Крысиные гонки

ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ЛАВЕРА. ВОЗДАЯНИЕ

— Оружие у тебя какое-нибудь есть?.. — раздумывая, спросил незнакомец.

Они стояли теперь напротив друг друга, и Вовчик в неярком свете звёзд едва различал его лицо. Глаз не было видно, вместо глаз и вместо щёк — какие-то чёрные провалы. Как череп. Видимо, собеседник был очень худ. Но при этом очень силён — Вовчик и сейчас, спустя несколько минут, еле ворочал шеей, — напавший сзади незнакомец чуть не сломал её; а потом чуть не зарезал Вовчика, — тот с содроганием посматривал на длинный, длиной чуть не в предплечье, холодно поблескивающий в свете звёзд клинок, закреплённый в полутораметровой толстой палке, что он держал сейчас горизонтально на коленях — не то копьё, не то японская нагината… ах да, скорее чукотская «пальма»…

Вовчик мотнул головой, чтобы отогнать дурацкие, неуместные в этой ситуации, мысли. А мозг, как загипнотизированный, всё отталкивался от попыток думать о том «как сейчас там, на поляне» и «что же делать», и, с каким-то болезненным любопытством вникал в детали облика ночного незнакомца.

Он был худ, даже очень худ. Видно было, что щёки его ввалились, кожа на лице обтянула скулы. Одет он был в толстый, местами, как было видно даже ночью, рваный свитер; просторные брюки, ботинки с высоким берцем. От незнакомца пахло. Можно сказать, даже воняло — несло той смесью запаха пота, прогорклого жира и лесной земли, какой отличается запах любого дикого животного, живущего не в зоопарке, а в дикой природе.

Кроме клинка на древке никакого другого оружия или снаряжения у незнакомца не было.

Напав сзади, и сразу чуть было не сломав Вовчику шею, и чуть не зарезав; он на паническое Вовчиково «- Не надо!! Не убивайте меня, я вам ничего не сделал!!!» вдруг отпустил его, и даже помог встать. Ощупывая Вовчика своими глазами-глазницами, выражения которых Вовчик не видел, он хрипло спросил его:

— Ты кто?.. Ты что тут делаешь? Кто там стрелял?..

Несмотря на хриплый голос, несмотря на то, что в руках незнакомца, по-прежнему в опасной близости от Вовчиковой шеи тускло поблёскивало длинное лезвие, вопросы прозвучали вполне доброжелательно, — для той обстановки, в какой они сейчас находились.

Мгновенно поняв, что незнакомец, так неожиданно чуть не прикончивший его, «не из тех»; — иначе чего бы ему спрашивать «кто там стрелял», — да и никто бы не смог догнать Вовчика, драпавшего по ночному лесу как попавший под обстрел заяц; Вовчик почувствовал просто громадное облегчение. Такое облегчение, что несколько секунд он просто не мог ничего сказать, а только как рыба глотал открытым ртом ночной лесной воздух. Наверное, что-то подобное мог почувствовать приговорённый к гильотинированию, когда его, туго спелёнанного верёвками, уже положили под гильотину; и он, чувствуя шеей влажную от крови прежних жертв прижимную доску с выемкой для шеи; уже слышит, как сработала защёлка и тяжёлый косой нож устройства падает вниз, на его обнажённую шею… и вдруг застревает на полпути!

— Ну! Говори! Ты кто? — вновь толкнул его незнакомец; и тут Вовчика как прорвало; слова полились потоком, мешая друг другу, образуя кашу из описания произошедшего, бывшего, опасений будущего; он говорил-говорил, перескакивая с пятого на десятое, торопясь; переполнявшие его эмоции мешали излагать внятно; но, видимо, незнакомец что-то понимал, потому что он не переспрашивал, а только понимающе кивал, кивал…

Хлынувшие потоком слова внезапно закончились, и Вовчик поймал себя на том, что как-то беспомощно и уже совсем не информативно повторяет совсем уж бессвязно:

— Вот!.. Надо… Они ж их! Одну — уже! Да!.. Я ж сам видел!.. А там Вовка! Девчонки! Они ж!.. Надо как-то!.. А?..

Поняв, что добавить ему больше, собственно, к сказанному нечего, незнакомец прервал его словоизвержение вопросом:

— Сколько их?

— А… — Вовчик мгновенно замолк, прокручивая вновь в голове, как киноленту, произошедшее на поляне, — Да… Где-то пятеро… Нет. Два… и ещё два. И там один, и ещё… в темноте были… Они двигались всё время. Орали… Эта… Человек семь, да. Или восемь. Может быть, даже девять. Много!

— С оружием?

— Да… — упавшим голосом ответил Вовчик. У него как-то, по мере его собственного бессвязного повествования о происшедшем, вдруг зародилась безумная надежда, что незнакомец как-то сейчас… поможет?? Вдруг возьмёт и решит. Вдруг! Или хотя бы точно скажет: надо сейчас делать то-то и то-то. Потому что делать сейчас сам Вовчик решительно не представлял. Он только знал, что там, на поляне, откуда ему повезло убежать, сейчас эти… бандиты? Ну конечно — бандиты! — убивают его друзей! — внезапно он стал считать и Вадима, и его семью, и девчонок, высмеивавших его не так давно; и даже «пассажиров», эту инертную, занятую только собой массу с чемоданами, своими друзьями… Надо же что-то делать!..

Вот ведь. Буквально минуты назад Вовчик прощался с жизнью, ожидая что его сейчас тут и прирежут; потом всплеск ликования, что незнакомец «не из тех», — и тут же, почему-то, как само собой разумеющееся, надежда, что он поможет… хотя чем?! И с чего бы вдруг?.. Хотя… А если??

— Ружья, говоришь… — незнакомец явно раздумывал.

— Я видел… Два или три ружья. Или даже четыре…

— А у тебя есть какое-нибудь оружие? — снова спросил незнакомец.

— Впрочем… — он оглядел Вовчика в неярком свете звёзд, но Вовчику всё равно показалось, что он видит его очень хорошо. Даже если бы был и полный мрак. Как кошка. Или как волк… — Откуда бы у тебя взялось оружие…

Вовчик с мучительным сожалением подумал, что оружия-то действительно… А те — с ружьями! А у него…

Он переступил босыми ногами и шмыгнул носом. Убежал ведь в чём спал: походные штаны и футболка — и всё… Даже ремень снял, на котором висел всегда НАЗ — носимый аварийный запас, — там много всякой всячины, но тоже… какое уж там оружие… Но на поясе хоть газовый баллончик был… И спец-фонарик в рюкзаке — он бы сейчас пригодился… Даже нож потерял, бросил, когда выпрыгнул из палатки… кажется сразу и бросил, как выпрыгнул. Или потом, когда бежал?.. А фонарик, ну, карманный-дубль?? Ах да, тоже в палатке ведь остался…

Он с надеждой посмотрел в тёмное лицо незнакомца — неужели он ничего не придумает? Ведь там — люди! Вовка! Девчонки!

То ли он непроизвольно сказал это вслух, то ли незнакомец уловил его мысль телепатически, но тот вдруг, как будто отвечая ему, сказал глухо:

— Не бойся, не брошу. По-любому туда сейчас пойдём. И не из-за твоих друзей… Лицо вытри — кровь у тебя течёт от уха, ты её размазал.

— Ага, ага… — обрадованный внезапной новостью, что незнакомец не собирается бросить его в лесу; и даже напротив, собирается идти выручать его друзей, — хотя как это будет выглядеть, Вовчик не мог себе представить; он засуетился, зашарил по карманам; достал носовой платок и приложил к саднящему уху. Ох ты, не оторвал ли его немного; сразу-то и не почувствовал… вся щека и шея были в крови, такая ссадина здоровая под мочкой… — А почему вы… Так? Готовы… это… пойти выручать?

Сказал — и сразу испугался, — а вдруг передумает?

Но незнакомец ответил сразу:

— Не «выручать». Это, знаешь ли, твои друзья. А я с этой швалью посчитаться хочу. Пусть даже это и другая шваль. Подонки… Гады! — дальше он с ненавистью в хриплом голосе произнёс несколько явно ругательств на незнакомом языке; а потом добавил, уже спокойнее:

— И ружьё мне нужно. А у них, говоришь, есть.

— Ага. Да. Ага-ага. — как за последнюю соломинку ухватился Вовчик за решение незнакомца мстить за что-то его, личное, этим подонкам, — Да, конечно! Я вас понимаю. Сволочи! Они. Да!

Он сунул перепачканный кровью платок в карман; ещё похлопал по карманам в тщетной надежде, что хоть складник… Нет, нету, на жилетке остался. Он с острым сожалением вспомнил, что и пиротехника, купленная с Вовкой в «Гекторе», отвезена уже в деревню. Как бы сейчас, ночью, пригодились бы эти… стрелялки-трещалки, имитирующие автоматную очередь; славно пугнуть было бы… Вот ведь… Готовишься — запасаешь, а как понадобится, — оно хрен знает где… и толку от него, значит… — А в боковых? Ага, перевязочный пакет, это пригодится. Потом. Зажигалка Крикет. Недаром их по всем карманам же распихал. Распечатанная на принтере карта… А это… О! Как забыл??!

— Эта… Есть оружие. Ну, типа.

Как же он, оказывается, далеко убежал! Всё шли и шли, и, казалось, конца этому пути не будет; а ведь когда бежал, казалось, пролетел как на крыльях. Теперь, если бы не незнакомец, Вовчик наверняка бы заблудился, не нашёл дороги обратно к поляне. Хотя и проходил через эти места пару раз, когда тренировался на «пеший драп», но всё не то, не то… Ночью лес выглядел совсем не так, как днём; да незнакомец ещё вёл каким-то сложным, одному ему ведомым зигзагом. Он шёл впереди, довольно быстро и бесшумно; Вовчик старался не отставать, но то натыкался вытянутыми вперёд руками на худую спину под толстым свитером, то хрустел попавшей под ногу веткой или сучком, а пару раз вообще чуть не упал. Каждый раз незнакомец оглядывался, как казалось Вовчику смотрел на него неодобрительно чёрными провалами глазниц, но ни разу так ничего и не сказал.

Вовчик тоже молчал; боясь спугнуть даже не удачу, а тот лёгкий намёк на удачу, что он встретил в ночном лесу этого лесовика, как стал его про себя называть Вовчик; и что тот взялся ему помогать… Впрочем, не он его встретил, а тот его нашёл; и не «помогать», как определённо сказал незнакомец, а решать какие-то свои вопросы. Но это всё неважно, главное, что Вовчик сейчас, в ночном враждебном, как оказалось, обитаемом лесу был не один; что они шли к поляне, что появилась тень надежды на помощь Вовке, девчонкам и семье Вадима, что у незнакомца в руках этот длинный блестящий клинок на древке, и, кажется, он умеет им пользоваться; что незнакомец так суров, целеустремлён и молчалив… всё это внушало надежду, да-да, у Вовчика затеплилась надежда…

Пару раз они останавливались и прислушивались. Потом продолжали пробираться дальше. Вовчик вконец ободрав босые ноги о всякие сучья, сто раз пожалел о оставшихся возле палатки ботинках; и дал себе зарок, что теперь будет спать всегда только не разуваясь… и не снимая пояса с НАЗом, не расставаясь с ножом и с фонариком. И со спец-фонариком, оставшимся в рюкзаке. И с пневматичкой «Кроссман», оставшейся в деревне. И с топором или сапёрной лопаткой. Вот что стоило перед выпрыгиванием из палатки прихватить с собой и лопатку!.. Рядом же лежала. А он ещё и нож потерял…

Опять наткнулся на спину впереди идущего незнакомца.

— Тссс!.. — он поднял руку не оборачиваясь. Где-то, как казалось уже не далеко, послышались голоса; какое-то утробное рычание; приглушенные крики, гвалт, — и… и, кажется, голос Вовки! Точно!.. Или нет? Вовчик только хотел поделиться своими наблюдениями с лесовиком, но тот, оглянувшись, поднёс палец к губам, призывая к молчанию, и вновь двинулся вперёд, забирая, как показалось Вовчику, значительно вправо от направления звуков.

Они прошли ещё немного; стал виден ярко пылавший костёр; теперь с направлением всё было ясно; теперь и незнакомец впереди шёл намного медленнее — когда уже совсем неподалёку на фоне невнятного гомона и, кажется, рыданий, плача, громко щёлкнули выстрелы.

Ударили выстрелы, и тут же раненым медведем отчётливо заревел Вадим:

— Зуля, беги!! Зуля, беги отсюдааа!!!

Вовчика как подбросило, он непроизвольно ломанулся вперёд, чуть не сбив с ног остановившегося лесовика; и тот прихватил его за руку, сильно дёрнул вниз, и они оба упали; незнакомец опять подмял Вовчика под себя, и, держа его за горло, душно, отвратительно воняя пропревшим свитером, торопливо зашептал ему в ухо:

— Лежи! Лежи, не вставай! Я что сказал!! Слушай меня! Меня слушай. Даже если… Меня слушай!! Даже если их там сейчас будут убивать, даже если уже убивают — никаких!.. ты понял — никаких дей… ствий без моего приказа! Меня только слушай, понял!..

Бах! Бах! Тах-тах-тах..!! Ба-бах! — неподалёку на поляне часто застучали выстрелы.

Незнакомец ещё сильнее вмял Вовчика в землю, и продолжил:

— Нету у нас шансов, понимаешь, нету! Понял?? Почти! И чтобы ты тот небольшой шанс не обосрал — меня слушай! И делай что скажу! Даже если их сейчас убивать там будут, даже если уже убили или убивают. Делай что скажу — иначе просто вместе с ними убьют и тебя! И меня.

— Они ж… Они ж их сейчас расстреливают!.. ты ж слышишь!! — жалко, давясь слезами и откуда-то взявшимися соплями, пролепетал Вовчик.

— Мы-ниче-го-пока-сделать-не-можем!! Но сделаем — как момент придёт. Меня слушай, понял?? И… не расстреливают они, в лес стреляют — вон туда. Шугнул их оттуда кто-то. Это тоже нам на руку. Понял??

Вовчик согласно закивал головой; кроме того, что, как утверждал незнакомец, стреляли не в Вовку — а он вновь услышал Вовкин голос, что-то говоривший, что-то доказывающий с надрывом; Вовчика поразило неожиданное многословие молчаливого лесовика. Он опять закивал головой — мол, всё понял, понял, давай будем делать всё как ты скажешь; только давай побыстрее, пока их там не убили всех!

Он опять с жутким сожалением пожалел о своей пиротехнике — вот бы чем шугануть бандитов, — ясно уже что это были бандиты, их тени мелькали на фоне пламени костра, — но всё, чёрт побери, в деревне; а и будь в рюкзаке — рюкзак в палатке, а палатка на том краю поляны, её огибать в темноте — нету столько времени, уже нету!.. Оставалось слушаться незнакомца. У него явно был какой-то план, он весь хищно подобрался, вглядываясь сквозь ветки кустарника в недалёкую уже поляну, ярко освещённую костром, и стал похож на зверя на охоте. Какая удача, что они столкнулись в ночном лесу, какая удача! У Вовчика ровным счётом никакого плана не было, оставалось полагаться на незнакомца.

Лавер — это было он, — намеревался теперь любой ценой заполучить ружьё. Это раз. И — посчитаться с этим поганым отребьем, — это два. Спасать кого-то… ну, это как получится. В конце концов не он их сюда пригнал, на поляну, расположившихся как беспечные туристы: палатка-шалаш, костёр, не хватало ещё шашлыков и песен под гитару! И потому никто не виноват, что они влипли — надо было думать, в какое время и куда они попёрлись.

В конце концов и сам Лавер ведь никого не винил в том, что произошло с ним самим. Да, сглупил. Страшно сглупил, можно сказать, смертельно. Одно неверное решение, которое, казалось бы, малозначимое — пройти тут или прокрасться стороной, сделав приличный крюк; или вообще переждать в подъезде пока угомонится и не разбредётся по домам галдящая на его пути местная молодёжь. Ведь знал же, знал, что сейчас эти малолетки опасны как свора шакалов, способных скопом загрызть самого сильного буйвола, знал! И всё равно… что понесло его тогда мимо них, с гордым и независимым таким видом?..

Он сплюнул. Пары верхних зубов не было, зато добавилась вмятина в черепе, помятые рёбра, шрам на лице и тяжёлое, судя по последствиям, сотрясение мозга. Даже сейчас, спустя полтора месяца после произошедшего, его время от времени тошнило; болела голова, желудок болезненными спазмами выталкивал наружу своё содержимое. Хорошо ещё что не выбили глаз, и не убили. Могли и убить. Да что там могли — очень даже просто. Собственно, и убивали. Просто недоделали дело, — и так, не проверив, бросили. Как теперь, из рук вон плохо, всё и привыкла делать современная молодёжь…

Но его это и спасло.

Собственно, кроме гонора, когда в нём взыграло «Почему это я должен прятаться от этих засранцев?? Я в своём праве!» его, как он понимал, подвела и ошибочная концепция применения своего Большого Ножа — как именно так, с больной буквы, он привык даже думать о своём сокровище. Любовно, со знанием дела изготовленный Нож с длиной лезвия без малого в тридцать сантиметров и контейнером-рукояткой для НАЗа, с которым он никогда не расставался, казался ему надёжной, даже своего рода сакральной защитой от возможных притязаний двуногих.

Но он ошибся. Реальность самым жестоким образом показала ему, что каждый инструмент, насколько не кажись он универсальным, всё равно имеет свою нишу, свою область применения, вне которой он зачастую мало что стоит.

Так и тогда, в скоротечной схватке около гаражей, отличный и надёжнейший любимый Нож оказался беспомощен против арматурин и половинок кирпичей, которыми его забросали, как ни стыдно, в том числе и две девки… Да и…

Потом, отлёживаясь в темноте и тишине гаража, борясь то с тошнотой, то с головной болью, то с ними обоими вместе, он вспоминал, вспоминал и просчитывал: прав, прав был тот, Олег, сосед по дому, с которым он зарубился тогда после собрания памятного в ЖКХ, когда известие о том, что непременно придётся сдать оружие, — или переселиться в «места не столь отдалённые», стало неприятным сюрпризом; и он твёрдо решил, что всё — надо реализовывать свой план, уходить самому и уводить семью в леса, в свободную жизнь, к заготовленным нычкам и запасам.

Тогда он, разоткровенничавшись, поведал собравшимся нескольким соседям свою концепцию — и она была принята неоднозначно. Кто-то поддержал, согласившись, что в городе скоро станет совсем труба; кто-то задумчиво промолчал, видимо, невысоко оценивая свои шансы на выживание в природе; кто-то заспорил… Да Лавер не собирался спорить — да пошли вы! Дохните здесь, в своём вонючем городе, — он, с его опытом охотника, с продуманным снаряжением выживет сам и спасёт свою семью: жену и сына Мишку. Он сможет, он был уверен в этом. Опыт позволял ему вполне трезво оценивать свои на это шансы.

Но… видимо, опыт опыту рознь. Олег, ну, тот седоватый мужик со второго подъезда, выслушал его концепцию «ухода в леса» без возражений, лишь скептически еле заметно улыбаясь, что само по себе завело Лавера сильнее, чем если бы он спорил; а вот когда Лавер чисто по-мальчишески похвалился своим ножом — исключительно чтобы показать соседу же, Серёге по кличке «Гренадёр», что не одна молодёжь может ходить в наши времена с большим ножом, и ляпнул, что «стоит только такой нож гопоте увидать — их и пятки засверкают!» — Олег принялся спорить.

Он заявил что «так не делается», что «специфика применения ножа в скрытности и неожиданном применении», что «размахивать и угрожать» по меньшей мере глупо, что… что нужно под любым предлогом сблизиться с оппонентом — и вот тогда сразу пускать свой нож в ход; причём «сразу на поражение»!

Такой подход тогда действительно взбесил Лавера, он накричал на соседа, «объясняя» ему что вот так вот — «приблизиться и сразу резать», или там колоть — это тактика мерзавцев; да-да, мерзавцев! Так действуют преступники; те, из-за которых честным людям и приходится уходить из города! Не ожидал он, — с гневом глядя на соседа, до этого казавшегося вполне нормальным, благопристойным гражданином, сказал он, — такой… такого оправдания подлости!!

Тот было заспорил, взялся что-то доказывать, что это и не подлость вроде, а «тактика применения», что было сразу и с гневом отметено Лавером. «Порядочный человек никогда, слышите, НИКОГДА не станет действовать как подонок, как преступник, как убийца! Подкрасться — и ударить ножом, — да-да-да, это тактика убийц, подонков!

— «Если я ношу нож для самообороны — я и применять его буду как оружие самообороны, а не для нападения, не для того чтобы исподтишка зарезать кого-то!» — так озвучил свой подход к делу тогда сам Лавер; и сосед не стал спорить, лишь ухмыльнулся криво и махнул рукой; и Лавер поставил на нём крест как на человеке, с которым стоило бы вообще иметь дело.

Он был стопудово уверен в своих словах, да, он считал себя порядочным человеком и не собирался уподобляться гопоте с их подленькими приёмчиками «сблизиться и сразу применять на поражение»!

Тогда он был уверен в своей правоте, тогда…

Но в том переходе около гаражей всё пошло не так. Подлые гопы не разбежались от вида Ножа, напротив, ему показалось, что его вид, размахивающего клинком, их развеселил, — они как бы уверились в своей правоте, в своей сволочной гопнической «правде»: «Вот он какой, мы с ним по хорошему, мы его и не били даже — а он на нас с ножом!» Ах, что стоило ему, перед тем как идти туда, собрать и зарядить ружьё! — ну хотя бы в ближайшем не запертом подъезде! Всё бы было по другому…

Да что говорить, сейчас, зная что произошло, постоянно мучаясь головокружениями и головными болями, он, удайся ему вернуться в тот проклятый вечер, просто перестрелял бы их на месте, просто перестрелял бы, и не стал вступать в никакие переговоры — вместе с их подлыми девками! Всех. Всех!! Оооо, сколько раз потом он представлял себе, как по другому бы стоило провести «тот вечер»…

Но… Разобранное ружьё было в рюкзаке, а вид обнажённого Ножа вызвал у гопоты только озлобление: «Вот гад, ещё угрожает! Ножом!! Да он…» Противно вспомнить, что в той суматошной драке у гаражей он так никого даже и не задел, даже не поцарапал своим Ножом…

А вот его отделали на совесть!

Когда он очнулся стояла уже глухая поздняя ночь. Он почувствовал, что кто-то лижет ему лицо — это была здоровенная дворовая шелудивая псина; она вылизывала раны у него на голове и лице, а у него не было сил даже прогнать её… Потом он пошевелился — и псина отскочила испуганно. Болело всё, всё, особенно голова. Трещали рёбра, наверняка несколько было сломано или треснуто — не удивился бы, если бы узнал что они прыгали на нём как на батуте; пинали и били его в голову… Конечно, всё это он не помнил.

Тогда его больше всего заботило как добраться до гаража — звать на помощь он и не мог, и уже боялся, — вдруг вернулись бы те подонки, и, обнаружив его неожиданно живым, прикончили бы?..

Путь ползком до гаража был ужасен; но он, собрав всю волю в кулак, всё же добрался — где ползком, где на четвереньках. Рюкзак, конечно же, забрали подонки… Всё самое ценное было в рюкзаке, а самое ценное из ценного — верный ижак-вертикалка, с резным ореховым ложем, который он нипочём не собирался сдавать в ЛРО из-за каких-то дурацких распоряжений Администрации, и из-за которого, собственно, он и форсировал уход «в леса». Всё пропало… Но подонки, сброд, как водится, ничего толком не могли довести до конца — обыскали они его небрежно, забрали бумажник, мобильник, часы, сигареты, даже зажигалку — но то ли не нашли, не то побрезговали копаться слишком тщательно в залитой кровью и порванной куртке, где во внутреннем кармане были ключи от гаража… он дополз.

Три дня он просто лежал на грязно подстилке, которой прежний владелец гаража пользовался при ремонтах своего авто, периодически проваливаясь в небытие. На второй день начала мучить жажда — он дополз до сумки, где, как он знал, была минеральная вода. Как ни удивительно, потом, когда он начал понемногу уже вставать, он обнаружил, что не только смог открыть замок и заползти в гараж, но и запереться изнутри. Как, когда, откуда взял на это силы — этого он не помнил.

Он провёл в гараже полных две недели. В гараже была пища, вода, и, главное, аптечка. Время от времени, обострившимся от одиночества и темноты слухом он улавливал, что поблизости проходят люди; но не делал ни малейшей попытки позвать на помощь — он больше не верил людям. Он не верил больше ни во что — даже вера в его Нож подвела его. Нет, нельзя было подавать о себе знать, — это он не знал, но чувствовал совершенно точно. Он казнил себя за то, что не открыл, чего-то нелепо опасаясь, адрес гаража своим домашним — жене и сыну. Собственно, гараж был лишь временной перевалочной базой, он ни в коем случае не рассчитывал в нём задерживаться, тем более ночевать; потому и не видел особого смысла в том, чтобы о гараже знали домашние. То есть на помощь из дома рассчитывать было бессмысленно.

Когда прошло около недели, он понял, что домой можно не возвращаться — не было смысла. Наверняка его жена и сын сочли, что он погиб; и, как предлагала жена, они перебрались к жёниной троюродной сестре, жившей в отдалённом селе. К несчастью, он толком не знал даже адреса — ранее они не общались. Он в своё время смог их убедить, что в лесу будет и надёжнее, и безопаснее; но сейчас, без него, без его опыта и его лесных нычек, — конечно, у них не оставалось другого выхода… Ах, если бы он решился, прежде чем идти мимо той компании, собрать ружьё! В конце концов, можно было заранее одеть длинный, до пят, плащ… что говорить!

Спустя две недели, когда постоянные головокружения и рвота несколько отступили, а в гараже уже стало трудно дышать из-за вони от испражнений и рвотных масс, он решил ночью, — что ночь, он определил по отсутствию света в щелях гаражной двери, — выбраться наружу.

Свежий воздух влил в него новые силы. Он добрался, хотя и периодически от слабости прислоняясь чтобы отдышаться к стенам гаражей, до того места, где произошло избиение. Он сам не знал, почему его тянуло туда.

Обломок своего Ножа он нашёл сразу, как по наитию — клинок валялся под мусором. Там же, неподалеку, лежала рукоять. Дебилы даже не сообразили, что она развинчивается, и в ней есть НАЗ… Зачем они сломали Нож?.. Бог весть; скорее всего сломали «просто так», ни о чём не думая, как всё, что они делали.

Он подобрал клинок, обломанный по месту крепления к рукояти. Даже сейчас, сломанный, Нож почему-то привлекал его, хотя уже, конечно, не вселял прежней уверенности. В конце концов, он потратил на него большой кусок своей жизни, этот Нож должен был значительно помочь в выживании в природе, и он не мог, просто не мог вот так вот взять — и выкинуть его. Даже сломанный.

Он пригодился потом, этот клинок от Ножа. Он ещё не отлежался окончательно, хотя и мог уже рассчитывать на то, чтобы не упасть в обморок от внезапного приступа головной боли, когда пришлось покинуть и гараж.

Однажды ночью он услышал голоса, и привычно насторожился. Кто мог шариться ночью среди большей частью заброшенных хранилищ мувского автохлама? — конечно только подонки наподобие тех, что напали на него; или даже те же самые. Мысль о том, что, возможно, рядом находятся те, кто недавно его практически искалечили, немного не убили, по сути лишили семьи — он понимал, что в нынешних условиях найти семью будет ой как непросто, если вообще возможно, — взбесила его. Доносящийся с улицы приглушенный железный лязг, сопровождаемый негромкими матюками, подтвердил его догадку — ломают дверь в гараж. Не в «его» — поодаль.

Он возможно неслышней приоткрыл дверцу гаража, и, выждав, прокрался с бьющимся сердцем наружу. В руках он сжимал своё новое оружие: на обрезанную ручку от хоккейной клюшки, среди всякого гаражного хлама найденного в его временном обиталище, он закрепил с помощью полотна от ножовки по металлу, стальной проволоки и пассатижей клинок своего Ножа. Теперь, удлинив таким образом нож на добрых полтора метра, он чувствовал себя несколько уверенней. Конечно, он вооружился и топором, нашёл в гараже и старый, полузаржавленный складник, но Нож… это было совсем другое.

Трое мужчин ломали дверь в гараж поодаль, за углом. Они были сильно заняты и не смотрели по сторонам. Стальная дверь скрежетала и сопротивлялась, но, в конце концов, не выдержала сосредоточенного напора целеустремлённых мужчин с монтировками, и, хряпнув напоследок вырванной проушиной замка, распахнулась. Они скрылись внутри.

Вот один из них вновь показался в проходе между гаражами, небрежно огляделся, и вытащил из дверей мешок с чем-то тяжёлым. Появился второй, помог ему поднять мешок на плечо, приглушенно посоветовал: «Ты эта, поосторожней, банки там…» — и первый потопал в сторону выхода.

Лавер наблюдал из-за угла, встав на колени и выглянув одним только глазом. Оставшиеся двое шарились внутри, негромко переговариваясь. Судя по всему, они никого не опасались сейчас. Да. Из гаража пора уходить. Он вспомнил, что и прошлой, и позапрошлой ночью где-то поодаль, подальше тоже доносился железный лязг. ОНИ не успокоятся теперь, пока не прошерстят все гаражи, это понятно. Ясно, что это были НЕ ТЕ гопники. В понятии «они» для Лавера теперь вошли все, все мерзавцы, желающие жить не трудясь, стремящиеся завладеть чужой собственностью, а через неё — стало быть отнять и кусок жизни, потраченный честным человеком на то, чтобы эту собственность приобрести. Да, он подумал, что отнимая, воруя чужое — они отнимают куски чьей-то жизни. По сути, это была ненависть травоядного к хищнику; коровы к волку, антилопы к тигру. Хотя нет. Лавер уже не был коровой, хотя и не стал ещё зубром, способным разогнать в одиночку несколько волков — он почувствовал себя кем-то вроде лося, способного поднять на рога серого хищника, сломать ему хребёт ударом копыта.

Второй показался из гаража, тоже с мешком, и с картонной коробкой под мышкой. Обернулся, стоя в воротном проёме, посветил внутрь:

— Иваныч, да брось ты это барахло, не стоит оно того. А?.. Ну как знаешь. Догоняй.

И тоже пошёл в сторону дальнего выхода.

Он был мирным человеком, Лавер. Его ценили на работе, он никому раньше не причинял зла. Конечно, он был охотник; выслеживать и убивать дичь было нормально и привычно для него, — но тут было что-то другое. Мучительная жажда реванша толкнула его на необдуманный шаг — он поднялся с колен, и вышел из-за угла. Подошёл поближе к открытой гаражной двери. Замер, пытаясь собраться с мыслями. «Чего я? Зачем? Что мне тут надо?..» — задавал он себе вопросы — и не находил на них ответов. Но кто-то внутри него, видимо знал — зачем. Из гаражной темноты, мазнув по стенам светом фонарика, показался мужчина, с напряжением, периодически поддерживая коленом, тащивший прижимая к животу какую-то тяжёлую автодеталь…

Дальше всё произошло мгновенно. ОН увидел неподвижно стоящего Лавера, и от неожиданности выронил железку, грохнувшуюся на разбитый асфальт с тяжёлым лязгом, — и почти в тут же секунду Лавер, как пехотинец начала прошлого века, почти из положения «к ноге» сделал «штыковой выпад» своим новым оружием. Он не тренировался раньше, не думал об этом, всё вышло как-то само собой — выпад, клинок легко вошёл в центр груди воришки, — возврат, — и тот осел, затем мягко повалился на бок рядом со своей так неудачно украденной железкой. Не издал ни звука.

Убит! — понял Лавер, — Как же это я?..

Но не испугался, как это случилось бы с ним раньше, а почувствовал странное удовлетворение. Хотя нет, не «странное» — просто удовлетворение. Убил вора. Сегодня он вор — завтра убийца, ничего удивительного…

«Одним подонком стало меньше!» — думал он через полчаса, уже минуя последние тёмные дома микрорайона. Он забрал остатки съестного, взял несколько пустых пластиковых бутылок под воду, старый свитер, и ушёл. Его ждала теперь новая жизнь. Он знал, что не пропадёт. Да, ружьё, ружьё, верный ижак… Но есть ещё и запасы, и капканы, умение ставить петли, мастерить ловушки, — он был уверен, что не пропадёт. Обживётся в лесу — и примется методично искать своих родных. В конце концов район он примерно представлял.

Он жил в лесу уже больше месяца, и, в принципе, чувствовал себя неплохо. Он приучил себя довольствоваться малым; к тому же запасов, приготовленных для выживания с семьёй, с лихвой хватало одному. В лесу было тихо, покойно. Но чего-то не хватало, что-то зудело, как застарелая зубная боль. Сначала он думал, что это от потери семьи. Он уговаривал себя, что с семьёй ничего не случится, и он найдёт их рано или поздно. Может быть от потери привычного уклада жизни? Нет, он давно привык спать в одной из замаскированных землянок, которых у него было несколько; питаться тем, что попадалось в силки, — он мог бы легко выжить и без запасов. Тогда в чём же дело?

Потом он понял. Случайно. Однажды в полудрёме он вспомнил, как заколол воришку; как легко его «штык» вошёл тому в грудь, как тот беззвучно завалился на бок. Легко! Жаль, что на его месте не был кто-нибудь из тех, молодых подонков. Уж сейчас он не стал бы устраивать с ними дуэль!

Конечно, он и раньше неоднократно вспоминал то происшествие, но каждый раз это было во время бодрствования, и полноту ощущения смазывали размышления, а правильно ли он поступил, убив вора? Всё же он сомневался. Каждый раз ему, конечно же, без труда удавалось справиться с сомнениями, убедить себя, что, разумеется — сегодня вор, завтра убийца; но все эти «благочествивые размышления» смазывали саму суть — удовлетворение от быстро и собственноручно свершившейся мести. Удар! — и подонок падает. Никаких разговоров, никаких угроз или предупреждений! Всё просто и ясно. И когда он, засыпая, представил что точно так он разделывается с теми подонками, что чуть его не убили — тогда, в полудреме, он испытал чувство, сходное с оргазмом. Да, да! Именно так и надо было действовать, а не пускаться в разговоры! Удар — и подонок падает!

После этого случая он стал часто представлять себе расправу с негодяями — и каждый раз испытывал сильнейшее удовлетворение. Но представлять одно, — он понял, что так зудело, что мучило его: жажда мести. Найти и поквитаться! Но в лесу это было практически невероятно. Он понимал это; и он не собирался возвращаться в проклятый город, дни которого, он уверен, были сочтены, — но он и страшно хотел теперь, набравшись сил, отомстить… Он даже стал упражняться со своим новым оружием — клинком на древке: укол, рубящий удар, уход, парирование — укол… Иногда, представляя как это выглядит со стороны, он отдавал себе отчёт — это, наверное, было элемент сумасшествия, — но чаще всего он не думал об этом, и просто представлял перед собой тех своих врагов, так легко и жестоко победивших его, — но не в этот раз!! Укол! Отбив, рез, укол, рубка, отскок… С каждым разом получалось всё лучше.

И теперь он, лёжа на траве в кустах на краю поляны, с ненавистью всматривался в подонков. Что они творили. Все, конечно, были незнакомы… не те! Но, значит их старшие братья. Или друзья. Какая разница! Конечно, он врал тому испуганному пацану, что его интересует только ружьё, — он как подарок судьбы воспринял эту возможность: выследить и посчитаться; как неожиданную реализацию своих грёз. Надо же, как бывает… Теперь, главное, всё сделать рОвно… Никаких разговоров, никаких! Оооо, вы, сволочи, узнаете ещё, как Лавер ненавидит вас; и как он умеет мстить!!..

СХВАТКА НА ПОЛЯНЕ

Вовчик лежал в кустах, приготовив своё «недооружие», и ждал сигнала от незнакомца. Пришлось сделать небольшой крюк вокруг поляны чтобы выйти в тут точку, что указал лесовик: «Вон, видишь, сосна? Видишь? Под ней кусты — вот там заляжь. И жди! Даже если их будут тут всех вместе резать — жди! Вылезешь раньше — на меня можешь не рассчитывать, понял? А тебя они тут же пристрелят, сразу же. В общем, делай как я сказал! И не шуми, не шуми — нет, не ползком, на четвереньках ползи, на карачках!»

И он пополз. Вокруг поляны, стараясь не слышать и не смотреть, что на поляне происходит; а по доносящиеся звукам явно происходило страшное; но Вовчик старался не слушать, чтобы не сорваться и не ломануться на поляну, не схлопотать тут же пулю, как заверил его незнакомец, не потерять тот хоть мизерный шанс, ту надежду на «план» лесовика, который ещё теплился:

— Ты на поляну не вылазь, не вылазь! Понимаешь? Просто отвлеки их, просто отвлеки — и падай, куда-нибудь за пригорок или в канавку — потому что в тебя стрелять сразу будут, понял?! Сразу в тебя будут стрелять! И ты упади, не подставляйся. Чем больше в тебя выстрелят — тем лучше; но ты не подставляйся, понимаешь?? — по внезапно прорезавшемуся многословию незнакомца было явно видно, что он сам очень волнуется, — Просто отвлеки! Всех! В конце концов это твои друзья.

И теперь он дополз на четвереньках до намеченной позиции, залёг, приготовил свою немощную стрелялку, — когда он предъявил её, почти случайно оказавшуюся в набедренном кармане штанов, да ещё назвав «почти оружием»; незнакомец, повертев в пальцах пластмассовый цилиндрик «сигнала охотника» с навинченным уже алюминиевым бочоночком пиротехнической ракеты-таблетки; лесовик тогда только хмыкнул и вернул его Вовчику обратно, ничего не сказав. Ясно, что как оружие это не проходит, но всё же… Впрочем, пока Вовчик полз, обдирая ладони и колени вокруг поляны, он нащупал и подобрал кусок какого-то кривого корня. Коряга очень относительно напоминала дубину, была неудобной, но искать впотьмах что-то более похожее на оружие было уже некогда.

Вовчик слышал, как друг Вовка нёс какую-то околесицу про папу-миллионера в Америке, про золото, которым он, якобы, был готов выкупить всех от бандитов, — и понимал, что тот изо всех сил, без всякой уже по сути, надежды, тянет время… и пускай, пускай! Только Вовка ещё и пытался подняться, а со связанными за спиной руками это было совсем неудобно; а находящийся постоянно рядом крепенький лобастый такой мужичок в грязной спецовке и с ружьём-вертикалкой в руках раз за разом пинком вновь отправлял его на землю, и каждый такой пинок болью отдавался и Вовчику.

А потом они вытащили всё же из кучки сидящих и стоящих на коленях женщин, среди которых он заметил и пару мужиков из «пассажиров», Гульку, отчётливо лупя орущих девок по рукам и головам палками, — и ситуация стала совсем уже нестерпимой.

— Если бы у меня был хотя бы нож!! — давясь злыми слезами, подумал Вовчик; хотя и не мог себе толком объяснить, чтобы он сделал ножом с этой вооружённой кодлой….

Но и ножа не было; был, казавшийся теперь таким хлипким и ненадёжным «сигнал охотника», была какая-то кривая коряга под рукой, и призрачная надежда на лесовика — что у того есть план, у него есть длинный нож на древке, и что он не передумал… Нет-нет, он же сам говорил, что «у него к ним — счёты», и что ему любой ценой нужно ружьё!..

Но вид семерых — Семерых! Вовчик теперь посчитал их, — бандитов с тремя ружьями; причём одно — полуавтомат; и всё их наглое поведение; совсем было похоронило надежду на какое-то «благоприятное разрешение ситуации» — ясно было что ни о каком «благоприятном разрешении» речи быть не может!

Но и выхода тоже не было. Совсем не было выхода! Совсем!! И, когда главный — Вовчик теперь ясно понял, что мосластый, худой, который постоянно был с Сайгой, а потом отдал её подержать другому бандиту — главарь; когда он стал колоть рычащего не по человечески Вадима ножом и что-то каркать ему злобно вполголоса, — а потом оборотился к Гульке, которую держали двое: здоровый амбал сзади за руки, и поганого вида молодой мужичонка за бёдра, — когда главарь сорвал у неё футболку, — Вовчик был уже на грани чтобы не выскочить на поляну со своей тяжёлой неудобной корягой-дубинкой; и только помня, что ему, как тупому, лесовик раза три повторил «…только после того как я дам знак, только когда знак дам, не раньше!» он сдержался; и вообще, стал стараться не смотреть на поляну, хотя всё происходившее там было от него совсем рядом, — метрах в десяти-двенадцати, — стал изо всех сил всматриваться в край поляны чуть сбоку от костра и сидевших там на корточках кучкой девок, за спиной у бандитов; там виднелась заметная такая длинная и тонкая берёза, хорошо видная в свете костра. Очень отчётливо видная, он ещё вечером думал: а не срубить ли её и пустить на шесты для навеса, и не стал; и Вовчик старался смотреть только на неё, стараясь не пропустить сигнала — ах ты чёрт, а вдруг уже пропустил??

Нет-нет, он бы повторил, как договаривались; он сам так сказал; потом главное — отвлечь, отвлечь, любой ценой отвлечь!! — да, понятно, что стрелять будут, ну и что ж; но нельзя же вот так, да пусть убьют, чёрт с ним, пусть убьют, не могу я так вот… он тискал взведённый «сигнал», и смотрел напряжённо на верхушку берёзы, её всю хорошо было видно, освещённая, да; а он не сбежал ли сам?? Да нет, не должен; что же он тянет, ааа???

И тут, как будто подчиняясь его еле сдерживаемому крику, когда Гульку уже повалили на траву; бугай прижал её за руки и за волосы, другой бандит — за ноги, и третий, несколько раз ударив что-то говорящего Вадима в голову палкой, тоже брякнулся возле неё на колени, вцепившись в брыкающуюся ногу; а главарь стал расстёгивать штаны — крона берёзы явно, отчётливо вздрогнула — один раз, второй, и третий!

Это нельзя было пропустить — отчётливо, даже несколько листочков сорвалось с кроны, и, кружась в свете костра, стали падать на траву; но совсем бесшумно — никто этого не заметил, — все находящиеся на поляне были полностью поглощены происходящим там.

«Того хорошо бы отвлечь, что с Сайгой» — так сказал лесовик; но сейчас тот, что держал Сайгу, думал совсем не об оружии: парень вообще упёр её стволом в землю, придерживая локтём левой руки за приклад, — как ни занят был Вовчик, но где-то пятым-десятым планом у него непроизвольно даже мелькнула мысль «совсем не умеет с оружием обращаться, ствол же землёй забьётся — вот засранец!» — и, сунув правую руку себе в штаны, манипулировал ею там, не сводя жадного взгляда с растягиваемой на траве обнажённой девушки.

Время!

Вовчик понял. Мгновенно он приподнялся на четвереньки; и, вытянув вперёд руки с зажатым в них цилиндриком «сигнала охотника», целясь в бандита с двустволкой-вертикалкой, в его голову, отпустил большим пальцем снятый с предохранительного взвода ударник-пружину.

Хлопнул, брызнув в стороны искрами, выстрел; ракетка-таблетка пронеслась буквально в нескольких сантиметрах от головы лобастого мужичка, так, что тот даже отпрянул, и, вспыхнув, уже миновав поляну, малиновым мерцающим ярким светом, заметалась дальше, в чаще, рикошетя от стволов деревьев и земли.

А Вовчик, выпустив стрелялку из рук, и, хватая найденную корягу, громко, и, как показалось ему, властно, повелительно закричал заранее заготовленную фразу из любимой книги про контрразведчиков:

— Бросай оружие, руки вверх! Взво-о-од!!! Окружай поляну!!!

Владимир, получив очередной пинок в грудь, опять упал на спину, на стянутые за спиной руки, — кистей он уже не чувствовал и пошевелить ими не мог; зато и не больно было; и, опять завозившись, стал подниматься на колени, чтобы попытаться… что попытаться сделать, со связанными сзади руками и против вооружённых мерзавцев, он толком сам себе не мог ответить, да и не задавался таким вопросом; просто он не могу видеть, как ЕГО девушку, которая несколько часов назад неумело дарила ему поцелуи, грубо растягивают на земле, готовя к изнасилованию, эти подонки.

И потому он, не о чём уже не думая, и ни на что по сути не надеясь, вновь возился, пытаясь подняться, — и в этот раз ему удалось встать на колени, потому что этот, лобастый, с ружьём-вертикалкой, был слишком занят — он, как и пацан с курковкой, как и молодой мужик с полуавтоматом, в котором он уже узнал Сайгу, с увлечением следили за приготовлениями к изнасилованию, лишь время от времени поглядывая на сидевших плотной кучкой всхлипывающих заложниц и заложников, — или пленных? Их статус сейчас меньше всего интересовал Владимира, он сам, в процессе этих своих попыток встать — и последовавшими за попытками пинками в грудь, вновь бросавшими его на землю, откатился в сторону от общей группы.

Ему удалось встать на колени, и он уже опёрся стопой одной ноги в землю, — оставалось, если удастся, только вскочить… Что он мог сделать???

В голове пронеслись сцены из какого-то, он забыл название, индийского фильма — его тоже крутили они с Вовчиком в их импровизированном кинозале, — где главный герой, бывший индийский полицейский, с давно отрубленными подонком по плечи руками, на издевательское «А что ты мне сможешь сделать, ведь я выбросил твои руки собакам!» крушит мерзавца ногами… «Чтобы раздавить гадину, достаточно ног!»

«Безрукое карате!» — как шептались, замирая от восторга, пацаны в зале; и пенсионерам было тоже интересно и радостно наблюдать, как, пусть на киноэкране, пусть и инвалид — отделывает под орех чисто ногами здоровенного негодяя… Но то кино — вряд ли даже Брюс Ли справился бы в таком положении с семерыми вооружёнными мужчинами; что и демонстрировал один из них, постоянно пинком отправляя его обратно на траву…

Вот и сейчас, он, боковым зрением заметив, что Владимир пытается встать, и ему это почти удалось, вновь с гримасой «как же ты надоел, а!..» поворачивается к нему, чтобы в очередной раз восстановить статус кво, — но тут происходит неожиданное: в ближайших кустах раздаётся хлопок, мелькает искристая вспышка выстрела, — и некий снаряд проносится рядом с головой бандита, заставив его непроизвольно отпрянуть в сторону, — и вслед за этим из кустов раздаётся срывающийся, с привизгом, но такой узнаваемый голосом Вовчика вопль:

— Бросай оружие, руки вверх! Взво-о-од!!! Окружай поляну!!!

Всё же не убежал!! Я так и думал! — мелькнуло в голове у теперь уже почти вставшего на ноги Владимира, — Пристрелят ведь сейчас!!!

На мгновение он замер, оценивая обстановку — мыслей не было, были только инстинкты, — и за это мгновение, вернее, за две-три секунды на поляне случилось многое:

Бандиты с ошарашенными лицами повернулись в сторону кустов, откуда раздался выстрел; в том числе и стоявший на коленях держа руки на расстёгнутых штанах главарь; и совершенно не заметили, — впрочем, как и все, как и Владимир, как и сбившиеся в кучку девчонки; — стремительную тень, молча, бесшумно рванувшуюся из кустов, «с тыла» к бандитам; с некой пикой наперевес, как пехотинец первой мировой, бегущий в штыковую атаку…

Всё произошло, казалось, мгновенно: в кустах после выстрела завозилось, хрустнуло, — и в кустах показался Вовчик: с отчаянным лицом, он ломился на бандитов, сжимая в руках какую-то корягу.

Бандит, отпрянувший от выстрела — пролетевший снаряд едва не попал ему в голову, — торопливо вскинул ружьё. Но ещё быстрее направил стволы в сторону Вовчика молодой парень, почти пацан, у которого была в руках курковка. Бандит же, которому главарь передал Сайгу, и которая сейчас была у него упёрта стволом в землю, прикладом под мышку, растерявшись и дрогнув, Сайгу уронил — она тупо упала у его ног, и он тут же присел, зашарив руками в траве — но глядя выпученныи глазами на кусты, откуда раздался выстрел.

Хлестнул выстрел из курковки, — а Вовчик, показавшийся в кустах, с неожиданной ловкостью упал, — и видно было, как картечь или дробь снесла ветки над ним.

Менее чем за две секунды незнакомец преодолел расстояние с тыла, отделявшее кусты от бандитов, — и тут же пустил свою «пику» в ход: «штыковой» короткий выпад — и присевший чтобы поднять Сайгу бандит с проколотой насквозь шеей валится рядом; а из раны в шее двумя струями бьет кровь.

Бандит с вертикалкой не успел прицельно выстрелить в Вовчика: успевший подняться на ноги Владимир снёс его, всем телом, корпусом, правым плечом, с падением кинув себя, весь свой вес ему в ноги, — и выстрел взрыл клочьями траву в паре метров перед ним. Бандит упал, но не выпустил из рук ружьё…

Пронзительный визг огласил поляну: с другой стороны костра к месту свалки бежала из леса Зулька, занеся над головой палку.

Державшие Гузель за ноги бандиты отпрянули, ослабив хватку; Гузель отчаянно рванулась, — но Башка держал крепко, — но, вырвав из рук Чики правую ногу, она что было силы ударила-толкнула поднимавшегося с колен, по-прежнему держа руки на расстёгнутых штанах, главаря, — и тот, потеряв равновесие, упал в сторону, рядом с Вадимом.

Вообще теперь бросившие её, Нос и Чика вскочили — а продолжавший её жёстко держать за плечи, вдавливая в траву и ничего не понявший в происходящем Башка тут же получил в лицо коленом от почти кувыркнувшейся назад Гузели.

Выстреливший в кусты — и промазавший по Вовчику Пичуга краем глаза успел заметить, как появившийся как из-под земли возле костра чужак уложил Хуту — и, мигом забыв про кусты и Вовчика, направил, вернее, попытался направить ствол на него, — он уже выжимал спуск, когда тот отбил ствол его двустволки в сторону своей пикой, — и выстрел грохнул прямо в кучку «пленных»… Сразу после этого он почувствовал болезненный укол в живот, — и, бросив бесполезное теперь уже ружьё, схватившись за рану, упал.

Сбитый с ног Владимиром Шапа, больно ударившийся, но не выпустивший из рук ружья, поднимаясь, на какое-то время оказался в замешательстве — в кого стрелять?? Сбивший его с ног парень откатился в сторону, и, судя по всему, намеревается повторить свой бросок; а внезапно вдруг оказавшийся в опасной близости, в гуще подельников, какой-то чёрт лихо орудовал пикой. Калины не было видно, и стрелять прямо в гущу свалки было, ясно, невозможно; и визжа, кто-то бежал за костром, казалось, прямо на него; и он, помедлив, направил было стволы на встающего миллионерского сыночка, вдруг оказавшегося таким прытким, — но в это время уже бежавший на него Вовчик не то что метнул, а, скорее, толкнул от груди в него своё нелепое орудие, — и попал ему в голову.

Вскрикнув, тот левой рукой, выпустив ложе ружья, схватился за лицо, — и этого Владимиру хватило: он опять в прыжке сбил его с ног. Это было нечто акробатическое, совершенно спонтанное, что-то подобное он видел на соревнованиях по карате-киокушинкай, но повторять никогда не пробовал; но теперь этот акробатический «фляк» он исполнил даже как-то не задумываясь: в прыжке-повороте-падении кувырок в воздухе через правое плечо, с ударом левой стопой в голову с разворота… во всяком случае так делали каратэисты. С координацией всегда всё всегда было нормально; тем не менее стресс, хотя и обострил до предела все его реакции, подвёл: вместо эффектного разящего удара получилась нелепая краказябра, видя которую зрители наверняка разразились бы хохотом, — но тут зрителей не было, все — только действующие лица; и, хотя он, «вертанувшись» в полупрыжке — полупадении в заключение так грохнулся корпусом на землю что от вспышки боли на мгновение вырубился, и на полминуты сбил напрочь дыхание, — всё же он зацепил ногой Шапу, — и тот вновь опрокинулся навзничь.

Подбежавший Вовчик вцепился из всех сил в ствол ружья. Завязалась нелепая, но от этого не менее ожесточённая схватка: Шапа и Вовчик, оба вцепившись в ружьё, катались по траве, стараясь вырвать его друг у друга, а поскольку руки были заняты — пинаясь, бодаясь и даже плюясь друг в друга…

Всё произошло в секунды. Упавший от толчка, как был — с расстёгнутыми штанами, — Калина не успел вскочить. Подкатившийся ближе к нему Вадим, связанный/скованный по рукам и ногам, с окровавленным лицом, внезапно, как гигантская толстая гусеница, сокращаясь и извиваясь всем телом, оказался совсем рядом; он, как червяк вдруг приподнял корпус — и бросил его в Калину, целясь головой ему в грудь.

Толчок опять опрокинул главаря на спину, и тут же гигантская «гусеница» вновь сократилась, приблизившись ещё на пару десятков сантиметров — и второй удар головой, лбом, теменем пришёлся Калине в лицо! Не успев даже попытаться приподняться, он опрокинулся вновь, на этот раз чуть не попав головой в костёр. А страшная разъярённая гусеница тут же оказалась рядом, совсем рядом с его головой; и с каким-то утробным клокотанием вцепилась ему зубами в щёку.

Калина дико закричал, отталкивая от себя окровавленную голову, вцепившуюся в его лицо зубами — и оттолкнул, но при этом Вадим зубами вырвал у него кусок щеки.

Калина хотел вскочить, он ничего не понимал, всё произошло слишком быстро. Как так случилось, что в несколько секунд он, хозяин положения, всецело распоряжающийся жизнями пленников, да и своих людей, вдруг оказался дважды сбит на землю, и теперь его атакует это бешеное извивающееся животное; и дико саднит щёку — он даже не понял, что у него со щекой; и вокруг кто-то мечется, взрывая траву и землю каблуками, и множество голосов издают дикие вопли… он, сидя, зашарил рукой по траве, пытаясь нащупать только что ведь брошенный в траву где-то здесь большой нож; и, не найдя его, вспомнил, что у него ведь есть и своё пёрышко, на поясе, — но штаны в пылу борьбы сползли вместе с трусами до колен; и он зашарил по поясу, стараясь скорее нащупать рукоятку — и покончить с этой страшной гусеницей; чёрт, почему он не убил его сразу???

Но было поздно. Тупой удар обрушился ему на голову; он вскрикнул и схватился за темя. И снова оглушающий удар — по голове, по пальцам руки, обхватившей голову — подбежавшая Зульфия со всех своих девчоночьих сил ударила его по голове второй раз палкой, так, что палка сломалась.

Пичуга катался по траве, держась обоими руками за пропоротый живот и дико крича.

Тело Носа, которого Лавер наотмашь рубанул своей «алебардой» по шее, выгибаясь и взбрыкивая ногами, агонизировало рядом, заливая траву кровью.

Чика, дико крича от неожиданности и страха, бросился бежать в кусты; а выпустивший Гузель Башка ринулся на Лавера, — но быстро вскочить с колен не сумел, — и Лавер ударил его своей пикой, целясь в шею; но попал в рот, — клинок Ножа скрежетнул о зубы, проваливаясь глубже, в глотку; выдернул — и вновь пырнул его, встающего — в плечо, в грудь, полосонул по лицу…

Совсем голая Гузель, у которой лишь на голенях оставались обрывки трико, выхватила у сестры из рук только что сломавшуюся от удара по голове неудавшегося насильника толстую палку — и с размаху воткнула её, острым щепастым концом, бандиту в глаз…

Остервенело катавшиеся по траве, вцепившись в ружьё, Шапа и Вовчик наконец остановились: Шапа подмял под себя парня; изловчившись, ударил его лбом в переносицу и, упёршись коленом тому в грудь, принялся ожесточённо вырывать-выкручивать ружьё. Но Вовчик вцепился в него так, что, казалось, ему можно было только оторвать руки, но не отнять оружие.

Тогда Шапа, краем глаза видя, что схватка у костра из общего непонятного мельтешения распалась: кто-то, вопя, бежит в лес; кто-то уже лежит неподвижно или катается по траве, а непонятный чёрт с пикой добивает Башку, раз за разом тыча в него чёрным от крови в свете костра длинным остриём на древке; а Башка воет и закрывается руками; тогда он отпустил одну руку от ружья и принялся раз за разом бить этому парню кулаком в лицо, стараясь попасть в глаз, остервенело рвя второй рукой ружьё. Но парень вцепился намертво.

Шапа вновь вцепился в ружьё обоими руками, вскочил — и, потянув, приподнял на почти полметра вцепившегося, как клещь, парня, — и с силой грохнул его о землю спиной. Тот охнул — но руки не разжал. Шапа рвал и рвал ружьё, с ужасом уже понимая, что завяз, что не успевает, — поднял голову, — и вот, тот чёрт с пикой бросил её в траву рядом с агонизирующим Башкой, нагнулся и поднял Сайгу… Всёёё!!!

Последним отчаянным усилием Шапа рванулся в сторону, чуть не с кувырком, выворачивая парню руки; казалось что-то даже хрустнуло — и ижак наконец оказался у него в руках! Но поздно: чёрт уже поднимал Сайгу. Шапа метнулся в сторону, сшиб с ног вновь поднявшегося миллионерова сынка, и, петляя как заяц, устремился в кусты, в чащу; упал, перекувыркнулся, перекатился в сторону как заправский пехотинец, совершающий перебежки под огнём противника; вновь вскочил, и устремился в чащу, туда, туда, в спасительную темноту, за спасительные стволы деревьев, сжимая в руках вырванное с таким трудом из лап парня ружьё. Он нёсся, не разбирая дороги, подгоняемый ужасом и ожиданием неминуемой смерти, как некоторое время назад так же бежал Вовчик… Выстрелов вслед не было.

Калина выл и катался по траве, волосы его дымились — он чуть не попал головой в костёр; он зажимал обоими руками выбитый глаз, с ужасом ощущая под пальцами стеклистую жидкость, ползущую из глазницы. Гигантская гусеница, сокращаясь, рыча, опираясь в землю животом, коленями, носками ног, плечами, подбородком, всё пыталась добраться до него, и не то укусить вновь, не то вновь ударить головой… она выла и рычала в ярости, и мало чем напоминала уже человека; а голая девка, которую он чуть-чуть только не успел трахнуть, металась рядом, изо всех сил тыча его в лицо щепастым обломком палки; а ещё одна маленькая сука хватала его за ноги, не давая встать.

Калина рванулся, расшвыривая их всех; откатившись в сторону, он на мгновение освободился, вскочил, и рванул в лес, — но сползшие до колен штаны с трусами сыграли плохую шутку, — стреноженный, он упал; тут же попытался подняться, уже почти вскочил — когда ствол Сайги с полуметра расстояния выплюнул заряд картечи и пламени, снёсший ему череп.

Выстрел — и часть головы главаря ошмётками разлетелась в стороны, а тело повалилось на траву, дрыгая ногами под спущенными штанами.

Лавер вновь вскинул оружие, — самую большую опасность теперь представлял тот, с вертикалкой, боровшийся с оказавшимся на удивление отчаянным парнем, встреченным в лесу, — они ведь даже не познакомились, — парень-то, хотя поначалу и походил на хлюпика, оказался удивительно цепким и волевым; и не будь он, осознавал Лавер, не свяжи он борьбой бандита, всё могло бы быть совсем по другому.

Но тот, с ружьем, уже скрылся в лесу.

А сейчас… Он быстро осмотрелся.

Тело главаря последний раз выгнулось на траве и замерло.

Толстый амбал, которого Лавер вынужден был пырнуть пикой не менее десяти раз пока тот перестал орать и пытаться напасть, свернувшись как эмбрион, лежал на траве, и только медленно скребущая землю его нога в огромном башмаке давала понять, что он ещё живой.

Первый бандит, которому он с самого начала так удачно пропорол горло, уже не двигался; почти затих и тот, которому он качественно, с оттяжкой, полоснул по шее, перерубив её почти до позвоночника.

Ещё один убежал, он видел. Тот, что без оружия, — курковка с расстрелянными патронами валялась тут же; а вот её владелец был только ранен: зажав живот, он корчился на траве. Лавер было поднял, прицеливаясь, Сайгу, но передумал — другое было важнее. Быстро оттянул затвор — патрон в патроннике. Отомкнул магазин — есть! Под ногами валялся большой нож самого зловещего вида — Лавер поднял его, сунул за пояс; подхватил и своё удачное орудие из клинка Ножа и хоккейной клюшки, теперь всё залитое кровью. Ни слова не говоря он ринулся в чащу, вслед за убежавшим туда бандитом. Тот был с ружьём, из которого он ведь и не выстрелил ни разу — значит заряжено. Нужно быть осторожным. Но Лавер прекрасно видел в темноте, — это было его преимущество.

ПОСЛЕ СХВАТКИ

— Папа, папочка!! Папа! — обе дочки метались вокруг Вадима, пытаясь остановить ему кровь, сочащуюся из многочисленных ран на голове, залившую ему всё лицо.

— Рррр… Рруки! Руки… освободите! — наконец выговорил он, отплёвываясь набившейся в рот травой и землёй.

— Во-о-овчик!.. Воло-одя-я… Хорь!.. Развяжи руки, рук не чувствую!.. Вовчик! Конец рукам, не чувствую совсем!! — стонал и Владимир.

Ревели на несколько голосов девки и женщины в кучке возле костра, только что ошарашено наблюдавшие побоище. Кучка понемногу расползалась, те, у кого руки не были связаны, помогали освободиться остальным. Несколько человек попросту были в истерике, и не реагировали на окружающее. Одна женщина, икая, обхватив голову руками, лежала на траве навзничь. Мучительно стонала другая, которой картечь попала в живот. Ещё одна лежала неподвижно.

Жалко скулил раненый бандит, теперь он стоял на коленях у костра, зажимая живот.

Всё как-то быстро кончилось…

— Во-овчик… руки! — стонал Владимир.

Вовчик сидел на траве, и, кривясь от боли в руках, ощупывал себе лицо. Нет, ничего. Глаза целы…

— Во-о-овчик…

— А?.. Да-да, Вовка, сейчас. Я мигом! — сознание, что друг мучается, что вон — ещё корчатся пока ещё живые бандиты, что… что ничего ещё не кончилось, подбросило Вовчика с места.

Подлетев к Владимиру, стоявшему на коленях, он тоже упал на колени возле него, и склонился над его руками. Шпагат. Нож, нож! Где взять нож?? Он прянул в сторону, легко оказавшись возле костра, зашарил взглядом по траве, потом увидел поодаль, в куче выпотрошенных вещей, свой рюкзак, кинулся к нему, тут же отыскал в кармашке складник…

— Растирай, Вовка, растирай; не, может ничё, затекли просто…

— Во-овчик!! — донесся девчачий голос от костра, — Тут наручники-и-и-и! У папы. Чо делать-то??

— Сейчас-сейчас…

— Ребята-а-а-а! У нас тут раненые!! Вику — в живот!!.. Ребята! Вовчик!! Что делать?? — донеслось сквозь рыдания с другой стороны.

— Во-о-овчик…

— Сейчас-сейчас!

Поняв, что сам он везде сразу не успеет, он мигом распорядился; это вышло так легко, как будто до этого он всю жизнь только и делал, что командовал:

— Эй! Сюда! Ты, да! Вовке вот так вот растирай руки, кисти. Осторожно! Видишь — не чувствует, синие?? Разминай. Вот так — и выше, выше. В предплечье. Зуль — я сейчас. Достань аптечку — у вас должна быть. У меня в рюкзаке возьми. Как мама?.. Эй! В живот?? Зажмите ей рану полотенцем! Плотно! Я сейчас. С той что? На спину, аккуратно… Не трогать пока!! Ага. Сейчас, Вадим, сейчас; наручники — это ерунда…

Он подлетел к лежащему Вадиму, с разбега затормозив на коленях, и в его руках тут же оказалась выуженная их кармана связка ключей в кожаном чехольчике; секунды он покопался в нём, и извлёк ключик, — щелчок, ещё щелчок, и наручники упали с рук Вадима.

— Оооооо! — раздалось его удовлетворённое, — Ноги ещё!

— Ща-ща… — похлопав себя по карманам в поисках того же складника-швейцарца, он тут же увидел у лежащего уже неподвижно поблизости бандита рукоятку ножа на поясе, потянулся — выхватил его, и перерезал ремень, стягивающий Вадиму ноги. Бросил нож.

— Зуля! Что аптечка?? Фонарь вон дай, свети! Не вставай, слышишь! Так… И здесь… Не, глаз цел. Всё поверхностное. Швы бы… да ладно, потом это. Зуля! Промыть перекисью. Потом стяните лейкопластырем, шить я не рискну сейчас. Забинтуйте. Гуль, поможешь ей? Гу-уль?.. Да нормально, нормально уже всё, ну всё-всё, успокойся… Эй! Эээй!!! Ну-ка сюда, ты! Быстро найди что ей накинуть на себя, плащ какой-нибудь, — в темпе!

— А они точно?.. всё?..

— Всё-всё, не волнуйся… Хотя… — он вновь метнулся в сторону, подхватил с травы двустволку. Переломил её, выковырнул гильзы. Шлёпнулся на колени рядом с телом бандита, перевернул его, обмякшее, на спину, зашарил по карманам. Нашёл горсть красненьких тяжёленьких цилиндров патронов, затолкал пару в стволы, остальные сунул в карман.

— Вовка! Как руки? Ага. Ладно. Теперь раненые…

— Вовчик, у тебя кровь из носа.

Он не ответил.

С ранеными было плохо. Стонала Вика, свернувшись калачиком и зажимая живот какой-то окровавленной тряпкой. Молча, ни на кого и ни на что не обращая внимания, сидела и раскачивалась из стороны в сторону Катя, завернув голову свитером.

«— Ей бандит в самом начале по лицу резанул ножом. Сильно. Она как упала, потом голову так вот завернула свитером — и больше ни на что не реагирует. Кать? Ка-а-атя… Вот. Видишь…»

Ещё одна женщина, не из «танцевальных», лежала, и уже по позе, по скребущей траву руке Вовчик понял — тут совсем плохо. Её перевернули на спину. Стало ясно — «отходит».

Ещё несколько девчонок получили серьёзные ушибы, возможно вплоть до переломов, от палок бандитов. Жена Вадима, Алла, пришла в себя; но ни ходить, ни даже встать пока не могла; возле неё хлопотали, закончив с Вадимом, Зульфия и Гузель. Вадим, теперь с перевязанной бинтами головой, так, что видны были только глаза, нос и рот; привязав жалобно стонущего живого бандита к дереву, теперь стаскивал трупы и ещё живых бандитов в ряд, попутно их обшаривая. Ему помогал Хронов. Гузель, как заметил краем глаза Вовчик, завернулась в его собственное старенькое пончо, служившее раньше Вовке покрывалом для «матраса» из сосновых веток. Сам Вовка сидел, и продолжал разминать кисти рук.

— Вовк, как ты?

— Нормально… почти. Голова только кружится — меня этот… здорово в самом начале приложил прикладом. Сотрясение, наверно. И грудь болит — шарахнулся. Удрал ведь он?..

Как ответ на его вопрос где-то вдалеке стукнул выстрел, и тут же ещё два.

— Вовчик, кто это был??

— Не знаю я, Вовк. Чесслово, не успели познакомиться.

— Один он был?

— Один.

— Да. Дай-ка сюда ружьё, не таскайся с ним. Зарядил? Я здесь посмотрю, буду в кустах. От меня в медицине мало толку, занимайся, ага. Хронов! Витька! Живой??

— Здесь я… — отозвался «анархист»; сейчас он помогал двум девчонкам освободить от одежды раненую в живот.

— Газюк у тебя с собой??

— А? Да. Вроде как…

— Дуй на ту сторону поляны, сразу в кусты, и сиди там. Если что — стреляй, просто для сигнала.

— Ага… — Хронов, вынув из-за пояса пистолет, картинно передёрнул затвор, и быстро двинулся в указанном направлении.

— Пусть воды лучше принесёт… — попробовал воспротивиться Вовчик, — Воды надо накипятить. Промыть раны; перекиси у меня всего ничего, надо таблетки развести…

— Вовчик, не найдёт он в темноте родник. Да и… Нет, пусть лучше сторожит. Больше толку будет. А воду давай из фляг сольём, мы ж вчера набирали. Поручи кому из девчонок закипятить, да дров ещё, сколько можно, пусть… Пожгли уже ведь всё. Вовчик, извини, не помогу. Я больше всего повторения этого кошмара боюсь, остальное преходяще. Патроны ещё есть?

Вовчик отдал ему патроны, заметив:

— А нож твой, Боуи, тот, «лесовик» забрал. Наверно думал, что бандитский.

— Да пускай. После этого вот… всего, мне его и в руки-то брать было бы противно! — и он скрылся в кустах, держа ружьё наизготовку.

— Ладно-ладно, найдём тебе ножик, ножиков у меня хватает… — пробормотал Вовчик, возвращаясь к взятым на себя медицинским хлопотам, — Девки, как оно? Сквозное, нет? Это плохо… Давайте-ка воду готовьте, хэбэ ткань… да хоть футболки, да. Бинтов явно не хватит. Ты… Наташа? Давай, вон фляги, слей воду. Вас как? Игорь Петрович? За водой сами сходите, помните где? Хорошо. Только осторожно… Инга, Инга, нет, руку не просто бинтуй, а привяжи к шине, если подозрение на перелом… Что есть «шина»? О, твою-то мать… Так, Катя… Ка-атя… Руки убери, я посмотреть хочу…

В совсем-совсем отдалении вновь хлопнул выстрел. Все вновь на мгновение замерли, замолкли, потом вновь занялись делом.

В секундной тишине послышалось жалобно-просительное:

— Пожалуйста, перевяжите меня! Пожалуйста! Мне очень больно живот!.. — это слёзно скулил привязанный Вадимом к дереву молодой бандит. Рубашка внизу, и старенькие джинсы у него уже насквозь пропитались кровью, но никто не обращал на него внимания. Вадим, опустившись на колени около жены, о чём-то разговаривал с дочками.

В это время на поляне послышались разъярённые вопли:

— Сука, сволочь, гад!!! Тварь!!! …, … Па-а-адла!!! Я убью тебя!!! — как будто впавший в неистовство Витька, подскочив к привязанному Вадимом к дереву бандиту, несколько раз зверски ударил его кулаком в лицо, сразу разбив ему нос, — Я убью тебя как па-а-адаль!!

Все сразу, подняв головы, уставились на происходящее. Повернулся и Вадим.

Неистовавший Витька ещё пару раз сильно ударил бандита в лицо, затем, отскочив назад на несколько шагов, выхватил из-за пояса пистолет… Все ахнули.

— Молись, мо-о-о-олись, сволочь, конец тебе пришёл!!! — заорал он, взводя курок и направляя ствол в лицо зажмурившимуся пленнику.

— Э?.. Ээээ! Эээ!! — повысил голос Вадим, оборачиваясь на происходящее и поднимаясь. Из кустов вынырнул Владимир с ружьём:

— Витька, прекрати!

— Убъю, падла-паскуда-а-а!! — как будто в полной невменяемости, рыдая настоящими слезами, Хронов дважды выстрелил бандиту в лицо; и тут же подбежавший Вадим вырвал пистолет у него из рук:

— Ты что, муд. к?!! Кто разрешил?? Откуда ствол???

Он метнулся к привязанному пленнику, ожидая увидеть у того простреленную голову; но тот, крепко зажмурив глаза, лишь тихо скулил — судя по всему, он не понёс от стрельбы какого-то урона. Тут сам Вадим, вдохнув воздух, насыщенный содержимым двух газовых патронов, закашлялся, отпрянул в сторону. Минуту его сотрясал кашель, потом он, размахнувшись, зашвырнул отнятый пистолет в чащу.

— Заче-ем?? — заверещал Хронов, — А сигнал подавать??

Вместо ответа Вадим тяжёлой оплеухой отправил его на землю:

— Идиот!!

— Сигнал подавать…

— Пошёл вон!! Чтоб я тебя не видел на поляне в ближайшее время!! А сигнал голосом подашь! Идиот!!

На краю поляны Владимир вновь скрылся в лесу. Хронов, поднявшись сначала на четвереньки, потом встав, ощупал своё многострадальное в последнее время лицо, и поковылял в кусты. Сторожить.

За хлопотами незаметно прошло время. Стало синеть небо, приближался рассвет. Погнавшийся за удравшим с ружьём бандитом «лесовик», как его стали называть, так и не вернулся. Нужно было решать, что делать дальше.

Убитых было двое: «Юличка», застреленная в спину и дорезанная удравшим бандитом; и женщина из «пассажиров», Клавдия Семёновна, как сказал её муж. Алла, жена Вадима, уже пыталась вставать, но хлопотавшие вокруг неё дочки ей не позволяли. К её счастью, она не видела и не помнила произошедшего на поляне. Вовчик диагностировал у неё тяжёлое сотрясение мозга, но полагал, что со временем… со временем, как нибудь… а сейчас что?

— Сейчас покой, покой, поменьше двигаться… Да сам я знаю, Зуль, какой нафиг «покой», я говорю что полагается, только…

Получившая слепое ранение в живот Вика была в сознании, но плоха. Вовчик подозревал, что на её долю пришлась картечь, навылет прошедшая сквозь тело Клавдии Семёновны, но точно с этим определяться он, конечно, не мог; да это было и неважно. У неё был разворочен живот, и единственная надежда её спасти была быстро доставить куда-нибудь в медучреждение.

Ссадины, синяки, ушибы, порезы и ссадины были по-возможности обработаны. Истерики сошли на нет сами собой. Плохо было с Катькой: лезвие полоснуло ей по лбу над левым глазом, и, миновав, к счастью, глаз, глубоко, хотя и не насквозь, развалило щёку. Рана была на вид ужасная, но, насколько мог судить сам Вовчик, не опасная — если избежать заражения. Плохо было то, что сама Катя впала в ступор; позволив ему обработать рану, и даже стянуть её в трёх местах швом (на что он израсходовал пузырёк со спиртом), перевязать её, она, тем не менее, не реагировала на обращения к ней; сидела, уставившись в лес отсутствующим взглядом.

«Шок», подумал, Вовчик: — Ничего, ничего, Кать, заживёт. Рана не опасная. Заживёт. Я хорошо там всё обработал; стрептоцид там… до деревни доберёмся, — там перевяжем. Ничего…

— Катька красивая… была, — вполголоса сказала находящаяся рядом в это время девчонка, — Самая, пожалуй… Переживает.

— Ничего-ничего…

Из бандитов с главарём всё было с самого начала ясно — от черепа у него осталась только нижняя челюсть и нижняя часть затылка; всё остальное метров на пять веером вылетело на траву, и туда старались не ходить, чтобы не испачкаться. Рядом с ним лежало в ряд ещё три тела. На них старались не смотреть.

Юличку, Юлию Тимофеевну, как сказал её муж; и Клавдию Семёновну положили отдельно. Мучительно стонала Вика. Наступила какая-то пауза. Нужно было думать, что делать дальше.

Уже совсем почти рассвело. Костёр весело пылал, разгоняя остатки утренней росы.

Собрались в кружок, сели. Вадим, Владимир, Вовчик и трое мужчин в возрасте, один из которых, муж Юлички, постоянно вытирал себе набрякшее, красное от слёз лицо носовым платком. Как-то так само собой получилось, что собрались решать что делать только мужчины. Хронов рыскал в кустах вокруг поляны, изображая дозор. Ружьё Владимир ему не доверил…

Женщины собрались в свой кружок, что-то хлопотали около раненых, готовили чай.

— Надо идти дальше — рубанул Вадим.

— Куда «дальше»? В деревню? Раненый у нас, — запротестовал Вовчик.

— Это понятно. Раненых понесём. Возможно, Аллу тоже нести придётся…

— В деревне нет медпункта. А у неё — проникающее брюшной полости! Что тут, что там… — Вовчик суеверно избежал сказать «умрёт», но все и так поняли.

— Вы как хотите, а мы с женой идём назад. В Равнополье, потом в Мувск как-то будем добираться… — подал голос пожилой мужчина, — После этого… вот этого самого, произошедшего… в деревню я больше не хочу. И жена не хочет. В Мувске хоть какая-никакая, но власть, защита. Патрули. С автоматами.

— Патрули… Ну идите, будут вас там «патрули» защищать…

— Там хоть в квартире запереться можно, а тут сплошной беспредел! Я думал с ума ночью сойду! Да хоть в «Центр Спасения» пойдём»! — там охраняют!

— Да из Центров Спасения в те же деревни и расселяют; вы что, не слышали что при отправке говорили! Кто там вас будет нахаляву кормить и охранять??

— Ну… — мужчина на мгновение смешался, — Тогда мы согласимся ехать только в охраняемые поселения! Только! Да всё что угодно, только чтоб не повторение этого, ночного… А в Озерье какая охрана?? Там дворов-то два десятка.

— Ну, ваше дело.

— Я думаю, надо идти на полицейский пост, — заявил Вовчик. Владимир молчал, он не ориентировался здесь на местности, полностью доверяя в этом вопросе другу. Держа ружьё на коленях, он, прислушиваясь к разговору, постоянно озирался по сторонам. Только что он встретился взглядом с Гузелью — она отвела взгляд, он тоже потупился. Хронову он не доверял ни на грош. Да вскоре тот и сам пришёл, присел рядом, прислушиваясь к разговору.

— Тут есть пост, стационарный. Кэмэ в десяти. На дороге к Оршанску.

— Да знаю я. Но это крюк.

— Крюк, да. Но… А что делать? Сообщим… О произошедшем.

— Да всем наплевать, ты что, не понял?? — это вклинился Хронов.

— Сообщить-то всё равно надо…

— С деревни можно сообщить. Та тётка, что отправляла, говорила там какой-то уполномоченный должен ждать. Громосеев.

— Раненый у нас. Раненая. Тяжело.

— Это да, это точно…

— Ну… — заколебался Вадим, — Пожалуй… В общем, и крюк не такой большой. А у них там связь…

— Ну, значит, решили? Идём на пост. Да, скоро же эти подтянутся, что к Мышастому пошли.

— Не скоро ещё, минут через сорок. Ладно, идём к посту.

— А те? Что придут? Семейные.

— Как сами решат. Могут двигать напрямую в Озерье и Никоновку, могут с нами.

— Мужчины! Чай вам готов, — позвали из «женского кружка».

— Сюда несите! — распорядился Вадим, — Кружки или котелки на всех.

— Сейчас.

Хронов подскочил:

— Я помогу.

Принимая пару кружек около костра, он значительно распорядился:

— Собирайтесь. Скоро выдвигаемся.

— Куда?

— Мы решили, что пойдём на ментовский пост. Сообщим о происшествии. А там видно будет.

— Вот это хорошо… вот это — правильно… — заговорили женщины, разливая оставшийся чай.

— Раненой нужно носилки… Ну, это сделаем, — задумчиво сказал Вовчик, — Вадим! У тебя бинт кровью промок… Ага, на лбу. Да не трогай. А Алла идти сможет?

— Говорю же — не знаю. Немного погодя определимся. Но ты за Аллу не переживай…

— С этими что делать будем? — подал голос Владимир, — Вон с теми. С этими. И вон с ним.

Он кивнул на рядок трупов бандитов, два бездыханных тела женщин, и привязанного к дереву бандита. Перевязку ему не делали, только затолкали под брючный ремень туго скомканное полотенце.

— С этими… — пауза затянулась. Принимая из рук Хронова и подошедших девчонок чай, мужчины переводили взгляды с трупов бандитов на тела женщин. На привязанного бандита никто и не посмотрел.

— Юличка… — вновь всхлипнул её бывший муж, а ныне вдовец.

— Ну, с бандитами всё ясно… — размышляя, проговорил Вадим, — Свалим тут где-нибудь в канаву…

— Да пусть так и валяются! — вновь влез Хронов, — Ментам если надо будет — пусть потом сами ими и занимаются. Идентифицируют и всё такое!

Вадим тяжело посмотрел на него, и тот прикусил язык. Помолчав, Вадим продолжил:

— А этих двоих… Их надо похоронить здесь!

— Как «здесь»?? Тут же не кладбище! — ахнул один из мужчин, а муж Юлички перестал сморкаться и недоумённо уставился на Вадима, — Как так «здесь»?..

— Вот так вот. Как время и ситуация диктует. Не нести же их с собой на пост?

— Как же так?? Не-е-ет, я так не согласен! Юличка должна быть похоронена по-человечески! — запротестовал её муж.

— А кто говорит про «не по-человечески»? — оборвал его Вадим, трогая кровоточивший сквозь бинты лоб, — По-человечески и похороним. А ты что, хотел попа и отпевание?

— Ну почему попа?.. Но на кладбище! По обряду. Гроб там… — на него опять накатило, и при мысли о гробе он зашмыгал носом, по щекам потекли вновь слёзы.

— Кладбище… Гроб… — презрительно сказал Вадим, — В Чечне хоронили, бывало — гражданских, — именно что где придётся. Никаких тебе моргов и паталогоанатомов. Где было место — там и хоронили. И вообще, по мусульманским канонам покойника нужно похоронить до заката. А ты её таскать на пост собрался? А потом куда?..

— Да нельзя же, нельзя же так!! — вновь запротестовал бывший Юличкин муж, — Надо… И Юличка никогда не была мусульманкой!

— Её проблемы… — махнул рукой Вадим.

— И сейчас не война… не Чечня…

— Что, большая разница? Ну, не хочешь — сам понесёшь?

— А!.. — махнул рукой до этого молчавший муж Клавдии Семёновны, — В общем вы правы. Ей, действительно, уже всё равно. Что кладбище, что не кладбище… Главное, чтоб подальше от этих вот уродов, — он кивнул на трупы бандитов и стал подниматься, — Молодой человек! — обращаясь к Вовчику, — Я вчера видел у вас маленькую лопатку. Не одолжите ли… Я прямо сейчас и начну, к чему тянуть.

Вовчик кивнул и повёл его за лопаткой. Вручил, потом вернулся, сел рядом.

— Ну ка-а-ак же так… — вновь заныл Юличкин супруг, — Впрочем… Вы ведь всё равно всё сделаете по-своему?? Что я могу? Ведь не понесу же я, действительно, сам… тело?.. Моей Юлички… — он опять заплакал.

— А! — досадливо крякнул Вадим, — С этим, значит, решено.

— Да, а документ о факте смерти?.. — вдруг встрепенулся вновь тот, — Должно же быть как-то это документально засвидетельствовано??

Вадим презрительно отвернулся, не ответив. За него сказал Владимир:

— Какое уж сейчас «документальное подтверждение»?.. Вон, у Вадима все документы сожгли, но он не парится.

— Ага, ты ещё пособие на погребение в собесе вытребуй! — поддержал было Хронов, но его выкрик не встретил одобрения.

— Ты давай-ка… — пробормотал Вадим, — Не выступай. Твоего мнения никто не спрашивал пока…

— А с этим что делать? — спросил Вовчик, кивая на привязанного бандита, — Он тоже ведь сам идти не сможет!

— Да что делать, что делать… — Вадим украдкой оглядел собеседников сквозь щели, оставленные в бинтах, — Ясно что с ним делать… по законам военного… предвоенного… времени… того!

Владимир молчал; Хронов настороженно молчал же; Юличкин бывший муж тоже ушёл прощаться с женой. Вовчик спросил:

— А что ж ты его сразу тогда не… того?

— А потому… Что очень мне было интересно, откуда эта орг-группа. И одни ли они там.

— Ну и?.. — заинтересовался и Владимир.

— Одни, оказывается. Вон тот, без башки, — главный. Был. Какой-то крутой вор, типа того. Оно и видно — весь синий, в наколках, купола… фиксы опять же… на нижней челюсти, хы.

Он хмыкнул.

— А тот, здоровый, — как раз «Башка»; видимо, за габариты и тупость. Этот, и тот что убежал ещё, — они вместе были. На прошлой неделе к ним присоединился тот, что убежал с ружьём и с ним двое. И всё. Чисто — разбойнички. Как в художественной литературе описано… На нас набрели, говорит, случайно. «Патрулировали» они тута, типа. «Их территория», грит. Ну и выследили. Такой шалман попробуй не заметь!

«Разбойнички на большой дороге шалят!» — опять вспомнилось Владимиру. Вот так вот они и «шалят». Это только в литературе да в поэзии красиво и романтично выглядит, как там у Пушкина…

«Удалых…» Удалые «грабители кОрованов», бл. дь… А в натуре… Интересно, сильно отличается голова снесённая картечью, от головы разбитой кистенём?.. Вопрос, как говорится, риторический…

— Вряд ли они по месту «прежней прописки» после сегодняшней ночи вернутся… Так что крутить их связи — без надобности…

— Да что говорить, о чём говорить??! — заорал вдруг вскочивший Хронов, причём так, что вздрогнули все находящиеся на поляне, — С кем считаться, с этой сволочью?? Который… Который наших женщин убил???

Вадим и оба друга молча смотрели на него, смотрели и остальные; когда он подскочил к привязанному и несколько раз вновь ударил его в лицо.

Вадим молчал.

— Хрон, ты что себе… — начал было вставать Владимир; когда тот внезапно поднял из-под ног нож и несколько раз воткнул его замычавшему от боли бандиту в грудь, в живот, в шею…

— Вот так вот!!! — заорал он, оборачиваясь ко всем от обвисшего у дерева бандита, — И можете делать со мной всё что хотите!! Сдавать в полицию! Расстреливать!! Но эта тварь не должна была жить!! И я отомстил! За всех!!!

Он сорвался на рыдания, по щекам потекли слёзы. Поляна молчала. Молчал Вадим. Вставший было Владимир отвернулся и направился к копавшему могилу мужчине. Вовчик, потупившись, стал собирать разбросанные вещи.

— Э-ээй! Дачники-и! Девчо-о-онки! Тури-и-исты! Как спалось? Что у вас тут за крики непонятные?.. А мы тут пораньше собрались! — на поляну входили, таща чемоданы и ведя за руки детишек, «семейные», проведшие ночь на хуторе у Мышастого.

ПЕЧАЛЬНАЯ ДОРОГА

Они шли уже третий час, через каждые пятнадцать минут меняясь у носилок. Шли довольно медленно, но, по сравнению с прошлым днём, не растягивались длинной неторопливой колбасой: все боялись отстать, все старались быть ближе к носилкам, где впереди по очереди с ружьём шли Владимир или Вадим.

Было уже далеко после полудня. Позади остались крики, истерики женщин при виде трупов — особенно на них произвёло впечатление тело главаря со спущенными штанами и снесённым черепом; а также ещё агонизировавшее, когда они пришли на поляну, тело бандита, привязанного к дереву. Короткий рассказ о произошедшем; недолгие похороны, изготовление носилок — опять пригодились Вовчиковы инструменты: пила, мультитул, проволока…

Владимир шёл, нёс носилки вместе с тремя мужчинами, угрюмо смотрел под ноги. Хотя было ещё только за полдень, свинцом наваливалась усталость; слипались глаза, непривычно дрожали руки. Собственно, и все выглядели после прошедшей ночи не лучше: опухшие от слёз лица без косметики у женщин и девчонок; измятая и запачканная одежда; взгляды, тупо упёршиеся под ноги или лихорадочно бегающие по сторонам, по кустам и деревьям, в попытке высмотреть опасность. Всем очень досталось в эту ночь. А увиденное на поляне и рассказ о ночных событиях буквально подкосил и тех, кто ночевал у Мышастого; настолько, что ещё две супружеские пары, с детьми, решились не продолжать путь в Озерье, а вернуться в Равнополье, а потом — в Мувск.

Вовчик пытался объяснить им, что до полицейского поста ближе, чем до Равнополья; что лучше всем идти одной группой — они были глухи к доводам. Расширившиеся, застывшие зрачки женщин, казалось, видели только трупы бандитов, сваленные в канаву; и две свежие могилы с крестами из молодых сосёнок, связанных проволокой; с приколотыми листками из блокнота: фамилия-имя-отчество, дата рождения, дата смерти… Сегодняшним числом.

Опять плакал муж Юлии Тимофеевны; молча стоял у могилы муж Клавдии Семёновны. И тот и другой решили после похорон продолжать путь в село. В городе было уже нечего делать, городская жизнь явно кончилась.

Вовчик посоветовал разобрать вещи погибших. Опять начались всхлипывания, на этот раз над чемоданом.

— Слушай… — со сдержанной злостью сказал вполголоса Вадим, — Ты это… Ты поторопи его, а! Мы так до вечера не уйдём, а девчонка мучается!

Он сумрачно посмотрел, как тот бессмысленно, суматошно, торопясь, то выкладывает вещи из огромного чемодана на колёсиках, то бормоча «Нет, это был любимый халат Юлички…» суёт их обратно; и, обращаясь опять к Вовчику, как будто взявшему над тем шефство:

— Или пусть остаётся, поплачет над могилой и над шмотьём — потом догонит!

— Нет-нет, не уходите, я сейчас, сейчас… — и опять те же бессмысленные перекладывания.

Владимир с Хроновым, и с ещё двумя мужчинами стащили тела бандитов в кучу, на другом краю поляны. Хронова сторонились…

Когда завёрнутые в плащи тела опустили в неглубокие могилы, Владимир отошёл. Поискал взглядом Гузель — её не было. У сидевшей возле разваленного шалаша Аллы суетилась Зулька.

— Вовк, поможешь? — он подошёл, стал сгребать руками в яму рыхлую рыжую землю. Поодаль плакали женщины.

Рядом пыхтел Вовчик.

— Знаешь… Вовчик… А я ведь раньше покойников никогда так близко не видел… Даже когда мама умерла — я тогда ещё маленький был, — не пошёл прощаться. Упёрся, заперся в комнате и всё тут… Так её мёртвой и не помню. Только живой.

Вовчик молча сталкивал лопаткой землю в яму, потом спросил:

— Руки как?

— Ничего. Вроде как отошли. А думал — совсем конец рукам, прям как ампутированные…

Помолчал. Потом сказал с неожиданной злостью:

- А труп — он и есть труп. Просто мёртвое тело. Туша. Покойник страшен своим антуражем: что макияж, что как живой… гроб, свечи, завешенные зеркала, плач… А так, лежащий в траве, да ещё чужой — просто труп!

Вовчик молчал. Потом, когда могила уже была засыпана, охлопывая её лопаткой и обкладывая по краям дёрном, сказал грустно:

— Знаешь, Вовка… Чё-то мне всё кажется, что всё только начинается. Как бы… Ну… Кажется мне, что неважное у нас начало жизни в деревне получилось; даже до деревни-то и не добравшись толком…

— Да, как бы такие холмики не стали в порядке вещей в ближайшее время… Но знаешь… Я тут, за эту ночь, кое что понял… А, ладно, после поговорим.

Когда Вадиму надоело смотреть на бессмысленное перекладывание вещей из чемодана на траву и обратно мужем Юлички, он подошёл, отстранил пытавшегося что-то советовать Вовчика, и просто вывернул его на траву. Присел, быстро покопался в груде одежды, коробочек и футляров.

— Это что?.. Выкинь. И это — в кучу. Это… Пиджак, говоришь, выходной?.. Ценная вещь в деревне. Возьми, он плотный. Ну куда, куда ты нах. р опять лезешь?? Руки убрал, говорю! Иначе тебя ждать не будем — девчонка вон загибается, а он над каждой тряпкой трясётся… Смену белья. Твои трусы? Вижу, что твои. Халат — в сторону. Не пригодится. Что, не халат — пеньюар?? Один хрен. О аллах!.. Краска для волос! Туфли на каблуках! Домашние тапочки… Маникюрный набор, фен, прибор для измерения давления… на батарейках!

— У Юлички были проблемы с давлением…

— Кончились проблемы. Выкинь. В деревне теперь другие проблемы будут… И ты всё это от самого Равнополья на себе пёр?? Ну ты и … Собственно, и чемодан можно здесь оставить, у тебя там три четверти ненужного барахла. Всё своё на себя надень — и хватит. Понял?

После молчаливых похорон ещё несколько человек решило не продолжать путь в Озерье и Никоновку, а вернуться к Мышастому. Обустраиваться там, рядом, под его началом.

— Что вы, вы же видели как они живут, как живут к нему прибившиеся — это же каменный век! Рабство! — уговаривали их; но они были глухи к доводам. «Там уже много людей, там община, там… там опыт. Пусть бедно, пусть нецивилизованно — но лучше там… В Озерье нас никто не защитит, никто не поможет, — а Мышастый всё продумал. Заранее. Мы ему верим» — так отвечали они.

Кажется, пребывание у Мышастого на хуторе произвело впечатление на многих. Он жил тяжело, по городским, да и по современно-деревенским меркам — действительно, как в каменном веке; отказавшись окончательно уже от практически всех благ цивилизации, кроме тех, что он запас заранее, предвидя наступавший закат цивилизации. Собственно, в пропагандируемый им «закат» мало кто верил и до сих пор, но то, что он оказался предусмотрителен, что он предвидел, что он заранее научился обходиться и без электричества, и без трактора, не говоря уж о автолавке-магазине-супермаркете-макдоналдсе, — всё это произвело впечатление на горожан.

Собственно, произвело впечатление то, что Мышастый не только обустроил свой быт, но и формировал своё окружение, свою «общину». Около него уже поселилось несколько семей, и он оказывал им разностороннюю поддержку: дал инструмент, помог построить землянки, помог с семенами и с обработкой ранее заброшенных полей. В тот вечер, когда «пассажиры» пришли в его уже поселение и попросились переночевать, он с несколькими мужчинами достраивал общую баню…

Не меньшее, если не основное впечатление произвело то, что Мышастый теперь, в это самое время, расхаживал, распоряжался, работал не расставаясь с автоматом, заброшенным на ремне за спину… судя по всему, он был «готов к вызовам времени».

— Точно с автоматом?? Вы ничего не путаете?.. — недоверчиво переспросил Вовчик рассказчика.

— Ну конечно не путаю. Автомат и есть автомат. Старый такой, потёртый. С войны ещё. Такой, знаете… с диском таким круглым, со стволом решётчатым.

— ППШ… или ППД, — Вовчик переглянулся с молчаливым Владимиром, — Вот ведь… Готовился и тут, значит… А в интернете наводил тень на плетень в своё время…

— Вы что, знакомы?

— Да нет… Просто он довольно известная личность. В «выживальщицких» кругах. Со своей концепцией. И автомат в концепции никак не фигурировал, да.

— Оно и понятно, что ж он такие вещи будет озвучивать… — пробормотал Владимир.

— Да, да… Как много мы, оказывается, в городе-то не знали!.. А тут — целая субкультура сформировалась, «выживальщики», «сюрвивалисты» всякие… Препперы ещё… А мы и не знали… — развздыхались горожане, за время вечера, а потом ночевки под началом Мышастого получившие первый урок выживания вне цивилизации.

Вот туда, в формирующуюся только общину к Мышастому и отправились теперь четверо с детьми, наглядно на поляне увидев, что бывает с теми, кого некому защитить. Защищаться самим — увы, такая мысль не приходила даже в голову…

Шли долго.

Несколько раз Владимир пытался подойти к Гузели, поговорить, но каждый раз наталкивался на сумрачный, сквозь бинты, ничего доброго не обещавший взгляд Вадима. И сама Гузель прятала от него взгляд, и, казалось, сторонилась.

Она переоделась в то, что насобирали ей девчонки, и шла теперь, по очереди с сестрой поддерживая ещё очень плохо себя чувствовавшую мать.

К Вовчику по дороге пристроился Хронов:

— Чо вы?.. Чо вы все-то?? Чо морды воротите?

— Ты о чём?

— О том же. Чо я, не чувствую?? Как я того бандита пришил, так вы стали морды воротить, как будто я не прав! Вадим ещё… Говно! Ментяра. И девки тоже!..

— Ты, Витька… Понимаешь… Ну, не делается так… Пришил… Если бы ты его в драке пришил, тогда бы другое дело. А так…

— И чо, и чо «так»?? Надо было чо, комендантский взвод вызвать, расстрел перед строем?? Собаке — собачья смерть!

— Ну, не знаю… Вот так вот, прирезать привязанного к дереву…

— Подумаешь, Вадим этого, здорового, когда перетаскивал, тоже прирезал — я видел…

— Прямо прирезал? Да тот сам сдох, его Лесовик всего своим копьём истыкал!

— Прирезал! Я видел, тот живой ещё был, хотя и… в общем, ещё был живой. А Вадим, когда его перетаскивал… я ж видел! Огляделся так по сторонам, не смотрит ли кто — и чик его ножом в горло! Я чо, не видел? Видел. Только не стал шум поднимать, — а вы тут разорались из-за этого… этого самого!

— Дурак ты, Витька.

— Чё сразу «дурак»? Ты же не видел, а я видел. Вадиму можно, да??

— Вадиму — можно. Да. Даже если ты и не врёшь, он, во всяком случае, не показушничал.

— И я не показушничал! Я в бешенстве был!

— Да ладно… в бешенстве. Чо ты тогда в бешенстве не был, когда вас в кучу сгоняли, и когда Гульку растягивали? Руки у тебя не связаны были! Вовка вон…

— Вовка, Вовка! Чё ты всё «Вовка — Вовка»? Чё он сделал-то? Фигню только всякую нёс, что «Я сын миллионЭра», да «Я всех выкуплю». Ничё твой Вовка не сделал, и я ничего не мог сделать…

Помолчал.

— И руки у меня были связаны… — добавил он после паузы.

— И пистолет — газовый, это не оружие… И забыл я про него в суматохе!.. — снова добавил он.

— Так «руки связаны были» или «про пистолет забыл»?

— И связаны… И забыл. Чо ты?? Ты вообще, как с этим «американцем» связался, так прям как… сам как американец стал. Ты смотри-и-и…

Вовчик, чтобы отвязаться от него, перешёл на другую сторону носилок, где шёл, неся их, Владимир.

— Вовк. А, Вовк? Как думаешь. С тем, ну, с бандитом у дерева — Хрон… правильно?

Отрешившись от каких-то своих невесёлых мыслей, Владимир тряхнул головой:

— Да как сказать, Вовчик… Не то что правильно… Оптимально. Правильно Вадим сказал. Не тащить же его на себе было. Другой вопрос, что Витька опять выпендрился…

— Ага. И я о том же.

— А вообще… Как мне говорил один знакомый адвокат, ещё в Штатах, что если к нему залезут в дом с целью грабежа, то валить он их будет наповал. Потому что потом показания будет давать только он, а так еще и нападавшие.

— А… Ну да.

— А зачем в суде две версии событий, правда же? Другой вопрос, что быть палачом никогда и негде почётным не было. Но иногда надо. Как история показывает. Во избежание.

— Вовк. Ты что хотел мне там, на поляне, сказать? Что ты там «понял»?..

Некоторое время Владимир не отвечал; говорить не хотелось. Но он боялся обидеть друга. Кроме того, если не отвлечься от монотонного переставления ног по пыльной дороге, можно было просто уснуть на ходу…

— Потом, Вовчик… Я ещё сам не додумал… Ты как?

— Да ничего… Мне-то меньше вас досталось…

— Как сказать…

— Я представляю, что вы там пережили. Когда ждали, что… и вообще! Безысходность. А?

— Да… Ты молодец, конечно. Вернулся… Не каждый бы.

— Да я не о себе. Я вообще… — Вовчик помолчал. Разговор получался какой-то бессвязный. Но поговорить, выговориться хотелось. И в то же время не ворошить совсем свежие воспоминания, дать им притухнуть; как углям костра подёрнуться серой плёнкой пепла.

— Жоржетта вот удрала. Прикинь… — нашёл он тему.

— Да ты что?.. И правда ведь…

— Да. Я, собственно, про неё и вспомнил только когда палатку собирал. Сбежала…

— На вольный выпас, фигли. Жирует сейчас на таком изобилии-то.

— Жирует… Пропадёт ведь. Она ж декоративная, к реальной жизни неприспособленная.

— Да! — Владимир аж схватил его свободной от носилок рукой за рукав, — Да! Неприспособленная!

— Ты что? — с удивлением отметил его такую неожиданную реакцию Вовчик.

— Видишь ли, Вовчик… Это просто в строку легло. Я потом тебе, как уляжется, всё изложу. Мысли, типа. За жизнь, как бы. А Жоржетта… Ну что Жоржетта…

— Съедят её. Или по осени сдохнет от холода. Пропадёт.

— Добрый ты, Вовчик… Пропадёт, да. Нам бы самим не пропасть. Мы ведь тоже… Неприспособленные.

— Да ну, ты что, Вовка, какие же мы неприспособленные! У меня в деревне всё продумано. Инвентарь там, семена. Запасы. Книги по сельскому хозяйству. Картошка посажена, огород. Это вон, Юличкин муж неприспособленный — в деревню тащить фен и несессер. А мы…

— Да я не про это. Я… Я в глобальном смысле. Ну ладно, потом про это.

Некоторое время шагали молча; Владимира у носилок сменил Вадим, тот взял у него ружьё и, сопровождаемый Вовчиком, вышел чуть вперёд колонны.

— Ты говоришь «добрый». А я сегодня женщину ударил. По лицу.

— Да ты что? Не похоже на тебя. Как это вышло?

— Катьку. Ну, вон она, которой лицо ножом порезали. Когда собирались; я и ей укладываться помогал, заодно хотел повязку посмотреть. А она как зашипит: — Нафиг ты, говорит, меня только перевязывал?? Я, говорит, со шрамом через всю рожу всё равно жить не буду!! Я, говорит, повешусь или вены вскрою! — прикинь! Не буду, говорит, жить с порезанным лицом, — и в истерику… впадать пытается. Ну я и… с левой, конечно, чтоб не по повязке, но отчётливо.

— Пощёчину.

— Ага. Но сильно. Я аж сам испугался.

— Правильно сделал. А она что?

— Что… Как бы… очухалась. Замолчала, во всяком случае.

— Ну и правильно. Привёл в чувство. Так даже врачи советуют. Тебе ещё истерик не хватало. Нам, в смысле. Из-за шрама. Хотя для девки, конечно… Но не до такой же степени.

— Ты понимаешь… Правильно-то правильно. Но я потом вспоминал. Вот сейчас. Я ей не то что чтобы истерику предотвратить врезал. А просто… Там вон, свежие могилы; Вика вон — в живот проникающее, Гульку чуть не… В Зульку стреляли, Вадима вообще сжечь хотели. А она — жить не буду, из-за шрама на морде! Причём я всё качественно сделал — ну, для полевых условий, имею ввиду. А она… Я, конечно, не пластический хирург…

— Обиделся на неё что ли?

— Да нет. Или да, обиделся. Но не за себя, а за всех. Что всем так досталось, а она только о себе думает!

— У баб бывает, да… Лицо ведь для них, это…

— А ты говоришь — добрый! А я ведь её со зла шандарахнул! Чтоб заткнулась. Жёстко так. Жестоко даже.

— Дааа… Одна тётка как-то сказала, я запомнил: «Жестокость — черта характера добрых людей. Она возникает, когда об твою доброту начинают вытирать ноги». Не знаю откуда, цитата, наверно.

— Угу… Обидится на меня теперь.

— Вот уж чего не опасайся. Напротив — уважать станет.

— Думаешь?

— Уверен.

Снова помолчали.

— Ты как, с Гулькой-то говорил? Прикинь, какой у девки стресс!

— Нет. Не получается как-то. Батя её смотрит волком…

На самом деле Владимиру удалось выбрать момент и перекинуться с девушкой парой фраз, когда уже заканчивали сборы на поляне и собирались выходить на дорогу.

Столкнулись буквально.

— Ты…

— Ты…

У обоих вырвалось одновременно. Замолчали. Владимир всегда считал себя довольно наглым парнем, но тут впал в какой-то ступор.

— Ты говори. Что?..

— Нет, ты скажи. Что хотел…

— Я не смог тебя защитить, — выдавил он из себя.

— Что ты говоришь…

— Гузель!! Долго тебя ждать?? — послышался раздражённый рык Вадима. Гулька заспешила, стараясь не встречаться взглядом с Владимиром.

Вот и сейчас, ни на шаг не отходит от матери…

— Вадим, Вадим! Вы притормозите пока, пусть отставшие подтянутся по-быстрому. Вон за тем поворотом — пост.

— Ну?

— Надо, это… ружьё спрятать. На всякий случай.

— Ясен пень. Вон там, на опушке. И потом на пост. Владимир, эй! Идите с Вовчиком смените нас. Ружьё дай сюда.

Они поменялись.

Прошли ещё немного. Вадим с ружьём наизготовку дошёл до опушки, со стороны дороги заросшей густыми зарослями каких-то кустов. Осторожно выглянул — отсюда асфальтовая трасса Оршанск — Мувск хорошо была видна, и пост был как на ладони: старая, на ножке, будка ГАИ, давно заброшенная, теперь была «облагорожена» десятком бетонных фундаментных блоков, «змейкой» преграждавших дорогу и образовывавших возле будки что-то вроде ДОТа; виден был жёлтый, с синей полосой старый милицейский ещё «козлик»; над будкой качалась длинная антенна.

Вадим оглянулся: чуть приотставшие спутники подтягивались. Надо будет здесь где-то и… А потом — вернуться. Или вообще — обойти кому…

— Башкой не верти! — послышался злобный шепот из кустов. Вадим, напротив, не поняв откуда, усиленно завертел головой, поневоле отпрянув и прижав локтём ложе ружья, готовый стрелять навскидку.

— Сссука тупая, тебе сказали — башкой не верти!! Замер! Ты, ты, с перевязанной мордой!! Тихо ружьё положил под ноги! Что, слышишь плохо?? Только дёрнись — изрешечу!..

КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ

Вечерело. Вовчик сидел рядом с Владимиром на положенных один на один бетонных блоках, постукивал каблуками по бетону и наблюдал как «менты несут службу».

Служба у них на посту была так себе — не бей лежачего. Когда приведший их на пост под стволом автомата толстый сержант в бронежилете, взмокший в своём плотном обмундировании, задышливо отдувающийся и постоянно вытирающий пот нечистым носовым платком, доложил «старшему» — худому капитану, с полуоторванным правым погоном и мировой скукой в опухших глазах, что «вот, тыщ капитан, задержана группа гражданских, с заряженным дробовиком; перемещались по дороге из Равнополья пешим порядком. Намеревались обойти пост. С ними один раненый, вернее, раненая», — капитан, не меняя скучного выражения лица, отправил его отдыхать — в стоящий тут же, за будкой поста, небольшой вагончик на колёсах, не видный с дороги, наказав «позвать кого там из уже проснувшихся, пусть тебя сменят», — а сам, бегло осмотрев и опросив прибывших-задержанных, заявив что «такие случаи сейчас повсеместно» и «сделаем что можем, но вообще это не в нашей компетенции», забрал с собой ружьё и имеющиеся на руках у беженцев документы и убрался по лестнице в стеклянную будку поста — «докладывать обстановку в центр».

На этом почти на час общение с «властью» закончилось; вернее, ограничилось общением с двумя молоденькими солдатиками, тоже, как и сержант, в бронежилетах и с автоматами — не как у сержанта, «ксюхами», а полноценными АК-74; но, кроме того ещё и в касках. Солдатики сидели на бетонных блоках у дороги, болтали ногами, пересмеивались и лузгали семечки. Дорога под вечер была пустынной, ни одно транспортное средство не проезжало через пост… Солдатикам было скучно, но в разговоры с «гражданскими» поначалу они не вступали, ограничиваясь окриками «Не лезь туда, вам туда не положено!», «А только попробуй, я тя щас огрею прикладом — и в наручники!» и «Когда надо, тогда вас и отпустят! Не наша забота…»

Из вагончика вышел такой же помятый, как и приведший их сержант, но существенно менее толстый рядовой, и, позёвывая и почёсываясь под наброшенным на шею, но незакреплённым по бокам бронежилетом, помахивая коротким автоматом, пошёл туда же, в кусты на повороте просёлочной дороги с Равнополья. Понятно было, что у них там «охотничья засидка»…

Солдатик проследил за ним взглядом, и, видимо от скуки наплевав на запрет общения с гражданскими, обращаясь к Владимиру, подмигнув, сказал:

— Вот так вот вашего брата и ловим! Думаете, вы первые? Как бы не так! Постоянно кто-нибудь прётся через развилку, и именно в этих кустах пытается тихариться. А его там оп! — и за шкирку! Капитан придумал! — он довольно засмеялся.

Беженцы расположились рядом с постом. Судя по мятой траве, мусору и паре костровищ, их «табор» был здесь не первым. Вадим было пошёл «поговорить с начальством», и тоже пропал в будке. Пользуясь случаем, Владимир постарался разговорить солдатика. Вовчик пошёл проведать как там Вика, которой пока занимались Алла, ей немного полегчало, и Зулька.

Вика была плоха. Поднялась температура, она стала впадать в забытье. Ясно, что воспаление. Чисто антибиотиками тут ничего не сделаешь, нужна операция — а эти козлы… как будто ничего не случилось! Есть ведь машина!

Побродив по импровизированному лагерю, Вовчик сунулся было в вагончик — но там стояла такая вонь, что он не стал проходить дальше порога. В обычной «бытовке» с двумя широкими лавками по стенам посредине стоял длинный стол, заваленный и заставленный всякой всячиной: пустые бутылки из-под спиртного, грязные стаканы, кружки из-под чая, открытые консервные банки с торчащими из них вилками, смятые промасленные газеты; чугунок, закрытый крышкой; наполовину пустая банка с маринованными огурцами, каска… Жужжали мухи. Воняло перегаром, потом и кислой капустой.

На лавках храпели давешний задержавший их толстый сержант и ещё один солдатик. На стене у входа на гвозде, рядом с полусорванной картинкой из журнала с полуголой девицей, висела пара обтрёпанных и порядком засаленных бронежилетов. Рядом на табурете — большой жестяной бак для воды с крышкой и краником, со стоящей на крышке эмалированной кружкой.

Вовчик постоял минуту, адаптируясь к смраду; потом ему пришла в голову мысль — он поискал взглядом оружие… два автомата стояли прислонённые стволами к лавкам с той стороны стола, в изголовье храпящих полицейских. Там же валялись подсумки, видимо, с магазинами. Вовчик с сомнением посмотрел на оружие, потом перевёл взгляд на спящих, и тут заметил, что толстый сержант, хотя тональность его храпа ни на сколько и не изменилась, на самом деле пристально рассматривает его через полуприкрытые веки. Он смешался:

— Я… это… насчёт воды. И — когда можно будет раненую отправить, в Оршанск…

Сержант прекратил храпеть, полностью открыл глаза.

— Ага. А я думал, ты к автоматам присматриваешься.

— Не-не! Я насчёт воды, и насчёт Вики. Раненой.

— Вода в бачке, пей. На всю вашу кодлу — идите сами к роднику, тут недалеко. Насчёт как с раненой… Капитан придёт, скажет. Только мы вам не МЧС!

Он рывком сел.

— Слышь, пацанчик! Что, то что про свалку в лесу рассказывали — в натуре?..

— Ну… конечно. Зачем бы нам врать. И — видели же, — все побитые. И Вовка. И девчонки. И я тоже. А Вадим — так вообще чуть не сожгли, а он, между прочим, бывший полицейский!..

— Слышали уже! — сержанта явно интересовало не это, — Слышь… Так, говорите, заколбасили вы этих бандюков?

— Ну да… Только не мы, а этот — из леса!

— Из леса… Сказки Венского леса рассказываешь, ага. Про доброго Лешего. Ты вот что скажи: этот, главный у бандитов… тоже закусил боты? Ну, умер?

— Ну да. Умер. Леший, значит, его застрелил.

— Опять Леший. Может Леший, может вы его привалили… неважно! Шмонали его?

— Что?..

— Ну, обыскивали? Что у него с собой было? Золото, ценности?? Они ведь не первый день тут, выходит, рыскали!

— Не знаю я… ну да, обыскивали; не я — Вадим и Витька. Хронов. Что там у него было — я не в курсе. Да вы у Вадима спросите — он же сам бывший ем… полицейский.

— Бывший. Кто это может знать? Документов-то у него нет! И задержан с ружьём — а это запрещено. А ваши «ручательства» как «честных граждан» нифига не стоят! Может это вы — банда и есть! Я б на месте капитана…

Вовчик недоумённо воззрился на сержанта, а тот, сообразив, что сморозил глупость, поменял тему:

— Ты вот что. Иди-ка поговори с этими… вашими. Если ценности какие у бандитов были… Договоримся. Бензин есть, там, соляра… Договоримся. А, у вас же машины нет. Нууу… Утром обычно много транспорта, можно что-то решить. Но — опять же, договариваться надо. Договариваться! Понимаешь? Никто никому сейчас ничего не должен! Договариваться, — а не вопить «Спасайте нас, родная мили… тьфу, полиция!»

— Как же так?..

— А вот так. Нас сюда три недели назад послали — сказали, что на неделю; и паёк на неделю, и топливо… И три недели тут кукуем, и смены близко не видно! Вот такие вот дела! Как хотите, типа, так и крутитесь. Приходится. Осуществляем режим… А заботиться о ваших проблемах в наши функции… Опять же — в деревню топаете. Милиция вам там не подмога. А оружия — не полагается. У нас-то есть, дааа… Много придурков через пост со стволами пройти пытаются. Соображаешь? Ну, ты иди — иди. Чё встал?

Вовчик покосился на нечистый бачок с водой, повернулся и вышел. Вне вонючей атмосферы вагончика свежий лесной воздух пился как родниковая вода. Да, кстати, о воде — надо будет сходить…

Он проведал раненую, узнал, что девчонки уже сами принесли воды и готовят из остатков припасов ужин; отдал им свою провизию из рюкзака. Поинтересовался «меню»; прикинул, что до ближайшей нычки часа полтора на туда-сюда, — и решил не заморачиваться: на вечер перекусить хватит, а утром по-любому уходим, до деревни часа три-четыре ходу, всего. Сейчас старый бабкин обветшалый домик — с печкой, с крышей, с пружинной кроватью, колодцем во дворе и полным подвалом запасов представлялся как какая-то райская обитель, почти как отель-пять-звёзд…

Вовчик вновь подсел к Владимиру.

— Вадим к капитану в будку упёрся и с концами… Что-то будет… Как бы не грохнул он там капитана. Или наоборот… Не выходил ещё?

— Нет.

Вовчик коротко пересказал Владимиру разговор с сержантом. Владимир, опустив голову, задумался. После несколькоминутного раздумья тряхнул головой:

— Нет, Вовчик, нет! Соблазнительно, конечно, — я имею ввиду ствол приобрести… двустволку отобрали ведь, и теперь уж точно не отдадут, нет! Соблазнительно… Но…

— Что «но», Вовка? Думаешь, обманет?

— Не то что «обманет», Вовчик. Просто отберут деньги — и всё. Какая тут к чёрту «честная коммерция»?? Кто ему мы и кто он нам? Он — власть, у него — автомат! Зачем ему с нами меняться? Только заикнись — отберут и всё. Могут и пристрелить — им ведь тут закон не писан…

— Не рискнёшь? Ты хотел ведь?

— И сейчас хочу. Надо! Но меня папа всегда учил: нужно грамотно взвешивать риски. А тут… Ты их рожи видел??

— Ну… Наверно, ты прав. Да ладно, с их рожами. Что ты сказать-то хотел? Что-то по дороге ещё? Насчёт дальнейшей жизни, вроде бы.

Владимир с усилием провёл ладонью по лицу, как бы стирая, хотя бы на время, усталость.

— Вовчик… Я… издалека начну. Помнишь, тогда с Вадимом ещё разговор был? Ну, он по мне, по нам проехался — теоретики, мол. Жизни не знаем и всё такое? Ну так вот. Пусть — «теоретики». Но тупая практика, без осмысления — это ещё хуже чем голая теория. Теоретизировать — это всё одно значит отталкиваться от каких-то постулатов, от аксиом. А «чисто практика» — это как растение: солнце жарит — завяло, дождик прошёл — воспрянуло. Растение выводов не делает, и свободой воли не обладает, чтобы изменить что-то… да и не может. А мы — не растения! Мы — должны думать, планировать, желательно на перспективу; желательно — исходить из какой-то внятной последовательной концепции мировосприятия, — этим, кстати, мужчина отличается от женщины; что он над миром, над происходящим задумывается, а не просто воспринимает «как данность»…

— Ну. Так ты насчёт «концепции» что ли? Концепция у нас как бы одна — выжить!

— Всё так, всё так, Вовчик. Выжить. А чтобы выжить — нужно понимать обстановку. Оценивать её. Прогнозировать. Вот как ты — спрогнозировал этот вот… БеПе, и подготовился. Но я сейчас не про материальную подготовку. Не про запасы. Вадим бы сказал, что чушь это всё, что я сказать хочу, эта вот «концепция», но… надо, Вовчик, надо. Иначе будет как в том анекдоте: «Что тут думать — трясти надо!» А может, не надо «трясти»? Может как-то по другому?..

Владимир чувствовал, что говорит довольно бессвязно, — сказывалась бессонная ночь и трудный переход, стресс; поначалу он говорил как бы с трудом роняя слова, потом увлёкся, и речь полилась потоком. Он сам чувствовал — накопилось, нужно было выговориться. Кому, как не Вовчику?

— Вовчик… Помнишь… помнишь, у нас в кинозале… я не знаю, почему именно сейчас вспомнилось… помнишь, фильм старый, двухсерийный, что-то там романтическое, про Кавказ? Парень там ещё всё поёт?

— А! Там ещё каратэка типа тюремных сидельцев за пару часов обучает единоборствам и ведёт на схватку с вооружёнными бандитами… «Не бойся, я с тобой», так кажется. Певец ещё этот — с забавной фамилией. Ничё так, хороший фильм. Что ты вспомнил?

— Вот… Там… Вспомнилось. Помнишь, главный бандит там песню пел?

— Ударишь в спину — и не ждёшь в ответ,

Интеллигенту от себя спасенья не-е-е-ет! — ну, смысл в том, как хорошо иметь своим оппонентом «интеллигента»; он, типа, принципиальный и пакость не сделает…

— И что?

— Так вот… Как-то всё «это» было для меня пока что как игра… Даже и дверь у тебя в путч взорванная, затарка наша в «Гекторе», бредни этих «Чёрных Квадратов»… Всё пока было как условия игры, даже та драка в нашем кинозале. Но сейчас, Вовчик… Вот, после этой ночи… Когда вот это вот ощущение бессилия, — нифига сделать не можешь! — а они с тобой что угодно! Я же понимаю, прекрасно понимаю, что бы они с нами со всеми сделали, если б не ты и не тот, «лесовик»…

Он опять чувствовал, что говорит торопливо и бессвязно; но видел что Вовчик понимает, да и самому нужно было просто выговориться, чтобы уложилось в мозгах по полочкам всё накипевшее:

— Так вот — со мной это больше не пройдёт… Больше не пройдёт! Чтобы какая-то гнусь… Всё что угодно — но теперь… после той ночи; да после ещё этих ментов, — ты их видел, — которым всё пох… Там вон девка загибается — а старший пошёл «с центром созваниваться»… У них тут даже медикаментов нет, я с пацаном вон разговорился — они тут уже две недели, третью, — а отправляли на неделю! И сменять не собираются, — говорят людей нет! И паёк у них был только на неделю…

— А по ним не скажешь! Такое впечатление, что они тут вполне довольны жизнью!

— Ещё бы. Обирают, Вовка, просто собирают «оброк» с тех кто через пост идёт. Вон, видел — мужик с пацаном на велике что-то в мешках катили? Иди сюда, давай документ! Видал — мужик потом ходил за УАЗик «договариваться» — с мешком? Вышел — без мешка! А нас они не трогают пока только потому, что мы, типа, бывшая «организованная группа», первая для них — как бы чего не вышло. Вот и капитан потому попёрся с Мувском созваниваться. Разведать, типа, куда ветер дует. А так бы… Да ещё раненая у нас… Они не знают что делать. Достреливать — до такого ЭТИ ещё не дошли.

— Да ну, Вовка, ты наговоришь…

— Точно тебе говорю — те же бандюки, что и ночью, только ещё чуть недозрелые. Зато при форме, при полномочиях и с оружием! Ты прикинь, во что они превратятся, когда до них окончательно дойдёт, что Мувску они пофиг… Хотя нет — их тут сколько? Человек семь? Это ж ресурс! Администрация их обратно подтянет — себя, родимых, охранять, — не нас же в сраном Озерье, кому мы нужны! — он сплюнул, — Если только они сами раньше не сообразят и не начнут уже откровенное пиратство…

— Ты уж сгущаешь, Вовка! Всё же это менты…

— Это форма у них ментовская, и только. А ментовского правоохранительного самосознания у них уже почти что и нет; а без этого они просто те же бандиты, только в форме и с гос-оружием. Вадим вон больше мент, чем эти, хоть он и бывший… Ты представь — если б ночью да через этот пост шла пара молодых девок… а??

— Вовк… Это всё понятно. Ты что сказать-то хотел?

— Да как бы выразить… мы до сих пор жили как в золотой клетке; я, во всяком случае. Да и ты… Привыкли: полиция — охраняет; плохо-хорошо, — но обязана! Врачи — лечат. Вода в кране. Свет. Телевидение. Магазины. Да всё, всё! Понимаешь? Это всё воспринималось как данность! Как само собой разумеющееся! Так вот — до меня только сегодня дошло, что всё это — кончилось! Менты не обязаны охранять, врачи не должны лечить, из города выгоняют… Всё озабочены сейчас только одним: выжить самим, любой ценой! Собственно, и всегда так было… Но раньше это всё подчинялось каким-то правилам. А сейчас правила — пали! Получается — каждый сам за себя, и никто никому ничего не должен как бы… Нет, это не значит, что каждый должен только о себе думать — нет, так не выжить; но по-факту получается, что многие, большинство именно так всё это и поняли! Вот как эти менты. Они ведь нас не как граждан рассматривают, которых они по-определению должны бы защищать, а чисто как «ресурс», — полезный или вредный. В данном случае — вредный: прибытку им с нас никакого, а геморрой — вот он. Надо что-то с нами делать.

— И что, думаешь?..

— Постараются от нас избавиться… Но я пока не об этом! Это уже — следствие. Я — об главном. Вот американцы — они индивидуалисты, да. И у них были тяжёлые времена — освоение, гражданская война, Великая депрессия… Сейчас-то размякли, конечно, но генетическая память живёт… И в литературе отражено. Читал? — есть такой роман «Унесённые Ветром», Маргарет Митчелл написала, давно очень уже?

— Читал. И фильм смотрел. К чему это ты?

— Там героиня, девчонка, Скарлетт О-Хара, тоже как бы… у них тогда, после войны Севера и Юга тоже был… слом эпох, так сказать, экстрим. Так вот. Она, хотя и вся такая из себя светская дамочка, правильный вывод сделала, чтобы выжить. И сформулировала — не помнишь?

— Не-а. Ну?..

— Я, говорит… Да что там; вот, дословно помню: «Я все вынесу и через все пройду, и когда это закончиться я не буду голодать! Бог свидетель: я солгу, украду, убью, но никогда больше я не буду голодать…» Улавливаешь? «Солгу, украду и убью — но голодать не буду!» — и это решает вся такая из себя дамочка, из высшего света. Так вот…

— Что?

— Неправ Вадим. Он тогда про какие-то, помнишь, «вечные моральные ценности» втирал. Что «то нельзя — и это недопустимо!» Но… Вот когда я вчера валялся на поляне, получив прикладом по голове; и думал, что рук у меня уже нет, и… и Гульку эти уроды растягивали… так вот, Вовчик. Вот что я понял: есть вещи выше «моральных норм». Для той южанки со Штатов это было «не голодать». Любой ценой. Для нас… всё, чтобы выжить. Выжить самим, и чтобы выжили наши друзья, к кому мы хорошо относимся. Я вот про себя скажу. Чтобы выжил ты, друг… — голос его дрогнул, — Чтобы мне не приходилось больше бессильно скрипеть зубами, видя как мою девушку насилуют уроды; чтобы найти отца и сестру, — если они ещё живы, — я готов на всё. НА ВСЁ, понимаешь, Вовчик! Нету больше никаких моральных запретов, — есть голимая целесообразность…

— Вовк… Может, ты и правда в «золотой клетке» жил. Только то, что ты сейчас говоришь, что до тебя «только сегодня дошло», — тут этим давно дышат… Может, не сформулировали просто. Те же менты. Ну какие у них сейчас «моральные нормы»?.. Если этот, сержант, предлагал на золотишко, на бандитское, что-нибудь сменять… До них — давно дошло! Кстати, Хронов тебе деньги отдал? Он там награбленное возвращал вроде.

— Отдал… Только потощала пачка что-то, впрочем я не пересчитывал. Наверно так и есть, Вовчик. Только мне нужно сначала этот, новый, принцип сформулировать. А потом ему следовать. Так меня учили. Профессор Лебедев учил. Находить закономерности, изучать, делать выводы — и следовать выводам. Люди ведь как? Они не формулируют. И потому чаще всего потом поступают не «по своим правилам», — продуманным, осмысленным, закреплённым, — а как бог на душу положит. Как в той или иной ситуации захочет его левая нога… А правила нужны для того чтобы им следовать. Или даже нарушать — но сознательно. Этим человек отличается от животного, которое живёт инстинктами. И ещё. Знаешь, Вовчик, вот до этой простой, в общем-то, истины, многие, я так понимаю, доходят. В самый-самый экстрим. Только для многих, для большинства, это уже поздно — потому что «экстрим», — это «на краю». А к каким выводам пришёл, прежде чем сорваться с обрыва, человек, если он уже сорвался — уже никто не узнает… Но… Мозги нужны чтобы думать. Просчитывать. Делать выводы, даже когда ситуация ещё не очевидна. Слышал ведь, наверное: умный учится на своих ошибках, мудрый — на чужих, а дурак не учится никогда… Так вот: я сейчас пытаюсь быть хотя бы «умным», но в перспективе — собираюсь быть «мудрым»… и действовать на опережение!

— И что? И что теперь?..

— Ничего, Вовчик. Просто сформулировал для себя. И собираюсь в дальнейшем этому правилу следовать.

— Как, например?

— Как?.. Вот, мы только что с тобой проговорили, что «менты нам никто, и мы никто ментам», — видишь, они не шевелятся… Девка умирает, а он с Мувском «связывается» и «выясняет»… Так вот… Если бы была возможность — я бы их всех… всех, Вовчик, всех бы прикончил, — и машину бы взял! Чтобы девчонку в больницу отвезти — если работает ещё хирургия в Оршанске… Должна бы, это район.

— Да ну, ты что! — испугался Вовчик, — Ментов?.. Грохнуть? Они нам как бы ничего не…

— Вот именно — «ничего не». Не сделали. А кто они нам?

— Не, ты что!.. Вовка! Ты даже не думай!.. Это у тебя от стресса и от усталости, ты поди, полежи там…

— Вовчик. Ничего не получится — к сожалению. По разным причинам. Ты не думай, — я не буду… того. Сейчас, во всяком случае. Но я и не Хронов, — я это тебе сейчас говорю не для того чтобы «пописаться», повыпендриваться — ты меня не первый год знаешь. Я говорю, формулирую, от чего дальше жить буду — так вот: всё можно, всё! — если это ведёт к цели. И… И кто до этого вовремя не дойдёт — умрёт, я думаю, Вовчик. Сейчас вспоминаю — правильно всё проф говорил. А мне эта ночь здорово мозги прочистила. В том числе и насчёт «моральных норм и правил». Короче, — ты этот разговор запомни…

— О, смотри, капитан с Вадимом идут!

Открылась дверь бетонной остеклённой будки бывшего поста ГАИ, и на верхней площадке лестницы показались двое: Вадим и за ним капитан, тот самый, с полуоторванным погоном. За ними в проёме двери маячил ещё один полицейский. Стали спускаться. Неудобно, Вадим оступался, — потому что руки у него были спереди скованы наручниками.

ПОЛИЦЕЙСКИЕ БУДНИ

Капитан строго посматривал по сторонам, вся его былая скука куда-то пропала. Ахнув, к лестнице, к будке ГАИ стали подходить «пассажиры». Тут же послышалось «Это что же делается?? Бандиты его в наручники, теперь своя же полиция — тоже?? Это куда мы катимся??»

— Папа! Что они тебе сделали?? — послышалось от дочек. Владимир с Вовчиком, переглянувшись, тоже двинулись к строению.

Капитан спустился было вслед за Вадимом на землю, потом, увидев что его обступают сначала недоумевающие, а потом всё более возмущённые «гражданские», подумав, поднялся по лестнице на один пролёт. Успокаивающе-повелительно помахал рукой, призывая к тишине. Поближе к нему выдвинулись из вагончика толстый сержант с рядовым; поправляя наспех наброшенные бронежилеты и подсумки с магазинами, с автоматами, они стали проталкиваться к ступенькам, и, пробившись, заняли места у начала лестницы. Кажется происходящее было для них не впервой.

— За что его???

— Куда катимся? Если уж милиция…

— Как те бандиты, честное слово! Вместо того чтобы меры принимать…

— Жаловаться надо, жаловаться! Звонить в Мувск. В Администрацию! Кто там полицией заведует?

— Ти-ихо! Тихо! — вновь помахал рукой капитан, — Что разорались?.. Никто вашего Вадима Рашидовича не арестовывал! Наручники — чтобы остыл немного; не надо нам тут норов показывать, видели мы такое, мы сами с норовом! Ти-ихо! Ну-ка замолкли все, а то не буду говорить! Вам информация нужна, нет??!

Все замолкли.

— Вот. Значит, связался я с Мувском. Насчёт вас всё подтвердили — что была такая группа, что автобусы всвязи с поломкой не дошли до пункта назначения, что от Равнополья вы, значит, топаете пешим порядком. Это всё подтвердили…

— Зачем нам ваше «подтверждение»?? Это мы и сами всё знаем! — послышалось из толпы, — Вы скажите, почему до сих пор раненую не отправили в больницу?? Почему мер никаких не принимается??

— Тихо! Всё отвечу. По-порядку. Меры — принимаются…

Он споткнулся на полуслове, вспоминая разговор по радиотелефону. Он доложил всё, как полагается, запросил инструкции, выслать дознавателя со следственной группой по месту произошедшего — а ему в ответ «Такой возможности нет, примите меры САМОСТОЯТЕЛЬНО!»

Они там рехнулись все, что ли, в высоких кабинетах? «Самостоятельно!» Как это они себе представляют?? Заслали чёрт-те куда в необорудованную будку, с минимумом сухпайка три недели назад — говорили что на неделю! — и «Сменить вас сейчас не представляется возможным! Продолжайте нести службу, осуществлять контрольно-пропускной режим!»

Ну, это-то ладно, капитан и сам, честно говоря, не рвался в насквозь криминализированный теперь Мувск; тем более что и семья теперь жила в Оршанске, у родственников; что там делать-то — в рейды «на изъятие» ходить? С риском получить свинца? Нет уж. Тем более, что и обжились здесь мало-мальски… Но эти, бараны из УВД, совсем охамели: «Примите меры самостоятельно, обеспечьте доставку раненой в лечебное учреждение, организуйте осмотр места происшествия и преследование скрывшихся преступников!» — да они там, в мягких креслах, в охраняемом здании, с электричеством и кондиционером, совсем с ума сошли! Последний пункт «распоряжения» особенно взбесил капитана: «Организуйте преследование!» Как будто у него тут под началом батальон ВВ, а не несколько пэпээсников, из которых половина пацаны недавнего набора! Идиоты кабинетные! Эдак они дальше ещё в одиночку на ликвидацию банды будут посылать! Конечно же, ни о каком преследовании, как и о «осмотре места происшествия» речи быть не могло, — на ночь-то глядя! А завтра с утра опять через пост попрёт транспорт — а транспорт это… жрать-то что-то надо!… впрочем, ладно. Достаточно будет ещё раз опросить пострадавших, с их слов написать рапорт… Кому и когда вот только его передавать, и нахер он кому, сказать по совести, там нужен?..

Но этим, в УВД, надо дать разгону… чтобы не думали, что они тут на курорте! Потому он и орал надрывно в микрофон, упирая на то, что сам пост постоянно подвергается опасности нападения; что он вынужден ежедневно решать проблемы гражданских, на что у него нет ни времени, ни ресурсов!!.. Пусть знают, пусть будут в тонусе, кабинетные засранцы!

— … и про этого деятеля подтвердили, что тут начал было права качать, — без документов, но с оружием… Запрещено оружие, кстати, вы в курсе?? — он повысил голос, перекрикивая поднявшийся гомон, — А то, что двустволка бандитская, — это всё слова! За-пре-ще-но!! Откуда я знаю, чья она, вы тут мне басни рассказываете… Документов у него нет!

— … а раненая в живот — это тоже «басни»?? А все вон избитые?? А у Инги, может, рука сломана, а у Аллы сотрясение — это всё выдумки, дааа??? Да вы сами… Вы на себя посмотрите!.. Вы тут… а мы…

— Ти-ихо! А то вообще сейчас потопаете дальше от поста! А особо говорливых — тоже, в наручники, остыть! Нечего тут вече устраивать! Я — представитель Администрации, и действую в соответствии с указаниями! Тихо, говорю!!!

Когда все позамолкали, он продолжил:

— Значит, дальше. Доставить сейчас раненую в медучреждения нет возможности… — И, перекрикивая вновь поднявшийся ропот, продолжил:

— Но завтра… Завтра с утра через пост будет проходить транспорт, — и вот на нём… Что-нибудь придумаем! До завтрашнего утра придётся потерпеть!

— А вы? А сами?? У вес ведь вон, машина есть!! — послышалось из толпы.

— Машина — не для этого! Машина… поломата. Не на ходу! Кроме того строжайше запрещено личному составу отлучаться с поста, строжайше! Вы что, думаете я хочу в тюрьму из-за вас сесть? За нарушение инструкций?? Сказано же — завтра… завтра, с утра, вопрос будет решён!

