. Сначала включила трансляцию какого-то местного кабельного канала — но там шло что-то совсем угрюмое; диктор почему-то в камуфляже зачитывал с листа:

— …Временная следственная комиссия Региональной Администрации Оршанской Республики просит Генпрокуратуру расследовать, кто стрелял в работников МВД и солдат срочной службы во время последнего общественного выступления. Комиссия закончила проверку фактов убийств и ранений военнослужащих внутренних войск, а также сотрудников милиции во время противостояний, которые продолжались…

Наташа поморщилась и вставила в проигрыватель диск с фильмом.

Ну, надо же, хоть телевизор посмотреть впервые за столько времени!.. А у них тут, судя по всему, тоже не всё гладко: кто-то бунтует, то есть «общественно выступает», кто-то этому препятствует. А кто-то в препятствующих палит. Весело у них тут.

Ольга, молодая жена Виталия Леонидовича, была действительно молодой, — или моложавой — трудно это было понять по тщательно «подготовленной» кукольной внешности. Она оказалась фигуристой стройной дамой; ей можно было дать и 25, а можно и 35, и 40 — всё зависело от ракурса, освещения, мимики. Оказалась она профессиональной, причём, как заверили его и Виталий Леонидович, и Наташа, и другие присутствовавшие за столом, весьма известной эстрадной певицей, с эстрадным же «раскрученным» именем Алиса… вот ведь, потянуло, значит, на склоне лет бывшего коммерсанта и, недавно бывшего политика, «на эстраду», кто бы мог подумать?

Владимир, никогда не интересовавшийся попсой, с трудом и не вдруг, а только понуждаемый всеми этими «ну-ну!.. Ну, ты что?!.. Не помнишь что ли «… приди ко мне мой мальчик, мой мальчик — убегайчик!..» — хитом одно время было! А это — «… Серёжа-а, Серё-ёжаа, ты моя одна надё-ёжа!..» так вообще один сезон на всех дискотеках через раз… вспомнил?» включился в тему.

Пришлось сделать вид что вспомнил, а вроде и правда одно время что-то такое мятно-жвачное периодически где-то фоном слышалось, наверное тогда в Штатах был. Тем и отмазался.

Ольга-Алиса, впрочем, оказалась нормальной, без выпендрёжа, разговорчивой-общительной; тут же, узнав, что Владимир несколько лет прожил в Штатах, поведала, что и сама там… во Флориде, в частности, — вы бывали, Володя, во Флориде?.. как там хорошо! Не то, что в нашем… черноземье! Песок, а сервис какой — Штаты! Мы жили по соседству с особняком Владимира Леонтьева, постоянно с ним общались…»

Принялась рассказывать, как встречалась на каком-то «пати» с Деми Мур, а Патрик Свейзи закидал её комплиментами и всё порывался пригласить на танец… Владимир слушал её вполуха, налегал на вкуснейшие шашлыки со свежей зеленью, да под прекрасное вино, вставляя, время от времени, в нужных местах обязательные «да-да!», «неужели?» и «что вы говорите??», и присматривался к окружающим.

Виталий Леонидович, как он уже и раньше успел заметить, особо не изменился; ну, может ещё чуть больше высох — ему уже было под семьдесят. Но держался молодцом, сам налегал на шашлыки и вино, похваливал молодую жену за успехи (прошлые) в эстраде, рассказывал анекдоты… Владимир заметил, что когда бывший зубр местной политики обращал свой взгляд на жену — эстрадную диву, в его глазах появлялся и блеск, и нескрываемая нежность… во, пробило мужика!

— Любит её. Да-да. — сообщила шёпотом Наташа, сидевшая рядом, когда отец с мачехой что-то в шутку заспорили о чём-то вокально-специфическом — Да-да-да-да. Влюбился, понимаешь, Вовка, мой папаня под старость. Она дура, конечно; как все эстрадницы, но вообще, вроде, ничо. Мы с ней ладим.

Сама Наташа, как отметил Владимир ещё раньше, и в общении по скайпу со Штатов, и, тем более сейчас, расцвела и похорошела прямо до чрезвычайности! В отличии от Гузели, ярко выраженной брюнетки восточного типа, Наташа была блондинкой, нет, скорее просто светло-русой; ну и, как водится у «не совсем блондинок» подсветляла волосы «до полного попадания в образ».

Кстати, и жена хозяина, певица, тоже была блондинка; и жена Миши, бессменного много лет шофёра Виталия Леонидовича, приятная тётка средних лет, тоже Ольга, но «Ольга Михайловна», экономка в особняке, тоже была блондинка; и Виталий Леонидович, раскрасневшись от вина, предложил выпить и «за блондинок, которые делают наши будни светлее; и за тебя, Володя, ты ведь тоже скорее блондин, ха-ха; не обижайся, мальчик, я очень рад, что ты, наконец, с нами!..»

Был за столом и Миша, водитель Виталия Леонидовича ещё с коммерсантских времён, и жена Глеба Надя, и дочка Глеба, двенадцатилетняя Полина, и сын Миши и Ольги Михайловны шестнадцатилетний Саша. Все держались просто, доброжелательно, как одна семья, что очень понравилось Владимиру, вместе кушали, вместе смеялись шуткам; за добавкой или за новыми блюдами, за вином выходили из столовой то Ольга Михайловна, то Надя, то Миша выходил за новыми порциями шашлыков. Видимо новые времена решительно ломали «сословные перегородки».

Глеба не было — Глеб, как сказали, дежурил — бдил за обстановкой с мансардного этажа. Это уже было так заведено — чтобы кто-нибудь по-возможности «был на стреме», — несмотря на, в целом, спокойную обстановку под Оршанском, несмотря на то, что в Оршанске была какая-никакая, а власть и «законность» — хотя и новая, «рррреволюционная», но эксцессы случались…

— Вот на прошлой неделе, — поведал Владимиру Миша, — За три коттеджа от нашего, впёрлись на территорию к… Геннадию Тимофеевичу, да, он бывший зам. областного прокурора был раньше, — впёрлись к нему на участок какие-то гопы… Он как раз в Оршанск собрался, ворота-то открыл… нет, внешней охраны посёлка сейчас нету, не получилось, все сами по себе, увы… он открыл — а они во двор! Мы, грят, представители некоей «Белой кувалды». Что за «Белая кувалда», откуда?? — они, эти неформальные объединения, сейчас плодятся как клопы! А они — с требованием: отстёгивать им на амуницию и снаряжение! Поскольку они как бы «защищают население от тоталитарного беспредела Администрации!..»

— Причём… — вставил Виталий Леонидович и хохотнул, — Они так и не конкретизировали от беспредела какой «Администрации» они защищают. Их ведь несколько, и все с претензиями. Администраций-то.

— А им и неважно! — продолжил Миша, — Рэкет и есть рэкет. «Кувалда» они там, или «Пассатижи»… или там «Реальный Сектор» какой-нибудь.

— Верный вектор. — поправил Виталий Леонидович, по навыкам в бывшей сфере деятельности разбиравшийся и в ныне существующих политических хитросплетениях — Это те, что приезжали. Тоже отморозки ещё те, вроде той «Кувалды», но они сейчас при власти, потому ведут себя сравнительно цивилизованно. Пока. Вот, по наводкам на «реквизиции» ездят, и с печатями… и прикрываются бумажками. А не клянчат…

— Да те не клянчили — требовали! — не согласился Миша, — Прямо как с правом каким! Да их сейчас не разберёшь! Вроде как «Кувалда» тоже в «Верный Вектор» входит, но как бы имеет самостоятельность. Или, скажем, «Фронт единства», те…

— Миша, а что там с этим вашим соседом было дальше? — перевёл разговор на конкретику Владимир, — Заплатил он?

— Ага. Откупился. — сообщил тот, — Деньгами и продуктами. Всё порывался знакомым в руководстве Верного Вектора и в Местной Администрации звонить, но тем, «Кувалдам», это пох. Откупился. Пришлось.

— Значит опять придут. — убеждённо заверил Владимир, — Где легко взяли — туда опять придут. И уже с новыми требованиями.

— Ну-ну… — не согласился хозяин дома, — Так и придут? Ну, придут. А ворота закрыты. Штурмовать будут?

— А что бы нет?

— Геннадий мужчина серьёзный, с родственниками, у него есть с чем встретить.

— Они же, вы сами говорите, почти что власть… а власть всегда найдёт меры воздействия.

— Ты, Володя, местных реалий просто не знаешь пока. Давай-ка я тебя введу в курс дела…

И Виталий Леонидович поведал Владимиру об особенностях политической обстановки в Оршанске и его окрестностях.

Сразу после того как в Мувске рухнула центральная власть в Оршанске и в других крупных региональных центрах буйно зацвёл сепаратизм. Собственно, это только так называли — «сепаратизм», а в реальности это было простое и понятное желание сапиенсов отхватить что-то себе от большого разваливающегося пирога бывшего государства. Или не от пирога, а от большого, но смертельно больного буйвола — там откусить, там присосаться, — в итоге буйвол так и так помрёт, а стае шакалов польза. Или не шакалов, что сути не меняет. А поскольку большую скотину чисто из-за размеров терзать проще всё же в составе стаи, то эти стаи и стали организовываться.

Собственно, в своём зачаточном состоянии они были и раньше, дремали, как дремлет какой-нибудь стафилококк в здоровом организме; то есть раньше-то знали своё место. А вот, поди ж ты, как государственный организм захирел — так и полезли они из всех щелей, эти «Белая кувалда», «Центральный Сектор», «Оршанская Тыща», «Земля Отцов» и многие другие, помельче; вылезли, сорганизовались, обзавелись символикой и знамёнами, и пошли вербовать своих приверженцев. При этом ни одна из возникших как бы из ниоткуда организаций не могла предложить внятной программы: как быть с гибнущей экономикой, галопирующей инфляцией, топливным кризисом, разорванными в результате валютно-финансового коллапса в мире хозяйственными связями. Да это им и не нужно было, так далеко и глубоко заглядывать — значительно проще было навербовать сторонников под трескучие лозунги типа шариковского «отнять и поделить», изгнания олигархов, «социальной справедливости», «доступа народа к ресурсам» и вообще всякого «фрагните — эгалите»; и под этой ширмой начать щемить хлебные места, отжимать бизнес, претендовать на участие в ещё идущих финансовых потоках. Тут не нужно было большого ума или какой-то прозорливости, достаточно было наглости и силы; по сути это были аналог «братков» из далёких 90-х прошлого века, но с «идеологической подложкой». Кроме того, все эти «движения» и формировались-то именно что за счёт богатых людей Оршанска. Для чего? — а как метод давления на власть, метод давления на конкурентов. Но вскоре «логика борьбы» оборвала поводок, и подкормленные до полной зрелости бандиты стали теми, кем они и собирались стать — «волками в своём лесу», а не дворовыми собаками на привязи.

Вскоре работающий ещё бизнес взвыл, столкнувшись со столь наглым наездом — «-Дай на поддержку народного движения, ты, сволочь, или ты не патриот?? Да мы тут сейчас у тя всё попереламаем!!»

Почувствовав за кем сила, спешно стали «перекрашиваться» в полит-группы и бывшие просто разнузданные банды гопников…

— …сталкивались, говоришь, в Мувске?.. Ах, кинозал отжали… это в прошлом. Сейчас бы этот акт простого и банального грабежа был бы завернут в красивую обёртку «требований времени, нужды Родины». Впрочем, суть от этого бы не поменялась…

Заявившая о своей «независимости от Мувска» Местная Администрация, позже перекрасившаяся в Администрацию Региональную, или в Администрацию Регионов («- У них, Володя, так быстро эти перестроения происходят, что и не уследишь!»), поначалу была занята именно что обособлением от Мувка — опираясь на имеющиеся в области ресурсы: нефтеперегонный завод, несколько крупнейших в стране элеваторов и зернохранилищ, металлоремонтные и вагоностроительные заводы, и массу производств помельче. Но вскоре и они были вынуждены обратить внимание на творящийся беспредел. Попытались было взять под контроль традиционными силовыми методами, но время было упущено, маргиналы стали силой; и с ними пришлось договариваться.

Кончилось тем, что вся эта наглая и разношёрстная свора, не умеющая и не желающая работать, объединилась в этот самый «Верный Вектор», «Верный Вектор Развития Регионов», как они полностью звучат. Обзавелись шевронами, обязательными к ношению всеми причастными — ты видел сегодня, даже на гражданку их лепят! какой-то невнятной политической платформой, выбили себе места в правительстве, и сейчас они как бы «при власти». По сути дела это симбиоз — одряхлевшая и лишившаяся зубов в виде силовой составляющей Власть стала активно поддерживать «Верный Вектор», формируя из его бойцов своих «псов режима», способных без лишних вопросов о законности перервать глотку любому олигарху — местного, естественно, масштаба; или без лишних церемоний «успокоить» дубинками и арматурой сотню-другую бунтующих пенсионеров и домохозяек; а «Вектор» получил легитимность, финансирование, и даже некоторый доступ к имеющимся в области арсеналам стрелковки. К власти же они относились так же как к прежде вскормившим их богачам — чисто потребительски. Их «вожди» только сами себя считали властью, никого более.

Впрочем, зная слабую управляемость отморозков, в оружии боевиков старались ограничивать. Пока. Тем более что их «объединение» под эмблемой двух V было больше формальным, различные группы постоянно что-то делили между собой, сцеплялись по любому поводу; и, будь у них в избытке оружие, давно бы уже залили все окрестности кровью. Впрочем, нет сомнения, что эти весёлые времена ещё грядут — холод и голод и последующие за этим драки за тёплые и сытные места никто не отменял.

Вся эта движуха естественно ни на йоту не решала стоящие перед областью проблемы: сев был практически провален, экономика встала — представь, Володя, топливо ещё есть только потому, что его сливают из топливопроводов, газ качают из ПГХ, который не пополняется — вот и представь, надолго ли этого хватит?!

Виталий Леонидович, как человек дела, привыкший всё же отвечать за свои решения, а не только «голосовать карточкой» и получать депутатскую зарплату, вышел из всех здешних полит-дел; обособился на своём коттедже, и решил, укрепившись, переждать период бардака. А сколько он продлится? А трудно сказать…

Всё это было интересно; рассказ Виталия Леонидовича периодически расцвечивал вставками «историй из жизни» Михаил; Владимир только слушал, впитывал, и злился на себя — что дал уговорить себя Вовчику рвануть в эту глушь, в Озерье; а тут вон оно… раздолье для изучения социо-культурных маргинальных движений в период безвластья и применения знаний на практике… а он в это время картошку окучивал!

Впрочем, не только картошка виновата… мелькнул и временно изгладился из памяти образ черноволосой Гузели; столкнувшись взглядом с восторгом и обожанием смотрящей на него действительно ставшей потрясающей девушкой блондинки-Наташи он потупился… хелл… собственно, и попрощаться с Гулькой даже не удалось…

— А у вас, Виталий Леонидович, есть недоброжелатели в Администрации? — решил перевести разговор на другую тему Владимир.

— Есть… как не быть? Столько лет во властных структурах — нет-нет да с кем-то пересекутся интересы. Тот же Шарош, отморозок, я в своё время голосовал против, когда он во власть лез. Или Парупийский. Или Коловойский — он не в политике, но он их финансирует, старается держать на привязи — та ещё сволочь… Или Лижко — тот вообще… Володя, ты знаешь, эта вот волна передела, замешанная на общемировом коллапсе, подняла со дна столько мерзавцев… кроме того ещё и совершенно больных людей!

— Профессор Лебедев бы сказал, что это классическая ситуация, когда политика ведет политиков; кто сумеет удержаться на гребне поднявшейся волны, тот войдет в Историю, кто не сумеет — тот просто отпадет в процессе эволюции, вот и всё… А обществу сейчас нужны пассионарные лидеры, молодые. Хоть и уголовники. Нужны центры кристаллизации, а это всегда то, что выделяется из субстрата, из однородной общности. Да, мы учили это…

— Одно дело учить, другое — видеть воочию. Вот… шпроты накладывай. Паштет. Представь себе, сейчас во власть полезли откровенно больные люди, вполне себе даже стоявшие на учёте в психоневрологическом диспансере. Благополучно и «удачно», кстати, сгоревшем в самом начале «движения» вместе со всеми больничными карточками. Больные люди теперь лезут делать политику! «Двинувшиеся» в сексуальной сфере, как тот же Лижко, явный пи… то есть гей, ты понял о чём я; ещё больше двинувшиеся на насилии; патологические садисты и потенциальные серийные убийцы сейчас лезут во власть, стараются встать во главе каких-то «движений»… и у них получается, получается, Володя! Потому что люди во время, когда потерялись социальные ориентиры, идут за теми, кто демонстрирует уверенность; а кто, как не психи, очень уверены в себе и в своих решениях…

Бывший депутат разволновался, рассказывая:

— Знаешь, Володя, сейчас во власть пролез всякий сброд. Мне кажется, что у некоторых их них имеются явные суицидальные наклонности! Ничем другим я не могу объяснить некоторые их действия, кроме как желанием покончить с собой и заодно утащить с собой побольше народу… Они готовы лить кровь, Володя, а самое страшное — они готовы лить кровь бессмысленно!

— В чём это проявляется?

— В немотивированной жестокости, прежде всего. Группировки сражаются между собой, как будто от того, кто будет контролировать тот или иной район что-то зависит. Сражаются… сражались, до объединения, чисто за территории, даже не за ключевые объекты, просто чтобы иметь возможность сказать «Вот, мы контролируем Железнодорожный район!» — хотя кому он к чёрту нужен вместе с железной дорогой, которая не функционирует! Правда, сейчас они объединились. Надолго ли… Ты знаешь какого уровня зверства законы принимаются? За кражу — смертная казнь. За бытовую драку без последствий — каторжные работы! Впрочем, благодаря этим зверствам в Оршанске сейчас относительно спокойно. Сам увидишь, мы съездим как-нибудь.

— Почему же вы, Виталий Леонидович, не участвуете в наведении порядка? — задал вертевшийся на языке вопрос Владимир, — С вашим опытом и знанием жизни… кто-то же в этой заварушке должен стать и победителем!

— Это бесполезно, Володя! — уверенно сообщил экс-политик, — Абсолютно. Просто не то время. Сейчас время кипения, всякая накипь вынесена на поверхность. В гражданской войне, к которой всё идёт, не бывает победителей, есть только выжившие; вот мы выжить и постараемся. И только через время, когда само время уберёт эту накипь, только тогда…

— Время уберёт? Само?

— Я понимаю твой скепсис, Володя. Но… у меня семья, и на роль ррреволюционера я не гожусь… К моим словам перестали прислушиваться, сейчас вообще прислушиваются только к силе. А я уже… уже и не молод. И мне есть что терять…

Он взглянул на дочь, и украдкой — на молодую жену. Всё было ясно. Но Владимир всё же спросил:

— Не опасаетесь?

— Чего?

— Что не удастся отсидеться. Что придут поквитаться за прошлое. Или просто придут, просто так; потому что стены, потому что покажется, что что-то можно взять. И не удастся откупиться как в этот раз. Или вообще придут, чтобы прогнать. Государство-то, конечно, разваливается, но можно ведь погибнуть под обломками. Придут…

— Тогда… тогда, Володя, придётся взять в руки оружие и вспомнить молодость. Задействовать все те сюрпризы, что тебе сегодня показывал и ещё кое-что. К тому же есть и резерв. Это…

Владимир слушал его и думал, что не сработает всё это, ой, не сработает! Все эти коттеджи, да хоть замки! — если захотят свести счёты, способ найдут. В такой ситуации, наверное, лучшая тактика — незаметность и удалённость. Хотя… вот у Вовчика — казалось бы, ну куда ещё удалённей и безобидней, — нет! И продналог всадили, и подселение, и местное же «начальство» образовалось, не такое «крутое» как в центре, но от этого не менее вонючее и жестокое. Нет, не спрятаться и в глуши… Всё непонятно, зыбко, неясно. Что предпринимать было бы оптимально? Может быть действительно — «влезть в тему», попробовать поучаствовать в местной политической каше с расчётом сорвать банк?..

Как будто слыша его мысли, Виталий Леонидович всячески стал расписывать надёжность, комфорт и безопасность проживания в коттедже. Сообщил, что его «резерв» — это люди, живущие сейчас у соседа. Сам сосед с женой, и приехавший к нему из Штатов, когда там уже началась заварушка, какой-то дальний родственник с женой же. Да, американец, представь себе. Впрочем нет, не совсем, — зовут его Макс, фамилия — Райтов, из эмигрантов, по-русски говорит как мы с тобой — не встречал в Штатах? Хотя нет, конечно, он откуда-то с Востока. С оружием обращаться умеет, это главное, чуть ли не инструктор. Договорились с соседом, что как жареным запахнет — они к нам. А это уже плюс три ствола — его жена, Макса, тоже оружие держать умеет. Вот и думай… Да что думать, Володя, надёжно здесь, надёжно, стабильно!

Ужин затянулся, но никому не был в тягость.

Рассказал о своих приключениях Владимир. Ему внимали с ужасом: несмотря на известия о тут и там идущих стычках, до сих пор никто из присутствующих не имел дело с кровью, а Владимир спокойно и буднично рассказывал как глумились в лесу бандиты над несчастными девчонками, как он сам расстрелял из автомата бегущих на него озверевших южан, как из церкви вышел весь залитый кровью Вовчик, как кричали расстреливаемые на дороге лже-менты…

Женщины округлив глаза слушали его, а Виталий Леонидович постукивал пальцами по столу и, будучи всё же прожженным политиком, думал что этот уже обстрелянный парень прекрасное дополнение к системе обороны коттеджа… да и не только к обороне. Вон как дочка на него с обожанием смотрит, и до этого все уши прожужжала: «- Когда Вовка приедет да когда Вовка объявится, сделай что-нибудь, папа!» А что — прекрасная пара, даром что Евгений Павлович и Элеонора пропали… В эпоху потрясений ценится отнюдь не капитал, а внутренний потенциал, да! А у этого крепкого парня, спокойно рассказывающего о недавних кровавых делах, и с мышцами, и с головой всё нормально. Нет, действительно — хорошая партия…

То, как на Владимира смотрит Наташа заметила и молодая жена Виталия Леонидовича; с усмешкой сказала:

— Наташа, Наташа, ну не сверли парня так взглядом, предложи ему лучше ватрушки! Помни, что умение накормить мужчину делает женщину в полтора раза красивее и увеличивает грудь на один размер, хи-хи. Ольга Михайловна великолепно печёт ватрушки, поверьте, Владимир!

Наташа покраснела и быстро смылась из комнаты по каким-то, якобы хозяйственным надобностям, а Владимир принялся рассказывать, как по дороге в Оршанск их «конвой» заворачивал к небезызвестному Мышастому, у которого коммерсы меняли продовольствие на городские «ништяки».

Мышастый благодаря своей известности уже оброс «колхозом», вокруг него поселилось порядка двух десятков семей; кто-то до сих пор ютился в вырытых ещё первыми поселенцами землянках, кто-то за лето успел построить дома. Близость к Оршанску в этом отношении была на руку — переселенцы тащили к Мышастому всё, что можно: от вагончиков на колёсах, бытовок, образовавших по соседству небольшой разномастный табор, до армейских кунгов. Но эта же близость к городу, по мысли Владимира, была и опасной — полтора-два дневных пеших перехода от города; а что будет, когда и, если, начнётся голод? Недаром сам Мышастый, распоряжаясь по хозяйству, открыто не расставался с потёртым, видавшим виды ППШ с дисковым магазином, постоянно болтавшимся у него за спиной. Ходили слухи, что эту привилегию — носить оружие — ему дали в виде исключения «с самого верху», за пропаганду и популяризацию движения «назад, к земле». Насколько это могло защитить бывалого дауншифтера при серьёзном наезде сказать было трудно; в частных разговорах с местными, пока машины грузились картошкой, капустой и топинамбуром, несколько раз прозвучало, что в его, Мышастого, «колхозе», несмотря на строгий отбор новичков, уже зреет недовольство «неравенством» — почему одни живут в домах с капитальными печками и имеют запасы, а другие вынуждены ютиться в землянках и глотать дым от грубых временных очагов? Человеческая натура давала себя знать — то, что Мышастый и несколько его последователей просто предвидели произошедшее и готовились к нынешнему положению, зачастую отказывая себе, своим семьям во многих привычных благах цивилизации, что он помогал, чем мог новоприбывшим отнюдь не принималось во внимание — «- У них есть — у нас нет! Куркули!»

— А знаете какой у него ледник! — делился наблюдениями Владимир, перенявший внимание к хозяйственным мелочам у своего друга, — Две стены в подвале выложены полторашками со льдом, ещё с зимы, переложенными сеном и опилками. Зимой опять полторашки на мороз, — и на следующий сезон…

— Полторашки… сено-солома! — покровительственно улыбнулся Виталий Леонидович, — Генератор и нормальные морозильные камеры, вот что есть подготовка! Хотя, конечно, он прав в одном: лучшие вложения — это вложения в холодильник…

Зашёл разговор опять о будущем.

К недоумению хозяина и явному огорчению вернувшейся Наташи, Владимир высказал намерение в самое ближайшее время двинуть в Оршанск, — «Оглядеться, «провести рекогносцировку на местности», возможно что-нибудь предпринять… Кроме того, Виталий Леонидович, у меня целый пакет заказов от местного нашего населения. Валюта, надеюсь, в Оршанске ещё ходит?..»

Хозяин дома отчаянно пытался переубедить гостя, но всё было бесполезно. Происходящее в Оршанске и окрестностях настолько заинтересовало Владимира, а произошедшие в последнее время в Озерье и по дороге в Оршанск события настолько разожгли в нём, ранее дремавший дух кровожадного авантюризма, что переубедить его было невозможно. «День у вас погощу, ну два — и в Оршанск!»

Наташа приуныла. Владимир же чувствовал, что задержись он в гостеприимном коттедже подольше — с обильным столом, безопасностью, благами цивилизации в виде горячей воды, света, музыки, даже телевизора; с явно неравнодушной к нему Наташей — и выбраться отсюда будет положительно невозможно, и Гулька… может остаться вообще воспоминанием. В конце-концов он приехал сюда не отсиживаться, а использовать коттедж друга отца как базу; сферой деятельности же для себя он уже видел Оршанск и окрестности.

Виталий Леонидович уже стар чтобы лезть в «экстремальную политику»? На здоровье, у Владимира-то и сил, и амбиций в избытке. И злости «на этих сволочей» — он не мог толком сказать на кого, но в том, что кто-то виноват во всём этом бардаке у него не было сомнений. Вот и постараюсь разобраться, кто и почему, решил он для себя.

Увы, ужин завершился чуть ли не ссорой.

— Володя… — спросила Ольга, — Ты говоришь что убивал людей… А женщину ты мог бы убить? Или хотя бы ударить?

В самой постановке вопроса Владимир чётко почувствовал тот ответ, который он должен был бы дать: «Нет, конечно нет, то были враги, и мужчины — но поднять руку на женщину?.. — Да никогда!!»

Но он несколько секунд подумал, прислушался к себе, и ответил честно:

— Полагаю, мог бы. И не только ударить, но и, в случае необходимости, убить. Почему нет?

Ольга чуть не поперхнулась вином, отставила бокал и с изумлением уставилась на него. Виталий Леонидович понимающе улыбнулся и вновь занялся набиванием трубочки. Он, как бывалый политик, понимал Владимира: в политике нет деления по гендерному признаку. Как и на войне. Наташа только непонимающе переводила взгляд с Владимира на мачеху и обратно. Владимир поспешил объяснить:

— Ну, а чем женщина не человек? Нехорошо, конечно же, людей убивать, но если они заслуживают… если нет выбора, скажем — убить или быть убитым, или предать своих, или ещё что, — почему женщину нужно выделять в какое-то особое… убивать вообще нехорошо! Но, если до такого дошло — почему на женщину должно быть какое-то табу?..

— Просто потому, что она — женщина! — убеждённо произнесла Ольга и осуждающе посмотрела на него, — Как же и какая женщина сможет с тобою жить, если ты можешь её убить?? Или просто ударить? Если для тебя в этом нет ничего невозможного? Если для тебя это, как ты выражаешься, «не табу»? — и посмотрела почему-то на Наташу. Ты покраснела, но Владимир их взглядов не заметил, он, как привык, отвечал по существу:

— Ну как жить? Нормально. Как солдат живёт рядом со своим оружием? Оружие — оно же может убить. В принципе. Кого-то, или его самого. Но если правильно обращаться — оружие защитит. Из-за того, что оружие смертоносно — нельзя же от него отказываться? Нужно просто правильно использовать…

— Вот у тебя какая идеология… — теперь вся Ольга-певица была полна осуждения, — Ударить, убить… женщину?? Как это вообще могло в голову вам придти? Как это вообще можно, о таком думать, такое допускать??

Присутствующие за столом с интересом следили за пикировкой, Миша тоже только усмехнулся и опустил голову к тарелке. Хозяин дома поспешил разрядить обстановку:

— Ну что ты, Оля, Владимир ведь имел в виду не какую-то конкретную женщину, а женщину «вообще», как вид, так сказать, хе-хе!..

— Женщину — «как вид??»

— Олечка, ты всё неправильно понимаешь… видишь ли, есть реалии… есть случаи, в которых половая принадлежность не играет особой роли; именно это Володя и хотел сказать…

— То есть женщин убивать — можно??..

— Олечка… ты напрасно драматизируешь вопрос. Володя хотел сказать…

— Вовка! — Наташа потащила его за рукав из-за стола, — Наелся?? Пошли я тебе твою комнату покажу! Ты же сто лет не был, тут всё перестроили, — пошли!

Он лежал в чистой, до изумления чистой постели, на выглаженных простынях. Чёрт как же здорово! Кольнула мысль — как там Вовчик?.. Он-то тут в безопасности, а друг… Не сбежал ли он, Владимир, черезчур поспешно из Озерья, не променял ли дружбу на безопасность и комфорт?

День был насыщенный событиями. Глаза слипались. Так и недодумав мысль, он начал погружаться в сон, напоследок твёрдо решив что при первой же возможности вернётся в Озерье; и, конечно, не с пустыми руками, а выполнив все заказы и по возможности усилив свой арсенал. И тогда мы покажем Витьке где раки зимуют…

В дверь негромко постучали. Сон сняло как рукой. Нащупал под подушкой рукоятку пистолета. Прислушался. В дверь негромко поскреблись.

Встал, сдвинул предохранитель на пистолете, патрон в стволе. Подошёл к двери, щёлкнул замком. Собственно, он, ещё не открыв дверь, уже знал кто за ней будет.

Да. За дверью стояла Наташа в ночной рубашке.

— Вовка. Думай обо мне что хочешь — но я к тебе!..

ПОВЯЗАТЬ КРОВЬЮ

Инесса умирала тяжело и довольно долго. Только к утру прекратились её надрывающие душу стоны. К этому времени её перенесли из-под обломков в бывший Вовчиков, а теперь, несомненно, уже её дом; вокруг неё хлопотали Алла и Зульфия, а Гузель с ружьём в руках не сводила глаз со двора. Увы, спасти пострадавшую было уже нельзя…

Взрывом Инессу выбросило из баньки; изломав, исковеркав о разлетающиеся от взрыва же брёвна, но не убило сразу — повезло? Нет, конечно, не повезло — после того как огненный пузырь взрыва разметал ветхое строение, отшвырнув её как мятый клочок газеты, именно там, куда она упала, начался пожар — с этой стороны баньки явно внутри стояло что-то легкогорючее. И она горела тоже…

Она, как ни странно, даже не потеряла сознание; контуженная и заваленная разгорающимися брёвнами, она дико, надрывно кричала, вселяя ещё больший ужас и смятение в мечущихся по двору и ничего не соображающих Витькиных «солдат».

Банька, развалившись от объёмного взрыва внутри, компенсировала ударную волну, и из дружинников физически никто не пострадал, но «морально-волевое состояние личного состава», как сказал бы бывалый военный, было ужасным: настроившиеся на лёгкий и безопасный расстрел появившихся в дверном проёме Вовчика и Катьки они были потрясены произошедшим: эта внезапная вспышка, оглушающий взрыв, брызгами летящие стёкла окон, рушащиеся стены — и дикий вой горящей заживо Инессы…

Парни, обалдев от взрыва, бестолково метались по озарённому пламенем двору; кто-то сдуру и видимо по инерции вдруг начал стрелять в дымящие, разгорающиеся развалины баньки, ещё более усугубив неразбериху.

Витьке прилетело не то щепкой, не то осколком стекла в лицо, в щёку под правым глазом, и он скорчился за углом дома, с ужасом чувствуя кровь под пальцами руки, зажимающей лицо. Что щепка или осколок — это он понял потом, а тогда, в те первые секунды после взрыва, он всерьёз верил, что смертельно ранен; и, что это… засада, а что ещё?? И, что сейчас подойдёт Вовчик или, что ещё страшнее, понарошку уехавший Владимир, и, без сомнения, добьет его выстрелом в голову, как он только что планировал убить Вовчика… Ужас вжал его в брёвна дома, выдавив из головы все мысли кроме животного ужаса, отнялись ноги — а тут ещё этот вой Инессы…

Из дома выбежали Кристина и Альберт, они не поняли сначала, что это кричит их мама, а когда поняли — бросились к ней, пытаясь голыми руками раскидать, растащить завалившие её пылающие доски, и брёвна — безуспешно, они только обожгли себе руки. Рыдая и проклиная непонятно кого, они всё пытались призвать на помощь Витькиных бойцов, но те, лишившись командования, расползались в темноту как тараканы.

Ещё большую сумятицу внесла стрельба за огородом, в доме, а потом возле дома Вадима. Начавшись с нескольких одиночных выстрелов, она быстро переросла в трескотню коротких очередей, причём там явно палил не один автоматический ствол… Кто-то из парней крикнул «- Засада!» — и бегство дружинников стало массовым. Через заборы и соседские огороды, спотыкаясь на грядках и падая в темноте, парни, только что собиравшиеся легко расстрелять Вовчика с Катькой, драпали по домам, к родителям!

— Ма-а-мааа!! — орал Артурчик, тряся обожжёными руками; визжала Кристина… за огородом продолжали, пусть и реже, трещать выстрелы… распад Оршанской Дружины имени Че Гевары был полным. В эту ночь, знай о происшедшем, власть в деревне можно было взять голыми руками…

Но Вовчик не знал. Он так и не пошёл обратно в деревню, разбираться, кто и зачем стрелял — убедила Катя. Убедила тем, что:

«— У Вадима дома на каждого по стволу, а то и не по одному; он, чтобы не случилось, всегда отобьется; да и нет к нему у «дружинников» и старосты особых претензий. А вот у нас твой автомат и пара нормальных стволов — всего-то! не самопалами же однозарядными отбиваться, если сейчас дружинники хроновские ломанутся «на пригорок» счёты за мину сводить?? Ты, Хорь, нас одних тут бросить хочешь что ли??..»

Мишень была выбрана точно и поражена безошибочно — оставить одних, почти безоружных девок было для Вовчика положительно невозможно; оставить автомат Катерине и переться в деревню безоружным тоже было не вариант… и он согласился, что нужно, напротив, спешить к церкви, и занимать на всякий случай, с наверняка сейчас перетрусившими девчонками и батюшкой с его древним револьвером, круговую оборону.

Так и сделали.

Ночь прошла беспокойно; но «на пригорок» так никто ночью не сунулся. Да и стрельба в деревне постепенно утихла. Под утро угомонились и собаки, в рассветной синеве только дымок над бывшей банькой указывал на место ночных событий в Озерье.

Утром уже, выставив постовых из общинников, а, главное, посадив на колокольню нового дозорного, вымотавшийся за нервную ночь Вовчик пошёл спать.

А в доме старосты, где теперь, после «трагической гибели» хозяйки-старушки он был единоличным хозяином, утром шёл разбор…

В комнате сидел «актив»: сам староста Борис Андреевич, его сосед по дому и верный соратник-телохранитель Мундель, и невыспавшийся и злой юрист. В углу на табуреточке сидел с понурым видом Витька. Он периодически трогал кончиками пальцев плотно умотанную бинтом щёку — неопровержимое свидетельство того, что он сражался — и был ранен. Собственно, во многом как раз и решалась его участь — как бы то ни было, он в очередной раз проср. л порученное ему дело: захватить или расстрелять Вовчика с Катькой. Он только что поведал о произошедшем, всячески напирая на то, что «сука, дура, идиотка Инесса сама, видимо по незнанию, заманила их в ловушку, за что, сука, дура и пострадала. Умерла, да. От ожогов и травм.»

Борис Андреевич в последнее время заметил за собой сильную тягу к сладкому; по мере того как закончились запасы сладостей привезённых ещё из Мувска, приходилось выкручиваться — вот и сейчас он перекатывал из-за щеки за щёку самодельный карамельный леденец из плавленого сахара с добавками сока, и со вниманием слушал. Ему было не по себе.

Юрист же тоже только что подробно и в красках поведал о произошедшем ночью у него, вернее — у Вадима в доме, где он с семьёй квартировал…

Тогда уже все легли спать; как обычно разобравшись строго по «своим половинам жилплощади», и ничего, казалось бы, не предвещало сюрпризов, как через огород, у соседа грохнул этот взрыв. Проблеском, как при грозе, только ближе и сильнее, светануло в окна, резанув по комнатам резкими ломаными тенями от предметов.

Как подброшенные, все повскакивали и стали быстро одеваться; зажглись фонарики и светильники; что случилось, что так жутко грохнуло, почему кто-то дико кричит — ничего не было понятно. Поначалу все почему-то решили, что село подверглось артобстрелу; побывавший ранее в горячих точках отставной милиционер даже приказал своим домашним, как оденутся, тут же и спускаться в погреб под домом, спасаться от последующих снарядов… Собственно, в этой суматохе, осложнённой взаимным недоверием и подозрениями, и случилось то, что случилось — Вадим, открыв крышку погреба, первыми предложил спускаться туда семье жильца-юриста, не рискуя, и не без оснований, оставлять тех над собой… юрист отказался.

«— Дурак, дебил, бумагомаратель, штатская крыса!.. это обстрел — следующий снаряд может быть нам в крышу, — спускайтесь в погреб, идиоты!!» — это «увещевание» не возымело действия; юрист наотрез отказался лезть в погреб, а Вадиму совсем не улыбалось быть с семьёй в погребе запертыми недругом…

А дальше всё пошло, как оно и бывает когда все вооружены, начеку, и «палец дрожит на спусковом крючке»: разговор пошёл на всё более повышенных тонах, потом в соседнем дворе, где до этого только кричали, часто захлопали выстрелы; Вадим тут же потянул из-за кровати, невесть откуда взявшийся там калаш… юрист Попрыгайло, вообразив что «вот оно, пришло время взаимных расчетов», рванул из чемодана тщательно до поры скрываемый там привезённый ещё из Мувска «Кипарис», домашние порскнули в стороны…

Короткая перестрелка получилась сумбурная и тупая; прячась за простенками, высадив даже не друг в друга, а в направлении противника по магазину короткими очередями, попродырявив стены и побив посуду в шкафу и стёкла в окне, противники успокоились. Собственно явное преимущество было за калашом Вадима, игольчатые 5.45 пули которого протыкали предметы обстановки и стены как спица вязанку сена; и только явное нежелание Вадима убивать своего жильца на глазах у его семьи спасло незадачливого адвоката…

— У него, стало быть, тоже калаш?.. — задумчиво осведомился староста, гремя во рту леденцом.

— Да. И с боекомплектом, судя по всему, проблем нет! — подтвердил юрист.

— Ну, ясно. Как мы и думали. Это автоматы тех, сгоревших в Никоновке дезертиров! Один у мента, другой был у Владимира, и он оставил его Вовчику. Или вообще они там три автомата взяли! — сообщил свои соображения Мундель.

— Мммда… «Страшней пулемётов и палиц вождей указательный палец…» Но не в этом случае… — Артист старался не показать слабости, но он реально не знал что делать. Витькина дружина оказалась силой дутой, ни на что реальное не годной. А Вовчик оказался калачом тёртым, способным устраивать такие сюрпризы… теперь только ходи да оглядывайся! Чёртов диверсант! Как его недооценили! Да и Вадим этот… чёртов мент. Раз у него калаш, значит тоже участвовал! Что там Громосеев говорил?.. Двоих парней, девку и старуху?.. Собаку ещё. Зарезали всех и сожгли! А Владимир вообще кучу народа возле церкви положил — и вооружённого народа! Чёрт… Дьявол! Да с кем мы тут рядом живём-то??..

Артист ощутил, как по спине пробежал предательский холодок. Это знаете ли, одно дело чувствовать себя хорьком в курятнике, способным безнаказанно зарезать любую курицу; и совсем другое дело чувствовать рядом зверей, так же как и ты легко способных на убийство. Тут… тут как-то теряется всё преимущество. Преимущество, которое он уже привык ощущать над окружающими — способность убивать легко и непринуждённо, без малейших угрызений совести и, даже, с удовольствием. Собственно, это и было его единственным преимуществом — способность убить без повода, без злости и подготовки, — просто убить, если захотелось и представилась возможность. А сейчас… Мдя…

Откашлялся, спросил, стараясь скрыть замешательство:

— Ну и на чём с ментом-то остановилось?

— Ну… постреляли друг в друга. Потом… потом разговаривать стали. Он говорит: «Нам теперь вместе не жить». Я грю: «Согласен. Что предлагаешь». Он там что-то помозговал и сказал что перебирается «на пригорок». «В церковь», типа. Собирает всё своё барахло и переезжает.

— Ну?

— Я сказал ему что не возражаю…

— Ещё б ты возражал. Он же мог замочить тебя, просто не стал.

— У меня тоже автомат, я сам мог бы…

— Говно твой «автомат». И ты «мог бы» его только ночью. Но ты просрал эту возможность! — решил надавить староста. Одни бездельники и трусы вокруг — никто сам, первый, и не пошевелится!

— Они спят по очереди…

— По очереди…дубина ты юридическая. Столько времени тянул резину, говорил ведь я тебе! Ладно, пусть убирается.

— Он всё своё утащит… У него там много чего. Даже генератор дизельный. Горючки запас. Жратва. Куркуль чёртов! (юрист не знал, что случайно повторяет эпитет, которым наградил уже Вадима ранее Владимир).

— Даже не представляю, как он это всё перетащит. И жалко отдавать. Оно ведь…

— Дурак ты Попрыгайло, говорил я тебе уже! Диплом свой купил небось? Способности мыслить логично у тебя ноль!

Юрист насупился, но слушал молча.

— Ты, идиот, пойми: это не ты его «отпускаешь», это он тебя отпускает, хотя уходит сам. А мог бы грохнуть. Вместе с семейством твоим.

— Если его в доме заблокировать, вместе с его бабьём, и перебить там…

— Ке-ем «заблокировать»?? Кто блокировать будет??

— Дружина…

— Дружина!.. Идиот ты, сука, сволочь, Попрыгайло! Как ты, дубина, только дела вёл в суде-то, ты ж с трёх раз очевидного понять не можешь!! — Артист стал выходить из себя:

— Нету дружины, понимаешь, не-ту!! Есть толпа обосравшихся городских недорослей, способных только перед девками стволами выделываться! Трусы!

— Падлы! Разбежались как тараканы! Овцы!.. Громосеева опять вызывать?? Он прошлый раз этого, Вадима, чуть в дёсны не целовал, хер знает, что ему сейчас в голову придёт…

Его декламации и выкрики слушали молча. От его понимания ситуации зависели дальнейшие действия. Присутствующие уже давно уяснили, что он — Борис Андреевич, староста, Артист, Дьявол, Хозяин или кто он там, так мыслит, выталкивая из себя цитатами старых авторов решения, чаще всего совершенно жестокие.

— … жестокость — свойство трусости… Витька!

Тот вскочил, побледнев. На всякий случай начал вновь оправдываться:

— Они разбежались… суки! Я их останавливал… а они — по домам! А меня — ранило! Вот — в лицо, видите! И оглушило, я — сознание потерял. Да — падлы…

Замолчал по мановению руки Хозяина.

— Вот что. Дружину нужно вернуть и восстановить!

— Они ж… по домам!.. суки, трусы…

— Глохни.

Староста хрустнул леденцом, проглотил остатки, и продолжил:

— Понятно, что твои дружинники не бойцы, а городское гламурное дерьмо. И сделать из них хоть что-то наподобии Владимира и Вовчика ты не сумел, потому что сам трус и дерьмо… пасть закрой, я сказал! Девки эти, танцовщицы, больше воины, чем твои обосравшиеся бездельники! Да так и есть — девки троих в плен взяли, Вовчик в одиночку в церкви пару разбойников просто ножом запорол говорят; а Владимир без вариантов положил толпу из автомата… а до этого ещё в Никоновке они… явно они… «…убийство! Обагрив мечи в крови, Они вошли, — и пал герой…» — ну, вы в курсе! Мы тут не с сопляком дело имеем!

Помолчал. И все молчали. Скрипнула дверь, приоткрываясь на щелку и пропуская вкусные запахи; робко заглянула жена старосты:

— Боря, я кушать сготовила — подавать?..

По короткому его движению подбородком тут же и исчезла, как будто её и не было.

Продолжил:

— Дружины как силы нет… но они пока этого не знают. Надо твоих ссыкунов собрать и как-то…

И тут внезапно вмешался, до этого молчавший и вообще старавшийся раньше не при каких условиях не перебивать своего босса и хозяина, политтехнолог и журналист Мундель-Усадчий:

— …Надо провести децимацию!

— Что-о?.. — прервавшийся Артист уставился на него с удивлением, — О чём это ты?

— Децимацию! — торопясь пока не перебили зачастил тот, — Это в римской армии было принято. Не часто, но… в особых случаях. Очень способствует… способствовало сплочению. Казнь по жребию. Каждого десятого. Скажем, легион или когорта отступили без приказа, струсили в бою или потеряли в бою знамя. Ну и — рассчитывали на десятки, и внутри десятка все тянули жребий. На кого выпал — того и… этого самого. Казнили.

Артист что-то подобное слышал, и сейчас эта мысль пришлась ему по душе. Наклонив набок голову, как бы искоса рассматривая говорившего, он мысленно обсасывал эту мысль — всё же он был Артист… Показательная казнь… а что! Жестоко. Кроваво. Должно смотреться, да. Непременно на рассвете. «…Кровавый свет зари

Уж пал на головы склонённые

Готовых к казни…»

Да! Непременно на рассвете, и чтобы дымка… хорошо бы туман… кровавая подсветка софитами… чёрт, нет тут софитов, и вообще не сцена. Впрочем, и без софитов сцена может получиться сильной! Нет, действительно — прекрасная мысль!

Журналиста поддержал юрист:

— Причём казнили тех их же товарищи — это наиболее сильно действовало и на них самих, и на окружающих. Забивали камнями…

— Ну, это уж перехлёст… — Артист уже улыбнулся. Да, и кроме самой сцены это выход. Страх — он сплочает. И совместное убийство — тем более. Хорошая, годная мысль — молодец журналюга, не даром его, поганца, кормлю тут!

— Ничего не перехлёст! — не согласился осмелевший, почувствовавший поддержку своей идее Мундель, — Дружина… такие случайные союзы и целесообразно скреплять кровью! Причём…

Продолжил юрист, уже из своей практики:

— В замкнутых уголовных сообществах такое принято. Для укрепления власти вожака и дисциплины в банде. Скажем, выбрать самого слабого, спровоцировать, чтоб возразил что-нибудь и побить его, возможно сломать ему что-нибудь. При всех. И ещё заставить каждого члена банды ударить его хотя бы по разу. Такой своего рода ритуальный жест даёт толчок, как бы порождает совместную психологию группы. Превращает стадо в стаю!

— Каждого заставить… хорошая мысль! «Кинжалы напитавши ядом…» Продолжай.

Мундель продолжил:

— Такие вещи, из древности, всплывают и в не столь давние времена. Да, собственно, всё новое — это хорошо забытое старое.

Вот Троцкий в Петрограде такое практиковал, среди красноармейцев. Он вообще говорил: «Солдат должен быть поставлен перед выбором между возможной смертью на фронте, и неизбежной смертью в тылу.» Уравновесить страх, так сказать. Большой практик был!

— Уравновесим!.. — многообещающе кивнул Борис Андреевич, — Ну что, пошли поедим? Заодно и оговорим детали.

ДЕЦИМАЦИЯ

Было раннее утро, когда жители Озерья, поёживаясь от утреннего холода, собрались у бывшей конторы, потом бывшего девичьего общежития.

Сначала Артист планировал устроить акт «децимации» за деревней, лучше всего у нового, свежего кладбища; добавить, так сказать, туда могилок. А лучше вообще сделать красиво — убить, — и прямо в могилу, в свежую яму, ещё пахнущую рыхлой землёй, столкнуть труп… но… Но! Сценарий действа приходилось подстраивать к существующим реалиям, и Мундель-политтехнолог подсказал: к кладбищу ещё идти надо, идти будут вместе, разговаривать, ещё, чего доброго, договорятся о чём… опять же кладбище как на ладони, от церкви увидят с колокольни, могут вмешаться… зачем это?

Решили делать возле бывшей конторы, в центре деревни, на вытоптанном плотно пятачке, где в прошлом так и не собрались никак положить асфальт, а лишь давным давно засыпали гравий. Камешки давно уже вросли, втоптались в землю, образовав деревенскую «площадь». На углу дома, с края крыши, висел кусок рельсы и лежало стальное же «било» — место для общедеревенского «сбора по набату». С другой стороны дома виднелся деревянный, потемневший уже от дождей, нужник «на три очка» — строение, возведённое в порядке шефской помощи «коммуне» и за остатки досок друзьями — «Володями». Там же, на этой маленькой «площади», на краю, торчал старый, ещё «досотовых» и «докабельных» времён телефонный столб — длинное тёмное бревно с перекладиной, обычном месте обиталища крикливых деревенских ворон, прикрученное к бетонной, вкопанной в землю, свае. Этот столб должен был сыграть немаловажную роль в предстоящем «представлении».

«Децимации» в римском понимании явно не получалось — какие «десятки», когда всего-то «дружинников» было четырнадцать человек, считая командира-Витьку. Решили, что нужно будет выбрать и казнить одного. Одного — достаточно, но у всех на виду, и показательно. Тогда же, за обедом, при деятельном участии в обсуждении юриста и журналиста, староста и создал свой «план». План, который должен был сплотить дружину, связать её кровью, и вселить ужас в остальных жителей. А то уже пошли разговоры что и «делиться урожаем необязательно»… Выбрали жертву.

Днём ещё Витька обежал дома всех своих «солдат», и переговорил с каждым. Каждому ясно дал понять, что именно из-за него, да-да, именно из-за тебя, сукиного сына, чуть не перебили из засады всю дружину и всю деревню; что если бы не твоё личное, индивидуальное бегство, ничего бы и не было… А что было?.. А ты, гад, сбежал?? Ничего не знаешь?? Знаешь, что тебе за это полагается?? Вот и делай, что тебе сказано, потому что, учти, ОСТАЛЬНЫЕ на тебя очень злы… Что, «все побежали и я побежал?..» Это ты, сука, перед родительским комитетом в школе за курение в школьном же туалете мог так оправдываться. А здесь такое не прокатит, ты понял, сука??! Вот. Ружьё хоть не потерял?? Молодец. И потому слушай сюда — завтра в шесть утра как стукнет набат на «общий сбор», вы с Сашкой обходите вот этот и этот дома, и всех… ты понял — всех!! — сгоняете на пятачок перед конторой. Время на сборы — 20 минут. Кто не пойдёт — тащить силой! На пизд. лях, бля!! — Витька дико вращал глазами и хватался за кобуру, в общем, он был очень убедителен.

Это проняло; и на площадку, которую Артист про себя назвал уже «лобным местом», собрался утром весь народ Озерья, исключая, может, двух-трёх уж совсем малоподвижных стариков. Даже две-три мамочки с грудными детьми были тут. И пацанва — городские тинэйджеры, дуреющие от деревенской вольницы и безделья. И Мэгги. И Пётр Иванович со своей городской роднёй. И даже родители Ильи были тут — Илья остался один, всё ещё без сознания, не приходя в себя, дома… У Витьки даже мелькнула мысль, что стоило бы разом покончить и с его недругом, с Ильёй, но… пусть. Никуда не денется. Ему потом что-нибудь «ещё повеселее придумаю», решил он, пусть только в себя придёт…

Не было Вадима с семьёй — его не «пригласили», да он бы и не пошёл — он как раз занимался переездом на новое место жительства, несколько удивляясь внезапно обезлюдевшей деревней…

Староста с Мунделем стояли особняком, наблюдали.

Собрались, переговаривались, гудели, обсуждали вчерашний ночной взрыв. Собственно, благодаря тем же дружинникам, которые были из семей, в общих чертах, что произошло, знали, не знали только деталей. Вот эти детали и «подал» им, населению, как и договаривались, юрист Вениамин Львович. Он был красноречив:

— Приветствую вас, односельчане! Мы собрались с вами здесь, чтобы почтить скорбным молчанием память нашей односельчанки, Инессы Аксеенко, как вы уже знаете, зверски убитой варварами «с пригорка», подлыми клерикальными крысами, которых мы до сих пор ошибочно считали своими товарищами. Да, вчера ночью она скончалась. Это варварское убийство не должно остаться безнаказанным! Мы…

— Так что случилась-та?.. Что так бумкнуло?? Вся банька разворочена у Ляксандровны-та внука. Газ, што ле, взорвался?.. Инка-то што — уже?.. Ай-яй-яй… как это оне… А стрелял ночью кто? Опять энти?.. гастеры энти??.. — не дав оратору внятно и последовательно изложить суть загалдели деревенские-эвакуированные. Толпа, бля. Массовка…

— Ти-хо! Молчать!! — с привизгом заорал Витька, наткнувшись на жёсткий, прицеливающийся взгляд Хозяина, и поняв, что «пора себя поставить», — Это вам не профсоюзное собрание!! Молчать, суки, и слушать, что вам говорят!!

В основном-то действительно замолчали; часть испуганно, часть изумлённо, и только старикан этот, бывший директор лесхоза, вылез:

— Нехорошо, молодой человек, людей «суками» называть; вы, знаете ли, не на зоне!

Витька только покосился на него и про себя решил, что этот старый козёл вместе с Ильёй будет следующим кого он «проредит» тут, в деревне. Слишком дофига язык распускает. Авторитет, типа. Старая сволочь. Зажился уже.

Впрочем, в старика тут же вцепилась его внучка, зашептала что-то на ухо, скорее всего что-нибудь вроде «не надо, не вмешивайся, подумай о нас…»

А юрист продолжал.

Из хорошо подготовленной речи жители Озерья узнали, что:

— ночью на деревню, а в частности на бывший дом Вовчика, на семью Инессы с детьми, напали «боевики» «с пригорка» — «эти террористы и кровопийцы». Они заминировали баньку и подло взорвали её, подкараулив, когда Инесса пошла туда… зачем?.. Зачем же они женщину убили??

Толпа недоверчиво загудела.

— … Зачем?? — юрист обвёл всех победным взглядом. Он чувствовал прилив вдохновения, как на купленном процессе, где судья заранее и надёжно «заряжен» и, будучи уверенным в конечном исходе дела, можно распинаться, не особо заморачиваясь на связности аргументов:

— А вот зачем! Вы все знаете, что некоторое время назад был убит… то есть пропал муж Инессы Рома… Роман. Вы все знали этого замечательного человека; всегда доброжелательного, незлобливого, позитивномыслящего! Многие знали, что у него были сбережения… Наверняка это знали и его… квартирохозяева — два Владимира, что жили с ним в одном доме. Так вот!! Есть неопровержимые свидетельства, что именно они… в частности скрывающийся сейчас «на пригорке», среди оголтелых церковников, Владимир Хорь, причастны к его похищению! И убийству, да, и убийству…

Его слушали, кто угрюмо, кто удивлённо вытаращив глаза, кто с опаской косясь на вооружённых дружинников. У всех парней были в толпе родственники, семья; но каждый чувствовал себя одиноким, виноватым перед Витькой и перед товарищами — зачем убежал? Двое с винтовками, «ближний круг» Витьки, Лещинский Мишка и Юрка Шевцов, волками посматривали как на односельчан, так и на своих приятелей из дружины. Им Витька ясно и понятно объяснил суть дела, и они, гордые доверием, готовы были стрелять в любого возразившего.

— … его жена, Инесса, знала кто виновен в смерти мужа! И чтобы замести следы, чтобы навсегда уничтожить единственного свидетеля, этот мерзавец, Владимир Хорь, со своими подручными, женщинами лёгкого поведения из Мувска…

Мэгги с озлобленным выражением на лице шагнула было к юристу, чтобы врезать негодяю от души по морде, но, натолкнувшись на взгляд Артиста, осеклась и отшагнула назад, в толпу. Прикрыла лицо краем платка. В толпе недоумённо переглядывались.

— … после подлого теракта, когда только чудо спасло от смерти и травм и детей Инессы, Альберта и Кристину, негодяи хотели добить их. И только своевременное прибытие дружины спасло положение. Завязалась перестрелка…

В толпе переглядывались ещё недоумённее. В изложении парней, дружинников, хотя те особо-то не распространялись о произошедшем, всё это выглядело совсем по иному. А те и приободрились. Вон оно что! Засада, перестрелка! Мы, значит, отбивались! Бой был и всё такое! Ну, может в темноте я-то что не разобрал, но ведь стреляли же?? — стреляли. Кто-то стрелял. Значит бой. Значит, мы это… сражались! Ну да! Так всё и было! Ну и… и я стрелял, а как же! Бой так бой!..

— … Мерзавцы отступили! Но Инессу спасти не удалось… — он сделал трагическую паузу и после неё продолжил, — Она умерла в муках! Оставив двух сирот без средств к выживанию! Вы можете представить, каким нужно быть негодяем, чтобы поднять руку на женщину, на мать двух детей, на вдову, наконец! Убить её, убить подло, да ещё таким бесчеловечным способом! Её стон до сих пор звучит в наших ушах!!..

В толпе зашмыгали носами, впереди стоящие бабки стали прикладывать к глазам уголки платков, жалея Инессу. Хорошо говорил приезжий законник, хорошо, душевно!

— Мы не можем спустить подонкам этой подлой выходки! Мы должны положить этому конец! Все вы знаете, какое сейчас трудное время. По независящим от нас причинам мы оторваны от привычного жилья, от своих профессиональных занятий. Мы вынуждены самым чёрным ручным трудом добывать себе пропитание!..

Тема была актуальная и в толпе тут же послышалось «- Масло пусть завезут! Керосину! Что ж это делается! Когда этому конец придёт!.. А сами-то жируют, им Уполномоченный паёк с Никоновки привозит!..» и юрист поспешил вернуться к Инессе:

— Мы должны — сами, самостоятельно! — положить конец произволу и недопустить повторения подобных вопиющих случаев! Как недопустить?? — уничтожить, стереть с лица земли подлых террористов, этих негодяев, окопавшихся по соседству…

Тут же сообразив, что с этим он, пожалуй, что и перегнул палку, поправился:

— … недопустить их дальнейших выходок, их появления в нашем селе! Сплотиться как один человек и дать отпор мерзавцам!..

Тут получилось незапланированно-удачно: из толпы выбрался Альбертик; с перебинтованными из-за ожогов руками, с ненавистью на худом землистого цвета личике:

— Мне дайте оружие! Мне! Я этого Хоря лично убью!! За маму, за папу! Дайте мне оружие — я отомщу!!

Витька испуганно взглянул на Хозяина, — это не было запланировано. Тот, обозначив улыбку на лице, чуть кивнул: мизансцена получалась удачная. Толпа смотрела во все глаза, бабки вовсю шмыгали носами, сморкались, вытирали слёзу. Удачно сопляк вылез, ага. «…А через день с листа многотиражки Из чёрной рамки он смотрел с улыбкой И нас безмолвно мужеству учил». Удачно, да.

Поняв что нужно делать, Витька подошёл к Сашке Веретенникову, мозгляку — художнику, который ещё не знал, что в дальнейшем ему суждено в этом концерте сыграть самую главную роль, и забрал у того своё бывшее оружие — двустволку с собственноручно выжженном Витькой на ложе черепом и костями. Не забрал, а вырвал у него из рук, грубо и демонстративно. Сашка недоумённо выкатил глаза под толстыми стёклами очков, но промолчал… Витька же торжественно вручил двустволку пацану:

— На! Отомстишь. Завалишь гада.

— Молодое поколение… — юрист спешно соображал, как озвучить произошедший акт, он не привык к экспромтам, — Молодое поколение… берёт в руки оружие… чтобы встать в ряды… эээ… занять своё место… чтобы…

Он откашлялся и начал вновь по приготовленному вчера тексту:

— И для того чтобы сплотить наши ряды мы должны очистить их от тех, кто позорит нас, из-за чьей трусости и подлости гибнут или подвергаются опасности наши товарищи!.. Жестоко наказать, чтобы…

— О чём это он? — громко спросил кто-то из толпы сельчан.

— …А вот о чём я!.. Вчера, когда начался бой с подонками-бандитами… («- О! Уже бой!» — отчётливо-насмешливо прозвучало из толпы, но юрист реплику игнорировал) — … когда начался бой, некоторые… вернее… нашёлся трус, который бросил своё оружие, бросил своих товарищей, и трусливо и подло сбежал, оставив своих друзей без прикрытия… фланга. И только самоотверженность остальных членов дружины позволила отразить нападение!

Парни с ружьями, дружинники, стали нервно посматривать по сторонам: то друг на друга, то — вопросительно — на Витьку. Сбежали-то во время стрельбы почти все; и каждому было заявлено наедине Витькой что «- Если бы не твоя трусость, сволочь!..» — но в то же время и каждому было тоном ниже сообщено многообещающе «- Будешь дышать, как я скажу — мы всё забудем. Но смотри у меня!!..»

— Вы все!.. — тут юрист возвысил голос, — Вы все слышали бой ночью. Вы слышали, как трещали автоматные очереди — эти подонки были вооружены автоматами! Представьте, что бы было с деревней, со всеми нами, одержи они верх! Убийства и надругательства, бандитский беспредел, отсутствие хоть какого-нибудь закона — вот что ждало бы нас всех, если бы не удалось ночью оказать сопротивление мерзавцам!

— Да что вы говорите, они не такие… — послышался растерянный голос из толпы. Произнёс это потасканного вида мужчина, обросший, небритый и неопрятный, кутающийся в грязный пиджак; в нём с трудом можно было узнать мужа, а сейчас вдовца толстой сварливой Юлички, убитой бандитами на поляне в начале лета.

— Я не понимаю… почему вы наговариваете… — продолжил он, беспомощно оглядываясь по сторонам, — Они не такие… я не знаю кто стрелял этой ночью, но они-то!.. они же нас от бандитов защища…

Он недоговорил. По знаку Витьки Мишка Лещинский подскочил к говорившему и зверски ударил его в лицо прикладом винтовки. Вскрикнув, тот упал. В толпе ахнули. Стоявший рядом со старостой журналист сунул руку под полу куртки, ухватившись за тёплую рукоять обреза; одновременно с ним юрист так же под полой пиджака взялся за тёплую рукоять портативного милицейского «кипариса». Борис Андреевич улыбался. Момент был самый опасный — и это вчера, когда составляли сценарий этого «акта», предусмотрели и действия специально оговаривали.

Юрист, основываясь на своём опыте общения с подзащитным «контингентом», объяснил, что так оно и делается — в смысле достигается послушание в банде, тьфу, то есть в коллективе: нужно спровоцировать кого-то из наименее уважаемых подельников на неподчинение, или хотя бы на возражения — и показательно его наказать. Тут, дальше — «или за обиженного впишутся другие, и тогда, чтобы сохранить авторитет, нужно будет мочить всех возбухнувших; или всё пройдёт на тихой волне, и тогда из промолчавших можно шнурки вязать…» — так вчера за ужином заверил внимательно слушавших его старосту, журналиста и командира дружины экс-юрист, не заметив, что в объяснениях сам изъясняется языком своих бывших подзащитных.

Собственно будь там Владимир, сведущий немного в социологии, он бы отметил для себя, что в любых замкнутых сообществах, будь то деревня, армия или геологическая группа, изолированных от направляющего влияния Закона и вообще Большого Мира с его культурными условностями, общение и иерархия неизбежно строится по примеру криминальной стаи, с соответствующим лексиконом. А наиболее полно взаимоотношения в «стае» и отражает уголовный слэнг, на который незаметно для себя перешёл бывший слуга закона:

— … если дёрнутся — мочить! Тут главное момент не упустить: мочить сразу, кто пасть раскроет, и, если понадобится, наглухо!

— Понял, Витька? — это уже ставил задачу Хозяин, — Назначишь кого, самого ответственного.

— Да! — продолжил юрист, — Чтобы кто вякнет — сразу в рыло, юшку из носа пустить. Другие как кровь увидят — зассат встревать…

— А если не зассат? Если буром попрут? — предположил журналист, тоже перешедший «на язык улиц разбитых фонарей».

— Тогда всех их мочить! Ёбн. шь в них с обреза, я с кипариса встречу! Они без оружия — не выдержат. Кого-то положим — оставшиеся будут как шёлковые!

— Ну, ты суров… хе-хе.

— Пацаны не станут в своих стрелять… — неуверенно заметил Витька.

— Вот чтоб не пришлось и твоих пацанов валить, и нужно с тем, кто первый пасть раскроет, поступить жёстко и быстро! Тогда без большой крови обойдётся. А кто-нибудь обязательно против вякнет, пусть баба какая, или старуха — в морду ей! Чтоб кровь пошла!..

Расчёт оправдался. Помогло то, что «народ», хотя и расслабленный городской «цивилизацией», уже тут, в деревне, вник в современные реалии. Куча трупов неделю назад возле церкви хорошо прочистила мозги от либеральных мыслей типа «не убий» и «нас это не коснётся». Очень чётко в последнее время все поняли, что любого и каждого это может коснуться. Без исключений.

И потому, когда Юличкин вдовец схватился за расквашенный прикладом нос, возмущение проявилось оооочень скромно: глухой ропот, больше испуганный, чем возмущённый. Даже бабки, считавшие себя, в силу возраста «неприкасаемыми», не стали вслух возмущаться, а только тихонечко заскулили «- Ххххосподя, та што жи ето делаится… Нильзя жи так с чиловеком…» Как-то предельно ясно «до народа» дошло, что время безответственных реплик и «возмущений произволом» ушло в прошлое, сейчас лучше заткнуться и молчать, чтобы не стать следующим.

Дернулся, было, старый Пётр Иванович, бывший директор бывшего лесхоза, — но в него десятком рук вцепились его родственники, теперь жившие у него, заплакали, заныли, зашептали на ухо, потащили назад, в толпу.

Дьявол отметил это с удовольствием. Чо — правильно всё эти мои умники рассчитали: утухли все; вон, этот оборванец согнулся, кровь из носу по морде размазывает, больше не возникает! А старикан… он ведь, сука, теперь смыться «на пригорок» захотит, и у него ружьё… и он на Громосеева влияние имеет… надо бы ему того. Этого. Ну, займёмся им попозже.

— … и мы показательно накажем труса! — возопил юрист, — То есть не накажем, а покараем!..

Тут же по знаку Витьки к Сашке Веретенникову, только что лишённого ружья в пользу Альбертика, подскочили двое парней и потащили его к телеграфному одинокому столбу на краю площадки. Сашка слабо сопротивлялся, он недоумевал. Да что вы делаете, в конце-то концов??.. Собственно, и никто не понял что происходит. Все с недоумением, постепенно переходящим в ужас, наблюдали за происходящим: вот Сашку подтащили спиной к столбу, вот завели ему руки за спину, и Витька сковал ему кисти рук настоящими ментовскими наручниками, нашедшимися у юриста.

— …показательно казнить труса, подло бросившего своих товарищей в бою!! — продолжал громко кликушествовать юрист.

— Казнить??!.. — ахнул кто-то в толпе.

Прикованный к столбу Веретенников только переводил взгляд с одного на другого, на своих бывших товарищей, на Витьку и бубнил:

— Вы чего?.. Вы чего, пацаны?.. Все побежали и я побежал… я же не знал что там бой, что там засада… пацаны!.. Витька! То есть — Харон. Вы чего?..

Почему-то все решили, что Сашку будут сечь, лупить розгами или там кнутом — как показывали в исторических фильмах. Думали, что юрист, вещающий про «казнить» просто оговорился; и недоумевали, почему Сашку привязали пузом наружу, сковав руки за спиной, а не перед собой — драть ведь надо по жопе и по спине… как так?

Сашка был тут, в деревне, без родителей; он жил с семьёй тётки, и отношения у них были не очень, на что и был расчёт — потому-то его и назначили козлом отпущения, вернее, «жертвенным тельцом» в жестокой драме, которую решил показать односельчанам Артист.

Но всё пошло совсем плохо, жёстко.

Юрист вошёл в раж и начал чуть не завывать:

— … казнить как труса и предателя! Этот акт символизирует единение бойцов дружины самообороны, их непримиримость к изменникам, сплотит и сцементирует боевое братство! И каждый впредь, кто струсит в бою, будет подвергнут жестокой и позорной казни!..

— … Харон!!.. Ты чего?? Я-то при чём?? Все побежали и я…

— Ты побежал первым! Ты бросил своё оружие!

— Я же нашёл ружьё утром!!..

— Не влияет! Ты бросил оружие. Ты бежал с поля боя. Ты будешь наказан… казнён!

— И это станет вехой в формировании настоящей, боевой, дружины! Скрепит кровью предателя и труса священное братство!.. — нёс уже полную околесицу юрист.

— Вииить… Харон! Вы чо?.. — продолжал канючить Сашка, всё еще рассчитывающий, что всё это понарошку и обойдётся.

Не обошлось. Барабанной дроби как в кино не было. Не было и эшафота и гвардейцев в каре в парадных мундирах; была поросшая травой вытоптанная площадка перед конторой, обшарпанная контора, и небольшая толпа деревенских-эвакуированных, до которых постепенно стало доходить, что это не шутка и не розыгрыш: мужчины испуганно молчали, мамаши стали прижимать к себе детей, закрывая им глаза — серьёзность происходящего дошла до них. Парни дружины, стоявшие как бы «в оцеплении» с винтовками и ружьями наперевес, нервно огладывались. У двоих-троих мелькнула мысль положить конец этому цирку, пальнув в Витьку; но это всё так и осталось на уровне нечаянно проскочивших мыслей: как и предполагал политтехнолог-журналист Мундель, у каждого сработал давным-давно вшитый современной цивилизацией в подкорку принцип: «Главное — не меня!»

Давно известный принцип, используемый всеми тиранами, освящённый массой поговорок типа «Моя хата с краю», «Меня не касается», уголовный принцип «Умри ты сегодня, а я завтра!» как всегда не дал никому проявить свои лучшие душевные качества. Да и были ли это ценные душевные качества?..

Витька извлёк из ножен с пояса нож, он встал сбоку прикованного бывшего товарища. С перекошенным ни то ненавистью, ни то страхом лицом поднял вверх руку, показывая всем блестящее лезвие.

— Ви-и-ить… ты чего?? Не надо… аххх!..

Витька размахнулся и воткнул лезвие в живот прикованному Сашке, сквозь курточку и рубашку, глубоко, наполовину лезвия.

— Аааа-ииии!!!! — завизжал кто-то в толпе. Стал вырываться Пётр Иванович от вцепившихся в него родственников, но силы были неравны. Закрыв лицо руками пошла из толпы Мэгги, плечи её вздрагивали. За ней потянулись ещё несколько женщин, уводя с собой детей. Им не препятствовали. Парни, стоявшие с оружием, благодарили судьбу, что не они на месте Сашки, — удрали-то практически все. Обошлось — и слава богу. Ну, судьба такая у Сашки… Витьке виднее…

А оставшиеся с ужасом и… с неприкрытым интересом наблюдали за экзекуцией. Как с ужасом и интересом наблюдали на площадях за казнью жители средневековых городов. В конце концов, их сюда собрала Власть, и в деревне так мало развлечений…

— Лещинский!

По команде Витьки Мишка подошёл, передал ему винтовку, взял нож.

— Ми-иша! Миша! Ты чтооо?? Не нада! — заверещал прикованный.

Лещинский уверенно воткнул ему уже окровавленное лезвие ножа опять же в живот… В толпе кто-то застонал. Загудели, забормотали. Испуганно, но заинтересованно. Нет, не возмущённо. Политтехнолог Мундель был прав — толпа есть толпа. Не их же убивают. И — представителям власти виднее.

— Шевцов!

Юрка повторил процедуру — удар ножом в живот. Сашка, штаны которого под курточкой уже напитывались кровью, верещал непрерывно, как раненый заяц. Он всё понял. Спасения не было. Собственно, спасения не было уже после первого удара ножом в живот: скорая помощь, экстренная хирургия — всё это осталось в прошлой жизни. Но самое страшное было то, что не дадут умереть ведь и дома. Лёжа на постели. Нет. Убьют сейчас, затыкают ножом в живот, истечёт кровью.

Сашка чувствовал невыносимое жжение в животе, и отчаянно не кричал, а именно что верещал.

— Генка!

…

— Макс!

…

Теперь дело пошло как по маслу: подходили, передавали подержать оружие, брали скользкий от крови нож, размахнувшись, тыкали им в живот Сашке… Кто глубоко, кто наполовину, кто чуть-чуть. Передавали нож следующему, брали платок у Витьки, вытирали окровавленные руки. У одного из парней так тряслись руки, что он выронил клинок. Витька заставил поднять, и, как был, в крови и облепленный песком, трижды, всё глубже и глубже, засадить Сашке в окровавленный взрезанный живот.

Дьявол улыбался.

Всё получилось даже лучше, чем он рассчитывал. И этих надо тоже привлечь — юриста/журналиста, чтоб все видели. Да они и сами знают что придётся. Удачно. Теперь все замараны, вернее, связаны кровью. Повязаны, да. Так ведь говорят.

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ БУДНИ

Оршанск ничем особо не удивил Владимира. Он бывал в нём несколько раз, когда вместе с отцом ездили на всякие «даты — дни рождения» к Виталию Леонидовичу и его дочке. Малявка Наташа, конечно, тогда не занимала юного Володю, но ему нравилось бывать у неизменно радушного друга отца, коттеджный участок которого, в отличие от дома отца Володи, не теснился на восемнадцати сотках, а привольно простирался почти на целый гектар, где можно было зимой побегать на коньках по льду пруда или погонять на снегоходе, летом поездить по ландшафтно оформленному парку на квадрацикле или даже погонять по посёлку — на джипе. Виталий Леонидович, очевидно, хотел бы иметь наследника, он тосковал «в бабском обществе», и в меру возможностей баловал сына товарища, предоставляя тому «простые мужские развлечения», как он выражался.

Иногда удавалось прямо там, на участке — хотя отец не одобрял, — пострелять из настоящего оружия: депутат был негласным владельцем охранной фирмы, имевшей на вооружении Сайги и ИЖи. И, хотя Сайга была гладкоствольной, а ИЖ — кастрированным ПМом, мальчишеские ощущения от «настоящего оружия» были весьма сильны.

Только на подъезде уже к Оршанску Владимир понял, насколько самонадеянно было его решение в одиночку «прорываться в Оршанск» — несмотря на царящий повсеместно бардак, с разного рода «контролем» стало только сложнее.

На въезде в город несколько раз проверили документы. Как подсказал Виталий Леонидович, Владимир не светил свой паспорт с мувской пропиской и американской визой, а показывал свой старый студенческий билет и некие разноцветные «пропуска» на пластике, которыми снабдил его бывший депутат.

Когда заезжали в город, то по отцовским коммерческим делам, то за попутными покупками, Оршанск запомнился ему как обычный провинциальный городок, хоть и большой. Хлебозавод, молокозавод. Механический завод, поставлявший какую-то комплектацию на огромный МУЗ; мехмастерские, чего-то там чинившие в сельхозтехнике. Швейная фабрика. Ещё несколько предприятий поменьше, — вот и вся промышленность райцентра. Большой «частный сектор», пятиэтажки на периферии, вязнущие в грязи осенью и весной; большие современные дома, и Центр Досуга в центре же, у традиционной площади с памятником, где здание Администрации, банк и милиция, ресторан и поликлиника, — современная брусчатка-плитка, асфальт и цветники.

Однако за те годы, что Владимир не был в Оршанске, город изменился: как в лучшую сторону — выросли новые кварталы многоэтажек, потеснив частный сектор, значительно больше стало мелких магазинчиков, правда, в большинстве закрытых. Появилось и несколько, вполне современных, супермаркетов; бывшие раньше в основном шиферными крыши покрылись блестящим на солнце профнастилом, кирпично-неказистые хрущёвки расцветились облицовочной «шубой», выбоин на дороге стало не в пример меньше, а разномастной рекламы значительно больше… но и видно было, что городом в последнее время никто почти не занимается: уличные мусорные урны забиты хламом, рядом с ними, и вообще по тротуарам, кучи мусора; витрины магазинчиков, или оделись решётками, или зияют чернотой сквозь выбитые стёкла. А вот надписей, граффити, всевозможных лозунгов стало, напротив, чрезмерно много, особенно ближе к центру, они «украшали» собой фасады, подъездные двери, любые вертикальные стенки. Проезжая медленно на мотоцикле, Владимир с интересом знакомился с этой стороной графического оформления происходящего. Отражали надписи, как борьбу актуальных на сегодняшний день идей, типа «Кто не сеет и не жнёт, тому зимой кирдык придёт!» и «Мы не коровы, дайте нам работу в городе!», так и борьбу, как он понял, идеологических противников.

Тут было красиво выписанные «Верный Вектор — сила и доблесть», «Оршанская Рота — защитит в любых обстоятельствах» (- От кого или чего эта «Оршанская Рота» собирается защищать, интересно? — подумалось ему, — Не от голода и холода ли приближающейся зимой?), «Регионы — основа Страны», и даже «Перестать кормить столичных солитёров!»

И тут же «Смерть сепаратистам!» — уже торопливо, наспех, поверх других надписей, видать с оглядкой. И какие-то аббревиатуры, значки, иногда выписанные красиво, с выдумкой, и явно что-то значащие, — но ему, «деревенскому», отставшему от реалий, они не говорили ничего. Запомнился здоровый чёрный кот, выписанный ярко, с выдумкой, круто выгнувший спину и с ярко-жёлтыми глазами с чёрточками зрачков — и надпись «Бойцовый Кот нигде не подведёт!» — ну надо же, поклонники Стругацких? Бросился в глаза и чёрный, аккуратно выписанный квадрат, примерно полтора на полтора метра, на лиловом фасаде какого-то здания, на котором белыми чёткими буквами было выведено: «ЧК придёт — мир принесёт!»

— А ведь это те самые!.. — подумал он, — Те самые «Чёрные Квадраты», что были с Вовчиком на орг. собрании в Мувске. Ишь ты, не скисли, не зациклились в столице, лезут в регионы…

Вообще, по идее — он знал это — оно так и должно было быть: общая беда не только внесла раскол в налаженную повседневную жизнь, но и толкнула прежде таких «индивидуальных ярких личностей» к объединениям «по интересам» — так выживать проще. С вожаками в таких случаях никогда дело не вставало: всегда найдётся на периоде перелома эдакий «козёл», очень уверенный в себе, весь интеллектуальный багаж которого, как правило, складывается из нескольких прочитанных в детстве исторических романов и старательно взлелеянной харизмы; козёл, за которым выстроятся бараны. И он поведёт их в… да куда угодно, хоть на бойню, главное ведь с уверенным видом, а уж уверенности этим харизматикам не занимать, достаточно вспомнить того лидера «Чёрных Квадратов», «личинки Наполеона» как его определил тогда Владимир.

Объединиться, сплотиться — соответственно «нагнуть» кого-нибудь послабее, — и непременно с каким-нибудь трескучим лозунгом; как там было в прошлом-то веке? «Анархия мать порядка», «Вся власть Советам!», «Мир хижинам, война дворцам», «В борьбе обретёшь ты право своё»? Главное ведь получить внутреннюю уверенность в том, что всё делаешь правильно; и внешнее, «от старших», одобрение своим действиям. От «старших». От тех самых «козлов», идущих во главе овец, только большего уровня.

Были и активно ему не понравившиеся лозунги «Оршанск для оршанцев!» и даже «Мувские ублюдки, убирайтесь в Мувск!»

Дожились, — подумал он, — Пошло деление на Мувских и Оршанских. Впрочем, я же не мувский сейчас, я озерский; и докУмент есть с печатью озерского ещё лесхоза, и мозоли вот, и грязь под ногтями… не совсем отмылось. Слез уже столично-заграничный лоск, вполне сойду за пейзанина, хы-гы. Да, вот так вот и надо: «хы-гы», и сразу вопросов нету — хрестьянИн, а что до байка — так этим сейчас никого не удивишь, ни в городе, ни в деревне…

С такими мыслями Владимир ехал, неторопясь, по городу, наблюдая «региональную жизнь».

Первое, на чём он зациклился — это сколько же много так называемых «ништяков» есть в городе, и на что такой дефицит был в Озерье! Это уму непостижимо! — забор из хороших, некрашеных, но строганных досок с навесом и мостками под ним ограждал недостроенное и, очевидно, теперь уже брошенное здание — это ведь куба три пилёной древесины! — и никто не стремился разломать его и утащить к себе. Богачи прям… Вспомнил, как они с Вовчиком сколачивали девкам туалет, в обмен на право забрать обрезки досок; и как таскали со школьной стройки ветхие поддоны. А эти… Ну, это, положим, до поры — пока холода не начались, потом конечно разберут и забор; но вот, к примеру, разрытая теплотрасса… и прямо возле неё трубы большого диаметра, не меньше чем на теплоцентраль, в штабеле, в пластиковой изоляции, — можно было бы… …эээ… как конструкционный элемент использовать. И толстая проволока мотками! И арматура вязанками! Такая редкость в деревне-то! Или, скажем, вот на той же стройке кирпич. А профнастил на крышах — а интересно, можно сейчас купить-сменять на что?.. Или, скажем, рубероид, или что-нибудь наподобии, ондулин там… Вовчик говорил, что материала на перекрытия и влагозащиту нужно много и любого. Что ещё? Мешки полипропиленовые, сетка, вязальная проволока… там же целый список! Надо будет поспрашивать. Да тут вообще можно что угодно в деревню тащить, и всё пригодится!

Он вспомнил, как Вадим рассуждал, что со временем нужно будет сформировать «бригаду» и заняться разборкой брошенных зданий: проводка — перекрытия — кирпич — полы — стекло и так далее, всё бы пошло в дело. Вадим, помнится, даже как-то толи в шутку, то ли всерьёз пенял ему, что он пострелял этих чурок; а они наверняка в подсобниках на стройках обретались, вот их бы и припахать на раборку. Под конвоем, естессно. Так и не понял его, то ли шутил, то ли, в самом деле, вынашивал он такую идею — заделаться рабовладельцем. С него бы сталось — куркуль ещё тот, а тут бесплатная рабочая сила.

Впрочем, нельзя сказать, что никто не оценил по достоинству повсеместно имеющиеся в городе полезные привычные элементы…

Прохожих было довольно много — вроде не выходной и не праздник, чего они слоняются?.. Возле одного закрытого павильончика, прежде торговавшего чем-то «элитно-престижным», в приложении к районному уровню, конечно, на корточках сидел мужик средних лет и сосредоточенно пилил ножовкой по металлу блестящую изогнутую трубу-поручень на входе в магазинчик. К нему и подъехал на малом газу Владимир, остановился, мельком взглянул на отрепанную и уже пожелтевшую на солнце афишку-наклейку на стене магазинчика, в которой указывалось, что «Ваш территориальный пункт сбора для отправки в …» — дальше неразборчиво уже, выцветшими чернилами, — а наискосок, крупно-жирно от руки «Лучше бомжем в лес густой, чем в гослагерь на постой!»

— Не подскажете, как проехать на Пушкина?

— А, это рядом, — разогнулся мужик, — Вон за тем углом повернёшь, сквозь сквер — и Пушкина. А что там ищешь?

— Квартиру знакомого, — и, в свою очередь поинтересовался: — А вы это зачем? Ну, пилите? — он кивнул на одну уже срезанную блестящую трубу, лежащую поодаль.

— Обогреватель сделаю дома, — пояснил мужик, — От печки. Это ж нержавейка! Сто лет простоит. Только варить её фигово…

— А можно?.. Вот так-то вот? На улице? — снова спросил Владимир, стремясь уяснить ситуацию в городе.

— А чо нельзя-то? Я ж никого не трогаю, — уверенно заявил мужик и вновь взялся за ножовку, — Нужно ж думать и о будущем…

— А полиция?.. — сам понимая глупость вопроса, спросил Владимир. Мужик явно не был владельцем этого магазинчика.

— А я кто — хрен собачий? — коротко-ясно отрекомендовался мужик и вновь вернулся к прерванному занятию. Тут только Владимир заметил, что на мужике форменные брюки.

Вон оно что. «Представитель власти», значит. Классно у них тут… Владимир завёл мотоцикл и двинул в указанном направлении. Нужно было найти вторую из двух городских квартир Виталия Леонидовича, ключи от которых он дал Владимиру. В большую, «элитную» он соваться не рекомендовал — дом центральный, богатый, все на виду; а эта, купленная давно уже для каких-то надобностей в непрестижном районе и в обычной пятиэтажке, могла подойти как временная база для заезжего мотоциклиста-коммерсанта, благо, как сказал хозяин, подъезд там широкий, можно будет и байк загнать, впрочем, как с соседями договоришься, главное чтоб не разграбили и не сожгли ещё.

РАЗВЕДЧИК НА ВНЕДРЕНИИ

Обосноваться в Оршанске удалось практически без проблем: квартиру, как ни опасался Владимир, до сих пор не тронули мародёры — и всё потому, что подъезд был обитаем, более того — «активно обитаем», то есть у подъездной, традиционно металлической двери дежурили. Вернее, за дверью.

Бабушка-одуванчик, явно гордая возложенной на неё почётной ролью, долго рассматривала его в зарешеченное окошко и расспрашивала на предмет «кто таков», подслеповато щурилась на показанные документы и на собственноручно написанное письмо-записку к соседям от Виталия Леонидовича, а потом всё одно, несмотря на потраченное на неё время, не пустила, а вызвала «старшого».

«Старшой» по подъезду оказался мужиком дельным, оценив, что парень один и неагрессивный, тут же открыл дверь, переговорил, прочитал письмо, покивал значительно, ревниво поинтересовался, не передавал ли «Леонидыч» чего «кроме как на бумаге и на словах»; узнав что «да, передавал, блок сигарет, но он там, в рюкзаке, это я уж ПОТОМ, ДОМА распакую» повеселел, уважительно оглядел новоприбывшего, заговорщицки подмигнул и мотнул головой на лестницу — проходи, мол.

Добавил, что «это хорошо, что один, без дитёнков, беда тут с мамашами, дежурить на дверях не хотят, а… — он пожевал глазами, закатил очи в потолок, соображая чем ему ещё вредны «мамаши с дитёнками», «нежелающие дежурить», ничего не придумал, и изрёк:

— Родственник, говоришь? Значицца, ты и дежурить будиш! Раз Леонидыч тут не живёт. А мы, значит, раз ево квартиру сберегли — дежурить будиш чаще других. Ночью, ага, ночью мужики дежурят, а нас тут на весь подъезд всего шестеро. Да не ссы, тут спать можно, главное чтоб возле двери. Мотоцикл?.. Ээээ… заводи. Отдежуришь и за мотоцикл, чо. И эта… из курящих тута только я, Саня и Михалыч, Зинку не считаем, она баба, ей курить вредно. Короч, ты там располагайся, я попозжей за куревом зайду. И не говори никому про целый блок-то, слышь!!.. Я сам потом, эта… распределю. Как старший по подъезду, хы. Чо, херово в деревне-то? А по тебе не скажешь — чистенький; обычно приезжают чумоходы такие; а, оно понятно, у Леонидыча гостил… Вон, график подачи воды на стене, вишь? Ща как раз дают, помоешься. И набери в чо-как там у Леонидовича. Воду-то. Про сиги-то, слышь, — никому!..

Напутствованный в спину этим бормотанием, Владимир, закатив мотоцикл, поднялся по лестнице на второй этаж, отомкнул дверь в квартиру, и стал располагаться.

Планов было много, планы были ещё неконкретные. Нужно было прочувствовать обстановку в городе, куда и как ветер дует, «врастать в социум», заводить знакомства и думать над развитием. Для этого нужно было найти, где этот «социум» кучкуется, для чего ему уже дали пару наколок — что, мол, «деловые» любят по вечерам сидеть в бывшем «Колесе», ныне центровом кабаке «Оршанский Рассвет» — во как!

После деревни, где все друг друга знали, и после «конвоя» где также все сдружились в дороге, оказаться в пусть и небольшом, но городе практически без связей, но, к счастью, с немалой по местным меркам суммой денег было некомфортно, но он тут справился с этим психологическим комплексом, «включив опцию «Разведчик на внедрении».

Про этот способ в своё время рассказал ещё профессор Лебедев — он говорил, что, мол, отчего все опасения и боязни в незнакомой обстановке? Оттого, что ты воспринимаешь себя чисто тем, кто ты есть — Васей Пупкиным, одиноким и беззащитным. За себя, за Васю Пупкина ты и переживаешь. А ты, говорил бывалый проф, представь что ты заброшен на вражескую территорию с конкретным заданием внедриться и процветать — и у тебя идеальная легенда, внешность, навыки. И Цель Задания. А раз ты заброшен с заданием — то и переживать тебе, как разведчику на вражьей территории, не за себя, сирого и убогого Васю, а за Задание. И потому сосредоточься именно на отработке задания, на внедрении в данном случае, распланируй всё и действуй — разведчику за себя комплексовать не пристало, для него важно Задание выполнить. Можно даже мысленно или вслух отчитываться перед «Центром» по этапам выполнения. «Юстас — Алексу», да…

Итак, товарищ Штирлиц, первый этап: идём в люди и знакомимся с обстановкой. А выводы будем делать потом. Выводы и корректировку планов. Пока что первый среднесрочный план таков: найти точку приложения сил, капитала; закупить заказанное и переправить девчонкам и Вовчику в деревню — к зиме нужно готовиться. О судьбе Вики уже можно не осведомляться, увы…

«Оршанский Рассвет» оказался затрапезным кабаком, где было много народу, где курили в зале, и при плохой вытяжке пласты сизого дыма клубились под невысоким потолком, быстро пропитывая одежду и волосы вонючим табачным запахом. Потому как курили тут многие, а сигареты были дефицитом, было понятно, что собирались тут «деловые» либо косящие под деловых.

«Культурной программы», кроме танцев, не было, кухня была дрянная, зато принимали любую валюту, от Мувских «расписок Администрации» и «Лещей» МувскРыбы, талеров Региональной Администрации, литровых «векселей» местной нефтебазы и прежних, катастрофически подешевевших рублей, до долларов, евро и юаней. Да, Владимир видел — один деятель, с превосходством посматривая на окружающих, рассчитывался и бумажками с профилем Мао.

Он устроился за столиком, где уже сидела парочка. Парень и девушка едва обратили внимание на его вопрос «У вас тут свободно?», они были заняты выяснением отношений; причём девушка в этом явно лидировала. Довольно невзрачная, на вкус Владимира, выделявшаяся только что белым клоком ярко мелированных волос и ярко-красной помадой, она непрерывно что-то предъявляла своему парню:

— … что ты вообще из себя-то строишь?? Что ты тут из себя гнёшь? Ты посмотри на себя!! Что ты о себе возомнил??

Владимир устроился за столиком, заказал и получил для начала бутылку вина — надо же попробовать, что они тут пьют; вино, кстати, оказалось совсем неплохим, — и, ожидая пельменей, с интересом стал прислушиваться и присматриваться.

Парень-то как раз, в отличие от невзрачной девчонки, производил приятное впечатление: крепкий, скромно, но чисто и «по-вечернему», даже с галстуком, одетый, он больше отмалчивался — видимо «основной разговор» уже состоялся, что-то уже было сказано, а сейчас это были «отголоски» и «обсуждение». Как это сплошь и рядом у женщин принято, «обсуждение» сводилось не к сути вопроса, а к личности «обвиняемого»:

— Ты на себя в зеркало посмотри, мозгляк!.. Ты же…

(«- Ого! — подумал Владимир, — А тут эмансипация и феминизм, я смотрю, ещё цветут пышным цветом! У наших-то красавиц в Озерье понты уже позаканчивались, а тут погляди-ка ты! Да, ручной труд на свежем воздухе, да ещё с очень нечастой мужской помощью, творит чудеса. Тут, видать, не прижало ещё. Но как пацан-то такое отношение терпит?!..»)

— … кому ты вообще нужен?? Пойдёт он «записываться»… Я тебя отпускала?? Боевик, тоже мне нашёлся, недоделанный, в «квадраты» он пойдёт, козёл… ещё б в «коты» собрался, недоносок!

Ух ты! И сидит, обтекает… Забавно — забавно. Пацан, значит, куда-то собрался, а его подруга его строит… Хотя, судя по отношениям, не подруга, а старший партнёр в садо-мазо играх. Впрочем, наплевать.

Поедая невкусные после яств в депутатском особняке пельмени, примерно за час оценив обстановку, Владимир выделил для себя пару интересных субъектов. Вернее, «интересных» хватало, но эти выделялись особо, и выделялись не потенциальным «деловым бизнес-интересом», выделялись они как личности.

Один был высокий, ростом, пожалуй, и повыше Владимира молодой мужчина средней комплекции, с, как писали раньше в книгах, «тонким, нервным, одухотворённым лицом»; а что привлекло внимание — так это тонкие усики-стрелки, делавшие его похожим немного, не то на Дон Кихота, не то на Дали, словом, придававшие ему некий «испанский» вид. Одет он был добротно, удобно; и в его одежде, и в его повадках сквозил некий аристократизм — достаточно было посмотреть на его руки и как он управлялся с ножом и вилкой, разделывая поданый ему кусок мяса. Он орудовал столовыми приборами так, как будто всю жизнь питался исключительно в дорогих ресторанах или в великосветских салонах, нисколько не задумываясь, очень ловко и органично разделываясь с жилистым бифштексом, при этом, как и Владимир, проницательно-оценивающе посматривая по сторонам. Однажды они даже встретились взглядами; и незнакомец, как воспитанный человек, тут же, чуть кивнув и полуприкрыв веки, как бы поприветствовал его, и тут же отвёл взгляд. Возможно, впрочем, что это Владимиру показалось. Но казалось ему и то, что, хотя больше незнакомец не смотрел в его сторону, он, тем не менее, боковым зрением не упускал его из виду. Судя по всему и Владимир чем-то заинтересовал его. Сидел он удачно — на небольшом возвышении возле барной стойки, лицом к залу, и видел потому весь зал. И создавалось впечатление что он и следил оттуда за всем залом.

Вторым заинтересовавшим его человеком была женщина. Женщин вообще-то, несмотря на клубы вонючего дыма, в помещении хватало. Это были подруги присутствующих тут мужчин, а также и сами по себе, собственно, как в любом кабаке «мирного времени». Одно лишь было заметно — что те, что пришли с мужчинами, и держались возле мужчин, ревниво поглядывая на «одиночек», а «одиночки» явно «работали», прохаживаясь между столиками, зазывно улыбаясь гостям, сразу и с благодарностью принимая приглашение присесть за столик и «отужинать чем бог послал», а вернее покушать тех же невкусных пельменей или подозрительного вида шашлыка с гарниром из вермишели. Пригласившие девиц за столик мужчины по хозяйски клали им руки на плечи, гладили по коленям, уверенно и благодушно обнимали, что-то говоря им — девушки благодарно и с пониманием кивали, впиваясь зубками в мясо шашлыков, отхлёбывая из поднесённых бокалов с чем-то спиртным. Фальсификат, наверное, подумал Владимир. Потом включили музыку, и незадействованные ещё в компаниях дамы потянулись на танцпол, «показывать экстерьер», неловко, а иногда и просто смешно ломаясь в современном ритме. В общем, всё как везде и как всегда.

Но это дама выделялась. Она была явно совсем не молоденькая, ей было около тридцати. Крепко сбитая среднего роста фигурка, уверенные чёткие движения и довольно широкие плечи наводили на мысль о спортивном прошлом — гимнастика, акробатика, теннис? Она не «снималась», но и была не «с кем-то»; складывалось впечатление, что она пришла действительно не «присесть к кому-то на хвост на поужинать», а пообщаться и поужинать «за свои». И видно было, что она тут завсегдатай — с ней здоровались, она на минуту присаживалась то к одному, то к другому столику, улыбалась без заискивания, о чём-то переговаривала с сидящими за столиком мужчинами; вставала и отходила к другим, потом так же пошла танцевать. Танцевать она явно умела, двигалась ритмично и умело, в то же время не создавалось впечатления, что она стремится кого-то завлечь, как это сквозило в, нарочито эротичных, движениях других «дам без компании и пары».

Когда она оказалось неподалеку, Владимир с удивлением обнаружил, что то, что он принимал за игру тени в сполохах цветомузыки на самом деле оказалось татуировкой… My God, то есть, чёрт побери, приглядевшись, он увидел насколько густо эта женщина была татуирована: на шее, с заходом на горло, на голых по локоть руках, на кистях рук виднелась сине-цветная тату. Качественная, художественная, впрочем рассмотреть которую не вблизи было невозможно, татуировка венчалась и пирсингом: колечко в ноздре, колечко на нижней губе, целая россыпь разноцветных блестящих «гвоздиков» по маленькому ушку от мочки и до верхнего края ушной раковины — ух ты, подумал Владимир, правду говорят: с художественной татуировкой стоит начать, а остановишься уже только когда на теле не останется ни одного неразрисованного сантиметра… Впрочем, личико у «дамы в тутухах» было свежим, приятным, нерасписанным, если бы вот только не пирсинг. Могу поклясться, подумал Владимир, у неё не без колечков и пупок, и соски, а может и клитор… впрочем ладно, мне это не интересно… пока, во всяком случае.

Вскоре Владимир заметил, что и его внимательно рассматривают.

Внимание на эту компанию он обратил, как только они, с опозданием, появились в зале. Группа из шести-восьми мужчин (двое из компании постоянно «мигрировали» по залу, то подсаживаясь к столикам, то возвращаясь к компании, как самолёты палубной авиации, обследуя заданные квадраты акватории и возвращаясь с докладом к авианосной группе) появилась в зале с опозданием, когда почти все места были заняты; но тут же «очистила» себе один из столиков неподалеку от барной стойки, бесцеремонно согнав оттуда посетителей. Складывалось впечатление, что в зале их знали и побаивались.

Не ускользнуло от внимания Владимира и то, что сия гоп-компания, как он про себя охарактеризовал появившуюся группу молодых мужчин, за их, явно видимую развязность, кивками поздоровалась с сидевшим недалеко от стойки «аристократом», причём двое из компании сразу направились к нему, и, судя по жестам и мимике, что-то ему «предъявляли». Чем-то они были недовольны; характерная уголовная «распальцовка», кивки-клевки головой, вперёд подбородком показывали что они с ходу что-то именно «предъявляли» тому, какие-то претензии — но «аристократ» был сдержан, суров, отвечал, не вставая с места, им коротоко, сквозь зубы, а потом вообще отвернулся в сторону, явно давая понять, что разговор окончен. Потусовавшись возле него ещё минуту, «повыступав», и, как видно, безрезультатно, эти двое обратно втянулись в компанию, к тому времени уже успешно отвоевавшую себе столик.

На столик тут же была официанткой принесена бутылка водки, явно не первая в этот вечер для компании, и, судя по всему не последняя, стаканчики — и компания на время сосредоточилась на спиртном. А вот покончив с первой на новом месте бутылкой, компания заинтересовалась и происходящим вокруг. Оценивающие, раздевающее-ощупывающие взгляды заскользили по присутствующим, по-охотничьи присматриваясь к мужчинам, прицениваясь к женщинам; это были взгляды гиен, высматривающих жертву. Вот один из них прихватил за локоть проходящую мимо «даму в татухах», они явно были знакомы; скаля зубы что-то зашептал ей, тяня к себе на колени — та достаточно уверенно, но без враждебности высвободилась, что-то, улыбаясь, ответила ему, отошла в другой угол зала. Впрочем, вскоре за их столик переместились две разбитного вида девчонки, явно их старые знакомые, на столе появилась ещё одна бутылка, появились и закуски. Уже без прежней торопливости компания стала приканчивать и эту бутылку, по-прежнему деля внимание между выпивкой-закуской, беседой и тисканием с подругами, и оценивающими взглядами по присутствующим.

Владимир явно чем-то заинтересовал их; сдвинув головы, они пошушукались над столом, разом, как по команде, вновь все взглянули на него — неужели я тут так выделяюсь как приезжий? подумал он, — и, поднявшись, один из парней, маленький и крепенький как мячик, направился к его столику. Владимир сделал рассеянный вид и непроизвольно потрогал локтём пистолет в подмышечной, полученной от Виталия Леонидовича, кобуре. Взглянул мельком на «аристократа» — тот, как показалось, предостерегающе поднял указательный палец — и вновь переключился на рассматривание зала, потеряв как бы интерес к происходящему возле Владимира.

Подошедший субъект, парень лет 25-ти, бесцеремонно хлопнул по плечу сидевшего за столиком Владимира парня, бросив ему «- Иди-ка потанцуй со своей бабой, я тут пока твоё место постерегу…» — и тот послушно двинулся со своей склочной девушкой на танцпол, освободив пришельцу место. Тот уселся напротив Владимира, первым делом по-хозяйски опрокинул себе в рот налитый ушедшим танцевать парнем фужер со спиртным, закусил нарезкой с его тарелки, и только тогда переключился вниманием на Владимира.

Владимир в ответ на приветственный кивок также возможно более доброжелательно, но без угодливости, кивнул, улыбнулся. Удовлетворённый таким началом пришелец привстал, протянул руку:

— Виктор.

— Владимир.

— Бум знакомы. Давно тут? Не видели тебя раньше.

— Первый день…

Парень довольно и хищно улыбнулся, и Владимир почувствовал себя слегка травоядным, к которому «доброжелательно» присматривается сквозь заросли хищник. Ну, уж фиг, подумал он, кто тут ещё травоядный. Тоже… Витька. Мне одного Витьки по гроб жизни хватит, так ещё один нарисовался…

— Я тебя не угощал!.. — по прежнему доброжелательно улыбаясь, сообщил он Виктору, когда тот ухватился за бутылку вина, стоявшую перед Владимиром, явно собираясь налить себе. Тот на мгновение впал в ступор; он так и застыл — с вытянутой рукой, ухватившейся за бутылку, соображая то ли вспылить таким «негостеприимством», то ли…

- …но если тебе нравится после водки эта кислятина, то не смущайся! — продолжил Владимир, с лёгкой улыбкой всматриваясь в лицо нового знакомца.

На секунду растерянно напрягшийся тот вновь расслабился, исподтишка зыркнул в сторону столика, где, уже не обращая на них внимание, гуляла его компания, и взял уже как бы «разрешённую» Владимиром бутылку, уже без куража налил себе в ранее опорожнённый фужер. Пробормотал:

— А в натуре после водяры эта кислятина не в жилу…

Выцедил фужер и подмигнул Владимиру:

— Ну, так чо пьёшь дерьмо всякое? Давай-ка закажи водки! — и уставился выжидательно.

Ага, бегу и падаю! — подумал Владимир, — Может тебе ещё пельмешков и женщину из драмтеатра заказать??.. Милай, я эти фокусы давно знаю — как пробуют лоха «на слабо». Хрен тебе по всему фэйсу, а не халяву от нового лоха. Впрочем, особо дерзить в новом месте и новым, незнакомым людям тоже не стоило, и потому ответил он обтекаемо:

— Ага. Сразу, как только МНЕ захочется выпить водки, так сразу и закажу, без проблем…

— А угостить, бла?

— А у тя чо, сегодня день рождения?..

Виктор пожевал губами, оценивая ответ, и вроде как не нашёл повода вспылить. Как понял Владимир, имевший, слава богу, опыт таких контактов, его и послали к нему не зарубаться, а оценить новичка, прицениться чего тот стоит и что с него можно поиметь… Ни этот Виктор, ни компания не производили впечатление сильно деловых, или особо крутых — но от них ощутимо тянуло опасностью. Шакалы, подумал Владимир, шакалы или гиены, падальщики. Опасные в стае. Но не готовые на жёсткую свалку, когда вокруг есть «дичь» заведомо слабее — а тут, судя по без возражения ушедшему «танцевать», согнанного из-за стола парня, слабых духом хватает. Главное не провоцировать таких деятелей, чтоб не сочли себя «оскорблёнными». У них ведь, уголовников — а от компашки явно попахивало уголовщиной — всё на понтах, всё «на отношениях» и «понятиях», весьма вольно, впрочем, трактуемых в свою пользу. Но и одновременно показать что «дичь не по зубам» — с рогами и копытами, и порвать может непадеццки…

Впрочем, могут быть полезны, почему нет. Они меня прощупывают, а я их пощупаю, опять же и по обстановке в городе…

— Витёк! — возможно более доброжелательно улыбнулся Владимир, — Но ведь и день рождения твой никто ж не отменял вообще-то! Давай представим что он завтра, а? — подмигнул. Виктор уставился непонимающе, соображая куда тот клонит, — Возьмём боттл прозрачной, побазарим за жизнь. Я тя за себя скажу, ты мне за обстановку — идёт?..

Тот выжидающе-согласно кивнул. Как легко читал в его глазах Владимир: не понЯл он пока этого крепкого, уверенного в себе парня — нет, явно не лох. Хотя на бутылку ведь раскручивается… но, бля, сам как бы угощает, по своим интересам, а не под давлением… Дерзит ещё, но как-то… до. бстись как бы не к чему, всё «в пределах». Ладно, поглядим…

Вскоре на столе появилась бутылка водки. Расплачиваясь — тут было принято расплачиваться сразу по получении заказа, только лишь эта компания, как заметил Владимир, пьянствовала «с отсрочкой платежа», он поймал острый оценивающий взгляд Виктора на его бумажник. Эээ, опять за лоха держишь — не стану я светить серьёзные бабки в кабаке-то, оттого и в бумажнике чисто расходная сумма, чтобы не провоцировать присутствующих-наблюдающих; основные бабки спрятаны в стенной сейф в депутатской квартире. Впрочем, на Виктора произвели впечатление и дорогие «котлы» на руке, многострадальный Брегет, успевший уже побывать в руках бандитов на лесной поляне; и якобы случайно при расчёте выпавшая из бумажника ламинированная красно-синяя визитка «Верного Вектора», полученная от Виталия Леонидовича «для оказания психологического давления при случае». Виктор сделал стойку на ламинированный кусочек картона, и, чтобы он не напрягался, Владимир пояснил, что сам он к Верному Вектору отношения не имеет, что визитка, мол, знакомого, который, впрочем, рекомендовал обращаться к нему при всяких неприятных случаях…

Психологическое давление получилось, Виктор расслабился, явно перестав оценивать Владимира как потенциальную и быструю жертву; ну а дальше… дальше посмотрим, а пока выпить и закусить за чужой счёт — святое для халявщика дело!

Выпили за знакомство. Беседа пошла живее. Вскоре, подправляемый репликами и одобрительными кивками нового знакомого Виктор уже вовсю краснобайствовал, по сути докладывая свежую обстановку в городе в общем, и в кабаке в частности, естественно с существенной поправкой на собственную и своей компании значимость:

— … мы тута вааще основные, бла! После того, как Смотрящего, ну, Тягу и всех «синих» упаковали, тут от бродяг никого круче нас нету… (Сию сентенцию Владимир не понял, но понимающе-одобрительно продолжал кивать, списав сказанное на какие-то чисто местные происшествия и понты Виктора) … Нам тута никто не дерзит, заметь! Водяру — в кредит, хы. Мы рассчитываемся, ога… когда лавандос есть. Нет лавандоса — так дают. Чо, мы их крышуем. Думаешь, Диего тут чо решает?.. — он кивнул в сторону давешнего, привлёкшего внимание Владимира «аристократа» за столиком возле барной стойки, — Да он халдей по сути-то, так… чисто, если кто перепьёт… а так мы тут основные.

— Он кто, Диего этот?

— Да я ж говорю — он тут на подхвате. Навроде швейцара, хы. Следит за порядком. Если кто начнёт посуду бить, скажем, или девочек обижать, а нас нету… мы тут-то постоянно не сидим!

— А почему «Диего»? Имя?

— А историк потаму шта. Кажется. Он из Мувска. Заливал тут как-то про наполеоновскую эпоху, про «первый консул» типа, хы, но вообще типа по старой Испании специализд… косит под этого, под испанского гранда, ага. Гранд — это такой помещик у их, он рассказывал. Интересно послушать, когда увлечётся. Вааще он хромой, ага. Хромает. Но когда ево Исай… ну, это один чухан местный, но здоровый, «хромым» назвал, он чо-то зарубился с ним. На улицу пошли разбираться. И эта… Исай палку схватил — а этот трость свою. Ну, тросточка у нево, там, рядом стоит, он с тросточкой ходит, потамушта хромает, а больше выделывается, да. И отделал Исая этой тростью, красиво так, ага. Как в кино. Руку ему перебил, хы. Ну, «Диего», хы. А как в натуре зовут нам без разницы. Может и Диего, мало ли… Он тут за старшего, барменами и официантками руководит. Когда нас нет, хы.

— Историк? Из Мувска?

— Угу. Ну чо, по очередной? Историк. Кандидат чего-то там, кажись. А может врёт. Хотя нет — складно излагает, я слышал.

— Кому «излагал-то»? Вам? — как-то Владимиру не верилось, что такой «гранд с тросточкой» стал бы что-то излагать про наполеоновскую эпоху стайке полууголовников.

— Не. Вон — Рамоне. Оне корешатся с ней.

Виктор кивнул на замеченную раньше Владимиром даму с татуировками; сейчас она и правда сидела за столиком Диего и ужинала, о чём-то с ним между делом переговариваясь.

— А она — кто. Это имя такое — Рамона, или погоняло?

— Бля, не поверишь, вот у ней — точно имя. Как-то даже паспорт показывала, ага. Во выпендрились предки, да, скажи?

— Почему «выпендрились»? Красивое же имя.

— Угу. Красивое. Закуси ещё возьми, а? Не, Рамона тёлка нормальная, только еб. нутая. Видал — вся в татухах? Увлечение у неё такое. Было. А вообще ёбн. тая. Но нормальная…

Как такие определения одновременно укладывались в одну характеристику Владимир не понял, но уяснил из дальнейших расспросов, что Рамона тут, в кабаке не работает, но бывает часто, почти каждый вечер. Что она тут спекулирует сигаретами, которые откуда-то берёт. Сигареты египетские, жуткое говно, но других в Оршанске почти, что и не достать, так что и эти за счастье, чуешь какой дым вонючий?.. Туалетную бумагу курил когда-нибудь? Хы. Я тоже, но думаю, что если её курить вкус будет примерно такой же. Причём туалетную бумагу использованную, хы. Ага, спортсменка. Бывшая. Гимнастка, только у ней со спиной эта… травма. А так — может, да. Сальто даже, бля буду, я видел. Подпила как-то и давай чудить. Выпить любит, да. И танцует здорово. Но не давалка, не… Двое дитей у неё. — вдруг неожиданно подвёл черту под характеристикой Рамоны быстро совеющий от всё новых доз спиртного Витёк.

— Ты чо? Двое детей?

— Ага. Она сама говорила.

— А вот ты говорил что-то про «синих» и «Смотрящего» — это что?

— Ну. Не слышал что-ли? Зачистили город от… от «синих». Весной ещё. Когда отделение объявили. Прям по адресам, дааа…

— Синие — это уголовники что-ли?

— Бродяги. Ну да. Кто по тяжёлым статьям — всех подмели… у наших-то… — он как бы застеснялся, — Это… ну, не такие тяжёлые, да. Я так вообще не сидел, и не хочу, нафига? А Кокарь месяц по знакомым тихарился; но в общем зря, ево б и так не тронули… А всех «синих», законников и пристяжь их — того… кто успел срулить — тот в Мувск подался, ага. Так что Оршанск сейчас город «красный»…

Как понял Владимир, по весне местная власть, подняв базы данных местной уголовки, судов и Службы Безопасности, просто и без затей зачистила Оршанск от уголовной нечисти. Прошли по городу частым гребнем, всех собрали в одну зону под городом, а вот чо там… никто не знает что там, только никто оттуда не возвращается, и не стоит думать, что уголовщину там кормили бы месяцами запростотак, и вообще… с той стороны на город смрадом тянет, трупным, так что… но город и окрестности после этого стали намного спокойнее, а этнические диаспоры мигом, поняв намёк и оценив крутость мер, рассосались по округе, не рискуя показываться в центре. Видимо одной из таких национальных групп он, Владимир, совместно с Вадимом и Вовчиком и положил конец в совсем недавние времена.

Они ещё побеседовали, и Владимир узнал многое для себя полезное о сегодняшнем положении в Оршанске. Что предприятия в городе ещё работают — не все, но работают; особенно те, что «на фронт». Чо, не знаешь что такое «на фронт»? Ну, ты в натуре… деревенский, бла! — разъяснял покровительственно Витёк, — Ну, узнаешь… ты чо! Против нас же агрессия! Как чья?? Мувская. Все знают. Про этот… экономический коллапс слышал? Вот. ОНИ, Мувские, всё затеяли, специально, а теперь, когда долбануло, хотят чтоб регионы их содержали! И потому оказывают агрессию!.. Чо, тебе твой корефан из Вектора не объяснил ситуацию?..

Витёк с чувством превосходства разъяснял Владимиру положение вещей как школьник, усвоивший уже таблицу умножения, объясняет дошколенку, как складывать и вычитать:

— … у нас ведь сельское хозяйство тут развито! Они и стали народ из Мувска разгонять по местным этим… сельхозкоммунам. Вкалывать, бла. Думали, что потом все их содержать будут, весь Мувск… нафиг надо! Наши, не будь дураки, взяли и объявили отсоединение! Военные части в регионе — под контроль, на паёк! Мувску — шиш! Мувск, значит, на дыбы! Вояк послал. А Регионы — в ответ! Ополчение — Верный Вектор! Сельхозкоммуны под свой контроль! Так что вот ближе к зиме, как «оброк» с коммун регионалы соберут — будет, что жрать зимой, а Мувску — шиш! С Мувском — фронт! Где-где — в Караганде, бла. Под Равнопольем проходит. Там стационарные блокпосты, но мирняк пускают, да, что туда, что оттуда. Это называется «фронт». Чтобы Мувские не прорвались — тама всячески усилЯют. С горючкой плохо — вот на ремзаводе делают из уполовиненных корпусов БэТээРов блокпосты-прицепы. Прицепили — и отвезли-поставили. Потом перетаскивать можно с места на место. Потому ремзавод работает. Швейники ещё. Переработчики сельхозпродуктов. Нефтебаза. Грят понемногу, но идёт туда горючка, бла. Перезимуем! — главное чтоб мувские падлы к нам не совались! Всю жизнь кровь с нас пили, и теперь хотят! — убеждённо закончил Виктор.

В общем, как понял Владимир, в голове у нового полууголовного знакомого царила форменная каша: «финансовый коллапс» заварили «мувские», и потому от них нужно отсоединяться. Мувские всяко хотят обратно подгрести Регионы, и потому нужно «держать фронт». Но «на фронте» сухой закон, дисциплина и вообще «нахер нам это надо?!..», и потому он с друзьями «в тылу». Но всякую «мувскую сволочь» он ненавидит всей душой, и «готов зубами рвать». Причём это относится не ко всем «из Мувска» («- Я хоть и Оршанский, ну у меня и в Мувске корефанов полно, нормальные ребята!»), а только к тем, кто… тут он опять пускался в пространные путаные рассуждения про то что «всю жизнь кормили этих уродов, и они и сейчас того хотят»; причём по всему виду и поведению Витька было видно, что сам-то он точно никого не «кормил», и вообще заниматься для него каким бы то ни было трудом было явное западло…

— А точно хотят? — недоверчиво спросил Владимир, — Ну, кровь пить? Или там сельхозпродукцию отжимать? Бои были и всё такое? Агрессия?

— А как же! — уверенно подтвердил Виктор — И бои были, и агрессия. И сейчас — «фронт». Вот за счёт «фронта» и не лезут. Кровососы! Гады! А так бы…

Владимир слушал подвыпившего Виктора, смотрел на него и удивлялся — с каким жаром тот обличал «проклятых мувских колонизаторов», откуда и слова-то такие знал, по туповатому его виду явно же было видно, что книжки-газеты для него чисто на подтирку… впрочем, источник столь «полной информации» нашёлся быстро: внезапно музыка попритихла почти до полной неслышимости, а мелькающие на большом экране плазменного телевизора, висящего над стойкой, полураздетые танцующие соблазнительные тела сменились строгой заставкой Региональной Оршанской Администрации («РОА»).

Народ в зале раздражённо зашумел, танцевавшие разочарованно поворачивались, ища виновника таких перемен — и тут же находили: это был Диего, он, встав из-за столика, и действительно, чуть прихрамывая, подошёл поближе к стойке и пультом телевизора теперь регулировал слышимость. Заставка сменилась серьёзного вида мужчиной за столиком, и тот стал что-то вещать… Диего добавил громкость:

— … очередные провокации мерзкого Мувского режима. На блокпосте 16 отбито очередное нападение распоясавшихся мувских агрессоров, уничтожено более сорока нападавших. С нашей стороны потерь нет. Судя по показаниям пленных в Мувске начинается голод. Жители Оршанска все как один человек поддерживают проводимую Региональной администрацией политику «разграничения территорий» и с негодованием отвергают…

Что интересно, несмотря на то, что произносимое с экрана явно не было ни полезным, ни сколь-нибудь значимым для присутствующих, и, напротив, так бесцеремонно прервало общее веселье, никто не возмущался. Последовало только несколько реплик в адрес хромого «испанца»

— … не мог чуть позже!..

— … задрала уже эта ежедневная политинформация!

Но, в общем, никто не стал возмущаться, все довольно смирно подались с танцпола к своим столикам.

— Вот. — пояснил Виктор, — Это обязон, да. Сколько на часах? Девять? Каждые два часа — десять минут информации с телека. Обязательно, вникаешь. Везде, хоть на работе, или в кабаке. Музыку глушат, и чтоб все слушали. Или не слушали, это в общем пофиг, но чтоб было слышно. Порядок такой. Все уже привыкли.

— А если не?..

— Ты чо. Следят. Если б было не обязательно — Диеге давно бы усики вырвали, хе, чтоб не мешал веселицца. Проверяют. Патруль Верного Вектора, выборочно по заведениям. Если где не включали — штраф, владельца в УВБ, и лицензию могут отнять. Так что хочешь-нехочешь — вникай…

«Вникать» было, если честно, скучно. Диктор нёс явную пургу, только что вернувшийся из «глубинки» Владимир ясно видел густо замешанную на крупицах правды ложь:

— … труженики коммун в едином порыве готовятся передать урожай на хранение и обработку Уполномоченным Администрации. Твёрдая дисциплина и непреклонная уверенность в завтрашнем дне стали отличительной чертой рабочих коллективов на селе. Надо отметить, что несмотря на проблемы с горючим для сельхозтехники, как вы все знаете, вызванные преступной деятельностью мувской так называемой «администрации», урожай, благодаря самоотверженному труду оршанских земледельцев, превзошёл урожай прошлого года, и Регион, как заверил ответственный за сельхозполитику Семён Авахов, полностью обеспечит свою продовольственную безопасность. Труженики села, и добровольно вступившие в сельхозкоммуны граждане Региона, полны решимости выполнить план по заготовке сельхозпродукции, они высоко ценят проявляемую о них заботу Региональной Оршанской Администрации, защищающей их от нападений банд исключительно с сопредельной, мувской территории, и обеспечивающую их товарами первой необходимости…

— «Ну, ясно» — подумал Владимир, — «Создание образа врага и «сплочение перед лицом опасности» — всё как всегда»

— … вот что нам сообщила труженица одной из сельхозкоммун, в прошлом работник салона красоты, а теперь, по собственному выбору, овощевод Надежда…

На экране, на фоне деревенского пейзажа появилась полная дама, разительно напоминавшая уверенно-нагловатой повадкой пропавшую в Озерье бизнес-тренершу «мадам Селезнёву», явно относящейся к сельскому хозяйству вообще и к овощеводству в частности, примерно как грабли относятся к маникюрному набору, и стала вещать:

— Наша коммуна в этот сезон взяла на себя повышенные обязательства и мы уверены…

Тьфу, чёрт. Владимир отвернулся от экрана и занялся остывшим ужином. Вот откуда, оказывается, черпает свои знания об обстановке Витёк, да и весь народ в Оршанске… Хорошо ещё у нас в Озерье с электричеством туго и не смотрели мы эту дичь… а эти — верят! Вот зомби! Но придётся и с этим считаться…

ОПЯТЬ ГРЕНАДЁР

Пока телевизор уверенно вещал про трудовые подвиги оршанских овощеводов, Владимир огляделся. Витёк, прикончив почти в одно рыло бутылку водки, на нетвёрдых ногах, не прощаясь, двинулся к своим друзьям. Диего, отрегулировав громкость на телевизоре, на который, впрочем, почти никто не обращал внимания, вернулся за свой столик и по-прежнему о чём-то беседовал с татуированной спортивной дамой. Посетители поглощали пищу, болтали, переходили от столика к столику, курили, ещё больше увеличивая стоявший в зале удушливый табачный смрад, ожидая, когда кончится телевизионная обязательная «политинформация».

Тут в зале появились новички — трое мужчин среднего возраста, уверенных и несуетливых, вошли вслед за предводительствовавшим ими высоким и широким, можно даже было бы сказать здоровенным субъектом, если бы пухлые щёки не выдавали, что габариты его состоят в основном из сала, а не мышц. Забегая впереди троицы, он тут же о чём-то договорился с официанткой, и для четвёрки мужчин освободили столик в углу.

То, что троица была неместной было заметно сразу — войдя они зашарили взглядами по сторонам, видно было, что они не ориентируются в помещении. И одеты они были странно — не то что военизировано, но и нельзя сказать чтобы по-туристически, в то же время это явно не была не униформа и не гражданская одежда — одеты удобно, просторно, в неярких тонах и без броских элементов в одежде; и видно было, что в этом прикиде можно было — да, и в ресторан, и в лес, и в перестрелку… А почему у меня возникла мысль о перестрелке-то? — заинтересовался Владимир, и тут же сам сразу ответил на свой вопрос: пришельцы явно были вооружены, это было видно по специфической манере носить куртки, не расстёгивая их ниже середины груди; по тому как куртки топорщились в районе пояса; по тому, что садясь, они одёргивали свою верхнюю одежду явно чтобы не было заметно подвешенное на поясе. Впрочем, мелькнувшую у одного из-под резинки куртки рыжую кобуру Владимир, кажется, заметил — ведь кобура же, что ещё за чехол можно носить на поясе?

Впрочем, носили оружие пришельцы привычно, уверенно, и только опытный взгляд мог заметить то, что они «заряжены». А Владимир считал себя в этом отношении опытным; недаром на курсах в Штатах инструктор обращал внимание на мелкие, но важные признаки вооружённости оппонента: рефлекторное поправление кобуры, придерживание пистолета в подмышечной кобуре на бегу, оттянутый тяжёлым боковой карман и многое другое.

Они сели и, сдвинув головы, посовещались, а потом один из троицы хлопнул четвёртому, здоровяку в модной кожаной куртке по плечу и кивнул ему на стойку — иди-ка, принеси чего, так понял Владимир. Здоровяк послушно пошёл к стойке, выловил там официантку — и Владимир тут узнал его — это был тот самый Сергей, вернее «Серго-Гренадёр», знакомый Вовчика, с которым они познакомились на блокпосту, когда шли толпой с трагически закончившейся «поляны» и пережидали на том посту ночь. Да, тот самый, даже, пожалуй, разъелся ещё больше, ишь как пузо выпирает над поясом брюк… Владимир заинтересованно следил за ним, не обращая внимания, что за его столик вновь вернулись давешние парень с девушкой, и вновь стали выяснять отношения:

— …с какой стати я должна ждать пока ты будешь там «искать возможность»?? Мне нужно жить здесь и сейчас! С какой стати меня должны волновать твои проблемы?..

И опять, рефреном:

— …что ты о себе вообразил?? Ты посмотри на себя!

Тьфу.

Телеполитинформация, на которую никто так, в общем, и не обращал внимания, между тем закончилась; Диего переключил программу и на большом экране опять пошло что-то невнятное — микст, нарезка из роликов показов парадов мод, танцев в стиле рэп и крупных планов чувственно выпяченных губ, упругих попок, виляющих в танцах бёдер — в общем, всё то, что и положено показывать в кабаках и игорных залах для возбуждения похоти и желания безоглядно тратить деньги. Опять заблымкала музыка, замерцали огни, и народ потянулся на танцпол.

Компания мужчин, пришедшая с Серго-Гренадёром заинтересовала Владимира, он поглядывая на них мельком; заметил, что и та, полууголовная компания, ими заинтересовалась; тоже поглядывали, видимо решали по зубам ли дичь. А те обедали, ещё пару раз отсылали Гренадёра за чем-то к стойке; потом вообще видимо попросили его «погулять», достали какие-то бумаги, и, сдвинув головы, стали что-то обсуждать. Гренадёр же бесцельно послонялся по залу, поздоровался с Диего, попытался заговорить с одной, с другой девушкой, и, натолкнувшись на игнор, приуныл, помрачнел и совсем было отправился на выход, но тут вдруг натолкнулся взглядом на, с любопытством наблюдающего за его перемещениями, Владимира. Моментально узнал его, и, воспрянув, широко улыбаясь, двинулся к нему.

Подошёл, плюхнул толстый свой зад на утащенный из-за соседнего столика стул, протянул пухлую ручищу:

— Оооо, привет-привет! И ты тут! То-то я гляжу!.. Я ж говорил — нафига вам эта деревня сдалась, ехали бы сразу в Оршанск! А где Вовчик?..

Владимир не особо был рад встрече со «старым знакомым», по общению на полицейском посту он решил для себя, что тот человек довольно пустой, поверхностный, недальновидный; но встреча есть встреча, и жил он всё это время в Оршанске, интересно как устроился? По нему как-то не видно, чтоб Гренадёр особо преуспевал, как-то он, кажется, больше на побегушках, хотя как знать, как знать…

Пожал Серёге пухлую пятерню, пригласил его за столик, налил вина, коротко обсказал свою ситуацию: вот, мол, так и так, да, не очень я прижился в деревне, не нравится мне запах из выгребной ямы туалета, комары и крик соседского петуха по утрам, сдобные самопечёные ватрушки-драники и свежий воздух; потянуло, мол, к родному смогу и воде из крана, а не из колодца, дитя асфальта, мол. Вовчик-то? Вовчик по-прежнему в деревне, а ты-то сам как?..

Гренадёр довольно хрюкнул, опрокинул в себя фужер вина и расслабился. Он нашёл благодарного слушателя.

— Да, бля, я ж вам сразу так и сказал, чо вы попёрлись в эту деревню, чо там делать; как вас там не почикали местные ещё, это ж только на самый крайний случай, когда вааще край, но тут-то!.. тут-то всё пучком, щаз от Мувска отделились, тут щаз жить можно — замечаешь?.. В Мувске-то давно голод и людоедство, правда-правда, на днях сюжет по телеку был: реально уже друг-друга едят, вовремя мы оттуда слиняли; только вы неправильно, надо было как я — в город, отсидеться тут, пока там регионалы с федералами вопросы «порешают», в армию-та?.. не, ты чо, что я — дурной? Я ж говорил: все эти конфликты надо видеть издалека, желательно — только по телевизору! Я и на учёт не становился, нафиг надо? Об облавах предупреждают, этот долбаный Верный Вектор и Оршанская Сотня гребут всех подряд, и батальоны эти новомодные, бля, типа «в добровольцы», а откажешься — принудработами пугают… но у меня тётка, что я квартиру снимаю, сделала мне броню, типа я санитаром в облбольнице числюсь, оно и ничего! Главное ведь что? Главное — высыпаться, а для этого нужно нормальную постель, матрас чтобы мягкий, упругий в меру, в нормальном доме, а не где-то там; женщину чистую чтоб готовила кушать… А вы как дураки попёрлись в деревню, я же говорил вам, вас там местные маргиналы как семечки пощёлкают; могут натравить специально обученную собаку, или пять-шесть с арматурами и битами, забросать кирпичами; не верю я нифига что ты оттуда чисто от нелюбви к ватрушкам слинял, небось, накосячил?.. А Вовчик-то в натуре живой ещё? Я говорил — надо в Оршанск, и пересидеть, а вы там…

— Постой-постой! — прервал словоохотливого знакомца Владимир, — Я ж твою «концепцию» помню: слинять и отсидеться. Месяц-два-три, ни во что не вмешиваясь. А потом вернуться, «на готовое». Ну и как оно тебе? Отсиделся? Готов к возвращению?

Гренадёр на секунду смешался, но только на секунду; он тут же продолжил с прежним апломбом:

— Да нормально всё! Живу как король!.. С Мувском, как только регионалы покончат — я тут и вернусь! Главное — знаешь что??

— Что? — заинтересовался Владимир.

— Главное — документы на квартиру сохранить! ПонЯл?? Чтоб документально было — во, это моя квартира. Мой и гараж, типа. Чтоб законно! И спокойно вернуться! Я доки на недвигу в «Оршанском Кредитном Банке» храню, и бабки там же. В сейфе — надёжно! Это — главное, уясни! Легальность. Чтоб нормально вернуться.

— Когда? Вернуться. Я ж и спрашиваю: вот ты говорил что «главное — отсидеться месяц-три», а дальше? Вот зима скоро настанет…

Владимир смотрел на собеседника и недоумевал: такой «большой» и такой… недалёкий, что ли. Нет — инфантильный. «Главное — высыпаться». Или как он тогда ещё говорил, запомнилось: «Я могу лося завалить, ножом в прыжке, но зачем мне это? В лесу животные заражены паразитами, шашлык будет невкусным.» И ведь видно, что пообтрепался он тут, и отнюдь не преуспевает — вон, каким голодным взглядом упёрся в недоеденные Владимиром пельмени… заказать ему пожрать, что ли? Не, перебьётся, за что бодался то и получает, было бы поменьше понтов…

— …Да чо! Думаешь, к зиме не решат регионалы с Мувском? Думаю, решат! Там, в Мувске, натурально уже бандитизм и людоедство! Они же не смогут оборонять! Ещё ну там месяц — и можно будет возвращаться. Ну, по времени я не рассчитал немножко. Но это неважно. Главное — доки сохранить. И жизнь. Я им говорил: линять надо из Мувска, ли-нять! А они мычали только! Сейчас, небось, уже друг друга доедают!

— Кому говорил, кто мычал, кто друг друга доедает?

— Эти. Из «Башни». Ну, где я жил в Мувске. Собрание было, после путча, потом мы с мужиками задержались, и поговорили. Вот я тогда им и сказал — что надо валить и отсидеться, но не в деревню, и не в леса, как этот, Лавер, говорил, а в незатронутый конфликтом регион. Как я им тогда и сказал: ««Зачем-то ходить в грязном лесу или в поле с тяжёлым ножом я этого не понимаю. Зачем там находиться. Путь бомжа. Я предполагаю выживать без экстрима. Построить шалаш и отморозить простату, спав на земле это не для меня.» А они только мычали что-то невнятное, Олег этот, старший по подъезду…

— Это Оршанск-то «незатронутый конфликтом»?.. — переспросил Владимир.