Он вытер лоб, оглядел чуть притихших женщин, и уже тоном ниже продолжил:

— К сожалению, такие случаи не редкость… ну, не такие, это у нас первый раз, но разбойные нападения случаются… О этой группе мы уже слышали; последний раз они ограбили микроавтобус с переезжавшими… но никого не убили! И было их только трое. И оружия не было… Что это значит? Что обстановка криминализируется! И потому вам лучше сейчас расположиться… собственно, вы уже расположились — на поляне, и привести себя в порядок… А завтра, с утра, как отправим раненую, так и двинетесь дальше — Озерье и Никоновка тут недалеко, налегке часа за четыре дойдёте. Правильно, что туда… Там спокойно. В Оршанском районе вообще спокойней, это вам не Мувск, здесь народ другой. Нестоличный. По быту. Вода тут рядом есть… уже нашли да? Нет, больше ничем помочь не можем. Не имеем таких ресурсов! Но безопасность обеспечим! А вот вы… — он подумал, — Помогите милиции, тьфу, полиции. Вот, — он начал снимать китель, — Нужно подшить погон, сегодня какая-то сволочь тоже вот, права качала… то есть осуществлял открытое сопротивление законным требованиям представителей сил правопорядка.

Он покосился на сержанта, тот довольно хрюкнул, — эта «сволочь» в виде пожилого гражданского, его жены и двух малолетних детей нипочём не желал расставаться с излишками бензина, и даже стал распускать руки… ну ничего, со сломанным носом и выбитыми зубами — Юрка вон постарался, — ему будет что вспомнить в дальнейшем. И пусть жалуется, ага.

— Так, теперь по распорядку. За пределы поляны — не выходить! К посту — не подходить! Места общего пользования вам укажут; да, собственно, и сами найдёте — по запаху… Нет, обезболивающего у нас ничего нет! Есть немного антибиотиков, ими поможем, да. Есть врач? Медсестра? Подойдёте попозже. Всё ясно? Этот-то?.. Ладно, с этого бугая наручники снимем, но чтоб в последний раз! Нам тут показывать характер не надо, тем более без документов; мы тут все сами с характерами. С расшатанными нервами после… это… Сержант, снимите с него наручники. Ну и что что «сотрудник»!! А мы — при исполнении! Да, капитан Евстигнеев, можете жаловаться, хоть зажалуйтесь! Следующий раз найдём вам работу — вон, нужнУю канаву закапывать! Подайте мне ещё тут голос!.. Всё. Все свободны. Ещё раз повторяю — к посту не подходить, на дорогу не выходить, с постовыми не общаться! Ночью будем стрелять на звук, учтите! У нас тут местная специфика комендантского часа! Всё, разошлись! Эта… китель мне потом занесёте.

Капитан, оставшись в воняющей потом футболке, в сопровождении автоматчиков отправился в вагончик; рядовой вернулся наверх, в пост, к рации и обзору. Проинформированные таким образом эвакуированные стали расходиться, направляясь опять на загаженную поляну. За женщинами, растирая запястья от снятых наручников, бурча что-то себе под нос, направился и Вадим.

Ночь прошла спокойно. Относительно спокойно. Вымотанные «приключениями», люди, наконец почувствовав себя в безопасности, спали как убитые. Некоторое время стонала Вика — ей вместе с Аллой и Зулькой выделили Вовчикову палатку, — но вскоре притихла и она, впала в забытье.

Вовчик с Владимиром устроились поодаль.

— Мало шансов, Вовка… — прислушиваясь к доносящимся стонам, сказал Вовчик, — Умрёт, скорее всего. Перитонит сто процентов… Инфекционно-токсический шок — летальность 90 процентов… Если бы операцию, да не позднее 8 — 12 часов с момента ранения; если бы противошок и капельницу для восстановления кровопотери… А так — не, без шансов. Что мы сделали? Нефига мы не сделали… И сделать ничего нельзя…

Владимир угрюмо молчал. Было ясно, что Вике предстоял ещё путь в Оршанск, а там… Работает ли ещё хирургия? Капитан… как его? Евстигнеев, сказал, что в Оршанске относительный порядок… А что делать?? Не оставлять же её умирать здесь!

В самых мрачных мыслях он задремал, но спал неглубоко и чутко. Его разбудил отдалённый треск мотора — явно мотоцикл. Треск приближался, и замер поблизости, за зданием поста, где стоял полицейский УАЗик. Владимир поднял голову. Вовчик тоже уже не спал, он прислушивался, привстав. По лагерю метнулся луч фонаря. В лунном свете было видно — тот, толстый сержант, теперь без бронежилета, но с неизменным коротким АК за спиной. Увидев несколько поднявшихся голов, он негромко сказал:

— Спокойно, спокойно всем. Наш это человек… из патруля. Спите, эта, дальше! Безопасно всем…

Он ещё раз посветил фонарём, — головы опустились. Безопасно. И ладно…

— С поляны не выходить! Вас предупреждали, — ещё раз пристрожился сержант и направился к будке поста.

— Знаешь, Вовчик…

— Я тоже так думаю! — сразу же ответил тот.

— Я один.

— Не, вместе. Ой, не оторвали бы нам носы за излишнее любопытство…

— Сейчас не знаешь, где и за что скорее оторвут. А информация, она…

— Ну да, ну да. И это… Мы уже прошлой ночью того, по одиночке…

— А, на давай. Тихо. В сортир, типа…

Они по-возможности не шумя встали и прошли поодаль в кусты, где в неглубокой смрадной траншее был оборудован «типа сортир». Потом медленно и осторожно, стараясь не шуметь и не хрустеть, стали пробираться вокруг поста к той стороне, где стоял УАЗик, и где затих стрекот мотоцикла. Вовчик полз первым, и чуть не обнюхивал землю, иногда замирая и подсвечивая перед собой маленьким фонариком с надетым на рефлектор красным светофильтром…

— Чё ты?.. Вовчик! Чё медленно?? — шипел сзади Владимир, которого Вовчик не пускал ни вперёд, ни сбоку.

— Чшшшш… — шипел Вовчик, огладываясь, — Тут спешить не надо… — и снова полз, и снова замирал.

Наконец они оказались недалеко от УАЗа и стоявшего около него мотоцикла с коляской, поляна со спящими осталась по тут сторону поста.

— Всё же… я что-то не понимаю… — бормотал Вовчик, — Они тут как на курорте… Ну ладно мы, ну ладно… гражданские, расслабились, не ожидали… а они-то! Ни сигналок, ни хотя бы проволоки! Они-то должны понимать, что тут творится! Никакой защиты с тыла!..

— Так ты мин опасался?

— Ну, не мин; но хоть каких-то сюрпризов… а они чо-то…

— Тсс… Слушаем. Там этот, толстый сержант — а на мотике незнакомый мужик! Не мент — гражданский! И мотоцикл — не ментовский явно… Да и не бывает сейчас, вроде, ментовских мотоциклов с коляской?..

— Вот бля… всё же подорвался!.. — Шептал, ворочаясь рядом, Вовчик, — Вот ты бляяяя… И локтём, и коленом… Бляяяя…

— Что?

— Да говно же! Бля…

— Ладно. Тихо, Вовчик, наблюдаем…

Возившиеся около мотоцикла и машины, дверцы которой были теперь открыты, собственно, чувствовали себя довольно свободно, — они оба курили, и разговаривали не понижая голоса. Друзья, хотя и не видели почти происходящего — мешали открытые дверцы машины, но слышали разговоры почти полностью:

— … кэпу? Отдал ему?

— Да-да, всё как договаривались. Отслюнявил нормально…

— … хватит? Или ещё одну, сверху?

— Не, Иваныч, хватит. Не увезу. То есть увезти-то увезу, но ты ж потом кровь пить будешь — «рассчитайся!», а я в два дня столько не соберу, нет…

Звякнуло железо, как будто стукнули что-то железное — полное, бак о бак, бочку об бочку.

— … сколько пустых привёз?

— Шесть. Две на посту, и четыре здесь, на переднем.

— Не ставь на сиденье, провоняет! Ставь вниз. Колбасу привёз?

— Угу. Сало ещё.

— Огурцы у тя зашибись!

— Ну дык! Жена сама солила.

— Опять сэм?

— Ну а чё хочешь, Иваныч, где я те сейчас водяру достану?.. Чё ты как неродной? Хороший сэм, очищенный.

— Очищенный… Изжога у меня с него… — говоривший нарочито болезненно рыгнул.

— Дык ты закусываешь неправильно! Вы, Иваныч, вааще есчо удивительно как тут язвы себе не нажили — режима никакого, горячая писча через день и то не каждый день; сэм жрёте как ни в себя…

— Ну ты прям как моя бывшая; или как командир роты, царствие ему небесное, всё о моём здоровье печёсся… А кто готовить будет?? Я всё? Кэп? Срочники, бл. дь, яичницу пожарить не умеют, вот и сидим тут на сухпае, да твоём сэме, как потерпевшие, бл. дь, кораблекрушение… Кстати, яиц привёз?

— Как заказывал. Немного, три десятка, у вас же хранить негде… Давно бы уж нашли каку бабу готовить!

— Свою отпустишь?..

— Гы-гы-гы!..

— Га-га-га-га!!

— … ик… Чё у вас опять за табор?

— А, это… — закончившие что-то перетаскивать из коляски мотоцикла в УАЗик и обратно, в коляску, полицейский и гражданский тщательно теперь затягивали «передником» верх коляски. Оттуда выпирало; опять стали что-то переставлять. Да что «что-то», — ясно, канистры…

— … это эвакуированные, типа. Слышал — кэп говорил же на прошлой неделе, — принято решение о расселении. Вот и развозят их. Этих, правда, не довезли. Поломались на дороге, пошли пЕшком; да ночевали в лесу… а в лесу их и нахлобучили!

— Да ты шо?..

— В натуре. Я те грил прошлый раз — трое тут шастают? Микроавтобус… и всё такое?

— Ну.

— Вот. Только уже шестеро. Было. Вроде как снасиловали бабу, двоих кокнули, да из сопровождавших мужика одного, коллегу нашего, чуток не сожгли… Раненая у них. Вот завтрева отправим её в Оршанск — а они дальше почапают.

— Да ты шо…

— Угу. Не, ты не опасайся. Там у них, как говорят, некий… карамболь произошёл. Короче, дело тёмное; но, грят, из бандюков только один ушёл — но, бля, с ружжом… Да! Чуть не забыл. Ружьё надо?

— Иваныч, ты же знаешь, у меня…

— Да не про тебя речь! Толкнёшь кому? Хорошее. Двустволка, курковка. Двенадцатый калибр. А?

— Ааа… Ага. Поспрашиваю. Дык ты, небось, цену заломишь?..

— Ну, а ты как хотел!! Ясное дело — это ж ружжо! Гы.

— ПоспрошАю, ага.

— Вот. Спичек есть ящик… — занятые шнуровкой полога, говорившие слышны были теперь невнятно, — … терпила. Я ему в рыло дал, — он и закрылся! Я ему говорю — «Зачем тебе ящик спичек целый, ааа??? Ты что — коммерсант? А лицензия у тя есть??»

— Гы-гы-гы.

— … ничё такие тёлки. Высший класс! Грят, танцорки с Мувска. «Шоу-балет», — слышал?.. Во.

— Ну дык?.. И?.. А?..

— Не, низзя… — в голосе «Иваныча» прозвучало искреннее сожаление, — Кэп сказал, что они, бля, теперь на контроле, — доложил ведь он. Теперь задёргают: где они да что с ними, какие меры приняты… Вот если бы они не централизованно, сами-собой пёрлись… Эх, ну ладно! Ничёёёё… Денька через два опять у кэпа отпрошусь, — смотаем с тобой в… А?

— К Надьке-то с подружками? Естессно! Они — завсегда!

— Га-га-га!

— Гы-гы!..

— А как прошлый раз, помнишь?.. А она…

— … давай врежем за это дело!

— А доставай! Не оштрафуют меня — за вождение в нетрезвом виде??

— Га-га-га-га!!

Звякнуло стекло о стекло.

— Всё, Вовчик, ясно. Полезли обратно. Дальше уже неинтересно, — заворочался потихому Владимир.

— Ага. Полезли. Тем же маршрутом, ага. От тебя кстати, тоже воняет — ты тоже где-то вляпался…

— Да ладно. Отчистимся, говно не кровь, сильно не измажет…

Уже вернувшись на поляну «из типа туалета», по возможности почистившись травой и землёй, укладываясь досыпать под «бдительной охраной» молодого срочника, подсвечивавшего фонарём на дороге, друзья подвели итог увиденному и услышанному:

— Сволочи они. Я ж говорю — ничем не лучше тех бандитов; просто их ещё некоторые официально-властные рамки держат.

— Да, крутят свой мелкий бизнес…

— Ничё себе «мелкий!» Я представляю, сколько они тут отжимают…

— Во всяком случае, нам тут ничего не грозит. Пока. Завтра с ними распрощаемся — и катись они…

— Но лучше бы с ними в другой ситуации больше не встречаться…

— Это уж точно!

ДОРОЖНЫЕ ЗНАКОМСТВА

Утром, когда только-только рассвело, на посту пошло движение, появились первые машины, медленно, зигзагом, ползущие через лабиринт бетонных блоков. Засуетились полицейские, солдатика на шлагбауме сменили сержант и рядовой; капитан принялся проверять документы и распоряжаться.

Местные, постоянно ездившие через пост по своим делам, здоровались; беспрекословно и уже привычно предъявляли документы, открывали багажники для досмотра; иногородние, для которых это было внове, пытались возмущаться — на них не обращали внимания.

Как только началась движуха на дороге, несколько человек из «беженцев» подтянулись к посту. Алла сказала, что ночь с Викой прошла беспокойно, но сейчас она спит. Сильно поднялась температура… «Сепсис», угрюмо подумал Вовчик, обменявшись с ней взглядом, но не сказал ничего.

— Не толпитесь, не толпитесь тут… мешаете! — попытался прогнать их капитан, — Сейчас… как только найдём подходящую машину…

— Какую «подходящую»?? Вы уже несколько машин пропустили!! Какую «подходящую»! Вы обяжите доставить любую, и чтобы побыстрее! Вы же власть, вы можете заставить!

— Власть-власть… Но как власть, мы действуем в рамках закона… мы не можем обязать… и не в кузове грузовика с молочными бидонами её же отправлять! Сержант! Что там с машиной для раненой??

— Сейчас… Вот, кажется, есть подходящая.

Между тем «контрольно-пропускной режим» осуществлялся заведённым порядком: у кого-то уже скачивали излишки бензина; у кого-то ворошили вещи в багажнике, требуя «разрешение» на провоз излишков продуктов. Несколько машин, подъехав к очереди, и определившись с происходящим, попытались развернуться и смыться обратно — но этот манёвр был своевременно и привычно пресечён:

- Отста-а-авить! Все, вы слышали — ВСЕ машины тут находящиеся, пройдут через досмотр — таков порядок! Соответствующее распоряжение Администрации — имеется! — пояснил капитан через откуда не возьмись взявшийся мегафон, — Пытающиеся уклониться от досмотра рассматриваются как саботирующие законные требования власти, и по ним может быть открыт огонь! — предупреждаю! Так что всем оставаться на своих местах и соблюдать очередь на досмотр!

Атмосфера гвалта и всеобщего недовольства, видимо, была давно привычна полицейским поста, и они не обращали внимание на выкрики:

— Ну какое, какое «разрешение» может быть на два ящика растительного масла, ну какое??

— Это — товарная партия.

— Ну какая это «партия», ну что вы говорите!! Это всё для личного потребления, ну разве это «партия»?? Неужели я попёрся бы в такую даль чтобы спекулировать несчастными двумя ящиками масла??

— Сиё мне неведомо. Распоряжение Администрации — вон, на стенде, почитайте. Там есть перечень и предельные нормы провоза. Да, пока читать будете — вот здесь съезжаете, — и в конец очереди! …меня не волнует! Да, можете жаловаться… Следующий… …поговорить?.. Сержант! Тут к вам человек — на беседу.

Судя по всему, толстый сержант на посту был главным переговорщиком. Видимо, роли были распределены давно и прочно: солдатики на проверке привычно уже «запрещали к провозу» всё и вся, кроме уже самого очевидного; капитан величественно отсылал возмущающихся к стенду с распечатанными распоряжениями Администрации, по старинке многозначительно ставшие называться «декретами», либо советовал жаловаться… Желающих «поговорить приватно» уводил за пост сержант; через некоторое время «переговоров» «переговорщик» перетаскивал на пост нечто в сумке, коробке или канистре-бидоне, — и, получив отмашку, солдатики поднимали шлагбаум, пропуская счастливчика.

Напор женщин, и, особенно, девчонок из бывшей шоу-группы сбивал заведённый порядок, сержант нервничал, озлобленно отмахивался, и, наконец, подвёл к ним мужчину лет 45, отрекомендовав того как «Вот, он довезёт вашу больную!»

Мужчина производил очень приятное впечатление: он был чисто, по-городскому одет, хотя и не в офисный костюм, а в нечто спортивно-походно-выходное, но видно что недешёвое; напоминающее не то об английских джентльменах на отдыхе, не то об киноэкспедиции, снимающей фильм «про природу»: куртка-«сюртук», брюки с множеством карманов, дорогие замшевые походные туфли. И он улыбался. Он просто лучился доброжелательностью и состраданием:

— Где, девушки, ваша раненая?.. Я, как узнал, сразу… Это же надо, чтож они вас целую ночь продержали!.. Вы медсестра? (обращаясь к Алле) Кроме доставки в госпиталь, чем я ещё могу помочь?.. Медикаменты?.. (он значительно понизил голос): — Ей больно? Есть немного армейского обезболивающего, и пакетик морфина, — как раз на этот случай! Я сделаю всё возможное!..

Подошли Вадим и оба Володи. Нарисовался Хронов, всё это время почему-то бывший тише воды, ниже травы.

— Да, в Оршанске госпиталь функционирует. Я проезжал на днях. Я ведь сейчас только оттуда, в Мувск, по делам; но раз такое дело — вернусь, конечно же! Хирургия… Главврач — мой хороший знакомый, я поговорю с ним. Уверяю вас, работает, да. В Оршанске вообще порядка побольше чем в Мувске, чтоб там не говорили… Я — помощник депутата, сам из Мувска, но бываю тут по делам, не очень часто, правда. Конечно, доставлю вашу раненую в полном порядке, прослежу… У меня большой джип, вещей немного, ей будет удобно, — я сейчас подгоню… Сержант! Сержант, вы там распорядитесь — я в объезд очереди; чтоб там не возмущались!..

Он сочувственно улыбался, был многословен и всячески вызывал к себе доверие; но, видимо, и на самом деле хотел помочь…

Большая и тяжёлая ноша спала с плеч мужчин. Вику стали готовить к переноске в джип.

Мужчина, назвавшийся мувским помощником депутата, вскоре подогнал свой внедорожник; попутно перекинувшись с сержантом парой фраз:

— Ну, как договорились, да?.. Гружу — и на Оршанск, ваши орлы меня не задерживают?.. Да нет у меня ничего запрещённого, вы проверить можете, просто барахла много, всё выгружать придётся из багажника… люди-то торопятся!

— Ез-жай!! — махнул рукой сержант, как раз в этот момент вёдший важный и многозначительный диалог с сельчанином, вёзшим в Оршанск явно товарную партию прошлогодней картошки.

Вику осторожно переместили в джип, устроив на надувном вовчиковом матрасике на разложенном переднем и заднем сиденье.

— Надо бы кого с ней отправить…

— Ненадо-ненадо, я вам отвечаю! — воспротивился мужчина, — Доставлю и передам с рук на руки! Потому что потом я через этот пост уже не поеду! Добираться из Оршанска самим придётся. Да и зачем? Позвоните в областную больницу, там вам все данные дадут!

— Так… — друзья переглянулись с Вадимом, — Вроде как… А?..

— Ладно, — буркнул Вадим сквозь бинты, — Документы только покажь!

— Конечно! — мужчина достал щегольский кожаный, видно что дорогой бумажник, развернул его, блеснув множеством разноцветных кредитных карточек в кармашках, достал паспорт, права.

— Паралетов… Дмитрий Алексеевич. Ага. Я запишу, с вашего разрешения. И номер машины. Я попрошу капитана — пусть сообщит на въезд в Оршанск, чтобы вас не задерживали…

— Очень обяжете!

— Сети-то тут нет… Но на всякий случай — ваш телефон продиктуйте, мы из правления потом прозвонимся, там есть проводной… С главврачом поговорите, обещаете?..

— Да-да, экстренную помощь они оказывают, я знаю! Тем более пулевое; тем более Мувск в курсе!

— Сейчас со всем этим сложно — медикаменты, то, сё… — Владимир просунулся к господину Паралетову и подал ему деньги, — Дмитрий Алексеевич! Тут тысяча долларов и тысяча евро. Пусть окажут всю возможную помощь. Мы, как обоснуемся, её непременно навестим, непременно! Так и скажите там. Если что-то нужно будет — мы организуем, обещаю. Девчонка из коллектива, с нами шла; попала под бандитский выстрел… на её месте мог быть любой из нас.

— Я всё понимаю… Да, конечно. Насчёт денег не знаю; но, конечно, лишние не будут — я передам, вместе с вашими пожеланиями… — господин был уже весь мысленно в дороге; он проверил как устроена раненая — Вика была в забытьи, на красивом лице ввалились глаза, серебрились бисеринки пота на лбу, дышала коротко и быстро через полуоткрытый рот…

— Вот — бутылка с остывшим чаем. В дорогу. Ну, девчонки, отправляем?.. Спасибо вам, Дмитрий Алексеевич, дай бог вам здоровья!

В группе провожающих раздались всхлипы.

— Звоните на облбольницу. В приёмное отделение, или сразу главврачу… Ну, всё?

Хлопнули дверцы, джип мягко покатился по траве; развернулся; подгазовав, легко выпрыгнул на дорогу, и, объехав шлагбаум, устремился по дороге в Оршанск.

— Ну, хорошо хоть Вику отправили… Что могли — сделали.

— Из деревни ещё свяжемся. Я папиному другу позвоню, он депутат, у него связи, чтобы поспособствовал.

Стали собираться в дорогу, но сначала решили позавтракать чем осталось.

Собственно, не осталось практически ничего кроме чая. Пока укладывались и кипятили на всех в нескольких посудинах, — а из посуды были только две больших кружки из нержавейки друзей, и два армейских котелка вадимовой семьи, прошло время. Вовчик куда-то исчез.

Владимир пошёл искать, и нашёл его в конце уже образовавшейся очереди из машин на досмотр. Вовчик стоял рядом с внушительного вида детиной в чёрной короткой кожаной курточке, небрежно облокотившимся на крышу своей, видимо, машины — видавшей лучшие дни сильно подержанной бэхой; и что-то оживлённо с ним обсуждал. Они жестикулировали, и видно было, что обсуждали что-то весьма для обоих значимое.

— Вот, знакомьтесь! — представил их друг другу Вовчик, когда Владимир подошёл, — Это — Серж. Он с Мувска. Я его по секции ножевого боя знаю, я туда захаживал как-то, — недолго… А это — мой друг Вовка! Вовк! У Сержа своя концепция выживания! Мы тут с ним поспорили…

Серж смерил Владимира оценивающим взглядом, и протянул руку. Рукопожатие нового знакомого было сильным, — Владимир подумал ещё, что тот нарочно тиснул ему руку, чтобы произвести впечатление, — но рука какая-то пухлая, как в дутой перчатке. И сам он, несмотря на габариты — а был он на полголовы выше Владимира, который никогда на рост не жаловался, был какой-то пухлый, как надувной медвежонок. Но большой! К нему так и просилось определение — «большой».

— «Гренадёр!» — Вовчик как прочитал мысли Владимира; и тот отметил, что это с ними в последнее время стало случаться нередко, — у Сержа кличка такая была в зале — Гренадёр! За габариты.

— Ага, — детина улыбнулся чуть смущённо, и улыбка у него оказалась вполне детская, — Так называли… Помнишь ещё! Это после того как я им на спор ножом покрышку от КамАЗа три раза подряд насквозь пропорол… Так вот, Вовчик, я чо говорю — это у вас не вариант. Тоже мне, защита — деревенский дом! Подъедут человек пять на мопедах; двое будут стеречь с ружьями и автоматами, чтобы вы не высовывались, а трое закидают вас бутылками с коктейлем Молотова! И ничего вы не сделаете! Надо в деревне иметь брезент 2 на 2 и огнетушитель!.. Вас убьют, сожгут; потом заколют, будут прыгать у вас на голове…

Видно было, что новый знакомый разгорячился; он живо и красочно описал друзьям всю неразумность их решения ехать в деревню:

— … конечно, приехавший «городской» будет пользоваться спросом в трудные времена, у местных сельских одиноких женщин. Девушки просто будут бросаться… Если вы в ебенях, то арендуйте дом у доярки и доярку тоже на 2–3 дня пожить; а «своё хозяйство» — это глупость! И охота — глупость! Я, к примеру, вполне могу добыть лося; я могу убить его ножом в прыжке, — но зачем мне это надо?? Звери в лесу больные, мясо заражено, шашлык будет невкусный…

Владимир внимательно посмотрел на собеседника, — вроде бы не шутит. Под курткой, короткой, «бойцовской», какие любили носить гопы — чёрная же футболка; чёрные спортивные штаны и чёрные кроссовки, бейсболка. На поясе спортивных штанов блестящей клипсой поблёскивал складной нож; внутренний карман курточки тоже был явно отягощён чем-то тяжёлым… Где Вовчик таких знакомцев находит?.. Или они сами к нему тянутся?

А Серж — «Гренадёр» продолжал:

— А если вы будете в деревне жить у себя, к вам придёт однажды местный уголовник-алкоголик-маргинал, и что-нибудь украдёт! А если, скажем, алкаша ударить лёгкой дубинкой по рукам, то он придёт с толпой таких же! Или вас незаметно убьют. Ударит сзади молотком по голове — и перережет горло. Молча, без угроз, не собирая толпу, группу поддержки. Это сделает местный уголовник или маргинал, чтобы забрать ваше имущество и вселиться в ваш домик! Перед тем как убить не обязательно устраивать митинг или приезжать на 5–6 машинах!.. Вам просто выстрелят в спину из арбалета!

Он распалился, в уголках губ запузырилась пена.

— Вот потому я говорю, что выживать в деревне — глупость! Думаю, бьют людей чаще всего правильно, как это не странно звучит. Сами виноваты! Мне-то всё равно, я о себе думаю! А если уж частный дом, то первая задача чтоб окна не разбивались и не залетела бутылка ли камень. Окна как в банках, толстое стекло 5-19 см… Против вас будут просто голодные деревенские люди, молодые бомжики… Мародёр 100 % вооружён палками, ножами или без палок, возраст 15–50 лет. Боевого опыта не имеет. Кости лица ломают, глаза выбивают, на голове прыгают. И это нормально, это данность! Если к вам ворвутся — у вас должен быть как минимум АК-47, для эффективного поражения живой силы в упор в помещении, через межкомнатные двери и интерьер! Вы должны уметь уничтожить 20–30 погромщиков из АК-47 и уйти целым. А без этого у вас нет шансов… В деревне вообще всё уныло, волки съедают целые деревни! Вы же в деревне будете как овцы! Овца, как ни странно, на то и овца, чтобы её кушали. Это нормально и очень вкусно…

«Что он несёт…» — подумал Владимир, переглянувшись с Вовчиком — «Он вообще, интересно, нормальный?» После произошедшего прошлой ночью слушать эти бессвязные теоретические излияния, пусть в чём-то и верные, но только «в чём-то», было неприятно. И сам Серж не вызывал симпатии, — эдакий великовозрастный детсадовец, ненаигравшийся в компьютерные игрушки…

— Ну а сам-то ты?.. — прервал излияния нового знакомого Владимир, — Сам-то как планируешь? Из Мувска же ты, как понимаю, уехал!

— Да конечно уехал! В мои планы не входит быть удобрением! — переключился тут же на новую тему словоохотливый Серж, — там сейчас БэПе! А наблюдать за БП лучше с экрана телевизора, монитора. Что мне в деревне делать?? Я еду в Оршанск, там спокойно! Денег у меня достаточно, чтобы арендовать на 2–3 месяца квартиру и сожительницу; относительно нормальную, не дорожную проститутку, лечь на дно. Или снять номер в мотеле.

— И что дальше?

— И ничего. Никаких «подвигов», я вообще считаю, что от подвигов нужно держаться подальше, лучше километров за 5 тысяч…

— Да нет, что дальше? Ну, прошло какое-то время, кончились деньги…

Серж не успел ответить, Вовчика дёрнула за рукав подошедшая Зульфия:

— Что вы тут застряли? Здрассьте… Идёте, нет? Там все уже в общем собрались, вам только чай оставили.

Наскоро попрощавшись с новым, настолько же креативным, насколько и здоровенным знакомым, друзья поспешили к поляне, оставив того дожидаться своей очереди на проезд в Оршанск. По пути Зулька поведала, что среди эвакуируемых случились первые конфликты:

— Прикиньте, мы ж последнюю жрачку вчера вечером доели; мы ж не планировали несколько суток добираться; а, главное, не думали, что с толпой придётся делиться! Ну и идти, в общем-то, ведь уже не далеко! Чай только и оставался, ну сахар ещё. А тут, как чай вскипятили и разлили, смотрим — трескают! Эти, что к Мышастому на ночь ходили. Разлили себе наш чай — и трескают, с печеньками! Девчонки им — что ж вы, поделитесь! — а они эдак «у нас у самих на покушать чуть-чуть». Прикинь, Вовчик! И ладно бы те, что с детьми, — не, пацаны бегают, шумят, у них всё в порядке, — а именно что те, что без детей! Сидят — и жрут! И нашим чаем запивают! Нет, ты прикинь… Хорошо, Катька запасливая…

В «лагере» на поляне заканчивали сборы. Судя по всему только что случилось выяснение отношений, и большая часть беженцев-женщин были красными, надулись, и демонстративно поворачивались к друг другу спинами. Девчонки из шоу всё не могли успокоиться:

— Не, ты прикинь — жлобы! Вчера за общим ужином наше жрали, а сегодня со своим «нам не хватит!» Жлобьё!

— Мы у вас вчера не попрошайничали! Вы сами предложили! И нечего сейчас попрекать! — отгавкивались из другого лагеря.

— Где вас носило? — подошёл Вадим, — Допивайте вон — с Катькиными сухарями. Вовчик… Согласуем маршрут.

— Чо они?..

— Да что. Как следовало ожидать. Надо было ИХ вчера своим ходом отправить, жаль дорога сюда по сути одна. Ур-роды, бл…

Друзья приняли свои кружки с горячим чаем; получили и по сухарю, — обычному, просто высушенному, видать, на подоконнике даже не обжаренному в духовке, ломтю чёрствого белого батона. Ничего, можно в чае размочить…

Подошедшая Катя, у которой бандитом было порезано лицо, и тщательно обработано и забинтовано Вовчиком, угрюмо смотрела на них одним глазом — второй скрывала повязка. Говорить ей тоже было больно, потому она старалась меньше двигать губами, чтобы не шевелить порезанную щёку:

— В общаге насушила… Девкам не говорила, чтоб не смеялись — не принято у нас… Сейчас вот пригодилось.

— Кать… Спасибо.

— Пжалста.

— Кать, постой. Я повязку посмотрю сейчас. Извини, что я тебе вчера… это…

— Ничего, — глаз у неё влажно поблёскивал, — Сама виновата. Ты-то тут при чём… Посмотри, да. Болит… Вовчик. Есть не могу… Шрам на всю жизнь да?..

Они шли уже несколько часов, без носилок путь был намного проще. Вскоре должна был уже показаться и деревня — конечная цель столь неудачного путешествия. Вовчик время от времени наклонялся и трепал за ухо увязавшегося за ними с поста лохматого чёрного пса:

— Ну куда, куда ты попёрся? Оставался бы с ментами, у них кормёжка…

Пёс подгавкивал, преданно смотрел Вовчику в лицо сквозь висящие на бельмах лохмы, и всем видом давал понять, что назначил его теперь своим опекуном.

— Ах ты, ах ты… какой. Ну, нечего мне тебе сейчас дать, вот придём домой… Вовка, правда он прикольный?

— Да… Прикольный.

— Пусть бежит, правда же? Как в деревне без собаки?

— Его деревенские барбосы съедят… Хотя, вроде, наглый, может и не даст себя в обиду. Конечно, как без собаки в деревне…

— Хы, домашние животные украшают наш быт; а в трудные времена — и стол! — Вовчик всё пытался как-то расшевелить впавшего в задумчивость друга.

Теперь, идя рядом с Владимиром и пристроившимся рядом Витькой, Вовчик рассказывал про дискуссию с Сержем, про то, что не слышал подошедший позже Владимир. Владимир слушал и вставлял реплики:

— … он считает, что мы неправильно поступили, что понесли Вику на пост…

— А куда её нужно было нести?

— А никуда, типа. Говорит, это «не по-выживальщицки» — создавать себе проблемы из-за кого-то. Из-за постороннего, типа.

— Постороннего…

— Говорит, надо было чтоб её несли кто там у неё друзья-подружки, — а вы, говорит, тут причём?? Надо было вам, говорит, идти отдельно, своей группой — давно бы уже дошли! А не подставляться!

— … Он кто такой, этот Серж? По жизни?

— … я, говорит, «мелкий спекулянт, мелкий торговец»…

— Мелкий. Оно и видно. Что «крупным» ему точно не стать… Крупный — он, каким бы говном по жизни не был, всегда заботится о людях — так жизнь устроена. А исключительно о своей тушке — только инфузории заботятся…

— Я, говорит, «не люблю панибрацтво и жлобство». Делиться, говорит, ни с кем ничем не буду. Кредо у него такое, жизненное, типа. «Даже если сосед воет от перитонита за стенкой — это его проблемы.»

— Чё, правильно рассуждает… — вклинился Хронов.

— Говорит «У меня в подъезде кого-то убивали, а я выключил в доме свет и зашторил окна; каждый сам за себя, настоящему мужчине не нужны проблемы.»

— Настоящему… мужчине. Вовчик, ты б меня как-то раньше бы предупредил, что ли?.. Я ж с ним за руку поздоровался… В деревню придём — первым делом нужно будет руки вымыть, с мылом. Тщательно, с хозяйственным.

— Нуачо, он не прав, что ли?? — опять влез Витька, — Где-то же и прав! Мы ж какие проблемы поимели с этими бабами! Надо было…

Тут он ненароком взглянул в лицо Владимира, и осёкся. Он отчётливо почувствовал, что ещё фраза — и коллекция гематом на его многострадальном лице увеличится, а это больно; а перед девками — ещё и стыдно. Тут же притормозив, он отстал на несколько шагов, вместо конца фразы пробурчав что-то неразборчивое.

Некоторое время шли молча, посматривая по сторонам. Лес кончился, он зелёным обрамлением теперь стоял поодаль. Беженцы топали по приветливому такому пылящему просёлку, наблюдая по сторонам то заросшие необработанные поля; то, ближе к деревне, поля заросшие уже молодым кустарником и тонкими деревцами. Владимир подумал «Ну и грязь здесь будет осенью… Мы с другой стороны ночью заезжали, что ли, вроде асфальт до села был…»

Помолчав, Вовчик добавил:

— Он, говорит, «Успех — это когда жив, цел, с целым телом, можешь ходить». Дословно.

— Ясно его кредо. Значит ты позавчера ночью против успеха пошёл, рискуя и «целым телом», и жизнью-здоровьем, а?

— Угу. По его так выходит.

Снова шли молча.

— Вовчик. У тебя опять под ухом кровит. Ты реально себе ухо надорвал — на сучок, что ли, нарвался? Давай я тебе подклею марлю — лейкопластырь ещё есть?..

— Это фигня, вот кисть болит, растянул… Ты сам-то… башка не кружится?

— Есть маленько.

— Подташнивает?.. Это сотрясение, да. Чо, удары по башке просто так не проходят, тем более если ты с первого даже вырубился… Это тебе не кино, где раз по голове дали — выключился; потом раз! — включился, и как ни в чём не бывало! Удар по черепу с потерей сознания — это, знаешь ли, равносильно нокауту в боксе; а после нокаута неделями восстанавливаются. Ну ничего, домой придём, отлежишься. Чтоб пару дней вообще не вставал…

— Да… Оба мы с тобой «на колчаковских фронтах раненые»…

Друзья невесело рассмеялись.

— Вовчик… Помнишь, я тебе там, на посту говорил? Ну, типа «программа»?

— Ну? И чё.

— Пытаюсь спрогнозировать, хоть самое ближайшее… Вот что. Сейчас уже деревня скоро…

— Скоро уже. Нас встречать должны — капитан дозвонился ответственному.

— … там Хронов, мне так кажется, к нам «на жительство» попрётся… к тебе, в смысле, Вовчик. Я что хочу сказать — я резко против. Категорически.

— Дык а как он?.. Он, конечно, трус, но всё же…

— Не в том дело что трус. Видишь ли — вот мы сейчас шли, ты рассказывал про Сержа, про его «жизненное кредо». Так вот — если вдуматься, вспомнить — Хронов О СЕБЕ буквально несколькими фразами всё сказал. О себе, въезжаешь? Мне и отец всегда по бизнесу говорил: «Обращай внимание на мелочи, на детали», и профессор Лебедев тоже. Да что — вот даже известнейший русский историк Ключевский писал: «Крупный успех составляется из множества предусмотренных и обдуманных мелочей». Улавливаешь? Из мелочей, Вовчик! Предусмотренных. Вся жизнь — из мелочей состоит; и надо в мелочи увидеть крупное, чтобы не кусать себя потом за задницу! А то, что Витька поддержал, пусть на словах, жизненное кредо Сержа — «Я в стороне, а вы горите синим пламенем!» — это о многом говорит. Он этим о себе больше сказал, чем если бы написал целое сочинение по теме «Мои цели в жизни и пути их реализации». Так что… во избежание. Да и… ты, какой он в коттедже в Равнополье пефоманс на тумбочке с верблюдиками устроил — помнишь??

Оба рассмеялись.

— О, вот они. Встречают.

Действительно, вдалеке из-за пригорка, скрывавшего пока деревню, появились несколько человек. Помахали приветственно. Среди них выделялась огромная мужская фигура.

— Вот чёрт, надо было бинокль с собой взять. Не продумал.

— Вроде как и Мэгги там? С этой, как её…

Шли друг другу навстречу, «беженцы» невольно ускорили шаг. Да, среди десятка встречавших была и Мэгги, и Надька; и четверо мужчин, судя по одежде — местных жителей. Идущий первым, здоровенный короткостриженный мужчина лет 40–45, в клетчатой балахонистой рубашке, заправленной в брюки, с кобурой ПМ на поясе, первый протянул руку:

— Громосеев. Антон Пантелеевич. Уполномоченный от Администрации. Где здесь Вадим Рашидович?.. А, вижу. Ждём вас всех, уже второй день; волнуемся, в Мувск звонили… Теперь вот с поста сообщили, что у вас… хм, приключения. Идёмте.

Рука у него была огромной как совок лопаты.

У всех вырвался просто общий вздох облегчения. Ну всё! Дошли!

ГОСПОДИН ПАРАЛЕТОВ

Сидящий за рулём джипа представительный, весь такой улыбчивый и доброжелательный на посту господин Паралетов теперь был серьёзен, чуть печален, и целеустремлённо-собран. Чёрт дёрнул переться через пост, — вляпался как кур в ощип!

Он на ходу, перегнувшись через ноги Вики, достал из перчаточного ящика автомобильную карту, взглянул. Ну конечно, вот… здесь свернуть — что бы сразу?.. Конечно, крюк получается приличный, километров семьдесят; зато там гарантированно нет этих дурацких КПП, максимум пара местных полисменов. С ними всегда договориться можно, да и корочки помощника депутата пока что производят впечатление на провинциальную полицию. А здесь, я смотрю, они обдираловку поставили на поток, благо основная трасса. «Излишки» им…

В багажнике, так счастливо избежавшем досмотра, находились залитые по горловину восемь канистр с бензином, неминуемо бывшие бы конфискованными, если бы он вовремя не просёк ситуацию: ментам кровь из носу нужно было поскорее избавиться от докучливых наблюдателей на посту, а для этого нужно было пристроить раненую. Вот и… Да, достаточно удачно получилось; не для того я этот бензин доставал, чтобы отдавать жлобам в форме! Бензин сейчас — это мобильность; а мобильность — это жизнь…

Он похвалил себя за грамотно проведённую операцию по избеганию досмотра; точно так же, как только что отругал себя за то, что сунулся в Мувск именно по этой дороге. Он был всегда справедлив к себе: что-что, но общаться с людьми самых разных социальных слоёв он умел в совершенстве, профессия обязывала.

Сейчас он снял с себя маску доброжелательности и сочувствия так же легко, как полчаса назад надел. Этих «масок» в его «багаже» хватало…

Так. В Оршанск, конечно, переться смысла нет… Там ещё пост — на въезде-выезде; да и вообще — совершенно несуразный крюк получается… Вот здесь мы свернём. А что делать с этой… как её?.. Вот чёрт, они же говорили как её зовут — забыл. Впрочем, неважно. Сейчас она была для него не человек — так, использованная отмычка. Теперь нужно было решить как от неё избавиться. Главврача ещё знакомого выдумал… ничего, а, удачно получилось!

Лесная дорога должна была скоро кончиться, дальше начинались поля; нужно было спешить. Глянув в зеркало заднего вида и не обнаружив сзади машин, он свернул в лес; джип, подпрыгивая на кочках, что заставило болезненно стонать девушку, вкатился в редколесье. Он заглушил двигатель, прислушался. Тишина. Открыл дверь, вышел, всей грудью вдохнул воздух — хорошо-то как в лесу, а! Так редко приходится бывать; всё город-город, дела-дела; а сейчас ещё и небезопасно стало, да. Ничего, наверстаем!

Он открыл заднюю дверцу джипа. Девушка была, кажется без сознания. Приложил ей руку ко лбу — и от неожиданности отдёрнул руку, настолько горячим он показался. Горячим и сухим. Обветренные губы, запавшие глаза; между пушистых ресниц видны полоски белков. Но даже сейчас было видно, что девушка красива… Была! Ну да, они же там говорили, вроде, что из шоу-балета, да; это он помнил, даже и шоу вспомнил: был однажды с женой и дочкой; девки там выступали в перерывах и «на разогреве» известной певицы, как её?.. Забыл уже, но понравилось; а жена потом ещё в шутку пеняла, — ты, говорит, как все мужики, не на Ингу Коломийцеву смотрел, а на полуголых красоток из шоу-группы слюни пускал, как все мужики в зале… посмеялись тогда. Точно — Инга Коломийцева, вспомнил!

Занятый воспоминаниями, он осторожно принял на руки тело девушки, и ещё подивился, какая она лёгкая. Уууу, совсем, совсем плоха, это ж какой жар…

Он осторожно отнёс её подальше в кусты, и аккуратно положил на траву. Она мучительно застонала, в щелках глаз опять блеснули голубоватые белки.

Ммм-да… Постоял над ней, осмотрелся. Так. С дороги 100 % не видно; тут и съезда нет, и в лесок он хорошо зашёл, метров на пятьдесят… Собственно, ей немного осталось; наверное, часов восемь — двенадцать… если без оперативного хирургического вмешательства… Тьфу, чёрт, какая чепуха в голову лезет, — сейчас я вам, хирургию буду обеспечивать, да… Впрочем, в Моршанске госпиталь, вроде бы, пока… да неважно. Ну что, всё, что ли?..

Он ещё раз осмотрелся, не оставил ли чего. Нет, всё нормально. А, да, деньги ещё тот белобрысенький пацан дал, неожиданно много — тысяча евро и тысяча долларов, «на первое время, на лечение»… Сами, значит, рады были избавиться от этой обузы, откупались! Ну, я не крохобор, нормально у меня с деньгами…

Он достал из нагрудного кармана смятые бумажки, положил их рядом с телом девушки, — вот так вот, чтоб не казалось, что я какой-то жлоб и ворюга; тут никакого меркантильного интереса, чисто деловой акт, чисто бизнес, ничего личного!

Он пошёл уже к машине; но, не дойдя, вернулся. Что это я?? Как пацан, как пионЭр какой-то — на красивые жесты потянуло, старею, что ли? Чччёрт! Кому нужны эти понты, с оставленными возле тела деньгами!.. — он наклонился и собрал разлетевшиеся бумажки, свернул, сунул обратно в нагрудный карман. Ничего, хоть и нормально с деньгами — но и эти лишними не будут, нечего деньгами разбрасываться! Да и вообще…

Он завёл машину, и уже стал выруливать к дороге. Вообще, как дурак, честное слово, как пацан — чуть деньги не оставил… А если бы кто нашёл? — что бы подумал? Да забрал бы, конечно; так почему не я?.. Да! Новая мысль заставила его вновь заглушить двигатель и выйти из машины. Нет, это был не укол совести, — его юность пришлась на 90-е; его бизнес начинался в то время с «расселения» коммуналок, переселения с городских квартир в деревни «синеглазых кормильцев», как они тогда в своей тусовке называли алкашей — владельцев недвижимости. Кого — в деревню; а кого и… Собственно, так даже лучше — что им в деревне было делать? Годом раньше, годом позже, какая разница! Так что он был не сентиментален; точнее, привык считать себя таковым; а последующая плотная работа бок о бок с политиками начисто лишила и остатков иллюзий о некоей «морали».

Но заставила его вернуться к девушке мысль о… чё-ё-ёрт его знает, а вдруг?? Найдёт кто-то. Случайно. Понятно, сейчас не то время и место, чтобы грибникам всяким по лесу шариться, — но вдруг?? Он всегда считал себя предусмотрительным человеком.

Он постоял над девушкой. Нет, тут, всё же другое. То были спившиеся синяки, а тут… красивая, молодая, да. Жалко. А что делать?.. Он достал из-за пояса небольшой пистолет. Поперекладывал его из руки в руку. Нет. Так не пойдёт. И выстрел полностью не заглушишь, и пулевое отверстие… Нет, это плохая идея; но подстраховаться всё же надо… Вот что!

Девушка лежала на спине, глаза закрыты, тонкие руки прижаты к животу, к примотанным разорванными простынями к животу же махровым полотенцам с проступившими бурыми кровавыми пятнами. Дышит ещё? Дышит…

Он осторожно носком туфли отбросил в стороны её руки. Потом поставил ногу в замшевой туфле ей на живот, на прибинтованные окровавленные бурые полотенца — и надавил… сначала слегка, потом всё сильнее. Мучительный стон вырвался из груди девушки, такой мучительный, что его передёрнуло, но он надавил, наступил ей на живот всей тяжестью; и ещё покачался с пятки на носок.

— Аааахххх… — тонкие её пальцы вцепились в траву, вырывая её с корнем; широко вдруг открылись глаза, — и, взглянув ему в лицо, закатились под лоб… его передёрнуло. Чёрт побери, это не алкашей, да… Как неприятно, а! не ожидал…

Тело её вытянулось и задрожало, пальцы заскребли землю. Ну всё, надо думать, агония. Сквозь бурые засохшие пятна на полотенцах проступило ярко-алое пятно. Он поднял ногу, чтобы снова наступить ей на живот — и не решился. Да, собственно, и не к чему уже. Полчаса — час, — и всё. Будем считать, что «случайности» предупреждены. Ну… всё.

Он вернулся к джипу, завёл мотор. Поднял переднее разложенное сиденье, выбросил в кусты испачканный запёкшейся кровью надувной матрасик, на котором лежала девчонка. Так, что… имя знают, записали даже. Это наплевать, он не жил по месту прописки; семья вывезена в достаточно безопасное место; а «работа»… Работа также давно кончилась. Ну и… для подстраховки — легенда: вёз её в Оршанск, по дороге машина сломалась, ну, скажем, колесо проколол; пока чинился — она умерла. Ну и… Скажем — в лесу её и похоронил, да. Нормальная легенда, не подкопаешься!.. — так думал он, уже разгоняясь по дороге.

Внезапно перед глазами всплыло мучительно исказившееся лицо девушки; открывшиеся широко глаза, когда он наступил ей на живот, надавил; в ушах прозвучал вновь мучительный её стон. Его передёрнуло. Совсем нервы никуда стали?

Джип уверенно глотал километры за километрами. В памяти всплыла какая-то детская, детсадовская чушь, что в зрачке умершего, убитого, запечатлевается образ убийцы… Всякую чушь детвора выдумывает, лишь бы пострашнее было. Он включил музыку. Застукали басы. Джаз. Он любил джаз. Да и не я убийца, её же в лесу, там, на поляне убили… считай. Тут она уже так… скончалась! Помочь её всё равно было нельзя, ну и… вот.

Не прозевать бы поворот. Нет, нормально всё с нервами. Он вновь сверился с картой, и прибавил звук. Да, джаз — это вещь. Все эти рэпы — такая ерунда по сравнению с Луи Амстронгом!

ОРГАНИЗАЦИОННОЕ СОБРАНИЕ

Их хорошо встретили, да. Уполномоченный Громосеев, здоровенный, какой-то весь широкий дядька, коротко стриженной бугристой головой и неприветливым лицом больше всего напоминавший какого-то спившегося грузчика с продсклада, на самом деле оказался мужиком вполне нормальным: для натерпевшихся эвакуированных уже приготовили и размещение по домам, по спискам; и поесть, и даже баню для девок натопила сердобольная бабка из его «подведомственного колхоза».

Владимир с Вовчиком сразу же, выслушав только известия о непременном завтрашнем присутствии на собрании, двинулись к дому.

От Хронова, — и в самом деле, не подвёл Вовкин прогноз — возжелавшего присоединиться к друзьям, удалось избавиться довольно просто; — и Владимир отдал должное другу: Вовчик, оказывается, когда надо мог быть и вполне жёстким; Хронову он сказал (правда, видно было что собравшись с духом) ясно, коротко и без обиняков:

— Нет, Витька. Ты с нами жить не будешь. Мы так не договаривались, мы на тебя не рассчитывали, и вообще…

— Ну, не рассчитывали — так рассчитайте!..

— … такие вещи надо оговаривать заранее. Ты сюда ехал — в «расселение» подписывался? Вот пусть Громосеев тебя и расселяет. Всё, Витька. Без вариантов.

Тот обиделся. Да наплевать, собственно.

А вот известие о каком-то вдруг «собрании» для Вовчика во всяком случае было неприятной новостью — какие ещё к чертям «собрания»??.. Только из города вырвались, из заорганизованности этой чёртовой, — и тут «собрания»!.. Чё собираться-то, что тут «решать» — обсуждать??

— Приехали мы — всё, мы дома. Как-нибудь дальше сами! Помогли нам до деревни добраться?.. Да в гробу я видел такую помощь!! — так бурчал Вовчик, идя впереди Владимира — тот пока не ориентировался в местности.

— Что ты бурчишь, Вовчик?..

— Да… Вовк, какие к чёрту собрания? Давай не пойдём!

— Не, нельзя, Вовчик. Мы ж теперь… как бы в новом социуме; надо просекать местные заположняки. Опять же надо с местным коллективом познакомиться…

— Да нету тут заположняков! Деревня! В основном одни пенсионеры живут! Бабки с дедками! Ну, пара синяков — квасят. Я тут в общем всех знаю — у меня ж тут бабка жила. И меня — знают.

Дом стоял в исправности, правда при дневном свете показался ещё более убогим нежели ночью.

— Нет, Вовчик. Это — было. Прошло. Ты ж не… не в «довоенную» деревню на каникулы приехал; а на постоянное жительство; и этот, Громосеев здоровый — тут вроде как власть. Придётся с ним контактировать… И ещё. Что-то я предполагаю, что раз пошла такая политика, то население деревни начнёт сейчас стремительно увеличиваться. Уже увеличилось — сколько с нами пришло; в Никоновку сколько — половина?.. тут скоро будет теснее, чем в городе! Надо бы знать, кто чем дышит.

Из дома пахнуло нежилым; но было на удивление уютно. Солнечный свет, пробиваясь сквозь занавески, лежал цветным кружевом на пыльных подоконниках. Всё было как оставили в прошлый свой приезд, даже неубранная в шкаф забытая бутылка коньяка стояла возле прикрывающего люк в подпол громадного сундука. Хорошо-то как!..

Выгнав за дверь нахально сунувшегося за ними ментовского лохматого барбоса, Вовчик, сбросив рюкзак, с блаженным вздохом рухнул, подняв облачко пыли, на застеленную стареньким голубеньким покрывалом пружинную кровать.

— Ха-ра-шоооооо!!!

— Ви-ли-ка-лепно!! — выпал на стоявшую поодаль ещё одну кровать Владимир.

За дверью послышалось требовательное подскуливание.

— Вот ведь зараза… Он домашний, наверно. Отбился от коллектива.

— Угу. Надо ему имя придумать. Жрать хочешь?.. Вот и я пока нет. Блин, даже разуваться обломно…

— …

— Жоржетта убежала…

— Чё ты опять? Плюнь, Вовчик, нашёл о чём переживать!

— Да я понимаю, Вовка… Не то чтобы переживаю. Ну — кролик и кролик. И всё же.

— Ей в лесу лучше будет. — Помолчал — Пока её кто-нибудь не сожрёт.

— Вот и я о том же.

— Или вдруг её заяц какой-нибудь… Может, встретит в лесу своё женское счастье? А тут вон сколько Жоржетт разных. Выбирай любую.

— Гы. Шутишь. Ну, значит выживешь; но всё равно, Вовка, тебе лежать-лежать несколько дней надо — сотрясение! А что до «жоржет» этих… Они меня не любят. А Жоржетта меня любила.

— Да нифига, Вовчик. С чего ты взял? Прям «любила»? Ну, кормил ты её, зависела она от тебя — это ты называешь «любила»?

— Ну, как бы… Да уж…

— Ты ж не можешь считать, что, скажем, компьютерная программа тебя «любит»?.. Она просто тебя ценила как источник ништяков…

— А не один хер?

— Нууу… Ты о любви, что ли? Знаешь… Наверно в большинстве случаев так и есть… — Чёрт, как приятно было, валяясь на чистой кровати, разглядывать паучка, путешествующего по потолку и философствовать, зная, что в любой момент можно помыться… покушать… Хорошо!

— Любовь — равно признательность за ништяки. О, Вовчик, я вполне усвоил уже новый твой термин — «ништяки»!.. Наверно так и есть чаще всего. Но я как-то по-другому это представляю. Для себя, типа.

Да. Приятно философствовать, лёжа на кровати в безопасности, рядом с печкой, которую можно затопить в любой момент… рядом с запасами… а не на поляне, где с одной стороны над свежими холмиками торчат неумело связанные из колышков крестики; а с другой, в кустах, в канаве, лежат друг на друге трупы бандитов… Вспомнив, он невольно вздрогнул.

— Вовчик, ты калитку закрыл?

— Закрыл… А как?

— Нууу… Это как… Ну, не знаю. Когда 100 % можно положиться. Не, это просто хорошая, надёжная дружба. Любовь… Ну… Ответственность. Взаимная. Не, тоже не совсем то. Хер его знает, Вовчик, как сформулировать… Ну, как говорят — вот когда себя чувствуют половинкой одного целого — семьи. Тогда — любовь. Как у моего папы с мамой было. Как думаешь?

Вовчик тяжело вздохнул:

— Не знаю я… А ты Гульку — любишь?

— Что значит «любишь»?.. Нравится. Пока. Вообще… вообще, как говорил профессор Лебедев, честный ребёнок осознаёт, что он любит не папу и маму, а трубочки с кремом! Так же и тут!

— Ага-ага, под циника косишь; только слабо у тебя получается! Не верится! Ну чё?? Баню! А?.. Не, не ходи — я сам; а тебе сейчас покажу — сделай пожрать! Ну что, за дело??

На следующий день, после собрания, Вовчик занялся странным, на взгляд Владимира, делом: сходил в туалет на краю огорода, — шаткое строеньице, державшееся, кажется, только за счёт подпиравших его со всех сторон кустов сирени; и вытащил оттуда, прямо из зловонной дырки, связанные проволокой в длинную «колбасу» разнообразные железяки: несколько топоров, кувалду, пару разных по величине вил, боёк молотка, тяпки, серпы, ещё что-то.

Владимир смотрел с недоумением; а Вовчик, переодевшись в старенький, затрёпанный камуфляж, стал за грядками поливать железки водой из ведра, счищая палочкой налипшее дерьмо и землю.

— Вовчик???

— Ничего, всё отчистится — как новое будет, даже лучше! Цементация. Да. Не знал? Старый деревенский способ — чтобы металл был крепче, и не ржавел — вот так-то вот, на пару-тройку лет в нужник железки опускали. Эмпирически дошли; а вообще оно понятно — цементация поверхности. Эти — лет пять там, а может — семь. Ещё дедовы. В запас которые, так-то струмент есть, конечно. Опять же — в сортире не сопрут, правда же?? Вот отсюда что и найдём, чем от Громосеева откупиться!

— Нифига ж у вас тут хранилище! Хорошо ещё не для продуктов! Ты предупреждай если что!..

Собрание проходило шумно. Против ожидания от такой маленькой деревни, людей собралось возле единственного, по сути, «административного» здания, бывшего одновременно Правлением бывшего лесхоза; конторой; временным, на период нахождения в деревне, жильём самого Громосеева (семья его жила в Никоновке); клубом, кинозалом и тд и тп, собралось много. Пришли не только старые бабушки, постоянные жительницы, но и «понаехавшие», которых вдруг оказалось не мало. Конечно же — все «девчонки из шоу». Вадим с Аллой, без дочек. Демонстративно обиженный Хронов.

С бабушками, и вообще местными Вовчик уважительно здоровался, как и они с ним — Вовчика в деревне знали. Как и Вадима с семьёй, впрочем.

Внутри все не поместились, и собрание было решено проводить на улице, у крыльца. «Новгородское Вече» — как шепнул Владимир Вовчику, и оказался неправ, — вечевыми решениями, обсуждениями тут и не пахло. Собрание собиралось только для того, чтобы «довести до сведения» — и только!

То, что здоровенный Антон Пантелеевич «довёл до сведения» бывших и новых жителей Озерья, им в основном очень не понравилось…

Начал он издалека; как это было всегда принято у отечественных ораторов, прошёлся по международному положению, сообщил то, что и так все уже знали — про Новую Администрацию, про её декреты, про нормирование… Когда все начали уже зевать, и, собственно, решили, что этим краснобайством всё и ограничится — он вывалил, как ушат холодной воды, основное.

Оказывается, Администрация приняла не только решение о расселении городов в сельскохозяйственные поселения, но и «пакет документов, регламентирующих отныне проживание в сельской местности». Вся соль была в организации новых поселений, и новых налогах.

Из распоряжений Администрации непреложно следовало, что теперь, отныне, на селе будут существовать два типа налогообложения: на гос. структуры — так называемые «коммуны», и на частников.

«Коммуны» — по сути получались аналогом колхозов эпохи коллективизации начала прошлого века. Коммуны поддерживались государством — через пайки, через охрану, через снабжение инвентарём и, частично, топливом, — так сказал Громосеев, но тут же поправился, — что это только для больших поселений, где эвакуируемых расселяют в только что построенные бараки; с санитарными службами — душем, местным водопроводом, — «для Озерья и Никоновки, как и для большинства сёл Оршанского района это не актуально; сюда поставок топлива не будет; да собственно и вон — лес рядом!»

«Коммунары» будут совместно, и большей частью вручную, обрабатывать землю, — а так как ручного инвентаря категорически недостаточно, то вводится налог…

— … Вводится налог! — перекрикивая поднявшийся шум, сообщил он, — На сельхозинвентарь. С каждого двора положено собрать и сдать в общее пользование наконечников для тяпок… лопат… … штук! Топоров… Да не орите так, ничего же не слышно! Вот — перечень распечатан и будет на доске объявлений. Что?.. Пропадёт-сорвёте — это ровным счётом ничего не изменит. Переписывайте от руки, да. Где возьмёте? Сиё мне неведомо. Предполагаю что из запасов… Какие запасы? Такие. Короче, я вам информацию озвучил, а где брать — сами решайте. Нету — покупайте, меняйтесь. Решайте вопрос! Как я вам тут уже озвучил — мирное размеренное существование закончилось… пока. И в экстремальной обстановке Администрация принимает экстремальные меры. Одна их мер — вот этот вот «налог на инструменты». Можете, кстати, прекращать шуметь — то, что я вам дальше скажу, вам понравится ещё меньше! Я не собираюсь тут с вами перекрикиваться весь день! Собственно, можно и не сдавать — а просто вступить в колх… то есть в «коммуну». Вот, вновьприбывшие девушки-красавицы — жест в сторону стоявших особняком девчонок из шоу, — и станут основой коммуны, податься им больше некуда… Кроме того, коммунаров Администрация будет до конца сезона снабжать пайком… пока, во всяком случае, так планируется.

После этого Громосеев поведал, что по итогам сельскохозяйственного сезона будет собран с частных подворий и налог в натуральной форме — в виде сельскохозяйственной продукции. Картофель. Лук. Чеснок. Морковь. Свекла. Перечень будет вывешен там же.

— С каких… частных подворий?..

— С каждого зарегистрированного двора. С каждого домовладения. Независимо от количества проживающих.

Упала тишина. Все присутствующие только таращились на стоящего в проёме двери у входа в дом на крыльце Уполномоченного, и на друг друга, пытаясь осмыслить услышанное. Молчание прервал старушечий голос:

— Да господи!.. Что ж вы такое и говорите-то! Я ж одна живу — дочка с зятем всё не едут. Старик помер в прошлом году. Где ж я всё ето возьму-та??..

Все, повернувшись, уставились на говорившую — маленькую сухонькую старушку с изрезанным морщинами лицом, с мальчишеской короткой стрижкой, с рыжеватыми почти без седины волосами, в своём почему-то спортивном костюме, чёрном с жёлтыми полосками, напоминающую не то эсэсовца из кино, не то швейцара при ресторане.

— Валерьевна. Тут вот какое дело… — Громосеев было смутился, но тут же нашёлся; видно было, что подобное возражение он предвидел, — В коммуну вам, конечно, поздно уже… («- Я в лесхозе до пенсии отработала, какая мне есчо «камуна!» — вставила старушка) Но дом-то у вас большой! Вот, Борис Андреич с семьёй у вас живёт. Он теперь сотрудник администрации, он будет вклад делать, это его обязанность. Ещё поселите кого. Сын ваш из Мувска переберётся. Опять же с семьёй. Вот вам и есть целая небольшая сельхозартель. Такой способ начисления натурального налога, собственно, и выбран для того, чтобы стимулировать селян — вас, то есть! — на то, чтобы расселяли у себя горожан! И производили сельхозпродукцию. Если горожане у вас в дому живут — то налог и на них, соответственно, распространяется! Поля бывшего лесхоза расчищать и задействовать под сельхозпосадки — разрешено. Бесконтрольно! Контролироваться будет только количество произведённого и сданного… эээ… продукта! Где и как вы его возьмёте — это …

Опять зашумели.

— Продразвёрстка! — выкрикнул кто-то.

— Да-да! — движением огромной ладони остановив шум, заметил Громосеев, — Можно и так сказать. История движется по спирали, не так ли? Так вот. Страна, да, собственно и весь мир, как я вам только что докладывал, попали в очень непростую ситуацию! Я повторюсь, для тех, кто не понял с первого раза: в экстремальную ситуацию! Только сейчас мы в полной мере понимаем, насколько мы, наше существование зависимо от энергоносителей. Нет топлива — мало электроэнергии, не работает сельхозтехника, провалена посевная. Не будет хлеба магазинного, понимаете? Сами?.. И муки в автолавке не будет, как, собственно, и самой автолавки! Трудности с транспортом. Что на выходе? На выходе — или поголовный голод и гибель масс населения, или экстремальные, чрезвычайные меры. Сокращение потребления. Возврат к ручному труду при обработке земли. Перераспределение произведённой продукции. Иного пути, увы, нет! До атомных двигателей в тракторах и термоядерных электростанций мы, увы, не доросли…

— Не, я аднаго не могу понять! Аднаго! Понять! — вклинился в тираду Громосеева щуплый мужичонка с пропитым лицом, одетый по деревенской «моде» в балахонистый потрёпанный и засаленный пиджак, — Вот там, в городах, скажем, голод! А мы, значицца, тута должны производить — и отдавать! Аа??.. Мы-то почему? А? Почему — мы? У них, значитца, голод — а отдавать картошку должны мы! А я её, между протчим, сам садил! И никакой город мне не помогал! Почему это я должОн отдавать свою картошку, если город, к примеру, голодает?? Ааа?? — он победно обвёл молчащих односельчан загоревшимся взглядом, — Пускай сами и выращивают! Аа??!

Устало вздохнув, — видимо, он уже хорошо знал «оратора», — Громосеев произнёс:

— А ты не замечаешь, Костя… Константин… ммм… Александрович, что именно что «городские» и приехали на земле работать? И будут работать. Производить продукцию. И также часть произведённого будут отдавать для нормального функционирования государства. Вот, девушки будут работать, на земле. С тяпками и лопатами в руках. Хотя не на то они учились…

— … знаем мы, на что они «учились!» — выкрикнул мужичонка, осклабившись, и все вокруг засмеялись, задвигались.

— Рот закрой. Слышал? Сейчас я говорю, свои реплики оставь при себе! — поставил «оратора» на место Громосеев. И продолжил:

— Так вот. Ты тут за то, чтобы «не делиться» выступаешь, — а ты сам-то что, всегда был труженик? Насколько я знаю, тебя из лесхоза два раза выгоняли…

— Три. Три раза его выгоняли. Последний раз его уже я выгнал, без восстановления, за пьянку. Пьяница он и вертопрах! — произнёс до этого угрюмо молчавший сухой старик стоявший поодаль. Он, как и «Костя», также был в пиджаке, старом, но не в пример более приличном; тёмный свернувшийся в трубочку галстук под воротником клетчатой вытертой от времени рубашки символизировал его не совсем «пролетарский» статус.

— Вот. И Пётр Иваныч свидетельствует, а он тебя хорошо знает! — подхватил Громосеев, — Так что твои рассуждения очень мало что стоят. Тем более что твоего мнения никто не спрашивает. Я тут не дискутирую с вами, а довожу до сведения. На дискуссии времени нет — мне сегодня ещё в Никоновку ехать, а завтра ещё в две деревни. Кроме того дискуссии ничего не решают, — хочется подискутировать — чешите языки дома! Доведённая до вашего сведения информация — решение Администрации, оформленное декретом. Обсуждению оно не подлежит!

— Так бы и сказал… с этого и надо было начинать… — забурчал сразу присмиревший «Костя».

— … если кто-то недоволен — может жаловаться. В Оршанск, в Мувск, своему депутату. Знакомы с ним, нет? Кстати, депутатский корпус распущен, все решения сейчас принимаются только и исключительно коллегиальным решением Администрации. Я — её представитель по этому району. Один из представителей, вернее. Да. Я сразу не представился, извините. Шесть населённых пунктов в моём подведомстве, а машина… бензин… Впрочем ладно, вас это не касается. Так вот! — голос его вновь окреп, набрал силу:

— Государство находится в тяжёлой ситуации, и…

— И, как обычно, вытаскивать государство из этой ситуации должон народ! — видимо не выдержав, вновь вклинился потрёпанный оппонент.

— Морожин! Ещё одна реплика — и ты вместо вечерней самогонки под картошечку прокатишься со мной в Оршанск! Вернее, не со мной — а завтра приедет участковый с плановым объездом, он тебя и заберёт! Ты этого хочешь?? Я могу!

— Всё-всё, молчу, Антон Пантелеич, молчу, так это, сорвалося… — заблеял сразу тот, упячиваясь в толпу подальше от рассердившегося Громосеева. В толпе засмеялись.

— Значит, с «налогом на сельхозинвентарь» для только что прибывших определились. С налогом по итогам сельскхозяйственного сезона — тоже…

— Ничего не определились… это что же… Жили-жили, никого не трогали… теперь, значит, морковку осенью им сдавай! С чего это вдруг! А если я её, морковку, и не сажала этот раз!.. И вообще… — забурчали собравшиеся.

Вовчик тоже был очень неприятно удивлён; сейчас, уставившись взглядом под ноги, он, призвав свой опыт начинающего экономиста, лихорадочно прикидывал ожидаемый объём урожая, — как теперь оказалось, уже не его с Вовкой, а «общего», то есть урожая Администрации… получалось совсем невесело!

Один только до этого высказавшийся по поводу пропойцы Морожина Константина суровый старик в галстуке молчал, а потом разрядил общее недовольство:

— Ша, бабы! Раскудахталися! Сказано же вам — экстремальные меры! Крутые времена! Как уже бывало не раз! А если всё уже решено — что и кудахтать!

Все примолкли. Чувствовалось, что к словам старика тут прислушивались.

— Это Иваныч, он бывший директор лесхоза, — шепнул Вовчик другу, — Его тут все знают…

— После войны круче было — ничего, поднялись! И сейчас — надо поддержать государство. Что бы тут всякие Морожины не говорили. Тем более что вашего мнения никто и не спрашивает! Валерьевна! Ты вот баишь, что налог не потянешь — правильно Антон Пантелеич говорит, пускай к себе на постой больше народу, они этот налог и выплатят! За тебя в том числе!

— Ишо чего! — оскорбилась бабка, — Может, сын с семьёй скоро приедет! Куда я их вселю!

— Тогда и не кудахтай! Картошку ещё сажать можно. С семенным материалом Уполномоченный вон, сказал, поможет… А вы как думали?? Что сейчас такие времена настали — вон, в Азии так война! Атомная! — а для вас лишних несколько соток картошки-морковки посадить трудно??

— … ты, Иваныч, вечно был за «линию партии», знаем! — пискнул из-за спин стоявших Морожин, но суровый старик не обратил на него внимания:

— Вы што, правда думали — с города в деревню перебрались, и всё! Никто вас не трогает, никому вы неинтересны?? Нет! Так не бывает. Государство вас расселяет, государство вас обороняет и следит за законностью; государство и определит, чем и как вам заниматься! Так всегда было, и так всегда будет!

— Коммунист!..

— Ты, Морожин, заглохни! — отреагировал старик, — ты тут кинул своё «коммунист» как будто это что-то ругательное! А я этим горжусь! Но речь не об этом…

— Правильно говорит Пётр Иваныч! — подхватил так неожиданно получивший поддержку Громосеев, — Налог — небольшой, если считать подушно — вполне посильный. Насчёт земли я уже сказал… В общем, не будем переливать из пустого в порожнее. Итак. Как я сказал, я тут, в Озерье, находиться постоянно не буду, только наездами. В моё отсутствие вот, Борис Андреевич, будет следить за обстановкой — здесь, и в Никоновке. Он — мой помошник. Он из Мувска, как и большинство собравшихся, думаю, вы с ним найдёте общий язык.

Рядом с Громосеевым на крыльцо выдвинулся среднего роста мужчина, крепкий, с умным, но каким-то невыразительным, очень «средним» лицом, в очках. Несколько театрально поклонился.

— Вот. Он живёт у Валерьевны, где это все знают, в моё отсутствие все вопросы к нему… Теперь по расселению. Кто приехал к своим родственникам — я имею ввиду из городских, — естественно, живут у них. Борис Андреич всех перепишет, всех зафиксирует. Как я уже сказал, сам ответственный владелец домовладения непосредственно заинтересован в том, чтобы «населённость» его жилья была максимальной — налог прогрессивно будет распространяться на всех. К кому родственники не приедут — мы будем направлять на подселение сами. Повторяюсь! — он повысил голос, — Программа расселения — это гос-программа, и никому не советую её саботировать! Тут уже приводились аналогии с продразвёрсткой, — вы все историю и в школе учили, и по фильмам знаете, — что бывало с саботажниками.

— Ещё… — Громосеев обвёл присутствующих взглядом, — Хочу предупредить. Все знаете уже, что по дороге произошло с эвакуируемыми? Вот. Обстановка неспокойная… — он непроизвольно положил руку на кобуру на поясе, — Вот о чём хочу предупредить. Тут, километрах в восьми, ближе к Никоновке, образовался в лесу лагерь… этих — гастарбайтеров. Все знаете, в Оршанске было большое строительство, да на промзоне была занятость, да в коммунальной сфере, — ну и вот. Сейчас эти все «вакансии» высвободились. Их там человек около пятидесяти, считая с семьями…

В толпе кто-то охнул.

— Уезжать на свою родину они не спешат, да, собственно и… И депортировать мы их не имеем возможности. Социальный состав там разный…

— Да они зарежут нас тут всех!! — выкрикнула какая-то женщина.

— Не зарежут… Я же сказал, они ближе к Никоновке; кроме того, участковый отслеживает их миграцию…

— … Отслеживает он! Ничего он не отслеживает!..

— Да грохнуть их всех, и все дела! — Владимир узнал голос Хронова.

— Два дня назад он был в их… хм, как назвать-то? В их таборе, по другому трудно сформулировать, предложил или очистить вверенный район, или вливаться в одну из коммун — но это они не захотели… Под Оршанском коммуны строгие, там вольницы нет, там почти военный распорядок!.. Словом, они отказались. Но сказали, что максимум через неделю «откочуют» из нашего района… Попрошу не шуметь! — он огромной ладонью пресек поднимавшийся ропот, — Этим вопросом занимаются. Для чего я этот вопрос вам тут поднял? Чтобы, во-первых, закрывали двери в дом и в хозпостройки, особенно ночью; во-вторых — обращали внимание на чужаков, особенно — азиатской внешности. И немедленно докладывали — мне или моему заместителю. Все поняли? Какие-то вопросы есть по этому?

— Есть! — поднял руку Вовчик, — Предлагаю организовать местный отряд самообороны! Включить в него всех мужчин! Ввести систему оповещения! Эта… повесить… как его? Ну, железку какую, чисто как набат! Дежурства!..

— Стоп! — Громосеев опять поднятой ладонью пресёк Вовчикову тираду, — Это — отставить! Ни-ка-кой самодеятельности в плане безопасности, а то вы тут наворотите! Отряды самообороны, дежурства… истребительные батальоны ещё предложите организовать! Никакой отсебятины, с этим строго! Запрещено! И вообще. Поменьше умничайте!

Он обвёл строгим взглядом присутствующих, задержав взгляд на Вовчике. Тот опустил голову.

— Дальше. Вон там, на пригорке… — он показал рукой — и все невольно оглянулись, — Для тех, кто не местный, — церковь. Местные её называют «собор»; но на самом деле это просто церковь. Восемнадцатого, что ли, века…

— Семнадцатого! — выкрикнул кто-то.

— Ну, это вам тут так лестно считать, что семнадцатого, факты говорят, что… впрочем, ладно. Церковь до сих пор была законсервирована, в прошлом году начали её восстанавливать за счёт средств Оршанской епархии; но, как вы видите, сделали пока немного, а потом и вообще в силу известных вам причин работы остановились… Но церковь функционирует! Не вижу тут отца Андрея, вы с ним потом познакомитесь… У них, у верующих то есть, — там, за церковью, за пригорком, три-пять семей строятся, вы видели, — у них своя коммуна. Они — сами по себе. Да-да, не сомневайтесь, тоже будут платить продналог, всё это уже доведено до сведения. Просто — имейте ввиду, для кого это важно. То есть что церковь — действующая, проводятся службы, или как это там… обряды! Впрочем, пообщаетесь с батюшкой, он сам вам всё объяснит. Дальше…

Он заглянул в смятый листок в руке.

— По организации досуга. С «вечерним телевизором», сами понимаете… Вот, из города к нам приехала известный бизнес-тренер и специалист по… Словом, госпожа Соловьёва предлагает провести серию тренингов личностного роста. Интересно? На общественных началах. Прошу учесть, что в Мувске тренинги госпожи Соловьёвой стоят… стоили очень существенные деньги, так что цените и пользуйтесь моментом.

Он снова заглянул в листок.

— Дальше. Девушек из Мувска мы поселим здесь, в «правлении», в большой комнате. Питаться они будут централизованно; вот, уже и повар назначен — знакомьтесь: Мэгги… эээ… то есть? Маргарита!

В группе девчонок послышался смех.

— Мэгги?? Поваром? Да вы что?? Да она только упаковку с пре… с чипсами открыть сможет! Ха-ха-ха-ха!

Стоявшая чуть поодаль рядом со своей «наперсницей» Надькой Мэгги, одетая уже «по-сельски», в старенькие джинсы и х/б блузку, смерила говорившую насмешливо-презрительным взглядом и ответила:

— Представь себе, готовлю я не хуже чем танцую; тебе бы, убогой, поучиться! Впрочем, можем посоревноваться.

Смешки пропали.

— Вот. Запас продуктов для коммуны будет находиться в её распоряжении, — но в строгий подотчёт! Вот, Борис Андреич проконтролирует. Он же завтра вас выведет в поле, покажет фронт работ. Борис Андреевич, как я уже говорил, мой помощник, своего рода нарядчик и учётчик…

Фраза Громосеева оказалось оборванной. На вновь вышедшего на крыльцо Бориса Андреевича вдруг с лаем кинулся увязавшийся за друзьями с полицейского поста чёрный лохматый пёс, до этого отлучавшийся куда-то по своим собачьим делам, и только сейчас вдруг нарисовавшийся среди собравшихся, выискивая своего нового хозяина — Вовчика. Он кинулся на крыльцо, и раньше, чем кто-нибудь успел что-то предпринять, вцепился помощнику уполномоченного в ногу!

Произошло замешательство: мужчина с каким-то бабьим испуганным криком «Уберите собаку, я терпеть не могу собак!» шарахнулся в дверной проём, в здание; рядом стоявшие отшатнулись от остервенелого собачьего лая атакующего пса, сменившегося тут же не менее остервенелым рычанием терзающего штанину и ногу животного.

— Уберите!! У-бе-рите его!!

Пёс представлял собой теперь шар когтей, зубов и ярости; и нипочём не желал оставлять в покое свою жертву.

Наконец, Громосеев, изловчившись, сгрёб его за шерсть на загривке и одним движением отшвырнул его в сторону. Тут же получив пинка от кого-то из стоявших рядом, пёс отлетел в сторону ещё дальше, взвизгнул, перекатился через голову, и, всё ещё свирепо рыча, шмыгнул за здание.

— Чья собака?? Ааа??.. Чья собака, спрашиваю?? — кричал, болезненно кривясь и зажимая сквозь располосованную штанину окровавленную ногу пострадавший.

— Не наша, нет. Не видели раньше. А, это же вчера, с городскими пришла!

— Наша это. Вернее, не то что наша — к нам прибилась. От ментовского поста, — сообщил Вовчик, достав перевязочный пакет и тампон для обработки раны.

— Его нужно немедленно застрелить! — потребовал Борис Андреевич, болезненно морщась, — Он, наверное, бешеный!!

— Мы даже как его звать-то не знаем… Вроде спокойный такой пёс был, что с ним случилось? Под ногами вертелся, хвостом вилял, всё как всегда — и вдруг!..

— … застрелить! Или повесить! Я его сейчас сам… я его, паскуду!.. Ненавижу собак! Особенно таких ненормальных!

— Ладно, ладно, Андреич, успокойся. Вот ведь какая история… Что это он? И прям на тебя? — помогая Вовчику накладывать повязку, удивился Громосеев.

— Я ж говорю — не любят меня собаки! И я их не люблю! Ненавижу даже! Надо его немедленно прикончить! Возможно — бешеный! Антон — дай мне свой пистолет. Я его сейчас, паскуду…

— Нельзя, — осадил разбушевавшегося учётчика Громосеев, — Ещё по собакам тут не стреляли. Каждый патрон в подотчёт.

— Нельзя! — поддержал и Вовчик, — Тем более, если подозрение на бешенство. Его сейчас напротив, наблюдать надо. Так положено; у собак симптомы быстрее проявляются, нежели у человека. Если вдруг… тогда вам надо будет срочно в Оршанск, в госпиталь, на курс уколов — бешенство это не шутка! Но вообще… что-то я сомневаюсь. Нормальный такой пёс был, что это он?..

— Антон Пантелеевич! — обратился к Уполномоченному Владимир, когда неразбериха и ажиотаж с нападением собаки на представителя администрации, так странно закончившее собрание, уже поулеглись; и старые и новые жители Озерья стали, попутно обсуждая новости, расходиться по домам.

— Вы не звонили в Оршанск, в обл-больницу? Как там Вика?

— Звонил, звонил, Владимир… ээээ… Евгеньевич. Мне уже тут весь мозг её подруги на этот счёт вынесли. Звонил. Говорят — не поступала. Это несколько странно, конечно, у них сейчас пациенты только с самыми тяжёлыми травмами, и особой чехарды с учётом быть не должно. Но… В принципе, ничего необычного. Этот ваш… кому вы её на доставку поручили? Он ведь мог её не обязательно в облбольницу доставить; возможно, в детскую… а там не отвечает. Или в ведомственную, там, в промзоне есть поликлиника; а может повезло, и её сразу, с дороги в Мувск, в центральную перевезли — может, встретили попутку?..

— Это навряд ли… да и время…

— Ну, я не знаю. Добавить мне нечего. Вот. В кабинете у меня есть телефон, звоните пока я не уехал. А так — ключ будет у Бориса Андреевича. И с собакой своей разберитесь! На цепь — и наблюдать! А потом — уничтожить! Нам ещё тут травм от собачьих укусов недоставало!

— Вовчик! — на улице подошёл Вадим, — Такое дело… Как у тебя друг-миллионерский сынок, — вроде на ногах? Башка не болит? У меня есть немного, но терпимо. Значит вот что. Есть возможность разжиться генератором и парой сотен литров солярки. Есть интерес? Вот. Значит, вечерком, то есть часа через три, я к вам зайду. Есть разговор. Конфиденциальный! — через щели в бинтах он подмигнул, показывая степень секретности предстоящего разговора.

«— Вот жучила; позавчера его ещё убивали, а сегодня уже что-то явно намылить хочет! И нас в компанию зовёт», — подумал Вовчик, и был недалёк от истины.

— Мэгги-то… А? Подальше от поля, поближе к кухне — и Надька при ней! Когда и готовить научилась, она ж, я думала, максимум что могла — в микроволновке что разогреть…

— Мэгги — девка разносторонняя, мы её все таланты никак не знаем… А что? Вот вчера она наготовила — нормально же? Нормально? Я так вообще — очень понравилось.

— Это с голодухи да после того ночного… происшествия.

— Не, это ты зря. Мэгги хорошо сготовила — никто не ожидал.

— А точно она?

— Она-она. Мне бабка сказала, у которой мы в бане мылись, и у которой сейчас Мэгги с Надькой живут. Она на неё нарадоваться не может — так и называет: «Унученька».

— Ну, Мэгги, ну даёт!..

— Да, девки, нам до неё с её талантами как до Луны раком…

— Раком ты ещё встать успеешь, не торопись…

— Хи-хи-хи. Ха-ха-ха! Кому что — а тебе, Лика, только о пошлом…

— Мэгги! Или как тебя там — Маргарита? — тронул её за руку Борис Андреевич.

— Мэгги. Просто Мэгги! — она смерила его взглядом, который в Мувске, да и в Европейских столицах заставлял смешаться даже владельцев многомиллионных состояний; взглядом королевы, которой простолюдин наступил на шлейф парчового её платья.

Но, против ожиданий, нарядчик-учётчик не смешался, как она ожидала; а только нагло усмехнулся, что было неожиданно у только что такого корректного и строгого — до собачьего укуса, — мужчины. Напротив, он, как-то воровато оглянувшись, ещё крепче взял её за рукав и повлёк в помещение конторы, приговаривая вполголоса:

— Мэгги, не Мэгги… Тут, знаешь ли, сценические псевдонимы надо с опаской употреблять, тебе — в особенности!

— Что вы хотите этим сказать?? — Мэгги рывком высвободила свой рукав и, остановившись, смерила наглеца ещё более высокомерно-жгучим взглядом, — И вообще. Мы с вами «на ты» не перешли, я вам не девочка по вызову, извольте обращаться корректно, как подобает мужчине… и уберите руки — не терплю!

Но преобразившийся вдруг Борис Андреевич только хмыкнул на её тираду, и, хотя рук больше не распускал, смерил её в свою очередь с головы до ног нагло-раздевающим взглядом и демонстративно-плотоядно ухмыльнулся, так нагло, что её передёрнуло. Но ответил подчёркнуто-вежливо, так как мимо как раз проходил кто-то из девушек:

— Видите ли, Мэгги, мне, как «уполномоченному от уполномоченного», простите за каламбур, необходимо обсудить с вами, как с заведующей пищесектором только что образованной коммуны, раскладку питания на ближайшую неделю! Пожалуйста, пройдёмте со мной в кабинет уполномоченного, это не займёт много времени.

Возразить было нечего, и Мэгги прошла за ним в кабинет, представлявший собой собственно всего-навсего тесную выгороженную клетушку, где едва-едва умещался письменный стол с телефонами, сейф, полка с канцелярскими папками со скучными надклейками «баланс лесхоза за … год», «внешнее», «поставки» и прочая ерунда; стул, и диван, на котором как-то удивительно умудрялся умещаться громадный Громосеев, когда ему нужно было ночевать в Озерье.

— Девчонки! Никто Мэгги не видел? — Надька вошла в комнату, всю заставленную серыми солдатскими кроватями, так, что между ними оставались лишь узенькие проходы, — нынешнее обиталище эвакуированных шоу-красоток.

Девушки только начали обживаться: чемоданы и сумки частью рассованы под кроватями, частью открытыми стояли на кроватях; на белёных стенах появились плакаты известных рок- и поп-групп; из них на нескольких — с дарственными надписями, фотографии эстрадных звёзд, какие-то пейзажи и даже таблица-раскладка калорийности питания по продуктам; на серо-фиолетовых армейских одеялах — кокетливые кружевные накидочки; и, как непременное сопровождение молодёжного женского коллектива — пара резиновых кружек эсмарха с длинными розовыми шлангами и пластмассовыми наконечниками на них.

— Не-а…

— Надьк, гля, мы тут как в казарме…

— Ой, Насть, я как вспомню ту неделю в Мувске… Жрать нечего, везде разбои, ночью в общагу кто-то ломится, в полицию не дозвонишься… так готова хоть в казарме жить! Особенно после той ночи…

— Ага. В казарме бы и я согласная!

Дружный хохот сотряс комнату.

— Ка-а-ане-ечно! Кто бы сомневался! Это ж ты в подмувские пансионаты на «культурную программу» с непременными «субботниками» с хачами согласная была! А тут — солдаты! Конечно!

— И я люблю военных, красивых, здоровенных!

— Все их любят. Особенно сейчас.

— Не, девки, вы как хотите, а главное — спокойствие. Тут, вроде, спокойно…

— Ага, как на кладбище. А Громосеев — сторож при кладбище!

— Ха-ха-ха!

— Надьк, а как вы там с Мэгги у бабки устроились? Комфорт?

— Какой там комфорт… Мэгги на раскладушке, я — на сдвинутых лавках, на матраце… Прикиньте, у них тут ещё лавки есть! Я раньше думала что «лавки» — это садовые скамейки, ну такие, со спинками… Бабка ещё так храпит ночью — фиг заснёшь. И молится постоянно.

— Ясно. Так давайте к нам. Ещё две койки свободно.

— Девки, я Мэгги ищу. Как сквозь землю…

— Она, вроде бы, с этим, с Андреичем. Который зам Антона, в кабинет пошли. Чего-то там по жрачке обсуждать.

— Ага.

Получив таким образом направление поисков, Надька довольно быстро нашла кабинет Уполномоченного, за фанерной дверью которого раздавались приглушенные голоса; но не стала ни стучать, ни входить, а с непринуждённым видом облокотилась плечом рядом о дверной косяк — голоса было слышно плохо, но кое-что разобрать удавалось. Два голоса — мужской и женский, Мэгги. Услышанное, вернее, подслушанное, было интересным, хотя уже и не неожиданным:

— … вообще не понимаю, о чём это вы!

— …да ладно. Я, собственно, пока и сам не понимаю — но чувствую. Смекаешь? Чувствую! Такие как ты ничего просто так не делают, и раз ты в этом сраном колхозе…

— … я тут с девчонками, с коллективом!..

— Ты не придуривайся, родная, коллектив ваш в Мувске ещё кончился!

— … и я вообще не понимаю, что вам от меня надо?? Я ведь могу Громосееву пожаловаться!

— Да-да, беги жалуйся. А я могу попросить его сделать запрос в Мувский МВД… тебя ведь в списках на расселение нет, я проверял! От чего или от кого тихаришься, ааа?? … Вот. Сядь, и не возникай, хорошая девочка… а мы ведь с тобой знакомы! Ты меня, конечно, не помнишь, но… коллеги, можно сказать! … Ты меня держись… Тебе ведь здесь нужна защита.

— Какая от тебя защита-то? Ты на себя посмотри…

— Ага, значит прав я был — нужна защита…

— … что… тебе надо?..

— Хы, да тоже что и всем… Но это подождёт. Пока. Хотя…

— … руки… руки убрал!..

— … молодец, молодец… да расслабься, не здесь же; что я, сумасшедший?.. Не, ты молодец, быстро соображаешь, да… О, какая грудь… силикон?

— Сам ты силикон, урод!..

— Верю-верю… Руки! Вот так…

За дверью несколько секунд слышалось сопение, затем вновь мужской голос, незнакомо-низкий, с хрипотцой:

— … молодец. Из низов, поди? Лимита? Ничего-ничего, тут нечего стыдиться, такие и становятся в смутные времена королевами; ты мне верь, я знаю… Хочешь карамельку? Зря. Ты — лучшая, без сомнений… … сам возьму. Это шанс, для тебя шанс… не понимаешь, дура; ладно, потом поймёшь… Да не лезь, потом… что, и в самолётном сортире это пробовала? Нет, не пробовал, потом научишь… хы.

Почувствовав, что она вот-вот будет застигнута за занятием, которое вряд ли можно назвать «товарищеским»; а она, Надька это осознавала, кое-чем Мэгги обязана, она быстро и бесшумно вышла из конторы на улицу. Собственно, ничего нового не узнала… да и не стремилась. Что каждый встречный мужик будет стремиться залезть Мэгги в трусы она и до этого знала, как и то, что у Мэгги явно были основания слинять из столичного Мувска в глухомань Озерья.

А в тесной каморке кабинета уполномоченного, дверь которой была заперта изнутри только на хлипкий шпингалет, перед тем как открыть дверь произошла и «церемония знакомства»:

— … вспоминаю, вроде. Мувский музыкальный?

— Областной драматический.

— Ага. Гамлеты с Отеллами значит. Тебя ведь не Борис зовут? Нет?

— Борис. Для всех тут — Борис. Для тебя… зови по-простому: Дьявол.

— …ты что… тот, что в городе??! … я слышала, мне говорили…

— Да не шарахайся так, дура… не тот, однофамилец, хы. Много нас сейчас развелось, дьяволов, за всеми не уследишь… говорю ж тебе — сценический псевдоним. Да, такой вот. В общем… пол-одиннадцатого приходи сюда; да не сюда — к углу подойдёшь… внутрь не заходи. Потолкуем. О раскладке продуктов и те де и те пе, хы. Бельё люблю чёрное, смекаешь? Ну, иди…

СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРИОД ПРЕД-БП

— Не, Вовчик, ты заметил, как грамотно? Сначала утомил всех лекцией «о международном положении», дал информацию — потом позволил пар выпустить. А когда весь пар в свисток вышел — объявил, что дискуссии и не будет. А за невыполнение — в острог. То есть в Оршанск. Как точку поставил. «И пошли они, солнцем палимы. Повторяя «Суди его бог». Не, непрост этот Громосеев.

Друзья шли домой после прошедшего собрания.

— Ну, небось не первое такое собрание проводит; знает уже что и как. Тут предсказать реакцию несложно, фигли… Но я ведь, Вовка, я ведь по делу предложил! Чтобы организовать отряд! Самообороны! Телефоны-то кончились! Разместить набатные железяки — перед конторой, где девки; и в концах улицы. Редкие удары — сбор. Частые удары — тревога. Где звонит — туда все и подтягиваются. И отражают нападение!

— Нападение… Чем отражать — вилами и косами? Кстати, косы я что-то не видел…

— Есть коса, как же. Ну чем отражать? Чем придётся. Хуч бы и вилами. Хотя конечно… Блин, надо теперь фонарик с собой носить…

— Фонариком обороняться будешь? Ну-ну.

— Ты просто не в курсе. А Громосеев этот — говно! Как меня перед всеми опустил! Перед девками даже!

— Он об этом не думал… Он же кто? — представитель власти. А власть чем озабочена? В первую очередь чтоб ей все подчинялись. Иначе какая же она власть? А вооружённые граждане могут и не подчиниться, тем более — сплочённые в организацию… Вот потому и эти конфискации охот-оружия, и прочее. Меньше всего они думают о нашей безопасности! Больше всего — чтоб подчинялись. Увы, это нормально, Вовчик. Для любой власти.

— Да знаю я… Понял. Эти… покойнички-бандиты, Лешим успокоенные — небось так и лежат там, на поляне, и никому до них дела нет! А только подумать — нападение! Вооружённое! С жертвами! Раньше бы полк ОМОНа с СОБРом и вертолётами…

— Ага, с реактивной артиллерией ещё… не бывает ОМОНА полками; впрочем, не о том речь. Чё делать-то будем?

— В деревне всегда дел полно. Картошку окучивать. Можно… даже нужно! — ещё кусок распахать, и засадить, у меня есть чем. Я прикинул — это ж дофига сколько отстёгивать-то? Это ж…

— А!.. Что-то мне подсказывает, что до периода сбора урожая и расчёта с Администрацией ещё и дожить бы надо. А там — посмотрим. Но картошку, конечно, надо… Сортир твой подремонтировать. Того и гляди в дыру провалишься, или сам на бок завалится. Топор, ножовку? Рубанок?

— Само собой. Умеешь?

— Ты меня совсем-то за белоручку не принимай…

— Не, я ничё. Дам, конечно. Знаешь, Вовка, пока тут не прочухали, давай завтра с утра «на школу» сходим. Ну, на ту — помнишь я тебе говорил. Недострой которая, она тут недалеко. Там есть старая опалубка, надо её ободрать — доски! Наверно, с досками будет напряжёнка скоро. Вернее, уже. Откуда им взяться? Лесопилки не работают, пилорамы… О! Первое что сделаем — наладим пилу. Двуручную. Ещё — лучковую сделаем — отличная вещь! Места само полотно мало занимает, а саму пилу хоть из веток сделать можно… но мы, конечно, сделаем капитально. И пилить ей не в пример удобней и быстрее, чем ножовкой! И…

— Да-да, Вовчик, сейчас придём, и первым делом распишем задачи; потом разнесём их по степени важности; всё как полагается в планировании. Доски — это точно в первую очередь; сейчас, чувствую, такое время пошло — кто не успел тот опоздал… Как тогда, в обувном магазине, помнишь?..

— Дааа… Ух ты, заррраза! Как опозорил-то нас! — Вовчик наклонился и потрепал за ухо вновь невесть откуда взявшегося пса, — Сейчас придём — и на цепь тебя, гада!

— Хорошо-то как в деревне, Вовчик! И одеться во что, и помыться. И пожрать, и где есть сготовить. И безопасно. Вроде как. Пока. Ружьё, правда, отобрали, суки. Тот толстый ментяра… Падла!

— Это верно, Вовка! Меня вот с детства заложено, что постоянно что-то «должен»: учиться, не пропускать пары, потом ходить на работу… А здесь я никому ничего не должен — только себе. Утром проснулся — и сам себе день планируешь! А не хочешь — то и дальше валяйся! Правда сейчас, вон, Администрация даёт понять, что всё-таки что-то и здесь я им должен… А ты, Вовк, что-то как уголовник стал разговаривать, а?

— А что делать, Вовчик, слетает от потрясений шелуха цивилизации… Шучу. Просто ружьё очень жалко — трофей ведь… Как назовём?

— Как думаешь? — они дошли уже до дома, и Вовчик, поручив другу пса «держать чтоб не убёг», полез в ветхую сарайку искать цепь, — Раз на цепи, значит Цербер.

— Не. Какой из него Цербер. Пожрать любит — Шницель. Лохматый — Охламон. Клапан… Куда??.. Сидеть! О, слушается.

— Саботаж. А?

— Можно. Но вообще надо бы найти его прежнюю кличку. Или хотя бы чтобы рядом. Попробуем?

— Как это?.. Во, нашёл. Только ржавая. Ничего, оботрётся. Сейчас из ремня ошейник сделаю.

— Начать по алфавиту. Видишь, он пока не реагировал. Эй? Астарот! Об-ба. Смотри — уши поднял. Знаешь, Вовчик, у него, наверное, кличка «на а» была. Апогей! Атлант? Артишок!

На «Артишок» пёс отреагировал радостным взвизгом и сунул мокрый холодный нос в руку Владимиру. Никакие другие клички, перебираемые друзьями, на другие буквы алфавита, его не взволновали. Решено было что если в прошлой жизни он был и не «Артишоком», то где-то близко.

— А что это он на Бориса-то кинулся? Прямо как признал.

— Ага, удивительно. Как-то целенаправленно, да? Вроде такой внятный пёс был, не наглый — и решил загрызть вдруг Помощника Уполномоченного, причём у всех на виду… А тот, вроде как, в натуре, испугался.

— Испугаешься тут… Теперь вот на цепи посидит, наблюдать его будем… Да, будку ему надо бы сделать. Я займусь пожалуй.

— О, Вадим идёт. Вроде бы вечером собирался. Какое-то коммерческое предложение у него к нам.

«Предложение» Вадима было просто и незамысловато, и изложил он его со всей возможной прямотой: он предложил «обнести» расположенную поблизости, километрах в семи, вышку сотовой связи. Совместно. На паритетных, так сказать, началах: 50 на 50. С него — транспорт.

У выслушавших его «предложение» друзей буквально отвисли челюсти — в самых бытовых, повседневно-рабочих выражениях, он, бывший полицейский, строгий поборник (во всяком случае, в разговорах) «законности и порядка, строгого соблюдения прав собственности» предлагал не много не мало, а совершить кражу имущества — причём, судя по всему, в особо крупных размерах. А друзья-то до этого даже боялись ему и заикнуться о нескольких парах ботинок, «открыто похищенных» с обувного магазина в период «недели мародёра» в Мувске… Поистине что-то в мире меняется… Друзья переглянулись.

— Смотрите, парни, — как ни в чём ни бывало повествовал Вадим, — Я на эту вышку давно глаз положил. Там генератор и запас дизтоплива. Администрация, видишь, выпендрилась: «Обеспечить населению бесперебойную связь несмотря на блэкауты». Если не мы, то обязательно кто-нибудь другой подшустрит. Тут мешкать нельзя! У меня у самого голова болит, мне бы по уму надо бы после прошедшего неделю лежать, самогонкой отпиваться; да и девок даже на пару часов боюсь теперь одних оставить — нельзя! Это ж такая ценность бесхозная стоит!.. Уйдёт! Этого никак допустить нельзя! Уполномоченный уехал… Участковый только завтра приедет. У меня и прицепчик есть к моему внедорожнику, — я ж его заранее в деревню перегнал. Инструменты опять же. Ёмкости. Ну так что? Решайте. Нет — так я другим кому предложу; Хронову вон вашему… он не откажется.

Друзья вновь переглянулись. Тот ли это Вадим, что готов был растерзать на части покусившихся на чужое?

Ну что ж, не отказываться же? И участь вышки сотовой связи с сопутствующими её «ништяками» была решена.

На следующее утро, пока не совсем ещё проснувшиеся после тяжёлой ночной работы по дерибану имущества компании мобильной связи друзья раздумывали над планом работы на ближайшее время, припёрся новый знакомый — Морожин, тот, что скандалил на собрании.

— Вовчик, привет…

— Костян, не дам ничё. И нету! — сходу среагировал Вовчик.

— Чё ты так сразу?? — оскорбился Морожин, — А поговорить? Бабка твоя, царствие ей небесное, никогда так-то вот мне не… Я, может, не за этим пришёл!

По результатам получасового общения Морожин всё же получил вожделенное — полстакана водки «на опохмел души», зато и друзья получили полный расклад по происходящему в деревне.

Население Озерья стремительно увеличивалось. Только этим утром две машины, набитые «городскими» и городским же скарбом, прибыли из Мувска; причём одна — не к родственникам, а прямиком к «Правлению», к «конторе». Ждут Бориса, — а тот «с народом в поле», — показывает девкам фронт работ. Кстати, эта, длинная — как её? Мэгги? Что у них за повариху, про вас спрашивала; чё-то им от вас надо. Тебя, типа, Вовчик, первым делом видеть. Кто таков Борис? А шут ево знает. С Мувска. Он на неделю раньше вас приехал — и сразу с Антоном закорешился, с Управляющим. Но ничё не скажешь — мужик нормальный! Уважительный. С ним и поговорить интересно, не то что… всегда поймёт чего душа жаждет… нету у тя? Да ладно, чё ты жмёшься? Ну ладно. Он у Валерьевны живёт; грит, товарищ по работе ейного сына. Часть ево вещей перевёз, записку — тот пока не может, с работы не отпускают. Валерьевна ево ждёт. Борис-то? Не, не один, — с женой он. Тихая такая, затюканная баба; и сынок у них — маленький. Народ по деревне после вчерашнего собрания на конях… Ясен пень, ты прикинь, это ж!.. Я чо, для этих, для городских, што ле, сажал?? Для Администрации этой сраной?? И инструмент им есчо давай!.. Прям душа горит… нет у тя чо?.. Да не жмись ты, не жмись… А, и участковый приехал! Как Борька с поля вернёцца, будут обход и перепись делать. И эта — расселение. Уплотнение, типа. И к вам кого подселят, ждите, ага.

Друзья переглянулись. Всё же хорошо, что и генератор, и запас дизтоплива они решили, по настоянию Вадима, у него и спрятать. Вадим оказался настоящим куркулём; и спрятать у него можно было, наверное, не только генератор, но и танк. Владимира, который считал себя, по отцовскому воспитанию, деловым человеком, несколько ломало, что весь продукт ночной вылазки был, без раздела пока, сосредоточен в руках Вадима — но что было делать. Наверно, оно и к лучшему — вот, участковый наведается; кто знает куда он нос сунет и какие вопросы задаст? Хорошо ещё, что на добро, накупленное в «Гекторе», сохранились все товарные чеки. Хотя, конечно, лучше не светить — отберут. Найдут повод-то.

— Молодняк кучкуется, — продолжал Морожин, — к Митриевне пацан с другом приехали, «на пока» говорят. Родители пока не выбрались. Те ещё… гопари. Ты ж их знаешь, Вовчик, они у тя в прошлое лето забор-то поломали! Я думаю, их родоки в деревню специально сослали, чтоб их в Оршанске не посадили — уж очень бедовые. И к Фёдору парень приехал, грит, племянник. Тоже… кадр. Как все вы, городские. Чё, так и не нальёшь? Те как про баб услышали — сразу в стойку, хы, как кобели! А?

— Нам-то что за дело?

— Я думал, вы вместе. Ну, с бабами. Вместе же пришли. Эта… Поп ещё, ну, отец Андрей, сёдня вечером придти обещался — будет агитировать в свой кагал. Ну, в общину свою, у них там своя коммуна — порядка и инструмента больше, но всё по-божественному. Моляцца. Вовчик, ну чо ты как неродной, ты не видишь, душа у человека горит!..

В общем, Морожин на свой «полстакана» отработал. Но, подлец, выцедив стакан, уходя не преминул буркнуть: «У, куркули городские понаехали!..»

«От девок», пока Владимир мастерил будку для Артишока, Вовчик вернулся поздно и злой. Неизвестно, что он себе напридумывал, зачем он им понадобился, но оказалось, что звали его чисто для помощи по хозяйству:

— Надо, говорит, Вовчик, нам бы помочь. Прикинь: тяпки им на черенки насади! Лопаты. Ножи, грят, поточи! Надька — дай, грит, ножик, капусту порезать. На, говорю. Во, говорит, какой острый! А бабкиными нипочём так не нарежешь — оставь, грит, его нам! Не, ты прикинь! — мой НР-43, легендарный, можно сказать, хоть и реплика — капусту резать! И смотрит так, как будто это за-здрасьте! Как так и надо! Как будто и не сомневается, что это в порядке вещей — у нас у самих дел по горло, а я им тяпки насаживай, да ножи точи; да ещё «дай его мне насовсем!» Нет, ты прикинь!

— Дал? — практически не сомневаясь в ответе, спросил Владимир. Он как раз заканчивал обивать крышу собачьей конуры куском старого рубероида. Сидевший рядом уже на цепи Артишок грустно наблюдал за ним блестящими сквозь свисавшие лохмы глазами.

— Дал… Не, не насовсем, не думай! Сказал, завтра что-нибудь другое ей принесу, а этот — только на день! Ну не могу я на такое смотреть! — она ж тарелке режет! Я её говорю: Надь, трудно доску взять?? Есть же доска! А она — «я, говорит, немного!» Какая разница, говорю, много-немного, заточка садится; кто же на тарелке режет?? А она говорит: «Не, хороший ножик, острый!» А я ей говорю…

— Ну, простись теперь с ножиком. Заиграют.

— Я им заиграю!! Завтра же!..

— Да ладно. Постоянно слабину даёшь. А они этим пользуются.

— Кто «они»?

— Женщины.

Вовчик повесил голову:

— Я ж по-товарищески!..

Тогда Владимиру пришлось в очередной раз провести для друга ликбез по общению с прекрасным, но, к сожалению, совершенно обнаглевшим в результате тлетворного влияния цивилизации полом, норовящим захапать себе всё самое-самое и ничего не дать взамен:

— Вовчик! Женщина товарищем не может быть по-определению. Во всяком случае в нашем, в мужском понимании. Чтобы без задних мыслей. Они — другие. У них отношение к жизни другое. Они — ничего не делают запросто так, всегда хотят получить что-то взамен. Всегда, Вовчик!

— А любовь?

— Тоже. Взамен любви — заботу, крепкое мужское плечо, на которое можно опереться; дети, семья. Материальные блага какие-нибудь. Кончилось на что рассчитывала — считай, кончилась и «любовь». Почему говорят «лодка любви разбилась о быт»?.. Потому что без материальных благ любовь как-то быстро кончается! Это не хорошо и не плохо, это просто так есть; и это нужно учитывать. А ты, просто так раздаривая свои ништяки и просто так помогая, конечно, пока что будешь котироваться — но не выше, чем просто «помогальник». И больше тебе ничего не светит.

— А как быть, Вовка? Не помогать?? — Вовчик со всем возможным вниманием слушал своего опытного друга.

— Почему же? Помогать. Но ты, Вовчик, задействуй свои преимущества! Их у тебя масса! Что мог дать богач раньше? Шубу, поездку на Канары? Можно обойтись. А вот без зубной щётки и пасты — фиг обойдёшься; во-всяком случае не женщина. Или без хорошего ножа на кухне. Или без тяпки в огороде. Мы что — в их «коммуну» входим? — нет! Что-то обязаны?.. Вот и пользуйся!

— Что: ты мне дай, тогда я тебе дам зубную пасту??

— Ну зачем же так грубо. Просто давай понять, что твоя благосклонность чего-то стоит, и может выражаться в реальных ништяках! Заодно и отсеешь тех, кому от тебя только ништяки и надо. Вот таким и «ченчь» предложить не грех — ты мне, я тебе. А то ты всё как само собой разумеющееся!.. Будешь пресмыкаться — кончишь как Желтков в «Гранатовом браслете» у Куприна!

— Не читал…

— А прочитай. Заставляет, знаешь ли, задуматься!

Вовчик и в самом деле задумался; а потом выдал возражение:

— Ты, Вовка, как бы прав… Каждый, конечно, думает о себе в первую очередь; и уж девчонки — так в самую первую очередь. Но а ты сам-то?? Там, в лесу? На стволы?? Мог бы тихо лежать и не дёргаться, как Хронов!

— Есть ещё воспитание, характер, харизма, инстинкты… Мужские. Но это вовсе не отменяет что каждый в первую очередь думает о себе. Папа учил, что даже если не можешь с инстинктами совладать — нужно, во всяком случае, отдавать себе отчёт почему так поступил, а не иначе. В себе разбираться. Научишься в себе разбираться — и других понимать будешь.

Визита участкового ждали в определённом напряге, но ничего страшного не произошло. Участковый оказался замордованный жизнью и службой старший лейтенант, приехавший на видавшем виды УАЗике. Про вышку сотовой связи он явно ничего ещё не знал. И помощника Уполномоченного, покусанного новоназванным Аротишоком Бориса Андреевича с ним не было, один пришёл.

Вообще визит его был чистой формальностью — окинул взглядом ветхое жильё, переписал данные из паспортов, поспрашивал про происшествие в лесу на поляне. Что-то пометил у себя в блокноте. Посоветовал

«-… не играть в кулаков-единоличников, а присоединяться к коммуне. Объединения контролировать легче; и потому, дёргайтесь вы — не дёргайтесь, всё равно все там будете. С государством не поиграешь; как при НЭПе было, так и сейчас будет — дадут вам «похозяйствовать» сезон, хлебнёте при сборе сельхозналога — и на следующий год в коммуну сами прибежите!»

Выпил чаю; сказал, что в Мувске

«— …чёрт-то что творится, вот, передавали, какие-то «битвы на мечах» истфехтовцев с гопниками уже были — и есть жертвы; в Оршанске не в пример больше порядка».

Посетовал на недостаточные лимиты на бензин, из-за чего приезжать будет нечасто; опять, как и Уполномоченный, посоветовал обращать внимание на посторонних, особенно с азиатской внешностью — лагерь «гастеров» куда-то переместился — может быть откочевал в соседний район, а может всё ещё здесь где-то; «леса в Оршанском районе густые, их тут и с авиаразведкой не найдёшь… А как похолодает, оголодают — полезут к жилью, осторожнее будьте… Но — нет, никаких неформальных объединений, с этим строго! Ещё чего не хватало…»

Уже ушёл, но с полдороги вернулся:

— Где у вас этот — пёс бешеный? Надо его — того!.. Андреич просил.

Как поняв, что речь идёт о нём, и судьба его сейчас решается — или почётная смерть от полицейской пули, или жизнь на цепи, лохматый Артишок проявил знание людей, понимание обстановки, и показал себя с самой лучшей стороны: вылез из будки, полакал воды из миски, неторопясь подошёл, насколько позволяла цепь, поближе к участковому, повилял хвостом, и даже сделал попытку встать на задние лапы.

Участковый растрогался:

— Не. Ну какой же он бешеный? Бешеные совсем не так выглядят. И бешенство по другому так и называют — «водобоязнь», и поведение… Не, не похоже. Может просто не в духах был, или обознался…

Под напором обоснования Вовчиком что «во-первых он, видите, всё равно на цепи; во-вторых, его наблюдать нужно — положено так; в третьих…»

Что «в третьих» Вовчик так и не придумал; но участковый уже и сам раздумал казнить пса, даже осторожно потрепал его за лохматое ухо, и вынес вердикт:

— Это — шнауцер! Точно знаю. Шнауцер. Породный. Ну, пусть живёт. Но — чтоб на цепи. Здесь ему не город.

Но ночью Артишок, как будто стремясь вновь опровергнуть представление о себе как о разумной спокойной собаке, порядка часа с остервенением куда-то гавкал, спровоцировав на поддержку всех окрестных собак; гремел цепью, и вообще вёл себя буйно. Пришлось Вовчику выходить с фонарём, светить — никого не было, — и матерно инструктировать бдительного сторожа не поднимать тревоги без лишней необходимости.

— С другой стороны, — опять укладываясь спать, размышлял вслух Вовчик, — Это ж не город, не многоэтажка с замком на подъезде. А вдруг те же гастеры? А так — напугает. Не, собака в хозяйстве хорошая подмога…

Утром же он, вынеся Артишоку пожрать, вернулся домой держа двумя пальцами некий продолговатый кусок, извалянный в пыли.

— Что это, Вовчик?

— Странное дело. Вроде как мясо, или, скорее, колбаса. Судя по запаху. У будки лежало — а пёс на неё рычит, и землю гребёт. Но не жрёт. Откуда бы взялась? Ну-ка…

Положив кусок на лист газеты, Вовчик «препарировал» его, — и обнаружил внутри несколько поломанных швейных иголок.

— Дааааа…

— Это этот, Борис, больше некому.

— Вот что он и лаял ночью.

— Что-то он его не полюбил.

— А то. Но вообще… Травить чужую собаку, иголками… Это только скот какой мог додуматься.

— И ведь не докажешь. Скажет — выдумали. А он сейчас вроде как власть; вернее — при власти…

— Да ладно. Не станем вопрос подымать. А пёс — разумная скотина, не стал жрать. Приучен.

— Молодец, да.

— Не, всё равно тут спокойней, чем в городе. И лучше. Правда же, Вовка?!

Вовчик ещё не знал, что тихая, спокойная, изобильная трудовая жизнь в «домике в деревне», как он себе её представлял, вскоре закончится, сменившись самыми жуткими и непредвидимыми событиями…

ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ — 2

«Шоу-балет» после полного трудового дня укладывался спать. Свет в Озерье давали, но не больше чем на 2–3 часа — вечером; и потому сейчас большая комната бывшей конторы, с нагромождёнными один на другой около стены старыми письменными столами, заставленная армейскими кроватями, освещалась только керосиновой лампой и парой свечек.

Шурша одеждой и позёвывая бывшие танцовщицы готовились к отходу ко сну.

— Окна не открывай!

— Так душно же!

— Комары налетят!

— А мы свет погасим.

— Тараканы набегут. Хи-хи-хи.

— Тань! Ты входную в контору закрыла?

— А тож! На засов.

— Ты следи! А то неровен час…

— Я тебе что, дневальная?

— Ты ж последняя заходила… А кто сегодня дневальный?

— Дневальная? Хи-хи, дневальная-плевальная.

— Дура. Ну, дежурная. Полы не мыли что ли??

— Мыли, как не мыли? Чё ты выпендриваешься, Светка?? Устала с поля? Ну так завтра оставайся тут дневальной, отдохнёшь! Посмотришь, что это такое — посуду холодной водой за всеми перемыть, воды в умывальник и на кухню, полы вымыть, дрова…

— Да, девки, посуду холодной водой — это жесть!

— Да ладно, устала она… В поле вон, целый день внаклонку…

— Вот и отдохнёшь!

— Не, а правда, кто завтра дежурит? График есть, не?

— А кто составлять будет? Надо старшего.

— Надо.

— Мэгги — старшей. А?

— Ты это, лампу потуши. Керосину мало. И одну свечку. А одна пусть горит пока. Да, дура, не дуй туда — а фитиль прикрути! Вот бестолочь!

— Чё ты разоряешься, Катька, я может, керосиновую лампу второй раз в жизни вижу! Откуда я знаю, как она выключается?!

— «Выключается!» А-ха-ха! У-хо-хо! — отозвалось из полумрака сразу несколько голосов, — Не нашла у неё выключателя, не? Хи-хи-хи!!

— Точно, Катьку в… в коменданты общаги! В старшие! Катьку! Она одна тут у нас знает, как керосинка выключается! Ха-ха-ха!

— Мэгги!

— Нафиг Мэгги! Мэгги не здесь, а у бабки живёт; и потом Мэгги кухней занимается. Нужен двойной контроль. Кать?! Будешь комендантшей нашего бабского взвода? График там, контроль, обучение?

— Ка-ть? Давай, а? Всё одно ты и в поле за всеми присматриваешь.

— Буду. А то вон, лампу потушить не могут! Лопнет стекло — где возьмёшь? Где ты сейчас возьмёшь ламповое стекло на керосинку, ааа??

— Вот заело тебя.

— У Вовчика. У Вовчика наверняка есть. Он запасливый.

— Ааа, разбежался он тебе давать. Даже если и есть. Нашла, понимаешь, источник…

— А чо, не даст? Даст. Надьке — она показывала, — нож дал. Хороший.

— …а я ж ему говорю: дай, Вовчик, нож. А он — вон тем работай. А я ему — дай свой. А он: это не кухонный нож! Ты ж говорю им только что работал! Да, грит, помог; это я кухонную работу делал своим ножом, но отдавать его на кухню, грит, не буду! Не кухонный. Я говорю — не на кухню, дай мне… А он — дай тебе, всем надо будет. Почему, грит, у тебя своего ножа нету?? А я говорю: а нах он бы мне нужен был? А он — ну, не нужен, так и не проси…

— А потом, на следующий день, обратно забрал. И дал какой-то другой — китайский.

— Но ведь дал же, дал?

— …

— А вообще он дурак. Я видела — мы выкинули майонез — а он подобрал. Дурак.

— Зачем выкинули?

— Просроченный.

— Пропал, что ли?

— Срок годности вышел. Просроченный.

— Вот ты дура! Мало ли что на банке написано! Попробовать трудно было??

— Вот и жри пропавшие продукты! Тухлятину.

— Он может не пропавший. Ты ж не смотрела.

— Срок хранения истёк — значит нельзя есть! Это ты хоть понимаешь??

— Ну ты и дура.

— Сама такая.

Пауза.

— У них собака. Может — собаке.

— Собаки майонез не жрут.

— А что они жрут?

— Ну… Кости там. Мясо. Корм. Корм собачий жрут..

— … не, девки, может и не дать. Чо-то спортился Вовчик. Раньше так без вопросов. А вчера я ему говорю: «- Вовчик, у тебя вата есть?» А он говорит: «- Не только вата, а и прокладки есть.» Я ему «- Дай?» А он мне: «- Полай!» Хам.

— Хи-хи-хи. Полаила? А что бы он тебе должен бы? За что бы? Скажи спасибо, что с Вовкой умывальник построили; и с сортиром помогают. Возводят, да. Хронов вон не разбежался. И деревенские ходят только, посмеиваются.

— Так чо, Вовчик сказал, у него и прокладки есть??..

— О. Всё что услышала, ага? Не даст — сказал же.

— Деревенские марлю стирают.

— Фууууу!

— Это как попросить.

— Хи-хи-хи. «Как попросить», ага. Минет ему сделаешь — может и даст!

— Знаешь как у меня обильно бывает?? Может и сделаю. Лучше Вовчику минет, чем тем, на поляне…

— Ой, бля… Светка, не вспоминай! Мороз по коже!! Как вспомнишь! А Вика так прямо около меня упала! И Клавдия эта толстая! И брызги мне — крови! Ужас! Я как вспомню — так вся дрожу.

— Вовчик с тем Лешим нас тогда реально спасли. Реально.

— Вовчик молодец. И Вовка. Как качественно нам сортир построили. Я смотрела — не, девки, приятно смотреть как парни работают. Всё у них так нормально получается. Даже гвозди забивают — красиво. Я попробовала — у меня так фиг выйдет. А когда гвоздь загнулся — он его пассатижами, — и дальше, всё равно забил!

— Ой, «пассатижами»! Словов-то каких нахваталась! Может, ты и трактор починить умеешь?.. Хи-хи-хи!

— Дура, забыла, как в общагу ломились?..

— При чём тут это?

— При том. Что мы сейчас тут, в деревне. И тут что-то не очень танцевальные навыки котируются, а вот гвоздь забить уметь надо… Пока у тебя мужика тут нету, который это бы сделал.

— Механизатора, хи-хи-хи.

— Вовка на поляне тогда, между прочим, хоть и связанный и ушибленный, а за Гульку впрягся. А за тебя кто впряжётся, случись чо??

— Мы сюда и уехали, потому что тут тихо. Чо тут «впрягаться»?..

— Ага-ага. Пока тихо. Пока.

— Покаркай ещё.

- … ну куда я попрусь? В Нерчинск, домой, что ли? Отец не прогонит, конечно, но мачеха… Не, я пока тут перекантуюсь, пока всё не наладится. А потом в Мувск вернёмся, замуж выйду… Охомутаю какого-нибудь олигарха… Главное, девки, здесь не разжиреть и не потерять форму. Товарную, хи-хи.

— Вовку охомутай. Он, типа, сын миллионэээра…

— Вовка на Гульку запал.

— Мэгги, говорит, в воскресенье устроим танцы. Тут. Познакомимся с местным молодняком. Понаехавшим.

— Оно надо?

— Надо. Скучно же.

— Скорее бы всё закончилось…

— А вдруг тут ещё зимовать придётся??

— Ой, ты наговоришь ужасов!

— А чё. И очень просто.

— …

— А чо он окрысился-то??

— Аделька, дура, пошутила над ним.

— А чо?

— Они вчера с Вовкой сортир нам достраивали — Андреич им, кстати, за это остатки досок забрать разрешил, — и про мыло, про шампунь разговор зашёл…

— О, Тань, кстати! Есть шампунь ещё?..

— Отстань. Так вот — он стал рассказывать, что есть рецепт шампуня на травах. Ромашка там, ещё чо-то. Отвар. Промывает, говорит, отлично; к тому же экологично, говорит, и сырьё тут же растёт… А Аделька ему говорит: «-Ты, говорит, как сваришь, сначала на себе попробуй — в паху; если там заколосится, — тогда и на голову можно применять; а если волосы повылазят — то тоже полезно, можно будет вместо эпиляции твой отвар использовать!»

— Хи-хи-хи! Ха-ха!

— Ну ты, Аделька, и дура!

— Реально дура. Пацан помочь хотел, а ты его опустила.

— Конечно дурища. И ничего тут смешного нету.

— Я ж пошутила!

— Думать маленько надо, о чём и как шутить! Дура!

— Да ладно, я ж не специально. Завтра извинюсь.

— Ага, и минет не забудь.

— Рот закрой!

— Я вот сейчас тебе закрою!!..

— Так, тихо! Замолкли все!

— …

— О. Командир взвода голос подал. У Катьки не забалуешь.

— Хи-хи. И правильно.

Некоторое время в сумраке спальни слышны только скрипы пружин и дыхание. Но не спится. В отдалении лают собаки. И снова кто-то не выдерживает:

— Девки, я думала, в деревне тишина, покой, глушь. А тут фиг уснёшь. То собаки лают, то петухи кричат. То понаехавшие празднуют — песни орут.

— Ага. Едут и едут. Вчера опять приехали к кому-то.

— Да, много народу становится.

— Ты дверь заперла?

— Сказала же уже, чо ты сто раз спрашиваешь??

— Но в коммуну что-то никто не стремится.

— Думают так прошелестеть. Думают, Громосеев насчёт налога так — пошутил. Вот он приедет другой раз, и объяснит им политику партии и правительства.

— Катьк. А если в сортир ночью понадобится? Я ночью на улицу боюсь!

— Ты что, дура, на улицу ночью. В ведро. Утром дежурная вынесет. Короче, давайте спать, девки…

НОВЫЕ ЛЮДИ

Дни шли за днями, наполненные рутинной деревенской работой. Происходившее в городах, в том, в «Большом Мире», казалось происходившим где-то на Марсе, не ближе. Сначала, по старой привычке, каждый вечер мониторили радиоэфир и, когда было электричество, смотрели старенький бабкин телевизор, стараясь в отсутствии интернета «не отстать от пульса планеты», — но информации, действительно дельной информации по радио, а тем более по телевизору, было минимум.

Не было альтернативной оценки ситуации, был голимый официоз: «Население в едином порыве поддерживает проводимую Новой Администрацией политику по расселению мегаполисов и социальному развитию сельских регионов», — или что-то наподобие; Владимир потом уже и перестал вслушиваться и вдумываться в трескучие фразы наёмных вещателей. Про то, что творилось за границей, в основном вообще молчали, как будто заграницы как таковой не существовало. В Азии была мясорубка, Ближний Восток полыхал; прорывались обрывки репортажей — явно ангажированных, судя по множеству затёртых значков телекомпаний на картинке передранных друг у друга — как заревом полыхает небо над Пекином, встают дымно-яростные грибы над Сеулом и Пхеньяном; сколько раз там применили тактическое ядерное, и только лишь тактическое, никто уже и не считал; как и не пытались уже разобраться, кто применял. Токио как мегаполис перестал существовать, огромными чёрными гробами стояли прежде залитые огнями небоскрёбы; паралич нефтедобычи вместе с остановкой реакторов на пятидесяти с лишним АЭС сделали своё черное, в полном смысле, дело. Тайвань, вроде как, яростно отбивался от поползновений материкового Китая, и пока, кажется, небезуспешно. Из Европы репортажи были отрывочные, всё больше о столкновениях между стремительно радикализирующейся на фоне всеобщей безработицы белой молодёжью и не менее радикальными мигрантами. Америка фактически распалась на несколько враждующих между собой территориальных образований, в которых главную скрипку играл уже не Вашингтон, а Республика Свободный Техас. Всё это шло в коротких репортажах кашей, зачастую противоречило одно другому, и разобраться в происходящем было воистину невозможно. Владимир страдал, что не может пообщаться с профессором Лебедевым, или хотя бы с его китайским другом, доктором Вин Чуном; оставалось только в перерывах между окучиванием картошки и ремонтом крыши бани строить свои догадки. Связи со Штатами, как таковой, не было…

Интернет иногда «бывал»; в эти редкие моменты оба друга, прильнув к миниатюрному экрану Вовкиного айфона, торопливо листали ролики ю-тьюба: всё то же — пожары, разбой, огненные сполохи над азиатскими городами. Впрочем, Европа пока держалась, локальная резня пока не перешла в стадию «все против всех».

Несколько больше давал мониторинг иностранных радиостанций. Вовчиков приёмник на батарейках довольно уверенно ловил Европу, Владимир переводил. Везде было безрадостно. Массовая безработица донельзя обострила то что называется «социальные противоречия»; правительства падали и возникали одно за другим; европейцы, как заведено в цивилизованных странах, бастовали и демонстрировали, жгли машины на улицах и писали радикальные лозунги на стенах баллончиками с краской — но энергоносителей, а в сумме с ними и экономического подъёма не было видно даже в телескоп Хаббл…

Да, дни шли за днями. Владимиру пару раз удалось позвонить из конторы, с тщательно опекаемого Борисом Андреевичем телефона в Оршанск, переговорить с Виталием Леонидовичем, с Наташей — они настойчиво звали его к себе. Об отце и сестре никаких известий по-прежнему не было. Он пока медлил. Не удавалось встретиться с Гузелью — Вадим, после произошедшего на поляне, выпускал дочек за ограду только в своём сопровождении.

Впрочем, однажды встреча всё же произошла — на организованной Мэгги и девчонками из шоу «встрече с местным населением», как они это назвали, и последствия этой «встречи» неожиданно очень подняли рейтинг Вовчика среди молодёжи (в основном, «понаехавшей») Озерья.

Но сначала произошла встреча со священником — «отцом Андреем», как он назвал себя, настоятелем храма Петра-и-Павла, или, как говорили местные, «церкви на холме».

Он пришёл вечером, когда «коммунарки», усталые с работы, ужинали под навесом около конторы-общежития; а Владимир с Вовчиком грузили на самодельную тачку остатки досок после строительства туалета и навеса над столом. В перспективе ещё маячило строительство импровизированной душевой. Борис Андреевич усиленно сманивал парней к вступлению в коммуну, обещая паёк и покровительство; намекая на неизбежное, в случае окончательного отказа, подселение кого-нибудь из «эвакуированных», что было совсем ни к месту. Пока удавалось отмазываться, оказывая мелкие услуги по строительству с оплатой натурой — стройматериалами. В планах у Вовчика был капитальный ремонт бани; в планах Владимира — строительство тёплого (в доме) сортира: «Вовчик, друг, я очень тебя уважаю, но зимой бегать гадить на край огорода я имел ввиду…»

Отец Андрей оказался среднего роста полным, можно было даже сказать, пузатым мужчиной скорее всего средних лет: точнее определить его возраст мешала густая, как писали раньше в книгах «лопатообразная» борода; пегая — чёрная с густой сединой; и вообще — густая растительность на одутловатом лице, с которого поблёскивали неожиданно по детски голубые глаза. Нос картошкой, пухлые ноздреватые щёки завершали облик. Одет он был, вернее — «облачён» в чёрную… рясу, как догадался Владимир, до этого практически не имевший встреч со «служителями культа».

Пока Отец Андрей здоровался с некоторыми «коммунарками» и с Вовчиком — оказывается, несколько девчонок уже ходили «на горку» (как говорили местные), «посмотреть что там и как», — там и познакомились с ним, Владимир исподтишка рассматривал его. Священник, несмотря на полноту, был сравнительно молод — лет под 50, крепок и жив в движениях, много улыбался и даже острил. Благословил трапезу, осенив щепотью стол с ужином, пробормотал молитву — при этом трое девчонок встали, склонив головы, что вызвало некоторое замешательство у остальных, не знающих как полагается себя вести в этом случае; мягко отказался от предложения присоединиться к трапезе; и, пока девушки и парни, ужин которых был частью «платы» за строительство, кушали, «развёл религиозную пропаганду и агитацию».

Слушать его, поедая густой гороховый суп и запивая киселём из концентрата, было интересно: батюшка, как он попросил «по чину» называть себя, был эрудирован, красноречив и многословен. Разговор с ним, а говорил в основном Борис Андреич, начавшийся с мелких хозяйственных моментов, постепенно перекинулся на вещи более общие, «мировые», животрепещущие.

Из его речи, или «беседы», как он назвал её, а вернее, замаскированной проповеди, как сразу сообразил Владимир, изобиловавшей ссылками на библейские тексты, следовало, что

— мир стоит у своей последней черты перед явлением антихриста и последующим за ним Концом Света и Страшным Судом,

— чтобы «спастись», то есть «спасти свою бессмертную душу» (насчёт «тела» отец Андрей особо не заморачивался) следовало покаяться; через покаяние, через епитимью очиститься; в дальнейшем не грешить (Мэгги, накладывавшая добавку, насмешливо хмыкнула, и достаточно демонстративно провела рукой, как бы вытирая ладонь, по крепкой груди с торчащим соском, обтянутой футболкой — священник отвёл глаза и несколько сбился с излагаемой в тот момент мысли),

— ну и, естественно, «некрещеным душам» следовало немедленно («пока не поздно!») вступить в лоно церкви, то есть совершить обряд крещения.

Что интересно, и Борис Андреич, и Вовчик, и трое из девчонок, среди них — «бригадир» Катька, — оказались уже крещёнными; во всяком случае так они себя обозначили.

— У вас же там всё в разрухе? Церковь-то сколько лет стояла, разрушалась?.. — с сомнением спросил кто-то.

— С божьей помощью… Восстановим. Сейчас растёт наша община, больше верующих людей из Оршанска перебирается. Да и сказано в Святом Писании, что церковь под конец времён, как в начале христианства, станет «катакомбная», люди примут антихриста, и храмы будут стоять пустыми… и никто не спасётся, токмо малое число!..

«Оооо, завёл…» — Вовчик переглянулся с Владимиром.

Но отец Андрей не стал дальше проповедовать; он озвучил дни и время церковных служб, посетовал на нехватку времени («Всё сам, всё сам, работникам-то сейчас платить нечем! Вот и плотничать с божьей помощью научился, и столярничать… Стекло есть, а рам нет!»), сообщил, что их «община» посевную (уже повторную, с запасом) закончила и теперь занимается обустройством хранилищ под урожай («-Тот что нам останется, а не отойдёт кесарю…»), что община всегда с радостью готова принять к себе новых братьев и сестёр… Тут Борис Андреевич предостерегающе покашлял, и перевёл разговор на хозяйственные детали.

Прощались с ним интересно — девчонки, те, что крещёные, подходили по одной, он осенял их крестным знаменем, — они целовали ему руку и кланялись… Всё это было совсем ново и необычно для Владимира, и он глядел на происходящее во все глаза. Вовчик целовать руку и под благословении не пошёл.

— Ты что, крещёный, Вовчик? Вот не знал!

— Бабка крестила, в детстве.

— Пойдёшь?

— Угу, — кивнул Вовчик, и практично добавил:- У него, вроде, цемент есть, а нам надо печку к зиме готовить. Сменяем на что.

— Ну ты прям как эти, «торговцы в храме!»

Вскоре же, в один из вечеров, случилось ещё одно событие, несколько всколыхнувшее совсем уж было ставшую в последнее время патриархально-трудовой жизнь Озерья: обретавшаяся здесь, в деревне, известная прежде в Мувске бизнес-тренер и психолог мадам Соловьёва провела свой бесплатный (как она не преминула отметить!) семинар на тему «Личностный рост».

В деревне, занятой сельхозработами, было скучновато; прежде дававшие забвение и отдохновение от праведных трудов «четвероногие голубоэкранные друзья селянина» — телевизоры, теперь работали нерегулярно, в соответствии с графиком подачи электричества — а график постоянно менялся, да и нарушался. Потому известие, что «мадам Соловьёва», как её уважительно называли в деревне за высокомерно-покровительственную манеру держаться, проведёт свой «тренинг», который «…позволит раскрыть свой внутренний потенциал; наиболее полно проявить свои скрытые способности», как было заявлено в рукописной афишке, приколотой к двери конторы-общежития, которая стала своего рода клубом, вызвало неподдельный интерес, — впрочем, в основном у «эвакуантов». Прежде составлявшие «коренное население» Озерья селяне отнеслись к возможности «раскрыть свои внутренние резервы» со сдержанным, свойственным деревенским жителям, скептицизмом.

Впрочем, они и слов таких не применяли — «скептицизм»; просто общее отношение высказал вездесущий и как обычно пьяненький Морожин:

— Будет ип. ть мозх на тему… ик! … мировосприятия! Придём, пааааслушаем!..

Друзья заканчивали в сенях оборудование клозета; и планировали ремонт и чистку колодца. Но вечера были в основном свободны.

— Сходим?..

— Ты иди, я не пойду. Чего я там не видел?..

— Я схожу. Может, Гулька придёт.