— Да. А чё? Спокойствие. Всё есть: свет вон, вода… хотя по графику. Интернет даже местами. Центральный автобус ходит. Эта… полиция. Не как в Мувске. Где людей едят. Или как в деревнях, где на работу строем ходят и бандиты… — Серго при этом непроизвольно взглянул в угол, где пьянствовала полууголовная кодла.

— Ты же сам говорил: гребут тут, в облавы. Какое нах «спокойствие»?? Да и по тебе не видно, что ты тут преуспеваешь. Что дальше-то? А, Серго?..

Наконец-то железобетонно уверенный и настолько же непробиваемо-наглый Серго смешался.

Да, для него дела обстояли совсем не так благополучно, как он только что расписывал своему случайному дорожному знакомцу. Конечно, когда он встретил их с Вовчиком на транзитном полицейском посту, на своём пути в Оршанск, когда узнал, как их чуть не убили в лесу бандиты (а кое-кого и убили), да они ещё тащат на себе тяжелораненую девку, что было прямо против его, Серго, концепции выживания: пусть каждый сам решает свои вопросы, я никому помогать не стану! — он тогда ещё раз убедился насколько он прозорлив, а Вовчик со своим другом лохи: переться толпой с девками (впрочем, весьма симпатичными девками!) в долбаную деревню где-то в глуши, соответственно этих, по сути чужих девок, защищать; и «выживать» там в навозе, где нет полиции, и любые местные алкаши могут взять в оборот, ткнуть ножиком в спину, выстрелить в спину же из арбалета, кинуть «Молотова» ночью в окно, избить, поломать руки, потом прыгать на голове… нафиг это надо! В Оршанск. В тихий региональный Оршанск — и отсидеться, бабла хватит!

Потом, правда, всё получилось не столь кучеряво: нет, устроиться-то на квартиру (мотели были уже заполнены) удалось, хотя и арендная плата показалась неоправданно завышенной, даже по мувским меркам; и даже позажигать в этом-же, «Оршанском рассвете» первые 2–3 недели, — он тогда был крутой, при бабле, мувский-столичный, на тачке, в прикиде; девки-то так и вешались… поначалу.

Потом… Потом «предложили подружиться» эти вон… сидят, суки синие, кокаревские уроды. Нет, не били, и, собственно, почти и не угрожали, просто как-то так получилось, что он стал их каждый вечер тут угощать… И неслабо угощать, а спиртное дорого. Это неясное давление, когда с одной стороны ты как бы «друг» и «свой», тебя хлопают одобрительно по плечу и чокаются с тобой, тобой же приобретённой водкой; но стоит тебе раз-два сослаться на «забыл деньги дома» или «не хочу я сегодня чо-то пить», как «дружеское отношение» сменяется волчьим оскалом, как бы ненароком больно наступают на ногу, и шипяще-свистяще обещают «неприятности» «если ты, петух мувский, будешь тут выёживаться», и намекают что только благодаря им он тут ещё «здоров».

Полиция как-то обходила кабак стороной, несмотря на то, что, как он был уверен, она и должна была «заниматься буйными в общественных местах». С патрулями Верного Вектора вообще было лучше не связываться: те же уголовники, только «идейные» и при оружии. Пришлось забыть своё же «Самооборонщики и создают преступность!» Но… Попытки «показать характер», быкануть, как-то не проканали — никто с ним, здоровым и яростным, вооружённым раскладной дубинкой и ножом, конечно же драться не стал; кокаревская компания похмыкала понимающе и не стала в тот вечер чинить ему препятствий; и он уже было торжествовал, что вот мол, только в базарах они такие крутые и опасные, и только сожалел что столько денег, остро нужных для выживания вне источников привычного финансового подсоса, потратил на грев этих уродов… вот только дальше всё оказалось не так.

Он пару дней не приходил в кабак, а потом его нашли, и как нашли!.. Припёрся ночью, несмотря на комендантский час, один из этих, Витёк, пьяный по обыкновению, и тоном, не терпящим возражений, потребовал идти с ним, ибо «надо тебе, лоху, кое-что показать, а то ты жизнь не догоняешь!» Уже было настроившийся на поспать Гренадёр, помня свою недавнюю моральную победу, было быканул и здесь, послав гонца на три буквы прямо через дверь — не дурак же он, в самом деле, ночью открывать дверь невесть кому! — но Витёк просто и незатейливо обрисовал ему ситуацию: вот мол, тут недалеко, за соседнем домом, мужика утром найдут, подколотого, а рядом кое-что из его, Серёгиных, вещей — куртку там, что Кокарь «попросил поносить» и до сих пор не вернул, бумажки кое-какие, бутылку… и свидетели тоже будут, да!

— Чо за бутылку, что ты чешешь-то?? — взорвался Серго; но Витёк только пьяно хихикал за дверью, а Серго тут же и вспомнил, как когда, в тот вечер, что он характер показывал, а оршанская шантрапа не рискнула с ним драться, Кокарь, уголовная рожа, мерзко улыбаясь, зачем-то взял со стола пустую бутылку водки, что он, Серёга, заказывал в тот вечер, и он же разливал по стопарикам «друзьям»; и взял, сука, двумя салфетками, и убрал куда-то под стол — он тогда, в запале, не обратил на это внимания, а надо было.

Похихикав, Витёк пнул в дверь и зло посоветовал собираться побыстрее. Как загипнотизированный, Серго, несмотря на испуганные охи полураздетой сожительницы-владелицы квартиры, толстой и некрасивой Нюры, собрался и поплёлся по ночной улицам за пошатывающимся Витьком. Оказалось и правда недалеко, в соседнем дворе за мусоркой. Вся кокаревкая гоп-компания стояла там, подсвечивая под ноги фонариками, а в мусоре лежал сильно избитый и порезанный мужик. Что за мужик Серго так и не понял, не успел разглядеть, да и не старался особо; его тут же подтолкнули к нему, и Кокарь злым шепотом прошипел сбоку что давай, бей его, сука, сука, сука, петух мувский, ты тут довыделываешься, бей его! А то рядом щас ляжешь! — и Серго, как загипнотизированный, пнул мужика несильно два раза, совсем несильно пнул — и тут же пыхнули вспышки блицев из темноты, с мобильников, конечно, и довольное гоготание. И пинок пониже спины, и разрешение: иди, типа, петух мувский, топай домой, а завтра приходи в «Рассвет», побазарим!

Вспомнилось ему тогда своё же «Если тебе кричат в спину «Лох!», то, скорее всего, так оно и есть!»

Ушёл. Потом догадался, что, поди, не одного его к тому мужику «сводили». Суки, шантажисты; а что делать, их почему-то не трогают, а по ящику каждый день в новостях: борьба с преступностью, особые чрезвычайные меры: водителя скрывшегося с места ДТП вчера — на пожизненное; позавчера мужа, нанёсшего своей же жене средние телесные, тут же у подъезда, приехавший патруль Верного Вектора и… того; сегодня за грабёж со взломом троих расстреляли… неохота в сводку попадать, у Кокаря же прихваты, его и в зачистку регионалы не тронули, сволочь такая… Короче дал слабину раз, два…

И так и пошло дальше: что ни вечер то проставляйся им, и не по одной, и деньги давай, когда попросят, вернее, потребуют, и отношение уже совсем не то: никто по плечу дружески уже не хлопал, и «братаном» никто не называл, относились как к собаке… да и сейчас так относятся. Почувствовал он себя тогда «трясущейся овцой без аргумента»… а как он сам в своё время-то говорил? «Овца, как ни странно, на то и овца чтоб её кушали. Это нормально и очень вкусно». Вот его и кушают.

Он с Диего, со старожилом, советовался как-то, с Рамоной, те что… — посоветовали валить отсюда, да хотя бы в тот же Мувск обратно, или в деревню какую, в коммуну, там не достанут, деревни, коммуны, вообще стали «вне юрисдикции», там свои законы; а тут Кокарь от тебя, мол, не отстанет, ты «его законная добыча, потому что слабак!»

Сказал это Диего, эдак, свысока, через губу, встопорщив свои кабальерские усики, а Рамона вообще ни слова не произнесла и сидела отвернувшись, только при этих словах взглянула ему в лицо презрительно — он хотел вспылить, уже набрал воздуха в грудь для гневной и оскорбительной тирады, хотел сказать что «не на того напали» и «кто ещё тут слабак», — а потом вспомнил, что все основания у Диего были считать, что как раз так дела и обстоят: была, была как-то в кабаке в этом свалка, дрались две перепившие компании, и Диего по долгу службы вписался, и ещё трое из зала на его стороне, просто типа нормальные спокойные мужики — а он, конечно же, не вписался, нафиг надо в чужие разборы вникать, потом крайним будешь; я ни с кем не блокируюсь, я сам по себе, идите нахер… сидел в стороне, смотрел; по идее, по концепции вообще бы надо было уйти, да дрались прямо у двери.

Трое на Диего насели, опасно, тот дрался как лев, даже Рамона вписалась, отоварила кого-то бутылкой по черепу; и вообще всё было, ну, почти как в кино, в вестерне с кабацкой, вернее салунной дракой, только всё было взаправду, и он, Серго, хотя и дубинка была при нём, мог бы, наверное, быстро переломить ситуацию, но это же… да нафиг надо! Не, Диего нормальный пацан, конечно, но вписываться… за кого бы то ни было… данафигнадо! Вот и он теперь… аналогично. Хотя с Кокарем у него как бы вооружённый нейтралитет, те его уважают, больше за характер, не связываются, и мог бы словечко замолвить… только теперь и ему «нафигнадо». Он так это тогда и понял. Отсиделся, называется, в сторонке… Вспомнил тогда своё и «В мои планы не входит быть удобрением», и «Мне всё равно, я только о себе думаю». Вот и Диего не стал за него вписываться, зачем ему…

Думал переехать в другой район, не ходить больше в «Рассвет»; потом догадался — не выход. И денег уже было не так густо, чтобы мотаться по городу, и найдут и в другом районе, да и, как он понял, в другом районе найдётся обязательно и своя гоп-компания, живущая за счёт таких вот заезжих мувских, неместных лохов; а то, что он сам лох он уже и не сомневался, это же надо было косяк такой упороть — свалить из Мувска в совершенно чужой для него Оршанск, стать тут «дичью»… А что делать-то оставалось! — в Мувске-то, судя по ТВ, вообще край; не в леса же, в шалаш, простату себе отмораживать, спя на земле, как Лавер; или в деревню вонючую, как Вовчик с другом… хотя сейчас и это казалось уже не такой и глупой затеей. Поджениться к какой-нибудь деревенской бабёнке, к селянке какой, доярке — а что, парень он молодой, здоровый, видный… только, небось, дофига таких желающих «поджениться-подселиться» уже, тем более сейчас, когда уборочная проходит, знай, набивай погреба, да зима на подходе.

Выручила тогда только беда: банк, в котором арендовал ячейку, в которой, хваля себя за предусмотрительность, хранил свои основные деньги, внезапно при очередном посещении встретил запертой дверью и пространной портянкой сообщения на двери, из которой он понял, что вплоть до особого распоряжения Районной Администрации, а вернее, «до полной победы над мувским империалистическим правительством и установлением подлинно народной власти» все вклады, ровно как и доступ к банковским ячейкам, объявляются «на карантине». И подпись: «Районный штаб Верного Вектора». И адрес — типа приходи, жалуйся.

Что это такое «на карантине» он умом понял, но сердцем так принять и не смог: что его сбережениями, накопленными за годы не такой уж лёгкой и приятной спекулянтской деятельности в Мувске, теперь распоряжаются какие-то отморозки; он не сомневался, что сейфовые ячейки сейчас все повскрывают; хорошо ещё, что все документы на квартиру, на гараж он накануне, как по наитию, из ячейки-то забрал…

Когда кокаревская компания уяснила, что он не придуряется, а, в самом деле, теперь, по сути, нищий, они потеряли к нему интерес… Правда, пока они это уяснили, пришлось пройти через пару неприятных сцен… пришлось засунуть гордость в подобающее ей у нищего место и не отвечать на наезды и, скажем честно, пощёчины. Но денег-то реально не было, и Кокарь со своей гоп-компанией поняли, что он вовсе не жилит и не придуряется. И отстали. До времени, разумеется.

Стало совсем плохо в бытовом плане: квартирная хозяйка, Нюра, стала наезжать за неоплаченный период, и затыкалась только в дни, когда он, собрав все свои силы и, поборов отвращение, жёстко трахал её — жирную скотину. Кушать, как он привык, хорошо и разнообразно, стало очень дорого; он не рассчитывал на такую дороговизну, когда уезжал «на отсидеться», и не рассчитывал, что это всё так затянется; пришлось даже заложить за долг свою бэху, последнюю надежду на резкий рывок куда-нибудь… настали совсем плохие времена, но он не подавал виду, он верил в свою звезду — и она не подвела: пересёкся пару дней назад с этими вот троими приезжими. Что они не мувские и не оршанские он понял сразу, да они и не скрывали, что они из другого государства, бывшего когда-то союзным; но это была спаянная хорошо вооружённая группа, и прибыли они сюда, в Оршанск, не просто так, а с конвоем, со своим конвоем: машины сопровождения и два грузовика, тяжело гружённых: вино в бочках — вот это вот, что сейчас и пьём, хороший коньяк, стройматериалы, импортное дорогое оружие, патроны, обмундирование, полицейская снаряга — и всё это они намеревались менять на топливо, с которым в Оршанске было ещё не то что легко, но всё же полегче, чем в других регионах и в Мувске.

Как Серго понял, у себя там, в своей маленькой столице, они уже подмяли власть под себя, и сейчас «осуществляли экспансию», пока — товарную.

Старший у них, Влад, чернявый, похожий на молдаванина мужик с чёрными же и блестящими, как только что из банки маслины, глазами, так и сказал: «мы, мол, сейчас тут осмотримся, поглядим, кто чем дышит, найдём завязки с местной властью — и «построим товарный мост», к взаимному удовольствию и выгоде. Вот «искать завязки» Серго тут и подрядился, поставка вина в «Оршанский рассвет» было его первой тут успешной коммерческой посреднической операцией; получив комиссионные он смог рассчитаться с Нюркой и, хотя б, неделю не заставлять себя втыкать свой хер в её рыхлое тело. Да и отожраться б не мешало. Последние недели один только вид пельменей вызывал у него голодные спазмы.

ОСОБЕННОСТИ ГОРОДСКОЙ КОММЕРЦИИ В БП-ПЕРИОД

Шёл домой, пешком, благо было не особо далеко, а комендантский час с Оршанске был чисто номинальным — не наказывали, просто не рекомендовали шляться в сумерках. Шёл, вдыхал полной грудью свежий вечерний воздух, думал о делах.

Еле удалось отвязаться от Гренадёра. Какой-то он дёрганый стал, суетливый; не как раньше в лесу, был важно-вальяжный. Говорит много, и всё больше не по делу. Владимир думал, что он будет что-нибудь выспрашивать, но тот всё больше про себя, любимого, про то какой он удачливый да как жить надо — ага-ага, по нему и видно что «понял жизнь» — собачка на побегушках.

Оно и на самом деле так выглядело: пока трое пришлых что-то там у себя за столиком решали, а Гренадёр распинался тут перед Владимиром, из стайки полууголовников отделился один субъект, невысокого роста, щуплый, с нагловатым взглядом; пошёл к дверям, и, что характерно, глянул на Серго, пощёлкал пальцами в воздухе типа привлекая его внимание и тот, и в самом деле, замолк со своими излияниями, встал, ссутулился и двинулся за ним на выход, хотя до этого, казалось, был всецело увлечён изложением Владимиру своей «теории» про «отсидеться и невмешиваться». Но, видимо, следил краем глаза за той гоп-компанией; что он опасается их Владимир сразу понял; да и, когда Гренадёр, внезапно замолкнув, двинулся на выход за парнем в кожаной куртке, он вдруг обронил совсем уж непонятную, невнятную фразу:

— Если меня, допустим, убьют, я особо сильно переживать не буду…

Чёрт его знает, вроде, как и не пил он, и пьяный не был, и вроде как не дурак; только своеобразный сильно. Надо от него держаться подальше, — думал Владимир, — Очень он ненадёжный, так и прёт от него тщательно скрываемой трусостью, — а последние инциденты в деревне научили Владимира доверять интуиции. Вот не нравился же Витька с самого начала, — надо было его если не грохнуть, то уж под любым предлогом не брать с собой в деревню! Так и с этим, с Гренадёром — ну есть в нём что-то гнилое, в нутре, — такой от трусости сдаст кого угодно, хоть друга, хоть маму родную — сам же декларирует: «Я сам по себе». Гнилушка трухлявая. А вот с Диего и с Рамоной нужно будет познакомиться другой раз поближе, они тут почти что местные, все «заположняки» знать должны, могут быть полезны; да и отзывались об этой парочке, что знавший их Гренадёр, что хулиганистый Витёк, вполне уважительно, что в принципе можно было рассматривать как перекрёстную проверку опросом в первом приближении… и взгляд у Диего такой нормальный, уверенный, не как бегающие глазки Витька или трусоватый вид Гренадёра.

Эти ещё, троица приезжих, интересны — но этот раз не стал подходить к ним, так как заметил что и «кокаревская компания» к ним неровно дышит, пасли их явно. Ну, посмотрим на расклады, наверно не последний вечер они тут… А хорошо в Оршанске, чёрт побери — электричество вон в окнах горит, говорят Оршанская ТЭС ещё работает; и рестораны даже… Уличной преступности, говорят, почти, что и нет — извели под корень идейные «Верные ВекторА» — когда по вызову стали ставить к стенке практически не разбираясь и правых и виноватых, участвовавших в нехороших делах. «Ррррреволюционный правопорядок» и сознательность, когда и судья, и прокурор — зачастую пацан по возрасту, старший патруля. И палач заодно. Идейный.

Зато по городу можно ходить почти свободно, и коммерция, как говорят, не на деревенском, примитивно-меновом уровне, а на вполне себе товарно-денежном. Только нужно будет лицензию себе оформить в Разрешительном Департаменте Региональной Администрации (ишь как важно себя называют — «департамент!»), поменять баксы на местные талеры — и в путь!

Первым делом нужно наведаться на закрывающуюся — он слышал это сегодня краем уха — фабрику мягкой игрушки, есть определённые соображения… интересно, найду я мастера, чтобы электрошвейные машинки переделать на ручной, либо на ножной привод? Серго упоминал, что их чуть не задаром отдают, сожительница его там работает… Надо будет расстараться — девки в деревне будут рады… опять же гигиенические средства, мыло… Владимир поймал себя на мысли, что думает о девках, оставшихся в деревне, о «коммунарках», о вообще «деревенских с пригорка» как о «своих», волнуется о них, хочет помочь… да, не совсем удобно вышло. Что ушёл тогда; вроде и повод жёсткий, никто упрёка не кинет, а всё равно… да, швейные машинки. Опять же материал там быть должен. А ещё вот Областная Филармония недалеко от дома, девчонки рассказывали, что там тоже неплохой коллектив… был.

— Всем лежать, суки, это ограбление! — такой вот нетривиальный возглас раздался за спиной, когда Владимир стоял в очереди в кассу обмена валюты в небольшом сбербанке на окраине. Нужно было проплатить за пару рулонов флиса, который сторговал на бывшей фабричке мягких игрушек, с директором которой был незадолго до этого такой памятный конфликт, а там бухгалтерия, — да-да, там ещё почему-то теплился учёт и была какая-то бухгалтерия! — требовала только местные талеры, а оборотные средства в местной валюте оказались все задействованы…

Две недели Владимир был весь погружён в коммерческие операции. Оршанск ещё не полностью осознал величину надвигающейся жопы, видимо, срабатывал законопослушно-тормознутый провинциальный менталитет, и Володя стремился энергично этим воспользоваться, задействовав почти все имеющиеся у него финансовые ресурсы.

Внезапно в нём проснулся цепкий коммерс; тот самый коммерс, которого так безуспешно пытался разбудить в нём отец, а он всё съезжал на «не нравится» и на «позже, я занят». А тут как прорвало; более того, он почувствовал настоящую коммерческую жадность, то специфическое состояние, о котором как-то под случай говорил отец, рассказывая про бурные свои 90-е, — ощущение что «деньги валяются под ногами, знай только наклоняйся и поднимай их!»

Он и поднимал.

Внезапно стали видны масса возможностей для заработка, намного больше, чем в Мувске; да, собственно, он тогда и занят был в основном поиском отца и сестрёнки. А теперь он не отвлекался: появилась возможность взять партию крышек для консервирования, по нормальной цене — взял, скинул врозницу по небольшим магазинчикам и бабкам, торгующим всякой всячиной с рук. Тройной подъём!

Посадил девчонку на телефон, кинул объявление в «Оршанские новости» насчёт доставки муки и сахара мешками до дома, до самой квартиры, нанял двух крепких парней с машиной за долю в доходе, — дело пошло. Сам на оптовке брал оптом, парни на машине растаскивали по квартирам в розницу — двойной подъём!

У вояк, стоявших под городом, взял партию дерьмового, что называется «военного» бензина, чёрт его знает какого октанового числа — за муку же, крупу, за мешок сахара командиру части лично. Скинул бензин местным частникам — грузоперевозчикам; грузоперевозки сейчас, с отсутствием топлива в открытой продаже стали золотым дном, — тройной подъём!

Переконвертировал талеры «регионалов» частным порядком (что, в общем, было запрещено) в доллары коммерсам, идущим «на дальняк», в другую область, под Мувск, во «фронтовую зону» — опять же двойной подъём! Талеры талерами, а доллары-то привычнее и надёжнее.

Отец ещё раньше говорил вычитанную где-то фразу — что «именно в периоды социальных катаклизмов создаются действительно большие состояния!» — так почему нет? Состояние — в долларах, в крышках для закатки, в калошах, хо-хо!.. Но это лишь начало, лишь начало!

Как там, в «Золотом телёнке» написано было? — «Все состояния нажиты преступным путём»? А и пускай. Не таким уж преступным — пока что почти чистая коммерция; он и девчонок с Вовчиком не забывал: ждали своего часа на отправку в деревню пять швейных промышленных машинок, над переделкой которых на ручной привод трудился сейчас местный умелец; по дешёвке скупил театральный шмоточный реквизит пока никто не догадался; «выручил» коммерса, реально влетевшего со своим гигиеническим товаром — не пользовались нынче в Оршанске спросом памперсы, а на прокладки вполне себе пойдут; скупил запас ПАВ (поверхностно-активное вещество, в том или ином виде входит в состав всех моющих средств — П.Д.) на неком производстве — мыло в дефиците, а это то же мыло, только жидкое, и сильно разводить надо; на кондитерке с заднего крыльца договорился на несколько бидонов пальмового масла — и то хлеб, тьфу, то есть жиры.

На ремонтном заводе начали делать самопальные броневики — обшивать листовым металлом грузовики и легковые внедорожники, вроде как не для армии или Вектора, а по частным заказам — зачем бы?.. Удачно перепродал им порядочный объём карбида кальция, приобретённого по случаю на складе хим. реактивов: с ацетиленом были напряги, а из карбида, он ещё пацаном знал, тот же ацетилен и добывают. Взяли на ура. Предлагали безнал на тридцать процентов выше — отказался. Банки сейчас ненадёжны. Но удивительно вообще, что безналичные расчёты ещё существуют.

Недосыпал, целыми днями носился на мотоцикле по городу, улаживая дела; перехватывал перекусить на бегу, ладони чесались от вожделения; сам себя окорачивал — что это я?.. Стяжатель??

Сам же себе честно отвечал — нет, не в деньгах дело; да, собственно, и деньгами это можно было назвать относительно — сегодня это валюта, а завтра крашеная бумага; сегодня «талеры», а завтра какие-нибудь расписки атамана Козолупа и его «министра финансов» Попандопуло, — давали себя знать в ассоциациях смотренные в Мувске в кинозале старые фильмы. Дело было в спортивном азарте, в этих вот самых «процентах подъёма»; это было дерзко и захватывало: считай на пустом месте поднять такие пусть не деньги, но вполне себе эквиваленты мат-ценностей, а потом эти «эквиваленты» переформатировать в уже вполне себе материальные ценности — в марлю, в флис, в полиэтиленовые крышки для консервирования, в швейные машинки, в шурупы и гвозди, в строительные скобы, в соль и сахар, рапсовое масло в бидонах, в кипы носков и трусов — чёрт побери, и в носки и в трусы тоже он конвертировал полученные от девчонок Надькины доллары, причём с хорошим подъёмом. Калоши даже нашёл, вспомнил. Зима ж скоро… Стяжательствовал, в уме прикидывая выгоду, процент подъёма, накладные расходы, которые тоже были немаленькими — одно хранение и охрана чего стоили.

Купил по сходной цене, устав переплачивать таксёрам, микроавтобус — теперь на охраняемой стоянке он всё больше наполнялся полезными в деревне ништяками, на нём же колесил по Оршанску, собирая небольшие партии товара. Всё ж нужное, полезное — либо в микроавтобус, либо в охраняемый склад. И критерии полезности стали совсем другими, нежели чем «в то время», — вот с рук купил десяток полотен для лучковых пил, — это ж какая вещь! А калоши!..

Словом, Владимир не терял времени даром; приезжал в квартиру и валился как убитый, бессовестно манкируя «обязанностями по охране подъезда», откупаясь от старшего сигаретами и бухлом.

Были и немалые трудности. И финансовые потери. Как настоящий коммерсант он понимал неизбежность потерь, просто стараясь их минимизировать, и учитывать на будущее причины этих потерь. И причины были весьма специфические: в «новом светлом мире», который анонсировала «Региональная Администрация» (или «Администрация Регионов», чёрт их разберёт!) как и водится в смутные времена, понятия «договорённость» и «коммерческая чистоплотность» стали совсем размытыми. Собственно, для Владимира это было не новость, — отец рассказывал, да и сам он был всегда вполне интегрирован в действительность, — что в бизнесе с тобой рассчитаются, или будут относительно честно выполнять условия сделки лишь в одном случае — если к этому есть возможность принудить.

Принудить через возможность подать аппеляцию в хозяйственный суд, пожаловаться на противоправные действия в милицию, написать в газету, наконец, подпрячь судебных исполнителей… да, в «мирное время» все эти возможности и потенции часто остаются невостребованными, поскольку существует упорядоченная, устоявшаяся практика деловых отношений, и контрагенты дорожат своей репутацией. Зачем кидать партнёра на сделке, если сделок с ним может быть много, а то и постоянное сотрудничество, и с этого можно иметь постоянно»?

В «новом мире» же всё изменилось — сделки стали эпизодическими, спонтанными; бывшие постоянные партнёры кто сворачивал бизнес, кто устремлялся в совсем другие сферы приложения капитала и уже не дорожил прежними связями, — и практика коммерческой нечистоплотности стала, увы, повсеместной. Хорошо ещё пока не доходило до прямого грабежа — всё же за видимостью законности следили. Но «надавить на партнёра» вполне себе некоммерческими методами стало распространённой практикой.

Первый раз это случилось на той же фабричке мягких игрушек. В кабинете директора Владимир рассчитывался за швейные машинки, выкладывая из рюкзачка пачки свеженьких региональных талеров, а сидевшая за приставным столиком кассирша споро их пересчитывала. Машинки во дворе уже погрузили в заказанный Владимиром басик; когда директор, плешивый и дёрганый дядька в пиджаке с обсыпанным перхотью воротом, вдруг заявил:

— И ещё плюс пятнадцать процентов — за эксклюзивность поставки!

— Какая «эксклюзивность», о чём вы?? — изумился Владимир, — У меня есть официальная лицензия на торгово-закупочную деятельность… Я рассчитываюсь с вами точно по договору! Перечитаем договор?..

— Не стОит! — директор откинулся на спинку кожаного кресла, нервно дёрнул головой, отчего перхоть ещё гуще усеяла тёмные пиджачные лацканы, — Я договор помню! Но есть и уже устоявшаяся практика!

— Что же это за практика, позвольте узнать? И почему про эту «практику» я должен узнавать уже после совершения сделки?

— Потому что,… потому что такова практика! Мы эти машинки уступаем вам, а могли бы предложить… эээ… на открытом рынке, то есть… одним словом вы эксклюзивный покупатель, и потому вам следует доплатить! Таковы условия. Ээээ, общепринятые!

— Я отказываюсь платить! — заявил Владимир, кладя руку на уже посчитанные кассиршей пачки купюр. Тётка вопросительно подняла очки на своего шефа.

— Я предполагал ваше несогласие! — провозгласил перхотный директор, и, видимо, нажал под столом кнопку. Владимир обернулся — за спиной открылась дверь, и вошли трое мордоворотов, с невыразительно-туповатыми лицами пьющих, в серых мятых куртках с надписью над карманом «Охрана». Встали у двери, не предпринимая никаких действий, пованивая давно не мытыми телами.

— Вот! — торжествующе возгласил вымогатель в директорском кресле, — Тогда сделка отменяется! Не хотите платить эээ… эксклюзивный сбор, — мы сейчас выгрузим машинки! Но погрузка-разгрузка… сами понимаете, опять же упущенная выгода… да-да, за время, потерянное с вами, мы вполне бы могли найти уже другого покупателя, более эээ… практично смотрящего на вещи! — за это полагается … штраф. То есть — неустойка. В размере ээээ… двадцати пяти процентов от суммы договора. Нет. Тридцати процентов. Таисия Михайловна, отсчитайте! Оставшуюся сумму молодой человек может забрать — мы не грабители какие, у нас всё по закону…

— По закону???

— Да. Возможность ээээ… эксклюзивного сбора прописана в нашем Уставе! Уставе предприятия, я имею в виду. Который изменён согласно реалиям…

— Мне наплевать на ваши внутренние документы! Я рассчитываюсь чисто по договору и плачу указанную в договоре сумму! Вы хотите арбитраж??

— Эээ, какой «арбитраж»? Вы, молодой человек, как вас — Владимир? — видимо тут недавно, иначе знали бы что… словом, какой там к чёрту «арбитраж»! — чувствуя за собой силу, плюгавенький директор сраной фабрички тут расправил плечики, ещё раз тряхнул головой, подняв облачко перхоти, и победно распорядился, — Костик! Сходи во двор, скажи, чтоб ребята машинки обратно разгружали! А будете буянить, молодой человек, — директор строго воззрился во Владимира, — Я вызову «арбитраж» из Верного Вектора, у меня там есть знакомые! Да, собственно, мы и сами справимся; а, ребята?

«Ребята» за спиной согласно и одобрительно что-то пробурчали, воздух кабинета плюс к вони пота наполнился и ароматом перегара.

Понятно. Банальный рэкет, и даже не стесняются. А ведь конторка-то вшивая, и уже считай дохлая, а вот, поди ж ты… видимо так тут заведено, я просто не знал… — подумал Владимир, — Ну ладно. Буду теперь знать. Как там, папа рассказывал, сделки в 90-е совершались?..

Он повернулся боком, так, чтобы видеть краем глаза мятых обалдуев у двери, и, сделав шаг от столика с деньгами к столу директорскому, нагло присел на его край. Директор, было открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут Владимир слегка распахнул свой пиджак, узковатый в плечах, одолженный из шкафа квартиры Виталия Леонидовича, и директору бросилась в глаза массивная рукоятка пистолета, торчащая из подмышечной кобуры. Директор прикусил язык.

— Значит так. Отставить разгружать машинки. Обсудим вновь условия продажи… и я даже не буду звонить СВОЕМУ арбитру (он сделал на этом акцент). Итак?..

… В общем, сделка тогда вполне себе состоялась, обойдясь в плюс пять процентов к цене — так сказать «плата за науку».

После этого Владимир всегда учитывал возможность такого вот «некоммерческого» давления и по-возможности старался подстраховываться. Тут срабатывало каждый раз разное: с кем-то просто намёк на знакомства в «Верном Векторе» или в Администрации, но этим старались похвастаться многие. Лучше работала как бы случайная демонстрация пистолета, — но тут важно было не переборщить и не подставиться под звонок в Службу Общественной Безопасности. Приходилось «работать на нюансах»: Владимир ненароком демонстрировал кобуру, и тут же с усмешкой сообщал что «это муляж, честное слово!», в то же время жёстким взглядом на фоне внешне дружелюбной улыбки демонстрируя, что это совсем не так, и также демонстрируя неуступчивую решимость до конца отстаивать свои интересы. У партнёра по сделке наступало замешательство: то ли парень шутит… то ли, напротив, настолько серьёзен, что может сделать вид, что шутит… словом, ну его к чёрту, разойдёмся по-хорошему; не поймёшь этих новосделанных «коммерсантов» с пистолетом под пиджаком и визиткой «V.V.» в кармане… Также «работали» и «коллеги»-коммерсанты, каждый старался возить с собой какую-нибудь стрелялку.

Конечно, это всё работало на низовом уровне; серьёзные коммерсанты разъезжали с охраной из Верного Вектора, а ещё лучше с охраной собственной, не особо уже и прячущей оружие. Им завидовали.

Ходили слухи, что сейчас, под крики-вопли о «защите родного Региона от Мувской подлой агрессии» полным ходом идёт передел собственности: ремонтно-механический, молочный, завод силикатных изделий уже по нескольку раз поменяли своих хозяев; видели, говорят, и, ранее редких в этих краях, явно иностранцев, говорящих по-немецки и по-английски, непременно в окружении охраны из немногословных парней в чёрном, и в сопровождении людей из силового блока Администрации. Что они делали в глухой, по сути, региональной периферии, оставалось только догадываться. Шёпотом передавались слухи, что с Европы начали реверсом качать нефть, через трубопровод, проходящий как раз через Оршанскую область; за Оршанский нефтеперерабатывающий шла неслабая грызня в «верхах», пока ещё без реальной крови. Но, говорили, что местный магнат Коловойский уже угрожал снять «с мувского фронта» подчинённые только ему части и «порешать вопрос другими методами», если «вопрос не будет решён с учётом его пожеланий…

Всё слухи, слухи… Реально же только постоянно подогреваемый по телевизору градус ненависти к «проклятому Мувску» и «агрессорам».

Действительно, где-то там, «на фронте», шли, видимо, бои — в Мувске хватало на улицах инвалидов в камуфляже, с лицами, кривившимися от ненависти при виде «этого проклятого тылового благополучия, когда там, на фронте, убивают наших товарищей!», с нашивками «Верного вектора» или просто в армейском, с костылями и культями вместо рук. Им сочувствовали, ими публично восхищались — но мало кто стремился им на смену, на фронт, из такого уютного, и, в общем, вполне сытого Оршанска.

Кто с кем воюет, и за что, понять тоже было трудно — телевизор и радио, а также оршанские инфо-сайты восстановленного местного сегмента интернета твердили отвлечённо «о мувской агрессии», но вот что бы нужно было Мувску в Регионах, и почему нельзя было просто договориться, понять было трудно. У Владимира вообще сложилось впечатление, что там, «на фронте», идёт просто партизанско-бандитская война местных, ещё более мелких, вплоть до посёлка или деревни, регионов против «плана продразвёрстки», продвигаемого Оршанской Администрацией, но это были только догадки.

Раз за разом объявлялись, оказывается, мобилизации; к времени приезда в Оршанск Владимира их было уже шесть, — все они оканчивались героическими репортажами по телевизору и радио, и реально мизерным ручейком призывников, — тех, кто был достаточно глуп, чтобы являться по повестке; или, получив повестку, продолжать жить по домашнему адресу; или же тех, кто был достаточно отморожен, чтобы отправиться «поиграть в войну» взаправдашним оружием. Пока, во всяком случае, уличных облав «на призывников» не было, что радовало и давало возможность заниматься бизнесом.

Запасы пополнялись; оборотные стопки Региональных талеров росли, уверенно обгоняя инфляцию; Владимир уже искал варианты отправиться с конвоем в сторону ставшего ему дорогим Озерья, чтобы выполнить обещание данное девчонкам, проведать Вовчика, снабдить его всякими нужностями на зиму, разведать обстановку, завезти кое-какое оружие — Виталий Леонидович обещал поделиться… собственно, если бы всё было спокойно, Владимир не исключал для себя и возможности переждать зиму в Озерье… хотя нет-нет! Это только теоретически, пока карта идёт — надо играть!

Каждый день в Мувске подбрасывал новые варианты заработка; контакт с Диего и Рамоной оказался продуктивным — у богатеющего Владимира возникла идей организовать свой кабак, поприличней «Оршанского Рассвета», который постепенно скатывался, казалось, в вариант не то прокуренной пивнушки времён проклятого прошлого, не то в подобие салуна на Диком Западе, и потому терял «приличных посетителей» — во всяком случае, такое впечатление возникло у Владимира после одного из посещений этого заведения.

Тогда всё было как в первый его раз: танцы, телевизор, цветомузыка; кажется, в тот вечер даже заглядывал патруль Верного Вектора, и, не обнаружив нарушений, спокойно удалился.

В этот вечер Владимир как раз и обсуждал с Диего и Рамоной бизнес-план нового кабака. Они сидели за столиком Диего, и решали, что подойдёт под помещение лучше: брошенное кафе «Ромашка» или с грехом пополам ещё функционирующая общественная столовая № 64. И там, и там были свои плюсы и минусы. Рамона, дымя омерзительной сигаретой, убеждала, что непременно нужна шоу-группа, что «ради одного этого будут ходить», что «надо поднять планку» и бралась «всё организовать», у неё, типа, «опыт». Опять вспомнились девчонки из шоу… Гулька. Владимир, тряхнув головой, отогнал неуместные мысли, и опять включился в обсуждение: оборудование — интерьер, кухня, генератор на случай отключения электричества, запас воды для кухни же, персонал, поставка продуктов…

В зале заорали как-то более истошно чем обычно, а кто-нибудь, перекрикивая музыку, орал там постоянно, всё более делая «Оршанский Рассвет» похожим на некий наркоманско-хулиганский притон; они все синхронно подняли головы.

В зале назревала драка. На танцполе, в окружении десятка подвыпивших местных орангутангов стоял и нервно, хотя и с напускной улыбочкой, не сулящей ничего хорошего, озирался один из той троицы, явно приезжих, пришедших в кабак в тот первый день. Непонятно что там у них произошло, но почему-то он был один — без старшего, с глазами-маслинами, и без своего обычного плотного напарника; он был один — и против него был десяток разогретых алкоголем аборигенов, чувствующих своё численное превосходство, и раззадориваемых к тому же из-за спины визгливыми криками их самок. Скорее всего, конфликт из-за женщины и начался; ещё в тот, первый раз, Владимир обратил внимание, что этот, с тонко и тщательно очерченной бородкой и тоненькими бакенбардами пришелец явно большой любитель женщин — он и, разговаривая с друзьями, всё провожал проходящих молоденьких самочек самцовым, эдаким плотоядным, взглядом… и вот, видать, нарвался. Небось и пришёл-то специально один, чтобы снять кого-нибудь накоротке, и увести, ан не тут-то было. Местные орангутанги сочли, видимо, это себе за оскорбление.

Парень стоял и держал руки на виду, и улыбался нагло. А куртка расстёгнута до пояса. Да он же сейчас ствол достанет! — понял Владимир.

Но Диего опередил. Ввинтился в круг и гаркнул:

— Ша!!! Все разборки на улице! Или жмём на кнопку вызова патруля!! Кому на общественные работы захотелось?? Или на фронт, а?..

Знал что говорить — запал у орангутангов как-то спал; не до конца — но в самом кабаке свалки, как понял Владимир, не будет. Потянулись к боковому выходу, кивками приглашая парня за ними, «посмотрим, какой ты герой, понаехало вас тут, суки…»

— Достало уже всё! — пожаловался возвращающийся за стол Диего, — Каждый день такая ерунда; не питейное заведение, а провинциальный шалман времён Реставрации! Продолжим?

— Не, я хочу посмотреть.

— Да что там смотреть. Вот он дурак, что пошёл, гляди. Потопчут сейчас этого новенького и вернутся. Так всегда бывает. Но к заведению претензий нет, если не внутри.

— Он их постреляет.

— Да ладно. Откуда бы?..

— Я знаю, у него есть, я чувствую. Знаю. Я знаю, как себя ведут, когда есть ствол. У него есть.

— Думаешь?.. — Диего встопорщил ДАртаньнские усики, — Ну пошли, посмотрим.

«Посмотреть» не удалось; когда Владимир с Диего и, пристроившаяся с ними Рамона, выбрались на улицу, всё было уже кончено: на асфальте возле бокового, «непарадного», входа под фонарём корчился, взбрыкивая ногами, один из прежде агрессивных орангутангов, прижимая руки к шее. Сквозь пальцы обильно просачивалась и брызгала кровь; кровью же намокала и рубашка под пиджаком. Орангутанги ошарашено толпились поодаль, помочь никто не стремился. Парня, явившегося причиной свары, не было.

— «Ты понял чо? — Да я не видел толком… — Сука какая… не по правилам… — А чо было-то? — Да чо. Вышел, сразу Генке в живот и по шее, бросил — и в сторону. Мы и… и сделать ничего не могли!»

Тут только Владимир заметил, валяющийся рядом с взбрыкивающим ногами и хрипящим телом, длинный, похожий на штык без крепления, нож с зеленоватой пластиковой рукояткой. Вроде, как и у Вовчика был такой, как-то он его ещё называл, теперь не вспомнить.

— «Во падла. Сразу резать. Не мужик, бля. — А чо должен был? — Ну, чо… но не так же!.. — Да хер с ним, чо с Генкой-то делать?» — и все, как по команде, повернулись к Диего.

Тот исподлобья взглянул на Владимира: «- Всегда такой рокамболь: как резаться так сами. Как прибираться так Диего!» — видимо для него произошедшее было не впервой.

— С кем этот… Генка был?

— Чо значит «был»? Чо «был-то»? — выступил из толкучки заробевших орангутангов парень, — С нами… Тот на нашу тёлку…

— Мне это наплевать! — махнул рукой Диего, — Кто с кем и за что, — наплевать совершенно. «Аssez intelligent», как говорится. Вопрос один: патруль или Службу Уборки? Ну?

— Чо сразу «интеллигент»… — забурчал друг порезанного, — Чо «Уборку-то» сразу?? В больничку надо…

— Какая «больничка». Сe guerrier est plus lever son épée!

Владимир, как и окружающие, не понял фразы Диего, но понял её смысл — лежавшему было уже не помочь: вот он ещё раз судорожно завозился, не отнимая окровавленных рук от горла, подтянул коленки к животу, хрипнул, — и, расслабляясь, стал медленно переворачиваться на спину. Мотнулась в сторону рука, скрючились залитые кровью пальцы. Под ним густо расползалась по асфальту тёмная лужа.

— Ну что? Патруль? Но тогда вы все идёте в свидетели, вы в курсе? — продолжал давить Диего.

— Мальчики, что вы ломаетесь как целки, денег нет?.. — издевательски вставила из-за его спины Рамона, — Так займите!

Лежащий на асфальте в последний раз хрипнул и полностью расслабился, раскинул руки, лёжа на спине; так, что стала видна глубокая рана в горле, под кадыком. Ага, и в груди. Лежал теперь весь вполне спокойный. Насмотрелся уже покойников Владимир, так что тут и правда, больничка бы не помогла. Патруль? Нафига патруль? Патруля нам ещё не хватало… жаль по кабаку не договорили!

Он уже думал куда свинтить, и намеревался попрощаться с новыми кабацкими знакомыми, но, видимо, перспектива объясняться с патрулём не прельщала и оставшихся орангутангов. По их скоплению прошёл негромкий ропот, теперь на покойного смотрели с раздражением, а на его друга — с осуждением. Товарищ покойного, только что ратовавший «за больничку», тяжело вздохнул и, наконец, выдавил:

— Да чо там… какой к шутам «патруль»… нафига. Сколько там сейчас «Служба Уборки» берёт-то?..

Диего ответил, тот уныло покачал головой, полез в карман за бумажником, порылся в нём — оставшиеся орангутанги с тупым любопытством следили за ним, кто-то уже потянулся обратно в зал ресторана. Содержимое своего бумажника его не удовлетворило, он безнадёжно обернулся к своим товарищам:

— Займёшь?..

— У Генки же было! — подсказали ему.

— О, точно! — тот присел рядом с телом и стал шарить у него за пазухой во внутреннем кармане, брезгливо оттянув рукав куртки выше локтя, чтобы не запачкать одежду кровью.

— Хорошо, я звоню в «Уборку» тогда, — подвёл черту Диего и двинулся обратно в помещение. Владимир и Рамона пошли за ним. Владимира снедало любопытство — что это за «уборка», что её все знают, но говорят так печально-грустно и вполголоса, как будто стесняются этого знания.

После того как Диего куда-то отзвонился с городского телефона и вернулся за столик, Владимир пристал к нему с расспросами.

Оказалось всё просто: в городе существовал весьма востребованный, хотя и нелегальный, но почти всем известный бизнес: «уборка» криминальных трупов. Если никому не нравилась перспектива объясняться с патрулём, где часто всё решалось «по обстоятельствам» старшим патруля, зачастую каким-нибудь вчерашним недоучившимся студентом, то звонили в «Службу Уборки» — их телефоны, каждую неделю разные, публиковались в «Оршанском Вестнике» под разными вполне прозрачными камуфляжными наименованиями: «Уборка улиц», «Чистый город», «Приборка помещений», «Служба чистоты». Кому надо — те знали. Звонили. Приезжал фургончик со «специалистами уборки», получал деньги, забирал свежий трупик, быстро и профессионально замывал место происшествия, исчезал так же быстро и бесследно как появлялся. Куда девались трупики, никого не интересовало: или в топку местной ТЭС, или в заброшенную канализацию, или в овраги под Оршанском, — в случае вызова «Службы» это плательщиков волновало меньше всего. Есть труп — есть дело, нет тела — нет дела! — все давно постигли эту старую ментовскую ещё истину.

Владимир лишь подивился разворотливости местных коммерсантов от похоронного бизнеса. Или это были профи от бизнеса дворницко-уборщицкого? Современная разновидность «Чистый дом и двор в короткие сроки»? Это уже неважно…

…- Лежать всем, гады, постреляем сейчас! — звонким мальчишеским фальцетом вновь выкрикнул банковский грабитель и посетители стали испуганно и неуклюже укладываться на полированный бетонный пол.

Из-за стеклянной перегородки торчали поднятые руки «сдающегося» банковского персонала. Владимир дисциплинированно лёг одним из первых, аккуратно локтём придержав кобуру, чтоб не стукнуть об пол, и, лёжа, стал с интересом наблюдать за происходящим. Как-то привык к риску в последнее время; да и наблюдать со стороны почти за процессом было не самым опасным занятием за это лето-осень.

Грабили банк малолетки, явно насмотревшиеся боевиков, — это было видно по всему: что малолетки по мальчишеским худощавым фигурам; причём среди них была одна девчонка, судя по голенастым ногам из-под мини-юбки колоколом — лет 15-ти, как определил Владимир. Что «насмотревшиеся боевиков» — по экипировке: все в нитяных перчатках и в латексных масках монстров из отдела приколов. А вот стволы у них, как заметил Владимир, были вполне взрослые и даже престижные: чёрная Беретта-92, как успел заметить Владимир по характерному кожуху-затвору; блестящий, весь, не то полированный, не то никелированный пестик неизвестной принадлежности у девчонки, 18-й Глок с блестящим кожух-затвором, и весьма престижный в стрелковых кругах, дорогой, и оттого редкий, Браунинг Хай Пауэр. Завершали арсенал два обреза охотничьих ружей.

Шесть головорезов пришли брать банк…

Ничего себе экипированы малолетки, подумал Владимир с завистью, не то, что я с древним украинским Фортом; эти на отечественного производителя не размениваются, а может пневма или ММГ?.. Видимо такая же мысль пришла в голову и дежурившему у входа в банк полиционеру, и он, несмотря на то, что в него сразу же нацелилось, по меньшей мере, три ствола, уцепился за ремень, и не отдавал свой потёртый АКСУ, висевший у него на шее. Девчонка тянула за автомат и видимо что-то злобно и угрожающе шипела из-под маски косматой ведьмы с бородавчатой жуткой рожей, а охранник цеплялся за ремень и не отдавал, хотя и был изрядно напуган.

Положил конец перетягиванию автомата пацан с Береттой; он просто пальнул в потолок, в закрытом небольшом помещении выстрел болезненно врезал по барабанным перепонкам; пуля прошила потолочную панель, отрекашетила от потолка, выбив кусок из потолочной облицовки, посыпавшейся вниз рыхлым мусором, цокнула об пол и улетела куда-то за стойку.

Все оцепенели, лежавшие посетители вжали лица в пол и в руки. Охранник сразу же отцепился от ремня автомата и плюхнулся на пол, лицом вниз. Девчонка злобно пнула его в бок и забросила автомат на ремне себе за спину.

Дальше всё было уже без осечек и задержки.

— Годзилла — деньги! Фибра — страховка! Ведьма — выход! Остальные — контроль! — последовала команда пацана с береттой, и все мигом занялись делом: парень с мордой Годзиллы взлетел на стойку, перемахнул на ту сторону, где после выстрела банковских операционистов уже не было видно, только из-под стойки виднелись их воздетые руки. Ещё один парень оказался на стойке, шаря стволом пистолета по сторонам, девчонка вынырнула на улицу, остальные рассредоточились по залу, как и было велено, контролируя лежащих.

Если начнут шарить по карманам — пристрелю к чёрту! — подумал Владимир, — Хотя, наверно, при такой организации, они первые успеют… черти!

— Они не убивают, если не сопротивляться! — прошептал лежащий рядом толстячок, как будто прочитав его мысли, — Третье ограбление за вторую неделю. В «Ведомостях» сообщали… их по всему городу ищут!

Успокоил, ага.

Но разбойная молодёжь и не собиралась размениваться на кошельки и бумажники посетителей.

«Годзилла» вскоре махнул из-за стойки, уже с полиэтиленовым пакетом, как явствовало из контекста происходящего, с деньгами; и банда малолеток, ощетинясь стволами, пятясь, подалась к выходу. Прежде чем покинуть помещение банка, осуществлявший отход последним пацан с береттой пнул в зад лежащего охранника, что-то прошипев ему из-под маски; секунда — и грабители скрылись за дверью.

Всё. Лежащие посетители облегчённо задвигались, поднимая головы и оглядываясь. Из-за стойки показались испуганные лица операционисток.

— Это вот всё из-за блокировки безналичных расчётов! — пожаловался рядом лежащий толстячок, знаток новостей по ограблениям, и стал, кряхтя, подниматься.

Ну ладно. Владимир тоже встал, незаметно поправил кобуру под пиджаком. Тут уже не поменять; сейчас патруль вызовут, полицию. Придётся другой филиал искать.

А ничего, бодрые такие малолетки, организованные. Что-то есть такое ощущение, что придётся с ними ещё пересечься… ну ладно. Два рулона флиса по-прежнему ждут меня. Какой-то нервный бизнес сегодня, да.

РАМОНА — «КУРОРТНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ»

В принципе бывшее кафе «Ромашка» было вполне ничего себе. Конечно, нужно делать уборку, поставить новые двери, чуть обновить — занимавшаяся внутренним убранством Рамона, настаивала не на «чуть», а на глобальной смене имиджа; у неё были свои идеи. Ей мерещилось нечто таинственно-мистическое, судя по её эскизам, которые она притащила целый ворох, и которые, судя по красным глазам, рисовала всю ночь, это должно было быть нечто пошло-театрально-аристократическое, среднее между интерьером парижского Мулен Руж и киношным замком Дракулы.

— Ты пойми, сейчас время такое, всё балансирует на грани, я же знаю, я же общаюсь, сейчас пропадают в несколько дней и создаются новые состояния; сейчас жизнь такая — фееричная, как на сломе эпох, людям нужно внешнее оформление того кавардака, что творится у них в головах; да, мистическое, да, таинственное; и с элементами потустороннего, да; мы ещё с девчонками поработаем, откатаем программу, у меня есть знакомые, тут такое будет!!.. К нам весь город ломанётся! И не дорого это нихрена, уж что-что, а интерьером сейчас никто не занимается, можно подешевке договориться, сам же говорил, что в театре костюмы за гроши, там можно и реквизит взять на оформление, тот же занавес, и задники; что значит уже сп. здили?? Раньше надо поворачиваться, не на фоне же этих ублюдочных ромашек мы будем работать??

Это ещё было хорошо, это было приемлемо — с «ублюдочными ромашками» и «сп. здили», не говоря уже о детском «нихрена»; обычно Рамона в выражениях не стеснялась, обильно присыпая речь нецензурщиной, а также присказками на каком-то незнакомом гортанном языке, судя по экспрессии, тоже непечатными; интересно, что за жизнь у неё была «до всего этого», и через что она прошла, прежде чем окопалась тут, в центре «Регионального Движения», безбожно дымя совершенно мерзкими арабскими какими-то сигаретами? Впрочем, танцевать она умела, конечно, не так, как девчонки из Мувского Шоу, внезапно волею, судьбы ставшие колхозницами, но всё же; и в организаторском даре ей тоже не откажешь; вон, ишь, уже шуршат её протеже…

Пришлось ей напомнить, что суть заведения в зарабатывании денег, а не в продвижении новых интерьерных идей; и шоу-программа лишь дополнение к меню; и не надо на меня наезжать; а где Диего? А, поехал на прод. склады договариваться — это правильно. И вообще ты смету обещала, где?? Ага. Ну-ка… Обломись — столько не дам. Не ори, давай… опять начала — и прекращай материться, у нас приличное заведение… будет, надеюсь. И девчонкам скажи: заработает заведение — с оборота будут получать, не раньше, пока что пусть считают себя волонтёрами, никаких пока зарплат, не прежнее время… Да, жлоб. Повар приходила?.. здесь ещё… где работала? Угу, пусть ко мне зайдёт, поговорю с ней. На, полторы тысячи талеров, потом отчитаешься по пунктам! Ой, ляяя… это вместо «спасиба»? И вообще, Рамона, вот опять: ты кончай материться, ты карму заведения портишь; я с тобой две минуты пообщаюсь, — потом полдня у меня твои специфические выражения в ушах стоят, а я с людьми встречаюсь… Давай, зови поварёшку эту, ты с ней сама-то говорила, как она?..

Проводил взглядом её — сколько ей, лет 25?.. 27? Это же надо так пирсингом утыкаться, и татухами расписаться, а на шее с уходом на плечо так вообще «техно»: пучки проводов, шарниры и поршни, и натуралистично так, в тенях, попервости аж в оторопь кидает; прямо не молодая девушка, а киборг какой-то! Хотя и прямой это диссонанс с совершенно детским «попугаем Гошей» в цвете сзади на шее и с кубиком Рубика на предплечье, а что ещё там у неё наворочено, так и не собрался никак рассмотреть… Не, ну совершенно отмороженная…

Вы отдыхали когда-нибудь за границей?

Не? Даладно! Не в Европах-Америках, имею в виду. В стандартных-то сейчас для среднего класса Тюрций-мульций, Еджипт.

Море, шашлик-машлик, бесплатный алкоголь в «олл эксклюзив»; весь день на море как стейк на гриле, вечером, опять же на халяву, чего покрепче; потом сходить посмеяться «на оживляж», который организуют отельские анимашки; задумчиво покурить под звёздным небом, для особенно снобов, можно и кальян, ещё добавить крепкого — чё не добавить-то — халява! и в номер, вяло позаниматься сексом со своей подругой на свежих простынях, да под гудящим кондиционером… или не вяло, и в ванной; или там в телевизор попялиться, или …

Неужто не?.. Вот. И я о том же.

Нафига лишать себя доступного удовольствия?

А я это всё изнутри знаю. Кто такие «анимашки» — в курсе? Ну, отельская «анимация». Команда парней и, главное, девчонок, в обязанность которой входит развлекать отдыхающий контингент: начиная от зарядки на пляже утром, куда выползают помятые после бурных вечера-ночи отдыхающие; продолжая организацией развлекух в течение дня на этом же пляже или возле бассейна. Конкурсы там всякие, дартс и колечки, шарики и долбаный волейбол; научить за полчаса танцу живота или йоге отрастивших себе бегемотские пузы клуш; конкурсы кто больше раз прыгнет через скакалку стоя на доске для сёрфинга в бассейне или прыгнет в бассейн же через натянутую верёвку — вариантов масса, главное чтоб интеллект был незадействован; чтоб посмешнее и пободрее; интеллектуальных развлечений отдыхающие и дома много найдут, а тут вам не Поле Чудес и не Что-Кто-Куда.

А вечером обязательно шоу. Ну, «шоу» это крепко сказано — не шоу, конечно, так, показуха для публики. С танцами там, или скетчи, короткие сценки — попошлее желательно, чтобы обпившийся халявным пойлом отпускной пипл поржал, поприкалывался. А потом на дискотеку, на эти современные прыг-прыг-прыг под кислотный музон, бл. дь, с детства ненавижу эту кислоту, эту долбящую в мозг «музыку» — а положено до 22-х ночи «присутствовать и зажигать», за это, в том числе, зарплату платят!

Мама на классике воспитывала, на Чайковском и Рахманинове; балетная студия в детстве, все эти аттитюд, пор-де-бра, антрашакатр и руаяль были не просто красивыми французскими балетными терминами, это были ранние подъёмы, часовые экзерсис у станка в балетном классе, новенькие пуанты и почти взаправдашняя балетная пачка. А потом ещё спортивный, гимнастический класс — и тоже всё получалось, и всё с охотой и с душой; и первый юношеский разряд, и мама постоянно рядом: давай, дочка, умница-красавица, занимайся! Всё получалось, всё было хорошо и красиво… и только в маминых глазах тревога. Очень уж дочка напоминала ей её саму в молодости, красивую и резкую, успешную, и в то же время способную влюбиться безоглядно, сжечь мосты и пойти до конца…

Нет, от судьбы, видимо, не уйдёшь. Сколько ни говорила мама — повторила её судьбу. Почти.

Он был красивым и наглым, хорошо одевался, душа компании, его привозил в школу на большой чёрной машине отец, потом, уже в старших классах, он сам приезжал, русуясь, на своей — как он говорил — машине. Умный, начитанный; одновременно развязный и деловой, как говорили девчонки в классе «всё в этой жизни уже попробовавший и ничему не удивляющийся», он был эдаким Печориным; а она… она повела себя как дура; и влюбилась безоглядно как-то сразу, без оглядки, как это про себя рассказывала мама. И… так всё как-то.

Потом спортивная травма, проблемы со спиной, прощай, казавшийся уже гарантированным инфизкульт, год пропущен. Он навещал, да, он навещал. Сама себя уговаривала, что любит, обязательно любит; вот ведь — навещает же! И вспоминалось уже потом, что всё это было второпях, и про «извини, крольчонок, я не успел купить тебе ничего, тороплюсь, понимаешь…»

Выйдя из больницы она ещё пыталась вернуть его, как-то привязать к себе; для этого пыталась, как говорили «жить его интересами» — были и дорогие ночные клубы, и стритрейсерские гонки по ночному Мувску, и одновременно вонючие кюльдюмы с перебивающими запах немытых тел тошнотными ароматами анаши и варящейся на замызганной плите ханки. Тогда и первую татуху себе набила, эту вот, с кубиком Рубика, — казалось многозначительно: всё как в жизни, главное знать «как» и иметь на это время — и любой кубик можно сложить по цветам… Только казалось что она знает. Всё было…

А потом она узнала, что беременна.

А потом…

Как там девчонки говорят? Или нет — как в сериалах «про молодёжную жизнь»? «Он оказался подлецом», да?

Глупость какая. Как так — не был, не был, а потом «оказался»? Человек ведь не пирожок с неизвестным содержимым.

Да и не был он подлецом; так, просто ему это всё стало неинтересно. Ну не жениться же, в самом деле; как там бабушки говорят? — «Он ещё не нагулялся!»

Вот. Он не нагулялся ещё. Гад, сволочь, подонок, первый и самый любимый мужчина. Собственно, он даже и деньги на аборт предлагал, и с хорошей клиникой обещал договориться. Зачем эти киндер-сюрпризы, а? Ты чо, по вонючим пелёнкам тоскуешь? Куда ты спешишь?..

Да ладно. Стоит признаться самой себе — просто её жизнь была калькой с маминой. Наверно всё предопределено, а? Ну можно же самой признаться — что, неужели думала, что он женится?..

Бабушки у подъезда осуждающе качали головами ей вслед, и, сдвинув головы, шушукались, стоило ей пройти мимо. И мама, и её молчание.

Дочку назвала Настей, Настенькой; традиционным, без выкорутасов русским именем решив хоть в этом не повторить маму, у которой, она рассказывала, тоже всё это было: «быстрая и яркая любовь», «высший свет» на папиных Волгах, рок-н-ролл в закрытых для посторонних клубах, смешное теперь преклонение перед всем иностранным, отсюда и имя…

Потом уже думала — нет, и в этом судьба посмеялась: и здесь ничего не сменилось, всё то же — просто вектор поменялся на противоположный: была Рамона среди Наташ и Лен; стала Настя среди Милан, Валерий и Мирослав. Суть-то та же. Нет, судьбу не обманешь…

Невыносимо было видеть притворно-сочувственные взгляды окружающих, когда она одна гуляла с коляской. И — деньги нужно было зарабатывать. Без образования, без профессии — куда, в нянечки, в уборщицы? В проститутки может?.. этим брезговала.

Выход нашёлся — идея пришла через бывшую одноклассницу, щебетавшую «Ой, Рамонка, мы с Виталиком так отдохнули классно, так классно, такой отель чудесный, а анимация какая чудная — прелесть! — мы там так отдохнули, так отдохнули!..» Вот оно — и заработок, и не видеть опротивевших морд у подъезда; и балетная подготовка — она надеялась — пригодится; и спортивная — после травмы про большой спорт пришлось забыть; но уж исполнить фляк она всегда могла; единственно что дочку получалось видеть редко, только в отпуск.

Зато дочка ни в чём не нуждалась — так она себя уговаривала, — лучше жить в достатке с бабушкой, чем влачить нищенское существование дочери матери-одиночки…

Компания, вернее, можно назвать труппа, у них подобралась неплохая; вместе работали уже три года, их ценили. Она была из основных, да, несомненно, она, Рамона, была звезда в анимационной иерархии; а думаете легко?? Это только когда приезжаешь на дней десять ласты попарить кажется что работа аниматора сплошное удовольствие — ан нет, это, бл. дь, каторга ещё та!

С утра, только морду сполоснув и позавтракав — на пляж: «Дар-рагие атдыхающие, ста-а-анавись на зарядку!! Ну-ка, ну-ка, вместе-разом!! Повторяем за мной — иииии, раз!..»

А потом «А вот кто в бочо играть!.. А вот в волейбол! (площадку предварительно разровнять и полить, не отдыхающие же это будут делать, у них «всё включено!») — а до обеда, по самой жаре, нужно ещё вечернюю программу подготовить, и хорошо если новичков нет, косоруких, наберут, бл. дь, учи их, как будто за это платят; а после обеда у большого бассейна с аква-горками — конкурсы всякие, опять тот же курортный фитнес, только в воде, «аквааэробика», туда её… танцы. Восточные.

Отдыхающим хорошо — оно плюхнулось в бассейн и подгребает к бару, что прямо в центре бассейна, под тростниковой крышей, где пара профессионально же улыбчивых арабов живо выполнят заказ: «ту бир», тьфу, два пива; давно уже прошли те времена, что приходилось на курортах в Египте язык ломать, вспоминая как это по англицки; сейчас всё изменилось — кого много, кто платит, тот и музыку, тьфу, то есть язык определяет. Музыку, впрочем, тоже; задрало, одна эта «Вале-ера, Вале-е-ера!!», бывшая как-то хитом сезона, в зубах уже вязла, уступив место только не менее дебильной «Серё-ёжа, Серё-ёжа, ты моя одна надёёёёёжа!» мувской идиотки Алисы. Тьфу.

Отдыхающим, то есть гостям, как их называли, хорошо — им и пиво в баре, и кола со спрайтом, и швепс, и что покрепче без ограничений, а тебе только можно подкрашенный порошковый напиток, разными химическими цветами булькающий-охлаждающийся в прозрачных прямоугольных ёмкостях, и — «работать-работать, негры!» — а к ужину нужно себя привести в порядок, и уже «в цивильном», не в шортах — миниюбке, улыбаться гостям на входе в ресторан: «Сегодня у нас вечер восточного танца, приходите, пожалуйста, будет интересно!»

И к каждому ещё подход ищи, присядь рядом с лежаком, если на пляже, побеседуй; толстым дядькам льстит внимание молодой загорелой девчонки; хотя «внимание» это чисто работа; но вот столь же внимательной медсестре, сиделке, парикмахеру или ещё кому небось сальные предложения украдкой от своих скво не делают, а аниматорше значит можно! А я вам, скоты обпившиеся, не «всё включено», меня в этом меню нету!

Да не, в целом нормально было, что уж грешить. Бывает хуже. Зарекомендовала себя, ценили, даже в другие отели того же холдинга «отдавали» поднимать анимацию, за премиальные, конечно. Домой деньги посылала…

В общем, по деньгам даже совсем неплохо было, благо тратить на курорте можно было минимум. Мама из дому звонила, заверяла, что Настенька ни в чём не нуждается, что здоровенькая; и Рамона, с почти что лёгким сердцем, отдавалась работе, убеждая сама себя, что её тут работа ничем не хуже эстрады; и пусть дураки сравнивают их с массовиками-затейниками в старых совковых санаториях, плевать! — попробовали бы они в таком темпе и на таком, в принципе неплохом уровне проводить эти… анимационные мероприятия. Одна Wite Party чего стоила, еженедельная «Белая вечеринка», когда они восемь танцев исполняли практически подряд, от русского народного до латины, только успевая переодевать промокшие от пота сценические наряды — из других отелей приезжали посмотреть…

Да, вся отдавалась работе — ну и парню своему, Халку по имени, в отельной анимации, Халику по жизни, азербайджанцу из Баку; пацану резкому, спортивному, и по-южному горячему. Они и в танцах с ним были прекрасной парой. Халк обожал татуировки, от него и она потянулась, отсюда и эта техно на шее с уходом на плечо, от вида которой попервости немели все с ней разговаривающие — ладно, какая уж теперь «большая сцена», о чём ты? Да, в конце-концов, можно и тональником замазать — а ей нравилось. И пирсинг ещё. В самых нескромных местах в том числе, хы. Халку нравилось.

Девчонки только говорили: «Ты, Рамона, стала какая-то пошлая вся, и материшься больше, чем говоришь». Даладно! Гости не жалуются, в микрофон на сцене не выражаюсь — и хорошо. Завидуют популярности, дуры!

Так и жила.

Сраный этот «финансовый коллапс» и большие проблемы на Ближнем Востоке прошли так, фоном — телевизор смотреть было ну совсем некогда. Людей на курорте меньше не стало, только все стали какие-то дёрганые, деньгами сорили «как в последний раз», как выразился какой-то из очередных навязчивых ухажёров. Конечно, когда в конфликте, ни то Индия-Пакистан, ни то Китай-Япония, впервые после Хиросимы и Нагасаки были применены ядерные заряды — тогда да, тогда было страшно. Отдыхающие ходили с круглыми от ужаса глазами, и пили-пили-пили ещё больше, чем обычно. И они тоже тогда не отлипали от телевизора. Кое-кто начал тогда и вещи паковать… Но тоже всё постепенно как-то рассосалось: «Локальное, ограниченное применение ЯО», как выражались обтекаемо дикторы на ТиВи, перестало быть пугающей новостью уже через месяц, как и столкновения флотов где-то в Средиземноморье и на Тихом океане, как и очередной теракт, очередной «демократический» расстрел демонстрации, очередное падение биржи. Как-то это уже стало привычным. Не было этого… ну, «знака» какого-нибудь, что пора рвать когти на родину.

Ну и дождалась, да.

Тот день начинался как всегда; единственно, что поругалась с утра с Джамалом, египетским их, от администрации отеля, «боссом» анимации, что второй месяц задерживают зарплату, и опять пошёл слух, что собираются платить ихними фунтами, египетскими; нахер бы они нужны были, их же сейчас на валюту хрен поменяешь, да по дурацкому курсу, и ехать надо в Наама Бей, чёрт-те куда, убить весь выходной день; а к отдыхающим с предложением поменять — нельзя, штрафуют; да и нахера гостям столько фунтов, они за всё теперь валютой напрямую башляют…

В обед египетский персонал стал озабоченно кучковаться и что-то обсуждать, по обыкновению крикливо и с жестами. При этом стали нагло забивать на обслуживание гостей, что было, прямо скажем, неслыханно. А «кухонный босс», толстый добродушный Али, в прежние времена, живо построивший бы подчинённых, куда-то пропал. Попытки расспросить, что же произошло у тех немногих, кто сносно говорил уже по-русски, толком ни к чему не привели — сказали лишь, что по местному ТиВи и радио было что-то про переворот (очередной) в Каире, что Братья Мусульмане опять у власти, и, что интересно, армия, которая в Египте сама по себе отдельная сила и всякий там «гарант», на этот раз устранилась от участия, и вроде как сам Ас Сиси сложил полномочия… Тогда она успокоилась — у них, чурок, это каждые полгода. Прожуют и выср. т, не первый раз.

Оказалось, напрасно расслабилась. По уму-то нужно было тогда уже линять, первым же бортом, пока чартеры на Мувск ещё были регулярными — не поняла, не было привычки мониторить обстановку. А вот Халик сообразил, и, надо отдать ему должное, её убеждал уходить, сам пакуя чемоданы. Не вняла, высмеяла паникёра. Порвать контракт-то проще, чем восстановить, и репутация… Уехал, наплевал на контракт и на должные ему отелем деньги. Умный азер оказался, зря она в нём только тугое как резина мускулистое тело ценила.

Мимо ограды отельного комплекса, в течении дня несколько раз проехали джипы с, до зубов вооружёнными военными, что было в Египте, в общем-то, неудивительно; вот только это была не полиция в чёрной форме, а именно армейцы, в серо-коричневом пустынном камуфляже. На это тоже кое-кто обратил внимание.

Вечер прошёл вяло; гости, хотя и подвыпившие по обыкновению, без энтузиазма встречали самые, казалось бы, ударные шутки в репризах. Сидели в вечернем амфитеатре под крупными африканскими звёздами, курили, пили из принесённых из бара пластиковых стаканчиков бесплатную алкогольную бурду и, в основном, молчали. Никакого настроения пахать при такой аудитории, чесслово. Ну и чёрт с ними.

Потом, на следующий день, обед был не как обычно, а кое-как, что непреминули с возмущением отметить гости. Фрукты были вчерашние, мяса не было, рыбы мало… и персонала как-то стало жидко. «За что мы деньги платим?! Да мы консулу!.. Да мы сейчас про вас такое на сайтах выложим, — к вам хрен кто приедет!!» — как-то эти, прежде серьёзные угрозы, персонал особенно уже не задевали, арабы продолжали манкировать своими обязанностями, и, собравшись в кучки, горячо что-то обсуждать. Но обед-то был!

А вот на следующий день обеда уже не было… И… что интересно, отдыхающие как-то враз попритихли. И тоже стали кучковаться. И обсуждать, постоянно названивая, или пытаясь названивать куда-то по мобильникам. А кое-кто стал и паковаться. И анимация стала как бы и не нужна… И тогда ещё можно было сообразить и рвануть в аэропорт… а вечером во всём отельном комплексе вырубилось электричество.

Это было неслыханно!

За все годы пока Рамона работала в Египте, такого не случалось ни разу!

В окнах, на террасах гостевых коттеджей, возле бассейнов замелькали огни зажигалок и блёклый свет от мобильников, которыми ошарашенные отдыхающие в полной темноте подсвечивали себе и себя.

Сразу по всему отельному комплексу, несмотря на дублирующие линии и аварийные генераторы… Обычное арабское расп. здяйство? Сначала она так и подумала, вот только за три года не было такого ни разу.

Странно было чувствовать себя в полной темноте, в привычной уже духоте, несмотря на сумерки, зная, что это не банальное привычное мувское «затемнение» на десять минут максимум, и кто-то уже непременно ругается по телефону с МувскГорЭлектроСетью, — это Африка, и времени прошло уже почти час. И что делать — непонятно.

Рамона вышла из номера, который занимала с тремя другими девчонками (гостей селили по двое в такой) и направилась к центральному зданию, спросить на ресепшн долго ли продлится это безобразие и что им сейчас делать с вечерней, вернее уже ночной программой? Где Джамал, будет сегодня Диско-пати?

По территории бродили, всё более нервно пересмеиваясь и подсвечивая огоньками сигарет, отдыхающие. Гости, впрочем, были в основном соотечественники, не какие-нибудь французы или итальянцы, и всё больше довольно молодые, и они как-то быстро сориентировались. Часть, наиболее благоразумная, рассосалась по номерам, щёлкая изнутри запорами замков. Часть… стала веселиться, чо. Темнота ж друг молодёжи, нет? Стоило ли ожидать чего-то другого от соотечественников?

На ресепшн стояли два газовых фонаря, ярко подсвечивая не только стойку, но и обширное помещение холла с баром напротив. А вот обычно дежурившего у входа полицейского с пистолетом не было. С территории отеля, из-за двери раздавались развесёлые пьяные песни на великом и могучем. Нет, ну ты погляди, как соотечественников в темноте-то на вокал разобрало, мужиков причём; а вот участвовать в конкурсе песни хрен кого вытянешь…

В помещении ресепшн было душно и, несмотря на поздний вечер, почти ночь, жарко. Кондиционеры, естественно, не работали. Рамона подошла к стойке; стоявший за ней дежурный сегодня, Али, оторвавшись от бесцельного тыкания в клавиши погасшего компьютера, поднял на неё печальный взгляд. С удивлением Рамона отметила припухший у него левый глаз и ссадину на щеке.

— Джамал… — только сказала она и замолкла, — Али мотнул головой и отвернулся.

— А где он? Али, что со светом-то? Будет вечерняя программа? Чего босса не было?..

Под «боссом» они понимали старшего в отельской иерархии Адил Аббаса, действительно, как и означал перевод его второго имени с арабского, человека строгого и довольно жёсткого с персоналом. Его она не видела уже дня три.

Али вновь повернулся к ней, и Рамона отчётливо увидела, что глаз-то у него подбит, а царапина совсем свежая.

Он что-то не торопился отвечать, хотя как и все дежурные на ресепшн вполне сносно понимал и говорил по-русски; а она, торопя его, и уже как-то и опасаясь того что он скажет, затараторила:

— Ну, что молчишь-то? Чего босса нет? Джамал не знаешь где? Что за скотство, почему света нет?? Когда дадут?..

— Йоб. ний рюсский… — разлепил наконец губы Али, — Йоб. ний!

То, что Али умеет ругаться по-русски Рамону совсем не удивило; все они первое что выучивают на русском, это ругательства, и в этом им с энтузиазмом «помогают» приехавшие оттягиваться на всю катушку русские и вообще русскоязычные. Удивило, что он стал вообще ругаться — за это наказывали. Тот же Аббас и наказывал, штрафовал; а уж настучать на собрата среди отельской прислуги всегда желающих было более чем достаточно: должность дежурного на ресепшн считалась престижной, не в пример уборщикам или садовникам с ремонтниками; работа необременительной и денежной — всегда можно было за смену слупить десятку-другую грина с въезжающих за номер с лучшим видом. А где зависть — там и доносы. Но сегодня Али что-то распоясался.

— Йоб. ний, йоб. ний рюсський, сын свиньи и шакала, щтиоб он сдох! — и ещё что-то по-своему, по арабски, и всё с тем же плачущим выражением на лице.

— Да что случилось, что ты разорался-то?? С Пегаса есть кто??

Пегас — это была тур-компания, на которую они все работали. Наконец Али разродился тирадой.

Из путаного объяснения ресепциониста Рамона поняла, что босса действительно нет уже три дня, как и ответственного по ресторану, и что старший смены велел ему под угрозой увольнения быть тут, за стойкой, а сам тоже куда-то слинял; что когда будет свет он не знает; телефоны как и мобильная связь «лежат», и что, как он думает, это всё связано с тем, что власть в Шарме теперь у Временного Исламского Комитета, который, собственно, этим вот демонстративным отключением всем света и демонстрирует свою власть… А почему аварийные гены не задействовали — а запрещено. Вчера ихние представители приезжали и опечатали все подстанции. Без объяснения причин. Только в аэропорту есть электричество, он, Али, видел электрическое зарево с верхнего этажа; только «айрпланов» стало в разы меньше, ты что, не заметила?..

Рамона вспомнила, что и правда, раньше с интервалом в пять-семь минут вдалеке, посверкивая маячками, проходили на посадку пузатые Боинги и Эйрбасы; а теперь их что-то видно совсем редко… впрочем, она не приглядывалась.

А что за Исламский Комитет? — а он сам не знает. Знает, что вроде как крыло этих, Братьев Мусульман. Ну, которых сперва избрали, потом свергли. Армия тогда свергла. А теперь всё по-новой. И что теперь, говорят, всё будет по шариату. И купаться в открытых купальниках нельзя будет, только в шароварах, как положено; и спиртное… Тут он злобно забормотал что-то опять по арабски, и пришлось на него надавить, чтоб Али опять перешёл на ломаный язык Достоевского, Толстого, и приезжих «рюських пианиц».

Оказалось, бары тоже приказано было закрыть и опечатать. Ибо по шариату употребление спиртного запрещено. Они с Гамалем, с барменом, тут и опечатали, а в ресторане и на пляже — это не их дело. Гости, мужчины, сначала не поняли: «что значит «запрещено», да вы ох. ели, чурки, мы за что сюда ехали, тут же всё включено, какой нахер шариат??», но вроде как ушли. Жаловаться вроде, только куда жаловаться, если начальства нет и телефоны не работают?

А когда стало совсем темно, и вот — свет погас; пришли трое и… и «морда били, да…» И сорвали опечатку, и всё из бара утащили. Прямо в бутылках, и виски, и самбуку, и коньяк, и водку, да. В сумках. Ещё по дороге «две бутылка» уронили и разбили — а Гамалю тоже «набили морда йоб. ний рюсський»; он не пускал, он за бар ответственный, и ему «силна морда набили». А «палицейский нету» и звонить жаловаться некуда…

Рамона вспомнила, что и правда возле входа была лужа и осколки вроде, она ещё удивилась, чего не убирают, а оно вон оно чё: «Гамаль ушёл, к Камитет ушёл, жаловатса, а я тут, я адын, мне из-за стойка выходить нельзя, тут сейф и кампутер, и я ресепшионыст, я не уборщик! И…»

— …и что давно, как поняла Рамона, слинял бы он отсюда, но у него старая мама, три младших сестрёнки, и всех надо кормить, а он сюда с трудом попал, и теперь, как она поняла, будет тут, за стойкой, торчать изо всех сил, пока не сменят, как тот с офигенным чувством долга мальчишка «на посту», про которого когда-то давно приходилось читать у одного старого автора, Гайдара, что ли.

Ну, торчи, чо, подумала она, стойкий, бля, оловянный солдатик; мне-то вот что делать?.. Упоминание про какой-то Исламский Комитет оптимизма не внушало; ага-ага, запретят они купаться без ихних идиотских бабьих балахонов и ханку пить, кто тут к ним ездить будет; впрочем, этим полудуркам-фанатикам похрен, что туриндустрия один из столпов экономики Египта, им главное, что бы замшелые нормы шариата соблюдались! А что куча народу останется без работы — им, наверное, тоже похрен, даже выгодно — пусть к ним записываются, тапочники чёртовы — видала она этих исламистов по телевизору… Но Еджипт-то никогда не фанател по исламу, а уж тут, на курортах, и подавно, это в Каире и в Александрии с ума сходят… что будет, что будет… Не, наверно и правильно что Халик слинял; впрочем, посмотрим…

Пошла к своему номеру, пообщаться со своими. Надо было решать что делать. Сама она больше склонялась к тому, что бы пересидеть — ну не могут новые власти, какие бы они не были отмороженные, резать курицу несущую золотые яйца, то есть валюту — курорты.

Оказалось — могут.

Посовещались с девчонками, вроде убедила их пока не дёргаться, да, собственно, и дёргаться было некуда, ночью-то. Хорошо пара диодных фонариков было — освещались. Ночь прошла ужасно, оказалось она не может спать без поддерживающего сносную температуру кондиционера, хотя уже и не первый год в этой парилке по имени Африка. Несколько раз вставала и ходила в ванную, где стояло предусмотрительно принесённое девчонками ведро с водой из бассейна (водопровод тоже не работал), мочила простыню, укрывалась ею, и пока та сохла буквально за минуты, старалась успеть уснуть…

Утром оказалось, что соотечественники, те, что помоложе, ночью зря время не теряли: оказались разбиты витрины магазинчика, торгующего всякой мелкой фасованной бакалеей типа печенья, крекеров, шоколадок и, главное, прохладительными напитками — спрайтом, колой, фантой. Вот из-за напитков, видимо, и расфигачили магазинчик. Ну да, темнота друг молодёжи, водопровод не работал, да и нельзя из крана тут воду пить, а обычно бесплатно возобновляемые уборщиками запасы питьевой воды в номерах за пару дней, видать, прикончили. Это Африка, тут без воды того… сложно.

Чёрт, вот знала что Африка, чужая страна — но так уже привыклось к комфорту, к тому, что всё всегда тут есть — кондиционер, освещение, соответственно и электричество; телевизор, питьевой бесплатной воды хоть залейся, трёхразовое разнообразное питание плюс постоянные перекусы в барчиках в холле отеля, на пляже и возле бассейнов; постоянно музыка и порядок… Кстати, вот что ещё угнетало — не было уже второй день музыки, ненавязчивым фоном постоянно звучавшей над территорией отеля. А сейчас не стало — и это внушало чувство тревоги, пожалуй, не меньше, чем закрытые рестораны и, частично, уже разорённые бары, благо замочки там были хлипкие, так, «от честных людей», как мама бы сказала; не меньше, чем куда-то девшийся почти в полном составе персонал.

Бывшие отдыхающие, «гости», а теперь поневоле заложники ситуации, как потерянные бродили по территории. Кто-то сказал, что ресторан работает, что дают воду и «сухпай»: позавчерашние остатки выпечки, повидло в миниатюрных пластиковых коробочках, масло в коробочках же поменьше, орехи и кукурузные хлопья. Народ ломанулся в ресторан…

Рамона же решила вновь первым делом посетить администрацию. В конце-концов, она тут служащая или что?

И опять в холле на ресепшн был один Али, невыспавшийся и унылый ещё более, с подклеенной пластырем ссадиной на щеке. Ей он на этот раз обрадовался как родной и сразу выложил все новости: что телефоны заработали, что звонил босс, и велел по-прежнему быть на посту, а «ресторанским» передать, чтобы накормили гостей чем угодно, на их усмотрение, но не допускали чтоб безобразий. Что он вернётся, — накажет! Что электричество дадут к обеду, и что вроде как всё наладится. Меня, — порадовался Али, — сказал назначит старшим смены, вместо Салима, который сбежал. Воды хочешь? На бутылку, да. Мало? На ещё.

Он водрузил на стойку затянутую в полиэтилен упаковку пластиковых литровых бутылок «Бараки».

Про нас босс что говорил? Нет… Джамала не видел? Не звонил он? Ну ладно. А эти что?

Она показала на группу гостей, с детьми, расположившихся за стеклянными дверями холла, на улице, в теньке от навеса. Ага, впрочем, ясно — по горе сумок и чемоданов рядом.

Да-да! — подтвердил и Али, — Собрались уезжать. До окончания срока путёвок. Ключи от номеров сдали…

Паникующие отдыхающие — да ещё с детьми! — нервно кучковались возле своего багажа. Как объяснил Али, они кого-то послали ловить машину на трассе, а лучше автобус — Пегаса телефоны, увы, не отвечали, как и телефоны отечественных консульств в Шарме; из Каира же с посольства заверили что «…оснований для паники нет. С новыми властями ведутся переговоры, обстановка вскоре нормализуется». В скорую нормализацию обстановки эти вот отдыхающие уже не верили, они изо всех сил стремились домой. Вот только с рейсами было совсем никак. На чём они собирались добираться до дому, когда доберутся до аэропорта?.. Распалённые пара тёток, размахивая руками, что-то втирали своим спутникам; те нервно курили и затравленно оглядывались по сторонам. Дети, как полагается, ныли… Капец обстановочка!

Потащила воду девчонкам. По территории слонялись неприкаянные отдыхающие, некоторые, несмотря на ранний час, уже пьяные. Наверное, всю ночь и бухали, подумала. Наверное, они морду Али и бармену начистили. А может нет. Может эти просто поучаствовали в делёжке спиртного и теперь переживают, как же добраться домой, за моря и океаны. А переживать у соотечественников принято, как известно, выпивши. Традиция такая.

Тем временем трое оставшихся парней из их труппы — Аганазар, азербайджанец, соотечественник смотавшегося так вовремя Халика; Женька из Питера и Валек с Оршанска, ночью времени, видимо, тоже не теряли: у них было, и они поделились с девчонками консервами, печеньем и подчерствевшим уже хлебом. Тумбочка у них была вся заставлена бутылками со спиртным из бара.

— Не, ну вы, пацаны, даёте! Аббас приедет сегодня — он за такое уволит же нафиг!

— Не! — Женька был невозмутим, — Мы сами ничо не ломали. И эти бутылки не то, что утащили — спасли! Как там в «Мастере и Маргарите» Бегемот с Коровьёвым сёмгу из горящего «Грибоедова» «спасли». Так и мы. Хы.

Женька недавно открыл для себя Булгакова и часто сыпал оттуда цитатами и примерами. Сама Рамона «Мастера и Маргариту» не читала и не могла уяснить, чем отличается подобное «спасли» от банального отечественного «спёрли»; но махнула на это рукой и села с девчонками завтракать. Чем Аллах послал.

— Не работаем сёдня, а, Рамонка?

— Да пошли они!.. Джамал пусть работает, сучок, падла, слинял куда-то!

— Хи-хи, не ругайся. Прикинь — гости опять на пляж потянулись. И в бассейны. Купаются, как ни в чём не бывало!

— А чо им ещё делать. Не в духоте же сидеть. И пешком отсюда не уйдёшь. Только ждать.

— Угу. Чо, говорят, сегодня свет должны дать, и администрация вернётся?

— Али так сказал. Ему Аббас звонил.

— А, босс! Слушай, тогда, может, чем-то занять гостей? А то босс вернётся, всыплет всем за два самовольных выходных-то?!.

— Ну да, самое время конкурсы устраивать. Кто быстрее бар взломает. Пускай всыпает. Я вообще уже домой хочу. Пусть только рассчитаются за два месяца. Пусть хоть фунтами, хрен с ними.

— И я домой хочу…

Нет, света в этот день не дали.

И на следующий тоже. И потом — тоже. А топлива в генераторах не оказалось, как и специалистов по их запуску. Администрация также не вернулась, всем заправлял теперь унылый Али. На кухне ему помогал такой же молодой и тощий Халид, в отличие от унылого Али шустрый и постоянно улыбающийся. Насколько Рамона помнила в лицо, он в ресторанской иерархии был на самой нижней ступеньке — убирал грязную посуду со столов, менял скатерти, раскладывал столовые приборы. Теперь он по «распоряжению» Али был на кухне «главным»: завладел откуда-то всеми ключами от кладовых, и раздавал три раза в день «сух. пайки» — то из продуктов, что не требовало готовки. И воду.

«На выдачу», как раньше на завтрак-обед-ужин, собирались все оставшиеся отдыхающие. Но уже не рассаживались за столики, а выстраивались в длинную очередь, и улыбчивый Халид с тремя помощниками, в прошлом такими же низкоранговыми подавальщиками, выдавал по бутылке воды и чего-нибудь из продуктов в каждую пару протянутых рук. На него ругались: память у чертёнка была феноменальная, и он сразу вычислял тех, кто пытался встать в очередь повторно. Прогонял, не переставая улыбаться.

Молодняк, впрочем, «на выдачи» практически не являлся, — судя по пьяным крикам, доносившимся из нескольких двухэтажных коттеджей, где они обосновались, питались они в основном натащенной с баров выпивкой и водой, и парни и девчонки. Вот странно — отель был «all inclusive», то есть «всё включено», и нажираться до свинячьих соплей нахаляву не возбранялось и раньше; однако, именно теперь почему-то, это стало основным времяпрепровождением значительной части «отдыхающих». Очевидно, сказывалась полнейшая неуверенность в дальнейшем.

В очереди живо обсуждали происходящее. Те, очень немногие гости, кто имели приёмники на батарейках, рассказывали, что в мировых новостных программах, и в отечественных в том числе, обсуждают всё что угодно: очередной китайский эсминец, потопленный американско-японской коалицией у берегов Гон-Конга; продолжающиеся бои между индусами и паками в радиоактивном теперь Кашмире, который уже напоминал пожженное искрами у костра одеяло — последствия применённых обеими сторонами тактических ядерных боеприпасов; аварию на очередной АЭС в Европе; кровопролитный штурм, многочисленными как муравьи и столь же упорными, пехотинцами Северной Кореи Сеула; даже образованию очередной Восточно-Галицийской Демократической Республики и чего-то ещё такого-же временного и карликового из бывшей РЗУ, Республики Западная Украина нашлось время в новостях, только вот не происходящему с соотечественниками в этой сраной «стране пирамид». Пару раз вроде как промелькнуло, что «МЧС предпринимает шаги к возвращению на родину соотечественников и граждан союзных государств, оказавшихся за рубежом в нынешнее нестабильное время», но как-то вскользь и совершенно без привязки к конкретной стране, из чего Рамона сделала вывод, что таких мест, где «оказались в нынешнее нестабильное время соотечественники», более чем достаточно в мире, и они на курорте, отнюдь, не в приоритете.

Остальные же почему-то из услышанного-пересказанного сделали парадоксальный вывод, что ситуация с ними пустяковая, недостойная специального освещения в новостях, и потому их вот-вот вывезут, просто «в рабочем порядке» — тем более было видно, что над аэропортом Шарма вновь стали снижаться и садиться самолёты.

Вдали, в стороне, где был большой кусок побережья, застроенный отелями, которые традиционно населяли в основном «западники»: итальянцы, французы и немцы, несколько раз приглушённо выла сирена, и вроде как несколько раз слышалось тарахтенье выстрелов.

«Гости» и анимация по-прежнему купались в чистейшем лазурном море, загорали, пили воду и ждали когда их непременно спасут и бортом МЧС, наконец, вывезут на Родину. Рамона даже организовала утреннюю зарядку, — так, чтобы чем-то себя занять. Чудовищно хотелось домой, к дочке и маме, в родной Оршанск. Теперь-то она понимала, что только постоянная занятость глушила её тоску по дому. Ну, ничего, скоро-скоро… никаких больше продлений контракта, только домой!

По вечерам, когда дневная жара спадала, прежде, чем расползтись по номерам спать, значительная часть отдыхающих взяла за обыкновение коротать время в помещении холла, на диванах и пуфиках около стойки ресепшн. На стойке стояла теперь уже только одна газовая лампа, дававшая достаточно света, чтобы полумрак мохнатыми тенями попрятался по углам обширного помещения.

Сидели, курили, рассказывали друг другу скудные новости, подслушанные по радио, и местные сплетни, сводившиеся в основном к «кто и с кем». Вспоминали «страшные истории», фильмы. Чем-то это напоминало ночную группу детского сада с историями «про гроб на двенадцати колёсиках» и «про руку в чёрной перчатке», рассказываемые детсадниками друг другу шёпотом перед сном. Теребили бессменного Али на предмет новостей — тот успокаивал. Вот-вот вернётся босс и всё наладится. Себя, чувствуется, он ощущал в будущем «за верность присяге» уже никак не менее чем старшим по расселению.

Впрочем, он не один из аборигенов остался «верным присяге». Однажды, поздно вечером, Рамона была свидетелем, как трое соотечественников-гостей с какой-то радости надумали взломать дверь в один из нескольких магазинчиков, торговавших всякой ерундой — от сувениров: каменных и металлических миниатюрных пирамид, сфинксов, пепельниц с непременными Нефертити или Тутанхамоном, жуков-скарабеев и прочей востребованной ранее у туристов требухи; до кальянов, сумок, кошельков, ремней и душистого табака для тех же кальянов. Кажется, они рассчитывали найти там что-нибудь полезное, хотя, что могло быть полезного в таком ассортименте в их-то положении? Хотя, может быть, они ожидали найти фонарик или батарейки — мобильники у всех давно разрядились, фонарики на курорт мало кто брал, только самые прошаренные; и даже в радиоприёмниках, которые были единственным почти источником информации, уже садились батарейки.

Незадачливых взломщиков ждал полный облом — не успели они вплотную заняться дверью, как изнутри щёлкнули запоры, и появился обитатель — египтянин, в длинной, до пят, национальной рубахе-галабее, заспанный и всклокоченный. Со сна, видимо, он позабыл русскую речь, и потому сказал опешившим взломщикам длинную фразу на арабском; но они всё поняли, потому что в подкрепление своих слов он показал им длинный, длиной почти в предплечье, нож. Лезвие его многообещающе поблёскивало в лунном и звёздном свете, и предприимчивые выживальщики-мародёры, мешая мат с извинениями, тут же отступили.

Был ли защитник сам хозяином этого магазинчика, или так же как Али, «сотрудник», на которого хозяин возложил миссию сбережения хозяйского добра, и как он всё это время выживал в душном маленьком помещении было тайной; впрочем, к жаре и духоте египтяне были вполне себе привычны. Кажется и в других магазинчиках по ночам, сквозь завешанные изнутри витрины, пробивался свет не то фонариков, не то свечей, а то и древних, времён Алладина, сорока разбойников, и «тысячи и одной ночи» масляных светильников.

Мир стремительно скатывался к средневековью и ещё глубже. Только электрическое зарево на горизонте над аэропортом и заходящие время от времени на посадку или идущие на взлёт самолёты ещё пока нарушали антураж: ночь, мерцающие звёзды; неподвижные на фоне неба трафареты финиковых пальм, уже начавших подсыхать без полива; египтянин в длинной светлой рубахе и со сверкающим ножом в руке…

— Ну, я им и влеплю претензию!! — распинался днём в очереди в закрытый ещё ресторан толстенький очкарик в бермудах с пальмами, из которых торчали кривые волосатые, ещё мало загорелые ноги, — Ну и влеплю!! Они за такой «отдых» у меня замучаются пыль глотать! Они узнают, что значит иметь дело с высококлассным юристом!..

— Высококлассные юристы в такое время не таскаются по курортам… — буркнул рядом стоящий мужичок, — Высококлассные юристы вовремя чувствуют, куда ветер дует…

— Что вы понимаете!! — впряглась за своего спутника его моложавая подруга, — Владлен выигрывал иски даже к Макдональдсу! Да они теперь замучаются нам платить за испорченный отдых! Надо только составить коллективный иск!

— А сам-то ты что сюда попёрся?? — подколол кто-то из очереди мужика-критика. К нему сразу настроились негативно: всем хотелось верить, что всё вот-вот наладится; да ещё можно будет потом нагнуть тур. компанию, о чём сейчас и вещал толстенький юрист в бермудах. Мужик-критик же поднимал осевшее было на глубину души беспокойство: в конце-то концов, свет обещали и вчера, и позавчера, и администрации как не было так и нет, и вернувшиеся несколько семей с аэропорта рассказывали о творящемся там столпотворении такие ужасы… нет, лучше об этом не думать — мы же граждане, избиратели в конце-то концов. Вчера опять звонили в Каир, в посольство, и там заверили что вот-вот… и Али сказал вчера, что аэропорт начал принимать самолёты ну почти по графику… а этот каркает тут! Не может потерпеть чуть-чуть, козёл!

— Дурак был, вот и попёрся! — огрызнулся мужичок, — Повёлся на пресс от своей дражайшей половины! — он кивнул на стоявшую рядом понуро тётку — Но я хоть не юрист, я простой менеджер по финансам. Но не слепой и вижу что борты садятся и взлетают ну никак не пассажирские! «Заберут нас», ага, ждите!

— «Ах, когда ещё возможность представится, в мире так нестабильно; вон, Сидоровы в третий раз съездили и ничего, а мы ни разу не были!..» — передразнил он видимо её — Копались бы сейчас лучше на даче, сидел бы с удочками!..

Тётка не возражала, видимо, всё было не раз уже тёрто-перетёрто.

— Когда, наконец, эти суки откроют?? — это уже было общим.

— Уващжаимые! — открывая изнутри дверь в помещение ресторана, обратился к очереди арабчонок в замызганном уже, прежде белом переднике, — Вада мала, вада сиводня адын бутилка в две руки!

— Я «в две руки возьму», хи-хи — глупо пискнула какая-то салажка, но бывшие «отдыхающие», а теперь больше «выживающие» сразу поняли о чём он.

— Как «мала», как «адна бутилка», ты что говоришь, сука!! — заорали из очереди, — Мы и так еле терпим, не хватает, жара ведь, падла, ты что говоришь-то??!

Дверь рванули, распахивая; арабчонок было уцепился изнутри, но его рывком вынесло в толпу, где он моментально получил кулаком в лицо и упал. Толпа «выживающих» соотечественников рыча устремилась внутрь, где за стойкой бывшего бара возвышались обтянутые полиэтиленом кубики с бутылками питьевой воды. Хрупкая «распределительная система» окончательно рухнула.

Рамона не рванулась вовнутрь, где шла борьба за воду, а, выскользнув из водоворота у дверей, шмыгнула назад, в сторону безлюдных сейчас коттеджей. Кое-что ей пришло на ум. Она вспомнила, что в каждом длинном, двухэтажном коттедже на полста номеров была на первом этаже техническая комната, конурка, куда садовники ставили свои совки и грабли, а уборщики номеров закатывали тележки с принадлежностями для уборки номеров. Дверь там была совсем хлипкая, и закрывали их просто для порядка. Иногда тележки и на ночь оставляли на улице или в коридорах около номеров, но за это менеджер по уборке ругался.

Так. Вот он, ближайший коттедж. Из него, кажется, больше всего народу и драпануло — в аэропорт, очертя голову. Вернулись далеко не все. Торчат там, в совершенно собачьих условиях, говорят, в отчаянной надежде, что вот-вот, первым же бортом… Ну, если начнут вывозить, мы тоже узнаем, а пока тут всё-таки есть кое-какая еда, хоть большой бассейн есть — правда, в нём давно не меняли воду и он стал явно мутный и с запашком… Интересно, им там, в аэропорту, воду хоть дают? Красный крест какой-нибудь?

Вот и нужная дверь. По стене шустро пробежали пара ящерок-гекконов, юркнули в щель над дверью. Фу, как же тут воняет! Отчего бы? А, ну да — номера ведь запирались снаружи электрозамком, ключ — карточка; с отключением электричества вся эта система накрылась; запереть номер на механическую защёлку теперь можно только изнутри, но для этого кто-то же внутри и должен бы быть. А сейчас все давятся в драке за остатки воды в ресторане. Интересно, Али и Халид себе воду натащили? Наверняка ведь. Нет, ну до чего воняет!

А, понятно — дверь в ближайший номер была приоткрыта, в щель было видно и открытую дверь в туалет-ванную прямо напротив входа. Сейчас бы какую железку найти, чтоб дверь подковырнуть в техничку… есть там кто? Рамона заглянула в номер, предварительно стукнув предупреждающе в дверь костяшками пальцев: «-Э-эй!..» Никто не ответил.

А, ясно что воняет — унитаз почти по верхний край забит дерьмом. Вот идиоты! Ну хоть бы сверху затянули полиэтиленовым пакетом, чтоб не так; пакетов ведь как грязи! Они-то с девчонками по очереди ходили к бассейну, приносили оттуда воду ведром, смывали у себя. Ну, у них, правда, ведро было. В конце концов-то воду ведь можно было и в пакете с бассейна принести, не доводить до такого — как же они тут спят-то?.. Заглянула в сам номер — так и есть, несмотря на полумрак, из-за наглухо задёрнутой плотной шторы-теплоотражателя на окне с улицы видны смятые, скомканные простыни на кровати, валяющаяся босоножка на полу, всякий мусор на столе возле телевизора. Каких бы то ни было личных вещей, или чемоданов, указывающих, что номер обитаем, не было. Наверное, слиняли в аэропорт, да. Или в Каир, некоторые ломились и в Каир, в посольство, думали что оттуда скорее заберут? Но Каир — он далеко. Далеко и дорого туда добираться, если самостоятельно. Да и глупо — в Каире вроде как самые события.

Рамона обвела номер взглядом — стандартная обстановка: двуспальная кровать, столик со стоящим на нём телевизором и упрятанным под него маленьким холодильником, пара стульев, торшер. Ничего напоминавшего хотя бы отдалённо что-нибудь твёрдое-плоское-железное, чем можно было бы подковырнуть дверь в техничку, не было. Лопату бы, что ли?.. Не будет в номере лопаты это точно. Надо будет всё-таки с пацанами идеей поделиться — те что-нибудь придумают…

Движимая неким любопытством, Рамона, зажимая нос от вони, всё же решила заглянуть и в смежную комнатку, вернее, продолжение этой же, эдакую зону отдыха, где стоял диван и два кресла, и откуда уже был выход на балкон.

На диване лежал труп.

Что труп она поняла сразу, хотя тело на диване было с головой прикрыто мохнатым бежевым покрывалом с постели. Торчали только голени и ступни ног, и ноги были босые, вспухшие. Женские ноги. Ноги молодой женщины, с золотистым лаком на ногтях.

Тупо постояв в проходе, Рамона раздумывала что делать. Сообщить начальству? А кто сейчас начальство — Али что ли? Пусть позвонит Аббасу? В полицию? А что сказать, что она тут делала, в вонючем чужом номере — им, аниматорам, строго-настрого запрещено бывать в номерах гостей. Во избежание блядства, конечно же.

За спиной, где осталась открытая дверь, послышались приближающиеся голоса. Рамона решилась, шагнув вперёд отодвинула штору, потом плотный прорезиненный экран за шторой, скользнула за него, откинула на стеклянной двери, ведущей на веранду, крючок, сдвинула дверь, выскользнула наружу.

Надо было отвернуть покрывало, глянуть всё же кто такая? Или нуевонафиг, потом будет по ночам сниться? Интересно, отчего она умерла, и сама ли? Там номер такой вонючий, и никто не живёт — могли затащить ночью, трахнуть и придушить, и очень просто. Сейчас, кажется, всё очень просто, без света, без босса, без администрации, без полиции…

Через секунды она уже бежала по направлению к своему номеру, к своим, к аниматорам. Гости гостями, хоть и соотечественники, а мы сами по себе, мы — коллектив. А с трупами пусть кто хочет, тот и разбирается, в её должностные обязанности это не входит.

Все технические помещения они с пацанами, с Аганазаром, с Женькой и Валеком, взломали той же ночью, благо в двух фонариках ещё не сели батарейки. Женька нашёл ржавый заострённый кусок арматуры, использованный кем-то из обслуги как опора для поливального шланга, им и орудовали, когда все утихомирились.

Первая же «техничка» явила им тележку, гружёную чистым постельным бельём, коробками с тюбиками шампуней, кондиционеров, лосьонов для тела, мылом; швабрами, тряпками и щётками; и, самое главное, с тремя «кубиками» питьевой воды. Там же вооружились парой лопат, и дальше дело пошло ещё быстрее. На треск отжимаемых дверей и приглушенные ругательства парней никто из номеров, как и ожидалось, ночью не выглянул…

Вторая техничка дала один неначатый кубик и один наполовину выпотрошенный. Третья тоже не обманула ожиданий. Девчонки крейсировали к своему обиталищу, таская воду, парни занимались взломом. С Аббасом разберёмся потом как-нибудь, буде он вернётся; в конце концов, мы на такое «выживание» не подписывались; вон, гости уже начали, кажется, воду из бассейна пить — уже мутную и попахивающую. Чем это чревато им было вполне ясно…

Ещё через день некоторые, самые неразворотливые гости уже предлагали чудовищные по прежним временам деньги за бутылку воды, а Халид с подручными эту воду им продавал, притаскивая по 1–2 бутылки из каких-то своих тайных загашников. Торговался, продавал с отчаянным выражением на хитром улыбчивом лице и причитаниями «- Аааа, паследний бутилка!.. Как брату тибе атдаю, да, самаму завтра нечиго пить будит!» Со следующим клиентом ситуация повторялась.

Видимо, «некредитоспособные» стали пить воду из бассейна, отчего «выживающих» вскоре и поразили всевозможные кишечные недуги.

Вечером, по порядочно замусоренной уже территории отельного комплекса, надо было ходить внимательно глядя себе под ноги, и, уж точно по дорожкам, а не по газонам — появилась реальная возможность вляпаться в свежую лужу поноса. Людей, бывало, скрючивало прямо на ходу, когда не было времени не то, что добежать до номера или хотя бы за угол, а и на сдёргивание штанов иной раз не оставалось времени.

Всё это было бы смешно, не будь это столь ужасно-безысходно. Заверениям бессменного Али

«— Босс сказал чито зафтра дадут свет и привизут воду» уже никто не верил.

Отчаяние и дизентерия поразили прежде отдыхающих…

Чужая страна, чужие люди вокруг. В отелях вблизи, как сообщали отправлявшиеся «на разведку», ситуация выглядела точно так же; где-то чуть лучше — где «гости» сумели сорганизоваться и сразу «приватизировать» запасы воды и пищи, установить нормы расхода и контроль, а кое-где даже организовать самостоятельно готовку горячей пищи; где-то чуть хуже — где почему-то спустили воду в бассейнах, а местные служащие умудрились вывезти запасы воды и сухпай. Куда? А в аэропорт — там, в скученности и сутолоке за бутылку воды у отчаявшихся родителей можно было просить, вернее, требовать, любые деньги.

В отелях, где была вода и относительный порядок, «чужаков» гоняли. Вычисляли их просто — по стандартным цветным пластиковым браслетам на руке. Не наш? — пшёл вон.

Центробежные силы, как во всём мире, даже на уровне одного курорта набирали обороты: когда соотечественник, с которым, возможно, жили на соседних улицах, тут, в Африке, безжалостно изгонялся просто из-за того, что на руке у него был браслет не того цвета, не с тем названием отеля. Везде царила безжалостная «групповщина», как на зоне, когда царствует старый, как сама тюрьма, закон: «Умри ты сегодня, а я завтра».

Сформировались даже некие «дружины самообороны» из молодняка, «защищающие свою территорию», и с азартом собачьей стаи устраивающие охоты «на чужих», которых подозревали в попытках «украсть нашу воду» и «украсть нашу пищу». И вообще… «нечего тут шляться!»

Приливом на пляж вынесло несколько раздутых трупов, что резко сократило число желающих освежаться хотя бы в море. Теперь предпочитали просто зачерпывать из мелеющего уже бассейна мутной и тухлой уже воды и выливать на себя, чтобы хоть чуть освежиться. «Купаться» в бассейнах общим решением было решено запретить, чтобы по-возможности сохранить хотя бы такую, но пресную воду. В конце концов, её ведь можно было фильтровать, чем и занялись несколько мужчин.

Накануне где-то поблизости, возможно на территории ближайших отелей, стреляли… Строчили из автоматов, как будто рвали плотную материю перед микрофоном. Что там происходило, желающих сходить разведать не нашлось. В последнее время все обособились, замкнулись по «своим» отелям, сведя контакты с соседями до минимума.

«Спасение», «избавление» пришло уже даже как-то неожиданно и совсем не в виде родного МЧС или даже сотрудников международного Красного Креста, которых вожделели всё это время.

«Спасение» оказалось ещё страшнее, чем нехватка воды и продовольствия, и даже страшнее, чем дизентерия.

Впрочем, их «анимационную бригаду», лишения, связанные с нехваткой воды, затронули лишь постольку-поскольку — благодаря её же, Рамоны, сообразительности, позволившей так вовремя запастись водой.

Рамона проснулась оттого, что в номере, где они жили, отчётливо забубнил что-то телевизор. Сначала она подумала, что это сон; но, продрав глаза, обнаружила, что это так и есть: телевизор, включённый в сеть на момент исчезновения электричества, работал! Телек был включён на каком-то русскоязычном канале; мордастый дядька, эксперт-международник, на фоне до боли родных улиц вещал, что «- … процессы дезинтеграции, происходящие в мире и являющиеся определяющим фактором мировых событий, в значительной степени преодолены в нашем государстве, поскольку народ, выдвинувший во власть своих лучших представителей в лице «Новой Народной Администрации», отдаёт себе отчёт, что только сплочение в нынешних непростых условиях позволит…»

Дальше она не слушала.

— Ура, девчонки, живее-ё-ем!! Свет дали!

И правда — горели лампы на потолке, светил торшер; даже кондиционер дул ощутимо прохладным воздухом!

Ошарашенно озиравшиеся заспанные девчонки, неверя своему счастью, озирались на работающий телевизор, на светящиеся лампы… Вот оно, спасение!

— Рамонка, а может и воду дали??

Мгновенно осознав, насколько это уже противно — лежать на вонюче-пропотевшей простыне, она первая с возгласом «- Чур, я в душ!» рванулась в ванную.

Увы, счастье было неполным — воды не было…

Но свет-то был!

А значит, дело пошло на поправку — сейчас приедет ремонтная бригада и наладит дело с водой; приедет Аббас; приедет Джамал — сволочь, сбежавший от своих подопечных; приедет вся администрация, вернутся уборщики и обслуга; и, может бортами МЧС, или там чартерами, «выхлебают» всех «выживающих на курорте» обратно на Родину… Всё пережитое останется как дикий сон, — и в гробу я видела в дальнейшем эту анимацию; домой, только домой, к маме и дочке! Ура!

На территории отельного комплекса, как и прежде, теперь негромко играла музыка.

Али на ресепшен, как и все они, несвежий, и в пропахшей потом прежде белой, а теперь серой и мятой рубашке, на вопросы только загадочно улыбался. Что-то он явно знал, что-то ему сказали по телефону, только он не спешил этим своим знанием делиться с гостями. В холле отеля вновь было прохладно и даже прибрано. Светился экран компьютера, уютно трещал принтер, выплёвывая листок за листком какие-то списки — Али, видимо, готовил какие-то отчёты к возвращению начальства.

Во всём отеле царило приподнятое настроение; выживающие поздравляли друг друга с грядущим избавлением от тягот этого опостылевшего египетского «плена», и даже на радостях делились друг с другом заначенной водой… Все ожидали, вот-вот, возвращения отельского начальства, непременных крикливых разборок с ним и с руководством тур. компании, и скорейшего возвращения домой…

Увы, действительность жёстко обломала ожидания.

Когда время подошло к двенадцати, и территория опустела — от полуденного зноя все поспешили укрыться, пусть в вонючих, но теперь кондиционированных номерах, — в центральные ворота въехали три микроавтобуса, на каких тут принято было таксовать у местных Джамшутов.

Но только это были микрики не МЧС, не Красного Креста — микроавтобусы были наполнены вооружёнными людьми, один-в-один теми «тапочниками», как их показывали по телевизору в репортажах из Ливии, Сирии, Ирака… откуда-то ещё… Какой-то стандарт: полувоенная или совсем чисто гражданская одежда: джинсы или вообще шорты; футболки; дополненные только лишь или разгрузкой, с торчащими из неё автоматными магазинами; или на ремне кобурой с пистолетом; или лихо, «по революционному», перекинутой через плечо пулемётной лентой с торчащими жёлтенькими носиками пуль. И тапочки, сланцы, шлёпанцы. Нац-обувь. Символ африканских революций — тапочки и автомат. И гортанный галдёж. Впрочем, было и двое явно бывших или настоящих полицейских — те были в чёрной, несмотря на жару, форме, в беретах и в ботинках. И тоже, как и все, с калашниковыми, и все, как один, с зелёными ленточками — у кого повязанными вокруг головы, у кого завязанной на руке, на плече.

Приехавшие мигом выгрузились из машин, остановившихся возле центрального административного здания, и стали действовать умело и привычно: разделившись на несколько групп, они разбежались по территории, по гостевым коттеджам, стуча в двери кулаками и прикладами, выкрикивая «- Э-эй, на сабраний! Выходьи! Фсе на собраний!»

И негромкая умиротворяющая музыка, лившаяся из репродукторов, сменилась на возгласы голосом Али:

— Дарагий атдыхающий! Фсем сийчас сабратса возли рисепшина! Вас пирисчитают и дадут вада! И абъиснят распарядак!

Несмотря на то, что в двери стучали прикладами, и стучали люди, мало походящие на спасителей, больше на пиратов; известие о неком «собраний», на котором «пирисчитают и дадут вада» было воспринято с радостью и с облегчением. Пусть в тапочках, пусть с ленточками и с автоматами — пусть! Раз уж у них тут исламская революция — пусть! Это ихние тут внутренние разборки, в которых нам не след участвовать; главное что они теперь власть, и, как власть, конечно же, наведут порядок — и с водой, и с пищей, и, главное, с отправкой на Родину! Мы-то тут при чём, правда же? Мы же с Египтом не воюем, и вообще!.. Вон, им раньше Асуанскую плотину построили, и это… как бы нас тут любят. Вот. Мы ж туристы! Мы ж им наполнение бюджета организуем, привозим валюту в страну!

Правда, несколько пугающим диссонансом в эти соображения втесалась фраза Али, которую он вслед за «- Дарагий атдыхающий! Фсем сийчас сабратса…» также стал постоянно, как заведённый, повторять по вещанию:

— … кто не сабратса — будит наказан!

Это напрягало, как и лица вооружённых арабов — на них была жёсткость, была деловитость, был бессовестно-циничный интерес к белым женщинам, теперь, когда у них в руках были автоматы, не скрываемый за привычным у египтян приторно-льстивым дружелюбием. Или это были не египтяне? Их ведь фиг поймёшь. Но они уж никак не походили на спасателей; теперь в них чувствовались хозяева; и вели они себя как хозяева — пиная двери, торопя; наверно так их предки сгоняли в кучу разбредающихся в пустыне верблюдов.

Рамона с подружками была в своём номере; прыгая по каналам ТВ, они пытались восполнить тот вакуум информации, который у них образовался в период «безвластия» в отеле. Радио — это всё же не то. Телевизор… впрочем, тоже получалось не очень:

«— …идут бои в Тихоокеанском бассейне. Эскадра…» щелк: «- …Новая Администрация заверяет, что тот вал проблем, что остался от прежнего коррумпированного, преступного режима, который…» щёлк: «- … стиль «сюрвайв» в одежде стал определяющим вектором в представленных моделях на выставке Высокой Моды, прошедшей в эти дни в…» О, чёрт, этого ещё не хватало, самое время, ага… щёлк: — «-…отделение Техаса и создание Техасской Республики фактически стало свершившимся фактом, несмотря на то, что пока ещё…» щёлк, — ага, вот! «- …Исламский Комитет заявил, что он является единственным законным представителем воли…»

Дослушать не дали — эти самые, «комитетчики», собственной персоной: пинок пяткой в незапертую дверь, ствол автомата, неприветливое лицо, мгновенно сменившееся скабрезной улыбкой при виде полуодетых девушек:

— Давай-давай! На сабраний! Натаща-Натаща…

— Это ты своей жене командуй «давай-давай!» — буркнула Рамона; впрочем, когда «спасатель» скрылся в коридоре, — Пошли, что ли? Чо там пацаны?

Отдыхающих-выживающих образовалась немаленькая толпа; хотя можно было ожидать и больше. С детьми никого не было, с детьми все правдами и неправдами просочились в аэропорт, который в Шарме был единственной возможностью вернуться на Родину; или драпанули в Каир, наверняка на погибель — там, говорят, бои между группировками. И что делать в Каире? Ну, посольство там. А у посольства что, портал на родину? Те же толпы желающих свалить с, вдруг ставшего негостеприимным, курорта, причём в собачьих условиях. То же ожидание борта МЧС или «пока всё уляжется». А армия, бля, «сохраняет нейтралитет», долбаные чурки!

Собрались перед адм. зданием. Все мятые, несвежие; порядком, признаться, воняющие — и пОтом, и последствиями питья некипяченой несвежей воды, а проще говоря, фекалиями. Жаждущие спасения, воды, кормёжки, отправки домой. Жаждущие информации.

Нате, получите: новой информации воспоследовало с избытком. И новых впечатлений.

Сначала их загнали — как овец, честное слово! — в большое помещение ресторана; второго, обеденного, с крышей из натянутой жёлтой пластикатовой ткани. Раньше Рамоне тут нравилось больше чем в малом, — тут, хотя из-за некапитальной, тканевой крыши всегда было жарче — кондиционеры не справлялись, но из-за того, что лучи яркого африканского солнца заставляли гореть оранжевым натянутую огромным шатром ткань, всё тут днём казалось ярким, оранжевым, праздничным.

Сейчас тут царил беспорядок: валялись перевёрнутые стулья, столы сдвинуты, скатерти сброшены на пол, на полу осколки битой посуды. Это точно молодняк развлекался метанием тарелок, уроды; кстати, где они? А, и они здесь. А как же.

Как-то это мало походило на то, что их сейчас организованно препроводят в аэропорт и отправят домой; тем более что ни одного сотрудника посольства, консульства, или хотя бы «Пегаса» не было. Больше это походило на виденные по телевизору кадры фильмов про времёна фашистской оккупации: согнали деревенских на площадь, и сейчас комендант, или кто там, будет вещать. «-Курка, свинка, млеко, партизанен пиф-паф!»

И «тапочники» действовали сноворовисто, привычно — видимо, не первый отель шерстили. Окружили, держа автоматы не то что бы наизготовку, но вполне под рукой, и скалились, беззастенчиво разглядывая и между собой переговариваясь. Чувствовали себя тут хозяевами; да они и были хозяевами.

Рамона отыскала глазами толстенького юриста, как его? Владлен назвала его супруга — чо-то он притихший, а ведь самое время вроде как «высказать претензии» и «вчинить иск». Дошло до придурка, что эти тут любой «процесс» выиграют — вон их сколько, «адвокатов с автоматами».

О, и Али тут. «- Будим делать пирикличка и срафнить списки!»

— Али, слышь. А где Аббас? Где все? Эти вот… они вообще кто? — спросил негромко, стараясь не нарываться, Женька.

— Ето… Ето новый власть. Пиридставитили Исламский Камитет! Вот! — оторвавшись от бумаг, указал рукой Али, и все обернулись. В открывшуюся стеклянную дверь вошёл абрек, вернее, в точности как на фото и репортажах по ТВ выглядел какой-нибудь душман времён Афганистана, Чечни или Ливии с Сирией: непонятно-средних лет, ему можно было дать и 30, и сорок пять; с окладистой чёрной как смоль бородой по грудь, столь нехарактерной для египтян; смуглый, с быстрыми властными движениями и повелительным голосом. Одет он был «по военному» в отличии от сброда «тапочников» — в песочного цвета камуфляж, песочные же берцы с матерчатым верхом, такого же цвета бейсболка, перевязанная зелёненькой ленточкой с чёрной арабской вязью по ней. Автомата у него не было, зато был большой пистолет в пластмассовой серой кобуре на ремне, такой большой, что нижняя часть кобуры была пристегнута к бедру ремешком, чтобы не болталась. Также на ремне у него висел здоровенный нож…

Судя по всему, он был тут главный. На ходу он что-то, по своему, говорил поспешавшим за ним нескольким арабам, и выглядело это как авианосец, идущий во главе авианосной группы из эсминцев, крейсеров и всякой прочей мелочи. Или как лев во главе прайда.

Оп-па, а это кто? Этого я знаю, этот из обслуги отеля. Это ж бармен из холла, я его помню, хотя он недавно работал. Вообще, все из местных, кто не слинял с началом событий по домам, тоже были здесь: и улыбчивый Халид с тремя такими же молодыми сподвижниками, и ещё несколько парней, время от времени мелькавших на территории и бог знает чем живших всё это время; и несколько разновозрастных и по-разному одетых других египтян, которые на территории не мелькали, и, видимо, отсиживались в своих магазинчиках.

Они стояли отдельной группкой, не смешиваясь с «гостями», и с подчёркнутым вниманием смотрели на Али, который был для них сейчас определённо начальством; а при появлении бородатого с эскортом уставились на него. Прям ели его глазами; Рамоне пришло в голову такое определение как «верноподданно». Ишь ты, даже на Аббаса прежде так не смотрели, видать и правда всерьёз власть сменилась.

Замеченный ей знакомец, бывший бармен, теперь явно был «из этих» — молодой невысокий парень был в джинсах, в светлой футболке — и с автоматом на ремне. И он шёл рядом с бородатым, и со вниманием слушал его реплики.

Бородатый только скользнул взглядом по толпе «гостей» и подошёл к группе соотечественников, заговорил с ними жёстко, повелевающее. Его также как сопровождающие с почтением слушали.

Началось «собрание». Собственно, вёл его Али; он поначалу со всем возможным уважением выслушал обращённую к нему длинную тираду бородатого, поклонился, что-то ответил по-своему; и обратился к «гостям»:

— Ээээ… придставляю вам новый босс. Ето есть Джабар… аль-Мас… эээ… Джабар Несокрушимый. Он есть типерь тут главный, в…

Его беспардонно перебил длинной фразой парень с автоматом, тот, что был раньше барменом. Чёрные его глаза так и зыркали по толпе гостей.

Али выслушал его, поклонился (- «Ого!» — отметила для себя Рамона) и поправился:

— Главный тут, в атели… — он с трудом подбирал слова, — И в близких ателях вот он — Гамаль. Он… он типерь тут главный от Исламский Камитет. Джабар Несокрушимый — подобострастный поклон в сторону стоящего к нему поодаль боком бородатому, продолжавшему что-то внушать почтительно его слушавшим соотечественникам, — есть старший над всем восток Шарм-аль-Шейх! Он отвичать за парядок и законность ваапще! И за соблюдение норм шариат. Джабар есть амир восток Шарм-аль-Шейх — панятна? Гамаль — амир наш атель. И есчо три атель он амир.

Он помолчал, погрустнев; видимо переживая, что вовремя не ушёл и не стал тоже «амир трёх атель», и продолжил:

— Сийчас мы сделаем перекличка по номерам атель и фамилий!

Он стал называть номера и фамилии, а гости отзывались; Али что-то помечал в списках. Если кто-то не отзывался — он возвращался, выкликая жильцов соседних номеров, и вдавался с ними в длинные и путаные выяснения, куда делись жильцы из номеров пустующих. Это оказалось долго и нудно; гости сначала исподтишка, потом открыто стали поднимать валяющиеся тут и там стулья, рассаживаться на них, а то и на пол. Двое настойчиво запросились в туалет; Али беспомощно обернулся на расхаживающего среди гостей и что-то высматривающего Гамаля; а тот сначала злорадно запретил, а потом, когда просящихся стало уже четверо; и одна несчастная, ставшая чуть ли не зелёной от невозможности терпеть, тётка, даже, кажется, обделалась, позвал одного из тапочников, и тот куда-то их сводил.

— …куда уехать?.. Это точно? Вы сам видеть? В аэропорт уехать? Вместе с ребёнка? Кагда? — продолжал дотошно докапываться Али, как будто не всё равно ему было, кто и куда из бывших гостей драпанул из отеля с началом событий. С другой стороны хотелось верить, что порядок восстанавливается, и новая власть не пускает дела на самотёк…

Уже и бородатый Джабар закончил с египтянами, и те ушли; а Джабар в сопровождении пары «солдат» отправился к бару, откуда, вернее, из глубины помещения, кто-то из бывшей обслуги тащил уже бутылки с водой, картонные коробки с соком, горячий чай… А Гамаль всё расхаживал среди гостей, и, как заметила Рамона, несколько раз, что-то или кого-то высмотрев, довольно и злорадно улыбнулся.

Наконец перекличка закончилась, и Али отдал списки с пометками Гамалю. Тот рысью подбежал к бородатому, рассевшемуся в кресле у стойки и пившему чай в торжественном одиночестве; о чём-то с ним перетёр, и, вернувшись к гостям и Али, распорядился:

— Щенщин атдельна, мущщин атдельна! Вот суда щенщин, суда — мущин! — он показал рукой.

— Зачем это?? — возмутился кто-то, но Гамаль не удостоил его ответом. Оробевшие гости стали перетасовываться по полам.

«— Наверно так у них по шариату положено?..» — робко вполголоса предположила некая тётка.

— Какое мы-то отношение имеем к шариату? — хмуро заметил мужчина, и та замолчала растерянно.

Рассортировались; в том числе и анимация. Сволочь Али и мерзавец Гамаль знали ведь, что они-то не из «гостей», они относились к обслуге отеля; но когда Аганазар попытался по-свойски подойти к новому тут «начальнику», Гамалю, и поговорить в тему, тот только отрицательно покачал головой, перехватил поудобнее автомат и скомандовал:

— Нэт! Как фсе!

Ясно стало, что деление сейчас идёт на «наши-чужие» отнюдь не по принадлежности к отелю, даже не по принадлежности к «Пегасу», которому отель и принадлежал и который до последнего времени тут и рулил всем, назначал начальников, тасовал персонал; — теперь разделение шло по другим критериям. Вот даже Али был для них сейчас, видно, не вполне «свой»; а лишь «помогальник». И не «свои» были ушедшие уже египтяне; и уж точно не свои были они, европейцы; неважно, что, к примеру, тот же Аганазар совсем даже и не русский, а азербайджанец.

Разделились, растерянно ожидая продолжения. Хоть бы воды сначала дали, или покушать! — а с кухни начинали доноситься аппетитные запахи…

Подошёл напившийся чаю бородач. Нехорошо осмотрел женщин, останавливая взгляд маслянисто блестящих чёрных глаз на молоденьких, что-то по своему сказал Гамалю; тот угодливо захихикал. Подошёл к мужчинам. Лицо его сделалось жёстким, а взгляд цепким, ощупывающим. Спросил о чём-то Гамаля — тот ответил. Потом обратился к «гостям», которые при его приближении непроизвольно, хотя он и не требовал, повставали кто сидел, — Гамаль перевёл:

— Кто работаль большой фирма? Кто есть владелец большой своя фирма?

Все молчали. Как-то у всех мужчин одновременно возникла мысль, что бородач с пистолетом не собирается становиться партнёром какой-бы то ни было фирмы, не для того спрашивает.

— Не понимать?.. Кто есть босс свой фирма, тот ехать домой первый! Ну?

Из женщин это обращение услышали. Раздалось:

— Лёша, Лёш, что ж ты??

— Михаил, да назовись ты! Уважаемый, вот, мой муж; он в большой фирме работает, в ИнтерПродукт; он начальник отдела маркетинга, его все уважают! Мы вместе. Отпустите нас, пожалуйста, поскорее, у нас дома двое детей маленьких!

— Владлен, скажи же ты им! Мужчина, мой муж юрист в крупном холдинге!..

Бородач удовлетворённо улыбнулся; Гамаль же принялся уточнять:

— Ваш муж какая? Лёша — это вы? Юрыст — ето что? Какая фирма?.. Вы чем занимаетесь? — обратился он, наконец, к солидному мужчине в очках с золотой оправой.

— Столяр я! — буркнул тот.

— …? Какая?

— Столяр-краснодеревщик. С деревом работаю.

Гамаль с недоверием посмотрел на его очки, потом на руки; потом переключился на остальных:

— Дамой хотите? Говорить кто работает! И какой комната!

Понеслось вразнобой:

— …менеджер на хладокомбинате… учусь я, студент… …геодезист я… я в крупной фирме работаю, в «Махеев», зам. начальника по сбыту, а причём тут это?.. … у меня фирма своя, только маленькая, канцтовары, а что?.. …работаю я тут, в анимации, Гамаль, ты что, ослеп??.. …начальник цеха я…

Тот только успевал отмечать что-то в листках, переданных ему Али. Женщин же не спрашивали; очевидно, по их понятиям женщина никакой более-менее серьёзный пост занимать не могла.

Наконец опрос закончился, и четверых из мужчин отделили от остальных и оттеснили в сторону. Бородач что-то сказал — и Гамаль перевёл:

— Вы сейчас уходить вот с ними! — он показал на двоих с автоматами, — Вы жить отдельно…

— А моя семья?? — запротестовал тут же один из отобранных, — Моя жена, дочка! Что значит «отдельно»?? Нет, я так не согласен!

Остальные тоже стали возмущаться и не выражали желания куда-то уходить «от коллектива», загалдели и их жёны; и тогда бородач ударил одного из отобранных в лицо…

Ударил не очень сильно, и, как сказала бы Рамона, неправильно, как-то по-женски, от плеча — сразу видно, что бородач никогда не занимался боксом и даже, пожалуй, не стучал никогда по боксёрскому мешку, «ставя удар»; но всё равно разбил в кровь нос не ожидавшему такого мужчине. И всем всё тогда сразу стало ясно…

Собственно, и раньше всё было ясно; но разум отталкивался от жуткого понимания реалий: «террористы» и «заложники». В конце концов, все кроме бородача и двоих явно полицейских в чёрной форме не производили впечатления каких-то бандитов или хотя бы серьёзной угрозы, несмотря на оружие — просто арабы, каких полно на рынках, приставучих «- Натящья, Натящья, заходы в магазын, харощий цена, только для тибя!..» — да, теперь у них лица были полны сознания собственной важности, но это всё равно, видно, были всё те же недавно заискивающе улыбающиеся на рынках египтяне, те же самые, и одетые так же; только что по какому-то недоразумению теперь в их руках оказались автоматы; привычные такие и даже родные «калашниковы». Впрочем, нет — не совсем привычные — с деревянной ручкой перед магазином, какой на отечественных АК никогда не было. А оно вон как.

Женщина завопили, но с места никто не сдвинулся. Взахлёб рыдала девушка-подросток, очевидно дочка стукнутого в нос мужчины. Их увели; а бородач под перевод Гамаля пояснил ситуацию:

— Они первый уедут. С семья. Как только за них заплатят фирма. Вы тоже уехать. Должны сдать все наличный деньга и все золотой украшений. Мине. Кто ни сдаст будит наказан. Сильна наказан!

— А домой когда??!! — выкрикнул кто-то из рыдающих женщин, до которых «дошло».

— Домой… потом. Да. Все сдавать наличный деньга и золото. Пластиковый карточка тожи сдавать. Кто больше сдать деньги — тот ехать домой первый! Кто не сдаст — тот наказывать!

Боже, какой бред! — думала, сидя на полу, и раскачиваясь, обхватив колени руками, Рамона, — Какой бред, какой бред! Какого чёрта я сюда вообще приехала, в эту долбаную Африку, в этот сраный Египет! Какого чёрта я такая дура-то? Ну почему я не уехала сразу же, с Халиком. В первый же день, когда он предлагал? Убеждал даже, уговаривал, умный азер! Сейчас он, небось, уже дома, в Баку. И она бы могла бы быть в Мувске; а дома, что бы ни случись, и стены помогают!.. Денег пожалела, дура…

Она теперь была уверена, что будь она дома, возле мамы и дочки, что бы ни происходило в мире, было бы такой ерундой!.. Теперь она была твёрдо уверена, что высшее счастье — это быть среди своих. Там, наверняка порядок; родная полиция, армия, нет этих чёрных курчавых морд с автоматами; там все свои; там нет жары; там можно вволю пить прохладной прекрасной чистой воды, и совершенно бесплатно; там не воняет от окружающих потом и фекалиями.

Да, она смотрела по ТВ, что в Мувске произошёл некий «переворот», была стрельба, и неслабая; и даже по комплексу правительственных зданий врезали чем-то тяжёлым: CNN и Евроньюс показывали огромные клубы дыма над крышами родного Мувска. Они тогда ещё не определились — то ли это «пришла к власти подлинно народная и демократическая Администрация», то ли «власть захватила антинародная тоталитарная Хунта», и в комментариях несли что-то уклончивое; но это и неважно было — теперь она была уверена, что чтобы там, в Мувске, не происходило — это всё свои, местные разборки; там неминуемо всё наладится; там любой полицейский или солдат разговаривает на одном с тобой языке, читал те же книжки и те же странички «В Контакте»; и потому не будет с тобой вот так вот, по-скотски: «Кто не сдать — тот наказывать». Душманы чёртовы. Трус и подлец Али. Поганец Гамаль… Хотелось вернуться в комнату, напиться воды и вытянуться на кровати.