Вернувшись глубоко заполночь, Владимир, устроившись в постели, рассказывал Вовчику про «тренинг»:

— … не, Гульки не было. Зулька была; говорит, батя не выпускает. Говорит, может, «на танцы» отпустит — в воскресенье-то. Пойдём?

— Ясное дело. Ты про тренинг-то…

— А! Я думал там полезное что. Видишь ли, Вовчик, папа о разного рода бизнес-тренингах отзывался положительно; говорит, сплочает коллектив, открывает новые горизонты вИдения… Позволяет увидеть проблему с разных сторон. Полезное, говорит, дело, если проводит специалист и грамотно. Но тут… Знаешь, у меня вообще сначала серьёзные подозрения вызвало то, что «бизнес-тренер» — женщина. Бизнес — оно, знаешь ли, штука жёсткая, от сантиментов далёкая; а женщины, папа говорил, зачастую привносят в бизнес ненужную эмоциональную составляющую… А учить чему-то, ну, тренировать, должен бы человек, что-то в преподаваемом деле смыслящий. Впрочем, тему-то она заявила «Личностный рост»; ну, думаю, посмотрю, в чём он в её понимании заключается…

— Ну. Ну??..

— Народу много собралось. У девчонок в общаге расселись, — сначала свет был, потом под аккумуляторный светильник и лампу. Борис Андреич был, парни эти, ну, два дня назад двое приехали с родителями, Морожин Костян этот твой; ещё какой-то пацан, потом муж той тётки что похоронили, помнишь? Ещё разные, с деревни — но в основном женщины. Сначала… Сначала вроде как интересно было, тётка эта про «намерение» и «осознание» вещала, что это такое; отвлечённо от реалий, но в общем интересно; а потом смотрю — начала она сбиваться, — как я и думал, Вовчик, как я и думал! Когда говорил, что папа насчёт женщин — не для них это! — стала она сбиваться на всякий бред. Типа «позитивного мышления», которое «позволяет переформатировать действительность в соответствии с матрицей, определяемой вашим разумом» и прочую фигню. Ну, я думал сначала, может это просто форма подачи такая, для занимательности, — нет, смотрю, она всё дальше и дальше в эту степь гнёт. Вроде как против устоявшегося принципа «бытие определяет сознание» она прёт. Явно так не говорит, но к этому склоняет — что, как бы, если ты позитивно мыслишь — то и происходят с тобой исключительно позитивные вещи, позитивные люди встречаются, конфликты разрешаются к взаимному удовлетворению сторон…

— Ага, как у нас с теми гопниками, что на наш кинозал наехали, да? — Вовчик в темноте комнаты засмеялся, с удовольствием вспоминая прошедшее казалось уже очень давно побоище.

— Типа того. По её следовало, что были мы с тобой, Вовчик, негативно настроены, и потому, понимаешь, натянули на себя эти неприятности… Генератор жалко!

— Ну. Ну? А люди что?

— Ну что люди — внимают. Особенно девчонки — у них с критическим мышлением плохо, внушаемые. А она излагает с таким убеждением… Потом «упражнения» стали делать.

— Что за упражнения?

— Разбились, типа, по парам. Ну и задание — своему партнёру нужно подать какую-нибудь свою идею, для него неочевидную; и сподвигнуть, чтобы он эту идею принял. Или не «идею», а действие. Ну, как она говорит, «применить намерение», использовать подсознание и так далее.

— Ну?

— Ну, мы, типа, с Зулькой в паре. Задание-то, по сути, стандартная бизнес-задача. Как папа сказал бы — найти для контрагента доводы, склоняющие его к твоей точке зрения. Ну, это я ещё в дискуссионном клубе проходил, это просто… Оказалось — не просто, я дурак, и ничего в «намерении» и не понимаю!

— Как так?

— Ну, я, чтобы хлеб лёгким не казался, решил «убедить» Зульку пойти с нами завтра опять на школу, наотламывать старой опалубки — помнишь? Работёнка тяжёлая и пыльная, для девки как бы ну совсем не привлекательная. Как подать? Нормально — надо найти для партнёра в этом привлекательные моменты…

— Угу. Как у Тома Сойера с покраской забора. Только её б Вадим всё равно не отпустил.

— Типа того. И Вадим, как фактор, тут не учитывался — нужно было просто её убедить. Ну, подумал — что для девчонки может быть интересного в этом мероприятии? Сказал, что покажу, как мы с тобой приспособились там голубей ловить…

— Нафиг. Не покажем. Голубей на всех не хватит.

— Экий ты жадный, Вовчик, хы. Это же всё так, чисто для задания — привести доводы. Никто на наших голубей пока что не претендует… Ну, ещё что расскажу по дороге как Джонни с Тиной упились на пати и их не заметили и забыли в коттедже; а когда толпа ушла на дансинг, в коттедж латиносы нагрянули, с целью банального грабежа, и что из этого вышло… Пообещал, что ты её обучишь, как старший медбрат, методу искусственного дыхания «изо рта в рот»…

— Ха-ха-ха! А то она не умеет! Прикололся.

— Ну да. Но это ж довод! Вот. В общем, если б не Вадим, пошла бы она с нами доски отдирать, за милую душу… Вот. А Соловьёва потом говорит: «Это всё неправильно, вы ничего не поняли; то что вы делали называется «манипулирование»; и это, говорит, низко и стыдно… Дура.

— Ну-ну?

— «Надо было, говорит, применить «намерение» и… и, слышишь, Вовчик — «…ментальным способом сподвигнуть партнёра к своей точке зрения, а не банально манипулировать доводами!» Тьфу. Тут я уж понял, что из неё бизнес-тренер как из твоей Жоржетты балерина. «Манипулирование-манипулирование», придумали, понимаешь, себе этот… жупел. «Манипулирование плохо, намерение — хорошо!» Поскольку, якобы, «манипулирование» — это «принуждение»… Я ей говорю — ну где же в доводах и привлекательной подаче идеи «принуждение»?? Тогда надо считать, что весь маркетинг, весь мерчендайзинг как явление — сплошное принуждение… Ну ладно, скажем, признали и осудили — а что на смену? Это же всё не на пустом месте выросло, а как обобщение уже имеющихся заделов. Да в том же «Спокойной ночи, малыши!» с Хрюшей и Степашкой больше манипулирования, чем где бы то ни было — но никто ведь не жужжит! «Манипулирование — низко и стыдно…» Тьфу! Хорош был бы папа, «сподвигающий» своего бизнес-партнёра к совместному проекту не доводами, а «ментально»… Короче, я дальше уже просто наблюдал. Это бы цирк, Вовчик! Ни плана занятия у неё, я так понял, ни структуры подачи материала — сплошная импровизация и эклектика! И это «известный бизнес-тренер» и «специалист по коучу», как она себя позиционирует! Самый цирк начался, когда какая-то тётка, сильно в возрасте уже, и на вид совсем не фотомодель, и это мягко сказано, стала ей жаловаться на свою тяжёлую женскую судьбу, что не получается у неё с мущщинами… Ну что бы посоветовал в таком случае опытный человек? Сменить имидж, включая смену на лице выражение вечно обиженного на жизнь существа на что-то более оптимистичное; приодеться; не пренебрегать косметикой; постараться, в конце-то концов, привлечь мужчину пусть не своими женскими статями, а умением выслушать, сопереживать… Пироги, наконец, научиться хорошо печь! А она…

— Ты прям сам как этот, как консультант по семье и браку!

— А! — отмахнулся Владимир, — Это же всё азы! Зачем из этого устраивать пляски с бубнами? Всё это ещё наши прабабушки знали и применяли, — нет! Сейчас это «слишком просто», а потому считается недейственно. И это — прикинь, Вовчик! — тоже считается «манипулированием!»

— Да она больная, эта Соловьёва. Хорошо что я не пошёл.

— Да. Она не то что «больная» — она… Знаешь, всмотрелся я в неё, в её «методы», и знаешь что вижу? Она просто неграмотная шарлатанка — это раз. Дело в том, что чтобы грамотно и манипулировать-то — учиться надо! — не так-то это просто! Вот изображать какое-то «намерение», «ментально» и чуть ли не «потусторонне» влиять на Вселенную — прикинь, Вовчик, размах! — вот тут ни знаний, ни жизненного опыта не надо, достаточно ездить по ушам… что она и делает! Девки её слушали раскрыв рот. Поначалу. А она этим упивается, я погляжу. Ей лет под 60–65 по виду, отнюдь не звезда по статям, в глазах, так сказать, ум не блещет. Зато — дипломированный «признанный» бизнес-тренер и «специалист по коучу», — знать бы ещё что это такое! Есть такой тип людей, которых хлебом не корми — дай стать гуру. Всезнайкой типа, лидером; чтоб тебе в рот глядели, а ты изрекал непреложные истины; а кто не уверовал — то почти что еретик. Тащится она от власти; только не от власти как таковой, а от власти над умами, типа. Как она потом по Андреичу проехалась…

— А с этой-то, ну, с тёткой что? Что она посоветовала, или как?

— С тёткой той что… С той тёткой вообще цирк дальше был. Вытащила она её в круг, и давай препарировать. Расскажи, говорит, что ты чувствуешь, когда общаешься с мужчиной. Ну, та… Нет, говорит, ты не то чувствуешь! Тебе надо по другому чувствовать, и тогда у тебя наладится! И — давай, говорит, проведём упражнение. Предложила выйти мужчине, в пару к ней…

— Хы. Я даже знаю кто вышел.

— Ага. Морожин твой ненаглядный. Короче, встали они друг напротив друга, глаза она им закрыть велела. И говорит этой тётке: «Вот, напротив тебя мужчина. Ты должна ментально привлечь его к себе, оказаться для него самой желанной и …

— Ну, для Костьки-то…

— Тихо, не перебивай. Она-то его не знает, не местная. Вот. Говорит «ты должна внутренне раскрыть своё женское естество». Говорит, «представь, что у тебя внизу живота распускающийся бутон розы, благоухающий и прелестный…»

— Во йопт!.. И все слушают…

— Да. Теперь, говорит, представь, что распускающиеся лепестки этого бутона обволакивают стоящего напротив вас мужчину… Мужчина — говорит — что вы чувствуете?? — «Ага, говорит, чувствую, обволакивает!..»

— Гы-гы-гы-гы!

— Ты низкий и пошлый, Вовчик, и не понимаешь всей красоты устремлений женской души. Соловьёва б так сказала, я уверен. Правда, в этом моменте ты был бы не одинок — я-то смолчал, а Андреич вдруг так же вот, как ты, заржал, и выдал… Как оно?: «Любовь — восхитительный цветок, но требуется отвага, чтобы подойти и сорвать его на краю пропасти!» Она говорит: «Да, Шекспир был великий писатель!» А он: «Это не Шекспир, это Стендаль. Шекспир же писал: «Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею!»

— Ничё себе Андреич мочит. Откуда бы?..

— Ну, может любит стихи. Но по нему так-то не скажешь. Хотя… Ну вот, она при этом что-то ещё вякнула, а он: «Доброта в женщине, а не соблазнительные взоры завоюют мою любовь!» — это, говорит, тоже Шекспир. Как разобрало его; девчонки-то уставились, и тётки приезжие; а он встал, и:

— Тут она его и обломала. Как напустилась. Он ответил. В общем, на этом сеанс психоанализа с элементами мазохизма закончился. Начали все ржать и прикалываться. Морожин всё порывался руки целовать той тётке…

— Проняло, значит?

— Не, скорее тОркнуло, — он и так-то был не особо трезв, а потом, в процессе перебранки, ещё добавил — у него с собой было. А Андреич с Соловьёвой поругались. Она его опустить при всех попыталась, типа хам и мужлан; а почему, говорит, вы здесь без жены, вы что, деспот? И прочий бабский арсенал. Он сначала-то отвечал, а потом замолк, сел, и говорит: «Извините, был неправ, не нужно было мне встревать», — а сам сидит малиновый, хоть уже и при лампах, но видно. А Соловьёва потом начала развивать тему о самодостаточности женщин, что все неприятности в мире — от мужчин, с их непомерным честолюбием и амбициями, и всё на Андреича посматривает, а тот молчит… Потом сказала, что следующее занятие будет чисто для женщин; и на этом разошлись.

— Прикольно.

— Только лишь. А вообще — потеря времени. Даже вредно где-то, мозги засерает этим «позитивным мышлением». Получается, что те, кого фашисты в печах концлагерей жгли, были просто недостаточно позитивны по жизни? Да ну её к чёрту…

— К чёрту, к чёрту! Видать она ведьма?..

— Не, ведьмам положено быть симпатичными.

— Это ты на немецкую порнушку ориентируешься? На самом деле ведьмы старые и страшные.

— Да ладно… знаток ведьм прям. На танцы завтра пойдём?

— Спрашиваешь!..

ОСОБЕННОСТИ ДЕРЕВЕНСКИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ

«Танцы» получились с деревенским размахом, и закончились, как это раньше на деревне и полагалось, чисто деревенским мордобоем; правда, с привнесением некоторых технических новшеств.

По тёплому времени устроили их на площадке перед «конторой». Подгадали, когда гарантированно должен был быть свет, выставили на крыльцо старенький чей-то музыкальный центр, с открученной на максимум громкостью; вытянули лампу на переноске.

Деревенские, и больше «понаехавшие» подтянулись посмотреть на заявленное «шоу», — не часто девичьи танцевальные группы аж с самого Мувска баловали своим вниманием такие медвежьи углы; да и не то чтобы «нечасто», а и никогда. Это не какая-то самодеятельность, а столичные штучки, за границу ездили! — передавалось из уст в уста. Афиш и объявлений никаких не было, слухи о планировавшемся «вечере встречи» распространились сами собой, «деревенским телеграфом». Подтянулся принарядившийся по такому случаю молодняк не только с Озерья, но и с Никоновки; и даже с пары ещё более отдалённых деревень не пожалели дефицитный бензин, приехали молодёжные компании.

Парни к девчонкам «из шоу» и раньше-то неоднократно пытались подкатывать, но те держались особняком, практически весь день были в поле; а вечером запирались у себя в конторе-общежитии. Тем не менее от природы не убежишь, и в последнее время то одну, то другую «танцорку» можно было видеть «беседующей» поодаль от конторы с парнем. Теперь же решили просто все познакомиться.

Местные и приезжие кучковались в синеющих сумерках около приготовленного «танцпола», курили, пересмеивались с подружками, не вхожими в святая святых шоу-группы — «общагу». Владимир и Вовчик были тут же, сменившие по такому случаю свои рабочие камуфляжи на привычный больше для города прикид. Вовчик степенно, с «мужицким» серьёзным видом, закурил сигарету… Владимир насмешливо хмыкнул и отодвинулся, зато рядом тут же нарисовалось несколько охочих до халявы «стрелков». Одарив всех сигаретами, хитрый Вовчик завёл как бы между прочим разговоры о «что где и как лежит в окрестностях».

— Вот, грят, вышку сотовой связи обнесли! — пожаловался кто-то, — Участковый рвёт и мечет. Наверное, сам на генератор и топливо виды имел, но опоздал.

Вовчик сочувственно покивал.

— А у нас удобрениями весь склад забит, — сообщил кто-то, — Завезли в прошлом годе, да так и не распределили. Так и лежат, в мешках. Закаменели все.

— Селитра?.. — подобрался Вовчик.

— Вроде как. Аммиачная. И калийная, вроде как. Не знаешь, кому надо? С Громосеевым бы надо поговорить. Какая щас нах химизация…

— О, Вовк, смотри, — Зулька. Возле музона, за дискжокея, что ли? Значит и Гулька где-то тут.

Негромко наигрывавший что-то из французского шансона музыкальный центр замолк, и, после паузы вдарил что-то ритмичное. В распахнувшиеся двери «общаги» гуськом выпорхнули танцорки, — все в одинаковом сценическом», чёрном, обтягивающем, с голыми спинами и некими только намёками на юбочки. Музыкальный центр напрягся и выдал максимум мощности. Мужская часть зрителей забыла про дымящиеся сигареты. Девчонки выстроились в ряд, стоявшая «правофланговой» Мэгги щёлкнула пальцами, — и… Озерье увидело что пришедшие пешком чуть не с самого Мувска запуганные симпотяшки умеют не только окучивать картошку.

Динамики упруго пульсировали, и в ритм им упруго гнулись, вскидывались гибкие девичьи тела. Ритм нарастал…

— Во дают…

— Могяяят…

— Как в телевизоре, ёпт…

— Глянь, Вовк, и Гулька там. А вон и Вадим с Аллой подошли.

— Вижу.

— А Катьки — нету…

— Во дают!!

— Нишштяяяк…

— А вон та?..

— А все!

«Показательная программа» произвела сильное впечатление. «Откатав» пару композиций, «шоу-балет» убежал переодеваться; Зулька же, по настоянию консервативного населения среднего возраста, включила что-то «медленное». В синеющих сумерках, под фонарём закачались, обнявшись, несколько пар. Основной же «мужской контингент» нетерпеливо ждал, перекуривая, вновь появления переодевшихся красавиц, «штоб пригласить».

Подошедший опять стрельнуть сигарету вездесущий Морожин заметил:

— О! Гришка здесь. Ну, этот точно себе сегодня здесь принцессу найдёт, ишь как глаза горят!..

— Какой Гришка?

— Вон тот, здоровый. Он из Никоновки. Тамошний ухарь…

— Вовчик, ты тут будешь? Я к Зульке подойду — как там Гузель, — Владимир направился вокруг «поляны» к крыльцу.

— Ага. Тут буду. Ну и что за «ухарь»?..

— Ты што. Самый крутой. Вааще он с Оршанска, но тут часто бывает. Дерётся… — Морожин смущённо почесал нос, — Дай ещё сигу? В запас. Спасибо. О, ты фонарик таскаешь? Правильно. Чо такой большой?.. Здоровый он, чёрт, Гришка-то. Качок, што ли. С кем дрался — всех побивал. И — нарывается постоянно. Сидел, грят. Два раза — оба за хулиганку. Авторитет тут, у местных.

— Да ладно… У местных, может, и авторитет…

— Он точно сёдня задерётся — вишь, ноздри как у быка раздуваюцца? И не один он, с пристяжью. А участкового, конечно, нету…

— Кость, знаешь анекдот? Про каратиста, приехавшего в деревню? Приехал, значит, с города в деревню погостить каратист. Ну, познакомился с местными. Они ему — а чо можешь? Он — вот, вот, и вот так могу. Бац, бац: кирпичи ломает, приёмы показывает. Они ему говорят — а вот ты с нашим главным деревенским бойцом, с… ну, пусть будет с Гришкой, — нипочём не справишься! Он, как выпьет — всю деревню гоняет, и никто с ним справиться не может! Тот — «А зовите его сюда!» Деревенские сбегали, привели этого… Гришку. Стали они типа с каратистом спарринговать. Только не вышло ничего: каратист сразу как врезал ему, — тот и улетел, и потерял сознание. Ну, каратист сразу засобирался, попрощался со всеми, и уехал. А деревенские Гришку стали в чувство приводить. Ну там водой брызгать, по щекам шлёпать. Тот один глаз открыл — и спрашивает: «- Этот… уехал?» «- Уехал, говорят, Гриша, уехал!» Тот второй глаз открывает и начинает подниматься: «- Ну всё, пизд. ц деревне!!»

— А-ха-ха! Смешно, да. Хы. Тока ты это к чему? Ещё сигу дай?

— Да так, анекдот вспомнился. Про деревенских ухарей. На — последняя. У меня, знаешь, не ларёк.

— Уууу, жлобеешь…

— А кто сейчас не жлобеет?

— Андреич не жлобеет — мы с ним в шахматы иногда играем. Мировой, промежду прочим, мужик; даром что городской! Он сам не курит — но завсегда угостит. Сколько попросишь, столько и даст.

— Ну и проси у него, я-то что.

Все танцевали, общались, разговаривали, торопясь насладиться благами цивилизации, даруемыми электричеством. Светились в сумерках огоньки сигарет. Вокруг лампы, вывешенной над крыльцом конторы, кружилась стайка мошкары и мотыльков. Музыкальный центр выдавал композицию за композицией. Несколько местных бабушек, собравшись в кучку, чем-то напоминая стайку серых голубей, обсуждали своё, животрепещущее, время от времени поглядывая на танцующую молодёжь. Вечер казался идеальным. Поначалу.

У парней, кучкующихся поодаль, откуда время от времени то один, то другой, то все вместе отправлялись «пригласить» к девушкам, по кругу пошла бутылка самогона… стояли, курили, плевались, грызли семечки. С ними не очень-то танцевали.

— Задаются… — слышалось в кругу. Первую бутылку сменила вторая.

— Понаехало тут… козлов Мувских. Не знают, кто тут хозяева!..

— Механизаторы… — усмехнулась танцевавшая с Вовчиком Мэгги. Она пригласила его сама, увернувшись от направившегося к ней Витьки Хронова. Тот потоптался и направился к кому-то ещё.

— Да ну… — неуверенно попытался поддержать разговор смущающийся Вовчик, — Какие «механизаторы»? Тут почти все приезжие, как мы. Только больше с Оршанска.

— Нет, м-м-механизаторы! — Мэгги, закинув голые по плечи руки за шею Вовчика и медленно покачиваясь с ним в танце, искоса посматривала то на кучку парней, то на стоявшего рядом с Вадимом и что-то обсуждавшего с ним Борис Андреича, — Хрестьяне. По всему видно. Попали мы… в высший свет деревни… Куда это твой друг делся? А что это у тебя тут упирается, ааа?? Ах, фонарик, а я-то думала… Или не только фонарик?..

Потанцевав с Мэгги, Вовчик отправился искать Катьку и нашёл её поодаль, стоявшей у стены конторы. Она стояла, опёршись спиной о спрятанные за спину руки, Вовчику показалось, что в её глазах поблёскивает влага.

— Кать? Пойдём потанц…

— Ооооооооооооо!!! — раздалось у крыльца; одновременно потухла лампа и замолкла музыка.

— Твою-то мать… — раздались в темноте матюки.

— Фсё. Кина не будет, електричество кончилось!

— Твою-то мать…

— Ничего, темнота — друг молодёжи, хе-хе!

— Будет, чего не будет? Ща!

На площадке перед конторой засветилось сразу с пару десятков карманных фонариков. Даже у кучки бабушек в кружке образовалось пара фонариков. Бабушки, прощаясь, стали расползаться по домам.

Через некоторое время музыка возобновилась, теперь уже не то от батареек, не то от аккумуляторов, и значительно тише.

— Всё-всё, вечер закончен! Расходитесь! — послышался из темноты голос Бориса Андреевича.

— А это ещё что за хрен с горы?.. — послышалось ответное недоуменное. Снова в полумраке под негромкую музыку закачались, обнявшись, парочки. Вспыхнули фары одной из машин, упёрлись световыми конусами в стену.

— Лёха, нафига? Давай интим!

— Деушка, разрешите вас пригласить?..

— Ка-ть?.. А у тебя фонарик есть? Хочешь подарю? — в руке Вовчика зажёгся небольшой диодник, — У меня и налобник есть, ну, знаешь, на голове носить, чтобы руки свободные были…

Катька молчала. Одета она была, как успел заметить Вовчик не по «парадно-выгребному», как другие девчонки, — в старых джинсах, растянутом джемпере и в туристических, подаренных Вовчиком в Равнополье, ботинках на размер больше.

— Во-овчик! — послышалось из-за спины — Вовчик! Ты где? Тут к нам пристают. Пойдём потанцуем!..

— Чо ты? Пойдём потанц…

— А иди ты! — с неожиданной злостью ответила Катька, — Иди вон… танцуй! Не с кем что ли??

— Что ты… — луч вовчикова фонарика мазнул по её лицу, по багровому шраму на лбу и, через глазницу, по щеке, со следами недавно снятых Аллой швов, обработанному тщательно йодом.

— Что-что! Иди вон — танцуй! Нефиг ко мне тут со своим… фонариком приставать! — мне теперь и керосиновой лампы достаточно! Не нуждаюсь!!

— Что ты… — растерялся Вовчик, — Что я пристаю? Что я тебе сделал-то?..

— Во-овчик!.. — опять послышалось от крыльца, — Вовка! Где вы?? Тут…

— Ничего не сделал! Вали давай! — девушка отвернулась, уткнувшись лбом в стену дома и прижав к лицу ладони, плечи её затряслись.

Вовчик смешался, не найдя ни что сказать, ни что сделать; луч фонарика в его опущенной руке светил в пыльную траву, на большие Катькины ботинки.

— А-ай! Уйди, дурак! Уйди!!! — послышалось поодаль.

— Што?? Што??? Чо ты?!! — послышался и мужской озлобленный рык.

— Ахх!.. — и тут же звук пощёчины или чего-то столь же хлёсткого. Вовчик мигом обернулся. За углом у крыльца, освещённого теперь тускло только вынесенной из «общаги» керосиновой лампой, заполошно метнулись лучи фонариков.

— Ах ты!!! — и озлобленная матерщина. «Ну да, как же, на танцах — и без мордобоя, да ещё в деревне!..» — мелькнула у него в голове мысль.

— Иди… Беги!.. Спасай! — буркнула Катька в прижатые к лицу ладони. Секунду потоптавшись в сомнении, Вовчик устремился к крыльцу, где, казалось, назревали события; держа в одной руке фонарик, а другой нащупывая на поясе баллончик в чехле.

Возле крыльца уже вертелась, топталась, вскрикивала и всхэкивала толпа; кто-то уже упал, кого-то оттаскивали в сторону за рукав, истошно и нетрезво визжа, две каких-то посторонних девахи; Вадим за руку тащил в сторону упиравшуюся Зульку, за другую руку её норовила поймать Алла. В соседнем дворе залаяла собака.

— Гузель хде?? Шайтан вас забери, на минуту отвернуться нельзя! — где сестра, ходайкаем! Әстәгфирулла! Алла сакласын! Фәрдәвес!

— Пусти, он меня по лицу ударил!! — вырывалась Зульфия.

— Шалава! Я тебе сейчас сам по лицу дам!! — рявкнул Вадим, — Где сестра?? Ты говорила что в конторе!!

Вовчик застыл, не зная что предпринять. Не лезть же в драку — чего бы ради?..

— Вон та мелкая сучка!! — раздалось из толпы дерущихся, и оттуда вывалился здоровый парень, которого Морожин называл Гришкой, «ухарем из Никоновки». Выбравшись из неистово матерящейся свалки, он устремился к Зульке, которую уже за обе руки тащили прочь Вадим и Алёна. Лицо его в отблеске света фар почему-то светилось яростной радостью.

— Ах ты… Куда??!

Не успел добежать — хрустнул под пальцем предохранитель, Вовчик сбоку, ещё метра за три до него, выпустил струю газа — баллончик был новый, струйный… промахнулся! Верзила вдруг неожиданно ловко уклонился от узкого конуса перцового спрея и изменил направление движения к нему; почему-то всё так же радостно осклабляясь. Вовчик бросился прочь, но тут же сбоку тяжёлый пинок в бедро сбил его на землю. Над ним выросла тёмная фигура, вознёсся ботинок, чтобы припечатать каблуком по лицу, но он вывернулся в сторону, чуть не под ноги набегающему на него Гришке; шарахнулся от него на четвереньках, выронив баллончик; получил ощутимый пинок по заднице, перекувыркнулся, — и ринулся в сторону.

— Держи ево, Лёха!

— Я щас его!.. да я его!!!

В воплях явно слышались пьяный азарт и желание «наказать чужака» — всё равно кого и за что, «набить морду мувскому козлу», как слышалось из малочленораздельных выкриков. Внезапно так вышло, что несколько парней, участвовавших в свалке, оказались повержены на землю; и теперь расползались на четвереньках, а несколько заезжих ухарей увидели в «ещё не окученном» Вовчике новую цель. Он рванулся от них, огибая по дуге площадку перед конторой, на которой были танцы, так весело и прогнозируемо продолжившиеся, — со стороны ещё бежали… их тут было человек пять… или семь… как тех, гопов в кинозале! — метнулась у Вовчика мысль, — но вот Вовки нету!.. и эффекта внезапности нету!

— Сюда, сюда, Вовчик, беги!!! — послышалось от дверей в контору; там несколько девчонок в распахнутой двери призывно махали руками. Вовчик устремился к дверям.

Успел.

Почти.

Но «почти» — не считается ведь.

Уже почти добежал, увернувшись пару раз от тянущихся к нему рук, уже почти взбежал на невысокое крыльцо, звякнула под ногами, переворачиваясь, керосиновая лампа, — кто-то громко и испуганно визгнул за дверями, и дверь вдруг захлопнулась… Полсекунды — и Вовчик шарахнулся в дверь всем телом — закрыта!

— Ду-рааа!!! — послышалось из-за двери, — Зачем???

— Аааткрывай скорей!!

— Крючоооок!..

— Я не нарошно!!!

«Запинают ведь!!» — шарахнулась в голове мысль — но не панически, нет, не панически!

Рука уцепилась за рукав — Вовчик стряхнул её; вёртко оборачиваясь, столкнул с крыльца схватившего было за руку парня; получилось ловко и в тему — как раз набежал тот, Гришка, — столкнул ему навстречу; рванул из-за пояса тяжёлый фонарик с широким, матовым рефлектором; саданул им, ручкой, Гришке в лицо, поскольку был на верху крыльца — а Гришка на пару ступенек ниже — и удачно врезал ему, отшатнувшемуся от удара фонариком, с ноги в грудь — тот полетел навзничь назад, но не упал — подхватили так же набежавшие парни, «пристяжь» — вспомнил, как их назвал Морожин, — пара секунд было только в выигрыше…

Раз-раз! — привёл в рабочее положение фонарик. Доли секунды — вскинул его рефлектором навстречу оскаленным пьяным рожам; нажал, зажмуриваясь…

— БИИИИИП!!! — громко, и совершенно неуместно в ночной деревне прозвучал в фонарике зуммер, на рефлекторе фонарика ярко вспыхнул красный светодиод, поневоле приковав на мгновение взгляды готовых ринуться на крыльцо парней…

В следующее мгновение для всех, смотревших на крыльцо, на Вовчика, перед их глазами в сумерках на месте красного светодиода вспыхнуло маленькое яростное солнце, полностью выключив зрение всем на поляне.

— Люблю тебя!

— И я!

Владимир в Гузелью стояли обнявшись, утопая в густой листве какого-то не то дерева, не то кустарника. Неистово целовались, как получившие пять минут на свидание каторжники, так, что болели губы.

Внезапно в отдалении, там, где еле слышно играла музыка возле конторы-общаги, и где уже некоторое время раздавались невнятные крики, на которые, занятые друг другом, влюблённые не обращали внимания, что-то сверкнуло, осветив, казалось, небо, облака. И тут же залаяли по всей деревне собаки.

— Что это??

— Не знаю… Вовчик! Бежим!

— И Зулька же там! Бежим!!

— А!! Оооооо, бляяяяя….. Ооооооооооооо!!! — над поляной-«танцполом» слышались стоны. Вовчик отнял левую руку от глаз, которой, кроме того что зажмурился, предохранял от вспышки глаза. Только что такие яростные нападавшие, вмиг растеряв весь свой пыл, кто сидел, кто лежал, схватившись руками за лицо. Они ничего не поняли, вообще ничего! Просто у всех мгновенно выключилось зрение, и сейчас перед глазами, вместо удиравшего в сумраке «мувского приезжего козла» вдруг суматошно метались яркие цветные круги.

— Оооооо…

Хватило и стоявшим поодаль, и вокруг площадки — все они теперь, согнувшись, тёрли внезапно ослепшие глаза.

Пьяные ухари стали вдруг беззащитны, как новорождённые. Смотревший прямо в рефлектор перед вспышкой Гришка теперь обалдело сидел прямо перед крыльцом, широко открыв невидящие глаза, скребя по утоптанной пыльной земле ногтями, и боролся с накатывавшим обмороком. Двоих из «пристяжи» рядом банально рвало, как после ящика палёной водки без закуски.

— Ооооооо…

За спиной Вовчика щёлкнула отпираемая дверь.

— Сюда, сюда, Вовчик!!… — заполошные крики девчонок за спиной, отпёрших дверь, прервались — непонятная тишина и стоны на поляне, как по мановению волшебной палочки сменившие яростную матерщину, ввели их в ступор. Что случилось???

Кто-то бежал. В тишине, прерываемой только стонами зажимающих глаза ухарей отчётливо слышался топот. Вот из-за угла, из-за густого кустарника за забором, вылетел Вовка, с вывернутым из забора колом, злой и готовый к бою. За ним еле поспевала Гузель.

«Настало время для раздачи слонов и материализации духов!» — прозвучала в голове Вовчика фраза бессмертного героя Ильфа и Петрова, и он ринулся в бой!

«В стране слепых и кривой — король!» — а сейчас все недавние нападавшие были слепыми, а в руках Вовчика был тяжёленький и достаточно длинный, чтобы сыграть роль короткой дубинки, «фонарик», только что сыгравший такую важную роль в деле ослепления превосходящих сил противника. Теперь надо довершить разгром.

Удар! — и Гришка, «ухарь из Никоновки», валится набок. Удар! — и ещё один хулиган падает рядом. Третий смотрит тупо прямо на Вовчика, и наверняка ничего не видит, — Ннна тебе по башке!! — валится, схватившись за голову. Ещё одному — мощный пинок в лицо, удачно так, согнувшись, подставился! — и тот аж подлетает в воздухе, обрушиваясь на спину.

— Ыыыы!!! — рычит осатаневший Вовчик.

Удар! Удар! Ещё и ещё!

— Я вас тут щас всех!!!

— Вовчик!! Вовчик!!! Успокойся!! Ты их так поубиваешь всех! — сзади его схватил, обняв поверх рук, Владимир, — Что у вас тут произошло??

— Ыыыы!! — рычит Вовчик, и вырывается, стремясь добавить, добавить и ещё раз добавить этим!.. Этим уродам! Ыыыы!!!

— Да успокойся ты! Вон, двоим в кровь уже головы разбил, а тот вообще без сознания! Что случилось-то тут??

Стараясь успокоить, удерживая беснующегося друга, Владимир видит, как из-за другого угла конторы вылетает Вадим, сорванный конец бинта развивается с его головы как вымпел идущего в атаку миноносца; и в руках у него — ружьё!! И он явно готов стрелять.

— Не надо!! Вадим!

Но тот и сам, моментально оценив обстановку, заметив целую и невредимую Гузель среди высыпавших на крыльцо девчонок, быстренько прячет ружьё за спину, и, пользуясь неразберихой и паникой, приблизившись, хватает её за руку и буквально волочёт за собой в темноту.

— Володя!..

— Нормально всё. Всё нормально!

Наконец удаётся отобрать у Вовчика порядком помятый увесистый «фонарик» и немного успокоить его, беснующегося. Окружившие его девчонки в почтительном недоумении увели Вовчика к умывальнику.

— Ну ты, Вовчик… Ну ничо ж себе! Мы уж думали…

— А чо случилось-то, девки, а? Сверкнуло что-то — и ага!

— У, Вовчик, у тебя опять ухо кровоточит!

— Так, быстро, перекись и йод, — быстро сюда! — это уже Катька, — Посветите кто. Хотя нет, пошли в общагу. Аделька, лошадь! За водой метнулась, быстррро!! С тобой потом ещё поговорим, с тварью!..

— Я ж ненарочно, Кать, я ж ненарочно! Я ж не видела, что там Вовчик на крыльце; я гляжу в окно, — там эти… к крыльцу ломятся; я побежала двери закрывать — а там девки сопли жуют, я ж не знала, что там Вовчика ждут, ну и оттолкнула… и захлопнула…

— Живо за водой! Потом с тобой разберёмся.

— Каааз-лы!.. Казлы… мувские… Ооооо… Видишь хоть чо, Лёх? Машину вести сможешь?.. Оооо… У меня до сих пор радуга в глазах…

— Конец вам теперь, Озерским, совсем конец! Вместе с вашими козами драными!

— Тихо ты. Мало тебе ещё?

— Бля, не вижу до сих пор ничо… Кто поведёт?

— Я… могу. Наверно. Чо это было?

— Бляха, как башка-то трещит… Чем это он меня?..

— Гришку погрузили?

— Тут он. В несознанке ещё.

— Ага.

— Ну, козлы мувские, ну козлы!.. Нечестно так!

— Ты б заткнулся насчёт «нечестно!» — это подаёт голос Витька Хронов; он стоял на краю поляны, и потому «зайчика поймал» значительно меньше других, и уже почти в порядке, — Это мой друг, он захочет — на уши поставит всю вашу Никоновку. Мы, если захочем, на уши поставим… Ожидайте нас теперь, мы вас там в тонкий блин раскатаем!!

— Раскатает он… Приезжайте, приезжайте, посмотрим кто кого…

— Бляха-мухо, съездили, што называецца, на съём… Дома-то чо рассказать…

— Вот козлы, вот козлы… мувские… нечестно так…

Наконец пара машин, вихляя, отъезжает. В открытые окна ещё несутся невнятные угрозы. Наблюдавший с крыльца за ретирадой неприятеля, Владимир, как только шум моторов стих, и пропали из виду красные огоньки задних фонарей, отставил в сторону черенок от лопаты и вернулся в комнату девичьей «общаги», где, в свете пары свечек и фонарика все хлопотали вокруг героя-Вовчика.

— Ну ты даёшь, друг, ну-ты-даёшь… Нельзя тебя на полчаса оставить, хы. Так и норовит кого-нибудь сокрушить. Да-да, девчонки, вы не смотрите что он такой скромный, — он в бою зверь зверем, чесслово. Как тогда, на поляне, — помните?? — решил под случай поднять рейтинг другу Владимир, — А в Мувске! Он не рассказывал, нет??

— Вовк, перестань, а?? — это Вовчик.

— Не, давай-давай! — это Мэгги.

— Это он скромный. Чаю попьём, а? Спасибо, Кать. Не рассказывал?? Мы с ним на пару видеосалон держали — слышали, нет, в Доме Ветеранов? Это наши два зала были, да. И наехали на нас как-то не то десять, не то двенадцать гопников. Пока я с ними переговаривался, — входит Хорь, и что вы думаете?? — не вдаваясь в переговоры и рассуждения, начинает их крушить! С применением, так сказать, разрешённых законом средств и приспособлений. Я его насилу удержал, чтобы он остановился в пределах уголовного, значит, кодекса; а то бы он их всех поубивал там. В драке зверь, а не человек!

— Во-овка! Ну не смешно ни разу!

— Какой там «смешно»! Несмешно было гопникам, которых ты там окучил…

— А ты? — это опять Мэгги.

— Я помогал только. Оттаскивал, в основном.

Вовчик засмеялся, а Владимир серьёзно продолжал:

— Там, наверное, после этого неделю Дом Ветеранов проветривали…

— Зачем?

— Ну… они ж обделались там все со страху, гопники-то. Вот и завоняли весь дом. А это мувские были гопники, не чета этим… деревенским ушлёпкам. С Вовчиком рядом, — это я вам, девчонки, говорю! — надёжно! Так и имейте ввиду…

Домой полпути шли в молчании, подсвечивая себе дорогу Вовкиным фонариком — Вовчик свой всё же отдал Катьке, сколько она не отнекивалась, как «компенсацию» за разбитое стекло керосиновой лампы, — впрочем, и стекло тоже пообещал завтра занести.

— Чем это ты их? — нарушил наконец молчание Владимир.

— Фонариком. Ну… «Шоковый ослепитель от грабежа» называется. Не слыхал? Вот. Хорошая штука — ну, ты видал эффект. Особенно в сумерках. Да и днём… Там люменов во вспышке… страшно сказать сколько, я, честно говоря, и не помню уже. Жалко что тогда, в лесу, не было его под рукой… Давно покупал, под случай. Дорогой!

— Где?

— Ну, в Мувске… Как-то по объявлению — читаю: «фирма продаёт спецсредства для самозащиты и контршпионажа», — а я ж интересуюсь, ты же знаешь. Ну, созвонился, съездил… Ну как «фирма»… сидят ребята на квартире, таскали из-за бугра; несертифицированное, конечно, всё. Мне эта штука понравилась. Так и называется: «шоковый ослепитель от грабежа». Зуммер и светодиод — и тут же вспышка! Там магниевая лампа, одноразовая. Я через неделю денег собрал, хотел ещё пару сменных ламп купить — а всё, кончилась «фирма», нету… Жалко. Больше не встречал.

— Хы. Ты, Хорь, гляжу, просто специалист по оружию массового поражения-то. Прямо маньяк какой-то! Тебя в Гааге, небось, жаждут увидеть, как нарушителя всяческих конвенций! А что запасных ламп не купил — так и к лучшему. Тут бы они точно не пригодились! — Владимир покрутил в руке помятый цилиндр фонаря, со смятым вконец раструбом рефлектора.

— Здорово ты им там навешал!

— Я сначала газом, — но неудачно. А потом… ну, ты видел. Правда, ничо вышло??

— Ну, спрашиваешь! Для девчонок ты теперь герой-спаситель.

— Думаешь?

— Уверен. Чо тут и думать. Вообще, конечно, идея с этим «танцзалом» была не лучшая. Засветка и всё такое. Нафига было столько рекламы-то? Ну раз прогнали этих… ты прогнал. Ну два прогоним. А потом? Не, это они зря.

— Чо сразу им не сказал?

— А они спрашивали? Объявили по факту и всё… Зато с Гулькой…

— Как у вас?

— Нормально. Только, кажись, Вадим вызверился, и теперь её стеречь будет…

— Не, удачно сегодня… потанцевали!

ВЛАСТЬ НЕ ДРЕМЛЕТ

Последствия произошедшего на «танцевальном вечере» не заставили себя долго ждать. Уже через день в Озерье приехал с очередной инспекцией Уполномоченный Громосеев.

Был полдень, Борис Андреевич, сидя с Морожиным в сенях, в теньке, играл с Костькой в шахматы. Жужжали мухи, запутавшись с нечистой и порядком драной тюлевой занавеске на окне. Колыхалась занавеска на приоткрытой двери.

Помощник Уполномоченного («староста», как его стали называть за глаза) развалился на старом продавленном диванчике; Морожин горбился над доской со старыми потертыми, деревянными ещё шахматными фигурками, стоявшей на табурете, сам сидя на высоком сундуке. Он традиционно проигрывал, чему способствовала и литровая банка с мутной бражкой, холодной, из бабкиного погреба, к которой он раз за разом прикладывался. Борис Андреич предпочитал холодный же компот. Жена с бабкой, задрав зады, копались в огороде; дочка играла где-то на улице. Было тихо и приятно, тянуло пофилософствовать; тем более что Морожин уже явно проигрывал:

— Эх, Костя-Костя… Ну вот зачем ты ладью туда подвинул? Ведь подставляешься… Ну, пешку съел. Так я зато получил стратегическое преимущество. Стра-те-ги-ческое, это ты понимаешь? Вырвался, так сказать, на стратегический простор… И сейчас тебя додавлю… А пешка — это фигня, пешка. Зато я тебя сейчас… вот. Сиди, думай.

Он отхлебнул прохладного компота и продолжал, откинувшись, глядя в макушку склонившегося над доской Морожина:

— Это ерунда, шахматы-то… Прошлый, даже поза-поза-прошлый век, развлечение отсталых магараджей… Преданье старины глубокой. Вот стратегические игры в интернете, да с онлайн-противником — это да! Тот же Варкрафт. И знаешь почему, Костя?

— Почему? — буркнул вопросительно, не поднимая головы от доски, Костька, и тоже отхлебнул — бражки.

— Потому, Костя, что степеней свободы у фигур, то есть у персонажей, больше. Могут так — могут эдак. Могут вместе, могут по-отдельности. Не как в шахматах — одна фигура за один ход и только так… А там — фактор времени ещё приходится учитывать. Вот ты сидишь, думаешь. Анализируешь. А пока ты думаешь — я бы успел много чего наворотить; но я ж должен ждать твоего хода. А так в жизни не бывает, в жизни фактор времени учитывается. И уж точно на реальной войне ведь так не бывает. Там нужно принимать решения мгновенно! И не факт, что они будут правильные, или — самые правильные, главное — быстрые и решительные! Как кто-то из великих сказал: «Война — это цепь сплошных ошибок с обоих сторон. Кто меньше ошибок совершил, тот и побеждает!» Вот. Вот, Костя. Не бывает на войне без ошибок, не бывает. Как блестяще полководец операцию не спланируй — всё одно потери будут. Главное — фатальных ошибок не совершать. «Война, Ваша Светлость, пустая игра. Сегодня удача, а завтра — дыра» Потому… Потому, Костя, в реальной войне не бывает без потерь и без ошибок…

— Тута тоже… ошибки, потери…

— Ну, это… Это конечно. Ну там и натуралистично так! Фули ты тут — ну снял я твою ладью, она даже не взвизгнула…

— А-ха-ха! Да. А должна была? — поднял голову Морожин.

— Ну так! Её ж убили! Как в варкрафте — натуралистично: вскрикнуть, сдохнуть… в кровавой луже, хы. В труп превратиться, потом в скелет. «Отважный, если он и мертвым пал, То славной смертью смерть саму попрал», да. Интересно, смогли бы великие шахматисты бестрепетно жертвовать пешками и фигурами, если бы каждый раз видели, как они, перед тем как сдохнуть, кричат и мучаются? Хрипят, кровавые пузыри изо рта надувают, ногами сучат, глаза выкатывают, просят за что-то? Вот потому и шахматы даже близко не война. А все так называемые «великие полководцы» мясники в душе…

— Эк ты натуралистично. «Пузыри из рта, ногами сучат…» Откель это? — Морожин поднял унылый взгляд с доски на партнёра и оживился.

— Да откель… Из кино, Костя, из кино, откеда ж. Очень натуралистично сейчас кино снимают, триллеры всякие в особенности… хотя и грешат иной раз против истины.

— Ну например?

— Например… Ты играй давай, играй. Откуда я знаю «например»? Это я так, в общем, что врут много киношники. Как правило, хе.

— Я вот так пойду.

— Ну, давай, ходи. Ну-с… «Сталь всякую гордыню победит. И триумфальных арок не щадит…» О!.. Кто это? Это… это Хронов, ага.

Борис Андреевич увидел через окно веранды как в калитку бочком протиснулся Витька. Он был уже не в нарядных «военно-полевых» шмотках, в которых он выехал из города; их сменил обычный деревенский, где-то позаимствованный наряд: старенькие брюки и поверх футболки пятнистого окраса спецовка, когда-то претендовавшая на гордое звание «камуфляж», а сейчас так и являющейся просто рабочей, довольно замурзанной спецодеждой. На ногах у него были стоптанные туфли, явно в прошлом чьи-то «выходные», но уж очень давно.

— Заходи, Витюш, заходи, родной. По делу, али так, компоту попить? — незаметно даже для себя преобразился в доброжелательного деревенского дядьку-хозяина Борис Андреевич, выглядывая в дверь, придерживая свисающую «от мух» на двери тюлевую занавеску.

Отдувающийся от жары Хронов вошёл, шмякнулся на продавленный диванчик, взял жадно попить банку с мутной брагой; нюхнул, брезгливо сморщился, и стал ждать, пока хозяин нацедит ему в кружку из трёхлитровой банки компот. Лицо у него обгорело на солнце, загривок так вообще был уже бордовый от загара, волосы подвыцвели от солнца.

— Чо, Витёк, напрягает бабка-та? — поинтересовался Морожин, оторвавшись от созерцания фигур на доске.

— Напрягает… Не то слово. Сука старая. То не так и то не эдак. На огороде бдит, не передохнёшь, бля. Сама как заведённая, старая зараза…

— Ну дык старая — но есчо справная! А ты чо думал? — гоготнул Костька, — Она такаааая… И дочка с мужем у ей работящие…

— … работай, грит; не обязана я тебя бесплатно кормить! А кормёжка-то там… Эти-то жрут, привычные…

— Гы. А ты думал. Это вам, городским, урок — тут вам не там. Деревенская работа, она ить…

— Андрей Борисыч! Тьфу, пардон, Борис Андреич — во, заговариваться уже стал! — я это… я чо хотел спросить — мне б в коммуну? А?

— С девками? А они возьмут?..

— Ну, эта… вы поспособствуйте. А?..

— Ну как я поспособствую-то, Вить? Да и — ты ж смотри, они сами в поле пашут весь день, почище трактора. Работящие…

— Ну, я б… чо-нибудь по хозяйству, в коммуне. Не один же огород, а?..

— Не любишь работать… — скривился Морожин и как бы случайно смахнул с доски несколько фигур, полез под табурет поднимать и, толкнув доску, стряхнул с неё и остальные фигуры. Борис Андреевич хмыкнул. Хронов окрысился:

— А кто любит?? Ты, что ли, любишь?? Заработался, ёпт!

— Тихо, тихо… — примирительно сказал «староста», — Подумаем… Придумаем что-нибудь… Ты ж, говорят, в городе-то боевик был, а?

— Ну, какой уж боевик… — испугался Хронов, — Так… У полиции ко мне претензий нету. Вроде бы.

— Да я не о том, — успокоил Борис Андреич, — Я про то, что… эта… и на поляне той… — он явно размышлял.

— Чо? На поляне?.. «На поляне» я как все!

— Ну, говорят, ты там бился… Мне ж девки рассказывали. Вроде как даже и привалил одного бандюгана. А?

— А, ну да… — Хронов мигом понял направление мыслей «старосты», — Ну да, ну да. Поначалу-то я сопротивлялся… дрался даже! Но меня связали. А потом… Потом, когда замес, значит, пошёл, я рванулся в свалку, и того… и это… привалил одного, да. Его же ножом. Да. Так и было.

— Тебя ж, гришь, связали? Развязался что ль? — хмыкнул Морожин. Он подбирал с пола шахматные фигурки и опять расставлял их на доске. Хронов только метнул на него злой взгляд.

— Угу. Дрался, значит. Защищал…

— Ну да! — Витька усиленно покивал.

— Я поговорю с девками, с этой — бригадиршу они выбрали, с Катериной, — они плакались мне днесь, что страшно им одним в конторе. Штоб, значит, охрану; или чтоб расселить их по деревне, по хатам… Но расселить как бы возможностей таких нет… — Борис Андреевич как бы размышлял вслух, вертя в пальцах белого ферзя, — А вот если охранять их… там. А?

— Да! Конечно! — Хронов, перед которым замаячила перспектива сменить бабкин контроль и бабкину кормёжку на должность охранника при коммуне, воспрял; теперь он преданно смотрел на старосту, — Я могу! Конечно! Им же страшно — ночью. Вот я и буду охранять!

Чуть заметная ухмылка тронула губы старосты, но, конечно, никто этого не заметил.

— Ночью поохранять девок и я б согласился, — заметил Морожин, закончив расставлять фигуры, — Всех вместе, а лучше поочерёдно… Да.

— А ты молчи! Чё ты там вообще можешь?? — немедленно окрысился Витька, — У меня вон что есть!

И он, откинув полу спецовки, вытянул из-за пояса пистолет, щёлкнул затвором…

Но, против ожидания, эта демонстрация не произвела того впечатления, что он ожидал: Борис Андреевич только хмыкнул, а Морожин откровенно засмеялся:

— Сматри тут не пальни случайно, а то мы тут непрочихаемся…

Витька понял, что в проклятой деревне все новости, слухи и сплетни разносятся моментально, и про его «арсенал» все давно уже в курсе. А скорее всего и не только про арсенал… Он непроизвольно потрогал глаз, где уже почти совсем сошёл синяк. Вот болтливые твари!

Но Борис Андреевич молчал, и смотрел благосклонно, и Витька зачастил:

— Ну и что что газовый! Отпугнуть… Сигнал подать! Борис Андреич, вы не сомневайтесь, я всегда…

— Посмотрим, посмотрим, Витюшь… Посмотрим. Ты парень боевой, сразу видно. Потенциал у тебя большой… Зачем тебе его на огороде гробить? Тебе выше летать надо. Собственно… всем нам выше летать надо. Пока вот в охрану тебя пристроим, а там поглядим… Понимаешь, Витя, ход моих мыслей?

Хронов усиленно и подобострастно закивал, давая понять что он со всем согласен и всё понял, хотя сам не понял ровным счётом ничего. Кроме того, что у старосты на него какие-то особые виды, и опостылевшее ковыряние в земле ему больше не грозит. Вроде бы…

— Ну чо, Андреич, ещё партейку? — вмешался Морожин, — Ты чо, белыми; или жребий? Я, вишь, доску-то неловко как… А то можно было вничью ту партию свести, я видел там один вариант… Да, определённо можно было вничью!

Но партнёр только отмахнулся:

— Пей вон пока бражку, прока совсем не согрелась. Сыграем ещё, Костя. Попозже.

И, обращаясь к Хронову, по прежнему смотрящему на него с видом голодной собаки, вожделеющей кормёжку:

— А как там твои товарищи поживают?.. Что-то я забыл их спросить, чего они тебя к себе не взяли. Домик хоть и ветхий, и старенький; а всё ж-таки отдельный, одни они там. Пока что.

— Да не товарищи они мне!! — вновь окрысился Хронов, — Гады! Я их выручал!.. Сколько раз. Ещё в городе. Их там гопота на ножи хотела раз поставить — я предупредил. И вообще — помогал. На поляне там, бился… пока они сопли жевали. Да они, считай, мне жизнью-здоровьем обязаны, суки, а они со мной так!.. Ну ничего, ничего… Посчитаемся! Харон никому зла не прощает! Харон всё помнит! — перешёл он на повествование в третьем лице. Спохватился и добавил, метнув взгляд на старосту:

— И добро тоже Харон помнит! Всегда!

— Харон, значит… — продолжая как бы размышлять, промолвил Борис Андреевич, — Погоняла такое? Сетевой ник? В стратегии не резался, нет? А, Калл-оф-Дьюти и прочую мясню предпочитал?.. Ты строчишь — а «они» падают-падают-падают?.. Тоже… понятно-объяснимо… — он не стал уточнять, что же стало для него понятно и что объяснимо.

— Но всё же нехорошо ты так о товарищах, хотя и несправедливо они с тобой… не по-товарищески! Слышал я, они про тебя… эта… называли тебя «Хрон». И эта, даже «Хронь»… Ай-яй-яй… — он сокрушённо покачал головой.

— Да ещё в разговоре при девушках… Вот такие вот товарищи…

— Бля!.. сссуки. Я ж говорю — не товарищи мне они! Падлы! — встретив такое понимание, вконец распоясался Хронов, — Я бы их один на один!! Жаль, что я им помогал в той драке, на танцах! Ну, когда Вовчик фонариком своим… Если б не я…

— Ладно-ладно! — остановил его словоизвержение Борис Андреевич, — Но ты бы всё же… они ж товарищи, хоть, как ты говоришь, и бывшие. С Мувска вы вместе приехали… пришли. В переделках вот в разных вместе были. Ты б зашёл к ним, поговорил… Как дела, то да сё. Чем дышат. Что планируют. Может и осознали бы, что друзьями не разбрасываются. Вместе бы надо держаться, командой! А то не ровён час…

— Чо? Чо «неровён час»?? — оторвался от банки с бражкой Морожин и уставился осоловелыми уже глазами на хозяина, — Чо может быть? Не, ты догова-а-аривай!

— Ну, мало ли… Времена сейчас тёмные, смутные. Мутные даже, можно сказать времена. И потому… Как там, Шуйский в Борисе Годунове?

«Теперь не время помнить,

Советую порой и забывать.

А впрочем, я злословием притворным

Тогда желал тебя лишь испытать,

Верней узнать твой тайный образ мыслей …»

— Хм… Не понял? А и не надо. Ты, Витюш, парень что надо; можно сказать — отличный парень; мы с тобой со временем такую кашу сварим… Костька! Ты уже всю банку выдул?? Ну, шпециализд… Глянь-ка — кто это опять приехал? Снова, что ли?? Чёрт бы их подрал…

Староста быстро встал, выглянул в дверь, посмотрел вдоль деревенской пыльной, несмотря на потрескавшийся асфальт, улицы — к дому катили три машины. Первую он сразу признал — Нива Громосеева, — а за ней две иномарки: возвышавшийся как бык над овцами тёмно-зелёный крузак и ещё одна малиновая, вся пыльная, иномарка. Опель, что ли. Или Мазда. Чёрт их разберёт. Кого ещё он принёс? Чёрт, в смысле…

На ходу преображаясь из добродушного деревенского болтуна в собранного и деловитого Помошника Уполномоченного, каким его «знал» и ценил Громосеев, Борис Андреевич поспешил к воротам.

САНКЦИИ И РЕАЛИИ

Из подъехавших и остановившихся машин вышли люди: как и ожидалось, Антон Пантелеевич из Нивы, и ещё два мужчины — из Ланд Крузера худощавый средних лет интеллигентный брюнет; и из малиновой Мазды крепкий, быковатого вида крепыш, тут же, посвёркивая гайками золотистого цвета на волосатых пальцах ставший прикуривать. В салонах машин завозились пассажиры, были видны женские и детские головы, поехали вниз закрытые от пыли стёкла дверей. «Новые, бля, жители» — безошибочно сообразил Борис Андреевич, — «Вас только не хватало…»

Уполномоченный был устал и нервен. Вокруг глаз залегли тени, видно было что он давно не высыпается. Распорядившись сопровождавшим ждать его у ворот, он прошёл в калитку, поздоровался с Борисом Андреевичем за руку, попросил воды.

— Сейчас-сейчас, Антон; а может компот?

— Что угодно, только не долго. Если не сложно.

Староста нырнул за занавеску в дом, за ним в сени вдвинулся и массивный Громосеев. Пока Борис Андреевич бренчал посудой в доме, Уполномоченный мигом оценил обстановку: шахматную доску с расставленными фигурами, совсем уже пьяненького Морожина («Здра-а-а-асьте, вашблагородь, давно вас не было видно… ик!..») и отчего-то робеющего Хронова. Ничего не сказал, взял из рук появившегося старосты литровую отпотевшую банку с кроваво-красной жидкостью, дёргая кадыком, выпил почти всю, отдал обратно. Неприязнённо посмотрел на что-то болтающего заплетающимся языком Морожина, бросил старосте:

— Выйдем.

Вышли во двор, к огороду.

— Где твои девчонки? — вдруг напустился он на помощника.

— Ну как где, Антон — в поле. И не только они — ещё две семьи к коммуне присоединились в последнее время, все сейчас — на общих огородах. Живут только по домам.

— А ты что прохлаждаешься?

— А что я? На работы развёл — и на свой огород; вон у меня, капуста ещё не окучена. На бабкин, в смысле. Я ж номинально не в коммуне. Тут вон и Морожин пришёл, и Хронов — некоторые вопросы возникли. Решаем…

— Ты сам не захотел. Ты учти. Ты учти! — тебя лично никто от продналога не освобождал! Определённые поблажки тебе будут, но вообще — на общих основаниях! Ты это учти!

— Да ладно, Антон, учитываю. Что это ты вдруг завёлся? Случилось что? И выглядишь…

— Случилось! Сейчас каждый день что-то случается, чёрт его дери! А вы тут тащитесь! «Вопросы решаете!» Какие к чёрту могут быть с Морожиным «вопросы»??

— Ну что мы тащимся?..

— … да он последние недели на свободе ходит! Как только будет видно — а оно уже видно! — что он неспособен будет заплатить натуральный налог — сразу и поедет он в лагерь! Где ему популярно покажут и как лопату держать, и сколько в день трудиться!!

— Да что ты… Работает вроде. Дома.

— Картишки-шахматишки тут, бражка — сивухой аж за дверями разит!.. Курорт, едрёна вошь!

Борис Андреевич смолчал.

— Сейчас собрание проведём. Блиц. Давай… этого, Хронова, что ли, пошли за людьми.

Староста глянул на часы:

— Они сейчас сами с поля вернутся. На обед. Минут через сорок.

— Ты жратву для коммуны по-прежнему у себя хранишь?

— Ну да. У бабки, в погребе. Выдаю по раскладке.

— Возьмёшь вон из багажника масло растительное. Пять бутылей пятилитровых. Остальное не вам. И поэкономней — неизвестно ещё когда будет.

— Понятно.

— Так. Что в деревне творится? Докладывай.

— Ну что… Народ недоволен «продразвёрсткой». И «подселениями» недовольны. Что это ещё такое, говорят… — дистанцируясь в изложении настроений от «народа», стал докладывать староста, — Мой, грят, дом; сроду никому не нужен и неинтересен был, деревня — ни газификации, ни центрального водопровода, даже постоянного магазина не было! — а теперь, оказалось, «всем нужны и всем должны». Посторонних подселяют…

— Это наплевать! — прервал его Уполномоченный, — Пусть скажут спасибо, что тут, у себя дома живут, а не в лагере за проволокой. Что на своём огороде копаются, а не под охраной автоматчиков траншеи под силос вручную роют! Это ладно, это я им потом сам разъясню. Что у тебя в плане дисциплины творится? Что за драки с членовредительством??

— Я полагал, что на мне только хозяйственные вопросы… — начал было осторожно Борис Андреевич, но Громосеев тут же прервал его:

— И хозяйственные, и дисциплинарные, и все остальные тоже! Ты, Борис, тут не юли! Время такое, что только формальными обязанностями не отделаешься — отвечаешь за всё!

— Участковый…

— Участкового убили два дня назад по дороге в Равнополье, — рубанул Громосеев, — Забрали пистолет, автомат, боезапас, рацию. Машину сожгли. Внятно?..

— Хххосподи… Вон ты чё…

— Только — никому! Пока с Оршанска нового не пришлют — мы тут основная власть! Казнить и миловать, как говорится. Вплоть до расстрела на месте — без всяких «революционных троек», да! Даны такие полномочия. Негласно. От Администрации. Вот такие дела…

Помолчали.

— А у тебя тут бардак творится! — опять включился Громосеев, — Мордобой. Двое с сотрясением в Никоновке до сих пор валяются, у одного глаз повреждён. Танцы какие-то!! В это-то время. Кто разрешил??

— Да ты ж сам… Говорил, пусть сами себя занимают… Ну а раз девки с танцевального коллектива, так что ж им, не оперетту же ставить? Кто ж знал, что такая свалка получится?

— Ты. Ты должен был предвидеть! Чем кончаются деревенские танцы без сдерживающей силы представителей закона. Кто спровоцировал?

— Да эти. С Никоновки.

— Они сами все пострадавшие. Значит это твои их и отделали, значит твои и зачинщики! Эти — вновьприбывшие. Два Владимира. Ещё с применением каких-то спецсредств! Мне уже всё доложили. Давай, посылай за ними, — будем разбираться. К конторе всем сбор, через полчаса. Ну, что стоишь? Время пошло!

Друзья занимались перекрытием крыши ветхой баньки, стараясь с толком использовать каждый клочок старого рубероида; и, где не хватало рубероида, использовали сложенный в несколько слоёв толстый полиэтилен. Вовчик вполголоса ругался:

— Тоже… Непродумали. Надо было в городе затариться кровельными материалами, сейчас же масса всякого новья; всякие «гидроизолы» наплавляемые; а мы тут как после наполеоновской войны, крышу полиэтиленом латаем…

— Да-да! — поддержал Владимир, — Именно так. Мучились хрестьяне после наполеоновской войны, латая крыши полиэтиленом!

— Ну не полиэтиленом… Соломой?

— Дранкой, Вовчик, дранкой! Знаешь что такое «дранка»?

— А, ну да. Знаю, конечно. Щеплёная на тонкие плашки древесина, укладывалась как черепица… Может и нам… вскоре?..

— Да брось ты… — Владимир, сидя верхом на коньке крыши, кинул взгляд на щелястый, из чёрных трухлявых уже досок забор вокруг дома, на огороде переходящий в редкий… плетень? Да, вроде бы так ЭТО называется — ограда не из пиломатериалов.

— Недолговечный материал, Вовчик. Да и навык с ним работать нужен… Слушай, Хорь, я тут всё больше думаю… Замотала меня эта деревенская мотота. Огород мы с тобой расширили, теперь только на уборку… Дрова? Ну что дрова… Дрова и позже можно, и даже осенью.

— Ты опять про Оршанск?

— И про Оршанск, и про Виталия Леонидовича. Надо съездить, я же обещал. Там много что интересного может быть, опять же новости. Мы тут вообще же не в теме, по радио одну вон только туфту гонят… что всё налаживается-налаживается, и что вот-вот совсем наладится.

Вовчик скривился. Ему очень не хотелось, чтобы друг уезжал. Ехать же вдвоём было вообще не вариант — теперь оставить дом и огород без присмотра нельзя было даже на полдня. Много разных и непонятных людей понаехало в последнее время в Озерье и окрестности.

— Ненадолго, Вовчик, ненадолго. Вот смотри… — Владимир положил и прижал бедром молоток, выплюнул в ладонь с края рта гвоздики с нанизанными на них плотно свёрнутыми кусочками полиэтилена же, которыми крепили обшивку крыши, и стал загибать пальцы:

— Новости узнать от информированного человека — раз! По телефону он всего не скажет — тёртый калач. Узнать об их планах на будущее в свете этих новостей — а он ведь почти в таких же как мы условиях! Только коттедж, — два. Возможно, разжиться оружием — три!..

Тут Вовчик чуть хмыкнул и отвёл взгляд, но Владимир не заметил его реакции:

— …Не верю я, что Виталий Леонидович не предусмотрел! Найти Вику по больницам надо бы — девчонки опять напоминали. Что с ней? — никто не знает. Телефон этого, Паралетова — не отвечает… И, опять же, в Оршанске возможно закупиться тем, что мы не предусмотрели в Мувске. Например, очень не помешала бы проволока; лучше — колючая, на забор. А ещё лучше — сетка-рабица.

— Так она тебя и ждёт.

— А то нет? В Оршанске промзона, там много чего интересного; даже и не на складах, а так — на территории. Разный металлический профиль, раз с пиломатериалами сейчас никак. Сетку — с тех же заборов, не могли местные уже всё ободрать. Подрядить местных…

— Прибьют.

— Это как разговаривать и как дело поставить. Совсем за дуру-то меня не держи… Эх, машины нет! Говорил тебе… Впрочем, это решаемо. Да! Утеплителя какого-нибудь. Его, кстати, тут, в деревне, можно будет выгодно менять, как и кровельный материал. Любой, причём! Ты, Вовчик, заметь — в нескольких дворах стали погреба копать. Это разумно: старые погреба позаваливались, да и не рассчитывали раньше деревенские на такую кодлу; под большие запасы надо большие погреба… а чем перекрывать? Гидроизоляция? Даже такой пустяк, что вот, Вовчик, асбестоцементных или пластиковых труб на вентиляцию — где сейчас они тут возьмут?? Вот. Можно будет выгодно менять на сельхозпродукцию. Это уже четыре… — он загнул очередной палец и с сожалением посмотрел на неухоженные, с набившейся под них грязью, ногти. Помыться под приличным душем, не окатываясь из ковшика — тоже было бы очень приятно и полезно, — это он подумал уже про себя.

— Подружка у тебя ж там? — вспомнил вдруг Вовчик.

— Ну какая «подружка»? Она ещё салажка была, когда я уезжал… — мысли приняли тут новый поворот, — Вадим-то… Вот чёртов татарин! Гульку не выпускает! Я вчера подходил, — так он на порог не пустил, чуть не матом! Зулька говорит, побил он её… их. Вот самодур! Как будто мы в той свалке виноваты!

Вовчик фыркнул, вспомнив свой уже очередной триумф. Это было, конечно, не «на красном «мустанге» уходить от погони, отстреливаясь вполоборота, в обнимку с белокурой красоткой», но где-то уже близко. Приятно вспомнить, как колошматил нападавших, только что ещё таких грозных никоновских ухарей, а они и ничего сделать не могли!

Он рассмеялся:

— Опять вспомнил. А ты-то, ты-то! Вылетел в запале весь такой из-за угла, уже с колом в руках!.. Из плетня выломал?? Ты, Вовк, быстро деревенские заположняки уловил — как свалка, так за колы! А были бы не заборы, а сетка — прикинь, никакого подручного инструмента для разборки!..

Оба засмеялись, но Владимир тут же посерьёзнел:

— О, Хронов пилит. И, судя по всему, к нам. Чё это он?

— Вроде как машины какие-то приезжали. Может, Громосеев очередной коллоквиум собирает, штоб, значит, объяснить народу детали политики партии и правительства?

Так и вышло. Запыхавшийся Хронов, войдя во двор, выпалил:

— Пацаны! Шпарьте к конторе, там сейчас Громосеев опять собрание проводить станет!..

И впрямь — с того направления донеслись мерные удары в рельс — обрезок рельса в качестве «била» всё-таки повесили около умывальника, присовокупив рядом и стальную ржавую ось от какого-то механизма в качестве колотушки. Удары мерные, неторопливые — значит просто собрание, без ажиотажа.

— Уй, бляяя… — пробормотал Вовчик, — Ты иди, я буду крышу доделывать. Нафиг я пойду опять эту накачку слушать?

— Угу. Сейчас слезу, — сообщил Хронову Владимир, — А ты-то что прибежал? Посыльный, что ли?

— Не посыльный! — возмутился Хронов, с опозданием сообразив, что роль у него и правда, второго, а то и третьего плана, — Не посыльный! Просто… Это… Короче, меня попросили вас оповестить — я и пришёл. А почему оповестить вас — потому что за ту драку! Чтоб обои пришли. И чтоб тот… то… это спецсредство принесли, которое применяли! Вот потому я и к вам!

Друзья переглянулись, и Вовчик, вполголоса выругавшись, тоже стал съезжать потихоньку на заднице к краю крыши, к лестнице. А злорадный Хронов продолжал:

— Вставят вам, чувствую, по самое небалуйся! Кстати, там ещё две машины с новыми жителями — вот, наверное, к вам и подселят! Ага! А вы чё думали? Не хотели меня брать на жительство…

Друзья ополаскивали руки у ржавой, крашенной в жёлтый цвет бочки с водой, а Хронов продолжал талдычить:

— А я теперь буду в охране!.. Типа, начальник охраны коммуны. Потому что девки боятся. А вы будете тут, в огороде колупаться, да!

— Ладно, не ной, «охрана». Иди уж. Сейчас мы, придём. Где этот долбанный фонарик?..

В это время самому Громосееву около обеденного стола возле конторы приходилось несладко: его осадили девчонки из «коммуны»; им вторили несколько городских баб, недавно так же перебравшихся в Озерье из Оршанска, и вступивших в сообщество. Опустив глаза, сидя за столом и хлебая из глубокой тарелки с синенькой древней надписью «Общепит» гороховый суп, сваренный Мэгги и Надькой, он внимал:

— … Антон Пантелеевич, это куда же мы катимся? Мы, получается, как на острове?? Мы, когда на коммуну, на Озерье соглашались в Мувске, думали, что это будет как-то централизованно! Как-то организованно! Что поставки будут какие-никакие! Ну вы ж посмотрите что творится, мы ж как в каменном веке!..

— … ведь совсем ничего нет! Совсем! Вы представьте — вот у меня потерялась зубная щётка. И что? А вообще негде взять! То есть вообще! Вы представляете??? Хоть бы какой-то ларёк — так ни-че-го! — вопила толстая тётка, — Вы представляете?? Мне хозяйка, у которой мы живём, Ольга Дмитриевна, дай бог ей здоровья, дала свою старую, которой она — вы только подумайте!! — до этого чистила плиту! Вот!

И тётка с торжествующим видом показала действительно старую, растрёпанную зубную щётку.

— Чё ты её с собой таскаешь-то? Боишься что и эту сопрут? — влез Морожин. В образующейся из подходящих новых и старых жителей Озерья группе засмеялись. Тётка метнула на смеющихся негодующий взгляд:

— Я всю жизнь проработала старшим экономистом в Мувскгиппроекте! И никак не ожидала, что в организованной государством… мээээ… в организованной государством организации сотрудники… работающие… не смогут иметь нормальной зубной щётки! Это куда же мы все катимся!! Ведь та же зубная щётка — она стоит копейки! — но это, без преувеличения, предмет первой необходимости!!

И тётка победно обвела собравшихся взглядом. Никто не возражал. Не возражал и Громосеев. Он молча хлебал суп.

— Моющего средства бы какого… — несмело вклинилась Надька, — Типа Ферри или что-то наподобие. Невозможно посуду промыть мылом, даже в тёплой воде…

— И мыла тоже мало. Мыло нужно. Хозяйственное хотя бы! — поддержала Мэгги.

— И перчатки. Резиновые.

— Да. Да! Перчатки бы. Рукавицы, — загомонили девчонки. Они уже несколько утратили Мувский лоск, загорели, одежда их пообтрепалась; теперь они поняли ценность надёжной, пусть неброской и немодной одежды:

— Набили все мозоли… Весь день ведь с этими… с тяпками! Рукавицы хоть какие бы!

— Потому что неорганизованно всё! — очень уверенно заявила бизнес-тренер Селезнёва, — Кому организовывать-то?? Ему, что ли?.. — она кивнула на стоявшего поодаль Бориса Андреевича, посвёркивавшего стёклами очков, — Он в основном с Морожиным пьянствует! Нет порядка в колхозе!

— Рот захлопни, баба, не твоего скудного ума это дело!.. — заорал Морожин, но тут же смешался под взглядом Громосеева.

— Вот! Вот и весь ответ у них! — победно продолжила Селезнёва, — Потому что мужики! Ничего организовать не могут! Девчонки работают-работают, а они даже организовать не могут! А туда же — что-то ещё голос на тренинге подают, куда там — знатоки литературной классики! Тьфу!

Стоявший рядом с Морожиным Борис Андреевич впился на мгновение вспыхнувшим лютой злобой взглядом в лицо бизнес-тренерши; но тут же пригасил взгляд, и ответил кротко:

— Я же не претендую. Если вы полагаете, что у вас получится лучше, — милости просим.

— Мне это не надо! Я не в вашем колхозе, и никогда в нём не буду! — победно продолжила та, — Но со стороны всё виднее! Вы, мужики, и страну, и мир завели в тупик; и даже на этом, на микроуровне, в деревне даже ничего организовать не можете! Знатоки классики. Тьфу!

Борис Андреевич промолчал, только стиснул руки, впившись ногтями в кисть.

— Дрова нужны. Много. Постоянно дрова нужны — на дровах ведь всё готовим… — снова подала голос Надька.

— Дрова нужны, — поддержал Пётр Иванович, бывший директор лесхоза. Ему нездоровилось, он опирался на палочку, и вообще выглядел не лучшим образом, — Дрова на зиму сейчас заготовлять надо. Если поставок не будет. Но… лесхоз ведь приказал долго жить…

— Привезут нам дров? — задала вопрос и бригадир Катька. На неё взглянули; она неловко потянула повязанный на голове по-деревенски платок, невольно стараясь прикрыть краем платка багровый шрам на чистом гладком личике, — Антон Пантелеевич? Что вы всё молчите?.. Дрова действительно постоянно нужны, а скоро и холодать начнёт; а осенью как?..

— Ты ещё про зиму скажи. Ты что, думаешь тут и зимой куковать? В конторе-то? Которая общага? — неодобрили из группы девчонок.

— И скажу. Что дальше-то будет? Ну, уберём мы урожай… Действительно, что дальше — зимой? В Мувск? В Мувск нас обратно… отвезут?

— Нет, — коротко ответил Громосеев.

— Вот. Нет… Дрова нужно, Антон Пантелеевич. Мы и так… Я, в смысле, двоих девчонок

посылаю каждый день таскать сухостой с леса, пилить опять же… Хорошо вон Вовчик, — она кивнула на подошедших парней, — Лучковую пилу дал, ножовкой это же мучение! Тем более топором. А сухостой в округе уже весь подчистили, бог знает куда теперь забираться приходится. Это же всё время! И — это только на расход, а на сезон?.. Опять же страшно! Мало ли кто по лесу в округе шарашится!

— Особенно после этой безобразной драки! — поддержали девушки своего бригадира, — Мы теперь по ночам боимся! Думали деревня — это спокойствие… А тут, эти… из Никоновки — они угрожали вернуться!

— Почему нас не охраняют? Ааа??

— И снабжения почти никакого??!

Всё внимание было у присутствующих на Громосеева. Посматривали и на приехавших с ним троих мужчин, двоих явно с семьями — к кому это?

Громосеев закончил есть, поблагодарил кивком Надьку, отложил ложку, встал. Обвёл тяжёлым взглядом собравшихся, спросил:

— Все высказались уже?.. Хронов, постучи ещё в рельс. Ладно, кто не дошёл — потом сами перескажете. Значит вот что, уважаемые жители, мирные обыватели… — вспомнив что-то он непроизвольно положил руку на топорщащуюся под выгоревшей курткой кобуру на животе.

— Слушал я вас внимательно, ваши, в общем, претензии. Вот что хочу сказать: всё это правильно. Было. Но. Ситуация немного изменилась, о чём я сейчас и доведу до вашего сведения.

Он помолчал, собираясь с мыслями, — все ждали.

— Вы говорите что зубная щётка — предмет первой необходимости. Так вот. Должен вас разочаровать: не первой необходимости. Можно и без щётки обойтись…

Народ зашумел. Послышались выкрики:

— Как аборигены, што ле? Веточку разгрызть и ей чистить?

— А стоматолог в Озерье будет? Или в Оршанск переться??

Громосеев продолжил, и все затихли:

— … не первой, повторяюсь, необходимости! Как и памперсы. Как и женские гигиенические прокладки, за которые мне тут предъявляло женское население Демидово на днях. Как и шампунь или лак для ногтей… А вот мыло — да, первой необходимости! — он подумал, и добавил:

— Да и то… Зола, щёлок; обходились раньше люди и без мыла…

— Вы что, нам это готовите?? — это врезалась фальцетом бизнес-тренер Селезнёва, — Может, нам ещё и в шкуры одеваться?? Лапти плести научиться??

— Масло кончается… — снова влезла Надька.

— Масло Антон Пантелеевич привёз, — поправил Борис Андреевич, — Подсолнечное.

— Кашу на подсолнечном масле?? — загалдели, — Может, сразу на машинном??

— А вы ждали, что вам сгущёнку будут выдавать по банке в день?? — взвился староста.

Громосеев пока молчал. То, что Уполномоченный собирался сейчас сказать, вызывало у него неоднозначные эмоции; и всего лучше он бы скрыл, не сказал; но как объяснить собравшимся людям, за которых он считал себя ответственным, почему у них нет возможности купить зубную щётку? И ещё тысячу мелочей и не мелочей, к которым привык современный человек? Как объяснить, что скорее всего всё идёт к тому, что каждый… нет — каждое село будет само за себя? Паёк урезали, стройматериалов нет и не предвидится, даже бензин для своей машины, на которой он ездил по общественным же делам, на которые «уполномочила» его Администрация, приходилось буквально выпрашивать… Это вон… эвакуирующиеся — он взглянул исподлобья на приехавших с ним на двух машинах, — юрист и предприниматель, что ли. И журналист — который вместе с юристом; — наверно, с бензином таких напрягов не испытывают, достали где-то в Мувске; а ты их тут сейчас устраивай… чтоб им было хорошо и удобно — а то нажалуются, знаю я эту публику. А Администрация — помочь не разбежалась, а вот покарать за неловко сказанное слово — это всегда пожалуйста!

Что участкового убили — сказать? Что в округе шастают шайки вооружённых дезертиров, пока опасающихся являться домой, по месту прописки; или у кого дом уж совсем далеко; и что гастеры никуда на самом деле не откочевали, и сделать с ними ничего невозможно, только что согнать насильно в лагерь или перестрелять, но на это, конечно, из Администрации никто не пойдёт… Что говорить-то? Что дела совсем никуда? Что — рассчитывайте только сами на себя, никакой вам охраны и никакого снабжения, но от продналога вас никто по осени освобождать и не собирается? И как тогда в их глазах выглядеть? Чем и как привести к повиновению и дисциплине этих людей, ПээМом только, что ли? А без дисциплины и повиновения, он понимал, тут такое начнётся… Драка на танцах покажется цветочками; уже вон, факты сведения разного рода старых счётов имеются в наличии, дома жгут, сараи, по-кулацки норовят в окно ночью выстрелить… Нет, всю правду говорить нельзя, и скрывать тоже не получится — надо так: полуправду… И надавить — ишь, ждут!.. Он внезапно почувствовал раздражение на этих людей, у которых и забот-то — пожрать да зубную щётку найти, и того сами не могут, — и вместе с раздражением пришло облегчение.

Он, стоя, опёрся задом на стол, скрестил руки на могучей груди.

— Я не знаю, почему у вас не оказалось зубной щётки! Я не знаю, почему у вас, у некоторых, не оказалось с собой даже кружки-ложки!! Почему вы, выезжая в сельскую местность, и не отдыхать, а жить и работать, не взяли с собой самого очевидного!..

Он повысил голос, с раздражением выплёвывая обличения:

— Почему нет с собой толковой одежды, обуви! Экономистом, говорите??.. — на язык просилось что-то про «перекладывание бумажек со стола на стол и тыканье пальцем в клавиатуру», но он сдержался, — А экономически предусмотреть наличие, вернее — отсутствие зубной щётки вы не могли?.. Вот такие вот специалисты-экономисты и довели страну, и весь мир, что приходится теперь высоким специалистам по собачьим стрижкам да по танцам на шесте с тяпками в поле себе на пропитание отрабатывать!

— Как вы смеете!..

— Я вам говорила — они такие! Сами наворотили, но разгребать женщин поставили, и женщин же виноватыми выставляют!.. — подхватила бизнес-тренер Селезнёва.

— В общем так. Вас тут никто не держит — пока. Не нравится — кто не в коммуне, можете к чёрту возвращаться в Мувск, в Оршанск, в Равнополье…

— А кто в коммуне??

— Кто в коммуне — в сельхоз-эвако-лагерь под Оршанском, там охрана с автоматами, бараки — бывший пионерлагерь, централизованное питание, десятичасовой рабочий день и кино три раза в неделю показывают! Ну?..

Молчание было ему ответом.

— Чтобы не было иллюзий насчёт возвращения. В Мувске чёрт-те ччч… то есть, определённые негативные тенденции только нарастают. Пока. Да. Пока. Но то, что известно точно — что там вот не так давно в Советском районе произошло нападение банды хулиганов на многоэтажный жилой дом. Среди дня! И только благодаря самоотверженности нескольких жильцов… Словом, есть многочисленные жертвы, с обоих сторон.

— Мммээ… Разрешите, Антон Пантелеевич… Я, будучи юристом… — вклинился в разговор приехавший с ним юрист, лощёного вида представительный мужчина. «Адвокат, наверное» — подумал, глядя на него, Вовчик, — «Прокурорские — те попроще».

— … так вот, я, будучи юристом, слышал про этот вопиющий случай. Не думаю, что он будет представлять из себя что-то сложное. Тела нападавших будут опознаны, идентифицированы, и, соответственно, будут приняты меры для недопущения подобных вопиющих случаев в дальнейшем!

— Чё ты тогда сюда приехал, — если «недопустят в дальнейшем»?? — послышался из-за спин стоящих мужской голос, в котором без труда узнавался голос Морожина. Юрист не ответил. Громосеев продолжал:

— Насколько я знаю, никто там ни идентификации, ни опознания не проводил… — юрист сделал протестующий жест, но Уполномоченный продолжал:

— Так что ситуация только усугубляется. Впрочем, в Оршанске ситуация лучше… Существенно. В общем, в небольших населённых пунктах власть, местная администрация вполне сохраняет контроль и поддерживает порядок… — он подумал, что что-то он стал нести не то, и тут же поправился, — Я не хочу сказать, что в Мувске безвластие и анархия, но крупный мегаполис, естественно, труднее снабжать продовольствием и прочими благами цивилизации… Собственно, поэтому вы и здесь. И потому здесь, на отшибе, так сказать, от властных центров, тем более, как никогда, важна дисциплина и… и недопустимы никакие проявления расхлябанности и хулиганства! А у вас тут!..

Вновь начались крики и обвинения. Владимир отметил про себя, как Громосеев перевёл стрелки с бардака во властных структурах на то, чтобы завиноватить самих сельчан и эвакуированных. И сейчас молча слушал, как, перебивая друг друга девчонки красочно расписывали ему детали недавнего вечера, естественно, во всём обвиняя приезжих.

— Это всё ваши слова, — отверг доводы Громосеев, — А вот в Никоновке сразу четверо нетрудоспособных, у одного вообще голова рассечена. Сильно. И это факты. А вы мне — слова.

Снова загомонили. Влез и лощёный юрист:

— Судя по тому, что я слышал, в описанной ситуации не было состояния необходимой обороны, когда были бы допустимы и возможны применения крайних мер. Поскольку не было посягательства на жизнь и здоровье индивидуума…

— Как это… небыло посягательства?.. — переспросила сбитая с толку Катька, — А что двоих парней перед этим чуть не до беспамятства запинали — это что, не считается? Только потому что они не с нашей деревни и не с Никоновки?..

— Так они ведь и не жаловались. Не обращались!

— Ну и что… Значит, двоих… двоих запинали, а за Вовчиком гнались чтобы поздороваться??..

Но юрист влёгкую парировал:

— Деяния пострадавших по отношению к этим двоим никак не коррелируют с опасностью для жизни и здоровья вашего знакомого. Этого… Вовчика. Лично ему в момент применения им запрещённого, я уверен, спецсредства, ничего лично не угрожало; следовательно нанесённые им телесные повреждения, повлекшие как минимум временную нетрудоспособность и расстройство здоровья средней тяжести, никак нельзя списать на необходимую оборону, на возможность и допустимость нанесения вреда здоровью пострадавшим. Состояние необходимой обороны оправдывает причинение вреда посягающему лишь в том случае, — он назидательно поднял палец, — Когда защитительные действия не выходят за пределы необходимой обороны. Превышение же этих пределов представляет собой общественно опасное деяние!

— И что теперь? — с ужасом спросил кто-то из девчонок.

— Заберуть! — резюмировала кто-то из стайки деревенских старушек.

— И правильно! — одобрила бизнес-тренер Селезнёва, — Чем меньше агрессивных молодчиков будет в нашем населённом пункте, тем спокойней нам всем будет. Кто знает, что у него… — она обличающе указала на бледнеющего Вовчика, — … на уме! То он избивает приезжих парней; а завтра, может, и за нас примется?.. Эта нездоровая агрессивность, ищущая выхода… необходимо оградить здоровое общество от подобных индивидуумов!

— Как же так?.. — подал голос стоявший тут же бывший муж покойной Юлички, Юлии Тимофеевны, — Я там был, я видел… Молодой человек лишь защищался от хулиганов…

Глаза его под выпуклыми стёклами очков растерянно бегали, он мял полы ранее выходного, а теперь довольно уже замурзанного пиджака. Того, что ещё на поляне, рядом с трупами бандитов и свежими могилами погибших, разбирая его чемодан, посоветовал оставить-взять с собой Вадим.

Вадим, кстати, тоже был здесь, с Аллой, но он молчал.

— А мы не отдадим Вовчика! — с неприкрытой злостью сказала бригадир Катька, — Вот что хотите делайте, не отдадим и всё! И плевать на этих ваших никоновских, с их телесными повреждениями! И на ваши законы! — это уже юристу, — Вас там не было, а были бы — по другому бы запели!

Девчонки зашумели одобрительно. Вовчик стоял бледный. Владимир не на шутку пожалел, что нет в кармане такого удобного, однажды пригодившегося в Мувске, бронзового верблюдика-кастета: очень хотелось съездить по морде лощёному юристу… Собственно, и без верблюдика. Пусть попробуют. Участкового нет, с его автоматом; а этот Громосеев не успеет и пистолет достать, чёрт его дери! Он напрягся.

Но ситуация разрядилась. Юрист начал было опять что-то блеять про явное, резкое и значительное несоответствие между угрожаемым вредом и вредом, причиняемым обороной; но молчавший до этого Громосеев остановил его взмахом огромной ладони:

— Да успокойтесь вы уже! Никто вашего односельчанина забирать не собирается. Пока. Можно сказать, оставляю его вам на поруки! Коллективу, так сказать. Но… Ещё хоть малейшая жалоба — и адвокат ему уже не понадобится! Поедет в Оршанск в зарешеченной карете, да-да! Вы, очевидно… — он повысил голос, — … очевидно думаете, что если к вам сейчас редко заглядывает участковый, и я не всегда время нахожу, то и «безвластие»? Нет. Ставлю вас в известность: всвязи в усложнением криминогенной обстановки в регионе…

— А она усложнилась?

— Как это?..

— Гастеры те, что ли? Или бандиты? — посыпались сразу вопросы.

— … принято решение о создании «летучих отрядов по поддержанию правопорядка», сокращённо ЛОПП. Действовать они будут жёстко, есть прикомандированные дознаватели, приговоры в исполнение будут приводиться сразу же! Так что, вполне возможно, другой раз и этапирование в Оршанск не понадобится, имейте ввиду! В такое время живём.

— Дааа…

— Всё правильно, — покивал старый бывший директор лесхоза, — это как ЧОН, части особого назначения на заре Советской Власти. Специально для борьбы с бандитизмом. Так и нужно. Всё правильно.

— Вот так вот, — продолжил Громосеев, — Кстати… Пётр Иванович! — это обращаясь к старику.

— У меня на руках списки, составленные Участковым. По ним у вас числится несданное охотничье ружьё!

Сразу несколько человек среди присутствующих почувствовали себя неуютно. Вадим пытливо обвёл взглядом лица Вовчика и Владимира, но те не смотрели на него. Вовчик нервно покусывал губы. Владимир вызывающе смотрел на Громосеева.

Пётр Иванович откашлялся, поправил засаленный галстук, и спросил:

— А что ж сам Георгий Сергеевич не появился? Почему у вас его списки? Где он сам?

Громосеев понял, что допустил оплошность; информировать сельчан, что участкового больше нет в его планы не входило, потому он не ответил прямо:

— Занят. А я разбираюсь с этим вопросом заодно. Итак?..

— У вас вот, я вижу, пистолетик имеется! — заметил старик, — Зачем, позвольте узнать?

— Вы, Пётр Иванович, прямо отвечайте на вопрос! Пистолет у меня как у представителя власти. Администрации. А населению приказано оружие сдать! И вы это знаете.

— В деревне — и без ружья!..

— Сами-то…

— Побывали бы в нашей шкуре, там, на поляне в лесу…

— И правильно. Нечего с оружием в селе находиться! Мало ли что в голову взбредёт! — послышались реплики. Последняя, естественно, принадлежала бизнес-тренеру Селезнёвой.

— Вот пусть Георгий Сергеевич, когда приедет, у меня и спрашивает! — отрезал старик, — Я его ещё пацаном знал, с его отцом вместе на охоту ходили. Вот пусть приедет и ко мне заходит. Поговорим. У него ко мне претензий не было. А с вами на эту тему мне обсуждать нечего!

Поняв, что ситуация не в его пользу, Громосеев опять остановил юриста, начавшего было опять что-то вещать на этот раз про Закон об оружии, и обратился к Вовчику:

— Так. А вы. Где ваше… эээ… спецсредство? Сдайте.

— Пжалста, — Вовчик протянул искалеченный фонарик-«ослепитель». Уполномоченный критически осмотрел его, и сунул в карман.

— И теперь — насчёт расселения. Борис Андреевич! Вот — две новых семьи к вам. Вернее, две семьи и один холостяк. Знакомьтесь: член мувской городской коллегии адвокатов Вениамин Львович Попрыгайло…

В толпе засмеялись.

— А также Сергей Петрович Мундель-Усадчий, журналист…

— Во-во, в деревне только и надо, что юристы и журналисты! — послышался голос Морожина.

— … и Аксеенко, Роман Александрович, с семьёй тоже… эээ?.. Да, предприниматель. Расселите их. Вот, к парням — одни живут. Вы сам, кстати, тоже с семьёй целый дом занимаете…

— Не целый, не целый! — тут же поправил староста, — Валерьевна, хозяйка, мы ж у неё квартируем!

— Ну, вот и…

— Вчера звонил её сын! — не моргнув глазом, соврал староста, — Сказал, что на днях приезжает. Со всей семьёй — шесть человек! Вот и смотрите, как оно будет у Валерьевны нам… Но вы не волнуйтесь — расселим, обязательно расселим!.. — заверил он.

— Так. Дальше, — продолжил Громосеев, — Насчёт рукавиц вы мне тут предъявляли. Сшейте сами! Ни за что не поверю, что в деревне не найдётся одной-двух швейных машин и ненужной плотной ткани! Займитесь. По охране… — он подумал, — Вот, девушек будет охранять… Хронов Виктор, да?

Староста кивнул.

— А также сами сорганизуйтесь! — он тут же вспомнил, что это же самое на прошлом собрании предлагал Вовчик, и как он его за это предложение гнобил, и тут же поправился:

— Но без оружия!

— Какой же смысл?..

— А такой! Чтобы с хулиганами справиться оружие не нужно, а в случае серьёзной опасности сразу звоните в район! К вам выедет ЛОПП, это сейчас будет делаться вполне… эээ… мобильно! Главное — правопорядок! Всё. И никакого оружия!

Наговорив таким образом взаимоисключающих вещей, он перешёл к дальнейшим вопросам…

Расходились по домам, обсуждая собрание. Качали головами, вздыхали.

Борис Андреевич шёл рядом с Морожиным и Хроновым. Морожин и Хронов были озабочены, староста был оживлён и нездорово весел. Он даже насвистывал…

— Боря, дай сигу… Спасибо. Чё это ты довольный такой, как будто повышение получил?

— А чё расстраиваться, Костя? Жизнь продолжается!

— Новости какие…

— Ну, новости! Новости ожидаемые! Всё идёт вразнос!

— Ну и что тут хорошего?

— А то. «Мы наш, мы новый…» Впрочем, ладно. Не твоего ума, Костя, дело. Вить! Сейчас, Вить, возьмёшь у меня банку с маслом, отнесёшь на кухню. И перебирайся сам. Возле входа, рядом с кабинетом есть кладовка — там и обустраивайся, на охрану, значит. Потом с тобой суть этой охраны обсудим. Практику, так сказать.

Повернулся к Морожину.

— Эта-то… Как на тебя. Тренерша. А?..

— Да не на меня, а больше на тебя, — поправил Морожин, — Но, конечно, сука! Гадина городская. Начала баб мутить… Это она под тебя копает!

— Да нет, Кость… Ты просто не слышал разговора… Она — с юристом, ну, с приезжим. Она грит, надо всяких асоциальных элементов, маргиналов всяких, что и не в коммуне, и у себя на подворье ничего не делаю, надо, грит, изолировать от общества, чтоб не разлагали. Маргиналов, понял?

— Это кто такие?

— Это про тебя. Костя. Что надо бы тебя в трудовой лагерь, под Оршанск, на трудотерапию, хы!

— От су-у-у-укааа!..

— Вот. И я о чём. Мутит народ, создаёт нервозную обстановку. Надо с ней что-то делать… ну, это решим… «Достойно ль нам смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивленье? И в смертной схватке с целым морем бед Покончить с ними?..»

— Чего?.. Покончить?

— Гамлет это, Костя, монолог Гамлета. Был такой парень Шекспир. А ты что подумал? Но насчёт «покончить» — это в точку…

— От ить сука! В лагерь меня! Сука…

ЗОЛОТОЙ БОГАЧ

Прибывших с Громосеевым расселили: «предпринимателя» с семьёй, Романа Александровича, или просто Романа, Ромы, как он тут же попросил его называть, вселили к Вовчику; юриста с семьёй — к Вадиму; а журналиста «Мунделя», как его тут же стали называть на деревне, скрепя сердце, чтобы не злить Громосеева, вселил у себя сам староста.

Собственно сам юрист, когда узнал, что как вариант вселения или Вадим, сумрачно поглядывающий на него через ещё оставшиеся на лице пластыри и сильно напоминающий разбойника из какого-нибудь исторического фильма; или молодые парни, но на которых он, не зная жилищной ситуации на селе, только что так резво наезжал на собрании; тут же и предпочёл податься на жительство к «разбойнику»…

Роман заселился к парням. Прибыл он на роскошном джипе «Тойота-Ландкрузер», довольно неорганично смотрящимся теперь в вовчиковом дворе рядом с самодельной собачьей будкой Артишока. Сам Роман был неопределённого возраста мужик с несколько испитым нездорового цвета лицом, весьма быковатого вида — казалось, что к его «гайкам» на пальцах, браслету и «гимнасту» на шее не хватало только малинового кашемирового пиджака для завершения образа. К нему прилагалась семья: жена Инесса, на первый взгляд нагловатого вида «прикинутая» бабёнка, на поверку оказавшаяся вполне, впрочем, вменяемой тёткой, хотя и не без претензий; девятнадцатилетняя дочка Кристина, девушка худенькая, «фигурная», весьма ухоженная, и с уже конкретными, нескрываемыми претензиями на «светскость» и на «уровень жизни»; и четырнадцатилетний сын Альберт, как оказалось, фанат интернета, Контакта, твиттера, фейсбука и прочих утерянных ныне игрушек цивилизации; испытывающий тяжкую ломку по этому случаю. Войдя в дом, он тоскливым взглядом первым делом обвёл убогую обстановку, не обнаружил ничего похожего на компьютер (вовчиков ноутбук лежал в шкафу и доставался теперь только для получения какой-либо справочно-практической информации из недр накопленного «выживальщицкого» архива), — и, шмякнувшись на диван, впал в прострацию.

Подселение оказалось весьма неудобным. Только-только обжились, устроились, выработался какой-никакой распорядок дня и некие привычки — в частности, кто и как готовит пищу, моет посуду, куда и какую весить одежду, как её стирать, где оставлять обувь и прочие бытовые нюансы и мелочи — и тут на тебе, «вселение» посторонних!

Вовчик был реально зол, хотя, по чести говоря, давно предполагал что такого не избежать, о чём в открытую сразу сказал по прибытию и Громосеев. Но очень не хотелось; всё думалось что пусть не сейчас… и вот они — сидят в комнате за столом, и быковатый Роман, лыбясь, уже выставляет из сумки на стол бутылки с коньяком, чтобы «познакомиться» и «отметить».

А ничего не поделать… Пусть уж лучше этот деляга, чем лощёный нагловатый юрист, сходу «выложивший» им ворох уголовных статей за оборону тогда-то, ночью… его бы, козла, да в ту ситуацию!.. «…меры неадекватные угрозе!..»

Засиделись заполночь. Пили, ели, «знакомились»… Расслабившись от алкоголя, рассказали «гостям» про свой тернистый путь в Оршанск, про побоище на поляне. Роман, всячески старающийся быть «своим парнем», понимающе кивал, поддакивал, ужасался. Ужасалась неподдельно и его жена, округляла глаза, переспрашивала; явно представляя себя и дочку в руках распоясавшихся кровавых ублюдков… нервно и испуганно передёргивала плечами, косилась на тёмные окна за занавесками, где во дворе, время от времени подвывал соседским полканам вовчиков Артишок.

— Но у вас здесь спокойно?.. А? Спокойно ведь? Не бывает такого?.. — всё переспрашивала она.

— Ма-ам?.. Косметичку куда положила? Нет, мою, не твою?..

— Отстань… посмотри сама в сумках. Так как оно здесь — спокойно? Владимир? Ведь это же ужас что…

— Ну как «спокойно»… — веско отвечал Вовчик, накалывая на вилку кусочек сыра, — Относительно. По-деревенски — спокойно…

— Вот недавно правда — вы слышали. Громосеев говорил, драка была с приезжими, — внёс свой вклад в обсуждение обстановки Владимир, — Но, как вы слышали, Вовчик вопрос решил…

— Гы! — выдохнул после очередной рюмки захмелевший мордатый Роман, — И молодец! И правильно! Я етого юрыста тоже не понял — чо он стал про какие-то законы?.. мудак. Отмудохали приезжих — и нормалёк!

Он, наклонившись, порылся в дорожной сумке, откуда до этого одну за другой доставал уже третью бутылку коньяка, чуть не упал, схватившись за стол, и, наконец, вынырнул из-под стола, с покрасневшей от прилива крови мордой; брякнул на стол тяжёленький предмет:

— Во! В случ-чего можете на меня рассчитывать!

Друзья заинтересованно склонились над предметом: это была Оса, четырёхствольный травматический пистолет крупного калибра. Владимир разочарованно откинулся на спинку древнего стула, Вовчик же взял в руки, стал заинтересованно и со знанием дела изучать.

— Да! Хоть чо-то на кармане! А то… совсем никак! А я ж понимаю!.. Ну и что что нельзя?? Мы, чай, не юрысты какие! Шварк в харю — и свободен! Патроны дореформенные, от АКБС-а, с надкалиберным шаром — теперь таких не делают, сблизи мало не покажется! — продолжал разоряться Роман.

— Рома. А как вы собираетесь здесь жить? Ну, с жильём понятно — здесь, вселение и всё такое, — перевёл разговор Владимир, — А вообще? В коммуну? Или огород расширять — копать? Про продналог Уполномоченный ведь сказал вам?

Рома оглушительно захохотал, так, что заколыхалось брюхо и неодобрительно уставилась на него жена:

— Да вы чо, пацаны! Ща, я буду кверху жопом на огороде ковыряться, да-вы-что??

— А как тогда?

— Купим! Хули вы переживаете?? Я чо, тут бедным родственником отсвечиваю? Вы чо, пацаны; не сцыте за Романа, всё будет пучком!!

— Как? Купите?

— За деньги, пацаны, за деньги!! А вы что думали? Что Рома с голым жопом из Мувска уехал?.. Всё пучком, пацаны, не ссыте!

Коммерсант почему-то проникся доверием к парням. Как он заявил после третьей бутылки, несмотря на шикание тоже подвыпившей жены «- Я, пацаны, в людях разбираюсь! — иначе не имел бы чо имею! И вам, я вижу, доверять можно!»

Из дальнейшего разглагольствования подвыпившего коммерсанта перед «деревенскими пацанами», как, ничтоже сумнящеся, Рома определил и Вовку и Вовчика, следовало, что Рома, Роман Александрович, — оч-ч-чень не простой перец в околокоммерческих кругах Мувска — как он, собственно, и отрекомендовал себя сам. Сферы его «деловых интересов» были широки и разнообразны: от поставки китайского шмотья на мувские рынки до контрафактного производства лекарств и даже зубной пасты в «подвальных цехах» («- Там доля, только доля, пацаны, а вообще тема золотая!»), от содержания сети ларьков по приготовлению и торговле шаурмой сомнительного происхождения до торговли самодельными же («В гараже варганим, в гараже! Там и станок, и термичка даже… Не, какая ТО, ты чо?? Чисто чтоб чёрные были, как после термообработки, не больше!») автозапчастями. И даже вплоть до «интернет-проектов», как он гордо поведал:

— Да, пацаны, нужно идти в ногу со временем! Есть у меня сайт… Был. По трудоустройству. Ну, один спец мне за вменяемую денежку его состряпал и раскрутил. Рекламу там везде развесил, объявы — что «через наш сайт вы гарантированно найдёте высокооплачиваемую работу!» «Гарантированно» — въезжаешь? А кризис же! Всем надо! Размещение анкеты — бесплатно, но чтобы в первой странице резюме быть надо башлять. Пиисят бакинских, хы. И — лохи башляют; и им даже «запросы от компаний» приходят — специальный скин генерирует, ха-ха! А они знай башляют, думают вот-вот! А там реальных работодателей-то и небыло почти! Хорошее дело. Было. Но как интернет лёг…

Владимир, слушая его, старался брезгливо не морщиться — такого рода «бизнес» он презирал, считал недостойным коммерсанта; он был уверен, что его отец, случись бы ему встретиться с этим «Ромой», побрезговал бы здороваться с ним за руку… а теперь с этим козлом в одном доме жить… Но Рома ничего не замечал:

— … с деццтва у меня тяга к коммерции, с деццтва! Всегда при бабле был! Три привода в ментовку за фарцу — иконы иностранцам сбывал! Выкручивался — везде ведь тоже люди и тоже кушать хотят, ха-ха! Насчёт икон… особенно одну помню: старуха с соседнего дома, уж такая набожная была… мне её в церкви показали. Я к ней. «Бабушка, говорю, я в Бога уверовал… а иконки, чтобы боженьке молиться у меня нету… Поможете?..» — он оглушительно захохотал.

— И выпросил у старухенции самую старую икону — прикинь, Николай Чудотворец, 18-го века! Почти за штуку зелени ушла! — он вкусно причмокнул и потянулся вилкой за шпротами.

Вовчик переглянулся с Владимиром и вспомнил про настоятеля храма, благочинного Отца Андрея… Недавно, когда забирали у него полмешка цемента, выяснилось в непринуждённом с ним разговоре, что Отец Андрей, оказывается в прошлом выпускник мувского Политеха, в юности неслабо занимался боксом, имел КМС-а, и в общем, человек по жизни довольно вспыльчивый… Вовчик подумал, что слышь этот разговор Отец Андрей, не ровен час, и зашиб бы предприимчивого деятеля распятием или чем там под руку подвернулось бы… Он улыбнулся.

А Рома продолжал:

— И ещё раньше. Даже с пятого класса! У меня пахан в торгпредстве работал, вечно по загранкомандировкам; мамаша то у одной подружки, то у другой… друга. Я в школе так пацанам говорю: — А чо, пацаны, не потусить ли нам?.. Они — хата нужна. Я грю: — У меня сёдня свободная. Скидываемся по триста или кто скока может?? — и сам себе шлеп пятьсот на ладонь для затравки… И давай все скидывацца… Пока все там в своих карманах копаются, я свою-то пятисотку того… вытягиваю, и обратно в карман себе, хы! Скинулись — я при всех пересчитываю — и отправляем кого в магаз, за пивом там, чипсами, ягой… А вечером — ко мне! Ну, девчонки само собой. Видик там, танцы. Потом херакс — пиво кончилось. В магаз лениво идти, да и поздно уже. Я грю: «- У меня есть в заначке… Но я вообще не рассчитывал… Даже не знаю… Сами понимаете…» — ну и по три цены! Скидываются! Ха-ха-ха! Вот! Коммерческие навыки в детстве закладываются, это вам не в огороде копаться!

Владимир непроизвольно брезгливо отодвинулся, продолжая, впрочем, на лице сохранять заинтересованно-нейтральное выражение.

— Па-ап… И телек тут даже не работает?..

Владимир вспомнил про радио, и, чтобы не слышать ставший неприятным голос Ромы, достал приёмник и наушники.

— Отстань. Не видишь — при светильнике сидим, какой нах телек?? Иди вон спать ложись. Инка, иди, постели ему, штоль?.. Так вот, пацаны…

Из дальнейшего его, впрочем, довольно путаного повествования следовало, что Рома — «не лох какой-то, чтобы верить что всё «вот-вот нормализуется», он свой бизнес, вернее, бизнесы начал сворачивать заранее, и вот к этому лету вполне всё сбагрил… «- Ну а потом опять всё разверну, пацаны, не впервой же! Главное пересидеть херовое время, пока всё не нормализуецца! И штоб было с чего потом начинать — то есть чтоб стартовый капитал!»

— А как пересидеть-то? — не поверил Вовчик, — У вас же с собой-то немного чего… А кушать?.. Если не работать? Где вы возьмёте?

— Куплю! Хы, не сомневайся, как тебя там… Вовчик! Ку-плю! Панимаишь…

Владимир же вдруг наткнулся в ворохе сигналов эфира на интересную англоязычную радиостанцию, дающую, судя по всему, компетентный обзор международных событий, черпая информацию явно откуда-то из правительственных источников, и, прибавив громкость, принялся впитывать новости:

— …две танковые бригады и три дивизии Стражей исламской революции двинулись на Эр-Рияд. … иранцев поддержали боевые отряды Аль-Каиды, уже дислоцированные на Саудовской территории. В этой ситуации Конфедерация Штатов Америки и Израиль заявили об оказании максимальной возможной… …авиация Израиля нанесла очередной удар по Тегерану и ядерным центрам Ирана. В ответ четыре иранские ядерные ракеты были выпущены по территории Израиля. Огнем израильских ПВО системы «Железный купол» одна ракета была сбита над территорией Иордании (боеголовка не взорвалась). Три другие ракеты упали в Средиземное море в непосредственной близости от побережья Израиля. Ракеты взорвались… Рупор кнессета, газета Идиот Ахранот сообщает, что радиоактивное заражение местности (побережья) минимальное. … …войска Иордании приведены в боевую готовность. Король Иордании заключил соглашение о военной помощи с президентом Сирии. Войска сосредоточены на границе с Израилем… Вот ведь — самое время воевать, ага! … в Йемене вспыхнуло восстание против проамериканского правительства. Восстание переносится на территорию Омана…

Блин. Вот где дела творятся. А мы сидим тут, как картошка в лунке. Он вынул один наушник и взглянул на собутыльников. Раскрасневшийся Рома расстегнул почти до пупа флисовую байку, из-под неё поверх майки выглядывал край опоясывающей его немалую талию плотной прошитой материи. «Радикулитчик он, что ли?..» — подумал Владимир, отказался от навязчиво предлагаемой очередной рюмки, и вновь вернулся к радиоэфиру:

— … производится массовая эвакуация женщин и детей из Израиля. Кораблями НАТО они эвакуируются на Сицилию, затем самолетами в КША, Канаду и Россию… В Хайфе высаживаются американские морские пехотинцы… Европа, декларируя всяческую поддержку Израиля и арабских стран с отправкой войск не торопится… … Иран, войска и ядерные силы которого не понесли существенных потерь, захватывает все побережье Персидского залива от Кувейта до ОАЭ. Поставки нефти и газа по-прежнему прерваны, крупнейшие нефтепромыслы Ближнего Востока горят; по подсчётам экспертов на их восстановление даже в случае прекращения боевых действий в регионе и при самых благоприятных условиях понадобится … … Иранские войска сосредоточились у границы Ирака и Иордании. Королю Иордании выдвинут ультиматум — обеспечить коридор для сухопутного наступления иранских частей на Израиль…… ракетные катера Ирана потопили в Аравийском море американский авианосец «Джон Стеннис»… С других авианосцев, сосредоточенных в Аравийском море, наносятся удары крылатыми ракетами по Тегерану, Ширазу, Бендер-Аббасу и другим городам, по выявленным позициям иранских войск… Деятельность ООН парализована, а Совет Безопасности распущен. … Иран заявляет о том, что выходит из ООН, как и ряд арабских государств… … Американская крылатая ракета с ядерным боезарядом, предназначенная для уничтожения позиций иранских ракет в районе Тебриза взрывается на территории Азербайджана… Делаааа…

— Вовк, а, Вовк! Отвлекись! Как считаешь, стоит доверять этим новым «распискам» Администрации? — тормошил его за рукав тоже подвыпивший Вовчик, дискутировавший о чём-то в это время с Ромой. Пришлось отвлечься.

— Дело всё в реальной обеспеченности… на слово сейчас вряд ли кто поверит.

— Вот, а Рома говорит, что они придумали «обеспеченность»: одна расписка Администрации равна одному обеду из трёх блюд в столовой при любом из Центров Спасения и Реабилитации, так, кажется, они их назвали. С компотом! Причём и в региональных Центрах тоже!

— Ну, тогда, конечно, это реальная обеспеченность… Вовчик, дай, наконец, ещё послушать!

— А вот ты тогда Мэгги говорил, что… — но Владимир уже вновь вставил наушник:

— … в Марокко произошло восстание против короля. Лидер восставших объявил себя потомком Пророка… Восставшие захватили испанские анклавы Сеута и Мелилья. Испания требует помощи у НАТО. Морской десант НАТО высаживается в Сеуте, Мелилье и Танжере. Флот обстреливает Касабланку и Рабат. Потомок Пророка объявляет Джихад… … добровольцы из Алжира и Ливии, чуть позже — из Египта, Туниса… … с территории Марокко уже обстреливается Гибралтар. В районе Сеуты появляются дальнобойные орудия и ракетные установки типа «Ураган», береговые ракетные комплексы «Бал-Э»… Гибралтар простреливается, движение судов прекратилось, в Средиземное море прорываются в подводном положении лишь отдельные подводные лодки НАТО, Техасской Республики и КША.

— Во-вка! Вовка! А что про золото скажешь? Про золото — что??

— Золото, друг Вовчик, — обнимает его за плечи пьяный Рома, — Это всиопчее… всиопчий… иквивалент! Ва все времена! Па-анял?.. Валюта — гавно! Гляди сюда!

Он достаёт из кармана жёлтый кругляш-монету, закатанную в пластик, и вертит в пальцах её перед носом у Вовчика.

— Зна-аешь что ето? Не-е-ет, ты не знаешь что ето! Думаешь, просто ма-анета? Инфестиционная? Не-а. Это покушать для всей семьи на месяц! Па-анял?.. И возможность — ик! — не копаться в земле! Патамушто Рома — прошаренный, и си-ик! — туацию просёк давно и подготовился!.. Коньяк кончился, виски буиш?..

— Чё же ты, Рома, если «ситуацию просёк», приехал тогда с голым жопом?? — оппонирует Вовчик, бросив взгляд на тёмную половину дома, где на разложенном диване уже успокоилась Ромина жена с дочкой; а сын давно уже посапывает на раскладушке.

— Почему ты здесь, а не в своём, скажем, коттедже с… если ты такой прошаренный. Аааа??..

— А я те щас объясню. Я объясню щас!.. — не сдаётся Рома.

Снова наушник в ухо.

— … по сведениям нашего источника НАТО пока не может решить — наносить или нет превентивный ядерный удар по центрам дестабилизации обстановки в Северной Африке. Парламенты европейских стран против применения ядерного оружия. …в то же время в Варшаве собираются президенты Сообщества Восточноевропейских государств…Их полномочные представители срочно выезжают в Москву…

…Против ожиданий Пакистан заключил с Индией пакт о ненападении и вслед за Индией вступает в ШОС. … … президент Таджикистана Имамоли Рахмонов за заслуги перед ШОС назначен наместником пустынных радиоактивных пространств Афганистана. … В Средней Азии создается ССГ — Союз Среднеазиатских государств — аналог Дальневосточной республики 20-х годов прошлого века, буферное государственное образование. Президентом ССГ всенародно избирается срочно прибывший из Казани… чёрт-те что творится! Вот бы сейчас в Штаты, да с профессором Лебедевым пообщаться!..

Владимир достал из кармана айфон и без особой надежды потыкал пальцем в экран. Экран осветился, но сети, как и ожидалось, не было. А вот в Европе люди получают, видать, информацию!

— Пошли, Вовк, на улицу. Освежимся. А?..

— Пошли, Вовчик.

— Эй, Рома… пойдёшь? — но Рома уже, навалившись на стол, сочно храпел. Возле локтя поблёскивал жёлтый кружочек в пластике.

Вовчик посгребал в тарелку объедки, и друзья вышли во двор. Во дворе было хорошо. Пахло сеном, землёй, свежестью и почему-то деревом. Нет — дровами. Свежими дровами. Под ногами вертелся, позвякивая цепью и просительно подскуливая, лохматый Артишок.

— На, на, жри, обжора. У, опять в пыли валялся, колтуны, повыстричь бы тебя надо…

Небольшой ветерок. Темнота и тишина, покой. Хотя… Всё это видимость, насчёт покоя. Владимир вспомнил, что точно так же блаженно казалось — тишина, природа, покой, — той памятной навсегда ночью, когда они остановились пешим «табором» на ночёвку в лесу… накануне той жуткой ночи. Если бы не тот Леший… и если бы не Вовчик…

Он непроизвольно потрогал в набедренном кармане нож — теперь уже не Боуи, «приватизированный» Лешим, а банальный «Штрафбат».

Вовчик, фыркая, ополаскивался около колодца:

— Как тебе? Эти… квартиранты?

— Говно он, этот Рома.

— Да уж. И не стыдится рассказывать… Как в порядке вещей, честное слово!

— Меня про этот, про интернет-портал добило. Я уж дальше не слушал.

— Коммерсант, одним словом! Знаешь что он…

— У меня папа тоже коммерсант. И ничего в этом слове плохого не вижу!

— … знаешь, что он здесь, а не в коттедже с… с блэкджеком и шлюхами? Он сам рассказал, ещё и похвастался — он своих партнёров кинул! Я так понял. Он не сказал, конечно, прямо, но я так понял. И потому сейчас… как это? А! Рубанул хвосты — чтобы по старым связям не могли найти. Видал, а?..

— Да, много отребья с Мувска в твоё Озерье набежало, много!

— Много, Вовка! И тесно здесь ведь стало! Ты посмотри что творится! И работать ведь, что характерно, никто не хочет! В коммуну сколько? — пять-семь человек за всё время вступило? И на огородах, я бы не сказал, что остальные прям упираются. Девки только, как эти, как стахановки. Под Катькиным руководством. А остальные приезжие… Вот как этот Рома: «- Как нибудь».

— Он, я так понял, намерен тут на накопления прожить?

— Ага. «Я — говорит, — Если нужно будет какой-то продналог платить — отдам деньгами! Или просто — куплю, говорит, у местных сельхозпродукцию — и рассчитаюсь с Администрацией! Запросто, говорит!

— Ну-ну. Что-то я сомневаюсь.

— У него золото. Я так понял.

— Как думаешь, Дмитриевна продаст ему молоко за золото? И по какому курсу?..

— Наменял, понимаешь, в своё время. Всё, грит, перевёл в презренный металл. Который, грит, никогда и никого не подводил. Хоть во времена фараонов, хоть сейчас, грит. Прям поэтом стал, как про золото заговорил. Только вы, грит, никому!..

— Что ты «грит» да «грит»? Не надо, Вовчик, падать до его уровня. Особливо нам, чессным деревенским пацанам!

Оба засмеялись.

— Жалко, конечно, что кончился приват. Не дом теперь, а какая-то общага.

— Не говори… — Вовчик погрустнел, — Как-то я это всё не так представлял. Без этих идиотских «подселений».

— Все мы «это» не так представляли… «Домик в деревне», запасы, всё есть… Честный труд на своё благо на свежем воздухе… Ага-ага. Так и дали нам «честно трудиться на свежем воздухе». И, чувствуется, эти сюрпризы только начинаются…

— Да уж. Ну что, пойдём этого жулика, то есть коммерса, перевалим от стола? Убираться вообще завтра будем…

— Бабы пусть убираются, то есть женщины. Две тётки теперь в доме — со стола не уберут? Мы им что, гостиница с полным пансионом??

— Ну, судя по Роме, он так и рассчитывает.

— Фиг ему!

— Вот это правильно. Что мы, Рому с семейством не построим?..

Всё действительно только начиналось; в чём друзьям вскоре пришлось убедиться.

Пока же приходилось «сотрудничать» с новыми жильцами-квартирантами. Избу перегородили занавесками на две половинки; и так-то далеко непросторное жильё стало совсем тесным.

Женщины Ромы, жена и дочка, оказались совершенно неприспособленными к сельской жизни; на следующее после попойки-знакомства утро они (особенно дочка) с явным недоумением восприняли пожелание помочь в уборке остатков вчерашнего пиршества и мытье посуды; впрочем, Инна, поняв вскоре, что вариантов нету, включилась в работу; а дочка же, узнав что в деревне квартирует и Мувский шоу-балет («- Ого?? И Мэгги даже?? Ого! Конечно знаю, кто же её в Мувске не знает!») упорхнула туда знакомиться.

Ромин сын не подавал признаков присутствия, валяясь на раскладушке за занавеской и терзая, за неимением интернета, какую-то компьютерную игрушку на ручной приставке с экраном.

Похмельный Рома выбрался на крыльцо только к обеду; мутным взглядом оглядел двор, попытался сфокусировать взгляд на Владимире, что как раз отжимался на кулаках, забросив ноги на чурбан возле сарая; сплюнул тягучей слюной на залаявшего Артишока и обратился к правящему пилу возле крыльца Вовчику:

— Эта… Рассолу нету? Ладно, у меня алко-зельцер в машине…

Развалистой походкой заковылял было к машине, но тут же обернулся и с тревогой спросил:

— Я вчера… эта… про что говорил? А?

— Да про всякое, Рома, про всякое, — Вовчик поднял голову, прислушался: где-то по улице трещал мотоцикл. Мотоцикл? Вроде как точно, мотоцикл. Откуда бы…

— А про… ну, чем я занимался там, и вообще?

— Ну как же, Рома, про бизнес беседовали, ага.

— Ох ты бля. А про… про золото что говорил, нет?

Вовчик сразу уже понял, что Рому мучает, не наговорил ли он лишнего, и не подставится ли он своей болтовнёй под «раскулачивание», потому заверил его:

— Не, Ром, какое золото? Только что перстнем ты вон хвастался, да гимнастом на цепуре. А так мы в основном про политику.

— А… Ладно, — успокоился тот, — А здесь, в селе, купить где что можно? А?

— Не знаю, Рома, что тебе надо, не знаю. Но ты походи по дворам, поспрашивай. Походи…

— А. Ну да. Щас перекушу — и двину…

В это время на краю деревни, там, куда утрещал мотоцикл, треснула автоматная очередь.

Вовчик, в отличии от похмельного Ромы, сразу понял, что это была именно автоматная очередь, — сказался и «опыт» нахождения в центре боя во время властного передела в Мувске. Тут же рядом с крыльцом появился и Владимир, торопливо натягивая футболку. Напряжённо прислушивались.

— Это чо?.. — подал голос от машины враз протрезвевший Рома, — И часто у вас так?..

После паузы там же сухо треснули два пистолетных выстрела. И снова наступила тишина.

Через некоторое время вновь закричали, перекликаясь, петухи; забрехали собаки. Вроде как ничего и не случилось. Но непроизвольно напрягался слух, не верилось, что… что? Что всё кончилось? А что кончилось? Откуда в деревне автомат??

— Это там… Ну, где девки из коммуны сегодня должны работать… — прошептал Вовчик.

— А… Ну да. Чёрт… Ну чё?.. Туда? — взгляд Владимира упал на топор, торчащий в чурбаке у сарая. Так и представил себя, бегущего на выручку — с топором… То с колом, то с топором. Туда, где только что стреляли из автомата. Чёрт побери!..

— Вадим! Вади-и-м! Ты слышал??! — заорал Вовчик, кидаясь к забору, граничащему с участком Вадима.

«Точно. У него ж ружьё!» — мелькнула мысль у Владимира, — «Это мы тут как первобытные…»

— Рома, дай «Осу»! — крикнул требовательно он «квартиранту», но тот, сделав страшные глаза, только отрицательно затряс головой и спрятался за машину.

Кто стрелял, зачем стрелял??.. Владимир поспешил к чурбаку с топором…

НЕПРИЯТНЫЙ ИНЦИДЕНТ С ДАЛЕКО ИДУЩИМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ

Вадим сидел за столом, наворачивал за обе щёки варёную молодую картошку с оливковым маслом и зелёным луком, как будто это был такой деликатес, какого он сам себе не мог позволить; нахваливал хозяйственность Вовчика и вообще вёл разговор ни о чём.

Друзья сидели за столом напротив, поддакивали, улыбались; и напряжённо пытались понять чего он пришёл? Небыло такого у Вадима в обыкновении — ходить в гости. Только если по делу. Опять нужно спереть какой-то «генератор»?..

Это был уже пятый день после случившейся стрельбы на околице деревни.

Произошедшее тогда чётко, повторно после ночного побоища на «дискотеке», показало что в деревне тоже… имеются свои сложности, свои трудности и свои опасности; и что к «вызовам времени» опять-таки нужно готовиться — только как?..

Когда на околице, куда утарахтел вдруг откуда-то взявшийся мотоцикл, вдруг протрещала автоматная очередь, и через некоторое время ей втОрили пистолетные выстрелы, Вадим не сразу тогда внял воплям Вовчика «Вадим — Вадим, ты слышишь — стреляют?? Бежим!!»

Показавшись тогда из своего дома, не в пример вовчикову значительно более добротному, он тоже напряжённо прислушался — стрельба больше не повторялась — и бросил вцепившимся в забор парням:

— Ну и что? Обычное дело…

— Ты что, Вадим, чиканулся?? В деревне палят из автомата и пистолета — а тебе и дела нет?? — Вовчик как-то быстро вышел из себя.

— А какое мне дело? Я что, староста?

— ??..

— Уполномоченный, кажись, ночевал, не уехал. Может он и палил.

— Нет у Громосеева автомата!

— И чо? Может не он, может в него. От меня-то что ты хочешь, сосед?..

— Мотоцикл — слышал?? Побежали на помощь! Там девки работают!

— Мои — дома.

— Па-а-а-ап!!! — в два голоса послышалось от тут же оказавшихся на улице дочек, — Там наши девчонки!!

— Вадим?.. — это уже и Алла.

— Чо вы ко мне?? Бегите, выручайте, я-то что?? Я своё навыручку давно отбегал!

— Ружьё — дай?! — это уже напрямую, отбросив полунамёки, которые Вадим делал вид что не понимает, Владимир.

— Полай!! — тут же рявкнул тот, — Нет никакого ружья, глюки у тебя!! — и, уже к своим женщинам:

— А ну пошли в дом!!

В общем, когда друзья добрались до места стрельбы, там уже всё было относительно спокойно. Бежать «навыручку» с топором, или, как предложил Вовчик, с пневматичкой, туда где только что стреляли из автомата изначально показалось Владимиру глупой затеей; к тому же он прекрасно помнил, что на лесной поляне решающую роль сыграл как раз Вовчик, который вовремя устрекатнул от нападавших. Понятно, что если что и помогать, если кого и выручать, то действовать надо скрытно, «по-диверсионному».

Потому на место стрельбы друзья и прибыли с большим опозданием, дав изрядный крюк по лесу; а не напрямую по деревне. Лес совсем не примыкал к деревне, и потому чтобы попасть на место ушло около получаса.

Когда взмокшие от пота друзья, в паутине и всевозможном лесном соре (кое-где для скрытности пришлось пробираться на четвереньках) «прибыли» на место, там уже всё улеглось. Собравшись в кружок, о чём-то галдели, обсуждая, «коммунарки» — среди них было и несколько «недавно вступивших», коммуна за последнее время выросла; чуть поодаль стояли несколько мужчин, среди которых выделялся одиноким утёсом Уполномоченный Громосеев. Поодаль стояла его пыльная «Нива». Судя по всему опасности никакой не было.

Парни подошли. Вовчик сразу направился к девчонкам, чтобы получить информацию, так сказать, из первых рук. Владимир подошёл к Уполномоченному.

Громосеев отчитывал Витьку Хронова, поодаль стоял Пётр Иванович, бывший директор лесхоза, по случаю рабочего дня как и большинство селян в сильно затрёпанном камуфляже-спецовке. Опирался на двустволку.

Ситуация была проста и банальна, но оттого не менее опасна на перспективу.

— Что случилось, Кать? — это Вовчик.

— Дезертиры!

— Двое парней на мотоцикле. С автоматом!!

— Казлы!

— Это эти, с Никоновки.

— Ну да, они ж сами и сказали. Но это не те, что тогда, на танцах…

— Не те, не те. Я ж говорю — дезертиры. В форме.

— С автоматом.

— Ты задолбала, Аделька, повторять; мы тоже все заметили, что «с автоматом»!

— Приставали. Казлы! — увидев свежего слушателя загалдели девки.

— Вовчик, а вы нас выручать прибежали?? Класс. А что так долго??

В общем, ситуация прояснилась быстро. Коммунарки, как обычно, утром после завтрака вышли на работу; но толком и не успели приступить к окучиванию картошки, когда по деревне протрещал мотоцикл, ненадолго задержался около конторы, и вскоре на краю общественного огорода нарисовались на новеньком, хотя и довольно пыльном Судзуки два весёлых и весьма подвыпивших… дембеля, как отрекомендовались парни.

Два крепких мордоворота лет двадцати с небольшим на вид, блондин (с автоматом) и брюнет (за рулём мотоцикла) в новеньком армейском комуфляже не без претензий на вычурность: тщательно вышитые планочки с группой крови и резус-фактором над нагрудным карманом, обстроченные белой тесьмой клапана боковых карманов на кителях, а у одного ещё и самодельный аксельбант, с тяжёлой, по размеру напоминающей малярную, кистью… И автомат у одного за спиной.

Они явно приехали «знакомиться с девчонками». Сначала «беседа» была в обычном для встречи разнополых молодых особей русле:

— … Девчонки, айда покататься!..

— Куда нам, крестьянкам, с такими молодыми и красивыми… хи!

— Ничо, ничо… Вы, грят, с мувского танцшоу? Гонят поди?

— Ясное дело, гонят, мы в Мувске нянечками в детсадах работали; тут, на грядках, для нас как повышение!

— Аделька, нужно говорить не «тут», а «тута». А то молодые люди не поймуть!..

— Ха-ха-ха!

Нарядные воины непонимающе переглянулись, и решили упростить «процедуру знакомства»:

— Ну так чо?? Айда?..

— Ага, щазз, только лифчик поправлю!

— Куда и как с вами «кататься»? На ручки возьмёте??

— Дык эта… по очереди!

— Разбежался.

— Катитеся сами. В свою Никоновку — вы ж оттуда?

— Военный-здоровенный, чо у тебя орденов мало? Мы только с орденоносцами катаемся!

— А чо у тебя аксельбант такой мелкий? У тёти Нюры есть малярная кисть — она б лучше смотрелась!..

— А-ха-ха-ха!

— Так… поедем кататься??

— … пое-е-е-едем, милё-ёнок, ката-а-ацца…

— А-ха-ха! У-хо-хо! Молодой чел, а вы до армии кем были: скотником, али рангом выше — мИханизатором на тракторе? Нам шибко трактора не хватает в хозяйстве! Вы на тракторе лучше приезжайте, вот на тракторе мы с вами охотно, всем колхозом покатаемся!

— А-ха-ха! На тракторе! Ага, на тракторе пусть приезжает!

— …

Несмотря на изрядную долю подпития, парни поняли, что «городские сучки», хотя и весьма фактурные, но над ними просто издеваются; и ни о каком «покататься до опушки», или даже хотя бы «договориться на потом» речи не идёт; и само «отношение» со стороны девок, которым, как они понимали ситуацию, должно бы быть за честь и счастье пообщаться с такими бравыми неженатыми парнями, в форме, на мотоцикле да с автоматом, их мало-помалу взбесило.

И тогда один из парней применил, как он очевидно считал, беспроигрышный ход: он одним движением перекинул висящий за спиной на ремне автомат на бок и, клацнув предохранителем, веером дал очередь над головами…

Все бывшие на поле, препиравшиеся с парнями или, не обращавшие на них внимания, попадали на землю. Слишком нагляден был грохот автоматной очереди, веер разлетающихся гильз; слишком явно ещё стояло перед глазами произошедшее на лесной поляне. Опять??!..

Парни загоготали, радуясь такому «изменению обстановки»: теперь-то городские тёлочки явно не будут метать понты и бросаться словами; будут посговорчивее — подходи и выбирай любую! А то и Гришка говорил, что они тут уж больно на понтах! А вона што — все понты одной очередью сдуло!! А ну…

Но насладиться триумфом им не удалось: со стороны деревни, пока они ещё были заняты «разговорами», появилась подпрыгивающая на неровностях дороги пыльная Нива Громосеева; после автоматной очереди она резко добавила газу, и через секунды уже была возле мотоцикла. Лихо развернувшись боком, встала; из неё с неожиданной для его габаритов резвостью выскочил Антон Пантелеевич, — и тут же несколько раз пальнул из пистолета в белый свет, обращая на себя внимание.

От такого резкого прибытия подмоги к девкам «вояки» оказались в некотором замешательстве; они, конечно же, «обратили внимание» на прибывшего: державший автомат стволом в сторону-вверх тут же направил его в живот Громосееву.

— Ты чо за хер с горы тут??..

Из другой дверцы машины, несколько помедлив, выскочил Витька Хронов, и, спрятавшись как в американских боевиках за капот машины, направил на парней ствол пистолета…

— Уполномоченный Народной Администрацией по Никоновскому райсовету Громосеев! А вы кто такие?? — рявкнул Громосеев, держа пистолет у бедра, впрочем, не наводя на автоматчика.

Прибытие представителя власти несколько смутило «вояк», но и отступать они не собирались — ещё чего, ронять лицо перед девками…

— Ну и вали отсель, «Уполномоченный»! Я тебя ни к чему не уполномочивал! — нагло ответил белобрысый парень с автоматом. Без особой, впрочем, уверенности в голосе. Давала ещё пока себя знать вбитая в подкорку армейская дисциплина и чинопочитание — одно дело за спиной, или даже в лицо, обнаглев, послать нах старшину или даже офицера, — и совсем другое дело завалить какого-никакого а представителя Администрации… Тут пахнет большими неприятностями… Да и держится тот уж очень уверенно… Экий амбал. Белобрысый приопустил ствол.

— Документы предъявите! На каком основании тут находитесь?? И с оружием?! Почему стрельба?? — грозно надавил Громосеев и даже сделал шаг к парням. Ствол автомата вновь поднялся; палец белобрысого задрожал на спусковом крючке. Витька Хронов за спиной и чуть сбоку Громосеева, всё так же выглядывая из-за капота машины и целясь в парней из газового пистолета с единственным патроном, едва подавил в себе желание спрятаться, залечь под машиной…

Но Громосеев был грозен и непреклонен, в нём не дрогнул ни голос, ни единый мускул лица:

— Ствол опустил, я сказал!! Или ты выстрелишь в представителя Администрации?? В яму захотел?!!

За спиной парней, среди девчонок, кто-то ойкнул; одна из недавно вступивших в Коммуну тёток истерично заплакала.

— Ну?? Опустил ствол!!! — и ствол автоматы дрогнул, чуть поехал в сторону; отмяк напряжённый на спусковом крючке палец.

— Чё орёшь… Начальник, нах… Я и не собирался стрелять…

— Аааа… А я ведь знаю кто ты такой! — вдруг, как прицеливаясь, прищурился Громосеев, — Ты с Никоновки, Елизаветы Фёдоровны… внук?? Это про тебя она всё причитала, что писем со службы всё нету, вестей нету, хоть бы вернулся??

— Ааа… … вы бабушку знаете?.. — как-то совсем по-детски вдруг переспросил белобрысый с автоматом и совсем опустил ствол.