Вот только ещё всё совсем даже не закончилось.

Бородач подошёл в сопровождении Гамаля к женщинам — от него отшатывались, отворачивались. Но его, видно, это не заботило — он показывал пальцем на ту или другую, Гамаль понимающе кивал, спрашивал:

— Фамилий ваш? Какой номер? — сверялся по списку, что-то там помечал. Видно было, что бородач тыкал пальцем в молодых и симпатичных. Гарем себе подбирает, что ли? — подумала Рамона.

И в неё, и в Наташку, и в Марину тыкнул пальцем бородатый бандит, — Гамаль ему сказал что-то по-арабски, Рамона поняла только одно слово — «анимация»; но бородач лишь презрительно дёрнул плечами, и Гамаль, не спрашивая их, тоже что-то пометил в списках. А Лиза его не заинтересовала, Лиза была несимпатичная, и она это знала; и всё равно её, как казалось, это обидело — хотя это и было ну совсем уж глупо. Ясно, что не для участия в новом шоу выбирал явный бандит с зелёной ленточкой симпатичных молодых девок; или для «шоу», но не для того, в котором было бы в кайф участвовать…

Закончили с женщинами — бородач перешёл к мужчинам.

Рамона ещё раньше заметила, что несколько парней тасуются позади всех, стараясь не попадаться Гамалю на глаза; но это было тщетно: злорадно осклабясь, он показал на них пальцем, что-то сказал своему боссу — и тот поманил парней пальцем. Те, как загипнотизированные, вышли вперёд.

Гамаль всё что-то говорил бородачу, показывая то на парней — их было двое, — то на себя, то махая рукой в сторону административного здания с ресепшн, где он раньше заведовал баром. И где ему перепало, когда в первую же ночь после отключения электричества бар разграбили. Или во вторую? Неважно, — очевидно, что он узнал обидчиков:

— Есчо где адин?

— Нету… Уехал он. Это… слушай! Я прощения попрошу, эта, заплачу, а? За ущерб. А?..

Не обращая на него внимания, Гамаль всё что-то говорил и говорил бородачу, тот понимающе кивал.

Походил ещё среди мужчин, — те расступались, глядя на него, кто со страхом, кто со скрытой неприязнью. Отошёл — сказал что-то Гамалю. Тот перевёл:

— Рука вытянуть вперёд себя. Оба рука!

Непонимающе переглядываясь, мужчины вытянули вперёд руки. Бородач опять прошёлся — и цоп! — ухватил одного за плечо, толкнул к тем двоим парням.

— Выходы, выходы! — подтвердил Гамаль, — Стой здесь!

— А что я?? Я-то что? Я вообще не при делах!! — запротестовал было тот, но Гамаль не церемонясь выволок его из толпы. Тем временем бородач высмотрел по каким-то своим критериям ещё одного молодого мужчину, выволок и его.

А потом бородач разродился речью — Гамаль, как мог, переводил.

Переводил он сумбурно, но понять было можно — что вы, русские скоты, достойны только жрать помои вместе со своими свиньями; что теперь тут, на священной земле Египта, будет халифат; и гяурам, поганым иноверцам, нечего тут делать, и потому они все будут отсюда высланы. Со временем. Что поганые русские недостойны лизать ноги правоверных мусульман; и что они своим поведением показали, что совершенно не способны к порядку и дисциплине. Воровать — нельзя; драться — нельзя! — но вы, отродья свиней, этого не знаете, потому что вы есть отродья свиней! Несколько дней — и вы превратились в то, чем на самом деле и являетесь — в стадо свиней, вонючих, хрюкающих, пьяных, не знающих закона и порядка. И что сейчас несколько из вас, свиней, будут показательно наказаны, чтобы остальные свиньи знали, что тут, на древней земле, хозяева — правоверные мусульмане, а не поганые позорные европейцы! И это будет вам всем, свиньям, хорошим уроком!

Наверное, это было уже по заведённому сценарию, потому что тут же двое подручных, те, что были в полицейской чёрной форме, забросив автоматы за спину, подбежали к растерянно стоявшему парню, одному из двоих, на которых указал Гамаль, и, схватив за руки, поволокли его в сторону дверей. Парень был здоров, и стал вырываться… Впрочем, несмотря на то, что по габаритам парень, пожалуй, мог бы без труда расшвырять обоих египтян, сопротивлялся он в четверть силы, не дрался, а лишь упирался, не давая его тащить непонятно куда… Впрочем было понятно, что ничего хорошего ему не светит.

В толпе женщин начался вновь истеричный вой и плач, мужчины, кто сидел, повскакивали, сжимая кулаки — отступив на несколько шагов, на них направили автоматы несколько «тапочников», защёлкали снимаемыми предохранителями.

Парня тащили к дверям — а он упирался, и следом шёл бородач. Гамаль злобно и торжествующе улыбался, глядя на это; в руках теперь он держал не списки, а автомат, тоже со снятым предохранителем.

До дверей парня не дотащили — он упёрся, стал всерьёз сопротивляться, и даже толкнул одного из конвоиров так, что тот упал.

И тогда шедший следом главный бандит что-то каркнул — и второй отскочил в сторону; а он быстро достал большой чёрный пистолет и выстрелил парню в голову…

В просторном зале выстрел хлопнул совсем негромко, не громче чем хлопок лопнувшего, предварительно надутого полиэтиленового пакета — и на секунды, пока парень валился на пол, и когда уже упал, в зале наступила пронзительная тишина, даже слышно было как звякнула по полу гильза.

А потом все заорали. Дико, пронзительно.

Отступивший в сторону один из тапочников дал очередь из автомата поверх голов — и автомат протрещал, громко, внушительно, несмотря на крики — и крики сразу оборвались, и бывшие «гости» стали падать на пол, закрывая головы руками — кажется, ни у кого не было сомнений, что сейчас их всех тут и убьют…

Рамона тоже упала на пол, вернее, на кого-то; перекатилась в сторону, мельком увидев в пологе шатровой крыши неровную цепочку отверстий от пуль, через которые теперь тонкими лучиками било африканское злое солнце; замерла. В десятке метров перед ней на полу были видны грязные подошвы босых ног только что убитого парня. Рядом с ним стоял с пистолетом в опущенной руке бородач и что-то говорил Гамалю.

Говорил он ему:

— … так всегда бывает, запомни. Всегда чтобы остальные начали слушаться, чтобы поняли, что с ними не шутят, надо одного выбрать и при них убить. Тогда остальные будут себя вести как полагается. Понял?

— Понял, Джабар-амир. Только это же русские. Они бешеные.

— Аааа, уаляд, ты чего говоришь. Все неверные одинаковы. Немцы, итальянцы. Ты же видел.

— Да, амир. Но русские, они…

— Ты что, боишься русских? Этих грязных трусливых свиней?.. Ты видел, как они сразу испугались??

— Нет, конечно, амир, я не боюсь. Только они бешеные. Бывают.

— Аааа, сын кролика, бешеных животных уничтожают. Пойдём, я покажу тебе. Ты тут останешься главным, тебе следить за всеми, пока не сможем их обменять на что-нибудь стоящее у их правительства — на деньги, или на оружие, — и тебе следить за порядком. И потому надо чтобы тебя боялись. Скажи-ка им…

Он стал говорить громче, и Гамаль теперь переводил:

— Фсе вы жить в своих номер. Сами следить за порядок! После пять часов из номер не выходить! Кто выходить — мы сразу стрелять! Сегодня мы обойти номер и собрать все деньги из номер! Кто будет прятать — мы стрелять! Двер номер не закрывать!

Подумал и добавил от себя:

— Вада севодня дадут… В номер телевизер не включать! Кушать в ресторан в абед, адин раз. Если кто убежать — мы поймать и стрелять! И стрелять все из соседний номер!

Ещё помолчал и громко добавил:

— Я тут главный!

Бородач стоял рядом и благожелательно улыбался, слушая незнакомую речь. Он был уверен теперь, что этот, новый сподвижник, расшибётся в лепёшку лишь бы заслужить благоволение «амира», давшего ему власть, деньги, оружие. Главное, конечно, власть. Это как наркотик — кто хоть раз попробовал настоящую власть, — вплоть до жизни и смерти — тот с этого уже не соскочит. Надо только ещё кое-что сделать, чтобы у мальчишки обратного пути не было…

Он распорядился — и двое в полицейской форме как собаки кинулись на второго парня из выбранных Гамалем. Он стоял, был в прострации, не сопротивлялся — его повалили, надели и затянули за спиной пластиковые наручники. Потом набросились на следующего, того, одного из двух, что выволок из толпы сам Джабар.

— Яяяя…. Я не при чём!! — заорал тот. Но его тоже повалили навзничь и надели наручники. И ещё одного. Из кучи лежащих на полу и друг на друге женщин, девушек раздавался плач и подвывания; из кучи мужчин — тупая бессвязная и бессильная матершина. Подниматься и оказывать сопротивление и правда никто больше не рисковал.

— Вот.

Бородач подвёл за плечо Гамаля к одному из лежащих, наклонился над ним и снял с его руки часы:

— Вот. Смотри. Это военные часы. Американские. Значит он тоже военный. Только скрывает.

Лежащий что-то сообразил и, не поднимая голову, торопливо заговорил:

— Это хорошие часы, я их по интернету купил. С ними нырять можно. Забирайте, конечно. Меня отпустите только!

На него не обращали внимания. Подошли к другому, бородач снял и с его руки часы, подал Гамалю. Тот прочитал вслух на ярких, весёленькой расцветки массивных часах с парашютом и летучей мышью на циферблате: «- Спец Наз Гэ Рэ У. Вэ Де Ве».

— Это мне подарили!! — торопливо забормотал лежащий, — Друг подарил, на день рождения. Это… это обычные часы, они в у нас в любом магазине продаются!

— Этот, наверное, тоже военный! — не слушая, что там лопочет по-своему русский, сообщил Гамалю бородач, — ГэРэУ — это у русских разведка, я знаю. Его тоже нужно держать отдельно, а лучше убить!

Троих потащили к выходу.

Пить не дали. Есть тоже не дали; впрочем, от произошедшего есть всем как-то расхотелось. Зато отпустили по номерам; и подвывающие и белые от ужаса бывшие отдыхающие быстренько рассосались по своим обиталищам.

Телевизор не включали…

В остальном всё было как раньше — приветливо дул прохладой кондиционер над дверью, в кране появилась вода, можно было наконец умыться и постираться. Принять душ. Вот только зрелище убитого на их глазах парня не выходило из головы и отбивало желание заниматься хоть какими-то бытовыми делами. И сознание что все они теперь — заложники.

Сидели на кроватях, тупо глядя, кто в пол, кто друг на друга.

— Ну, что будем делать, девочки?

Никто не ответил. Когда уже прошло минут пять, разлепила губы Маринка:

— Что, выбор, что ли, есть?..

— Выбор всегда есть…

— Ага, как у того пацана, что застрелили в голову?

Помолчали; Рамона думала о доме, о дочке и маме. Сто процентов, что о доме же думали и остальные. Потом сорвалась Лиза, закричала, забилась на постели:

— Я не хочу, не хочу, нехочу это!! Заберите меня отсюда, пусть кто-нибудь заберёт меня!! Я домой хочу, что мы тут все делаем??!!

Её не успокаивали; только когда её рыдания превратились уже в протяжный вой, Рамона сходила и принесла из ванной стакан воды, ни слова не говоря вылила ей на голову. Завывания Лизы понемногу прекратились, остались только сдавленные всхлипывания.

Скрипнула незапертая дверь в номер. Все, вздрогнув, обернулись на вход. Появились Женька и Валек.

— Вы чо не в своём номере? Сказали же из номеров не выходить. А где Аганазар?

Женька только презрительно передёрнул плечами, а Валька сразу начал рассказывать, как будто с середины:

— … всех убили! Ну, этих — парня, что Гамаль указал, и тех двоих. За наш амфитеатр отвели — помните, там недострой? Вот — отвели туда — мы проследили, — там колодец старый. Каналья или, скорей связь. Положили лицом вниз. Потом по одному поднимали, подтаскивали к колодцу, на колени ставили — и горло резали. Первого этот, бородатый зарезал — столкнул в колодец, потом двоих — Гамаль. Бородатый ему свой нож дал — показывает «режь», типа — а тот трусит, трясётся. Потом что-то поговорили — и Гамаль того… зарезал. Одного, потом другого. Сам. За волосы держит — и горло перерезает, прикинь. Над колодцем. Меня чуть не вырвало. Один типа тихо, а второй вырывался, ага. Вот он их и зарезал… И столкнули их в этот колодец, мусором присыпали.

Валека всерьёз потряхивало.

— Ты выпей чего, что ли?

— Валокордин есть, или что там сердечники?..

— Какие нах «сердечники»; у тя что, с сердцем непорядок?

— У меня сейчас везде непорядок. Чо-то сердце, в натуре, жать стало.

— Водки выпей вот. Не, нету водки, на виски. Полегчает.

— Спасибо. Не каждый день, в натуре…

Лиза тихонько завыла. На неё не обращали внимания.

— Да понятно всё. А Аганазар где?

— Он остался посмотреть ещё. Куда и кто. Одному легче. Вроде как бородатый уезжать собрался, надо посмотреть, кто и с чем останется.

— А смысл?

— Надо посмотреть сначала, потом думать. Может и смысл какой появится.

— Поймают Аганазара — нам всем конец! — пролепетала, сморкаясь в наволочку, зарёванная Лиза.

— А не пох. й ли? — спросил Женька, играя желваками.

Все помолчали, переваривая услышанное.

— Аганазара увидят — нас всех убиют! — снова продолжила Лиза.

— Пох.й. — теперь это уже сказала сама Рамона.

В самом деле, это старое русское выражение «- А не пох. й ли??» как-то… как-то показало свет в темноте. Выход.

Действительно — а не пох. й ли? Что ещё с ними нужно сделать, чтобы было не пох. й? Трахнуть их, порвать, заразить чем-нибудь, продать какому-нибудь толстому шейху в гарем? Откуда тут нахер шейхи? Значит не в тот гарем, что показывают в исторических фильмах, где музыка и канарейки, а в какой-нибудь заплёванный бордель. Ублажать этих вот, «тапочников», воинов аллаха, ити их всех. Пока не зарежут.

Парни, переговариваясь, ушли к себе в номер.

— Маринка, слышь, Маринк!

— А?

— Где мой венгер? Ты брала тогда, не вернула?

— А. Да вот он. Зачем тебе? — она порылась в тумбочке и достала небольшой складной ножичек малинового цвета со швейцарским крестом на ручке.

— Затем. Они сегодня придут «собирать ценности», слышала?

— Угу.

— Нас с тобой чо-то пометили в списках, видела.

— Ясен перец. Ага.

— Ага-ага. Вот. Пох. й мне, ясно. Пох.й. — Рамона открыла складешок, попробовала на ногте остриё. Не закрывая сунула под подушку. Потом передумала и сунула его под простыню. Прикрыла скомканным покрывалом.

— А, поняла.

Лиза всё всхлипывала. Маринка покопалась в ящике стола под телевизором, достала нож из нержи, обычный столовый. С зубчиками. Когда-то давно принесённый из ресторана; что они тогда им резали, торт? Точно, день рождения был у неё, Рамоны; торт тогда и резали им. С сомнением осмотрела нож, бросила обратно; вновь покопалась в куче вещей и вещичек, накопившихся за время работы, извлекла канцелярский нож с выдвижным лезвием:

— Во!

Вжикнула лезвием туда-сюда, попробовала пальцем, ойкнула уколовшись, сунула палец в рот, посасывая.

— Нормальный.

— Ага.

— В шею надо, где артерия. Эта, как её. Сонная.

— Да.

Телевизор не включали. Без телевизора было кисло, хотя, казалось бы, уже и отвыкли за это время. Кисло даже со светом и с водой. Хотя с водой нет, с водой было хорошо. Напор был так себе, но не суть. Под чахлой струйкой из душевого крана с грехом пополам все вчетвером по-очереди помылись, вздрагивая от малейшего стука поблизости, постирали в раковине накопившееся бельишко. Никто не мешал. Набрали воды про запас, на всякий случай в пустые бутылки.

— Может и обойдётся?.. — осторожно спросила Наташка, — Может пронесёт?

— Обязательно пронесёт. Если некипячёную воду будешь пить! Будет нести и нести, добежать не успеешь.

Маринка фыркнула.

— Да ладно. Ты ж понимаешь. Может обойдётся? Баб много…

— И времени у них много. Ты это — подмылась? Вот и сиди, проветривай, жди. Принца на белом коне…

— Или коня — без принца.

— Во-во. Это скорее всего.

— Гамаль, сучонок, на коня не тянет — так, жеребёнок.

— Убийца он теперь, поняла?

— Да поняла я, поняла.

— Среди наших убийцы тоже есть. Ты рассказывала.

Она рассказала, конечно, про синюшные вспухшие ноги, торчащие из-под покрывала в вонючем номере. Они тогда здорово перетрусили. Рассказали парням. Те через день сходили — сказали, что нет там ничего. Уже. Диван вонючий с пятнами есть, а покрывала и тела нет.

— Может она сама… Может не наши…

— Может показалось.

— А иди ты. Показалось!

— Сейчас всё говно наружу из всех полезло. И из наших, и из ихних. Почему вот так: как ничего не сдерживает, так обязательно говно из людей лезет. А? Почему не что-нибудь другое?

— Чего? …не сдерживает-то?

— Ну, типа, закон. Закон кончился — и говно полезло. А?

Помолчали, потом Рамона медленно произнесла:

— Мы в девятом классе в поход ходили, в трёхдневный… От группы вчетвером отстали. Я и три пацана. Случайно — я на поляну с черникой набрела, а они меня искали. И заблудились мы. Я ногу подвернула… И они меня полночи по-очереди тащили к лагерю. На себе. А могли бы трахнуть, и, к примеру, в ручье утопить. А? Там ведь, в лесу, закона не было… А они тащили. И мысли не было.

— Ну, это другое…

— То же самое. Вот то же самое…

Вдалеке послышался женский истошный крик. Все вздрогнули.

— Вот оно, началось!.. — с видом, как будто она комментировала фильм ужасов, замогильным голосом сказала Лиза. На неё накинулись одновременно:

— Закрой рот, достала уже, сука, ныть!

— В натуре, завали хлебало. И без тебя тошно!

— Ты у нас страшненькая, тебя трахать не будут, нахер ты нужна!

Лиза с рёвом упала на постель, затряслась в рыданиях, обхватив голову. Рамона подумала — интересно, от чего больше: от того что «началось» и от страха, или что опять ткнули в нос что страшненькая? Арабы ж не бухают, не то, что наши, для них расхожее выражение «Нет некрасивых женщин, есть недостаток водки!» неприменимо. Хотя для них все европейские женщины желанны, это давно понятно. А мы тут вчетвером. Хотя нет, ещё девчонки вдвоём вроде живут в одном номере, это кроме семейных, «парных», и вроде ещё тётки — но те в годах… Интересно, мужики будут своих жён защищать, если к ним придут… это… с ясными намерениями, и с автоматами? А вот хрен знает — дешёвые сейчас мужики пошли. Наши-то парни, хоть их номер и по тому же коридору, за нас точно не впишутся, нафиг им приключения. Мы им никто, так, сотрудницы по работе… — распаляла Рамона себя, — Вот Халик бы вписался, Халик резкий; у них, у азеров, свою женщину не отдают просто так… Хотя… какая там «его женщина», так, переспать время от времени, «для здоровья». Нет, Халик точно вписался бы! — решила она, — И его бы грохнули. Застрелили бы или зарезали как тех троих. Хоть он и резкий. Нет, хорошо, что он уехал…

Пришли когда совсем уже стемнело. Чужая речь послышалась в коридоре, зашоркали сланцы, стукнула дверь к кому-то в номер. Внутри всё поджалось.

В приоткрывшуюся дверь просунулась рожа; радостно их четверых, сидящих на кроватях, оглядела, радостно же что-то прогыгыкала в коридор. Ввалились трое.

Свет в номере верхний не зажигали, светил только торшер в углу. Трое арабов, или египтян, чёрт их разберёт, тоже ведь арабы; все с зелёными повязками на лбу; один с автоматом, двое с большими поварскими ножами за поясами брюк. Встали напротив, осклабляясь, глядели. «-Натащья…» У них все русские — Наташи, это и так ясно. И чо. А Гамаля нет. Где-то в другом месте, видимо, беспредельничает. Главное, с автоматом-то этот, один из приехавших; а эти двое — это ведь ясно, что из местных, из отельских. Зелёные ленточки на башку повязали — и типа тоже стали мусульманами. Или чёрт их там разберет, кем они были и кем стали.

Выжидательно посмотрели друг на друга — девушки на вторгшихся к ним в комнату, мужчины на девушек. Потом один, тот, что с автоматом, произнёс:

— Money!

Это понятно.

— Вон, возле телевизора! — Наташа показала пальцем. Там, на салфетке они сложили свои ценности: немного долларов, стопочка рублей, золотой кулон, три кольца, две цепочки. Пластиковые карточки и бумажка с пин-кодами. Подавитесь.

Тот, с автоматом, не разглядывая, свернул салфетку со всем на ней лежащим, сунул в карман. Подошёл к Наташе, наклонившись близко, посмотрел в лицо — та не отстранилась, только сжала зубы. Тот удовлетворённо хмыкнул, подошёл к Маринке, посмотрел на неё, равнодушно скользнул взглядом по Лизе, шагнул к Рамоне. Всмотрелся. Проехался взглядом по её голым ногам, чуть ли не облизнулся. Наклонился к ней.

Рамоне доставило большое усилие не треснуть ему по морде, а там будь что будет. Поворачиваясь к своим спутникам, показывая на неё пальцем, на её, вернее, татуировку на шее, на пирсинг, что-то, смеясь, заговорил. Те тоже засмеялись.

Потом показал пальцем на девчонок — ты, ты и ты. И на коридор — типа вышли вон отсюда. Ага. Выбрал, сука. Рамона стиснула кулаки. Как почувствовав, тот похлопал рукой по висящему на груди автомату, опять осклабился. Всё ясно. Предельно, чо. И рожа у него такая очень уверенная: этот, в отличие от двоих с ножами, бандитничает тут не первый день. Француженки там, итальянки. Немки.

Лиза вышмыгнула из комнаты в коридор первой. Маринка и Наташка поднялись с постелей, на которых сидели, беспомощно оглядываясь на неё, на Рамону. Та сидела с каменным выражением на лице. Плакать, кричать? Ну уж нет.

Не отпустил он их. Ухватил Наташку за руку возле локтя, что-то заговорил двоим спутникам, указывая на девушек; что говорил — явно читалось: «- Эту хочешь? Или эту? Бери любую, что ты?!» Те заулыбались плотоядно; один быстро-быстро закивал, заговорил что-то. Потом заспорили с третьим.

Потом тот, что с автоматом, снял автомат с шеи, протянул одному, кивнул — иди, мол, посторожи в коридоре. Тот принял автомат как палку, сразу видно что не умеет обращаться. Взял Маринку за плечо, подтолкнул в коридор — иди, мол. Оставшийся ухватил Наташку за плечо и по хозяйски потянул её в помещение перед балконом — там стоял диванчик. Наташка беспомощно оглянулась на Рамону, потом на свою постель. Тот, что постарше стал снимать с себя старый потрёпанный гражданский жилет, в карманах которого торчали автоматные магазины. Жилет был тяжёлый, неудобный; он пыхтел; еле поймал вывалившийся из него магазин, положил со стуком на стол перед телевизором. Гортанно сказал что-то второму — явно «-Куда ты её поволок, там же не удобно, давай здесь…»

Тот ответил из-за стены что-то неразборчиво.

Хлопнула, закрываясь, входная дверь в номер.

Снял жилет; потом включил телевизор. Ей, Рамоне, кивнул — раздевайся мол. Ага, сейчас, разбежалась. Рядом, за стеной, ойкнула Наташка, заплакала, судя по звукам, явно вырываясь. Забубнил что-то гортанный голос.

Телевизор прогрелся и выдал:

«— … связи с изменениями в транспортном сообщении. Произошедшие вчера столкновения с сепаратистами из так называемых «Регионов» ставят под вопрос достигнутые ранее в Мувске догово…»

Араб потыкал в кнопки пальцем; сменилось несколько картинок, нашёл что-то отвечающее его вкусам и настроению, что-то протяжно-пронзительное, исполняемое вперебивку, то женщиной, то мужчиной под арабскую же музыку. Остался доволен, добавил громкости. Громко что-то спросил своего напарника — там, за стенкой, чуть ли не боролись; спросил насмешливо, вроде как «-А не помочь ли тебе?..»

Тот ответил, задышливо, но так же со смешком.

Рамона, и не думая раздеваться, сидя на постели, подтянула колени к груди, правой рукой стиснула под скомканной простынёй открытый ножик. Она была в джинсовых шортах и в майке. Пусть снимает, ага. В шею гаду, сбоку. Ножик маленький, но острый как бритва; они им ничего твёрже яблок и не резали, вот и не затупился. В шею — и потом в соседнюю комнату. Может, удастся и со вторым успеть. А потом застрелят, конечно. И пох.й. Дочку только жалко. И маму. Не узнают, как их беспутная мама и дочь умерла. Ну, давай, сука. Давай, иди.

Араб разделся до трусов, обычных, семейных; из-под них вытарчивал его немалый орган. Подошёл со стороны ног, что-то сказал повелительно — она не поняла и не расслышала; ухватил её за лодыжки, рванул ноги на себя, вытягивая — она шлёпнулась на спину; ожидая, что вот сейчас он навалится на неё и тогда… а ему не понравилось её выражение лица; а может просто был уже опытный — коротко и сильно ударил её ладонью в лицо, в скулу… Голова мотнулась, в голове грохнуло — стукнул неслышно о пол выпавший из руки ножик…

В коридоре невнятно вскрикнули, но в номере всё заглушал телевизор, где ритмично-заунывно сменяли друг друга мужчина и женщина. Как-то однажды она, Рамона, спросила Джамала, про что поют в их песнях? Да то же что и в ваших, ответил он — про любовь в основном. Про страдания. Про аллаха ещё, и про любовь к аллаху. Вот, двое в телевизоре громко и ритмично пели что-то видимо про любовь и про страдания.

Майку он порвал. Теперь араб возился с ней, стягивая шорты. В голове звенело; машинально она ухватилась рукой за пояс шорт, не давая себя окончательно раздеть, — араб опять влепил пощёчину — откинулась на спину, едва не потеряв сознание. Пришла в себя, когда он уже стащил с неё шорты, содрал трусики, и, лёжа на ней, подогнув ей ноги, сопя, втискивал в неё свой орган. Завозилась, извиваясь, чуть вывернулась; попыталась его укусить — неудачно; она схватил её за руки и что-то каркая, прижал её к матрасу. Но так ему было неудобно, так он ничего сделать не мог, и потому он отпустил её руки, а одной рукой, схватив её за горло и удерживая прижатой к матрасу, другой рукой, правой, вновь ударил её по лицу и зашарил там, внизу, стараясь поймать её за бедро и продолжить… А она, извиваясь под ним, голым скользким от пота телом, одной рукой старалась оторвать его руку от шеи, а другой дотянуться до пола, где валялся упавший ножик… и дотянуться не удавалось, даже до пола не удавалось дотянуться, а ещё нужно было нащупать куда-то упавший ножик; и из-за стенки стонала и что-то кричала Наташка; а араб опять ударил её в лицо и каркнул что-то, и опять зашарил правой, прихватил её бедро; она видела рядом его вытаращенный налитый кровью глаз и полуоткрытый рот, в котором скапливалась слюна и стекала по толстой лиловой губе. Лицо было близко, но укусить его не удавалось, и ей, прижатой, не удавалось передвинуться к краю кровати так, чтобы суметь нашарить на полу ножик, никак не удавалось. И тогда она, задыхаясь, просто стала стараться вцепиться ему в лицо, оттолкнуть, отжать его душащую руку от шеи; и уже чувствовала, что сил не хватит… И его страшное лицо с блестящей от пота тёмной кожей, раззявленный рот с капающей слюной… его голова вдруг сильно и резко дёрнулась вперёд, ударив её лбом между глаз — и она отключилась…

Но это было, она чувствовала, лишь на секунду; тут же придя в себя, даже не чувствуя как гудит голова от удара, она вновь стала сильно, упруго извиваться под тяжёлым телом араба, стараясь освободиться — и это вдруг удалось; и рука его, по-прежнему у неё на горле, уже не сжимала её сильно, не душила; и удалось столкнуть руку с горла, и, вцепившись ему в плечи, сдвинуться из-под него; но всё равно он был сильно тяжёлый, но вдруг почему-то стал тяжёло-мягким, и она, всхлипывая от ненависти и омерзения, стала вылазить из-под него, и он, лежа на ней тяжёлой тушей, не сопротивлялся этому… А потом кто-то вообще стал помогать ей, сталкивая с неё тяжёлую тушу, и она выскользнула из-под него и грохнулась на пол. И тут же под руку попался упавший ножик.

Схватила его, порезавшись. Сразу же вскочила, сжимая в кулаке, готовая бить-бить-бить.

Возле кровати, с другой её стороны, стоял Женька.

Араб большим голым манекеном лежал на кровати, на скомканных простынях, ничком, раскинув руки и ноги. В голове у него, в районе затылка, торчал какой-то стержень. И араб не двигался.

— Ой-ой-ой… — заорал было мужской голос из-за стены, едва не перекрикивая звуки телевизора; и тут же оборвался. Рамона затравленно озиралась, всё сжимая ножик, готовая втыкать, кромсать…

Из-за стены выглянул незнакомый большой мужчина в очках. В руках он держал автомат…

— Ну как?.. А. Молодец.

— Ага.

— Этот тоже готов.

Женька взялся за торчащий из головы лежащего стержень и попытался его выдернуть, раскачивая. Не удалось, только голова лежащего помоталась из стороны в сторону как большой жуткий чупа-чупс на палочке. Из раззявленного рта на подушку стекала слюна, один глаз, вытаращенный, казалось по-прежнему следил за Рамоной.

— Вот ведь, не вытаскивается…

— Брось, что ты ерундой занимаешься! — сказал мужчина в очках. В тонких таких интеллигентных очках с золотистой оправой. Здоровенный такой дядька. Рамона тут же вспомнила, что это тот, что на вопрос о профессии там, в зале ресторана, сказал что он «столяр». Столяр-краснодеревщик, ага. Она глупо хихикнула. Из-за спины дядьки в очках выглянула Наташка, прикрываясь скомканной футболкой.

Тут только она сообразила, что стоит совсем голая, глупо сжимая в кулаке малюсенький ножик. Метнулась в сторону, тут где-то шорты… а, не, они там, под этим… штаны, что ли, всё в шкафу ведь… а, впрочем, плевать-плевать… уй, как голова-то болит! Ого, на лбу шишка какая…

— Нет, я вытащить хочу. Удобная штука.

Женька стал вновь раскачивать железяку, голова араба моталась, и Рамона железку узнала — та самая корявая, ржавая, заострённая на конце арматурина, которой они начинали вскрывать технички с водой. Почти что короткий ломик.

— Не-е-ет, я вытащу! — Женька продолжал её ворочать, но ворочалась только голова мёртвого араба. Тогда Женька упёрся ему в голову ногой в сандалии.

— Это потому что арматурина, она ж рифлёная, — сообщил зачем-то откуда-то тоже взявшийся Валек. На голую Рамону он деликатно старался не смотреть.

— Не сходи с ума, — посоветовал мужчина в очках, — Заняться больше не чем? А вы, девушки, одевайтесь, пожалуйста. Мы сейчас уходим.

— Куда? — глупо спросила Наташка.

— Куда-нибудь. Там определимся. У нас теперь два автомата, боезапас. Ты, парень… как тебя? Валек? Вот помоги им, видишь, они в шоке. Знаешь где их вещи?

— А Аганазар где, Маринка, Лиза? — сообразила спросить наконец Рамона. Ах ты чёрт, я же голая, и на лице эта слизь, тьфу, это ж не то слюна, не то сопли этого араба-то. Дохлого. Её чуть не вырвало. Бегом мимо Валека она прошмыгнула в ванную.

— Назар в коридоре, сторожит этого, и девчонки с ним, — сообщил ей в спину Валек, — Мы тут за вами зашли. Борис Фёдорович вот… и жена его. Она в коридоре. Давайте, в натуре, собирайтесь быстрее, девчонки, эти ж пятеро не все тут… и не два автомата у них тут оставалось. Гамаля, кстати, мы не видели…

— А хотелось бы, да. — Женька наконец вытащил из пробитой головы покойника железяку, вытер её о простыню. — Но, видимо, не судьба. Борис Фёдорович правильно говорит. Драпать надо. На машине.

— Там по ходу дела решим, — Борис Фёдорович был деловит. Теперь, отставив автомат, он попытался надеть на себя жилет араба, но тот оказался мал в спине, и он стал доставать из его карманов магазины, сложил их стопочкой на столе, заозирался в поисках какой-нибудь сумки.

Наташка, обёрнутая уже в простыню, первым делом брезгливо подняла брюки убитого, зашарила по карманам, достала скомканную салфетку с деньгами и украшениями, развернув на столике возле телевизора, стала искать свои колечко и цепочку. Дядька в очках распоряжался:

— Воду всю забрать, консервы. Девочка, ты тоже одевайся, не тяни. Да не шорты — есть у тебя какие-нибудь штаны-то? Нет, чемодан не брать, сумки найдите, есть сумки? На ремне лучше. Тёплое что-нибудь для себя. Зажигалки. Фонарики — у вас есть, я знаю. Парень… достал всё-таки железку? Упорный ты. Иди, реши того, в коридоре. Да-да. Нам пленные без надобности. Что значит?.. давай-давай! Взялся, так уж… Знаешь ли, в любом деле есть свои правила; а не оставлять у себя в тылу врага, могущего сообщить о составе и вооружении группы — одно из. Вот и выполняй. В темпе.

Весь его интеллигентный вид не вязался с распоряжением убить пленного, и вообще с его командирским тоном.

— Девочку ту, в татуировках и колечках которая, поторопите. Нет, милая, не сланцы! Кроссовки у тебя есть?? И носки надень. Собирайся, потом поплачешь, время на переживания ещё будет. Я надеюсь.

Они тряслись в микроавтобусе по пересечёнке; потому потряхивало, но несильно — сидевший за рулём Борис Фёдорович не гнал, потому что была ещё ночь, и ехали не включая фар.

В проходе громоздились упаковки с водой, сумки, одеяла и ещё какие-то коробки, накрытые покрывалами. В одно из них закуталась чуть не с головой Рамона. Африка, бля. Её морозило. Отходняк, да.

— Рамонка, слышь! — шёпотом приставала, стараясь её разговорить, не дать замкнуться, Маринка, — Вот ты тогда про турпоход в девятом классе рассказывала, да?

— Ну? — неохотно отозвалась Рамона. Она думала о доме, о дочке и маме. Которых только что чуть не потеряла. А они чуть не потеряли её.

— Придумала, да? Не было такого? Ну что нога, и пацаны тебя несли? Специально чтобы нас подбодрить?

— Было… — после паузы отозвалась та, — И поход, и нога. Ногу только не я подвернула, пацан один. Ну и мы его несли. Я тоже. А какая разница.

— Правда. Никакой разницы.

НОВЫЕ КАБАЦКИЕ ЗНАКОМСТВА

Очередной день прошёл как обычно: опять масса текущих дел. Только что открытый, хотя и доделываемый на ходу, ресторан требовал пока много внимания, но и бросать свои обычные тогово-спекулятивные дела Владимир не хотел.

Деньги сами шли в руки, он стремительно богател, вспоминая рассказы отца про 90-е, когда наравне с беспределом и нищетой создавалась предприимчивыми, и, что греха таить, заточенными только на личное обогащение, без моральных блоков людьми, огромные состояния.

Давно и настырно повторяемое домашними теоретиками изречение, что «китайский иероглиф «кризис» одновременно означает и «возможность» имеет под собой почву; вот только немногие действительно, «не теоретически» понимают, что «возможность» эта заключается не в чём-то отвлечённо-мистическом, что само придёт и громко объявит: вот она я, и зовут меня «возможность», нет! «Возможность» в кризисные, смутные времена — это возможность делать что-то новое, нетрадиционное; или возможность делать что-то по-новому, нетрадиционно — даже если в прежнее, устоявшееся время это было невозможно, непринято, противозаконно, наконец!

Но кризис, смута открывали новые перспективы, создавал «социальные лифты», которыми беззастенчиво пользовались молодые, цепкие, беспринципные; и… и Владимир старался не отставать. В конце-концов, мораль моралью, а деньги деньгами — успокаивал он себя; папа тоже свой первый миллион сделал не в белых перчатках; а я… а что такого я делаю, что не делали бы другие, и что не сделали бы через некоторое время другие же?!.. Пусть лучше я заработаю, чем кто-то! Мне, в конце концов, нужно людей в деревне поддерживать; девчонок… они ведь начальный капитал дали; ну а потом уже Виталий Леонидович подсказал нужных людей.

Сейчас Владимир занят был тем, что через «своего человечка при власти» участвовал в тендере на поставку бронепластин для броников на передовую. Как-то так получилось, что, несмотря на, в общем, обилие ручной стрелковки в «Новых Регионах» на подведомственных им складах, со снарягой было не очень. И теперь она, пехотная снаряга, спешно воссоздавалась — шилась форма, разгрузки, бронежилеты; броники нужно было чем-то наполнять. Узнав о готовящемся тендере, Владимир спешно вёл переговоры с парой мехмастерских, у которых были, как он знал, запасы металла и соответствующее оборудование.

Задача была несложной технически — нарезать соответствующей марки стали пластины по размерам, снять фаски, провести термообработку. Задача была сложной организационно — нужно было сделать так, чтобы он участвовал в тендере (это брался устроить за немалую мзду чиновник из Администрации), а главное, чтобы он этот тендер выиграл! Это уже было сложнее; «выходов» на такой «верх» у Владимира ещё не было; оставалось рассчитывать на свою удачу, пронырливость, и на корпоративный сговор с конкурентами; каждый из которых, впрочем, рассчитывал в подходящий момент кинуть «заговорщиков» и пролезть вперёд, дав «лучшую цену».

Это были сложные моменты, но Владимир участвовал во всём этом со всем пылом нерастраченного ещё предпринимательского вдохновения: его агент уже достал ему подтвержденную информацию, что один из конкурентов собирается поставлять в армию нетермообработанные заготовки — у него просто не было термички, и пластины просто-напросто тупо грели автогеном и поливали водой для создания впечатления о проведённых над ними сложных технологических манипуляциях.

Другой конкурент нагло собирался поставлять «пластины из сэндвич-металлокерамики, поставляемые из ФРГ по личным контактам», выдавая за них покрашенную в защитный цвет плоско-формованную металлочерепицу. На конкурс же он рассчитывал поставить несколько настоящих дорогущих пластин, вытянутых из случайно к нему попавших нескольких американских броников высшей защиты, так же для введения в заблуждение покрашенных той же краской…

— Кому там нах. р на фронте-то интересно будет — «сэндвич» ли это подлинный, или подделка? Главное — бабки срубим с «Регионов», и с кем надо поделимся! Всё равно в наше время бронежилет сродни средневековому амулету: если и даёт надежду, то никак не безопасность! Не в грудак прилетит, так в голову! А что «на фронте» вояки всяко «отстреляют» пластины и чего-то там вздумают предъявлять — так меня к тому времени и след тут простынет!.. — так бахвалился среди друзей будущий поставщик, не зная, что у одного из собутыльников включен на запись диктофон, лежащий рядом с тарелкой. Кушая угощения хозяина, посмеиваясь над недалёкой Администрацией, и поднимая тост за успех и разворотливость «друга» сей товарищ не преминул слить запись Владимиру не за такие уж и большие деньги — больше, как понял Владимир, из-за «святой и бескорыстной» потребности нагадить своему более успешному собрату, который, кстати, регулярно этого собрата по коммерции и угощал.

Отсчитывая талеры Регионов за предоставленный компромат, Владимир поглядывал на него и всё пытался понять: не мучит ли того совесть: ведь он сливает своего пусть не друга, но товарища, собутыльника; с которым, как тот не преминул отметить, «…озеро водки вместе выпито и немалый табунчик тёлок в банях того… вымыто! Хе-хе…» А ведь желающего смухлевать на оборонном тендере вполне мог ждать не только гипотетический «волчий билет», но и вполне реальная камера в подвале СБА Регионов.

Нет, судя по всему, совесть того не мучила. Невозмутимо забрав свои тридцать сребреников, делец ещё раз подчеркнул, что «откуда запись — ты ни-ко-му! Там дох. ра народу с мобильниками сидело…» и удалился довольный и проведённой коммерческой операцией «информация в обмен на деньги», и гадостью, устраиваемой своему приятелю. Глядя ему вслед, Владимир всерьёз задумался, а не перепродать ли ему самому эту информацию, — то есть, кто конкретно её предоставил, — тому самому своему нечистоплотному конкуренту? Втридорога, естественно; и естественно уже после тендера; когда он, Владимир, прокатит его заявку. Ну и, конечно, если того минуют подвалы местной чрезвычайки. Бизнес есть бизнес, как сказал сам же ушедший только что «коммерсант». Плюс сознание, что слил конкретного подонка — Владимир в силу юношеского пока максимализма не терпел предателей в любой их ипостаси. Ну и бабки отобьются с лихвой — пострадавший наверняка будет рад узнать кто же его «вложил». В общем, на эту тему Владимир ещё раздумывал.

Сам он собирался поставлять пластины пусть и не той, что была заявлена в спецификации, марки стали, но вполне себе стальные и мало-мальски термообработанные, что, конечно же, повышало цену. Конкуренты посмеивались, рассчитывая легко выкинуть «сопляка» из связки, не зная о его сюрпризах. Ну, папа кое-что рассказывал о специфике коммерции; и Владимир считал, что он вполне имеет шансы…

За стеной стукнул выстрел; Владимир напрягся, выдвинул ящик письменного стола и взялся было за рукоятку пистолета… Но «продолжения» не было; не загорелся и диод-лампочка как сигнал из зала, информируя что ситуация чрезвычайная, — и он расслабился. Ничего, бывает; оружие всё больше и больше прёт в Оршанск — и с дезертирами с мувского фронта, и с погранслужб западных границ Региона, и напрямую, со складов армии и оружеек полиции. Для этого и Диего в зале, он умеет улаживать конфликты, опытный кабальеро.

Он сидел сейчас в бывшем директорском, а теперь его личном кабинете только что открывшегося нового ресторана с патриотическим названием «Свет Регионов». Дискутировалось несколько названий, в том числе и изысканные: «Мумия Клеопатры», «Оскал Сфинкса» от Рамоны, которая почему-то и недолюбливала, и постоянно вспоминала Египет и его исторических персонажей; «Рыцарский турнир» или «Идальго» от Диего; «Гранёный стакан» или «Стопка» от девчонок, нанятых работать официантками.

Остановился он на нейтрально-патриотичном «Свет Регионов», — дойдёт ещё, конечно же, новость о новом заведении, если, конечно, удастся сделать его популярным, до Администрации — так пусть хоть название сразу внушит доверие. Его пугали, что «там», несмотря на декларируемую коммерческую вольницу в регионах, могут и зарубить начинание — если он своим заведением, скажем, перешёл кому-то денежный интерес. Но нельзя же сразу, не разобравшись и не посетив, прикрыть аж «Свет Регионов» — это было бы, по меньшей мере, странно, «аполитично».

Сам он сначала вообще раздумывал не назвать ли заведение «Серой Радостью» — он уважал Стругацких, и иногда чувствовал себя в Оршанске подобием Дона Руматы в Арканаре из «Трудно быть богом». Чуть дальше по улице было училище младшего состава полиции — что так же имело значение при выборе места для кабака, — так вот, как там у Стругацких было, серые… Те же грубые скоты. Впрочем, кто-то мог и знать творчество Стругацких, чем чёрт не шутит, и потому название было политически недопустимым, конечно.

В зале больше не стреляли, но что-то не на шутку расшумелись. Достав из ящика стола и сунув в подмышечную кобуру свой Форт («Сколько же ты хозяев успел сменить?..»), он решил посмотреть на обстановку.

Как он и думал — в зале обосновалась компания вояк; то есть не просто субъектов в защитного цвета форме, а натуральных вояк, видимо недавно выведенных из зоны боевых действий. Или направленных на переформирование. Или находящихся в отпуске, что, в общем, тоже бывало. Или дезертиров, что тоже не было редкостью.

Пять человек в камуфляже заняли угловой столик и теперь разогревались коньяком, поставки которого вдруг начались откуда-то в Оршанск. Сдвинув головы над столом, они то о чём-то сурово беседовали, то разражались демонстративно-оглушительным хохотом, то поднимали тосты с крикливыми показушными «- За славу регионов!! — Регионам слава!!» и «-За Оршанск — без мувской сволочи и олигархов!!» Со стороны было прекрасно видно, что юнцы — а им было в лучшем случае по 25–27 лет, — всячески муссируют свою показную крутость и демонстрируют, что им сам чёрт не брат. Суровые брутальные воины, только что вернувшиеся с полей кровавых сражений, спаянные фронтовым братством и преисполненные силы и уверенности в себе — так это, очевидно, им представлялось; так они рассчитывали выглядеть со стороны.

Опытный же уже Владимир намётанным глазом видел вчерашних мальчишек, безнадёжно потерявшихся в новом мире, без ориентиров и планов, не знающих истории, не представляющих кто и зачем сунул их в мясорубку региональной войны; без идеалов и целей, которые им заменили эти тупые, бессмысленные лозунги: «Слава Регионам» и «за Единые Регионы!» Они кисли на блокпостах, ходили в бессмысленные «рейды» и отбивали такие же идиотские по кровавости и ненужности «рейды» противника; пили палёную водку и горланили песни, чуть ли не вековой давности, в которых воспевались «подвиги» бывших таких же, как они мальчишек, только уже озверевших от крови и грязи, без айфонов и интернета, термобелья и бронежилетов, но так же уверенных, что для светлого будущего нужно непременно отделиться, обособиться, вырезать несогласных; проклясть Мувск и окрестности, где у большинства из них жила масса родственников; и вообще… «Слава Регионам!»

В чём эта «слава», и почему для этой славы нужно резать по живому, рвать десятилетиями налаженные хозяйственные связи, стрелять в таких же пацанов в такой же форме, только с другого цвета ленточками на рукаве, и почему вдруг из-за этого будет регионам «хорошо» — этого они не понимали и над этим не задумывались.

Но они были интересны ему, эти молодые воины; интересно было чем они дышат, о чём думают «на фронте», и он, переглянувшись с дежурившим в зале Диего (тот отсигналил, что «всё нормально»), подошёл к компании.

— Слава Регионам! — поприветствовал компанию, — Разрешите присоединиться?

— Регионам — слава!» — вразнобой откликнулась компания, — Садись… Присоединяйся. А ты кто таков?

— Я этот ресторан открыл. Не один, с друзьями, конечно.

— Аааа. Коммерс… — лица вояк искривились презрительно; но Владимир это предвидел, и поспешил перехватить ситуацию:

— Я тут недавно. Я с области, из деревни Озерье — слышали, может? Никоновский район? Наши там скинулись — чтобы тут, в центре что-нибудь замутить, чтоб продукты в Оршанск поставлять — ну и в обратку чтоб что-то шло… А я тут в обстановку не втыкаюсь — вы ж, ребята, местные, в раскладах разбираетесь, что подскажете?..

— Война идёт… а эти тут… ресторан!.. — прошипел неприязнённо один, — Нефига себе, «деревенские» борзеют!

— Мы там, в деревне, вообще насчёт «войны» не в курсях! — поспешил ответить Владимир, — У нас телевизоры не работают, света нет. Радиоточки только — несколько на деревню, и то, у кого батарейки есть. Потому я и… Кста, сейчас коньяка ещё принесут. И горячее — за счёт заведения, разумеется.

Последняя фраза подействовала.

— Нормальна.

— Нихрена себе люди живут! — потянулся один, — Ни про чо ни в курсях… Чо. В натуре света нету? А техника? А как посадки там, уборка?

— Вручную всё.

— Данунах?.. — не поверил один, — По «Вестям Регионов» говорят, что сельские районы укомплектованы техникой и топливом на 65 %…

— Да гонит он, что из деревни! — продолжил гнуть свою линию один из вояк.

Тогда Владимир просто показал руки — с реально коричнево-чёрными мозолями, не успевшими сойти за время оршанской эпопеи. Это возымело действие, как и то, что официантка принесла гуляш и бутылку коньяка, — Владимир был принят «как почти свой». Во всяком случае ему поверили, что работать руками ему приходилось, и значительно больше, чем им самим, Оршанским.

Начался разговор. Все парни воевали в неком «территориальном батальоне» — Владимир так и не смог уяснить, что это за вид формирования. Как он понял, это было что-то среднее между нацгвардией в США и Частной Военной Компанией, или, говоря по-отечественному, ЧОПом.

Оружие они получали «от Региона»; но форму приходилось покупать «за свои», чем служивые были очень недовольны. Особенно сейчас, когда холодало; и нужно было спешно переходить на осенне-зимний гардероб. Которого не было и не предвиделось. «За свои»?.. За какие «свои», если всё это время они «в поле»? Какие заработки, откуда; они же не Верный Вектор, «суки, стоящие только на блокпостах» и «обирающие проезжающих». Снабжение полагалось «от территории», но «территории», сформировавшие подразделение, такое впечатление, что сразу после его отправки на передовую, забыли о его существовании. Снабжаться приходилось «самостоятельно», что любви у местных жителей, конечно, не добавляло.

Владимир подливал коньяк, сочувственно кивал — и расспрашивал; стараясь поменьше углубляться в конкретику — где стоят, какие части, чем вооружены, — не хватало еще, чтобы в нём заподозрили мувского шпиона! Его больше интересовал быт вояк, и то, что можно было назвать «психология» — за что, они, собственно-то, воюют?

В этом вопросе царила полная неразбериха.

Кроме довольно расплывчатых по смыслу лозунгов «мы воюем за Регионы!», «против мувского диктата!», «чтобы самим решать свои вопросы, чтоб никто к нам не совался!» парни, собственно, ничего объяснить не могли. Мотивация их пока оставалась для Владимира загадкой; и он, всё подливая им коньяк, расспрашивал: с чего всё началось; для чего они, тогда ещё студенты и молодые рабочие, пошли на площадь перед Оршанской Администрацией «требовать»; что они требовали — и что получили; и что в дальнейшем надеялись получить?

Ответы в процессе беседы были настолько бесхитростны, если не сказать глупы, что он поражался — как можно было взрослым ребятам, не глупым на вид, взять в руки оружие и идти убивать таких же пацанов из Мувска и области, руководствуясь такими побуждениями?

Ответы их, сколько он не «насиловал» парней, заходя то с одного, то с другого края, варьируя вопросы; как карусель, крутились по кругу: «- Пошли воевать, потому что сил больше не было терпеть! Этих сук, что всё разворовали!»

«— Мувские всё разворовали?»

«— Да нет, местные! Но — с подачи мувских! Вот с мувскими расправимся окончательно — заживём!»

«— Ну, расправитесь. А что изменится?»

«— Да всё! Всё будет по-другому! По-честному!»

«— Ты ж сам сказал, что «одних сук прогнали — другие в Регионах сели, ещё хуже!» Кто ж «сделает по-честному»? Коловойский? Парупийский? Этот, главный — Прохошенко?

«— Прохошенко — нормальный, но ему не дают!» «- Да он сам не тянет!» «- Да какой он нормальный, если он с генералом Родионовым за руку здоровался!! Вместо того чтобы дать ему в..!» «- А что он может, сам-то??» «- Коловойского и Парупийского — на кол! А Абакова тоже! Мы не для того, чтобы…»

«— Ну ладно, если эти плохие — чего ж вы за них тогда воюете?»

«— Убрать! Убрать сук! И — мувских сук — всех в ножи!!.. И будет нормально!»

Владимир смотрел на них — и чувствовал себя совсем старым и мудрым по сравнению с ними. Собственно они были почти что ровесниками, но между их пониманием жизни была огромная пропасть: Владимир поездил по свету; он знал достаток; он знал изобилие; он с самого юного возраста привык задумываться над сутью происходящего. Как всегда говорил папа, прошедший суровую школу 90-х: «Если ты не знаешь, кто в игре лох, то этот лох — ты!»

Эти парни и были, собственно, лохами. Они пошли воевать непонятно за что; они теряли товарищей на минных полях, под миномётными и артиллерийскими обстрелами; они ходили в тупые, кровавые атаки на пулемёты — ради чего? У них не было ответов, кроме общих фраз в стиле «За Регионы» и «Чтоб не было этих сук!»

Собственно, их психологию теперь он уже понимал: это молодняк; адреналин, «гормон играет»; хочется не строить кирпичик за кирпичиком, не хочется крутить гайки или стоять за прилавком; хочется «всё и сразу». А для этого лучше всего подходит, конечно, разрушение, война; да и «по-мужски это» — взять автомат и пойти воевать «за правое дело» — а почему оно «правое»? Это объяснят по телевизору, объяснят путано и многословно — но всё равно, как бы благословят — иди, стреляй, всё правильно!

Почему, если они всё делают правильно, жить становится только хуже; почему снарягу приходилось покупать чаще всего за свои, почему со снабжением совсем почти никак, а части «Верного вектора», экипированные несравненно лучше, в БД участвуют мало и неохотно; почему раненые в большинстве случаев умирают не доезжая до госпиталя Оршанска из-за никакой «полевой медицины», почему всем всё пох и наплевать, и чему учили в мирное время офицеров в военных училищах; и почему раз за разом части накрываются системами залпового огня противника, наборы в тербаты идут за наборами, мобилизации за мобилизациями, людей гибнет масса — задумываться об этом не хотелось. В армии хоть кормили; подбрасывали время от времени хоть какие-то деньги, талоны, которые можно было реализовать «в тылу», во время отпуска; и главное, было ощущение «нужности». Они — солдаты! Крутые, обстрелянные. Они — при деле. Ну и вот. Ну и всё!

Владимир чувствовал, что своими вопросами, своей въедливостью он раздражает, можно было, несмотря на угощение, нарваться и на грубость; и он ослабил нажим.

— Ну ладно, ребята, вы тут отдыхайте, я отойду на время…

Показалось ему, что в наполняющемся понемногу зале, а он для привлечения посетителей, поначалу, поставил цены ниже нижнего, почти, что в убыток; с целью разорить ближайшие «точки» и привлечь посетителей, — в зале мелькнуло знакомое лицо…

О, и точно! — это был тот самый приезжий; молодой, с тоненькой бородкой, любитель женщин; в последний свой визит в «Оршанский рассвет» быстро и умело заколовший одного из местных орангутангов. Разумеется, после этого ни он, ни его компания в «Рассвете» больше не появлялись. Но, видимо, душа требовала общества; «деньги жгли ляжку», как говорил один литературный персонаж; и вот — не успело открыться новое заведение — и он здесь. Да и не один — со своим плотным, сурового вида приятелем. Не было только их главного…

Подошёл к ним.

Поздоровались как старые приятели; в «Оршанском рассвете» они успели друг другу примелькаться, хотя и не были знакомы:

— Привет, знакомые всё лица!

— О, о, привет! Как сам?

— Не дождётесь!

— Хы-хы! Ты бывал тут уже? Ничо вроде, кучеряво!

— Ну как «бывал»… приходилось. Некоторым образом это моё заведение…

— Оооо, ничего себе! Растёшь! Куда нам с другом приземлиться, прикинь?

— Да вот же. Мест хватает. Пока что.

— Э, не. Мы в центре сидеть не любители. Мы любим чтоб спиной к стенке!..

— И чтоб запасной выход в шаговой доступности, хы!

Вместе посмеялись, демонстрируя взаимную приязнь; о происшествии в «Рассвете» не было сказано ни слова, но оба понимали, о чём разговор.

— Да не вопрос. Сейчас организуем. Вон там вас устроит? Диего!..

Когда устроились, Владимир, исполняя заодно и функцию метрдотеля, принёс меню; сообщил:

— У нас не шалман какой. У нас шоу-программа будет! Вот через полчасика.

— О, о! Ничо себе! А что конкретно?

— А увидите. Скучно не будет, гарантирую.

— Посмо-о-трим… Слушай, а ничо тут… может мы тут завсегдатаями заделаемся, а, Петерс?..

— Посмотрим… — буркнул напарник.

— Кстати! Будем знакомы: Андерс! — протянул руку парень с бородкой.

— Владимир.

— Петерс! — привстав, представился второй.

— Будем знакомы…

— И цены у вас тут очень даже… Неужели в «Рассвете» столько накручивали?? А коньяк не бомбленный? Небось местная картофельная самогонка, крашеная чаем и чуть с сахаром?..

Владимир отвечал обстоятельно, увидев в пришельцах потенциальных постоянных клиентов, и, к тому же, парней резких-дерзких, знакомство с какими в нынешних условиях было нелишним. Вот и папа рассказывал, как в 90-х «дружил» с местным криминалитетом…

— Цены низкие, потому что только начинаем. Не думайте, что так всегда будет; но, конечно, в потолок задирать не станем, я тему знаю. Фуфло толкать также не станем; кухня у нас хорошая, шеф — из лучших. Коньяк самый натуральный, с базы бывшей Оршанскпотребкооперации, не помню, как она сейчас называется. Без этикеток, тут проходит как «Корсар»; но я точно знаю, что они его там не производят, а только разливают. Нормальный коньяк, хороший даже; я сам пью…

Пришельцы переглянулись; даже, кажется, перемигнулись:

— Ну, если с той базы и «Корсар», то пить можно…

Владимир ещё прошёлся по залу, заглянул на кухню; в «гримёрку», где был встречен притворными визгами полуодетых будущих «эстрадно-кабацких див», завершающих свой «сценический макияж».

Поздоровался с Рамоной.

— Ничо так сегодня наполняемость. Внушает.

— Да. Я сам не ожидал. Хорошее место.

— Погоди, тут ещё будет не протолкнуться! Я ж говорила. А Диего «в столовку, в столовку!..» Чо там за вояки?..

— Нормальные вроде пацаны.

— Стреляли?

— Баловались.

— Ну, гляди. Как оттанцуем, я, значит, девочек в зал отпущу. На консумацию.

— Как договорились.

— Пробка с бутылки — тридцать талеров.

— Говорили же. На вояк только пусть сильно не наседают; у тех, кажется, с деньгами не густо, а до женщин оголодавшие. Чтоб без эксцессов.

— Денег нет — патронами рассчитаются, что ты как впервые замужем! Не один ли фиг чем?

— А фонарём под глаз?

— Это у тебя дикие представления о вояках, и о женщинах из шоу, — вполне серьёзно объяснила Рамона, — Грамотная женщина всегда так сможет дело поставить, что её даже самый дикий самец в период гона не тронет. Без её согласия, имею в виду. К воякам сама подойду — увидишь.

— Ну-ну… С «женщинами из шоу» я, знаешь ли, немного знаком…

— В средние века, — раздался голос Диего, неслышно вошедшего за его спиной в гримёрку, — За армией шёл непременно обоз маркитантов. Торговцев, по-простому говоря. Чаще всего это были женщины, маркитантки. Они снабжали солдат провиантом, всякими предметами первой необходимости; скупали добычу. Ну, естественно, оказывали и всякие другие услуги, хм, разные… Но поднять руку на маркитантку считалось тягчайшим воинским преступлением; а уж изнасиловать было и вообще неслыханным — всё равно что своего товарища изнасиловать. Так что, действительно, как себя поставить…

— Ну, смотри, тебе потом разруливать.

— Разрулю. Там тебя эти, твои новые знакомые спрашивают. А вояк что-то всё прибывает — ещё двое нарисовались; но эти, видать, бывшие.

— Сейчас подойду. Рамона, вы тут не задерживайте слишком-то. В зале вас все ждут!

— Ой, вот только не надо меня уговаривать, я от этого быстро беременею!

Хмыкнув; ещё раз пожалев, что нет тут девчонок «из деревни», пошёл в зал.

Собственно, в том числе и из-за этого Владимир и задумал эту затею с кабаком: он хотел чтобы это было не просто место приёма пищи и разгула; хотелось, чтобы это заведение стало чем-то вроде базы его оршанских коммерческих начинаний — как фирма «Рога и копыта» для Остапа Бендера в пресловутом Черноморске. Вот и первая находка: выпившие и закусившие, и ставшие вполне довольными жизнью новые знакомые, Андерс и Петерс предложили ему брать коньяк не с базы, а непосредственно у них — и на 30 % дешевле! Оказалось, что они этот коньяк в числе прочего в Оршанск и поставляют.

Предложение было дельным, своевременным, и Владимир сразу за него ухватился — на фоне местной самопальной сивухи коньяк действительно отличался не просто качеством, а качеством высоким; на чём можно было рубить неплохие деньги. Мувский регион никогда не славился виноделием, как и Оршанск тем более; и далеко не все готовы были сходу переключиться с привычных благородных напитков на пресловутую картофельно-бураковую самогонку — это пахло неплохими барышами! Сразу мелькнула мысль, что стоило бы и вообще… перехватить этот контакт у Оршанской базы; пусть продолжают разливать свой этанол; всё равно они дело ведут по-крестьянски: тупо накручивают свои проценты и разливают по бутылкам… Заказать свои этикетки, — это сразу даст в плюс процентов тридцать! Он вцепился в идею.

А у вояк в зале шли дебаты. К ним действительно подсело двое: один мордастый, крепкий мужик лет сорока, в новеньком натовском камуфляже, разительно контрастирующим с вытертым и застиранным отечественным камуфляжем пятёрки уже совсем нетрезвых отпускников. Второй — совсем молодой, нагловатый; из принадлежности к армии на нём были только тяжёлые армейские берцы да тельняшка, видневшаяся в распахнутом вороте модной куртки.

Как водится в пьяной компании, разговор шёл одновременно обо всём и ни о чём.

— …это мы гражданским можем рассказывать, что воюем. А на самом деле мы просто скот на убой! Неделю назад рота из тербата «Айвар» выдвинулась к посёлку. Сообщили своё местонахождение, координаты — им в ответ «- Находитесь на месте, ждите приказа». Ага, находятся. Вдруг со стороны мувских как у. бёт Градами! Но не по ним, а по рощице километрах в трёх. Наши только перекреститься успели. От рощицы, натурально, одни дымящиеся дрова… мне пацан из «Айвара» рассказывал. Они снова со штабом связываются: так и так, наблюдали залп Градов со стороны противника; разрешите войти в посёлок. А им в ответ: «- А вы кто такие?.. Ах вон кто… Да вас же Градами накрыло, разве не?..» Пацаны, офигевшие такие грят «- Не, это не по нам…» А потом прикинули — это ж они сами с координатами напутали, должны бы они быть как раз в той рощице, которую накрыло! Ну, они и давай тогда срочно оттуда выбираться… в эфир уже не выходили…

— Это чё… Мы на 32-м блокпосту стояли — так к нам по единственной и простреливаемой дороге неделю каждый день отправляли машину с подкреплением и жрачкой, с водой, с боепитанием… Нам отправят — мувские её по дороге расстреляют! На следующий день опять отправляют — и опять её расстреливают… Неделя — семь машин! Мы этим, штабным, орём в рацию — бля, сделайте прорыв под прикрытием брони; или вообще дайте нам команду уйти с блока — нет!.. Каждый день — машина. Семь дней — семь машин… Боевые потери, мля…

— Всё просто. Знаешь сколько добра списали на эти семь машин?.. Кто-то нормальные бабки сделал.

— И людей… списали.

— Предательство везде…

— И людей. Кто их считает?..

— Брони нет, броню всю выжгли… Гонят на передовую какие-то самоделковые угрёбища: грузовики обваренные плитами и сеткой. В сетку — землю и песок в мешках. Во — «техника»! Мувские, реши они, давно бы нас в землю втоптали; но им, видать, тоже это не надо…

— Мать плачет, говорит, как завод встал, так работы нет. Чо жрать… Если б не огород…

— Я своим тушняк привёз. Главно — смотри! — тушняк и рыбоконсервы от «МувскРыбы»!

— И чё?

— Так «МувскРыба» — в Мувске! А у нас ихние консервы!

— Коммерция, мля. Не зря Прохошенко с Родионовым встречаются… Это у нас — война, а у них — деловые операции. Эти, как их… рейдерские захваты!

— Эх, забить бы болт на эту войну; прихватить автомат — и вон, как Белый! — говоривший кивнул на подсевшего к их столу парня в гражданской одежде, с аппетитом наливавшего, выпивавшего и закусывавшего.

— А кто он?

— Он с пацанами, когда только это всё начиналось, дёрнул со срочки. С оружием. Пацаны куда-то в район подались, а он здесь окопался, Оршанский. Вроде как в розыске — но ему пох. Мой братан с ним служил.

Второй, понизив голос:

— Бандитствует, поди?

— Наверно. Нормальный пацан, ага.

Тот, заметив, что на него смотрят, оторвался от тарелки и с набитым ртом спросил:

— Пасаны… там, у входа мотик стоит… приметный. Судзуки. На ём Димас рассекал, дружбан мой, служака, мы ево у лоха за долг, типа, отжали… кажись тот. Пасанов моих не видели тут? Димас, ну, здоровый ещё такой…

Получив в ответ только недоумённые пожимания плечами, он кивнул и опять сосредоточился на содержимом тарелки.

— В армии хоть кормёжка и форма… вам зимнюю дали? Обещают? — продолжили общение военные.

— Ага, щас. Сами, грят, покупайте. Вот, грят, в отпуске — и покупайте… Восемьсот талеров дали… и крутись как хочешь.

— Ну?

— Чё. Их щас и пропиваем. Батин бушлат возьму, и штаны ватные. Он в этом ещё в Афгане служил…

Тут до их внимания, наконец, донесись разглагольствования мужика в щегольском камуфляже. Тот, обращаясь не то к поглощавшему пищу Белому; не то к, осоловело смотрящему куда-то в пространство, одному из собутыльников, вещал как с трибуны:

— … наши сердца! Наш долг перед Регионами как камертон заставляет настраивать все наши помыслы в один резонанс — польза Регионов, сила Регионов, свобода Регионов! Вся мувская сволочь должна быть стальной метлой выметена со священной земли Регионов, которые сами и являются колыбелью страны!..

Переглянулись:

— Как замполит, сука, вещает.

— Как этот… как командир у Верного Вектора на построении… кто он таков, а?

— А хер его знает. Типа как при делах… щас спросим!

Вещавшего прервали на полуслове:

— Э!.. Ты. Который нащёт «камертонов» и «долгов» специализд! Ты на передовой — был?

Тот сбился с мысли:

— … каждый из нас, граждан Регионов, без сомнения отдаст всю свою кровь до капли за победу над… эээ… над… был я на передовой. Был.

— А когда и сколько?? Уж очень уверенно ты распинаешься нащёт «долга». Наверно сам все долги уже отдал? Регионам-та? А мы всё отдаём… отдаём…

Загремела музыка, в зале притух свет; на небольшую эстраду с визгом поскакали, задирая ноги в том «танце», что в провинции должен был сойти за канкан, полуодетые девушки. Внимание зала сосредоточилось на них…

В затуманенной алкоголем голове бойца замысловатым образом сплетались обрывки мыслей, эмоций; воспоминания о непонятно за что погибших или увечных товарищах; о «сволочах в штабах» и «сволочах в правительстве», о матери без пенсии, о холодном нетопленном доме, о младшем братишке, невесть откуда притаскивающем хавку, в отличие от него — здорового лба, опоры семьи.

Хотелось плакать, и дать кому-нибудь в морду.

— Да я… я на передовой, если хочешь знать, много раз был! В боевых действиях участвовал! Я — снайпер! Мой позывной — Хотон! У меня на счету шесть уничтоженных мувских гадов! — сурово выкрикивал субъект в натовском камуфляже.

— А! Видал я таких, да! — обращаясь к своему собутыльнику, согласился с говорившим боец, — Приезжают, да. У них это называется «съездить зайчиков пострелять». Приедут, постреляют; пару ночей на блоке переночуют — и обратно в Оршанск, в большой тёплый коттедж. Рассказывать, как у них «камертон звучит в унисон». И как они долг перед Регионами выполнили, ага. Несколько раз аж подряд… сколько? — шесть? А я у мувских, когда блок отбили, парня среди убитых нашёл — вместе в профтехе учились. Он за тех, я за этих, — и у каждого свой «долг»… Как эти тут поют…

— Боец! Не забывайтесь! Я могу сейчас позвонить…

— Это ты, сука, не забывайся! — пьяный боец сунул руку под полу камуфляжной куртки, что-то нащупывая, — Позвонить ты можешь и не успеть. Ты у меня щас…

Назвавшийся Хотоном, с перекошенным страхом лицом, вставая из-за стола, также рванул полу куртки…

Одновременно были извлечены — с его стороны пистолет, и он был готов стрелять «в этих пьяных мразей, которые только позорят звание Бойца Регионов». Боец же извлёк из-под полы гранату, тут же привычно подцепив чеку пальцем… Его «аргумент» показался более весомым и «Хотон», не рискнувший тут же нажать на спуск, в следующую же секунду получил сбоку увесистый удар в лицо, и рухнул на пол. Подскочивший сбоку вояка, казалось, только что бывший пьяным до изумления, но вдруг мгновенно почти протрезвевший, несколько раз с размаху пнул упавшего в лицо…

— Ну, пасаны, вы тут развлекайтесь… — парень, которого называли «Белым», наверняка за белёсые волосы и почти не видные белые же брови, не встревая в драку, прихватив недопитую бутылку коньяка, двинул к выходу. Благо, что по новым порядкам рассчитывались до заказа.

— Иииии-и-и!! — на освещённой сцене скакали, высоко задирая ноги, девчонки.

Стукнул падающий стул. Упавшего Хотона, свернувшегося в позу эмбриона и закрывающего локтями голову, с остервенением пинали уже трое, при этом через раз промахиваясь. Один, не в силах поучаствовать, продолжая сидеть за столиком, только в такт ударам стукал кулаком по столу: — Так! Так! Так-так! Бей тыловую крысу!

К ним устремился Диего, разнимать.

Вечер в только что открывшемся ресторане продолжался.

НОЧНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

Наконец-то закончился этот суетливый вечер в новом ресторане.

Ничего, в целом прошло всё гладко. Можно сказать, дебют удался.

Ну, конечно, не без сложностей, не без огрехов — чего стоит одна эта свалка; когда вояки, что-то не поделив с таким же как они, только постарше и почище, вдруг стали его валять по полу, обращаясь как с футбольным мячиком… Хорошо ещё, немногие из посетителей заметили, что там и до стволов, до стрельбы чуть не дошло — а могло и вообще плохо закончиться — гранатой угрожали… Эти, с передовой — они на всю голову контуженные, что, в общем, и не удивительно; и всерьёз считают, что все им тут «в тылу» должны. Как земля колхозу. За то, что они, типа, «защитники Региона». Надо бы на входе детектор оружия установить, а то неровён час…

Впрочем, закончилось всё мирно, и вполне успешно даже для заведения: «отпинанный», когда Диего и швейцар, здоровенный, бывший борец Костик, мало-помалу растащили и успокоили дерущихся, ушёл умываться, а потом домой; а вояки, которых пришлось припугнуть патрулём, не стали в дальнейшем быковать и рассчитались вполне достойно за выпивку-закуску-шоу плюс возможность попинать «тылового урода»: триста талеров, три пачки патронов 5.45 и две гранаты.

Гранатам Владимир особенно был рад, когда Диего, таясь, принёс их ему в кабинет. Диего сам вёл в вестибюле приватные переговоры с пьяными воинами, и небезуспешно. Владимир подстраховывал, и, честно говоря, был впечатлён: хромой кабальеро с тонкими усиками не только не применял насилие к пьяным агрессивным парням, что было бы не только глупо, но и опасно; он грамотно сумел их уболтать: что не след крутым и уверенным в себе бойцам ставить на уши заведение, где к ним отнеслись по-человечески, и в дальнейшем будут всегда рады видеть (это навряд ли!). Что «карточный долг у военных всегда считался долгом чести, а не рассчитаться в ресторане — позором»; и тд и тп. Привёл примеры из истории, застыдил пацанов, надавил на нужные клавиши — а что у них ещё и осталось, кроме как попытки сохранить самоуважение, — а тут как раз про это речь и пошла. Короче, рассчитались и ушли от греха — назвавшийся Хотоном ведь и правда мог навести полицию или патруль Верного Вектора, если у него там были знакомые.

Вообще, затея с рестораном с первых дней начала себя активно окупать: мало того, что появился контакт на поставку качественного коньяка, так к концу вечера в кабинет, сопровождаемый Диего, нарисовался ещё один субъект с деловым предложением: сигареты! Контрабандой! Много! Качественные!

Владимир сначала так не поверил своему везенью: с сигаретами в регионах было плохо; поставка сырья с началом горячей фазы мирового финн. коллапса, как и большая часть поставляемого из-за границы, прекратилась; а местные посадки сдерживались нехваткой семян, да и опыт по выращиванию самосада был утрачен. Конечно, чего сложного — будет! Вопрос когда и какого качества. Пока что табачные фабрички простаивали; население курило всякую дрянь и запасы; недаром такой неслабый, по слухам, гешефт сделала Рамона со своими совершенно мерзкими на вкус египетскими сигаретами — когда у курильщиков от отсутствия никотина буквально «уши пухнут», они готовы курить любую дрянь…

А тут целая партия!

Чуть ли не целая газелька, да ещё обещает, что по мере реализации будет ещё подгонять.

Конечно, от сделки попахивало криминалом, и не просто криминалом — а реально кровью: ходили слухи, что в Мувске летом «взяли базу». То есть «лихие люди» вполне грамотно совершили налёт на мувский оптовый склад, где в то время много чего было, и который в то время толком не охранялся — это ведь как у нас заведено: петух не клюнет — мужик не перекрестится. А на базе «взяли» два грузовика-фургона с сигаретами, которые — вот неожиданность! — как раз стояли под загрузкой. Видимо, на базе у налётчиков были свои люди.

Но, хотя охраны как таковой считай что и не было — нельзя же считать охраной десяток пенсионеров-чоповцев без оружия! — без крови там не обошлось. Как это всегда бывает, когда люди вооружены, без привычки, и на адреналине, да и сами жаждут пострелять: что-то стукнуло-скрипнуло; кто-то показался опасным; не то сказал, не туда потянулся — и образовалось несколько трупов… Гражданских трупов, ни кому, по сути, не опасных работяг.

Банду эту, говорят, активно разыскивали в Мувском Анклаве, — а они вот где образовались: в Оршанске! Сидит такой нагловатый деятель, назвавшийся по-уголовному «Васьком»; круглоголовый, короткостриженый, и торгует сигареты… Образцы Владимир посмотрел — хорошие сигареты! С контрольными гос-марками, докризисного изготовления. Цены ломовые, конечно; но и товар первосортный! С другой стороны, ходили слухи, что Регионы с Мувском, несмотря на вооружённый конфликт, в плане контроля за уголовкой вполне себе сотрудничают; и купив сейчас спрыснутые кровью сигареты можно было неслабо подставиться… Впрочем, как там у Маркса-то? «При 300 % прибыли нет такого преступления, которое капитал не готов был бы совершить!» Значит, дело только в цене. Если удастся цену продавить… Должен же этот «Васёк» понимать, что он тоже рискует!.. Опять же, в расчёт ему нужны только «лещи» МувскРыбы или валюта, не региональные талеры — это, видать, коробейники, которым он менял талеры на валюту, донесли. Ну и вот. Хочешь валюту — давай нормальную цену!..

Вышел из кабинета, когда вечер уже заканчивался. Вернее, была уже ночь. На улице было прохладно. Народ, не имевший ночных пропусков, понемногу рассасывался; вояк давно уже не было; «Васёк» давно ушёл; собирались отчаливать с парочкой красоток из Рамониного шоу и купцы, подогнавшие Владимиру тему с коньяком. Рамона, видать, по совместительству решила заделаться «мадам»?.. День прожит не зря, да, день явно был прожит не зря! Возможности сами прямо так и пёрли в руки! Вот и слухи были, что поставки нефтепродуктов возобновились; во всяком случае, на заправках появился бензин, вот бы в эту тему влезть!.. Эх! Всё самому-то не успеть! Вовчика бы сюда, в помощь! Но нельзя же только о прибыли думать. Да и вообще — к девчонкам, в деревню пора бы съездить; добра накопилось достаточно, чтобы скрасить серое деревенское существование. Правда как вот с Гулькой будет…

Додумать не успел — уловил краем движение сбоку, — некий парниша попытался ухватить за рукав… Не на того нарвался! — Владимир перехватил руку, крутанул, надавливая на локтевой сгиб — парень грохнулся на колени, взвыл:

— Аааа!! Чо ты руку ломаешь, сука!!

Придерживая его за вывернутую кисть, Владимир быстро осмотрелся: вроде бы больше никакой опасности. Убрал руку из-под полы с рукоятки Форта. Но парень явно дерзко хотел прихватить за руку, и, не исключено что и сунуть чем-нибудь острым в бок, как это стало принято у гопоты.

— Кто такой, что надо??

— Эта… Руку пусти, чо ты как мент??.. Сука…

За «суку» сделал больно белобрысому — он рассмотрел его, это был тот самый белесый, что сидел с вояками, пока те не разодрались, — тот взвыл и стал намного вежливей:

— Ой-ой-ёй-ёй!! Атпусти!.. Больно же!! Я же ничего! Я же так. Я не при делах! Я спросить только хотел!

От распахнутых дверей заведения, где выгружались на тротуар очередная подвыпившая компания, шагнул новый знакомец, назвавшийся Андерсом:

— Проблемы? Помочь?

В полумраке блестящие от выпитого глаза, щегольская бородка, рука под полой куртки. Как сказал бы, наверное, кабальеро Диего: «На эфесе шпаги». Сейчас, правда, шпагу заменяло что-нибудь стреляющее; а в остальном всё как во времена Великой Армады: каждый сам обеспечивает свою безопасность, у каждого кабальеро оружие; трупы по тёмным закоулкам после ночных разборок.

— Нет, спасибо. Тут мелкий вопрос.

«Мелкий вопрос» взвыл, когда Владимир крутанул ему кисть ещё побольнее, и стал быстро отвечать на поставленные вопросы:

— Ааа! Спросить только хотел! Чиво спросить?.. Сказали твой мотик вон стоит. Это мой мотик… Ааа!! То есть не мой, а Димаса. Он на ём в свой Захудыринск уехал. В Никоновку, что ли. Бабка у ниво там. Дружбан это мой. Вот. Хотел спросить — нафига?.. Руку пусти…

Вон оно чё. Никоновские дела всплывают в Оршанске. Вспомнилась та жуткая ночь, когда он впервые убил человека, зарезал спящего. Старуха в белом, вопрошавшая «Димка, Димка!» Говорил же Вадим — не бери мотоцикл, не нужен он тебе! — нет, настоял на своём, взял. Впрочем… мало ли кто что спрашивает; не каждый достоин чтоб ему обстоятельно отвечали; а мотик хороший, привык уже к нему.

- Не знаю никакого Димаса. И Никоновки никакой не знаю. Мотоцикл купил у перекупа на авторынке. Внятно?? Или руку тебе сломать? Чтоб не подкрадывался по ночам. К честным, понимаешь, людям!

— Ай-яй!! Не нада! Я же просто спросил. Отпусти, а!

Отпустил.

Белесый парень шлёпнулся сначала на карачки; потом быстро поднялся и отбежал в сторону. Постоял, разминая руку. Сейчас обязательно, как водится, что-нибудь гавкнет, решил Владимир. И правда — белесый, прежде чем убраться, процедил:

— На авторынке, говоришь… А служаки про тя говорили, что ты с Никоновского района сюда приехал… А мотик, значит, тоже сам сюда телепортировался из Никоновки… ну-ну…

И, не продолжая, повернулся и быстро зашагал в темноту.

Вот блин, ещё залёт. Не настучал бы куда; а то начнут с вопросами приставать. Компетентные органы. Впрочем, фиг что докажут. Сейчас «приобретение транспортных средств» вообще упростили, практически без всяких оформлений; а мотоциклы так и без документов. А, обойдётся!

Судзуки негромко трещал, пронося своего седока по тёмным улицам города. Владимир хорошо знал маршрут, и старался выбирать более-менее оживлённые улицы, на которых ещё были люди, имевшие ночные пропуска. Впрочем, время обычных ночных пропусков, не «вездеходов», заканчивалось в час ночи; дальше, чтобы не было неприятностей, лучше бы было уже быть дома.

Времени до часу ночи оставалось немного; и что сподвигло его обратить внимание на раздающиеся в отдалении одиночные выстрелы, он потом так и не смог себе объяснить. Казалось бы ну какое ему дело? — ну стреляют и пусть стреляют себе; может опять отпускники балуются… Скорее всего сработало подсознательное убеждение, что день сегодня действительно удачный; возможности так и прут — так, может быть, и сейчас удача под занавес подкидывает какой-нибудь вариант? Можно, конечно, и нарваться, не без того; но а вдруг?? Опять же Вовчику в деревню надо бы оружие, только на Виталия Леонидовича рассчитывать нехорошо, надо и самому в этом направлении протыриваться. Вот за сегодня пара гранат образовалась; а вдруг там что-то тоже интересное?.. Стреляют ведь — не так чтобы интенсивно — так, постреливают; в конце концов можно газануть и успеть до часа ночи домой; да я только так, гляну, осведомлюсь, кто это покой граждан в тихом в целом Оршанске нарушает… Так он уговаривал сам себя, а руки уже повернули руль в сторону отдалённых выстрелов. Я так, близко не буду подходить… — решил Владимир для себя, — Гляну только. Вдруг да удастся подрезать случайный ствол…

Выстрелы через неравные, всё более увеличивающиеся промежутки времени, раздавались с одного места; и он, ориентируясь на слух, подобрался поближе, подъехал; потом оставил Судзуки за углом тёмного дома и дальше стал красться пешком. Вскоре он подобрался совсем близко…

Двое полицейских. Не патруль Верного Вектора или какой-нибудь «Оршанской региональной самообороны», а именно, судя по форме, полицейских, зажали кого-то в тупике возле трансформаторной будки во дворе дома. Выбраться из тёмного закутка попавшемуся или попавшимся, не попав под огонь, не было никакой возможности; но и достать обороняющихся там было трудно, почти невозможно — без массированного подавления огнём, применения гранатомёта или хотя бы гранат.

Всего этого, естественно, у полицейского патруля не было; да и было их всего двое; во всяком случае, видно было только двоих; и двое только и стреляли. Владимир, пользуясь темнотой и тем, что всё внимание полиционеров было сосредоточено на обороняющихся, подобрался совсем близко. Буквально в пяти-семи метрах он видел теперь их спины — господа полиционеры выглядывали из-за угла, всматриваясь в черноту за трансформаторной будкой; изредка на краткий миг включая ручной фонарик — тогда из темноты в направлении фонарика бахал пистолетный выстрел. Полицейские бахали в ответ из пистолетов же — но предварительно трусливо спрятавшись за угол, и выставив за угол лишь руку с оружием. Ни о какой прицельной стрельбе речь, конечно же, тут не шла; да и видно было, что полицейские совсем не владеют тактикой уличных перестрелок, а так — просто тянут время, опасаясь соваться под пули.

Владимир был так близко, что даже расслышал их разговоры между собой; по которым, собственно, он и получил представление о сути вооружённого конфликта.

Бах!

— … вот падла…

Молчание.

— Светани ещё, что ли.

— Толку-то.

Молчание.

Бах!

— Гад. Засел…

— Угу. И не достанешь… У тебя сколько патронов осталось?

— Да последний магазин уже начал, чо. А у тя?

— Такая же фигня…

Бах!

— …и ведь, суки, дают-то как мало! И отчитываться заманаешься!

— Ясно дело, всё для фронта, всё для, мать её, победы… вот Верному Вектору дают хоть скока… …и ведь не высунется же!

— Теперь нам полюбому тут его держать, а то за патроны замучаешься отчитываться…

Бах!

— Откуда у сопляка пистолет?

— Ну, мало ли…

— Да. Мало. Ли. У меня вот нету своего. А у него есть. У сопляка-малолетки…

— Может нашёл где.

— Ага, нашёл… Это триппер можно так просто найти, а не пистолет.

— А может, он из этих. Из банды фантомасов. Ну, что банки и фирмы грабят…

— Уй, бля… А вдруг к нему подмога? На разводе говорили, что у них теперь и автомат есть, на последнем рывке отжали…

— Когда уж наши подъедут?

— А им это надо — торопиться?..

Владимир спрятался за угол — видно было, что мысль о том, что к обороняющемуся может подойти подкрепление, воодушевления у полиционеров не вызвала; они заметно занервничали, оглядываясь. Олухи. Владимир мог бы без труда застрелить их сейчас обоих… Но — как не соблазнительно было получить разом в свои руки два пистолета, он сдержался — не надо перегружать карму сверх необходимости. Эти два полиционера ничего плохого ему не сделали; это даже не оголтелый Верный вектор, это просто два усталых ППС-ника, тянущих в меру сил дежурство — стОили ли их убивать ради стволов?.. А почему, собственно, нет? Хотя… Но это однозначно расстрел, если поймают… Но это если поймают… А стоит ли? Жаль, что только пистолеты; и судя по разговору, с патронами не густо; Вовчику бы в деревню ещё один автомат… вот если бы был у них автомат, тогда бы он… В общем, он ещё не разобрался в ситуации, и не решил для себя, в чём тут для него профит. Медлил.

Бах!

— Выходи, сучонок! Выходи, сдавайся! — теперь один из полицейских выкрикивал это в направлении трансформаторной будки, видимо, и не в первый раз — Выходи, не бойся! Не тронем! Пистолет только выбрось перед собой…

Со стороны будки:

— Щаз, разбежался! Валите отсюда, менты позорные, всех постреляю, падлы!! — всё это было из-за будки выкрикнуто звонким мальчишеским голосом.

— Выходи, сучонок!..

— Иди на хер, дядя!!

— Выходи!

— Пионэры не сдаются! Сука, бл. дь, п. дорасы поганые! — Бах! Бах!

В натуре, пацана какого-то зажали… — понял Владимир.

— Нехорошо материться на старших!..

Бах! — Бах!

— Уходите, ганд. ны штопаные! Всех замочу!!

Полицейские, вполголоса:

— Вот бля, когда у него патроны закончатся…

— Да наверно как у нас. Хы.

Снова, громко, к будке:

— Выходи, сучонок, сдавайся!

— На хер иди, дядя!

— Вот погоди, погоди, сейчас группа подъедет! Приказано таких как ты, кто сопротивление оказывает, живыми не брать! Конец тебе, сучонок! Лучше сам выходи!

— Кому «лучше», тупой ты полицай?? Ментяра поганый!

Бах!

Обе противоборствующие стороны теперь явно экономили боеприпасы, и обменивались в основном нелицеприятными репликами, стараясь если не пулей, так хотя бы словом уязвить оппонента.

Но тут в словесный конфликт вмешалась и третья сторона: на этаже с треском распахнулось окно, и визгливый склочный женский голос огласил двор:

— Сколько это может продолжаться?? Мне на работу завтра! Сегодня, тесть, уже!! А они тут!!.. Застрелите уже и всё! Сколько можно!! Я жаловаться буду в конце концов!!!

Включение в диалог третьей стороны вызвало некоторое замешательство. Прячущийся за будкой пацан промолчал, а один из полицейских после паузы громко и заинтересованно переспросил:

— Женщина! «Застрелить и всё!» — это вы кому пожелали? Нам или ему? Я не понял.

— Да всем вам! Штоб вы друг друга постреляли, наконец, и дали спокойно спать!! — с привизгом тут же ответил женский голос.

— Хы-гы-гы! — заржал один из полицейских. Из-за трансформаторной будки тоже послышался смешок.

Снова замолчали. Слышно было, как стукнула, закрываясь, оконная рама; слышно было раздражённое женское клокотание.

— Когда эти суки, наконец, приедут… — уныло произнёс мужской голос.

У Владимира созрел план. Очень захотелось почему-то вытащить пацана. Ведь убьют же! Никто не станет разбираться: сейчас подъедет опергруппа, посекут пацана из автоматов; а потом уже, стоя над телом, будут решать, кто такой и стоило ли. А может и не станут разбираться. В общем, пацан явно доживал свои последние часы, а скорее даже минуты; но, судя по всему, упорно не собирался сдаваться. Это вызывало уважение. Но — убьют, ведь застрелят однозначно! А вот просто пристрелить полисменов время было уже упущено, — переговорив, они рассредоточились; и теперь ввязавшись в бой, даже используя фактор внезапности, он рисковал завязнуть как раз к подъезду подмоги…

Владимир наконец нащупал и достал из нагрудного кармана куртки свёрток в полиэтиленовом пакете — тут был сформированный ещё Вовчиком «НАЗ», носимый аварийный запас: самые необходимые лекарства, бинт, резервная зажигалка, совсем маленький фонарик… Тут где-то было, помню ещё взял «на всякий случай», но… глядишь и пригодится. Сейчас, в темноте-то и в напряжении — кто что поймёт? Ага, вот, нашёл.

Он посовал НАЗ как попало обратно в карман, оставив только пакет с пиротехникой; частью той, что была куплена ещё в «Гекторе». Вот; то что искал: длинненькая лента петард на связанном жгутиком хвостике, то что называл Вовчик «пулемётная очередь». Сейчас её раздербанить на кусочки, чтоб правдоподобней… связать снова… главное, чтоб убивцы из РОВД не помешали, мне бы ещё хоть пять минут… и чтоб пацан сдуру не стрельнул.

Полицейские теперь стреляли совсем редко, оставив, видимо, по нескольку патронов чисто на случай, если по приезду подмоги пацан решится на прорыв. Осаждаемый превосходящими силами теперь тоже помалкивал. Собственно, расклад был ясен и всё решало время — сколько ему оставалось жить-то на белом свете…

Как вдруг поодаль, не там, где были полицейские, щёлкнул выстрел! Ещё один — с другой стороны. Группа захвата?? Но они не стали бы палить, не выяснив обстановки, причём явно из-за спин своих же товарищей. Короткая очередь! Полицейский, шарахнулся из-за угла; во-время сообразил, что подставляется под огонь из-за гаража; метнулся обратно… Бах! Бах! Второй стрелял, кажется, вообще в небо.

Одиночные выстрелы рядом сменились треском нескольких очередей, причём сразу с нескольких сторон. Полисмены метнулись друг навстречу другу, поняв что попали в клещи — как они и боялись, к пацану явно подошла подмога, и там был явно не один автомат! Теперь оглушительные очереди трещали с двух сторон и почти непрерывно, с короткими паузами; к тому же кто-то заорал:

— Ложись на землю, вы окружены, а то перестреляем всех!!

Тут же взвыл мотор, метнулся свет фары.

— Ложись, падлы!! — визгливым фальцетом поддержал и мальчишеский голос из тёмного закутка.

Послышалось рычание ещё одного мотора. По верхним этажам метнулся отсвет приближающихся фар. Машина.

Да нас тут зажали!! — ужас полисменов был полным. Только что из охотников они одномоментно стали дичью. Явно банда, на мотоциклах и машинах, автоматов не менее трёх — а у них почти израсходован боезапас!!

— ААА!! Не стреляйте, не стреляйте! — один из полицейских бросил пистолет, упал лицом вниз, закрыв голову руками. Второй рыбкой нырнул в темноту, лёжа скорчился у стены; зашарил на поясе, где висела рация.

— Давай сюда, малОй! — крикнул мотоциклист, круто развернувшийся во дворе перед гаражами. Дважды повторять не пришлось — лёгкая, почти невесомая мальчишеская фигурка в два прыжка преодолела расстояние до мотоцикла, и через мгновение оказалась за спиной мотоциклиста.

— Жми!!!

Вой уносящегося мотоцикла, с прогазовкой аж оторвавшегося передним колесом от асфальта.

И тут же яркий свет фар — во двор въехала машина-фургон. Замерла. Прямо из борта метнулось сполохом пламя — протарахтела автоматная очередь, неприцельно, «на испуг». Тут же полосанули просто в стену, в ночное небо и со второго борта.

Пауза.

Снова очередь, уже короче.

Заворочалась на крыше фара-искатель, освещая двор. Тарахтел мотор. Незримо ворочались в амбразурах стволы автоматов, слепо ощупывая пространство. Кто? Что?? В ужасе замерли в домах обыватели.

В паузе после треска очередей стал слышен срывающийся голос из-за стены дома:

— Центр, центр!! Срочно подкрепление, срочно!! Двадцать шестой на связи, срочно!! Угол Орджоникидзе, тьфу, то есть Борцов за Независимость и Бульвара Свободы Регионов! Тут бой! Повторяю: тут бой!! Срочно!..

После довольно длительной паузы в броневике стукнула отодвинутая дверь. Оттуда, из темноты, громко спросили:

— Дьяченко?.. Дьяченко!! Ты, что ли, тут каркаешь? Кто стрелял, где они? Где твой напарник? Что тут, чёрт побери, произошло??

— … тут бой, повторяю, тут идёт бой! Нас окружили! Применяется автоматическое оружие! Нас окружили!! Немедленно высылайте бронегруппу!!! — истеричный голос продолжал выкрикивать за углом.

ЖЕНЬКА ДИЛЛИНЖЕР

— Я тебя, рыжий, знаю… Я тебя… эээ…

— …наверно только в банке видел? — непринуждённо подсказал Владимир, — Когда «брал кассу», ага? Я в очереди стоял — потом лежал. Я тоже тебя узнал. «Всем лежать, суки, это ограбление!» — это не каждый день у меня бывает, потому, знаешь, тоже запомнилось… Только я не рыжий, я блондин.

Вот и состоялось знакомство с юным стрелком, так удачно спасённым от смерти.

Судзуки под аккомпанемент пиротехнической пальбы унёс их от места перестрелки; и сразу же позади раздались уже явно реальные автоматные очереди. Владимир гнал и гнал, сворачивал во дворы, вылетал на улицы и вновь сворачивал во дворы, стремясь возможно дальше удрать от места происшествия. Это не шутка — увести из-под носа у полицейских настоящего, вооружённого, хотя и малолетнего, преступника. Пацан сзади вцепился в куртку как клещ, и совершенно не мешал входить в виражи. Да и весу в нём было…

Но на одной из улиц пацан «ожил». Подёргал за рукав:

— Вон туда! Эээ!! Влево сворачивай, где киоск! И во двор!

Владимир подчинился, — всё же пацан, видать, местный, ему ли не знать оршанские проходняки? Так и вышло: теперь пацан дёргал его то за левый, то за правый рукав:

— Налево! Там вон, за кустами, проход есть. Гы, теперь прямо, на выход, видишь, где просвет? И там направо!..

Догнать их теперь было нереально; но реально было нарваться на другой патруль. Впрочем, они кружили по таким закоулкам, куда патрули совались, во всяком случае, не очень часто… Пацан явно целенаправленно вёл его к какой-то цели. Наконец, когда Владимир сам уже решил, что пора остановиться, и, так сказать, познакомиться, пацан хлопнул его по плечу:

— Тормози здесь!

Место подходящее — совсем тёмный двор. Он остановился, оставив мотоцикл на холостых оборотах. Пацан спрыгнул с седла; Владимир тоже перебросил ногу, слезая с железного коня — и тут же упёрся животом в наставленный в упор пистолет.

— Ты, эта…

Пацан не договорил фразу — Владимир легко, одним движением, отобрал у него оружие. Пацан совсем не умел обращаться с оружием — ну кто же угрожает пистолетом в упор?

— Э! Эээ!.. Ты чего? — возмутился мальчишка, потирая кисть.

— Ничего. Ты поблагодарить хотел? Давай, — ответил Владимир, засовывая отобранный пистолет за пояс. Беретта. Ничего себе. И голос пацана как-то смутно знаком…

— А. Ну да. Спасибо… — он помялся, в темноте разглядеть его было трудно. Но явно совсем молодой — лет 16…

Продолжил:

— Ты, чувак, не подумай чего. Это я так — как мера предосторожности. Я ж тебя не знаю…

— И я тебя не знаю. Потому пистолет пока побудет у меня. Ну, давай знакомиться. Владимир.

Он протянул руку и пожал протянутую ему мальчишкой ладонь. Тот тоже представился:

— Женька.

Помолчали.

— Как это тебя угораздило, Женька? Застрелили бы ведь! — первым нарушил молчание Владимир.

— Легко, — согласился тот, — Если б не ты. Грохнули бы и как звать не спросили б… Если б не ты, да. В общем… спасибо, чувак… Пистолет-то… верни?

— Ты говорил уже. Ну?

— … случайно, хули. Обычно не докапываются, а тут… чё прицепились? «- Мальчик, комендантский час скоро; что ты тут ходишь, мальчик, тебе не пора ли домой?..» «Мальчик!» — пацан фыркнул, — Ну я и сказал им, кто тут мальчик, и где он у них… в штанах! Ну и… как это. Поссорились, словом.

— Часто с полицейскими ссоришься? — подколол для поддержки разговора Владимир.

— Да не… я ж говорю — обычно не докапываются. Но тут — «мальчик!» Ну и сказал им, чо о них, ментах, думаю! А они начали руками хватать: «Щас с нами пойдёшь!..» Разбежался, ага.

— Никого не убил?

— Не. И не хотел. Так-то они мне ничего плохого не сделали, чо б я их?.. Я и там-то мимо стрелял. В основном…

Пацан, наконец, видимо, решился:

— Ладно. Пойдём, что ли. Там и поговорим, не на улице же базарить. С нашими познакомишься.

— С «вашими»?..

— Угу. Раз спас меня. Ты ж деловой?

— Что значит «деловой»?

— Ну, «при делах»? Чо ты думаешь, я у тебя ствол под курткой не нащупал? Пойдём. Вернее, давай подъедем, тут рядом. Но и — учтиии!! — если чо…

И вот они в хорошем, оборудованном; даже с освещением, подвале.

«Клуб «Эспада» прочёл, подсветив фонариком, Владимир на входе.

— Тут не дежурят, нет. Тут почти весь дом уже разъехался. Кто куда, в основном по сёлам. И правильно, хули им тут ловить. Теперь тут эти… февелы. Как в Бразилии. — бормотал спускающийся первым спасённый, — Вот тут ступенька обломана, осторожно. Кто не знает — все спотыкаются, гы.

Подошли к железным дверям — пацан стукнул условным стуком. За дверью заворочалось. В щель мазнул свет неяркой лампочки.

Обширный и довольно тёплый, что сразу чувствовалось с улицы, подвал. Низкий белёный потолок. Стены, завешанные плакатами: постеры из фильмов, в основном военных; мушкетёры, каратисты в нарочито-угрожающих позах или в процессе схватки. Красиво, но очень кустарно выписанные девизы: «Честь и отвага», «Судьба и Родина — едины!» — и тут же герб страны, выпуклый, из папье-маше видимо, используемый как цель для дротиков дартса…

Какой-то плакат, перевёрнутый обратной, чистой стороной, кривовато пришпиленный кнопками, с размашистой надписью толстым маркером: «Смерть Шестерёнкам!» Сдвинутые в угол и сложенные один на другой явно самоделковые тренажёры: станки для жима лёжа, тяги, сведения; всё пыльное, с грудой подоржавевшего уже «железа» рядом — гантелей, дисков от штанг, противовесов. Зато явно часто используемые боксёрские мешки — старенькие, замотанные армированным скотчем. На полу — рваный линолеум. Офисные стулья с матерчатыми седушками и спинками, на металлическом каркасе, в беспорядке расставленные на свободном месте. Письменный стол. Открытый ноутбук на нём, включённый. На застывшем кадре — что-то из мультяшек… В углу низенький столик с электрочайником и кружками.

И «контингент» — семь человек, считая спасённого и голенастую девчонку. Все примерно одного возраста.

Если бы их нужно было охарактеризовать одним словом, то, — подумал Владимир, — можно было бы сказать коротко и ёмко: «шпана». Хотя нет! «Беспризорники»? Двадцатых годов прошлого века с поправкой на нынешнее время? Пожалуй. Та же настороженность во взглядах, не привыкших ждать от окружающих ничего хорошего. «Зверьки». Готовые как мигом разбежаться в случае опасности, так и наброситься всей стайкой, загрызть до смерти… О, вот один и пистолет не очень и пряча держит в опущенной руке. Взведённый пистолет. И держит неправильно — с пальцем на спусковом крючке. Чо-то я попал, не?.. Но и что-то подсказывало Владимиру, что реальной опасности нет; и что знакомство это, в общем, перспективное. Ишь какое убежище у ребят…

— Пушку верни! — тут же потребовал приведший его в подвал пацан; и Владимир отдал пистолет без возражений — всё же он теперь «в чужом монастыре».

— Чё случилось-то, а? Это ты кого, Джонни, привёл? — настороженно поинтересовались в группе.

— Счас расскажу… — спасённый, оказавшийся «Джонни» — скорее всего от «Женька», как решил Владимир, получив обратно свою Беретту, расслабился, — Чай есть горячий? Чо-то замёрз я…

Ну и вот теперь они всей компанией мирно пили чай.

Женька — а «Джонни» и вправду оказался Женькой, — коротко рассказал о своих вечерних приключениях и своём чудесном спасении, — и это здорово расположило компанию юных гангстеров к вновьприбывшему.

Вскоре и познакомились.

Женька, он же Джонни, был кем-то вроде руководителя у этой группы одиноких детей. Детей по возрасту, а не по поступкам; и одиноких не потому, что они были бродяжками без родни — вот родители у большинства их как раз были, в отличие от беспризорщины времён Гражданской, — просто в нынешних «экономических условиях» родителям было очень не до детей. Во всяком случае, не было видно, чтобы в уже начавшийся комендантский час кто-то сильно переживал на предмет что он не дома, в кругу семьи. Складывалось впечатление, что они и были своего рода семьёй. По совместительству — бандой. Тех самых «фантомасов», что, по слухам, ловили по всему Оршанску и не могли поймать. То, что Владимир вытащил из передряги их вожака, сразу сделало его в компании как бы «своим». Хотя для себя Владимир подумал, что этого «вожака» — Женьку стоило бы здорово выпороть — чтоб не таскал ствол без повода и не зарубался бы по пустякам с полицейскими. Хотя и сам он… хм… и ствол таскал, и, бывало, зарубался… Хм, тут трудно что-то однозначно…

— Фибра! — первым представился, протянув руку, парень повыше других.

— Владимир… — он пожал протянутую руку, — А почему Фибра? От фамилии, что ли?

— Хы-гы! — в группе засмеялись, — «От фамилии!»

— Нормальная у него фамилия — Денисов. — пояснил Женька, — А Фибра — от «Дефибриллятор». Знаешь, прибор такой есть медицинский, для оживления покойников? Электрошок типа.

— Ну. Знаю.

— Вот. Фибра в пятом классе спёр его на Скорой Помощи, а чтобы опробовать — решил на соседе. Тот бухой был, и спал на лавочке. Ну и…

— Оживил?

— Ага. Очень. Он его по всей улице гонял, а Фибры батя ему потом ящик портвейна проставил, чтоб замять; вернее вместе забухали. Фибру потом сам лупил, конечно. За напрасный портвейн в основном, хы. Неделю, а?

Генка. Это явно тот паркурщик, что легко так взлетел на стойку в банке. Он и в подвале-то двигается как бы танцуя — взял, и просто так вскочил, рисуясь, на стул — с одной ногой на спинке, другой на крае сиденья — и побалансировал легко на двух ножках. Видно, что с чувством равновесия у парня всё в порядке.

Пацан с запавшими глазами, но с на редкость обаятельной улыбкой — пока улыбается не раскрывая губ. А открыл рот — мама дорогая! — передних верхних зубов нет, торчат только клыки, прямо персонаж из фильмов ужасов. Да он так и представился:

— Вампир!

А в жизни — Сашка Меньшиков.

Его Женька поправил:

— Не Вампир, а Шалый. Не заслужил ты ещё «Вампира». Шалый, — пояснил он Владимиру — потому что шалый. У меня так бабка в деревне говорила. Отвязный. Оттого и без зубов, гы.

Ещё двое — Лёнька и Степан.

И девчонка — Алёна. Стильная такая девочка, совсем молоденькая. Бровь пробита пирамидкой, один висок выбрит, а волосы хорошие, густые, прямые, тёмные; почти чёрные. Одета спортивно — дутые чёрные штаники, ярко-красная курточка. И жуёт всё время. Жвачку.

— Алёна, но лучше звать — Лёшка! — представил её Женька; та руку не подала, только кивнула приветственно. Женька, видя, что Владимир заинтересованно рассматривает единственную в компании соплюху, как про себя он окрестил малолетку, да ещё с пацанячим погонялом, немного ревниво добавил:

— Подруга моя.

Никто не хмыкнул, не ухмыльнулся; вся компания восприняла такое представление как должное. И Алёна-Лёшка тоже приняла как должное, согласно кивнула. Впрочем, она сразу и отсела за край стола, где стоял включённый ноутбук, потыкала пальчиком в клавиши — на экране задвигались рисованные фигурки, послышались мультяшные реплики.

А мужская компания продолжила пить чай из разнокалиберных керамических кружек. Женька пил из самой большой, с надписью «Босс» — парень, видать, дорожит внешними проявлениями власти. С печеньем.

— Да пох… блондин! Ну да… Я, конечно, не рассматривал кто там, в зале, на полу валяется, хы. — слова Владимира «что он не рыжий, а блондин!» и что он срисовал Женьку во время налёта на банк, настроили юного гангстера на мажорный лад:

— А ничё тогда, а? Классно у нас вышло? Как в Америке, аа??

Сидевшие за столом пацаны засмеялись.

— Ну, ты чё — намного круче! — согласился Владимир, и не преминул подколоть: — Сколько там было-то? На пару раз забухать в ресторане хватило?

— А!.. — не воспринял подколки Женька, — Фигня. Дело не только в деньгах. Ясен пень, там немного было — зато взяли быстро, чётко и без этих… без эксцессов. Никого не вальнули…

— Ну да, — всё же попытался дожать пацана Владимир, — Десять налётов — и можно ящик коньяка купить, не?..

— Да задолбал ты, чё тебя всё на бухло пробивает? Мы чо, по твоему, ради красивой жизни тут рискуем??

— А чего ради? Эпизоды из боевичков разыгрываете?.. — раз уж попал в новую компанию, надо выяснять, чем они дышат, решил для себя Владимир.

— Да задолбал… Мне семью кормить надо; мать, сестрёнка маленькая. У Лёньки вон два младших братика, у Шалого родаки тоже давно без работы; у Генки отец инвалид… Фули ты тут со своим коньяком и рестораном?..

— Ну извини… — Владимир и вправду почувствовал себя неудобно. Помолчал и продолжил:

— Как-то оторвался от здешних реалий. В Штатах банк или там магазин «ставят» ясно не для того чтобы на всю семью бургеров купить; скорее кокса взять или герыча. Вот я и подумал…

— Не, — отмёл сомнения Женька, — Вся выручка строго идёт в бригаду и для родни. На поддержку и всё такое. Знаешь, сколько сейчас инсулин у барыг стоит??.

Сидевший молча Генка тут тяжело вздохнул и покрутил головой, ни то разминая шею, ни то пытаясь отогнать мрачные мысли. В углу бормотал компьютер, там шёл мультик про собак-мушкетёров, они маршировали и задорно пели:

Сидящие за столом пацаны пили чай и временами поглядывали в монитор, а потом и вовсе переключились на мультик, временами только вставляя пару фраз в разговор.

Из дальнейшего непринуждённого разговора Владимир узнал, что эта шестёрка малолеток плюс девчонка у компьютера, — всё что осталось от бывшего дворового клуба «Эспада», что по-испански означает «Клинок»; штаб-квартира которого и была вот тут вот, в этом самом подвале. Раньше их было человек сорок. Занимались рукопашным боем, фехтованием, спортивной стрельбой, ориентированием. Выезжали на природу. Потом руководитель клуба ушёл офицером в армию: «Пацаны, прошу понять, кормить семью надо!» Кто-то уехал в деревню, кто-то — в другой город. Кто-то просто тупо сидел дома. Остались вот они. «Неблагополучные», как их раньше называли. У каждого — та или иная проблема в семье. У Женьки вот — отца нет, мать пьёт, маленькая сестрёнка… Собирались. Смотрели мультики или фильмы на стареньком компе, играли в карты. Тут же ели. Ходили драться с соседними такими же бедолагами. Зачем? А чтоб не лезли на нашу территорию! Зачем им эта «территория» толком объяснить не могли. Потом «сделали себе стволы», как выразился Женька. Планировали налёты, хвастались уголовными подвигами. Подростковый патриотический клуб постепенно превращался в уголовную «малину», к подвалу теперь больше всего подходил старый непонятный, но почему-то откуда-то вспомнившийся, и очень меткий термин «кильдюм».

— И потом мы не кого попало грабим, а там, где много. У Администрации что, убудет, что ли? Ещё напечатают! Талеры свои сраные. Зарплаты вон не платят нифига, пенсии опять же…

— Так вы, считай, идейные? Че Гевары, не?

— Какой нах «идейные» — Женька насупился, — Не выжить без этого, просто не выжить. Вчера кассу взяли, три дня назад с барыги три сотни зеленью сняли, как с куста. На прошлой неделе подломили хозмаг, там… Да что говорить! Вообще риску много, толку мало. А чо делать? — жить-то надо! Касса… Вон, творожных сырков сестре купил, в глазури, — пусть наестся девчонка, пока их ещё выпускают; вот и всё мне-то с этой кассы что перепало, остальное — пацанам!

Парни задвигались, согласно кивая.

— Опять же риск! Благородное дело! — встрял парень с ввалившимися глазами, Шалый-Вампир. Когда он говорил, Владимир заметил, что говорит он пришепётывая, а улыбка опять напомнила что-то из фильмов ужасов. Вампир да и только.

— Вампир правильно говорит, — оторвавшись от экрана, вставил Генка, — Риск — благородное дело! Ща поднатаскаемся на этой мелочовке, оружием серьёзным обзаведёмся, — и на крупняк раскрутимся! К примеру, возьмём Банк Районной Администрации!

— Блин, крута! Там бабла немеряно! Но ево пенты с автоматами и в брониках охраняют…

— А чо пенты… — Загалдели; видимо, тема была животрепещущей и не раз уже обсуждалась.

Владимир слушал разговоры и поражался, — куда он попал? Эти юные гангстеры, ежедневно рискующие жизнью… чего ради? Оказывается, ради самого риска и тех крох, которые они всё равно отдавали родным. Психи-малолетки?

Ведь постреляют их, как пить дать, постреляют! И не будет никакого суда, и никакой колонии для несовершеннолетних — не то время! Просто шлёпнут во время очередного копеечного «экса». Или покалечат во время дикой и столь же бессмысленной драки с такими же пацанами с соседнего района. И не будет тогда чем позавтракать сестрёнке Женьки, и некому будет купить инсулин Генкиному отцу-инвалиду…

А сам-то?? Пришедшая в голову мысль пригнула его… Ведь сам, — сам недавно ещё был таким же! Из-за чего пришлось в Штаты-то удирать! А ведь сам-то! — ну ладно, эти-то совсем пацаны, — сам-то намного старше их был, когда решил на полицейской машине «прокатиться»; когда полицейсы, зайдя в кафе, опрометчиво оставили ключ в замке зажигания. А потом, дурея от скорости и адреналина, нёсся впереди кавалькады преследовавших машин с мигалками, офигевая от риска, от опасности и собственной крутости!..

Он по-новому посмотрел на ребят.

Чёрт! Они ведь такие же как я! Не будь у меня папа раскрутившимся коммерсом-финансистом, и я бы мог сейчас вот так, сидя в вонючем кильдюме, пить чай и планировать очередной «налёт» на ларёк с сигаретами… Ему стало стыдно за свой прежний покровительственно — пренебрежительный тон. Впрочем, пацаны, кажется, ничего не заметили. Сейчас они, перебивая друг друга, делились впечатлениями от последней разборки с «соседями»:

- Эти козлы влезли на нашу территорию! Я ему говорю: — Чо вы тут забыли, это наш двор! А он, значит: — Тут Выха живёт и ещё двое наших, потому двор этот наш! А я ему…

— Он боковым махнул, я тык — нырком ушёл и в солнышко ему, двоечку!..

— А я гляжу — Генка уже этого ногами метелит, ну, умора!..

…

На край, любой из них мог быть моим братишкой…

— С кем это вы? — оторвался Владимир от невесёлых раздумий.

— С «шестерёнками» — они рядом с мехмастерскими живут. Там такой щит с шестерёнками, рекламный. А мы — «Эспадовские!» И к нам в район чужие не ходят! Не должны ходить. Особенно «шестерёнки».

— Блин, завалят ведь вас… Не при налёте, так в разборке с «соседями»… — высказал Владимир просящееся на язык.

— Не! — легкомысленно отмахнулся Шалый, — Мы с районскими машемся без стволов, уговор такой. Это если только кто по беспределу влезет. Ща, конечно, стрелялок у народа полно, все кому не лень делают; обороняцца, хы. Даже в мехмастерских, только вынести стрёмно. Только у всех всё самое примитивное — на раз выстрелить. Самопалы там всякие… Ну, в общем, как и у нас было, пока Женька не придумал как нормальные пестики раздобыть. Тут главное под первый выстрел не попасть — а дальше всё решает техника! — он засмеялся и покрутил в пальцах нож-бабочку. Довольно ловко сложил-разложил его, полюбовался узким полированным лезвием.

— А при налётах — так мы смотрим же! На рожон не лезем. Предусматриваем. Если там, к примеру, пенты пасутся — не связываемся. Тока пенты сейчас в основном рай-администрацию охраняют, ну ещё банк. И всё, — поддержал Лёнька и опять уткнулся в экран компьютера. А Женька пил горячий чай, с всхлипыванием, «швыркая», и испытующе смотрел на нового знакомца. Они даже не поинтересовались, кто я такой и чем живу… пацаны, совсем пацаны…

«Точно не жильцы ребята» — подумал Владимир, — «Ну, ещё месяц, две недели — и нарвутся. Жалко»

— Женька… Джонни… — вполголоса сказал Владимир, — «Женька «взял банк», ну смотри ты! Женька, — ты прямо не Женька, а Джон Диллинжер!

— Это кто такой? — оторвавшись от экрана, где собаки лихо дрались с котами, отозвался юный налётчик.

— Ну, ты что… не знаешь?? Ну, Джон Диллинжер… Не-е-ет?.. Ну вы даёте, юное поколение! Это был ваш американский предшественник, знаменитый грабитель банков. Джон Диллинжер. Неужели не слыхал?

— Нет.

— Фильм ещё про него был. Тоже не смотрел?

— Не-а.

— А какие фильмы вообще смотрите-то?

— Нуууу… Супермен там… Человек-паук. Лёшка вот всё больше мультики. Я вот «Умница Уилл Хантинг» люблю — видел?

— Нет… — на этот раз оконфузился Владимир.

— Ну вот! — воспрянул Женька — А когда он грабил, в какое время? Ну, этот — Диллинжер?

— В начале прошлого века. Ну, был в Америке такой весёлый период, бледное подобие сейчас подступающего: Великая Депрессия. Ну и сопутствующее — сухой закон, гангстеры… автоматы Томпсона, Аль Капоне… тоже не слыхал?

— Не-а. И чо, крутой был?

— Очень. Как варёное яйцо, только круче. Чуть ли не национальный герой Америки, у них там так принято, — замочат какого знаменитого гангстера, потом про него фильмы снимают. Чем больше банков ограбил, или там народу поубивал — тем знаменитей.

— И этого замочили?

— А как же. — Он коротко рассказал биографию знаменитого налётчика, — Вот так вот. Жизнь гангстера ярка, но недолга. Втыкаешься, Женька-Джонни? Диллинжер…

Тот насупился. Воткнулся.

— Ты это… Не наезжай, а? Чо предлагаешь-то? Жить-то надо!

— О, да ты деловой!.. — Владимир потянулся, огляделся, и попросил, показывая в угол, — Гитару дай.

Женька проследил за его взглядом, — да, в углу, в полумраке, стояла гитара. Встал, подал её Владимиру:

— Это Лёшки. Она умеет. Немного. А ты умеешь?

— Ну, если не разучился… Ща попробуем… — пробежался по ладам, гитара слегка фальшивила, но, в общем, была вполне себе… Чуть подстроил… Теперь Алёна ревниво поглядывала на него из-за компа.

«Йеллоу Субмарин» Битлов заставила пацанов оторваться от компа и переключить всё внимание на гостя. Чёрт, они не знали Битлов! «Дым над водой» тоже была для них откровением… Благо нетребовательные, они не замечали огрехов в исполнении. Но Владимир старался. Почему-то ему было тут хорошо. Среди этих пацанов, настойчиво идущих к тому, чтобы стать полными отморозками. И он где-то понимал их.

— МогЁшь! Давай-давай! Ещё!

Полностью овладев вниманием юной аудитории, Владимир переключился на русские хиты. Пацаны не знали ни Высоцкого, ни Окуджаву.

Нет, им явно не Окуджаву, им что бы попроще… Пока. Они вообще не слышали старого; собственно, и сам-то Владимир открыл для себя «старый музон», только перелопачивая диски для видеозала, где была востребована «советская классика». Ну и тоже, почерпнул оттуда… Три аккорда, примитив, и слова-то… а цепляет! Как раз на их возраст, вот это им подойдёт:

А им это и надо. Ишь, слушают, внимают, тени от лампы скользят по лицам, гремит гитара, среди тарелок на столе лежит Женькина Беретта, которую он наладился было чистить… Кильдюм, бандитская малина. Романтика!

Вон и девчонку проняло, совсем отвернулась от компа, тоже внимает. Ну так! — песня про страсти, возраст такой, на себя всё только примерять начинают…

Смотрят. Сопят. Внимают.

Тут он уже явно прикололся, с завыванием и чуть не всхлипыванием. Пацанов хоть и проняло, но тоже… переглянулись, неуверенно улыбаясь; припев уже подпевали вместе:

Девчонка в углу всхлипнула. Все дружно расхохотались.

— Дураки, я прикалываюсь!

— Ага, прикалывается она!

— Да дура она. Если её полюбил такой клёвый пират, фигли она с каким-то ковбоем зажигала?

— Ну, женская натура такая странная… — как мог расплывчато ответил Владимир, с интересом наблюдая за пацанами.

— Это пират муд. к, — уверенно заключил Женька, — Если подруга шалава, её, конечно, пристрелить стоит, на нафига самому-то стреляться??

Братва загалдела, поддерживая такую постановку вопроса.

— Давай, Володь, жги дальше! Клёво!!

Вот они уже смотрят на тебя влюблёнными глазами… Внимают. А завтра опять «пойдут на дело»? Он огляделся, перебирая струны. Подвал. Оборудованный, но всё одно подвал. Кильдюм. Стайка юных гопников, считающих себя гангстерами. По экрану компа, на который уже не смотрят, который с выключенным звуком лишь добавляет света в сумраке комнаты, опять маршируют псы-мушкетёры. «Один за всех и все за одного…»

Он вновь тронул струны, и, увлекаясь, оторвал:

Пацаны в такт кивают головами. Владимир жгёт, и они завелись. Женька вдруг выпрыгнул из-за стола и пошёл изображать что-то среднее между джигой и шейком. У пацана явно неслабое чувство ритма! Остальные, подбадривая его, в такт стучат ладонями по столу…

Он увлёкся. В такт пристукивающие по столу ладонями, притопывающие пацаны тоже, видать, увлеклись. Владимир наддал ритма.

Рядом с Женькой «топтала блюз» Алёна — стрекоза, и это так слитно у них получалось… Один за другим в круг вставали остальные пацаны, вот им уже тесно; блюз кончился, и пришлось его повторить второй раз, и третий, пока все не взмокли и не запыхались.

— А хорошо так посидели, Вовк! Классно! Давно так зашибись не было! Причём без пива! Ты молодец, что нас нашёл!

— Джонни, это ты меня нашёл.

— Да ладно, брось ты. Хорошо что познакомились. Утро уже скоро. Давай, устраивайся здесь вот. А мы в зал, на маты. Лёшка — в раздевалке. Давай.

Лёжа на продавленном диване в «тренерской», глядя в низкий белёный потолок, он думал… В мире, где теперь всё решает только сила… Где рулят и бибикают банды. Быть сильным и, стало быть, выжить, и, может быть даже преуспеть, можно только став во главе своей банды. Он же сам думал — не хватает своей «команды». Вот така вот. Такая вот логическая коллизия, панимаишшшь… И если этих пацанов не прибрать к рукам… «прибрать к рукам»?.. они что, вещь? А, зачем цепляться к словам! Ну, не «прибрать к рукам», а «возглавить»… Если не я, то кто-то всё одно, и не факт что не сольёт их ради своей выгоды. У пацанов возраст такой. Им нужен вожак: старший товарищ, — и в то же время в чём-то такой же, как они. Но умнее. Опытнее.

Профессор Лебедев ещё говорил: пятнадцатилетние являются лучшими солдатами, организм их достаточно развит, в этом возрасте физические нагрузки переносятся легче, чем взрослыми. Интеллектуально это еще дети, для них не существует многих «взрослых» барьеров, они еще играют в жизнь… И этот… Чёрный квадрат который… он тоже что-то «за педагогику» втирал, явно не просто так… Хунвэйбины, блин… Дети подземелья… Пойдут…

Он уснул.

В это время в небольшом, с низким, как и во всём подвале, потолком спортзале, где вдоль крашеных масляной краской бетонных стен стояли низенькие гимнастические скамейки, на матах, застеленных старыми одеялами, пацаны тоже делились мыслями, перед тем как уснуть.

— А он ничё, этот Вовка.

— Угу.

— Нормальный пацан.

— Поёт классно.

— Котлы у него видел? Буратина не бедный. Я за одни котлы бы его грохнул.

— Чо, офонарел?

— Ты, Шалый, совсем ох. ел. Тебе бы лишь бы грохнуть.

— Оно и сейчас не поздно.

— Вы чё, уроды…

— Не, пацаны, вы о таком кончайте, так нельзя…

— А чё?? Бабла не надо?

— Не, ты в натуре больной…

— Не так же. И вообще — он мне, считай, жизнь спас. Да не «считай», а спас.

— Ну и хули?

— Ты чё, ты хочешь сказать, что тебе посрать на мою жизнь??

— Да ладно, спа-а-с…

— Не, ты чё, в натуре тебе положить, что он мне жизнь спас?? Что я его сюда сам привёл? Тебе на меня покласть, а?? Ты чё, Вампир, нарываешься, что ли?!

— Да ладно…

— Не, Вампир, ты считай, нарвался! Я ща встану…

На матах завозились.

— Жэка, кончай… Чё ты, Шалого не знаешь… Вечно несёт пургу.

— Пусть не при мне несёт! Падла!

— Да ладно, Джонни, это так я… ты ж знаешь.

— Та-ак он. Шалый. Урод, нах.

— А классная песня про собак, а? Бродячих.

— Во. Мы и есть те собаки. Живём, бля, в подвале… В основном.

— Ладно вам. Спать давайте…

— Давайте. А ты, Вампир, за базаром другой раз следи…

На другой день, утром, Владимир предложил пацанам работать с ним. Расклад был прост и незатейлив: на своём грошовом бандитизме они еле-еле могут прокормиться сами и с трудом помочь своим семьям. При этом — и с этим вынужденно, хотя и после споров, согласились все, — рано или поздно их «грохнут» или покалечат, что в нынешних условиях одно и то же; как застрелили Веньку при попытке отнять тачку у кавказца, как забили насмерть Серого на рынке при попытке «снять пенку» на чужой территории.

— Парни, вы только не обижайтесь, но вас если не на «акции» грохнут, то вычислят не сегодня, так завтра. Вы ж не страхуетесь нефига…

— Как «не страхуемся», чё ты!! — взъерепенился Женька, который, видать, был и мозговым центром «бригады», — «На дело» только в масках. И в перчатках. Автомат теперь есть. План операции продумываем…

— Ой, паца-а-аныыыы… Страхуются они… Да про вас уже весь город знает!

— И пусть знает. Знает — значит боится. Нас.

— Да я не про то. Найти организованную группу малолеток при желании не так и сложно. Раньше этим детские комнаты милиции занимались. Сейчас, конечно… но поднять архивы — это элементарно! Клубы, дворовые объединения, неформальные лидеры… а вот перчатки тут вообще не по делу — вас же не дактилоскопировали в школе-то?

— Да иди ты! — кто это будет щас делать? Да и нет нас ни в каких картотеках!

— Это ты думаешь что нет. Всё есть, — просто руки до вас не доходят, шпана вы дворовая. Вот ты вот! — он ухватился за мысль, — Назвал при налёте на банк Андрея Денисова «Фиброй» — так, думаешь, проблема пройтись по адресам и поспрашивать, предварительно припугнув, у кого в школе такая нелепая кличка — «Фибра»? Кто-нибудь и вспомнит. Или что в группе девчонка. Те же ваши враги — «шестерёнки» и вспомнят!

— Чо, правда, я «Фибра» при налёте сказал?? — с ужасом переспросил Женька, — Мы ж всё по маскам… Годзилла там, Ведьма, Бес, Фредди…

— А ты и не заметил, как вырвалось. А кто был — те запомнили. Я ведь, например, запомнил.

— Делаааа… — Женька был шокирован.

— Не… Шестерёнки не сдадут… — уже без всякого задора и неуверенно сказал Шалый-Вампир, — Они сами… Но вообще… конечно…

Чувствуется, что эта простая мысль только сейчас пришла ему в голову. Пройдут по адресам, возьмут родителей в заложники… Ну и что, что они «конспиративно» больше двух ночей в одном месте не ночуют, что есть ещё пять «лёжек» — подвалов, чердаков, даже брошенный склад на промзоне… Возьмут родителей — сам придёшь сдаваться… Он погрустнел.

Владимир агитировал, призвав на помощь всё своё красноречие и знание подростковой психологии. Он гарантировал жрачку и помощь семьям; через некоторое время, — возможность с ним перебраться в деревню.

— Нет, братва, там не «тепло и яблоки», как говорили беспризорные в прошлом веке; хотя яблоки там есть и у печки тепло; там просто сытно, и не так опасно, как в городе. Что делать там будете? Работать. Как все. Но там нормально с водой, там нет этих провонявших говном подъездов, — там есть нормальные деревенские печки. Вы же околеете тут, в подвале, зимой-то! И там есть жрачка. Не сникерсы с баунтями, и даже не это печенье, но нормальная жрачка — сыты будете. Это я вам обещаю… Думайте, пацаны. Решайте.

— Думайте, пацаны. Решайте. Будете со мной — будет всё нормально, я обещаю… А город — умрёт рано или поздно…

Владимир говорил на их языке, их оборотами, и видел, как задумчивыми становятся взгляды юных отморозков; как кто-то, глядя в низкий закопченный потолок, уже несмело улыбается, представляя… ну, как в кино: избы, луг, пасущихся коров… печку. Он чувствовал, что получится. Он давал им цель. Жизнь становилась осмысленной: вот сейчас… зато потом! Пацанам нужна была мечта.

— Бойцы вы, я верю, и так… — он толкнул кулаком потёртый мешок, перетянутый понизу несколькими слоями плотного скотча, — разговор шёл в спортзале, — По ходу дела я вас поднатаскаю в стрельбе, — хотя бы по минимуму и в холостую. Перемещению под огнём…

— А можешь???

— Немного. Учился как бы. Ну и… вообще.

— А что делать надо будет?.. — угрюмо спросил Шалый.

— Что скажу. Об этом позже. Но без меня, — никаких вылазок! Кто нарвётся, — тот сам себе злобный Буратина. Определяйтесь, братва. Так жить, как вы жили, больше нельзя. Зима скоро.

ИНФОРМАЦИЯ И ПСИХОЛОГИЯ

— Нет, Джонни, не так. Слитно, одним движением нужно!..

Владимир ещё раз проверил, заперта ли дверь в кабинет, и повернулся к пацану, державшему в руках пистолет. Женька сегодня по делу зашёл к нему «на работу», прямо в кабинет; с чёрного входа, конечно. Отчитался «по проделанной работе» и заодно решил взять урок по обращению с оружием. Приходить «толпой» в ресторан Владимир запретил, и вообще общался с новыми друзьями днём теперь в основном через Женьку и Алёну, чтобы не засветить криминальных малолеток; да и самому, чтобы не попасть под подозрение у Службы Безопасности Регионов.

— … просто не старайся всё сразу сделать быстро; делай медленно и плавно, медленно и плавно. А потом, когда оптимальная суть движений будет отработана, и не будет этих вот паразитных дёрганий, вот тогда постепенно и ускоряться будешь. А пока у тебя какие-то сплошные трепыхания.

Женька слушал насупившись; потом сунул пистолет за пояс; не пистолет, вернее, пластмассовый китайский макет-игрушку; прикрыл курткой; и вновь попытался резко его выхватить — пока получалось коряво.

Вообще-то Владимир пока задействовал ребят только на сопровождение грузов — посидеть рядом с водилой, доставляющим товар с базы или отвозящего покупателю. Вместо экспедиторов, что ли. Водители недоумевали, и, собственно, были недовольны, — при нагловатых мальчишках, от которых так и веяло опасностью, было невозможно левачить на хозяйском бензине, — собственно, на это Владимир и рассчитывал. Да ещё «охранять бабок», как они выражались, — он взял под контроль местный ближайший стихийный рыночек.

Вчерашняя же «работа» была не особенно сложной, но более интересной: напугать некого субъекта. Вздумавшему было наезжать конкуренту, владельцу «Оршанского Рассвета», выбили стекло половинкой кирпича, благо он жил невысоко; а когда он, осатанелый и вооружённый, вылетел на улицу на пару с охранником, у подъезда под ногами у него сработала растяжка, установленная на взрывпакет. Конкурент получил незабываемые ощущения, а попрятавшиеся пацаны — десять минут здорового ржача. Когда всё успокоилось, ушли, позвонив ему в дверь и оставив под его дверями старый брусок почти чёрного окаменевшего хозяйственного мыла, с торчащим из него дымящимся обрывком ботиночного шнурка, долженствующий изображать «дымящуюся тротиловую шашку», как это представляли себе мальчишки; и листком под ней, на котором коряво Шалый-Вампир написал «Палажи в пачтовый ящик триста талиров, ато смерть!» — и прерисовал череп и свечу.

Посмеялись, пока Женька рассказывал; но насчёт записки Владимир не одобрил:

— Джонни, не надо было устраивать клоунаду. А так он сразу поймёт, что какая-то пацанва балуется; бандиты, знаешь ли, так не наезжают!

— Да ладно!.. — Женька ещё всхлипывал от смеха, вспоминая, как от гулкого хлопка взрывпакета пузатый коммерс с охранником шарахнулись в стороны и попадали, закрывая руками головы, — А то ты знаешь, как бандиты-то наезжают…

— Представляю уж.

— … он теперь уж будет знать, что им тоже интересуются; а кто, да зачем — дело десятое. Пусть пока ходит и оглядывается. А ещё у тебя такие хлопушки есть?

— Петарды есть, «на рывок»; а взрывпакет ты и сам сделать, наверное, сможешь, дело нехитрое… но не надо пока. Шалый, да и вы все, надеюсь, не пойдёте проверять, положил ли он в ящик деньги??

— Нет, конечно. За кого ты нас принимаешь? Хотя — а вдруг положит?? Вот хохма была б!..