— А как же! Елизавету Фёдоровну-то. Как тебя?.. Сергей?

— Сер… Какое тебе дело?? Чо ты дое…ался? — огрызнулся тот, уже отступая.

— Да завали ты ево, Серёга! — поддержал подельника-сослуживца второй. Ствол автомата вновь поднялся. Видно было, что в белобрысом боролись желание показать свою крутость и опасения за последствия. События последних месяцев, а особенно последних недель недвусмысленно дали им понять, что «закон» и «власть» становятся всё более эфемерными понятиями; что власть — вот она: АК и 30 патронов в магазине; но привычка «решать вопросы» по принципу «нет человека — нет проблемы» ещё не сформировалась. Не так просто взять и завалить мужика, если к этому пока ещё нет привычки.

А Громосеев продолжал давить:

— Чё?? Чё ты сказал, малахольный? Ты в представителя власти выстрелишь? А ты знаешь, что после этого бывает?? И не только с тем кто стрелял, но и со всеми его родственниками?? С бабушкой — в том числе?.. Аааа?? А если я… — многословный наезд продолжался, и парни уже были не рады, что встряли в полемику с этим амбалом. Чёрт! Надо было или стрелять сразу, или уматывать… И перед бабами неудобно… Вот если этот чёрт ещё лапу к автомату протянет, или опять что про документы вякать начнёт…

Но тут Громосеев сознательно дал слабину; он тоже понимал, что пережимать тут не следует:

— Давайте-ка, парни, — обратно на мотоцикл — и домой. Нечего тут народ пугать…

Получив таким образом шанс на «отступление с честью», заметно облегчённо вздохнув, парни начали устраиваться на мотоцикле, и тут чёрт дёрнул кого-то из девок хихикнуть…

Мотоцикл уже затрещал, парни уже сидели на нём — причём автомат задний седок не забросил за спину, как было по-приезду, а повесил на грудь, неприязнённо-настороженно поглядывая на Уполномоченного. Хихикание услышали оба, и оба остервенились — они прекрасно поняли, как они сейчас выглядят со стороны: приехал Уполномоченный, какой-то хер с горы, со своим пристебаем, наставили стволы — и прогнали молодых-красивых…

Мотоциклист убавил обороты, и крикнул девкам:

— Ожидайте! Постоянно вас тут пасти не будут, а мы ещё приедем!..

А сидевший у него за спиной парень с автоматом нагло высказал Громосееву:

— Ты, «уполномоченный»!.. Не думай, что мы ваших пукалок испугались! Мы в части всех держали; а вы для нас вообще пустое место! Захотели бы — завалили вас тут всех! Просто связываться неохота. ПОКА неохота! — он выделил «пока», — Но придёт время…

Мотоцикл затрещал у унёс молодых-нарядных от околицы.

Выдохнув, Громосеев дрожащей вдруг рукой принялся заталкивать пистолет в кобуру. Руки что-то как-то неприятно дрожали, на лбу выступила испарина. Только сейчас он увидел ковыляющего к нему от деревни старого Петра Ивановича с двустволкой наперевес; за ним, стараясь не обгонять, «медленно поспешали» несколько мужчин с деревни, все — приезжие. С другой стороны, с леса, нарисовались двое Владимиров… Он дал выход накопившемуся раздражению, густо замешанному на адреналине:

— Хронов!! Твою-то мать!!! Какого хера ты им указал где девки?? Кто тебе разрешил?? Ты охраняешь или что??

— Я… Эта… Они подъехали, спросили… А я чо? Не было команды не говорить же! Я и показал. Направление. И сразу вам доложил! — заоправдывался Витька, — Я-то чо? У меня всего один патрон, и тот газовый…

— Ты какого хера вообще возле конторы отирался, а не в поле??

— Дак это… Мэгги с Надькой и с Ликой в лес собирались, за дровами — и я с ними… типа охранять. В лесу-то. А чо тут могло-то… Мне ж не разорваться! — и тоже перешёл в наступление, — Чо я могу-то?? Дали бы нормальный ствол! Я ж вам сразу доложил, как отъехали!

— Ладно, — решил, вытирая пот, Громосеев, — Со стволом что-нибудь придумаем. Поговорю… А вы, Пётр Иваныч, чего?..

— Выручать! Как заведено, — сообщил дед, — А как же! Вот, видишь — и ружьё пригодилось!

Теперь уже Громосеев решил «не заметить» столь явное нарушение распоряжений Администрации. Вздохнув, он отвернулся. Нужно было решать, нужно было что-то делать. Но что? Обнаглевшие мерзавцы! Но с автоматом… Может и не с одним. Могли ведь и застрелить! Вот был хоть участковый…

— Андреич! — окликнул он подошедшего с группой помощника, — В Оршанск позвонил?

— Да, — кивнул тот, подошёл поближе, и, голосом, пониженным до полной конфиденциальности, сообщил:

— Только не было реакции. Я им про вооружённых дезертиров — а они «Сколько убитых?». Я им говорю, что группу захвата высылайте, этих… лоповцев. А они опять: «Сколько убитых?»

Громосеев раздражённо фыркнул. Староста продолжал:

— Я им говорю, что убитые будут, если не приедете; что явно дезертиры с автоматом, — а они там… смеются, Пантелеич! Говорят, «у нас таких случаев…» Будет если ин-ци-дент с трупами — звоните, а так мы не станем группу гонять! Прикинь!..

Он сокрушённо покачал головой, глядя в лицо Громосееву с определённой долей подобострастия, хотя внутри его всё пело: «Началось-началось! Всё можно! Всё можно! Всё можно, всё можно, всёможно! И никому дела нет!! Ну, теперь отыграюсь! За всё!» — за что и как собирался «отыгрываться» этот, сидящий внутри, он не уточнял; но явно был в предвкушении больших перемен в отношениях с окружающими… раз власть устраняется!

— Ладно, — тоже вполголоса пробормотал Громосеев, — Трупы им подавай!.. Что-нибудь придумаем… — он обратил внимание на галдёж:

«… да они другой раз приедут и сделают что захотят!… …Как тогда, на поляне!.. … вот тебе и деревня, вот тебе и «безопасность!»… … Чем нас тут Витька защитит?.. Пацанам бы вон оружие! Зачем менты ружье отняли?? … ну мы попа-а-али, девки…»

— Так! — принимая свой прежний начальственный вид, громко обратил он на себя внимание:

— Инцидент исчерпан. Больше они здесь не появятся. Работайте спокойно. Мы сообщили в район, будут приняты меры… (Староста скептически хмыкнул, но не подал вида) В ближайшее время я решу вопрос с оружием для вашей охраны… вот для Хронова и Бориса Андреевича. Да. Есть каналы. Работайте спо-кой-но!

Показывая, что инцидент действительно исчерпан, он стал устраиваться в своей Ниве. За ним туда полезли и Хронов с Борисом Андреевичем. Продолжая обсуждать произошедшее, потянулись обратно в деревню и собравшиеся… «Коммунары» вернулись к работе.

Через пару дней Громосеев и действительно привёз откуда-то два охотничьих ружья, явно б/у, явно у кого-то не то конфискованных, не то «взятых на хранение», и полторы коробки патронов; и вооружил таким образом своего помощника и Хронова, наказав «случись что» не церемониться, а «стрелять на поражение».

— Ну, понятно, первый, как полагается, в воздух… — счёл нужным он всё же поправиться, — Ну а если не вняли — на поражение.

— Ну да, ну да. Два ствола — и первый «в воздух!» — скептически хмыкнул, принимая оружие, староста, но спорить не стал. Ружьё он стал хранить дома, и никто не видел его вооружённым. А вот Хронов был страшно доволен, и обошёлся без замечаний. Несмотря на строгий наказ Громосеева «оружие не портить — оно вам лишь в пользование!» через пару дней приклад его ИЖ-12 украсил выжженный череп с перекрещенными за ним костями, — Витька всё никак не мог забыть свои анархистские устремления. Теперь он везде, даже в туалет, ходил при ружье.

Инцидент с парнями в камуфляже и на мотоцикле на этом не закончился, — на следующий же день, стоило Громосееву уехать, деревня опять слышала треск мотоцикла и молодецкий гогот; деревня напряжённо притихла, но в этот раз обошлось почему-то и без стрельбы, и без разборок.

И вот сейчас Вадим вдруг пришёл зачем-то «в гости»…

ДИСКУССИЯ НА ОРУЖЕЙНУЮ ТЕМУ

По возвращении домой после «приезда моторизованных парней в форме и с автоматом» друзья чуть не поссорились.

Ещё по пути Владимир начал выговаривать другу:

— Вовчик, ты заметил, что мы выглядели полными дураками? «Прибежали на помощь» — с ножиками и дубьем! Даже Хронь с его газюком и единственным патроном выглядел внушительнее. Если бы тот пацан завалил Громосеева, мы бы вообще бы ничего не смогли сделать — только наблюдать! Из кустов…

— Ну а я-то чо?

— Почему у тебя оружия нет?? Почему?

— Какого? Оружия?

— Огнестрельного, Вовчик, огнестрельного! После изобретения пороха все остальные виды оружия, как то: ударно-дробящие, колюще-режущие и прочие холодняки, как и пневмо- и газюки идут лесом! Одна двустволка тут всё бы решила! Заметь — у старикана есть двустволка, и Громосеев на него больше не наезжает, а у нас… у тебя — ничего нет! Только не говори мне за свою «Кроссман» — это ворон стрелять!

— …

— Неужели ты не мог вступить в это… в общество охотников-рыболовов, и на общих основаниях приобрести ружьё? А потом «потерять»??

Вовчик по ходу наезда морщился, кривился, и вообще всячески невербально изображал несогласие с такой постановкой вопроса, но молчал. Потом не выдержал и разразился гневной тирадой, — Владимир аж поразился эмоциональному протесту обычно выдержанного друга:

— А сам-то??! Чо ты на меня наезжаешь?? Я хоть газюками и ножиками снарядился, — кстати, и тебя снарядил, а ты? Можно подумать, ты мне со Штатов писал: «Вовчик, непременно купи ружьё! Так как грядёт то-то и то-то!» Писал? Фиг! Да, ты мои заказы выполнял, и чаще всего безвозмездно, — но, Вовка, скажи честно: ведь не потому, что разделял мои взгляды о «подготовке к БП», а просто чтобы потрафить моему, как ты считал, «увлечению»! И только в последние полгода… да что говорить!

Владимир, поняв что его эскапада была воспринято как наезд, сбавил тон:

— Извини, дружище, я не хотел тебя обидеть… Просто в очередной раз выбило меня вот это… что мы ОПЯТЬ, как тогда на поляне, голенькие и беззащитные! Вовчик! Не обижайся! Я же понимаю, что всё, что мы сейчас имеем и насколько подготовились — это процентов на восемьдесят твоя заслуга! Но я что хотел сказать: ты же этот… выживальщик! Как его? Преппер-сюрвивалист! Я всех ваших заморочек не знаю, но, насколько ещё в Штатах полистал ихние сайты — там без оружия выживания не представляют! А ты же в теме! Почему ты это не предусмотрел??..

Вовчик, по дороге продолжая смотреть себе под ноги, повздыхал и, наконец, выдал:

— Концепция, Вовка. Концепция была такая.

— Какая?? Что оружие — не нужно?..

— Да нет. В нужности оружия как раз сомнений не возникало. История-то показывает, что при любом… эээ… пэ, — возникает конфликт интересов, в первую очередь за обладание материальными благами… что раньше регламентировалось, а после «пэ» стало обще-доступным-недоступным. И в сфере перераспределения рулит сила, а оружие — как раз материализованная сила и есть…

— Ну?.. Ну??

— Видишь ли… я хотел. Но, во-первых, то одно отвлекало, то другое. Оружие — это ведь довольно дорого, по моим доходам-то…

— Но ведь насколько надо, насколько важно! А, Вовчик?? Уж всяко важнее нескольких ящиков тушёнки, ааа?? В конце концов отписал бы мне, нашёл бы я денег на ружьё! Или на два!

— Нашёл бы?.. — Вовчик покачал головой, — Может и нашёл бы. Но я просить не хотел.

— Как бы вот не хотел?? А вот сейчас…

— Во-вка! Ты меня дослушай, а??! Чё ты орёшь?? Можно подумать, мне эта ситуация, когда мы бегаем с дрекольем, нравится! Но я ж хочу тебе объяснить, почему и как — а ты орёшь! Как будто от этого сейчас оружие возьмётся!

— Ладно. Ладно… Извини, Вовчик. Излагай… — сбавил тон Владимир и наподдал с ноги валявшуюся у обочины в пыли банку.

Действительно. Что я на него ору? Как будто я ему поручал, а он пренебрёг. Сам-то… Он опять с тоской вспомнил свой холёный вальтер карманной носки, — да что вальтер! Ладно вальтер — он регистрированный; а вон, в Монтане на уличных развалах видел ругер, пусть и в 22-м калибре; зато без регистрации и оформления; а двухзарядные дерринжеры так вообще за оружие не считались… Можно было… — он замечтался, — Взять, скажем, тачку… И отправить её домой! А в тачке… да что говорить!

— …регистрация! — продолжал Вовчик, — Засветка. А если бы отобрали! Тебе легко говорить: «Потерять», — вон, Вадим «потерял» — как его «имели»?.. И сношали бы и дальше, если б он сюда не сбежал. В деревне-то… Конечно, в деревне в этим попроще. Опять же — сколько у него было? Три? А «отстоял» лишь одно!! Ты же сам…

— Что «я сам»?

— Ты сам же говорил, что «оружие выживальщика ни в коем случае не ружьё, а короткоствол!» Поскольку — выживальщик ни разу не боец подразделения!

— Ну, говорил… — теперь пробурчал уже Владимир.

— Оно и понятно! — принялся додавливать Вовчик, — Что КаЭс мог бы пригодиться часто! — а длинноствол это голимая засветка! И «аргентинец» про это же писал!

— Ну. Всё верно.

— Вот! Вот давай прикинем, как часто нам мог бы пригодиться КаЭс. Тогда, в видеозале — раз!

— На поляне — без вариантов.

— Да. А будь ружьё — ты б его и схватить не успел бы — первого бы бандюки тут же и грохнули бы! Так?

— Однозначно…

— Вот. Кроме того ружьё бы фиг удалось сохранить до этого времени, да ещё и провезти в автобусе. На танцы ты б его тоже не потащил бы!

— Это понятно… Но вот сейчас, сегодня. Начался бы там… altercation; ну, то есть кипиш, — мы б…

— Вовка! Это в одном только случае! И — главное, вспомни — было ведь у нас ружьё, было!

— Которое менты на посту отобрали?

— Ну. Так вот прикинь — это было, считай, дармовое ружжо. У бандитов отнятое. А будь своё? И отняли бы?? Это ж… это ж п. ц как жалко было бы!! Потому что ружьё — это полтонны крупы, пять-шесть ящиков тушняка плюс…

— Ладно-ладно. Ну а тут, в деревне, нельзя, что ли, было сныкать??

— Как Вадим?? Так извини — у него три было, три! А «спас» всего одно! Я, знаешь ли, не мог идти на такой возможный размен!

— Ну а… — Владимир кивком поздоровался со знакомой копавшейся в земле бабкой, мимо огорода которой они шли, и понизил голос до полной конфиденциальности, — Ну а тут-то? У сельчан? Что-нибудь незарегистрированное? А? Спрашивал?

— Вовка, оно сначала было как-то неактуально; а потом… Потом, как начались гонения на охотников и оружие, так все даже в случайном разговор только круглые глаза делали. Никто б не продал. Вспомни — сколько раз мы в Мувске хоть что пытались купить — и что нам? Только круглые глаза в ответ делали!

— Глаза, глаза… Есть ведь у них, поди.

— Есть наверное. Только не продадут. Теперь — в особенности.

— А «потерять» было что, нельзя?

— Вот опять ты!.. Вовк, знаешь сколько таких «потеряльщиков» в подвалах ГэБэ сидит? Из тех, кто «потерял» — но жил по адресу регистрации; не сбежал сразу, не залёг на дно? А я ведь… я ведь конспиративных квартир не имею, жил где прописан! Весь этот бардак ведь — ты ж сам видишь! — не одномоментно начался! Я не мог себе позволить свалить куда-то при первом же шухере, и отсиживаться из-за какой-то «палки». У меня работа; две работы, учёба опять же. Что бы я сказал пришедшему ночью с патрулями участковому? «Потерял»? Ты их-то за дураков не держи. Знаешь сколько в тырнетах способов «потерять» придумали! — думаешь они не в курсе? Не, «потерять»-то можно было — не расстреляли бы; ну, административка… Только ты в курсе, что после прихода Администрации «расценки на административку» «несколько увеличились»?.. Это раньше «административка» это был штраф, а сейчас это четыре месяца «общественных работ»! Четыре, Вовка! Ещё б и сейчас ещё ружьё б «потерянное» «отрабатывал» бы! А потом бы его ещё и на посту отобрали бы! Нахер оно такое и нужно бы тогда!

— Не матюкайся. Просто обидно, что мы как дураки… в кустах, с пустыми руками… Вот он и случай, который, может быть, всё б искупил…

— Ага. Иди-ка сам подставляйся под такие «расценки»… Опять же — это один случай. Ги-по-тетический. А вообще для выживания никак не ружьё нужно, а скорее пулемёт. И концепция на это и была заточена.

— Так-так, «концепция». Ты уже не в первый раз повторяешь. Ну-ка подробнее, что за концепция, в приложении к оружию, ну-ка?..

— Ну чо… — Вовчик даже остановился, они уже почти дошли до забора домика, и не хотелось посвящать в свои разговоры толстого Рому и его семейство, — Концепция такая… Я уже говорил: оружие необходимо, да. Для самообороны и отстаивания собственных законных интересов…

— И незаконных — тоже! — вклинился Владимир, — Просто «интересов». Помнишь, как там, в обувном магазине, — пацан только обрез достал, — и у всех сразу вопросы пропали!

— Всяких интересов, да. Так вот. Это бесспорно. Большинство, конечно, затариваются охотничьими ружьями — гладкими и нарезными, на слэнге — «шершавыми». Кстати, тех, у кого «шершавое», в первую очередь и отлавливали… ну ладно. Я, знаешь ли, историю всяких горячих точек, Вовка, с вниманием изучил, и пришёл к выводу, что охот-оружие нигде всерьёз не применялось, только как переход к нормальному армейскому огнестрелу. Автоматическому причём. Везде!

— Ну. Оно понятно. Но ты ж знаешь: «за неименеем гербовой пишут на простой». А так и ни того, и ни этого.

— Да. Но платить такую цену — во всех смыслах! — чисто за «переходный вариант», — я был не готов! Причём — без какой-то и гарантии, что пригодится и удастся сохранить. Вот вернёмся чуть — сколько мы конфликтов насчитали? Сколько… чтобы нас того, могли убить? Четыре? С гопниками в видеозале; на поляне в лесу; на танцах; и вот сейчас, на огородах. Причём, заметь, сейчас-то нам не угрожали — это уж наш почин, — выдвинуться на помощь! Могли бы и не встревать! И вот, в этих четырёх случаях сколько раз бы нас спасло, ну, помогло бы нам охотничье оружие? Один. Вот — сейчас. Может быть. И то не факт. И то — как я говорил, это не наезд на нас, а так — «спецоперация» наша… А сколько возможностей было ружьё это потерять? Или чтоб отобрали? Да постоянно!

— Ладно. Ладно, Вовчик, не дури мне голову. Ты по «концепции» вещай.

— Вот. Концепция предполагает, что в развитии конфликта… ну, любого БэПэ; нарезное армейское оружие становится доступным. Широким массам.

— Что-то не очень-то оно становится доступным.

— Это пока.

— Нам бы дожить, когда это «пока» кончится. У дедули, у Петра Ивановича с двудулкой побольше шансов будет!

— Это так, это так, Вовка… Впрочем, есть одна мысль… Надо водопроводные трубы поискать, сползаем завтра к церкви, там было… Ты знаешь! — Вовчик оживился, — Ты вот упоминал выживальщиков. Они местами такие прикольные! Ты не поверишь — всерьёз обсуждалось создание всякого длинномерного холодняка для БэПэ; ну там алебарды всякие, секиры… Доспехи! Прикольно, мне понравилось — создание доспехов из фрагментов автомобильных шин — легкий, и пробить сложно!

— Тоже со счетов сбрасывать не надо. Вон этот, Леший, как его, — лихо своей алебардой на поляне орудовал!

— Пальмой, Вовка, пальмой. Чукотской пальмой, что суть есть клинок на длинном древке. Алебарда — это совсем другое. Но неважно. Я со счетов не сбрасываю, но, согласись, ниша у этого холодняка уж очень в современных условиях узкая! Только в упор, при внезапном применении или по вообще невооружённым. И демаскирует — иди-ка потаскай открыто! Даже не пальму или нагинату какую-нибудь, а хотя бы бебут, или шашку. Или меч там…

— Бебут — это что?

— Типа короткой очень сабли или скорее шашки. Или длинного изогнутого кинжала. Для рубящих и колющих ударов; там, где длинномерный холодняк — те же шашки — не потаскаешь. Вооружалась обслуга орудий и прочий персонал не первой линии. В первую мировую и до того. Вот. А люди всерьёз этим увлекались. Доспехи клепали… Или, к примеру, арбалеты покупали-делали. А я, ведь знаешь, человек практичный, я…

— Вовчик, арбалет — это вещь.

— Да я не спорю. Предмет серьёзный. И заготовки у меня имеются. Но… Вовк, я же практик больше чем теоретик. Хотя и теоретически даже… Арбалет что? — на один выстрел. «За плюс» — бесшумность. «За минусы» — однозарядность, габариты, дальность. Так это… узкая ниша у этого девайса!

— Ну так хоть что-то бы хоть! Ты, Вовчик, не съезжай в сторону, ты по концепции своей давай. Вот ты сказал, что в любой ситуации рулит армейский автоматический нарезняк. И тут же добавил, что охотничий гладкоствол — это чисто как переход к нему. А как ты это представлял — что нарезняк раздавать будут? Всем желающим?..

— Да нет конечно. Ладно. Доскажу я по концепции. Нарезняк станет доступным. Как? Ну а как в горячих точках? Разграбление военных складов, — а потом из-за тех, у кого его стало «много», но других «благ цивилизации» мало, оно, оружие, попадает «на вторичный рынок», — это я тебе по-нашему, по экономическому, хы! — то есть продаётся. Или продаётся теми, кто на его сохранении сидит, прапорами всякими, из-за ослабления контроля. Знаешь же старую истину: «на чём сижу, то и имею!» И в этой ситуации важнее иметь то, за что можно это оружие приобрести, нежели иметь дорогое недооружие, которое по мере появления армейского становится просто никому неинтересным! То есть важно иметь обменный фонд; важнее чем пукалку, способную прицельно максимум на 50–70 метров швырнуть свинца!

— И есть у тебя этот «обменный фонд»?

— Ну конечно! У нас есть, у нас, Вовка! Это и качественная жратва, и бухло… Одного коньяка сколько! А вот к примеру у меня в подвале целый бидон спирта стоит! Ты знаешь какая ценность спирт в зоне конфликтов? Особенно при отсутствии централизованного снабжения? Тот же Рома как протрезвеет и доберёт свои запасы будет шакалить где бы бухло приобресть!

— Мало ли самогонщиков?..

— Мало, Вовка! Даже здесь, в деревне; вот я знаю, что «аппараты» у меня да у Валерьевны. А сырьё? А военным вообще неинтересно процессом заморачиваться, им бы всё готовое…

— Вовчик! Но ведь до этого ещё дожить надо, до того момента когда приобресть можно будет! Ты вот «концепции» излагаешь, а посмотри, всё просто: приехали два клоуна, у них калаш. А у нас — нету. И всё. Вот и все концепции.

— Они не к нам «приехали»… — набычился Вовчик.

— Не к нам… Ладно, мне-то голову не дури? Что ты так подхватился-то «спасать»? Потому что там Катька, к которой ты неровно дышишь; и вообще, «наши девчонки…» Так? Так какая разница к нам — не к нам?

Вовчик вздохнул.

— Вовк, я ведь в экономическом вузе учился… Так что… По соотношению «возможная полезность» на «риски и затраты» ну никатит гладкоствол! Не катил… — он поправился.

— Вот Вадим мог себе позволить иметь три ствола — и оставить себе один… Причём, заметь, с большим трудом и не «вдруг»! А я себе такого соотношения по рИскам позволить не мог. Понятно?

— Понятно… — Владимир тоже вздохнул, — Всё понятно… Понятно и то, что без огнестрела пропадём мы тут в деревне так же как и в городе! Так что… Давай, друг, ваяй что там из водопроводных труб, или собирай арбалет, а я буду думать как в ближайшее время к Виталию Леонидовичу двигать. Надоела мне эта пастораль! Хочу грязь из-под ногтей вычистить и заняться чем-нибудь более привычным.

— Коммерцией?

— Угу. И в первую очередь обзавестись стволом. Любым способом! Надоело мне безоружным дурачком выглядеть! Кстати, заметь — Вадим не разбежался помогать, хоть и со стволом, — если его лично не коснулось! Тот ещё куркуль Гулькин папа!

— А ты думал.

ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ — 3. СПЛЕТНИ, СЛУХИ, ДЕРЕВЕНСКИЕ РЕАЛИИ

— Дежурная! Дверь проверила? — теперь такие вопросы, пусть не по одному разу, не вызывали ни усмешек, ни возражений.

— Закрыла, Кать. Всё нормально. Хронов у себя в коморке.

— Главное, чтоб не начал опять, как вчера, скрестись в дверь. Женского тепла ему захотелось, придурку! — подал кто-то голос.

— Пошёл он… К себе! Хи.

— А чо, а чо, девчонки, Хронов у вас не котируется?? — с интересом поинтересовалась приставшая последнее время к «коммунаркам» Кристина, дочка Романа, нынешнего «сожителя» друзей. У девчонок ей нравилось — можно было вволю поболтать, посплетничать, получить какие-то полезные навыки от всё же многое (как она считала) повидавших в жизни и в мире танцорок. Она даже дважды уже по своему почину ходила с ними на работу в поле; а сегодня напросилась ночевать, проставившись утащенной у отца бутылкой ликёра. Тут было всяко интереснее, чем с постоянно теперь бухающим отцом, зудящей матерью и на всё забившим братцем. К ней пока присматривались.

— Котируется-котируется. Как газета — на замену туалетной бумаге.

— А что вы так?.. Я с ним говорила — нормальный пацан! Он рассказывал…

— Ну-ка, ну-ка, что он рассказывал?

— … рассказывал, что в городе он… ну, типа, что он крутой был. Но это неважно. Он рассказывал, что тогда, ну, в лесу — вы ещё говорили тоже, — что он, по сути, всех спас.

— Че-гооо??!

— Ну, может, я неправильно поняла… Он не говорил что «спас», он говорил что дрался как мог, из-за чего у него всё лицо было разбито; и что он одного бандита убил. Ножом.

— Ага-ага, убил. Ножом.

— И ведь не оспоришь, правда, Ольк?.. Хи.

— А что, неправда??

— Правда-правда, Кристя. Герой твой Хронов. Херой. Забей.

— Он не мой…

— Окна завесили?

— Завесили, Кать, — в полумраке большой комнаты ярче затеплился огонёк керосиновой лампы.

— Только не поможет это, если те опять припрутся. Громосеева-то нет. А пацаны без оружия. А больше с деревни никто и не дёрнется…

— Девчонки, у Витьки же ружьё!.. — снова подала голос Кристина.

— Ну да, ружьё… Которым он геройски будет нас оборонять.

— Да ладно, хоть что-то. Одного-двух может пугнёт.

— Одного-двух, ага. Кто-то с Никоновки попрётся сюда, один-два, конечно. И без автомата, ага.

— Ага да ага. Заладила. И без тебя страшно.

Заскрипели пружинные сетки кроватей.

— Де-е-евки… И зачем мы сюда только припё-ё-ёрли-и-ись… Были бы в Мувске…

— А чо в Мувске-то, чо в Мувске??

— В Мувске хоть полиция… иногда.

— Ага, полиция. Много нас полиция тогда, в «неделю мародёрки», защищала?? А ты слышала что Громосеев рассказывал, и по радио тогда говорили? «Участились нападения». Как там какой-то истфехтовец с мечом отмахивал целый дом от гопоты… И погиб. И никто не приехал. Там бог знает что творится, в Мувске-то.

— И тут будет. Твориться.

— Это «Радио Регионов» рассказывало. Они небось врут всё про Мувск-то.

— Всё-то не врут.

— Кристя, где бутылка-то? Разливай.

— Точно-точно. Давай. Стаканчики.

Слышится бульканье.

— Много не надо. По чуть-чуть. И самогонкой дольём. Ликёр чтоб чисто для вкуса.

— Витьку позовём?

— Ага, щаз. Может ещё и тех ухарей с Никоновки? Гулять так гулять!

— Хи-хи.

— Насть, у меня рукавички порвались. У тебя есть чем заштопать?

— Без рукавичек надо работать.

— Ага, без рукавичек. У меня и так руки как у трактора грабли стали. Даже не верится…

— А у меня волосы секутся! Всё из-за этого поганого мыла! Надо кончики подстригать!..

— Да кому это надо…

— Ну чо, девки? Будем.

— Давай…

…

— Кать, отверни там радио. Может музыка наконец?

В полумраке слышится щелчок, хрип-помехи, потом комнату наполняет уверенный мужской радио-голос:

— «… сохраняется стабильность и правопорядок. Правительство Регионов заверяет всех жителей Оршанского района, что приложит все усилия…»

— Уй. Весь день одно и то же. Копают под Мувск, эти… регионы-то.

Щелчок переключения — наконец негромкая музыка.

— Не, девки, копец нам тут… Не сегодня так завтра. Приедут и перечпокают всех…

— Это хорошо если только перечпокают…

— Ой, девчонки, что-то у вас тут… ну и разговоры! — слышится расстроенный голос Кристины, — Я, пожалуй, домой пойду. Вы допивайте уж тут сами.

— Ага, пойдёт она. Щаз. Двери заперты — всё, до утра мы на осадном положении. Пойдёт она. Дверь откроешь — а там, за дверью, может…

— Уй!.. Не надо о страшном. Кристя, что, правда — тебя сейчас выпустить — пойдёшь сама домой в потёмках?

— Не. Не пойду. Так я это. И вы — не надо о страшном.

— Ну чо, девки, давайте ещё?.. За всё хорошее.

— Рано или поздно… Никуда мы не денемся…

— Девки, может стоило бы нам по хатам жить? Ну, про домам. Чтобы не всем вместе.

— Сейчас везде битком. У старосты только более-менее свободно. Никто не возьмёт. Только если замуж. Но кандидатур не густо.

— Как «не густо»? А оба Вовки? А Хронов? А пацаны с Никоновки?? Хи-хи.

— Не смешно. Хотя…

— Это, девки, идея. А давайте жребий кинем; как опять эти ухари приедут — кого им отдать. В пользование. Хи. Типа как в сказке про дракона. Там девственницами от дракона откупались.

— Хи-хи-хи. Ха-ха-ха! А что, идея. Где только девственниц набрать.

— А что кидать — вон, Кристю и отдадим. Кристя! Ты того — девственница? Согласная, не?

— Хи-хи-хи.

— Этим драконам девственницы без надобности, они не привередливые.

— Девчо-о-онки… — чуть не плачущий голос Кристины, — Ну что вы… Я уж не рада что…

— Да шутим мы, шу-у-утим! А ничё самогонка с ликёром идёт, а?

— Угу. Валерьевна хорошую гонит. И с ликёром вообще класс. Вернёмся в Мувск — будет любимый коктейль: самогонка с ликёром, хи!

— Только в голову долбает.

— Ну и пусть. Зато уже не страшно…

— Это точно. Катьк, разливай ещё.

— Я не буду больше.

— Эти, с Никоновки, может и не приедут. Что у них, своих девок нет? Переться в такую даль.

— Таких — нет. Опять же Вовчик их тогда погонял — приедут посчитаться…

— Это даааа… А я слышала, в Никоновке проблемы. Их там гастеры донимают. Они теперь по ночам огороды охраняют. По очереди. И были уже столкновения. Может им сейчас и не до нас. Некогда. А?..

— Да конечно… Это было бы даже где-то и обидно, хи-хи.

…

— Слышь, Кристя, а твой батя конкретно бухает что-то. Пацаны пашут, а он бухает. Как они собираются осенью продналог платить? Громосеев ведь не шутил!

— Придумает что-нибудь.

— Ага, придумает. Знаем мы что он придумает! Конспиратор.

— Вы о чём?

— Да все уже знают, не прикидывайся. Это деревня, Кристина, де-ре-вня! Что он по дворам ходил и предлагал купить. Масло там, молоко, муку. Мясо. Только облом. Он золото предлагал. А тут, в деревне, золоту не доверяют, тут народ простой. Сколько и что стоит… Подделки боятся и всё такое. Короче облом у него был. Везде.

— До позавчера. Он где-то доллары надыбал.

— У него вроде не было.

— Значит где-то нашёл. Новенькие сотки и полтинники. Валерьевне за самогонку дал, я видела, она мне показывала — довольная как слон. И ещё — за молоко, вперёд. Будите теперь при молоке…

— Блин, девки, так чего молочного хочется… Со жратвой всё хуже и хуже…

— Это деревня, Кристя, тут фиг что утаишь. Все уже знают, что твой батя при золоте, а теперь где-то и баксы нашёл, — он один только не знает, что все уже знают, хи!..

— Это… остатки разливай. Эх, спеть бы чо… Ну что за тягомотина по радио…

— Я те спою! Адельке больше не наливать!

— Запоёшь — выставим к Хронову. Обчаться.

— Хи-хи-хи. Ха-ха. К Хронову. К герою нашему, охраннику.

— А чо, он ничо так. За неименеем лучшего…

— Девки, со жратвой похужело. Громосеев когда паёк привезёт?

— А шут его знает. Пока на картошке. Хорошо хоть…

— Эта, а Мэгги-то как приборзела! Накладывает мне сегодня полтарелки… Я ей грю «Ты что, Мэгги? Это почему??», она «Ты вчера недоела, значит лишнего. У нас, типа, поросёнка нет за тобой доедать, а выкидывать жрачку просто так мы не будем!» Прикиньте!

— А что, правильно она сказала. Ты не в ресторане со спонсором, нечего чваниться.

— А может я не хочу?.. Вернее, не хотела — тогда. Вот именно тогда не хотела — так чо теперь??

— Тебе же сказали — нефиг чваниться. Прям доесть она не может!.. Что тогда и…

— А идите вы!..

— Громосеев сказал, что поставки гуманитарки идут сейчас только в крупные эвако-лагеря. До таких задрищенсков, где мы находимся, фиг что дойдёт. А гуманитарка, говорят, бога-а-атая…

— Нет уж. В бараках жить, по двадцать человек на один умывальник…

— Можно подумать, у нас тут лучше.

— Кать, а Кать! Слушай, нам ведь здесь зимовать… возможно. Даже скорее всего. А?

— Наверняка.

— Я-не-хочу!!

— Тебя никто не спрашивает. Не хочешь — вон, чАпай в Мувск пешкодралом. Заодно и на ту полянку зайдёшь, крестики над могилками поправишь…

— А иди ты!.. Вот как можно над таким стебаться?? Кать, а что с Викой? Никаких вестей?

— Нет, ничего.

— Вовка вроде в Оршанск собирается. Заедет, поищет.

— Вовка? В Оршанск?.. А Вовчик?

— Успокойся, Вовчик здесь остаётся. Вот ты, Кать… вот чо ты динамишь парня? Ни себе, ни людям. Видно же что он к тебе неровно дышит.

— Ну и берите его себе.

— О. Слышали, девки? Бригадир разрешает. Кристя, ты там чаще видишься — окрути парня, а? Хи-хи.

— Вовчика? — слышится пренебрежительный голос Кристины, — Нафиг нужен. Он простой как топор. Добра такого…

— Дура. Попомнишь ещё.

— Ясное дело, дура. Вовчик, он…

— Бери пока дают, хи-хи. Катька разрешила.

— Рты позакрывали! Больше поговорить не о чем??

— О. О! А сама-то. Сама-то — «да забирайте!» А сама-то!

— Аделька, ты завтра за дровами.

— Ка-а-ать!.. Я же шути-и-ила…

— Какая разница, всё одно кому-то надо. Тут в округе уже всё повыбрали. А ты давно не ходила. С Хроном.

— Кать. А если зимовать — как дрова-то? Тут раньше централизованно завозили, машинами — мне бабка говорила, а сейчас как? Мы ж тут вымерзнем все.

— Да знаю я. Говорила Громосееву. Он обещал машину дров.

— Ууууу, обещал… Кать, я не хочу завтра за дровами! За сухостоем этим! Вблизи уже повыбрали всё! Уууу… Тащить потом на себе… А Хрон ещё приставать станет…

— А ты его по яйцам!

— А у него ружьё! Хи-хи-хи!

— Так отберёшь. Хрон — он хлипкий. Не то что Вовки. Вот сколько раз он подтянется?

— О, девки, что скажу! — послышался в полумраке взволнованно-радостный голос, — Насчёт «подтянется» и физухи. Чо я видела! Чуть не забыла рассказать! Андреич-то.

— Ну?

— Сколько ему, думаешь, лет?

— … А фиг знает. Старый.

— Чего «старый»? Только что лохмы и очки? Лет сорок пять ему. Иди сорок. Не старый ещё. И жена…

— Ага. Сорок пять. Я на днях к Мэгги с Надькой зашла — Катька же и посылала, помнишь? — Надька сказала что Мэгги у Андреича, за пайком пошла. Ну, я ждать не стала — и к нему. В доме никого нету. Ну… смотрю, а он из бани выходит. А за ним — Мэгги.

— Чего… из бани?

— Ну не мылись они там, ясное дело! Тупые вы какие! Не топлена баня была. Просто из бани выходят… смекаешь? Он по пояс голый — мышца так и играет. А Мэгги блузку поправляет.

— Да нууу… врёшь…

— А он такой весёлый. Меня не видит — я не отсвечиваю. С Мэгги что-то говорит, мне не слышно, смеётся так. Шлёп её по заднице… А потом… Там у него между баней и клёном рядом труба закреплена — типа турник. Сам сделал или у бабки было так — я не знаю. И он ловко так — подъём переворотом. Потом — выход силой. Мэгги что-то тоже смеётся. У меня так челюсть на грудь и упала. Вот и «старый». Сразу хотела рассказать, а потом замоталась.

— С Мэгги. Ничо себе. А жена?

— Может, он в бане паёк хранит?

— Совсем дура?

— А жена ему жена? Что-то она совсем из дома да с огорода не показывается, пришибленная какая-то. И дочка ихняя на него не похожа.

— А нам дело?..

— Да нет, в общем-то. Но интересно же. И это насчёт «старый».

— Ка-ать… Я тебе мобильник дам — пусть Вовчик зарядит у себя? Хоть музыку послушать. У нас по три мобилы на одну розетку-у-у… Не успевают. А Вовчик тебе не откажет. У них ведь это — от солнца есть. Как её? Солнечная панель.

— Да, Вовчик, он…

— Сама попроси.

— Ка-ать…

Но тема «насчёт посплетничать» была интересней темы про мобильники и зарядки, и вскоре неторопливый расслабленный после спиртного разговор вновь вернулся к Мэгги:

— Хи-хи, девки, а как она с Соловьёвой сцепилась-то?!.. На её семинаре-то!

— Да, вот был цирк!

Очередной семинар «мадам Соловьёвой», как её называли в деревне за уверенную манеру держаться и непререкаемость в суждениях, проводимый ею, как и обещала, «чисто для прекрасных дам», запомнился надолго. В первую очередь схваткой с Мэгги; и что самое смешное, по весьма принципиальному вопросу, весьма далёкому от деревенских-то реалий: месту женщины в современном мире.

Бизнес-тренер Соловьёва здесь же вот, в этой самой большой комнате, среди рассевшихся по кроватям «девчонкам из шоу» и просто нынешних жительниц Озерья, собравшихся послушать столичную знаменитость, долго и пространно распространялась о том что «всё происходящее — исключительно дело рук грубых, неинтеллектуальных и агрессивных мужчин; которые и завели весь мир в тут трясину, в которой мы сейчас находимся».

— Нравится вам вручную копаться в земле, нравится? Вам, красавицам и умницам, способным продолжить жизнь на планете?? — вопрошала она патетически, — В то время как мужчины, с их врождённой агрессивностью, привели мир от расцвета к тому упадку, который мы сейчас и наблюдаем!..

— А что делать-то?.. — недоумённо спросила какая-то из тёток, никогда раньше не задававшаяся такими сложными вопросами.

— … Мы, женщины, по сути

Девчонки в основном недоумённо молчали; пожилые женщины согласно кивали головами и поддакивали, но без особого энтузиазма. Скорее всё так бы мирно и закончилось, если бы не влезла вдруг в разглагольствование Соловьёвой сама Мэгги, до этого смирно сидевшая в уголке. Причиной её оппонирования подачам Соловьёвой было не то просто плохое настроение, замешанное на ПМС, не то просто то, что своей безаппеляционностью и самомнением бизнес-знаменитость стала утомлять, не то просто желание «сказать своё слово поперёк» или накопившаяся усталость от тупой деревенской работы; а скорее всего всё вместе.

— А я думаю — глупость вы говорите.

Все с интересом обернулись, уставившись на сидевшую в уголке на кровати рядом с Надькой и Ольгой Мэгги. Соловьёва на мгновение лишилась дара речи, а Мэгги продолжила:

— Мы, женщины, без мужчин — никто!

Повысив голос, подавляя поднимавшийся негромкий протестующий ропот, Мэгги нагло выдала:

— Да, никто! И вы, девки, лучше вех это знаете и понимаете! Нахера вот вы в шоу пошли? «Люблю танцевать», а? Не гоните — пошли вы в шоу чтобы иметь возможность бОльшему количеству мужиков экстерьер свой показать, чтобы на вас на сцене мужики смотрели и слюни пускали. На нас, я имею ввиду. Если уж так, начистоту. А их, мужичьи слюни, конвертируются во вполне осязаемое: обеды в хороших ресторанах, подарки, ювелирка там всякая, спонсорство, поездки в заграницу… и как высшая планка — удачное замужество. Что, не так?

Никто не возражал.

— А что тут мадам Соловьёва вещает, что «нужно женщинам управление брать в свои руки» — это всё глупость несусветная! «Рулить», экономику поднимать, решать энергетический, как вы тут говорите, «вопрос» без делёжки и «без агрессии», «как только женщины умеют» — глупость и ханжество. Не потянем, и пытаться нечего. Он надо?? Мужчины, как тут было сказано, «в эту трясину завели», они и обратно выведут. Нужно просто быть нужными им, мужчинам. Как говорится, «в жизни всегда есть место подвигу, надо просто это место знать, и держаться от этого места подальше!»

— И поближе к кухне! — ввернула кто-то, но Мэгги проигнорировала выпад.

— Это проститутская идеология!! — покраснев как рак, рявкнула в силу своих уже пожилых лет Соловьёва. Она почувствовала как «аудитория» «качнулась» в сторону Мэгги — физический труд в условиях близких к диким, не располагал к мужененависничеству.

— А называйте как хотите! — весело и нагло ответствовала Мэгги. Теперь все смотрели только на неё, — Мужское управление вам не нравится? Да вы их просто готовить не умеете, ха-ха! Мужчин, имею ввиду…

— А как надо… их готовить?.. — с интересом спросила сидевшая тут же Кристина.

— Как? Как восточная мудрость гласит: «Сначала давай-давай, а потом бери-бери-бери-бери…»

— Хи-хи-хи.

— Вот из-за таких!.. Из-за таких вот как вы; даже не из-за мужчин с их садистскими наклонностями, а из-за таких как вы сук, готовых дать любому мерзавцу, лишь бы он был в штанах, мы и являемся тем что есть — рабочей скотиной!! — надавила Соловьёва.

— Насчёт «сук» ты бы язык придержала! — зло прищурилась Мэгги, — Понятно, что тебе сукой быть уже не грозит, климактерическая ты кошёлка!

— Вы, девушка, грубите!.. — встали на защиту бизнес-тренерши несколько пожилых дам, ещё не вкусивших в полной мере всех прелестей ручного труда.

— Да идите вы!..

Дальше началась ругань с такими переходцами, что выдержки из той памятной «дискуссии» несколько дней повторялись по дворам…

Да, весело тогда вышло.

— Хи-хи-хи. Вот что её тогда понесло-то?

— А что, всё правильно. Вот как не привезёт Громосеев дрова на зиму…

— Ка-ать. Слушай, а это ведь несправедливо: вот мы тут уже больше месяца горбатимся, с самого основания «коммуны», а вот которые недавно приехали, и, типа, «вступили», — они как на всём готовом?? Да ещё тащатся — вон, Викторовна вчера — «ой, я больше не могу, возраст, то-сё, «плохо себя чувствую» — и домой? На всё готовое, что ль??

— В старых колхозах хоть трудодни выставляли. А потом на трудодни платили — зерном там, или ещё чем.

— У нас не колхоз, у нас — коммуна.

— А разница?

— Девки, вы поймите — колхозы были тогда и у тех, кто в деревне напостоянку жил, и дальше жить собирался. Мы же… эвакуированные. Мы же не собираемся тут до конца жизни… Потому и… Нафиг нам оплата по трудодням?

— Тогда рабство получается? Нафиг мы и упираемся, если потом всё поровну?

— Ну, не поровну…

— Поровну. Паёк и всё такое.

— Не знаю я. Посмотрим. Вот с Громосеевым поговорим.

— Кать. А что ты в церковь ходишь?

— Помолишься — и вроде как полегчает на душе.

— А как там? Ну, в церкви? Хозяйство?

— У них там помещений много, старых. Но людей мало, и кто есть в основном старики. Не очень у них хозяйство — людей не хватает. Хотя отец Андрей так постоянно весь в работе — с топором не расстаётся — плотничает. У них там даже маленькая пилорама есть — они брусок пилят, на окна. Хотят застеклить всё к зиме. Но людей мало…

— Вот бы туда?

— А смысл?

— Ну, не знаю… Там на горе как-то. Опять же церковь каменная, и постройки. Кать, а почему тут такая церковь? Тут же деревня всего ничего?

— Деревня раньше большая была. Дворов триста. Только давно. С тех пор и церковь. А потом, уже в наши времена, когда совхозы-колхозы укрупняли, думали тут центральную усадьбу делать; даже школу большую начали строить. А потом всё переиграли. Оставили здесь только лесхоз, а всех — в Никоновку. А дома в основном поразбирали и перевезли.

— Аааа…

— Девки, давайте уже спать…

Скрипят пружины.

— Кать, ты лампу совсем не туши, а? А то вообще ночью нифига не видать.

— … если что, тикаем все в церковь, и там обороняемся!

— Наобороняешься ты там…

— Сожрать бы чего. Вкусного.

Свежий поворот темы. Сквозь сладкое зевание тут же доносится:

— Вот я дура была, раньше пакеты с джемом просто выбрасывала. Выдавливала тюбик и выбрасывала. А если его разрезать — там ведь ещё столько джема!.. Внутри-то!.. А я это всё, получается, выбрасывала…

— А я раньше сгущёнку не очень… И банку перелью в стакан, и выбрасываю, — а ещё бабка говорила: изнутри на банке столько сгущёнки осталось, ты собери её ложечкой, внуча… а я не слушала, западло мне было банку обскребать. Эх, сгущёнки бы сейчас!.. Дура.

— Кто дура?

— Ну не бабка же.

— А как Хорёк бомжпакеты тогда в лесу готовил… Объедение!

— Хорёк?

— Ну, Вовчик. Чё ты прикидываешься, типа не знаешь про кого речь?

Про «пора спать» тут же забыто.

— Я Вовчика уважаю. И не хочу чтоб его Хорьком называли!

— И я уважаю.

— Вот и не называй.

— Вот и не указывай!

— Сама дура!

— Я вот тебе сейчас как тресну!..

— Треснет она. Я сама тебе сейчас…

— Так, ша, девки. А как у Вовчика фамилия?

— Не знаю…

— Я знаю. Хорь у него фамилия. Владимир Сергеевич Хорь. Отсюда и «Хорёк». Типа ласкательно.

— Ласкательно… А-ты-откуда-знаешь, ааааа??

— Знаю и всё.

— Я знаааааю, почему ты знаешь!

— Ну почему, почему??

— Ты на себя уже его фамилию примерила! Чё, не так? Екатерина Хорь. Чо, нет? Чо, тоже меня за дровами пошлёшь??

— А-ха-ха!! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Хорь! Екатерина! Катька Хорь! О-хо-хо!! Ха-ха-ха!

— Да я б удавилась, но не стала бы такую фамилию носить!

— Ты это… Ты два месяца назад говорила, что скорей сдохнешь с голоду, чем будешь каждый день варёную картошку трескать, и что скорей утопишься, чем будешь холодной водой тарелки мыть… о работе в поле я уж и не говорю…

— А-ха-ха! Точно — точно, говорила она! Катька! Говорила же!..

— Идите нафиг!

— И ничё: и посуду моешь, и картошку трескаешь, если ещё и со шкварками — так вообще объедение, чо — нет??

— Причём тут это?

— Притом.

— Да ясно причём: гляньте, девки, сначала «да забирайте своего Вовчика», а потом… к фамилии претензии — а насчёт самого Вовчика так никаких претензий, аааа??

— Ну. Какие к Вовчику могут быть претензии, ты чё? Вовчик парень классный!

— Кто б спорил!

— А ты тогда говорила!..

— Ничё я не говорила, чё ты врёшь??

— А как он тогда!.. Да чё говорить!

— …

— Девки…

— А?

— Я вот думаю — и Хорь неплохая фамилия…

— А-ха-ха-ха!! Хо-хо-хо! Гы-гы-гы!

— Неплохая-неплохая, о чём речь! Даже и не думай!

— Идите нафиг! Я первая место забила! Наталья Хорь тоже нормально звучит!

— И я! Меня в очередь! Кто крайний на фамилию?? Ха-ха-ха!

— Вы доржётесь, доржётесь…

— …

Вскоре шуршание и разговоры вполголоса и шёпотом всё же сменились сопением. Сон сморил всех. Только в углу ещё некоторое время продолжалось обсуждение вдруг ставшей актуальной темы:

— А ничё, что он не менеджер какой?

— Вот как раз менеджер. От слова «управлять» менеджер. И решать вопросы. А те «менеджеры» что в городе — от слова «столоначальник».

— Угу. Это точно.

— Я имею ввиду что не юрист какой, или там не бизнесмен…

— Тока юрыста нам тута не хватало.

— Хы. Есть уже один, у Гулькиных родителей живёт. А бизнесмены — он сегодня бизнесмен, а завтра без штанов и в тюрьме. Или закатился к очередной любовнице. А Вовчик парень надёжный, — это в мужчине главное!

— О, дошло. Чё ж ты в городе не с механизатором каким надёжным в клубах зажигала, а всё больше с юрыстами и бизнесменовыми сыночками?

— Дура была, чё. И это… время другое было.

— Ясное дело. Труд на свежем воздухе очень способствует прояснению мозгов.

— Ага. И диета из картошки со шкварками.

— Ой, не напоминай. Обязательно тебе испортить настроение. Я, может, загадала чтоб мне во сне Вовчик сделал предложение, а теперь мне варёная картошка приснится.

— Хи-хи.

— Тсс. Спят уже.

— Ты лучше Володю загадай, с предложением. Вовку.

— У, Вовка… Вовка — это…

— А правда, что он сын миллионера?

— Да ну. Так это он тогда, на поляне, время тянул.

— Он, когда Вику отправляли, много денег дал — я видела.

— Да какая разница: сын миллионера, не сын миллионера. Где сейчас те миллионеры? А Вовка здесь.

— А я слышала, я слышала… на Вовку Мэгги глаз положила; а она та ещё хищница, фиг вырвешь… Да и Вадимова Гулька с ним. Не, я за Гульку болею, она девка нормальная, а Мэгги форменная сука.

— Натуральная сука, о чём речь…

— Ка-ать… Хрон опять вчера утром не натаскал в душ воды, пришлось после работы холодной мыться! Ты скажи ему! Ка-ать? Спишь уже?..

КРИМИНАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Вадим, сидя за столом, застеленным цветастой, уже потёртой клеёнкой, крутил в пальцах вилку и рассказывал про недавнюю поездку в Никоновку и Демидово.

По его выходило, что село большое; сейчас, после исхода из городов, население ещё утроилось, — в Никоновку-то, где была центральная усадьба совхоза, где было и центральное водоснабжение, и пара магазинов, и поликлиника, охотней ехали чем в затруханное Озерье.

Только что успели погавкаться с Ромой, и тема была совершенно пустячная: по поводу подготовки. Пока Вадим наворачивал, похваливая, картошку с консервой (отказавшись от налитой Ромой стопки самогонки), у Вовчика с ним вдруг получилась дискуссия на тему «ништяков» и «вообще».

Выцедив в одно рыло пару стопок, «квартирант» ища тему «за поговорить», наблюдая как Вовчик по привычке во время разговора достал и машинально стал подтачивать-править мелким брусочком лезвие своего ножа, влез в неторопливую застольную «мужицкую» беседу со своим

— Вовчик, Вовчик… Смотрю я на тебя — фигнёй ты маешься. Всяких причиндалов у тебя… а зачем?

— Как «зачем»?

— Ну вот ножей у тебя штук тридцать. Фонарик навороченный. Арбалет, значит, собрал… А зачем, зачем это?.. Оно тебе поможет разве?

— О чём ты, Рома?

— Ну вот… — тот пьяненько улыбнулся и цопнул со стола кухонный, им привезённый нож, — Вот твой фир-мен-ный! — чем он лучше этого? Красивше?.. ты вчера Кристине предъявлял, чтоб не могла тобой точёным ножом на тарелке резать — затупит, а оно нафиг надо? Такое отношение? Нож — он чтобы и консерву открыть, и палочку построгать, и… и в земле поковыряцца — да вообще для все-го! А ты над своей «коллекцией» дрожишь!

— Я не дрожу; я за то, что каждый инструмент должен быть в исправности, и по-функции; для земли копания есть лопатка, а на тарелке ножом резать — это издевательство над режущей кромкой. Что я Кристине и озвучил.

— А на-фи-га??.. Ты вот всё… продумываешь? Што это тебе даст? Если, к примеру, ты завтра на крыльце ногу подвернёшь — чем тебе помогут твои навороченные трекинговые ботинки? А если тебе кого пырнуть (хы-хы!) понадобится — так вот этим вот кухонником я это сделаю не хуже, чем ты своим навороченным… как его? Хоть я им и консерву открываю, и на тарелке режу, хы! Или вот…

Вовчик купился, и ввязался в спор; и вскоре сам был не рад, а пьяненькому Роме только того и было нужно.

— Ай, хороша картошечка, да с мясной подливой!.. — не обращая внимание на сцепившихся в споре Вовчика и Романа, похвалил, откладывая вилку, Вадим.

— А что за мясо — консерва?

— Да нет… свежак… — как можно более туманно ответил Владимир. На «подливу» пошли голуби, наловленные на брошенной школе; но он не собирался, как и договорились с Вовчиком, раскрывать свой канал поступления «дичи» к столу.

Голубей было много, и ловили их просто. Птицы гнездились в школе во всех нишах, выемках, на недоложенных до потолка стенах-перегородках. Главное было не шуметь и не давать им, голубям, понять что пришли охотники по их голубиные души. Глупые птицы только высовывали из своих укрытий головы и смотрели на непрошенных посетителей, не пытаясь сразу улетать. Тут было важно не спугнуть. Друзья брали заначенный заранее строительный поддон и приставляли его к стене, под гнездом, из которого выглядывала любопытная голубиная голова. Далее нужно было по поддону тихо-спокойно, не делая резких движений, подняться к гнезду — тут важно было на птицу не смотреть, иначе что посетитель крадётся по её душу могла сообразить даже такая птица-дура. Потому по поддону поднимались медленно, и опустив вниз голову. Поднялся — не глядя, на ощупь хвать голубчика! — и в мешок.

Технология несложная, но требовала некоторого навыка; зато теперь друзья были всегда со свежей «дичью». Мяса на голубе немного, но если сварить или потушить в чугунке в печке — то с картошкой или макаронами самое оно, а тушёнка и так никуда не денется.

Лохматый чёрный Артишок, теперь постоянно сидевший на цепи во дворе, также весьма одобрял походы друзей «за дичью», поскольку нежные птичьи косточки доставались безусловно ему, — а с тушёнки собаке какой прок?..

Первый раз, когда, наведавшись в школу за досками с опалубки и кирпичами, и поймали несколько голубей, Владимир, не будучи охотником и вообще будучи вполне далёк от деревенских реалий, когда чтобы что-то мясное съесть, нужно сначала носителя этого мяса умертвить, держа мешок с ворохающимися там голубями, с интересом спросил у Вовчика — «А как мы их того?.. Переведём в кулинарный полуфабрикат?..»

Оказалось ничего сложного, Вовчик показал как это делается: сунул руку в мешок, ухватил жирного голубя за голову, зажал её между пальцами — и просто сильно тряхнул, вынув из мешка. Голубиная голова осталась в руке; тушка затрепыхалась на бетонном полу. Тут же, в подвале, голубей наскоро и ощипали — Вовчик со знанием дела показал насквозь городскому другу как это делается, — ничего сложного. Сполоснули руки из фляжки, и, сложив трофеи в мешок, прихватив старые в засохшем цементе доски, отправились к дому. С тех пор такие набеги на «голубятню» стали делать довольно регулярно.

— Так… Наохотили по случаю… — весьма туманно поведал Владимир, а Вадим не стал уточнять.

— … а я уже говорил — любая подготовка ничего не гарантирует, зато повышает шансы! Повышает!

— … а какие там те шансы повысятся, если б ты на тарелке чо порезал? Ааа??

— Такие! Нож — он инструмент пока острый, а как затупится — это кусок железа!

— Ай, да што там о тарелку-то… — Вовчик с Романом продолжали препираться.

— А пойдём покурим?.. — Вадим мотнул головой на выход.

— Не куришь? Маладца! — заметил он, когда они вышли на крыльцо, и он достал пачку сигарет, а Владимир отрицательно мотнул головой. Бренькая цепью, подбежал Артишок, пыльный и в соломе, уставился выжидательно чёрными бельмами сквозь чёрную же шерсть. Вадим присел на корточки, потрепал его за холку; потом уселся на лавочку у крыльца:

— А я перекурю.

Раскурил сигарету, выпустил клуб дыма.

— Ты вообще — здоровый. Ага. Вовчик говорил — спортом занимался? Борьбой?

— Типа того. Давно только.

— Да лааадно… Форму-то держишь, я погляжу? По утрам, я смотрю — зарядочку, отжимания… эти, как их?.. Ну, что ты там как бы отрабатываешь?..

— Подвороты, — буркнул Владимир. Вот уж не думал, что сосед сечёт за ним. А что бы и не сечь? — соседи… Впрочем наплевать. — Зарядку делаю, да. От радикулита и трусцой от инфаркта.

— Хы. Сшутил, типа. И как Гулька по утрам к тебе миловаться бегает — тоже знаю…

Тут уж Владимир смолчал выжидательно. Вот хитрый татарин! Что он разговор завёл, в гости припёрся… Один, даже без Аллы. Явно же не просто так.

— Как вы там? Ааа? Ты смотри у меня…

Вот так вот, да? За этим и пришёл?

— Серьёзно. Серьёзно, Вадим Рашидович. Жениться и всё такое. Считайте, что официально у вас прошу руки вашей дочери.

— Ишь ты… официально. Поглядим. Посмотрим. Торопиться не надо. С «жениться» и особенно с «и всё такое», хы. Время сейчас такое… неустойчивое… — он, глядя в пасмурное сегодня небо, затянулся, выпустил клуб дыма. Вздохнул, — Дождь, видать, будет. Официально, гришь… Погляди-и-им…

Нет, вроде бы не за этим. Чё тянет?..

— А чо у тебя за рюкзак у дверей-та?

Вот наблюдательный чёрт! Пришлось коротко рассказать про Виталия Леонидовича, про коттедж, про планирующуюся поездку в Оршанск. Про дочку его, Наташу, по какому-то наитию упоминать не стал, как и про то, что вчера она дозвонилось-таки, и чуть не слёзно убеждала приехать, «хоть повидаться, сидишь там в деревне — недалеко ведь!..»

Не на чем было пока ехать, вот что. Транспорт в Озерье никакой не ходил, даже из не в пример бОльшей Никоновки в Оршанск можно было выбраться только на попутке. Владимир пытался подбить Рому на «смотаться в Оршанск»: «Купишь там себе чего, того-сего… а?..», но тот пока жмотился на бензин. «Канал» на закупку жрачки он как-то нашёл и в деревне.

Оставалось рассчитывать на какую-нибудь оказию или на то, чтобы поехать с Громосеевым, когда тот по делам соберётся в Оршанск. Громосеев обещал. Владимир жалел теперь, что не обзавёлся в Мувске каким-нибудь транспортом.

— Ага, де-пу-тат… коттедж, значи-ит… — опять непонятно вздохнул Вадим, — На время, говоришь… А вот послушай… Ты, гришь, по социологии-политологии учился? Да ещё с профессором этого дела близко общался. Как ты думаешь — дальше-то что будет? Радио-то слушаете, небось? Да и телевизор хоть время от времени…

По радио и телевизору о международных делах сообщали очень невнятно; зато в последнее время усиленно перетягивали к себе симпатии населения Новая Администрация и Администрация Регионов. Из их болтовни и перепалок за «круглыми столами» судить о будущем было положительно невозможно.

Пришлось Владимиру изложить, опять же по-возможности коротко и внятно, не углубляясь в дебри, концепцию мирового будущего «по профессору Лебедеву»; задержавшись на Кондратьевских циклах и последних данных в области мировой динамики народонаселения, энергопотребления, ресурсообеспечения, вплоть до распределения по планете водных ресурсов и динамики их расходования; о последних социологических исследованиях поведенческих реакций различных групп социума в условиях нарушения привычной социальной среды обитания, насчёт… В общем эдакая мини-лекция получилась, сам не ожидал. Выдохнувшись, Владимир, наконец, подвёл, как учили, итоги и выжидательно замолк.

Что это я, — спросил он себя, — Хвост тут распустил? Перед будущим тестем покрасоваться знаниями и теориями, что ли? Так ему это не надо…

Тот слушал, казалось вполуха, проглядывая на небо, но, видимо, внимательно.

— Сложно… Научно… — опять развздыхался Вадим, когда Владимир закончил, — Но в целом понятно, конечно… что ничего хорошего. Я это спинным мозгом, приближающееся, чую, и уже не первый год!

И опять вдруг свернул в сторону:

— Ты с Андреечем не говорил? Не подъезжал он к тебе?

— Староста-то? Да нет… О чём? Впрочем…

Он тут же вспомнил недавний разговор с Борисом Андреевичем, когда вроде бы как случайно столкнулись с ним у конторы; и то, как он вроде бы как опять и вроде бы «по должности» предлагал им с Вовчиком вступать в «коммуну». Всё вроде бы по обязанности — вступайте да вступайте, никакого индивидуального продналога, паёк опять же, снабжение; не хотите? Ну глядите, колхоз дело добровольное… — но при этом и ощущение какого-то «прощупывания» осталось: а чем живёте-дышите, а как на ситуацию и будущее смотрите… чем в перспективе заниматься думаете? Если чо…

Сказал, что в Оршанск поеду, списал интерес на желание старосты выслужиться перед Громосеевым своей осведомлённостью.

— Вербовал тебя, нет? Ну, не «вербовал», и не в коммуну, это я так… Но вообще что-то он вьёт, вьёт, Борис этот наш Андреич, какую-то игру свою затевает, чувствую я… Обрастает пристяжью, как «контингент» наш говорит, да. Этот, журналист мувский, что у него живёт, теперь при нём постоянно, типа ординарца. И этот, Маржинколл, хе-хе, Морожин, постоянно рядом. И с моим квартирантом, гнидой юридической, тоже что-то беседы вёл; да и не с ним только. Громосеева, что ли, подсидеть пытается, и на повышение двинуть?.. Не зна-а-аю… Но какой-то непростой он, Андреич-та, чо-то я за ним чувствую… верхним, хе-хе, ментовским чутьём, ага. Чо-то… Чо-то назревает, чувствую я… — он вздохнул, — К осени, глядишь, и разродится. У нас так заведено — все бардаки — осенью… Как, говоришь, твой профессор вещал?..

— По теории, должен вмешаться и или усугубить, либо полностью разрулить ситуацию некий внешний фактор, а какой — определить сложно. Всё что угодно: от мировой войны до мировой эпидемии, или открытие источника вечной и дармовой энергии, или явление Иисуса с установлением царствия божия… да даже вплоть до высадки инопланетян. Всё закономерно и взаимосвязано, и по теории сейчас только начало центробежных и деструктивных тенденций. Дальше — только по нарастающей, вот как раз до этого, неизвестного пока, определяющего фактора-события. Так по теории. Пока работает, да. Согласуется с происходящим.

— Тенденций… Инопланетяне… Инопланетяне — это было бы хорошо, даже здорово. Или там внешняя агрессия… С этим мы справляться научились, ага. Вот если гражданская война — тогда каюк, без вариантов. У нас ведь традиционно в соседской резне народу гибнет много больше чем при внешней-то агрессии… Ну-ну… Бум надеяться на вторжение инопланетян; они нас мигом помирят, и наваляем им совместно, как водится, хе. А пока что… что по тем, на мотоциклах-то думаешь, а? Вчера ведь опять приезжали, да.

— Ну… и что?

— Ничо. Пока. Посмеялись, потрепались — и уехали куда-то. Только ясно обозначили, что приедут на неделе, и приедут не одни… и автомат у них, смекаешь?

Владимир угрюмо кивнул. Всё это они с Вовчиком уже обсуждали; и пришли к выводу, что отпацифизженные на танцульках Вовчиком никоновские ухари, хочешь-нехочешь, рано или поздно скооперируются, и прибудут «с повторным визитом»; только на этот раз, скорее всего, обойдётся вообще без танцев.

Варианты? Да неважные варианты — драпать в лес в вовчикову потайную землянку или в разведанный уже подвал недостроенной школы, и отсиживаться там. Слабо верилось, что получив в свой прошлый приезд столь сокрушительный отпор, никоновские и демидовские приедут в этот раз не «во всеоружии». А участкового нет, Громосеева нет, и декларируемые им «отряды по поддержанию правопорядка» судя по всему плевать хотели на происходящее, пока не образуются несколько свеженьких трупов… Ситуация казалась беспросветной, оттого и собирался поскорее к Виталию Леонидовичу — за ясностью в обстановке и за (возможно) оружием. На Хронова и старосту, на старика Петра Ивановича с их двудулками надежды не было никакой… Но Вадиму-то какое дело? Он же устранился от общих дел, и на его дочек вроде бы не наезжают?

Оказалось, дело есть. На прямо поставленный вопрос Вадим, хоть и поюлил, но ответил: что «- Не дурак, понимаю — отсидеться в деревне-та в сторонке не удастся, ежели замес такой пойдёт — не подстрелят так спалят. Это те не город, где, к примеру, на одном этаже алкаш семью режет — а на соседнем телевизор смотрят, и только звук погромче делают; тут такие номера не пройдут…»

Опять же — куда не кинь, Гулькины подружки. Опять же — он же их сюда и вытянул; и теперь как бы немного и в ответе. Хотя б за безопасность. Не вмешаться — дочки, мяхко говоря, не поймут… Опять же, Зулька тогда, на танцах, зарубилась ведь с каким-то никоновским — пока вы с Гулькой по кустам-то отирались; а ну как он не забыл? И вообще…

— Так что? О чём речь-то?..

— Што ты спешишь… Речь о том, что… что не нравится мне терпилой быть, как тогда на поляне. Внятно? НепонЯл? Ну, ладно, подробней, значитца…

Вовчик уже вконец рассвирепел, препираясь с троллящим его с благодушно-пьяненькой улыбочкой Ромой.

— Да, фонарик! Да, хороший фонарик, и не один, и не такое китайское ноунеймовое говно, как у тебя, Рома!..

— Дык я не шахтёр — с фонариком-то! Зачем мне дорогой фонарик, если китаец то же даёт за в разы дешевше? Да мне фонарик и вааще не нужОн, у меня ночное зрение… атличное! Я в темноте — как кошка! Не — как тигр! Всё вижу! Пока ты тут слепошаро будешь ковыряться со своим фонариком…

— Ты, Рома…

Стукнула входная дверь, вошли, отряхиваясь от влаги, Вадим с Владимиром: Вадим как и прежде общителен и невмеру любезен, Владимир хмур и задумчив. Снова сели за стол.

— Кажется, всё же дождь будет. Всё небо затянуло и моросит помалу. Засвети, Вовчик, что ли, свет? О, есть? Чо там по телевизору?

Вадим переставил табурет, тиснул кнопку включения старенького корейца, пульт от которого давно был утерян. Вовчик включил верхний свет — засветился абажур из жёлтой атласной ткани с бахромой над обеденным столом. Пользуясь нечастой теперь возможностью, включил электрочайник.

— Вот-вот! Оставьте! — пискнул из угла, со своей раскладушки, где он по-обыкновению отлёживался, сын Ромы, Альберт, увидев на экране не то трансформеров, не то человекопауков, но Вадим его проигнорировал, переключил на новости.

— … вопиющие случаи мародёрства и насилия, происходящие в последнее время в Мувске. Набирают силу самопровозглашённые, так называемые в народе «чёрные сотни»: никому неподотчётные военизированные формирования так называемых «Чёрных Квадратов», на деле, несмотря на декларируемую ими приверженность охране правопорядка, являющиеся по сути фашиствующими бандами отморозков. Национальные диаспоры, при попустительстве Администрации, установили контроль над основными торговыми точками столицы. Постоянно снижающиеся нормы отпуска продуктов и терроризирующие горожан шайки так называемых «гопников» делают жизнь в Мувске поистине невыносимой для честных законопослушных граждан… -

Судя по всему была какая-то очередная передача по поводу делёжки полномочий между Центром и Регионами, и симпатичная ведущая, сидя на фоне сине-белого стильного Знамени Регионов, добросовестно отрабатывала свою зарплату:

— На этом неприглядном фоне приятным контрастом выглядит обстановка в районном центре Оршанск, который, как известно, подписал Декларацию о территориальном размежевании, и теперь входит в Содружество Региональных Центров. Функционируют муниципальные предприятия, граждане Оршанска имеют возможность без опаски гулять вечером не только по центральным, но и по периферийным улицам. Как известно, горсовет давно уже принял решение о депортации так называемых гастарбайтеров за границу района, и теперь жители Оршанска избавлены от нужды считаться с таким уродливым явлением как этническая преступность. Граждане пока ещё не формально оформленного Сообщества Регионов с оптимизмом смотрят в будущее…

Ещё нажатие — на экране, судя по всему, «круглый стол» или «ток-шоу». Благообразный, академического вида старикан запальчиво оппонировал невидимому собеседнику:

— Поймите, что прежние условия существования, как это не раз бывало и в геологической истории, и в истории новейшей, кончились! Если мы не хотим вымереть как динозавры, мы должны срочно перестраиваться под меняющиеся условия! Я не побоюсь сказать, что только тот социум и индивид, кто смогут это быстро понять и принять, имеют шанс адаптироваться и выжить!

— Уважаемый коллега, вы сгущаете краски! — вторил ему бархатный бас невидимого на экране собеседника, — Как уже не раз бывало в истории, наше общество в очередной раз продемонстрирует…

Вадим переключил канал, кивнул Альберту:

— Иди, смотри своих страшидл.

— Ма-ам! Я, пока свет есть, комп подзаряжу. Где у нас переходник? Вечно ты куда-то засунешь! Или Кристинка…

Вадим пересел к столу.

— А вообще по телевизору лучше стало. Нету этих дурацких «молодёжных шоу», когда в прямом эфире на всю страну решают кто с кем этой ночью спать будет… Меньше стало этих ряженых клоунов… Оно и понятно. Не, правильно этот деятель-то тогда сказал… ну, Жириковский, кажется: «У нас северная страна, у нас плохо растут пальмы и не водится на каждом углу Пино-Колада под зонтиком; так что и не надо с экранов молодёжи засерать мозг этой заграничной «красивой жизнью!» Надо показывать отечественные реалии!» Тут я с ним согласен…

— А мне нравится!.. — пискнул опять Альбертик, но Вадим уже не удостоил его вниманием.

— Мужчины, вы ещё кушать будете, или со стола убрать; чай уже будете? — оторвалась от чтения журнала жена Ромы, Инесса.

— Чай, Иннесочка, чай… Сейчас ещё по одной…

— Рома! Тебе уже хватит! Ты же не просыхаешь уже неделю! Нашёл бы себе другое занятие!

— Ка-акое тут, в деревне, занятие, котик??.. Лягушек давить? Или девок портить, хы-гы?.. Дык там этот перец с ружьём к ним близко не подпускает, та-а-акой грозный! И я ж тока тебя, Иннесочка, люблю! — тут же поправился Рома, — Всё ж для… ик! … для семьи!

— Ты вот что! Рома! — вклинился Вовчик — И тебя, Инна, касается! Нафига вот вы в печь столько дров валите, если готовить ничего не собираетесь??

— Так промозгло…

— А зачем столько?? А чем мы зимой топить будем?? Тоже — купишь??

— Не боисссь…

— Дрова — это тема; дааа, дрова — это тема… — налив чай из чашки в блюдечко и держа его возле губ, ответствовал и Вадим, — Не будет торф-брикетов в этом году, чую, не будет. И этих… опилочных — тоже не привезут. И отходов с лесопилки не купишь больше. Надо самим заготавливать… Благо лес рядом…

— Вот! Вадим! — поддержал Вовчик, — Если скооперироваться! В лесу свалить да разделать на хлысты, а потом твоим джипом перетащить к дому. А? Мы б с Вовкой… И Роман вот!..

— Даааа… — задумчиво дуя в дымящееся блюдце, ни к кому не обращаясь, продолжал Вадим, — Дрова это тема… Только таскать джипом — жирно будет. Лошадь надо в хозяйстве. Можно и не одну… Вот в Демидово есть конеферма, там… Только дорого, шайтан!

Он вдруг оживился:

— Вовчик! Сейчас ведь самое время для кормов. Для заготовки.

— Зачем нам корма?

— Так вы у бабки корову-то хоть в аренду на зиму возьмите! Старая же её зимой не прокормит! Раньше сено-то и комбикорм в совхозе покупали, а сейчас кто этим будет заниматься? А из запасов у неё одна прошлогодняя солома! Ты поговори с Ольгой Дмитриевной; она ещё и рада будет! Всё одно ведь вас молоком снабжает-та!

— Ага, тема, да… — задумался Вовчик, — Вовк! Ты как на это смотришь?

Тот лишь пожал плечами.

— Чё такой смурной-то? Случилось чо? — заметил он. Понизив голос, — По Гульке что?..

— Да нет…

А Вадим, допивая второе блюдце чая, разглагольствовал об обустройстве на зиму; о дровах, которые городские недоумки (себя он уже относил к «деревенским») жгут не жалея:

— А когда, слышь, я только заикнулся что надо бы дрова — так этот адвокатишка сраный, что у меня живёт, эдак завёлся: «тут природоохранная зона, и без билета на вырубку это будет самозахват и хищение; что он будет вынужден…» — вот ведь козёл кривоногий, крючкотвор сраный; сказал я ему что жильё-жильём, а я не обязан его дровами снабжать, где хочет там пусть и берёт, раз такой правильный. Законник, ёпт. Он у меня по зиме в лесу хворост с-под снега собирать будет, юрыст чёртов!

Далее Вадим рассказал, что в Демидовке живёт у внуков старенький уже татарский мулла, человек очень хороший, только совсем уже дряхленький. Гыйззәтле Минулла-бабай. И как он к нему заезжал за советом, а тот сказал, что времена эти «тёмные» и надолго… Хороший человек. Добрый. Вот он тоже лошадь завести посоветовал. Или две даже. Тут и дрова возить, и пахать… Корма заготовлять уже сейчас надо тогда. Но, опять же, и сбрую надо. Как думаешь, Вовчик, в Оршанске, раз у них там такой как по телевизору говорят, порядок, где-нибудь конскую сбрую делают? Ты, кстати, подумай, подумай тоже, Володя — конская сбруя сейчас это хор-р-рошая тема, а ты ж коммерсант, хе…

— Коня ещё, ага… Лошадку.

Совсем набравшийся Рома с трудом выбрался из-за стола и нетвёрдой походкой направился к дверям.

— Жив-вёте тут как… как в деревне. Пос. ать сходить — на огород переться…

— В деревне — в деревне, а ты чо думал, — проводил его взглядом Вовчик, — Сидел бы дома, был бы домашний клозет в шаговой доступности.

Хлопнула дверь в сенях.

— Рома! Фонарик возьми, темно ж уже! — крикнула вслед Инесса.

— Ему не надо. У него — «ночное зрение» — буркнул Вовчик. И к другу:

— Да что с тобой, что ты такой задумчивый? Вадим! Вы чо — поссорились, что ли??

— Еее, мала-ай… Зачем ссориться, дус… Голова нужна чтоб о жизни думать; и не всегда эти думы весёлые… — Вадим был по-прежнему безмятежен. Шрамы и ссадины на его крупной, обритой голове уже почти совсем зажили, и с дымящимся блюдечком чая в руках он своим довольным видом напоминал статуэтку толстого тибетского Будды, согласного со всем миром и достигшего, наконец, нирваны.

— Пойдём, Вовчик… — Владимир отставил так и не начатую чашку чая и встал, — Пойдём, эта… покурим! Ну или воздухом подышим!

— Вроде дождь начался… — и правда, в тёмные уже окна забарабанили капли.

— Уйларга, дус, уйларга… — доброжелательно покивал им Вадим, — Сейлешэрге…

Вовчик тоже встал.

— Чо он выпендривается? — вполголоса удивился он уже в сенях, — Он же айтишник по жизни, а тут прям такой… бабай!

— Обстановка, видать, влияет… — пояснил Владимир, — Видимо, под каждую обстановку — свой лексикон! Давай, ага, плащ возьми, а я — пончо. Правильно ты понял — разговор есть.

Дождь накрапывал, было свежо, пахло сыростью и сырой же пылью.

В будке, скрываясь от дождика, позвякивал цепью, ворочаясь, Артишок. За забором, на огороде, в дощатой будочке нужника что-то не то гудел, не то напевал Рома.

— Что вы с Вадимом?.. Это точно насчёт Гульки, я чувствовал! Потому он и один в гости пришёл! Но ты не обращай внимания — мало ли что он тут говорит. Гулька не разбежалась его во всём слушать, да и Алла чаще на её стороне, — начал было Вовчик, — В конце концов может Гулька от него сбежать; тут и сбежать-то — только через забор перелезть, — и можете у нас… — принялся развивать тему Вовчик, — Ты с Гулькой-то как?.. уже?

— Да не о том речь, Вовчик, совсем не о том! — махнул рукой под полой пончо Владимир, — Насчёт Гульки я ему сказал, прямо — он вроде ничего… Ну как ничего — ничего не ответил конкретно.

— Во! — обрадовался Вовчик, — Значит против ничего и не имеет! Дожать папашу — и индец! И пусть как приданое отдаёт нам весь генератор, а то захапал себе, а там наша честная половина!..

Из темнеющего на фоне тёмно-синего пасмурного неба дощатого туалета на смену музыкально-мычащим упражнениям Ромы послышалась ругань:

— … туалетов нормальных! Как… нах! … как в пИщере, нах! Где бумага, нах??

— Да не про то разговор, Вовчик, вообще не про то.

— А про что?

— Вадим, видишь ли, тоже о будущем думает и складывающейся обстановкой озабочен! Меня ещё сегодня по теории Лебедева расспрашивал, про… неважно. И ему… ну, ему, короче, складывающаяся обстановка тоже не нравится. Ты же видел — Громосееву пофиг, он сам тогда чуть не попал под раздачу, а парни как катались сюда так и катаются. Угрожают. Пока что только.

— Ну. И что. Нам тоже не нравится. А что мы можем?

— Он предлагает… — Владимир приблизил голову в блестящем от дождевых капель капюшоне пончо к Вовчикову лицу под капюшоном плаща и постарался заглянуть ему в глаза, — Он предлагает… Сработать на опережение.

— Как? На опережение?..

— Предлагает завтра ночью ехать в Никоновку — дом он знает, — и… и изъять автомат…

— Ага, «изъять». Так они и отдали.

— … а парней ликвидировать.

— Ликви… ты чо?

— Ликвидировать. Пришить, прикончить, замочить, грохнуть, кокнуть — выбирай любой синоним. «Наглушняк», как он выразился. Вот.

— Твою-то мать… — не сразу нашёлся что сказать Вовчик, — Извини. А ты?..

— С тобой вот советуюсь.

— Ааа, ипич-ч-ческая сила!! Аааа!! Ин-н-нессааа!! — послышался поодаль из вздрогнувшей будочки туалета вопль Ромы, провалившегося со своим «тигриным ночным зрением» одной ногой по самый пах в сортирную дырку…

ВЫБОРЫ КРЫСИНОГО КОРОЛЯ

Борис Андреевич сидел по своему обыкновению в просторных сенях за шахматной доской; только теперь его партнёром был не Костька Морожин, а квартирант — журналист, Сергей Петрович Мундель-Усадчий; «Мудель» как его сразу же стали называть на деревне; или Серёжа, как называл его староста.

С Серёжей они поладили. Период взаимного «прощупывания» закончился, Серёжа Бориса Андреевича понял; в самом деле — не пахать же он сюда, в затруханную деревню, «эвакуировался»? Была б нужда и желание пахать — подался бы, в самом деле, в сельхоз-лагерь; да только что там делать зубру пера, специалисту по политтехнологиям, каким он, не чванясь, всерьёз себя полагал?

Для Бориса Андреевича, для Артиста, кем он себя сейчас по-прежнему сейчас ощущал, пока Дьявол съёжился и поглядывал одним глазком оттуда, из глубины нутра, следя за развитием событий; так вот для Артиста общение с настоящим «политтехнологом» было внове; и полезно, и интересно. Сергей Петрович, Серёжа был человеком начитанным, эрудированным; общаться с ним Артисту было невпример интереснее, чем с туповатым вечно поддатым Морожиным, — Серёжа на лету схватывал «подачи», да и сам был, что говорится, не чужд — Артист в свою очередь чувствовал, что и его «журналист-политтехнолог» прощупывает, продавливает «на проговориться» насчёт целей в жизни, насчёт будущего. Непрост был Мундель-Усадчий, непрост, ой, непрост; и хотя по результатам общения отнюдь не лишённый чутья на людей Артист сделал про него вывод, озвученный самому себе в простых уголовных, увы, выражениях: «Конкретная сука и сволочь, готов грести под себя, склонен врать и передёргивать; с ним нужно ухо держать вострО — может при случае засадить перо в бочину чисто в своих интересах!»; но и одновременно наслаждался общением с человеком, для которого хоть что-то да значили и сонеты Шекспира, и который не путал Касабланку с Капабланкой…

Ну надо же — не просто журналист, а еще и «политтехнолог!» Артист представлял политтехнологов пока несколько, конечно, по книжно-киношному, как людей, обладавших неким сакральным знанием и умением влиять на толпу; сам, будучи Артистом, был этому не чужд; сам, лелея в глубине души потенции стать чем-то (тут у него был пока некий сумбур) вроде не то батьки Махно, не тот дуче, не то Петлюры — но, конечно, с более счастливым продолжением, нежели у данных исторических персонажей; он понимал, что только за счёт толпы, только «на штыках революцьённых масс», как говорится, можно «въехать в историю»; а для этого нужно на эти самые массы влиять — это тебе не Морожина охмурить, и не Хронова-недоумка подчинить, не экзальтированных зрительниц в театре своей сценической игрой заставлять в волнении стискивать тонкие ручки, тут масштабней мыслить и действовать надо; да-да, тут, пожалуй, и политтехнолог не помешает…

А почему «сволочь»? А потому что расколол Артист его, Мундель-Усадчего, гнилую натуру, расколол, с первых же бесед, тут же, за шахматной доской. Прощупывал-прощупывал, о том, о сём, о бабах да о жизни, стихи почитали, посмеялись; а потом Борис Андреич построжал лицом да просто в лоб, благо были наедине, и спросил:

— А теперь, Сергей Петрович, вы мне, как представителю Администрации, расскажите, каким образом и для чего у вас с собой привезён в деревню обрез охотничьего ружья; как и на кого вы собирались совершить теракт на вверенной мне территории??

И достаёт, значит, из-за дивана Мунделевский же обрез шикарной в прошлом бинеллевской двустволки. И смотрит со всей, что говорится, пролетарской строгостью; так что без труда читается: сейчас тебя за амбар… тьфу, чай не гражданская, какие сейчас нах амбары?? — сейчас за сарай выведет и шлёпнет, из того же обреза! Даром что там всего-то два патрона. Но на одного же журналиста-политтехнолога за глаза как раз и хватит.

Это статья, статья, дружок, фули ты думал; и не прежнего сраного уголовного кодекса; а статья нового Положения о уголовных преступлениях Новой Администрации; там за нелегальный ствол… сам сообразишь, или подсказать?? Аааа?!! Откуда, бля?? Атвечать!! — Артист мигом преобразился в комиссара не то из «Оптимистической трагедии», не то в гестаповского офицера при допросе партизана тоже из какой-то соответствующей пьесы; казалось, что аж скрипнула кожанка, мелькнула повязка со свастикой да запахло удушливо кровью как из расстрельного чекистского подвала век назад.

И заюлил Мудель, заюлил; понял что попался он; не стал даже блеять «что это вы, и по какому праву в моих вещах рылись?», как ожидал Борис Андреич; заюлил, и раскололся политтехнолог по самую жопу: рассказал как банально спёр он этот обрез у пацана из своего дома; а зачем спёр? А чтоб защищаться, для чего же ещё?? Трудно сейчас без оружия; ну конечно чтобы защищаться; только; вы ж подумайте — всего-то два патрона!..

— Ай-яй-яй, украл у пацана оружие…

— … взял, Борис Андреич, просто взял…

— … украл, говорю, оружие, «чтоб защищаться», а чем пацан теперь в городе защищается?..

Тут Мудель промолчал; а Артист сбавил тон, помягчал, и даже как-то дал понять что расположился к незадачливому политтехнологу, — в конце концов он теперь на Муделя имел некий компромат, а человек под компроматом ведь более управляемый чем без компромата, так ведь?

Тем более что журналист, спеша заслужить и благорасположение начальства, каким (самым главным тут!) не постеснялся себя озвучить Артист, сдал с потрохами и того юриста, с которым приехал — что и тот сюда, в глушь, рванул как и его знакомый по сотрудничеству с прежним Правительством Мундель-Усадчий, опасаясь преследований (это мягко сказано — «преследований»; на самом деле такие просто по ночам вместе с семьями зачастую исчезали, и больше не возвращались) со стороны Новой Администрации; так как стало де известно, что взялась Администрация (вот делать ей больше нечего!) за блоггеров-интернетбойцов, даже отдел специальный сформировала, — и оказалось что все они, «недовольные», как на ладони; на прежнюю власть лаяли, и новую опорочить стараетесь?? — а у юриста-то, у Попрыгайлы-то в его интернет-писаниях наворочено уже лет на десять без права переписки, что, читай, во все времена и означало то самое: «за амбар» и пулю в затылок.

Вот от этой невесёлой перспективы мувский юрист и дёрнул в глушь, с семьёй, да ещё товарища с собой прихватил, — а товарищ его и сдал с потрохами: что не только тот «неблагонадёжный» с точки зрения Новой Администрации, да ещё и что тот при оружии! Да-да, лично видел у него и макаров, и этот… как его? Пистолет-пулемёт такой короткий, полицейский. Да-да! А вы мне про какой-то несчастный обрез, уважаемый Борис Андреич, с несчастными двумя патронами… А ещё он по дороге неоднократно высказывался, что «хоть бы внешняя агрессия случилась; задолбала «эта страна», никогда в ней порядка не было и не будет; вечно какие-то потрясения; хоть бы кто с Запада пришёл, подмял — вот ему бы Попрыгайло помог по мере сил…

Новость была весьма интересной.

Ай-яй-яй, какой нынче юрист-законник пошёл; и вооружённый, и к действующей власти эдак негативно настроенный, и поколлаброциониствовать не прочь… весьма интересно! Вот и к юристу ниточка компромата потянулась, что всегда интересно и полезно! Это ж хорошо, это ж очень хорошо! Надо будет с ним побеседовать; а лучше — подпустить вот его сотоварища Серёжу, пусть политтехнолог поспрашивает чем этот татарин дышит, в чей дом его подселили… а то нелюдимый какой-то этот татарин, непонятный…

На радостях Артист Серёже и обрез отдал — на, обороняйся; только помни, что патронов у тя только два, один — оборониться, и один — застрелиться, хы! Нету у нас 16-го калибру. Так что «Возьми свой меч и бейся до конца!», как в одной пьесе говорится.

Поговорили с политтехнологом. Рассказал ему, по секрету, конечно же — но прекрасно понимая чего стоят секреты-то в деревне! — про новость от Громосеева, что участковый убит. Что «анонсированная» Уполномоченным новая «правоохранительная структура» не разбежалась принимать хоть какие-то меры к распоясавшимся дезертирам, что спустили это всё на тормозах. Что вроде как это теперь и в порядке вещей: убёг кто из части с оружием, теперь разъезжает, пуляет, пока что в воздух — а никому и дела нет. Власть-то в Оршанске, будь она Новой Администрации, или Администрации Региональной, или ещё какой, но озабочена, видать, только собственным сохранением, и охраной себя, любимой, — ну и, соответственно, охраной того что и делает её Властью — то есть имеющихся в её распоряжении складов и хранилищ продовольствия и энергоресурсов, а также, и это главное, армейских, значит, складов… А для деревень, вот как для нас — жвачка по телевизору, и коммуны с ручным трудом…

Что…

Тут Мундель сам включился. Выложил свои соображения. Что будет «как в ту гражданскую войну», только реально, без последующих киношно-писательских красивостей про «неуловимых мстителей» да прочего. А будет всё грубо и грязно, и ни один хер нас тут не спасёт и не защитит кроме нас самих. Как всегда в Тёмные Века и тёмные времена и было; и что при прочих равных всем ну вот никак не выжить! Никак… В толпе не выжить!

— И?.. — и Борис Андреич смотрит выжидательно.

И, говорит, нужно того… встать над толпой. Ну, или, если больше нравится, «возглавить массы». Массы — он много что могут, это я вам как специалист говорю; а кто ими управляет — тот голодным никогда не бывает, главное верно всё это идеологически подать. Кому подать? А массам же. Вот этим самым… Бухгалтерам, пенсионерам, танцовщицам и продавщицам. Это сейчас они, пока лето и со жратвой нормально, тихие и относительно спокойные, а как со жратвой похужеет и похолодает… тогда и бывший какой-нибудь инженеришка опасней урки с пятью ходками станет! Главное момент не упустить.

Невнятно пока излагал Серёжа Мундель, но направление его мыслей Артисту понравилось; он и сам давно нечто подобное предполагал и предвидел. Урожай, хоть и на ручном труде, видно что будет в этом году хороший, «делиться» с кем-то, с какой-нито «Администрацией» нет никакого желания; а главное — нет желания продолжать быть мелкой сявкой, помогальником Громосеева, выполнять его «поручения» и сносить от него нагоняи… а главное-то — зачем?? Если власть кончилась. Так прямой резон эту власть и заменить. Собой. А? Как думаешь, Серёжа?

«Ну, с Громосеевым-то это как раз не проблема!» — заверил Серёжа-политтехнолог, — Громосеев может и в аварию попасть, и вообще пропасть безвестно… — и Артист согласно кивал, внутренне усмехаясь и вспоминая как «пропала» целая семья на машине, бабкины родственнички, кого она до сих пор ждёт безответно. Да, бабка… С бабкой тоже нужно будет что-то решать. А то бухтит бабка — что понаехали, «незнайкто», а сын с семьёй что-то не едет, что никак до города не дозвониться… Надоела. — … тут главное, Борис Андреевич, дело не в Громосееве, который без поддержки из центра есть всего лишь символ. А поддержка, как вы сам только что сказали, всего-то последнее время и свелась к пяти бидонам подсолнечного масла да двум подержанным охотничьим ружьям! То есть Громосеев-то — ноль без палочки; и его либо те же никоновские дезертиры пристрелят под пьяную лавочку, либо ж ещё кто… как Участкового. Нам тут главное… («НАМ тут» — сразу же отметил про себя Артист) … сформировать определённое движение, ну, определённую силу, способную… А любое движение и любая сила формируется вокруг, так сказать, центра кристаллизации; другими словами — вокруг харизматичного лидера…

Хорошо говорил Мундель, красиво и гладко; приятно было его слушать, и полезно тоже:

— Ну?.. Что за проблема с лидером?

— Видите ли, Борис Андреевич, «игра в лидера» штука обоюдоострая. С одной стороны лидер на виду, «на коне», трибун и борец, и бабы с восхищеньем смотрят. С другой — в случ-чего лидер и огребает за всех. «Массы-то» что… массы побунтовались — и опять в стойло, надо же кому-то прибавочный продукт производить, а вот лидера… Как у нас заведено: Степан Разин, Пугачев, Антонов, да тот же Лейба Троцкий…

— Н-ну? — замечания политтехнолога показались Артисту не лишёнными смысла. В самом деле: ну, ослабла власть. На какое время и насколько ослабла — а чёрт её знает… Судя по тому что в мире творится, и судя по разборкам на нашем тут, региональном уровне — всерьёз и надолго. Но! А вдруг? Приедет завтра взвод мотострелков на БМП, окружат деревню: «Кто тут бунтовался против Народной Администрации?» — все на тебя и покажут; в этом Артист, постигший деревенский менталитет, нисколько не сомневался. И… как там Громосеев говорил?.. В силу революционной… тьфу, просто «в силу целесообразности» образцово-показательно и «во исполнение декрета «о правонарушениях» Новой Администрации отведут за… вон, за картофелехранилище и шлёпнут. А могут и повесить. В назидание.

Чёрт побери! Артист поёжился. Такая перспектива не радовала. Быть «трибуном и борцом» на сцене — это одно; Овод там, адмирал Колчакъ… по новому-то времени; выкрикнуть слова презрения палачам — и пасть от залпа комендантского взвода, — это одно, поскольку потом можно встать и раскланяться под гром аплодисментов; а вот валяться кучкой гниющего мяса как-то не радовало.

— А что же делать, Политтехнолог??

— А нужно выдвинуть вперёд «временную фигуру». Пусть погеройствует, пусть соберёт все шишки. Ненавязчиво им поруководить… А потом, когда ситуация определится, сместить. Как водится. Или пожертвовать — и сделать его потом мучеником за идею. Лазо там, Чапаев, Эрнст Рем, Че Гевара… А «историю», как водится, всегда переписать можно. А?

Мммда… Политтехнолог видно что привык мыслить широкими категориями. Идея понравилась.

— Дельно мыслишь, Серёжа! И есть у меня и кандидатура на примете. Орёл! Опять-таки в жизни, в нынешней не очень везучий, и потому озлобленный («Это хорошо, это хорошо-о…» — кивал Мундель). Только трусоват и крови не испил. Как его подвинуть? К вождуизму-та?.. Чтоб рвал своих «за идею»?

И в этом подсказал опытный дьяволов политтехнолог. Рассказал про технологию «создания крысиного волка». Тема эта оказалась интересной и полезной…

…Суть этой технологии очень ярко раскрывается на примере крыс. Эти животные в первую очередь известны своей невероятной выживаемостью. Основа такой живучести — в социальной сплоченности. Крысы невероятно социальные животные. Они вместе ходят «на дело», помогают друг другу, защищают, если есть возможность, забирают с собой раненых. Крысы ощущают себя единым организмом и ведут себя как единый организм. Они быстро обмениваются информацией, быстро предупреждают об опасности, передают навыки защиты. В таком поведении нет индивидуальной выгоды. Защитный механизм имеет нравственную природу.

Один из самых эффективных способов борьбы с крысами основан на разрушении защиты. Так как защита имеет основанием нравственность, способ в итоге основан на разрушении нравственности. Всем нельзя сломать нравственность. Можно сломать одиночке, да и то не сразу. Ломают постепенно. Для этого создают условия, когда рациональная логика приобретает решающее значение. Главное, заставить совершить первый шаг — действие, до этого находящееся под абсолютным табу.

Делается это следующим образом. Берут крупную и сильную крысу, долго морят ее голодом, а потом бросают к ней в клетку только что убитую крысу. После некоторых раздумий она пожирает своего мертвого собрата. Рациональная логика подсказывает: это уже не собрат, это пища. Ему все равно, а мне выжить нужно. Значит, кушать надо.

Второй раз планка безнравственности поднимается выше. В клетку бросают еле живое животное. Новая «пища» хоть и почти мертвая, но все же живая. И снова рациональная логика подсказывает решение. Он все равно умрет, а мне нужно жить. И крыса опять ест себе подобного, теперь уже практически живого.

Третий раз в клетку бросают вполне живую и здоровую «пищу», слабого крысенка. У сильной крысы снова включается алгоритм рациональной логики. Есть все равно нечего, говорит она себе. Что толку, если мы оба погибнем? Пусть выживет сильнейший. И сильнейший выживает.

Обратите внимание, у крысы на принятие решения с каждым разом уходило все меньше времени. При этом уровень безнравственности каждого нового пожирания был все больше. Через некоторое время крыса вообще не думала. Она относилась к своим соотечественникам как к пище. Едва ей подбрасывали в клетку новую крысу, она тут же накидывалась на нее и пожирала. С момента, когда она вообще не думала, жрать или не жрать, ее нравственность была сломлена. Далее ее выпускали назад в общество, откуда в свое время взяли. Это уже была не та крыса. Это уже было существо без признаков нравственности. В своих поступках оно руководствовалась только логикой эгоизма. Но окружающие не знали этого. Они принимали ее за свою и полностью доверяли.

Очень быстро существо, внешне похожее на крысу, приходило к мысли: зачем где-то искать пищу, если она кругом, теплая и свежая. Рациональная логика определяла характер действия. Крысоед выбирал ничего не подозревающую жертву и пожирал ее.

Очень скоро он приходил к выводу, что самый оптимальный вариант — не открыто нападать и пожирать, а делать это втайне от общества. В следующий раз под тем или иным предлогом эта крыса заманивала свою жертву в укромное место и там пожирала.

Когда у крысиного сообщества не оставалось сомнений, что среди них завелся волк в овечьей шкуре, крысы уходили из этого места. Причем, уходили в ста случаях из ста. Животные словно боялись отравиться флюидами трансформированной крысы. Они боялись стать такими же. Инстинктивно чувствовали: если их сознание впитает новые установки, возникнет общество без тормозов, общество предателей, общество потребителей. Атмосфера безнравственности разрушит механизм социальной защиты и погибнут все.

У человеческого общества нет такого инстинкта. Но оно тоже основано на нравственности. Если убрать этот фундамент, вся конструкция быстро превращается в гору мусора, который начинает перетирать себя до состояния пудры, то есть, когда мельче уже некуда. Перетереть в пудру — значит, отрезать от корней, традиции, уклада и главное, свести на нет моральные устои. Для общества последней стадией размельчения является момент, когда оно превращается в ни чем не связанных индивидов. Возникает атомизированное общество, человеческая пыль, строительный материал для нового мирового порядка.

Потребительское общество учит: своих в природе нет. Все чужие, все — потенциальная пища. Самая оптимальная пища те, кто находится рядом и считает себя твоим близким. И не подозревает, что ты на самом деле «крысиный король». Он верит, а ты его жрешь.

Таких «крысиных королей» в современном обществе становится все больше. Это самые страшные хищники. Они объединяются в группировки, рассматривая соотечественников как быдло (пищу). Открыв «истину», что свое счастье можно построить на чужом несчастье, сначала они действовали в лоб — «пожирали» народ открыто. Потом сообразили, что самый оптимальный вариант — пожирать под завесой красивых высоких слов.

Идея Артисту понравилась. Не понравилось прозрачное сравнение с крысами; но так, по сути, он и выступать не в роли крыса собирался, а в роли крысовода. Суть-то… суть-то в одном: взять персонажа, и дать ему «крови испить»… Хорошо-о-о…

С того памятного разговора Мундель стал за Артистом таскаться постоянно, вроде как «помощник при помощнике», а с собой всё свой мятый кожаный портфельчик таскал; и никто не знал, что в портфельчике у него — обрез, думали по старой интеллигентской привычке с портфельчиком-та. А Артисту наличие рядом вооружённого вроде как охранника льстило. Но это были всё мелочи. Пора было переходить к серьёзным делам. Дьявол внутри требовательно шебуршился, Дьявол хотел крови, новых молодых женских тел, власти и преклонения. Главное — власти, власти!

КРОВАВАЯ НОЧЬ

Сидели в сарае, забравшись под самый верх, на кучу пыльных торфо-опилочных брикетов, в темноте, пыли и затхлости. Воняли прелым старые веники, подвешенные к стропилам сарая. Гудели негромко мухи.

Хорошо ещё что днём опять прошёл дождик, и не донимала жара. Удачно получилось. Особенно повезло с собакой; Вадим насчёт собаки больше всего опасался. Собственно, Вовчиков арбалет и взяли только из-за этого. Могла собака всё испортить, могла! Окажись она молодой, злобной и брехливой. Тогда б пришлось её, буде не возьмёт отравленной приманки, — и такие случаи бывают, сказал Вадим, тут уж как хозяева приучат; просто застрелить, по-возможности бесшумно — и Вовчик заверил, что хотя его самодельный, собранный из припрятанных заранее частей арбалет в перезарядке и долог-сложен, но насчёт точного, сильного и бесшумного выстрела — не сомневайтесь! Испытывал: шарахнул с десяти метров в заборную доску — только дырка осталась, оперённый арбалетный болт дальше улетел…

Но с собакой повезло — пёс был старый, и, видать в последнее время привычный к чужакам, — в доме полным ходом шла гулянка. Когда оба друга и Вадим осторожно вошли за ограду двора со стороны огородов, пёс только негромко, как бы предостерегающе гавкнул-буркнул, типа смотрите мне, я ничего против вашего присутствия не имею, но не забывайте что вы тут в гостях… и подошёл, припадая на заднюю ногу, позвякивая цепью, надетою кольцом через протянутый по земле через двор тросик; знакомиться. Совсем старый пёс был, даже крупная башка почти лысая, и умные добрые глаза — было ещё не совсем темно, можно было друг друга разглядеть, когда «знакомились».

Вовчик дал ему печенье, пёс сожрал, благодарно ткнулся лысой башкой Вовчику в штанину, и не стал препятствовать, когда пришельцы полезли, неслышно приоткрыв незапертую щелястую дверь сарайки-дровяника в углу двора, внутрь. Собственно его это не касалось. Пришельцы явно не покушались на кур, которые по вечернему времени уже улезли к себе в курятник, и охранять которых, как и поддерживать среди них надлежащую дисциплину, считал себя обязанным старый пёс. Тем более что за две последних недели всяких незнакомцев и незнакомок во дворе стало бывать много, и далеко не все так-то вот чесали за ухом и угощали вкусным.

— Вы вот что, — инструктировал друзей Вадим накануне, — Оденьтесь как на работу. Рабочие рукавицы вон спросите, не видал ли Рома. Вроде как найти не можете. Легенда такая будет: поедем под Демидовку ограду фермы разбирать. Там сейчас ковыряются, я знаю. И сетка где уже есть — сняли, и спрятали, увезти, видимо, не на чем было. Вот мы её на обратном пути и приватизируем. Так и скажите Роме — мы, мол, по хозяйским делам — вон, надо огород загородить, а то соседские куры лазят как к себе. Предложите с нами поехать. Всё равно откажется, боров.

— Зачем эти пляски с бубнами, Вадим?

— Алиби, Вовчик, ты что, не понимаешь? Чёрт ево знает, как там в Никоновке-то обернётся. Не надо чтоб нас с тем что там ассоциировали.

— Не догадаются?

— А шут его знает. Может и не догадаются. Я тут предусмотрел кое-что. Опять же — что мы? Мы с этими ребятами не зарубались. Нет? Нам как бы с ними делить и нечего. Пока что. Это мы на опережение. Что молчишь, Володь?

Разговор происходил в маленькой Вовчиковой баньке, вполголоса, да ещё Вадим время от времени выглядывал, осматриваясь. «Хитрый, чёрт» — подумал про своего гипотетического будущего родственника Владимир, — «Сразу я для него и «Володя», а то всё «американец» да «коммерсант».

— Вадим, может их лучше где на выезде? К примеру на подъезде к деревне? Они последнее время сюда катаются.

— Не. Когда они другой раз, и с какими целями, и в каком составе прикатят мы знать не могЁм. И даже с какой стороны наедут, тоже не знаем. Устраивать бой в чистом поле, или даже в лесу, ружьём против автомата — это, знаешь ли… Да ты не боишься ли, студент?..

«О, опять начал».

— Вадим, не нужно меня подначивать. Мы же решили. Не нужно подначивать, я из детского возраста давно вышел. Но продумать нужно все варианты.

Тогда, в дворе, под накрапывающим дождиком, под утробное чертыхание провалившегося в дерьмо ногой Ромы и визгливые причитания его жены, пытающейся помочь ему выбраться из ветхого строения, друзья всё предметно обсудили и всё принципиально для себя решили.

Конечно, «предложение» Вадима ехать в Никоновку и УБИТЬ парней-дезертиров было для Вовчика как снег на голову в июле; но, покрутив и обмозговав ситуацию, и он пришёл к мысли, что иного выбора по сути-то и нет. Так уж складывается — или мы их, превентивно; или они нас — потом, но наверняка. А всю жизнь в лесу не побегаешь. Опять же девки… Несмотря на всё их прежнее высокомерное отношение и подколки, Вовчик также чувствовал определённую ответственность за них, как Вовка сказал: «Инстинкт защиты самки у самца прошит в генной памяти». Кроме того и в отношениях… да, в отношениях девчонки что-то как-то здорово помягчели и к нему, и к Вовке; это и после того началось как они им дощатую уборную сколотили, да длинный обеденный стол под навесом, да… а главное — после той памятной драки «на танцах», и когда прибежали с Вовкой «на выручку» после «первого явления мотоциклистов», да когда керосиновую лампу и фонарик подарил, да…

Оно и понятно — и до глупых, избалованных мужским вниманием дошло что Вовчик, как ни крути, тут для них опора и защита, — не Хронов с его ружьём, которым тот хвастался напропалую, и не Громосеев с пистолетом, и уж точно не мифические «отряды по поддержанию правопорядка», — что-то не видели никаких тут «отрядов», кроме гогочущих дембелей с автоматом… Аделька вон уже смешком-смешком, а интересовалась, нельзя ли какую ночь у парней переночевать, вдруг те, ну — те, понимаешь? — опять приедут?

Свели всё тогда на «хи-хи», типа «нету у меня такой широкой кровати чтобы вас всех туда уложить, да ещё чтоб мне место там же осталось!», но почувствовал Вовчик, что предложи он сейчас «прогуляться в лесу», очень может быть что его предложение будет встречено со всем пониманием… почти любой их коллектива… кроме Катьки, пожалуй; та что-то всё фырчала; девки говорили. Что всё после той «поляны», после «шрама через всю морду», как она выразилась, конкретно и окончательно закомплексовала, и даже вроде как курить начала, что в танц-коллективе, где от дыхалки много что зависело, было делом неслыханным. Дура!

В общем попадалово. Да и не в девках даже дело, если оборотку не дать, если слабость показать — рано или поздно припомнят и «фонарик», и позор перед всей округой. И одним мордобоем или парой выбитых зубов тут явно не отделаться — времена настали жестокие. Так чтооооо…

— Так ты и так всё решил? Что тогда и спрашиваешь? — это Вовчик, в свою очередь стараясь заглянуть в глаза другу.

— Не решил, Вовчик, не решил. Я доводы взвешиваю. Оппонирую. Если ты будешь «за» — я буду искать доводы «против». Потому что не решил пока ничего. Это нам вместе решать надо. Но что-то мне кажется, что если сейчас с решением затянем, то ПОТОМ горько об этом пожалеем…

Вот и обсудили тогда, под дождём; краем уха слушая мат-перемат Ромы, повалившего всё же ветхий нужник, выбираясь из него с помощью жены.

Решили. Приняли решение. Что уж теперь и вилять!

— О. О! Из детского возраста он вышел! — это Вадим, — Вот и поглядим… Тогда, на поляне, это всё так было… на адреналине и в безысходности. А вот самолично на крутое дело решение принять, когда вот прямо завтра тебе пока ещё ничего не угрожает — вот это да. Это серьёзно. Правда, Вовчик? Эта… Фонарики есть? Одежду ещё кроме того возьмите, не рабочую, а что-нить совсем старое, чтоб выкинуть потом. Обувь. Чтоб тоже сжечь. Незаметно из дома вынесите. Потом переоденемся, в ней на дело пойдём. Мало ли — брызги там…

— «На дело». Мы прям банда.

— Не «банда»!! — окрысился Вадим, — Чтоб я этого не слышал!! — и тут же вновь выглянул, осмотрелся из двери баньки, вернулся — Мы честные люди, в силу обстоятельств специфическим образом решающие свои вопросы!

— «Специфические вопросы» — подсказал Вовчик, — Специфически решающие. Это всё объясняет.

— Да… То есть нет. Вообще, не подъ. бывай! Есть старая одежда и обувь??

— Найдём.

— Вадим, ты ружьё возьмёшь? У Вовчика арбалет. Мне придётся ножом обойтись. Или ещё топор возьму.

— Арбалет?.. Арбалет… Это хорошо. Бери, Вовчик. Да, конечно, ружьё возьму. Но желательно бы чтоб без шума. Как это… как в Чечне, говорят, бывало, и не только в Чечне — целые заставы вырезали, при заснувшем часовом. Шомпол в ухо! — и всё… Постараемся, значит, не шуметь…

— Вадим… Вот ещё что, — решился Вовчик, — Ты не подумай, что я виляю и всё такое: решили так решили. Но как вариант. Зачем их того… убивать? Может их «в плен взять»? А? Рабочая сила.

В полумраке баньки Вадим покрутил пальцем у виска:

— Ты, Вовчик, ерунду-то не пори! Как ты это себе представляешь?

— Ну-ууу… В плен? Посадим под замок, запугаем…

— Бля, может не брать тебя? Чо-то ты неадекват… Да ладно-ладно, чё ты сразу куксишься, сосед! Я это к тому, что прежде думай, чем такие «предложения» выдвигать. Что мы с ними делать будем, и как?? В поле выгоним, в цепях??

— Ну, вот, к примеру, те же решётки выламывать. Разбирать что. Демонтировать.

— Совсем ты, Вовчик, эта… Ну ладно. В смысле — они трудятся, а мы над каждым стоим, стережём-охраняем? Чуть отвернулся — они тебя ломом… Много они так «наработают»? Или как чичи — в зиндан посадить и выкуп стребовать? Только с кого и какой с деревенских выкуп?? И главное — если в Чечне это вот, пленники, веками освящённый кошерный способ заработка, всё равно что овцеводство, то у нас-то? Ведь через пару дней вся деревня будет знать! Ты подумай, головой-та! Одно дело, когда «где-то там, в Никоновке кого-то убили» — и что?.. Нам-то какое дело, мы при чём? Громосеев напишет рапорт, позвонит в район; а в натуре — просто вздохнёт с облегчением. Даже если что — к нам; а мы: ничего не знаем, ничего не видели, мирно-благородно тырили сетку ночью! А так? Заложники, пленники, похищение! Ему ж реагировать как-то надо! Хочешь-нехочешь! Это ж его территория! Если так — он может отписать, что «неустановленные лица» и всё такое, а если пленники??.. Как ты это себе, Вовчик, представляешь? Не, я считал тебя умнее…

— Не наезжай, Вадим! — вступился за друга Владимир, — Тебе же сказали: прокачиваем все варианты. Все. Предлагаем — критикуем. Вот Вовчик и рассматривает как вариант.

— Неподходящий!

— Ну пусть так.

Помолчали.

— В общем, поняли? Алиби: поехали сетку тырить. Демонстративно так собирайтесь при своём жильце; обсуждайте сиё деяние, но в то же время и скажите ему, чтоб не распространялся, ибо дело это противозаконное… Он вам вчерась туалет разломал?

— Угу. Скотина.

— Вот пусть и чинит.

— Ясен пень. Я ему уже предъявил. А он: давай, говорит, я новый куплю. Скажи кто сделать может! Нету, говорю, в деревне, Рома, лишних туалетов, никто не продаст; не завезли в этом месяце! Так что не выгибайся, и чини этот!

— Ладно-ладно, Вовчик, не заводись. Понятно, что тот туалет тебе дорог как память детства и как образец древнего зодчества, хы! Эта… Я к тому, что наедьте на него, чтоб виноватым себя чувствовал; чтоб не вздумал на вас волну гнать… А потом сами же и почините. Может быть.

— Да пошёл он!..

— Одежду «на выброс», запомнили? Ножи… ну, это само собой. Фонарики. На голову что-то. Обувь. Перчатки рабочие есть? Хорошо. Перекусить что. Вот. Ну чо?.. До вечера, соседушки-разбойнички?.. И не загоняйтесь так — или мы их сейчас, или они нас завтра-послезавтра…

— До вечера, Вадим.

— До вечера, гражданин атаман.

— Хы, — Вадим встал, ещё раз выглянул в окошко, — Хрен бы я стал вас привлекать к этому делу, моги я один справиться. Может быть и один бы справился, да. Но… Могут быть разные непредвиденные обстоятельства, когда три человека надёжней чем один, причём на порядок. Если б мои прежние сослуживцы… Но большинство себя окромя государевой службы не видело, и дорожки с ними разошлись… — он вздохнул, кивнул прощаясь и вышел.

— Вовчик.

— А?

— Знаешь, у меня чувство, что Вадим как тот генератор хочет этот автомат тоже себе захапать. Подгребает нас чисто в исполнители. Куркуль.

— Хер ему.

— Вот и я так думаю.

— Ты как насчёт… что придётся людей резать?

— Да никак. Знаешь, полтора месяца назад, наверное, комплексовал бы; а после той «поляны»; после особенно, ну, вот когда я тебе тогда, по дороге, сформулировал своё «кредо» насчёт происходящего — так не особо и переживаю. То есть вообще. Вадим-то одно правильно сказал: или мы их сегодня, или они нас завтра. Лучше мы. Зарежем как свиней.

— А ты свинью когда колол?

— Нет… Но это неважно. На месте разберёмся.

Судьба «весёлых дезертиров с автоматом», ухарей из Никоновки была окончательно решена.

Вадим ждал их за околицей, ближе к лесу.

Ещё раз поругавшись с Ромой, и объяснив ему, что как хочет, но порушенный нужник пусть восстанавливает, а гадить в ведро в сенях — это, знаешь ли, не выход, друзья вышли из дома, и прихватив приготовленный заранее пакет со старой одеждой и обувью, направились к точке рандеву.

Вечерело.

У Вадима джип был не хухры-мухры, не Патрол какой-нибудь, а затюнингованный УАЗик. Ещё в период кражи генератора на вышке сотовой связи Владимир оценил удобство такого транспорта для сельской местности.

— Шмотки на подменку взяли? Садитесь давайте.

УАЗик проехал по направлению к Демидовке, потом свернул на лесной просёлок, ещё раз, — и устремился к Никоновке. Вадим, в грязном, местами рваном камуфляжном костюме, обычной в деревне одежде, дорогой информировал:

— На улицы, само собой, соваться не станем. Вообще встанем подальше, и огородами. В смысле до огородов, там в кустах пересидим, пока совсем смеркаться не станет — и тогда через огороды к дому. Там осмотримся.

— Сторожат они огороды-то?

— Да. Сторожат, наверное. У них же эти, гастеры шалят. Не так чтобы сильно — так, подворовывают чутка. По дворам и сараям в основном, на огородах пока ещё мало чего взять можно. А вот попозже… чуток попозже и нам сторожить придется, хотя мы и далеко. Хотя, я слышал, гастеры эти и сами посадками занимались, у них у самих… но на всех, наверное, не хватит. Опять же где жить. Дааа, этот кочующий табор для никоновских будет большой проблемой, чувствую я. Если Администрация как-то этот вопрос не решит; в чём я лично что-то очень сомневаюсь. Заметили — участковый уже давно не появляется?.. И Громосеев тоже редко, в последнее-то время…

Так, за разговорами, добрались до места. Переоделись; Вовчик собрал свой довольно громоздкий арбалет, Вадим достал свою короткую помпу, Владимир ограничился ножом. Оглядев его, Вадим хмыкнул, и вручил ему порядочного размера гвоздодёр: «Пригодится!»

Сам он кроме ружья и видимого на пузе под курткой патронташа, забросил за плечи тощенький рюкзак, в котором что-то негромко булькнуло.

— Так. Проверьтесь — «бикалки» на часах, мобильники?.. А то бывает, знаете ли. Ну, двинулись. За мной. Тихо…

И вот теперь сидели в сарае. Ждали. Пьянка в доме шла своим чередом; периодически компании по два-три человека выходили во двор, курили, сплёвывая, смеялись; пару раз подошли довольно-таки близко, Вовчик и Владимир даже напряглись, но Вадим был спокоен:

— Ша. Ша, пацаны, нечего им тут делать.

И правда, — парни, переговариваясь постояли поодаль, около сарая-свинарника, из которого так по-деревенски забористо пахло свежим навозом и раздавалось уютное хрюканье. Судя по журчанию, справили малую нужду в яму, куда из огороженного загончика стекал жидкий свиной навоз.

Тогда до них донеслись обрывки разговора:

— … нафиг надо! Подкатывал уже, и Николаича подсылал. Щас мы разбежались тут охранять, ага.

— … бу-бу-бу (неразборчиво)

— Да похер нам на обчественную собственность! Сейчас другое время. К нам никто не сунется, а если сунется — мы с Димкой им бошки поотстреливаем! А свои огороды пусть сами охраняют!

— …

— …да не будем! Мы вообще к осени в Оршанск подадимся, фули тут делать? Свиней пасти, гастеров гонять?.. Будем там ДЕЛА ДЕЛАТЬ.

— … этим козам?

— Само собой! Как Гришка будет готов — нам отсемафорите. Съездим. Грохнем козлов, хуле. А из баб заберём кого понравятся. И сколько захотим. (Вовчик толкнул локтём Владимира, тот не ответил, внимательно слушал) — Только, хы, мы с Димкой сами, первые выбирать будем! Раз вы нас подтягиваете, для поддержки ваших штанов, хы! А на Громосеева — насрать… Ну чо, пошли, что ли? Как думаешь, Олька сёдня…

Голоса удалились в сторону дома.

— Вовремя мы, — шепнул Вовчик. Владимир только согласно кивнул, но в темноте этого не было видно.

Ждать пришлось ещё долго. Гулянка не унималась. В раскрытые двери, занавешенные только лёгкой тканью от мух, доносились пьяные голоса, бренчание гитары («Гитару, блин, не взял из дома… — подумал Владимир, — А в деревне-то самый тот инструмент, покруче айфона»), негромко играла какая-то попса, явно с чего-то на батарейках, потому что света не было. Один раз там, в доме, даже грохнул выстрел, — но никакого продолжения не воспоследовало, только что в соседних дворах лениво залаяли собаки. Старый пёс во дворе не отреагировал вообще никак. Гулянка шла своим чередом. Наверное это было в порядке вещей.

Отсидев и отлежав бока на брикетах топлива, друзья и Вадим, наконец, подсвечивая себе фонариком с запасливо поставленным Вовчиком красным светофильтром, спустись вниз. Выглянули из дверей. Пахло свежестью. Сонно и размеренно хрюкало в соседнем свинарнике, время от времени слышалось хлопанье крыльев и приглушенное кудахтанье из курятника. Хотя уже была ночь, и на затянутым облаками небе не подсвечивали даже звёзды, от длительного сидения в темноте зрение немного адаптировалось, и кое-что рассмотреть можно было. Ориентиром служила приоткрытая слегка освещённая изнутри дверь дома. Подобравшись к неплотно прикрытой двери сарая, не выходя, огляделись.

Пса во дворе не было, видимо убрался в пролом в стене ветхой сарайки-курятника, служившей ему будкой. А в доме вроде как и не собирались расходиться.

— Это хорошо ты придумал, с красным светофильтром… — заметил шёпотом Вадим.

— Ну да, — откликнулся польщённый похвалой Вовчик, — Ночью, на спецоперации самое то.

— Спецоперации… Пацаны.

— Ещё хорошо кусочек сахара сосать. Обостряется ночное зрение.

— Теоретики, бля.

Вадим повозился в темноте, опять что-то негромко булькнуло в рюкзаке; шёпотом чертыхнулся наткнувшись на какую-то железку.

— И что, есть у тебя сахар? Ну, давай, что ли.

В это время Владимир, подсвечивая едва различимым красным же светом своего фонарика — не через фирменный, как у Вовчика, а через самодельный, из красного двойного скотча, светофильтр, обследовал стоящий около дверей агрегат, накрытый заботливо брезентом.

— Что это, Вадим? — заинтересованно спросил в углу Вовчик.

— Где?

— Вот, — мазнул красным свет.

— Это… это весы. Старые очень, рычажные.

— Господа, я мотоцикл нашёл! — послышался шёпот Владимира, — тут вот, под брезентом. Судзуки.

— Господа в Париже! — тут же откликнулся Вадим.

— «Товарищи» — слишком по-старорежимному. Не «подельниками» же вас звать. Вадим! Если всё получится — заберём мотоцикл?!. — у Владимира прямо загорелось, когда он увидел прекрасный агрегат. Снял с подножки, качнул — в баке плеснуло, — бензин был. Это же, наконец-то, автономность в перемещении, то, чего последнее время так нехватало, из-за чего и поездка к Виталию Леонидовичу всё откладывалась.

— Ещё чего. И вообще. Не исключено что и так домой вернёмся, если эта кодла тут на всю ночь задержится. Или если их там больше четырёх останется. И вообще. Посмотрим по обстановке.

— Не, — шепнул Вовчик, — Не станут же они всю ночь гулять, не двужильные же… Вадим!

— А?

— А у них что, с подселением-то? Кто ещё в доме живёт? Ты в курсе?

— В курсе, в курсе. Бабка только, Фёдоровна. Дельная бабка, вишь у одной-то и какое хозяйство. Но она у соседки ночует, не выносит этого гама. Говорят. А подселённую семью парни прогнали как приехали.

— Вот так вот — просто взяли и прогнали?

— А хули ж. У них ведь автомат, чё бы не прогнать. Они сейчас тут власть. Почище Громосеева.

Помолчал и добавил:

— Взяли и выгнали. Влёгкую. Вот так вот сейчас, да.

Снова помолчал, и снова добавил:

— Надо бы мне этого аблаката, что ко мне подселили, тоже выгнать нах. Ибо задолбал. Ну, на эту тему мы подумаем…

— Вадим! Вроде как расходятся!

И верно. Из дверей сарая было видно — в тёмный двор никто не вышел, зато за домом, со стороны улицы, послышались пьяные голоса, гомон и гогот, стукнула дверь, — компания выбралась на деревенский «проспект», с другого, с «парадного», не дворового выхода. И теперь стояли сбоку дома, за низким штакетником-оградкой с калиткой и воротцами; гогоча и болтая по пьяному делу бессвязно и громко, чуть не на всю улицу:

— … не, ты прикинь! … — а полкан мне и говорит: вы, грит, ефрейтор Селиванов, теперь получаете звание сержанта — через одну ступеньку. И смотрит… А я ему вместо «Служу…» и всё такое, грю: «Ой, спасибочки, всегда мечтал иметь три сопли на погоне!»

— А-ха-ха-ха!

— И чо он?

— А чо он сделает?? Мы с Димоном всю роту держали… Белый ещё, но он с Оршанска, туда подался. Чо бы он мне сделал?? На губу посадил? Да я… мы…

— Ну мы пойдём?..

— … аха. Завтра. Не, ближе к обеду. Выспацца же надо…

— Да не закрывай. Кто сюда сунется? Мы ж башку отстрелим!

— Ы-хы-хы.

— В части держали, и тут держать будем. Будьте с нами, пацаны, с нами не пропадёшь!

— Димочка, зайчик, ты такой сладенький, такой красивенький в этой форме! — это уже женский, девичий голос.

— Хи-хи-хи. Ха-ха-ха. А ты его оближи! — другой женский голос.

— Димка! — почему-то старушечий голос, — Перестаньте барагозить! Вы всю улицу перебудите!

— Ща, бабу-у-уль… — совсем пьяный голос, — Чо, жалуюцца?.. Мы ж их… ик! … ахраняем! К ним жи ни один чурка…

— Дим! Димыч! А может наловить чурок, вот как давеча, да подарить соседям, по паре, для сельхозработ!

— Ик!.. Идея!

— Хихихи… — голоса стали удаляться по улице.

— Сейчас проводятся и вернутся, — шепнул Вовчик.

— Дааа… — это Вадим.

— Вадим! — это Владимир, шёпотом, — Они вроде как без ствола пошли! Ствол в доме.

— И что?

— В доме, кажется, никого не осталось. Проберёмся сейчас в дом…

— И что?

— Заберём ствол — и резать никого не надо! Без автомата они кто? — никто!

— Типа, слазить, УКРАСТЬ?.. — Владимиру показалось, что в голосе Вадима мелькнула издёвка. Лица не было видно.

— А что, «украсть» — непочётно, почётно с трупа снять?? Непременно зарезать??

После некоторой паузы Вадим в ответ яростно зашептал:

— Вот что! Вот что, пацаны! Будем делать как я сказал! Как задумано — дождёмся пока уснут; они сейчас пьяные, на это максимум полчаса как вернутся — вот тогда и пойдём! Не раньше, ясно! Дело и не в том, что стволы, даже не столько в стволах дело! Надо себя поставить, потенциальную угрозу ликвидировать, ясно?? И… Сколько их пошло, сколько и кто в доме остался — мы не знаем! Ты их видел?? Может они ствол с собой унесли, и даже наверняка!

— Ну так спрячемся в доме — и по возвращении, с эффектом внезапности!.. — поддержал друга невидимый в темноте Вовчик.

— Мин синен яротам! Вот что!! — шёпот Вадима стал совсем яростным, — Вы, кутак баш, йоп вагон ишигин! Вы сюда со мной пришли, и потому не выступай, малай, эркек-бала!

Шёпот Вадима был настолько злобным, что оба друга поневоле замолчали. Наступила тишина, нарушаемая только отдалённым пением соловья, таким красивым, что заслушался бы, не будь ситуация крайне нерасполагающей к восхищению звуками природы; да в курятнике ворочались сонные куры.

— Вот. Идут назад, — наконец, после продолжительного молчания шепнул Вовчик.

И правда, по улице кто-то вернулся, негромко беседуя; но нельзя было понять кто, и даже сколько человек. Хлопнула с улицы дверь. Наступила тишина. Через некоторое время мелькнула около двери, в окне, тень, видимо с керосиновой лампой в руке; скрипнула, закрываясь, дверь во двор, что-то изнутри негромко железно лязгнуло, и наступила тишина окончательно.

Друзья, подавленные вспышкой ярости Вадима, не произносили больше ни слова. Время, казалось, тянулось бесконечно.

Наконец во тьме ворохнулся Вадим, мелькнул светящийся циферблат часов, и послышался его голос:

— Ну, всё. Выходим. ПотИху, за мной.

Чуть скрипнула дверь сарая, и троица просочилась на улицу.

Всё было спокойно. Собака не подавала признаков жизни. Гуськом, один за другим, проследовали к двери дома, опять замерли, напряжённо осматриваясь и прислушиваясь. Никого и ничего. Никоновка крепко спала, очевидно крепко спали и в доме. Вадим отдал ружьё Владимиру, и, взяв у Вовчика фонарик с красным светофильтром, посветил на дверь. Обычная дощатая деревенская дверь, крашеная синей — почти чёрной в свете фонаря — краской, с внутренним замком.

— Эта… — снова послышался голос Вадима, — Пацаны… не обижайтесь. Делайте что скажу, и всё будет якшы.

Друзья промолчали. Обстановка как-то не настраивала на выяснение отношений.

— Давайте-ка… — продолжил он, — Вовчик! Ты со своей дурой… Взведён? Ага, встань за углом, следи за калиткой на улицу. Смотри не шмальни случайно! Володь, посвети мне… — в руках у него, освещённые красным неярким светом, появились некие пластинки и стерженьки с крючочками. «Отмычки» — понял Владимир.

— Хотя ладно, я так… — Вадим взял фонарик в зубы, и склонился над замочной скважиной. Прошло несколько томительно-длинных секунд, и он толкнул несильно в дверь кулаком, выпрямился, вынимая из зубов фонарик:

— Не, не на замок заперто… Крючок, скорей всего. Ну, это ещё проще…

Он потянулся, одной рукой зашарил по верху двери, другой доставая из кармана моток жёсткой проволоки:

— Ну-ко, Володь, посвети…

Через несколько минут запор на входной двери был преодолён; за дверью негромко лязгнуло, и дверь приоткрылась на щелку. Все замерли, в тишине и напряжении лязг показался оглушительным, — но никакой реакции не было… «Надо дома что-то понадёжней крючка на вход поставить…» — подумал Владимир.

— Парни, сюда идите; Володь — Вовчика сюда…

Три тени, чуть не соприкасаясь головами, сдвинулись у отпертой двери дома. Послышался шёпот Вадима:

— Балалар… Ребята! Последний раз — и входим… Идём внутрь я и Володя вот. Ружьё возьмём с собой, ибо мало ли что. Вовчик! Ты на улице, во дворе то есть. Смотри за калиткой, за соседским домом, за двором… Если что… Дверь мы оставим открытой, просто войдёшь — и отсемафоришь нам. Ну а если… если «цель» одиночная — по обстановке…

— Арбалет.

— Ну; я ж говорю — по обстановке. Бди, эта, внимательно! В оглоблях не спим… Да не трусь, всё будет якшы.

— Я не трушу.

— Херой, бля. А я вот — трушу! — внезапно шёпотом признался Вадим, — Потому што и в Чечне самому людей резать не приходилось. Но, полагаю, не сложнее чем баранов, хотя и опасней…

Парни молчали. Он продолжил:

— Значит так: входим… осматриваемся. Если оружие, и на виду — изымаем. Субъектов… Да, субъектов — ножами. У тя какой, не глянул я…

Владимир молча внёс в красный круг света от фонарика руку с уже зажатым в ней ножом: «вишней» из Вовчиковой коллекции. В войну им наши фашистов резали, нож, как говорится, себя зарекомендовал…

— Ага… Не, сейчас убери, руки свободны должны быть, выронишь, не допусти аллах. Эта… Значит, лучше — в горло… Рот и нос зажать сперва, чтоб не крикнул… — шёпот Вадима стал хриплым, сел голос, — И чтоб это… без комплексов всяких. Если, эта, очко вдруг задрожит — вспомни как нас на поляне убивали… Вспомнил? Вот. Эта, по сути, те же самые — только «в начале пути». И про девок вспомни. И про Гульку… — голос его прервался, он поперхал, и продолжил:

— Значит, внутри, как войдём — только жестами… На меня поглядывай. Эта… в горло если всадил — не выдёргивай сразу, а режь, чтобы не дыхло перехватить, а, главное, сонную артерию — тогда быстро. Прижмёшь… штоп не брыкался. Если сонную — то это быстро, да, видел я… Эта…

Владимир и Вовчик молчали.

— Если в грудак — то цель в сердце. И… эта. Не шпигуй, а всадил — и проверни с наклоном. Видал на старых документалках, как учили штыковому бою, уколу штыком? Не «туда-сюда», а «туда — проворот — сюда»… В лицо, значит, не смотри… Как наш снайпер в Чехии говорил — я, грит, не в человека стреляю, а в пуговицу на его форме.

— Пошли, Вадим. Знаю я.

— Знает он… малай. Каждый суслик в поле агроном. Слушай давай. Я потому сейчас, не раньше говорю, — чтоб в голове непосредственно «перед» уложилось, а то ведь вылетит всё из головы-то… Хорошо б не с мозгами… Зачем мне зять без мозгов-то, хы… Ну, всё — Вовчик… понял. Володь, подсвечивай в пол, — Он снял с плеча ружьё и бесшумно снял его с предохранителя, — Пошли.

Нырнули за «тюльку», занавешивавшую вход за дверью. Сени. Или как их ещё называют — «холодная комната», не как у Вовчика, заставленная и заваленная всяким хламом, а чистенькая и свободная, — со столиком в углу, закрытым клеёнкой, на столике чашки, блюдца; рядом вёдра с водой… Раковина с рукомойником в углу у двери, круглые деревенские половички на полу. Дверь с висячим замком — видимо кладовка. И проход в другую комнату — опять дверь. Закрыта.

— Свети давай… — сдавленный шёпот Вадима. Он отставил к стене ружьё. Но эта дверь оказалась ещё проще чем входная — Вадим покачал её — она «ходила» почти на полсантиметра, в щелке был виден крючок. Вадим просунул в щель тонкую, гибкую металлическую линейку, прижав дверь, бесшумно вынул крючок из петли, и, поддерживая его линейкой, чтоб не упал и не брякнул, открыл дверь. Она не скрипнула.

Вновь взял ружьё под мышку. Снова ткань в дверном пролёте. Бесшумно проскользнули внутрь, в тусклом кровавом свете фонаря огляделись.

Видимо — кухня. Большой холодильник у двери, открытый шкафчик со всевозможными баночками и коробочками, стол. На столе нагромождение тарелок с недоеденным, стаканов, чайных чашек. Разит сивухой. Большая печь, оклеенная беленькой кафельной плиткой; Владимир приложил руку — горячая. Чугунки в зеве печи, прикрытом металлической заслонкой. Большая печь, с лежанкой, видимо, задёрнутой занавеской…

А Вадим уже энергично манил его к себе, стоя у прохода в комнату, которая, видимо, служила чем-то вроде гостиной — с диваном, с телевизором в углу на тумбочке, с календарём на стене и россыпью открыточек вокруг него, на стене же. В углу, над телевизором — иконы. То, что в деревне называли «божница» — несколько икон мал-мала-меньше на полочке; в центре одна, видимо, «основная»; всё украшено вышитой тканью и гирляндой, видимо искусственных, пластмассовых, цветов… Диван пуст…

Ещё дверной проём, завешенный цветастыми занавесками, без двери. Из дверного проёма раздаётся сочный храп… Здесь, значит. Рассеянный кроваво-красный луч фонаря мазнул по рамке над дверью: под стеклом какие-то фотопортреты, мальчик детсадовского возраста в мушкетёрской шляпе с пером. У Владимира мелькнула мысль, что очень может быть, что этот мальчик сейчас и храпит там, в комнате; и что этого мальчика, собственно, они сейчас и пришли убивать…

Мысль была не ко времени: дикость происходящего как-то вдруг, внезапно, обрушилась на Владимира: он, успешный студент престижного Университета, сейчас здесь, ночью, в чужом доме, готовится убить своего ровесника. Убить. Зарезать во сне. Своего ровесника, который служил в армии, когда он, Владимир, учился и развлекался за океаном. Чей детский портрет висел над дверью. Или не его портрет, а его отца. Или… да неважно чей!! Он, Владимир, сейчас в чужом доме, и готовится зарезать его обитателей…

Чудовищная дикость происходящего чуть не заставила повернуть его назад, на выход. Как?? Что произошло, что случилось в мире и в жизни, что он, умница, спортсмен и любимец девушек, сейчас крадётся на пару с отставным ментом в чужом деревенском доме, держа руку на тёплой рукояти ножа на поясе?? Что должно было случиться в мире, что он оказался готовым убивать людей, о существовании которых он и не подозревал несколько месяцев назад??

Вадим чёрной неподвижной глыбой на фоне светлых занавесок в комнату стоял и молча, не торопя, ждал его.

Зачем я здесь?? Это была вовсе не трусость, и не попытка «спрыгнуть с темы», как предостерегал Вадим, это было внезапное осознание вопиющей дикости, неправильности происходящего. Чужой дом… неубранная посуда, ещё горячая печка. И гладкая ручка ножа в ладони.

И, когда он был готов чуть ли не повернуть на выход — и наплевать, абсолютно наплевать что подумает и что скажет Вадим! — пришло воспоминание: бьющаяся голая, растянутая негодяями в ярком свете костра Гулька; главарь, с плотоядной улыбочкой расстёгивающий штаны; своё бешенство и бессилие; ощущение ужаса и приближающейся смерти. …И друг Вовчик, с воплем бегущий «в атаку» с какой-то дурацкой корягой наперевес!

Он мотнул головой.

«… я готов на всё. НА ВСЁ, понимаешь, Вовчик! Нету больше никаких моральных запретов, — есть голимая целесообразность…» — вспомнилось им же сформулированная и высказанная мысль. Целесообразность! Выжить. Целесообразно чтобы выжить. И не только самому.

Более не раздумывая, он двинулся к занавешенному дверному проёму, у которого стоял Вадим.

За занавешенной дверью была большая комната, занимавшая, очевидно, бОльшую часть дома. Вадим вообще выключил фонарик, а Владимир направил и без того неярко-красный луч в пол, и в адовом рассеянном свечении обострившееся зрение позволяло видеть всё до мелочей.

Большая комната была перегорожена вполне городской полировано-зеркальной «стенкой», с изобилием блескучей ерунды за стеклянными дверцами. Кресло у входа, половичок — «дорожка». На кресле — смятая одежда ворохом. Стол, тоже чем-то заваленный. Но в комнате кто-то есть, и явно не один — за полированной «стенкой» слышно чьё-то сопение; а вот сочный, но ещё какой-то «немужицкий», не басовитый храп раздаётся с ещё одного, разложенного дивана у окна.

Как большой чёрный паук Вадим прошелестел по комнате, успев заглянуть в лицо и спящему на диване, и бесшумно скользнув в загородку, за стенку. Через секунды он появился оттуда, аккуратно отставил свою помпу в сторону, прислонив к стене — в руках у него уже был автомат с примкнутым магазином…

Опп!.. И Владимир за это время тоже нашёл кое что: ЕЩЁ ОДИН АВТОМАТ, стоявший в углу, за изголовьем дивана, на котором спал храпящий субъект.

Это было не всё. Там же он, опустившись на колени, нашарил более на ощупь нежели увидел разгрузку, тяжёлую от снаряжённых магазинов; и вскрытый цинк. Он сунул в него руку — тяжёленькие бумажные пачки, в которых прощупывались остренькие носики пуль-иголок 5.45. Ещё пара магазинов, пустых, на полу, возле цинка.

Он вздрогнул, когда рука легла ему на плечо — спящий-то продолжал высвистывать носом рулады. Это был Вадим. Неслышно тот опустился рядом с ним на колени же, приблизил губы к самому уху:

— Что? … там?

Владимир ответил ему так же, почти беззвучным шевелением губ:

— Патроны. Много. Почти целый цинк. Магазины.

— Ещё что?.. Пошарь хорошо… может и гранаты бар?..

— Нет, только патроны.

— Ну, хорошо… — он помедлил, — Давай… как договорились. Твой — вот этот. Там…

— Что?

— Бл…, он не один там…

— …?!

— С девкой… вот бля…

— И… что?

— И ничего. Всё по плану, понял??..

— По-нял.

Только сейчас он вспомнил, что на кресле вперемешку с кителем-брюками армейского комка валялись, кажется, и женские колготки… Чёрт дери!

Но он уже ощущал себя идущей на полной скорости к цели самонаводящейся ракетой; всё, свернуть УЖЕ было немыслимо; сбить теперь его с курса могла только другая такая же противоракета. «Выжить. Целесообразность! Действовать на опережение» — только это уже крутилось в мозгу, и он действовал как автомат, как на соревнованиях — на инстинктах и наработанных рефлексах. Но всё же… Всё же хорошо, что ЭТО Вадим взял на себя. Нет обратной дороги. Нету. Мы или они.

— Как отмашку дам, вот так вот, рукой — считай до пяти, вот в таком темпе: раз… два… три… четыре… на пять — работай его! — прошелестел на ухо Вадим, и неслышно поднялся с колен. Отставил в сторону, к стене, автомат; снял неслышно тощенький свой рюкзак. Поставил туда же. Сунул руку под полу и Владимир увидел у него в руке длинный, чуть не с предплечье длиной клинок. «Старый штык» — мелькнула догадка, — «Немецкий или австрийский. Наверное, таким в деревне свиней колют».

Мысль была неприятной, но уже ничего не решала. Положил фонарик на пол, так, что тот светил в полированную дверцу шкафчика «стенки». Выпрямился. Рука как-то привычно извлекла нож, реплику бывалой «вишни». Мелькнула фоном мысль «за Вовчика»: а ведь другу сейчас, пожалуй, похуже чем мне приходится, во дворе — ждать и прислушиваться…

Вадим скрылся за «стенкой».

Владимир наклонился над спящим, одновременно боковым зрением фиксируя чёрный провал прохода «за стенку», где должен был появиться Вадим.

Вот он появился. Лица не разглядеть. Поднял, и опустил руку, давая сигнал — и тут же скрылся.

— И раз. И два. В лицо не смотреть, да. И четыре. И…

Он, уже не боясь разбудить, выдернул из-под головы спящего парня подушку, так что у того мотнулась голова; набросил её ему на лицо, вжал левой в лицо, сильно, и, одновременно вдавливая лежащего в кровать коленом, воткнул клинок под подушку, под челюсть, где просматривалась шея. Сильно и глубоко, как в мясо, и тут же двумя режущими туда-сюда движениями даванул его вниз, чувствуя, как отточенное лезвие легко взрезает живую, обильно брызгающую тёплым плоть.

Тело под ним вскинулось, но он только сильнее придавил его и коленом в грудь, и всей тяжестью в подушку. Прижал подушку изо всех сил. Он не резал больше, извлечённый нож валялся тут же, рядом; он чувствовал что сделал достаточно, что… а тело парня, жёстко вдавленное в постель, бессильно и бесполезно теперь напрягалось под ним, и подушка, и край одеяла уже были вся пропитаны жидким и чёрным; и жидкое чёрное брызгало на руки, хорошо что руки были в нитяных перчатках; а парень что-то шарил руками, но не мог уже никуда вцепиться, вдавленный в постель, и дёргался под коленом всё слабее, слабее… чувствуя под собой слабеющие толчки, только тогда он стал способен воспринимать вновь окружающее, в первую очередь звуки.

Из-за загородки уже слышался приглушенный хрип, и вдруг отчётливо «А!.. аааа… Диммм…» женский, вернее, девичий голос. И снова хрип.

Тело, придавленное коленом, ещё пару раз вздрогнуло, — и обмякло. Только тогда Владимир почувствовал, что он весь в жидком, весь; казалось что и лицо, и руки по локоть, и грудь, и колено… И весь мокрый от пота. Схватив висящее на спинке кровати полотенце, он стал оттирать лицо, не снимая перчаток, руки; полотенце стало мокрым, он вывернул его и вновь стал оттирать…

Из-за шкафа-стенки появился Вадим. Взглянул на него чёрными провалами глаз — и вновь скрылся. Полотенце уже не оттирало, а, напротив, пачкало. Он взял со стола какую-то тряпку, кажется майку или футболку, ну да, футболку, пахнущую чужим потом, и стал оттирать ей рукава.

— «Всё уже, уже всё» — сказал он себе. Нестерпимо хотелось пройти в сени, где стояли вёдра с прозрачной чистой водой, и, содрав пропитанные кровью перчатки, опустить в них руки… В прозрачную холодную воду. Но он пересилил себя — было ещё не время.

Вновь появился Вадим, подошёл, взглянул на лежащее на диване неподвижное тело с подушкой на лице, всё заплывшее чёрной лужей по простыне и одеялу. Опустился на колени, поволок из-за дивана цинк, выволок; потянувшись, подтащил свой рюкзак. Расстегнул, достал оттуда пластиковую двухлитровую бутылку. Стал совать на её место в рюкзак пачки с патронами. Владимир также присел рядом, ничего не говоря стал помогать. Потом, вспомнив, вытащил из-под дивана же тяжёленькую разгрузку со снаряжёнными магазинами, набросил её на себя, стал заталкивать в свободные её карманы пустые магазины; как раз полез за очередным, подсвечивая себе фонариком, стараясь не вляпаться в натёкшую уже с дивана тёплую лужу, и всё же вляпался, и упустил момент когда вдруг казалось нестерпимо-яркий белый свет чужого карманного фонарика через занавески двери озарил комнату…

— Ди-има?.. Дима! Что тут… случи… — раздался так неуместный и неожиданный тут старушечий голос. Белая фигура рослой старухи шагнула через порожек комнаты, колыхнулись светлые занавески. Старуха была в белой ночной рубашке до пят, и с наброшенным на плечи платком. В руке у неё ярко светил фонарик, упёршийся лучом прямо в лицо Владимира.

Недоговорив, она вдруг быстро развернулась (свет фонарика мазнул по комнате) и опрометью бросилась назад, в «гостиную» и за ней в кухню. И мгновенно за ней, тигриным прыжком, схватив попутно стоявший рядом автомат, рванулся Вадим. Хлопнула дверь… Через секунду там глухо стукнул выстрел.

Залаяли окрестные собаки.

Перед глазами Владимира ещё плавали цветные круги, он попытался прижать глаза ладонями, но вспомнил что в перчатках, а перчатки в крови. Чччёрт…

Разбуженные собаки всё лаяли, с привизгом.

Колыхнулись занавески на двери, появился Вадим.

— Как ты? Слепануло? Глаза просто закрой, отсидись.

— Валить надо, валить, Вадим, нашумели!!

— Не. Ничо, думаю… — он прислушался. Собаки всё лаяли, но уже без прежнего остервенения. — Собаки щас заглохнут. А по ночи вряд ли кто попрётся сюда что-то тут «проверять». Мало ли пацаны спьяну шалят. А буде попрётся… — он принялся надевать рюкзак, — Буде кто припрётся — покрошим очередями и уйдём. Да не придёт никто. Подумаешь… выстрел. Может спьяну…

— Вадим… старуха? Ты ж говорил она у соседей?

— Откуда я знал? На печке, видать, бабка спала. Кто знал? Иншаалла… Я слышал, что у соседей ночует, особенно после такой пьянки, а пьянки у них каждый день. Ну? Отошёл?

Собаки и правда понемногу затихали.

— Фонарик бери. Там точно больше ничего нету, за диваном?

— Нету.

— Я в шкафах посмотрю. Ты эта… иди на выход, побудь там с Вовчиком, ево аж колотит. Ты, эта… молодца, егет. Если что — режь всех из автомата, и уходим через огороды.

— А ты?

— Я сейчас. Осмотрюсь ещё малёху. Да не трусь, всё уже, всё.

— Я не трушу. Чё ты сам себя уговариваешь.

— Иди давай, иди.

Владимир поднял автомат, взял фонарик и вышел из комнаты. Прошёл через «гостиную», через кухню. В сенях на пороге ничком лежала старуха в белом, на спине расплывалось чёрное пятно. Стараясь не задеть её, переступил. Прислушался. Собаки уже не лаяли, но за прикрытой входной дверью раздавалось злобное рычание.

Забросил автомат за спину, сунул фонарик в карман. Наклонился, опустил горящее лицо в ведро с водой, жадно попил, обливаясь. Туда же, в ведро, сунул руки по локоть, поотжимал рукава, прополаскивая, прямо в ведре; вынул руки, обтёр перчатки и рукава прямо о себя («Правильно Вадим сказал, сжечь потом всю одежду»); и, перехватив автомат на ремень, осторожно вышел во двор.

Стоявший пригнувшись у угла дома Вовчик обернулся.

— Чё там Вадим?

— Сейчас выйдет. Как тут?

— Тихо. Никто ничего. Собаки замолкли, только этот кабыздох рычит. Вылез из дыры и рычит. Чувствует, видать. Автомат?

— Да. И патроны. Два автомата.

— Это хорошо.

Помолчали прислушиваясь. Владимир наощупь отомкнул магазин, проверил пальцем — есть патроны; вновь примкнул. Застегнул на ощупь же разгрузку.

— Что он там копается?

— Сейчас, сказал, выйдет.

— Вы долго так. С бабкой как получилось…

— Да. И не только с бабкой.

— Ты чо мокрый весь.

Не ответил. Помолчали.

— Знаешь, Вовчик, я всё же мотоцикл хочу забрать. Спрячем его в лесу. Или в школе, помнишь, в подвале?

— А как уходить? По улице, что ли?

— Не. Он высоко сидит, думаю вдоль огородов, по траве пройдёт. Парни же нарезали по лесу. Ты тут побудь… А! Ключи!

Он повернулся и вернулся в дом. Уже бестрепетно перешагнул через труп старухи, прошёл в комнату, посветил: всё было вывернуто, открыты ящики стенки, разбросано бельё. Вадим брызгал из пластиковой бутылки на ворохи тряпья, на стены. Воняло бензином.

— Зачем, Вадим?

— На всякий случай. Нож свой, кстати, забери — оставил ты на кровати, понял?? Вот на такой вот как раз случай. Вон, я его на стол положил. Чё пришёл? Сказал же — ждите на улице.

— Ключи от мотоцикла, — Владимир поднял с кресла китель от дембельского камуфляжа, помял, ища карманы.

— Я смотрел уже. Вон какие-то ключи на столе. Нахер тебе мотоцикл.

— Нужен. Попробую выехать, не получится — брошу. Там межа есть между огородами, некопаная. Давай, мы ждём тебя.

Вышел.

Пройти к сараю, где стоял мотоцикл, оказалось проблематично — бывший раньше таким дружелюбным старый пёс скалил клыки и утробно рычал, стоя на пути. Его держала только натянутая цепь, надетая кольцом на тросик.

— Наверно придётся его пристрелить… — пробормотал Вовчик, удобнее перехватывая арбалет.

— Да…

В это время появился Вадим. Рюкзак, ружьё за спиной, автомат на ремне на груди.

— Ну что тут?

— Тихо. Собака вот только. Стрельнуть его?

— Нет. Сейчас я.

Он вновь скрылся в доме, и появился с каким-то покрывалом в руках. Пёс, злобно скаля зубы и утробно рыча, отступал. Вадим подошёл и ловко накинул покрывало ему на голову, тут же кинулся, прижал его коленом к земле, придавил.

— Вовчик… Подержи-ка.

Вовчик, отложив арбалет, кинулся помогать; прижал собаку к земле, Вадим, покопавшись под курткой, достал не прежний клинок-штык, а широкий нож. Владимир отвернулся, держа автомат наизготовку и внимательно следя за обстановкой. Хорошо что от соседского дома двор не просматривался… За спиной придушенно заскулил пёс. Замолк.

Владимир оглянулся.

Вовчик поднялся, поднял арбалет; Вадим тоже встал, наклонившись, вытер широкое лезвие о покрывало, скрывавшее теперь неподвижного пса; потом бросил нож на землю рядом.

— Вадим?!..

— Пускай. Это пчак, узбекский. Пускай. Для того и брал. Ну?.. Время, балалар. Скоро полыхнёт.

— Сейчас я, мотоцикл.

— Дался тебе этот мотоцикл. Влетим мы из-за этого мотоцикла.

— Идите, я догоню. Я следом. Не получится — брошу.

Получилось. Мотоцикл завёлся с полутыка. На малых оборотах Владимир выехал за двор и быстро нагнал Вадима с Вовчиком. Через полчаса они уже были у спрятанного в кустах УАЗика, который за прошедшее время никто не потревожил.

Вадим положил рюкзак на заднее сиденье, кивнул Вовчику — залезай. Отдал ему автомат. Владимиру:

— Может бросишь этот агрегат? Наведёт он на нас ведь.

— Не наведёт. Мы его спрячем. Я уже знаю где.

— Сетку ещё нужно подхватить по дороге. Эта… переодевайся давай. Карманы проверь — ничего в карманах не оставил?? Сюда вот суй, в мешок, сейчас отъедем и сожжём по дороге. О, началось…

Со стороны Никоновки послышались частые удары в рельс, небо окрасилось алыми сполохами. Пожар.

— Готов? Автомат сунь в машину. Вот Вовчику отдай, чтоб не светиться случись чего. Готов?

— Вадим. Зря бабку убил.

— А кто хотел, кто?? Я, что ли, хотел?? Так сложилось. По обстоятельствам.

— И девчонку.

— А!.. Чо теперь. Одной больше, одной меньше.

— Мы же сами сюда, по сути, из-за девчонок приехали. Спасать типа. И у тебя девчонки. А сами…

— То… то не наша, то чужая была девчонка. Ничего я к ней не имел, просто так сложилось, понимаешь? Пошло, эта, разделение сейчас, на своих и чужих, понял? И нечего чужих жалеть…

— Я не жалею. Я говорю, что глупо всё получилось, глупо грязно и дико.

— Ты разрыдайся ещё. А ты думал как будет. Вот так вот оно и бывает: глупо, дико и грязно. А ты думал.

— Ну что, едем? Светать скоро будет! — Вовчик из машины.

— Ничо, малай, ничо. Всё нормально прошло. Задача выполнена, это главное; с нашей стороны потерь нет, не считая моральных, хы. Ты молодца, молодца, паря; там-то в начале, в доме, я думал ты назад повернёшь; не, смотрю, совладал… Молодца, малай.

— Вадим. Я твой гвоздодёр в сарае забыл.

— Аааа, син жулэр, не успел похвалить… Только гвоздодёр? Или ещё что? Нет, ты вспомни, вспомни, может ты ещё и паспорт свой иностранный там оставил? Или там телефон??

— Телефон я не брал, и паспорт тоже…

— Разиня… Впрочем ладно. Я там, в сарае, тоже кое-что «забыл», но, в отличии от тебя, не случайно.

— Что?

— Насвай пару порций.

— Зачем? Аааа, понял.

— Ну и хорошо что понял. Ладно. Поехали, что ли.

— Гастеры не при делах, а мы на них такой след наводим…

— А кто сейчас «при делах»? Ты ещё скажи «нехорошо».

— А что хорошего.

— Поехали. Дай-ка мне пару магазинов из разгрузки… В общем, держись за мной; мы щас за сеткой.

Уже светало, когда вымотавшиеся за бессонную ночь друзья вернулись домой. Деревня ещё спала, только начинали по-утреннему орать несколько деревенских петухов.

Набрав воды у колодца, Владимир тщательно вымылся по пояс у бани. Вовчик поливал. Взял щётку, тщательно вычистил ногти. Автомат и разгрузка с магазинами были уже спрятаны тут же, в бане, за потолком. Да, потом надо бы перепрятать… Чёртовы подселенцы, как мешают, а!.. Да, тут тебе не город, где дверь закрыл — и всё, приватное пространство…

Вадим поначалу нагло хотел забрать оба автомата и все магазины: «Вы, парни, нормально и спрятать не сможете; а засветите автомат — сразу всё и выплывет. Давай мне, я надёжно спрячу».

«Предложение» было вежливо, но твёрдо отклонено: «Ничего, Вадим, мы сумеем спрятать. Вы сам смотрите, с вашим жильцом-юристом не попалитесь. А мы — мы спрячем. Давайте, кстати, и патронов… Что значит «зачем»?.. Затем.»

В общем, настояли на своём. Теперь только отоспаться. Сетку привезли, рулон выгрузили у Вадима во дворе. Отоспаться, да. Мотоцикл спрятали в яме недалеко от заброшенной школы, туда никто за дровами, да и вообще, не ходил. Владимир предполагал потом перепрятать японский агрегат в подвале школы, Вовчик же предлагал перегнать его, перетащить до его землянки-нычки. Но там дорога никакая… Впрочем ладно, будем завтра посмотреть… Усталость валила с ног.

ССОРА С ХРОНОВЫМ

Владимир сидел в предбаннике, и, разложив на куске старой простыни детали автомата, занимался чисткой. Покойные дембеля здорово запустили своё оружие; видимо без контроля старшины всё время уходило на плотские радости, до оружия руки не доходили.

Вот засранцы! — Владимир на пятый раз уже с тщанием прогонял по стволу шомпол с промасленной ветошью, а нагар ещё оставался. Впрочем, как там говорится: о мёртвых или хорошо или ничего. Но… всё равно засранцы! Нельзя же так с оружием! Хорошо ещё что у запасливого Вовчика в хозяйстве нашлось и щелочное масло для чистки, и баллистол…

— Вовчик!.. А зачем ты масло-то запас? Без оружия-то?

Вовчик в это время на выходе обтёсывал колья и подпиливал в размер старые доски с опалубки, для ремонта порушенного Ромой нужника; а в сущности — контролировал ситуацию во дворе и вокруг бани, чтобы никто неожиданно не впёрся… иначе могло получиться неловко! И это ещё мягко сказано… Друзья болтали через приоткрытую дверь.

Чёртова скученность! В деревне стало теснее чем в городе! И добро бы ещё друзья или родственники, а то этот разбогатевший алкаш с семейством… Вот и сейчас Инесса явно что-то выговаривает своему отпрыску, а тот огрызается; в открытые окна только и слышится:

— … а я не хочу! Не-хо-чу!!

— … бу-бу-бу… …всё отцу скажу!…

— Почему вы всё время на меня давите?? Почему вы не даёте мне жить как я сам хочу?? Что в городе, что здесь, особенно здесь! Достала меня эта деревня, до-ста-ла! Я домой хочу!

— …

— Врёшь ты всё! Всё там нормально уже! И интернет есть! … с ке-е-м?? тут нормальных пацанов нет, одни недоумки, тут поговорить не с кем!!

— Во, слышал? — откликнулся от двери Вовчик, — Какие проблемы у юного поколения?

— Да ну их… Кстати, интересно… Заметил — как Вадим в деревне изменился? В городе ж он, вроде, в ай-ти сфере подвизался, то есть был продвинутым современным специалистом; а тут… все эти его словечки татарские, да деревенские, и вообще, уголовные…

— Среда влияет, ага. Слазит шелуха цивилизации!

— Во-во… Вовчик, а зачем ты оружейное масло притырил? Без оружия-то?

— Ну как… Во-первых, выживание в БП наличие оружия предполагает, так или иначе; другой вопрос откуда оно возьмётся. Я думал… впрочем, ладно, не срослось. Но оружие — видишь, появилось.

— Всё по теории, хы.

— Хы. Ага. Во-вторых, мою пневматику всё же смазывать. Не, оружейное масло штука нужная… не подсолнечным же оружие мазать! Многие этого недопонимают.

— Да. Немцы вот в своё время в российские морозы да без зимней оружейной смазки здорово попали.

— Да. Ну, отработку можно, конечно… вернее, просто машинное авто-масло; но зачем же инструменты гробить из-за копеек…

— Запасливый ты.

— А то ж.

Помолчали.

От дома опять раздавалось:

— … тут не пожрать даже толком! Мучного нету!!

Владимир, закончив со стволом и переходя к газоотводу:

— Вовчик, мы когда у Валерьевны хлеб последний раз брали? Позавчера?

— Не, три дня как. Есть же ещё. Правда же — хлеб деревенской выпечки долго не черствеет?

— Аха. Хорошо Валерьяновна печёт. Чо он ноет тогда?

— Зажрался, фули. Вообще надо самим начать печь. И муку за выпечку давать не придётся, и вообще… зимой-то.

— Долго это.

— Это да, это есть такое дело. На всё нужно время. Инесса, вишь, тоже «не хочет этим заниматься…»

— Вот а чем бы ей ещё заниматься? Косметичек здесь нету…

— Им всё печенье подавай. Рогалики слоёные, млять. И чтоб уже готовое.

— Бурчишь как старый дед.

— Печь всё равно не получится. Печь дымит, чистить надо. Перед зимой — так обязательно. А я вчера Роме сказал — он только плечами пожал. Вовк, почему мы одни должны тут всё делать? Если они тут тоже живут?? Он воды из колодца принести не может, хотя колодец — во дворе!! Я этому, пацану ихнему, сказал — поможешь, так тот сразу в глухой отказ: «Я, грит, на крышу не полезу!» Вовк, вот народ пошёл! На крышу ему лезть влом! И это пацан, прикинь!!

— Прикинул… Вовчик, а ведь вскорости это всё только усугубится.

— К зиме. Ага.

— Хорошо что мы ствол добыли, конечно… нехорошо ТАМ получилось, но тут уж что говорить…

— Вовка… — Вовчик аж просунулся в дверь, — Ты так ничо и не рассказал. Как там оно было? Страшно человека резать?

Владимир вздрогнул, упал из рук затвор. Поднял, вновь стал протирать.

— Не… не то что «страшно». Это другое. Это как какую-то черту перешагнуть — раз, и ты уже убийца… Знаешь…

— А?

— Я тут подумал… Знаешь, Вовчик, почему все государства так борются с убийцами? Непременно стараются отловить и изолировать как минимум? И даже к ветеранам войн относится с определённой опаской?

— Почему?

— Потому что убив один раз, и оставшись безнаказанным, человек начинает понимать… Понимать, что во-первых ничего в этом, в убийстве то есть, сакрального нету; такого уж ужасного, как там у Достоевского описано — ну, убил и убил… Если психика здоровая, конечно. Убил — решил определённый вопрос… И во-вторых, потому что убийца начинает понимать, насколько в сущности просто можно решить любой вопрос. Как товарищ Сталин говорил: нет человека — нет проблемы. Или как капитан Флинт: «Мёртвые не кусаются!»; что, в сущности, одно и то же. Вот. Человек распробывает, и входит во вкус. Во вкус «простых и радикальных решений», а это любому обществу опасно…

— И как ты? Чувствуешь себя, это, убийцей?.. Извини если что.

— Ничего. Нет, Вовчик. Какого-то «перехода на другой уровень» не чувствую отнюдь. Думал: вот что бы сказал папа, если бы узнал?.. Наверное, сказал бы «будь только осторожней¸ сынок!..» Понял бы, думаю. В конце концов это вполне в духе человеческой истории — убивать для пропитания и ради безопасности. Так что… Автомат вот в руках чувствую, а убийцей себя — нет… Кстати, патроны не поделили, так просто, отгребли себе, — Вадиму-то больше досталось.

— Зато у нас на один магазин больше.

— Это да, это верно. Кстати, я набью их все. Пусть лежат готовые.

— Пострелять бы надо. Ты с калаша стрелял, Вовк?

— Угу. Он в Штатах довольно распространён. Штурмовая винтовка типа.

— Я-то, конечно, стрелял… — уныло продолжил Вовчик, — Но, знаешь… В школе: три пристрелочных, пять зачётных. Лёжа. И всё…

— Надо бы, да. Ну, на короткой дистанции этого хватит. Двоечку — как американцы говорят: «В живот, в голову стреляй — и потом не проверяй».

— Вовка. Вот ещё что. Надо с местом где автомат ныкаем определиться. А то не дело: мы в доме, а ствол в бане. Весь смысл теряется. В доме есть тайничок за шкафом, туда влезет; но ведь и не пронесёшь сейчас! А понадобись — и не вынесешь незаметно! ЭТИ постоянно кто-то дома торчат!

— Дааа, проблемаааа… Может вообще в бане ночевать?

— Это что, получается, они нас, квартиранты чёртовы, из дома выселили???

— Ну, по-очереди?.. Чёрт-ево-знает, надо думать…

— А что особо думать, вон Рома Осой хвастался — а это сейчас тоже статья, и ничего.

— Эээ, сам понимаешь, это другое…

— Понимаю… О, Вовка, прячь! Кто-то к калитке прётся. Опять, что ли, попрошайничать?

В последнее время разбухшая от приезжих деревня стала доставать «посетителями». Откуда-то, а скорее всего от девок-танцорок или от Ромы, стало известно, что парни довольно-таки успешно по деревенским меркам «упаковались»; и не терпят ни в чём недостатка. И началось паломничество… Сахара-спичек-соли-масла-ниток-курить… Особенно — курить. После того как визиты автолавки в деревню стали совсем уж редкими, похужело с некоторыми продуктами: сахаром, маслом, солью… Но больше всего похужело с куревом.

И так-то в процессе развития мирового кризиса с табачными изделиями стало туго, а сейчас, когда фабрики стояли, подвоза не было, и все докуривали свои старые запасы, отсутствие привычного лёгкого наркотика стало для многих записных куряк крайне болезненным сюрпризом. Друзья знали, что на деревне за табак, за сигареты унижались, даже нанимались работать на огородах. «Уши пухнут без табака» — это мог понять только заядлый курильщик.

Рома, докуривая свои привезённые из города небогатые в общем запасы, уже делал намёки «Пацаны, у вас же есть, я же знаю; пацаны, продайте… Хорошую цену дам!»

На что получил от Вовчика «- Ты что, Рома, мы не курящие!» и от Владимира, вразрез с Вовчиковым «- Не вопрос, Рома, найдём. Золотой червонец за блок — нет проблем!» Получив такой отлуп, Рома на время отстал, посмотрев на друзей с опаской и уважением.

Соседи же задолбали. Почему-то они не рисковали попрошайничать у вовчикова соседа, Вадима, хотя и Алла, и его дочки всегда были неизменно доброжелательны, — но Вадим умел на самый невинный вопрос ответить так, что взглянув в его сумрачное украшенное многочисленными поджившими шрамами лицо, просители считали за добро поскорее убраться с его двора.

А вот к Вовчику зачастили. Помня, что деревня — это не город, тут не сделаешь вид что «тебя нету дома»; и что хочешь-нехочешь, но с вынужденными односельчанами надо поддерживать отношения, Вовчик сначала оделял приходящих тем или иным просимым; но вскоре это стало явно уже напоминать ту, прежнюю историю с соседями в городе. Вовчик начал делать даже попытки прятаться при каждом скрипе калитки, ожидая очередной просьбы.

Пусть не точку, но многоточие и паузу в этом потоке просителей наконец поставил Владимир; взявшись выручать друга, он, собрав в кулак волю и весь цинизм, на который он был способен, стал ставить условия: накопать глины… обобрать жука на картошке, натаскать воды в летний душ, принести досок, доставить наконец выменянные у попа от церкви пару мешков цемента… Последнее было труднее всего; и желающих пока не нашлось; друзья же совместными усилиями мастерили тачку на колёсах чтобы не одалживаться, но отвлекало то одно, то другое. Сейчас вот — эта «спецоперация» в Никоновке и порушенный Ромой сортир. После этого про Владимира пошла слава как про «жлоба», а Вовчик по-прежнему пользовался уважением как «парень мягкий и добрый, только вот попавший под влияние своего друга — коммерсанта».

Однажды произошёл даже совсем неприятный эпизод, когда двое приезжих «просили батарейки» и «что-нибудь пожрать, ну, ты же мужик, чо ты… не войдёшь в положение?..», и, не успел Владимир ответить им достойно, как мучавшийся с похмелья Рома, которого достала уже третья с утра «делегация», заревел матерным медведем и пульнул из окна в сторону пришедших из Осы светозвуковым патроном…

Как бы то ни было, визиты просителей после этого существенно сократились.

Вот и сейчас кто-то…

— Блин, Вовк, это Хронов. Чо вот он прётся?

Действительно, это был Хронов.

Заглянув в дом и спросив, видимо, у хозяйничавшей там Инессы где друзья, он прямиком направился к бане. Вовчик по-прежнему сосредоточенно опиливал доску, а Владимир быстро собрал и спрятал недочищенный автомат, и, мысленно проклиная «анархиста», принялся выгребать золу из печки, изображая занятость по хозяйству. Впрочем, подумал он, могло быть и хуже — например ОМОН с автоматами, с целью задержания опасного преступника-убийцы, каковым он, без сомнения, сейчас и являлся. А это всего лишь Хронов… Ну-с, чего ему надо? Надо бы кстати и правда баню истопить, сколько можно воду в чугунах в печи греть…

Хронов подошёл и поздоровался с Вовчиком. Выглянул и перепачканный золой Владимир. Витька выглядел теперь по-новому. В смысле экипировки — где-то достал и носил фашистского вида бейсболку без кокарды, и главное — ружьё. Ну, что ружьё от Громосеева друзья уже слышали. Ружьё он демонстративно носил на груди, повесив ремнём на шее, положив устало так, «привычно», кисти рук на стволы и приклад — как, очевидно, должен бы выглядеть африканский охотник, возвращающийся из буша после сафари, где он только что завалил носорога. Крутость Хронова подчеркивала и выжженная (калёным гвоздём и кочергой) эмблема на прикладе — череп и скрещённые за ним кости.

— Здоров, пацаны! Как сами?

Сам Хронов был в камуфляжной расцветки балахонистых штанах, обут в берцы, а довольно тщедушный торс обтягивала чёрная открытая майка. Он здорово загорел, и на открытых участках тела едва читалась сквозь загар бледная татуировка. Владимир впервые видел «анархиста» в татуировках, и потому сразу заинтересовался: татуирован Витька был густо. Тут был и Че Гевара на плече, в «каноническом исполнении», в берете со звездой; и тот же череп с костями на груди, и — на другом плече девушка, почему-то в берете и в распахнутом чтобы были видны груди кителе с погонами сержанта… Владимир отметил для себя, что надо бы спросить его потом что бы это значило. Правое предплечье Витьки обвивал некий затейливый, похожий на языки пламени, узор.

Вообще, телесные украшения Витьки-анархиста даже на беглый взгляд сказали Владимиру о нём не меньше чем сказал весь предыдущий опыт общения с ним. Хвастун и пустой позёр, Владимир давно уже раскусил его.

Особенно показателен был «шрам», продолговатый шрам на левой стороне груди возле ключицы — будучи во многом ранее, до отъезда в Штаты, несмотря на отцовские миллионы и серьёзные занятия спортом, «уличным пацаном», Владимир знал как у шпаны делались эти «шрамы»: густой раствор марганцовки наносился полоской на тряпочку и, будучи прибинтован туго к коже, сжигал её полоской; после чего оставалось только дать зажить повреждению — и пожалуйста, готов «шрам от удара ножом, едва не в сердце!» Дебилам, делающим себе подобные «украшения», было невдомёк, что любой мало-мальски опытный взгляд легко отличит полоску сожженной химией кожи от рубца, остающегося после резаной раны… Впрочем, и делалось это, включая и татухи, в расчёте произвести впечатление на нетребовательную публику — уличных и «околоуличных» девчонок, которым было лестно общаться со столь бывалым (о чём свидетельствовал шрам и брутальные татуировки) парнем.

— Нормально, Витёк; как сам? Клёвый у тя карабин! Ты прям как родезийский наёмник! — «подстраиваясь к аудитории» и с целью захвата инициативы отметился Владимир. Знать бы ещё, как выглядят родезийские наёмники…

— Хы! — такая неприкрытая лесть сходу пришлась Хронову по душе, сбив того с мысли, когда он было уже хотел перейти к делу.

— Ну, это не карабин, это ружьё… — всё же показал он определённую самокритичность, — Но ружьё клёвое! Я, бля, у бабки на огороде с тридцати шагов всандалил в сортир — только щепки полетели! Классно бьет!

- Бабка то в это время не в сортире была? — с невинным видом осведомился Вовчик, переглянувшись с Владимиром.

— Не! — не понял сарказма Хронов, — бабка была в доме. На выстрелы прибежала, разоралась, хы! — Витька засмеялся.

— «На выстрелы?» Ты что, несколько раз палил?

— Ну да. Два раза, да каждый раз из двух стволов. Знаешь как отдаёт! И клёво же — там аж щепки летят! Как в кино!.

— Кру-у-уто!

— Ну вот, ещё одним сортиром меньше в деревне! — пробормотал Вовчик, — А Рома ещё купить хотел…

— … прибежала, разоралась! Хы! — вспомнив, Хронов, засмеялся; теперь он явно испытывал благорасположенность к парням, давшим ему возможность почувствовать ещё раз собственную крутость, и, за неименеем у них ружья явно тут же оказывающихся на ступеньку ниже в смысле успеха в жизни.

— Я ей говорю: бабусь, пшла нах! Я теперь госслужащий по сути, и буду охранять твой покой, поняла, старая?? И горбатиться на твоём огороде тоже больше не буду! И вааще!

— Крууут… — Владимир тут же вспомнил «никоновских дембелей» и их пьяные базары про «мы тут всех охраняем!»

— Вот. Да. Официально у меня оружие, да, Громосеев дал, а он… ну, вы знаете. Скоро, грят, вообще на повышение в район пойдёт! — приврал мимоходом Хронов. Он снял с шеи ремень и теперь, демонстрируя, размахивал ружьём довольно-таки безалаберно.

— Вить, а ты по делу или как?.. А, слушай, Вить, ты это… не наставляй ствол на человека, а? неположено это.

— Ху-гы, хы-гы, — радостно ощерился Хронов, — Что положено — на то х. й положено!

— Чо хотел-то? — видеть направленный себе в живот ствол ружья, да ещё находящегося в руках явного недоумка и неадеквата было неприятно, и Владимир постарался сместиться в сторону.

— Да не трусь… Чо, ссышь?.. Я всё контролирую. Собрание сёдня, поняли? В два часа. Громосеев звонил, чтоб не разбегались никуда. Новые порядки будет озвучивать.

— А что за порядки, Вить? И, слушай, ты ружьё поставь в угол, что ты им размахиваешь, не наигрался ещё?

— Порядки… Новые! Он и скажет. Да не ссы, не выстрелит, я контролирую. А ты, оказывается, ссыкло, коммерсантский сынок, хы!

У Владимира взбухли желваки. Сссука! Против того, зарезанного в Никоновке парня он, в общем, ничего не имел лично — и тем не менее убил его, «из деловых соображений». А вот против Хронова он имел, и последнее время всё больше. Достал Хронов. Достал. Дать сейчас по башке… «госслужащему»? Нет, нельзя. Закопаешь мразь, а отвечать придётся как за человека.

А Хронов продолжал разоряться:

— Да вааще!.. Хули там Громосеев! Скоро всё по другому будет! Всё! По другому!

— Что «по другому», Вить? — переспросил Вовчик, тоже с недовольной гримасой уклоняясь от на тут же нацелившегося на него ствола.

— Да всё по другому! Вы что думаете… Всё! Нету больше центральной власти, и региональная на нитке держится! Вчера по радио не слушали «Региональные Новости»?? В Мувске бои, голод! Оршанск сегодня всё утро распинался, что какой-то район надумал тоже быть самостоятельным — во, у них тоже проблемы! Поставки продовольствия прекращены; а регионалы и расселять эвакуируемых прекратили! И правильно — нах этот балласт?! Я сказал — как ещё кто вздумает в деревню припереться — сразу ствол в нос, — и заворачивай оглобли! Осень скоро, нах тут всяких нахлебников кормить!

— Вот так вот: «Я сказал»? Не много на себя берёшь, Витёк? — осведомился Вовчик, вновь присаживаясь на пенёк и вновь начиная строгать остриё колышка.

Хронов взвился:

— Я сказал!! Ты не понял нихрена!! Я же сказал — скоро всё будет по новому! И как я сказал — будет законом! Чо ты тут выступаешь?? Чо-то не нравится?? Тля!

— Ты вот что, ты притихни, Витя… — вступился Владимир, — Тебя кто тут уполномочил делать заявления про «всё будет по другому» и «никого не пущу»? Ты кто такой? Охранник девчачий? Вот и охраняй…

— Чо-ты-сказа-ал?? — с Хроновым явно творилось что-то ненормальное, Владимир не мог понять что — того явно пёрло, что-то прямо-таки распирало его, какие-то новости? Он наглец конечно, и оружие наглости добавило, но что-то сейчас его совсем несёт… что случилось-то? Непонятно!

— Ты-рот-вааще-закрой!! Ты вааще кто тут? Ты никто! А я скоро буду… Да ты никто тут! Да там, на поляне, ты только в траве валялся и скулил, а я бандита зарезал! И сейчас я!.. Госслужащий, и обеспечиваю безопасность! А ты кто?? Ты, бля, никто, и пасть закрой, пока я тебе не припомнил кое-чего!!

В воздухе явственно запахло озоном. Из дверей дома на разговор на повышенных тонах выглянула испуганная Инесса, за ней Альбертик.

— Привязанного ты зарезал, Витёк, привязанного к дереву бандита. Так что не «убил», и уж точно не «убил в схватке», как ты Кристине втираешь, она рассказывала, — а казнил. Нагло и без разрешения. Так что пока что ты не «защитник», а только самоназначившийся палач! — внёс ясность Вовчик, продолжая строгать деревяшку, но тоже уже, как и Владимир, заведённый тупым разговором, и между делом мысленно примеряясь уже как ловчее не вставая садануть Хронову, если вдруг придётся, топором в колено. Вот ведь гад!

— Это ты пасть закрой, — Владимир теперь ещё внимательнее отслеживал манипуляции Хронова с ружьём. Воспоминания о том, как Вика корчилась и стонала от порции картечи в живот существенно добавляло внимательности, — Ты пришёл насчёт собрания сказать? Сказал. Ну и пизд. й отсюда теперь. Кто тебя тут назначал вещать о чём-то?

— Чо-ты-сказа-ал?? Ты ещё тут распоряжаться вздумал?? — Хронова несло, — Да ты знаешь с кем говоришь, чмо американское? Да я…

— …И… и ты что, нах, ружьё не на предохранителе держишь?? Охерел??

— Да я!..

Дальше всё произошло быстро и бесславно для Хронова. Отбив в сторону ствол ружья, не то по вспыльчивости, не то по злому умыслу направленный Витькой в лицо Владимиру, он коротко всадил тому хук в солнечное сплетение и тут же, подсев, рывком за пятки и толчком плечом в область таза бросил того на землю. Ружьё отлетело в сторону.

Падать, да ещё на спину, Хронов явно не умел, а ведь это азы единоборств. Он грохнулся всей спиной, тяжело и больно, выбив дыхание и отбив порядочно себе внутренности, мгновенно задохнувшись от боли и чуть не потеряв сознание.

Вовчик уже вскочил и стоял поодаль, с топором наготове; но Витька был в полном ауте: несколько минут он корчился на земле, и, не имея возможности издавать звуки из-за отбитых при падении лёгких, только беззвучно разевал рот, как только что выброшенная на берег рыба. Владимир тем временем, еле сдерживаясь чтобы не добавить поверженному анархисту и «госслужащему» с ноги по морде, поднял ружьё, переломил его, разряжая — вылетели патроны.

— Дай-ка сюда… — не обращая внимание на извивающегося в пыли оппонента он поднял обструганный Вовчиком колышек, сунул его в патронник, с силой вкрутил и обломил… обломанный колышек с размаху вбил в патронник второго ствола, Вовчику:

— Дай топор, — вбил колышек обухом, затем обломил, затем несколькими ударами размочалил торчащие концы деревяшек. Затем, бросив на землю топор, подхватил другой рукой Хронова за руку около локтя и в темпе поволок его к калитке. Выглядывавшие из дверей Инесса и Альберт круглыми глазами следили за происходящим.

Подтащил его к открытой калитке, выволок за забор. Примерился дать пинка, но не стал. Бросил ружьё рядом.

— Вот что, Витя. Слышишь меня? А? Отошёл немного? Вот что: ты больше сюда не ходи! Есть что передать от Администрации — вот, от калитки крикни, мы услышим. Ты уже задолбал, слышишь? Забирай ружьё и у. бывай! Понтуйся где-нибудь перед другими. А ещё увижу, crud, что ты ствол на меня или моих друзей наставил — хоть незаряженный! — я тебе ружьё вокруг шеи шарфом обматаю, а конец засуну в задницу! Патроны я тебе сейчас кину. Ещё раз говорю — не заходи больше!!

Полежав и постонав ещё, Хронов кряхтя стал подниматься, стоя на коленях протянул к себе ружьё в пыли, подобрал там же розовые цилиндрики патронов. Поскрёб ногтём забитый деревяшкой патронник, кряхтя встал, держа ружьё как палку, сунул патроны в карман штанов. Мутно-злобным взглядом посмотрел на друзей за невысокой оградой и выдавил:

— Ну, всё теперь. П.здец вам. Совсем.

Сплюнул в пыль, и, как был, не отряхиваясь, пошёл по улице.

— Вот. Получили себе врага… — задумчиво сказал Вовчик.

— Да и раньше не друзья были.

— А теперь — врага. Как бы не напел он там чего Громосееву?

— Это — да. Но… Постоянно подаваться, Вовчик, тоже ведь нельзя — на шею сядут.

— Да уж. Во времена пошли! Дать в морду — единственный способ добиться адекватности…

— Ну так. Ты ж сам всё об этом времени мечтал, а??.. Вовчик!

— Да как-то… как-то не так это в моих представлениях выглядело. Как-то… Чо вот теперь делать? В натуре, Вовк, он же дурак — возьмёт и шмальнёт ночью в окно! Или подожжёт. Хорошо что Артишока мы завели… Иди, иди сюда, лохматый ты наш сторож! Уууу, морда, какой ты пыльный… — и, значительно понизив голос: — Вовк, может грохнуть его? Превентивно. Как тех?

— Во. Я ж говорю — вот чем и опасен тот «опыт», — теперь любую ситуацию хочется рассматривать через призму «нет человека — нет проблемы», а это, знаешь ли, не панацея… Одно дело где-то в Никоновке, другое дело дома. Кстати, и с дембелями ещё не ясно чем закончится, что там ещё Громосеев скажет на собрании?..

— Да ладно. Чисто же. Вроде.

— «Чисто»… Как бандиты мы, чесслово.

— Выживаем, фигли. Пока получается.

— До четверного убийства довыживались уже; и чёрт-те что ещё впереди будет…

— А в городе-то? Неслабже, небось. Слышал же про эту, нашумевшую драку на мечах с гопниками? И никакой полиции. Постоянно по радио поминают, как пример этой, «самоорганизации населения». А «регионалы» — как пример «беззащитности населения под управлением Администрации». Во, кстати, надо будет Громосееву сказать опять, насчёт дружины, может теперь…

— Посмотрим.

Вот так вот и расстались, до собрания, каждый при своём; мягко говоря плохо относясь друг к другу; и каждый при своей тайне: Хронов несмотря на пару сорвавшихся с языка оговорок так и не сказал, что он «назначен» (а вернее мягко и исподволь подведён старостой и политтехнологом-Мунделем к идее «назначить себя» тут, в деревне и окрестностях), «самым главным», вершить суд и расправу, что оказалось ему очень по душе. Он не знал, конечно, про состоявшийся разговор про «Крысиного волка», который нужен до поры, и нужен для выполнения самой грязной, кровавой работы. Друзья же не продемонстрировали до поры весьма веский аргумент в деревенском споре — автомат с боезапасом…

Ситуация катилась, как колесо с горки, вихляясь и подпрыгивая на кочках.

ОЧЕРЕДНОЕ СОБРАНИЕ. ТИХАЯ ДЕРЕВЕНСКАЯ ЖИЗНЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

Собравшихся у «конторы-общежития-правления» оказалось неожиданно много. Видно было, что пришли практически все, даже старухи, даже Альбертик с Инессой не говоря уж о Роме (Кристина вертелась среди девчонок-«коммунарок»); пришёл и последнее время чувствовавший себя совсем плохо старик Пётр Иванович, бывший директор лесхоза. И как обычно сумрачный Вадим, с Аллой и дочками, которых он не отпускал от себя.

Пришли, наверное, вообще все — в последнее время Громосеев приезжал нечасто, а новости по радио просто пугали. Новости пересказывались со двора на двор, обрастали слухами; в деревенских вечерних обсуждалках на лавочках всё больше склонялись к тому что врут во многом: врёт и близкий территориально Оршанск, и далёкий Мувск, врут все, врут друг про друга, про обстановку в мире, про нынешние законы и про будущее. Кому верить, кто сейчас власть? — «Региональная» в Оршанске или «Центральная» в Мувске? Но там, в Мувске, как вещало «Радио Регионов», вообще бои, безвластие, голод и случаи людоедства; впрочем примерно то же вещало Мувское радио про Регионы, заверяя что в Мувске полный порядок и «принимаются меры для восстановления промышленности».

Кому верить?

Единственным, пожалуй, связующим звеном между деревней и цивилизацией был Уполномоченный (теперь уже непонятно какой властью, мувской или Региональной) Громосеев, если не считать редких поездок отдельных отчаянных в Оршанск на личном транспорте — вернувшись, они рассказывали про обстановку каждый по-разному. Ясно было что общей картиной не владеет никто. Вот Громосеев… Теперь он приехал не только сам на своей привычной пыльной «Ниве», но приехал в сопровождении пары парней в камуфляже и с полным «обвесом»: разгрузки с торчащими из клапанов автоматными магазинами, автоматами, в чёрных почему-то беретах.

Впрочем, парни вели себя вполне мирно: зубоскалили и перемигивались с девчонками, с удовольствием пили молоко, совсем по-деревенски грызли семечки и не отвечали на вопросы «Ну как там, в Оршанске?..»

Увидев автоматчиков, Владимир ощутил нешуточный укол страха; метнулась паническая мысль, что там, в сарае, они как-то наследили, может быть он оставил что-то ещё кроме Вадимова гвоздодёра, и это дало повод… что вот, приехали за ними! — но тут же здравый смысл подсказал, что случись чего, выглядело бы это совсем не так: зачем подозреваемых вытаскивать на общий сход, очень просто повязали бы дома… Он ободряюще толкнул в бок локтём тоже побледневшего Вовчика, шепнул:

— Не трусь, это не к нам…

… и тут же подумал — а чем чёрт не шутит; может таков коварный план Громосеева: повязать преступников «на людях», куда они наверняка ведь придут без оружия?? Снова напрягся, попытался встретиться взглядом с Вадимом, но тот упорно отворачивался, о чём-то беседуя с Аллой; наткнулся на ясный, и, что явно читалось, любящий взгляд Гульки… на душе потеплело, улыбнулся ей в ответ; холодный комок подкатывавший в груди к горлу стал понемногу рассасываться. Не, нет, вряд ли. Да и Громосеев не смотрит в его сторону, о чём-то беседуя с бывшим председателем; а тот совсем что-то неважно выглядит… Нет, не должно бы. А всё же как, чёрт побери, страшно чувствовать себя преступником, настоящим Преступником, убийцей, а не нашкодившим школяром, которого папа всегда может отмазать, или, на худой конец, спрятать в Америке! Лучше и не думать об этом, а то сразу вспоминается дёргающееся под одеялом прижатое к кровати тело и противное ощущение когда нож вспорол мягкое и упругое, и на руки плеснуло горячим… Тьфу ты, вот опять!.. Нет, не думать! Лучше и приятней вон, на Гульку смотреть — душа отдыхает!..

Рядом с Гузелью — Зулька, понимающе и ехидно щурит глаза, многозначительно кивает, показывает кончик языка. Вот змея! Шантажистка, ага. Надо будет ей конфет подкинуть, батя их не балует особо-то, а молодой организм глюкозы требует. Улыбнулся, исподтишка показал ей кулак.

Натолкнулся на ненавидящий взгляд Хронова; и этот тут же, стоит рядом со старостой, и с этим, как его, квартирант у старосты, журналист что ли. Всё по старой привычке с портфелем по деревне таскается. И юрист тут, и… вообще все.

Видно было насколько много за последний месяц, даже за последние, скорее, две недели, увеличилось население Озерья; теперь бывшие, деревенские, просто терялись за подавляющим количеством явно городских лиц. Ооо, и батюшка здесь, Отец Андрей в смысле, а это, видать, его паства… Стоят особняком, со всеми поздоровались, но в толпу не мешаются. Сектанты, блин. И Катька возле них; ишь, подошла, перекрестилась, голову склонила — благословил; так это у них, кажется, называется. Занятно. Надо будет с батюшкой как-то поближе познакомится — удобное там место, на пригорке, церковь-то. А с батюшкой всё больше мы по хозяйственным вопросам, да бегом-бегом… не дело. Что бы профессор сказал?

Шумели, переговаривались. С вожделением поглядывали на приехавшую с Громосеевым же автомашину — грузовик-фургон, ЗИЛ, с многообещающей надписью синим по блестящему цинковому борту будки «ОАО Оршанскпотребкооперация». Водитель курил, сидя на подножке; к нему тут же начал бить клинья вездесущий Морожин; да и остальные мужчины Озерья при виде такого табачного благополучия выстроились чуть не в очередь за «докурить». Рыхлая, потная тётка дремала в кабине. Прошёл слух что это автолавка. Может и правда — жизнь налаживается, ааа??..

Но новости от Уполномоченного были совсем не радостные.

Постучали ещё раз в висящую около дома железяку, созывая последних задерживающихся. Когда он, взойдя на крыльцо конторы, жестом огромной ладони призвал всех к молчанию и начал излагать, как на деревенских собраниях всегда и водилось, с «ситуации в мире», но быстро перешёл к «ситуации в стране и районе», собравшимся стало ясно, что каких бы то ни было улучшений в ближайшее время ожидать наивно…

С поставками топлива стало совсем плохо. НПЗ работают на 5-10 % мощности, да ещё жуткая коррупция и хищения — ставший поистине золотым бензин растаскивают и выносят чуть ли не в карманах, в бутылках; несмотря на драконовские охранительные меры; но это капля по сравнению как воруют на пути от НПЗ до автозаправок… Естественно, топливо идёт в первую очередь на нужды Администрации и «силового блока». Но! Но! — подчеркнул он, стремясь сгладить негатив — с электричеством хуже не будет, даже лучше — всвязи с остановкой большинства производств появились излишки в гидро- и атомной генерации. Так что, дорогие сельчане, со светом у нас всё будет в порядке, жаль что трактора на электричестве работать не могут… — добавил он между делом.

Осложнилась криминальная обстановка…

Владимир напрягся, ожидая услышать детали о убийствах в Никоновке и воспоследующих за ними мерах, но Громосеев коснулся этого лишь мельком: вот, мол, как пример, сгорел дом с постройками, думали бытовой пожар, поскольку и проживали там форменные отморозки; оказалось убийство. Причём двух женщин в том числе… В толпе встревожено зашумели.

— А что за «отморозки»? — кто-то переспросил, — Это не те, что на мотоцикле с автоматом по селу тут рассекали?

— Они самые.

— Оооооо, — гомон толпы изменил тональность, — Так их нисколько и не жалко! Поделом! Воздух чище станет!

— Ти-хо! — прикрикнул, успокаивая, Громосеев, — Это были люди, напомню, наши сограждане! И, напомню, вместе с ними были убиты две женщины: старуха, хозяйка дома, и молодая девушка! Что вообще ни в какие ворота! И это далеко не первый случай на районе, ими занимается Оршанская прокуратура!

Владимир отвёл взгляд от лица Громосеева, и тут же натолкнулся опять на ненавидящий взгляд Витьки. Вот гад, уставился. Может он что-то подозревает??.. Отогнал эту мысль, эдак я теперь во всём только и буду подозрительное видеть, это прямой путь к паранойе… Ничего он не знает; но ишь уставился… Грохнуть его, поганца? Чёрт, начинаю мыслить как урка какой-то! Посмотрел на Вадима, но тот вообще, слушая, смотрел куда-то в сторону, и лицо его было совершенно непроницаемо.

— …основания предполагать, что последние нападения в районе и даже убийства совершаются организованными этническими преступными группами, так называемыми гастарбайтерами. Есть, что называется, в убийствах некий «восточный колорит»… ну и ещё некоторые детали. Но это всё неважно! Преступность, как неоднократно было сказано, не имеет национальности! Важно другое: в условиях разгула криминала принято решение… («- Кем принято??» — послышался выкрик, явно Морожина, но Громосеев его проигнорировал) …принято решение… принято решение организовать на местах дружины по охране правопорядка!

— … и вооружить их дрекольем, так? — вставил Морожин.

Громосеев ответил ему только тяжёлым взглядом, но неожиданно на сторону Морожина встал Пётр Иванович, бывший директор лесхоза:

— Дружины — это хорошо. Но — вот, говорил ведь я тебе, Антон, что нельзя у людей на селе ружья отбирать! А ты «постановление, постановление!» Иногда нужно к постановлениям и голову прикладывать…

— И насчёт дружины я давно уже говорил! — выкрикнул Вовчик.

Громосеев на мгновение смешался:

— Не больно много-то тех ружей и изъяли… Тут, в Озерье, так и вообще ни одного! А и, напротив, вот, из конфискованного… ээээ…, то есть временно изъятого на хранение фонда вооружить получилось, значит… Вот, Виктор Хронов, — с ружьём всегда, молодец! А вы, Борис Андреевич, почему не носите?..

— Тяжёлое, — буркнул тот, — Мне б пистолет.

— Ну, «тяжёлое»… Мало ли что тяжёлое. — намёк о пистолете Громосеев пропустил мимо ушей, — Надо носить! А насчёт изъятия была директива, так что ж, не выполнять было?? Сейчас ситуация изменилась, сейчас напротив… Вот, в Никоновке, там село не в пример больше, как-никак центральная усадьба, там принято решение сформировать вообще мобильную группу из местной молодёжи. И вооружить соответствующе. Для оказания, так сказать, силовой поддержки органам правопорядка.

Толпа собравшихся это сообщение встретила вполне, в общем, спокойно; ибо непосредственно никого тут это не касалось, мало ли что там, в Никоновке, но Владимир вдруг ощутил сильный укол тревоги. Это что ж такое делается! — мы на преступление, на убийство пошли чтобы перехватить инициативу, убрать наиболее одиозных, и изъять стволы, которые, собственно, и являлись угрозой, и основой агрессивности «никоновских ухарей», а теперь их же и вооружают?? Да они же…К чему тогда всё было??

— Простите, Антон Пантелеевич, разрешите вопрос! — он вклинился в речь Громосеева, — А кто будет контролировать это вооружённое формирование? И руководить им?

— Региональной Администрацией руководство местными дружинами охраны правопорядка возложено на Региональных Уполномоченных…

(В Администрации всячески старались в наименовании уйти от напрашивавшегося «отряды самообороны» — от кого, спрашивается, самообороняться?.. и зачем тогда Власть, если не может защитить своих граждан?? Это какой-то махновщиной попахивает! Потому остановились на нейтральном «отряды охраны правопорядка», — правопорядок-то назначает Власть, так что тут хоть не пахнет противопоставлением Власти и Народа… в Региональной Администрации тоже заседали светлые головы!)

— … таким образом руководить и осуществлять контроль буду я лично. В оперативных вопросах решать будет… вы его не знаете, Дмитрий Фёдорович, полковник в отставке, он из эвакуированных… он будет осуществлять обучение и вообще оперативное руководство. Будут выделены фонды на снабжение отряда лёгким стрелковым вооружением. В общем это не существенно.

— Это как раз существенно, Антон! — неожиданно для Владимира именно старый бывший директор лесхоза вник в опасность ситуации, — Ты как-то залихватски: сформируем отряд, вооружим… Кого вы вооружите? Тех вот что тут драку на танцах устроили? Этого… Гришку Шидловского со товарищи вы вооружите? Как понимаю, по примеру швейцарской армии — чтобы оружие было постоянно при себе, и дома тоже, так ведь? Иначе весь смысл теряется. Так что? Тем что вы Гришку — а у него две судимости по хулиганке, его весь район знает, — в «отряд правопорядка» запишите он что, другим станет?? Оружие ему дадите…

Ситуация предстала в другом свете, собравшиеся вновь загомонили, послышались возгласы:

— Не давать отморозкам оружие!

— … что это ещё такое!

— … да они там поубивают друг друга, а потом и за нас возьмутся!

— … одни убились, так они других на нашу голову вооружають!

— Да перестаньте вы, где та Никоновка и где мы, нашли о чём переживать!

— Вас тут не было, когда два отморози с автоматом тут всю деревню строили. Начинали, типа, строить…

— … а драка эта безобразная! А теперь они ещё и с оружием приедут!!

— Ти-хо! — Громосеев поднял руку. — Всё будет не так! Судимым, конечно же, никто оружие не даст! Оружие будет храниться под замком и выдаваться только дежурной смене, и, по тревоге, ополчению… то есть отряду. Дружине, в смысле.

— Чо там, оружейка армейская, што ле? «Под замком». А замок охранять те же и будут!

— … Никто вас тут не приедет… обижать. Напротив, мы рассчитываем что криминальная обстановка в районе после этого стабилизируется…

— Оне рассчитывають!..

— Я говорю меры принимаются, и меры действенные!

Громосеев говорил и сам не верил в сказанное. Сейчас, как почувствовав бессилие Власти, на подведомственной территории все как с цепи сорвались: наперебой предъявляют друг другу счета за прошлые и новые обиды, и, не ограничиваясь словесным выяснением отношений, не долго думая пускают в ход что только под руку подвернётся: топоры, вилы, ножи, лопаты… Без известий о бытовой драке с членовредительством, а то и со смертельным исходом не проходил уже ни один день. Чёртова сельская местность! В городе хоть запереться можно было в квартире от докучливых соседей, а тут… То и дело приходили известия о ночных поджогах — прямо как в период коллективизации сто лет назад… Но тогда хоть имущественный фактор играл роль, было что делить, сейчас-то что?? Режут друг друга за сломанный забор, за курей поклевавших огород, за собаку задавившую соседскую курицу, за дерево на границе участков, за косой взгляд и грубое слово… Кончилась, кончилась видать былинная деревенская «общинность», поломали её сериалы и новый образ жизни, а что делать? Не сказать же что «власть умывает руки, разбирайтесь сами»? Да и свято место пусто не бывает — стоит только устраниться, на твоё место тут же вылезет какой-нибудь самоназначенный «атаман», который заявит что он теперь и есть Власть, что защитит и наведёт, понимаешь, справедливость!.. много ли селянам и эвакуированным надо! Потому и приходилось по мере сил и возможностей поддерживать рейтинг Администрации, Власти, «Центральной» или «Региональной», или «Районной», чёрт их теперь разберёт, они стали как амёбы размножаться делением, эти чёртовы администрации; и каждая называет себя единственно законной Властью, и каждая считает тебя её чиновником, отдаёт распоряжения… Он и сам уже толком не знал к какой из «властей» он теперь относится, кем «уполномочен»; и для себя просто решил, что кто оказывает реальную, материальную, осязаемую поддержку — тот, стало быть, и есть Власть.

Вот сейчас Власть — Оршанская, откуда со скрипом выделили в район автолавку с товаром (конфискованным у бывших мелких торговцев на складах и оптовых базах), лимиты на бензин и двух бойцов в охрану. А Мувская, которая в последний месяц только отчёты требует — да пошла она в болото! На их «запросы» Громосеев теперь нагло отговаривался занятостью.

Да, неплохо, неплохо бы вооружить молодёжь, организовать, и самим решать местные вопросы… с теми же мигрантами, кстати, они…

Он оценивающе оглядел присутствующих. Совсем маленькая деревня, но и здесь вот есть молодые крепкие мужчины; вон, тот же Хронов, стоит в обнимку с ружьём, и тогда, с мотоциклистами, вроде как не сдрейфил, оказал поддержку, и слухи про него разноречивые… вроде как боец. Посмотрим.

Собрание шло своим чередом, то вскипая как кастрюля с водой на сильном огне когда затрагивались животрепещущие вопросы, то затихая и мерно колыхаясь как прибой.

Обсудили важное. Девчонки-«коммунарки» и давно уже работавшие с коммуной единым фронтом выступили за введение трудодней, и за отоваривание по трудодням, исходя из вложенного в продукцию времени и сил. Действительно — с какой стати только что приехавшие будут теперь в коммуне жить на всём готовом?? Ведь они не работали.

Пришлось напомнить и растолковать им, что «коммуна» — это не колхоз, тут действует другой тип распределения материальных благ; собственно и сами они пришли во многом на готовое: помещение, паёк, инвентарь, охрана. Виноваты ли только что прибывшие, что задержались в городе?..

— Да, виноваты! — был единодушный ответ.

Этот сельский групповой эгоизм, он неискореним. Пришлось пообещать что их предложения будут рассмотрены.

Несколько фактов воровства, несколько случаев пьяных драк среди эвакуированных (Хронов о конфликте с Владимиром счёл за лучшее умолчать). Громосеев пообещал, что если найдёт самогонный аппарат, то владелец (- Или владелица, — как он тут же поправился, кинув взгляд на потупившуюся бабку Валерьевну) непременно пойдёт под суд!

Списочный состав изменился, — как доложил Борисович, за последнюю неделю прибыли в село пятеро одной семьёй; убыло трое, — двое решили перебраться в Демидовку, и пропала мадам Соловьёва. Как «пропала»?

А вот так. Исчезла и всё. Вещи на месте.

— Медведь в лесу задрал! — глупо пошутил Морожин, но шутку не поддержали. После рассказов Громосеева о растущем и в сёлах криминале шуточки о безвестном исчезновении были как-то не в тему. Но… Пропала и пропала. На «поисковую экспедицию» или там «прочёсывание местности» явно сейчас людей не подвинешь, тем более, что тётки, её адепты и последовательницы, и так, говорят, обошли все возможные и представимые места, и даже в колодцах шарили. Пропала.

Ну… пропала. Что ж теперь. Не ходите поодиночке, давно вам говорил… Ну и… Как уже сообщал, давайте создадим местный отряд самообороны, тьфу ты, то есть отряд по поддержанию порядка, то есть дружину. Руководителем будет уважаемый — вы все его знаете! — Борис Андреевич; а в командиры предлагаю Виктора Хронова, вы тоже все прекрасно его знаете!

Хронов переглянулся со старостой и приосанился. Собрание пошумело, обсуждая, в общем без азарта; только что прозвучало несколько девчачьих реплик:

— А что Хронова? Вон пусть Володя. Он спортсмен. Или Вовчик. Он нас реально на поляне выручил. Что Хронов-то?

— Голосовать давайте! Почему Хронова?

— Катьку в командиры!

— А девок в отряд будут зачислять? А оружие?..

— Если девок в отряд — то я вношу свою кандидатуру в командиры! — влез Морожин и глупо захохотал. Его не поддержали.

Владимир тут же устранился, заявив что вскоре уедет, и на неопределённое время, чем вызвал вздох разочарования; а Вовчик, подумав, тоже отказался — занимать какую-то «официальную» или хотя бы полуофициальную должность не вязалось с сформированной им для себя концепцией выживания. Ну, значит Хронов!

Внезапно выступил сам Витька. Уверенно взошёл на крыльцо, подвинув габаритного Громосеева, и обратился к собравшимся с речью. Речь его была неожиданно грамотна и последовательна. И изобиловала литературными оборотами, явно нехарактерными для Хронова-анархиста:

— Граждане односельчане! В это трудное для страны, и, как мы знаем, для всего мира время, когда на фоне мирового кризиса идёт обострение социальных проблем, мы как никогда должны быть сплочёнными и …

Далее, после общих фраз про сплочённость и единство, правда неясно вокруг чего или кого, подразумевалось что вокруг власти, что было неожиданно слышать из уст записного «противника всякой власти», последовали несколько дельных организационных замечаний, причём он не преминул и лягнуть самого Громосеева, отметив что «если бы уважаемый Уполномоченный больше времени уделял коллективу Озерья, то это было бы для организации только на пользу!» Что понимать под вниманием и какому «коллективу» он не уточнял, но выпад в адрес Громосеева был явным:

— … и вообще, граждане односельчане, мы с вами сейчас в одной лодке, и, эта… выгребать против течения должны вместе, плечом к плечу! Мувская Администрация далеко, Региональная, дай бог ей здоровья, тоже неблизко; а мы тут все… все соседи, друзья и братья! Распоряжения от властей, которые передаёт уважаемый Антон Пантелеевич, это конечно хорошо и правильно, но нам больше чем указания пригодилась бы вполне материальная помощь: топливом, продуктами, которые мы не можем произвести на земле, промтоварами, оружием наконец! Именно при такой помощи возможна, как говорил ещё классик, смычка города и деревни; мы же пока чувствуем лишь обязанности с минимальной помощью! Понятно, что Озерье населённый пункт совсем маленький, несравнимый с той же Никоновкой; но и тут живут люди, и эти люди… хм… эти люди… — он сделал неосознанный жест чтобы достать из кармана бумажку с написанной, заученной речью, составленной политтехнологом Муйским, но вовремя одумался, достал из кармана замызганный носовой платок, вытер лоб:

— … также желают жить в человеческих условиях! Мы знаем, что в ту же Никоновку и в другие сёла из Оршанска приезжают частники, коммерсанты; привозят на продажу и мену необходимую продукцию — почему хотя бы некоторых из них не обязать-перенаправить на Озерье?? В этом явный недочёт местной администрации; оно и понятно, да, мы, на месте, должны сформировать дееспособный орган, который взял на себя бы… Мы…

И так далее.

Речь его понравилась, его подбадривали одобрительными выкриками, вожделеющее поглядывая на явно автолавку. В самом деле! Что ж это такое! Указания какие-то, «директивы» — нифига не вникают в нужды. Вот, Хронов, правильно им, сыпь, мы тоже люди, чёрт побери! Правильно, молодец, Витёк!

- Володя! — кто-то тронул Владимира за плечо. Обернулся — о, Мэгги!

— Привет.

— Привет. Володь, дело есть. Ты в самом деле в Оршанск едешь?

— Думаю да. Даже наверняка. Не «насовсем», а на «осмотреться и поработать».

— Вот. Володя. Дело есть.

— Ну?

— Не здесь. Можно мы с Надькой к вам завтра зайдём?

— Нуу… Заходите, чего бы нет?

Мэгги выглядела как-то неважно. И дело было не в том, что деревенская жизнь и ежедневный труд возле плиты не оставлял времени на пользование макияжем, значительно сняли лоск «непростой столичной штучки»: выглядела она для своего окружения и своего деревенского прикида вполне себе; тут было другое — от неё веяло тревогой. Вокруг глаз залегли тени, подчёркивая мелкие морщинки — не высыпается? Что-то случилось, и она об этом постоянно думает? Со всеми нами кое-что случилось, и все мы думаем… Заболела, что ли, мувская прима?

А та как ни в чём не бывало вдруг улыбнулась, кокетничая подняла бровь, быстро облизала сочные губы, всем видом давая понять тем, кто возможно видит со стороны их краткую беседу — так это, перекинулись парой слов ни о чём красивая девушка и симпатичный мальчонка, обычный молодёжный флирт, ничего более, — и, отходя, надевая солнцезащитные, модные конечно же, очки, шепнула:

— Так значит мы к вам завтра утром, ага? Баня у вас исправная?..

— Как бы да…

Народ уже, дослушав речь Хронова, по команде Уполномоченного стал выстраиваться в очередь к автолавке.

ДИАЛОГИ — ПЕРСПЕКТИВЫ

— Аттлична, Витёк, аттлична! — Борис Андреевич был весь благорасположненность, — Просто великолепная речь! Ты сразу показал толпе, что ты прирождённый Лидер!

— В самом деле! — хвалил и Муйский — Настоящий, прирождённый оратор. Трибун! Фидель Кастро!

— Ну, вы скажете… — Хронов покраснел от удовольствия.

Вот оно! Прав был Муйский — этот пацан страдает мощным комплексом неполноценности, отсюда и его выпендрёж с анархизмом! — ласково глядя на Витьку, думал Артист, — Вот на этом мы его и держать будем! — на крючке гонора, гордости. Кровью повяжем — он у нас по струнке ходить будет! Морду ему, видать, Владимир начистил — то-то он распинался так, что «выгнать их из деревни да выгнать, а не то пойду их и сам постреляю!» Кишка тонка, думаю. Но теперь из шкуры вон будет лезть чтобы наверх пробиться и «отомстить!» Как это? А!

Но вообще полезно, конечно. Это..? — «система сдержек и противовесов», как Мундель говорит. Как у Товарища Сталина. Пускай их ненавидит, пускай. Крепче за меня держаться будет. Пообещаю ему… Вот парней бы этих подтянуть, для равновесия, чтоб друг друга ненавидели, хе — но не судьба видать, не судьба. Норовистые, и, в отличии от Хронова, с головой дружат, не получится их на «чего изволите» держать… Хотя… Если как Витьку, как Мунделя, как юриста этого поганого, как Мэгги — зацепить на чём, да повязать кровью-та… на чём вот у них интерес, на чём слабина? Вот и Мундель говорит, что у каждого человека есть слабина; и дьявол там, внутрях, согласно так подвывает — ищи, грит, Артист, ищи, должна быть!.. Дело времени — найти и зацепить!

— Вовка, ты что такой задумчивый?

— Вовчик… Вот какое дело. Я сегодня весь вечер думаю о происходящем — и оно активно мне не нравится. Более того — мне не нравится наше поведение в происходящем. Наши действия. Не этому и отец, и профессор учили.

— В смысле? Что не нравится, что не так?

— Понимаешь, дружище, какая фигня: если в Мувске мы хоть немного но что-то делали сами… как бы это объяснить… ну, мы создавали сами для себя среду — вот видеосалоны там, к примеру, то есть думали на перспективу; то тут мы тупо идём за ситуацией. Позвал Вадим украсть генератор — поехали, украли. Предложил… ну, автоматы раздобыть — поехали. Этот, староста что-то вокруг какие-то кольца вьёт, что-то ему от нас надо, говорит невнятно, но видно что какие-то виды имеет… А мы — как коровы, чесслово!

— Угу. Как хрестьяне.

— Да. Как крестьяне. Ни грамма предвидения и работы на опережение — отец бы меня запрезирал за такое отношение к жизни. И профессор бы высек — сказал бы «зачем я на тебя время тратил?»

— Да про что ты, Вовка?

— Про то, Вовчик, что мы ситуацию не прогнозируем, а идём за ней. Как коровы — подоили, — в стадо, на водопой, на выпас — потом на мясо.

— Чо-то на тебя депрессняк сегодня навалил. Что не так-то? Чего… опережать?

— А вот «чего», Вовчик. Мы, конечно, сюда, в деревню, слиняли от беспредела в большом городе, на «отсидеться». Если рассматривать в таком контексте — то вроде как всё правильно: домик тут, огородик, запасы… но! Сейчас видно, что как-то очень поверхностно мы тутошнее «мирное житие» представляли. По-прежнему, по-добепешному, так сказать: каждый занят своим делом, с соседями здороваемся, покупаем вот молоОчку, оказываем бытовую помощь — и всё. Это так было «до того как», и потому мы, не имея опыта и не представляя как оно будет, так себя и вели. И думали что так будет всегда. Но ты погляди, Вовчик — ведь не получается у нас этого «мирного жития!» Ты, кстати, обратил внимание, что и как Громосеев говорил про то …происшествие в Никоновке? Казалось бы — групповое убийство, четыре трупа, из них две женщины, дом сгорел… раньше бы, небось, год весь район только об этом бы и говорил, из Мувска бы зубры сыска, криминалисты бы бригадами наехали, — а сейчас что? Вроде как так, обычное происшествие, не особо выдающееся из общего фона — наверняка никто и не расследовал! И в то же время, хотя не защищают нифига, но гайки — закручивают!

Вовчик молча внимал.

— Во-первых, видишь — сразу врезали этот «продналог». Чёрт его знает как, но вполне ведь могут и собрать по осени. Пригонят грузовики, ментов немного, вот на это как раз и ментов найдут — вот она и будет, «продразвёрстка два-ноль». Не возражай, я знаю что мы-то откупимся, посажено у нас достаточно — ты принцип улови: Власть вовсе не «отпустила население на вольные хлеба», а намерена и тут, в деревне, вполне себе натянуть узду и держать всех в повиновении, хотя и не защищать! Вмешиваться в наши, в частности, хозяйственные дела. А от своих запасов и от огорода никуда ведь не денешься! Да ты не молчи, не молчи, Вовчик, ты мне вот теперь оппонируй!

— Ну а чо оппонировать-то. Так и есть. Но ты сгущаешь краски — ну, сельхозналог. Небольшой, в общем-то. Пахать «на коллектив» нас не заставляют… («-Пока не заставляют!» — вставил Владимир) Зато — то что раньше называлось «военный коммунизм»: электричество бесплатно, никаких сборов «за землю» и прочих налогов кроме натурального; даже вон, автолавка-то была не «за деньги», а по спискам — просто привезли и раздали, списочным составом… как бабки-то радовались!

— Дааа… коммунизм! Соль, спички, мыло привезли, лампочки — радости выше крыши! Щётки зубные…

— Ненуачо? Бесплатно же! Пока ты с Гулькой-Зулькой там любезничал я на нас в полном объёме!.. И не только соль-спички-мыло, хотя и оно не лишнее. Вовк! Я чо у водилы-то выменял…

— Да погоди ты, потом похвастаешься. Вовчик, я же говорю — крестьянское у нас стало мышление: оброк назначили — плохо! Мануфактуру привезли, да забесплатно — хорошо! Сельхозналог по осени соберут — плохо! Но опять чего-нибудь да забесплатно подкинут — хорошо! Как растения всё равно что, или как коровы! Как овцы. Нас пасут, кормят, стригут, доят и режут! А мы только мычим!

— Овец не доят, хы. И они не мычат, а блеют. А в остальном ты прав. Ну-ну, продолжай.

— Вот смотри. Идея с отрядом самообороны была твоя. Зарубили её. Сейчас тот же Громосеев, кто идею зарубил, приезжает из района и ту же идею подаёт уже как «директиву из центра». И?.. Во главе становится этот полудурок неадекватный — но с ружьём, а мы типа устраняемся. Ну я — ладно, я всё равно еду к Виталию Леонидовичу, потом в Оршанск — а ты-то что?

— А что я?

— Ты зачем устранился? Да знаю я твою концепцию, и то что она предполагает в первую очередь индивидуальное выживание, но ты посмотри как ситуация складывается!

— А как она складывается? Ты политолог — вот и растолкуй хрестьянину, хы. Что, думаешь нужно было с Хроновым бодаться за «место командира»? В административные органы лезть? Всё равно бы не взяли. Да оно и надо? Мы от этой малины из города-то сбежали, чтобы быть сами по себе!

— Очень может быть что и надо было постараться влезть в командиры! Не факт, но возможно. Ведь ты посмотри, Вовчик, что получается: не выходит в деревне «индивидуальное выживание», не выходит! Мы ж не на отдалённом лесном хуторе, мы в деревне, хотя и в маленькой — и ты видишь что получается: или мы входим в социум, ну, то есть участвуем в этих всех орг-мероприятиях: дружина там, распределение, то да сё; или мы устраняемся — и тогда рано или поздно этот социум нами займётся… Вовчик, хочешь историческую аналогию?

— Ну?

— Начало 20-го века. Кулачество. Были то что называется «крепкие хозяева». Те, у которых «всё в порядке», «всё схвачено». Когда ситуация стала в стране меняться, большинство из них решило — нам на это наср… наплевать, мы СВОИМ хозяйством занимаемся, более ни во что не вникаем, отстаньте! Ну точно как мы сейчас, или как твои интернетовские «выживальщики» себе это раньше представляли — упячусь, мол, в деревню, где печка-гречка-колодец, и буду жить прям кум королю, племянник султану. Как мы. А дальше что? Как тогда было: пока они «чисто своим хозяйством» занимались — грянули перемены, всех уже не добровольно, а насильно согнали в колхозы, а сопротивляющихся — в Сибирь! Улавливаешь аналогию? Мы сейчас тут — такие же кулаки! С такой же перспективой!

— Ну уж. Какая Сибирь.

— Практически, да. Что ты думаешь. Вот, посмотри — маргинал Витька Хронов стал командиром формирующегося отряда. Дружины. Кто будет «формировать» — Громосеев? Да нафиг надо! Витька и будет формировать, с БорисАндреечем. И этот, Мундель всё рядом с ними вьётся. Назначат кого надо, и куда надо. Потом введут какие-нибудь «оброки» для невходящих в отряд, то есть в «дружину». Типа «раз мы вас защищаем», то вы то-то и сё-то обязаны. И не возразишь: Громосеев их вооружит, да и за ними власть, легальность, Администрация эта самая. Понимаешь? Будет что-то вроде «Комитетов бедноты» — а ведь они в конце то концов всех кулаков-то и повывели! То есть или ты в колхозе — и мычишь как все, или — в Сибирь. Или к стенке, что также было не редкость.

— Даааааа… — челюсть у Вовчика от таких перспектив отвисла, глазу упёрлись в пуговицу на рубашке Владимира и застекленели: он явно представил себе как через какое-то время тот же придурок Витька Хронов, которого они сейчас только что пинками не гоняли, через некоторое время придёт, да «с мандатом», и будет распоряжаться у них во дворе, а может и пристрелит… или сошлёт куда! А что, и очень просто! — Вовчик тоже историю знал, и знал что история склонна повторяться.

— Ну нифига ж себе… Вовк. Может, ты того — утрируешь? Сгущаешь так сказать?

— Да ничуть. Так всегда в истории было — ты или среди тех кто ест, или среди тех, кого едят, дело только во времени. Эти, кулаки которые, кто колхозы и Советскую власть раньше не воспринимали, тоже думали что они «сами по себе» и «их не тронут!»

— Дааа… Перспективка. А что делать?

— Надо или перехватывать управление, влазить в эти вот создаваемые структуры, причём на руководящие должности, — или самим создавать что-то альтернативное. Альтернативную силу, так сказать. Чтобы считались. С одиночками, Вовчик, никто не считается. Одиночки, Вовчик — это всегда корм!

— Понятно… Убедительно. Но… Теперь ведь насчёт дружины как бы и поздно, а? И потом, за Хронова явно и Андреич, и Громосеев; а за нас — чисто девки; ну, может ещё Вадим с семьёй и пара бабок, которым мы помогали. Кто их слушать будет? Даже квартирант наш наверняка бы против был, после наших с ним размолвок. А остальным — параллельно. И — слышал какую речугу Хронов задвинул? Наверняка готовился ведь, ему ж чуть ли не аплодировали. То есть там уже было всё схвачено.

— Да. Сейчас, пожалуй, с Хроновым бодаться поздно… Я на толпу смотрел — ну реально идиоты: он им всякую чушь толкает, а они на него смотрят как детишки на Деда Мороза. И избрали ж, конечно.

— Может пришибить его?

— Да что ты заладил «пришибить-пришибить», прямо в натуре как кулак-мироед в советских фильмах! Это не политическое решение. Просто… Просто нужно этот момент, вот про что с тобой говорили, иметь ввиду, и в случае чего предпринимать соответствующие шаги. А ситуация будет меняться — такое уж сейчас время. А что толпа была за Хронова — это временно. Люди ведь тупые. Всегда такими были, только раньше, в ТО время жизнь была так устроена, что выживали и идиоты. Можно было косячить, совершать фатальные ошибки — и это прощалось. Ну, разве только пальцы в розетку не прощалось… но это уже само мироздание наказывало, а в социальном, межличностном плане можно было косячить — и без последствий. Идиоты! Они всегда были идиоты! Но до сих пор не поняли, что время безнаказанного идиотизма кончилось! Выбрали, называется!..

— Вовк… — Вовчик просительно — Может не поедешь никуда? Мы бы тут с тобой вместе… а? Оружие у нас с тобой теперь есть…

— Поеду, Вовчик. В городе власть и информация. В городе — сила. Или «город — сила»? Как это Данила Богров в «Брате» сказал? Поеду в том числе и для того, чтобы оттуда тебе же и помощь оказать, буде придётся. А тут — будет «база постоянной дислокации» под твоим присмотром. Автомат у тебя останется, так что в случ-чего… Кстати, Вовчик!..

— А?

— Девки к тебе нормально относятся, даже очень.

— Ну уж…

— Я тебе говорю. Ты их зря избегаешь, хы. Заметил, какие они все стали симпатичные на свежем воздухе и деревенских овощах?

— Гы. Они и были не очень страшные, гы. Выгорели и загорели все. Амазонки, хе.

— Тут ещё вот какой момент: Громосеев и Андреич девок недооценивают, воспринимают чисто как часть толпы — ну, девки и девки, типа. А они ведь — коллектив! Ты посмотри — сколько времени уже, а они все вместе держатся, слитно-спаянно, даже Мэгги с Надькой, хоть и живут отдельно. Причём, заметь, все тренированные как спортсменки высокого уровня — это тебе не хлюпик анархист, попробуй-ка пахать на сцене и в балетном зале как они!.. Да любая из них, случись что, того же Хронова уроет, дойди дело до драки.

— Да ну тебя, Вовк. Девки и девки, что «амазонки» — это так, к слову. Ну, тренированные, ну, фигурные, ну — коллектив. И что?

— То. В случае чего, как это не смешно звучит, на них можно опереться как на реальную в деревне силу. Раз уж тут в деревне такие мелкие расклады. На кого же тут, в деревне, опираться? Мужики все «менеджерских кондиций», из города, типа этого Мунделя да юриста, что у Вадима живёт; молодёжь — всё типа этого нашего Альбертика, то есть не сила нефига. Да-да, ты учти это! Хронова девки после той «поляны» всерьёз не воспринимают. А ты же для них — авторитет. Видал, как они на дыбы поднялись, когда Громосеев только намекнул что надо бы тебя наказать за ту расправу с приезжими?

— Это всё Катька. Она ко мне неровно дышит, я знаю…

— Да не только Катька, все.

— И что?

— Ничего. Просто имей это ввиду.

— Ты так говоришь, вроде как завтра уезжаешь и наказ даёшь…

— Ну не завтра. Просто проговариваю о чём думал. Чтобы в сознании уложилось — и у тебя тоже, кстати. Имей ввиду: девки как коллектив тут — сила. Только они пока не осознают этого. Но — дойдут до понимания, полагаю. При грамотном руководстве. Заметь — приехавшие, эвакуированные все ведь вокруг девок в коммуне кучкуются, они в коммуне как ядро!

— Да уж.

Помолчали.

— Кстати, надо и мотоцикл перепрятать. И легенду придумать — с кем и как я уезжаю, и зачем. Да, что ты там говорил выцыганил у шофёра?

— А, да. Не поверишь, Вовка — тротил!

— Взрывчатку, что ли?? Да ну нафиг, как так?

— А вот так. Показывать тебе сейчас не буду — пока ты тут в задумчивости по двору туда-сюда ходил как Ленин в Разливе возле шалаша, я всё уже сныкал; да там и смотреть особо не на что: это не шашки, это куски просто — поломанные и обкрошенные. Там как вышло. Водила этот от Администрации часто ездит по району. Помнишь — две недели в стороне Демидовки, но западнее, что-то громыхало два дня, и зарево? Громосеев ещё потом сказал что какие-то склады горели, и всё? Вот. Это не просто склады — это склады артиллерийско-ракетного вооружения, дивизионного значения, около Городища. Три дня горело и бабахало — никто не тушил. В общем-то это повсеместно теперь, — склады горят и взрываются; не то случайно, не то Новая Администрация целенаправленно их количество сокращает, чтобы под контролем проще держать было. Вот. Когда там уже всё потухло и отбабахало, водила этот что-то в Городище возил. Говорит, там не только взорвалось и сгорело, но и значительную часть всякой взрывчатой хрени просто раскидало по лесу. Местные такие штуковины как в лесу находят, ну, типа покорёженных реактивных снарядов или мин, чаще всего стараются стороной обойти. Чтобы не подорваться; а там и просто куски тола раскидало; а кто в теме и разбирается, или просто отмороженные пофигисты — те взрывчатку собирают, и как топливо используют. А что — горит в печке вполне себе, коптит только. Ну и вот. Он тоже насобирал, просто так, только не знает что с этим делать, возит бестолку — никому не надо. Ну я и купил. За бутылку самогона, пузырь ликёра и, хы, две новых колоды игральных карт — прикинь, Вовка, тоже — ценность!.. Кстати, ты прошлый раз в подпол лазил — бутылки не переставлял? Что-то там всё не так, и, кажется некомплект, или я сам куда переставил?

— Нет, не трогал. А это точно взрывчатка, Вовчик?

— Судя по всему да. И на вид, и пахнет специфически. Что бы шофёру придумывать? Надо будет попробовать, рвануть где-нибудь, а?! Перетопить на водяной бане, детонатор я сделаю; можно «кису» замутить, она тротил нормально заведёт, ацетон у нас есть, или там…

— Занятно. Чем чёрт не шутит, может и пригодится. Нам всё может пригодиться, вплоть до этих удобрений, что натащили в сарай… Мы тут как на острове, нам всё впрок. Да! Я тебе не сказал — завтра Мэгги с Надькой утром придти обещали. Не знаю по какому поводу. Вроде как в бане мыться просились.

— Предлог?

— Похоже на то.

— Хы. Хорошо что презервативами затарились.

— Да ты маньяг.

— Станешь тут. От такого окружения и такой жизни.

— Мэгги! — голос Артиста в темноте был сух и деловит, — Значит так. Хватит этого Буратину доить; пора его на щепочки и на топливо. Пригласишь его типа «на поговорить» в рощу, за школу. Он пойдёт, он на тя запал, хы. Я его понимаю, впрочем. Как и всех твоих прежних мужиков! Намекнёшь там, подмигнёшь, бедром коснёшься — не мне тебя учить. Буратина — так и вообще, он же деревянный, хы. Значит, по времени…

— Боря… — Мэгги просительно, — Ну зачем тебе всё это? Тебе же деньги не нужны, я же чувствую.

— Деньги для меня дело десятое, как и золото. Видишь, я даже не интересуюсь сколько у тебя, и где схоронено — неважно мне это.

— Да. Зачем тогда? Зачем ещё один грех на душу брать? Пусть живёт?

— Ха-ха-ха-ха! — в темноте смех Артиста прозвучал зловеще, — Про какие «грехи» ты говоришь?? Нету, дура, никаких грехов, не-бы-ва-ет! Ты видела — я после того, ну после «того», в церковь спокойно заходил, спокойно «молился-крестился», и никто меня, заметь, бл. дь, молнией не поразил, и иконы не заплакали! Даже аппетит не ухудшился, напротив!

— Боря, я насчёт грехов не специалист, это к Отцу Андрею на эту тему, ему по рангу положено разбираться, я сама своих грехов имею вполне достаточно… Но ты… Зачем это, Боря? Ты ведь как наслаждаешься — чувствую я это. Ну та тварь — ладно… Но тут-то зачем, Боря? Грех греху ведь рознь. Зачем он тебе, этот Буратина?

— Надо, дура. Не твоего ума дело. Сказал же — не в золоте дело. Тут другое… Тут деловые соображения, хе… Точно он всё с собой носит?

— Точно. Никому, сволочь, не доверяет, и жене тоже. На днях, как опять менял, притиснул меня в уголке, начал лапать — чувствую, у него под майкой как корсет, жёсткое. На себе и носит. Сволочь.

— Что сволочь-то?

— Встречала я таких в жизни уже. Как есть сволочь.

— Ну вот, «сволочь». А ты ещё за него переживаешь! У тебя все сволочи, хе. И я сволочь?

— И ты.

— Хы-хы, спасибо за откровенность. Не разочаровываешь, девонька. Так может это ты не по тем дорожкам ходишь, что тебе постоянно и стопроцентно сволочи попадаются? Ладно, не крысься. Мы ведь с тобой похожи, правда? Оба считаем себя выше всех, оба относимся к остальным чисто как к мусору который можно использовать — или выбросить, уничтожить… Да, Маша, я всё спросить хотел: ты сама-то ведь не с Мувска? И стряпать умеешь, и стирать, и чинить — деревенская, поди?

— Не твоё дело! И не Маша я, — Мэгги! Понял??!

— О. О! Ишь, разъярилась… Не нравится, когда по имени-то, кликуха-то больше нравится?

— Не «кликуха» — сценический псевдоним. Знаешь ведь, что не терплю, когда меня этим дурацким именем… Маманя, дура, «Машей», от большого-то ума… Колхозница, ёпт!

— Хы, значит правда деревенская? Да не шугайся, это неплохо. Оно конечно, «Маша» — это только коров за титьки дёргать, хы. Для большой сцены, или там олигархов — явно не то, плебейское слишком, а? Ма-ша. Маша! Слышь, Маш?

— Ааа, сссволочь, как же ты меня достал, садист, падла, чтоб ты сдох!!

— Аааа, ха-ра-ша, хороша, нравится мне, как ты яришься, ишь какая! Маша.

— Сссволочь!

В темноте слышится возня, натужное дыхание, потом звонкий звук пощёчины; снова возня, потом сдавленно-просительное:

— Не надо… Ааа!.. Не делай… Больно!

И совсем незнакомый голос, с хрипотцой и лёгким не то грассированием, не то рычанием:

— Вот так! Вот теперь хорошо! Теперь — порядок. Уяснила? Давай. На четвереньки, тварь! Кому сказал? Вот так! И… Вот так!.. Стони, тварь!!

…

— Всё?..

— Всё, хы. Ему — всё. — обычный голос Артиста, — А… Мне тоже надо. Хы.

— Кому — «тебе»? Ты что?..

— Мне… Ааа, не поймёшь. Кого хочешь, дорогая: Ромео? Отелло? Или Ричарда Львиное Сердце? Тоже был, говорят, любовник хоть куда! И убийца, кстати, ещё тот; собственно, как все в то время…

О Помфрет, Помфрет! О кровавый замок,

— Ты сумасшедший!

— Не-а. Не бойся, больно не сделаю. Я… больно не делаю, хы, это он всё. Он.

— Чокнутый. Сволочь! Видала я извращенцев, но чтоб таких!..

— Притухни. Я ведь могу и опять… поняла? Вот. Цени, пока я тихий и романтичный. Ну!

То есть на спину ложись теперь, дорогая…

ОСОБЕННОСТИ ДЕРЕВЕНСКОЙ БАНИ В БП-ПЕРИОД

Дурацкий разговор с Мэгги одновременно и раздражал и забавлял Владимира.

Да сразу уж было ясно, что пришли они с Надькой не в бане мыться, вернее — не только в бане мыться. Зачем? Вот это и было интересно — что от двоих «не последних на деревне парней» хотят получить не последние по внешности и прочим данным молодые соблазнительные особы — кроме бани и секса.

В последнем сомневаться не приходилось: девушки на визит в баню оделись так, что когда они прошли в калитку у не особо привыкшего к «та-а-акому» Вовчика — он сидел на корточках у конуры и гладил с урчанием жравшего Артишока, — челюсть упала на грудь и все мысли вольными пташками вылетели из враз опустевшей головы: Мэгги, обычно одевавшаяся в старенькие джинсы и затрёпанные футболки (где она их только находила — затрёпанные-то, не иначе в запасах бабки у которой квартировали) на этот раз была в некой вопиюще короткой золотистой тунике, целомудренно чуть ниже середины бедра, но зато со столь откровенно-наглым разрезом от подола до почти подмышки, что у Вовчика глаза невольно сфокусировались на этой детали её туалета.

Разрез, чёрт его побери, был сконструирован таким хитрым способом, что при малейшем движении показывал полное отсутствие нижнего белья, и в то же время совершенно не показывал ничего такого, что до времени демонстрировать было не решено. Хи-итрый такой разрез… А платье-то… вернее, маечка? Нет, всё же платье… о, чёрт! Декольте чуть не до… А Надька-то! Верная наперсница Мэгги и по совместительству кухарка-подсобница тоже не ударила в грязь лицом: её длиннющие ноги были полностью обнажены, упругую попку обтягивали узенькие джинсовые шортики, усыпанные какими-то цветными блестяшками — такие узенькие, что под ними, казалось, тоже не было места хоть каким-либо даже стрингам. Короткий жёлтый топик с блёсками кокетливо прикрывал упругую грудь с призывно торчащими под тонкой тканью сосками.

Определённым диссонансом выглядело то, что у девушек лицо, руки до плеч и шея загорели почти до шоколадного цвета, ноги же загаром были лишь слегка тронуты — но Вовчик как-то не заострил на этом внимания.

— Вы… эта… к нам? — как-то совсем по дурацки спросил он, продолжая сидеть на корточках возле жрущей собаки, совсем забыв что и Вовка вчера о предстоящем визите сообщил, да и сам он с утра сунул в карман пачку презервативов — так, на всякий случай, конечно же, без всяких дальних планов…

Девушки рассмеялись; Мэгги присела рядом с Вовчиком, на миг оголив через разрез всю себя от бёдер до шеи, потрепала Артишока за пыльный лохматый загривок:

— Ка-а-акой у вас классный зверь! А что это вы его всё на цепи держите, бедняжку? Не побегать ему, ни с другими собаками… не познакомиться… Володя дома?

— Аааа… да. Володя дома, сейчас позову. На цепи — потому что он Борис Андреича не любит — взаимная у них какая-то неприязнь. А «знакомиться» — к нему сюда соседские с… собачки сами прибегают… знакомиться, ага… — сразу на все вопросы ответил Вовчик и покраснел от некоторой двусмысленности.

— Ну, ещё бы — он же городской!.. — с глубоким грудным смешком ответила Мэгги, продолжая трепать загривок пса; а Надька как нарочно встала так, что чуть не касалась гладкой голенью локтя Вовчика; да ещё, наклонившись, рассматривая собаку, положила руку, опёрлась на плечо Вовчика… тот вмиг почувствовал что вставать ему сейчас будет весьма неудобно — по разным причинам.

— Во-вка! Вовка! Тут к нам пришли! — возопил он как мольбу о спасении.

Немного погодя хлопнула входная дверь, появился друг и спаситель Вовка, чья очередь сегодня была готовить завтрак, — в армейских камуфляжных брюках, сланцах на голую ногу и с обнажённым торсом, с полотенцем повязанным на поясе на манер передника, которое он тут же снял и им принялся вытирать руки.

— Оооо, привет, девчонки! Рано вы. А мы ещё баню не топили! — сообщил он, бросив взгляд на тощенькие пляжные сумочки-пакеты пришедших с торчащими оттуда краями полотенец.

— Ну так мы и поможем; не возвращаться же! — ослепительно улыбнулась Мэгги.

— Ясное дело! — тут же подтвердил Владимир, — Завтрак уже готов… но это и после бани можно. А что, — я маленько от мувских реалий отстал — сейчас ТАК, в таком прикиде в баню ходят?.. — он подмигнул, — Я думал так только на дансинг… коктейль-пати там, клубную вечеринку… не, я ничо-ничо, нам, деревенским, это только приятно…

— Хи-хи-хи.

— Ха-ха-ха!

— Важно ведь не «куда идёшь», а «к кому идёшь»… — поднявшись, и явно пародируя женщину-вамп, произнесла Мэгги, — Как говорила Мэрилин Монро в «Джазе только девушки», не так ли?..

— Как же, как же… Сеанс лечения там… яхта. Ничего что мы без яхты? По-простому мы тут, без регалий!

— Хи-хи-хи, вы нам и без яхты нравитесь! А если ещё и с баней!

Вовчик, с огорчением обнаружив что «В джазе только девушки» он не смотрел, и потому не понимает о чём идёт речь; но в то же время отмечая что разговор принимает всё более фривольный оборот, не преминул отметиться:

— Конечно «с баней!» У нас… хорошая баня. За отдельное вознаграждение готов побыть и личным банщиком-парильщиком!..

— Ооо, вы так добры, сэр! Это моя заветная мечта! Полагаю, о вознаграждении мы как-нибудь договоримся! — Надька, склонившись над Вовчиком, куснула его за край уха так, что он чуть не вскрикнул, окончательно развеяв сомнения в происходящем.

Вскоре вся компания — за исключением Артишока, — переместилась к бане, где с вечера ещё была набрана вода, оставалось только растопить печь; чем Вовчик с взявшейся ему помогать Надькой и занялись. Они скрылись в собственно бане, в парилке, и зашуршали там вениками, застучали дровами, звякнула разболтанная дверца печки… Владимир с Мэгги остались в предбаннике, вся мебель которого составляла старая обшарпанная лавка, зато в углу кроме дров у запасливого Вовчика были складированы в мешках душистые веники, и не на один сезон.

Мэгги, с одобрением осмотрев полутёмное помещение, отпустила несколько малозначащих замечаний и плюхнулась в шуршащую кучу.

— Воло-о-о-одя-я…

— Хм… — он опёрся на косяк двери. И поза, и весь вид Мэгги предельно ясно давали понять что и веники как ложе её вполне устраивают, и мыться-париться как бы вполне подождёт… Распахнувшаяся как бы ненароком золотистая, видно что очень дорогая, туника ещё раз продемонстрировала, что недоступных уголков на её теле нет, стоит только откинуть лёгкую ткань…

— Воло-о-одя… развлеки бедную девушку. Пока баня топится…

За дверью, в бане, звякнула жестяная шайка, стукнули дрова, глухо послышался шёпот, потом отчётливо Надькин смех. Судя по всему подготовка к бане шла полным ходом.

Владимир не двинулся с места.

— Или… может, мне подмести тут пока?.. — Мэгги засмеялась, она была настойчива, и явно привыкла всегда получать задуманное. Она облизнула и так влажно блестевшие от помады губы, её рука как бы невзначай скользнула по высокой груди, потом по талии, бедру… скрылась под коротким подолом туники. Уставилась на него дышащими зрачками. Приглашение, да. Продолжение было предельно ясно и явно не один и не десять раз отработано. Очевидно, всегда работало без осечки. Ну??.. В чём дело-то?.. Давай!

Что-то произошло. Владимир прислушался к себе: вдруг стало спадать всё нараставшее напряжение. Ещё несколько секунд — и он уже мог смотреть на неё практически без вожделения, умело подогреваемого всё то недолгое время, пока Мэгги с подругой были здесь.

Он овладел собой. Чёрт побери! А ведь минуту назад он шёл сюда с одной мыслью — завалить её на эти вот шуршащие веники, куда сейчас она сама, без приглашения, устроилась так удобно, и… как это говорится? «Заняться любовью?» К чёрту, мы не в женском романе, — он собирался, как говорится среди мужчин, отодрать эту элитную тёлку во всю силу своих 24-х лет, темперамента и здоровья. В конце концов он пока не женат, и нечего отказываться от того, что само падает в руки!

Что же случилось?

За дверью упала с грохотом жестяная шайка, послышалась возня и опять Надькин переливчатый смех.

Он прислушался к себе. Да, напряжение прошло. Теперь он смог смотреть на Мэгги практически трезвым, не замутнённым похотью взглядом. Почему?

Как якорь сработало вот это профессиональное движение рукой — по груди, округлым гладящим движением по животу-талии, бедру… острый язычок, мелькнувший между накрашенных губ — как жало у змеи, аналогия показалась почему-то уместной. Профессиональное движение проститутки, рекламирующей товар — своё тело. Только вот чем потом рассчитываться?

А ведь девки-то накрасились перед баней как перед вечеринкой — он ещё во дворе отметил, — не сильно броско, но умело, но — накрасились, намакияжились. Что им, вернее, ей, надо? Ощущение неведомой опасности окончательно протёрло мозг, позволив смотреть на происходящее предельно собранно и внимательно. Чтобы Мэгги — и просто потрахаться??.. Он много уже слышал о ней, да и пусть и эпизодическое общение с ней в дороге и в деревне позволили ему сделать однозначный вывод: Мэгги никогда и ничего не делает просто так, а уж чтобы предложить себя как кусок бекона на тарелке голодному, в старенькой подслеповатой баньке… тут должно быть вообще что-то нетривиальное. Но что??

За дверью парилки послышалось шуршание, шёпот, опять что-то стукнуло.

Истолковав молчание и позу Владимира как нерешительность, Мэгги плотоядно усмехнулась, вполголоса пробормотала «- Ну надо же, вот уж чего не подумала бы…» и поднялась с кучи мешков с вениками. При этом просторный подол её туники задрался, обнажив её снизу по пояс, ещё раз продемонстрировав отсутствие нижнего белья на гладком теле, и она, встав, поправила подол запросто, как ни в чём не бывало. Шагнула к Владимиру.

— Ну же… Что ты такой? Ну?..

Прижалась к нему грудью, бедром, тонкие пальчики скользнули по брюкам в промежность. Он отстранился.

— Нет.

— Дорогой…

За дверью парилки послышались стоны Надьки.

— Нет.

— Ну, что ты такой… Я же вижу… хочешь. Ты же не гей, я вижу… Ну?..

— Мэгги. Не будет ничего. Сядь…

— А, ты так хочешь? Что ж ты сразу не скажешь?.. — она торопливо опустилась возле него на колени, зашарила, ища у него молнию на ширинке.

Он наклонился и взял её за запястья.

— Ты не поняла? Нет, я сказал. Не пройдёт этот номер.

— Ну что ты, ну что ты, ну… — она, стоя на коленях возле него, извивалась, пытаясь освободить руки и продолжить задуманное; она явно не привыкла отступать, — Ты не волнуйся, я всё сделаю сама. Ты… расслабься. Ну?.. Ай… отпусти мои руки!

— Мэгги. Перестань. Нет, я сказал. Нет, ты поняла?!

Теперь она уже стояла около него, он продолжал крепко держать её за запястья. Он уже решил: нет, этот номер не пройдёт, не с ним. Они стояли вплотную к друг к другу, лицом к лицу, и он чувствовал исходящий от неё и тонкий запах каких-то дорогих духов, не очень уместный в деревенском предбаннике, и возбуждающий запах горячей женской кожи, молодого пота.

Она упёрлась ему в глаза взглядом, уже больше не пытаясь вырываться. Зрачки её действительно дышали, это было видно в полумраке. «Как наркоманка» — подумал Владимир. Видел и тонкие, почти незаметные морщинки в углах глаз, и вдруг ставший нервно подёргиваться угол рта. «- А ведь нелегко ей достался этот вот «путь к вершинам шоу-бизнеса» почему-то подумал он — Через сколько же постелей у конкретных уродов ей пришлось пройти, чтобы стать «примой» мувского шоу-балета; чтобы наработать этот чёртов профессионализм что на сцене, что в обольщении; а главное зачем? Чтобы вот так, в бане, теперь? Что же ей надо…

За дверью парилки отдельные стоны и охи Надьки уже перешли в нечто ритмично-повторяющееся, не позволяющее сомневаться в происходящем там. Вовчик-то не теряется…

— Ты сядь вон… Не прокатит этот номер, поняла?

В красивых глазах мелькнула тень.

— А почему это?.. не прокатит? Ты что… а? Из-за Гульки что ли? Дурак!

— …

— Да ты знаешь какие люди бешеные бабки бы отдали чтобы быть сейчас на твоём месте, ааа??

— Хочешь сказать что упускаю выгодную сделку?.. — сейчас Мэгги реально стала неприятной. Разгорячённая шлюха, твёрдо уверенная что всё и всегда будет по её. Победительница мужчин, мать её… Тварь. И всё же — что ей надо-то?

— Ты вообще-то… зачем пришла?

— А ты не догадываешься?

— Да ладно, брось. Давай я свои догадки оставлю при себе, а ты просто скажешь. Не просто же «в баню», или что внезапно страсть обуяла, а?

Теперь они сидели на лавке, но не рядом, а на каком-то «пионерском» расстоянии. В полумраке предбанника Мэгги посматривала на Владимира с непонятным выражением — не то с уважением, не то с презрением. Но «отвергнутую женщину», что интересно, не изображала, и оскорбление в лучших чувствах — тоже, из чего Владимир заключил что разговор, ради которого она пришла, да и подругу привела, всё же состоится. Он не жалел об «упущенном удовольствии» — когда надо, он вполне умел держать себя в руках. Сейчас было надо.

— Дурак ты, Володя.

— Дурак, дурак.

— Пожалеешь потом.

— Очень вероятно, да.

— Нет, говоришь?

— Нет. И давай без «почему», мы же взрослые люди.

Из-за дверей парилки глухо доносились хлюпающие звуки, поскрипывание досок и ритмичные стоны Надьки.

— Ты… Вот ты сам подумай. Ты меня за тварь держишь, я знаю… понарассказывали наверняка.

Он отрицательно помотал головой, но она тут же продолжала, не давая времени возразить:

— А я нормальная. Нор-маль-на-я! И как всякая нормальная женщина ищу… и всегда искала! сильного уверенного в себе мужчину. Который мог бы… защитить, ну и…

— Создать условия? — подсказал Владимир.

— Да. А что такого? Да. И создать условия. Каждая этого хочет. И твоя Гулька тоже, что, скажешь нет??

— Давай Гульки не будем касаться. И ты решила, что тут, в деревне, я, значит, «самый оптимальный»? Чтобы «защитить и создать условия», да?

— Да. А что не так, а??..

— Не верится что-то. Да даже и будь так…

— Что — любовь-любовь?? Ты же не пацан, Володя, ты же понимаешь — любовь это сделка! У тебя же папа коммерсант!

— Сделка, сделка… Собственно, как назовёшь, так оно и будет. Для тебя. Считаешь что сделка — значит сделка.

— А что, нет??

Он подумал, поцарапал носком старого кроссовка щелястый пол. Ишь как Вовчик шпарит, Надька уже чуть не визжит, в доме бы не услышали… А мы тут, значит, душеспасительные беседы о морали и о сущности любви ведём, ага. А почему бы и нет? Он вздохнул, решился. Собственно, кому и что объяснять? У каждого своя правда, вынесенная через свой личный опыт, что тут жевать? И всё же…

— Пусть сделка. Выдумали, понимаешь, что «сделка» — это плохо. Пусть сделка, назови это сделкой. Вот только условия у этой «сделки» совсем не такие как ты себе прописала. Не обмен секс-услуг на «защиту и условия», а совсем по другому. Глубже. Не поймёшь, мне кажется…

— Ну. Ты говори, говори. Может что и пойму! — она теперь куталась в свою золотую хламиду, отнюдь не выставляя, как это было десять минут назад, свои прелести; посвёркивая глазами в полумраке, — Вот скажи: ты бы для своей женщины мог бы… убить? Ну, если бы ей опасность угрожала, и была бы только такая возможность? А?.. Мог бы?

— А конкретней?

— Ну, если бы твоей женщины домогался конкретный урод, мерзавец, старался бы её втянуть в… ну, в совсем уже грязные дела… смог бы убить? Я знаю что смог бы, чувствую я!

— Да что «убить»… — он решил не отвечать прямо на провокационные вопросы, хотя у себя «отметку» сделал- вот оно что, что-то ей грозит, не так просто… и что-то серьёзное… Решил уйти от ответа, — Ну, «убить»… Не в этом ведь дело. На примере: мой папа когда на моей маме женился, он был простой инженер. Без особых перспектив и уж точно без особых возможностей «защитить и создать условия». А мама была красавица, за ней весь курс бегал…

— Ну. Просто почувствовала за ним потенциал. Как это у нас, у женщин, бывает. И сделала ставку. А ты что поду…

— … а когда папу «закрыли», и неприятности у него были нешуточные, она его не бросила… А когда она заболела, и два года… он её по всем клиникам… всё что мог! Хотя «претенденток» было — только свистни! Да и потом, после её смерти… понимаешь?

Мэгги молчала.

— Так что — пусть сделка. Только условия в ней посложнее, чем ты предполагаешь. У меня, во всяком случае, — он помялся, сомневаясь стоит ли ЕЙ это говорить, но всё же сказал:

— Папа говорил, что «твоя женщина» — это когда не только «в свете, на высоких каблуках, и все завидуют», но и когда болеет, и когда ты готов из под неё горшок носить… только так!

— …

— А это… что ты предлагаешь… это… неважная сделка. Невыгодная.

— Дурак ты, Володя. Даже не представляешь, от чего отказываешься!

— Возможно.

— Ты в Оршанск ведь собираешься, ты на собрании сказал?

— Да.

— Поехали бы вместе!

— И что бы мы там с тобой делали? Я имею ввиду кроме постели.

— Что делали бы, что делали… — Мэгги в сомнении покусала губы, явно не решаясь что-то сказать, в чём-то открыться, — Жили бы! Нормально. Не как в этой сраной деревушке! Материальный аспект я бы обеспечила — есть… возможности. Нет, ты не подумай — реально… есть возможности, да!

— Ну, это я понял ещё в автобусе, когда ты насчёт валюты расспрашивала.

Мэгги слегка испугалась:

— Да это… я тогда не про это! Просто в Оршанске… есть варианты, там… старые ещё завязки… да, и на валюту тоже… и на золото. Можно было бы устроиться!

— А я тебе тогда зачем? Если у тебя все прихваты?

— Ну как же. Время такое! Куда без мужчины красивой девушке!.. — она опять соблазнительно улыбнулась, меж алых губ вновь мелькнул острый язычок, разрез как бы невзначай вновь приоткрыл гладкое бедро…

— Чтобы, значит, содержанцем-охранником при «состоявшейся женщине», так что ли? Пока другого не найдёшь?

— Ну что ты, ну что ты… Можем ведь реально… расписаться. Венчаться, да. С Отцом Андреем переговорить — и хоть завтра! Ты знаешь, сколько мувских мужчин — и совсем не последних мужчин, я тебя уверяю! — за такую возможность бы… а?

«А ведь правда! — мелькнула у Владимира мысль, — Что я с Гулькой резину тяну? Переговорить сегодня же с батюшкой — да и жениться!» — и, как бросаясь в воду с трамплина:

— А у нас с Гулькой уже намечено! И свадьба, и венчание. Считай себя приглашённой на церемонию!

— Ах вон оно что… — Мэгги сразу явно увяла.

За дверью уже было тихо, слышался шёпот, брякнула опять жестяная шайка, полилась вода, послышался смех.

— Значит, не светит мне?.. Окончательно? Вот облом так облом… не ожидала.

— Твоя беда что ты везде ищешь свою выгоду

— Все ищут!

— Все. В той или иной степени. Но ты ищешь настолько нагло и прямо, бескомпромиссно, готовая перешагивать через людей, что люди это чувствуют и отвергают близкое с тобой общение. Вот сколько у тебя подруг?

— Надька!

— Подруга или подельница? А Вовчик мне друг. И Гульку я не брошу даже если она будет не со мной. И девчонок — даже если мне это будет невыгодно. И Вовчик такой же. Ты пойми — тот кто не думает о своей выгоде в прямой и самой близкой перспективе — тот в отдалённой перспективе оказывается в выигрыше! Понимаешь? Когда заботишься о людях — в перспективе…

— Дурак ты! — Мэгги уже не играла в соблазнительницу, но, кажется, и не была глубоко оскорблена отказом, как он опасался, — До «отдалённой перспективы» можно и не дожить, а люди в большинстве своём скоты!

— И с такой установкой ты мне предлагала «любовь»? Брак? Венчание?

— …

- …Или партнёрство? Какое может быть партнёрство с человеком, про которого знаешь, что в первом же неудавшемся деле он тебя сольёт??.. Знаешь почему раньше браки в церкви заключались??

— Ну? — Мэгги уже не смотрела на него, она явно вновь что-то обдумывала.

— Потому что брак через посредничество церкви и, соответственно, бога, давал основания рассчитывать, что тебя не сольют при первой неприятности, не отбросят как использованный пр… материал. Сейчас, конечно, эти понятия здорово девальвировались…

За дверью послышались уже не приглушенные голоса Вовчика и Надьки, кажется, они уже всё закончили, и собирались войти обратно в предбанник. Послышалось поскрёбывание в дверь.

Мэгги как подброшенная подскочила; секунда — и она уже сидела на коленях у Владимира, обняв его за шею, — он и воспротивиться не успел.

— Войдите! — мурлыкающим голосом удовлетворённой женщины бросила она; дверь открылась, нагибаясь в низком проёме, протиснулся Вовчик в одних трусах, за ним Надька — запахиваясь в тонкий и короткий голубенький халатик.

Мэгги нахально-демонстративно прижалась к Владимиру, запустив ему коготки в волосы, — и тут же, как будто стыдливо опомнившись, соскочила у него с колен, вновь пересела на другой конец лавки.

— Ну как баня?

— Баня… Баня будет через полчаса, никак не раньше, а лучше — через час! — поддёрнув трусы, веско сообщил Вовчик.

— А чем это вы тут занимались, ааа?? — насмешливо-подозрительно оглядывая Мэгги и Владимира, спросила Надька.

— Да собственно, наверное тем же, чем и вы с Вовчиком — разговоры разговаривали! — торопливо заявила Мэгги!

— Хи-хи-хи. Не жарко вам было? Мы вот… а у Володи…

— Мёрзну я. По стариковски! — отсёк сомнения тот.

— Знаете что… — Мэгги поднялась, и, подцепив сумочку, направилась к выходу, — Раз целый час ждать, так тогда уж лучше в другой раз. Мы потом зайдём, в другой день. Правда, Надька?

— А… Ага. Ну да… — Надька была удивлена, но не спорила, — Да, другой раз… ещё попаримся! Вовчик! Там мои шорты где-то — принеси, пожалуйста.

Они все вышли на свет. И, пока сбегавший за Надькиными шортами, потом за сумкой, потом ещё за какой-то ерундой Вовчик прощался с Надькой, провожая её до калитки, комичный в своих «семейных» трусах в полоску, Мэгги подошла вплотную к Владимиру, ещё раз пытливо-разочарованно заглянула ему в глаза и сказала:

— Венчаетесь, говоришь?.. Ну, совет да любовь, как говорится… — помолчала, и добавила вдруг непонятно:

— И всё же… Ты мне не враг, хотя и… Потому вот… вы в старую школу ходите же?

— Ходили… — недоумевающее ответил Владимир, — Опалубка старая, кирпичи, голуби опять же. А что?

— Ну и… все ведь знают, что вы с Вовчиком туда ходите… ходили раньше. Вот и сходите ещё. Подвалы там есть.

— Знаю я.

— Может там что есть… интересное, — вполголоса. И тут же громко, «на публику» — Ну, покеда, молодые люди! Ариведерчи! Приятно было встретиться, честное слово! Ты, Володя, просто зверь — измял всю хрупкую девушку, ха-ха! До следующей встречи, чао!

Они ушли, подвиливая упругими попками под короткими одеяниями, притягивая взгляды мужчин с соседних участков и скрип старух «В наше время в баню ходили чтобы мыться, а не блудом там заниматься! Ишь, вырядились, мувские бесстыдницы!»

— Ну как ты? Всё путём? — с сомнением заглядывая в глаза другу осведомился Вовчик.

— Как бы… да! А у тебя? Слышал я, слышал… раз пять?!..

— Хы! — тут Вовчик счастливо осклабился, — Ну не пять… Но — дал копоти! Хы.

— Молодец, молодец…

— Аха. А то… а то мы тут в малиннике, понимаешь, девок столько симпатичных — а не…

— Чего они, думаешь, приходили? — перебил излияния друга Владимир.

— Ну… как чего?? Ясно — не в бане мыться!

— Ты, Вовчик, простой как грабли. Вот так вот они взяли вдруг и воспылали страстью, да? Особенно Мэгги, да?

— Аааа… Да. — мысли Вовчика вдруг получили новый поворот, — Нууу… Мы тут не последние пацаны на деревне, в основном-то всё больше малолетки да женатики, а мы ж!.. Они ж тоже живые люди! Опять-таки после той «поляны в лесу» да после «побоища на дискотеке», хы, понЯли, что на нас можно положиться, ну и вааще…

— На «поляне в лесу» ни Надьки, ни Мэгги не было, не за что им нас было «благодарить». Кстати, интересно — как до сих пор ни одна из «коммунарок» не догадалась, что «отблагодарить» тебя, в частности — а ты из-за них в том числе си-и-ильно рисковал! — не догадалась… Да и насчёт «дискотеки» — не их это проблема была, не Мэгги и не Надьки…

— Нууу, как бы… да. В общем-то. Но ведь пришли же! Сами!

— Ну, пришли. Заметь — пришли не тогда когда проблемы с Никоновскими ухарями возникли, а сейчас, когда проблемы как бы разрешились! Тут не всё рОвно, смекаешь?

— У-уй… — Вовчик скривился, поддёрнул трусы, передёрнул плечами, — Вечно ты… это… выдумываешь сложности там, где всё на поверхности! Ну, пришли две красивых девки к двоим молодым, неженатым…

— … красивым! — подсказал Владимир.

— Хы! Прикалываешься.

— Заметь: воспылали вдруг страстью, сейчас, не раньше не позже. Что же «сейчас»-то? Что случилось, ну-ка, давай прикинем…

— Тебя этому учили. Вот ты и прикидывай! А я пойду ещё дров подкину, всё равно уже растопил, так помоемся, что ж дровам пропадать! — Вовчик снова поддёрнул сползающие трусы и огляделся, — Во, провылупились! И Инесса в окно зырит! Устроили тут шоу, деревня, ёпт!

— Дружину разрешили собирать; Громосеев озвучил, что вооружать будут. Со временем. Витьку выбрали, вернее, назначили командиром. Какое бы это отношение к Мэгги бы имело? Никакого. А! Она ж про Оршанск говорила! Точно! Предлагала туда сваливать, даже и на правах мужа!

— Да-ты-что?? — Вовчик по пути к бане даже остановился, — В Оршанск?

— Да.

— И мне Надька плела что-то, типа про «поедем в Оршанск!» Даже, говорит, «деньги у меня на первое время есть, только Мэгги не говори!»

— Ого. Ну. А ты?

— А что я? У меня мысли как бы не этим заняты были. Я ей и говорю — не в этом сезоне. У меня в планах заготовка сена и чтоб корову в аренду у Викторовны взять, а ты тут про какой-то Оршанск…

— Ну понятно, ты не об этом тогда думал, если вообще думал… «Мэгги только не говори», говоришь… И «деньги есть»?.. Интересно, что уж у неё за «деньги»…

— Да мелочь какая-нибудь, может пара тысчонок баксов, чего она там скопить могла в своём шоу-то? Там что с завтраком?

— Да-да, завтрак… Погоди с завтраком, что, здоровый аппетит проснулся после того как?.. Что они обе так насчёт Оршанска вдруг возбудились, знают же что там уж не лучше чем здесь, что им вдруг здесь не живётся? Что мешает? Или кто?

— Хы, может Витька Хронов на правах командира обложил их сексуальной повинностью, а они возражают?? — высказал предположение уже из бани Вовчик и засмеялся.

— Может…

— Да! А как ты с Мэгги-то? — Вовчик выглянул из двери, — Настучат Гульке? Вы, конечно, неженаты, но всё равно…

— Да не было у нас ничего с Мэгги, успокойся…

— Да-ты-чо?? — Вовчик аж выронил из рук полено и в крайнем удивлении округлил глаза, — Ничего?? С Мэгги?? Не вста-ал?? Да она, кажись, у танка ствол поднимет!..

— Вот так вот. И с Гулькой, я решил, надо расписываться. То есть венчаться, если Вадим не против.

— Ничего ж себе! Это из-за Гульки, что ли? Ну ты креме-е-ень! То-то я смотрю, она засуетилась как мы с Надькой зашли обратно, заизображала там… Это ж ей конкретный щелчок по самолюбию! Не, правда, Вовк, из-за Гульки что ль??..

— Да что ты заладил «из-за Гульки да из-за Гульки»! Вот и она решила что из-за Гульки. А не поэтому на самом деле. То есть и поэтому, конечно, но не главное. Я, понимаешь, не люблю когда меня втёмную используют. Органически этого не переношу. Особенно когда женщина ещё и пытается доминировать. Пришла, понимаешь, трахнула — в полном сознании своего права и своей неотразимости… так вот фиг! Со мной такие американско-европейские штучки не проходят. Я — снимаю, меня — вот фиг.

— Креме-ень! Не пожалеешь? Мэгги ведь!

— Ага, уже жалею. Слушай, а тебе Надька про старую школу ничего не говорила? Про подвалы там?

— Ну что бы вдруг мы про школу вдруг заговорили?.. Мы ж там… не разговорами были заняты. Она и насчёт Оршанска так уже, потом, мельком. Нет, ничего. А что? Что там со школой?

— Да что-то она там невнятно… но… давай завтра слазим туда. Не знаю зачем, но всё же.

— Завтра не получится; Витька выпендрился, назавтра «всех ходячих» собирает на «широкий поиск пропавшей мадам Соловьёвой», во. Ты ж слышал. Изображает командира.

— А, да. Идиотское мероприятие, а попробуй проигнорируй — настучит Громосееву, а тот… Давай тогда сегодня слазим.

— Да ну нафиг.

— Не, давай, давай. Что-то не просто так она упомянула…

Уже темнело, накрапывал противный дождик, когда друзья выбрались наконец к школе. Всё было по-прежнему: обшарпанные уже, заросшие бурьяном и кое-где уже и молодыми деревцами стены белого силикатного кирпича, полуобвалившийся круглый, выложенный кирпичом и частично промазанный когда-то гудроном пожарный водоём, теперь воняющий болотом; пустые чёрные проёмы окон, трава на вершине полуобвалившихся стен третьего этажа.

Старую опалубку и целый кирпич и жители деревни, и сами друзья давно уже прибрали, единственно в кустах был заначен старый поддон, который они раньше использовали как подставку при охоте на голубей. Его и подтащили, скинули в глубокий подвал, поставили чтобы удобно было вылезть.

— Слушай, а тут воняет… Я не помню, тут всегда так воняло?

— И я не помню. А мы ещё хотели тут мотоцикл спрятать… Давай по-быстрому пройдёмся, и домой, пока дождь не разошёлся. Вот погода! С утра-то как хорошо было.

- Фигли, осень скоро, дожди… Интересно, что тут искать-то?

— Если бы знать… Слушай, а конкретно воняет! Раньше так не было! Собака, что ли где сдохла?

— Угу. Так несёт, что скорей корова…

Они пробирались по закоулкам подвала, перешагивая то через поддон с закаменевшим раствором, то через кучу земли или мятые вёдра, подсвечивая себе фонариками, смотря в основном под ноги чтобы не оступиться.

— Слушай, я сейчас блевану…

— Откуда же это так несёт?.. Вот ведь…

— И мухи. Ну-ка…

Владимир, закрывая рот и нос платком, жалея об отсутствии противогаза или хотя бы респиратора, заглянул в очередной закоулок, где вонь была уж вообще густой. Луч фонарика обежал кучу строительного мусора, какие-то корявые ветки с прошлогодней листвой… и остановился на чём-то… он вгляделся.

Это была рука, чёрная, скрюченная рука с остатками маникюра, торчащая из-под набросанных веток.

— Что там, Вовк? — вслед за ним в помещение протиснулся Вовчик. Вент-отверстий на улицу здесь небыло, и вонь была густой как кисель.

— Бляяяяя…

Да. Это была она — мадам Соловьёва. Явно. Хотя в лицо ни тот, ни другой, обойдя кучу веток и хлама, постарались ей не смотреть. Вздутая и чёрная. С кишащей на ней живностью, рассматривать которую не было никого желания, да и возможности.

— Ах ты ж… — Вовчика всё-таки вывернуло на пол.

— Пошли отсюда…

— Ага… Стоп! Посвети. — Вовчик вдруг замер, и, наклонившись, потянул из-под ног какую-то тряпку.

— Нафига? Пошли скорей отсюда, тут совсем дышать нечем!

— Смотри… Смотри, Вовка — это твоя джинсовая рубашка… ты ж её неделю уже искал, думал после стирки кто-то из соседей с верёвки слямзил. А она — вот она…

ВИТЬКИНЫ МЕРОПРИЯТИЯ

Первое же «мероприятие», назначенное выбранным «командиром дружины» Витькой Хроновым, как и ожидалось Владимиром, зная организационные способности бывшего анархиста, вернее полное отсутствие таковых, провалилось; вернее, окончилось странным и нелепым образом.

Поначалу Хронов развил бурную деятельность; он объявил по дворам, самолично после отъезда Громосеева обойдя всю деревню, что назначает сбор и организационное собрание, а затем, чтобы время не терять, и организованные поиски пропавшей мадам Соловьёвой. В деревне Витьку уже успели невзлюбить за вздорный характер, наглость и безаппеляционность в высказываниях, и, хотя под давлением Уполномоченного за Витьку проголосовали, но теперь, при объявлении о каком-то новом собрании, каких-то поисках и прочих задачах — а что кроме «задач» Витька ничего другого сгенерировать не сможет никто не сомневался, — отрывающих «дачников» и деревенских от обихаживания своих хозяйств, все стали не на шутку ворчать и даже вполголоса возмущаться.

Чтобы «подавить бунт в зародыше» Витька не скупился на обещания и угрозы уклоняющимся, и, в общем, добился своего: плюнув на текущие дела, озерские прежние и новые жители собрались вновь у здания бывшей конторы. Ибо чего ждать от почувствовавшего вкус власти Витьки никто ещё не знал…

И тут Витька также развил бурную деятельность: выступив с зажигательной речью опять про «сплотиться и плечом к плечу» зачитал список жителей Озерья мужского пола старше 16 и до 50 лет, которых всех быстро и скопом зачислил в свою дружину. Разбил на пятёрки, назначил старших. Обоих Владимиров, кстати, тоже зачислил, не спрашивая согласия. Друзья промолчали, выжидая, только переглянулись.

На выкрик Морожина «А что делать-то надо будет, и каков паёк??» заявил, что будет ночное патрулирование, что очерёдность он сегодня составит, и лично разнесёт по домам; что какого-то «пайка» за участие в дружине не предполагается, но вот за отказ… ооо, за отказ! — он заскрежетал зубами, изобразил на лице жестокость и мужественность, как у Шварценеггера в «Коммандо» перед разборкой с инопланетным монстром, и заверил, что за отказ выполнять распоряжения «командира дружины» будут применены «самые суровые меры», из которых он тут же озвучил повышение продналога в полтора раза в пользу дружины и поднятие вопроса о выселении…

— … а вы как думали?? — разорялся неудавшийся анархист, мужественно сжимая перед собой обоими руками ружьё с черепом и костями на прикладе. — Что кто-то будет вас охранять… рисковать, стало быть, собой будет, а вы на патрулирование, или там на другие обязанности забьете?? Забивайте — но тогда и платите! Натурой! Мешок картошки в Оршанск, — полмешка в дружину! Иначе нечего вам в Озерье делать, нам тут нахлебники и бездельники не нужны, у нас чрезвычайное положение!..

Речь его была воспринята по-разному, начиная от одобрительных возгласов десятка молодых парней и мужиков, в основном недавно прибывших в Озерье, и кончая бурчанием старожилов что «мало нам Уполномоченного со старостой, мало нам поборов из Оршанска, — ещё один командир выискался, заняться ему нечем!»

— Да-да! — разглагольствовал вошедший в раж Витька, — Так и считайте! Кто не с нами — тот против нас! А мы не потерпим всяких тут единоличников, старающихся спрятаться за спину общества! Что-о?? Не в коммуне? А речь не про коммуну! Вы в Озерье живёте, и потому подчиняетесь местному органу самоуправления, который я тут в данный момент представляю!! Сами вы меня и выбрали, и я, чёрт побери, наведу тут порядок!!

— Не чертыхайся! — скрипнула кто-то из бабок.

— Не упоминай нечистого без необходимости, сын мой! — хорошо поставленным голосом поддержал стоявший тут же Отец Андрей, — Нехорошо это!

Все поглядели на него, — священник не так часто участвовал в собраниях, отговариваясь тем, что «собор», как он называл церковь, и поселение при ней территориально-административно как бы к Озерью и не относилась, а числилась за оршанской епархией, базируясь на отведённых ей землях. Но теперь Витька добрался и до них, притащив «повестку», и переписав мужскую часть прихожан к себе в дружину. Батюшку он, впрочем, в дружину не зачислил, видимо снисходя к возрасту, а скорее опасаясь конкуренции от авторитетного и опытного в организационных делах священника. Отец Андрей был не в рясе, а во вполне партикулярном платье: джинсах на подтяжках, огибающих его немаленький живот, и клетчатой рубахе с подвёрнутыми рукавами. Сзади за пояс джинсов был заткнут небольшой плотницкий топорик: священник последнее время много занимался столяркой, о чём свидетельствовали и мелкие древесные стружки застрявшие в ворсистой ткани рубахи, и не расставался с топором, — возможно поэтому, возможно и из каких-то других своих соображений. Несмотря на его вполне «гражданский» вид к нему, как только он появился, тут же подошли за благословением несколько женщин, среди них и Катька, бригадир коммунарок, и он всех с серьёзным и ответственным видом благословил: перекрестил и дал поцеловать большую пухлую руку. Владимир всё никак не мог привыкнуть к этой манере у верующих — целовать руку священнику, и посматривал на это с интересом и скептицизмом… Вот, надо будет сразу с ним и переговорить, к чему тянуть; насчёт венчания и чего там ещё полагается, крещения, что ли? Но сначала с Гулькой, где она, кстати?..