— Не рассчитывайте… Ещё, Джонни. Вот смотри — если ты пистолет выхватываешь, а противник почти вплотную — то первое что ты должен сделать — это левой рукой оттолкнуть его; вернее — толчком его отстранить, и самому отстраниться, — а правой достаёшь ствол. Иначе ствол достать не успеешь, а в табло выхватишь; и скорее всего будет свалка. Можно и на нож нарваться. Вот, пробуй. — он продемонстрировал, — Одной рукой отстраняешь как бы противника, одновременно поворачиваясь к нему боком; другой — достаёшь ствол.

Женька старательно повторил.

— Парням покажи вечером, поотрабатывайте в парах. Это полезно — то, что ствол с собой ещё никакая не гарантия, надо его ещё успеть достать, что вплотную с противником, да впопыхах, не так и просто… Кстати! Не щемят вас ещё?.. Ну, как я говорил — не спрашивают родителей, чем сыновья занимаются? Ну, всякие приходящие дяди в штатском?

— Нет… да мы дома редко… Хотя ты прав, да; Лёньки друган говорил, что его обшмонали менты; прям на улице, ни с того ни с сего. Ищут! Я братве запретил напостоянку стволы таскать пока что. Пока не уляжется.

— А ты думал. Правильно. Кстати, откуда у вас такие помпезные стволы-то? Это прямо не стволы, а загляденье! А?

— Хы! — теперь Женька уже покровительственно кивнул, бросил на стол пластмассовый пистолет, с которым упражнялся; обошёл письменный стол и брякнулся всем худеньким телом в кожаное «директорское» кресло Владимира, которое тот, в память о папином кресле, оставшемся в мувском коттедже, прикупил по случаю и за бесценок, — Да уж не твой Форт угрёбищный! Уметь надо, Американец!

Ага, это они меня между собой так называть стали, — понял Владимир, — Не очень-то… надо будет какую-нибудь другую идею им «на погоняло» подкинуть, а то «американец» не звучит.

— … холодно, мля! У тебя тут ещё ничего — топят што ль?

— Нет, печка на жидком топливе и конвекторы, плюс кухня. Может, скоро свою пекарню откроем ещё, будем сами хлеб печь… Ты не тяни резину-то; колись давай — откуда такие пестики?

Он теперь стоял перед столом, а Женька нарочито нагловато развалился в кресле, перекинул ноги через подлокотник и делал вид что жуёт жвачку, — очевидно, по его представлению так должен бы себя вести «большой босс». Владимир вспомнил себя, — как и он в папином кресле изображал из себя, бывало, крутого; и ему стало смешно. Кроме того, стоя перед столом, он почувствовал себя как нашкодивший школьник в кабинете директора, — были и такие эпизоды в его биографии, и не такие уж редкие, надо признаться.

— Женька! Не ломайся давай! — где стволы взяли?

Женька, поизображав «делового», наконец ответил; впрочем, ему и самому, очевидно видно было, в кайф было вспомнить былое, когда вся его команда обзавелась стволами; да не какими-то, а самыми что ни на есть престижными; тем более что идея-то была его.

Собственно, идея была простой; и Владимир, выслушав его, сам удивился, как не додумался до такой простой вещи; и он ещё раз отдал должное наблюдательности и креативности своего нового юного друга.

Случилось это всё ещё в начале лета, когда «регионы» только ещё затевали отделение от «мувского олигархата»; «Верный Вектор» был ещё мало кому известной организацией, да и не организацией вообще, а так — сборищем идейных хулиганов; милиция ещё работала как полагается; и Областная Дума тоже: «- …видел, такое здание с колоннами на центральной площади? Там сейчас Региональная Администрация размещается; а раньше были эти — депутаты!»

Владимир кивнул, — конечно он знал; там и Виталий Леонидович раньше имел свой кабинет.

- Вот. И они, депутаты эти, собирались постоянно на эти, заседания всякие. А беспредел тогда уже начался, нарваться можно было влёгкую. А они ж депутаты! У них стволы были…

— Ну и?..

— А когда они на заседания приходили — их через металлодетектор пропускали. Ну, рамка такая. — с удовольствием рассказывал Женька, и даже ноги с подлокотника кресла снял, — Чтоб без оружия; боялись, эта, терактов со стороны Мувского начальства. У кого именной — те могли сдавать; но всякие наградные пестики редко у кого были, так… всякими правдами и неправдами доставали. Это потом уже им разрешили, всем. А сначала они незаконно таскали. У них, конечно, возможностей-то было!..

Да уж. Владимир вспомнил арсенал депутата, Виталия Леонидовича, — тот целый ЧОП «приватизировал». Но то Виталий Леонидович; впрочем, и другие депутаты уж по пистолету-то себе где-нибудь да смогли «организовать»; и уж конечно, в первую очередь импортные пистолеты. Для этой братии ведь оружие в первую очередь знак статуса…

— Ну? И что?

— Ну так! — наслаждаясь непонятливостью Владимира, продолжил Женька, — Чтобы не светить стволы, они их в машинах оставляли. На охраняемой стоянке у Думы. Кто-то у своего охранника-шофёра; но тогда ещё не было такой моды — кучу охраны с собой таскать; обычно просто шофёр в машине оставался; а то и — и часто! — сам за рулём приезжал. Ну, депутат. И пестик — в бардачок, чтоб не тащить в здание, и не объясняться с охраной там — чо, стоянка же, типа, «охраняемая»; да возле Думы, — кто будет трясти депутатскую тачку, правда же?? Вот. В чём и идея была…

Сработали они тогда на редкость ловко и чисто; что сразу поставило Женьку, как придумавшего эту акцию и её организовавшего, на ступеньку лидера. Зевающий охранник в будке поначалу не обращал внимания на стайку пацанвы, слоняющуюся по стоянке между дорогими машинами с вёдрами, откуда плескалась вода с пеной: — ну, ищут, кому из народных избранников машину помыть, дело понятное, хотя и неположено…

А шофер, увидев пацанов с вёдрами и губками, столпившихся у открытого по случаю жары окна, сначала или лениво отмазывался: «- Да не надо, гуляйте, робяты, чистая ещё, не запылилася…», или нагонял на себя строгость: «- А ну пшли отседа, сопляки!..» — но тут же менял и тон, и выражение лица, увидев перед собой совсем не просительное лицо Шалого, и ствол обреза, из рваной сумки глядящий ему прямо в лоб! Женька специально Сашку Меньшикова, «Вампира» — Шалого назначил тогда «психическим», — уж больно фактурно он выглядел, пугающе, когда оскалившись, так, что становились видны торчащие клыки между выбитыми передними зубами, и бешено вращая глазами в запавших глазницах с тёмными вокруг них кругами, зверским шёпотом шипел:

— А ну, сшшшшука, ррруки на руль и сидеть шшшмирна!! Адно движение — вышшшшибу нахххер мазги, падла!! Замер, пасшшшкуда!!

От него пёрло такой неприкрытой ненавистью и жаждой убить, что у бедного водилы отвисала челюсть и тело становилось ватным…

— …а один и в штаны наделал! Правда-правда! Хы! — живописал происходящее тогда Женька.

Видя, что водила «готов», Женька подавал сигнал, и из стайки пацанвы, которая вроде как уже начинала уже и мыть машину, развозя старательно летнюю пыль мыльной водой, но больше стремясь закрыть собой дверцу водителя от будки охранника, прямо в окно ужом проскальзывал Генка-Годзилла. Под зверским взглядом Шалого и «стволом обреза» (который, собственно, был просто обрезком водопроводной трубы с наскоро приделанной к нему деревяхой, изображавшей ложе и рукоятку), несчастный шофер мертвел, и Годзилла быстро шмонал водилу и бардачок, избавляя депутата от опрометчиво оставленного в машине оружия… От патронов, если были, тоже. Но патронов досталось мало…

— И в одной машине ничего не нашли — не было, или плохо искали. Хотя мы заранее машины высматривали, неделю с бинокля… сдалека, правда, но видно же, что… Зато в одной машине сразу два ствола взяли — видать водилы и его шефа, да!

— Четыре машины успели бомбануть, четыре!! — гордо повествовал Женька, — Пока охранник, гад, что-то не заподозрил и не разорался. В принципе, он уже на второй машине начал орать, типа «- Пошли отсюда, неположено!!», но мы особо не обращали внимания: он далеко был; а мы ж, типа того, ничего незаконного не делаем… ну, машины моем, попрошайничаем; пусть и в неположенном месте… Но потом Шалый в пустой, без водителя, машине, окно разбил… Там вот как раз эту Беретту и взяли. Тут уж он к нам побежал… Шалый грит «- Давай его тоже опустим, у него тоже должен быть пестик!», но я решил не рисковать.

— А водилы что? Ну, которых вы бомбанули? Так и сидели?

— Ясное дело! Годзилла из тачилы вывинчивался, Шалый водиле шипел: «- Башку между колен, и руками прикрыл затылок, жжживо! И сщитать до трёхсот, — раньше голову поднимишшь — сразу стреляю, я за машиной стоять буду; понял, сшшшука?!!» Хы. Ага, так и сидели они. Потом уже, как охранник побежал и закричал, — один, от страха, наверное, выскочил и дёрнул к дому… а штаны — мокрые, смехота!!

Женька вновь залился счастливым смехом.

— Ловко, да… Искали?

— Не-а. То есть не знаем. Может искали, может нет.

— Махнём твою Беретту на мой Форт? К Форту патронов в достатке… — закинул удочку Владимир.

— Не-а! Хитрый… То ж Беретта! А патроны… достанем уж как-нибудь. Со временем.

— Ну гляди…

Звякнул телефон внутренней связи. Знаком попросив Женьку слинять из-за стола, Владимир взял трубку и услышал голос Диего: тот из зала сообщил, что «пришла гоп-компания, Кокаревская, в полном составе», так что вечер опять обещал не быть томным.

— Ты их «за лучший», за угловой столик посади! — распорядился Владимир, — И девчонкам скажи, — сначала расчёт, — потом заказ! А то знаю я эту братию…

— … и я знаю. Само собой. За угловой? Понял тебя. Scientia potentia est! (Знание — сила (лат.)) — Диего повесил трубку.

Угловой, удобно расположенный столик, ещё когда с приглашённым электриком только разбирались с электрохозяйством бывшего кафе, Владимир попросил «модернизировать». Вернее, не сам столик, а настенную электророзетку — за дополнительную мзду электрик, не задавая лишних вопросов, поставил туда чувствительный микрофон и вывел провод в директорский кабинет. Диего, конечно, это знал; и на правах метрдотеля усаживал за него наиболее «важных», «почётных» гостей, — наподобии чиновников из Администрации или военных в чинах от капитана и выше; или, к примеру, компанию предпринимателей, производящих впечатление «деловых». Ибо мало ли что; и знание, действительно, сила. Как говорится, «Бог — он потому и всемогущ, что всё знает».

Эта рационализация сразу же стала приносить дивиденды: отсюда Владимир узнал и про тендер по бронежилетам, и про другие интересные детали из жизни деловой части Оршанска. Сама идея была не его; как ни странно, он вычленил её из старого-старого фильма «Семнадцать мгновений весны», где упоминалось про некое кафе в нацистском Берлине, в котором столики были оборудованы системой прослушки от Гестапо, и занимался этим незабвенный и обаятельный «папаша Мюллер» в исполнении Леонида Броневого. Владимир всегда смотрел фильмы внимательно, и брал на вооружение полезные идеи…

Разговоры можно было писать на комп, а потом слушать; или использовать дальше по своему усмотрению; можно было и параллельно слушать через динамик, что Владимир тут же и сделал, — и в кабинете негромко зашуршало, зазвякало, послышалось негромкое ругательство, и искажённые динамиком голоса:

— … чё брать будем?

— Кучеряво этот падла устроился!

— Меню, все дела. Диега сюда переметнулся.

— И Рамона. Она тут «мадам», хе-хе.

— Тут ментов полно. Училище полиции рядом…

— Центр, хули. Когда этот прыщь-то придёт?

— Щас должен. Бабки есть?.. — и прочее неинформативное пока жужжание. Владимир, оставив включённым звук, опять обратился к мальчишке:

— Джонни! Кушать хочешь?

— А то!

— Сейчас принесут…

— Не, западло. Я один, без своих, не буду. С собой дай чего. Как обычно.

— Ладно. Я чего спросить хотел: вот вы везде лазите… Все местные закоулки знаете. Напрягись — у вас на примете нет ли какого-нибудь места, достаточно удалённого от центра, и в то же время защищённого… — он пощёлкал пальцами, подбирая определения, — …защищённого в смысле и неприметности, и чтобы там надёжно затихариться можно было. А при необходимости — и отбиться от небольшой группы. А?

— А зачем? — Женька бы прямолинеен.

— Видишь ли, Джонни… — теперь уже Владимир развалился в своём директорском кресле, а Женька стоял перед ним как двоечник в кабинете завуча; единственно что нарушало образ — опять игрушечный пистолет в его руках.

— … в той ситуации, в которой мы все сейчас находимся, всё очень зыбко… Вот ты думаешь, — что дальше будет?..

— Мувск возьмут. По телеку, вроде бы, Лёнька говорил, передавали, что «достигнуты успехи». Ну или Мувские нашим всыпят, и Оршанск возьмут. Или — или.

— «Наши…» Эх! — Владимир вздохнул, — Дитя пропаганды… Ну, Мувск возьмут; или Оршанск сдадут — это дело десятое. Что дальше-то будет, зимой? Весной?

— Ну как чо…

— Да. Что будет. Не задумывался? А меня такими вопросами, навроде «почему это происходит» и «что будет следствием этого» сам профессор Лебедев приучил задаваться. Ничего сложного, в общем-то: привыкнуть задаваться вопросом «что будет дальше»…

— Ну?.. — поторопил нетерпеливо Женька.

— Ну. Ну-ну. Вот ты подумай: посевная, по сути, провалена. То есть топливо-то на сельхозработы выделялось; но большей частью, насколько знаю, разворовывалось. Ставку сделали на ручной труд горожан. Но ручной труд крайне непроизводителен. Это всё сказки — что себе напроизводят, да ещё на город; оставшихся в городе прокормят… ерунда это всё, — непривычным к сельхоз-труду горожанам хорошо бы хоть себя прокормить; даже под руководством опытных агрономов, даже в организованных коммунах. Вся городская власть сейчас кормится с хранилищ Госрезерва; да ещё — я тут слышал, — из-за границы подкидывают…

Помянув про «слышал», он и в самом деле на несколько секунд прислушался, — но из динамика пока раздавались только невнятные застольные звуки, — кокаревская компания кушала. Он продолжил:

— Непонятно, правда, почему и от кого гонят продовольствие; причём вроде как неслабо так, специально для самых крупных коммун, то есть скоплений населения… кто и зачем — я не знаю; в Европе ведь тоже с горючкой никак; только что с Северного моря остатками перебиваются! Может какие свои неликвиды сбагривают, просрочку; хотя тоже — зачем бы? Профессор Лебедев говорил, что в политике у любого действия есть своя экономическая причина…

— В Регионах же лучше с топливом! — поспешил показать свою осведомлённость Женька, — Нефтебаза получает, там у пацанов родаки работают!

— Ничего они не получают… а сосут остатки из трубы, из нефтепровода. То, что там осталось, с прежних, с жирных времён. А это аллес, Женька; это полный капут, — потому что показатель, что надежд на запуск поставок нефти, по всяком случае по трубе, больше нету! Потому как чтобы по трубе что-то качать, её нужно сначала заполнить, — а с неё остатки сливают. Это я точно знаю.

Женька увял.

— Вот. То есть реальной перспективы у нынешней экономической модели нет. А это значит…

— Вовк! — вклинился Женька, — Ты, конечно, вумный и всё такое, учился в Америке, ага; но если уж говоришь — говори понятней, а?

— А? Что ж тут непонятного?.. Впрочем, ладно. В общем, перспек… А, да. Короче, когда выхлебают остатки из трубы и продовольствие кончится, — а это, наверно, к весне, — начнётся второе действие марлезонского балета: дробление на регионы пойдёт дальше и глубже. Регионы ведь зачем от Мувска отделились? — чтобы «не кормить»; склады продовольствия-то и горючка в основном в регионах. Но когда здесь всё позаканчивается, — начнётся драчка за остатки. То есть если сейчас Оршанск — центр Регионов; то потом каждая деревня, каждый райцентр, и каждая продбаза, где ещё осталось продовольствие и топливо, объявят о своей независимости. Чтобы не делиться. Обыкновенная человеческая натура, которую давным-давно поняли и озвучили зэки, сформулировав грубо и прямо: «Умри ты сегодня, а я — завтра!» К тому же «на фронте» сейчас зреет озлобление на тылы — помощи нет, мобилизации срываются, поставки продовольствия, считай, никакие, — тут недавно драчка была между вояками, они это всё и озвучили. Как озвереют — «повернут штыки назад», как завещал большой практик революционной борьбы товарищ Ленин. Вернутся в Оршанск, власть в регионах снова менять… А она не разбежалась меняться, для чего в тылу эти сытые «патриотические» рожи, до зубов вооружённые, ну, «Верный Вектор», и обретаются.

— Ну и что? — спросил так ничего и непонявший Женька.

— То, что начнётся в полный рост махновщина и замес. То есть уже началась, — но пока на переферии, по отдалённым районам; но потом будет и здесь. Когда все против всех; и выживают только те, кто, во-первых, сплочён; во-вторых, имеет ресурс; в третьих, и это главное — не отсвечивает. Вот на этот период и нужна какая-то база в пригороде. Пока в городе беспредел будет твориться; а он обязательно случится, беспредел. Пока в деревню не переберёмся; но это нужно будет делать, когда уже совсем развал пойдёт, и не с пустыми руками. Потому что там, в деревне, свои заморочки… которые ещё порешать нужно будет.

— О! Вот — я тогда ещё подумал: если в деревне всё так шоколадно, чо ты тогда сюда оттуда прихилял?? И нас туда, как в рай, приглашал! — Женька обличающее наставил на Владимира ствол игрушечного пистолета.

А пацан наблюдателен, и умеет делать выводы! — запоздало отдал должное сообразительности Женьки Владимир. Надо выкручиваться…

— Ствол не наставляй, — я говорил тебе уже двадцать раз! Хоть и игрушечный — не надо привыкать. И указательный палец убери со спускового крючка, если стрелять не собираешься, это азы обращения с оружием! — выиграл таким образом секунды на то, чтобы придумать как объяснить почему в деревне «не шоколадно», когда он так красочно расписывал прелести жизни на природе.

— Там, понимаешь, Джонни, какая ерунда… Деревня, из которой я приехал, далеко. На краю района — захолустье, короче. И вот там то, про что я тебе тут, относительно будущего Оршанска и всех Регионов толкую, мало-помалу уже началось. Ибо… ибо там, как говорится, «закон — тайга, медведь — прокурор!» Might goes before right — «сила опережает правду», как говорится. Кто силён, тот и наглеет. От центра, от центральной же власти далеко! И вот завёлся там один козёл… вернее, несколько козлов… и держит там шишку.

Женька молча внимал, недоверчиво; но игрушечный пистолет опустил, и палец со спускового крючка убрал.

— И произошёл у меня там, с этой братией, конфликт. Ты не подумай — там этих козлов не большинство, совсем нет! Но… как и везде, в основном население, люди — это такооое болото! Пока его не тронут — он не качнётся! И держать над таким стадом шишку, имея оружие и кое-какую поддержку от местной власти, — совсем не трудно.

Тут Женька кивнул, соглашаясь. Что вокруг в основном равнодушные бараны, он знал не по рассказам.

Ободрённый его согласием, Владимир продолжил, несколько перевирая произошедшее в Озерье, — чисто для простоты понимания ситуации пацаном:

— Собрал он группу отморозков, и стал тиранить местное население. А местный уполномоченный — здоровенный такой дуб по фамилии Громосеев, — не разбежался разбираться в ситуации, и вообще смотреть наперёд не обучен, — он на его сторону встал… А сейчас ведь разговор короткий… Власть — она такая «власть»… Да?

Женька опять кивнул — что из себя представляет «власть» он тоже знал непонаслышке.

— Вот. А я же вижу, к чему дело идёт. Что у руля местной самообороны гад стоит. А это ведь не дело, правда же? Когда гад стоит над людьми?

Женька опять кивнул, — действительно, ничего хорошего нет в том, что гад стоит над людьми. Что ж в этом хорошего? Ничего в этом хорошего нет, правда.

— И вышел у меня с ним, с гадом, конфликт. А он ведь, получается, при власти. Power is everything — сила всё решает. Ну и вот. Потому я и вынужден был сюда слинять. Временно, только временно! И обязательно в деревню вернусь, у меня там друзья, — с вами вернусь! Ну и вместе мы там порядок наведём! Что ж мы, такие крутые и вооружённые, не разберёмся с несколькими засранцами? Обязательно разберёмся, правда же!

Женька опять кивнул, уже без прежней убеждённости. Но кивнул, соглашаясь; и даже чуть улыбнулся.

Владимир почувствовал себя нехорошо. Он вдруг поймал себя на мысли, что уже совершенно автоматически применил давно известную продавцам, вернее, «продажникам» психологическую технику «три «да»: это когда вытягиваешь человека на то, чтобы он три раза подряд с тобой согласился, — а потом подводишь его к главному. И тут уже, по законам психологии, если предложенному резкого внутреннего противодействия нет, — человек тоже согласится.

Типа:

— Человек в современном мире без телевизора чувствует себя некомфортно, правда же? У вас нет телевизора или телевизор старый, вас не устраивающий, — так? Вы ведь хотели бы приобрести телевизор новый, хороший, современный, и при этом не дорогой, я прав? Вот, смотрите, этот аппарат как раз то, что вам нужно, вы согласны??..

Техника старая, ей сто лет в обед; а вот поди ж ты — вполне себе работает! Да большинство про эти психо-заходы и не подозревает; а неопытный человек в диалоге с опытным всё равно что начинающий картёжник в игре с шулером — никаких шансов не имеет. Немного психологии, чуть-чуть лести, — и пацан уже не задумывается, а надо ли ему туда, в деревню, из одной каши в другую? Вот и я… «продал» пацану деревню; и, считай, «подписал» его на войну под моим началом и за мои интересы…

Владимир почувствовал укол совести. Но ведь… Продолжая о чём-то болтать с Женькой; показывая ему на этот раз, как надо уходить с линии огня, одновременно выхватывая пистолет и направляя его на противника — вправо, влево; с падением на колено; он лихорадочно взвешивал: что, я действительно использую мальчишку и его друзей? Чисто использую, и собираюсь дальше использовать, — в своих интересах??

Нет! — одёрнул он себя. Совсем даже нет. И вытащил я Женьку тогда из-под ментовских автоматов не думая о выгоде; и сейчас держу его, и его друзей, около себя не из-за личного удобства, а потому что жаль их, таких дерзких и в то же время беззащитных, — перестреляют их, перестреляют рано или поздно, оставь их без присмотра. А с ним у них появляется шанс. А то, что использует он их… ну так уж жизнь устроена, — каждый использует окружающих, в той или иной мере, с той или иной эффективностью. Каждый! Вот и он, им же на пользу! Я — их, они — меня; это нормально. А то что психотехники… Да что говорить — все их в той или иной мере применяют; кто намеренно, кто неосознанно, чисто по своему личному опыту общения. Вообще любое общение, как говорил профессор, — это взаимодействие психотехник субъектов; и ничего с этим не поделаешь. Просто одни умеют их применять и применяют сознательно; а кто-то в этом смысле нулёвый или применяет неосознанно. Ну и, — дело не в психологии, как в инструменте, а в том, на пользу или во вред она применяется. Я ребятам же чисто добра хочу…

Успокоив таким образом свою было взбунтовавшуюся совесть, он уже полностью переключил внимание на технику совсем другую:

— …нет, Джонни. Когда влево уходишь от направленного на тебя ствола, то корпус поворачиваешь влево же, направляя свой ствол на противника; и вставая на правое колено. При этом левой рукой можно опереться на левое своё выставленное колено. А когда вправо, — встаёшь на левое колено, и корпус держишь фронтально к противнику; левая же рука тогда не задействуется или поддерживает оружие… если ты правша, конечно.

— Я правша. У нас Шалый только левша.

Женька старательно повторял движения.

— Не торопись, медленно пока. Шалому, значит, всё надо зеркально исполнять… И глаз не прижмуривай; привыкай обоими глазами смотреть когда целишься.

Некоторое время Женька старательно повторял движения; потом вспомнил и спросил:

— Да, это. Можно мы у тебя на хате сегодня переночуем. Лёшка что-то постирать хотела, у тебя же горячая вода будет?

— Не на хате, а в квартире. Всей толпой, что ли?

— Ну да. Как тогда. Заодно и на дверях подежурим. И морду соседу набьем, хы!

Несколько дней назад они действительно, все вместе ночевали у него, — он был дежурный на дверях подъезда, никак не удалось увильнуть на этот раз. И вообще долгов по дежурству накопилось… А тут дел по горло, — а ты дежурь! Тогда он втихаря впустил всю «банду»; они тихо, как мыши, прошмыгнули в квартиру. На дверях его, правда, подменяли по очереди; старшему по подъезду сказал потом, что племянники. Тот не возражал, лишь бы двери были под наблюдением.

Тогда же произошёл конфликт с соседом, сильнопьющим ветераном военных действий, инвалидом, недавно вернувшимся «с фронта». Ковылял он прихрамывая, и вместо левой руки была у него была культя, — руку отсекло чем-то артиллерийским, когда он «сражался против Мувской п…братии», как он выражался. Ему полагалась какая-то пенсия и продуктовые наборы; и у него и раньше-то, скорее всего, был скверный характер, а теперь ещё болела ампутированная рука, кололо в боку; и, заливая свою злость на весь свет и тоску по «поломатой жизни», он пил как не в себя, и, пьяный, сквернословя на «проклятых тыловых крыс», ломился по соседям. Ни уважения, ни сочувствия этот 23-х летний «ветеран» не вызывал — пошёл воевать добровольцем, «по идее»; в процессе военных будней все идеи порастерял, зато пристрастился пить всё, что имело хоть какой-то градус; и виноватить всех окружающих в своей горькой судьбе. От «ветерана» стонал уже весь подъезд… Звали его «Славка», и жил он в запущенной однокомнатке.

Зарубился он и с пацанами, когда спустился к входной двери; тогда конфликт Владимиру, к счастью, удалось погасить. Но злопамятный Женька, видишь, не забыл и не простил, — могут и правда, сообща набить морду вояке — инвалиду, и не дрогнет у них ничё…

— Ладно, приходите. Только тихо. По той же схеме — я вас впущу, когда все утихомирятся. Кстати, Женька. Чего вы как-то нелояльно к нынешней региональной власти настроены, а? Вот я видел ваших же сверстников, они с нашивками Верного Вектора, и за «свободу регионам!» готовы любого порвать на британский флаг… а?

— «Нелояльно» — это как? — первым делом спросил конкретный Женька.

— Лояльность-то? Нууу… благонадёжность, благожелательность… одобрение, что ли. Неодобряете ведь?.. Пуу! — Владимир указательным и большим пальцем изображая «пистолет» ткнул в сторону Женьки.

— Бах! Бах-бах! — Женька стремительно сместился вправо, выхватив пластмассовый пистолетик и изобразив ответный огонь, — Не-а, неодобряем! А чего их одобрять? У меня с Мувска знакомых пацанов полно, почему я должен с ними враждовать? У Шалого двоюродного брата на фронте убили… Эти, региональные, с мувскими власть делят, а мы причём? Что, оттого что оршанские победят, лучше жить станет? Да нефига. Ну и вот. Мы — сами по себе.

— Ясно.

Владимир вдруг уловил, что из динамика, транслировавшего звук от «спец-столика», громкость которого он перед этим приглушил, раздаётся теперь не звяканье тарелок и бульканье, а торопливые разговоры нескольких голосов полушёпотом. Это уже интересно — чем кокаревская компашка дышит… Он прибавил звук и прислушался.

— …да не ссы ты! И тебе что-то перепадёт!

— …что ты ломаешься, как целка?!

— Тебе и надо-то только узнать и передать: когда и где. И кто. Никто про тебя и не узнает, я отвечаю. Мы же друзья??

— Ааа, друзья… Эти, они долго разговаривать не станут… Они ж сначала прирежут, а потом разбираться станут. И без всякой «службы уборки»; им-то что, они не местные, — сели на свои джипы и завтра они у себя… — послышался блеющий какой-то голосок. Странно знакомый, впрочем. Тут же и разъяснилось, чей:

— Да не ссы ты, Серый! Никто ничего не узнает!

— Ааа, у них у всех стволы-ы-ы… И они…

— Тебе ж говорят, — про тебя никто не узнает! А стволы патруль конфискует, потому што неположено. И тебе потом ствол из конфискованных дадим; ты же хочешь ствол?? Ну и вот. И — долю.

— Ааа, долю… Покойникам доля ни к чему.

- Вот тупой! Тебе же сказали — никто ничего не узнает!!.. — голос начал давить, — Чо они тебе, родственники?? Ты же сам говорил, что настоящий мужчина должен ни от кого не зависеть?.. Ты же мужчина, и бабки тебе нужны, чо ты ссышь?

Да это же Кокарь подписывает Серёгу Гренадёра на то, чтобы кого-то сдать! — понял Владимир, — А тот вяло так «сопротивляется». Ничего себе… Ну а кого сдать, — у кого стволы, — догадаться нетрудно. Приезжих, что коньяком тут банчили; с которыми последнее время Гренадёр и работал. Вот сука!..

Как и следовало ожидать, сопротивление Серго было довольно быстро сломлено, — утомившись уговаривать здоровенного, но трусоватого парня, его просто стали запугивать:

— … а то смотри-и-и. Нам не поможешь, — мы тебе тоже помогать не станем. Кто тебя от мобилизации отмазал?? И вообще.

— Чо вообще-то, чо?

— То, что та труба лежит в надёжном месте. И тот жмур, что этой трубой забит, в нераскрытых числится. И фото есть соответствующие — ну, ты помнишь…

— Ты, бля, дружбой настоящих пацанов не дорожишь них. я! — вклинился пьяный голос, — Наверно, надо тебя в Службу Безопасности сдать… Как диз… дезертира. Ага.

— Да чо вы, чо вы…

— Ты смотрииии… или ты с нами, — и долю имеешь, или будешь с СБР-ушниками объясняться…

— Да чо там. Мы тебя сами и уроем, ты чо, сомневаешься??

— Ааа, долю… — тут же стал сдавать позиции Гренадёр, — И ствол, ты говорил.

— Ясное дело — и ствол! — заверил повеселевший голос, — Патруль бабки у них заберёт, и стволы. И один — твой! Тебе какой нравится? У них, в смысле.

— Нуу… Глок.

— Вот и получишь. И долю.

Слился бугай! — понял Владимир. А полезная штука эта — прослушка на столике; спасибо папаше Мюллеру киношному за идею; сколько уже нового узнал за эти дни! Какой там «патруль» и «конфискует»… это же Кокарь чисто для этого здоровенного дебила порожняк прогоняет; на самом деле наверняка они перебить «гостей регионов» планируют. И самого болвана грохнут потом, и на него же всё спишут — благо он не местный, мувский; а «от мувских, как известно, одно зло»! Вот осёл! Впрочем, Гренадёр всегда производил впечатление недалёкого субъекта. Надо бы этих, приезжих, предупредить. С одной стороны, конечно, не моё дело; с другой — порядочные коммерсы должны помогать друг другу, называется — взаимовыручка! — так папа учил. Да и уголовная эта кодла приязни отнюдь не вызывает. Решено.

— Джонни!

— А?

— Заберёшь продукты, — и отнесёшь записку по адресу. Я сейчас напишу. Найдёшь там этого, — плотный такой, глаза как вишни, — Владом зовут. Или лучше Андерса и Петерса спросишь, они вместе; а с Владом я не общался. На словах им передашь вот что…

ВЛАД — АТАМАН УШКУЙНИКОВ

Надвигающийся абзац прежней жизни чувствовали, надо сказать, многие. Скрыть это было невозможно: череда непонятных «революций» сначала в Африке, потом уже и в Европе; взаимные обвинения и санкции, так кстати подкосившие и так-то хромавшую экономику; «борьба за демократию во всём мире», также смешно смотревшаяся на фоне совершенно неподъёмного госдолга самого главного «демократизатора»; остановки производств, стагнация в экономике; всё более и более радикально настроенные правительства в прежде таких либеральных странах Старой Европы… да, скрыть это было невозможно; но чьи-то мягкие лапы подавали всё это так, что будто бы так и надо, ничего страшного. Новая модель айфона, очередной секс-скандал, скандальный же гей-парад или публичная свадьба пары геев же, один из которых не больше и не меньше как премьер-министр, — всё это мутным занавесом прикрывало то, что уже и в Европе стали рваться бомбы; ошмётки от мирных в прошлом тружеников гнили на проводах, и население озлоблялось всё больше. На кого? СМИ услужливо подсовывали образ «агрессоров», то в шапке-ушанке со звездой; то в маоистском френче; и чем глупее были «обоснования», тем охотнее население верило в это. Ведь надо же во что-то верить!

Большинство — да, большинство старалось не задумываться о надвигавшемся; большинство привычно пережёвывало тележвачку; большинство не задавалось вопросами «зачем» и «кому выгодно». Большинство привычно же было обречено стать удобрением после подкатывавших социальных, в первую очередь, катаклизмов. Так было перед и после Первой Мировой, и перед и после Второй Великой. Старшее поколение, которое ещё помнило, каково это — штопать носки и экономить керосин, потихоньку сошло в могилы, радуясь, что хоть под закат жизни «пожили по человечески», с горячей водой и полсотней программ по телевизору; а поколение молодое не интересовалось ничем, кроме как дебильноватым общением в соцсетях, «лайканьем» на примитивно-глубокомысленные картинки с подписями и надрачиванием на казалось бы такие доступные — только руку протяни — удовольствия «красивой жизни»: крутые тачки, длинноногие тёлки, рэп и распальцовка. Но «удовольствия» в заваливающейся экономике всё больше становились «виртуальными», социальные лифты закрылись; и молодое поколение всё больше уходило в виртуальный мир, в интернет, в сетевые игрушки, где можно было почувствовать себя состоявшимся, где тачки — вот они, бери-нехочу, и длинноногие виртуальные блондинки не требуют длительного конфетно-букетного периода прежде чем дать…

Конечно, было и меньшинство. Кто-то, понимая куда катится «этот мир», обречённо «как в последний раз» наслаждался жизнью, — и это было неглупо, нет, совсем неглупо! А кто-то хомячил продукты питания, создавая «жировой запас» на предстоящие тощие годы.

Влад же, будучи по бизнесу весьма интегрирован в социум, прекрасно понимал, что выжить в предстоящем развале можно только в социуме же. Какие-то схроны, какие-то хомячьи запасы, — всё это не то и не так; в конце концов «жизнь даётся один раз, и прожить её нужно так, чтобы…» Он не был по натуре ни хомяком — выживание в какой-нибудь избушке в ебенях никогда не стояло у него в приоритетах, да и трудно было с ебенями в перенаселённой Европе; ни «диким гусём», которых тоже хватало — так называли наёмников, — почувствовав, что по континентам явно потянуло кровью, они, как шакалы, рыскали, примыкая то к одной, то к другой стороне конфликтов, напитываясь, как пиявки, кровью, смертью, страхом…

Вообще он был стрелок. Да, для всех он был, по сути, обычным, хотя и вполне удачливым бизнесменом в области юриспруденции и консалтинга. Бизнес приносил неслабый дивиденд; семья не отнимала много времени и денег; и он мог посвятить много времени любимому увлечению — стрельбе. Дырявить мишени у него всегда получалось хорошо и давало разрядку после рабочего дня: сплошь и рядом он представлял вместо плоских безликих силуэтов мишеней недавних своих оппонентов по бизнесу, сложных переговорщиков; туповато-упрямых хозяйственников, норовящих получить дельный совет подешевле, а то и бесплатно. Бах! Бах! — две дырочки соприкасались краями там, где у мишени должна бы быть переносица, — и дневное напряжение отступало. Иметь бы возможность так просто решать деловые проблемы!.. Впрочем, чувствовалось, что такое время не за горами.

По работе, по бизнесу он ощущал, что финиш прежней модели мира, в которой были востребованы юристы и консультанты, не за горами; и он был предусмотрительным человеком. И он был Стрелок.

«Группа единомышленников» образовалась как бы сама собой; в первую очередь через разговоры «о жизни» с такими же, как он, стрелками; жгущими, бывало, сотни патронов в день на стрельбищах.

Это был своеобразный контингент: те, кого психологи называют «люди с повышенной тревожностью», — ведь чтобы после трудовой недели взять в руки оружие и, наслаждаясь упругими толчками отдачи и всполохами пламени из ствола, дырявить бумажные прямоугольники, — а не смотреть по ящику футбол или, скажем, стритрейсерствовать, понтуясь крутыми тачками, — нужно было иметь своеобразное мироощущение. Ведь человек, берущий в руки оружие, — берёт не просто инструмент, способный послать кусочек упакованного в оболочку свинца на столько-то десятков метров с заданной скоростью, — нет, он берёт в руки Инструмент-Дающий-Силу-и-Власть! Чтобы там не говорили лукаво стрелки про «я просто люблю пострелять», в каждом из них жил древний воин, для которого меч, оружие вообще, было не просто инструментом, а способом встать на ступеньку выше толпы… Да, в этом никто не признается, — «я просто люблю пострелять в свободное время!» Но трудно представить себе человека, который признался бы, что «я просто люблю в свободное время забивать в стену гвозди! Меня это увлекает!»

А ведь винтовка, пистолет, — это, казалось бы, тот же инструмент, просто чтобы переместить металл из ствола в мишень! Но нет! Человек берёт в руки оружие, — и он становится не просто Диком, Жаном или Васей с ружьём, — он в определённой степени становится Повелителем, повелителем жизней окружающих. Пусть хотя и только потенциально. Пока потенциально…

Да, убить человека можно и молотком, и ножницами, и словом, — но из пистолета, одним движением пальца, это можно сделать не в пример быстрее и легче. И окружающие это чувствовали. И стрелки этим жили — нет, конечно, не жаждой убивать, совсем нет! — а оттачиванием способности «поразить цель», как они говорили, на любой вменяемой дистанции, в экстремально короткое время. И пусть пока что «цель» была просто листом бумаги с изображённой на ней фигурой зомби; или там террориста, укрывающегося за девочкой; и попадания отмечались просто чернильным маркером; но каждый из стрелков надеялся и знал, что случись «экстрим», — и наработанные навыки не подведут, — а «цель» после попаданий уже не будет тупо и мирно висеть, пришпиленная кнопками к изрешечённой доске тира, а дёрнется, возможно, вскрикнет — и повалится на землю… Две дырки — быстро, между глаз! Или две в грудь — одна в голову.

Или… быстро. Ещё быстрее! Бах-бах-бах! Выстрелы гремели, навыки оттачивались; приятно и привычно пахло порохом; а происходящее в мире всё больше давало понять, что не зря, ой, не зря они жгут патроны!

К счастью, Влад и его друзья жили в стране, в которой было разрешено свободное владение оружием; и, хотя по возрасту он ещё помнил почивший в бозе Советский Союз с его тотальными запретами, через некоторое время владение личным оружием в его маленькой стране стало восприниматься так же естественно, как обладание индивидуальной зубной щёткой. К этому привыкли, это стало нормой; и, как не пугали ранее тоталитарные СМИ, это вовсе не вызвало всплеска преступности; напротив — осознание, что у оппонента, скажем, в дорожном споре, вполне может оказаться под курткой не дерьмовый резинострел, как в некоторых соседних странах, а вполне себе боевой, и, главное, законно носимый Глок, ЧеЗет, Браунинг, Вальтер или ПМ, мигом остужало самые горячие головы.

Влад любил оружие, а бизнес позволял не отказывать себе ни в чём. Его личный арсенал насчитывал 18 единиц самых разнообразных стволов, от миниатюрного, для скрытого ношения «вторым пистолетом» шестизарядного чешского Кевина 9Х17 и СигЗауэра П 232 под тот же 9х17 патрон, т. н. полицейский бэкап; миниатюрного 5,45Х18 ещё советского ПСМ; до тяжёлой, в британской разновидности ФН-ФАЛ L1A1 в НАТО-вском калибре кал 7.62х51. Он отдавал должное как чешской версии Калашникова — автоматической винтовке «Взор» (Vzor 58 7.62х39) в новом обвесе от Фабдефенс; так и советскому же СКС под тот же патрон; «гладким» военным Бенелли М4 супер 90 и помпе Маверик 88 в 12 калибре, охотничьим Меркель и МР 153.

Он был, можно сказать, коллекционером; но и коллекционером знающим, практическим — его обвес на Взор — разные рукоятки, в том числе со встроенными сошками, позволявшие комфортно стрелять как «с бедра» так и «по снайперски» с упора; несколько различных прикладов, в том числе родной складной, позволяющий стрелять в сложенном состоянии; дульный компенсатор; коллиматор Эотех 552, - всё это по стоимости намного превышало саму винтовку. Да и сам Взор в его «оформлении» уже меньше всего напоминал банальный и известный на всех континентах Калашников, или, как его почему-то любят называть на западе, АК-47, с его непременно обшарпанным деревянным ложем; а был действительно уже Инструментом с большой буквы, отличающимся от простого калаша так же, как электро-перфоратор отличается от простого молотка с ручным пробойником.

Его набору полноценного «короткоствола», а, проще говоря, пистолетов и револьверов, мог позавидовать любой знаток: от «исторической военной легенды» ТТ 48-го года, который он уважал за мощный патрон с пулей со стальным сердечником, способный на короткой дистанции проткнуть почти любой бронежилет, до весьма дорогого и престижного в среде знатоков Браунинга Хай Пауэр Мк3 под обычный патрон 9х19.

Огнестрел огнестрелом, но он любил и то, что в среде «посвящённых» называлось просто, одним словом: «холодняк». Одних ножей, а он больше всего уважал кинжалы, в коллекции было больше 100 единиц. С усмешкой он, бывало, вспоминал, как у одного знакомого, обозревавшего коллекцию, непроизвольно поднялась бровь и отвисла челюсть, когда он узнал, что недавно приобретённый в качестве очередного, одного из многих, «городского ножа на постоянное ношение» Crawford Custom Kasper Tactical Fixed Blade Fighter Knife стОит 450 ещё тогда полновесных американских президентов, — и это без пересылки… У каждого свои увлечения, — и он считал, что разумнее потратить деньги на то, что в предстоящем БП уже будет не купить ни за какие деньги. Не на очередную же норковую шубу жене или подруге тратить заработанное, — хотелки женщин, как известно, бесконечны!

Группа единомышленников при его деятельном участии, оформилась организационно, став Национальной Стрелковой Ассоциацией, что дало ей официальный статус и возможность вполне легально проводить встречи, собрания, тренировки. Что может быть безобидней, чем пара десятков любителей пострелять, собравшихся обсудить достоинства нового, безнагарного патрона Люгер 9Х19 LUGER nontox TFMJ 7,5g. 115 grs. от чешского производителя Sellier & Bellot?? Да это же почти любители бабочек или фанаты разведения кактусов в горшочках! — они не лезут в политику, и это — главное! В общем, власти им не докучали; а костяк сформировавшейся группы готовился не только к очередному национальному чемпионату по практической стрельбе, но и к кое-чему посерьёзнее.

Были закуплены надёжные рации для связи внутри группы. На случай прогнозировавшегося продовольственного кризиса были сделаны запасы провизии; в первую очередь длительного хранения, — американские армейские продуктовые рационы. Это было недёшево, но оно того стоило, — страховка всегда чего-то стоит. Регулярно проводились занятия не только по стрельбе — это в Национальной Стрелковой ассоциации было естественно, — но и по ножевому бою; «единым ножом группы» был принят Глок 78, модернизированный вариант австрийского штыка. Были и занятия по тактике боя в городских условиях, а, главное, была сформирована организационно-штатная структура организации, в чём немало помог некто из интернета с его разработкой «Рота выживальщиков».

Некоторые затруднения одно время вызывал статус Организации. Нет, не «официальный» статус — тут было ясно — «стрелки-любители»; а подлинный, настоящий статус — «что мы собираемся делать, кто мы есть на самом деле в предстоящем БП?..» Считать себя «бандитами» или «незаконным вооружённым формированием» с неясными программными целями, как наверняка квалифицировали бы их в любом из государств-соседей с не таким либеральным оружейным законодательством, никому не улыбалось; да они и не были бандитами в обывательском примитивном понимании этого слова — они не ставили себе задачей ни непременное личное обогащение на развалинах старого мира (что прежнему миру осталось недолго, никто не сомневался!), ни захват власти (начёрта бы она была нужна!), ни удовлетворение каких-нибудь скрытых, подавленных до поры «неположенных желаний», на реализацию которых в горячих точках так ведутся наёмники всех мастей, ещё больше, нежели чем на деньги. Творить всё что душе заблагорассудится — что может быть слаще! — нет! Они считали себя простыми гражданами, желающими не стать фаршем в той мясорубке, в которой перемалывает обывателей любой социальный катаклизм; они хотели выжить — вместе со своими семьями и родными, друзьями, — и, коль скоро для этого исторически нужно было уметь ловко обращаться с оружием, — то так тому и быть! Но — и не только выжить. Ведь понятно, что на развалинах старого мира рано или поздно нужно будет строить мир новый; и в этом Новом Мире нужно было успеть занять свою нишу…

Потом нашлось и самоопределение! — не зря говорят, что в истории всё уже было!

Ушкуйники! Вольные люди, собравшиеся в вооружённую дружину, снаряжаемую купцами и боярами, плававшие на ушкуях — речных судах; и занимавшиеся торговлей и набегами на Волге и Каме в XIV–XV веках, а также занимавшиеся охраной приграничных территорий Великого Новгорода. Вот! Не «бандиты», нет! — не было тогда такого понятия»; «разбойники» — это совсем другое! Ушкуйники! Полу-купцы, полу-воины; исследователи новых земель и защитники рубежей. Платные? — а пусть и так. Авантюристы? — да конечно! Почему нет? Настолько же, насколько были авантюристами Писарро и Кортес, сэр Френсис Дрейк или Ермак, Афанасий Никитин или Арсентьев. Да те же викинги! Иногда стареющей цивилизации нужно впрыснуть свежей крови — и тогда патриархальная древняя Англия завоёвывается норманнами, а древние русичи приглашают на княжение Рюрика… почему нет?

Впрочем, им было не до исторических экскурсов. Всё свободное время занимали тренировки, соревнования; от повседневной работы, от бизнеса тоже никто не освобождал.

Зато когда «оно хрустнуло», настал тот самый «день Ч», каждый из них знал что делать. Пока сограждане метались от магазина к магазину, попутно пересказывая друг другу слухи и сплетни о том, что «правительство сбежало», «нет, оно погибло в теракте», «снова война с Мятежным Регионом», «Большой Сосед объявил нас своей провинцией», «нет, у Большого Соседа свои провинции дерутся между собой за самоопределение…» они тихо, «без шума и пыли», заняли одно из центральных зданий столицы — Государственную Полицейскую Школу. Она была безлюдна — курсантов накануне спешно выдвинули на охрану загородных резиденций парламентариев.

Информатор не обманул, — шестиэтажная Школа была почти пуста; пятеро охранников-дневальных и двое оставшихся «на хозяйстве» офицеров без возражений отдали ключи от оружеек серьёзно, по-взрослому экипированным парням; из них трое тут же и изъявили желание «присоединиться к новому начальству».

Как водится в период социальных катаклизмов, никто из власть имущих не задумался об охране ключевых объектов города; а по соседству со Школой был Центральный Распределительный Узел столичного водоснабжения, а кто контролирует распределение воды по городу — с тем будет вынуждена считаться любая власть. На очереди были склад вещевого довольствия, коньячный завод, главный аптечный склад, — далее по списку. Нужно было брать под контроль то, что в неразберихе просто-напросто могло пропасть…

— Что, так и сказал — что полицейские будут задействованы?.. — в который раз недоверчиво переспрашивал Влад сидящего рядом в машине Андерса.

Джип бодро катился к месту рандеву, на окраине Оршанска, где их должны были ожидать два бензовоза и окончательный расчёт за предпоставленный коньяк и амуницию. Уютно гудела автомобильная печка. Смеркалось. С неба сыпалась какая-то мерзкая мокрая труха; не то моросящий дождь, не то уже мелкий снег, который бодро сметали с лобового стекла щётки дворников. Хотелось скорее разделаться с делами и оказаться дома, в тепле, уюте и безопасности. Но до дома было ещё далеко.

Собственно, всё уже было не раз сказано; но Влад всё ещё пережёвывал открытие, что Серёга, этот здоровенный мувский Серж-Гренадёр, как он себя называл, которого они подняли буквально из грязи, дали заработать на ненапряжном посредничестве, так просто слил их местным бандитам. А он ещё даже хотел предложить ему ехать с ними! — необременённый семьёй боец был всегда кстати новым ушкуйникам.

— … ему верить-то можно?

— Влад! Я тебе третий раз говорю: парень нормальный…

— Серж тоже нормальный. Вроде как. Был. А тут ты выдаёшь на него такую компру.

— Я про Владимира. Ему на Сержа вешать никакого резона. Кроме того…

— Может, у них с ним тёрки, и он нашими руками хочет его списать! Об этом ты подумал?

— … хр… — Андерс аж поперхнулся, и его куцая бородка с бакенбардами, казалось, ощетинилась как иголки у обозлённого ежа, — Подумал. Подумал! А ты подумал — откуда бы этот пацан, который от Владимира прибежал, знал, что мы именно сегодня уезжаем и что через Южные Ворота; и что кроме товара валюту везём??

Влад смолчал.

— … вот так вот прямо и сказал: сегодня, когда уезжать из города будете; и что всё это дело через полицию провёрнуто будет.

— Через полицию, или бандосы в форму переоденутся?

— Это не сказал. А не один хер?

— Не один. Валить переодетых бандитов; или пусть ссучённых, но представителей власти, — это совсем разное.

— Чего там «разное»! — опять загорячился Андерс, — Ты просто всё ещё от своих юридических заморочек не можешь отвыкнуть! Времена сменились…

— Ты не упрощай. — Влад смотрел прямо перед собой через ветровое стекло. Наверное, уже нужно включать фары. Включил. В разом отпрыгнувших от света фар моросящих сумерках замелькали дома, сплошь исписанные лозунгами, — это всё время здесь удивляло. Живут как панки какие-то; пиши что хочешь, лишь бы патриотично-региональное… У себя мы за такое отношение к архитектуре упекли бы суток на десять те же фасады чистить!

— Нам тут ещё работать. Хотелось бы не сорить, — мы тут всё же «в гостях». Хотелось бы без проблем вернуться ещё раз. Сорок тонн топлива, — мы где и почём возьмём ещё так?

— Так что теперь — «а не соблаговолите ли вы, господа бандиты, доказать, что вы бандиты, а не честные представители власти?!» Уж они докажут! Валить — без вариантов!

— Убивец ты наш… Всё бы тебе валить…

— Влад, я тоже думаю, что тут не подстава, — подал голос с заднего сиденья до этого молчавший Петерс, — Были бы у Володи с Сержем какие тёрки, — зачем бы ему его устранять через нас, таким сложным и ненадёжным способом?.. Служба очистки тут работает как часы, — грохнул бы его, всего и делов. Уж на утилизацию тела у него бы деньги нашлись, — он и на коньяке хорошо поднялся; и ещё у него, я слышал, разные дела тут. И кабак тоже какую-никакую денежку приносит, хоть он как-то и жалился, что сплошные представительские расходы от этого заведения, но зато передружился с полгорода… Коммерсы всегда ноют, а денежку гребут!

— Вот! — поддержал Андерс, — Не факт что он и будет! Я про Сержа. Опять скажется больным если что.

— Он ещё расчёт полностью не получил. Придёт.

— А это как раз и будет показатель, что он нас под молотки подводит, — продолжил Петерс, — Если он сам не придёт, значит, он свою долю предпочёл другим путём получить.

— Вы, господа, совсем разучились правильным литературным языком разговаривать, — вздохнул Влад, сдаваясь — «Под молотки» да «кабак», «поднялся» да «тёрки». Давайте всё же не забывать, что мы основатели нового славного клана ушкуйников, а не оршанская сволота типа… как его? Как он сказал? Кокаль?..

— Кокарь. Это из местной уголовщины выходец.

— Вот. Давайте не уподобляться. А с полицейскими… полицейские они или не полицейские… ну что, как обычно, — решим вопрос. Спасибо вашему другу, что предупредил, если что. Постараемся в долгу не остаться. Пока что сделаем вот как…

Действительно, Серж не пришёл за расчётом, что ещё больше укрепило Влада и его друзей в уверенности в том, что дело совсем нечисто. Бензовозы с водителями уже ждали; бумаги на вывоз стратегического на данный момент продукта — бензина, — были выправлены согласно договорённости. Влад лично и внимательно всё проверил — сюрпризов по дороге быть не должно.

С местными барыгами рассчитались быстро и без проблем; чему немало способствовало то, что барыги прекрасно знали, с кем имеют дело и чего может стоить неаккуратность в расчётах. Их «вооружённая охрана» всем своим видом, поведением, каждым своим движением демонстрировала вопиющую некомпетентность, и Влад ещё раз подумал, что нет, не зря они столько времени отпахали на стрельбищах по американской версии практической стрельбы. Сейчас, пожалуй, каждый из них, дойди дело до перестрелки, один смог бы положить всех этих насупленных горилл, с неумело спрятанными под куртками пистолетами; а уж втроём… Впрочем, это в случае именно внезапного «конфликта» и именно если начать или первыми, или одновременно с оппонентами; в случае же засады им стоило бы дать фору… Ни один практический стрелок, даже самый умелый, даже чемпион, не одолеет, понимаешь ли, оппонента, если у того пистолет будет уже в руках и заранее взведён, а твой в кобуре. Засада, — это…

Полицейский патруль выглядел совершенно буднично: раскрашенная, как «у них» это теперь стало модно, в два гос-цвета, легковая машина «с люстрами»; уныло мокнущий около неё в жёлтом клеёнчатом плаще ДПС-ник. Под капюшоном светится красным огонёк сигареты, из-под полы плаща выглядывает ствол короткого автомата, «сучки»; — и Влад опять пожалел, что в эту «командировку» нельзя было взять что-нибудь посерьёзней короткоствола. По одному пистолету на лицо — и то, оформлявший в «посольстве Регионов» чиновник, несмотря на мзду, несколько раз подчеркнул, что делает им одолжение, «у нас, мол, это не принято; у нас поддерживается законность и порядок; у нас, мол, только представители Власти и патрули Верного Вектора, как основа обновлённого конституционного, этого самого, порядка…» Тьфу!

Конечно, как у людей серьёзных и бывалых, стволов у них было не по одному; но не получилось провезти с собой ни помпу, весьма удобную накоротке; ни любимый Взор, по военному времени возвращённый из гражданского состояния к режиму автоматического огня; ни один из захваченных в полицейском управлении Хеклер-Кох MP-5A2 под стандартный 9мм люгеровский патрон. Ну да ладно…

Лучи фар идущего первым внедорожника осветили патрульную машину, и джип замедлил ход. Идущие сзади бензовозы вообще остановились. Бензовозы — это нехорошо! — опять подумал Влад, — Бензовозы — это готовые костры, случись что. Будем надеяться, что эти дураки не додумаются стрелять в сторону наливняков, тем более стрелять трассерами. Никому тут фейерверк не нужен. А лучше бы им и не дать стрелять. Но это вряд ли.

Дежуривший на улице неторопясь выпростал из-под полы плаща полосатый жезл; махнул в сторону, распоряжаясь встать вот тут вот, рядом. Для досмотра, нужно полагать.

Это не было новостью, досматривали их машину с не «регионскими» номерами регулярно, и всегда всё было нормально; но сейчас — в сумерках, с немалыми, по нынешним временам, деньгами в валюте, не в бумажках Банка Регионов; да с двумя полными «зажигалками» сзади; а главное — после предупреждения коммерса — товарища Андерса с Петерсом, всё это заставляло морозиться. И всё же — не факт. Нет, не факт; вдруг те, бандосы — дальше; а это — обычные скучающие полицейсы? Вот и поди их разбери.

Полицейский в плаще опять, уже нетерпеливо, махнул жезлом: подъезжайте, мол, чё встали??

Джип на малых оборотах прокатился ещё метров пять; мотор зачихал и смолк. Бензовозы уже стояли, с некоторым отрывом. Влад буквально чувствовал, как зудят указательные пальцы над спусковыми крючками у Андерса, которого он посадил в передний бензовоз рядом с водителем; и у Петерса, притаившегося на заднем сиденье джипа, у него за спиной. Да и самого его реально морозило. Нет, к этому не привыкнуть, сколько не попадай в экстрим. А что, — сидел бы сейчас в своём уютном кабинете, решал бы юридические вопросы — лучше бы было? И признался себе, что да, было бы, чёрт побери, комфортней. Ну ладно, юридическая практика кончилась. Но что попёрся в эту «командировку»? Чего не послал зама по снабжению? Да потому же — экстрим. Чего Афанасий Никитин потащился в свои «за три моря», а Колумб «в Индию», что им дома не сиделось? Ах, вся эта тяга к первооткрывательству и путешествиям… Нет, точно — в следующий раз пошлю зама; тропинка уже натоптана… Полоснут, суки, сейчас вон из скверика пулемётом — и идёшь ты в яму вместе со своими навыками…

Но из тёмного скверика, из весьма подозрительных кустиков рядом с полицейской машиной никто не стрелял; и вообще они выглядели вполне мирно и мокро. Мирно и мокро. И темно. Но подъезжать ближе Влад не стал; как и задумано, встал поодаль. Мотор заглох — видали? Двигатель, пытаясь завестись, ещё пару раз рыкнул, и вновь смолк. Ну, бывает, что ж вы хотите? Так и стоял. А сзади встали бензовозы.

В свете фар видно было, как полицейский в плаще наклонился к окну машины, о чём-то переговорил. Потом выпрямился, повелительно махнул жезлом, интернациональным жестом приказывая выключить фары, — и Влад погасил их, и у бензовозов синхронно погасли фары; а у легковушки, — сейчас Влад разглядел, это был старенький форд; напротив, зажглись фонари, упёрлись во внедорожник, освещая и бензовозы за ним. Было это неуютно, Влад почувствовал себя как в аквариуме; сзади завозился Петерс. Впрочем, это ожидалось, это было нормально… Нет-нет, даже если бандосы — стрелять сразу они не будут, зачем? Для этого не нужно было и одевать полицейскую форму, достаточно было поставить на дороге фугас. Но они, — если это они, — хотят всё сделать тихо, без фейерверков, — всё же это Оршанск, не какой-то просёлок. Вот на просёлке бы мы с вами, полиция вы или не полиция, и вообще бы разговаривать не стали, и останавливаться бы не стали. Может быть, стоило и правда взять на сопровождение пару машин Верного Вектора, как предлагали барыги? Но те сами те ещё бандосы, не знаешь, что от них ждать…

Открылись сразу две двери легковушки; оттуда полезли две фигуры в полицейской же форме, видно их было уже плохо. Что-то заворчал сзади Петерс, но Влад лишь дёрнул плечом: пока что ничего подозрительного не случилось. Всё в пределах нормы. До Южных Ворот ещё не доехали; валить же случайный, возможно, полицейский патруль было бы не только опрометчиво, но и … и нехорошо. Влад всё же старался и в новом, трещащем и разламывающемся, но ещё сохраняющим хотя бы видимость стабильности, мире, соблюдать некие нормы морали и закона. В конце концов это Оршанск, региональная столица.

Пошли к машине, все трое; теперь свет бил сквозь их фигуры. Все трое уже в плащах — вот что они возились, — эти двое, что вылезли из машины, надевали дождевики; и с автоматами, что по нынешнему времени было нормально. Сознавая, что в свете фар, бьющих сквозь сырость в джип, его, скорее всего, видно через лобовое стекло, он непринуждённо поднял руку к лицу, почесал щёку, и сказал негромко в микрофон рации в рукаве:

— Андерс, те кусты видишь? Их контролируй в первую очередь. С этими тремя мы сами разберёмся, если придётся.

В горошине-микрофоне, вставленном в ухо, хмыкнуло; послышалось:

— Принято.

Секундная пауза, и

— … тут водилу нужно кроме того контролировать: как увидел мой ствол, так чуть в штаны не наделал. Еле объяснил ему, что всё законно…

— Не болтай, некогда!

Микрофон смолк.

Трое подошли к машине, настороженно уставив в неё стволы автоматов. Мы их боимся, они нас боятся, — понял Влад. Оно и понятно — мало ли что может быть за корован. Очень, очень стандартно они выглядели, эти полицейские в плащах; когда один из них обошёл джип и посветил внутрь, на мгновение осветив и своё лицо, Влад готов был поклясться, что узнал его, — видел как-то в городе. Да, в полицейской же форме. Может быть, он их и осматривал не первый раз.

Двое подошли к водительской двери, один позади другого, страхуя; третий, с фонарём, встал со стороны сиденья пассажира.

Влад опустил стекло.

— Ну. И чего встали? Вам же дали отмашку — подъезжать. Почему к вам идти приходится? — довольно-таки дружелюбно, надо сказать, спросил пожилой мужик, видимо старший у полицейских.

Он что-то жевал, на мордастом лице в такт с движениями челюстей двигались усы. В усах видны были крошки. Ему было скучно; его вытащили из тёплой и сухой машины; и ему пришлось тащится метров пятнадцать по сырости, чтобы проверять документы у этих треклятых коммерсов на джипах; единственно что его с этим примеряло, — это то, что с жирных коммерсов можно бы что-то и сорвать. В смысле, если документы не в порядке; или там не все документы; или можно сказать что «надо кое-что выяснить», а они, видать, торопятся…

— Мотор глохнет на малых оборотах! — пояснил так же дружелюбно Влад, — А так бы подъехали. Конечно. Но… сами понимаете. Техника.

— Номера, я смотрю… оттуда? И с таким мотором — в такую даль?.. — пожилой покачал головой. Ствол автомата, торчащий у него из отворота плаща, перекособочился; из-под полы выпросталась рука, в руке был пирожок. Пирожок с капустой, как понял по запаху Влад. Свежий такой пирожок, домашний. Полицейский куснул его; усы вновь задвигались в такт с челюстями.

— На трассе он ничего, это он на остановке глохнет. А когда разгонишься — нормально! — пояснил Влад, стараясь держать руки на виду, на рулевом колесе.

— Нам до полуночи нужно до Полуяново добраться, там на завтра конвой к нам формируется. Там и переночуем.

— Конвой… переночуем… — полицейский был сама флегма, — Документы, чо. И на груз. Что в цистернах?

— Бензин. Документы… вот. — он подал стопку приготовленных бумаг. Нет, это обычные менты, 100 %. Никакая не подстава. Проверят документы, снимут свои сто талеров, — и забьются опять в свой форд коротать ночь. Видимо не они… Может, попросить их сопроводить до Полуяново? Заплатить им; заправить…

— И не выхОдите. Сидите тут… а мы мокни… никакого уважения! — быстро просматривая в свете фар форда документы, ворчал пожилой.

— Так не положено! — пожал плечами Влад, — Вроде ж как такой порядок.

— Не поло-о-жено… — продолжал ворчать тот, — Насмотрелись полицейских боевичков… А мы тут мокни… Разрешение с отметкой… есть? Ага, вижу. А это кто? — он мотнул усами на Петерса, неподвижно сидевшего на заднем сиденье. Просматривать документы ему было явно неудобно, мешал автомат на шее, мешал пирожок в одной руке.

— Товарищ мой. Его документы у вас же, взгляните. Виза. И всё такое.

— Виза…иностранцы, бля…

— Двести талеров. А, командир? Спешим мы. Видите же, — у нас всё в порядке.

— Двести… спешат они… А нас тут, между прочим, трое! Вернее, четверо.

— Ну… двести пятьдесят. Командир?..

Нет, точно не бандосы. Стандартные региональные полицейские-рвачи. Пирожок ему запить нечем…

— Двести пятьдесят! Ты о… офигел. А мы тут мокни всю ночь. А это… Да. Выйдите из машины — досмотр салона.

Негромко прошуршало в наушнике: — Влад, в кустах движение. Не могу рассмотреть что там такое. Сейчас через тепловизор…

— Командир… по «Временному Положению о полиции» от семнадцатого июня сего года, досмотр автотранспорта и пассажиров производится только на стационарных постах. Триста талеров, — и мы поехали?

— Не, ну ты поглянь, какие законники! — пожилой аж возмутился от такого цитирования, — Что, больше всех знаешь, что ли??.. — и, уже примирительно, — Сидите тут, в тепле, а мы мокнем… А вы ещё торгуетесь… Может, вы нам подозрительные? Имеем право!..

Вроде бы ничего особенного не сказал; но обострённым восприятием Влад засёк, что при фразе пожилого усача с пирожком «Имеем право!» как-то синхронно подобрались его напарники — и тот, что стоял у него молча за спиной; и тот, с фонарём, что стоял у противоположной двери, которого он тоже старался контролировать периферическим зрением. Подобрались; у того, что за спиной усача, двинулся ствол автомата; тот, что у двери, сместился ближе к капоту… чтобы его не зацепило, если очередь пойдёт через салон??! И всё это одновременно. Это сигнал, точно, сигнал!

Привычно-тонко зазвенела струна где-то в мозгу; привычно, как на тренировках по скоростной стрельбе, мягко потянулось время, укладывая секунду в каждое мгновение. И уже только краем сознания он уловил шёпот в наушнике «- Вижу: трое в кустах, выдвигаются к вам! Ещё один у форда! Работаю!»

— … а вы ещё торгуетесь! — продолжал бубнить пожилой мент с надкусанным пирожком в одной руке и стопкой бумаг в другой, — А мы имеем право, это вам не мувский беспредел! Мы… ой, мля!..