— Чо это вдруг ты тут «орган самоуправления» представляешь?.. — опять подал голос Морожин, — Тут вот Борис Андреевич в отсутствие Громосеева главный! Ты-то что вылез и командуешь?..

Витька от такой наглости Морожина аж задохнулся и секунду молчал, подбирая слова и тиская в руках ружьё; но его выручил сам староста:

— Да нет, Костя, всё правильно, — сказал он кротко, — Меня ведь отвечать за чисто гражданский порядок сюда назначили, а сейчас, понимаешь ли, ситуация меняется, нужно принимать определённые меры охранного, и, даже не побоюсь этого слова, военного характера… Вот Виктор, вами всеми выбранный, значит, и будет эти меры воплощать. Как у этих… у туркменов. Курбанбаши — военный лидер на время боевых действий.

Толпа загалдела одобрительно.

— А чего вдруг «военные действия»? — осведомился вновь Морожин, — В честь чего бы это? У нас, вроде бы, тихо!..

— Вот чтобы тихо оставалось и дальше и нужно организовываться!! — выкрикнул наконец Витька, — А ты, Морожин, заглохни! Посмотрим ещё как ты сельхозналог по осени уплатишь — ты же нифига не делаешь, только по деревне слоняешься и ищешь где забухать! А что до оснований к военному положению — так вот… вчера чурки приходили попрошайничать?? Ааа?? Вот сам Отец Андрей подтвердит! Аа?

Отец Андрей кивнул, соглашаясь, но заметил:

— Приходили, да, христарадничали — две женщины и пятеро ребятишек. Только не «чурки» они, а наши собратия, заблудшие в неверии…

— Было, было… — загалдели и бабки, — К Петровне… оне же приходили. Попрошайничали. С дитями. Потом их Витька шуганул.

— Вот! — победно резюмировал Витька, — Чурки! По всему видно. Без этого, без багажа, да. Значит не проходящие, а где-то неподалёку они обосновались! А может это те, что возле Никоновки кочевали?? Которые дом сожгли и людей порезали? А сейчас уборка пойдёт, урожай — они на поля полезут — кто охранять будет?? Тоже хотите чтоб вас зарезали, как бабку в Никоновке?? А эти… вчера ещё семья прикочевала — на машине, типа искали место где обосноваться! С какой стати! Прогнал я их! И впредь! Нечего делать! Мы — больше никого!..

Все слушали Витьку не то что с одобрением, но с определенной, значительной долей понимания, — в деревне действительно стало тесно, плохо с топливом, и каждое новое «прибытие и заселение» вызывало всё большее ворчание уже обосновавшихся.

Только Отец Андрей сказал твёрдо:

— Прогонять страждущих не по христиански. Ты их прогнал — а мы приняли. И ещё примем.

— А и на здоровье! Кормите их сами! — отмахнулся Хронов, — Но в дружине будут участвовать все! Все, кого я назначу! — поправился он, — И сегодня, значит, первое массовое мероприятие! Сегодня прочешем лес возле школы, будем всё же искать пропавшую мадам… эээ, гражданку Соловьёву, бесследно исчезнувшую…

— Она уже неделю как. Мы уж всё обыскали! — буркнула одна из городских, ярых последовательниц мадам бизнес-тренерши.

— Чо тебе приспичило? — по-простому опять ляпнул Морожин.

— Морожин! Пасть закрой, говорю!! — пристрожился Витька, — У нас в деревне… У нас в поселении, значит, не должны и не будут люди бесследно пропадать! У нас должен быть порядок! Пропала! Куда, что — никто не в курсе! И мы должны организованно принять все меры! Кроме того, это, первое мероприятие дружины позволит, так сказать, сплотить… а то привыкли там только каждый в своём огородишке копаться! Короче! Я сказал — вы все слышали! Теперь что касается кто, куда и в каком составе…

Владимир наткнулся взглядом на Мэгги — она смотрела на него. Была в своём обычном прикиде — джинсы и футболка. Отвернулся. А, вот и Гулька. Стал протискиваться к ней.

— Ну. Подробней, Витёк, подробней. Что несрослось? За чем осечка вышла? — допрашивал поздно вечером Борис Андреевич своего выдвиженца.

Дело происходило поздно вечером на его веранде, присутствовали «ближние»: Мундель-Усадчий с неизменным портфелем, и юрист. Уютно светила керосиновая лампа, несколько мелких мошек бились в её стекло, норовя закончить свою короткую жизнь по возможности более ярко.

— Ну, сначала-то… — мямлил Витька, стоя перед сидевшими — Я, как вы сказали… развёл народ, назначил направление поиска… в школу, опять же. В подвал послал смотреть этого… ну, в пиджаке как дурак всё ходит, мямля такой, и ещё мужика из церковных. Чтобы, значит… не гундели и ну… чтобы не я нашёл, а эти. Чтоб никаких домыслов. Ну и… эта…

Дальше получилось глупо. У них даже не было фонарика, и они сразу начали ныть что «темно и воняет». Витька, распоряжавшийся поодаль, выстраивая деревенских «цепью для прочёсывания», тоже вдруг сообразил, что фонарика у него нет…

— Вот болван. Взял бы мой заранее. Если собирался в подвал лезть, или кого посылать, — спокойно откомментировал староста.

Витька молча проглотил обиду и продолжил повествование. Он сообразил сделать «поисковикам» факелы из палок с навёрнутыми на них обрывками рубероида, закреплённого кое-как проволокой. Потом не оказалось спичек… Предоставленная сама себе «цепь для прочёсывания», а вернее, по задуманному, массовка, пройдя немного, расселась группками, судача о том и сём, и явно намереваясь вскоре слинять по домам от скучной и бессмысленной на их взгляд повинности. Пока нашлась зажигалка унылый придурок в пиджаке слазя в подвал подвернул ногу, и, чуть не плача, стал просить доставить его в деревню. Пришлось мобилизовать на осмотр подвала других, троих мужиков; и самому не получилось в момент находки быть подальше, чтобы, значит, «они сами нашли, я не при делах», потому что лазить в подвале заваленном мусором с коптящими и капающими горячим гудроном факелами желающих, несмотря на строгие указания Витьки, было чуть меньше чем ни одного. Короче говоря, полазив немного для отвода глаз по ближайшим помещениям подвала «мобилизованные несознательные» заявили что осмотрели уже всё, и ничего там нету… хотя вонища была — не продохнёшь!

Матерясь и обещая всякие кары ленивым долбо. бам, Витька сам полез в подвал, обжёгся факелом, порвал штаны — и тут же, очень-очень вскоре, нашёл…

— Опять же болван ты, Витя, — заметил Борис Андреевич, — Что сам «нашёл». Совсем забыл о чём речь шла?

Проблеяв что-то оправдательное, Витька перешёл к главному. Найдя разлагающееся тело мадам Соловьёвой, Витька, конечно же, поднял тревогу. Находящиеся поодаль деревенские тут же, воспрянув, стали подтягиваться к школе; возле лаза в подвал даже возникла толкучка, так всем хотелось «посмотреть на страшное». Оповещённые вездесущими мальчишками, к школе потянулись и женщины с деревни… Сообщили и старосте, который вместе с Мунделем изображал «штаб поисков» в конторе: лазить по кустам на летнем солнце он посчитал несовместимым со своим статусом. Опять же нужно было оповестить о находке Громосеева, а связи, чёрт побери, опять не было, очевидно опять где-то спёрли километр-другой телефонного кабеля, и добро бы на цветмет, а то ведь… ну ладно.

По идее, пока староста выдвигался к школе, уличающую в преступлении находку около тела мадам должен был сделать кто-нибудь из деревенских, из тех, что совсем-совсем не в курсе сложившихся раскладов; Витьке находить Владимирову рубашку, зная их «трения» с Вовками, было совсем не с руки. Но народу в тесное помещение несмотря на вонь вдруг набилось столько, что он стал опасаться, что «затопчут все вещдоки»; и, сколько он не разорялся что «нужно всё тщательно осмотреть» и «найти улики», деревенские, не обращая на него внимания, только ахали и охали, гомонили и толкались во вдруг ставшем таким тесным подвале. Какой-то тётке стало от запаха плохо, какая-то бабка запричитала, её завывания подхватили остальные… словом, «следственных действий», как выразился юрист, производить не было никакой возможности.

— Ну а что нашли? А? Что найти-то должны были — нашли? — перебил излияния Хронова Борис Андреевич.

— Нашли… — упавшим голосом сообщил Витька.

— Ну. Так что? В чём дело-то?

— Не то нашли…

— Что значит «не то»??

В общем, как следовало из путаного и сбивчивого рассказа Витьки, нашёл опять же он… И «нашёл» не джинсовую рубаху своего недруга Владимира, испачканную в крови бизнес-тренерши, а нашёл свою же кепку-конфедератку. Сиротливо и довольно приметно лежащую в дальнем от трупа углу. Нашёл — и тут же в панике, не владея собой, её спрятал. За пояс. Ибо сам потерял голову от неожиданной находки. Ну и… вот.

— Как же она там оказалась? — недоумевающее спросил журналист, — Ведь…

И староста, и юрист посмотрели на него как на умственно отсталого.

— Ты, Витя… ты свою кепку-то где и когда потерял? Ась? — со змеиной ласковостью спросил Борис Андреевич, меленько нарезая свежесолёный огурчик на тарелке.

— Эта… — мысль Витьки сбилась. Он смотрел на руки старосты, ловко орудующие ножом, простым деревенским средним по размеру ножиком с обшарпанной деревянной ручкой; и перед его мысленным взором в который раз встала та ещё сцена: дрожащие губы и дрожащий подбородок мадам бизнес-тренерши, её запинающиеся мольбы — и короткий удар ножом в живот, — вот этим вот, кажется, собственно, самым ножом… и как она, приглушенно визжа, упала на колени, прижимая руки к толстому окровавленному брюху; и как он, этот… что назвался всем Борис Андреичем, тогда совсем не напоминавший нынешнего хлебосольного хозяина, — всадил ей клинок в шею… а потом в звериной ярости бил её ногами, что-то злобно-обличающе выкрикивая в её лицо, а потом дал нож ему, Витьке, и так же вот, негромко-ласково: «- Давай, Витюш, кончи её, падлу!» Он не на шутку теперь боялся старосту, боялся и уважал.

Собственно, всё последующее было уже его идеей; Борис Андреич это и не одобрил, и не запретил: «- Давай, Витюш, пробуй, чего там… Не любишь Володю, ась? Ну-ну… Пробуй, чо… Поглядим…»

Ночью стащил с забора рубаху; днём, страхуясь и обмирая от страха быть застуканным на месте, притащил её в подвал; резанул по мёртвому телу и намочил её в тёмной трупной вязкой уже крови… и всё напрасно! Как, как, чёрт побери, как там вдруг оказалась не Вовкина рубашка, а его, Витькина кепка — умы непостижимо! Он до сих пор дрожал, вспоминая тот ужас, когда в трепещущем свете фыркающего искрами факела он увидел её, свою кепку, да в убойном подвале… хорошо спрятать успел, пока все на труп таращились да охали-ахали.

— А зачем ты кепку свою спрятал? — спросил доселе молчавший юрист.

— Ну как же… это же моя кепка… — недоумевающее ответил Витька. Он был растерян: мало того что кепка взялась в подвале, так ещё и вопросы такие задают… глупые.

— А рубашка, значит, пропала?.. А зачем ты её вообще-то туда подбросил? На что ты рассчитывал?

— Ну как же… — Витька, стоя перед тремя мужчинами, напоминал сам себе школьника, невыучившего урок, — Нашли б рубашку… Ево рубашка-то… многие знают. Эта… в крови. Рядом с телом. Ну и… вот.

Борис Андреевич обменялся понимающим взглядом с юристом и переспросил:

— Значит ты, Вить, предполагал так: Владимир тренершу ту, значит, прикончил, и на радостях и от сознания хорошо выполненного дела рубашку снял, в ея крови испачкал, и, значит, там и бросил? А?

Журналист-Мундель гулко захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Юрист был серьёзен, он накалывал на вилку дольку огурца. Витька насупился:

— А хоть и так. Кто тут разбираться станет? Они и Громосееву поперёк горла, постоянно что-то не по делу предъявляли… А тут — вот труп, вот ево рубашка. Хули тут и разбираться.

— Ну ты примити-и-ив… — заметил юрист.

— Ты бы хоть детективы почитал в свободное время, а? — вклинился журналист, — Детективы, а, Вить? Это книжки такие, где всё вокруг распутывания убийств вертится. Андреич, настойка есть ещё?.. Ви-ить? Читал когда детективы, не? Агата Кристи там, Конан Дойль, Сидни Шелтон, Алан Брэдли? Или из наших, Акунин, там, или, на худой конец, Маринина? Не?

Витька с сокрушённым видом покачал головой.

— Нет. Он, бля, только «Человека-паука» и «Росомаху» смотрел… — набулькивая опять по стопарикам, заметил Борис Андреич, — Поколение некст, хули. Жестокости с избытком, желания жить лучше всех здесь и сейчас тоже. А вот с мозгами туго. Читать не умеют. Даже, бля, комиксы для них рассматривать и то напряг! Вот валяться кверху пузом перед домашним кинотеатром, и поглощать ту жвачку которой пичкают — это да. Причём без малейшего критического подхода.

— Да чо…

— Ссуко, да ладно, хер там с ним с сооображалкой и с кругозором. Но хотя бы что сам напланировал самому же воплотить в жизнь? Подвал планировал — фонарик не предусмотрел! Не, ты болван, Витя, каждый раз убеждаюсь. Серёж — тебе полную? Хороша настоечка, а?.. Ви-ть? Так ты не ответил — ты свою фашысскую кепочку где и когда посеял, ась?

Сейчас староста своим воркованием и нарочитым хозяйским радушием напоминал горбатого главаря банды из «Место встречи изменить нельзя»; от его определений тянуло могильным холодом.

— Я вспомнил… — понурясь, сообщил Хронов, — Я когда к Вовкам ходил. Там… Короче, там конфликт у меня с ними вышел. И там кепка потерялась…

— То есть дал там тебе спортсмен по башке — кепочка и слетела?.. — поинтересовался захмелевший журналист.

— То есть кепочка твоя осталась у Вовок? — ласково подвёл черту Борис Андреич, — А сегодня, «вдруг», рраз! — и оказалась в ТОМ подвале? Забавно, а?

— Не, не читают детективов! — поддержал журналист, — Нихера не читают!

— Вроде как… там её потерял.

— А потом она возникла в подвале.

— Послушайте, юноша! — вновь возник юрист, — А за каким чёртом вы её подняли и спрятали? Чем вы думали?

Витька недоумённо уставился на него, а юрист продолжал:

— Ну допустим, вы решили, что найденная рубашка вашего оппонента станет неопровержимым свидетельством его участия в смерти мадам Соловьёвой. Что, в общем, является глупостью, и на суде мало-мальски грамотный адвокат разнёс бы это «доказательство» вдребезги. Но — пусть, тут адвокатов… кроме меня нет, местной «общественности» такой «улики» бы хватило и, допустим, вы рассчитывали на суд Линча, хотя я думаю что Громосеев такой поворот событий бы не одобрил. Ну это я ещё понимаю. Но когда вы обнаружили, что рубашки нет, а на её месте вдруг образовался ваш головной убор… потерянный в потасовке с Владимиром, и многие могли бы, полагаю, это вспомнить… ведь могли бы? О чём бы это неопровержимо свидетельствовало бы??

— Об чём? — тупо глядя на юриста, промямлил Хронов.

Тот огорчённо покачал головой, давая оценить присутствующим тупость оппонента, и с торжеством объявил:

— Это неопровержимо свидетельствовало бы, что вашу кепку туда подбросили! И подбросил ни кто иной как ваш враг, Владимир! А значит он и причастен к смерти мадам Соловьёвой! А вы столь ценный аргумент спрятали!

Борис Андреевич одобрительно покивал:

— Витюш, а правильно ведь Вениамин говорит. Ну, нашли бы твою кепочку. Где она была? — да у твоих недругов она была, которую оные недруги с тебя и сорвали во время потасовки. А затем…

— Да-а! — возмутился Хронов, — Чего-то кто-то стал бы разбираться! Вот она кепка — вот он труп! И всё. И хана!

Юрист перекосился как от зубной боли и потянулся к рюмке, пробормотав «- Бог мой, с кем приходится работать…», а староста сокрушённо махнул рукой:

- Каждому человеку свойственно ошибаться, но никому, кроме глупца, не свойственно упорствовать в ошибке. Это Аристотель ещё сказал; был, Вить, такой грек, давно. Ведь кто стал бы «разбираться»? Мы и стали бы, не Громосеев же! А ты нас такого прекрасного повода лишил… Кстати, точно не ты её там обронил?

Витька клятвенно сжал руки перед грудью, закатил глаза и отрицательно затряс головой.

— Ну… верю, что ж. Как тогда она там взялась?

— Вовки ж и подбросили! Я же говорю…

— А как они узнали? А? То-то и оно.

— Они вообще везде шаро. бятся… — упавшим голосом сказал Хронов, — И на школе тоже. Они там голубей ловили.

— В подвале? Голубей?

— Ну, я не знаю… Может случайно…

— Случа-а-айно… Ладно, не бери в голову, проехали. Давай дальше — с трупом что решили? Я до Громосеева всё же достучался — не будет он приезжать, недосуг ему. Подумаешь — труп с признаками насильственной смерти, ерунда какая по нашим-то временам! — подмигнул он юристу.

— Ну, эта… — опять начал мямлить Витька, — Не хотят никто. Сильно воняет и всё такое…

— Вот! — журналист Мундель-Усадчий уставил на него указательный палец, как прицеливаясь, — Вот! Здесь, как раз, и должен ты применить… эээ… административный ресурс и авторитет! Проще говоря — заставить! Только заставить не тех, кто рядом с тобой, твою, эээ… гвардию! Не этих… Санёк там, Димка, братья Пойдычи… («- Обрастаешь кодлой, а, Витёк? Праэльно, маладца!» — вставил окончательно вошедший сегодня в роль уголовного пахана Борис Андреевич) … не их заставить, не ближних, а тех, кто поодаль; чтобы уяснял народ, что кто рядом с тобой — тому привилегии, а кто особняком держится, — того и ущемить могут. А кого — вот ты и подумай…

— Да. Так и надо. Чтоб чувствовали, собаки. Ценили. Ты ж власть теперь, Витёк, ты ж Власть! Вот и действуй, — поддержал староста, — Пусть люди выводы делают. Ну и мы тоже сделаем. Значит, раз Уполномоченный к инцЫденту не проявил интереса, то, стало быть, покойницу нужно похоронить… закопать, то есть… и… — староста хищно осклабился, — И сделать выводы. Что в нашем колхозе мы… я! То есть мы, кто… эээ… политику партии и правительства одобряет и поддерживает, — тот и есть Власть, теперь уже — он кивнул на прислонённое к стене ружьё Хронова, — Уже Власть и вооружённая; а буде возникнет где с Властью… то есть с нами, разногласие — так вот на этот случай мы и Громосеева с огневой поддержкой пригласим, приедут, рты показательно позатыкают кому надо! Вот так вот держать их надо! — он потряс сжатым крепким кулаком, — Разбаловались ибо!

— Правильно в своё время в интернетах гуляло «только массовые расстрелы спасут Родину!» — поддержал несколько уже захмелевший юрист.

— Да! Именно спасут, и именно расстрелы! — согласился почти не притрагивавшийся к спиртному Борис Андреевич, — Вот, чувствую я, кого-то на селе нужно показательно шлёпнуть! И даже уже подозреваю кого.

— Да!

— Ты не выступай, Витя, ты иди вопросы решай. Начал мероприятие — заверши его. Иди, Витя, иди… А мы, случись что, поддержим. Через общественное мнение, и вообще. Надо — Громосеева с огневой поддержкой выдернем, у него теперь автомат… Да и самим надо серьёзным оружием обзаводиться. Тебе, Вить, раздобудем. Первому!

Повеселевший и обнадёженный Хронов ещё потоптался перед сидевшими, взял у стены ружьё, неловко забросил его на плечо и вышел — «решать вопросы».

— Ишь как его прёт! — заметил журналист.

Проводив Хронова взглядом через окно, староста продекламировал:

— Вот болван! — вздохнул, кивнув на закрывшуюся за Витькой дверь, журналист.

— Ничо-ничо, — заверил Борис Андреевич, — Он полезный болван. Ты ж сам насчёт его… помнишь? Зато жестокий, сука, крови не боится…

— Как все трусы, — сообщил юрист.

Староста как споткнулся и взглянул на него с подозрением:

— Ты это о чём?

— По практике могу сказать: большинство самых жестоких убийц в реале, когда их касается — конченные трусы. Млеют, белеют, на коленях ползают.

— А… — староста успокоился, — Ты об этом. Прям закономерность такая: как жестокий, так обязательно трус? Ну, тебе поверю, у тя ж практика, хе. Кстати, на днях, может завтра, пойдёшь со мной, эээ, встреча у меня тут будет… с одним субъектом. Пукалку свою возьмёшь.

Юрист помрачнел, но не возразил.

В дверь из дома кто-то поскрёбся, староста поднялся, подошёл, открыл, и, скрывшись за ней, о чём-то заговорил невнятно. Слышно было, что он разговаривает с бабкой, говорящей с ним срывающимся старушечьим фальцетом. До юриста с журналистом, молча теперь тянущих из рюмок настойку, доносились обрывки:

— … не едуть и не едуть… ты ж абещал… звонила, и в Мувск звонила, и уполномоченному… не едуть. Ты ж обещал, Андреич…

Ещё о чём-то недолго поговорив с ней, староста притворил дверь и вернулся на место:

— Вот ещё геморрой, старуха опять достаёт… не едет и не едет её сыночек с семьёй, и связи нет. Достала уже — сил нет, скрипом своим.

— Грохни её! — посоветовал журналист и хохотнул.

— Дождётся она у меня, да… — пробормотал староста, — Я человек пожилой, незлобливый, но нервы мне мотать…

— … Татарин, — вступил в разговор юрист, — Татарин, у которого я живу — ружьё имеет. И не прячет почти. Что думаете?

— А что думать… — пожал плечами староста, — Кто только сейчас не имеет… Знаю я уж. Пускай, чо. Будем просто иметь ввиду. Как он, татарин-то? Говорил с ним?

— Скрытный, — заметил юрист, — Бывший работник правоохранительной системы, коллега! — он хохотнул, — Систему знает, потому и скрытный. Говорить с ним — как в стенку. Там подходцы не работают — надо или прямо карты на стол, или…

— Что? Или?

— Ничего. Куда он денется? Массовка он и есть массовка. Дисциплина и всё такое. Куда он денется? Как все.

— Ну ладно, — староста вздохнул, — Раз так. Я ж Власть. А правоохранитель должон за власть горой, хы. Так что пусть пока спит в обнимку со своим ружжом и ценит хорошее отношение!

— Он скрытный, — повторил юрист, — Его фиг вскроешь. Может, у него и не только ружьё…

— Может и не только! — согласился староста, — Вы, правоохранители, ребята хитрые: народ за незаконные стволы нагибаете; а сами, в кого не ткни, левые стволы имеете, хе. Двурушники, бля.

Юрист ничего не ответил.

— Ты посматривай за ним, Вениамин, — посоветовал староста, — Это ж деревня! Тут всё становится рано или поздно явным, тем более в одном доме живёте. Хорошо бы его зацепить на чём, понимаешь? Ну да не мне тебя учить! — тактично польстил староста, и юрист только кивнул.

ЗАВТРАК В ДЕРЕВНЕ. ОБСТАНОВКА

На следующее утро друзья сидели у себя в доме за столом и вместе с семейством Ромы завтракали. На завтрак была жареная на сале картошка, обильно политая взбитыми яйцами, приготовленная Инессой — после множества дебатов всё же пришли с квартирантами к единому знаменателю: готовить каждому для себя было и неудобно и накладно, и в конце концов эту по сути женскую обязанность взяла на себя Инесса, ей временами помогала Кристина. На продукты скидывались натурой.

Сейчас Рома жаловался:

— Охамели совсем эти деревенские! Уже и от долларов косорылятся! Не хочут отдавать яйца даже за доллары, нет, ты прикинь! Давай, говорят, что-нибудь полезное в хозяйстве, ну там шифер или проволоку. Или гвозди. Где я, говорю, тебе возьму шифер, ты в своём уме? Тогда, грит, давай керосину. Прикинь — тут один дед наловчился делать керосиновые лампы из всякой фигни и стеклянных бутылок вместо лампового стекла. Только керосину нету, жгут отработку, а она коптит жутко и воняет…

Знавшие такое дело оба Вовки помалкивали и нажимали на завтрак. У них-то с освещением всё было в порядке, им-то уж точно не приходилось нюхать гарь и собирать с одежды длинные волокна масляной копоти — когда электричество на Озерье подаваться перестало совсем, и подзаряжать от сети аккумуляторы стало невозможно, Вовчик достал из своих заначек свёрнутую в рулончик солнечную панель, в своё время ещё приобретённую Владимиром подешовке в Штатах на распродаже, и пересланную другу. И вот, пригодилась. Более того, даже стала явным признаком деревенского нынешнего благосостояния: теперь, когда по вечерам в окнах видны были трепещущие огоньки свечей, коптилок, всевозможных самодельных масляных ламп, дом Вовчика освещали пара хороших, ярких кемпинговых фонарей, аккумуляторы которых заряжались днём, практически в любую погоду, что вызывало зависть всех соседей.

Более того, наличие «солнечной зарядки» немедленно повысило и статус друзей: к ним потянулись за обновлением заряда все городские, кто был достаточно предусмотрителен, чтобы иметь аккумуляторные светильники и фонарики, но, увы, недостаточно предусмотрителен, чтобы заранее подумать откуда их подзаряжать при полном отключении электричества. С некоторых пор с ребятами стало выгодно дружить. Впрочем, Вовчик не жмотился, и когда свои батареи и электронные девайсы были заряжены, он помогал с электричеством обращающимся.

Подобной няшки не было даже у Вадима, и он раз в день, как было слышно, заводил свой маленький генератор; и уже пару раз недвусмысленно намекал на «сменяться на что-нибудь дельное». Подобная панелька была у квартировавшего у Вадима юриста, но Вадим жил с квартирантами как кошка с собакой, почти не общаясь, и обращаться к нему за подзарядкой считал западло. Иметь же свою зарядку хотелось, и сейчас он проклинал свою непредусмотрительность в те не столь уж давние времена, когда подобные устройства ещё можно было купить — пусть не дёшево, но всё же. После того как Китай попал в международную блокаду, как-то сразу выяснилось, что именно Китай обладает девятью десятыми запасов редкоземельных металлов, идущих на изготовление солнечных панелей, и что практически всё производство таких устройств сосредоточено в Поднебесной, из-за чего, с началом блокады, такие штуки сначала резко взлетели в цене, а затем просто стали огромной редкостью, артефактом мирного и изобильного, увы уже прошедшего времени.

Намёки куркулистого Вадима Вовчик с ходу отмёл, нагло заявив ему наедине, что панель готов сменять не меньше чем на пришедшийся на долю Вадима после разборок с Никоновскими автомат с боезапасом, отчего Вадим только сматерился, сразу утратив интерес к такому ченчжу. От греха Вовчик панель, растянутую на краю крыши, каждый вечер теперь снимал, не доверяя даже охране лохматого Артишока.

Не получив в своих стенаниях поддержки, Рома наконец перестал ныть и переключился на новую тему — с утра у него вдруг прорезалось желание поболтать:

— А ты, Володя, я смотрю, покрышку-то в сарае дубасишь, а? Дубасишь?.. Хи. Как маленький, чесслово, мой вон Альберт и то такой фигнёй не страдает…

Владимир покосился на упомянутого Альберта, который с привычно кислым видом в это время сидел на диване — картошку с яйцами в силу общего безделья и потому малых энергозатрат и субтильного телосложения он на завтрак игнорировал и ждал чая со стряпнёй, которая худо-бедно у Инессы стала получаться.

«Такой фигнёй» Альбертик, конечно же, явно не страдал, ему бы всё музыку слушать с плеера да с увлечением играть с компьютером в дурацкие игрушки типа старого Марио. Поначалу Альбертик держался довольно- таки нагло, с чего-то вдруг демонстрируя что он тут сам по себе, то есть «с родителями», а «квартиросдатчиков» в лице друзей он в упор не видит, и потому упорно их игнорировал, общаясь только с родителями и сестрой, и не реагируя даже на вполне безобидные просьбы типа принести ведро воды или не разбрасывать вещи по дому. И у Вовчика, и у Владимира не раз уже чесалась рука дать хорошего леща малолетнему засранцу и бездельнику, как для себя они определили Роминого сына, и лишь нежелание накалять и так зачастую обострённую из-за совершенного несовпадения взглядов на жизнь у них с другом и у квартирантов обстановку в доме не давало это желание реализовать.

Однако после того как электричество кончилось окончательно, рычаг воздействия на малолетнего бездельника появился — возможность подзаряжать свои электронные девайсы, которых у Альбертика было несколько.

Поначалу он без лишних на его взгляд рассуждений и «разрешите пожалуйста» попросту пошёл и повесил на зарядку свою игровую приставку, нахально отключив заряжавшийся аккумуляторный светильник; но Вовчик, увидевший сиё, воспылав гневом от такой наглости и тут же решив, что в любой наглости должны бы быть и пределы, тут же эту приставку выдернул из зарядки и запустил по дуге в сторону огорода…

Не ожидавший такого поворота событий Альбертик впал в прострацию, не сразу решив что делать: то ли с рёвом обиженного карапуза бросаться жаловаться матери, что было бы в его возрасте как бы и впадлу, то ли каким-то образом сразу и жосско, как велели штампы, усвоенные из боевиков, наказать обидчика; в результате несколькосекундного раздумья он сделал нечто среднее: проорав «- Ты, сука, что ты делаешь??» попытался ухватить вовчиков светильник, до этого стоявший на зарядке в тени, на лавочки возле сеней, и закинуть его в отместку куда-нибудь так же подальше, но Вовчик это дело пресёк, выхватив у него светильник и навесил наконец-то от всей души юному метросексуалу пенделя пониже спины, — тогда тот расплакался и ломанулся в дом, жаловаться. Ромы дома не было, жаловаться пришлось матери.

После получасовых обличений и крикливых выяснений «кто есть засранец», конфликт был отложен до вечера, и вечером, с возвращением Ромы, как всегда навеселе, конфликт получил продолжение: науськиваемый женой, Рома впал в демонстративную ярость, и, громогласно обещая проучить «этих щенков» демонстративно же стал искать свою Осу, чтобы «пострелять их тут же всех!»

Оба друга были дома, и отнюдь не препятствовали Роме в его поисках оружия, Владимир даже напомнил:

— Рома, ты забыл? Ты ж её всегда в шкафчик за пакет с мукой прятал. Там она… — а когда Рома ринулся к шкафчику, в спину ему так же спокойно и размеренно произнёс:

— … только ты учитывай — схватишься за оружие, — обратного пути не будет. Придётся тебе в ответ получить… всё, что должен получить выпивший вооружённый, что-то предъявляющий невооружённому…

И хотя всё сказано было вполне будничным, с лишь небольшой поправкой на накалённую атмосферу тоном, Инесса ойкнула, Рома же как-то сразу даже со спины обмяк, и уже в шкафчике стал шариться не так энергично, и приглушил проклятия. Тем более что и Инесса уже завопила, увидев как Вовчик с задумчивым видом потянул из-под кухонного стола топор.

В общем, всё тогда, как и следовало ожидать, разрешилось миром: Рома Осу «не нашёл»; быстро съехал от обещания «- Всех щас вас тут на месте, бля!!!» к «- Так нельзя, мужики, давайте разберёмся!..», и вечер прошёл во взаимных упрёках и претензиях, в результате которого был достигнут определённый консенсус: Альбертик получил некоторый свод обязанностей взамен на обещание «в зависимости от чёткости выполнения» этих заданий получать доступ к зарядке.

— Это тебе не «электричество из розетки», которым вас Оршанская Администрация бесплатно снабжала! — подвёл черту Вовчик, — Это моя личная фенечка, и делиться ею с вами за просто так я не обязан!

Конфликт был погашен; вернее, один из череды конфликтов, из чего теперь и складывалась жизнь с квартирантами. Собственно, не только у друзей, — собравшиеся отовсюду в деревню «беженцы» представляли собой гремучую смесь всевозможных профессий, мировоззрений, образов жизни к которым привыкли; будучи неспаянными ни дисциплиной какого-либо орг-сообщества, ни общим коллективным трудом или традициями, ни даже религией, люди теперь, лишившись привычного уклада, стали ужасно вспыльчивыми, и конфликтовали по любым мелочам там, где казалось бы и ссориться не из-за чего: начиная от манеры выплеснуть набранную воду обратно в колодец, что крайне неодобрялось деревенскими; и кончая делёжкой огородных земель и такими важными средствами поддержания жизнедеятельности как дрова. И теперь ссоры стали повсеместным явлением, грозя при появлении действительно значимых поводов к конфликтам перерасти из просто неприязни в смертоубийство. А что, Громосеев ведь говорил, что район наблюдает вспышку убийств, как говорится «на почве внезапно возникших неприязнённых отношений». А сколько убийств ещё остаётся не то что нераскрытыми, но и неизвестными, латентными, скрытыми, маскируясь то под несчастный случай «- Это он сам, Антон Пантелеевич, ей-богу, сам; оступился — и башкой о топор… ну торчал он невзначай тут так неудачно…», то под непонятное исчезновение. Вот и в мирном прежде Озерье мадам Соловьёва тоже вот… «исчезла». Кому-то же она здорово досадила!

Сельской какой-то взаимовыручки и взаимопонимания не было и в помине; все в общем были сами за себя, кучкуясь по дворам и интересам, только молодёжь, влекомая неистребимым зовом плоти, сбредалась на посиделки и «побродилки» к местному «клубу» — общежитию коммунарок, бывшей конторе. «Дружина самообороны и поддержания порядка» под командой Витьки была первой пробой сломать эти становящиеся уже привычными рамки «мой дом, мой огород, моя грядка».

Вовчик уже неоднократно наедине жаловался другу, что жизнь в деревне он представлял себе совсем по другому — он ожидал, что трепать его никто не будет указаниями и командами — а тут и «староста» с его «це у», и «Уполномоченный» с продналогом и претензиями, а теперь и Витька со своей «дружиной» и своими командами… Витька как раз, кстати, бы самый опасный, дааа…

Вспоминая его скрежещущее «Ну всё вам…», вспоминая чёрную скрюченную руку мадам Соловьёвой в куче мусора — и там же Вовкину рубаху, — Вовчик теперь уже на полном серьёзе считал, что «- Надо было нам его ещё в Равнополье, там, в коттедже, удавить! И там же спрятать. И сказать, что ушёл обратно в Мувск, пешком! Но кто же знал!»

— Да-да, кто же знал… — согласился с ним в разговоре тет-а-тет и Владимир, — Ну, раньше и ты не был таким кровожадным. А он ведь у тебя и в авторитетах раньше ходил! — укорил он мимоходом, — Ты, кстати, заметил, Вовчик, насколько сейчас нынешняя разухабистая ситуация обостряет все черты характера, прежде всего, конечно же, негативные?.. Вот жил бы без этой беды Витька в Мувске, был бы тиховоняющим говном, мы бы даже с ним продолжали бы, может, общаться. А сейчас всё говно наружу вылезло. А почему? А просто потому что сейчас за это ничего не будет. Вот он семью из Мувска — с маленьким ребёнком, кстати! — прогнал, не дал в Озерье вселиться, — может быть кто и пустил бы. Хорошо батюшка их к себе в общину принял. А по тому, что к смерти мадам он явно причастен, и рубашка моя тому свидетельство, и то, что он эти дурацкие «поиски» вдруг организовал, — могу спорить, что выпади случай — он бы беженцев не то что прогнал, а и у ограбил бы. Может и убил бы. Тот ещё гад.

— Вовк, — перевёл разговор тогда с Хронова Вовчик, — Вадим ведь тоже лазил потом в школьный подвал. Мне Зулька сказала. Говорит, пришёл домой шибко задумчивый. Говорит, ножом её… прикинь! Он-то с фонарём был, хотя и не ворочал её, но осмотрел внимательно — три раны говорит, что на виду. Непохоже, говорит, что её в запале или в пылу бытовой ссоры убивали, тогда, говорит, удары десятками бывают, на адреналине, а тут… конкретное, говорит, умелое пырялово. Кто бы вот?..

— Как вариант — в натуре гастеры. Говорили же, что видели их уже поблизости. А где бабы, там и мужики ихние. А восточные люди, возможно, с ножом обращаться умеют. Барашек, шашлык-машлык там… Поймали где за деревней, затащили в подвал, и зарезали, а? А Витька потом её случайно нашёл и решил на нас стрелки перевести, с большого-то ума. Как рабочая гипотеза? — ответил Владимир; и тут же сам раскритиковал своё построение:

— Нет, не сходится! Во-первых, с неё взять-то нечего было, все вещи дома, на месте, всё, что более-менее ценное. Но это ладно, может она их застукала за чем противозаконным. Но — Витька в школу бы не стал соваться, нечего ему там делать… Ну, допустим, кто-то из пацанов случайно нашёл — и ему одному сказал… Но откуда Мэгги узнала про готовящуюся подляну??

— Как вариант Мэгги могла подслушать. Витька же треплется, мог проболтаться, — заметил внимательно слушающий Вовчик.

— Да, могла… А у неё теперь не спросишь — не те как бы отношения, да и то… спасибо ей и на этом.

А Рома уже плавно свернул разговор на тему мордобития, рукопашного боя, карате и прочего:

— Лупасишь в покрышку, хы, а нафига? Вот нафига?

Владимир и правда подвесил некоторое время назад в сарае старую, лысую покрышку от легковой машины, враспор, с креплением к потолочной балке и внизу, к какой-то тяжеленной ржавой железине, и теперь по утрам, кроме пробежки и акробатики, занимался отработкой короткого и сильного прямого удара, чему были явным свидетельством содранная и залитая йодом кожа на ударной поверхности кулаков.

Боксировать с покрышкой получалось плохо — слишком вертлявая, но Владимир и не ставил себе задачей овладение техникой бокса, он вообще теперь весьма критически переосмыслил весь свой спортивный «багаж», объективно сделав вывод что в реальном рукопашном бою, какие в нынешних условиях, судя по всему, увы, неизбежны, навыки спортивной борьбы могут быть только базой, основой для неких технических действий, малоприменимых в спорте.

Партнёра не было, Вовчик всё больше втыкался по хозяйству; и только пару раз поучаствовав в тренировках с другом, запросил пардона — тренироваться в таком темпе и с такой отдачей он был, увы, не готов.

— Ну не спортсмен я, Вовка, по натуре! Не готов себя истязать как ты вот! — заявил он на следующий после тренировки день, когда в измученном теле всё болело, — Да и… Во-овк? Ты же понимаешь, что сейчас какой-то там «рукопашный бой», будь там ты хоть Чак Норрис в расцвете карьеры, ничего не будет определять, даже и у нас в деревне?

Владимир не спорил с другом; он вполне разделял его сомнения в практической реализации приёмов мордобития в современном конфликте, который, нравится это или не нравится, всё с большей вероятностью грозил быть вооружённым; он прекрасно помнил известное выражение про «Чтобы солдат получил возможность применить навыки рукопашного боя он должен сначала про. бать где-то автомат, штык-нож, сапёрную лопатку…» и тд, но его постоянные, даже здесь, в деревне, занятия «физухой», как он отдавал себе отчёт, решали кроме практической, лежащей, так сказать, на поверхности цели наработки некоторых технических навыков и поддержания физической формы, ещё и некоторые другие задачи:

— здоровую радость сильного и гибкого, тренированного тела;

— ощущение возможности «решить некоторые возможные вопросы» с оппонентами и без применения оружия, как пришлось это делать и с гопниками в «кинозале», и с Витькой во дворе, да и с «никоновскими», и «на поляне». Чувствовать себя беспомощным, не имея под рукой стреляющей-режущей-рубящей железки он не хотел!

— да и просто, упахиваясь на своих импровизированных тренировках, он сублимировал, сливал ту тревогу и то беспокойство, которые не переставал испытывать от происходящего и здесь, в деревне. «Закопаться в огород» и представлять, что этим он как бы решает какие-то будущие проблемы было слишком просто для него: не зря профессор Лебедев старался вложить в своего любимого ученика навыки анализа ситуации. А ситуация складывалась настолько неопределённая, что от невозможности что-то радикально изменить нервно дёргало мышцы. Хотелось куда-то бежать, что-то делать, предпринимать шаги, — и он уже решил для себя, что «мирная размеренная деревенская жизнь», так привлекавшая Вовчика, совсем не для него; он планировал всё же ехать к Виталию Леонидовичу, потом дальше — в Оршанск, устраиваться как-то там… Но отъезд откладывался со дня на день, с недели на неделю; теперь вот с Гулькой… А что? Женюсь — и поеду! А Гулька пока здесь будет, — потом устроюсь и увезу её в Оршанск! — решил он для себя.

Владимир не обиделся на друга за отказ от тренировок, он отдавал отчёт, что это не всем дано и не всем, собственно, нужно; как он и сказал другу:

— Знаешь, Вовчик, чтобы всерьёз тренироваться, нужно, наверное, иметь какие-то мазохистские черты характера. Да-да. Истязать себя — и получать от этого удовольствие. Просто «осознанием целесообразности» тут не справиться. Но и — у каждого тут своё. Я вот могу за раз сто раз на кулаках отжаться, девки фуэте крутят, а ты — полдня кверху пятой точкой на огороде упираться, что для меня, хы, верх мазохизма, и, наверное, не потяну… Так что каждому своё!

А сам наедине теперь отрабатывал то, что было возможно и в одиночку — короткий точный удар в голову, в подбородок — из любого положения. У Вовчика на жёстком диске компьютера он обнаружил множество скачанных с ю-туба роликов уличных драк, спортивных боёв и прочего; и больше всего его заинтересовал так называемый «дюймовый удар Брюса Ли», старого кумира молодёжи 90-х, сейчас мало кому уже известного.

Отдавая себе отчёт, что без грамотного тренера он едва ли сможет овладеть хотя бы и азами бокса, и на основании своего не такого уж маленького опыта уличных столкновений, Владимир сознательно принял решение сконцентрировать изучение ударной техники рук буквально на двух-трёх ударах, но и довести их до полного автоматизма. «Дюймовый удар» привлёк его именно своей скрытностью и возможностью вложить максимум энергии в одно короткое движение. Техника, несмотря на кажущуюся простоту, была сложной: нужно было последовательно, одно за другим, включить в работу ноги, таз, корпус, руки, — и всё в краткий миг, в один удар-толчок с амплитудой в пару десятков сантиметров. Вроде как получалось…

Что и разговор-то завёл Рома — однажды утром он припёрся в сарай, и, встав в дверях, минут десять наблюдал как Владимир отрабатывает «всплеск» энергии, заставляющий камеру на растяжках и с утяжелением нервно вздрагивать и рваться на привязи. Заниматься в Ромином присутствии было неприятно, но Владимир терпел: с подселением «квартирантов» приходилось заставлять себя терпеть многое.

Рома сплюнул. Сказал (А как же! Владимир знал, что так и будет…):

- Дай-ка я!

Владимир, чтобы не сказать ему резкость, отступил в сторону, молча сделав приглашающий жест.

Толстый Рома долго примеривался, потом размашисто, сильно и нетехнично бумцнул в подвешенную покрышку. Та дёрнулась и заплясала. Рома бумцнул ещё раз и ещё, ещё, ещё… На пятом ударе вертящаяся покрышка ускользнула от грузного Ромы, и тот, промахнувшись, чуть было не упал. На этом, видимо, «показательные выступления» он счёл законченными.

— Во как надо, видал! — не преминул он откомментировать своё рукомашество, — Вот это удары! А что ты тут дрыкаешься… — он скептически махнул рукой.

Владимир знал подобных субъектов, и не сомневался что сейчас последует что-нибудь нравоучительное, и непременно с Ромой в роли главного героя. Чёрт с ним, отдохну пока…

Он не ошибся, Рома несколько минут распинался, какой он был «раньше» опытный и опасный уличный боец, и как его боялись в микрорайоне, а в заключение поведал-рекомендовал «супертренинг», видимо подсмотренный в каком-то старом кино:

— … вешаешь, панимаиш, подшивку газет на стену… Въезжаешь? Обычную годовую подшивку, вон в конторе пачки лежат, девки на подтирку и на растопку используют. И по этой подшивке — бьёшь! Изо всех сил. Первый день — один удар. Второй день — два удара. Третий день — три! И так далее. Но! После каждого дня одну газету снимаешь! Каждый день по одной. И так — через год, через 365 дней ты свободно сможешь триста шестьдесят пять раз по голой стенке — вникаешь?? Потому как кулаки закаляются!

— Рома, не пори чушь! — не выдержал Владимир, — Через год с такой «тренировкой» ты ложку держать не сможешь, из-за проблем с суставами. Потому что физиологию человеческого организма никакими идиотскими тренировками подменить нельзя.

— Сссышь! — презрительно откомментировал Рома, — Это тебе не в покрышку стукать. Не потянешь просто, так и скажи!

— Ладно-ладно, Рома, не потяну. И вообще, как только мне понадобится от тебя компетентный совет, так я сразу к тебе, договорились?

— Ну давай-давай, дрочи тут покрышку, хиляк! — и важный Рома отбыл.

И вот сейчас, за столом, он опять привязался:

— Вон, ваш Артишок никаким физо не занимается, а жизнью доволен…

— Ну точно как ты! — подначил Вовчик; но Рома не понял подначки, и согласился:

— Угу. Как я. А чо? У меня всё в шоколаде! — противореча сам себе, только что жалующемуся на «тупых деревенских», и на «общую нищету, так что ничего толкового купить нельзя!» И продолжил:

— Заниматься нада тагда, когда есть в этом надобность! А ты вот… Или девки эти из «коммуны», хы. Мало они в поле упахиваются, ещё дома… это… растяжка там, хАреАграфия… вот надо им? Не, посмотреть, конечно, забавно, как по телевизору, но нафига? Оне ж и так фигурные, хы!.. — он метнул опасливый взгляд на Инессу, которая в силу возраста и комплекции уже никак не тянула на определение «фигурной» и перескочил с темы:

— А сейчас… Колотишься там в сарае, а толку? Я вон шарахну в тебя из Осы — ты сразу ласты и склеишь! — и радостно захохотал. Владимир промолчал. В конце концов, можно было, по вовчикову методу, о котором он, конечно, рассказывал, рассматривать это как тренировку на выдержку…

— Или там Витька вон Хронов шандарахнет в тебя из двустволки — и аля-улю! — и снова радостное ржание.

Вовчик хмыкнул, вспомнив, как грохнулся Витька навзничь во время конфликта, как отлетела в сторону его двустволка… взглянул на Владимира, и понял что ещё немного и состоится членовредительство, и поспешно перевёл разговор:

— Так, Рома, ты не договорил — что ещё «говно» в нашей жизни? Вещественно?

Рома с удовольствием вернулся к старой теме:

— Отечественное всё говно, и самогон местный, «экологическиправильный» — тоже говно!

Вовчика тема вроде как заинтересовала, и он осведомился, жуя:

— А что кроме самогона говно?

— Да всё! Везде, куда не ткнёшь — всё говно. Вещи говно. Люди говно. Отношения говно!

— Нуу, Рома… — от нечего делать и чтобы подзадорить квартиранта на ещё какие-нибудь высказывания, дающие повод посмеяться, а то и узнать для себя что-нибудь полезное: Рома, будучи несмотря на общую брюзгливость и презрение к окружающим, мужиком весьма общительным, и через это перезнакомился уже со всей деревней и был в курсе новостей, — Отношения так только от тебя зависят, с кем и как строишь, а насчёт остального можно поспорить…

— Хххосподи, да с кем спорить, с тобой что ли?.. Чо ты в жизни видал?? Вот взять автомобиль… Ааа, что говорить! Из всей деревне только Вениамин в теме сечёт, тоже ненавидит эту родную, панимаишь, действительность, ентот край родных осин, будь они неладны! С ним хоть поговорить можно, а вы все… совки одурманенные, педриоты, бля!..

— Стой-стой, Рома, ты как-то сразу… Начал как-то с барахла, с вещей — и тут же такие глобальные выводы? — вновь вклинился Вовчик, подмигивая молча жующему другу. Владимир Рому органически не переносил и в разговоры с ним по-возможности старался не вступать.

— Ну так и как относиться к этой сраной стране, в которой одни жульё и воры, где ни машину толком сделать не могут, ни закон правильный принять?? Помойка, настоящая помойка!

— Например?

— Да какие нахер «например»? Вся жизнь из этих примеров!

— Рома, а что ты тогда здесь живёшь? — не выдержал всё же Владимир.

— Помойка, бля!.. Почему живёшь, почему живёшь! Потому что как в том анекдоте про опарышей: «Родину, сынок, не выбирают!» Вот и живём в дерьме, — Рома наткнулся на приятную ему тему и теперь изливал, забыв уже и про завтрак:

— Потому что деваться некуда! Вот Вениамин правильно говорит: хоть бы нас тут оккупировал кто! Цивилизованные страны! Штоб…

— И что тогда?

— Да штоб помойке этой конец пришёл! Вот Веня так и говорит: я бы сразу в помощники новой власти пошёл. Искоренять эту быдлячью страну!

— А ты?

— И я б пошёл! Ибо за. бало!

— Рома-Рома!.. — предостерегающе влезла в разговор Инесса, но тот только отмахнулся:

— Нашёл бы себя! При новой власти. Не ныкался бы тут по разным Захудыринскам!

— Раз к оккупантам — так полицаем что ли?

— А как ни назови! И не полицаем, а помощником при власти! Вениамин вот говорит…

— Рома, ну юрист-то ладно, он надеется где-нибудь в канцелярии пристроиться, а ты-то? На таких как ты ведь, случись оккупация, самая грязь и будет возложена: приговоры в исполнение приводить, да оккупационные законы заставлять соблюдать. Готов? — всё продолжал подначивать Вовчик.

— Аааа! — на это Рома только отмахнулся. По нему было видно, что «приводить в исполнение приговоры» для него не составило бы какой-то нравственной проблемы, но озвучивать это он не стал.

— Или вот самогон… — продолжал Вовчик, — Так чо ты его и жрёшь тогда? У тебя же свои запасы? Жри ханку из запасов!

— Какие нах «запасы»? — искренне недоумевающее уставился на него Рома.

— Ну как. Вон, девчонки говорят, Кристинка постоянно притаскивает от тебя фирмОвую выпивку… — сказал Вовчик и прикусил язык — не сдал ли он Кристинку, с Роминого ли позволения она таскает фирменное бухло или потихоньку тырит?..

По Роме было видно, что сказанное для него было полной неожиданностью:

— Где?.. Когда? Откуда? Мать! Кристинка где?.. Куда ушла? Как вернётся — штоб ко мне, это есчо что за новости?? Откуда фирмОвое бухло??

Забавный расклад, отметил для себя Вовчик. Придуривается, что ли? Хотя непохоже…

Не дав додумать мысль, Инесса поставила на стол блюдо с румяными сдобными плюшками, хотя и несколько кособокими-неказистыми, но с пылу — с жару, и так соблазнительно пахнущими свежей выпечкой. Что тут же оживился и сидящий поодаль Альбертик, намереваясь подсесть к столу; но мать погнала его сначала мыть руки.

Воды в рукомойнике не оказалось, о чём он непреминул и сообщить.

— Ну так пойди набери ведро, принеси! — скомандовал Вовчик, — Кажется на это и договаривались, что это будет твоей обязанностью: чтобы всегда вода была в доме. Колодец во дворе — что сложного?..

Альбертик неприязнённо что-то буркнул, подцепил ведро и вышел из дома.

— Лучка на огороде ещё сорви! — крикнула вслед Инесса. Когда за сыном хлопнула входная дверь, она развздыхалась:

— Вова, вы на него только не давите. Он мальчик нервный, он и так перенёс такой стресс, такой стресс…

— Какой такой стресс он перенёс? — заинтересовался и Владимир, — Этот нервный мальчик?..

— Ну как же! Этот переезд ужасный! Из Мувска, из благоустроенной квартиры, где у него была своя комната, где его никто не тревожил!.. — не замечая как переглянулись друзья, стала рассказывать за сынка Инесса:

— Он ведь у нас такой щепетильный! Такой… аккуратный!..

— Аккуратный?? Вот не замечал! — Владимир взглянул на неубранную постель и валяющиеся около неё носки.

— … не может два дня подряд носить одну футболку. Каждый день чтобы новая, чистая, свежая. И трусы. И носки! — Инесса явно гордилась в этом сыном, — Он так привык — чтобы каждый день одевать чистое. Тем более тут, в деревне, где жара и антисанитария. И нет возможности принять душ…

— Как это «нет возможности принять душ»? — возразил Вовчик, — Вон во дворе возле огорода летний душ — набери утром воды, за день нагреется, — и полоскайся себе на здоровье! Но для него это, конечно… — он хмыкнул.

— Ну вы же понимаете что это не то! Совсем не то. И сейчас обеспечить ему каждый день чистое бельё я не в состоянии — хоть тут целыми днями стиркой занимайся. А вы ещё мне выдвигаете претензии, что много дров уходит — ведь невозможно стирать в ледяной колодезной воде! А стиральной машины… и порошок опять же…

— Конечно — претензии! Где мы вам на вашего «аккуратного мальчика» напасёмся дров! Вот и оставались бы в городе, вместе со стиральной машиной! А здесь — что-то не заметил я, чтобы он так уж пачкался, — весь день в доме сидит!

— Так ведь, Вова, всё равно — пот, пыль! Он не привык…

— Так пусть привыкает!

— Распустила ты его, мать! — вдруг встал на сторону Вовчика Рома, — Не парень растёт, а слякоть!

— Рома!

— Что «Рома»?! Я тебе всегда говорил!.. — Рома повернулся всем корпусом к Вовчику, — Эти, современные… компьютерное, млять, поколение, бабское воспитание! Я как вспомню ту историю с пятёркой!..

Инесса махнула только рукой и отошла к печи. Рома продолжал, видя интерес Вовчика и Владимира, те заинтересованно слушали — всегда полезно знать с кем ты живёшь под одной крышей.

— Прикинь, год назад… Я его летом устроил на работу, к своему партнёру, — ничё сложного там, так, на компе же базы данных набивать, работа не бей лежачего. Не всё же лето в свои игрушки только компьютерные играть, надо и деньги зарабатывать! Ну, оттрубил он неделю, дал ему Костян зарплату — долларами. Он пришёл — и «на, папа, пять долларов — это, типа, с моёй первой зарплаты подарок!» Ну чо, я… приятно! Молодец, сын, понимает!.. И матери пятёрку — на хозяйство. И сестре. Мать аж расчувствовалась, прослезилась. Ну…

Он помолчал, поскрёб грязными ногтями полиэтиленовую скатерть на столе, и продолжил с горечью:

— Тока на следующий день приходит, и говорит: «- Папа, вот я вчера пятёрку дал, ты мне её верни, пожалуйста, мне на кино там с колой и макдональдсом не хватает!»

— Он любит Макдональдс, да! — поддержала от печи Инесса, — Вернее, любил. Пока Макдональдс работал.

— … я ему говорю: «- Сын, так мужчины не делают!», а он… «Мои, говорит, деньги, я дал, я и обратно попросил, что такого, мне не хватает!..» — Рома горестно махнул рукой и насупился:

— Не пацан вырос, а чёрт-те что!..

— Рома!.. — опять от печи, — Мальчику просто нужны были деньги.

— Просто… нужны были деньги! Тьфу! — горестно возопил Рома, — Так иди и ещё заработай! Или найди! Или укради в конце концов! Но у родителей тобой же подаренные деньги забирать — это чмошность! Твоё, Инесса, баппское воспитание, бля!!.. У нас бы во дворе за такое!.. Не, это я всегда помнить буду — подарил деньги, а потом обратно забрал, — тьфу!! — Рома сплюнул в сторону.

Друзья переглянулись, — квартиранты открывались всё с новых и новых сторон.

— Отдал ему?

— … Отдал… И мать отдала. Кристина вот только не отдала, сказала что потратила. Кристина вот не такая! Потому как Кристинка ещё с нами на старой квартире жила, общалась, понимаешь, с людЯми, а этот… Компьютерный задрот, мамин любимчик; не мущщина, а тряпка! — разорялся Рома, — ИзбаловАла, нах! Вот и угождай ему теперь сама! Кашу не хочет, салаты с яблоками не хочет — хочет, бля, чизбургер и колу с макдональдсом!

Залаял Артишок, как на чужого. Стукнула входная дверь, и Рома сразу замолчал.

Вернулся насупленный Альберт с ведром; принялся неловко, расплёскивая, наливать воду в умывальник.

— Альбертик, а лучка с огорода ты захватил? — это Инесса.

— Не знаю я где он там растёт, на этом вашем огороде. Идите сами и нарвите если надо! — зло буркнул тот. У Владимира появилось неодолимое желание съездить наглому недорослю по уху, но он сдержался. Смолчала Инесса, смолчал Рома, что он-то будет встревать в «процесс воспитания»? Сами пусть разбираются, нам с ними детей не крестить… Кстати, о «крестить»!

Переговорил с Гулькой — та расцвела! Нет, говорит, не надо этого «Я прошу руки вашей дочери!», я, говорит, сама с папой переговорю; нет, думаю, он хоть и татарин, а насчёт венчания против не будет, тем более мама; говорили уже как-то на этот счёт — главное, чтоб, говорят, «по закону», а по какому — дело девятое, поскольку «закон нравственно обязывает», не зря люди это дело давным-давно придумали!

«Переговоры» с батюшкой, с Отцом Андреем имели положительный результат, но лишь отчасти: батюшка явно обрадовался перспективе провести венчание, то есть обряд весьма редкий в последний год, да ещё в недовосстановленном храме. Но поставил условие — поскольку некрещеные, то стало быть предварительно креститься; а до этого, как полагается — поститься, читать Священное Писание, и того… избегать плотских контактов, вот.

— Священное Писание я вам дам, вечером зайди, а потом ещё поспрашиваю, читали ли…

Попытка объяснить ситуацию и ускорить дело доводами «нам бы поскорее, Андрей Владимирович, без этой… волокиты; поскольку собираюсь я в Оршанск на следующей неделе… а «экзамен по Священному писанию я вам и экстерном сдам, потом, вот честное благородное слово!» действия не возымела. Более того, священник сурово насупил кустистые, с проседью брови, и веско изрёк:

— «Ускорить» — это в горзагсе можно, за мзду; а ускорять священные таинства крещения и венчания я не в силах, ибо и крещение, и венчание есть не формальная процедура, а обряд, открывающий чадам путь в царствие небесное, такмо это не «волокита», как ты выразился по недомыслию, а …

Дальше Владимир особенно не вслушивался; понял только одно: тут «по-быстрому» не прошелестишь… придётся того, и срок выдерживать, и изучать и Священное Писание, в тот же день презентованное батюшкой и ему, и экземпляр для Гузели; благо там были интересные моменты, а почитать в оригинале всё как-то руки не доходили, всё больше цитатами, урывками и в различных переложениях…

Ну что, придётся ещё на недельку тормознуться, «сдать попу экзамен», но насчёт «поститься» это уж, Андрей Владимирович, извините, это уж вы, кажется, превышаете полномочия…

Кстати и встреча вечером со священником имела ещё один интересный аспект: батюшка заинтересовался, отчего это у отрока в кровь содраны и залиты йодом костяшки на кулаках?

— … Куда — в камеру? А ну-ка, ну-ка, покажи, сын мой, как ты работаешь… да по воздуху, по тени, так сказать, не смущайся!..

Увидев столь живой интерес, Владимир пожал плечами, и изобразил «двоечку».

— Ещё! Ещё! — потребовал батюшка, а потом вынес вердикт:

— Неплохо, сын мой, токмо ручку-то ты доворачивай, а при довороте плечиком подбородок закрывай — от встречнага! И ручки-то бинтовать надо!

Владимир вспомнил, что сам батюшка-то боксу в прошлом был отнюдь не чужд; и встреча кроме обсуждения технических аспектов крещения и венчания имела положительный результат и в том, что священник с удовольствием поведал «отроку» о нескольких технических нюансах из области бокса, с явным удовольствием вспомнив юность, и навесив, показывая, Владимиру несколько тяжких джебов и хуков по корпусу. Кулак у Отца Андрея, несмотря на возраст и пухлость, был тяжёл и крепок, в чём пришлось убедиться на своём опыте Владимиру. Оно и неудивительно, вон, с топором не расстаётся, целыми днями машет, строительство-то у них в разгаре…

Владимир прошёлся по территории «собора». Поднял среди мусора кованый четырёхгранный старинный гвоздь, с большущей шляпкой, какими крепилась железная листовая обшивка на порушенном сейчас куполе. И ещё раз оценил и толщину церковных стен, и мощь старой кладки, обширность, пусть и порядком запустелых, без окон, хозпостроек, выгодность стратегического положения «собора» на пригорке над деревней… вот только прихожан, общины у попа ну совсем мало, да и то в основном стариканы. А так… хорошее место, да.

— Там это, пацан какой-то пришёл, вас спрашивает! — закончив переливать воду, вдруг сообщил Альберт.

— Какой пацан? Чего сразу не сказал?? — подпрыгнул Вовчик.

Альбертик только презрительно пожал плечами. Вовчик двинулся на выход.

Владимир двинул следом, — ну конечно или Хрон, или кто от него, официоз изображают; если бы кто из соседей, то не в падлу бы было и в дом постучаться, а не вызывать к калитке: уж Артишок никак на большую и грозную сторожевую собаку не тянул. А ничего хорошего в последнее время друзья от Хронова, ровно как и от старосты, да и вообще от любого официоза не ждали. Опять морозцем по позвоночнику тронула мысль, что «выманивают из дома», что вскрылось всё же что-то по тем, по никоновским… покойникам. Хотя вряд ли, конечно; сейчас всем на всё наплевать, но… Мало ли что!

Мимоходом, машинально Владимир подумал, что автомат в предбаннике за низким потолком, там же снаряжённые магазины… хотя, наверное, зря я кипяшую…

Точно, это был только Лёнька, из новообразованной Хроновской «пристяжи», в Озерье недавно, недели полторы; сам с родителями из Равнополья, вроде бы. Пацан, кажись, неплохой; общались так, мельком, только Витьке в рот смотрит и идею с «дружиной», как и весь нынешний озерский молодняк, принявший «на ура». Да что говорить, и друзья-то сами бы очень бы дружину одобрили, благо и идея-то изначально была Вовчикова, если бы не «командир» Хронов.

— Чё тебе, Лёньк? Чё не проходишь? Фу, Артишок, фу!! Гад кудлатый, свои! фу, я сказал!!

Лохматый пёс, закончив изображать грозного сторожа, убрался в будку, обиженно сопя. Лёнька прошёл в ограду.

— Привет, пацаны. Это… Харон послал, передать…

— Кто-о??

— Нууу… Витька. Харон.

— Чё это он «Харон»?

— Позывной типа. Или погоняло. Так себе назначил, хы. Грит, в Мувске все его как Харона знают. Знали, в смысле.

— Нет бы «Хрон».

— Хы. Ну, эта… официально, так сказать, велел передать. Вам. Тебе, Вовчик. Ну и Вовке… — Лёньке, видимо, было наказано изложить «распоряжение» жёстко и сжато, но он постоянно сбивался на дружеский тон:

— … чтобы, типа, вам поручается… Да, короч, вам поручено тело мадам Соловьёвой из подвала достать и похоронить. В порядке обязанности перед дружиной и этим… — он закатил глаза, вспоминая. Вспомнил:

— … и социумом, вот. Типа, распоряжение.

— «В порядке обязанности», типа-а-а-а?.. — протянул Вовчик.

— Ну, я, типа, передал.

Вовчик и Владимир переглянулись. Владимир чуть заметно отрицательно покачал головой. Ещё чего не хватало, — подумал он, — Сегодня мы хроновских покойников убирать будем, по его «распоряжению», завтра об этом вся деревня узнает, а послезавтра он нам каторжные работы придумает?? Да пошёл он…

Судя по набычившемуся Вовчику, тот думал так же.

— Передал-передал! К тебе претензий нет! — ответил Вовчик собравшемуся уже уходить Лёньке, — Но и ответ тоже ему передай!

— Ну-у? — заинтересованно остановился в калитке тот.

— Передай, что пошёл он, то есть Хронов Витька, на… в… (дальше последовали несколько достаточно распространённых и банальных (Вовчик не любил материться), но весьма эмоциональных определений куда «на…» и «в …» на взгляд Вовчика следовало бы отправляться Витьке «Харону» со всеми его распоряжениями, пожеланиями, командами, и вообще!)

— Так и передать?

— Так и передай. Можно дословно! — Вовчик в поисках поддержки оглянулся на друга, и Владимир согласно кивнул.

— В смысле — отказываетесь? — уточнил Лёнька.

— Бля, тебе ещё раз повторить что ли??

— Понял, пацаны, не надо, передам. Ну, покеда! — и посланец «Харона» отбыл. Друзья направились обратно в дом, по пути эмоционально обсуждая новую эскападу «командира дружины». Вот сволота! Распорядился он… Но, чувствуется, копает под нас… всё у него в строку пойдёт, чувствуется. Что эта падла задумал?

В Озерье становилось всё неуютней…

КОНЕЦ БОГАТОГО БУРАТИНЫ

— Ты понимаешь, Вовка, он всё это время у нас тырил из подвала!! — Вовчик чуть не плакал, — Потаскал все ликёры! Бальзам! Шоколад… много! Я ещё не всё смотрел…

Вовчик был в отчаянии. Он знал, что с вселением «квартирантов» проблемы будут; они и были — как в любой коммуналке, с взаимным непониманием и несовпадением жизненных укладов, с мелкими хозяйственными неувязками, с чужими глазами и ушами, от которых теперь приходилось прятаться в баньке, но не так же! Он не ожидал, что всё будет так прозаично и подло: что у него, и них будут просто воровать…

— … главное, сам-то не бухал, — а сеструхе своей подгонял, я уж не знаю чем она с ним там рассчитывалась, может даже так, по родственному, — а та с девками в «общаге» пропивала! И С Хроном! Зарабатывала, сука, себе дешёвый авторитет! Па-адла! Даже не пахану своему — а сестре, Кристинке, нет, ты прикинь! Я знал, что они там время от времени бухают…

— Ну уж «бухают».

— Ну не бухают, но… жрут наше бухло! Фирменное. Что с «Гектора». Запростотак! А Аделька мне ещё говорит: «- Вот, Вовчик, повезло вам с квартирантами, это ж надо, сколько Рома качественной выпивки привёз, Кристинка через день — с бутылкой! Мы, говорит, хоть и не ужираемся, а стресс снимает будь здоров!» Мы, грит, «хоть прежнюю жизнь вспомнили», задолбала уже эта картошка и чай по три раза вскипячённый на одной заварке…

— Ну?

— Я и подумал: откуда Кристинка может фирмОвое бухло таскать, если Рома всё привезённое давно приговорил, и сам самогоном пробавляется… А сегодня полез, типа, с ревизией, как толкнуло меня что — и точно, заднего ряда бутылок на полке нету, и в пакете пусто! Сволочь!

— Ладно, не кипятись. Только спиртное?

— И шоколад. Шоколад, конечно, сам сожрал, я думаю. То-то я смотрю, он постоянно сыт, и на очке по часу сидит — а он там, на очке, наверно шоколад трескал! Нет, Вовка, ты можешь представить такое??

— Легко. Мы же с тобой на их счёт не заблуждались?

— Не, но так…

— А замок?

— А хрен его знает как! Юное поколение, бля! Где и как лук растёт он не знает, а как чужой замок вскрыть — разобрался, поганец!

— Где он сейчас?

— Смотался куда-то, гад. Инесса верещит, что «мальчик не виноват» и тут же «это не он!»

— Ну, сегодня вечером Рома придёт — будем разговаривать. Надо этот вопрос решать…

— Да что «решать»?? Убью поганца!

— Вот этого я и боюсь. Как это Громосеев там говорил? «Всплеск бытового насилия»? Говорит, сейчас как раньше у бомжей — за украденную булку хлеба убивают. За бутылку… Не, вот гад! Где-то я людей понимаю… Недаром вон, Вадим со своим «юристом» вообще не разговаривает…

— Ну, бля, пусть только сегодня появится!

— Тихо. Вовчик, тихо. Я разговаривать буду. А то ты тут наворотишь… Но вообще, конечно, чёрт знает что делать…

— Не уживёмся.

— Нет, не уживёмся. Нереально. А это ещё только лето. А что зимой будет… Ладно, поговорим сегодня. Хотя я даже не знаю, какие тут варианты…

Но вечернего разговора с Ромой не получилось. Ночевать Рома не пришёл.

Утром Инесса, вся на нервах, устроила истерику Вовчику, походя съездила по лицу забившемуся в угол и испуганно-злобно зыркающему оттуда Альбертику, отчего тот разрыдался (Кристина предусмотрительно ночевала в «коммуне» и к завтраку не пришла); и умчалась куда-то, грозя «- Я покажу этим прошмандовкам, этой шалаве, и этому козлу как…» Очевидно, определённые подозрения у неё имелись.

Но — Рома не нашёлся. Не в этот день, ни в следующий. А вскоре в деревне стало и не до очередной (уже!) пропажи одного из жителей.

— Эта… куда мы всё идём да идём? Мэгги, слышь? — Рома еле поспевал за девушкой.

— Ну куда… Рома, что ты как маленький? — бросила она через плечо.

Был вечер, они пробирались за огородами к старой части Озерья. Деревня в своё время была не в пример больше нынешней, она даже рассматривалась как возможная «центральная усадьба» совхоза, тогда же и начали строительство брошенной теперь школы; но «центральная усадьба» не состоялась, Озерье мало по малу обезлюдело, и теперь на краю деревни за густо заросшими участками, огороженными кое где ещё трухлявыми заборами или ржавой сеткой-рабицей на металлических столбах, торчали несколько полусгнивших и полуразвалившихся срубов, бывших жилых домов. К периоду «новой колонизации» Озерья они пришли уже в такую негодность, что несмотря на тесноту в обитаемой части деревни селиться в них никто так и не рискнул: проще, в конце концов, было вырыть землянку, чем пытаться обосноваться в трухлявых, с провалившимися крышами и без окон, домах.

Домашняя утварь, часть крыш, заборов была уже растащена на дрова; и сейчас эти дома представляли собой жалкое зрелище, напоминая заброшенное кладбище, и являясь сейчас только местом игр местной, а больше приезжей ребятни. Но после того как месяц назад двое мальчишек неудачно провалились в обвалившийся погреб; а больше после пропажи и последующей «находки» мадам бизнес-тренерши, после слухов о появлении «нерусских» в окрестностях, здесь больше никто не появлялся — люди стали опасаться заброшенных безлюдных мест.

Судя по всему в зиму эти немногие строения были обречены уйти на дрова.

Сюда Мэгги и завела своего незадачливого ухажёра.

Это оказалось нетрудно: несколько двусмысленных фраз, пара томных взглядов, одно-два объятия «с намёком на большее», — и вот потерявший голову самец как привязанный идёт за упруго подвиливающей впереди попкой, даже не задаваясь мыслью куда же его ведут… Впрочем да, наконец задался:

— Мэгги… ну какого чёрта?..

— С Морожиным, что ли, бухал?

— Почему «с Морожиным» сразу… С Николаем Сергеичем; и не бухал, так, выпили слегонца, за скорейшее окончание этого всего бардака… Мэгги!..

— Рома. Вон в том, крайнем, доме почти целая комната. И в ней есть кровать. Смекаешь?

— Хы. А… ты откуда знаешь? И… чего так далеко переться. Инесса говорила, вы с подружкой к пацанам и на дом приходили, ааа?.. Хы.

— Я тебе не шлюха какая. Мы в бане мыться приходили.

— Ага, в бане… мыться. Так я и поверил. О, бля, гвоздь! Мэгги, не так быстро, я штаны порвал… бля, Инесса разноется… Мэгги!

— Ты идёшь или нет??

— Сейчас я… сейчас!

Грузный, как всегда слегка подвыпивший Рома наконец очутился в большой комнате, пройдя туда через почти полностью разобранные сени.

— Бляяяя, кровать… Ты чо, это разве кровать… — возмутился сластолюбец, увидев в замусоренной комнате без окон, с оборванными и заплесневелыми обоями старое жалкое сооружение из полуразвалившегося ДСП и полусгнившего матраца.

— А что. Самое то… — отойдя к окну, Мэгги прислушивалась. Услышав во дворе шорох раздвигаемой травы, удовлетворённо кивнула и добавила:

— Для тебя в самый раз. А ты на что рассчитывал? На номер для новобрачных в Мувск-Хилтон?

— Чо ты… — Рома был в замешательстве. С одной стороны — вот она, сама привела, и никуда не убегает, — подходи, бери; место уединённое…. С другой — тааакой шалман… хуже чем в свинарнике. Какая к чертям «кровать»?? Что её… стоя, что ли?.. пялить. И это, стоит эдак… отстранённо в окно что-то рассматривает, вроде как не сама сюда и привела. Руки ещё на груди скрестила… Шалава. Да что за фигня!! В конце-то концов!..

Преисполнившись решимости, решив видимо не обращать внимания на «мелкие бытовые неудобства», он подступил было к Мэгги, которая не сделала ни малейшего движения навстречу, а так и стояла, скептически улыбаясь, со скрещёнными на груди руками около окна; но тут шорох за спиной заставил Рому оглянуться.

В дверном проходе с улицы стояла чья-то тёмная фигура.

— Ты это чего??.. — угрожающе начал Рома, разворачиваясь и сунув руку в карман просторных брюк; и тут же узнал стоявшего — это был староста, Борис Андреевич, собственной персоной.

— Эта… вы чего тут? — растерянно переспросил Рома.

Не отвечая, староста с самым серьёзно-непроницаемым видом прошёл в комнату, за ним показался в дверном проёме, и тоже прошёл ещё один субъект, — знакомец адвокат, с которым ехали с Никоновки в компании и под руководством этого… «уполномоченного» местного, что тут расселением занимался, как его?.. Громосеева, да, — вспомнил Рома.

Адвокат также с непроницаемым лицом прошёл в комнату и стал чуть поодаль, держа руки в карманах лёгкого летнего пиджака. Теперь Рома стоял в центре треугольника из Мэгги, старосты и юриста. Он непонимающе заозирался:

— Вы… чего тут? Ааа?

Смерив его взглядом, староста серьёзно и с самым официальным видом произнёс:

— Гражданин Аксеенко Роман Александрович. Нам стало известно, что вы скрываете от выдачи органам государственной власти ценности в виде золотых монет. Вы прекрасно знаете, что указом Новой Администрации все ценности из драгоценных металлов, исключая личные ювелирные украшения и обручальные кольца, в количестве не более трёх на одно лицо, положено сдать на хранение в компетентный орган Администрации, для формирования… это неважно. — староста говорил монотонно и размеренно, подражая диктору на радио, зачитывающему очередной «указ», — Этот же указ подтверждён Администрацией Региональной, и Депутатским Собранием в городе Оршанске, территориально к которому мы относимся. Тем не менее…

— … Борисыч, чё ты несёшь? — перебил его быстро трезвеющий, но ещё не въехавший в ситуацию Рома, — Какие нах «Администрации и Собрания?» Кому нах это надо, кто на это обращает внимание?.. Чё ты несёшь, Борисыч, чё вы…

Он сделал попытку пройти мимо старосты к зияющему на улицу выходу — двери были давно сорваны. Юрист метнул тревожный взгляд на старосту, но тот был по прежнему безмятежно спокоен и официально-деловит. Он даже чуть подвинулся в сторону, чтобы проходящий Рома не задел его плечом.

Но Рома не вышел из дома. В проёме двери появилась ещё одна фигура, — теперь это был Витька Хронов, командир дружины; но — с ружьём наперевес, которое он тут же, держа приклад под мышкой, направил в грудь Роме. Тот остановился как будто наткнулся на стену.

— Ээээ…

Витька медленно входил в дом, и Рома непроизвольно стал отступать, пятясь от направленных на него стволов.

— Ээээ… мужики… вы чего?

— Мужики, родной, землю пашут. А мы — представители власти! — заметил теперь уже издевательски староста. И вновь продолжил со всей возможной официальностью:

— Итак. Вам, Роман Александрович, необходимо прямо сейчас сдать нам, как представителям власти, все имеющиеся при себе ценности. Немедленно.

— Да-вы-чо… Ахерели?!.. — растерянность Ромы стала переходить в раздражение, и тут же — в буйный, но пока ещё сдерживаемый гнев, — Какие нах «ценности»?? Кому нах «сдать»??? Вы чо, с ума посходили тут, от деревенской кормёжки?? Какое нах «сдать»?? Что сдать?? Кому??? Вам, что ли? Вы, что ли, «представители власти»?? Да я вас… Да вы…

И, видя совершенно непроницаемые лица оппонентов, и уже не обращая внимания на направленные ему в живот стволы ружья, окончательно вышел из себя:

— Па-а-ашли вон, петухи топтаные!! Бля!! Чо за цырк вы тут устроили?? Кому тут чо «сдавать»?? Тебе, что ли, поганец недоделанный?? Или этому сопляку в наколках?? А ты хуле молчишь, юрист хренов, говно вонючее, хуле ты молчишь, ты тоже что ли «вла-а-асть??»

Ни один мускул не дрогнул в лице юриста. Он по-прежнему стоял, держа руки в карманах, прямо глядя в лицо беснующемуся односельчанину.

— Да вы никто!! Вы вааще никто, какое право вы имеете!.. вы вааще никто!! Па-а-ашли вон!!

Тут он как только что заметил Мэгги, с отсутствующим видом наблюдающую от окна за «спектаклем». В мозгах Ромы что-то, видимо, щёлкнуло, замкнулись какие-то перемычки, и до него, наконец, дошло:

— Тыыыыыы…. Ты, сука, меня специально сюда заманила??.. Паскуда?! Ааа???

Теперь, отступая от направленного на него ствола ружья, пятясь непроизвольно мимо посторонившегося старосты в угол комнаты, Рома вдруг всё понял…

— Аааа… сссуки! Сдать, а? Сдать??!

Рука его рванулась из кармана, доставая Осу.

— А это вы не хотите??!

Увидя в руке Ромы четырёхствольного кургузого уродца, Витька от неожиданности чуть не уронил ружьё, но тут же собрался, и махом присел в угол, уходя с линии прицеливания; хотя Рома в неистовстве вовсе не стал целиться в него, а принялся размахивать оружием, поочерёдно направляя его то на старосту, то на юриста, то на Мэгги и Витьку, из-за чего ему приходилось вертеться из стороны в сторону.

Борис Андреевич от вида пистолета шарахнулся, пригибаясь, в сторону за полуразвалившуюся межкомнатную перегородку с торчащей из неё щепастой дранкой. Мэгги побледнела и прижалась спиной к углу выломанного окна. Юрист не изменил позы, лишь напрягся, это было видно.

— Грр… гррражданин… — с голосом он несовладал, и ему пришлось откашляться, — не усугубляйте!..

— Я-те-щас-усугублю, бляя!! — рявкнул, заметив произведённое впечатление, Рома, — Я те, бля, щас усугублю!! А ну нах пшли все с дороги!!

Он быстро двинулся к выходу, поворачиваясь и пятясь, не обращая внимания на наставленное на него Хроновым ружьё, не переставая наводить поочерёдно Осу на всех присутствующих — в том числе и на Мэгги. Юрист попятился.

Всё произошло быстро.

— Вали его, Веня!! — каким-то визгливым, бабским голосом выкрикнул из-за простенка, приподнимаясь в рост, Борис Андреевич. Юрист медлил, по прежнему держа руки в карманах.

Стволы ружья Хронова, попятившегося в сторону с дороги Ромы, были уже в двадцати сантиметрах от его живота, а тот, не останавливаясь, устремился на выход. Витька не стрелял…

— Вали, сволочь, урод, Вениамин, кому сказал, вали его!! Падла, стреляй в него, кому сказал, убей его; уйдёт сейчас, стреляй, падла!!! — завопил с нарастающим привизгом староста, вставший во весь рост. Он обращался к юристу, и в быстро наступающих сумерках теперь его ранее бесстрастное и официально-суровое лицо было искажено дьявольской яростью:

— Стреляй в него, кому сказал!!! — в руке его, откуда не возьмись, появился нож.

Рому теперь от спасительной, как ему казалось, двери во двор, отделяло лишь пара шагов, преодолев их быстро, он уже в дверях на мгновение угрожающе оглянулся, поворачиваясь на улицу спиной, и пытаясь продолжать держать под прицелом оппонентов… Витькин взгляд метался от Ромы к старосте, его палец подрагивал на спусковом крючке, стволы были направлены в Рому…

— … Стреляй!! — завопил вновь староста; и когда Рома уже готов был сделать шаг назад, выходя спиной вперёд из дома, юрист выстрелил в него, раз, другой, и третий.

Никто сначала не понял, что это: громкие хлопки, вспышки, облачко сизого дыма, — юрист, как и стоял, стрелял навскидку, не вынимая руки из кармана пиджака, только направив вытарчивающий теперь в объёмистом кармане пиджака кургузый ствол в Рому.

Две пули ударили его в живот, одна — в грудь, под распахнутым воротом объёмной лёгкой курточки. Зашатавшись, он попытался как-то шагнуть назад, — и упал навзничь за дверь.

— Ну вот. Наконец-то. А то стоял тут, как целка на выданье! — уже обычным, «повседневным» голосом сказал староста, направляясь к выходу.

Хронов первым устремился к упавшему, «профессионально» продолжая держать его под прицелом ружья. За ним, чуть помедлив, двинулся и юрист, по прежнему не вынимая рук из кармана; за ним, пропустив его вперёд, староста. За ним — Мэгги.

Рома… Рома умирал. Оса валялась поодаль, и Хронов быстренько её поднял и спрятал в карман. Лёжа на спине, Рома безостановочно шарил по себе большими волосатыми руками, и что-то неслышно шептал. Лицо его было искажено мукой. Курточка и майка под ней быстро напитывались кровью.

— Врача! Быстрее!.. Врача, скорую! — стал слышен его прерывистый шепот, — Вра-ача!

— Давай. Стрельни ему в глаз! — посоветовал староста, но юрист только достал руку из кармана, с зажатым в ней ПээМом. Не глядя ни на кого, стал осматривать карман с вывороченной дымящейся дырой. Затушил тлеющие нитки пальцами; поставив на предохранитель, сунул пистолет за пояс, стал снимать пиджак. Из кармана выпала гильза, он живо наклонился, потом присел на корточки, зашарил, ища её в траве. Староста наблюдал за ним с усмешкой, стоявшая поодаль Мэгги — с презрением. Нашёл гильзу, сунул её в карман.

— Пули тоже выковыривать будешь? — хмыкнул староста, — Эх, юристы вы юристы! Сменились времена, пох теперь всем эти гильзы и дактилоскопии!

Не обращая внимания на его слова, юрист нашёл в кармане пиджака остальные гильзы, спрятал их в карман брюк… Подумал, и достал из-под ремня рубашку, расправил её навыпуск над ремнём, прикрыв рукоятку пистолета.

Рома захрипел:

— Вра-ача… — и, раскинув руки, вцепился окровавленными пальцами в жухлую пыльную траву. В груди у него что-то булькало.

— У, сссука! Буржуй недорезанный! — подскочил Витька и пнул его в лицо, но тот как будто этого и не заметил, взгляд его блуждал, а лицо выражало муку.

— Враччч… Инессс… — аааа…

— Отходит! — со знающим видом сообщил староста, — Ну чо, молодец, Веня! С почином тебя!

— Пошёл ты!! — огрызнулся юрист.

— Но! Ннно! Не переживай так! Ты ж пистолетик с собой носил не для самоубийства, правда же? Хы. Вот он и пригодился! А не стал бы ты стрелять… сейчас бы… тогда бы… ну ладно. Молодец, молодец. Давай, дострели его, а? Или хочешь, я ножик тебе дам?..

— Пош-шёл ты! — снова огрызнулся юрист и, обходя тело ещё дышащего Ромы, двинулся по дорожке примятой травы к выходу с участка. Остановился, оглянулся:

— Ты меня за этим сюда звал, я так понял??

— За этим, за этим, Веня, всё правильно ты понял!

— Сссволочь старая.

— Почему «старая»? Даже как-то обидно! — староста подмигнул молча стоявшей Мэгги. И снова, юристу: — Эк ты… неюридическими терминами как-то выражаешься! — хмыкнул, — Нормально всё, Веня. Теперь ты с нами. Совсем. Не прикидывайся только, что ты не понимал, что рано или поздно… придётся! Это самое.

— Сссуки.

— Да ладно тебе. Или, думаешь, у тебя другой вариант есть? Не. Только встраиваться. В социум, хе. Во власть. А власть здесь — я. Мы. А условие «встраивания»… ну, ты понял! — староста кивнул на шевелящегося и булькающего горлом что-то Рому, которого, отставив в сторону ружьё, уже принялся обыскивать Хронов.

— Ты ж юрист! Не по уголовному праву, не? Общался с… с «контингентом»? В любом случае должен знать, что есть такое понятие как «прописка». Ну? А ты что, «над схваткой» собирался оставаться, что ли??

Юрист подумал.

— Полагаю, в случае разбирательства, этот эпизод можно квалифицировать как… как действие под давлением… как принуждение… — он размышлял. Непроизвольно поправил рубашку над поясом, где вытарчивала рукоятка пистолета.

— Ага-ага. Как «крайнюю необходимость», гы! — хихикнул староста, — Дурак ты, Веня, хоть и юрист. Коллегию присяжных перед собой видишь? Нет? Не будет больше присяжных. Мы теперь сами себе и суд, и присяжные. Хочешь вон, Громосеева, как приедет, спроси. Все, так сказать, полномочия. У него. Судить и миловать. Официально. Как у модератора ранее на каком-нибудь ресурсе, хы! Ну и… чо-то давно его не видно! Зовём, звоним… ну, будем считать, что часть его полномочий мы временно у него позаимствовали. Для пользы дела. И «забанили» этого субъекта! Он не узнает, а стало быть и в претензии не будет. И эта… ерунду всякую не думай. Я ведь знаю, знаю твои адвокатские мысли-то. Что — пострелять тут нас, и вообще никто не узнает?.. Эх, Веня… Глупости. С нами ты теперь. С нами. Насовсем.

Юрист не отвечал, но и не уходил.

— Ну чо, дорежешь его?

— Н-нет…

— А, ну смотри, как знаешь. Погодь нас, сейчас мы… Подожди вон. С Мэгги, за домом. Сейчас мы, с Витькой…

Рома уже почти не дышал; только время от времени в груди что-то всхрапывало, грудь судорожно поднималась, и потом медленно, короткими толчками опускалась. Глаза у него были теперь зажмурены, на лице написано страдание.

Хронов уже обыскал его; разрезав пряжку, стащил с его талии широкий матерчатый, весь теперь измазанный кровью, и в одном месте даже пробитый пулей, пояс со множеством кармашков.

— Гляди, это… Борис Андреич! Как ты и говорил — золото! Вы, то есть.

— Ну так… — староста принял у него из рук тяжёленький пояс, взвесил его на руке, довольно улыбнулся.

— Хы, не помогло от пули-та! — Витька ткнул пальцем в окровавленную дырку.

— …это хорошо, это хорошо! Куда ж по нынешним временам атаману да без золотого запасу! А здесь много! Богатый Буратина. Был. Только дурак. Пистолет взял? — староста достал из кармана полиэтиленовый чёрный пакет, и сунул туда пояс, повесил пакет себе на предплечье.

— У меня! — Хронов с готовностью хлопнул себя по боку.

— Пусть у тебя и будет. Не свети только без необходимости. Ещё что было у него?

— Не. Пояс только! — Хронов, конечно же, умолчал о стопочке новеньких стодолларовых купюр, изъятых незаметно им у умирающего в свою пользу, как и о золотой цепочке «с гимнастом», и о золотой же печатке с пальца.

— Ну, давай тогда. В тот погреб. Бери за ту ногу, я за эту возьму.

— Хрипит ещё.

— Да пускай. Ну, взяли.

Подтащили к обвалившемуся погребу, столкнули в дыру. Пока Хронов в ту же дыру кидал обломки гнилых досок и всякий хлам, стоявший рядом Артист выдал эпитафию на смерть Мувского предпринимателя, только что «передавшего» ему свой «золотой запас»:

— Дурак был и сластолюбец. И ИДЕИ в жизни не имел, кроме как грести под себя. За что и подох. Туда ему и дорога.

ДАЛЕКО ИДУЩИЕ ПЛАНЫ

Когда все вчетвером выходили с участка, на улице их, как оказалось, ждал журналист Муйский. Как всегда, с потёртым портфелем, в котором он носил обрез Биннельки, он настороженно озирался в наступающих сумерках.

— И ты здесь… — проворчал юрист.

— Нашумели… — не глядя на юриста, обратился к старосте журналист и политтехнолог, — Борис Андреич! Нашумели, говорю. Выстрелы, небось, вся деревня слышала. После тех… мотоциклистов, так сразу все на ушах будут!

— А и плевать! — безмятежно отозвался тот, — Больше бояться будут по вечерам из домов выходить. Нечего тут шастать! Будут спрашивать… Ви-ить! Скажешь, что с патрулём дружины обходил деревню, и в этом районе некие личности пальнули в тебя. Издаля, типа, потому ты в ответ и не стрелял. И на авторитет сработает, — охраняешь ихний покой, — и на испуг, — нечего тут шастать, мало ли что!

— А если…

— А никаких «если»! Усвой: мы теперь тут власть, мы! Как мы сказали — так стало быть и было. Так и будет. Рома, значит… пропал. Не иначе уволокли с собой эти… гастеры!

— Не! — идя рядом, возразил Хронов, — Это его эти, Вовки кокнули. Точно говорю. Он же их квартирант был. У него с ними вечно какие-то тёрки были, Кристинка рассказывала. Как кошки с собакой.

— Может и так, может и так! — одобрительно покивал староста, — Пусти-ка такой слушок. Надо этих «вовок» того, — к ногтю! И этого — мента твоего, с покоцанной рожей, татарина! — обернулся он к насупленному юристу:

— И этого — старикана, бывшего директора лесхоза, ПётрИваныча. Всех их надо к ногтю! А то ишь — оппозиция, едри их!.. Не будет у нас никакой «оппозиции», всю изведём!

— Это хорошо, это правильно! — одобрительно покивал журналист, — Авторитаризм в смутные времена это первейшая вещь!

— Всех, сука, в подвалы покладём! — в порыве воскликнул Витька и потряс ружьём.

— Хорошо, хорошо, тока угомонись покеда, — попросил староста, — Как снова кого «в подвал», — так я сразу к тебе обращусь, хы! Ну что, господа, расходимся тута? Нечего дальше гурьбой переться, неровЁн час… Мэгги, молодца, всё правильно сделала, до завтра!

Юрист сразу ушёл. Витька медлил. Мэгги подошла, за рукав отвела старосту чуть в сторону и они пошептались. До намеренно отвернувшегося, но напрягавшего изо всех сил слух Хронова донеслись только обрывки:

— … дай часть… ты же обещал… …как договорились же!..

— … успеешь… куда тебе?.. собралась куда?.. завтра поговорим.

Вскоре Мэгги тоже ушла. Стало уже совсем темно.

Прошли втроём ещё немного.

Вдруг ставший задумчивым староста с чувством продекламировал:

— Классно! — с максимальным уважением в голосе сказал. Хронов, — Правильно ты про него!

— Эх, Витя, Витя! — покровительственно заметил Борис Андреевич, — Ничего ты не понял. Это не про него, это про меня!

— Да ну?.. — Витька был сбит с толку.

— Вот тебе и «да ну». Впрочем не бери в голову, молод ты ещё. Для таких обобщений. Ну, пока!

Они попрощались.

Дальше с Мундель-Усадчим шли молча. Уже у калитки тот произнёс:

— Да, надо всякую «оппозицию» давить в зародыше. Чтоб никто пискнуть не смел.

— А я о чём. — ответил староста, — Не так много и осталось кто тявкнуть посмеет. Пацанов этих щас прижучим, — повесим на них ихнего квартиранта… и Селезнёву тоже! — и дальше или они с нами… тогда кровью их повяжем, пусть расшлёпают тоже кого… или их самих — к стенке!

— …это правильно!

— Татарина этого с семьёй… тоже.

Они стояли у калитки, негромко переговариваясь, и не видели, как чья-то небольшая фигура, одетая в тёмное, пригнувшись, скорчилась в палисаднике у куста сирени.

— …или его тоже на крови повяжем, — а он мент бывший, в командировках был, так что для него, думаю, кровь не внове, — или шлёпнем. О! Веню на это и подпишем! — староста оживился от идеи, — Он же у него квартирант! Пусть и шлёпнет его. В порядке самообороны — у того же ружьё! К тому же татарин и с пацанами в соседях, какие-то шуры-муры у них там, доносили мне.

— Это хорошо, это правильно! — одобрил журналист.

— Заявим что они одна банда! А потом… — мечтательно-задумчиво продолжил староста. — Девку его старшую… себе возьму — хороша! Ух! Знойная девка.

— А мне — младшую! — хихикнул Мундель-Усадчий.

— Хы. Да ты педофил, аа? — хмыкнул староста, — Сколько ей — шестнадцать?

— Самое то! — невидимо в темноте, но понятно по тону осклабился журналист, — Самое то! Спелая уже! Вполне!

— Угу. Тогда пусть Веня и жену его сразу того — за сопротивление! Чтоб не мешала. А то ведь она против будет, аа?? Хы. И ему удобно — будет тогда хозяином всего дома! А татарин запасливый, говорят, даже генератор у него есть… А? Может, мы и штаб туда перенесём? Как думаешь?

— А, да. Можно. Как скажешь. — согласился журналист, — У него там погреб, — можно как зиндан использовать.

— Да вообще надо и с батюшкой разобраться… — размышлял вслух Артист, — Что-то он не по делу возникать пытается. Вякает что-то. Властитель душ, понимаешь… А церковь как…

— Не, это пока не стОит, — возразил тут политтехнолог, — Лучше с ним побеседовать, чтоб проникся. Видишь ли, сейчас, Андреич, в вакууме информации, вернее при той информации что только по радио да и то не у всех, религия она… короче, вот увидишь: через некоторое время будет очень востребовано! И потому надо его привлечь на нашу сторону! Чтоб проповедовал что скажем! Я, кстати, и тезисы для проповедей могу набросать.

— Ну… поглядим, подумаем. Может и прав ты. Ну что, пойдём…

Дверь открыла жена.

— Ужин готов, Боря. Сразу ужинать будете? Вы Надю не встретили? Заходила только что. За маслом.

— Нет. Не встретили. Ну что, давай ужинать, день был напряжённый… но плодотворный! Вот, пакет — убери пока в сундук, позже разберусь.

Хлопнула дверь.

Тёмная фигурка упруго выпрямилась у калитки и скользнула на улицу.

ЗВОНОК ГРОМОСЕЕВУ

— Алло! А? Алло! Позовите Громосеева… Кто говорит? А… А, это Борис Андреевич из Озерья, он меня знает… А, это ты, Володька? Привет. Позови шефа. Угу, жду. Как у вас там? Антон говорил что вооружат вас… Только-то? Только мобильную группу? А остальным? А, охотничье, зато каждому… Да ладно, у нас и того нет. Гоняют вас?.. Хе-хе, надо-надо. Тяжело в учении, легко в лечении, хе-хе. Чо, а инциденты? Эти, чурки, не?.. Слиняли, говоришь, куда-то… откочевали, типа? А, ну да, вы ж после того убивства их решили щемить, они и прознали небось… Тихо теперь, да? А у нас чурки в окрестностях, наоборот, появились, с дитями, я телефонировал уже Громосееву, что нам бы поддержку, а он что-то… да понимаю я, понимаю… А, пришёл? Давай!

— Приветствую, Антон Пантелеевич! Борис Андреевич это из Озерья, вам, наверное, уже сказали. Да. Да. Нет, я сейчас не про это, насчёт снабжения конечно важно, но я не по этому поводу. Случилось, да. Пропал у нас, Антон Пантелеич, ещё один человечек. Вы его, кстати, помните — вы же его к нам и привозили; этот, Роман Аксеенко, предприниматель из Мувска, с семьёй. Нет-нет, пропал он как раз один, семья на месте, вещи на месте. В этом всё и дело! Да, смотрели, и документы. Никуда не собирался, был одет повседневно, жена говорит. Ну, выпивал, не без того — но вы же знаете, у нас небольшое село, тут не затеряешься, я бы знал… Нет, не загулял, для него это нехарактерно, жена говорит: всегда ночевать домой приходил, с этим у него строго. Смотрели. Опросили. Ну конечно, я же понимаю… так два дня уже! И после этой жуткой находки, после трупа мадам Соловьёвой… сами понимаете! Народ в напряжении, на дальние поля перестали вообще выдвигаться, боятся. Мысли… Тут такое дело… Да, говорил, появились чурки в окрестностях, то есть нерусские, прошу прощения; несколько раз заходили в село, с дитями, попрошайничать. … Нет, насчёт этого никакой информации, только женщины. И дети, да. Да, наверное могли и они, да. Но тут вот какое дело… Разрешите я озвучу свои соображения, Антон Пантелеевич? Да. Так вот: кажется мне… и не только мне, нужно сказать, это общее впечатление, — что появилась у нас организованная группа, или какой-то маньяк-одиночка… В селе, да. Убивец. Да. Да, я говорил — маленькое село… Ну, что ж поделать, вот в этом отношении информация неполная… Кто-о?.. Морожин?? Не-е-ет. Мы с ним каждый почти вечер в шахматы играем, он безобидный. Ну, есть определённые соображения, но я даже не знаю, можно ли, уместно ли свои домыслы… Ну, как скажете. Тем более что это не только мои соображения, но и, так сказать, общественности. Да. Так вот. Есть у нас тут парочка асоциальных типов. Что ставят себя вне общества, так сказать. А это ведь чревато, это ещё Аристотель сказал: «Человек вне общества — или бог, или зверь». А до богов им далеко, значит… Да вы знаете про кого я говорю: эти двое вот, Владимиры, Вовки, как их тут называют, помните, они вам ещё постоянно оппонировали на собрании? Постоянная оппозиция, так сказать, ставят себя вне коллектива, постоянно… О чём я? Основания… Да, основания. Постоянно себе на уме, не участвуют в общественной жизни, занимаются только своим хозяйством… … да я знаю, что многие так; но дело в том, что у них накануне когда исчезла мадам… то есть гражданка Соловьёва, случился с ней конфликт на проводимом ей мероприятии, чему все свидетели. И этот, Владимир, который у них главный, заводила, буквально вышел из себя! Казалось, ещё немного — и он её ударит! А потом он быстро вышел. И… проходит несколько дней, и мадам… то есть гражданка бизнес-тренер исчезает; а потом её находят мёртвой! Зарезанной. А эти, друзья-разбойники, они, между прочим, постоянно при ножах ходят! Да. И… …

— … Да, я знаю, что вроде как в том конфликте «в лесу на поляне», оба парня себя хорошо проявили, заступались вроде как за девчонок и всё такое, мне рассказывали. Но это ведь всё субъективно. Есть мнение что вообще решающую роль там, на поляне, сыграл Виктор Хронов; вы его знаете, его выбрали командиром дружины. Помните, когда они из леса пришли, у него всё лицо было разбито, и пистолет газовый, у бандитов отобранный. Парень положительный, болеет за общее дело, организаторские способности… Собственно, и тело гражданки нашли благодаря им организованным широкомасштабным поискам, я вам докладывал. Вот, как рассказывают, он да некий «Леший», боец из леса, и спасли тогда весь, так сказать, коллектив… Вообще, конечно, дело тёмное, и роль этих «Вовок» в том нападении до конца не расследована, есть даже подозрения, что они были заодно с нападавшими, с бандитами; может они на лагерь бандитов сами и навели. А потом разыгрывали спектакль. Да-да, но это дело прошлое, конечно к чему ворошить. Но определённые подозрения в их адрес у коллектива имеются, этого не отнять! Нет, не берусь утверждать, лишь озвучиваю имеющиеся слухи… Есть не заниматься слухами! Но вы сам просили; ты ж, Антон, сам сказал, озвучь подозрения, вот я и… Да, кстати, они же наотрез отказались вступать колхоз, то есть в коммуну; и они же саботировали распоряжение командира дружины Хронова об участии в погребении тела убитой. То есть отказались наотрез, причём в грубой форме; при этом оскорбляли командира дружины и даже ему угрожали! Да, был у них конфликт, вам тоже рассказывали? Кто же, интересно… Да, тогда Виктор ещё не был командиром дружины, это естественно. Нет, не думаю что сгущает и наговаривает. …

— … Антон, я не утверждаю, что это именно они убили гражданку Соловьёву, но все обстоятельства свидетельствуют… и общественное мнение села! А самое главное — вот этот, пропавший позавчера Роман Аксеенко, он ведь как раз с семьёй у них, у парней и квартировал! И как раз накануне у них случился бытовой конфликт, даже и с дракой, кажется. Да, я знаю, что в этих новых «сельских коммуналках» постоянные ссоры и разборки, но человек-то пропал! А они на него имели зуб, и угрожали! Это факт. И создают нервозную обстановку в селе, вносят, так сказать, раскол; общественность негодует… Тут ещё их сосед, этот, с бритой головой, сильно пострадавший при нападении, что всё лицо в шрамах — помните? Да, который без документов, якобы бандиты всё сожгли, мы ещё тогда через Мувск устанавливали. Так вот он с парнями блокируется. И, Антон Пантелеевич, боюсь я создания, так сказать, оппозиции законной власти в деревне, из-за таких-то вот отморозков! Которые неуправляемы, делают что заблагорассудится, противопоставляют себя коллективу, а возможно и замешаны в убийствах! … Нет, не берусь утверждать, но ситуация, так сказать, намекает… Ах, и на меня доносы?? Не доносы — информация… Сволочи. Не они? Ну, что тут поделать…

Люди неблагодарны, да, что тут поделать… Понимаю что везде, но всё же… Что предлагаю? Изолировать! Применить самые строгие меры, недопустить, чтобы… Да, конечно, никакого самосуда! Как скажете… Рассчитываем, да. На ваше присутствие, и вашу санкцию, как полномочного представителя Власти… хорошо… (вздох) …будем ждать вашего прибытия.

ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ — 4. ССОРА

«Общежитие». Четверо бывших танцовщиц из элитного Мувск-шоу-балета в комнате, заставленной кроватями. Они загорелые до черноты; это не южный шоколадный загар, и не золотистый загар из дорогого солярия; нет, это коричневый, уличный, деревенский загар людей, много работающих на открытом пространстве.

За прошедшее время они здорово пообтрепались; вот и сейчас одна из них чинит поехавшие по вытершемуся шву джинсы, две других перебирают вещи из большого чемодана, стараясь выбрать что-нибудь попрактичней.

— Олька, ты так и будешь валяться? Иди, помоги?

— Ой, я уста-а-а-ала… Дрова сегодня пёрли аж с-за речки… Я поваляюсь, девки…

— Ну подскажи хоть, как думаешь, вот эта кофточка пойдёт? Перевести её «на повседневку» или пусть лежит до лучших времён?

— Ой, Вер, ну какие ещё «лучшие времена»? Носи пока носится.

— Она классная. А вот эту блузку я в Эмиратах купила. Но её ведь если затаскать тут не отстираешь — белая. Отбеливателя нету, скоро станет серой…

— Да наплевать. Чо тебе, в ней замуж выходить?!

— А чо. Она классная, говорю ж.

— Ой, было б за кого.

— А чо. Тут только свистни — тут же женихов набежит. Вся хроновская команда.

— Пошли они!.. «Поджениться» они все рады, а чтоб всерьёз, и с «обязательствами» так…

— Да ладно. Есть нормальные пацаны.

— Нормальные — есть. Только вот именно — «пацаны». А мне б серьёзного, положительного…

— Гы. Ишь как запела.

— Вовчика бери пока не угнали.

— Не-а. Вовчик к Катьке неровно дышит, а трахается с Надькой.

— Откуда знаешь?

— Да все знают. А Володька — с Мэгги.

— Да ладно?

— Точно тебе говорю. Кристинка рассказывала. Её мать с братом всё видели. В баню они к ним приходят, прикинь. Потом «нежно провожаются», хы. Чо, неверишь? Точно-точно, Кристинка ещё рассказывала, — и тут Мэгги, — я её спрашиваю «Правда что ль?» — а она эдак многозначительно только улыбнулась, ну, как она умеет, и ушла. Точно-точно, трахаются.

— Вот от Вовки не ожидала. А Гулька-то…

— Да ладно, все мужики одинаковы!

…

— Ольк, у тебя кроссовки ещё живы? Вот я дура, надо было старые ботиночки на платформе взять, а я их в Мувске оставила, и притащила две пары новых, на каблуке… Перед кем тут выпендриваться?..

— Думать надо было. Хотя б извилинами целлюлита, если в голове извилин нету…

— Ой, кто бы говорил за целлюлит…

За стеной стукнула входная дверь и все четверо насторожились, уставившись на дверь в комнату. Но за дверью раздался молодой гогот, голоса мужские и женские; и через секунды в дверь стали входить остальные «коммунарки», возвращавшиеся с работы, и с ними сопровождавшие их двое парней из «дружины». Лежавшая на заправленной постели в трусиках девчонка ойкнула и набросила на себя покрывало:

— Стучать надо, когда к девушкам входите, не в хлеву!

Последовал обмен подколками, и, покрутившись в комнате, парни ушли.

— Ка-ать? Лампу зажжём уже, темно?

— Одну. Вон, масляную.

— Ну Ка-ать! Давай керосинку зажжём! От масла копоть!

— Керосина мало. И взять больше негде. А масла вон, целая бочка.

— Кать, а чо ты фонарик свой не используешь?

— Фонарик на случай если быстро подсветить надо будет. Или выйти. У него батарейка не бесконечная.

— Кать, Вовчик же всегда зарядит, он же не откажет. Что ты боишься его попросить?

— Я одалживаться не хочу.

— Ой, подумайте, «одалживаться»… Он же тебе фонарик и подарил. Как и керосинку. И ботинки. И щёку штопал. И вообще помогает. А она «одалживаться не хочет», видите ли! Вон, Надька, ничего, не стесняется! Хи-хи.

— Не ваше дело.

— Кать, давай хоть банку с керосином в коридор выставим, воняет ведь!

— В коридоре Хрон будет отливать. Или нассыт в банку чего доброго, с него станется, с придурка. Пусть здесь стоит.

— Тогда себе под кровать ставь, я не нанималась всю ночь нюхать… Да! Пацаны сказали, что Хрон, то есть Витька, пригрозил что если кто его ещё раз «Хроном» назовёт, он того изувечит! Он теперь «Харон»!

— Ой ты батюшки! «Харон»! Перевозчик через реку мёртвых! Крутой как варёное яйцо.

— Так сказал.

— Начальство теперь, фули. Борется за свой авторитет.

Снова стукнула дверь и появилась Кристинка. Все примолкли — не для кого не было секретом, ни что у неё пропал отец, ни что в последнее время она плотно «задружила» с Витькой.

— Кристя. Здесь ночевать будешь, или к Витьке пойдёшь?

— Не знаю ещё. Его нету пока, а у меня ключа нет.

— Нашли отца?

— Нет.

— Чо Витька говорит?

Усталая, спавшая с лица дочка Ромы плюхнулась на кровать, жалобно взвыли пружины, покачалась на пружинной сетке, облокотилась спиной о стену:

— Говорит, что его, скорее всего пацаны, ну, Вовка с Вовчиком, где-то подстерегли и убили… И спрятали. Они с ним конфликтовали постоянно…

— А ты — веришь??.. — кто-то из девчонок, с ужасом.

— Да не знаю я… но они и в правду постоянно собачились…

— Мало ли кто с кем ругается! Тут во всей деревне мало кто с «квартирантами» уживается, только что у кого родственники. Не, Кристя, мы тебе, конечно, сочувствуем, но на парней ты напрасно катишь… Не могли они.

— Не знаю я, я же говорю… Витька вот говорит… — на её глазах выступили слёзы, и она отвернулась к темнеющему окну:

— Как теперь жить, не знаем… Мать всё время плачет. Отец же продукты доставал, договаривался везде, как вот сейчас… А брату всё пофиг…

— Ну, ты-то не пропадёшь. Витька сейчас начальство. Наверно, скоро главней Андреича станет, как оружие на всю дружину получит, а? Муштрует своих «дружинников»…

— Он говорил что должны привезти, да…

— Не, Кристя, ты на пацанов не думай…

Потихоньку все расползлись по кроватям. Темнело. Чинёные джинсы и штопаные носочки были отложены в сторону. Масляная лампа в углу на тумбочке давала мало света, мерцая в сгущающихся сумерках как маячок.

— Девки… Как же меня достают эти «тихие деревенские вечера», кто бы знал… Ещё сильней, чем «полевые работы» и деревенский рацион…

— Иди вон, погуляй, в чём дело-то? Дверь ещё не запирали.

— С ке-ем? Как Аделька, с Женькой? Да ну их нафиг! Их самих-то родители с темнотой из дому не выпускают, все сидят по домам как сычи!

— А как сычи сидят? Хи-хи.

— Вот как мы тут.

— Аделька не вернулась ещё? Как придёт — сразу дверь на засов, Хронов постучит если надо будет. Ну чё, керосинку зажигайте уже. Хотя я сама. И — окна завесьте.

— Да знаем, знаем…

— А может быть и прав Витька, что это Вовки папу убили… — слышится от тёмного уже окна голос Кристины, — Они и с Альбертом постоянно ссорились. И с мамой. Они как хомяки. У них там, я знаю, всё есть, в подвале. А давали только «поровну», с папой — это всё Вовчик, жлоб!

Помолчали. Зажёгшая уже керосиновую лампу Катя, отчего в комнате сразу стало светлей, прошла, очень осторожно и бережно придерживая настоящее ламповое стекло, нынешний дефицит в деревне, и поставила лампу в центре комнаты, на столик, застеленный клеёнкой, и тени попрятались по углам, выглядывая оттуда тёмными изломанными привидениями. Спросила:

— А правда, что те бутылки, что ты сюда притаскивала, это их были, пацанов? Что их твой брат из подпола у них таскал?

— Ну и таскал. Ну и что…

Это было новостью. Все зашевелились, задвигались, прислушиваясь.

— И что вчера Зулька с ним подралась?..

— Хи. Да-ты-что? Наша Зулька? Чё не поделили? — послышались смешки.

— … и навешала Альберту горячих. А за что — за то что прихватила его у курятника, яйца тырил.

— И ничего он не тырил, а так просто…

— Ага, так просто, в чужом дворе!

— Соседский двор-то!

— Ага, и курятник соседский. И он около него «просто гулял». Уж помолчала бы!

Засмеялись. В полумраке от окна послышалось сопение. Показалось, что Кристина вот-вот разрыдается, но вместо этого послышался её голос, тонкий и злой:

— Ни-че-гоооо! Витька с ними скоро разберётся!

— Что он «с ними разберётся»?.. С кем?

— Да всё! Со всеми! — её как прорвало. Давясь словами, она заспешила:

— За всё разберётся! И за папу тоже! Всё выясним! — Витька обещал мне! И куда пропал папа, и почему пропал! И вообще! Вы тут на Витьку катите, а он… он классный пацан, он командир, он организовал тут всё! Что, нет? Парни ИЗ ЕГО ДРУЖИНЫ вон сейчас вас в поле охраняют, и вообще деревню охраняют, гастеров-чурок шугают, — им что, делать нечего?? Сидели бы дома, а они… Потому что Витька! И ночные патрули по деревне! А всего-то два ружья: Витькино и БорисАндреича, Пётр Иваныч не даёт своё! А «Вовки», между прочим, дома сидят и ни в чём не участвуют, и вообще — саботируют! Хотя общей безопасностью — пользуются!! — она выкрикнула это чуть не с надрывом. Её слушали молча. На дощатом крашеном потолке комнаты чуть подрагивал в такт колебаниям пламени светлый круг от лампы.

— А у них фонарики на батарейках! А батарейки кончаются! Их и в Мувске-то только в Гекторе и в Алисе достать можно было, и то за какие деньги… А у «Вовок» есть аккумуляторы, но они фиг поделятся! («- А их спрашивали?..» — поинтересовался кто-то из темноты, но Кристина не обратила на это внимания.) — А никто не обязан, понимаешь, им… тут… И этот, татарин этот, тоже… с дочками! У него генератор; вот Витька правильно сказал, что надо и аккумуляторы, и солнечную зарядку с генератором у них забрать! И сделать общими; потому что… потому что нефиг! А это татарское отродье ещё выступает, эта сопля малолетняя!..

— Но. Нно!!.. Ты полегче давай! — предостерегающе раздалось сразу от нескольких девчонок, но разошедшаяся Кристина не обратила на них внимания:

— И вообще. Что вы на Витьку катите??

— Потому что знаем его.

— Знаете. Да что вы знаете! Он… У него даже кобура, и пистолет, хоть и газовый! Ему Громосеев доверяет! Он вас охранял!..

— Ага, кобура. И газюк несчастный, где-то стибренный.

— Он нормальный, Витька! И газюк — нормальный!

— Ну и живи с ним! С нормальным Витькой и с газюком. Он же теперь «начальство»! Хи-хи-хи.

— И буду!.. — тут она сбилась, и, на мгновение задумавшись, произнесла уже другим тоном:

— Мне мама всегда говорила: «Кристина, если ты вздумаешь выйти замуж «по любви», я тебе все волосы повыдергаю и из дома выгоню! «По любви» — это только для идиоток!

В полумраке комнаты опять засмеялись.

— Правильная у тебя, Кристина, мама, что тут скажешь! — раздался чей-то голос, не то действительно одобряющий, не то издевательский: в колышащемся полумраке было непонять.

— Да! Мама — правильная!.. — секунду подумала и добавила:

— Да вы сами-то?.. Только и думаете где и как пристроиться, за кого удачно замуж выскочить!

Тут же послышалось наперебой:

— Угу. В промежутках между прополкой, заготовкой дров и стиркой. Только об этом и думаем!

— Гляди, Кристинка, угоним у тебя Витьку, мы ведь девушки столичные, знающие…

— Хи-хи-хи!

— Придётся тебе другой вариант для удачного замужества искать.

— Ольк, возьмёшь Витьку? А то я себе его… хи-хи-хи.

— А он что, предлагал? Замуж? Насчёт «подружить» — вон, полдеревни, и вся Никоновка. Приезжала. Ещё до тебя. Там такие парни! Кровь с молоком, куда там Витьке!

— Вот он и не отсвечивал, когда они приезжали; скромненько, с боку стоял. Пока Вовчик с Никоновскими «вопросы решал»!

— Успешно решал, кстати! Всем там хватило!

Из угла, где на кровати полулежала раньше, а сейчас напряжённо сцепив перед собой кисти рук сидела Кристина, послышались какие-то сдавленные междометия, казалось вновь что она вот-вот заплачет, — но вновь она ответила резким и злым голосом:

— Я давно чувствовала что вы дешёвки, девочки! А сейчас это проявилось! И я знаю почему: потому что я вам спиртное перестала таскать! Как таскала ликёры да коньяки — так хорошая была, а как… как ЭТО всё случилось, так вы так… проявились! Дешёвки! Правильно про вас в деревне говорят: шмары мувские!

Наступило тяжёлое молчание. В полумраке сопели, и чувствовалось что сейчас последует взрыв…

— Кто это говорит? Что ты выдумываешь? У нас со всеми в деревне хорошие отношения! — послышался одинокий голос.

Катя встала со своей кровати, подошла и села рядом с Кристиной, попыталась обнять её за плечи, но та отстранилась. Сказала:

— Кристина, это всё не ты говоришь, это зло в тебе говорит… Оттого что папа твой пропал, и ты не знаешь что делать… Мы же поможем тебе. Ты же, считай, в коммуне. А мы своих не бросаем. Но и ты брось эту напраслину наговаривать…

Высвободившаяся от объятия Кристина дальше сдвинулась на край кровати и продолжила всё тем же резким, злым, неприятным голосом:

— …Витька мне всё рассказывал, как там, на поляне, было! Всё! И всё не так было, как вы тут врёте!

— Что? Рассказал?

— Как вас там чуть не оттрахали эти бандиты, а вы сидели и блеяли! И если бы не он!.. И что Гульку трахнули! Ха-ха-ха-ха!

Она засмеялась злобным противным смехом и продолжила:

— Ха, как её растянули и гловарь её трахнул! И… так ей и надо!.. Суке! И вам бы…

Договорить она не успела. Звонкая оплеуха-пощёчина отбросила её к стене, так, что она стукнулась затылком о стену.

— Ах ты тварь!! — Катя занесла руку чтобы вновь ударить её.

— Уйди, сука меченая! — завизжала Кристина и вцепилась ей в волосы, что спасло её от повторной затрещины. Комната взорвалась криками:

— Аааай!! Яя… Бей её, девки! Бей тварь хроновскую! — как по какой-то незримой но властной команде прежде лежащие или сидевшие на кроватях девушки вдруг, как подброшенные пружинами, ринулись к окну. В мгновение ока Кристину оторвали от Кати и тут же вокруг неё закипела толкучка: каждая норовила ударить её, дёрнуть за волосы, пнуть. Комнату огласили визг и яростные крики.

Кристину били кулаками, а когда она оказалась на полу — стали пинать; пинать без обуви или в мягких домашних тапках было неудобно, и потому её топтали, топтали пятками, толкаясь, яростно сопя и выкрикивая грязные ругательства звонкими девичьими голосами.

Кристина не менее яростно сопротивлялась, пыталась встать, но максимум что ей удалось, это подняться на колени и пытаясь отталкивать, столкнуть с ног двоих нападавших, но их место тут же заняли новые. Чей-то кулак разбил ей нос, брызнула кровь; нападавшие толкались и мешали друг другу, и только это спасло её, пожалуй, от увечий. Получив действительно несколько сильных ударов по рёбрам и лицу, задохнувшись от боли, она в исступлении рванулась, ей удалось ценой нескольких полученных ударов в лицо вскочить; она оттолкнула одну, другую… Загремела кружка, упавшая на пол, и тут же кто-то спиной натолкнулся на тумбочку с лампой. Круглое световое пятно на потолке стремительно рванулось в сторону, лампа хлопнула об пол…

Мгновенно стало темно, теперь комнату освещал только слабый огонёк масляной ламны в противоположном углу на подоконнике. И тут же жидкая светящаяся синим струйка горящего керосина из упавшей лампы чиркнула по полу…

— Ой!!..

— Лампа!

— Туши! Ту-уши!! Сгорим! — Кристина тут же была забыта.

— Катька! Фонарик!

— Темно, не фига не видно!

— Бежим!

— Туши, дура!! Набрось что-нибудь!

Вспыхнул луч карманного фонаря, описал дугу по комнате, осветил центр с мечущимися фигурами.

— Ааа, только не моё польто!!!

— Покрывало вон набрось, одеяло!!

Вскоре совместными училиями потенциальный пожар был ликвидирован. В суете никто не обратил внимания как стукнула, открываясь, снятая со всех внутренних запоров входная дверь.

Через полчаса беспорядок в комнате был наконец ликвидирован, и упавшая лампа была вновь зажжена — но уже без разбившегося лампового стекла. Сильно воняло керосином.

— Блииин, моё одеяло… Всё извазюкали, и керосином воняет…

— Завтра постираешь. На вот, мой плащ. Им укроешься.

— А мы-ыло? Стирать. Девки, что это с нами было?.. Кажется ещё немного, и я б её убить была готова!

— Звереем тут потихоньку, дичаем…

— Да что «была бы готова», я б её и убила, паскуду! Правда, Кать?

— Подруги, а мы и правда дичаем… Мы ж её ногами топтали… Кстати, где она?

— Сбежала.

— Иди дверь запри.

Скрипнула дверь в комнату, опасливо вошла Аделька:

— Что это у вас… идём — шум. Дверь распахнута. Керосином воняет…

Оглянулась за дверь, сказала: — Ну ты иди, иди уже. Спасибо что проводил.

— Кристинку воспитывали.

— Стекло у лампы разбили… — послышался горестный голос Кати, — Керосин разлили, чуть пожар не устроили. Подругу свою ногами били… Бесы в нас…

— Ой-ой, бесы. Так ей и надо. И не подруга она. И правильно.

— Завтра в церковь пойду. Замаливать. Батюшка, может, посоветует что. Исповедуюсь.

— Да брось ты, Катька, всё правильно было! Надо было проучить эту вертихвостку. Ишь, ещё НАМ будет рассказывать, как оно было там, на поляне, ага! Будет ещё нас оскорблять!

— Если до завтра Хронов нас тут не перестреляет! — сказал кто-то.

— Не. Забоится. — после паузы кто-то уверенно опроверг, — Пока мы вместе — забоится. Парни не поддержат.

— Парней он муштрует… Кать? Завтра в церкву пойдёшь — поговори там с батюшкой, может нам туда перебраться?

Идея понравилась:

— А что. Там стены каменные, и свои вокруг. Ну, в смысле, не деревня. Церковь опять же.

— Не, реально звереем, девки… Тоже завтра в церковь пойду.

ПЛАНЫ. ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ

— …Эээ, мы вот так пойдём! — Борис Андреевич двинул фигуру на шахматной доске.

Костька Морожин шмыгнул носом, и принялся вновь соображать над складывающейся на доске ситуацией; а откинувшийся на стареньком диванчике староста вновь начал философствовать. Артисту позарез нужна была аудитория, нужно было излагать свои взгляды на жизнь, на людей, поучать и потрясать умы, — тут, в глухой нищей деревне это было проблематично, кроме того нельзя было раскрывать своё прошлое, — «по легенде» он ведь не более чем бухгалтер одной из небольших мувских организаций.

Алкаш и маргинал Морожин был неважная замена огромному (как сейчас казалось) и роскошному залу Мувского Драматического, но он был рядом, он был послушен, покорно выслушивал длинные и зачастую малопонятные для него сентенции старшего товарища, довольствуясь платой за своё внимание в виде сигарет и домашней наливки.

— … понимаешь, Костя, вот насчёт детей ты вопрос поднимал…

— Я не поднимал! — не поднимая головы от доски возразил Морожин, но Артист его возражение игнорировал.

— У большинства людей это как в БИОСе прошито: давай-давай, учись, получай специальность, работай-работай, а главное — заводи семью и нарожай детишек! Это как какое-то коллективное помешательство! Люди живут как вагоны, катящиеся строго по железнодорожному пути. Как будто всё предопределено. Нарожай детей, заботься о них, «поднимай» их, потом сдохни…

— Ну а как же иначе?.. — буркнул Морожин. Определённые возражения, поддакивания или напротив, оппонирование были в «правилах игры»; он знал, что если старосту подзуживать, тот вскоре начнёт болтать вообще бесперерыва, смотришь начнёт и цитатами сыпать, стихами, — где он их столько только выучил! — и главное, под настроение можно будет стрельнуть сигарету-другую. Курево в деревне давно уже стало больной темой, городские сигареты давно кончились, курили бычки, сушёные листья, траву… Борис Андреевич был в этом смысле находкой, ещё с Мувска он привёз запас сигарет, откуда-то захомяченных, и, хотя сам не курил, не соглашался поменять свой запас на что-нибудь дельное, нужное в деревне, например на самогонку или картошку, а использовал только как поощрение, наподобии кусочка сахара для танцующих на задних лапках в цирке собачек.

— Ежели дитёнков не заводить, то вся жизнь на земле остановится. Вымрем! Вот так я похожу. — он двинул фигуру.

— Вот! Вот, Костя, вот! Люди, дураки эдакие, привыкли мыслить глобальными категориями! Хорошо-плохо, вселенское зло или мировое добро… Как ты сейчас: «вымрем»! Кто вымрет-то, Костя? Ты, что ли?

— Человечество вымрет. — и сделал очередной ход.

— «Человечество!» Костя, какое тебе дело до человечества?? До всего этого скопища ублюдков и идиотов, которых принято называть «человечество»; этих семи с лишнем миллиардов насекомых, постоянно уничтожающих друг друга, и, несмотря на это плодящихся как мухи-дрозофилы! Какое тебе дело, что будет с «человечеством» через годы и десятилетия после твоей смерти? В чём твой интерес, в чём твоя выгода?? Вот так я пойду. Конец твой ладье, да. Думай, Костя, думай.

— Думаю… Ну как в чём выгода. Оставить след на земле. У меня вот сын есть. Хоть и не живёт со мной, а с матерью. У тя вот дочь…

— Сын… Дочь… «След на земле»… Какая херня, Костя! Какой, к дьяволу, «след»?

— Эта… набор генов. Мой. Вот.

— Дурак ты, Костя. «Набор генов»! Вон, я поссать сходил в сортир, вот и вылил туда литр «набора генов», — почувствовал облегчение. Кончил в бабу — тоже. Прямая и простая выгода. И что дальше с моей мочой или моей спермой будет — мне глубоко до лампочки! А что тебе за радость, что где-то в Мувске или в Оршанске бегает твой «набор генов», причём даже и не твой полностью, а всего лишь половинный набор, с твоей женой 50-на-50?? Какая тебе с этого польза? Ты сдохнешь — он и не почешется. Ты ему не-ин-те-ре-сен! Дети… они ж неблагодарные все! Вот и твой:

— Нууу… Если все так рассуждать будут… Вот так я пойду, да.

— Опять двадцать пять! Я же про это только что говорил, Костя! Нахера мыслить цивилизационными категориями?? Ты что, бог? Ты что, властитель какой, повелевающий миллионами? Да даже и в этом бы случае — ты что, бессмертный? Нет. Стало быть и какой тебе толк с того, что тут, на Земле, будет, когда ты уже обратишься в прах? Властители, они, в первую очередь о себе думали, а о том чтобы «след в истории оставить», или там свой «набор генов» распространить — в девятую очередь; ты мне поверь, я знаю. Да и сейчас так. Они толк в жизни-то знают! Так что будет тут ходить один, или сотня твоих «носителей половинного набора генов», или будет сплошь выжженная радиацией пустыня — тебе-то какая разница? Тебя-то не будет уже! Или ты в вечную жизнь веришь, там, на небесах, в бессмертие души?..

— Я не знаю… Насчёт бессмертия души — это к батюшке, к Отцу Андрею, тут я не копенгаген. Только всегда так жили. И… Знаешь, шах тебе, Андреич!

— Иии… Ага. Нет, насчёт бессмертия души с этим попом дискутировать бессмысленно, он как запрограммированный раз и навсегда автомат. Живущий догмами бронзового века. Да, Морожин, действительно, шах моему… молодец. Вот так я выйду. Ты, я смотрю, растешь над собой. Пару месяцев назад не знал как конь ходит, хе-хе. А сейчас ишь — «шах».

— Может, Андреич, и не плохо, что как ты говоришь, «вагон по рельсам»? Есть в этом что-то? В том чтобы учитывать, эта, «заветы предков»? И детишки там в обязоне. Иначе в чём смысл? Жизни, в смысле?

— Ха, «в чём смысл жизни»! А ты у собак спрашивал, в чём они видят смысл жизни? Или у кур. Или у лягушек? Живут — и всё! И при этом, заметь, не мучаются рефлексиями, когда надо кого-то схарчить…

— Потому как жЫвотные. Вот так я пойду. Снова шах, Андреич.

— … и при этом, что немаловажно, «смысла жизни» не ищут, и оттого не бывает у них ни депрессий, ни самоубийств. У природы надо учиться, Костя, у природы!

— Ага, у лягушек и собак. Ты скажешь тоже. Шах тебе, Андреич. Шах и мат.

— А хотя бы. Хотя бы и у собак и лягушек. Всё что естественно, то небезобразно. И что может быть естественней пса, кроющего любую течную суку, и у той же суки кость отбирающего, когда она не течная? Даааа… А ведь и правда, мат моему королю, дааа… Вот падла! То есть ты молодец, Морожин… Растешь над собой, гад! Хы. На, держи сигарету. Дааа… С тобой расслабляться нельзя теперь, поднатаскал Я тебя. Ну, это, видать, случайность. Ну чо, расставляй по-новой.

Морожин смахнул доски фигуры и вновь занялся расстановкой их, спрятав презентованную сигарету за ухо, под нечёсаные длинные вихры.

— А в чём тогда смысл жизни по твоему, Андреич? — спросил, чтобы не терять нить, Морожин, и двинул пешку стандартно, е2-е4.

— Смысл жизни, Костя, в том чтобы просто жить. Наслаждаться всем тем, что жизнь может дать. И если есть возможность что-то себе вырвать сверх «положенного», то не тушеваться, а взять. Даже если и за чей-то счёт. Наслаждаться, понимаешь, Костя? Не «думать о грядущих поколениях», а брать здесь и сейчас! И по-максимуму!

— Эдак мы после себя выжженную пустыню оставим, если каждый будет «брать всё для себя и по-максимуму».

— О, какие слова! «Выжженную». А тебе не пох? Ведь после тебя тебя-то не будет!

— Дети мои будут. Сын.

— Опять двадцатьпять! Я ведь про это уже говорил — что есть твой сын?? Половинный набор генов, не более! В банке мочи и то набор полный, а в сыне — только половинный!

— Ну и пусть. Зато мой.

— … и будет дальше разбавляться, с каждым последующим поколением.

— И пускай. Моё там всё равно будет.

— Так же как и твоя моча в земле. И твой скелет в яме. Какой-тебе-то-от-этого-смысл?? Тебя-то не будет! Не, ты тупой, Костя, ой, тупо-ой…

— Вовка… Мне реально страшно!.. Тут не отсидишься, если только, как тот Леший, не свинтить вообще в глушь лесную, в землянку… Может и правда? Пересидеть?.. А то сгущается…

Вовчик уныло смотрел в лицо другу. Они сидели в старой баньке, которая со времени подселения квартирантов стала для них вроде штаба. Обсуждать стратегические вопросы при Инессе, Кристинке и Альбертике было политически неверно. Светил неярко фонарик, уставленный в потолок, давая возможность ориентироваться в помещении и видеть друг друга.

— Кристинка вчера с разбитой мордой пришла, Инесса раскудахталась… — как бы сам себе проговорил Владимир.

— Это девки её воспитывали. Припёрлась к ним и стала всякую ересь нести, в том числе и про Зульку, и про Гульку, и про нас с тобой.

— Про нас-то что?

— Что, возможно, мы её батю грохнули.

— Вот сука. Впрочем можно было ожидать. Яблоко от яблони, как говорится.

— Надька приходила.

— Ну ты молодец, чо. Запала девка?

— Да… это. Да мы не трахались этот раз с ней, так… поговорить. Опять в Оршанск сманивала; деньги, говорит, есть… Говорит, нам всё равно тут жизни не дадут, так или иначе загнобят. Хрон, говорит, поклялся, что нас в яму уложит…

— Кто ещё кого положит.

— Да… у него шансов-то побольше. И дело не в том, что у него пара двустволок и газюк, а у нас автомат, о котором он не знает. Дело в том, что и больше их, и, самое главное, они ВЛАСТЬ. Надька говорит, что они хотят напеть что-то Громосееву про нас, а тот ведь особо разбираться не станет, ему некогда. Приедет с несколькими автоматчиками — и аля-улю!

— Да… В этом отношении мы сглупили. Собственно я сглупил. Ты-то с самого начала затачивался на «индивидуальное выживание», а я-то… непростительно! Политолог хренов! Зря только на лекциях у профессора Лебедева штаны просиживал, в любимчиках ходил… мудак! Ведь ясно же было, что в замкнутых социумах нужно и необходимо занять главенствующее положение в орг-структурах, иначе рано или поздно социум, вернее вставшие во главе его альфа-самцы в лучшем случае или низведут тебя до среднего уровня, или, опасаясь конкуренции, прикончат. Ведь классическая же схема; проф бы мне неуд влепил с полным обоснованием за такое решение этой несложной задачи…

— Ты ж в Оршанск собирался, потому и не стал с Витькой конкурировать.

— Да собирался… Я и сейчас собираюсь. И поеду, да. Но не в этом дело. Ты-то не собираешься в Оршанск! Вот и надо было тебя протолкнуть на место командира Дружины. Любым путём!

— Ты говоришь «альфа-самцы, вставшие во главе», — это кто, Хрон, что ли, альфа-самец?? Засранец этот?

— Это, Вовчик, ещё опасней. Хрон — он однозначно засранец. Урод с комплексами. А когда такой моральный урод пролазит во власть — пиши пропало. Ведь первое что он будет делать — это искать возможность реализовать свои комплексы. Посредством той же власти. Говоришь, Надька сказала, что ОНИ решили на нас напустить Громосеева? Очень возможно, Вовчик, очень возможно. Вполне в духе и Хрона, и этого, БорисАндреича — есть в нём что-то подлое, чувствую я, не зря его Артишок с самого начала возненавидел. Про него ничего Надька не говорила? Нет? Поспрашивай, она же там рядом с Мэгги. А Громосеев, опять же ты прав, особо разбираться не станет, ему некогда… Чё же делать…

— Грохнуть Хрона. Не?