Он как-то нарочито-неловко выпустил из руки бумаги, и они посыпались к его ногам; и он таким естественно-инстинктивным движением, стараясь их не то подхватить, падающие; не то уже подобрать; резко наклонился к земле, открывая директрису (линию, по которой может вестись стрельба) стоящему за его спиной напарнику с автоматом.

Всё дальнейшее произошло на взгляд, окажись он тут, стороннего наблюдателя практически молниеносно: Влад, увидев как из-за склонившейся фигуры пожилого показалось дуло автомата его напарника, опережая, резко склонился к рулю; а руки действовали отработанно-быстро — сбросив с колен папочку для бумаг, прикрывающую лежащий там уже взведённый ТТ, он быстро-быстро два раза выстрелил прямо через дверь, стремясь попасть туда, где стоял полицейский с наведённым на джип автоматом, и распахнул дверцу.

Синхронно с выстрелами с гулким хлопком лопнула обшивка двери машины, выбросив из себя рваные клочья боковой подушки безопасности, хлестнув по лицу. Оглох от собственных выстрелов и от удара остатками подушки безопасности; но всё же услышал, как хлопнула, открываясь, и задняя дверца машины, там, где сидел сзади Петерс; и там, уже вне машины, щёлкнули выстрелы. Один, два, три; потом очередью — но это была не автоматная очередь, он чётко это слышал, это была очередь из пистолета Петерса, выпущенная в технике «файр-бамп» — технике, позволяющей стрелять из полуавтомата как из полностью автоматического ствола; — это они тоже отрабатывали на занятиях; о точности там речь не шла, стрельба велась «от живота», но когда нужно создать плотность огня…

Распахнув дверь джипа, Влад тут же и увидел, что он не промахнулся, стреляя «по ощущению», сквозь дверь: полицейский с направленным было на джип автоматом теперь лежал, раскинув полы плаща; автомат валялся рядом. Контрольный выстрел под подбородок— голова лежащего дёрнулось, на асфальт плеснуло чёрным.

Поодаль быстро-размеренно, как учащённый метроном, один за другим стучали выстрелы Андерса. На его семнадцатом Глоке в израильского производства обвесе KPOS G2 от Fab Defence стоял 30-зарядный магазин, фонарь, лазерный целеуказатель; обвес превращал и так-то немаленький семнадцатый в подобие укороченного карабина, из которого можно было и стрелять как из карабина, с прикладом и коллиматором; и теперь Андерс поливал частым прицельным огнём укрывавшиеся в кустах фигуры. Впрочем, в сгустившихся сумерках, в сыплящейся с чёрного неба мороси, без тепловизора фигуры было не видно, и он прошивал кусты больше наудачу, часто и густо, обшаривая их тоненьким зелёным, отлично видным в прицел, лучиком лазера.

Наклонившийся было за якобы сами собой рассыпавшимися бумагами пожилой полицейский сейчас стоял на четвереньках, среди разлетевшихся по мокрому асфальту документов, и автомат висел у него на шее, почти лежа на асфальте.

У него был шанс, — если бы он упал, закрыв голову руками, Влад не стал бы тратить на него патроны; но пожилой усач от небольшого ума, а вернее, от плохой реакции и медленного соображения, не понял сразу, что их план, в чём бы он не заключался, увы, провалился; и надо бы спасать свою усатую голову, а не стремиться к продолжению… и он не упал ничком, а, оттолкнувшись от земли, встал на колени и схватился за автомат…

Это было опрометчиво — Влад отработанно выстрелил ему два раза в грудь и третий в голову, повыше усов… В свете фар форда было видно, как из спины усача вылетели облачком розовые брызги; а выстрел в голову отозвался вообще фонтаном крови и мозга, выбитых из черепа прошедшей насквозь высокоскоростной пулей.

Не обращая уже внимания на лежащих, Влад сместился в сторону от джипа и дорязрядил ТТ-шник в полицейский форд, целясь повыше фар, в ветровое стекло, и сбоку, где должна бы была быть (но её не было видно за светом фар) пассажирская дверь.

ТТ встал на затворную задержку. Не теряя времени на перезарядку, Влад резко присел, кладя пистолет на асфальт, — бросать оружие на землю, «как в кино», он не мог органически! — и выдернул из подмышечной кобуры свой основной ствол: девятнадцатый Глок, доработанный как почти всё его оружие: коннектор для короткого, «спортивного» спуска, удобная затворная задержка; мушка и целик с тритиевыми насадками, светящиеся в темноте, как нельзя более удобны были в это время суток; и он принялся, стоя на одном колене, всаживать пулю за пулей в полицейский форд, потом в тёмные кусты сбоку от него. С другой стороны машины, после секундной задержки на смену магазина, также мерно застучали уже одиночные выстрелы Петерса. Бах-бах-бах!.. — от бензовоза продолжал бить Андерс. Щёлкнув, погасла одна из фар полицейского форда.

Никто не отвечал. Он прекратил стрельбу. Через несколько выстрелов перестали стрелять и Андерс с Петерсом. Как-то сразу упала тишина…

Он быстро перезарядился; поднял и ТТ, и, не перезаряжая, лишь затворной задержкой отпустив кожух-затвор, сунул его левой рукой в боковой карман. Выхватил из нагрудного кармана и включил маленький, но мощный фонарик. Пока он делал это, к нему выдвинулись напарники: наставленные на форд стволы, отработанные стойки, готовность снести огнём любое сопротивление.

— Как вы?

— Норм.

— В порядке.

Не теряя больше времени на разговоры, они, расходясь веером, стали окружать изрешечённый форд и кусты возле него, обшаривая округу лучами фонарей.

Возле форда лежали четыре тела: один, в полицейской форме, вывалился из пассажирской дверцы, рядом лежал автомат; и ещё три тела в гражданке лежали поодаль, за кустами, которые в свете вновь включённых фар бензовозов и лучах ручных фонарей уже не были тёмно-непроницаемыми. Все неподвижны.

— Контроль!

Влад, не приближаясь близко к форду, выстрелил в освещённое теперь тело в полицейской форме — оно отчётливо вздрогнуло от попадания, но осталось недвижимым.

Бах! Бах-бах! — хлопнули выстрелы Петерса и Андерса; два лежащих только дёрнулись от попаданий, а одно лежавшее до этого ничком «тело» вдруг завопило, вскинувшись; заорало, хватаясь за простреленную задницу. Реакция была моментальной: Бах-бах! Бах-бах! — две двоечки из двух стволов — и вопивший осёкся, повалившись на мокрую листву.

Приблизились, быстро осмотрев окрестности. Все. Всё.

Влад тут же подцепил за ремень и забросил на плечо автомат; на предохранителе ещё даже… Петерс поднял в кустах помповый дробовик, — рассматривать его было некогда. Андерс носком ботинка перевернул тело только что «успокоенного», вынул у него из скрюченных пальцев ПМ, щёлкнул, ставя на предохранитель.

— Ишь, сука. Затаился, типа, падла. Насмотрелись, бля, голливудских боевичков…

— Не ругайся давай.

— Ладно-ладно. Готов.

— Прям в переносицу двоечка.

— Это я.

— Иди ты. Я в голову целил.

— Я не знаю куда ты целил, а попал я.

— Парни, хорош препираться. Оружие, документы, рация если будет…

— Да-да. Сейчас.

Все занялись делом. Кроме помпы, оказавшейся потом при более детальном рассмотрении ижевским Рысь-Ф со складным прикладом и трубчатым магазином на семь патронов 12-го калибра, и ПМ-а с полным запасным магазином, в кустах нашёлся и обрез какой-то древней двудулки. Всё оружие, включая три АК-74У лежавших возле джипа полицейских, и подобранного Владом возле форда, два полицейских Форта-12; патроны к помпе и пять полных запасных магазинов к автомату, два к Фортам, и две носимых рации, — всё снесли и сложили возле джипа.

— Бля. Ну вы, бля… Даёте, бля. Ничиво себе, бля! Этож!.. Как на войну попал, бля!!

Из-за бензовоза показался один из водил. Влад всё контролировал его, занимаясь своим делом; видел, что тот вылез из кабины и теперь бродит за машиной, боясь, видимо, подойти. Собственно, лишь бы не сбежал. Но бежать куда-то в темноту водила явно опасался. А где второй??

— А я его наручником к рулю пристегнул! — будто отвечая на невысказанный вопрос, произнёс Андерс. Влад уже не первый раз замечал, что в экстремальной ситуации проявлялось нечто подобное чтению мыслей на расстоянии. А вернее, они просто мыслили параллельно: вести машины самим, без шоферов, было бы сложно.

— Уж очень он очковал. Того и гляди убежал бы, дурак. Сейчас я его освобожу.

Он скрылся в кабине.

— Бля. Не, ну ты посмотри, бля… — водила теперь подошёл ближе и рассматривал застреленного Петерсом полицейского, — Полиция… Во, бля! Чо ж теперь??

Он достал из кармана какой-то мятый полиэтиленовый кулёк, стал разворачивать его; в кульке оказалась махорка или табак и нарезанные квадратики тонкой бумаги. Руки его тряслись. Просыплет сейчас! — подумал Влад, и тот, действительно, просыпал; выругался опять через неизменное «бля».

Влад достал из бокового кармана пачку Мальборо, которую носил, некурящий, чисто для представительства и таких вот случаев, выщелкнул сигарету, протянул водиле. Тот, сразу скомкав бумажку в кулаке, с благодарностью кивнув, взял, зашарил в кармане в поисках спичек — Влад щёлкнул зажигалкой, дал ему прикурить.

Рука его была тверда. Ничего особенного не случилось, бывает. Хотя… этот вон, усатый, который теперь с дырой в затылке, очень был… эээ… очень органичен. Чуть не обманул. Торговался… и пирожок этот с капустой… очень натурально выглядело! Если бы, как они хотели, подъехали ближе и встали возле кустов, расклад мог бы быть совсем иным. Хотя они и всегда настороже; но всё же очень хорошо, что этот, ресторатор, знакомец парней, их предупредил. Могли бы как минимум продырявить цистерну, искалечить мотор, а то и зацепить кого — всё же автоматы против пистолетов, плюс засада — это совсем другой класс игры. А тут мы их переиграли — из них никто и не выстрелил. Не успел.

Появился освобождённый Андерсом второй водила, тоже не в очень хорошем состоянии.

— Ребята… ребят! Мне бы домой!.. Отпустите, что я вам сделал?!.. — чуть не со слезой в голосе.

— Ты что, дурак! Это не полицейские, это бандиты переодетые — видишь обрез?! Отпустить его… сдурел, что ли? Куда ты нафиг попрёшься сейчас, ночью-то через полгорода?? На, закури, и лезь обратно в машину; всё будет по договорённости. Андерс, дай ему коньяка грамм сто, что ли? — подумал, что лучше выпивший водила, чем лязгающий от страха зубами.

— Так вы чо, не будите никого вызывать??..

Дошло, наконец, до дурака.

— Нет, не будем. Нам в Полуяново нужно, тебе же говорили. Иди вон, выпей, — и в кабину. Твоё дело рулить, — за остальное мы отвечаем.

— И, как видишь, отвечаем вполне успешно! — поддержал шефа Петерс.

— И мне — коньяка! — послышалось из окна бензовоза. А, этот быстро соображает… ну, у работяг, понятно, стресс; пусть убьют у себя по нескольку нервных клеток…

— Влад, а что с этим будем делать? Обрез, конечно, говно; но помпа, а главное, автоматы…

— Сейчас некогда, — решил Влад, — Сейчас надо отсюда срываться. Давайте всё пока в джип, под ноги на заднем сиденье; отъедем километров двадцать, встанем — и в цистерну! Дома уже достанем, разберёмся.

— Так опломбированы люки.

— Скажем на границе, что полицейский наряд попался недоверчивый, полез нюхать. Кто там нырять-проверять будет… Пока там информация дойдёт — уже по ту сторону будем. Да и… собственно, некому на нас пальцем показывать.

— Ок, сейчас.

- Тут ещё пирожков целый пакет. Из фордА. Свежих. Влад, хочешь?

— Тьфу! Нет. Водилам вон дай закусить после коньяка.

«Гильзы от люгеровских патронов 9Х19…» — по своей привычке прокачивать ситуацию на риск и достоверность подумал Влад, — «Могут, конечно, к нам привязать… А могут не привязать. Ладно, потом ситуацию прощупаем; пока надо уходить отсюда…»

— Влад, ты реально дверь попортил! — послышался голос Петерса из-за джипа.

Ах, да… Зато фактор внезапности был достигнут; никто и крякнуть не успел. Вот в чём преимущество ТТ-шного патрона со стальным сердечником, — словаки сейчас такого не делают; это чешский, усиленный, под пистолет-пулемёт…

Обошёл джип, глянул. Действительно, два отчётливых пулевых отверстия с вывернутыми наружу острыми краями и отколовшимся вокруг лаком.

Пнул в них ногой, подумал. Достал тот же ТТ, по привычке проверил отсутствие патрона в патроннике; рукояткой обстучал отверстия, загибая края внутрь. Полез в салон, достал из бардачка несколько свёрнутых в рулончик разномастных наклеек: «Слава Регионам! — Орлам слава!», «Родионов — чмо!», «Мувскую хунту — к ответу!» и прочее. Развернул один, снял защитную бумагу с клейкого слоя, смяв, сунул её в карман; по-возможности аккуратно наклеил мини-плакат на дверь, чтобы закрыть пробоины. Сойдёт. В меру патриотично; дома посмеются, конечно… Ладно, дома и дверь заменим. А то и джип. Делов-то!..

Подобрал рассыпавшиеся вокруг тела полицейского документы и бумаги на груз, бережно убрал их в папку; внимательно осмотрел асфальт, даже тело перевернул — не оставить бы чего.

— Ну что, Влад? — окликнул возившийся с той стороны машины с оружием Петерс.

— По машинам!

Инцидент был исчерпан. Вскоре небольшой караван двинулся дальше.

БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА В МАЛОМ РЕГИОНЕ

— Все?..

— Все, Ваше Превосходительство. Можно начинать! — референт почтительно склонился перед большим грузным мужчиной в отлично сшитом сером с отливом костюме, сидевшем на председательском месте в большом Зале Совещаний, вернее, в «Зале Свободного Волеизъявления», как он был переименован на волне всеобщего и повального переименования после «Революции Регионов».

Всё ещё непривычное обращение «Ваше Превосходительство» приятно согрело. Да, есть и в его положении приятные моменты! Но дела — совсем никуда! Сидевший уставившись в роскошный блокнот с золотым обрезом, лежащий перед ним, поднял тяжёлый взгляд…

Президент новообразованной «Свободной Республики Регионов» с ненавистью оглядел рассевшихся перед ним за длинным столом «членов кабинета».

Сидевшие в основном потупили взгляды; лишь двое: Шарош, глава Верного Вектора, рискнул скрестить с ним взгляд; и Председатель Правительства, очкастый невыразительный субъект по кличке «Кролег», смотрел на него не то что с обожанием, но вполне открыто, как бы говоря: «Вот он я весь здесь, Ваше Превосходительство; и готов ответить на любой ваш вопрос. Я полностью открыт, скрывать мне нечего, и я делаю всё, что могу. Что получается — готов комментировать!»

Суки. Эти двое из всей собравшейся в зале банды сволочей были недоступны и неподсудны.

Шарош, крепкий тип со взглядом убийцы, демонстративно и сюда, на совещание в правительство, явившийся в камуфляжной куртке с нашивками «V/v», напоминавшими эсэсовские руны, руководил крупнейшей военизированной организацией, состоящей в основном из молодых отморозков. Неистово жаждущий власти, он был одной из главных опасностей для Президента. Собственно, это его маргиналы ценой нескольких десятков своих жизней и привели находящихся тут, в Зале, к власти, — когда свалили безвольного бывшего Главу. Он был очень опасен; опасен своими амбициями и своими головорезами; и Президент неоднократно предпринимал всяческие усилия, чтобы выдавить отморозков подальше из Региональной Столицы, желательно на фронт, где их живо проредили бы Мувские ВС.

Но отморозки, яростно и истерично бившиеся с полицией на площади, вовсе не жаждали в последнее время подставлять головы под пули на передовой «за свободу Регионов», предпочитая выполнять полицейские функции в тылу: быть заградотрядами, расстреливать дезертиров и вообще «наводить порядок на территории»; будучи неким подобием коричневых штурмовиков Эрнста Рема, приведших небезызвестного Адольфа к власти. Видимо, Шарош сообразил, что с ним считаются только до тех пор, пока за ним стоят его головорезы; и решил не класть их в землю за столь декларируемую им «свободу Регионов» — политика есть политика; и отморозки с автоматами будут понадёжнее депутатской неприкосновенности…

Господин Президент прекрасно понимал, что только отсутствие у них тяжёлого оружия и, в общем-то, отсутствие сильной поддержки «в массах» удерживало сумасшедшего ублюдка от захвата власти. Что он собирался делать, удайся ему стать «Его Превосходительством», сказать было невозможно — ведь этот скот представлял единственный способ решения любых проблем, в том числе экономических — выстрел в затылок… Но трогать его сейчас было нельзя… Пока нельзя.

Кролег — тот также был «вне юрисдикции». Конечно, как Премьер он звёзд с неба не хватал; но через него была налажена связь с Западом, через него шли почему-то ещё сохраняющиеся, несмотря на тяжёлую ситуацию на Западе же, гуманитарные поставки; он, в конце концов, худо-бедно справлялся пока с руководством разваливающейся экономикой Регионов…

Про себя Господин Президент не заблуждался — он был выдвинут как техническая, временная фигура. Он пока что устраивал и правых отморозков — пока декларировал «поход на Мувск»; и заграницу, которую тут представлял очкастый Кролег; устраивал и народ, электорат, пока обеспечивал какой-никакой порядок… Впрочем, порядок был относителен; и уличные разговоры в стиле «- Да пусть уж он… у нас хоть какой ПОРЯДОК, а в Мувске — вы слышали?? — людей едят!! Детей всех съели, теперь, как на фронте какого нашего бойца поймают — сразу в Мувск, и там съедают! Да-да, я сам вчера передачу по телевизору смотрел; им что делать? — у них ведь голод! Так что пусть хоть так… у нас хоть порядок…» базировались исключительно на неистовом и каждодневном вранье Министерства Информационной Политики.

Стоило ослабить вожжи — и любой из этих подонков, сидящих сейчас перед ним и называющих его льстиво «Ваше Превосходительство» поспешит, сбросив его, вскочить на освободившееся место… зачем? Что тут, на «региональном Олимпе» хорошего, чего они не имели бы у себя сейчас?

Власть. Возможность хоть какое-то время порулить; увидеть, как под твоим тяжёлым взглядом склоняются головы… пока кто-то другой не столкнёт и тебя с трона! Сам-то он к этому не стремился; достаточно состоятельный человек, он знал цену власти; но взамен лояльности Западу ему была обещана неприкосновенность его личных капиталов, возможность продолжения бизнеса, и «страховой полис» в виде самолёта, всегда готового перенести его к партнёрам в случае обострения обстановки. И хотя сейчас капиталы, расположенные в западных банках, большей частью превратились в прах; а бизнес лежал в руинах, «президентство» было уже «велосипедом» — крути педали, а то свалишься!.. Сейчас уже не те, либеральные, времена: сейчас «уйти в отставку и тихо доживать в комфорте» не получится, — на Западе уже не нужен; а бывшие соратники порвут в клочья сразу же, как отпустишь властные рычаги; порвут просто так — чтобы отомстить за прежнее «превосходительство»; чтобы спихнуть свои неудачи на «этого, который всё испортил!»; и просто на всякий случай, чтобы не вернулся. Да, оставалось только «крутить педали» пока не упал.

Он и «крутил»…

— Итак… господа… — он подал знак, и референт, бесплотный и быстрый как тень, включил в углу систему электронного подавления, исключающую любые виды записи происходящего, — Итак… прошу убрать свои коммуникаторы и сосредоточиться на происходящем… Повестка нашего сегодняшнего совещания — текущая обстановка и планы на ближайшие недели… до Нового Года. Планы на следующий год, как было заявлено в СМИ, сейчас обсуждать нет никакого смысла, поскольку следующего года у нас, господа, судя по всему, нет!.. Как обычно, высказываться можно вполне откровенно, аудио- и видеозапись блокированы, «будущие поколения», если они будут, ваши откровения не услышат… а интерпретацию «эпохальных решений», как обычно, скомпонует Юра… — он кивнул на потупившегося министра информационной политики.

— Слово господину Крол… эээ, премьер-министру.

Присутствующие заинтересованно задвигались, оставив без внимания оговорку председательствующего. В процессе развития общемирового коллапса экономики и финансов все присутствующие давно поняли, что прежние представления о власти, когда любой пост выше третьего зама министра гарантировал безбедное существование, неподсудность, обильное хапание и затем, по отставке, благостное житьё «на заработанное» где-нибудь на западе; все эти прежние синекуры развеялись как дым. На Западе сейчас так же «нехорошо», и бежать туда уже не с чем; и рады там не будут… Только лишь самая верхушка, а именно сам Господин Президент и пара-тройка «ближних» могла, в случае чего, рассчитывать на хоть сколько-нибудь благосклонный приём; остальных же события «в Регионах» теперь касались самым непосредственным образом — увы, жить и выживать полюбому теперь придётся здесь… как ни печально.

Премьер-министр поправил очки, пожевал губами, подвигал носом, чем стал ещё больше похожим на ушастого грызуна, и начал…

Как и следовало ожидать, дела в Регионах были швах…

После прекращения поставок нефтепродуктов Регионы, хотя и декларировалось, что поставки продолжаются, Регионы выживали исключительно за счёт собственных бедных месторождений; и, в основном, благодаря «самоедству», то есть выкачиванию остатков из нефтепровода. Долго это, естественно, продолжаться не могло. Уборочная, хотя и превозносилась как «успешная», проводимая в основном через ручной труд расселённых, в том числе и из Мувска, горожан, по-определению не могла дать те же результаты, как и механизированная уборка; а главное — новоиспечённые «селяне» теперь рассматривали убранное как своё законное достояние, страховку на будущее, и попытки «собрать налог», а, проще говоря, нью-продотряды, уже натыкаются, пока ещё на разрозненное, но сопротивление. «-Почему мы должны кормить городских??» — вопрошали теперь вчерашние же городские, не далее как весной взявшие в руки тяпку и лопату. Хотя цифры продналога всем были озвучены заранее…

Были и хорошие новости: поступила новая партия гуманитарной помощи. На этот раз почти полностью состоящая из мясных консервов. Вот!

Кролег достал из портфеля и водрузил на стол баночку в ярко-синей обёртке.

— Как видите, новый тренд в упаковке. Наши западные друзья обеспокоены, что прежние гуманитарные поставки очень быстро оказывались на чёрном рынке; и, соответственно, приняли меры: эти вот консервы, как вы можете видеть, имеют яркую, броскую этикетку, которую невозможно спутать с прежними. По этой этикетке гуманитарную помощь легко будет отследить, буде она опять появится на прилавках…

— Делать им нечего… — явственно проворчал министр продовольствия и сельского хозяйства, и, по совместительству, главный расхититель гуманитарной помощи из-за рубежа. Глядя на синенькую банку, он переспросил:

— А это бумажная наклейка, или..?

— Или, Игорь Александрович, или!.. — понимающе улыбнулся сквозь очки Кролег, — Это не бумага, это эмалевое покрытие по жести. Смывать сложно будет!

Министр потупился, видимо, просчитывая варианты: растворитель там… людей нанять… опять же свои этикетки надо печатать и клеить… расходы! Чёртовы заграничные уроды, вечно создают проблемы! — насколько проще было раньше просто перекладывать из ящиков в мешки!

— Видите ли, господа, наши западные друзья заинтересованы, чтобы поставляемая ими гум-помощь в первую очередь распространялась в местах максимального скопления населения, которое на нынешнем этапе минимально смогло приспособиться к существующим сейчас в мире реалиям; то есть среди людей, наиболее нуждающихся в социальной поддержке!..

— А яснее?

— Наши партнёры настаивают, чтобы гум-помощь прямо шла в крупнейшие лагеря беженцев, места компактного расселения эвакуированных; одним словом — …

— … «людЯм, невписавшимся в рынок!» Как говорил один рыжий реформатор в 90-е! — подсказал кто-то.

— Ну, о каком-то «невписательстве» речь не идёт… — продолжил Премьер, — Как видите, наши друзья и стремятся в первую очередь снабдить продовольствием наиболее незащищённую в социальном плане часть населения; самую массовую, я подчёркиваю, часть; что, как вы понимаете, показывает их побуждения с самой лучшей стороны!

— А зачем им это? — с циничной ухмылкой спросил министр обороны, мундир которого был расцвечен таким количеством орденов и медалей, как будто его носитель победил как минимум в одной мировой войне и паре локальных, — У них своих проблем не хватает? Самим, небось, жрать нечего; а они нам «помогают»?.. С чего бы это? Вот противотанковых комплексов у них не допросишься; а консервы гонют… И не первый же раз! Чо им надо взамен?

— Эта… общечеловеческие ценности превалируют не только как, но и всем! — попытался высказать своё мнение новый мэр Оршанска, — Не только лишь все могут думать только о себе; но есть люди, которые как бы и то есть чёткое, окрасили себя в те цвета, что ребром ставите вопрос, что якобы мы!

Сказано было очень веско.

Наступило молчание. За столом несколько человек прыснуло; председательствовавший, чтобы скрыть ухмылку, достал из стола чистейший носовой платок и вытер лицо. Новый мэр был фигурой эпохальной, — то есть в его личности, как в зеркале, отразилась вся нынешняя эпоха: это был бывший большой спортсмен, очень популярный в народе, и немало сделавший для победы Революции Регионов. Но кроме популярности в народе и прежних спортивных заслуг в плюс ему поставить было нечего, однако и выбросить из обоймы заслуженного «борца с режимом» было невозможно, — и его назначили мэром столичного теперь Оршанска: развалить в Оршанске было что-то уже невозможно, всем хозяйством рулили его замы, а сам он был доволен почётной должностью, как в «Золотом телёнке» Ильфа и Петрова слесарь Полесов был доволен «назначением» начальником пожарной команды после эпохального собрания «Меча и Орала». Во всяком случае, он был безобиден, и к тому же развлекал. Вот как сейчас.

— У нас есть… что было. Мы об этом говорили. Сегодняшняя ситуация, которая есть. И нужно смотреть, какой мы можем…Что делать! — веско закончил спортсмен и с победным видом оглядел присутствующих. Пара человек, почти нескрываясь, хохотала в голос, маскируя это не то насморком, не то внезапно напавшей икотой; остальные еле сдерживались.

— Виталий… — высморкавшись же, произнёс председательствующий, — Мы вас поняли. Пожалуйста, перейдите в режим накопления информации; вашим мнением мы поинтересуемся потом, оно очень важно для всех нас!

Мало что понявший мэр замолчал; собственно, он только и понял, что его просят вежливо заткнуться, а мнением поинтересуются потом. Один из сморкавшихся, подвсхлипывая и закрыв лицо платком, вышел, должно быть в туалет.

Мало-помалу сдержанное веселье утихло. Собственно, за такие вот разрядки в самые напряжённые моменты нового мэра и терпели на совещаниях.

— Может они того?.. потравить своей гуманитаркой хотят всех тут? — выдвинул новую версию министр продовольствия; и сам испугался сказанного. А ведь правда! У самих — жопа; а они гуманитарку шлют! Причём настаивают, чтобы непременно в места максимального скопления населения. Этого самого, невписавшегося. А что? Это был бы вариант… Про себя он решил, что сам эти консервы и в руки не возьмёт, не то что пробовать!

— Ну-ну, господа, что вы говорите! Какой «потравить»??.. Как так можно говорить о наших друзьях, помогающих нам в самые трудные моменты?..

— … лучше бы с топливом помогли! С оружием.

— … у них у самих проблемы, но тем не менее…

— Вы сам-то эти консервы пробовали?

Все уставились на Кролега.

Тот пожевал губами, подвигал носом-кнопкой, и веско ответил:

— Я — нет! Я, как вы знаете, вегетарианец, и мясных консервов не употребляю…

За столом вновь произошло оживление; послышалась реплика «- Морковку только трескаешь?»

— … но консервы, как заведено, прошли нашу вет-службу и признаны вполне… эээ… съедобными. Моя домработница, эээ… пробовала. И ничего. Конечно, это не фуа-гра и не омары; но это продовольствие, поступившее в самый важный момент… Прошу разрешения господина Президента на распределение партии в самые крупные Зоны Расселения. Соответствующее распоряжение правительства подготовлено и будет сегодня подано вам на подпись…

Президент одобрительно кивнул, соглашаясь; про себя подумав, что сам не притронется к этим банкам весёленькой расцветки и своей семье не даст, — чёрт-то что напихали туда наши западные друзья? Впрочем, в его семье и так консервы жрать не принято.

— С прод-помощью решили. С нефтепродуктами… новые лимиты, ограничения? Оставьте мне перечень, я ознакомлюсь. Министр обороны?

Встал генерал, напоминающий увешанную блестяшками новогоднюю ёлку.

— Ваше Превосходительство… господа правительство… наши успехи в борьбе с мувским агрессором…

Дальше последовал доклад, из которого явно следовало, что никаких успехов и нет. Война явно приняла позиционный, затяжной характер. Войска по зимнему времени зарылись в траншеи и блиндажи, и ведут, в основном, артиллерийские дуэли. Продовольствия не хватает, потому… эээ… есть эксцессы с местным населением. Тёплой одежды не хватает. Боеприпасов… Топлива… Гвардия Регионов и отряды Верного Вектора (ненавидящий взгляд в сидящего с опущенной головой и что-то черкающего в блокноте Шароша) не оказывают никакой поддержки; напротив, перехватывают поступающую из тыла прод-помощь для передовых частей! И ведут себя как киношные каратели и заград-отряды, которыми, по сути, и являются!..

— Но-но!.. — подняв взгляд от блокнота, проговорил глава Верного Вектора, — Не забывайтесь. Если бы не наши заслоны, ваша шушера, которую вы по ошибке называете «вооружёнными силами», давно бы разбежалась!

Председательствующий постучал ручкой о стол, не давая развиться перепалке.

— Мне докладывают, что в армии зреет недовольство… вплоть до высказываний, что «надо бы повернуть на Оршанск». Это недопустимо, господа. Есть мнение, что для поднятия духа армии и населения в ближайшее время необходима определённая военная победа. Хотя бы локальная. Скажем, взятие какого-нибудь населённого пункта. А?

Министр обороны неопределённо пожал плечами.

— А то вы только жалуетесь и требуете. Где отдача?? Вы слышали вопрос?

Министр вздохнул и ответил:

— Если нужно… сделаем. Скажем, вот Рудэнск? Если нам помогут Гвардия и Вектор, то мы можем…

— Проработайте вопрос. Я полагаю…

Шарош, глава Верного Вектора встал:

— Ваше Превосходительство! Верный Вектор, как опора Революции, давно настаивает о комплектации подразделений тяжёлой техникой: танками, БээМПэ, системами залпового огня, ствольной артиллерией крупных калибров. Только в этом случае Верный Вектор может оказать реальную помощь Вооружённым Силам, которые…

— … которые, как вы только что нам сообщили, являются «шушерой» и вот-вот разбегутся?? — ядовито вопросил министр обороны, — Как до дела доходит, Верный Вектор только и может что «проводить зачистки» в тыловых населённых пунктах, насилуя и расстреливая так называемых «мувских агентов», — как правило, женского пола и до 30 лет!

— Господин Президент, я прошу оградить меня от нападок этого… этой…

Губы главы Верного Вектора злобно кривились, как будто он шептал какие-то заклинания; а взгляд, которым он пронзал министра обороны, своего давнего недруга, был острее кинжала. Но тот на взгляд не реагировал — его как амулет защищала «броня» из слоёв орденов и медалей на мундире.

— Закончили дискуссию! — Президент вновь постучал по столу, — Дмитрий Анатольевич! Вы сейчас свободны; составьте перечень необходимого вам… Снабжение ваших подразделений тяжёлой техникой будет напрямую зависеть от результатов… где?.. А, под Рудэнском. Представьте мне перечень.

И обратился к министру обороны:

— Вы также свободны. К завтрашнему утру план операции с датами должен лежать у меня на столе, копия — министру пропаган… то есть министру информации. Его ведомство подготовит широкое освещение операции в печати и по телевидению. Повторяю — успех должен быть несомненным!

Министр обороны также встал, и, поклонившись, вышел вслед за Шарошем.

Совещание продолжалось.

— Господин Абаков! — министр внутренних дел встал, — Мне докладывают, что в столице неспокойно. Какие-то нападения… перестрелки… грабежи!

— Текучка… — министр пожал плечами, — Регион перенасыщен стрелковкой, поступающей с фронта. А также маргинальными элементами из того же Верного Вектора, — он кивнул подбородком на дверь, где только что скрылся Шарош, — Которые прибывают в Оршанск типа «на отдых». Я давно говорил, что от них одни неприятности… Сделать мы с ними ничего не можем…

— Ну… ладно. Верный Вектор — это наша общая головная боль. Решим вопрос. Со временем. Но остальное! В сводке опять нападение на патруль, убито семь человек, захвачено оружие! Это как понимать??

— Четверо, Ваше Превосходительство, четверо полицейских. И трое гражданских. Ээээ… дружинников. Обстоятельства выясняются.

— Город терроризируют банды малолеток!

— Это есть, это да… — согласился главный полицейский, — Нападения раз за разом. Грабежи… но в основном по мелочам. И без жертв.

— Неважно. Население имеет право на мирный тыл! Ваши предложения?

Министр помялся. Банда малолеток — это такая ерунда по сравнению с творящимся… но раз на таком уровне ставят вопрос — надо отвечать…

— Ваше Превосходительство… сделаем!

— Срок?

— Сутки!

— Молодец! — председательствующий одобрительно покивал, — Но всё должно быть сделано ярко; освещено в СэМэИ, — вот, Юрий, займись.

Министр Информационной Политики покивал и что-то пометил в блокноте; сказал:

— Я предлагаю пустить слух, что ликвидирована банда малолетних преступников, заброшенная из Мувска…

— А если нападения малолеток потом продолжатся?

— Значит это была не единственная заброшенная группа! Как известно, высокоидейная молодёжь Регионов неспособна на антиобщественные поступки…

— Да. Правильно. Действуйте. Дальше.

— Предложен законопроект, что всё имущество репрессированных отходит в доход Региона.

— Это хорошо, это правильно. Народ должен знать, что за преступления перед Регионами преступники ответят не только жизнью, но и имуществом! Только… термин «репрессированные» тут не подходит. «Репрессированные» — это из проклятого прошлого, из времени, когда нас, Регионы, подавляла проклятая мувская власть!

— Да, конечно, Ваше Превосходительство! Не «репрессированных», а… наказанных!

— Справедливо покаранных! — подсказали из-за стола.

— О! Это хорошо. Именно — «имущество справедливо покаранных». Так и озвучивайте. Дальше?

— Имеются факты нападения на пригородные коттеджи наиболее состоятельных граждан, устранившихся от активной социальной позиции…

— Как это?.. Ааа! В смысле — трясут тех хомяков, кто надеется пересидеть происходящее в загородных укреплённых коттеджах?

— Причём с применением огнестрельного оружия, в том числе автоматического.

— Это… не заостряйте на этом внимания, — это всё гнев народа, выливающийся на тех, кто вовлёк Регионы в нынешнее тяжёлое положение, а затем устранился.

— Понял вас.

— Да. Пусть грабят. То есть экспроприируют; вернее — активно проявляют недовольство. Главное чтобы не в городе. В городе должно быть спокойно.

— Понял.

— Ещё?

— Коловойский! — торопливо подсказал один из сидящих за столом, руководитель одной из крупнейших фракций в Думе Регионов. Это был совсем ещё молодой человек, с чувственно припухшими губами и блудливым взглядом. Все знали о его нетрадиционной сексуальной ориентации и любви к молоденьким мальчикам. С Коловойским, олигархом регионального масштаба, в последнее время подмявшим под себя один из крупнейших районов и ставшим там, по сути, безраздельным властителем, лишь номинально признающим власть Регионов; имеющим уже и свои вооружённые силы; у него была давняя вражда.

— Да. Ваше Превосходительство, Коловойский.

— Что Коловойский?

— Формирует свою армию. Вы знаете, что в его районе находится нефтебаза; на основе её запасов он снабжает свои ВээС топливом. Наши распоряжения игнорирует!

— Явный сепаратист! — подсказал опять слащавого вида депутат, — Кем он себя возомнил??..

— Ладно… — ссориться, а то и затевать ещё одну войнушку со своим же назначенцем, и этим показывать всю аморфность и «лоскутность» того территориального образования, которое они привыкли уже называть Регионом, было совсем не вовремя. Перетопчется этот Лижко. Потом, как нибудь…

— Есть мнение, что это не первоочередной вопрос. Ещё что-нибудь из актуального?

— Господин Президент, Ваше Превосходительство! — подал голос сидевший за столом пожилой мужчина «профессорского вида»: лысина, очки в тонкой золотистой оправе, старомодного покроя пиджак.

— Я хотел бы всё же вернуться к тому, что мы только что… гхм… обсуждали…

— А что Вас волнует? — осведомился председательствующий, откидываясь на широкую бархатную спинку кресла. Недоумённо поднятая бровь, — и референт, бесплотный и расторопный, наклонившись почтительно, бестелесным шёпотом произнёс:

— Яков Арсеньевич Шовкунов, председатель Конституционного Суда. Недавно назначен, вы подписали указ. Юрист — международник.

— Он-то тут зачем?.. — с неудовольствием еле заметно поморщился Председатель, — Мы тут деловые вопросы решаем!

— Настоял, Ваше Превосходительство! Заявил, что имеет право в соответствии с Конституцией Регионов; и должен проводить мониторинг принимаемых решений на соответствие оной…

— Сам-то?..

— Всей душой принял Революцию Регионов, Ваше Превосходительство! Был на Площади в самые сложные моменты, неоднократно был бит мувской полицией. Идеалист-с… популярен в народе… никак нельзя было отказать… прошу понять, Ваше…

Отмахнувшись от бесплотного шёпота, Президент пересилил себя и спросил:

— Ну?.. Что за вопросы у правоведа?

— Господин Президент! Прежде всего я хотел бы сакцентировать ваше внимание, на решениях, так спокойно, явочным порядком, озвученным здесь; причём без обсуждения. Решениях очень серьёзных, судьбоносных! — начал старикан.

— Ну. Ну? Короче.

Вот старая сволочь, юридический крючок! — подумал Президент, — Сейчас начнёт воду мутить, только время отнимать. Надо будет распорядиться, чтоб больше его сюда ни ногой! Пусть протирает штаны в своём «Конституционном Суде», поучает свой повышенный паёк и не жужжит, когда решаются практические вопросы.

— …Нами без обсуждения был, по сути, принят законопроект, выдвинутый министром Абаковым, по которому имущество «террористов» и поддерживающих их может быть конфисковано в доход государства с целью пополнения бюджета в части, касающейся будущего восстановления разрушенной территории Регионов… С правовой точки зрения, учитывая складывающуюся обстановку; то, что под террористами мы явочным порядком понимаем практически все население территорий, находящихся под протекторатом Мувска, речь может идти о создании условий для полной гражданской дисквалификации неограниченного количества людей. В произвольном порядке любой из них может быть объявлен террористом или пособником — после чего он будет полностью лишен всего принадлежащего ему имущества. Господа, речь идет о создании правового механизма ликвидации нелояльного населения. Миллионы бомжей и нищих, в одночасье лишившихся всего нажитого, неизбежно будут вынуждены покинуть «освобожденную» территорию!

«— Что он несёт, правовед хренов!» — с самым внимательным видом делая вид что он слушает выступающего, думал Президент, — «Кого сейчас волнуют какие-то «правовые механизмы»?!. Как этот муд. к сюда попал; и какая сволочь подсунула его кандидатуру мне на подпись??

— …Кроме того, законопроект предполагается распространить не только на зону боевой операции, а на всю территорию Регионов. Теперь и в Оршанске, и Комеле, и Лебеле любой заподозренный в симпатиях к «террористам», будет лишен всего и выброшен на улицу. Это недопустимо! Регион полным ходом идет к полноценной фашистской диктатуре. Теперь он оформляет свою новую правовую систему репрессий и тотального террора при сохранении видимости демократии и соблюдения законности…

Слушая выступающего, Президент встретился взглядом с министром внутренних дел. Лицо того выражало сдержанное презрение к произносимым благоглупостям. Какая, к чёрту, «правовая система!» — старый дуралей совсем потерялся в современных реалиях и думает, что он по-прежнему «борется» за какую-то «демократию» и какие-то «правовые нормы»! Взять бы его сейчас и…

Как бы отвечая на его невысказанное пожелание, Президент, не отводя взгляда от его лица и сохраняя то же выражение сосредоточенного внимания, почесал колпачком зажатой в пальцах золотой авторучки шею чуть сбоку от кадыка. Раз-два-три. Шею почесал. Горло. Ага. Министр внутренних дел опустил взгляд в свой блокнот, то ли рассматривая там написанное, то ли соглашаясь с чем-то? Хотя с чем соглашаться-то, — ничего ведь не было и сказано?!..

Совещание продолжалось.

БЫСТРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ БОЛЬШОЙ ПОЛИТИКИ

Смеркалось. Яков Михайлович Шовкунов, идеалист, романтик, доктор наук; в прошлом профессор престижного Оршанского Государственного Университета, а ныне Председатель Конституционного Суда Регионов, подходил к дому.

От положенной ему теперь по рангу машины он отказался при вступлении в должность, ровно как и от охраны, — «- …не нужно отрываться от народа! Мы есть плоть от плоти и кровь от крови многострадального народа Регионов, мы его слуги; мы должны идти с народом по одним тротуарам, в ногу; а не проноситься мимо в бронированных лимузинах!» Впрочем, и жил он в центре.

Сегодня, как и всегда, он возвращался со службы поздно: сначала совещание у Президента, которого он ждал с замиранием сердца, собираясь высказать наболевшее; и участия в котором неожиданно трудно пришлось добиваться.

Да, он высказал все, что счёл нужным: и про антиконституционный акт о внесудебной конфискации имущества, и про слухи о расправах в СБР, и про волюнтаризм в распределении топлива; и про, что совсем уж было чудовищным, — попустительстве относительно грабежей загородных домов…

Да, сам он жил в городе, в обычной многоэтажке, и недолюбливал богатеев, укрывшихся от сложностей становления нации за высокими заборами особняков; но должны же соблюдаться конституционные нормы! Одно дело — принять постановление о конфискации капиталов и недвижимости, провести показательные процессы, — и другое просто негласно дать добро на, по сути, бандитизм! Разве за это мы годы и годы боролись, проливали кровь на Площади?? Нет, конечно, это было недопустимо!

И даже про планируемую операцию по «взятию Рудэнска» он сказал, — уж насколько он был человек штатский, далёкий от военного дела, но и он понимал, что нельзя, нельзя планировать военные операции чисто «к дате» или чтобы с помпой осветить их в СМИ и «сбить накал»; что это чревато напрасными жертвами патриотов, проливающих кровь на фронте с проклятым мувским режимом… тем более, что и оба его сына сейчас были на фронте, в рядах одного из добровольческих батальонов.

Кажется, его всё же услышали; хотя присутствующие, большинство из которых он едва знал; и никогда не видел ни на Площади в период Восстания против мувской тирании, ни во время формирования Добровольческого Ополчения, позже превратившегося в Вооружённые Силы Регионов; слушали его яркое выступление с довольно-таки кислыми лицами.

Но он всё равно сказал им всё! — и Господин Президент, портрет которого они с женой повесили на почётном месте в зале профессорской квартирки, даже сказал, что обязательно разберётся в озвученных проблемах; и поблагодарил за остро поставленные вопросы; и вообще попросил изложить сказанное в виде докладной записки, дать правовую оценку… ничего, вода камень точит! Собравшиеся на совещании наверняка были порядочными людьми; совестью Регионов; иначе их не выбрали бы, иначе они не присутствовали бы на Высоком Совещании!

Так думал Яков Михайлович, спеша домой; предвкушая горячий чай с сухарями, и даже, возможно, с сахаром, если жена смогла отоварить продуктовые талоны…

Всё же он гордился собой, — теперь он вхож, да-да, вхож в самые высшие сферы, и будет участвовать в правовом оформлении новой народной общности, — Нации Региона!

В голове крутились обрывки слов; сами собой складывались в неуклюжие, но идущие от всего сердца четверостишия:

Будучи романтиком в душе, он немного баловался стихосложением, ещё со студенческой скамьи; но страшно стесняясь своей невинной страстишки, не посвящал в своё увлечение никого, даже жену:

Сквозь кучу невзгод мы прошли за все годы

— Яков Михалыч! — окликнула его уже около дома соседка. Он остановился, поздоровавшись.

— Яков Михалыч, что ТАМ говорят? Что нового?

Почему-то все соседи, после того, как он был назначен главой Конституционного Суда, решили, что он не только теперь «всё знает», но и непреминет их посвящать в высшие государственные секреты. Вот и сейчас:

— Скоро война закончится?.. А нормы на продукты по карточкам повысят? А когда отопление включат на полную мощность, а то ведь холодно! А ротация боевых частей когда будет? — а то мой Колька уже скоро четыре месяца на передовой; завшивел там уже, небось, в окопах-та!..

— Здравствуйте, Руслана Клавдиевна! Всё будет хорошо, не сомневайтесь! — ответствовал Яков Михайлович, — Работа ведётся; сегодня вот были на совещании у Президента… да-да. Я присутствовал, конечно! Так вот, были приняты весьма судьбоносные решения! И с продуктами, и с теплом скоро станет намного легче! И на фронте… впрочем, тут я вам ничего не могу сказать, — сами понимаете, дело военное! — но следите за новостями! Вот всё, что я вам могу сказать!

И, раскланявшись, направился к своему парадному.

— Ага… — соседка переваривала услышанное, — Значит, пайки повысят?.. Да, Яков Михайлович! — это уже ему в удаляющуюся спину, — Там, в вашем подъезде какие-то трое мужчин. Стоят, курят. Это, наверное, Ваша охрана?

Но Яков Михайлович её уже не слушал. Предвкушая горячий чай и вечер возле телевизора с блокнотом на коленях, — нужно было подготовить черновик докладной записки на имя Президента; а завтра уже, на службе, распечатать её на служебном принтере, — он открыл дверь в парадное.

Навстречу шагнули тёмные фигуры.

— Яков Михайлович?

— Да…

— Председатель Конституционного суда?

— Да! Слава Регионам!

— Орлам Слава! — как полагается, ответила тёмная фигура и без паузы коротко и умело ударила его в живот. Охнув, он согнулся. Удар чем-то тяжёлым в затылок, через вязанную женой шапочку, свалил его с ног.

— Ну, привет… сука! законник! — произнесла тёмная фигура, доставая из кармана нож.

Когда ставшая уже беспокоиться долгим отсутствием Якова Михайловича супруга спустилась с фонариком в парадное, она обнаружила мужа перед входной дверью в луже крови, с пробитой головой и с перерезанным от уха до уха горлом.

На стене было аккуратно выведено краской из баллончика: «Смерть всем козлам-регионалам! Да здравствует Мувск!»

Центр Боевого Управления Регионального Управления Обороны Региона.

Офицер по особым поручениям прошёл в наглухо изолированную комнату спецсвязи. Распорядился, чтобы дежурившие на аппаратах два офицера вышли. У обратной стороны надёжно звукоизолированной двери встал часовой…

— Чего он опять?

— Да хрен его знает… может опять по консервам будет звонить.

— Не, по консервам когда — я был — не выгоняли…

— Да пофиг, не? Курить есть? Пойдём…

Дежурные удалились в курилку. Скучающий часовой опёрся плечом о косяк, завистливо посмотрел им вслед, — ему курить на посту не полагалось. Это надолго… Достал мобильник; сети, конечно, не было; включил игрушку. Тоже не полагалось, конечно, но никто же не смотрит?

Вошедший в комнату спецсвязи был с погонами полковника; но, несмотря на немалое звание, обычно избавляющее от рутинной «низовой» работы, быстро и умело подключил аппаратуру прямой шифрованной связи; включил систему подавления записи, включил систему «белый шум» — теперь слышать его мог только тот, кто находился на другом конце провода, в такой же изолированной комнате. В Мувске. В Оперативном Штабе Мувска.

Надел гарнитуру.

Щёлк. Щёлк. Загорелся зелёный светодиод, в наушниках послышалось еле слышное шипение, — связь установлена.

— На связи.

— Офицер по особым поручениям при министре обороны Регионов полковник Алексей Мищенко. С кем я говорю?

— Ох ты, какой ты важный! Всё привыкнуть к «высокой должности» и большим звёздам не можешь, а, Лёха?.. — послышался хорошо знакомый голос.

— О, Васька, ты? Ты точен, молодца!

— Атож. Привет!

— Привет, бродяга. Как сам? Семья?

С Васькой, с Василием Ивановичем Аксовичем, полковником же, и тоже офицером по особым поручениям, но уже Мувского министра, они были однокашниками — заканчивали один курс Общевойскового. Их связывали давние приятельские отношения; пока судьба не забросила Алексея Мищенко в Оршанск, волею происходящих в мире изменений ставший вдруг центром «Союза Регионов». В Мувске они раньше жили рядом и дружили семьями…

— Маша как? Света?

— Норма-а-ально. Светка приболела чуток, спина, ну, знаешь… у неё постоянно. Но сейчас норм. Ты-то? Ольга как?

— Тоже путём всё. Вы как, в «Зелёной Зоне» сейчас?

— Ну да.

— Во. А у нас никаких «зон», всё свободно!.. — не преминул подначить «столичного» приятеля Алексей.

— Давай-давай, расскажи ещё, как у вас там здорово! «По сравнению с», хе-хе. Знаем-знаем, как вы там по ТиВи гоните, что у нас уже людоедство!..

— А чо, нет? Хы. Да брось, я телек вообще не смотрю.

— Да ладно, не смотрит он. Ты чо звонишь-то? Поболтать, или в попытке секретную информацию скачать?? Знаю я вас, регионалов недоделанных, хе!

— С тебя скачаешь, ага… Не, Вась, я по поручению шефа. Давай сначала по делам обсудим, потом о семьях, о житье-бытье побалакаем?

— Угу. Понятно, что сначала о делах. Ну и что хочет твой умник на этот раз?

— Короче, слухай сюда, Вась. Впитывай…

Говоривший ещё раз рефлекторно обернулся, проверяя, нет ли кого ещё в комнате; ругнул себя за перестраховку; вытянул ноги, развалившись в кресле оператора связи, и начал:

— Итак. Слухай сюды. Не знаю, что там за надобность такая возникла, но наши хотят провести широкую войсковую операцию…

— Ну?

— И непременно успешную, чуешь?

— Херои. Орлы Регионов, млять. Робокопы недоделанные. Пусть пробуют. Ну?

— Вот. Передай своему шефу — нам нужен Рудэнск. И вы нам его сдайте. Ну, «после упорного сопротивления», конечно!

— Рыло не треснет у Регионов — Рудэнск вам сдать? Это важный транспортный узел!

— Да знаю я! Не треснет. Рудэнск надо будет сдать всего на пару дней. Ну, помнишь, как в прошлом месяце мы вам Маклашевичи сдали? Ну. Артиллерийские дуэли, танки на прямой наводке, Градом отработать, пехота героически идёт в атаку… Флаг Регионов над Администрацией, радостные жители, «встречающие освободителей», рассказы об ужасах оккупации мувским режимом… Телевизионщики всё заснимут, — и через день можете обратно забирать. Но уже без шума и камер… Рассказывающих «об ужасах», кстати, телевизионщики с собой сами и привезут; главное заснять в натюрморте с «взятым Рудэнском». На фоне администрации, к примеру. Чтоб узнаваемо.

— Ээ… э… не знаю. С Маклашевичами, конечно, хорошо тогда получилось…

— Орден, а??..

— Ну, не орден… То есть… Ну, не ради орденов мы… то есть не только ради…

— Вась, не выделывайся, а? У нас деловой разговор!

— Да. Деловой. Деловой ты стал, Лёха, в своих Регионах! Чо я шефу скажу, чего ради? И какие гарантии? Слово однокашника тут, сам понимаешь, не рулит. Вам «картинку» надо заснять, это понятно. Мы это дело у себя опровергнем, конечно… но нам-то какой профит?? С чем мне к шефу идти?

Торг был уместен, торг и ожидался; и полковнику Регионов был что предложить:

— Мы вам батальон «Айвар» сольём. Начисто.

— Да ну? Что бы вдруг?.. Аааа, понял! С Верным Вектором готовитесь тягаться?? Ааа, говорил я тебе, — доведут вас эти уголовнички до…

— Васька, не ной. Помню, что ты говорил. Если помнишь, я с тобой и не спорил. Сольём вам весь Айвар. Они будут фланг прикрывать, компактно; на этот раз решили участвовать, — на них Сам надавил, говорят… И им тоже «картинка» нужна — для поднятия рейтинга в массах. Вот. Место дислокации и время развёртывания я тебе дам; вы подкорректируетесь с БПЛА, и… и накроете их Градами! Ну и… нам будет что дать пиплу — «героические жертвы при штурме Рудэнска», исконного города Регионов! Героическим Верным Вектором, чтоб он сдох в полном составе, хе-хе!

Он опять рефлекторно обернулся, хотя на пульте успокаивающе горели огоньки, сигнализирующие, что снятие аудиоинформации невозможно, а «белый шум», генерируемый динамиками в углах комнаты, не давал ему даже самому себя-то слышать, не то что кому-то.

— Лёха, чо, пассионариев зачищаете?

— Ну. Как и вы, кстати!

— Ну. Как и мы… Ладно… Это уже что-то! Разгром «Айвара» — это хороший ход! Взятие Рудэнска мы, само собой, опровергнем; а вот уничтожение целого батальона, да ещё такого одиозного — это хороший пиар-ход… — размышлял однокашник на другом конце провода, — Наши журнашлюхи в это вцепятся… Кстати, даже можно будет не снимать — вы же картинку «героически погибших при взятии Рудэнска» по «Новостям регионов» давать будете?.. Можно будет оттуда сюжет дёрнуть, чуть подредактировать; чтоб сдача Рудэнска нигде не фигурировала — и выложить… Типа, «сами регионалы признали, что лишились одного из самых боеспособных…»

— Какого там «боеспособного»!.. Уроды-каратели. Хотя вы у себя озвучивайте как хотите… Но ты, я смотрю, в пиаре шаришь! — тактично польстил приятелю Алексей, — Ты там на полставки в «Мувских Вестях» ещё не подрабатываешь, хе?.. Видно хватку!

— Ну так, Лёха, мастерство-то не пропьёшь! — затащился от неприкрытой лести на том конце провода однокашник, — Кто в училище КаВээНы организовывал?..

— Вот и организуй тут КаВээН!.. Хы. В прямом эфире.

— Дааа… С этим можно идти к Самому, да. Думаю, одобрит. Завтра обговорим детали. Координаты и время развёртывания…

— Это у меня и сейчас есть, Вась. Но, конечно, ты с шефом согласуй… Хотя… Чо душой кривить — что твой шеф, что мой, — на наши решения с тобой и опираются…

— Хы. Эт-та точно! Мой меня слушает… но Родион тоже должен дать добро. Эх, Лёха, Лёха… вот перебьем мы взаимно этих всех наших «пассионариев», которым на жопе спокойно не сидится; война кончится — с кем мы останемся? С быдляком деревенским, которым пофиг что за флаг над сельсоветом, лишь бы корова доилась и самогонку гнать не мешали?? С «героями тыла», что на демонстрации за «до победного конца ходят»? С пизд. болами тыловыми?..

Приятеля потянуло на философию; значит, по сути, вопрос был решён. Полковник в кресле расслабился:

— Эти, крысы тыловые, — они самые вредные. Сидит такая падла в локальной сети, ненависть генерирует; самого, падлу, на фронт хер вытянешь, но в каждом посте: «битва до последней капли крови», «разрушим Мувск, перебьем мовскалей», «все как один»… Тьфу. Гниды.

— Это точно — гниды… У нас такие тоже есть, но мало… У нас ведь на этот ваш «фронт» народу положить по большому счёту-то; кто там с кем сражается… это у вас «кипят негодованием», а у нас народу наср. ть, все заняты чисто выживанием.

— Зачистим после войны. Всех. Интернет-гнид. Да и когда и чем она ещё кончится?.. Нефига непонятно ничего в этом мире, Вась. Хорошо хоть Штаты не вмешиваются боле. И Европа. Хотя хавчик поставляют… Вот, консервы поступили, в синеньких таких баночках.

— Ты знаешь, нам тоже продовольствие идёт. Но не «в баночках», а сырьём, на «МувскРыбу», «ГлавПродукт», и прочим…

— Ублюдки.

— Атож.

— …

Потом перешли на обсуждение деталей:

— Слушай чо скажу. Я вот подумал — для страховки и всё такое. У нас там, в Рудэнске, нехилые запасы, ты ж понимаешь. Мы это всё бросить не можем, даже на два дня. Ваши же гопники всё и растащат, или сожгут…

— Ну?..

— Мы вашим просто коридор откроем. В центр. А с блокпостов и опорных пунктов уходить не будем. Дадим команду огонь не открывать… Ну, может кто и стрельнёт со зла, ты ж знаешь — личный состав, это… высокая политика им недоступна, хы. Но, в общем — пропустим в центр, дадим полдня, — хоть обснимайтесь. Войдёте «ограниченным контингентом». Радостный народ приветствует освободителей, и всё такое. «Народ», само собой, сами привозите — тут хер кто на улицу высунется, пуганые все.

— Угу. А чо, вариант. Сам займёшься, отвечаешь?

— Ты ж меня знаешь не первый день.

— Замётано…

Помолчали.

— Вообще… Вообще, Лёха, неравный обмен получается. Мы вам «картинку», а вы нам «Айвар», который сами же хотели бы грохнуть, но делаете это просто нашими руками.

— Ну и чё? Нормальная практика. Мы — картинку, вы — картинку. Всё вместе получается «война». Все довольны. Кроме Верного Вектора, хы.

— Всё равно с тебя причитается.

— Ага. Вот как Мувск возьмём, — так я тебе сразу и проставлюсь! Коньяком, идёт??

— Хы. Идёт. «Как только Мувск возьмёте», — скорее у вас пупок развяжется. Но за коньяк замётано. Слава Регионам!

— Прикалываешься, Вась… Орлам, бля, слава!

Посмеялись

— Ты недоговорил. Машка как? Замуж не вышла ещё?

Разговор затянулся ещё на час.

Витька Севергин был обычным оршанским пацаном. Вполне обычным, как все. Учился в школе; занимался в спортивной секции — без особых успехов, впрочем. Происходящим в стране и в мире не интересовался от слова «совсем»; то, что школа практически кончилась — то есть ходить туда стало вдруг необязательно, он, как и его сверстники, всячески приветствовал. То, что похужело со жрачкой; исчезли всякие, прежде такие привычные, вкусности, было неприятным; но казалось — и все вокруг говорили, — что это вот-вот наладится.

Он и надеялся, что наладится. Вернётся интернет, сникерсы; а пока он распробовал лакомство, о каком как-то рассказывала ещё старая бабушка, пережившая «ту войну»: ломоть хлеба, намазанный маслом сливочным или политый растительным; посыпанный сверху сахаром. Мммм, он и не ожидал, что это так вкусно!

Отец Витьки работал «на оборонку», после переезда из Мувска он сразу был взят на производство, хорошо зарабатывал; и потому, хотя маму давно уже сократили, в общем, они не бедствовали. Помогали и родственники «из деревни».

Всё было ничего…

А потом… то ли отец что-то сказал неположенное, и на него донесли; то ли его оклеветали чисто с целью занять его место — он был мастером и получал неплохой паёк; но однажды его забрали. Прямо с работы. Забрали и увезли.

Собственно, они ещё даже не успели понять весь ужас своего положения; мама всё повторяла «там разберутся и отпустят!», дед матерно поминал на кухне «сучьи времена» и советовал «не распускать язык на людях»; когда пришли и за Витькой.

Это было неожиданней всего: можно было ожидать, что придут за мамой как за женой арестованного; за дедом, наконец, хотя тот никогда не вступал в политические дискуссии с соседями, предпочитая сумрачно отмалчиваться, даже когда все в один голос кляли очередное повышение цен, снижение пайков и веерные отключения электроэнергии. Но за Витькой…

Пришли за Витькой.

— Что он натворил, за что его?? Вы не имеете права! Мы живём в свободной стране, то есть в Регионе!.. В конце концов, я его мать, я поеду с ним! Он несовершеннолетний, как вы не понимаете??? — кричала она; а вдоль стенки стояли испуганные соседи, и на Витьку, как на взрослого, надевали наручники.

Браслеты, даже затянутые «на полную», болтались на худых мальчишечьих запястьях; Витьку свели вниз; и на лестнице на него с ужасом и восторгом смотрели соседские пацаны и девчонки: ну надо же! Что же Витька такого мог натворить, что они и не знали, чтобы его вот так, как взрослого!.. в наручниках, как в кино!.. Если бы ему самому не было так страшно; и так жалко плачущую маму, он бы, наверное, даже заважничал от таких взглядов…

Он не знал за собой никаких особых грехов; но всё это было совсем-совсем всерьёз, и потому всё равно страшно, и на глаза наворачивались слёзы… Особенно когда, ещё в квартире, на очередное мамино «- За что его, что он такого сделал??» один из серьёзных дядек в штатском, с повязкой в цветах флага Регионов на рукаве, достал из своего кармана и показал — больше не маме, а соседям, — большой чёрный пистолет и объявил:

— Вот, видели? Это — его. Ваш «мальчик» — член преступной группы, заброшенной из Мувска!

Соседи онемели; мама только всплеснула руками «- Да вы что… да это ж не его!.. какой Мувск, какая группа, про что вы??..», но её уже не слушали.

Шмыгающего носом, еле сдерживающего слёзы, Витьку вывели.

Во дворе были расставлены яркие софиты; кабели от них тянулись в два фургона, припаркованные неподалеку. Знакомая по теленовостям дикторша под камеру вещала:

— Вот… вы видите заключительный этап многодневной операции, блестяще завершённой сегодня сотрудниками Службы Безопасности Регионов: задержание, и арест одного из членов шайки малолетних мерзавцев, терроризирующих в последние месяцы наш город. Вооружённые импортным оружием, эти несовершеннолетние негодяи, в народе заслуженно называемые «Сволочи» по одноимённому фильму, совершали нападения на коммерческие организации, граждан, и банки города! Последнее их преступление — подлый расстрел патрульной полицейской машины на выезде из города, когда погибли четыре сотрудника и трое мирных граждан; а также нападение на известного правозащитника, любимого в народе, Председателя Конституционного Суда Регионов, Шовкунова Якова Михайловича, окончившееся его смертью… Известно, что инструкции, оружие и деньги «Сволочи» получали через нелегальные каналы из Мувска. Вот…

Стоящий за её теперь спиной мужчина показал на камеру пистолет, который уже показывал ранее соседям.

— … вы видите: изъято оружие, запрещённая литература, инструкции мувского Центра Подрывных Операций. Мы надеемся, что малолетние мерзавцы, виновные в смерти полицейских Региона и честных граждан Оршанска; в налётах и грабежах; эти так называемые «Сволочи» понесут заслуженное, жестокое и быстрое наказание! Соответствующий законопроект, согласно которому возраст, при котором возможно применение высшей меры наказания, снижен до двенадцати лет, уже принят на внеочередной сессии Конституционного Суда и подписан президентом! Смерть подлым террористам! Слава Регионам!

— …Орлам — слава… — вразброд и испуганно ответили толпящиеся вокруг жители дома; а камера уже показывала, как двое вооружённых с головы до ног спецназовца в масках Витьку усаживают в большую чёрную машину.

Их было семь человек — шестеро пацанов и одна девчонка. Все примерно одного возраста; они учились в разных школах, и до этого не знали друг друга; единственное, что их объединяло кроме возраста — это что все они, с родителями, не так давно переехали в Оршанск из Мувска и мувской области.

Всех их «взяли» так же как Витьку, одного за другим, и «под камеру». «Инструкции, подрывная литература, оружие». Пистолеты и полицейские автоматы.

Пацаны подавленно молчали; девчонка непрерывно плакала.

«— Ну, попа-а-али…» было общим.

В тесной полутёмной камере смердело чем-то кисло-противным; и не было не только кроватей, но и унитаза. На стук в дверь никто не отвечал… Через несколько часов ожидания, стесняясь друг друга, стали ходить по нужде в угол возле двери, девчонка — тоже. Потом сидели на полу, на корточках; шёпотом рассказывали друг другу истории «из жизни», непременно заканчивающиеся «а потом там разобрались и его отпустили!»

Ждали допроса; встречи с родителями, с адвокатом… кино-то «про преступников» смотрели все.

Потом Витька на нечистом полу нашёл стреляную гильзу. Старую. А один из пацанов обратил внимание на выбоины в стенах, залитых бугристой бетонной «шубой». Выбоины; и бурые, плохо различимые мазины и брызги. От них, кажется, и воняло.

Обсудить, что это, и почему они не успели — за железной дверью послышались шаги и плохо различимый разговор:

— … принёс?..

— Семь, как сказано. На двести литров. И скотч.

— Хорошо. Сука, всё самим делай…

— …эти… арганизмы у них слабые, хе… Они «не могуть…»

— Билять, интеллихенция…

— Ну.

— Сука, измажусь. Опять.

— Не подходи близко, хуле.

— Ну, камеру потом сами пусть моют, мы им не нанимались… открывай, што ле?

— Ага.

Лязгнул засов двери. По глазам мазнул яркий, по сравнению с сумраком в камере, свет от лампы в коридоре. В дверной проём шагнула мужская фигура; и дверь за его спиной тут же вновь зарылась. Все молчали.

Вошедший постоял минуту, давая привыкнуть зрению к полумраку, и вдруг достал из-за пояса пистолет, щёлкнул затвором, досылая патрон в ствол:

— Ну, привет… шантрапа!