— Самое простое… Вернее, теперь уже не самое простое — этот урод ведь теперь с кучей народу везде ходит, и спит даже. «Дружина»! Толпа городских обалдуев, которым в огородах копаться неохота, и потому они «охраняют»! Нет, с автоматом-то проще — можно их всех посечь из засады, скажем, но это уже перехлёст, скажи, Вовчик?

— Да уж. Пацаны не виноваты.

— Что ж делать, что ж делать… Вот мы попали! Думали тихо-мирно отсидеться на жопе в «домике в деревне», где «никому до нас не будет дела», а оно видишь как!..

— Вовк, а если сейчас влезть в Дружину, и постараться Хронова «подсидеть»? Он ведь дурак, Хрон-то; и в организации дурак, и в отношениях с людьми — можно ведь его будет «от руля отодвинуть»?

— Не-а… нет, Вовчик, раньше надо было. Сейчас если туда влезть — то попасть под его команду. И там уже… ну, как в любой тоталитарной организации, будь то волчья стая, или рейх, попасть «наверх» можно только перешагнув через труп бывшего вожака. Но, поскольку «вожак», будь он трижды дурак, всё же инстинктом власти обладает, иначе бы в вожаки и не пролез, то он, будучи «главным», найдёт первым способ с тобой расправиться. Найдёт, будь уверен!

— Да я и не сомневаюсь, так это я, рассуждаю…

— Да, попали мы с тобой… может правда, вместе в Оршанск?

Вовчик пожевал губами, задумчиво сплюнул в сторону; приоткрыв дверь проконтролировал ситуацию возле баньки.

— Нет, Вовка. Тут моя родина, в этой деревне. Тут бабка жила, тут моя мама родилась, тут я, считай, детство провёл. И тикать отсюда, оставляя всё Хронову — нуевонах! Из Мувска сбежал, из деревни сбегу — дальше куда? Я постараюсь побороться. Сколько получится. А если совсем хана — я лучше в лесную нычку уйду, в землянку, как тот Леший-с-Поляны. Партизанить буду. Хватит мне и Мувска. А ты езжай…

— Старик, ты же понимаешь, что в этой ситуации я не могу одного тебя тут бросить! За кого ты меня принимаешь? Значит, придётся отставить отъезд в Оршанск… на время. Пока не разгребём тут всё хоть как-то. Мне самому-то… стыдно! Учился чему-то, а сейчас тут чисто за ситуацией иду, как тупой…

Помолчали, глядя в тёмную щель двери.

— Давай-ка подумаем… — снова подал голос Владимир, — Вообще задача академическая. Нужно просто на время отрешиться от эмоций и местных, неважных для решения, деталей. Дано: замкнутый социум. Есть сила, «Дружина», настроенная негативно по отношению к нам. Вернее, не Дружина, а её руководитель, и те, кто осуществляет властные полномочия в социуме. ЧТО ДЕЛАТЬ?

— Ннну?

— Если исключить уход из социума, то существуют только два реальных решения: первое — перехватить власть в дружине, о чём мы только что с тобой говорили. Это сложно и опасно. Наверное даже невозможно. Второй: создать Альтернативную Силу.

— Как это?

— А вот так. Есть «Дружина», созданная по формальному распоряжению «сверху». Нужно создать некую общность, которая будет противовесом. Не все ведь в деревне в восторге и от старосты, и от Громосеева, и уж точно, от Витьки.

— Девки его ненавидят. И боятся.

— Вот. А девки — основа коммуны. Нужно встать во главе коммуны.

— Там Катька. Она за нас.

— Это гуд.

— И ещё девки боятся теперь ночевать в конторе. Хоть их вроде как Хроновские и охраняют. Но они и самого Хронова теперь боятся, и хроновских.

— Вот что… вот что, Вовчик. Нужно девок уводить. И уводить их… в собор. В церковь. И самим уходить, пока есть время. Нужно обособиться. Создать некий «анклав», держаться там всем вместе, компактно. Ведь ты пока смотри что получается: мы тут. Девки — там. Вадим, хоть и сосед — но тоже отдельно. Даже Пётр Иванович, нормальный же мужик! — вон, на отшибе живёт. Нас же, случись что, всех поотдельности передушить можно. Тут, раз такая обстановка назревает, на один набат надеяться глупо — в такой ситуации, как сейчас, нужно всем компактно держаться, «отрядом». Тем более что и гастеры где-то рядом рыщут, не зря ведь их бабы с детишками в деревне нет-нет да и появляются.

— Угу. А где? Кучковаться. А, да! Ну конечно!

— Там, ты же знаешь, большие помещения рядом, каменные.

— Только без стёкол. И без дверей. И крыша худая.

— Это всё делается. Пока не холодно ещё, можно успеть. Зато это, по сути, крепость.

— А отец Андрей? Он против не будет?

— Это в его интересах. У него ведь людей мало, и все в основном «маломощные», как раньше говорили. Попробуем убедить…

— Катька, кстати, с девками к нему собиралась, — вспомнил Вовчик, — По тому же вопросу. Хотя Катька теперь, как мы с Надькой… короче, волком на меня смотрит.

— Вот бабы! Ни себе, ни людям. Ну ладно. Давай-ка завтра же к нему. Нет, давай ты — к батюшке, с Катькой и девками; а я с Вадимом переговорю, и с Петром Ивановичем. Надо кучковаться, Вовчик, нужно сбиваться в кучу — потому как сейчас зима скоро; пойдут накаты за продовольствие; по хатам, каждый поотдельности сидеть просто опасно!

— Тут не соглашусь. Деревенских, пока петух в жопу не клюнет, с места не сдвинешь. А вот девок; и нам чтобы — да, это можно. Нужно!

— Значит решили! С Вадимом переговорю. — Владимир глубоко вздохнул. Он чувствовал облегчение: решение было принято. Судя по разом улучшевшемуся настроению, решение было верным. Оставалось его реализовать.

Повеселел и Вовчик. Переспросил:

— А что у тебя с Гулькой? Что-то мне кажется она дуется на тебя? Не заходит. Вы ж расписываться вот-вот собирались? Что за фигня?

— Да, есть такой момент. Судя по всему кто-то насвистел, что мы с Мэгги… ну ты понял. Да что «кто-то», подумаешь Бином Ньютона: Инесса видела как Мэгги с Надькой приходили, рассказала Кристинке; та, конечно же приврав, наговорила девкам в «коммуне», те передали, добавив от себя, Гульке… ничего сложного в распространении сплетен в деревне нет. Даже тема у нас на занятиях такая была: «Пути распространения слухов в социуме и методы их использования». Ничего, отойдёт… я думаю. Только вот эта манера, когда вместо «поговорить» просто избегать начинает — меня реально бесит! Ещё Вадим тоже, волком смотреть начал… Вот что — давай-ка и мы слух пустим, что вместе с тобой собираемся уезжать в Оршанск, а всё имущество здесь оставим — пусть Хронов расслабится… или, напротив, заспешит. Лучше если как-то ситуация разрешится до приезда Громосеева.

— Вот посуди, Морожин, — продолжал Артист, двигая фигуру на доске, — Вот для чего дети? Это тот же вопрос, только сбоку. Вот для чего? «Оставить след на земле»? Что за чушь? Вот Александр Македонский: завоевал кучу стран, истребил немало народу; основал государства, просуществовавшие века после его смерти. А «династии», наследника — не имел. Вернее, прикончили его наследника, как это водится у нас. И что? Кто бОльший след на земле оставил — он, бездетный, или какой-нибудь крестьянин, у которого куча чумазых ребятишек?

— Крестьянин. — буркнул Морожин, склонившись над доской и усиленно соображая. Выиграв один раз, он вдруг оказался обуян честолюбивым желанием наказать своего партнёра по шахматам и второй раз. Кажется, он видел, что захваченный своими разглагольствованиями староста допускает в игре ошибку за ошибкой.

— Вот и ещё раз дурак ты, Морожин! — с торжеством сказал тот, — Александра Македонского знает весь мир, знает тысячелетия, а про расплодившееся потомство сраного крестьянина не знает никто! Ну и кто бОльший след на земле оставил??

— Крестьянин, конечно! — повторил упрямо Морожин, — Македонский твой кто? По сути захватчик и убийца. Чего он такого полезного сделал? Разрушал только…

— Империю он создавал, Морожин! Империю! Огнём и мечом!

— Во-во. «Огнём и мечом». Типа как Гитлер. Тот тоже — «империю»… А хрестьянин тот… он все эти столетия… в смысле и он, и его дети, потомки, выращивал и кормил всех… этих вот, в том числе и завоевателей. Много бы они назавоёвывали, не будь у них чо пожрать? А кто кормил? — хрестьянин. И ево дети. А эти — «завоёвывали»… Так накой они нужны? И за что их почитать? За то что убийцы были «великие»? Да пошли они!.. Твой ход, Андреич. Покурить дай?

— Не дам. Мой ход, говоришь… Ох ты… загнал, значит. Ах ты падла, Морожин…

— Хе-хе.

Наступило молчание. Староста склонился над доской и, судя по всему, в свою очередь стал усиленно соображать, как выбраться из расставленной Морожиным ловушки. Морожин потянулся, с сожалением посмотрел на свой обсмоленный до фильтра окурок в блюдце, и взял с полки за спиной какую-то книгу, принялся листать. Долгое время ничто не нарушало тишину.

В глубине души Артиста, по мере того как он вникал в ситуацию на доске, глухим комом поднималась злость. Этот тупой урод, Морожин, мало того что не как обычно не стал признавать правильность логических построений в речи Артиста, как это всегда бывало, так ещё и хорохорится, какие-то свои «доводы» выдвигает… тупые! Да ещё, кажется, загнал короля в угол, и как не двинь… тут ладья, тут слон. Рокировка тоже не поможет… Сссука! Второй раз выиграет?? Это что же получается?.. В висках знакомо запульсировало, как будто забили маленькие молоточки, начали чуть дрожать нервные пальцы рук, реагируя на выделяющийся адреналин. Ах ты падла! Сын, говоришь, дочь?? След, говоришь, на земле оставить??.. Ты у меня… А если сюда? Нет, падла, тут тоже…

В глубине знакомо ворохнулся Дьявол. Потянулся, взглянул на окружающее глазами пока ещё Артиста.

— «Перед кем ты распинаешься? Перед этим деревенским ничтожеством? Сидит, книжку листает — да он, небось, и читать-то не умеет уже! Разучился. А ты!.. Ты, кто выходил… мог выходить на Большую Сцену как Король Лир, как Калибан или Отелло, понимать и сам испытывать сильные, недоступные мелким человечишкам страсти — сидишь тут, и пытаешься что-то объяснить, доказать этому тупице — и он не соглашается; чуть ли не обзывает тебя?? Он сейчас скажет тебе: «Что, проиграл, Андреич?» — и хихикнет паскудно; и ты, расплатившись с ним сигаретой, будешь знать, что он, именно он, не ты, прав; потому что кто выиграл — тот и прав, чего бы это не касалось, и вообще…»

В висках знакомо стучало всё чаще, следить за мыслями было всё сложнее…

— Во, гляди, Андреич! Вот что у тебя же нашёл! — нарушил молчание Морожин. Он с удовольствием почесался, отставил книгу подальше на вытянутой руке, и щурясь в неярком освещении, с чувством прочёл:

Он захлопнул книжку.

— Вот, Андреич, слыхал! Шекспир, сонеты. Твой же Шекспир, кстати, кого ты всё время, это… цитируешь. Так прям и шпарит:

— И про собак ты тоже не в курсе! — видя, что староста не отвечает, продолжая сидеть согнувшись над доской, продолжил Морожин, — Что кобелю всё равно какую сучку крыть. Оно может и всё равно, но своё потомство и кобель защищает. Это что касается собаки, а уж волк… иди, попробуй волчат обидеть!.. Так что — неправ ты. Совсем не прав!

Староста поднял голову от доски и загоревшимся взглядом упёрся в лицо Морожина, а

тот вновь взглянул на доску.

— Чо, Андреич, ситуация? Точно, тут без вариантов, сдавайся. Хы.

Тот продолжал молчать.

— Да проиграл ты, Андреич, чо говорить! Давай сигу. Хы. Вот…

Договорить он не успел. Пружиной распрямившийся староста опрокинул его на диван ударом кулака. Хлопнулась на пол шахматная доска, застучали по половицам, рассыпаясь, фигуры.

Ещё мгновение — и Дьявол уже был на диване, вдавливая Морожина коленом, шаря рукой рядом, по подоконнику. Нащупал нож.

— Ты… ыыыыы… чо??.. Андр… — успел только вякнуть вдавленный в диван Костька, когда нож вспорол ему горло. Плеснуло кровью.

— Ааааххрррр…

Дьявол пластал ножом умело и с удовольствием. С каждым ударом, резом отступало ощущение слабости, безволия, отступало чувство неправильности происходящего. Вот теперь всё было хорошо и правильно! Очень хорошо и правильно! И насчёт детей, и насчёт собак, и в шахматы!.. Получи, падла!!

Тело Морожина дёргалось уже в агонии; руки грудь и лицо, и даже колено старосты теперь были залиты кровью. Ему было хорошо…

Скрипнула дверь из дома.

Щурясь, шаркая ногами, обутыми в домашние вязаные тапочки, медленно вошла старуха. В руке она держала мутный гранёный стаканчик, на дне которого оплывал огарок тощей церковной свечки.

— Што у вас тута?.. Пошто шумитя?

Оторвавшись от агонизирующего тела Морожина — у того было жутко, до шейного столба, вспорото горло, — староста шагнул к старухе:

— Баушка, бля! Я вам сколько раз говорил: не входить в комнату, где я, не постучавшись!

— Ко-остя!! — бабка увидела содрогающееся тело Морожина, чёрное от крови покрывало на диване и расползающуюся по полу тёмную лужу.

— Стучать надо когда входишь! — рявкнул Дьявол, одной рукой вырывая у старухи стаканчик со свечой, а второй рукой хватая её за шиворот…

— Мундель! Сергей Петрович! — гаркнул староста, пройдя в большую жилую комнату дома.

— Здесь я… — отозвался напряжённый голос из-за большой, облицованной кафелем печи. Там, в закутке, дрожал свет масляного светильника. Журналист, по обыкновению, что-то читал. Или делал вид что читает.

— Сюда иди. Поможешь. Эта… половик вон возьми, и полиэтилен. Завернём.

Ничего не переспрашивая, журналист просунулся из своего закутка, пополз на четвереньках в угол комнаты, где в мятых рулонах стоял мутный полиэтилен, снятый с теплицы. Из тёмного проёма комнаты послышалось детское всхлипывание.

— Галя, девчонка пусть заткнётся!

— Тихо, тихо, Верочка, успокойся, всё хорошо, всё хорошо, мама рядом… — послышался шепот.

Ушли. Мундель тащил с собой рулон полиэтилена.

Прошло полчаса.

Снова скрипнула дверь, вошёл Борис Андреич.

— Галя! Сюда иди.

— Иду, иду…

— Берёшь воду, тряпку. И замываешь там всё. Внятно?

— Сделаю сейчас.

— Морожин сегодня приходил, потом ушёл, ты видела. Внятно?

— Да. Ушёл. Видела.

— Бабка… Да, бабка скончалась. Под утро, дура, полезла в подпол — и навернулась с лестницы. ПонялА?

— Да. Поняла.

— Ну, иди, работай.

ПОДРУГИ

— Мэгги, слушай… — голос Надьки был просительным, — Ты б поговорила с БорисАндреичем?..

— Об чём?

День закончился, устраивались спать. В доме было тесно, — к бабке, хозяйке дома, заселились дальние родственники из-под Мувска, радикально потеснив девушек. Теперь они ютились в сенях, где пока ещё не было холодно, на широкой жёсткой лежанке.

Спали вместе, укрываясь бабкиным стареньким одеялом, скроенным из разноцветных байковых и фетровых лоскутков. Бог знает, где, из каких запасников бабка извлекла это пахнущее нафталином и затхлостью древнее изделие, сотворённое явно в эпоху, когда не знали не только синтепона, но и простые шерстяные одеяла были в дефиците. Рассматривая ручные стежки на швах, скреплявших лоскуты, да ещё в несколько слоёв, Мэгги только фыркнула, представляя сколько сил и главное времени ушло на то, чтобы сотворить это чудо деревенской утвари; и сколько поколений бабкиных родственников совокуплялось, росло и выходило в мир из-под этого древнего одеяла. Чёрт побери, оно ж поди ровесник Батьки Махно, а то и старше!

Но делать было нечего. Бабкины родичи, как водится у городских, приехали налегке, не взяв с собой ни постельных принадлежностей, ни одеял-подушек; а у бабки, понятно, не мотель, на всех не хватает… а то всё-таки родственники, хотя и дальние, а кто им две мувских красотки из престижного в прошлом Мувск-балета, с чего их-то ублажать? Тётка, собственно дальняя родственница бабки, не то внучатая племянница, не то племянница внучки, смотрела косо, всячески оберегая своего толстопузого мужа и, главное, женатого сына с невесткой-дылдой от общения в тет-а-тет с «этими мувскими вертихвостками», которые, как она очевидно считала, только и думают как посягнуть на такие мужские достоинства… Хорошо ещё что бабка привязалась к девчонкам и не гнала их в «общагу коммуны»; опять же и бабке, и её родичам перепадало кое-что от коммунарского пайка, то есть совместное проживание было взаимовыгодным; но «жилищные условия», увы, ухудшились… а что же будет зимой, придётся перебираться в дом, и спать там вповалку на полу в тесной комнатёнке. А что делать?..

— Ну, Мэгги… Ну, чтоб он не гнобил пацанов. Я же знаю, он к ним плохо настроен. Да что говорить, это всё из-за Витьки. Поговори, а?

— Надь, ты в своём уме? Что я ему скажу? Отвянь от пацанов, потому что Надька с Вовчиком трахается?

— Ну и что… ну и трахаюсь. Ты ж для этого меня и потащила в баню тогда… типа в баню. Я ж ничё. А Вовчик классный пацан.

— Скажи — «и Вовка классный пацан». У тебя все классные с кем ты трахаешься.

— Я с Вовкой не трахалась, не наговаривай. Ну Мэээгиии…

— Не буду на эту тему с Андреичем разговаривать. Да и не послушает он меня.

— Как это «не буду разговаривать!»?? — Надька аж села на лежанке от возмущения, — Тебе что, всё равно?? Если Борис Андреич с Хароном пацанов выживут из деревни, а то и грохнут… — а Витька при своих «дружинниках» грозился, что грохнет! — тебе что, это всё равно?? Они девчонок спасли тогда на поляне!

— Ну и что? Нас-то они не спасали? Нам-то что им быть благодарными, за что? И для чего. Андреич вон говорит, что Сталин сказал как-то: «Благодарность — это такая собачья болезнь». Так я им не собака. Тем более что и благодарной мне им быть не за что. Пошли-ка они… — и демонстративно отвернулась к стенке, пробормотав:

— Это они мне благодарны должны быть. Иначе бы покойную бизнес-тренершу давно бы на них повесили, без вариантов…

— Ах так… так??! — разъярилась вдруг Надька, — Значит, тебе всё равно что с пацанами будет?? И что с девками, с подругами нашими?? Главное — ты за Андреича зацепилась; как в Мувске с этим… с олигархом этим, и тогда ещё, и вообще… свои дела делаешь, а до других тебе и дела нет??

— Чё ты разоралась, бабку разбудишь! — буркнула, не поворачиваясь от стены, Мэгги, — Будто ты не о своих делах, не о себе заботишься. Как будто до других тебе есть дело…

— Ах ты… все всегда знали что ты сука!

— Замолкни, что ты разоралась!

— Сама замолкни! Так, да?? А знаешь, я тогда, когда Громосеев приедет, всё ему расскажу! Всё!

— Что ты расскажешь, дура.

— Всё! Я много что знаю! И про тебя, и про Андреича!

— Что?.. про меня?

— Много чего! А главное — про Андреича! И что никакой он не Борис Андреич! И что его за что-то полиция в Мувске разыскивает! И что…

Скрипнула, приоткрываясь, дверь в сени со двора. В тёмном проёме мазнул свет ручного фонарика.

Неспавшая, после того как они поссорились и психанувшая Мэгги куда-то ушла во двор, Надька приподняла голову от подушки. Она уже была не рада что поссорилась с подругой, что так, изо всех сил «давила» на неё, стремясь спасти пацанов, над которыми, она это знала, нависла нешуточная опасность. В конце концов Мэгги ведь была подруга, и много хорошего для неё сделала; нельзя было так уж, жёстко… надо будет извиниться.

В дверном проёме показалась тёмная фигура. Мэгги, ага.

— Мэгги, я что хотела сказать. Ты меня неправильно поняла.

Не отвечая, девушка прошла в сени, к двери, ведущей в дом, и накинула на петлю крючок. Повернулась к лежавшей подруге, опёршись на дверь спиной:

— Вставай. Иди во двор. Там кое-кто с тобой поговорить хочет. На тему что ты знаешь, и кому что скажешь.

Надька обмерла.

Утром Владимир, ночевавший эту ночь «на воздухе», то есть в бане, умывался у колодца, по своему обыкновению после утренней разминки обливаясь по пояс из ведра ледяной водой, плеща на себя горстями, отфыркиваясь и растираясь жёстким нечистым уже полотенцем, когда зевая из дома во двор вышел Вовчик, неся пожрать собаке.

Потянулся, ещё зевнул, отпихнул ногой тут же нарисовавшегося под ногами лохматого и пыльного Артишока, вывалил ему в миску из банки еду.

— Привет, Вовк. Как спалось?

— Fine. Как всегда. Чо зарядку не делаешь?

— Ща. — Вовчик поставил пустую банку на лавку и карикатурно изобразил несколько физкультурных движений, — Три-четыре, руки шире… приседайте, три-четыре… Вовк! Ну чо — ща завтракаем, — и ты к Вадиму, я к девкам, и с Катькой — к священнику, «на пригорок», договариваться о переезде? Как вчера говорили.

— Угу. Иди, Вовчик, полей на спину. Альбертик не борзел больше?

— Не-а. Как ему Зулька глаз подбила, так дуется, и не разговаривает ни с кем. Избалованный ребёнок, бля. Сколько мы их кормить будем…

— А всё. Вот с батюшкой о переезде договоримся, запасы перевезём, — и пусть живут как хотят. С огорода.

— Ага, с моего, с нашего огорода. Тоже нафиг надо. Вообще вот прикинь: Рома пропал, и всё, они как семейная общность кончились… Лаются друг с другом каждый день, каждый сам по себе, плюс где жрать взять не знают… городские, бля.

— Хы. Мы сами городские.

— Мы не такие. Мы городские с понятием… А как та чурка Инессе короткую жизнь нагадала, так та вообще в прострацию впала, обиженная на всех и на каждого, и больше на Рому, что пропал, негодяй такой!

— Да уж, «нагадала» та цыганва ей круто…

ГАДАЛКА

Это случилось позавчера, уже под вечер.

Артишок залаял, явно как на чужого, и Вовчик вышел посмотреть кого это ПРИНЕСЛО. Оказалось, принесла нелёгкая нерусского вида тётку, лет 45-50-ти, точнее не скажешь, одетую разномастно и неопрятно, с кучей юбок и подъюбников над полной задницей, с полуседыми волосами, выбивавшимися из-под цветастого платка, и с взглядом цепким и вороватым.

Такие, или почти такие уже не раз в последние дни захаживали почти во все дома Озерья, обычно сопровождаемые парой ребятишек, попрошайничали «на еду». Причём тётки были разные, а ребятишки одни и те же, явно взятые для давления на жалость; но это не очень прокатывало ввиду уже не младенческого вида сорванцов, так и стрелявших глазам где и что стырить; но, видимо у «чурок», как их называли, не разбираясь в национальностях в деревне, с детьми было негусто; да и откуда, если они были все в основном приезжими на заработки из среднеазиатских республик, кто же с собой на заработки грудничков потянет.

В Озерье стали на ночь крепко запирать ворота и калитки, не говоря уж о дверях домов, а Витька Хронов грозился устроить силами дружины облаву и прочёсывание в окрестных лесах, чтобы отловить бродящих вокруг деревни чурок, «пусть только Громосеев подвезёт оружия побольше». После рассказа Уполномоченного про кровавую расправу над дембелями и женщинами в Никоновке, и после страшной смерти мадам Соловьёвой, а её убийство тоже всё чаще в разговорах в деревне связывали с бродящими по лесам гастерами, «чурок» откровенно боялись. Ясно было, что «табор» обретается где-то неподалёку.

Но эта была одна. Без детей, в общем. И не то что попрошайничала, а просто и незатейливо предложила погадать — а чтоб в расплату ей дали немного пшена. В облике бродяжки и вправду было что-то от цыганки, как их раньше представлял кинематограф; да ещё эта цветастая шаль… Инесса, после пропажи Ромы постоянно находившаяся «на взводе», и то и дело срывавшаяся то на сына, то на Кристину, наорала на побирушку, указывая ей «убираться вон».

Вовчик, поначалу тоже намеревавшийся прогнать тётку, тут же, в контру Инессе, передумал, — с какой стати эта квартирантка будет тут указывать кому что делать, совсем стыд потеряла?? Достаточно того, что мы её с семейством на халяву кормим! — и позвал «гадалку» в дом.

Получив недвусмысленный урок кто в доме хозяин, Инесса убралась за перегородку, и стала там раздражённо греметь, моя в тазике, столовыми приборами. Собственно, только то, что она по-прежнему готовила пищу на всех, и прибирала за всеми, хоть как-то примиряло Вовчика с её бесплатной кормёжкой.

«Цыганка» расположилась на табурете за столом; она тоже уяснила кто в доме хозяин, и теперь всё внимание переключила на Вовчика. Умильно улыбаясь, и пересыпая русскую речь незнакомыми словами, она тут же достала откуда-то стопку растрёпанных игральных карт — что карты у гадалки должны быть непременно старыми, растрёпанными и засаленными Вовчик помнил ещё с детства, с прочитанной художественной литературы, — и тут же предложила «яхонтовому» «погадать на что было, что будет, на чём сердце успокоится!»

Ото всего этого, от «цыганки» и от карт, от пованивающего цветастого платка и предложения погадать так веяло дешёвым водевилем, так это выглядело глупо и ненатурально, что… Вовчик согласился. И «цыганка» тут же «бросила карты».

Когда Владимир вошёл в дом, охмурёж был в разгаре.

Инесса так и не показывалась из-за загородки, бренча там посудой; Альбертика и Кристины дома не было; а Вовчик сидел за столом с цыганкой; карты в беспорядке валялись на столе; глаза Вовчика в свете стоящего на столе светильника мутно поблёскивали, — Владимиру показалось, что он был в трансе.

— Тра-та-та-та-та… — «цыганка» быстро и невнятно что-то втирала Вовчику, одной рукой держа его руку за запястье, другой то водя грязноватым пальцем ему по ладони, то поглаживая его по ладони же. Платок у гадалки съехал на плечи, обнажив седоватые нечёсаные волосы; от неё распространялся запах давно немытого тела.

Вовчик внимал.

Гадалка быстро и раздражённо оглянулась на вошедшего, и тут же вновь переключилась на Вовчика:

— … и будет у тебя, яхонтовый, всё хорошо, и будет у тебя жена-красавица, любящая и верная, и детишек много; … и начальник большой будешь, и все тебя слушаться будут, а чтоб было так достань, драгоценный мой, золотую, дорогую тебе вещь, только мне не давай, а положи вот туточки, возле светильника, и накрой листиком чистой бумаги, и тогда всё сбудется, всё получится, яхонтовый ты мой, драгоценный, счастливый будешь, ни в чём тебе отказа в жизни не будет, а …

Вовчик, как загипнотизированный, полез левой рукой в нагрудный карман рубашки, где, как знал Владимир, он носил ещё покойной мамы обручальное кольцо…

Ну, это мы тоже проходили! — подумал Владимир, оценив обстановку, и тоже подсаживаясь к столу, — На семинаре по НЛП-воздействию. Даже и практикум был, помню. И «домашнее задание». Я ещё, для тренировки, у Джонни потом его любимый джемпер «выпросил» насовсем — он потом всё в толк никак взять не мог, как же это так получилось… Ничё так, грамотно, ага. Полумрак — способствует, смывает внешние зрительные раздражители; скороговорка вполголоса, чтоб не успевал мыслью за сказанным; тактильный контакт — поглаживание по ладони, так же и «якорь» ставится на нужных словах-реакциях; и излагает как хорошо, ритмично, в такт дыханию, — всё по науке… только «у них» это на семинарах не разбиралось, а передаётся так, «от специалистки к специалистке»… Зазомбировала Вовчика тётка, совсем в транс вогнала, вон аж лицо обвисло и взгляд остановился, сейчас делай с ним что хочешь; ишь, за золотым кольцом аж полез, за материной памятью… сейчас я ей эту малину обломаю; ишь, разлимонило тётку, slut, думает «готов клиент», то-то на меня так с неудовольствием, не вовремя я… хы. Ещё удивительно что одна она, обычно парами ведь ходят, чтобы в оба уха дуть клиенту, перегружать, значит, слуховой канал восприятия… Перебьется, skunt. С одной стороны Вовчику всё это про «счастливый будешь» да «большим начальником станешь, все тебя слушаться будут» как бы и на пользу, через подсознание подъём самооценки, типа амулета на шею; вот только не вмешайся сейчас, и алчная цыганва выцыганит у впавшего в прострацию друга мамино колечко; нафиг надо, сейчас ей птицу обломинго нарисуем…

— Вовчик, стоп! Не надо колечка. Уважаемая, что, хотите сказать что без золотого дорогого предмета гадание будет недействительным?? Это что ж тогда за «проникновение в будущее», если непременно нужно «золото на стол, да бумажкой прикрыть»?? От-тставить, Вовчик!

Вовчик, выходя из транса, как бы просыпаясь, тряхнул головой, отгоняя наваждение. И перестал шарить по карману. А гадалка в неудовольствии вновь затарахтела:

— … и вижу, вижу, есть у тебя предмет золотой, маленький, дорогой твоему сердцу, принадлежал он дорогому тебе человеку, которого нету теперь рядом… («- И как догадалась?!» — ухмыльнулся на это только Владимир, — «Что нету этого человека рядом»)

— … а и не надо на стол класть, достань, и в руке зажми, держи перед собой, мне не давай, всё сбудется, счастливый будешь, богатый будешь, детей много, верь мне, верь, всё так и будет… — продолжала тарахтеть гадалка.

— Стоп-стоп, мадам! — вновь прервал её Владимир, — Никаких золотых предметов, «зажатых в руке», это мы тоже проходили! Не удастся у вас этот номер. Стоп я сказал!

Гадалка разочарованно замолкла.

— Чо ты, Вовка… — хотя уже и совсем оправившись, воспротивился и Вовчик, — Она это… много чего интересного сказала. Что один я, что отца не помню. Что мама умерла. Что в любви не везёт. Что богатый… ну, по нынешним временам-то. Что через большой риск пройду, но жив останусь, и людей спасу. Что придут какие-то «пиковые», но не чурки, нет, — я переспросил ещё, Вовка! — валет и десятка с восьмёркой пиковые, придут с миром, и даже помогут. Ну и — что семья будет, детей много, начальником… и так далее. С Надькой, что ли? Я как-то и сам чувствую, что так всё и будет. Кроме «пиковых», тут реальный затык. Я всегда думал что «пиковые» — это уголовники. Или чурки.

— Подумаешь, открытие. На тебя мельком поглядеть — и всю твою биографию изложить можно, включая оценки в последнем семестре по бухучёту. Мадам! — обратился Владимир уже к гадалке, — Значит так! Фокус с «достань золотую вещь» будем считать неудавшимся. Но, поскольку вы определённую работу с моим другом провели, гонорар обещанный получите. Вовчик, на чё договаривались? Ого, не дофига будет по нынешним временам-то?.. Ну как знаешь.

Разочарованно вздохнув, гадалка тут же предложила погадать и Владимиру. И тот, против собственного ожидания, взял да и согласился. Вот ведь что отсутствие телевизора и прочих жвачек для мозгов с людьми делает! — подумал он, — Тут в натуре от безделья по вечерам начнёшь впадать в мистицизм и столоверчение. Раньше эту «нишу» хоть Малахов да всякие Дом-2 закрывали. А теперь пожалуйста — цыганка! Да ещё за продукты. Приехали, как говорится… Кстати, нужно взять на заметку — ведь так и зарабатывать можно, случись чего. Гаданием, да. Ладно, посмотрим на её профессионализм, чего она мне-то ВЫДУМАЕТ… А что гадалка всё нагаданное чисто выдумывает, сообразуясь с обстановкой и с оценкой личности «гадаемого», он не сомневался — проходили. А потом вгоняет клиента в транс, и делает с ним что хочет. В этом случае помогает только жёсткий и конкретный слом алгоритма оболванивания, можно — матом, тогда они теряются. Но тут вроде тётка не наглеет, пусть её, развлечёмся…

«Цыганка» споро раскидала свои карты опять по столу, сдав их на «бубнового валета», молодого блондина, красивого, неженатого. Нет, с картами она явно обращаться умела. Или в людях разбиралась, и ясно поняла что с этим крепким светлоглазым парнем так просто как с хозяином дома не прошелестишь, и потому, поняв что лёгкого хлеба тут не будет, стала выкладываться по полной. Несколько раз карты перекладывала, впиваясь в них цепким взглядом; не обращая внимания на следящих за нею друзей, и даже, кажется, сама в некий транс впала; во всяком случае платок у ней совсем с плеч на пол сполз, а она даже не заметила; и давай вещать «потусторонним голосом»:

Владимиру, бубновому, значит, валету, выпадала жизнь долгая и богатая приключениями, чем он вполне был удовлетворён. Сообщила ему гадалка, что есть около него некая дама трефовая, и лежит у него сердце к ней, а у неё к нему; только другая дама, пиковая, этому воспротивилась, поскольку сама на него, бубнового валета, виды имеет… Что пиковый король имеет к нему свой чёрный интерес. И что выпадает бубновому валету дальний путь, далёкая дорога; и что ждёт его в том пути другая дама, светлая, и король крестовый; и будут у бубнового валета деловые хлопоты, и знакомства новые и разнообразные, дела денежные и полезные; риск будет и удача будет; и… Тут она смешала карты, и, не обращая внимания как бы на друзей уже, как бы и сама заинтересовавшись необычными раскладами, вновь стала, перетасовав, раскладывать мятые цветные картонки вокруг бравого бубнового валета с лихо закрученными рыжеватыми усами.

И вновь легли по обе стороны бубнового две дамы: давешняя трефовая и та же «светлая»; но, плюс к тому же, через пиковую семёрку, означающую, как поведала гадалка, нешуточные хлопоты, легла к нему и третья дама, бубновая же.

«— Вижу — говорит, — Тебя в окружении трёх дам, большие хлопоты тебе с ними предстоят, казённый дом вижу; но пройдут хлопоты, и всё наладится… Поднимешься ты, возвысишься, счастлив будешь, семья большая… позолоти ручку!.. а позолоти ручку, драгоценный, а лучше дай консервов… О!..»

Дальше рядком выкладывались карты всё красных мастей, и, вглядываясь в них, цыганка не то осуждающе, не то огорчённо покачала головой:

— Много крови прольёшь… не будешь крови бояться, прольёшь её в своей жизни много… и своей — тоже!

— Давай-ка ты это… не заговаривайся! — буркнул Владимир. На него тоже, как и на Вовчика, произвела впечатление убеждённость «цыганки» в своём гадании, — Насчёт «крови» не надо, не интересно это. Вот, насчёт вон той, бубновой дамы, скажешь что? Раскинь, а? Ага, на сердце её пиковый валет, сама же она под крестовым королём, у которого денежный интерес, интереееесно… больше не имеем информации? Не густо. Ясно. Оно и понятно. Но хоть что она есть где-то, не пропала — и то дело… Уважаемая, а что это у вас нигде бубновый король не фигурирует, а? Что с ним-то — не осветите ситуацию?..

Но гадалка, до этого бывшая вся как-то напряжённая, как струна, уже расслабилась; и насчёт бубнового короля поведала, что «не видит она его», нету, значит, бубнового короля. В обозримом будущем. И вообще, устала она. И давайте-ка, яхонтовые мои, рассчитываться…

По гадалке видно было, что она действительно вроде как и не на шутку устала.

«— Ну так, столько по ушам-то ездить!» — подумал Владимир.

«— В натуре медиум. Общение с тонким миром энергию высасывает!» — подумал Вовчик.

С гадалкой, в общем, рассчитались по-честному, без обид; проводили её до калитки, чтобы не потрепал лохматый сторож. Только Инесса напоследок испортила впечатление от вечера общения с будущим — высунулась из-за загородки и едко бросила:

— Давайте, давайте, снабжайте цыганву всякую продуктами! А нам каждую ложку каши в упрёк!

— Кто тебя кашей упрекает, дура ты!! — разозлился непрошенным вмешательством квартирантки Вовчик.

— Да чувствую я, мы все чувствуем, что вам для нас продуктов жалко! Для чуркоты, небось, не жалко! — изобразила аж всхлипывание Инесса.

— Не ваше дело! — отрезал Вовчик, — Наши продуты, как хотим так и распоряжаемся!

— Нехороший ты человек… — покачала от порога готовящаяся уходить гадалка. Обоими руками она прижимала теперь к груди полиэтиленовый пакет с эмблемой «Гектора», топорщившийся от продуктов.

— А ты вообще молчи! — оборвала её Инесса, — Ты ж туркменка, не цыганка, что ты косишь??

Вот тогда эта «туркменка-цыганка» ей мстительно и выдала:

— Я так вижу: недолго тебе на этом свете осталось, недолго! Плохо умрёшь, мучиться будешь! Тьфу!» — плюнула в её сторону и вышла за порог, растворяясь в темноте сеней. А там уже залаял Артишок.

Занятный такой вечер гаданий получился…

В ГОСТЯХ У СТАРИКА

Владимир, когда направлялся к Вадимову дому, был в несколько напряжённом состоянии — судя по всему назревал неприятный разговор с Гузелью; во всяком случае он был готов к такому разговору. Последние дни она его явно избегала, уклоняясь от общения под всяческими предлогами; бычился что-то и Вадим, отмалчивалась и прятала при встрече глаза Алла; и даже Зулька, до этого неизменно приветливо-доброжелательная, что-то стала разговаривать сквозь зубы. Его это бесило, потому что он не чувствовал за собой никакой вины, и хотя прекрасно понимал «откуда ветер дует», считал вредным для отношений, да и просто-напросто резко неприятным с чего-то оправдываться в том, в чём не считал себя виновным.

Он был готов к разговору, но разговора так и не получилось: Вадима не было дома; Зулька сообщила, что он ушёл к Петру Ивановичу, «покалякать за жизнь»; что было, в общем-то и удобно — со стариком тоже нужно было переговорить о переезде «на пригорок», «в церковь»; он тоже явно не вписывался в «общество», которое мало-помалу стал формировать в Озерье Витька при молчаливом содействии БорисАндреича. Плясать под дудку бывшего анархиста он не желал также, постоянно оппонируя ему на общих собраниях. К тому же у него также было ружьё, что было немаловажно в нынешних условиях.

Напрашиваться на разговор с избегавшей его Гулькой не было желания, и Владимир отправился к старику.

Вот ведь что за чертовщина творится… — думал он по пути, — Ведь уже расписываться собирались; вернее, венчаться, что один чёрт. Как она вообще себе совместную жизнь представляет, если при каждом поводе начнёт играть в молчанку? Это ж не жизнь будет, а сплошные недоразумения: как можно решить конфликтную ситуацию, если не озвучена суть конфликта? Почему я должен делать некие шаги навстречу, если вины за собой не чувствую, а она от встреч уклоняется?? Оно как бы и не западло прогнуться-то, но ведь это получается задел на будущее: раз эдак вот уступишь, пойдёшь навстречу, второй — и это станет нормой. Нормой — быть без вины виноватым и постоянно оправдываться. Нет, оно понятно, что для многих семей, по наблюдениям, такой тип взаимоотношений как бы и в норме: мужчина постоянно оправдывается, он всегда и во всём по умолчанию виноват, а женщина доминирует посредством «допуска к телу», но его такой тип взаимоотношений категорически не устраивал….

И папа, кстати, говорил: «- Жену люби, цени, уступай во всём — и ДЕРЖИ В СТРОГОСТИ». Такой вот несколько противоречивый «наказ», но Владимир понимал его так: любовь любовью, но взаимоотношения предполагают некие границы, рамки, чётко устанавливаемые, мужчиной в первую очередь; нормы, нарушение которых чревато. И такое вот «отмалчивание» и «избегание» на его взгляд явно выходило за приемлемые им рамки…

«На первый раз всё же придётся вызвать на разговор, нравится ей это или нет, хочет или нет, высказать всё что я на этот счёт думаю; не оправдываться ни в коем случае, просто озвучить свою позицию… а там, дальше — по результатам как говорится! — решил он для себя, — Не дура же она в конце концов!»

Мужчины сидели за столом и мирно беседовали. Хозяйка, племянница Петра Ивановича, возилась по хозяйству, её муж маячил в огороде, двое детей-подростков, истинно городских, во дворе пытались «объездить» большого добродушного пса, домашнего сторожа.

Поздоровавшись, Владимир был приглашён к столу. Хозяйка было захлопотала, собираясь собрать на стол, но дед отослал её, смекнув что разговор предстоит не застольный. Вадим тоже испытующе поглядывал на будущего предполагаемого родственника, ожидая о чём и как тот заведёт разговор, а сам пока болтал в своём стиле. Владимир, собираясь с мыслями и выстраивая в уме убедительные доводы, слышал:

— …ерунда это всё. Вся это гопота, все эти полудурки и уголовщина только и существуют, что при попустительстве и прямой поддержке власти. Цацкаются с ними, в глаза просительно заглядывают — не соблаговолит ли урка с двумя-тремя судимостями «перевоспитаться». Маратории всякие на смертную казнь, «человеческие условия содержания» и всякую прочую чушь придумали. А надо по-простому: на первый раз попался, — получи на полную катушку! На второй раз, если не внял — к стенке! Или «на органы», только у этих подонков поди и органы все гнилые, если только на собачьи консервы перерабатывать! И безо всяких! А то напридумывали тут ещё гуманитариев; вон у меня который живёт, ведь это гнильё гнильём, пробы ставить негде!

— Ну-ну, как у тебя с квартирантом-то? — поддержал тему хозяин дома.

— Сейчас вообще с ним не разговариваю. Гнусь подколодная! Пробовал я с ним беседовать поначалу — там такое открылось!.. Сссучий потрох, жил — как сыр в масле катался, даже медальку какую-то от ихнего подлого адвокатского сообщества имел; и между тем постоянно на Власть тявкал! Всё ему не так и всё не эдак, притесняют и угнетают, «оккупационная администрация» — нет, ты заметь, Иваныч! «Поработили народ и продались Вашингтону», вот так вот! Удушают, понимаешь, свободу! — хотя при Сталине ему бы за такие речи… в Сибирь, без вариантов, в лагеря, — или к стенке, что скорее всего. «Поработили его»… Ну ладно, ну ладно, — говорю, — Ну, сволочи у руля государством, я сам от них не в восторге, — так ты что предлагаешь-то?? «-Эта власть, — говорит — преступная, и она безусловно должна пасть! Быть свергнута любой ценой и бла-бла-бла!» Хорошо-хорошо, — говорю, — Пусть. Свергнута, расстреляна и всё такое. А дальше что? Какой у тебя, спрашиваю, идеал власти-то? Кто должен придти на смену?? Да и что говорить — вот же!.. Переворот, путч, назови как хочешь; и, хотя Новая Администрация не озвучила как с прежней властью поступила, — но что сейчас у руля новые люди видно невооружённым глазом. И чо??.. лучше стало? Нет, — говорит, это всё те же люди. Только по другому называют себя. Ну, или поменялась верхушка, а суть та же осталась. Это, говорит, «не считается»! Так что тебе, говорю, считается?? Чтоб «до основанья, а затем..?» Как сто лет назад, всю страну в крови купать? А хоть бы и так, говорит. А вообще, говорит, «в этой стране при любой власти, кроме оккупационной, никогда порядка не было и никогда порядка не будет!» Заметь, Иваныч, — Вадим в разговоре демонстративно обращался только к хозяину дома, как бы не замечая сидевшего молча Владимира, — «в этой стране» и «только при оккупационной администрации»! Эта, грит, власть «оккупационная», но, видать, по его — недостаточно оккупационная! Вот если б «совсем оккупационная» — вот это б было дело, я так его понял! Сссука, поговорили ещё, — я сдерживаюсь, сдерживаюсь, Иваныч! — вылазит что это мурло спит и видит когда страну оккупируют! — «в интересах и во спасение страждущего народа», а как же!! — и он при оккупационной администрации пристроится… Кем-нибудь! И будет помогать «наводить порядок», который, по его словам выходит, только при оккупации и возможен, — представляешь??

Старик осуждающе покачал головой, Владимир молча слушал.

— Я сначала думал, — продолжал Вадим, всё более распаляясь, — что это у него такой загиб в мозгах, что по сути он ненавистником своего народа является, — ведь история-то показывает, что как ни тяжело у нас жилось и сколько бы традиционно у нас не воровали, но при любой оккупации жилось во сто крат хуже! Поскольку «проблемы индейцев шерифа не волнуют» и вообще «хороший индеец это мёртвый индеец», а кто мы есть для любых оккупантов? Те же индейцы. Так вот, думал это у него оттого что его чем-то ЭТА власть обидела, или что он считает что при ЭТОЙ власти недостаточно хорошо устроился, — но потом смотрю — нет! Преуспевал, сука; и дед его, грит, энкавэдэшником был, тоже видать небедствовал, по сути эту власть и устанавливал, — а отчего тогда? А потому, я думаю, что кто-то из его аж предков — может тот же дед, а скорее прадед был жостко обижен властью, — заводик там отобрали, либо фабричку, — он-то потом в новой жизни всё равно удобно пристроился, и детям пристраиваться завещал, — но так же и ненависть затаил, и ненависть дитЯм завещал, — «к этой стране» и «к этому народу». Вот оно и вылазит аж через поколения, несмотря на общую успешность. Вот он и живёт, и ненавидит всех, получается, окружающих — ведь надо же понимать, что случись любая оккупация, окружающим-то сильно похужеет полюбому, а значительная их часть так и вовсе будет переселена на небеса, как индейцы в прошлом; ведь не все смогут пристроиться при новой-то, оккупационной администрации! А она, говорит, нынешняя администрация и есть «оккупационная»! Что ж тогда, говорю, не встраиваешься?? Нет, говорит, эта хоть и оккупационная, но «не та». А какая та, грю, будет? Любезная твоему сердцу американская, чтоб со звёздно-полосатым флагом, от тех янкесов, с которых все беды в мире и идут?? — при этом Вадим бросил неприязнённый взгляд на Владимира, как будто тот и представлял собой ту самую Америку, — Она будет самая та? Да, говорит, американцы тут порядок наведут. Представь, что говорит, гнида! Ну, удружил мне Громосеев, подселил такую сволочь!

— Да… — согласился с ним хозяин дома, — Были уже такие. Которые ждали «новый порядок», и с оккупантами сотрудничали. Потом плохо кончили.

— И этот тем же кончит! — в петле! — заверил Вадим, и, наконец, обратился к Владимиру:

— Ты эта, меня искал, или к Иванычу пришёл? Ну так говори что надо.

Тогда Владимир возможно убедительно изложил свои доводы: что нужно перебираться в церковь, «на пригорок». Всем, кто так или иначе «в оппозиции» к Хронову, и не желает, чтобы Хронов и Хроновские ребята устанавливали в деревне свои порядки: кому где и когда работать, дежурить, где и с кем жить, чем заниматься и вообще…

Старик всё молчал, а Вадим сразу и едко высмеял идею обособиться, перебравшись в церковь; и непонятно чего в его словах было больше: желания непременно настоять на своём просто потому что инициатива исходила не от него, а от Владимира, которому он хотя и отдавал должное за результативное участие в «ночной акции» в Никоновке, и кому, в принципе, собирался отдавать в жёны старшую дочку, но и считал которого заведомо ниже себя «по уровню», — и за возраст, и за жизненный опыт, и за «коммерсантство», и за долгое житьё в Америке; или нежелания куда-то перемещаться вместе со всей семьёй и определённо сложившимся хозяйством и укладом. Вообще по его бы выходило, что Владимиру надо бы не лезть с дурацкими инициативами, а сидеть молча, набираясь опыта при будущем тесте, не пороть чушь, больше слушать опытных людей, в частности, конечно же самого Вадима.

По его выходило что Витька Хронов и не угроза вовсе, а так — мелкий мозгляк со своими сопляками, не наигравшимися в Мувске в войнушку; что пусть он хоть закомандуется, а на его «распоряжения» он, Вадим, клал большой и толстый болт; а Владимиру бы стоило не маяться дурью, а больше заниматься хозяйством, помогать Вовчику и будущему тестю, а не изображать во дворе подготовку к олимпийским играм; что, детство ещё в жопе играет?.. и не блеять про «уеду в Оршанск», а «врастать в действительность на новом месте», «забыв своё поганое коммерсантское прошлое».

Вот так, примерно в таких выражениях Вадим и высмеял подачу Владимира.

Что же касается опасности от чурок, которые, судя по всему бродят в округе; и о ходящих слухах о бандах, чему они сами, увы, не так давно были печальными свидетелями и участниками трагического инцидента, то, опять же, «не наше это ПОКА дело», а как «до дела дойдёт», то народ, люди сами быстро разберутся «ху из ху», и всякие выблядки вроде «вашего дружка Хронова» тут же и кончатся! Как и рыщущие в округе чурки. «Я жизнь понимаю!»

Речь его была угрюма и эмоциональна, и, как оценил для себя Владимир, изобиловала вопиющими противоречиями, которые будущий родственник то ли не замечал, то ли не желал замечать. Ясно было только одно: переезжать «на пригорок» Вадим совсем не собирался. Логические доводы на него не действовали; он утверждал одно: чем сильнее будет усугубляться ситуация, тем быстрее придёт конец Витьке и его «детскому саду», который он называет дружиной. И не нужно никуда переезжать, не нужно ПОКА ничего предпринимать; а как нужно будет, то он, Вадим, сам даст знать, не ваше телячье дело в раскладах разбираться, тут жизненный опыт нужен!

Отчаявшись добиться чего-то от Вадима, Владимир обратился к Петру Ивановичу, но тот тоже отказался от идеи перебираться в церковь, и жить компактно, «коммуной», хотя и по совсем другим соображениям.

Старик, в отличии от Вадима, вполне был согласен что ситуация усугубляется: вот уже и люди в селе стали пропадать; староста, заделавшись при попустительстве Уполномоченного, реальной и единственной властью в деревне, гнёт какую-то непонятную линию, во-всяком случае поддерживая Витьку; а тот, сопляк и хулиган, совсем распоясался — издаёт «распоряжения» как будто он тут хозяин: то про ночные дежурства, что в общем-то бы и неплохо, но уж очень бездарно организованные; то про недопущение больше к заселению в деревню кого бы то нибыло, хотя бы и близких родственников, так как «кормить нахлебников зимой мы не будем!» — как будто он сам таким «нахлебником» и не является, только что на пару месяцев раньше приехавшим, или как будто ему кормить пришлых… А недавно семья просилась; готовы были в брошенный на окраине полуразрушенный дом заселиться, сами брались отремонтировать — отказал… Что распоряжается по дворам собирать продукты на поддержание его «дружины», и это к «продналогу», озвученному Громосеевым, отношения не имеет, это «сверху», мы, мол, вас, сволочей, охраняем!.. У Викторовны «конфисковал безвозмездно» полведра самогона, «в интересах дружины», и обязал её выдавать им ещё по литру в день, не меньше, а то они её бизнес живо прикроют и аппарат «реквизируют»… Очень быстро у Хронова его анархистская лексика уступила место «революционной», с конфискациями-реквизициями, натуральным налогом и обязаловкой. Ещё немного — и налог на секс-обслуживание девкам введёт, и очень просто, хе-хе…

Старик не согласился с Вадимом, что «всё само собой образуется как только ситуация усугубится»; по его-то жизненному опыту выходило, что дальше всё будет только хуже: не разбежались люди на одной картошке и свекле выживать; обязательно кому-то будет глаза колоть, что сосед живёт хоть чуть-чуть лучше, что помимо картошки ест и сало; зубы чистит не золой, а настоящей зубной пастой; да хоть что тёплая одежда по сезону есть или что туалетной бумагой пользуется… что генератор твой, Вадим, «конфискует», он тебе, Вадим, уже сообщил?..

Вадим на это только сглотнул и ещё больше набычился. Видимо он ожидал от старика поддержки.

— Что они жрать думают зимой, чем отапливаться? Два — три человека только в деревне об этом и думают, полагаю… Мы вот. И ведь от людей не скроешься, не запрёшься — это деревня, не город! Они ж ТРЕБОВАТЬ будут! Это не прежний деревенский голод, когда тихо умирали в соседних дворах!

— Ничего, на картошке перебьются. Картошки много в этом году.

— Они ж не захотят только картошки! Да и кто ИМ картошку будет собирать, тому же Витьке? Он же зАнят, у него «дружина». Вот и готов «продналог»! — поддержал старика Владимир. Может всё-таки удастся склонить Вадима к переезду?

— Распустили, распустили народ… — старику видно было что хочется поговорить. Постепенно от конкретной ситуации в деревне Пётр Иванович всё больше стал съезжать «к истокам»; к тому «отчего и почему»:

- Вадим… Рашидович! Мой, знаете ли, скромный жизненный опыт заставляет настороженно относиться к вашим тезисам и выводам. О том что «честные люди» сами собой изведут всех бандитов. Что рабочие люди сами собой организуются. Рабочий класс не слишком интеллектуален. Его интересы конкретны и ограничены. Во времена СССР я школьником работал токарём-фрезеровщиком на заводе в Мувске, там работало 7–8 тысяч человек. Работали в две смены, вставать приходилось в 6-20 утра… После распада СССР осталось на уцелевшем патронном заводе работать человек 200 не считая мелких барыг-арендаторов, это ещё плюс штук 50 пролетариев. И что, Вадим? Выдавленный из своих рабочих мест пролетариат начал захватывать банки, телеграф и телевидение? Ничего подобного. Торговля гнилыми китайскими носками на барахолке, в лучшем случае батрачение вчёрную в автомобильных мастерских. И особо сильно никто не сожалеет о пролетарском прошлом, ибо платили — мало. А когда их, бывших пролетариев, начали нагибать всякие там рекетиры, они ведь тоже не «собрались» и не «дали отпор» — каждый, кого коснулось побежал или жаловаться в милицию, или стал просто молча платить… никакой самоорганизации ведь, Вадим!

— Жвачные! — бросил на это насупленный Вадим.

— И сейчас ведь то же самое… В конце-концов всё вернётся на круги своя. Оно и понятно: человеку не нужно сильно много для счастья. Грубо говоря, дай детёнышу Денди и он вполне может играть в неё до старости. Если не требуется содержать себя, ходя на работу. А труд упорный тошен всем, и именно стороннее принуждение и вырабатывает трудовые навыки, в т. ч. упорство, критичность и т. п. Думаю, большинство будет получать удовольствие от деградации, от того что новый мир станет лёгким и простым. А куда стали пропадать соседи и почему вчера в беляше нашёл человеческий ноготь? А неважно, по 3D телевизору новая серия реал-шоу идёт не дай бог пропустить! А вы как думаете, Владимир?..

Владимиру был интересен разговор с пожившим, повидавшим жизнь стариком. Всё это время он сидел, и, слушая, исподволь рассматривал обстановку в комнате. Собственно обстановка как обстановка, ничем не выдающаяся, вполне деревенская; одно лишь резко выделяло убранство комнаты из череды почти таких же у Вовчиковых односельчан: одна стена была завешана почётными грамотами в рамочках, в рамочках же вперебивку с грамотами там красовались фотографии — старые, пожелтевшие, даже на вид ломкие; на них были изображены мужчины, женщины, дети; группами и поодиночке, как правило явно позировавшие фотографу, и даже по беглому взгляду на одежду, на причёски, вообще на лица было видно — в основном фото были очень старые. Наверное большинства этих людей давно уже нет в живых…

Его внимание привлёк портрет мужчины средних лет, в военной гимнастёрке с погонами капитана, с рядом орденов и медалей на груди. Лицом он чем-то неуловимо напоминал старика-хозяина дома. Отец или дядя, подумал Владимир. Всё время пока говорил старик, Владимир неотрывно смотрел на портрет. В глаза капитана-фронтовика. И думал. Это были глаза человека, который видел смерть — много, часто, в самых разных обличьях. Этот человек наверняка и сам убивал — много, часто, умело. Иначе бы он не выжил, и не смог бы сфотографироваться на портрет — в капитанских погонах, с шеренгой боевых наград на груди. Но это были не глаза убийцы — это были глаза усталого, много повидавшего земледельца, крестьянина; который, случись нужда, откладывал топор или лопату и брал винтовку…

Почему-то мы в своё время решили что всё это в далёком прошлом… — думал он, — Что мир изменился. Что можно прожить всю жизнь, и ни разу не выстрелить в человека; да и в вообще не брать в руки оружие. А мир всё тот же. Он просто замаскировался, как надевает любую, пусть и весёлую маску для сокрытия лица убийца. А мы думали, это его подлинное лицо: демократия и гуманизм, изобилие разнообразной еды и понятные, «справедливые» правила игры; правоохранители и Суд по Правам Человека… Этому вот, капитану, сказал бы кто в его время, что его потомки будут больше уповать на «законные права» нежели на возможность эти свои права жёстко отстаивать, хотя бы и с оружием в руках. Те же Кристина. Инна. Альбертик. Девчонки из шоу. Впрочем, это не его потомки. Его потомок, родственник, Пётр Иванович, наверняка и помнит, и знает… и потому вон, своё ружьё никому не сдал, и не сдаст наверняка…

— А?.. Вы мне, Пётр Иванович?.. — оторвался от своих размышлений Владимир, — Насчёт людей-то?.. Мы говорили на эту тему с профессором… Что сказать… — он постарался сформулировать мысль, но получилось как-то «наукообразно»:

— Пока не видно социальной группы способную оказать активное систематическое сопротивление будущему Хаосу. Думаю, тут могут сработать законы диалектики. Собственно культура, это именно то что делает нас людьми. Ибо без воспитания в надлежащей культурной среде вырастают только маугли и их судьба печальна.

— Ну-ну? Культура?

— Да. Просто то, что в последнее время сходило в мире за «культуру» ею отнюдь не являлось. Попса… Маркетинг. Реклама бездумного образа жизни и потребления. Отсутствие воспитания как такового; только что привитие неких навыков удобства общежития. Не ударь, не обидь; если обидели тебя — обратись в соответствующие органы, они этим должны заниматься, ты сам не смей… Так не всегда ведь было, и так не должно быть. Это пройдёт. Приходят жестокие времена. Собственно уже пришли — судя по событиям последних месяцев. Сейчас главное — выжить. Любой ценой. И не беда, если цена эта будет высока. Потом… потом, через время, бывшая жестокость нивелируется. С помощью да той же культуры, да. Культура же перекрашивает действительность, первые феодалы садисты-бандиты через 200 лет воспеваются как благородные рыцари… Переделка действительности — выгодный бизнес… Строятся модели поведения и измышливаются понятия, ступень за ступенью удаляющая нас от шимпанзе…

Вадим наконец хлопнул ладонью по столу:

— Это какой-то культурологический диспут, а не разговор по существу!

Владимир замолчал. Действительно, не время… Что на меня нашло? Нашёл тоже аудиторию для теоретических изысканий… Пётр Иванович тоже согласно покивал седой головой:

— Да, да… Надо о текущих делах думать, увы. Заболтал я вас, простите старика. Насчёт «как дальше»?.. Ну что ж, Владимир по своему прав: если назревает конфронтация, то нужно объединяться. И не только духовно. Поскольку, действительно, ситуация располагает. Вот вчера… Пришлось ружьём пригрозить одному сорванцу, что пришёл тут у меня требовать… «налог самоназначенный», никем не принятый, нигде не озвученный. Хроновым то есть назначенный. Это уже грабежами пахнет. Погромами. Ушёл он, да. Но пригрозил, что вернётся, и не один. Дааа…

Старик побарабанил по столу крепкими узловатыми пальцами, с ногтями жёлтыми от табака.

— И что приезжие в округе рыщут тоже не мелочь. Лето они могли на грибах и ягодах, на запасах ещё с города перебиться, да на попрошайничестве и мелком воровстве по огородам. А по осени и ближе к зиме они будут вынуждены что-то предпринимать…

— Радикальное! — подсказал Владимир.

— … да, предпринять что-то радикальное. Например, захватить какое-нибудь обжитое строение и в нём обосноваться. А как вы думаете?? Кто ж в своём уме будет в зимнем лесу жить? Опять же запасы, топливо.

— Надо было этих чурок ещё в самом начале депортировать! — тут согласился с ним Вадим, — К ним в Чуркестан, на родину, бля. Или в лагеря. Но ни в коем случае не распускать эту толпу! А теперь они нам добавочный геморрой. Но раз Витька «власть», то пусть он ими и занимается! А мы посмотрим…

— Да вот хотя бы… — старик тем временем встал и прошёл в угол, где стоял небольшой импортный телевизор, а на нём транзисторный радиоприёмник на батарейках. Включил радио. — Как пример. Второй день ведь из Оршанска разоряются…

Эти передачи, действительно, шли постоянно; но последние несколько дней их интенсивность заметно выросла. Вперебивку с весёлой, заводной, призванной привлекать аудиторию музычкой шли настойчивые, читаемые очень убедительно дикторами тексты, что только Региональная Администрация, только она может «спасти ситуацию», что только в Региональной Администрации знают что делать, что только её нужно поддерживать, там самые знающие специалисты, самые честные люди… Собственно, слушали они с Вовчиком весь этот бред время от времени чисто для того, чтобы чувствовать откуда ветер дует, да из-за крупинок сторонней информации, иногда вклинивавшейся в официоз.

Вот, в который уже раз, дикторша с очень приятным голосом, чуть не со слезами рассказывала, как недоедают, буквально голодают люди в Мувских «Центрах Спасения», как разворовывается ГосРезерв, какие нечеловеческие условия труда и быта в Трудовых Лагерях на подведомственной Мувску территории, как страдают люди; и как они, люди, поднимают бунты… В частности, как некий боец, облачённый в реконструированный рыцарский доспех, бился мечом с вооружёнными представителями Центральной Администрации, явившимися для реквизиции продовольствия в один из многоквартирных домом Мувска… Погиб, но не допустил «опричников кровавой Администрации» в родной дом… И этот случай не единичный, совсем не единичный! Повсюду «народ восстаёт против тирании» и Региональная Администрация является… В голосе дикторши профессионально чуть ли не звучали слёзы, когда она рассказывала про «героический бой рыцаря с опричниками», и звучала явная гордость за «свою Администрацию», когда речь дошла до неё…

Владимир скривился. Ну совсем людей за дебилов держут… Как уж мог «рыцарь» сопротивляться вооружённым ментам; да и с какой стати? Тьфу!

Оставив включённым радиоприёмник, старик вернулся за стол.

— Нагнетают, да, везде нагнетают… Те на этих, эти на тех… Всё как в преддверии гражданской войны. Прав ты, Володя, насчёт культуры. Всё спишет и всё переиначит. Мне ведь дед рассказывал — там такая же свистопляска была, никто ничего не понимал; красные, белые, зелёные всех мастей, махновцы «которые за народ» и «кровавая ЧеКа»; тот же Чапаев вон, в кино… комдив, сам не представляющий за какую власть бъётся; которому что красные, что большевики… Потом, кто к побеждавшим, к красным, значит, прибился — тот стал и героем, и маршалом, и легендой, как тот же Ворошилов или Будённый. А Котовскому в Кишинёве памятник на площади. Красный командир! А ведь кто был — бандит! А вот Нестору Ивановичу нет памятника, а ведь он был фигурой покрупнее, и за народ много сделал. Но — не учёл вовремя конъюнктуру…

Издалека донёсся ружейный выстрел, но никто не обратил на него внимания.

— … сейчас, друзья мои, пишется история. Всё пройдёт, и вот кто будет задним числом в эти вот, смутные сейчас времена, «назначен героем» одному богу ведомо. Может быть и этот… Витька Хронов.

— Сейчас вопрос не в том, кто через годы «будет назначен героем», сейчас вопрос в том, чтобы именно сейчас выжить! — постарался вернуть старика на землю теперь уже сам Владимир; и снова:

- Пётр Иванович! Вадим! Я опять к тому же вопросу: нужно, необходимо объединяться! И создавать силу, альтернативную Витькиной «дружине». Громосеев, и вообще Местная Администрация, судя по всему, кинули нас на произвол судьбы, вон уже и на убийства никто не приезжает, люди пропадают!.. Историю пишут выжившие! Вешая всех собак на тех, кто умер. Надо объединяться и переселяться в компактное место проживания, чтобы, случись чего, совместно оказать сопротивление. Иначе нас тут поодиночке-то передушат! Тот же Хронов с подпевалами. А Громосееву, или кому там, потом так и «объяснят»: что всё хорошо и правильно, что так и должно быть, что «справились с бунтовщиками и бандитами» и так далее… понимаете? Сами «историю и напишут»! А он согласится, ибо без вариантов. Ну?..

Вадим скривился:

— Меня ни Витька, ни его сопляки не колышут! И пусть попробуют сунуться!..

Прервав его тираду, там же, вдалеке, вновь ударили выстрелы — два дуплетом, потом ещё один. Вадим замолк, прислушался. Было тихо. Скрипнула дверь, в комнату заглянула встревоженная родственница Петра Ивановича, встретилась с ним взглядом, и, увидев что тот невозмутим, успокоенно скрылась опять за дверью.

— Витькины дураки развлекаются… — проворчал хозяин дома.

— … Так вот. Я и говорю. Щас я тебе всё брошу, вернее оставлю весь дом этому уроду недоделанному, что у меня в доме живёт, и убегу «спасаться» да «на пригорок». Так ты себе это представляешь??

— Вадим, Вадим… — начал снова Владимир, — Ты о девчонках, о жене подумай! Ведь, если историю вспомнить, сколько народу в ту же, вот только что упомянутую гражданскую войну погибло только потому, что боялись от своего хозяйства оторваться! А у тебя — ну дом, ну какое там «хозяйство»?? Всё можно перетащить; вот сейчас Вовчик с Катькой у батюшки, оговаривают переезд… Переберёмся все, а? Там пригорок, удобное в стратегическом плане место, стены каменные; помещений хватает; сейчас, пока дожди совсем не начались и до холодов время есть, можно всё восстановить успеть! Отец Андрей один там по сути, мужиков мало… а мы бы обосновались там.

Снова отдалённо стукнул выстрел. Владимир уже встревоженно взглянул в окно. Это вроде как…

Вадим в продолжении всей речи Владимира только темнел лицом, явно собираясь высказаться резко против; а Пётр Иванович, напротив, опять по сути поддержал:

— Ну правильно, в общем-то. В войну так вот, колхозами, и выживали. И с топливом. С обогревом проще, если все вместе будут. И с готовкой пищи. Там и колодец есть. Перебирайтесь. Вадим — и тебе советую.

— А вы, Пётр Иванович?? — вскинулся Владимир.

— Я-то?.. Нет, Володя. Стар я уже для таких изменений обстановки. Привык я здесь. Врос, можно сказать. Я… да и кому я, старик, и на что сдался? Я останусь. Со своими, они ведь тоже не поймут зачем из тёплого родного дома да в чужие стены, в необжитые. Не поймут и не одобрят. А вы — перебирайтесь; правильно это — колхозом-то, способнее так будет.

— Ты, «американец»… — начал Вадим в свою очередь, и Владимир сразу понял, что ничего кроме ругачки не выйдет из этого разговора; впрочем как всегда, когда он пытался о чём-то серьёзном говорить с Вадимом.

Как-то так пошло, что Вадим заранее считал только себя во всём правым, а любые предложения, исходящие от Владимира, хоть бы и дельные, принимал в штыки. По его пониманию будущий зять должен бы только работать на благо, выполнять указания «опытного Вадима», и ни в коем случае не иметь своего мнения, а хуже всего ещё и пытаться настоять на этом своём, априори ошибочном, мнении. В чём бы оно не заключалось. А теперь ещё и эти сплетни насчёт его и Мэгги…

Он не ошибся.

— Ты вроде всё правильно говоришь; только вот бы тебе не умствовать, не теории «нащёт культуры» разводить, и не щеголять заграничным поганым образованием! А слушать, что тебе умные люди говорят! Я вот что говорю! А я говорю: не-хер там, «на пригорке», де-лать! Нехер!..

Вдалеке несколько раз как-то торопливо и неуверенно стукнуло в подвешенное железо. Теперь уже все оглянулись в сторону окна, прислушались. Но продолжения не было. Так, несколько торопливых ударов железом по железу, и всё. И далеко, скорее всего именно «на пригорке»… Можно бы было считать, что балуются кто-то из городских, дуреющих от безделья в деревне подростков, если бы не предшествующие этому выстрелы.

Пётр Иванович встал.

— Да вы посидите тут. Я выйду, выгляну.

Когда он вышел, Вадим вдруг резко поменял тему разговора:

— Вот что, Владимир. Я, конечно, всё понимаю: молодой мужик, кровь играет и всё такое. Сам такой был. Опять же у наших, у моих в смысле, предков… ну ладно. Но вот что я тебе скажу! — он придвинулся, потянувшись через стол, глаза его зло блеснули, — Такие фортели могут пройти с кем угодно, но не с моей дочкой! Ты, малай, жениться собирался, а сам…

Распахнулась дверь во двор, куда только что вышел хозяин дома, заглянул встревоженный Пётр Иванович:

— Вадим! Там твоя младшая бежит! Что-то случилось…

И Вадим, и Владимир вскочили из-за стола. Как-то сразу стало ясно, что и недавние выстрелы в отдалении, и торопливые удары по набатной железяке были не случайны.

— Вовчик!.. — выдохнул Владимир.

— Хорошо хоть мои дома… — ясно прочиталось в лице Вадима.

Мимо Петра Ивановича в комнату ворвалась запыхавшаяся Зулька.

— Папа! Вовка!.. Там… ффуу… сейчас… — она согнулась, сделав несколько коротких вдохов-выдохов; выпрямилась и выпалила:

— Там… «на пригорке»… чурки на наших напали! В церкви! Много! Убили кого-то! А там наши!..

— Откуда знаешь?? — рявкнул Вадим.

— Аделька… прибежала! Она… там была! В натуре убили кого-то… стреляли! Она сейчас к Витьке, к пацанам из дружины побежала, а я — к вам! Папа!..

Владимир, чуть не сбив с ног девушку, метнулся к двери и исчез во дворе.

— Ты вот что… — быстро соображая, сказал Вадим дочери, — Ты это… ты давай домой, и с сестрой, с матерью запритесь там! А мы сейчас подумаем что…

— Папа! Там ведь сейчас девчонки! С Катькой! И Вовчик! Время! Гулька твоё ружьё взяла, и с мамой туда побежали!..

Вадим от неожиданности аж сел, у него мгновенно подкосились ноги. Но только на мгновение. Тут же он вскочил, и выразился грубо и непечатно. Владимира уже не было в комнате.

— Моё ружьё возьми — и быстро туда! — вывел его из мгновенного замешательства возглас старика, — На! Патронташ! Там картечь-шестёрка!..

Последнюю фразу старик выкрикнул в спину уже бегущему по двору Вадиму. В одной руке тот сжимал ружьё старика, в другой был старенький полностью снаряжённый патронташ.

Часто забили в набат возле деревенской конторы.

Старик прислонился плечом к дверному косяку.

— Ну, началось в колхозе утро…

БОЙНЯ В ЦЕРКВИ — 1

— Ты, Кать, что ножик носишь постоянно — молодец, но ведь и точить надо! Дай-ка… Ну. Я так и думал — неточенный… режущая кромка замята — ты что, консерву им открывала?.. Давай поточу.

Вовчик достал из бокового набедренного «инструментного» кармана штанов алмазный надфилёк с облитой красной пластмассой рукояткой и принялся править лезвие Катькиного ножа.

Они сидели за столом в «келье» Отца Андрея, куда их отправил подождать его сам священник, сейчас занятый чем-то неотложным. Хотя они и сообщили батюшке, что и их дело не терпит отлагательств, но для того в данный момент нашлось явно что-то более нужное, и потому они сидели в тесной коморке, для которой вполне подходило определение «келья» уже полчаса, слыша только зычный голос Отца Андрея со двора, где тот громогласно командовал своей немногочисленной паствой.

Вообще Вовчик предполагал, что хитрый поп явно предвидит, о чём пойдёт речь, и потому проводит элемент психологического давления, заставляя пришедших чувствовать себя просителями, мешающими в работе такому вполне успешному хозяйству. Но делать было нечего, приходилось ждать пока батюшка освободится; и они сидели, поначалу просто рассматривая небогатое убранство комнаты: аккуратно, по-солдатски застеленную кровать в углу, иконы в другом углу с висящей под ними миниатюрной лампадкой; кухонный столик, заставленный разномастной посудой, какие-то мешки и коробки за и под кроватью; облицованный частично обвалившейся фаянсовой плиткой трубу-дымоход от печки с первого этажа — келья Отца Андрея была на втором этаже. Жестяной умывальник с раковиной над мятым ведром; и главное — большой книжный шкаф. Им Вовчик заинтересовался в первую очередь, но вскоре разочарованно отошёл и сел за стоящий посреди комнаты стол рядом с Катей — книги всё больше были «духовные, божественные», всевозможные «жития» и наставления старцев — на данный момент Вовчика это интересовало меньше всего.

Сейчас стоявшая у окна Аделька скептически, с усмешкой наблюдала, как Вовчик неумело пытается ухаживать за как обычно сумрачной Екатериной:

— Кать… Вот смотри. Вот так вот сначала правим режущую кромку… потом подтачиваем… вжик-вжик, с двух сторон. Можно надфилем, алмазным; но лучше брусочком. С водой, на мелком зерне. Поскольку надфиль, какой бы он не был тонкий, оставляет бороздки; и получается «микропила», что для реза не есть здорово. На мокром «мелком» камне получается не в пример лучше… Потом надо бы загладить все микрозадиры шлифовкой, я делаю на кожаном ремне с пастой Гоя… но пока что и так сойдёт! Ты это… если нужно будет подточить — обращайся! Эта… не стесняйся. Или хочешь — я тебе вообще брусочек для заточки подарю? У меня есть…

Катя отмалчивалась, наблюдая за манипуляциями Вовчика с подаренным им же ей ножом. Да, после того памятного, до дрожи запомнившегося происшествия на поляне, когда их всех согнали в кучу бандиты, и речь шла, в общем, не то что о «половой неприкосновенности», а о жизни; а она получила тогда этот жуткий шрам на лице; она уже никогда, даже во сне не расставалась с презентованным ей Вовчиком клинком. Собственно, в деревенской жизни нож пригождался сплошь и рядом, чем девчонки с коммуны бессовестно и пользовались:

— Кать, дай ножик салат порезать.

— Кать, консерву открой, моя открывашка где-то в сумках…

— Кать, стругани черенок — выпадает, — и так далее.

— А Илья говорит, что ножик так себе! — нахально решила дать «разогрев» стоявшая у окна и наблюдавшая за происходящим на улице Аделька. Её, как и всех девчонок и смешили увивания Вовчика вокруг Катерины, и злила мнимая Катькина неприступность. После того как она получила себе на прежде очень красивом лице этот жуткий шрам, она замкнулась, стала нелюдимой, и вся ушла в хозяйственные хлопоты коммуны. А теперь ещё и эти слухи что Вовчик с Надькой… впрочем, какие там слухи! Надька и не скрывает. От этого Катька ещё больше отдалилась от Вовчика; собственно и сейчас-то только потому тут, что нужно совместно решить вопрос с переездом «на пригорок», а так бы фиг бы она тут с ним рядом сидела. Ну и дура, в общем-то. Вовчик пацан классный, как уже однозначно решили в полуночных разговорах девчонки; и, пожалуй, любая бы с ним была рада… Кто ж виноват, что Надька, сука такая, раньше других сообразила! Это всё потому что Надька с Мэгги подружки, а Мэгги та ещё зараза, она всегда точно знает где мёдом намазано; она небось и подсказала. А Катька, идиотка такая, вместо того чтобы быть поласковей с пацаном, сидит тут, дуется — было бы на что… А Вовчик ей и ножик, и ботинки, и керосиновую лампу… и фонарик — предмет общей зависти. А она дуется. Дура.

— Что значит «так себе»?? — моментально вскинулся, как и ожидала Адель, Вовчик.

— Ну «что значит»… Илья говорит, что «китайчатина голимая», хи-хи! — взялась подзуживать, получив ожидаемую реакцию, та, — Говорит, что сталь так себе. Потому и заминается. Потому что китайчатина. Он мне во — викторинокс подарил! Офицерский.

Хитрая и нахальная Адель достала из кармана штанов и продемонстрировала швейцарский складной нож, с зелёненькой ручкой и фирменным швейцарским крестом на ней — также предмет общей зависти девчонок в последнее время. Нет, складышки-многопредметники были у многих, но всё больше «чисто женские»: с пилочкой — маникюрчик поправить; с щипчиками для ноготков, с ножничками или открывалкой для бутылок — что в нынешней ситуации было не очень актуально. А вот полноразмерный складник, да ещё швейцарский… В полушутку Адельку уже спрашивали, сколько раз и как она «дала» своему другу за такой царский подарок.

Вовчик побагровел, и бросил взгляд на теперь уже с интересом наблюдавшую за ним Катерину. Малосведущий в женских хитростях и коварствах, он как муха в сиропе, моментально увяз во вброшенной, как бы невинной, подаче: он, мол, подарил «своей девушке» сущее дерьмо, «китайчатину»; а вот Илья, тоже пацан с Мувска, из последних прибывших, не чета тебе, подарил Адельке не хухры-мухры, а «настоящую швейцарию». Так кто «реальный пацан»?? А?!.. Ну-ну, карабкайся…

На красного Вовчика было жалко смотреть, когда он «бросился в бой»:

— Что-ты-понимаешь, Аделька?? Что значит «китайчатина»?? Я за «викс» ничего не скажу, вещь отличная; но тут, понимаешь, не город; и в наших условиях лучше и проще, и надёжней носить именно фикс, и именно на ремне, а не в кармане!

— Чо такое «фикс»?

— Нож с фиксированным лезвием. Не складной значит. Вот как у Кати, или как у меня! — он достал и продемонстрировал свой НР, — Потому как в деревне нож и чаще пригождается, и задачи у него обычно потяжелее чем в городе; и потому он должен быть жёстким, нескладным, такой проще и в чистоте держать! Что ты думаешь, у меня так-то складника не было?.. Подарить в смысле.

Тут перед мысленным взором Вовчика возник друг Вовка, покачал неодобрительно головой:

«— Вовчик-Вовчик, ты что? Ты оправдываешься что ли?? За подарок? Перед кем, зачем?.. Да ты что?.. Ты ещё с этим Ильёй заочной фаллометрией займись, кто круче ножик своей девушке подарит! Чем ты тогда от тупого «нового русского» отличаться будешь, что на свою подругу навешивает дорогие цацки «чтоб люди оценили»!

Вовчик мотнул головой. А ведь правда! Всё же общение с Вовкой, опытным в таких делах и обычно преисполненным здорового цинизма, давало себя знать. Что это я оправдываюсь?..

И он уже спокойно парировал очередной выпад Адельки:

— Так ведь китайский он! Там сталь г… то есть так себе.

— Нормальная там сталь. Честная ножевая 440-я. Под наши задачи лучше и не надо. Затупился — подточим. А вот чем точить навороченную сталь высокой твёрдости — это вопрос! Чем и как. Лучше раз в несколько дней легко поправить режущую кромку надфилем или брусочком, чем на навороченной сталюке убитую в конце концов кромку мучиться восстанавливать. Некоторые ножи так и вообще только в заводских условиях заточить можно — а где у нас тут «условия»? Так что сталь под свои задачи вполне себе, я отвечаю!

Это Вовчик сказал уже обращаясь к Катерине, молча следившей за дискуссией; а затем Адельке:

— Ты, кстати, не смотри что на Виксе такое лезвие красивое и полированное — это пока новый. Затупится — а затупится, если пользоваться постоянно, вообще всё что угодно, — придётся точить. Поцарапается. Да и ладно — нож должен быть инструментом, а не витриной для выпендрёжа!

Последней фразы Вовчик прямо и от себя не ожидал — а надо же, проговорил вслух. И ничего. Пусть знает. Выделывается ещё…

Язвительная Аделька только вновь открыла рот, чтобы вновь что-то сказать, как её остановила Катька:

— Это же мой нож, так что ты разоряешься? Ну и ходи со своим складнем, а я буду с этим. С фиксом, да. Кстати, ты в курсе, что твой Илья у Хронова в подвале сидит второй день?

От такого оборота Аделька моментально увяла, заткнулась насчёт ножей, и лишь выдавила:

— Да знаю я…

И опять отвернулась к окну.

— Ого! — Вовчик был шокирован, — Как так «в подвале сидит»? Почему?

— Хрон его «наказал». - пояснила Катя, — Что-то там они в «дружине» не поделили; по графику дежурств, или Илья стал выступать, что Витька что-то не то и не так делает. И Хрон его избил, и посадил в подвал — «в наказание». Это у него теперь типа гауптвахты.

— И ничего не избил… — не поворачиваясь от окна, обиженно произнесла Аделька, — Кишка у него тонка — Илью избить. Илья бы, если б захотел, Хрона бы отделал как бог черепаху! Он ракопашкой в Мувске занимался. Только он не стал обострять. А Витька — да, пару раз стукнул его; и ещё ружьём пригрозил. Илья не стал просто связываться…

— А что они?..

— Потому что Хрон дурак. И распоряжения у него дурацкие, непродуманные. Илья, как приехал, и в «дружину» вошёл, всё время Хрона поправлял, чтоб было лучше; а тот решил, что Илья «под него копает»!

— А пацаны?

— Пацаны, в общем, на стороне Ильи, потому что он дело говорит; но Хронов же командир… Ну и посадил он его в подвал «пока не одумается»… Скотина!

— Даааа… Дела… — протянул Вовчик, — У Витьки уже диктаторские замашки прорезались. Ну что — можно было ожидать…

— О! Отец Андрей идёт! — прервала его размышления Аделька.

Вошедший Отец Андрей был по-рабочему — в стареньких джинсах и плотной клетчатой рубахе, обтягивающей прижатое подтяжками порядочное пузцо. Войдя он привычно с порога благословил присутствующих, но только Катька знала как на это реагировать — встала, склонила голову, прошептала что-то.

О, блин! — подумал Вовчик, тоже вставая на всякий случай, — В каждой избушке свои завитушки. Надо будет спросить потом что в таком случае принято делать.

Батюшка был в хорошем настроении, и, усевшись с пришедшими за стол, сразу и без обиняков перешёл к делу. Насчёт переезда коммуны «на пригорок» он был не против, готов выделить и помещения, — вот тут же, за стеной; но крыша там худая, и нужно её перекрывать! Кто будет? Материалы? Опять же, раз сюда переезжать надумали — то и устав здешний, соответственно, соблюдать должны. А именно: некрещеным безусловно всем окреститься; он, батюшка, и проведёт обряд в ближайшие дни; потом — службы посещать, по территории женскому полу с непокрытой головой не ходить; никаких, понимаешь, коротких юбок и шортов! Опять-таки, решающее слово в хозяйственных и «политических» вопросах останется за ним, за Отцом Андреем, поскольку он есмь пастырь…

Тут тебе не там… — присвистнул про себя Вовчик, которому претила роль овцы, пасущейся под управлением некоего «пастыря», — и он стал спорить. Напирал на то, что они плюс «коммуна» приходят «на пригорок» отнюдь не как просители, но как равные, увеличивая своим присутствием экономический потенциал верующей общины. И потому относиться к ним должны как к равным, а не как к колонизированным дикарям-язычникам, которым деваться некуда!

— А куда вам деваться?.. — прищурился священник, — Я так понимаю, не от хорошей жизни вы из деревни проситесь под наш кров? А стало быть в чужой монастырь со своим уставом негоже въезжать!

Катька на всё это согласно кивала, Вовчик же при поддержке Адельки перешёл в наступление:

- Это ещё вопрос, кому и куда деваться некуда! Если пристально посмотреть, то наш переезд — это в первую очередь очевидная выгода и спасение вашей, батюшка, общины! Ибо работников у вас раз-два и обчёлся! Вон, даже крышу в доме залатать не можете! Опять же, мы перебираемся не как бедные родственники, а со своим имуществом, инвентарём, и будущим урожаем. Со своими дровами наконец! И крышу мы сами подлатаем, и печки починим, а нет — построим! А вы тут сами, с общиной, беззащитны и одиноки, как волосина на лысом черепе, и ваше счастье, что ещё…

Договорить он не успел: по деревянной лестнице за дверью торопливо простучали шаги, дверь без стука распахнулась, и в проёме возникла явно перепуганная женщина средних лет, которая, как знал Вовчик, была у Отца Андрея за экономку.

— Батюшка! Там эти, нерусские пришли! Много! С ружьями! Сказали что они теперь будут тут жить!

Под штаб Витька Хронов, которого теперь в дружине по его же приказу величали уважительно «Харон», захватил бОльшую часть дома бабки, у которой прежде квартировал; вытеснив и бабку, и её городских родственников в маленькую непроходную комнату и сени с баней. Бабке и её родственникам было заявлено что это временно, пока не подберём себе, значит, отдельный дом, чтоб без хозяев.

— Где ж ты, Витя, найдёшь теперь в Озерье да дом «без хозяев»? — попробовала было вразумить его бабка, но он только загадочно и с видом полного над ней превосходства ухмыльнулся. И посоветовал не совать свой нос не в своё дело, «а то отстрелят». И вообще — должны быть рады, поскольку сейчас ваш дом — самое, по сути, охраняемое место в деревне. И вообще — не лезьте не в своё дело, будет нужно что — вам доведут. До сведения. Вот.

Большую комнату он назначил своей «резиденцией» и по совместительству местом пребывания дежурной смены «дружины». Сейчас в ней на диване дрых непроспавшийся ещё со вчерашней пьянки боец; другой, Сашка Веретенников, работавший в прошлом в Мувске художником-рекламщиком, старательно переносил «по квадратам» на растянутую на стене белую простыню портрет ЧеГевары с маленькой картинки. Изображать на «знамени дружины» анархистскую символику типа черепа с костями Витька в свете нынешней ситуации посчитал невозможным; к ЧеГеваре же все относились или положительно или нейтрально, а «знамя и символ» как бы необходимы, так что выбор был сделан.

Ещё три «бойца» лениво копались по его распоряжению в бабкином огороде — дружина дружиной, но и жрать командиру тоже было надо что-то. Витька, расположившись за заставленным пустыми и полупустыми бутылками и тарелками с объедками столом, сдвинув всё на край, разобрал свой газовый пистолет и тщательно его чистил, смазывая, за неименеем оружейного, подсолнечным маслом… Магазин с единственным газовым патроном он предусмотрительно спрятал в карман. Пистолет он никому из своих бойцов в руки не давал, близко не показывал; и среди дружинников «в кулуарах» ходили разные на его счёт слухи — начиная от того, что это ничего не стоящая газовая пукалка, до распускаемого самим Витькой — что пистолет этот «ментовский», с полным магазином, снятый Хароном с трупа полицейского ещё во времена «мародёрской недели» в Мувске.

В углу бубнил транзисторный радиоприёмник:

— … таким образом, только присутствие Вооружённых Сил Местной Администрации спасло ситуацию от эскалации конфликта! … О экономических вопросах: на нефтебазу пришёл очередной состав с топливом, таким образом в этом месяце будут отоварены на аккредитованных топливозаправках талоны типа «А», «С» и «К», синего и оранжевого цветов. Талоны типа «В» и все зелёные действительны только при предъявлении допуска от администрации и отовариваются в половину номинала; таким образом…

— Чо я тута застрял… — ковыряя спичкой во внутренностях «Макарова» вполголоса, но так чтобы слышал рисующий ЧеГевару Сашка, вслух размышлял Витька, — Ведь глушь же! То ли дело в Никоновке! Или под Мувском — там разом хапнули все городские табачные запасы. Или под Ахтырском — коммерсы говорили, там на прошлой неделе колонну с беженцами кто-то из местной братвы накрыл… во оторвалась братва небось! Кто-то «взял кОрОван». Бабы, шмотки, тачки! И правильно — нехер в такое время таскаться по дорогам.

— Туда ВэВэшников отправили и вертолёт! — сообщил Сашка, — Коммерсы же и говорили. Переловят. Расшлёпают. Сейчас с этим быстро.

— Да хрен там! — отрезал Хронов, — Хрен кто туда кого послал, да ещё вертолёт! Сейчас до частников никому дела нет, уж я-то знаю! Насмотрелся… Вот этот вот… — он кивнул на радиоприёмник, — Топливный эшелон, — его небось охраняют. А беженцы — да кому они нужны! Вот там ребята оттягиваются, да… а мы тут…

— Чо, переживаешь что побандитничать не удаётся?.. — глухо раздалось из-под пола.

Витька кинул взгляд на крышку люка погреба в полу, у которой в проушину под замок был продет старый напильник, и ответил, чуть повысив голос:

— Ты повыступай, повыступай там ещё. Ты у меня не то что сегодня вечером, ты и завтра тут ещё день отсидишь! Понравилось, небось, в погребе-то?

— Ты фигнёй занимаешься, Витька! Тебя никто не уполномочивал на такие методы!.. Ты ответишь!.. — глухо донеслось из-под пола.

— Повыступай ещё… «Ответишь». Мне тут все отвечают, с меня ответ некому брать. Ты довыступаешься!

— Громосеев приедет. Перед ним ответишь.

— Когда он ещё приедет. А приедет — у него других дел будет много, чем за нарушителя дисциплины заступаться!

— … к международным новостям. По данным международной неправительственной организации «Наблюдатели без границ», радиоактивное облако, образовавшееся две недели назад в результате аварии на АЭС в Ганновере, миновав всю Европу, выпало осадками в Средиземном море. Правительство Объединённой Германии и Австрии заявляет, что принимаются все меры… …закончена эвакуация жителей японского острова Хонсю на материк. Как уже сообщалось, в результате серии аварий на АЭС остров стал полностью непригоден для жизни. Также сталкеры сообщают, что несмотря на высочайший уровень радиации, на руинах бывшего Токио ещё существует жизнь, есть целые анклавы выживших. Коалиционное правительство принимает меры чтобы…

— У нас тут ещё жить можно! — откомментировал Сашка, отходя от полотнища и критически рассматривая своё творение, — У нас тута АЭС близко нету. А картошка есть. Хорошая в этом году картошка! Наши уже подкапывают вовсю.

— Картошка-картошка! Только и думаете о своей картошке! — передразнил Хронов, — Люди в мире большие дела делают, там такое творится!.. А мы тут всё «за картошку»…

Вдали раздался выстрел.

Хронов встал и прислушался.

— Это где-то на пригорке, где церковь! — сообщил Сашка.

— Сам слышу… У попа разве есть ружьё? Ничего на этот счёт не говорили…

— Может это этот… как его? Ну, бывший председатель лесхоза. У него же ружьё есть ещё, — напомнил Сашка, — Или кто из новых. В Мувске, говорят, одноразовую стрелялку на базаре купить раз плюнуть.

— Да, суки… — задумчиво произнёс Витька, — Наверняка кто-что привезли с собой, но не показывают. Надо бы поголовный и подомовой шмон устроить. Согласовать с Громосеевым, чтоб не рыпались…

— Хрон, выпусти меня! — стукнул в крышку подпола снизу пленник. Витька не обратил на него внимания. Он выглянул в окно, потом опять сел за стол, стал собирать пистолет. Собрал, обильно ливанул в ствол подсолнечного же масла из стоявшей на столе бутылки; чертыхнувшись принялся вытирать вылившуюся на стол лужицу.

— … объединённое правительство Сообщества Американских Государств заявило официально, что фаза государственной деструкции закончилась; есть определённые признаки начавшегося экономического подъёма, благодаря чему… …Наш собеседник в студии, профессор Всесвятский, полон скептицизма по поводу заявлений из Америки. Он просит напомнить нашим радиослушателям: «В канун Великой Депрессии президент тогдашнего США Гувер оптимистически заявил: «У меня нет опасений за будущее нашей страны. Оно светится надеждой». Таким образом излишне оптимистичные заявления ОП САГ никоим образом не могут являться признаком конца деструкции Американского государства. Мы же хотим напомнить нашим радиослушателям, что в этом месяце на 15 % увеличены нормы отпуска крупо-макаронных изделий на один бакалейный талон, таким образом…

Вдали опять хлопнули выстрелы. В дверь вошли встревоженные парни, вытирая руки тряпками:

— Харон! Слышь — на пригорке стреляют! И не из одного ружья…

— Слышу я, слышу… — Хронов, закончив протирать чистой вышитой бабкиной салфеткой пистолет, достал из кармана магазин и со щегольским щелчком вогнал его в рукоятку ПМ, передёрнул затвор и поставил пистолет на предохранитель. Принялся заталкивать его в кобуру на поясе:

- Лещинский! Иди, вернее, сбегай, выясни что там! Кто стрелял, зачем и всё такое.

Парни округлили глаза:

— Ты чо?.. Айда все вместе! Берём ружья — и туда! Все. Мы ж это… — дежурная смена дружины!

— Поговори ещё! — пристрожился Хронов, — Ты чо, ещё тут распоряжаться будешь? Тоже в подпол захотел, на воду и картошку??

Парни примолкли, и один из них вышел.

Их было много, нерусских, явно азиатской внешности «чурок», и с «видовой принадлежностью» — щетиной по всей роже; около двадцати человек, как на взгляд определил Вовчик. И не только по виду кавказоидов, но и явных азиатов — туркменов или киргизов, чёрт их разберёт. И по полю, это было видно, мимо нескольких одиноких домов членов религиозной общины к «пригорку» шли ещё и ещё, таща на себе какие-то тюки, мешки, свёрнутые тенты… Там были и женщины, и дети-подростки; но в основном там были мужчины вполне трудоспособно-боеспособного возраста. Оно и неудивительно — вот она, значит, «община гастарбайтеров», выдавленная «Местной Администрацией» из Оршанска и местных мелких городков-сателлитов, уже который месяц кочующая по лесам от Никоновки до Демидовки. Теперь, значит, они сюда пришли, все… А мы думали, тешили себя надеждой что и «цыганка», и периодически появляющиеся в деревне «детишки» лишь разрозненные группки, а они вон — организация…

Распоряжался, командовал «чурками» средних лет крепкий мужик, явно кавказской внешности — чеченец или аварец; он был в добротном камуфляже, чем выгодно отличался от остальной массы, одетой кто во что, в основном — в рабочую спецодежду. Мелькали шевроны и нашивки «ОршанскКоммунМаш», «ОршанскЗеленстрой», «УП «Чистые улицы» и другие подобные.

Все пришельцы были какие-то мятые, видно что «давно не стиранные», но, что сразу бросилось в глаза, сытые и здоровые; и, что характерно, дисциплинированные. В отличии от членов общины Отца Андрея, явно не ожидавших такого вторжения, и потому ведущих себя крайне бестолково, пришельцы действовали слаженно: рассыпавшись по территории, они мигом, не обращая внимания на протесты старожилов, обследовали находившиеся около церкви, «на пригорке» строения. Собственно, протесты были поначалу робкие — из-за неожиданности и многочисленности вторжения, и из-за того, что за плечами нескольких мужчин висели ружья… а на бедре главаря и вообще в открытой текстильной кобуре красовался пистолет, большой чёрный пистолет, и явно не айрсофт…

«Протесты» начались, когда пришельцы, быстро разобравшись — судя по всему, в первом приближении они и так ориентировались среди строений общины — сыграли роль лазутчики в виде тёток-попрошаек с детьми, вторую неделю захаживавших «на пригорок» и которых подкармливали сердобольные батюшкины прихожане, — быстро разобравшись в назначении строений, стали сгонять старожилов в большое помещение рядом с церковью, где на втором этаже была и келья Отца Андрея; но здесь, рядом, на первом этаже, эти комнатки со снесёнными перегородками и кое-где и отсутствием потолка использовались под склад. Там стояли бочки с топливом, лежали грудами дрова и приготовленные в разделку на дрова старые доски, прикрытые листами шифера; там же, заботливо укрытый от сырости полиэтиленом, лежал и хороший пиломатериал.

Туда и стали, поначалу беззлобно, сгонять прихожан пришельцы.

— Идите-идите, посидите там пока, ничего вам не сделаем, не думай плохого, слышишь; просто посидите там пока мы с вашим старшим поговорим… Иди, я сказал, слышишь!..

Батюшка, а за ним и Вовчик с девчонками быстро ссыпались вниз по лестнице. Каждый оценил ситуацию по-своему. Отец Андрей, с суровым видом двинулся к старшему «нерусских». За ним поспешила Катька; Аделька была в замешательстве, растерянно поглядывая то вслед своей подруге, то на притормозившего Вовчика.

А Вовчику происходящий расклад вовсе не понравился, и он, как только они оказались на дворе, бочком-бочком стал отступать к углу дома, чтобы потом по-быстрому слинять отсюда…

Если и для батюшки, и для Катьки с Аделькой появление чужаков да ещё вооружённых, да ещё в таком количестве было полной неожиданностью, то Вовчик… нет, он конечно не предполагал именно сегодня этого нашествия; но, будучи убеждённым «выживальщиком», он старался всегда просчитывать самые негативные варианты развития событий; а предвидеть = быть готовым, что здОрово экономит время при самом событии, и потому, пока Отец Андрей, гневно раздувая ноздри, как «Титаник» шёл к «айсбергу» — невозмутимому и деловитому главарю чужаков, Вовчик сразу смекнул, что ничем хорошим это не кончится, и потому… домой! — там Вовка; там автомат; и Вадим там, а у того ружьё — и тоже автомат! Чёрт бы побрал святого отца; да хрен с тем что можно бы было пацана какого на колокольню посадить бдить за окрестностями, как сам Вовчик бы и сделал, распоряжайся от тут; так ведь и те кто копался по хозяйству — что бы им по сторонам-то не смотреть, благо «пригорок» на котором и церковь и постройки довольно-таки обособленно стоят; как чурки вот ррраз — и на территории оказались, почему никто тревоги не поднял, спали они что ли на ходу; чёртов поп, никакого контроля за происходящим, расслабил паству; а ещё говорили что он в армии служил, в стройбате он что ли служил, никакого понятия о … впрочем, и заметили бы заранее — что бы сделали? Круговую оборону занимать? Чем, с кем? Одно старичьё верующее, бля. Хорошо верующему в бога, тепло ему на свете; только к противодействию реальной опасности это никоим боком…

И тут он увидел лежавшего у угла дома мужика — из местных. Совсем недвижимо лежавшего, ногами в сторону Вовчика; и хотя и без видимых повреждений — но совсем нехорошо лежавшего. Мёртвого скорее всего. Вот так вот, Вовчик. Вот такие вот «гости». Это не в гости, нет, это «спецоперация», и не даром они плачущих богомольных тёток в склад запихивают — как-то запахло от этого старым каким фильмом «про войну», где фрицы стволами шмайссеров гонят деревенских в амбар… драпать немедленно надо! Куда Катька, дура, за попом увязалась; а Аделька стоит и хлопает глазами…

Коротко переговоривший со священником старший «камуфляжный» отрицательно несколько раз покачал головой в ответ на многословные возмущённые «подачи» Отца Андрея; и что-то тоже, в свою очередь стал говорить ему, впрочем, довольно уважительно, судя по виду. Вовчик бочком-бочком уже совсем было передвинулся к углу дома, когда его крепко взял за рукав видимо дежуривший за углом небритый и довольно щуплый чурка:

— Иди туда… пожалуйста! Сказано всем пока — туда!

— Да пошёл ты!! — Вовчик рванулся, выдёргивая рукав. И одновременно увидел, как Отец Андрей толкнул в грудь «камуфляжного» и попытался пройти меж тем и его двумя приближёнными, детинами лет 25-ти, и один из них тут же ударил священника в лицо…

БОЙНЯ В ЦЕРКВИ — 2

Посланный Хроновым на разведку парень ещё не вернулся, когда вдали вновь раздались выстрелы, и тут же во входную дверь протарабанили кулаками; затем дверь скрипнула открываясь, и в комнату, к ожидающе уставившимся на вход парням, ворвалась Аделька:

— Пацаны!.. Витька! На церковь чурки напали!

Хронов изменился в лице и схватил стоявшее в углу ружьё. Один из парней также достал из-за шкафа стоявшее там ружьё БорисАндреича, переданное им «для усиления боевой мощи дружины», и принялся прилаживать на пояс самодельный подсумок с патронами. Остальные быстро расхватали бейсбольные биты и «бейсбольноподобные» струганные палки-дубинки, с которыми и дежурили по ночам. Проснувшийся пропойца, сидя на диване, усиленно мял ладонями заплывшее лицо, стараясь придти в себя и вникнуть в ситуацию. Собственно, все ожидающе и уставились на Хронова, ожидая его решения и команды.

Снова скрипнула дверь, в комнату просунулись ещё двое парней, взбудораженных стрельбой возле церкви и подтянувшихся в «центр сбора». За ними маячила фигура бабки — хозяйки дома. Парни переводили взгляды с Хронова на тяжело дышавшую девушку и молча ждали — лезть «с ненужной инициативой» Витька их успел уже отучить.

— Бабка! Пшла вон отседа! — была первая команда Хронова, — Дверь закрыла с той стороны!

Затем он обратился к Адельке:

— Кто напал, какие «чурки»? Сколько их, чем вооружены?

Аделька сбивчиво отвечала, переводя умоляющий взгляд с одного на другого:

— … и это. Там Катька и Вовчик! Выручать надо!

— Вовчик… выручать??.. — Хронова после торопливого рассказа Адельки несколько попустило, — Выручать-выручать, ага. Щас всё бросили — и вписываться «за Вовчика», ага-ага. А где его американский дружок, а? Чего они, не вместе? А чего вас «на пригорок» понесло, чо вы туда вообще-то попёрлись, ааа??

— Витька!.. Пацаны! — чуть не расплакалась девушка, — Ну чо вы фигнёй страдаете!! Ну какая разница «зачем»?? Наши же там, деревенские! Наши! Выручать!!

— Наши-наши… — скептически кривя лицо, проговорил не торопясь Хронов, — Это кто это «наши»? Вовчик «наш»? Да фиг там! Если его там грохнут я только рад буду… — и тут же, как-то воровато метнув взгляд на стоявших в комнате парней, поправился:

— То есть не настолько он «наш», чтобы из-за него дружину поднимать! Он — сам по себе! Как и дружок его америкосовский; где он, кстати?

— Вовчик меня толкнул… крикнул — «К Вадиму беги, Вовка у Вадима!» Я и побежала. А Вовки у Вадима нету, и Вадима нету — они к Петру Иванычу ушли… Зулька туда побежала — а я к вам! Витька! Поднимай дружину, ну!!

Вновь хлопнула дверь, в комнату вошли ещё несколько парней и подростков, подтянувшихся «на шухер». Теперь «дружина» в общем и была уже в сборе.

— К Петру Иванычу, говоришь?.. Вся шайка-лейка, значит, собралась чего-то там придумывать… против нас! А Вовчик, значит, с Катькой — к попу. Зачем, ааа?? Чо вы там забыли, кто велел?? Ааа?? Чо ты ноешь?? — внезапно разъярился он, — Чо ты тут прибежала и ноешь: «Поднимай дружину, поднимай дружину!» Дура! Без тебя, идиотки, решим кого и когда поднимать!

Набившиеся в комнату парни теперь с недоумением взирали на своего разъярённого старшего, а тот, всё больше распаляясь, бушевал:

— … Как припекло, так скорей «к Витьке»?? «Помоги, Харон, спаси, Харон??» С-ка-кой-ста-ти?? Вы, бля, обособились, эти ваши «Вовки», они сами по себе!! Как и Вадим ваш, и старикан!

Он обвёл горящим взглядом свою «дружину» и подвёл итог:

— Хрен вот вам а не «выручите»! И вообще! На «Вовок» — покласть, пусть сами выпутываются, единоличники! Катька? Я её туда не посылал! Нефиг было в церковь таскаться! Мы ещё разберёмся, зачем она с Вовчиком туда попёрлась! Чурки?? А церковь — не наша территория! Это территориально, может, и не Озерье вовсе, это Оршанской епархии земля!!

Аделька всхлипнула, по щекам девушки потекли слёзы.

— … зассал, Хронов, а? Скажи просто — зассал! — отчётливо донеслось из подпола.

Толпившиеся в комнате парни только растерянно переглядывались.

Витька окончательно взбеленился; подскочил к крышке погреба и стал тыкать в неё стволом двустволки:

— Я щас шмальну сквозь пол — ты у меня погундишь там!!! Сейчас вот шмальну! Тебе в башку, понял!!

— Ты смелый, ага! — донеслось из подпола, но вроде как уже не из-под крышки, а сбоку, — Шмальнёт он!.. Иди лучше в чурок шмальни, орёл!

— И вообще!.. — добавил Витька, оглядывая своё воинство и плачущую Адельку, — Там стрельба идёт! — слышали??

И действительно, как бы в подтверждение его слов, вдали вновь послышались ружейные выстрелы. Не один, и не три — теперь это напоминало перестрелку: кто-то палил в кого-то, а тот, или те отвечали. Все прислушались. Вскоре к ружейным выстрелам добавились сухие щелчки выстрелов пистолетных. Стрельба то замирала, то начиналась вновь. Хронов поёжился:

— Ннну??.. Слышали?? Там, считай, бой идёт. Кто с кем — хер его знает! С чем бы мы туда полезли — с двумя двустволками??

— У тебя ж ещё ПээМ есть… — неуверенно заметил кто-то из парней.

— ПМ — личное оружие командира; он не для боя! А воевать нам не чем! И — не за что, и не за кого, пОняли?? С чем на стволы идти — с дубинками что ли?? Нуу??

Парни потупились, кто-то согласно покивал, кто-то преданно смотрел в лицо командиру. Бежать «на пригорок» и спасать попавших в беду Вовчика и Катьку никто не стремился. Аделька зарыдала навзрыд. В крышку люка снизу сильно ударили, сидевший взаперти парень матерно обругал Хронова, но никто не обратил на это внимания.

— В принципе… в принципе… девки-то наши все здесь, только их бригадирша «на пригорке»! А девчонки все — здесь! — начал, подстраиваясь под командира, рассуждать Сашка-художник.

— А без Катьки они посговорчивее будут! — поддержал кто-то из парней, — А то она их держит…

— Какие они нах «ваши»! — заорал из погреба Илья, — Да они срать на одном гектаре с вами не сядут, с трусливыми ублюдками!

— Гло-о-охни… — расслабляясь, уронил Хронов, — Конечно «наши». Куда они денутся?..

И набившиеся в комнату парни дружины сразу загомонили, задвигались, — действительно… кто нам эти «Вовки» и поповская паства? Не нужно сейчас бежать… бежать с дубинками туда, где стреляют. Да пошли они!..

Вскоре явившийся Лещинский подтвердил, что в церкви чурки, много; что они в кого-то стреляют… Хронов послал в дозор ещё двоих, снабдив их ружьём и наказом не подходить к пригорку близко.

— Пе… перекладину давай! Вот здесь! Держи!! Вставляй! — удачно им втроём удалось забаррикадироваться в самой церкви.

Наверное, можно было убежать. Вырваться от этого задохлика, прихватившего его за рукав, и убежать; а то и пырнуть его — благо НР всегда теперь под рукой; а что, после того как Вовчик увидел лежащего недвижно мужика — из батюшкиных верующих, он теперь мог бы и пырнуть, рука б не дрогнула, после «поляны»-то той лесной, — и убежать… но когда Отца Андрея ударили…

Получилось, собственно, всё как-то быстро, дико, и совершенно не так как, очевидно, ожидали нападающие. Получив удар в лицо, Отец Андрей вдруг не повалился на землю, и не схватился за лицо, не завыл и не заскулил; а вдруг резко и совершенно неожиданно для лбов-охранников при Старшем двумя ударами поверг наземь одного из них, того, что ударил. Повернулся к другому — и снова «серия»; и здоровенный парень согнулся, держась за живот, пропустив левый по печени.

«Старший» рванулся к нему, одной рукой хватая священника за ворот рубахи, а другой рукой нашаривая на боку кобуру — но плотненький и невысокий священник несмотря на пузцо стал вдруг ловким и вёртким, оттолкнул его руку, — а Катька молча вцепилась Старшему в руку, которой тот шарил по кобуре, — и священник, получив фору в добрых полторы секунды, «пробил двоечку» в голову главарю…

Вот тогда и раздались выстрел. Стрелял один из пришельцев, стрелял поверх голов ставших вдруг активно разбегаться людей, загоняемых в помещение склада. До этого прихожане, «общинники», как овцы без пастуха, только тихонько и обиженно блея, безропотно позволяли загонять себя в каменную мышеловку, не помышляя даже о пассивном сопротивлении, — но двери ещё были не заперты, и не все ещё были загнаны в бывший склад, когда вот так вот их пастырь вдруг резко дал отпор нападавшим.

И «паства» рванулась на свободу. Сначала один мужчина оттолкнул стоявшего у входа азиата, и побежал в сторону; потом с криком женщина вцепилась в другого, толкавшего её к двери, — и тут же из прохода, толкая друг друга, ломанулись уже было согнанные в помещение. У входа получилась свалка, и выстрел поверх голов только усугубил панику. Уже ничего не соображая, люди, расталкивая старавшихся их остановить пришельцев, стали разбегаться. Поднялся крик. Другой абрек, тоже с ружьём, поспешил туда, и он явно стал бы стрелять на поражение — но его сбили с ног и даже попытались отнять ружьё.

Но силы были неравны: южан-пришельцев было и больше, и они были в основном моложе и сильнее. В ход пошли ножи и дубинки. Гвалт стал вообще оглушительным; крики, стоны, плач, ругательства на нескольких языках были слышны повсюду, и повсюду вспыхнули беспорядочные схватки с пришельцами. Впрочем, было ясно, что это не надолго и пришельцы одолеют: прихожане мечтали лишь об одном — вырваться из окружения нерусских, сбежать от церкви, которую заполонили «чурки»; пришельцы же были все поголовно вооружены как минимум ножами, и после начавшегося активного сопротивления пустили их в ход. Началась резня.

В поднявшейся суматохе и неразберихе Вовчик, вместо того чтобы как собирался изначально сбежать в деревню, к Вовке и автомату, вдруг неожиданно для себя оказался около священника и девчонок; он перехватил руку парня, готовящегося ударить Катьку, и, вывернув её в сторону, свалил его… Оттолкнул другого, выдернул буквально Адельку за руку из свалки, что-то (он не помнил что) кричал ей — и она побежала в сторону…

Произошедшую потом схватку Вовчик, как ни пытался, вспомнить не мог — отрывками только всплывали фрагменты: перекошенная злостью небритая физиономия парня в синей спецовке, перетянутой офицерским ремнём с явной претензией на «милитари-стайл»; текущая у него по подбородку пузырящаяся как пена для бритья слюна; свой нож в руке, и выписываемые им опасные «пируэты» — потому что у парня-то тоже в руке вдруг оказался немалой величины жабокол… Но тело вдруг стало лёгким и быстрым, а в голове образовалась звенящая пустота: он ничего не помнил и ни о чём не думал, но всё видел и во всём успевал — во всяком случае вполне здоровый парняга с ножом был, вернее, казался Вовчику вполне себе неуклюжим; и Вовчик весьма грамотно «цапнул» его клинком НР по держащей нож кисти руки, а потом и по локтю, и по плечу; а тот, в общем, ничего так и не смог поделать, только разевал безобразно пенящийся рот, выплёвывая почему-то русские ругательства, и довольно-таки неумело, хотя и сильно, махал своим клинком, так что веером летели капли крови с порезанной в нескольких местах ему Вовчиком руки…

Но это был вовсе не «ножевой бой по правилам», как Вовчик смотрел в роликах на ю-тубе, и как старался повторять в одиночку, нет, — кто-то налетел сбоку, сбили с ног, закричали; отталкивая навалившихся он пару раз ткнул клинком во что-то мягкое и упругое; вьюном вывернулся из кучи-малы, выпустив из руки нож, встал на четвереньки, получил пинок по рёбрам, но вскочил… Старший пришельцев, в прежде чистеньком щегольском, а теперь растрёпанном, с выбившимся из-под ремня кителем, камуфляже, пытался поднять с взрытой каблуками пыльной земли выбитый из рук пистолет, но в него с одной стороны вцепилась Катька, с другой — какая-то истошно воющая бабка со сбившимся на плечи с седой растрёпанной головы синим платочком, и у него ничего не получалось. Отец Андрей, весь растерзанный, с текущей обильно из носа кровью, с полуоторванным рукавом рубахи, дрался аж с двумя парнями. Адельки уже не было видно.

Снова схватили за руку и за шею — а ножа уже не было: выронил, когда поднимался. Оттолкнул, одного, другого; вывернулся вьюном из рук третьего — а в голове только мысль: главное снова не упасть, упадёшь — навалятся, задавят, истыкают ножами, убьют!

Да, потом они каким-то образом умудрились прорваться к церкви, к входу. Прежде обычно запертый в дневное, хозяйственное время на несерьёзный в общем-то блестящий навесной замочек храм был сейчас настежь открыт; были открыты и лёгкие деревянные филёнчатые двери, ведущие в небольшое помещение, своего рода коридорчик, откуда сбоку винтовая лестница вела на небольшую колокольню, возвышавшуюся над входом в храм — Вовчик, не сведущий в религии, и уж точно несведущий в устройстве церкви знал, что площадка под открытым небом перед входом называлась паперть, а вот этот проход с колокольней перед собственно входом в храм как называется он не знал, и потому по городской-то привычке про себя называл его «предбанником» — он был открыт; открыты настежь были и тяжёлые, старые ещё железные двери в собственно церковь.

Удрать вообще с «пригорка» не получалось; нападавших было слишком много, они были повсюду и уже однозначно перестали церемониться с местными — в руках бывших гастарбайтеров сверкали ножи, а пять-семь стонущих или уже недвижимых тел на площадке около хозпостроек показывали серьёзность их намерений. Выбора уже не было, и они — окровавленный священник, Катька и Вовчик, а также шестеро батюшкиных прихожан, все растрёпанные и ревущие тётки и бабки, — устремились в спасительную, как казалось, темноту и прохладу церкви.

К счастью, с внутренней стороны ворот — по другому тяжёлые двустворчатые кованые высокие створки, покрытые кое где облупившейся голубой краской с проступившими пятнами ржавчины язык не поворачивался назвать, — были два кованых же крюка, видимо специально и приспособленных чтобы запирать их изнутри на балку-засов. Зачем?.. Кому и зачем нужно было предусмотреть возможность запираться внутри церкви? Теперь это уже не узнать, кости строителей церкви давно истлели в земле, а крюки — вот они, остались! И толстая обрезная доска из стоящей в углу вкусно пахнущей строганной древесиной стопки пиломатериалов — внутри церкви, как и везде, параллельно шёл вялотекущий ремонт, — как нельзя лучше легла в проушины крюков. Спасены! Да здравствует мудрость и непростая история предков, предусмотревших возможность запереться даже и в церкви как в замке!

Привалившись спиной к импровизированному засову, Вовчик облегчённо выдохнул. Хоть на время, хоть в осаде — в железные створки дверей-ворот снаружи тут же ударили, толкнули, заругались не по-нашему, — но спасены. Есть время передохнуть и осмотреться. Не прострелят?? Неее, вон какие тяжёлые и толстые створки. Но — время, да. Саднили ободранные костяшки кулака, кровоточил порез на тыльной стороне кисти, болел бок, куда пнули… Если б он не встал тогда!.. У… удачно получилось! Чуть не прирезали, а, Кать?.. Та молча кивнула.

Ей тоже досталось: припухлость под глазом, явный будущий синяк и кровоточащая ссадина на губе явно показывали что в схватке она была не наблюдателем. Привалилась спиной же рядом с Вовчиком, к засову. Пошарила в кармане, достала платок, протянула, кивнув на порез. Темно тут, у двери — а увидела.

Оханье и завывания тёток, тут же ставших расползаться, крестясь, по храму, вернее по передней его части, по атриуму, где стояли покрытый платком прилавок, на котором стояла коробочка со свечами; стоял высокий столик, на котором, Вовчик это знал, лежали четвертушки бумаги и ручки, где бабки писали записочки за здравие и за упокой; стоял одноногий столик с распятием и дырочками для свечей, сейчас пустой, были ещё какие-то специфические столики, табуреточки и подставки; их стенания раздражали и отвлекали и без того скачущие мысли — ну, заперлись… надолго ли?.. Отец Андрей сразу прошёл в глубину храма; оттуда временами слышался его успокаивающий басовитый, поставленный голос.

Вот, опять стали чем-то лупить в двери, а за стенами грохнули ружейные выстрелы — в кого это?.. Ага, перестали лупить — дошло, что тут без тарана никак! Успела ли убежать Аделька? Сообразит хоть не в «общагу» свою бежать, и не в «дружину», а к Вовке? Да, Вовка же у Вадима! А с Вадимовым — это уже два калашниковых! А, да, я ж вроде ей и крикнул, чтобы к Вадиму — Вовка у него. Или нет?.. Вроде бы сказал! Да они и сами выстрелы услышат и сообразят! — он, сразу ободрившись, подмигнул Катерине:

— Ничего, отбились… на пока. Ничего. Сейчас наши подоспеют — и поквитаемся с этими… с еретиками.

Катька взглянула на него испуганно и недоверчиво. С разбитой губы по подбородку потянулась тягучая капля крови. Высокая грудь под текстильным тонким свитерком толчками поднималась в такт тяжёлому, уже успокаивающемуся дыханию.

Вовчик протянул ей обратно её платок, которым промокнул себе кровь на порезе руки, стал доставать из набедренного кармана перевязочный пакет, и вновь непроизвольно отметил про себя, какая Катька красивая: в полумраке возле двери, в тени не было видно ни грубого шрама возле левого глаза и по щеке, со следами Вовчиковых же стежков, когда он шил ей лицо после свалки с бандитами; ни припухавшего левого же глаза; а подбитая кровоточащая губа её совсем не портила. Видно было только точёный носик, гладкую щёку, длинные подрагивающие ресницы, и припухшую, как у обиженного ребёнка, тем не менее аккуратную такую губу… Губы. Губы, да. Появилось непреодолимое желание взять её за плечи, притянуть к себе, обнять за шею, прижаться губами к губам. Наверно, прохладные у неё губы, и упругие, а? Куснуть бы даже! Вовчик почувствовал, как внутри поднимается что-то первобытное… поймать дикарку, затащить в пещеру… чем тут не пещера? А там, снаружи — да хоть что; хоть саблезубые тигры стаями, хоть эти — гастеры, стаями же!.. Какая, а?..

Катька, видимо, что-то почувствовала — отодвинулась. Снова испуганно взглянула на него. Вовчик прерывисто вздохнул и постарался улыбнуться. Ничо так накатило на меня, ага. Читал, читал — после стресса, когда жизнь на волоске, либидо сильно повышается, ага. Секс — лучшее средство после стресса, да. Сильно повышается либидо, да, не врут. Аж… Опять вздохнул, искоса глянул на девушку. Отвернулась. Кстати, что это в дверь больше не ломятся? Во дворе — слышно — до сих пор кто-то орёт и плачет, разноголосица женских голосов, — и рокочущий, распоряжающийся голос главаря, не по нашему. Что они? Прислушался — ругается. Теперь по-русски, что характерно. Оно и понятно — там кого только у них нету, а русский — «язык межнационального общения», хе. Ругает своих, что действовали не согласованно, что упустили нас в церковь, что несколько человек смогли удрать — в лес и в деревню. Хорошо бы Аделька успела. Ничего-ничего, сейчас наши подоспеют — Вовка да Вадим это уже два калаша и ружьё, да дружина — у них два ружья охотничьих, да двустволка Петра Иваныча… а эти двери они фиг сломают — тут надёжно… предки ещё строили, вон петли какие! Пинком не распахнёшь, ни закроешь.

Вовчик опять ободряюще улыбнулся Катьке. Ну и пусть не смотрит на меня. Чего она меня шугается? Я же… нормально к ней. Не, она классная. А фигура какая! И боевая, ага. Что ей девки не объяснят, что шрам её не портит нисколько?..

Во дворе звякнули несколько раз железом в набатный кусок железяки — что там у батюшки, рессора кажется висит? Недолго — опять во дворе завопили не по-нашему мужские голоса, щёлкнул выстрел, кто-то запричитал — из женщин. А из глубины церкви, там, где стеной возвышался иконостас, порядком старый и только слегка восстановленный, в котором свежими заплатками среди почерневших ликов древних святителей выделялись новые иконы, раздались голоса: голос Отца Андрея, что-то возмущённый, на грани крика; голоса нескольких тёток-бабок — и несколько голосов совсем чужих, мужских.

Вовчика как дёрнуло, он дрогнул — откуда здесь мужчины?? Он рванулся туда, к алтарю — там группой стояли священник и тётки, а из Царских врат, на амвон, полукруглое возвышение перед иконостасом, откуда Отец Андрей во время службы и читал свои проповеди, куда и обычным-то прихожанам вход был строго воспрещён, а только священнику, показались трое, нет четверо чужих мужчин.

В церкви, в центральном зале за счёт высоких и узких окон было довольно светло, и их было хорошо видно. Видимо, они прятались в алтаре за иконостасом, а теперь, увидев что в церкви только женщины и старик — а Отца Андрея за всклокоченную теперь шевелюру и седую растрёпанную бороду вполне можно было принять за старика, — вышли оттуда и теперь что-то «предъявляли»…

В руках двоих из них были ножи, а один прижимал к груди тускло блестевшие чаши и богато украшенные коробочки с крестами на крышке — Вовчик не знал как они называются, помнил лишь, что они стояли на отдельном специальном столике в алтаре, в том месте, куда нельзя было заходить. Как их? Дарохранительница, что ли. Подсвечник какой-то… Чаша. Ещё чаша. Ложка на длинной ручке… Во, бля. Мародёры. Идиоты, это же всё дешевка, даже не позолота, а так — начищено…

Мародёры что-то говорили торопливо и убедительно, держались они…собственно, держались они именно как мародёры, то есть трусливо-нагло. Наверное, и даже наверняка они не участвовали в свалке на улице, а сразу полезли в храм, и теперь, застигнутые «на горячем», трусливо-нахально что-то «предъявляли». Кажется, они хотели пройти мимо священника, которого они наверняка приняли за просто оборванного избитого старика, к входным дверям; и ещё требовали чтобы и старик, и женщины шли туда же.

Но священник их не слушал — он был поражён; казалось, поражён даже больше, чем то, что «на пригорок» вторглись чужие, разбили ему нос и чуть не зарезали; поражён тем, что наглые чужаки появились из алтаря, из-за Царских Врат, куда и прихожанам-то вход был заказан; и ещё тащили священные вещи, то, что называлось «реликвии», явно собираясь ограбить храм… Вот почему и двери были распахнуты, и замка не было; — влезли сюда пока на дворе сумятица случилась — и шарились. Священник на секунды аж онемел от возмущения и гнева — видимо он внутренне мог понять и вторжение на «его территорию», и даже убийства, но такое простое, незамутнённо-невинное осквернение храма ввело его в ступор — уж очень неожиданно они появились из алтаря… думали-то что всё — заперлись от чурок, в относительной безопасности теперь… а они — вот они.

Но замешательство длилось лишь секунды — возмущённо и повелительно возвысив голос:

— Земляки! Не опускайтесь до кражи в храме, не совершайте богохульства, не уподобляйтесь поганым псам!..

И он ухватил одного за руку, — зазвенели, сыпясь на пол, предметы утвари, — рванул на себя, — тот вырвался, толкнул священника, ударил… Завизжали бабки и тётки, две из них тоже кинулись на пришельцев, а другие, не рискуя связываться, только шарахнулись в стороны, организовав такое «звуковое сопровождение», что зазвенело в ушах.

— «Зашли с тыла, получается!» — мелькнуло в голове у Вовчика, — «Твою дивизию!.. Срочно ликвидировать прорыв!!» — почему-то в голову полезли какие-то военизированно-стратегические мысли; и он, бросив Катьке «- Держи засов, следи!» на мгновение заметался, ища какое-нибудь оружие, — но нож, так хорошо послуживший в схватке, был потерян; и он, недолго думая, схватил ещё одну доску из стопки в углу около двери, такую же что они и использовали как засов; схватил её наперевес — и бросился на подмогу.

Не на того напали. Священник повалил одного, и отчётливо своротил челюсть другому — но и сам тут же получил ножами по груди и плечу, отскочил, обливаясь кровью — тут и подоспел Вовчик. С разбегу, как тараном, он торцом доски уработал в грудь гаду с ножом, — и тот аж отлетел назад, упав на спину. Другой завопил, стараясь ухватить доску, и ему это даже удалось, но Вовчик, отпрянув назад, вырвал доску из его рук, и, крутанув, огрел его во голове и плечу, хорошо так, внушительно, сбив его этим ударом с ног.

Но сбоку кинулись двое поднявшихся уже с пола; стало опасно тесно, доска уже не давала преимущества; в голове мелькнула совершенно неуместная мысль, что вот, надо было бы и «фехтованию с оглоблей» время дома уделять, не только с ножом, в деревне-то это поважнее будет, — как его сбили с ног, вернее, он от толчка сам, столкнувшись боком со стоявшим неуместно на его взгляд посреди церкви напротив алтаря столом-тумбочкой, что Катька называла «амвоном», перевернул и этот амвон, и сам кувыркнулся через него.

«— Нельзя падать!!» — метнулась в голове паническая, надо признаться, мысль, — но было поздно: он уже летел на пол, чувствительно приложившись плечом и боком о перевёрнувшуюся тумбочку. Об амвон, будь он неладен. Упав, он тут же вертанулся, стремясь откатиться в сторону, — и это удалось ему, и он даже успел почти что вскочить, пока два южанина огибали, матерясь, перевёрнутый амвон, да ещё один из них запутался ногами в свалившийся на пол с него покров.

Мыслей не было; как тогда, в драке с гопниками в Мувске, в их с Вовкой кинозале — сплошные «боевые инстинкты», — он мигом инстинктивно же и сообразил, что никакой, чёрт побери, рукопашной тут не получится, поскольку у него-то оружия уже нет, даже доски; а у этих, двоих что совсем рядом — по ножу; зарежут как поросёнка; и хотя они были, пожалуй что и пощуплее его, да только их двое, и у каждого по ножу… нахер такой расклад; это же не кино, и он не Стивен Сигал, какие к чёрту шансы против двоих с ножами у безоружного; вот чёрт, сейчас бы газовый баллончик, почему нет у него сейчас газового баллончика, ведь был же ещё где-то один?? — нет, попёрся с ножом, понадеялся на нож, а вот нет теперь ножа… как нет?? — а мультитул?!

Да, он же теперь всегда в деревне таскал с собой «мультик», прочного и довольно надёжного китайца, зацепив его зажимом за пояс; и так уже привык к нему, и настолько уже воспринимал его чисто как инструмент, а не как нож, что и забыл… есть ведь, вот он!! Не выпал, не потерялся, когда сбили с ног там, возле церкви, и сейчас не выпал, ура!!

Он метнулся в сторону, давая себе фору увеличением расстояния до нападавших, и использовал её на то, чтобы успеть выхватить из-за пояса мультитул; и успел, и не глядя, одним движением выщелкнул из него лезвие; ах ты ж, неудобно с перевязанной-то рукой, но получилось, — не бог весть что, девять сантиметров не самой лучшей, правда хорошо заточенной стали; это тебе не Лазерман Чардж с его S30V, но в этой хреновой ситуации будешь рад и такому; да что там, — шилу, спице будешь рад; хоть что-то в руке, особенно когда что-то хоть немного умеешь; хреново с голыми руками да на ножи, я ведь не Стивен Сигал, нет, почему я, чёрт побери, не Стивен Сигал, у того в кино так легко и быстро получалось, надо было ходить на айкидо, звали же, или вот как Вовка на дзюдо, он бы этих двоих рАзом…

Просто удивительно какие отвлечённые и дурацкие мысли вдруг ломанулись в голову на смену звенящей пустоте, когда чётко стали видны эти два субъекта, которые — вот они, Вовчиковы, — а Отец Андрей, что-то надрывно крича, бъётся с остальными, и там же, визжа, суетятся прихожанки — а одна вот уже лежит на боку; а от этих двоих никуда не деться, и ножи у них, чёрт, здоровые блестящие ножи, заведомо подлиннее чем у него на мультике; и рожи такие хищные… чёрт, почему я не Стивен Сигал и не Брюс Ли, или хотя бы тот «Леший с поляны», я бы с ними справился, а лучше бы вообще быть мне подальше отсюда, там, где Вовка, где деревня, где много людей, где автомат… а тут всё одно двери заперты, и не убежишь, и некуда бежать; и придётся сейчас — хочешь-нехочешь… ааа, гады!!!

Вся эта каша взболталась у Вовчика в голове как миксером, но инстинкты делали своё дело — он, удачно вскочив, ловко метнулся в сторону, стараясь чтобы между им и нападавшими был уроненный амвон, и чтобы против него был один, по-очереди, а не оба сразу — и удалось; и пока они оббегали тумбочку, рывком приблизился к одному, пугнул выпадом ножика в лицо… хорошо так получилось, не умеет драться, совсем не умеет! я сам не умею, но уж он так панически руки к лицу защищаясь, бросил… удачно! получи, падла!!

И Вовчик, что было силы, пробил ему «с ноги», целясь в пах. Только не попал в пах; а попал в верх бедра возле живота, но всё равно удачно — тот как на стенку налетел, хрюкнул, и согнулся, нож звякнул под ноги — есть один!!

Но второй оказался опасно-рядом, махнул ножом, не успел отдёрнуться — и руку обожгло возле локтя. Ах-ты-ж-боже-ж-мой, на-до бы-ло на айкидо ходить, а не выдрачиваться с ножиком перед зеркалом, больно как!..

Раз, раз, ррраз!! Замахал ножом; падла, этот резкий; шустрый, сволочь; надо его быстрее уделать, пока тот, второй не очухался; или пока те, что со стариканом дерутся, не перекинулись сюда… неудобно мультиком, чччорт, короткий, неудобный, в руке мокро — пот? кровь? сраная мора и то была бы удобней, — но всё равно — нож! — вот и чурка, хоть и шустрый, а близко не лезет; точно, ждёт, падла, пока его подельник перестанет скулить и загибаться, вместе-то они меня быстро одолеют, не потяну я против двоих, надо было приёмы с Вовкой учить когда предлагал, ах, вернуть бы это время… да хрен ты угадал, опять промазал, а надо быстрее… против двоих не потяну, бля, как руку печёт, интересно, глубоко прорезал? не, не интересно, надо его уработать, скорее, скорее надо!!

И Вовчик, стиснув зубы, и издав какое-то боевое мычание, ринулся на сближение. И хоть и невысокий, ростом с Вовчика, но крепкий парень, — или мужик, понять было трудно, — тоже ринулся навстречу — рраз! Рраз! Оба получили обоюдные уколы в грудь и в плечо, и оба под адреналином не обратили на них внимания; Вовчик, чувствуя как ставшая совсем мокрой в руке стальная кучка мультика выскальзывает из ладони, и на самом деле выпустил её из руки и вцепился в парня, — одной рукой в руку с ножом, другой в горло, — и оба повалились на пол. Только бы не отпустить его руку с ножом, только не отпустить!..

Чурка оказался намного сильнее; а может просто Вовчик устал — свалка на улице и стресс после неё сделали своё дело, а подонок был вполне свеж. Они катались по полу, натыкаясь то на лежащую на боку тумбочку — амвон, то на стоящую у стены скамейку, и Вовчик, как тогда на поляне, мёртвой хваткой, теперь уже двумя руками держал руку чурки с ножом — и лезвие поблёскивало совсем рядом с лицом, то приближаясь, то удаляясь с этими перекатами-кульбитами; а парень, не имея возможности продавить ножом отчаянное сопротивление Вовчика, стал второй рукой, оказавшись сверху, бить его в лицо…

Владимир вихрем ворвался во двор. Инесса, и Альбертик стояли около забора, с испуганным видом прислушиваясь к усиливающейся возле церкви стрельбе. Его они только проводили настороженными взглядами.

Распахнул дверь старенькой баньки — они её и не запирали никогда, вроде как нЕчего и запирать, вообще в ней ничего ценного не было как бы кроме веников, запаса дров и некоторого количества мыла с шампунем, старых газет — потому она и не интересна никому была, и Артурчик в том числе сюда не лазил, нЕзачем.

Вскочил на лавку, сорвал и отшвырнул в сторону висевшие под потолком веники, приподнял и сдвинул в сторону потолочную доску, сунул руку в образовавшуюся дыру — вот он. Выхватил из-под потолка плотный полиэтиленовый пакет с тяжёлым, чуть не загремев с лавки; бросил его под ноги, сам упал на колени рядом, лихорадочно-быстро содрал скотч с горловины — вот он, автомат, обёрнутый самодельной Вовчиковой разгрузкой-«лифчиком», набитой уже снаряжёнными магазинами. И один отдельно; его он тут же прищёлкнул к автомату, клацнул предохранителем, передёрнул затвор, опять предохранитель; быстро-быстро накинул на себя разгрузку, закрепил, вновь схватил с пола оружие…

Около церкви палили из нескольких стволов, что там происходит?? Но ружей ни у кого там не было, значит — нападающие; раз стреляют — значит сопротивление не сломлено; впрочем какое может быть сопротивление против ружей с голыми руками; каково там сейчас Вовчику с Катькой?? Как там сейчас Вадим, скоро его ждать; наши ведь два калаша сейчас самая реальная сила в… в регионе; автоматический нарезняк это вам не дробовики; впрочем некогда занимать мозги действиями Вадима, сейчас надежда только на себя и на свой автомат; плохо что пристрелять не успели — но хорошо что всё подготовили: разгрузка, снаряжённые магазины, — подхватился и в бой…

Это проносилось у него в голове уже когда он пробежал мимо остолбеневших Инессы, Альбертика и нарисовавшейся сейчас рядом с ними Кристины; он как мог быстрее побежал по улице к церкви, не обращая внимания на множество взглядов, которыми провожали его со всех дворов соседи — жители Озерья.

Не напрямую, не напрямую; вот там я сверну, немного кустарником — и выйду к хозпостройкам церквушки, сбоку; главное быть на пути внимательным, не напороться на засаду; ну — если кто попадётся пусть пеняет на себя, время разговоров кончилось… Передвинув предохранитель на автоматический огонь, он стремительно приближался к месту побоища.

Мокро хлюпнуло в носу, больно было ужасно; и Вовчик в отчаянии уже держал руку нападавшего с ножом только одной рукой, рискуя что тот вдруг навалится всем телом, и продавит, затолкает лезвие Вовчику в шею; но и сделать ничего он уже не мог; а только подставлял правое предплечье под удары кулака, стараясь чтобы тот не попал опять в лицо, или если уж попал то не так сильно и не в нос…

На инстинктах было ясно, что долго это продолжаться не может, и Вовчик, извиваясь всем телом под теперь уже прижавшим его сверху парнем, старался отклонить лицо, голову в сторону от ударов, прижать её к груди оседлавшего его противника, одновременно отводя левой его руку с ножом в сторону; удалось на некоторое время… тут кто-то схватил Вовчика за волосы, явно кто-то другой, не этот, не сверху — но тут же, глухо охнув отпустил, — хорошо, нет времени разбираться кто и почему… Пока голова прижата к груди нападавшего, зашарил правой рукой рядом по полу в надежде найти-схватить брошенный мультик, не нашарил, мучительно жалея что не заимел привычку носить ещё один нож — где-нибудь на голени или на бедре, в такой ситуации бы самое было то что надо, а не зря предки «засопожники»-то носили, не зря!! — сейчас бы короткий кинжал так бы был кстати, так бы был…, если бы был!.. Есть же!

Хотя нападавший теперь, по-возможности отстранившись от прижимавшего к его груди голову и изворачивающегося Вовчика вновь пару раз ударил окровавленным кулаком в лицо Вовчику, тот обострённо-отчаянным инстинктом погибающего, хватающегося хоть за соломинку, сообразил — и через секунду у Вовчика в руке был надфиль, тот надфиль с алмазным напылением, с красненькой пластмасской на ручке, которым он только что, а казалось теперь что страшно давно, подтачивал Катеринин нож, а потом спрятал его в набедренный же карман!

На ощупь перехватил надфиль; размахнулся, отводя насколько мог руку в сторону — и воткнул его гаду сбоку под рёбра; так, что тот, как стилет, легко вошёл почти полностью. Чурка вздрогнул, тут же ослабил хватку, издал какой-то невнятный горловой звук — и зашарил рукой, стараясь перехватить руку Вовчика, — но не успел, Вовчик вырвал надфиль из раны в его боку и вновь всадил из всех сил, интуитивно целясь повыше, под лопатку, жалея что надфиль такой не длинный, а хорошо бы тут был бы реально свинокол, типа Глок 78, чтобы разом решить вопрос…

Нападавший теперь взвыл, выпрямляясь, сидя верхом на груди-животе Вовчика, и теперь беспорядочно махая левой рукой, стараясь не дать возможности ударить себя вновь — в правой, удерживаемой Вовчиком руке он по-прежнему сжимал нож. И всадить, как первых два раза, уже не удавалось; но это уже было облегчение, большое облегчение: чурка уже не бил в и без того размозжённое лицо, а старался перехватить на ощупь руку Вовчика, а тот не давал, и, хрипя горлом, старался вновь ударить, кольнуть, ткнуть его в бок или хотя бы в плечо ставшим скользким в руке надфилем…

И тут всё кончилось.

Чья-то рука схватила за лоб и глаза воющего чурку, и оттянула резко его голову в сторону; и чей-то клинок коротко и уверенно полностью вошёл тому в шею рядом с горлом, — вошёл, и резанул наружу, вспарывая мышцы шеи, солнечную артерию, трахею, выходя через разрез — и горячая струя крови ударила брызгами Вовчику в лицо. Вой сменился хрипом и бульканьем; и сидевший верхом на Вовчике парень, судорожно дёргаясь, бросив нож, обоими облитыми красным руками теперь хватаясь за вспоротое горло, повалился в сторону.

Когда Владимир прибыл в намеченное себе место, на территории возле церкви шла уже полноценная перестрелка: нападавшие, а это были, как и сказала Зулька, явно гастеры-южане, вернее, бандиты в прошлом бывшие гастерами, палили из трёх ружей в кого-то, а тот или те отвечали. Причём засели именно там, где Владимир и себе наметил позицию: на углу хозяйственных построек, где у батюшки был и склад, где он и сам жил на втором кое-как подремонтированном этаже. Оттуда вся площадка перед церковью была как на ладони.

Палили довольно хаотично, видимо неприцельно, но часто, особенно из-за постройки. Огибая хозпостройку Владимир наткнулся на тело мужчины; он видел его раньше среди батюшкиной паствы — серьёзный пожилой мужик, крестился всё, нога у него еще болела, жаловался; жена, племянница… Сейчас он лежал на боку, и судя по позе и неподвижности был неживой; впрочем рассматривать его было некогда. Перешагнув через ноги трупа, Владимир стал огибать строение чтобы оказаться сзади стреляющих. Кто это были он не знал; только что по частоте выстрелов решил, что стреляют из помпы или полуавтомата — вряд ли переломку успевали бы так быстро перезаряжать.

Он только появился из-за угла, до стрелявших нужно было ещё пройти вдоль всей задней части строения, где окошки были только на втором этаже, как его оттуда, от дальнего угла «срисовали» — и он тоже заметил: кто-то выглянул из-за угла и тут же спрятался. И стрельба оттуда, из-за постройки прекратилась, — чччорт, кто бы это? Теперь он забирал левее, бОльшим кругом обходя строение, держа автомат наизготовку — и чуть было не всадил очередь в угол дома, когда из-за него появился ствол дробовика и чья-то голова. Но удержался, и правильно — ствол дробовика тут же поднялся вверх, и оттуда, из-за угла окликнули:

— Владимир! Вовка! Мы это — иди сюда!

Тьфу ты чёрт — голос Аллы! Он продолжал на всякий случай держать под прицелом угол, когда и правда — появилась-выглянула Алла, жена Вадима, махнула рукой — и скрылась. Теперь уже он заспешил. Снова стукнули выстрелы от церкви, причём сухо треснули судя по всему и пистолетные; Гулькин (Гулькин!!) голос крикнул:

— Мама, опять лезут!! — и вновь из-за угла бабахнул, отвечая, Вадимов помповый дробовик.

Он добежал как раз когда у угла оказалась и Гулька, в просторных хэбэшных штанах и линялой футболке, с повязанным «под бандану» белым платком головой. Пират да и только! Вот, оказывается, кто тут держит оборону!

— Вовка!! — на мгновение прильнула, обняла за шею, прижалась щекой — отстранилась, — У тебя автомат??

Некогда было объяснять, только кивнул. Небось и так видно. Стоящая на коленях спиной к ним Алла выглянула из-за угла, тут же приложилась, пальнула — отпрянула; грохнуло в ответ, облачком выбитой штукатурки за углом обозначилось место попадания. Передёрнула цевьё дробовика, загоняя в патронник очередной патрон, снова выглянула. Вокруг уже в пожухлой траве лежали штук двадцать-тридцать красненьких пластиковых гильз от дробовых патронов.

— Как вы, почему тут??

Всё оказалось просто и незатейливо: прибежала Аделька, сказала что на общину напали чурки, и кого-то уже убили, что там Вовчик и Катька, что они с ними дерутся… Ну и — время терять нельзя было — Аделька побежала «в дружину», Зулька — к Петру Ивановичу, где и Вовка был; а они, значит, с ружьём — сюда! У папы же автомат есть, мы знаем, он показывал — только он у него далеко спрятан. А у тебя?.. папа ничего не говорил. Сказали папе, он знает, идёт?? Почему ты один? А дружина где? Помогут они?? Зулька как?

Он отмахнулся от вопросов. Как вы тут, что делается?..

Ну что делается: вон, видишь, людей несколько человек убили! Или не убили — некоторые шевелятся, стонут, вон, выгляни, видишь — лежат! До них не добраться. Нет, ни Вовчика, ни Катьки, ни Отца Андрея — мы смотрели! Остальные разбежались кто куда; кто-то вон по домам, кто-то, наверно, как Аделька, в деревню смогли убежать. В лес нельзя, там бандиты; они оттуда же и набежали! Потом — вон, несколько человек тут же, в этом же каменном сарае спрятались. Наверно, кто-то в церкви, но не точно — когда мы с мамой прибежали, бандиты там гурьбой столпились и орали что-то, кажется двери ломали там, внутри. Нас заметили — выстрелили; а мы — в них. Нет, сначала не в них, а поверху, мы же не знали кто они, ну и вообще… сначала не готовы были стрелять как-то… в людей. А они — в нас выстрелили! Нет, не попали. Если бы мы не прибежали — они б, наверное, тут всех уже зарезали! Нет, не видела Вовчика, я же тебе говорю! Ну и… так вот сейчас: мама в них стреляет — а я сзади, из-за угла смотрю, чтобы сзади не обошли, так и тебя заметила, ой, Вовка, я испугалась!! Они-то? Два или три ружья — они по очереди стреляют, — и пистолет! У них патронов мало — но их самих много, вот в чём дело! Нет, не ранили — мы прячемся, выстрелим — и прячемся, вернее мама стреляет, мне не даёт, вообще сначала одна хотела бежать сюда… А у нас патроны тоже скоро кончатся — нам ведь часто стрелять приходится, они вокруг церкви обойти пытались! С той стороны — видишь! Нет, там не все — когда стрельба началась, где-то половина кто тут был обратно в лес убежали. Почти все одни только мужики, Вовка, это точно те гастеры, про которых все говорили что они около Никоновки рыскали, а сейчас сюда откочевали; а к вам гадалка дня три как заходила? — вот, её тоже видели! В лес убежала. У них главный — в камуфляже, с пистолетом; орал нам что-то; вот, слышишь — опять из пистолета! Хорошо что у тебя автомат, вы, значит, с папой, это… он-то скоро?? Что делать-то будем, Вовка??..

Так. Диспозиция определилась. Он быстро соображал: чурки, гастеры, бандиты, да чёрт их знает кто это — неважно, по сути правильно, бандиты, — скучковались за церковью, прячась от Аллиной картечи; и сами палили оттуда, из-за угла. Два раза уже, как Гулька сказала, пробовали вокруг церкви обойти и перебежать к углу хозпостройки, этой вот, где мы прячемся, откуда я подошёл — но там открытое пространство, двор — боятся. Но их больше, и они мужики — это многое определяет. Выждали бы, пока у Аллы патроны закончились — и задавили бы, толпой. Хотя тоже небось не дураки — должны понимать, что такая стрельба в деревне незамеченной не пройдёт, можно ожидать подмоги, потому и торопятся, дёргаются всё время; вон, и правда, — Вовка осторожно, не показывая автомат, выглянул, — мужик в камуфляже, размахивая пистолетом, орёт что-то, распоряжается — но те как-то без энтузиазма, ага. Надо будет ПОТОМ пистолет себе забрать… Видать так и хотели — по-быстрому тут всех почикать, или что Гулька говорит — в склад всех позагонять, — и засесть тут плотно; тут, если на колокольне засесть, и в этом же вот каменном сарае, на втором этаже — то с деревни трудно будет подобраться, да, там всё простреливается; это я ещё удачно, что заняты они очень… опп!!.. накаркал: кто-то появился и на колокольне, завозился там в проёме, устраиваясь; грохнул оттуда из ружья…

Алла ответила, картечь хлестнула по проёму, жалобно звякнул совсем небольшой стальной колокол, скорее даже колокольчик, судовой, рында, по бедности видимо скомунизженный Отцом Андреем где-то на корабле, а скорее у кого из коллекционеров выменянный или выпрошенный, а то и в пункте вторсырья выкупленный — пока серьёзных, достойных колоколов не было, священник повесил на колокольне хоть этот — но звонить в него стеснялся видимо, уж больно звук был «не торжественный», не церковный, рында, что ты хочешь, только склянки отбивать, не больше…

Стрелок на колокольне спрятался, — но это всё равно плохо; там, сверху, у них преимущество…

Гулька с надеждой смотрела на Владимира, на его разгрузку и его автомат; и Алла тоже, оглядываясь, посматривала — типа, что делать да когда он подключится; и видно было что с его появлением, да ещё до зубов вооружённым, они очень и очень приободрились.

Сейчас-сейчас, дамы, мы этот вопрос порешаем… в лес которые — без стволов убежали? Чтоб в спину не стреляли, с той стороны пойду… не знаете? — ну ладно. Значит так: позиционную войну вести не будем, не перспективно это. Патронов сколько ещё?.. Ага. Короче, всё как было — постреливайте, держите их в напряге, главное сами не высовывайтесь и — правильно, смотрите чтоб сзади не зашли. А я сейчас вот тут, слева, обойду… вижу я что открытое место, я ползком — Алла, слышишь, ты этому, на колокольне не давай главное высунуться — он сверху меня только может подстрелить, эти-то не достанут! Значит так: я обогну сейчас церковь, и из-за вон…

План был хороший, план был классный, и наверняка успешно реализовался бы: под прикрытием дробовика Аллы обогнуть ползком церковь слева; пробраться так, чтобы был виден вход и правая от входа стена храма, где все боевики, прячась от картечи Аллы, и скрывались — и оттуда прицельно посечь их очередями. И некуда им деваться будет: от леса он их отрежет, к хозпостройке они не побегут — там Алла с ружьём, да и он с той позиции их вполне сможет достать, — так что или сдаваться, или бежать к деревне по почти открытому полю. Или прятаться в церкви — а это мышеловка! И нифигошеньки-то они против армейского автоматического нарезняка с дробовиками и одним пистолетом не сделают!

Да, план был хороший; только реализовать его не удалось, да даже обсказать Гульке (ишь, перестала бычиться-то, оно и правильно!) и Алле не успел: за церковью враз раздалось несколько выстрелов, ружейных — но так, что понятно было, что стреляют не в Аллу и не в него; стреляли во что-то по ту сторону церкви, по направлению к деревне. С чем это связано он не сообразил сразу — но оттуда, из-за церкви, только поодаль, вдруг тоже выстрелили — дуплетом, потом очень быстро — опять дважды, и опять. Кто-то быстро-торопливо лупил в боевиков, и, видимо попадал: из-за церкви вместе с беспорядочной стрельбой послышались дикие крики; крики и ярости, и боли, крики раненных; кто-то метнулся было из-за угла церкви — Алла выстрелила и он скрылся.

А потом вдруг, как по команде; а скорее всего по команде и было; все, больше десятка бандитов, а казалось что много-много больше, казалось что толпа, — все вместе, дико крича и размахивая оружием, в основном ножами, побежали через двор к углу постройки где залегла Алла и где был он; к углу, и, очевидно дальше потом — в лес.

Соображать кто и что было некогда, и Владимир, метнувшись от угла строения влево чтобы расширить сектор обстрела, упал на колено, вскидывая автомат — и резанул справа налево и обратно в группу не то атакующих, не то беглецов. Автомат исправно и послушно заколотился длинной очередью, рванулось и забилось пламя в пламегасителе, веером полетели в сторону гильзы — и было видно, как очередь проходит по атакующим-бегущим, заставляя их дёргаться, как будто они налетали на невидимую преграду, дёргаться и валиться на землю…

ПОСЛЕ БОЙНИ

Из автомата, очередями он не стрелял вообще никогда; в Штатах — только из АР-15, гражданского варианта армейского карабина М-4, там нет автоматического огня; да из гражданской же версии китайского Калашникова. На гражданском оружии автоматический огонь по сути-то и не нужен; но тут совсем особый случай: атака группой, с короткого расстояния — метров 15–20, и ничего тут не придумаешь лучше в таком случае чем длинная, во весь магазин очередь; с такого близкого расстояния он просто хлестнул по бегущим на него как водой из брансбойта, промахнуться было немыслимо, да ещё Алла помогла картечью, — бегущие «кончились» очень быстро, кончились все, совсем все; буквально несколько секунд — и все нападавшие были уже на земле.

Он быстро сменил магазин. Несколько секунд — какая-то оглушающая тишина после громкого стрекотания автомата и бухания дробовика. Но только несколько секунд тишины — тут же стали слышны стоны, вскрики, хрипы, невнятная ругань… С той стороны церкви снова ударил ружейный выстрел — интересно, кто это; это ведь он, получается, погнал бандитов на автомат Владимира; собственно они не знали, что тут, за углом, есть автомат; потому так стадом и ломанулись, вряд ли Алла смогла бы их всех остановить, дааа…

Взяв автомат наизготовку, жестом показав Алле и Гузели не высовываться из-за угла, он вновь двинулся влево, с целью всё же выйти в то намеченное место, откуда открывался бы обзор и на вход, на паперть церкви, и на её правую сторону. Упавшие под ливнем пуль бандиты явно больше угрозы не представляли: бежали компактно, группой; хлестнул он по ним с короткого расстояния, густо; вряд ли среди них нашёлся бы хоть один, не получивший 2-3-4 автоматных пули, а с такого расстояния пули наверняка проходили насквозь, доставая и тех, кто бежал сзади — явно всем хватило. Но он всё же посматривал и на них, на кучу лежащих друг на друге и ещё шевелящихся, стонущих тел — нехватало ещё получить пулю или заряд картечи от какого-нибудь чудом выжившего.

Открылся вход в храм, и полукруглое невысокое возвышение перед ним — паперть. Никого там не было, но угрожающе темнел вход в церковь, в то помещение, что Вовчик называл «предбанником», а на самом деле — он вспомнил — оно называлось «трапезная». Да, сколько-то бандитов могло укрыться и в церкви, надо бы осторожней… На лицо капнуло. Он мельком взглянул на небо — ага, дождь собирается…

Из-за угла церкви показался ствол ружья и кто-то выглянул. Спрятался. Теперь Владимир не спускал глаз и ствола автомата с этого угла. Через секунды вновь кто-то выглянул; потом оттуда показалась рука, махами сверху-вниз показывающая опустить оружие — и наконец появился сам человек.

Ну да — Вадим. Как был только что в гостях у Петра Ивановича, только что с двустволкой в руках и с на две трети пустым теперь патронташем на поясе. Жестом же показал — сдвигайся на другой угол от входа. Ага, и он тоже опасается, что в церкви кто-то укрылся. Ну да, сейчас проверим, подойдём с двух сторон — зачистим, или как это у них, у вояк называется, — и потом уже будем разбираться с обстановкой, где Вовчик, Катька, и всё такое…

Не сводя ствола с темнеющего входа в церковь, перебежал к углу; мельком глянув на груду тел. Ружей не видно. Один, явно раненый, приподнялся на локтях, жалобно:

— Брат! Брат…

За углом хозпостройки видны уже стоящие Алла и Гулька. Алла молодец, не сводит ствола с лежащих бандитов. Но это потом, потом…

С другой стороны к двери в церковь, настороженно приготовив к стрельбе дробовик, крался Вадим. Подобрались, встали по обе стороны, держа под прицелом дверной проём.

— Кто тут есть — выходи! Оружие выбросить за дверь, выходить с руками на затылке, спиной вперёд!! — рявкнул Вадим, — Быстррро!! Считаю до трёх, потом брошу гранату!!

«— Гранату?..» — Владимир мельком недоумённо взглянул на Вадима, — «Впрочем, понятно. На понт берёт».

— Не стреляй! Слышишь? Не стреляй! Выходим! — из двери метра на полтора вперёд вылетел большой чёрный пистолет. Вадим тут же, сместившись, не опуская ствола, подобрал его. Затем в дверях, как и было приказано, спиной вперёд с руками за головой появилась фигура в камуфляже.

— Ещё два шага! На колени! Лёг! Руки за спину! — Вадим, казалось, распоряжался привычно, — Следующий!

— Нэ стырыляй, а! Нэ стырыляй! Сдаёмса! — опять из тёмного проёма вылетела прикладом вперёд двустволка; Вадим не стал поднимать её, только отшвырнул ногой подальше. Владимир не сводил ствола с проёма двери. На автомат, на лицо, на руки часто и мелко закапало — дождь. Появился так же, спиной вперёд, бандит; в затрёпанном синем, с оранжевыми грязными вставками рабочем комбинезоне, в такой же курточке поверх с жёлтой надписью «ОршанскЗеленСтрой». Послушно лёг рядом с первым.

— Следующий!

— Нэту там болше никаго, началник, нету!.. Адни мы! Сдаёмса!

— Точно нету?? Если кто там из ваших, то я вас тут же…

— Нэту, началнык! Вашы толка в церквы закрылис, за дверами, да! Закрылис. Нашых нэту! Не стырылай — мы сдаёмса!..

Лежавший рядом, камуфляжный, тот что выбросил вперёд пистолет, что-то раздражённо сказал не по-русски ему, не поднимая головы от земли, и тот замолчал. Зато оживился Вадим:

— Ну-ка, ну-ка, ещё что скажи! Ааа?? Скажи что, я говорю!! Молчишь, сука?? Да ты чечен, а, скажи, чечен??!

— Аварец я…

— Пизд. шь, сука!! — щёлкнули спускаемые курки двустволки, ружьё вертанулось мигом в воздухе и прикладом обрушилось на затылок камуфляжного.

— О!!.. — тот распластался безжизненно.

— Не стырылай!! Нэ убывай, началнык!!! — завыл в ужасе лежащий рядом ничком его подельник.

— Вадим! — из-за угла появились Алла и Гузель. Теперь ружьё было и в руках у Гузели — трофейное.

— Аааа… — проворчал тот, оглядываясь, и убедившись что обе в порядке, не ранены, — Вы уже тута… Куда ж без вас, шишиб, юкабаш хатын кеше… Дома поговорим! — пообещал он им зло, но ни на Аллу, ни на Гузель это не произвело особого впечатления. Тогда он отослал их:

— Что, так вот все и толпиться тут будем?? Идите, поглядите что с этими… ну, кого он — Вадим кивнул на Владимира, — с автомата посёк, надёжно? Вон, ружьё ещё тоже возьмите.

— Я с вами! — воспротивилась было Гузель, — Там все почти убитые, что их смотреть?..

— Кому сказал, ахмакларча кыз!!.. И эта… этих посмотрите, что порезанные. Помощь там окажите, и всё такое… Вовчик там?

— Нет его там…

— Ну ясно, заперлись с попом в церкви; то-то я смотрю и попа нету. Эта — на лес тоже поглядывайте, да. Они ж с леса пришли? Вот и следите — если что — нас зови, значит… Ну чо, боец, пошли, посмотрим, как там наш друг? Да, этих сейчас свяжем сперва…

— Вадим, а ты специально их погнал на меня? — наблюдая как Вадим умело стягивает лежащим руки за спиной их же ремнями, спросил Владимир, посматривая в то же время и на вход в церковь: мало ли что чурка сказал, совсем это не убедительно.

— Я их не «погнал», они сами побежали. Они тут сильно заняты были, суетились, по сторонам не смотрели — я потому близко и пробрался. Потом заметили — я стал стрелять. Удачно — четверо там, с той стороны, так и лежат; да и остальным, думаю, хватило, всех там цепануло, картечь разошлась; хотя у бабая шестёрка вместо чего покрупнее бы… Куда им деваться было? — вот и побежали. Хитрожопый чечен только с подручным затихарился — я тебе точно говорю, главный он у них! Был. А что ты там с автоматом — я видел. Я ж за тобой после деревни почти бежал — ты ж шпарил не оглядываясь, хе. Малай… по сторонам смотреть-то надо! И оглядываться. Эти вот — не оглядывались… Но ты молодец, не оплошал. Никто не убёг? И эта… тебя с автоматом кто видел?

— Да все, наверное, видели.

— Дааа… По улице, небось, шпарил; огородом не додумался? Спешил? Это плохо, это плохо, дааа… Но тут ничего не поделаешь, егет. Я бы и сам автомат взял, но он у меня далеко заначен, из-за юриста этого поганого, что у меня квартирует, ата эт… так я по-быстрому, с бабая стволом, видишь… Оно и к лучшему оказалось, дааа… Ну что, пошли?

В проходе к железным, кованым дверям в сам храм никого не было; никого не было и на колокольне — Владимир специально слазил; страхуясь, огляделся. Дождь разошёлся уже не на шутку, хорошо что они под крышей. Эти только, чурки поганые, на улице — да и наплевать бы на них. Хороший обзор тут… Глянул с колокольни: Алла с Гузелью перетаскивали видимо раненых с улицы в хозпостройку, ружья за спинами; подтянулись и несколько человек из домов общины, помогают — но пугливо озираются. А это кто рядом?? Ага, это ж Зулька! Тоже уже с ружьём — типа охраняет. Ну, куда ж без неё; ладно, Вадиму пока не скажу, он и так на нервах, опять разорётся…

Вадим стукнул в дверь прикладом — гулко отозвалось внутри храма.

— Кто есть живой?

— Тьфу на тебя! — живой-неживой! — Владимир отплевался через плечо чтобы не сглазить, замолотил кулаком: — Во-овчик! Катька! Отец Андрей! Вы там??

Тут же внутри заворочалось, стукнуло; двери дрогнули и открылись. В проходе стоял и, щурясь с полумрака храма на свет, радостно улыбался друг Вовчик:

— Вовка! Вадим! А я как услышал стрельбу очередями, так и понял, что это вы! И чурки сразу в дверь долбиться прекратили! Класс! Вовремя!

Но что у него был за вид!! Владимир аж охнул, увидев друга: весь, буквально весь в крови, и лицо в размазанной чуть подсохшей крови, явно разбитый нос, и говорит-то гнусавя и с одышкой; и руки, и грудь в крови, слипшиеся от крови волосы, и даже на бёдрах густые брызги крови. Одной рукой придерживает створку двери, другой прижимает к груди под курточкой, сплошь устряпанной кровью, какую-то тряпку. Рука, что держится за дверь, перевязана насквозь пропитавшимся кровью бинтом…

— Jeez! Вовчик!! Вот это да! Да ты ранен весь??

— Ну, не весь… — Вовчик скромно и радостно улыбается, пока Владимир, отставив автомат, рвёт перевязочный пакет из своего поясного НАЗа, который, с подачи и настояния Вовчика взял в привычку носить везде:

— Это не моя, в общем-то, — продолжал гнусаво пояснять Вовчик, — Мне вот — руку порезали здесь и здесь, и вот, и в грудь; ну, тут, сука, глубоко, бля, но грудину не пробил, нет, нет этого… пневмоторакса, ага. Этот достань, гемостоп, пластырем, должен быть, заклеим; я свой-то батюшке отдал, вернее тёткам, чтоб его подлатали. Ему руки здорово порезали; прикинь, Вовка, у них тут элементарной аптечки даже нету в церкви, не, ты представляешь?? Никакого порядка! Бабки тряпки какие-то рвут… Тут одну так вообще сильно порезали, вообще сильно, её ещё перевязывали… Сразу-то открывать не стали — мало ли что! Но я сразу сказал: сейчас наши, Вовка с Вадимом подоспеют, и — копец еретикам! Как я автомат-то услышал, так я сразу…

Перевязав как мог свежими бинтами Вовчику раны, Владимир на мгновение отстранился и взглянул как со стороны на безудержно болтающего, видимо, от нервов, друга; и на глаза аж навернулись слёзы: живой! Живой, чёрт!! И болтливый донельзя!..

— Вовчик!.. — обнял друга, отвернувшись, смахнул слезу; не, ну ты смотри как расчувствовался…

— … он меня бац! Бац — в лицо, в нос — больно, бля! Ну, думаю, копец! Ну, думаю, дурак что больше ножа не было. Теперь всегда буду носить — очень бы пригодился! Если б не надфиль в боковом кармане!.. Теперь обязательно на голени буду ещё нож носить! И знаешь какой? Я уже решил, Вовка…

— Да подожди! Вовчик, что у вас тут произошло-то?? Где тебя так отделали-то?? На улице?

— Да нет же! Я же тебе говорю! Тут уже! Мы когда заперлись, внутри-то, не знали, что они уже тут. Четверо, да. Эти — мародёры, типа. Четверо. И — с ножами, Вовка! Вот. Я же говорю тебе — теперь всё время с собой буду минимум три ножа носить, минимум! А мой НР я на улице выронил, в свалке! Ты, кстати, не видел его? Спереть могут… — Вовчик болтал всё бессвязней.

— Как четыре чурки?? Здесь, в церкви?! Где они??! — от неожиданного известия что в храме оказались враги, Владимир вновь было схватился за автомат; но Вовчик только досадливо помотал головой на непонятливость друга:

— Да нет же! Их убили всех.

— Кто?? Уби-или?? Ты?!

— Не. Я только дрался. Двоих Катька зарезала — прикинь! И двоих — батюшка насмерть зашиб. Этой, как его, — чашей для причастия. Погнул её всю, — нет, ты прикинь!.. И сейчас, типа, в трансе…

Мимо Владимира с Вовчиком, поддерживая под руку охающую и еле идущую женщину, на выход прошёл озабоченный Вадим. На секунду задержался, поставил у стены дедов дробовик, подхватил автомат Владимира, — тот ничего не сказал; там, на улице, автомат и правда будет понадёжнее, мало ли что. А мы тут пока осмотримся…

Видно было что в церкви было побоище, скорее даже бойня: перевёрнутая утварь; распахнутые то, что называется «Царские врата»; а главное — залитые кровью четыре неподвижных тела. Владимир быстро обследовал их: действительно, двое были убиты ножом — один заколот в спину, несколькими точными и сильными ударами; второй вообще заплыл весь кровью, у него было зверски перехвачено горло, лежал он на спине — смотреть в его искажённое мёртвое лицо было неприятно. Он буквально плавал в луже крови, — понятно теперь почему Вовчик весь так уделан… Владимир даже подивился хладнокровию бойца, сделавшего это; и про себя подумал, что что-то тут не того, может Вовчик это их прикончил, с него бы сталось, ножом владеть умеет; а на Катьку списывает — только зачем? Авторитет ей, что ли, поднять среди девок? Да какой уж с этого авторитет…

Сама Катька сидела на корточках поодаль, сжавшись в комочек. Он проходил мимо — она только зыркнула на него затравленно, — и вновь, вновь сжавшись что-то вошкалась, ритмично что-то делала, вновь что-то делала с руками перед собой. Рядом с ней присел Вовчик, стал что-то успокаивающе и убедительно шептать в ухо; она ещё ниже опустила голову. Владимир всмотрелся — она тёрла руки какой-то тряпкой, сильно и непрерывно; ещё несколько смятых тряпок лежало рядом. Что-то спросила у Вовчика, неслышно. Тот протянул ей кусочек чистого бинта; она отбросила тряпку, стала тереть руки этим белым кусочком марли. Владимир отошёл чтобы не мешать им.

Две женщины суетились около сидящего на полу у противоположной стены священника. Был он «по гражданке», не в облачении, как ходил обычно по хозяйству, и весь изорван; руки его от кистей и до плеч были замотаны чёрт-те чем; и бинтами, и какими-то тряпками, в которых угадывались и косынки простоволосых теперь женщин, и даже, пожалуй, оторванные ленты от подолов их платьев.

Перед ним лежали рядом два тела; лиц у них не было. Вместо лиц — кровавое месиво. Вокруг валялось несколько металлических предметов из церковной утвари, там же и действительно погнутая массивная чаша, видимо та самая что говорил Вовчик.

Священник раскачивался из стороны в сторону, держа руки перед собой. Женщины хлопотали около него, кажется они хотели поднять его под руки и вести к выходу; но он просто сидел и раскачивался из стороны в сторону, и ничем не пытался им помочь. Поодаль ещё две женщины, склонясь, что-то делали над телом другой. Убита? Нет, стонет…

Владимир подошёл к батюшке чтобы помочь женщинам поднять его, и натолкнулся на его полный муки взгляд. Как будто тому было настолько больно, что он еле сдерживался чтобы не закричать. Может он серьёзно ранен, а тётки этого не видят?? Нет, дело не в этом. Когда с помощью Владимира его подняли всё же на ноги, он пошёл к выходу сам, и пошёл достаточно уверенно, — но лицо было по-прежнему искажено мукой.

— Что с вами?.. Андрей Васильич?.. — почему-то Владимир вдруг вспомнил, как Отца Андрея звали «в миру», — Вы ранены?

Священник приостановился, и, взглянув на него, произнёс с расстановкой:

— Ранен? Да. Я… я двоих людей сейчас убил. В божием храме убил. Своими руками. В алтаре. Сам… — покачал головой, и произнёс снова:

— Грех… Нет мне прощения…

И, уже не обращая больше внимания на Владимира, в сопровождении тёток побрёл к выходу.

— Как его тОркнуло… — оглядываясь, и видя что Вовчик уже помог встать Катерине и ведёт её, обняв за плечи, к выходу, а та всё так же трёт тряпочкой руки; как бы про себя произнёс Владимир, — Как бы с собой не покончил со стресса…

Рядом женщина, склонившаяся над телом раненной, подняла к нему голову, взглянула снизу вверх осуждающе:

— Да что вы. Что вы говорите! Руки на себя наложить — это грех смертный. Нет, батюшка не такой.

— А что ж он?..

— Грех это большой — человека убить. И в храме. И священнику. Но не смертный, нет, не смертный, потому как обстоятельства. Отмолим. Только священства теперь Отец Андрей не сможет отправлять, и таинства святые совершать не сможет… и храм нужно освящать… а сейчас… вы сами видите. Беда, беда большая всем нам…

Покачав головой: «Shit, ну и проблемы их тут волнуют!.. «Таинства отправлять!» Их бы туда, «на поляну», где трупы кучей лежали; впрочем, они и тут тоже кучей, и побольше будет, во дворе, успеют ещё полюбоваться… Тоже, проблема! — в алтаре двоих замочил… делов-то!» — он уже двинулся к выходу, когда за стеной церкви глухо но отчётливо простучала короткая автоматная очередь.

Опрометью он кинулся к дверям, проклиная себя что не взял оставленный Вадимом у дверей дробовик.

Ничего, дробовик стоял как стоял. Схватив его, он выбежал из церкви, обежал угол. «Пленных» не было. Дождь шёл не то чтобы сильный, скорее мелкий, но уже по-осеннему упорный, видно что надолго. Поскальзываясь, выбежал «во двор» перед хозпостройкой. Раненых и убитых прихожан уже всех унесли в дома и бывший склад, под крышу, куда нападавшие поначалу и сгоняли всех. А убитые и раненые чурки так и лежали один на одном во дворе, и стекавшая с них дождевая вода в лужицах окрашивалась розовым.

— Брат… Брат!.. — опять послышалось ему, но он, не обращая внимания, побежал туда, откуда послышалась очередь — к распашным дверям хозпостройки, от которых внутри после небольшого проходного помещения шла лестница на второй этаж, — и коридор налево, где склады-кладовки были заполнены всякой нужной и ненужной в хозяйстве всячиной.

В дверях чуть не столкнулся с выходящим Вадимом. В руках тот держал автомат, из ствола еле-еле полупрозрачной струйкой выбивался дымок.

— Вадим, что случилось??

— Ничего… — тот отвечал нарочито лениво, — Как это у вас, в Америке, говорят?.. «Они отказались сотрудничать со следствием»… — и дунул в ствол, сдувая дымок.

Владимир мимо него просунулся за двери: там у стены лежали оба пленных. В полусумраке по безжизненным позам всё стало ясно; попахивало порохом. С верхней площадки лестницы выглянуло испуганное лицо женщины, одной из тех, что сопровождали священника. А, да, у него наверху же жильё, то есть келья! Увидела «своих», юркнула обратно.

— Думаешь надо так было?

— Чо тут думать.

Вадим сплюнул в сторону, успокаивающе помахал Алле с дочерьми, высыпавшими из-под крыши склада под дождь с ружьями в руках; потом указующе потыкал пальцем в сторону колокольни, покрутил пальцем воздухе, рисуя окружность. Зулька согласно кивнула, пошла быстро к входу в церковь. Трофейное ружьё перед собой.

«Фак, он из них какой-то спецназ воспитал, чёртов татарин…»

Вадим снова перевёл невозмутимый взгляд на Владимира:

— Этот, в камуфляже, чечен — главный у них. Был. А второй — тот что с колокольни стрелял. В моих стрелял, и в тебя, кстати, тоже. Ну и вот. Ну и всё…

Оглядел Владимира, хмыкнул:

— Разгрузка самодельная, я погляжу?

— Вовчика.

— Угу. Якши. Так себе, конечно, но лучше чем ничего, да. Не в карманах же магазины носить.

Оглянулся за спину на лежащих, вздохнул, отдавая автомат и принимая назад старенькую двустволку Петра Ивановича:

— Этот ещё, кутак атмагыз, китель снимать не захотел!.. Да! Ты это… Надо с остальными дорешать. Сейчас вся деревня сюда припрётся — имей ввиду.

— Откуда знаешь?

— Да уж знаю. Этот, хроновский пацан тут засветился неподалёку. Как его — Лещинский? И внучка Викторовны тут отсвечивала уже. И ещё пацанва. Не сомневайся — сейчас все припрутся. И, конээээчно же, «представитель власти», а как же! Кстати, заметь — ни одного долбака из «дружины» этого вашего друга тут не нарисовалось, ни одного — пока всё не кончилось! А ведь у них, как не гляди, всё же два ружья, и как раз на такой случай, не по банкам же только стрелять!..

— Заметил… Нет, я добивать не буду!

— Эх, малай, малай, щен ты ещё… — оперевшись плечом о косяк и доставая сигареты, опять вздохнул Вадим, — Ну… Оставим эту «честь» вашему товарисчу с газовым пистолетом в кобуре. Этот-то не откажется, ага. А потом везде будет трубить, что в одиночку перебил банду южан. Как думаешь, не откажется Витька?

— Он нам не товарищ.

— «Не товарищ…» Бля. Надо было ево, поганца, ещё там, «на поляне» заглушить. Вместе с теми.

— Надо было.

— Надо было, надо было, да, надо было… — снова вздох, — Знать бы кого и когда… чтоб заранее!

— Тогда, пожалуй, четверть деревни изводить бы пришлось — по твоему-то.

— Чо я, зверь?.. Совсем не четверть… Да, знаешь, егет, а тебе ведь линять отсюда нада… и поскорее, пока Громосеев не приехал! Раз ты так засветился, с автоматом-то. Не скроешь теперь, ага. Вопросы всякие задавать начнут… понимаешь?

— Да думал я уже про это. Да, придётся. Не скроешь…

— Вот! — Вадим оживился, отбросил окурок и вновь стал доставать сигареты, — Хорошо что понимаешь! А ты слиняешь — всё на тебя и повесим!

— Что… «всё повесим»??

— Ну — всё! Автомат. Пусть про Никоновку думают — не волнует. Может он, может не он, — не знаем! В смысле — ты. И — сбежал. И всё. А?

— Да… Пожалуй. Вовчик как только?

— А чо Вовчик? Вовчик как бы ничо не знал, да. Вовчик же без автомата. Отмажем Вовчика. А ты — двигай. Куда ты там собирался — в Оршанск?

Он оглянулся за спину, на трупы.

— И этих тоже… ты, в случае чего.

— Ещё я чего «тоже»??.. — возмутился Владимир.

— А — всё, — Вадим безмятежно курил, — Что за вопрос возникнет — всё на тебя и спишем. Раз тебя нет. Отработанная практика правоохранительных органов, хы!

— А Гузель??

— А что Гузель? Сам понимаешь, ей с беглецом под статьёй не с руки… Ну а… Щас обстановка быстро меняется, может со временем… сам понимаешь. Амнистия и всё такое. Поглядим.

— «Вот сволочь!» — ясно прочиталось во взгляде Владимира, и Вадим поспешил сгладить впечатление:

— Да что ты?? Ты ж парень боевой, не пропадёшь! Ну а… потом, как всё нормализуется… или наоборот, если всё в такой развал придёт, что никого уже и волновать прошлые дела не будут… Да ты не волнуйся особенно-то! Я по своему опыту знаю: как дела налаживаться начинают — так за всё прошлое сразу амнистия! Ибо никому из властей неохота, чтобы палки в колёса вставляли и в спину стреляли!

— Ты, Вадим, прямо меня тут главным злодеем выставляешь! А сам?

— Да нет… Но с автоматом же ты засветился, так? А про меня никто ничего… Да ладно, не переживай так! Отсидишься где-нибудь какое-то время… Гулька тебя подождёт… или не подождёт — это уж как вы с ней…

— «В натуре сволочь!» — подумал Владимир, — «Ну и родственничка в будущем мне бог подбросил! Или аллах. Что, в общем, один чёрт! Но в одном он прав — чем пытаться объяснить «откуда автомат» проще слинять — а там как-нибудь устаканится. Со временем. А то могут под горячую руку… «по принципу правоохранительных органов»: был бы человек, статья найдётся!.. И: есть трупы — кто-то должен ответить…»

Вадим продолжал что-то говорить, Владимир прислушался:

— … до конца. Так может ты и Хронова с собой заберёшь? В смысле — на себя возьмёшь? Если всё одно сваливать будешь.

— Как? «на себя»?

— Ну как. Он ведь тоже сейчас нарисуется. Ну и мочкани ево. За западло, за то, что помогать не поспешил. А? Тебе, как бы, всё одно…

— Вадим, ты совсем с катушек съехал?? — всерьёз уже разозлился Владимир, — Вот так вот возьми и «мочкани» при всех, без разбора, просто от личной неприязни?? За автомат ещё как-то отмазаться можно; ну, автомат и есть автомат, а за убийство?? Да у всех на виду??

— Ну, мочкани после разбора… — совершенно невозмутимо продолжал Вадим, — Какая разница? «В результате внезапно возникшего сильного душевного волнения», как там юристы пишут? Кстати, о юристах! Если мой-то юрист тоже нарисуется сюда — так можно и его тоже, до кучи. Даже нужно! Вот тут я бы тебе был вот так благодарен! Очень я этого субъекта не люблю!

Владимир посмотрел в невозмутимое лицо Вадима, — тот курил, пуская дым струйкой в дождь, и, казалось на полном серьёзе рассуждал «кого ещё до кучи»… вроде не шутит? Или шутит? Злость, и даже желание звездануть «тестюшке» прикладом в и без того покрытое поджившими шрамами лицо вдруг преобразовалось в юмор. Стало смешно от казалось бы всерьёз излагаемых «предложений»:

— Вадим, ты давай уж списком! Что мелочиться?? Патронов хватит. Старосту? Ага, надо. Мунделя. Что в шестёрках у него. Непременно! Пару нукеров Витьки, из тех что постоянно с ним, того же Лещинского?.. Фролова, что на прошлой неделе просил, нет, требовал сигарет и при этом угрожал? — всенепременно! Морожина Костьку, за длинный язык и наглость? — почему бы и нет. Таисьи зятя, что вообще по жизни нагло себя ведёт, бездельник и пьяница? — да, на всякий случай. А? Или вообще перекрошить тут всех, — одни останемся, красота!

Вадим понимающе хмыкнул, неопределённо пожал плечами, вроде как и это «предложение» можно бы рассмотреть… «Совсем спятил!»

— Ты же сам говорил, что «вопросы нужно решать по закону и по морали, «по-человечески», что «мораль неизменна» и всё такое?? Что ты такой двусмысленный-то, а??

— Ну дык мы по-человечески и решаем. Как оно обычно у человеков и бывает….

Помолчали, глядя на дождь и на груду тел во дворе, где кто-то ещё шевелился и стонал, на колокольню, где в проёмах под остроконечной зелёно-ржавой крышей маячила Зулька с ружьём.

— Вадим!

— А?

— Что главный у чурок сказал-то? Что они вообще сюда ринулись??

— Сказал… ну что сказал. Что жрать в лесу им стало совсем нечего, что. Они под Никоновкой было самозахватом дальнее поле под огород захватили, посадили там чего… потом их согнали…

— … после нашей диверсии с дембелями, да?? После того как ты там узбекский ножик подбросил, а??

— Какая разница после чего — согнали и всё. Ну, они тут кочевали. Приворовывали, попрошайничали, рыбачили плюс какие-никакие запасы. А теперь прижало. А ещё осень. Ну. Надо было как-то определяться. Ну, они и «определились»: церковь большая, в выгодном месте стоит, народу тут мало… Помещения подсобные. Дома, этих, как их — прихожан, — все бы и поместились. Огороды вокруг возделанные, посадок много — ну, они посчитали, если вовремя и плотно тут сесть, то зиму можно вполне пересидеть. Этот вот, в камуфляже, у них главный. Был. Говорит, что прорабом на стройке работал, в Оршанске. Врёт-неврёт, я не знаю; только я думаю, что он ваххабитский командир в прошлом. Был.

— Почему так думаешь?

— Ну вот так я думаю. Чутьё у меня, зря я что ли… Опять же дисциплина у них — ты ж видал? Какое-никакое, а оружие. Кстати, об оружии… ну, это потом. Слушались его эти беспрекословно. Оттого и продержались так долго.

— Что они думали, им эта резня так вот с рук бы сошла?? Всё же не безвластие же! Оршанские менты, эти, никоновские «силы самообороны», да хоть армия! Остатки. Что ж они думали?..

— Он говорит, что убивать они никого не хотели. В смысле — не ставили это целью. Наоборот — хотели местных этих «живым щитом» использовать, буде против них тут какие акции затеят. Так, говорит, получилось. Ну и… нет, могло бы получиться, да. Место тут удобное…

— Вот! Я тебе у Петра Ивановича это и говорил! Что тут оседать надо, а не по конуркам!..

— … можно отбиваться от наездов, да… Понаставить этих, рогаток, как в наполеоновских войнах; дорогу перекопать. Не, могло, могло получиться, что говорить; без армейской стрелковки — РПГ там, АГС, «Шмелей», без техники их тут трудно было бы сковырнуть. Ну и основное — этот, старший у них, говорил что сейчас вообще всем всё пох, властям в особенности, что творится в регионах и «на местах». Если бы их наезд шумной огласки бы не получил, то никто бы и не возбудился по их поводу, из начальства, имеется ввиду. Ну, была православная община. Землю ковыряла, налог платила. Ну, вместо православной образовалась бы община ваххабистская. Тоже согласная налог платить. Кому, типа, какое дело до этого? Вот из этого и исходили.

С колокольни замахала руками Зулька, закричала:

— Па-апа! С деревни люди идут! И девчонки там!

— Ага. Что я говорил! — Вадим засуетился, — Ты это — автомат на всякий случай под рукой держи, и вообще веди себя нагло. Зульфия!! — спускайся! Алла, Гузель! Идите сюда! Ружья…

Вадим, чавкая по грязи, побежал к своим. Владимир тоже вышел под дождь и пошёл искать Вовчика с Катькой.

СВОЯ ВЕРСИЯ

«На пригорок», к церкви, несмотря на страх перед произошедшим, явилась почти вся деревня. Даже удивительно было: на сход, где оглашались действительно жизненноважные решения, да хотя бы той же Местной Администрации, являлось по 1–2 человека от «хозяйства», а тут явились почти все…

Сначала, конечно, «разведчики»: Лещинский с напарником, мужественно сжимавший ружьё; да ребятня, которую не останавливали ни строгие наказы родителей, ни упорно моросящий дождь, ни реальная опасность попасть под раздачу. Потом, когда по деревне мигом пронеслась весть, что «наши чурок у церкви всех поубивали!», когда разведчики убедились что по территории общины свободно ходят и Владимир с автоматом, и Вадим с ружьём, а побитые пришельцы кучей мокнут под дождём, — «на пригорок» ломанулась вся деревня. Владимир решил, что это проистекает из-за скудности, что ни говори, информационного поля в деревне, из-за полного, считай, отсутствия новых впечатлений и острых эмоций. Отсюда и этот нездоровый интерес к месту находки трупа мадам Соловьёвой (интересно, её хоть похоронили, или так и лежит в школьном подвале??), отсюда и тот ажиотаж, с каким все, включая бабок и мамаш, ломанулись к церкви, когда стало ясно, что опасность миновала.

Подходили и подходили, одни за другими, кутаясь в плащи, накрываясь клеёнками и даже под так неуместно смотрящимися в деревне и в этой ситуации городскими цветастыми зонтиками, с горящими любопытством глазами; замирая от сладкого ужаса, переговаривались, делились впечатлениями, охали и ахали, показывая пальцами на трупы и раненых «южан», рассматривая розовые от крови лужи во дворе, валяющиеся тут и там гильзы и выбоины от картечи на стенах. Сейчас всю деревню, пожалуй, можно было ограбить совершенно беспрепятственно, родись у кого такая идея, утащить всё имущество, включая единственную в деревне корову бабки Викторовны… Ужасались, качали головами; женщины и старухи взялись помогать перевязывать пострадавших — но, как и стоило ожидать, никто не додумался взять с собой перевязочный материал, обходились чем попало. Тела чурок во дворе обходили по большой дуге, с испугом слушая до сих пор исходящие оттуда стоны.

Мужчины обступили было Владимира. С уважением рассматривая его облачение — разгрузку с торчащими из карманов автоматными магазинами, сам автомат; стали заинтересованно и с нарочито деловым-суровым, «мужским» видом задавать вопросы — но он быстро пресёк праздное любопытство: попросил, а вернее — потребовал «освободить помещение», где, в складе, он по-новой, начисто, перевязывал Вовчику раны. Он рассчитывал, что Катька, с какой и ушёл из церкви Вовчик, возьмёт это на себя, но не тут-то было: Катька по-прежнему была явно не в порядке, сидела в углу и тёрла тряпочками себе руки.

«Эдак она себе руки до крови сотрёт, экзему какую-нибудь заработает» — подумал Владимир, и попытался было пристроить её к делу, помогать перевязывать Вовчика, — но та только зыркнула на него испуганно и непонимающе, и по-прежнему тёрла, тёрла руки тряпками; и только когда Владимир достал свой нож чтобы надрезать конец бинта, увидев это, вдруг ахнула, схватилась за пояс, где у неё всегда раньше висел в ножнах подаренный Вовчиком тесак; не обнаружила его там, — и быстро выбежала со склада в дождь, явно искать своё оружие, так сильно пригодившееся недавно в церкви.

Мужчин отправил разобрать тела во дворе: трупы отдельно, раненых — отдельно; перевязать по-возможности — до решения что с ними всё же делать; и скомандовал настолько «конкретно», что все беспрекословно подчинились, даже обычно наглый и безбашенный Генка Фролов. Удивился ещё про себя, что не увидел среди деревенских обычно вездесущего Морожина, и что нет Хронова с его дружиной и старосты.

Во дворе заорал на ребятню Вадим: пацаны было стали радостно собирать себе в карманы гильзы — от автомата Владимира, разноцветные дробовые от охотничьих ружей. Вадим потребовал все гильзы нести ему — но пацанва отдала только часть, а остальные, видя столь большой интерес, стала тарить по карманам.

Наконец послышался во дворе голос старосты, и с привизгом команды Хронова. Закончив перевязывать Вовчика, Владимир, прихватив автомат, проверив чтобы патрон был в патроннике, вышел во двор, в дождь. Поговорить.

Вовчик, хотя на него начала накатывать жуткая после пережитого усталость, накинув на голову и плечи кусок полиэтилена, вышел за ним.

«Дружина» была в полном составе; с дубинками, топорами и двумя ружьями, в плащах или в непромокаемых куртках из синтетики парни изобразили под руководством Хронова «оцепление», хотя теперь-то в нём не было никакой нужды — что и от кого «оцеплять»? Хронов был деловит и деятелен, его покрикивания слышались теперь из «трапезной», куда стаскивали раненых бандитов.

Борис Андреевич, увидев Владимира с автоматом на плече, стал сама любезность и внимание. За ним отсвечивали юрист и журналист. Видно было что они не знали чем себя занять, а возиться с трупами и ранеными считали ниже своего достоинства.

Староста был доброжелателен и очень многословен:

— Как ты, Володя?.. О, автомат!! Не ранен? Вовчик как, Катерина, где они? Батюшка? Сколько погибших, боже мой!!.. — староста сокрушённо качал головой, — Вовчик, дорогой! Что с руками?? Это всё эти мерзавцы? Ах ребята-ребята! Что ж мы мокнем! Володя! Пойдём куда-нибудь под крышу. Склад? Нет, там слишком людно. В церковь этих, недобитков сносят. Может быть поднимемся к батюшке, он у себя?.. Вадим Рашидович где? Пойдём-пойдём, Володенька, расскажешь всё, мне ж Громосееву звонить; я уже его предварительно проинформировал, он собирает своих и сразу выезжает, но, конечно, не в ночь… Вова, ты с самого начала тут был? Пойдём, пойдём к батюшке, там всё расскажете! Володя, автомат-то… чей? Ну, неважно, потом расскажешь. Ты его, может, вон ребятам отдай, что нас охраняют… Ну-ну, нет так нет, я же ничего. Пойдём к батюшке? Так, Серёжа, Вениамин Львович, вы с нами? Да-да, надо, как представители общественности, такскаать. Идём?

Вся группа зачавкала по грязи к входу на второй этаж. Староста приотстал, всё оглядываясь на тела во дворе, и, как услышал Владимир, по своему обыкновению вполголоса пробурчал:

— О поле-поле, кто тебя усеял мёртвыми телами…

Чтобы сразу не было разночтений, чтобы поставить все точки над «i», Владимир, также приотстав, сообщил:

— Это я. Усеял, так сказать, телами. В порядке самообороны. В чём ни чуть не раскаиваюсь.

— Оно понятно, оно понятно, Володя… А автомат, Володенька? Видели тебя, Володя, с автоматом-то…

— Кристинка, что ли, с Инной?

— Не только, Володя, не только…

Владимир вздохнул. Врать было бессмысленно, говорить правду — немыслимо. Сказать что привёз автомат ещё из города? А в городе где взял? Нашёл под забором? Почему не сдал? После побоища в Никоновке и пропажи там дембельского оружия, да кто поверит? А, собственно, да пошли они! Кому и чего ради доказывать?? И он, нагло (как советовал Вадим) глядя в добрые глаза Бориса Андреевича, заявил:

— Да ВРУТ ОНИ ВСЕ. Показалось им. Не было у меня автомата.

— Как же так, Володенька, ведь вся улица ви…

— … не было и всё. ВСЕМ ВСЁ ПОКАЗАЛОСЬ! А автомат — здесь отобрал! — и перехватил поудобнее оружие. Собственно, это и сняло последующие вопросы об оружии. Как и то, что на первом этаже справа от входа лежали тела двоих убитых. Увидев их, резко затормозили и кутавшийся в просторный импортный плащ юрист, и мокнувший в куцей, по поясницу, болоньевой курточке журналист. Тела лежали со связанными за спиной руками, с вывернутыми карманами, и явно, судя по пулевым отверстиям на груди и валявшимся поодаль гильзам, прошитые одной очередью из автомата. Юрист ярко осветил их фонариком.

Вздохнув, вспомнив недавний свой разговор с Вадимом, Владимир продолжил, стараясь говорить всё так же нагло — и это получалось:

— Эти — из главных. Вот этот. В камуфляже — самый главный. Был. Здесь, в проходе, … эээ… оказали сопротивление и попытались отнять оружие. Были застрелены в порядке самообороны!

Журналист Мундель хрюкнул, отвернулся. Староста грустно посмотрел на Владимира, потом на тела, лежащие у стены, потом на осматривающего с интересом их юриста. Тот выпрямился, усмехнулся, вытирая руки платочком, и бросив взгляд на автомат Владимира, заметил с сарказмом:

— Ну конечно-конечно, классическая картина нападения на конвоира с попыткой отнять оружие. И покусать, да. Поскольку руки связаны. Нет вопросов!

— Может быть поднимаемся наверх? Переговорим, так сказать, с самим главой общины? — кротко предложил староста. И все стали подниматься наверх по скрипучей лестнице-времянке.

Но поговорить с Отцом Андреем не удалось. Из его комнаты-кельи выглянула давешняя женщина, и, строго взглянув на пришедших, сообщила, что «Батюшка никого принять не может. Он очень нездоров и в забытье!»

Староста всё же просунулся в комнату, и увидел что священник и вправду в беспамятстве, то есть спит самым беспробудным сном; и серенькое солдатское одеяло, которым он был заботливо укрыт, вздымается на немалом животе от тяжёлого мерного дыхания. Из-под одеяла видна была перевязанная свежими бинтами рука. На столе — две пустых бутылки из-под кагора и стакан с розовым на дне.

— Переживает батюшка… — заметив взгляд старосты, заступилась за него женщина, — Поскольку грех великий. Вы идите, идите. Неча. Завтра с ним поговорите…

Вновь спустились вниз. Дождь, вроде бы, прекратился. Слышно было, как во дворе Вадим, собрав вокруг себя ребятню, торговался:

— Вот кто принесёт десять гильз — тому конфета! Тьфу, чёрт, нет конфет — бутерброд с вареньем. Завтра. И с сахаром, да. Нет, только дробовые, вот такие вот, пластмассовые. Немятые, целые! Автоматными можете играцца, не нужны…

— Ну, ребята, давайте хоть вы. Изложите, так сказать, свою версию событий…

— Разрешите, Борис Андреевич, я, как юрист, в вашем присутствии, как представителя власти, проведу первичное дознание! — вклинился юрист, но Владимир мало-помалу уже вошёл в роль, и быть допрашиваемым не захотел категорически. Перехватив вновь демонстративно автомат, он заявил:

— «Дознание» мы отставим. До лучших времён. И изложу я вам не «свою версию», а то, КАК БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. А кто имеет своё мнение — может идти лесом. В прямом смысле — вон туда, куда сбежали уцелевшие чурки, может отловить их, и уже с ними «проводить дознание!»

— Это воспрепятствование следствию!.. — вякнул было юрист, но, встретив недружелюбный взгляд Владимира и, главное, услышав во дворе голос приближающегося Вадима, стушевался и скрылся за спиной Мунделя.

— Дядя Вадим, дядя Вадим, а там, за церквой, ещё четверо! А один живой, шевелится! — голоса пацанов.

— Вон, Хронову докладывайте, пусть он с ними разбирается!

Вошёл Вадим, мокрый и злой. Без оружия, как тут же отметил про себя Владимир. Хотя… Пистолет-то тот, что главный у чурок сдал… куда-то же он делся!

Приткнувшемуся к косяку двери Вовчику было явно нехорошо, староста больше не надоедал с «вашей версией произошедшего», и Владимир, с поддакиванием Вовчика и поправками Вадима, коротко рассказал о происшедшем.

Рассказал, собственно, обо всём вполне правдиво, за исключением того, что насчёт автомата невнятно по сути изложения, но нагло глядя в глаза поочерёдно оппонентам, сообщил, что «прибыв сюда с пустыми руками, я тут же обезоружил одного из нападавших, отняв у него автомат и боезапас». Подумал при этом про себя, что хорошо что на нём самодельная Вовчикова разгрузка, а не стандартная армейская, что забрали у «дембелей» в Никоновке. Меньше будет потом вопросов у того же Громосеева. Не к Владимиру, конечно, встречаться с Громосеевым в его планы больше не входило, но хотя бы к тому же Вадиму и Вовчику.

Ясно было что ему никто не верит; он к этому и не стремился. Но тут такое дело — он помнил ещё по лекциям профессора Лебедева: «Историю пишут победители». И, сколь бы не была его версия событий чудовищно неправдоподобна, пока в его руках оружие, а во дворе уже рядком лежат рассортированные им застреленные, излишних вопросов никто задавать не станет. Как и вслух сомневаться в изложенном. Во избежание, так сказать. А потом… Да завтра, скорее всего, его тут уже и не будет!

Во дворе слышались голоса девчонок; кажется распоряжалась Мэгги.

Он излагал сжато, сухо и зло:

— Причиной нападения было желание захватить постройки, запасы и инвентарь общины, и обосноваться тут на зиму. Нападавшие были вооружены, и не ожидали серьёзного сопротивления…

Во дворе послышался голос Хронова, он на кого-то орал:

— Кто, бля, разрешил?? Кто, я спрашиваю? Я Веретену сказал сторожить и не выпускать!! Какого хера??

Послышался звук затрещины и чей-то разъярённый голос:

— Веретено сейчас сам в подвале сидит! Вернёшься — выпустишь. А это тебе чтоб не борзел чрезмерно! … чо?? Ты, сука, ещё за ствол схватись — я тебя вообще в землю вобью, махновец сраный!!

— Володя-Володя, ты не отвлекайся, пусть там молодёжь сама свои вопросы порешает, — попросил его, было замолкшего, Борис Андреевич, и он продолжил:

- Прибыв сюда, я обнаружил, что идёт перестрелка нападавших с неустановленными лицами… — продолжал Владимир, — Также — и я прошу вас, Борис Андреевич, сообщить это товарищу Громосееву, — что «дружина» показала себя никак. То есть совсем никак! В то время как Гуль… то есть неустановленные лица оказали отпор нападавшим… Вовчик вон, с Отцом Андреем, с Катькой и прихожанками в самой церкви четверых… четверых! вооружённых чурок напрочь забили, — в это время «дружина», я напомню, и созданная для охраны и помощи, и вооружённая, кстати! ни-хре-на не сделала для помощи! И только благодаря Вадиму Рашидовичу, а также… хм… неустановленным лицам, — он метнул насмешливый взгляд в сторону примолкшего юриста, — И благодаря автомату… отнятому у нападавших же, — нападение удалось отбить! С потерями, увы.

Староста понимающе покивал.

— А кто же были те «неустановленные лица»? И чем, кстати, были они вооружены?

Владимир пожал плечами.

— Да моя жена и дочка это были! — вклинился Вадим. Он был уже вновь совершенно спокоен.

— Чего уж тут. С моим ружьём. Они и выручили, по сути, всех, оттянув на себя внимание и силы нападающих. Пока не прибыл я. С Петра Ивановича, значит, ружьём же.

Тут же во дворе послышался голос самого Петра Ивановича. Он кого-то настойчиво уговаривал «прекратить и не задираться».

Снова звук пощёчины; истошный крик Хронова «Замочу сейчас сууууку!!»

Все, как по команде, выглянули во двор. В центре двора, в розовых от крови грязных лужах, откуда утащили за церковь уже все тела и раненых, полукругом стояла хроновская «дружина», растерянно наблюдая как Илья дерётся с Хроновым. Вернее, это только называлось «дерётся» — на самом деле Илья, выпущенный, судя по всему из подпола Аделькой, умело и веско навешивал Витьке затрещины, от которых тот раз за разом кувыркался в розовую грязь. Вскакивал, разъярённо-яростно вновь бросался «в бой», но ни по силе, ни по технике он явно не ровня был крепкому Илье; а хвататься за висящую у него на боку кобуру он почему-то не стал. Вместо этого он, в очередной раз оказавшись в грязи, встав, и уже не рискуя атаковать, заорал своим парням:

— Грохните его, бля — я отвечаю! Грохните! Лещинский — стреляй в него!!!

Лещинский с Витькиным ружьём в руках, неуверенно поднял было стволы, растерянно оглядываясь на товарищей — которые, надо заметить, тут же расступились от него в стороны, лишив его таким образом моральной поддержки, — но оказавшаяся рядом с ним Аделька тут же и пригрозила ему открытым подаренным Ильёй офицерским виксом:

— Тока попробуй — я тебе нос отрежу!!

А Пётр Иванович, уже со своим ружьём за плечами и с патронташем на поясе, уже встал между соперниками:

— Ребята-ребята, что же вы делаете?? Как можно! Нерусские сплочены — а вы драться? Нашли время!

Илью уже оттаскивали за плечи девчонки; Витька ерепенился и угрожал, но также уже не особенно рвался на обострение.

— Такой экшн — и без аплодисментов! — улыбаясь, заметил староста, глянув из дверей и на «аудиторию» происходящей разборки — почти всю деревню, включая девчонок — «коммунарок», поддерживающих Илью одобрительными выкриками.

«Финиш Витькиному авторитету» — подумал Владимир, — «Если он у него когда и был».

Староста снова стал серьёзным:

— Ну — пусть их. Молодёжь разберётся. Я всё же не понял: Вадим Рашидович… откуда у вашей жены и дочери ружьё? Кстати, их и видели, когда они с ружьём…

— …утаённым от сдачи! В нарушение Постановления Новой Администрации от мая сего года! — злорадно вставил юрист.

— … и где оно сейчас? И где оружие нападавших? Вот… автомат, говорите… — он с сомнением покивал на оружие Владимира, — А остальное? Мы слышали — тут чуть ли не бой шёл!

— А не знаю! — безмятежно ответил Вадим, — Делось всё куда-то! Иваныча ружьё я вон, ему вернул. Моё жена домой унесла. А остальное… куда-то делось! Я чо — пасти его нанимался? Спёрли может.

— Кто спёр?

— А кто-нибудь. И о ружье… — тут он уже зло посмотрел на своего недруга и квартиранта, юриста, — Это «по-ста-но-вление», как вы изволили выразиться, от Новой, то есть Мувской Администрации! А у нас тут ю-рис-дикция сейчас Администрации Региональной! И болт я ложил на мувские постановления!

— Это ты Громосееву расскажешь!

— Расскажу-расскажу, не переживай!

— А дочки ваши? Где? И жена? — это опять Борис Андреевич.

— Домой пошли, я же говорю. Отослал я их. Чо им тут делать.

— Ясно… Ну, завтра пусть в контору явятся. Нужно будет… эээ, показания снять. Вениамин, я правильно формулирую? Вот, к Вениамину Львовичу, он опросит и запишет. Может быть, завтра и товарищ Уполномоченный подъедет. А ружьё сегодня же сдать. На хранение. Мне.

— Ага. Щас! — Вадим метнул в него свирепый взгляд, — Щас я разбежался сдавать!

— Отказываетесь??

— Отказываюсь! А кто хочет забрать ружьё — пусть придёт и попробует!

«— Как бы ему со мной вместе не пришлось драпать!» — подумал Владимир, — «Довыступается ещё».

Но Вадим, видимо, знал что делал. Он тут же перешёл в наступление:

— Вот приедет Уполномоченный — с ним и будем разговаривать! Кстати, и не только о ружье! А и о многом другом, в частности, почему на помощь общине не явился ни представитель власти… то есть вы! Ни ваша «дружина»! Сраная! Ни этот сраный законник, никто!! И почему, да, почему после всего произошедшего, когда чурки, возможно, никуда не ушли, а только на время затаились, вы желаете забрать ружьё!

— Кстати, возникает вопрос… — нахально решил вклиниться в речь Вадима Владимир. Что уж там — нести пургу так нести! — Не с чьей ли подачи нападающие так уверенно нагрянули «на пригорок»! Не гарантировали ли им, что оружие, выданное дружине как раз для защиты населения, не будет в них стрелять?! Ааа??! — он грозно и победно взглянул на оппонентов, — Все эти вопросы надо будет поднять перед товарищем Громосеевым! Пусть разберётся!

— Да!! — обрадовано поддержал Вадим.

Староста заметно увял:

— Ну что вы… я понимаю. Ружьё — оно конечно… Давайте только не перегибать палку… Ты говоришь, что нет любви во мне.

Но разве я, ведя войну с тобою,

Не на твоей воюю стороне

И не сдаю оружия без боя?

Вступал ли я в союз с твоим врагом,

Люблю ли тех, кого ты ненавидишь?..

— Оооо, не начинайте только!.. — Вадим махнул рукой и вышел во двор. За ним потянулись остальные.

Разборка уже кончилась; Хронов ушёл умываться и чиститься в дом к кому-то из общинников; молодёжь, парни и девушки, перемешавшись, тусовались около церкви, оживлённо обсуждая произошедшее. И старшая часть населения Озерья тоже никуда не делась и также была здесь. Увидев выходящих из дверей старших, авторитетных в деревне людей, все притихли и стали подтягиваться к ним. Назревало «общение с народом». На Вадима, а особенно на всего перевязанного Вовчика и по прежнему не расстававшегося с автоматом Владимира посматривали с нескрываемым уважением. Ясно было, что происшествие значительно добавило им очков в глазах деревенских и «эвакуированных».

Староста, получивший недвусмысленный намёк на то, что произошедшее могут поставить и ему в вину, а главное, зная, что произошедшее — ещё не все печальные новости, что придётся рано или поздно обнародовать, был грустен. Конечно, пожалуй, нужно воспользоваться моментом и постараться сейчас всех «зарядить на поддержку», чтоб в присутствии Громосеева меньше вякали на местную-то власть… Тухачевский? Троцкий? Батька Махно? А, чёрт, они все плохо кончили! Ладно, будем импровизировать, благо аудитория достаточно внушаемая… Осветитель, свет на рампу!..

Борис Андреевич вышел вперёд перед односельчанами и поднял руку, призывая к молчанию.

— Дорогие односельчане! Вы видите какая беда обрушилась на наших соседей! Не время сейчас устраивать склоки и разбираться кто в чём виноват. В это тяжёлое для нас всех время, когда рядом лежат ещё тёплые тела бандитов, и мы слышим стоны раненых наших сограждан, нам надо…

СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬЮ

Укладывались спать. В забитое фанерой окно в пустой комнате на втором этаже хозпостройки по соседству с кельей Отца Андрея порывами бил по-осеннему уже сырой и холодный ветер. Было зябко. За стеной что-то бессвязно бормотал и ворочался пьяный священник.

Вовчик морщился, стараясь поудобнее положить перевязанные бинтами руки — под вечер у него поднялась температура и порезы стали болеть. Особенно серьёзна была рана в груди; хотя и осмотревшая её Алла, специально пришедшая из дома с фельдшерской сумкой, и сам Вовчик заверили Владимира что она для жизни неопасна, сейчас грамотно обработана, и через пару дней начнёт заживать. Но, конечно, на неделю-две о какой-либо работе придётся забыть.

Комнату чисто подмели; девчонки вместе с Владимиром сходили в деревню и помогли перенести из Вовчикова дома кое-какие вещи, призванные скрасить ночевку в неприспособленном помещении: спальные мешки, одеяла, пару матрасов, светильник. Владимир, не расстававшийся с автоматом, прихватил и свой «драп-мешок»: перспектива что сматываться придётся быстро и налегке была вполне реальна.

Поужинали горячим — благо «общинники» были рады угощать своих спасителей.

Остаться на ночевку «на пригорке» решили по нескольким соображениям: бандиты убили троих из семи мужчин общины, ещё двое, включая Отца Андрея были ранены и так или иначе никакого сопротивления оказать повторному вторжению не могли. И, хотя большая часть нападавших была убита или тяжело ранена, опасность что их укрывшиеся в лесу товарищи, хотя и лишённые теперь огнестрельного оружия и руководства, вернутся за ними и чтобы отомстить, была вполне реальна. Уцелевшие общинники так просили Владимира не бросать их, так жалобно и с надеждой заглядывали ему в лицо, что отказать было невозможно.

Девчонки из коммуны, во второй раз за несколько месяцев насмотревшись на трупы и лужи крови, да ещё после страшных новостей от старосты, ушли в деревню бледные, и увели Катьку, однозначно заявив что прямо завтра с утра «начинают переезд»; что будут обустраиваться здесь же — уже и пустующее помещение под «общагу» присмотрели. Конечно, если Вовчик и Владимир с автоматом будут тоже «в общине» — защите от хроновской дружины уже никто не верил. Владимир пока не озвучивал им своё намерение уехать в ближайшие день-два.

Собственно это было и в интересах самих парней, ночевать в церкви: нагрянь вдруг ночью Громосеев с «карательным отрядом» — появлялось лишнее время чтобы сделать ноги из теперь уже негостеприимной деревни — девчонок предупредили чтобы отсигналили. Кроме того нужно было поговорить, обсудить дальнейшие действия.

Четверых раненых бандитов, кое-как перевязав и связав, снесли в склад в той же постройке, до прибытия и решения как с ними поступать товарища Громосеева, — добивать их, несмотря на уверенность Вадима что «за этим дело не станет» никто, включая Хронова, конечно не стал.

Нападение, да ещё с такими жертвами, перевернуло всю до этого более-менее мирную и размеренную жизнь деревни. Обсуждений хватит на день-два, потом всё будет зависеть, как думал Владимир и как обсуждали с Вовчиком, от того с чем приедет Уполномоченный. Даст какие-то гарантии безопасности — например сумеет переловить по лесу сбежавших гастеров и примерно их наказать, — возможно всё и останется как было. Вот только трудно было предположить, чтобы Громосеев с никоновскими хлопцами, сумевшие всего-то прогнать южан от своей деревни, вдруг решат рисковать, отлавливать отчаянных теперь «гостей» по чужому лесу… Хроновская вот дружина однозначно устраивать что-нибудь вроде «прочёсывания» отказалась.

Не будет гарантий — будут сползаться, кучковаться вокруг центров силы. Уж очень страшно!

Пока что этой силой в деревне был вот он, Владимир с автоматом; несомненно — Вадим, к которому уже попросились «на переночевать» две особо перетрусивших семьи с детьми; Пётр Иванович с его двустволкой, — и, куда деваться, всё же и Хроновская дружина. Как-никак — а два ружья.

В общем здесь, «на пригорке», было надёжно. Хотя за церковью рядком лежали трупы бандитов; в самой церкви — тела убитых общинников: трёх мужчин и двух женщин; а в помещении склада стонали жалобно четверо раненых пленных, — всё же каменные стены, хороший обзор и второй этаж давали определённую уверенность. Ну и, конечно, автомат с боезапасом. Собственно, девки уже сегодня готовы были ночевать здесь же — так перетрусили; только что обещание Вадима отпустить на ночь в общагу Гульку с ружьём позволило отмазаться от такой перспективы.

Когда собирали вещи для ночёвки, Владимир зашёл и в баньку. Там всё было перевёрнуто. Ну конечно же, чёртов Альбертик, а то и Инна с Кристиной постарались — искали что ещё кроме автомата они с Вовчиком прятали в баньке. Прижать — не признаются ведь! Ну да и чёрт с ними. Скоро весь дом им останется.

— Как ты, Вовчик?

— Ничо.

— Нашёл свой нож-то?

— Девки вернули. У пацанов отняли — подобрали, поросята, прямо в крови, и хотели приватизировать. Вот фиг им. И мультик свой забрал с церкви. Вот насчёт второго ножа я всё думаю, Вовка. Ну, чтоб на голени. Как ты думаешь, если…

— Вовчик, плюнь. Хоть ты весь ножами обвешайся — решает огнестрел.

— Да знаю я… Но всё же.

— Насчёт Надьки — что думаешь?

— Насчёт Надьки… дааа…

Сообщение старосты что вот, мол:

«— Чёрная пелена накрыла наше прежде светлое Озерье — да, дорогие односельчане, не только в общине сегодня потери, это просто какой-то чёрный день, недаром и небо вот дождём плачет, — да, ушла сегодня из жизни и Надежда наша… нет, не в смысле «надежда вообще», а Надя, Надежда… Не выдержала нашей жизни, не… Да. Покончила с собой. Сегодня обнаружили её в сарае повесившейся…» повергло всех, а особенно девчонок из коммуны в шок. Сильнее чем побоище в церкви, страшнее чем шеренга трупов за церковью. То были чужие; Надька же была своя, к ней привыкли, с ней общались почти каждый день. Кто-то истерически вскрикнул. Кто-то зарыдал. Как, почему?? И почему именно сегодня?? Да как так???

— Повесилась… — скорбно повторял староста, — Сегодня ночью. Последние дни она была сама не своя… Вот, Мэгги… то есть Маргарита скажет…

Стоящая в толпе Мэгги печально кивнула. От неё отодвинулись, на неё посмотрели с ужасом.

— Да как же так, Мэгги?? Как это можно, — я её вчера ещё встречала, она ничо и никак… Чтоб Надька?? Да не может этого…

— Вот так вот… — скорбно продолжал староста, — Утром её сняли из петли… Я вот и сосед мой, Сергей Петрович. Увы.

— Мы и не знали, мы и не слышали ничего, вот ужас-то так ужас! — залопотала было тётка, соседка Мэгги и покойной теперь Надьки. На неё шикнули.

— Ночью. Ничего не сказала, встала и вышла. — без выражения сообщила Мэгги, — Я думала по нужде. Уснула. А утром…

— Депрессия, — авторитетно заявил тут же юрист, — Бывает. Суицидальные мысли на фоне бытовой неустроенности и отсутствия перспектив.

Снова заохали бабки, девчонки обступили Мэгги, расспрашивая. В этом галдеже почти незамеченным прошло известие что и бабушка, хозяйка дома старосты, тоже… нет, не повесилась, конечно, но упала в погреб. Сломала шею. Умерла. Сразу, да. «Вот такой вот ужас накатил на нашу с вами деревню, милые мои…»

Отслеживая реакцию, он подумал не будет ли уместным сказать стихами, что-нибудь вроде:

Как пядь за пядью… — но потом решил не пережимать. Чувство меры — это ведь очень важно. И в жизни и на сцене. Впрочем, что есть жизнь? Та же сцена, лишь рознится объём зрительного зала…

— Марья Валерьевна убилась??! — вскрикнул чей-то, старушечий, голос. И все замолчали.

Староста говорил скупо и скорбно, но при этих словах по его щекам потекли слёзы. Все поражённо молчали. Староста плакал. Он не закрывал лицо, он смотрел то на односельчан, то как бы с упрёком поднимал лицо к сумрачному небу, — а по лицу потоком струились слёзы.

Все молчали. Страшно было смотреть, как молча, не всхлипывая, плачет серьёзный, уважаемый в деревне человек, мужчина.

Это было несложно. Плакать по желанию, когда нужно, Артист научился ещё в театральном институте. Для работы это было нужно; иногда помогало и в жизни — вот в таких вот обстоятельствах. Важно было не переиграть. Очень важно на сцене чувствовать зрителей, чувствовать когда паузу нужно прервать. Он и был сейчас на сцене, он чувствовал. И потому он, ещё раз взглянув на небо, повернулся и ушёл обратно в помещение. Молча.

Внутри довольно ворохнулся Дьявол. Он не питался душами убитых, нет. Глупости всё это. Нет никаких душ. Он питался эмоциями. И сейчас, когда буквально от нескольких слов потрясение и страх сковало людей, всех людей в зале, тьфу, то есть на площадке, сильнее чем вид трупов и крови; когда буквально несколько слов вызвали такой шквал эмоций — это было почище, это было «питательнее» чем… чем перерезать горло уже приготовленной жертве, наслаждаясь её ужасом и беспомощностью. Да, несомненно, это было питательнее. За счёт массовости, чёрт побери. Очень, очень… сильно! И приятно. Надо будет подумать над этим.

Зайдя за дверь, Артист достал платок и сильно потёр глаза — нужно чтобы были красные.

— И эта… — раздалось на улице, — Эта… Костьку моего никто не видел?.. Ведь не пришел вчера, паразит, ночевать!

— И Костька, что ли?..

— Спит, небось, где… но тута не пришёл…

— Морожин бы не проспал, нет…

— А правда, где Костька??

И голос Хронова:

— Я его вчера поздно на улице встретил. Попёрся в школу за какой-то надобностью на ночь глядя. Или в лес…

— Что ему бы в школе или в лесу ночью делать-то??

— … его могли вот эти вот чурки ночью и прирезать. В лесу. Они же рыскали тута.

— И очень просто!..

— Боже мой, боже мой, божемой…

В общем, спектакль удался, Артист был доволен собой. А этих — этих потом, как Громосеев приедет, сольём куда-нибудь. В Никоновку или в Оршанск. В ихнее ГеПеУ. А то этот, татарская морда, ещё угрожать надумал!

— Что насчёт Надьки думаешь? — снова спросил Владимир друга, — Могла она?

— Да ни в жизнь! Никогда не поверю!! Я же тебе говорю: на днях ещё подговаривала меня вместе сбежать в Оршанск, типа, у неё есть с чем! Планы всякие строила.

— Да. Вообще непохоже на Надьку. Случайность какая?

— Да какая нахер случайность, если повесилась? Бабка в погреб — это как случайность ещё проходит, а если повесилась — какая нахер тут случайность-то??

— Тихо, Вовчик, тихо, не кипятись, рана откроется. Температура, не? Пить будешь?.. Это я так, мысли вслух. Что ж тогда…

— Осмотреть бы её надо. Надьку. Осмотреть. Не верю я в суицид. Не-ве-рю!

— Юрист этот скользкий, говорят, осматривал.

— Юрист этот при старосте, я смотрю, состоит! Мало ли что он осматривал! Вот если бы Вадим! Или я. Или вместе с Вадимом… завтра! А, чёрт, это надо было сразу — теперь поздно!

— Лежи давай. Что бы ты там увидеть мог?

— Ну как чо? Есть всякие моменты… Если, к примеру, человек повесился — то посмертно у него вся мускулатура расслабляется, сфинктер тоже, ну и…

— И что?

— Описывается. А раз повешен — значит моча должна быть не только на нижнем белье, но и под висящим телом. Если его уже не мёртвым повесили. Опять же форма стронгуляционной борозды. Она при удавлении…

— Ты что, думаешь её повесили?

— Ну не сама же! Чтоб Надька?? Да ни в жизнь!!

— Кто же мог?.. ну, собственно, кто? Кто к мадам Соловьёвой подход на нас сделал? А?

— Хронов? Данунах. Хлипкий он. Если только не один.

— Мог и не один…

— Ещё это — где, говорит, повесилась? В сарае? На чём? На балке если — можно посмотреть, вдруг есть борозда. Если тело на верёвке в висячее положение затягивали, за верёвку, значит — должна остаться борозда по дереву. Если по металлу — должна взлохматиться верёвка. При просто повешении такого не бывает. Опять-таки с чего вешалась — чурбак там, или табуретка… У нас первую помощь при суициде судмедэксперт вёл, он много что рассказывал. Случаи разные…

— … только вот нафига? Чем бы ему, вернее, им, Надька-то мешала? А что тут несколько человек, я практически не сомневаюсь. Мадам бизнес-тренерша ещё.

— … и бабка — в подпол. И Морожин — пропал. А?

— Да. Старик, давай рассуждать логично…

На улице заверещала ночная какая-то птица, Владимир рефлекторно подвинул лежащий рядом автомат. Дежурства ночью организовывать не стали, положившись на каменные стены и дверь. Ну и, главным образом, на автомат. В основном на автомат, конечно.

Ночёвка на новом месте создавала некую непривычную атмосферу: ночь… через редкие разрывы туч луна иногда бросает невнятный свет на старую церковь напротив, за которой, они знали, лежали рядком трупы убитых бандитов, а в самой церкви — тела общинников. Несколько женщин, запершись там изнутри, готовили их к погребению. Где-то поблизости, возможно, шастали остатки разбитой банды, бродили неприкаянные души мадам Соловьёвой, Ромы, Морожина, Надьки, бабки… Но друзьям некогда было погружаться в атмосферу триллера, они мучительно пытались выстроить логичную последовательность событий в деревне, чтобы решить как вести себя дальше. И кого опасаться в первую очередь.

Хронов. Его шайка — трусливые, но, как и гопники в городе, опасные своим числом, единоначалием и озлобленностью. Староста со своей «пристяжью» — юристом и журналистом. Громосеев с «зондеркомандой» из Никоновки. Остатки гастеров в лесу. Возможно — ещё какие-нибудь бандиты, которых сейчас, с отсутствием кормёжки в городе, в лесах становилось всё больше. Кто наиболее опасен, от кого ждать удара? Всё зыбко, мутно, неясно…

— Вот смотри. Проф всегда говорил — и папа, кстати, тоже, — что если правильно выстроить цепочку событий и уловить их взаимосвязь, то скорее всего и решение само найдётся. Вот смотри, строим: мадам Соловьёва… кому она мешала?

— Да никому, в общем то. Тупая самодовольная дура.

— Ладно. Пусть никому. Но у кого на неё зуб был?

— Уууу. У многих. Она ж наглая была, старалась опустить всех… У тебя зуб на неё был — помнишь, ты рассказывал как с ней поцапался?

— У Андреича ещё. Я-то что. А он с ней крупно тогда зарубился. Но потом, правда, извинился. Может ещё кто.

— Потом Рома. Пропал. В отличии от мадам, Рому так и не нашли. Как он пропал, кому это надо было?

— Ну, это просто. Вместе с Ромой деньги пропали. Золото, в смысле. Он же всё на себе таскал, жлоб. Помнишь — хвастался?

— Помню. С Ромой действительно проще. В смысле ясно за что и почему. Но кто знал про золото? Мы — он проболтался. Его домашние. И… и тот, кому он золото на доллары менял — помнишь, у него в последнее время новенькие сотки и полтинники американские появились? Вот. Ну, ещё Кристина, например, могла кому проболтаться.

— Потом Надька… тут совсем непонятно.

— Ну, давай подумаем. Ты говорил, что Надька тебя уговаривала в Оршанск сматываться, что что-то ей тут, в деревне, неуютно стало. Почему? Вроде как с Мэгги подружки — а Мэгги и рядом с продуктами, и со старостой мммм… в хороших отношениях, так скажем. Что бы у Надьки вдруг тут незаладилось?

— Ну? Что?

— Надька с тобой стала зажигать. Откровенничать даже. А дальше цепочка: ты — Мэгги — староста. Могла она через Мэгги что-то о БорисАндреиче узнать эдакое… а?

— И появилась вероятность что мне передаст? Нннну… Вообще она про Андреича говорила что-то, невнятно и неконкретно что-то, но негативно. Что что-то с ним нечисто… Давай-давай, Вовка, копай дальше, интересно! Я тоже раньше любил детективы читать, а тут форменный детектив. Аввв!! Сука, больно… Ничо-ничо, это я неудачно повернулся. Щас я… Блин, представляю как завтра болеть станет. Хорошо ещё антибиотики пока есть. Ну, давай дальше!

— Вот. Морожин, эдакая ходячая деревенская газета, по всей деревне таскался, но, насколько знаю, чаще западал у старосты или у Борьки, где алкашня собирается. Вроде как они там свою бражку ставят. Но той ночью его там не было — они б сказали. Вот и смотри как всё выстраивается: во всех случаях, Вовчик, так или иначе староста замешан. Хоть каким-то боком. Соловьёва — она его при всех опустила, при людях, на тренинге своём. Надька — через Мэгги выход на старосту же. Морожин — тоже постоянно рядом тёрся. Бабка вдруг в подпол у старосты же упала — его домовая хозяйка. А сын её с семьёй что-то так и не едет с Мувска… Вот только Рома — непонятно. Но кто Рому грохнул мы узнаем только когда ясно станет у кого он золото на доллары менял…

За окном раздался вдали какой-то непонятный звук, похожий на приглушенный выстрел, потом ещё один. Вовчик встрепенулся, Владимир подобрал автомат и, выбравшись из спальника, подошёл к окну. Осторожно выглянул. Тишина и темнота. В деревне только лают собаки. Вернулся на место.

— Это всё так, Вовка. Но — вилами на воде писано. Бездоказательно. А что староста, вернее сказать Помощник Уполномоченного везде как бы завязан — так оно и понятно: он ведь представитель власти, он со всеми и общается. Не то что, Вовка, я твои выкладки отрицаю, нет, это я в порядке здоровой полемики.

— Да, Вовчик, я понимаю. Да, всё бездоказательно… О, вот ещё что: Хронова кто протолкнул в командиры дружины? Опять же он, Андреич. И теперь Витька у него на побегушках, это сразу видно… Знаешь что?

— А?

— Вот сейчас я эти выкладки сделал — и лично мне ясно стало…

— Что??..

— … что Андреич тихо-помалу подтягивает под себя в деревне уже не номинальную, не формальную, а реальную, «силовую» власть! Нет, ты посмотри: юрист и журналист всегда при нём, как охрана. Хронов — его человек, и гопники его будут делать что староста прикажет. Те кто рядом с ним, но не с ним до конца — как Надька, как Морожин… даже как квартирная хозяйка — пропадают, гибнут в несчастных случаях или «кончают с собой от депрессии»! Кто с ним зарубался — как Соловьёва, — погибают!

— Бляяя, триллер, хе. Не, Вовк, ты загибаешь. «Пропадают, погибают!.» Морожин мог где по-пьяни сгинуть, в натуре, к примеру, в лес забрести и быть прирезанным гастерами. Бабка — сама в подпол упасть, бывает. Рому могли за золото прикончить, много тут отребья с Мувска сейчас, за доллар папу родного продадут. Вот мадам Соловьёва… и Надька… тут реально непонятно.

— Вовчик, ты про принцип Оккама слыхал? Ну, «бритва Оккама»? Он, кстати, не японец был, как многие думают, а английский монах 14-го века. Так вот, он звучит как «не умножай сущностей без необходимости». То есть, если расшифровать и перевести на наш, родной посконно-матерный, то значит если что-то можно объяснить просто, уже имеющимися фактами, то это скорее всего суть и есть, и не надо для этого «множить сущности без необходимости», то есть выдумывать, что «а вдруг Морожин на ночь глядя пошёл в лес и там его волки съели» или «Надька ВДРУГ взяла да и повесилась» и «бабка в своём подполе вдруг взяла да и грохнулась, да так «удачно», что свернула шею» — и всё в один день. И что «случайно» моя рубашка рядом с трупом мадам оказалась; и что Хронов стал командиром с подачи Андреича… Заметь, Вовчик — везде, везде! фигурирует Андреич! И даже что наш Артишок его одного из всей деревни так люто невзлюбил — тоже неспроста!

— Бля, собаку сегодня не кормили!! Интересно, Инесса догадается, нет ли?

— Успокойся, дал я ему пожрать, когда с девчонками заходил… На край Зулька зайдёт, покормит. Так ты улови: вот по «принципу Оккама» всё в старосту упирается!

— Просто он — староста.

— Нет, Вовчик. Не просто… И вот что из этого следует…

— Что?

— Что… Первое — что мудаки мы с тобой, что всё эдак вот в деревне пустили на самотёк! Спрятались от «городских неприятностей» в деревеньку — и думали что «всё наладилось!» А надо было лезть во власть, понять надо было с самого начала, что так просто тут не отсидишься! Вообще НИГДЕ «просто так» отсидеться не удастся! Это раз.

— Ну?..

— И два: сейчас все, кто не со старостой и не с Хроновым, а что ещё хуже, им в оппозиции, очень и очень рискуют! Это кто: мы в первую очередь. Потом Вадим с семейством. В определённой степени Пётр Иванович: он постоянно критично настроен. И… и Илья. Ну, Аделькин пацан, что с Хроновым сегодня подрался. Мы все очень сейчас рискуем!

— Чем?

— Тем, что с нами может получиться как с Морожиным, с Надькой или как с мадам Соловьёвой.

— Да иди ты!! Хотя ты, конечно, грамотно всё разложил…

— Вот тебе и «иди»… И следствие из этих двух пунктов…

— Вовк, мне что-то даже страшно слушать это… продолжение.

— Придётся, Вовчик. Так вот: или нам всем сваливать отсюда… а сваливать особо-то всем и некуда, да и не согласятся, — если только нам с тобой на пару в Оршанск; или вступать в прямую конфронтацию с Андреичем, кем бы он ни был на самом деле. И — до победного конца.

— Я — за это.

— Но тут вылазит один очень неприятный момент… — я.

— В смысле?

— В смысле что вот-вот приедет Громосеев — и автомат не объяснишь. Выход на те трупы в Никоновке — это однозначно стенка! Бежать нам надо, Вовчик, бежать!!

Наступила тишина. Несколько минут было слышно только как ворочается за стеной батюшка, да через неплотно закрытое окно еле-еле доносилось как протяжно поют псалмы тётки в церкви. Вовчик лежал и смотрел в световое пятно на потолке от светильника, закрытого с боков картонкой, чтобы не давал отблеска в окно.

— Нет… — ответил он как бы через силу, — Я не уйду… Дом в Мувске бросил, где мама умерла… Жоржетта сбежала… теперь тут, бабкин дом бросить, деревню? Старичьё это, девчонок из шоу — хроновским долбоящерам оставить? Запасы, огород, посевы… Нет.

— Вовчик…

— Я всё понимаю. Тебе сматываться надо, нет вопроса. А я останусь. Постараюсь тут замутить, как ты и говорил, силовую конфронтацию со старостой. Вот переберёмся все в церковь, обособимся… Если совсем будет хреново — уйду в лес, в дальнюю нычку — я тебе рассказывал. На положение Лешего. Но это только в самом крайнем случае!

— Вовчик… ты пойми!..

— Нет, Вовка, я останусь. Предъявить мне им нечего, с автоматом меня никто не видел, напротив — вон, я весь порезанный… Девки — за меня. Катька опять же. Вадим со своими. Нет.

— Ну, как знаешь. А я завтра сдёргиваю отсюда. — подвёл итог беседе Владимир, и, ещё раз проверив автомат, завозился, устраиваясь на сон.

НЕЧАЯННАЯ НАХОДКА

— Вовка уходит!! — ни свет ни заря вихрем ворвалась в спальню «коммуны» Зулька.

— Куда уходит, к кому уходит?..

— Дура, Светка, у тебя одно на уме — «к кому!» Из деревни уходит. Совсем!

— Да-ты-что?? Как так?.. Почему? — в девичьей общаге началось замешательство.

Вчера до поздней ночи обсуждали побоище, произошедшее возле церкви; ужасались, пересказывали детали; и в конце концов взвинтили сами себя до такого состояния, что в ужасе рыдали чуть не все, коллективно. «Порежут нас тут всех чурки!» — было почти единогласным, плюс «Кого чурки не зарежут, тех Хроновские уроды возьмут в оборот, козлы и идиоты, один там нормальный — Аделькин Илья, но он ничего не решает!»

Всхлипывания раздавались то там, то тут; обычно в таких случаях живо наводившая порядок Катерина теперь молчала, и, лёжа на своей койке лицом к стене, всё тёрла краем простыни ладони, стараясь стереть как ей казалось так и оставшуюся на руках отвратительно-тёплую кровь, брызнувшую ей на руки, когда она перехватила ножом горло одному из бандитов, собиравшемуся прикончить Вовчика.

Молчала и Гузель, пристроившаяся в обнимку с отцовским ружьём на одной из кроватей. Она одна внушала определённую долю спокойствия: всё же ружьё. Да и — все знали: она с матерью отстреливались в церкви от бандитов, и, наверное, кого-то даже убили из тех, что сейчас там, за церковью, так и лежать рядочком…

Ружьё — это было хорошо… Хронова в его коморке опять не было. Да и надежды на него… Шушукались Валя и Ольга, кажется они собирались уходить из деревни. Груда трупов вповалку на дворе перед церковью, стоны раненых и умирающих, хлопочущие с перевязкой верующие-прихожанки; молча плачущий перед всеми староста… вдруг, внезапно, неожиданно для всех повесившаяся Надька… об этом говорили больше всего, больше чем о убийствах «на пригорке».

Надька была своя, из группы, из коммуны теперь; и хотя она последние месяцы была всё больше с Мэгги — она всё равно была «своя», и её смерть произвела, пожалуй, большее впечатление чем смерть десятка бандитов и нескольких «общинников».

Вечером девчонки ходили в дом старосты. Тела и Надьки, и бабки-хозяйки лежали рядом на сдвинутых в большой комнате столах. По неживому спокойная, как каменная Мэгги доставала из своего чемодана лучшие, самые дорогие наряды, раскладывала на стульях; решала во что обрядить подругу. Подвывали набившиеся в комнату бабки. Во дворе суетился Борис Андреич с мужчинами, решали что-то насчёт досок, гробов…

Атмосфера была такая жуткая, что не будь рядом Гульки с ружьём, девушки наверное ни под каким видом не остались бы ночевать в практически неохраняемой общаге-казарме и, наверное, под любым видом и предлогом подались бы в церковь, на пригорок, к Вовке и Вовчику. Ружьё у Гульки — это было хорошо. Ружьё давало определённое спокойствие. Но ещё надёжней было бы быть возле Вовки и Вовчика, — своих пацанов, спасших их и «на поляне» в лесу, и сейчас — положивших к чертям кучу бандитов из вдруг откуда-то взявшегося автомата.

Потом, когда всей деревенской гурьбой шли назад, в деревню, а «Вовки» остались «на пригорке», юрист безапеляционно заявил, что автомат, несомненно, либо украден в военной части ещё в Мувске, либо там же отобран у патруля; либо, и это скорее всего, — он подчеркнул это, — Владимир участвовал в групповом убийстве семьи в Никоновке, когда были убиты и двое парней, и две женщины… За это и то что видели его бегущего в церковь с автоматом. Что это значит?..

— Ну? Что?..

— Это значит, что мы живём рядом с матёрым убийцей!

Бабки и женщины опять привычно уже заохали и заужасались. Мужчины молча месили грязь на дороге к деревне. Молчали. Чавкала грязь под ногами, моросил мелкий дождик с сумрачного серого неба. Молчал и Борис Андреевич, прокручивая в уме варианты. Его угнетало то, что чёртов татарин недвусмысленно дал понять, что собирается сделать его крайним в произошедших в деревне убийствах и таинственных исчезновениях. Так ненароком можно было лишиться удачно обретённой в деревне власти — Дьявол внутри недовольно заворочался.

— … Завтра приедет господин Громосеев с «Группой особого назначения», или как их там сейчас называют, и разберёмся, да, разберёмся! Жить бок о бок с серийным убийцей мы не можем! В конце концов в стране пока существует Закон! — продолжал разоряться юрист.

— Вы видели как он себя вёл?? — поддерживал юриста журналист и политтехнолог Мундель-Усадчий, — Ведь он практически угрожал нам своим автоматом, нам, представителям общественности! Отказался сдать оружие законному представителю власти!..

Шедший сзади всех Хронов злобно улыбался и всё сверлил взглядом спину идущего впереди в обнимку с Аделькой Ильи. Посчитаемся, придёт время — со всеми посчитаемся!.. У него уже созрел определённый план…

— А я считаю, что всё равно, откуда у него автомат! — вдруг сказала до этого молчавшая на все разговоры и расспросы Катерина, — Он с этим автоматом нас спас. Если бы не он, бандиты нас всех зарезали бы. И вас, наверное, тоже. Вряд ли они бы стали просто так рядом с деревней сидеть. А Володя всех спас.

— О, Катька, молодец, так и есть! Кать, Катя, ты не молчи! Ты говори что-нибудь! — загомонили девчонки.

— Это в вас говорит пережитый стресс! — авторитетно заявил Мундель, — Понятно, что вы пережили неприятные минуты, и, как говорят, даже обагрили руки кровью людей! Впрочем, это можно списать на вынужденную самооборону, хотя в деталях нам стоит ещё разобраться! Но это не даёт вам права реабилитировать массового убийцу!

— Мы, кстати, так и не знаем что там, «на пригорке», на самом деле произошло! — поддержал в свою очередь его юрист, — Всё только со слов заинтересованных лиц! Трупы безоружных! Трупы связанных! Возможно там, возле церкви, произошла просто мафиозная разборка, бандиты из леса, и наши, местные бандиты что-то неподелили! И постреляли-порезали друг друга!

Староста обрадовано встрепенулся — ай молодец Веня, ай молодец!

— Да! Конечно, и такая версия имеет право на существование! — обрадовано заявил он. И про себя подумал: вот это и будем подавать Громосееву: обосновался, понимаешь, в деревне бандит с дружком, убивал и похищал деревенских, потом что-то не поделил с бандитами пришлыми… какой спрос со старосты, я же не ГэПеУ??!

Катерина, услышав про «руки обагрённые кровью» вновь замкнулась и опять стала тереть руки, стараясь счистить с них несуществующую кровь… Девчонки негодующе зашумели, но на них уже не обращали внимания. Деревенские вновь принялись обсуждать увиденные ужасы. Видно было что теория о том, что «Владимир — бандит и что-то не поделил со своими» получит поддержку; за что было и то, что парни жили определённо лучше большинства эвакуированных, имели запасы, которыми не разбежались делиться, — одно это уже давало повод относиться к ним негативно. А кто и за что там, на пригорке, друг друга пострелял и порезал — кто это знать может?.. А вот жить рядом с серийным убийцей ничего хорошего — правильно Попрыгайло говорит, верно же?..

И вот теперь известие, что Вовка уходит!

Стали торопливо одеваться, причёсываться.

— Гу-уль? Чё ты-то сидишь? Беги скорей — Вовка уходит!

— Да-да, уходит…

Она сидела на кровати, так и не раздевшись ночью, в обнимку с ружьём, и отсутствующим взглядом смотрела в окно.

— Гулька! Ну ты хоть подкрасься с утра!

— Да-да… подкрашусь…

— О! Девчонки… — раздалось из угла, где, заправив постель, Наталья рылась в выдвинутом из-под кровати чемодане, — Я ж совсем забыла! Мне же Надька пакет оставила, три недели назад. Сказала что заберёт потом, что в доме не хочет хранить — бабка, говорит, нос суёт, и ещё эта, жена бабкинова племянника, что ли, тоже через чур любопытная.

— Что за пакет? Что в нём?

— Да не знаю я… коробка. Сказала — личные вещи. Фотографии там, то, сё… но тяжёлый! Не интересовалась я, в общем, особо, а что? Надька же. Сказала потом заберёт. Кать? Что делать будем? Откроем?

— Да… — Катерина, уже собравшаяся, оторвалась от рассматривания своих покрасневших, вспухших кистей рук, — Что уж теперь. Открывай, что ли.

— Ууу. Интересно. Что бы Надька вдруг? Какие там уж фото? Что бы вдруг не у себя? — любопытствующие столпились в углу, и Наталья достала из-за чемодана из-под кровати объёмистый прямоугольный свёрток, обёрнутый старой простынёй в рыжих пятнах, и перевязанный крест-на-крест, как посылка, шпагатом.

Шпагат перерезали и тряпку развернули. В свёртке была коробка из-под обуви, перетянутая скотчем.

— Давай на стол, тут, к окну!

— Ого! Тяжёлая! Тут… для фотографий как-то слишком, а, девчонки?

— Надька не говорила что только фотографии, она так, в общем…да сейчас посмотрим. Кать, ножницами…

Скотч был перерезан и содран, коробка открыта.

— О-ого!!! — было всеобщим.

Коробка была плотно набита деньгами, американскими долларами в банковских пачках, купюрами по пятьдесят и по сто долларов.

Я ЕЩЁ ВЕРНУСЬ!

Ранним утром друзья вернулись в деревню. «Срисовавшая» их возвращение Зулька была послана следить за дорогой — опасно было внезапное появление Громосеева с его «бригадой». Квартиранты, завидев возвращение хозяев, тихо испарились на свою, завешенную покрывалом половину большой комнаты, вернее в свой закуток, и сидели там тихо как мыши.

Владимир собирался. Уже был перебран и вновь уложен рюкзак, собран продуктовый паёк в дорогу, приготовлена одежда. Теперь, расстелив на столе старую простыню, он, разобрав автомат, тщательно чистил его и, поглядывая в окно, где случись что чрезвычайное могла подать знак Зулька, вполголоса, чтобы не услышали квартиранты, обсуждал последние детали «ухода» и последующих действий с Вовчиком.

Вовчик маялся. Как он и ожидал, болели порезы; утром он по-новой перебинтовался, принял антибиотики, обезболивающее, но всё одно было маятно. Да ещё Вовка уходит. Он, конечно, понимал неизбежность и необходимость этого шага, но оставаться по сути одному во враждебном окружении… Хотя почему «во враждебном»? — сам уговаривал он себя. Девчонки — за меня. Вадим всегда поможет. Илья вот… хорошо Хронову навешал! Надо будет Илью подтянуть, да. Вместе будем. Хроновские? Они же как сила никакие, только что стаей. Трусы! Толпа баранов под руководством козла! Пётр Иванович ещё. Викторовна вот всегда за нас заступается. Ольга Дмитриевна ещё. Да и остальные городские — они в общем… А! Да что душой кривить — никакие они! Каждый сам за себя. Молодняк ещё как-то кучкуется, а эти… — он вздохнул. Вот староста с его непонятной политикой, его пристяжь… что-то Надька говорила про него, что-то совсем неприятное, — забыл, вернее не вслушивался, очень не терпелось тогда опять до её ягодиц добраться. А вот теперь её хоронить будут…

Как будто в ответ на его мысли услышал Вовку:

— … я тебе ещё раз повторяю: перебирайся «на пригорок», прямо сегодня же! Вместе с девками. Потом постепенно перетащите туда все запасы. Вооружи их чем придётся. Эх, Хронова бы грохнуть, что ли!.. Как Вадим предлагал. Может и правда, перекантаваться приезд Громосеева в лесу, типа «на нелегалке», а потом выследить Хронова и грохнуть?.. Сразу порядочный пласт проблем снимется. У тебя.

— Не! — Вовчик мотнул головой, отгоняя мрачные мысли, — Проблем тогда ещё больше будет. Сам посуди: сейчас на тебя, в принципе, ничего нету кроме подозрений, и только из-за автомата. Наоборот — ты, типа, герой! Спас общинских и нас с Катькой. Мало ли что автомат! Пока что это — твоё слово против ихнего. А грохнешь Хронова — всё… такую волну поднимут — и в Оршанске отсидеться не удастся. Далеко не уйдёшь — дороги контролируются. Опять же в лесу эти, недобитые бродят.

— Про мотоцикл они не знают.

— Да, мотоцикл это хорошо. Значит, Вовк, — до Демидовки, вот как с Вадимом за генератором ездили, там по пути почти. Потом свернёшь на Астахово, — там сейчас должен быть караван. Ну, эти, коммерсы. С ними…

— Да помню я. В толпе, конечно, безопаснее. А посты я объехать смогу — на мотоцикле-то, на кроссовом без проблем.

— Бензина ещё возьми.

— Угу. — Он собрал автомат, со щелчком присоединил магазин, — за занавеской, где сидели Инесса с сыном, испуганно ворохнулись. Владимир усмехнулся:

— Значит, как договорились — ухожу демонстративно, в лес, с разгрузкой и автоматом, чтобы все видели. Легенда: пешком возвращаюсь в Мувск, пусть там в первую очередь ищут. Громосеев, сколько бы их не приехало, явно уж прочёсывание и погоню устраивать не станет, не рискнёт просто. Автомат и патроны оставлю где мотоцикл стоит сейчас. Завтра забери! Хотя нет, когда Громосеев уедет, тогда.

— Фигово тебе будет без оружия в дороге. Может хоть пневму мою…

— Вовчик, не смеши. Я с Вадимом поговорю — он ведь главаря пистолет прибрал, я видел. Хотя тот, вроде, все патроны расстрелял…

— Может не отдать. Куркуль ещё тот.

— Да. Может. Но попробую договориться. Чёрт, с Гулькой ещё попрощаться надо!

— Сейчас Зулька её позовёт. Вот ещё накидку возьми — если дождь. Палатку ты не хочешь…

— Нет, Вовчик, на мотоцикле я, если даже с объездом постов и по второстепенным дорогам, за пару дней максимум доберусь, не стОит… сейчас пока не холодно. Э, что это, зачем?

— Ну, пиротехника — помнишь, в Гекторе покупали? Стрелялки — трещалки, может пригодиться для отвлечения внимания. Так, нож у тебя есть… на, сухпай. Армейский, на три дня. Не, возьми на пять. Чо ты, не на себе тащить, на моторе, лишним не будет. Кружку я тебе положил, моя походная, вместо котелка. Сухое горючее на растопку. Флягу… вот.

Вовчик хлопотал, и Владимир не мешал ему, понимая что своей этой заботой, собирая друга в дальний и рискованный путь, тот отвлекается от своих печальных мыслей, от грядущих проблем. Надька. Ранения — неясно ещё не будет ли последствий, особенно от той глубокой колотой в груди. Хронов, поклявшийся сжить бывшего приятеля со света. Уходящий в неизвестность друг. Враждебное окружение. Десяток девчонок, ответственность за которых, как тяжёлую, но обязательную ношу Вовчик нераздумывая взвалил на свои плечи.

— … хорошая фляга! — болтал между делом, помогая укладывать рюкзак Владимиру Вовчик, — Налджин Триангл Оазис. Чехол от американской; вернее, от китайского её клона. Застёжки, вынимать удобно; там же алюминиевая кружка под дно со складывающимися ручками, на пояс крепить удобно; чехол внутри мохнатый — сравнительно хорошо температуру держит; термос не термос, конечно, но всё же. Но воняла! Пластиком. Фули, китайчатина, чо ты хочешь. Эту в турмаге отдельно купил, в чехол входит как родная, и совсем другое дело! Экологичная, бля. Налджин, фуле. Туда сладкого чаю налью сейчас. Вот. Зажигалки. По разным карманам. Аптечку — всегда при себе! Ещё вот — отдельно перевязочный пакет в набедренный карман сунь, — видишь, на моём опыте, перевязки после боя, как и патронов в бою, никогда много не бывает… тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Ещё нож возьми. На моём опыте — на бедро или на голень. Мне вот в церкви-то здОрово не хватило, хорошо надфиль под рукой оказался в той свалке-то… О! Очки! У тебя ж ни шлема мотоциклетного, ничего! Как ты…

— Нормально, Вовчик, я уже подумал об этом. Мои, стрелковые, от ESS, самое то. Ничего, без шлема как-нибудь, сейчас с ПДД проще стало.

Залаял Артишок, без злости, как на знакомых, зазвенел цепью. Владимир выглянул в окно:

— О, целая делегация. Все наши красавицы, в полном составе, и даже Мэгги с ними… хотя нет, Адельки нету, у Ильи, небось. Чёрт не дадут ведь с Гулькой толком попрощаться! Ну, Зульфия, ну!.. просил же только Гульке шепнуть!

— Вовк… я всё спросить хотел, и всё как-то… ну…

— Что?

— Вы с Гулькой — как? Уже?.. Того?.. Этого самого? Или как? Не, ты не отвечай, если я не по делу…

— Да нет, почему же… — Владимир даже чуть покраснел, — Ты ж мой друг. Знаешь… Как-то… В общем, если коротко — то нет. Не спали мы с ней, если ты это имеешь ввиду. Ну, то есть не трахались. Тьфу, словечко… Not making love, короче. Оттого и с венчанием как бы спешил…

— Ого. Ну ты кремень.

— Угу. Мне самому удивительно. Очень она, это… строго себя блюдёт. Что, в общем, для серьёзных отношений как бы и не плохо… до определённых пределов, конечно… Да ей и самой трудно это — темперамент!

Он замолк — в дверь, постучавшись, прошёл Вадим и Алла. Гузели с ними не было.

— Исэнмесез! Хэерле иртэ! — Вадим тут же покосился на лежащий на столе автомат: — Квартиранты?… Ага. — сразу перешёл на полушёпот, к делу: — Как пойдёшь? Я так понял — в Оршанск? На мопеде на том самом?

Жена Вадима тут же стала расспрашивать Вовчика о его самочувствии, заставила показать рану на груди; стала выкладывать на стол принесённые с собой медикаменты.

— На мотоцикле, да. К каравану примкну, и дальше по ситуации.

— Давай, егет, давай… удачи. Дуру-то с собой возьмёшь? — понизив голос вообще до полной конфиденциальности, он кивнул на автомат.

— Как бы да… для вида.

— Мне оставь! Заметут тебя если мои бывшие коллеги с автоматом да на том самом мотоцикле, — хрен отвертишься!

— Я вообще Вовчику оставлю, он заберёт потом.

— Мне лучше.

— Вадим… — непроходимая жадность будущего тестя начала уже не на шутку подбешивать Владимира, — Ты это… с ума-то не сходи? Зачем тебе в хозяйстве два машин-гана? Кого ты им вооружишь? Аллу, Гульку, Зульфию? Может квартиранта своего? А Вовчик, значит, случись что, топором отмахиваться будет и из арбалета отстреливаться??

— Может я ему потом и дам… может! — с безмятежной наглостью заявил будущий тесть, — Да ладно, чё ты раскипятился? Вовчику так Вовчику. Ты вообще как это — насовсем? Или вернёшься через время?

Они отошли в дальний угол и полушёпотом секретничали уже там.

— Вернусь… Ясное дело вернусь! Мы же с Гузелью, как говорится… ну, как раньше говорили, «заявление подали» — венчаться. Только видишь как оно получилось…

— Оно так, оно конечно… — Вадим видимо смягчился, — А этот… поп-то? Как он? Не может, што ль, по-быстрому, свой никах прочитать или что у него там? Всвязи с особыми обстоятельствами.

— Не может. Не в себе он. Мы когда рано уходили, он уже проснулся, опять кагора принял боттл, — и снова в отключку. Вроде как грешить так грешить.

— Переживает… — понимающе кивнул Вадим, — Слаб в коленках. Он мне сразу незанравился. Служитель культа, ипи яво.

— Пистолет дашь? — прямо спросил Владимир.

— Какой пистолет, про што ты?? — встрепенулся Вадим, — Нет никакого пистолета!..

— Тихо ты.

— … за пистолет вообще никто не в курсях, и юрист мой этот сраный даже не предъявлял, только за ружья! А гильзы пацанва все собрала. Не было пистолета! Кобуру я с того снял…

— Дашь??

— Нету ведь.

— Вадим… ты наглей-то в меру. Мне ведь далеко ехать… Я… знаешь, я всё Гульке расскажу, и Алле — что ты ствол мне в дорогу дать не хочешь! — нашёл он вдруг интуитивно правильный «рычаг», — И если со мной в дороге чего — то всё на тебе!

— Билять… — теперь Вадим явно призадумался. Перспектива быть согласованно прессуемым женской частью своей семьи, при явном её численном перевесе, совсем ему не понравилась, — Да в ём и патронов же нету. Он же все патроны расстрелял, ты ж видел. Знаешь — я тебе обрез дам, во!

— Какой «обрез», откуда??

— Ну… — Вадим опять начал мяться, — Порежем одно из тех ружей. Из трофейных. В дороге обрез дробовика так и получше пулевого короткоствола будет — снопом бьет! У меня и патроны есть дробовые укороченные, навроде родезийских, слыхал?

— Вадим, у меня времени нет, — постарался додавить Владимир, — Громосеев в любую минуту может заявиться, Борис Андреич с хроновской шоблой может попробовать меня задержать. Самое время стволы сейчас пилить, ага. Ты сам подумай. Да и… обрез есть обрез.

— Билять… — опять повторил сосед, он же будущий тесть, и на несколько секунд призадумался. Потом глянул на жену, заканчивавшую перевязывать Вовчика, на занавеску в дальнем конце комнаты, отделявшей обиталище квартирантов; на окно, за которым во дворе что-то совсем расшумелись девчонки.

Со двора слышались выкрики: «Вот сволочь!», «… что ещё от этого поганца можно было ожидать??», «Надо на него заявить!», «Да не реви ты, Аделька!»

Оглядевшись, Вадим повлёк за рукав Владимира подальше, за шкаф; и там, сунув руку под полу своей камуфляжной потасканной куртки, извлёк из-за пояса большой пистолет. Тяжело вздохнув, протянул Владимиру:

— На, малай, владей.

Наконец-то! Стараясь не выдать своей радости, Владимир тут же схватил пистолет обоими руками, и, не разглядывая, спрятал, заткнул сзади за пояс, прикрыл курткой и разгрузкой. Вадим протянул ещё снаряжённый магазин.

— Бери уж. Кобуру я сжёг, кобура дрянь была. Потом себе сообразишь что-нибудь навроде оперативки, не за поясом же таскать всё время.

— Спасибо!! — Владимир быстренько спрятал в карман куртки магазин, — О, и патроны нашлись, а?? Спасибо!

— Спасибо, спасибо… спасибом сыт не будешь… — провожая печально взглядом исчезнувшие пистолет с боезапасом, проворчал тот. Кажется он тут же начал уже жалеть о внезапно проявленной щедрости, но обратного пути уже не было, — Пожалуйста, в общем… Патроны-то? Не было, да, все он пожог. Это мои уж. Из, так сказать, стратегического запаса. Мент я или што??

— Мент, мент, — успокоил его разом повеселевший Владимир, — Хороший мент! Запасливый, хы. Спасибо ещё раз! От своего лица, и от лица всех будущих моих оппонентов!

— Оппонентов…

— Вовчик, Алла, вы закончили? Пошли тогда на улицу, что там девчонки так расшумелись узнаем.

А на улице кипели нешуточные страсти.

Навзрыд плакала Аделька, столпившиеся вокруг неё подруги утешали её и бурно негодовали. Она настойчиво, сквозь слёзы, требовала у стоявшей тут же Гузели её ружьё. Немного обалдев от такого наплыва посетителей, подвывал и подгавкивал Артишок.

Появившийся на крыльце Вовка с автоматом на плече мгновенно стал центром внимания; Адель рванулась к нему:

— Вовка, дай автомат!! Гулька ружьё не даёт! Дай!! Я его, паскуду!..

Убрав от греха подальше автомат вообще за спину, Владимир при деятельном участии Вовчика стал выяснять что случилось.

Случилось — в очередной раз — нехорошее.

Вчера, когда вернувшись гурьбой в деревню, и вдоволь наобсуждавшись по дороге, жители Озерья разбрелись по домам и уже стали мало-помалу, заперевшись на все запоры, готовиться к отходу ко сну, в дверь дома где жил Илья с родителями, постучал Витька Хронов и нагло предложил открывшему ему Илье «выйти поговорить как мужчина с мужчиной!»

Илья моментально вспыхнул и вышел «поговорить».

О чём они говорили было неясно, но «разговор» был недолгим: через несколько минут родители услышали два выстрела во дворе, выбежали, и обнаружили сына без сознания, с огромной гематомой на лице, и с вовсю льющейся из носа кровью… Хронов исчез.

Илья так в сознание и не пришёл пока. Нет, «дырок» в нём нету… Кровь из носа остановили; давали нюхать нашатырь — глаза вроде открывает, но ничего не говорит и никого не узнаёт… лежит.

У Владимира вновь появилось сильнейшее желание разыскать Хронова и расстрелять его как бешеного пса; он стиснул кулаки так что ногти впились в ладони.

— Я к нему!.. ну, думаю, вввв… — Аделька вещала сквозь рёв, спотыкаясь через слово, — Вот этим самым ножом бы!! Нету! Эти… козлы его, говорят что… с ночи не появлялся! Только, грят, забежал, чо-то похватал в сумку, ружьё — и убежал… сказал что навстречу Громосееву! Что… что он, типа, защищался, что Илья на него сам напал! Во-о-вка!!

— Нельзя тебе сейчас задерживаться… — печально шепнул Вовчик, — Да ладно… Отловим мы его. Со временем. Я отловлю. Или мы вместе, когда вернёшься.

— Сссволочь!

— Угу. Из травматика поди.

— У него один патрон оставался, а мы два выстрела слышали.

— Нашёл где-то. Вообще из той пукалки, из «макарыча» что у него был… навряд ли. Ладно, что гадать…

— Во-овка! — это снова Аделька, — Что, так и уйдёшь?? С автоматом??

Видно было, что собравшихся во дворе девок буквально колотило. Только стоявшая чуть поодаль Мэгги вроде как была вполне себе спокойна. Вроде как и хмурится, и поддакивает, а… Владимир несколько раз бросил на неё взгляд — что пришла?

Алла сразу же, забрав свою медицинскую сумку, и дав напоследок Вовчику несколько советов по перевязке, — которые он, впрочем, знал и без неё; странно было бы «выживальщику» не знать правила обработки ран! — ушла торопливо посмотреть как там Илья.

Девчонок штормило. Дошло до того, что несколько из них настойчиво и вполне серьёзно уговаривали Владимира на согласие идти с ним — всё равно куда, хоть в Мувск, хоть в Оршанск, буквально «на любых условиях», как они не преминули заметить; только бы не оставаться больше «в этой жуткой деревне, где что ни неделя так или кто пропадёт, или кого убьют, а то и несколько за раз!» Готовы были сейчас прямо бежать за вещами, и чёрт с ними, с документами что остались у старосты, и с урожаем, на который всё лето горбатились… ааа, Во-овка??!

Услышав про двусмысленное, «на любых условиях», нахмурилась ещё сильнее и отвернулась Гузель, в чёрных её глазах, казалось, блеснули слёзы. Чёртовы девки, Вовчик, поговори ты с ними!.. Объясни, shit, политику партии на данном этапе! Дайте мне хоть с человеком поговорить! — к Гузели пришлось буквально продираться.

Весь перебинтованный Вовчик взял, наконец, на себя роль пресс-атташе и психолога по совместительству:

— Так, все меня слушают, на меня смотрят! Адель! Тебя тоже касается; нет, не даст тебе Вовка автомат и не будет сейчас отлавливать Хронова — этому овощу своё время придёт! Ти-ха! Дали быстро человеку с подругой пообщаться!! Короче. Вовка сейчас уходит, и это не обсуждается. Уходит о-дин! И нЕчего тут ныть! Ещё он вас с собой не тащил! Все остаются тута! Сегодня же начинаем перебираться в церковь! Я так сказал! Гарантирую, га-ран-ти-рую, что сука-Хронов, или его опезд… его пацаны вас обижать не будут! За-акончили ныть, я сказал!!

По мере тирады голос его повышался, он говорил всё увереннее, и непроизвольно вскоре всё внимание было приковано к нему.

— Что разорались?? Я вам говорю: держитесь меня, и всё будет хоккей! Я отвечаю! Что вы распустились, ааа??? Вы на себя посмотрите: вы — элита среди мувских красоток; вы — спортсменки, я знаю как вы на тренировках и репетициях пахали и в поле вон… за вами не угнаться!.. Через боль и «немогу»! Выдержали жесточайший конкурс чтобы попасть в «Мувск-шоу», а ноете как барышни-секретутки! Вы же сильные, по-женски сильные, что я, не знаю?? Вчера вон…

Все уже слушали только его; он метнул взгляд на Катьку, продолжавшую тереть ладони платком, что-то сообразил, и уверенно продолжил:

— … в бою побывали! Аделька — я видел! — за батюшку вписалась против вооружённых бандитов, как и Катерина! Не побоялись! Потом — Адель же подмогу и привела! А Катя… Катя… — он на мгновение замялся, но только на мгновение, и уверенно продолжил:

— Катя дверь в церкви держала от ломившихся бандитов, пока я… тех двоих зарезал!

— Тыы?..

— А вроде как говорили…

— Я! — очень уверенно заявил Вовчик, — Я! Обоих. А Кате — просто Кате почудилось. Это — от сильного воображения и потрясения. Навыдумывала она. Слышишь, Кать! Ты-себе-навыдумывала! На твоих руках крови нет — я всё с этими… сам решил!

Так нахально объяснив ситуацию потрясённо и недоумевающее смотревшей на него Катерине, он вновь напустился на девчонок:

— Да каждая из вас — красавица и украшение любой семьи! Вы это сами знаете! Но! Надо себя ценить, уважать! Верить в себя! Держаться вместе! Ничего не бояться, ничего! Мы! Мы вместе разберёмся со всеми тут неприятностями! Я вас не брошу! Я отвечаю!..

Стоявший поодаль и державший за руки Гузель Владимир слышал его вполуха, но уловил, что Вовчика несёт. В Вовчике проснулся внезапно Лидер. Совершенно неожиданно он очень ясно осознал, что он может — и должен! — защитить этих девчонок от… да не защитить даже, а по-мужски здраво организовать и возглавить, и не позволять изгаляться над ними больше ни хроновским идиотам, ни никоновским ухарям, ни бандитам, ни кому ещё. Он знал теперь, он верил в себя. Он — мужчина, чёрт побери! Он — сможет!

Его уверенность передалась «аудитории». Всхлипы и бессвязные выкрики затихли, теперь на Вовчика, стоявшего на крыльце, смотрели снизу вверх с надеждой и уважением.

— Вовчик… точно ты… этих?

— Я! Обоих! И ещё двоих — отец Андрей. И любого так — лехко!!

— Вовчик… так Вовка же автомат заберёт? И ружья те… куда-то пропали. А? Как обороняться? Даже если и «на пригорке» и в каменном доме?

— Верьте мне, девчонки! Всё будет решено, я отвечаю!

— Хорошо если так…

Успокаивающиеся уже девушки начали вроде как отходить от очередного стресса и даже чуть улыбаться в ответ на усиленно индуцируемую Вовчиком уверенность. Ну, нормально. Теперь, главное, их занять чем-то, чтобы не раскисали вновь…

— Короче! Вовка уходит, да. ТАК НАДО! Мы остаёмся. И всё у нас БУДЕТ ХОРОШО — я вам говорю! Внятно?? А сейчас резину больше не тянем — Вовке надо идти, поскольку неровён час… ну, вы в курсе. Катя! Прикинь, что в первую очередь переносим. Кухню тоже нужно будет туда перебазировать, Мэгги, слышишь?..

Против ожидания Мэгги безропотно кивнула.

— … и запасы продуктов. Кровати. Матрасы. Вещи. Сегодня же начнём стеклить окна и обустраиваться! Носы выше держать! Вот так… Катерина! Брось нафиг этот платок, ты себе уже руки в кровь стёрла — я тебе говорю: это всё ты себе навыдумывала! Всё! Навыдумывала! Всё не так было — а как было на самом деле, я потом скажу, поняла! К делу, девки! Прощаемся — и нах хауз, за вещами!

— А Вовка ещё вернётся?..

— Конечно! Конечно вернётся — вот как всё уляжется, и возвратится!

— Ну… ладно тогда.

Вовку вновь обступили, теперь уже оттеснив Гузель, и стали с ним обниматься, прощаясь. Начмокали его в щёки и в нос столько, что он почувствовал себя каким-то плюшевым медвежонком, попавшим в детсад.

— Вернусь, девчонки, чо вы… сами ж понимаете. Вот и Гузель… Вовчик… куда ж я?.. Само собой вернусь!

Последней пробилась к нему Мэгги, обняла обеими руками за шею, прижалась на мгновение как бы случайно грудью, животом, тазом, поцеловала «по-дружески» — но в губы… Чтобы не выглядеть идиотом, отмахиваясь вроде как от невинно, или почти невинно прощающейся красотки, пришлось терпеть, хотя он и понимал какую боль это зрелище доставляет стоявшей теперь поодаль Гузели. Хорошо хоть отец уходя забрал у неё ружьё, а то б, неровён час… эти восточные темпераменты…

А присевшая на крыльцо Катерина уже спешно что-то чиркала карандашом в блокноте, набрасывая список.

— Вовка! Сюда подойди-ка! Вот смотри, что нам надо. Если ты всё одно возвращаться будешь, привези с Мувска… или куда ты там… ну, неважно; в общем смотри: гигиенические прокладки. Лучше которые… а, всё одно не будешь выбирать, вези всё что есть! Перчатки. Рабочие и зимние. Если пряжа будет — вези, зимой будем вязать. Спицы, разных номеров. Да, я умею, и научу. Носки, чулки. Чулки лучше которые… ааа, какие будут! Поизносились тут за лето, скоро в портянках ходить будем! Медикаменты. Вот тут целый список. Пасту зубную какую-нибудь приличную. Мыло — только не хозяйственное, чтоб волосы мыть… ещё лучше шампунь! Сладкого чего — озверели тут без сладкого! Курагу привези сушёную — жутко её у нас все любят! Обувь…

Он взял и просмотрел список..

— Кать, это на хорошую автолавку. Ясно, что я постараюсь вернуться на колёсах, а не на своих двоих, но тут многое, наверно, сейчас и не достать… да и дорого будет. Нет, деньги есть, конечно… Впрочем, кое-что у Вовчика есть в запасах, я думаю, он…

Катерина взглянула на него строго снизу вверх:

— Мы, Володь, не одалживаться. Тут вот какое дело… — она потянула стоявший у ног жёсткий полиэтиленовый пакет с эмблемой «Гектора», в котором просматривалось что-то прямоугольно-увесистое. Достала коробку, сняла крышку.

— …!

— … вот! И мы решили, пока эти деньги ещё ходят, все их передать тебе. Мы считаем что именно ты сможешь с умом ими распорядиться. Ну и — заказы. Тут явно на всё хватит. И не только.

Загалдели, наперебой объясняя ситуацию девчонки.

— … тут всё это сраное Озерье купить хватит, вместе со сраной Никоновкой!

— … Эх, эти бы деньги, и раньше бы, в Мувске!..

— Корову купить! Чтоб молока каждый день!

— Сапоги мне! Без каблуков. Размер…

— Галоши лучше. Как у бабок — в деревне вещь незаменимая!

— Галоши ей! Вот и будешь как бабка! Вовка! Из косметики что-нибудь! Карандаш для губ, контурный, вишнёвый, или какой будет. Тушь для ресниц! Карандаш для подводки. Чёрный и синий, с растушёвкой. Знаешь, бывают такие… не знаешь?.. Ну тогда просто карандаш. Два. Нет — сколько будет, столько и… у всех уже позаканчивались. Помаду.

— Тампакс-тампакс-тампакс!

— Антицеллюлитную ей сыворотку, хи! Серум. Наела мясА на картошке!

— Крем для рук, Вовка! Если будет такая возможность. А то цыпки… знаешь какая это гадость — цыпки??

— Ну, Надька, ну Надька! И ведь не спросишь теперь «откуда»!

Но Владимир их не слышал. Он через секунды после того как Катерина сняла с коробки крышку и ясно стало видно её содержимое, по какому-то наитию поднял голову и увидел реакцию на содержимое коробки Мэгги. В отличии от остальных девчонок она-то не ночевала в «общежитии» и содержимое коробки было для неё полнейшей неожиданностью. Услыхав, что тут «наследство Надьки», она живо протолкалась к крыльцу, и вот её первую реакцию и успел «снять» Владимир, а вслед за ним, через секунду, и Вовчик.

Обычно красиво-невозмутимое, несколько даже надменное лицо бывшей примы Мувск-шоу-балета, любимицы олигархов и звезды самых дорогих казино внезапно исказилось на мгновение так, как если бы её пробило сильнейшим электро-разрядом.

На мгновение на холёном, несмотря на целое лето проведённое в деревне, лице промелькнула целая гамма чувств, основными из которых можно бы было считать злость, нет, вполне полноценную ярость; ярость и ненависть… На несколько секунд через лицо Мэгги как будто выглянула наружу её душа, и от вида этой души можно было содрогнуться: как будто старый, полусгнивший покойник выглянул на миг из зловонной могилы, так и её натура на миг выглянула через красивое лицо. Показалось что исказившиеся судорогой губы шепнули «Сссссука!..», а в глазах плеснулась ненависть. Но через секунды её лицо уже не выражало ничего кроме как вполне понятного изумления при виде такой кучи денег.

— Тут сто восемьдесят пять тысяч долларов, мы посчитали! — пояснила Катерина, — Ясно что посчитали чисто по пачкам, но вроде как всё точно. Вот. Тут на всё хватит. Бери.

— И про Вику не забудь узнать. Если вдруг в Оршанске будешь…

— Это первым делом.

На околице попрощались с Вовчиком.

— Ну, бывай… ты это — Катьке и девчонкам-то заправил, что сам тех в церкви — специально?

— Ну да. Катьку видел? Это у неё обсессивно-кампульсивное расстройство, из разряда невроза навязчивых состояний. Медикаментозно сложно лечить, да и нечем, а так я её в два счёта переубежу что и не так всё было. Тем более что подсознательно она и сама хочет верить что никого не убивала, что всё приснилось!

— Ну ты Фрейд… Зигмунд ты наш!

— Как с Гулькой простились — нормально?

— Да не нормально… Ну ладно, ты это не бери в голову, у тебя своих сейчас проблем… за Хроновым следи! И — Мэгги не бери «на пригорок»! Видал как она отреагировала??

— Видал, да. Знаешь кого она мне напомнила? Панночку в «Вие» Гоголя. Ну, когда она в церкви Хому ловила, и не видела. Как там по тексту: «Страшно ударила она зубами о зубы и открыла мёртвые глаза свои», или что-то навроде. Меня аж на дрожь пробило. Ну чо, откуда у Ромы были пятидесятки и сотки с президентами взамен на золото теперь, полагаю, ясно…

— Как и то, куда и по какому случаю Рома делся…

— И Надька ещё… вслед за Ромой, и за Соловьёвой. Неее, Мэгги нах с корабля, не нужен нам такой «пассажир».

— Вот и я о чём.

— Ясно теперь и что Надька ввиду имела, когда предлагала в Оршанск сбежать на пару, что «там бедствовать не будем»…

— Да.

— Вадим пистолет-то дал?

— Дал. Но покобенился сперва.

— Это он умеет. Покажи.

— Некогда уже, Вовчик. Ну чо… давай. Видишь как складывается…

— Да ладно, чо ты, не оправдывайся, всё рОвно. Ну… давай. За автоматом завтра-послезавтра постараюсь слетать.

— Да, не затягивай. И — лечись.

— Ну, это само собой.

— Ну, до встречи. Адрес Виталия Леонидовича у тебя на всякий случай есть.

И он, повернувшись, бросив в последний взгляд на деревню и на друга, зашагал по еле заметной тропинке к лесу.