Кровавая ария

Глава 8 ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

Турада с похвальным тщанием обошёл все оружейные магазины и лавки в Кленфилде, но нигде за последние две недели старинных револьверных патронов калибра в три бу не спрашивал и не покупал. Когда он вышел, Рика попыталась возразить, что убийца мог и заранее побеспокоиться, но коррехидор отмахнулся. Ему отлично была известна вражда между его личным секретарём и чародейкой, в которой Дурада (так обидно Рика с упорной неизменностью коверкала фамилию парня) частенько проигрывал.

— Видите ли, — остановил он поток рассуждений о дальновидных преступниках, — всё, о чём вы только что говорили, присуще скорее разведкам враждебных стран либо высококлассным убийствам по заказу. Финчи не тянет ни на первое, ни на второе. Он не был посвящён в политические секреты, не имел никакого влияния в артанском обществе и навряд ли успел в свои годы перейти дорогу кому-то из сильных мира сего. На нашу с вами долю выпадают же самые обычные, будничные преступления, не так редко совершаемые под влиянием момента. К ним не готовятся загодя, не планируют досконально, оставляя улики, которые и позволяют поймать преступника.

— Только вот в театре преступник как-то позабыл оставить для нас улики, — себе под нос пробормотала чародейка.

— Оставил, оставил. Просто мы из проглядели. Либо, — Вил поглядел в окно, где в ярко голубом весеннем небе кружила пара коршунов, — не правильно их интерпретировали. Давайте-ка ещё разок пробежимся по тому, что имеем. Итак, мотивов для совершения убийств не так уж и много: деньги, зависть, ревность, ненависть, месть, желание убрать человека-помеху. Хотя, я начинаю повторяться, последнее легко сведётся к предыдущим пунктам.

— Материальных проблем у Финчи как будто не наблюдалось, — задумчиво произнесла Рика, и перед её внутренним взором встала захламлённая квартира артиста с большим количеством дорогих вещей, — никаких указаний, что он был заядлым игроком или любителем скачек тоже. Уверена, он с его тягой подсчитывать траты все букмекерские билетики в свою папку припрятал бы.

— Несомненно. Месть? – вслух продолжал рассуждать коррехидор, — случись в театре был какой-то серьёзный скандал, он вряд ли миновал внимания Коки Нориты. Да и члены труппы проговорились бы, пускай даже бы намёком. Его величество посоветовал нам поискать женщину. Что ж, не вижу причин не следовать его совету.

— Ревность, полагаете?

— Ревность кажется мне самым правдоподобным мотивом. Бывшая любовница, любовник, брошенный нынешней пассией, обманутый супруг, неудачливый соперник, — перечислял Вил, — поглядите, какое широкое поле для расследования.

— И всё это поле обретается в Королевском оперном театре, ибо кто, кроме сотрудников имел доступ к пистолету?

— Не нужно забывать и о необыкновенных патронах. Предлагаю начать с господина Чигасу.

В знакомом особняке их снова ждало разочарование. Оказалось, председателя клуба коллекционеров исторического стрелкового оружия дела задержали в поездке, и он ещё не вернулся.

— К обеду будут непременно, — поклонилась горничная, — прошу извинить.

— Тогда сами боги решили за нас, — Вил дожевал купленный прямо на улице рулетик с курицей, — едем в оперу. Но ни слова о госпоже Эйке, пускай администратор Сайн продолжает пребывать в блаженном неведении относительно нашей осведомлённости. Меня немало развлекут его неловкие попытки изображать радушие, прячущее скрытность.

В театре было непривычно тихо. Оказалось, что большинство актёров ещё не собрались.

— К десяти приходят, — объяснил всё тот же вездесущий администратор, утирая пот со лба. Вчера в Кленфилд заглянуло настоящее предлетнее тепло, и полненький Сайн уже начинал испытывать неудобства от духоты, — сначала класс, а то как же? – вопрошал он неведомую публику, — у нас без этого никак. Балетные разминаются, оперные распеваются. В драмтруппе посвободнее режим, да и то, доложу я вам, они распустились до невозможности: у них тоже сценическое движение, танец. А они, — невнятный кивок куда-то назад, где, по его мнению, должна была находится описываемая труппа, — недовольны. Одна фифа знаете, что мне заявила намедни? Мол, десять часов – слишком раннее время, она, видите ли, отдохнуть и выспаться не успевает. Видали?

Вил пробормотал какое-то общее замечание о несносных подчинённых, совершено утративших берега, и перешёл на свой доверительно-дружеский тон, перед которым мало кто мог устоять.

— Да кому интересны артисты, если нас почтил вниманием такой осведомлённый и разносторонний человек, как вы, многоуважаемый господин Сайн! Уверен, в театре невозможно спрятать что-либо то вашего бдительного взгляда и проницательного ума, — они неспешно шли по коридору, и администратор довольно кивал каждому комплименту, — тут такое дело. Версия самоубийства вашей звезды не подтверждается.

— Как так? – изумился собеседник.

— А вот так, — развёл руками коррехидор, — мы тщательно всё проверили, и никаких доказательств самостоятельного ухода из жизни Эйдо Финчи не обнаружили. А уж мы старались, можете мне поверить.

— И что ж теперь выходит, — Сайн снова утёр лоб батистовым платком, — убийство?!

Последнее слово было произнесено театральным шёпотом.

Вилохэд со значением кивнул.

— Только об этом пока никому не говорите. Лишняя информация может спугнуть убийцу.

— Что вы, что вы, — замахал руками администратор, — от меня и единого намёка не просочится.

— Вот и отлично, иного от вас я и не ожидал. Посвятите нас в личную жизнь вашего солиста. Ведь не может же такого быть, чтобы красивый, молодой, знаменитый мужчина ни с кем не встречался?

— Финчи-то? – к чему-то переспросил Сайн, — встречался, ещё как встречался. Они ж вместе в театр поступили.

Рика не поверила своим ушам: красавец-солист и мелкая косоротая костюмерша!

— Говорили: первая любовь, и все дела, — продолжал администратор, — я деталей не знаю, вам лучше её брата спросить. У нас в драматической труппе служит До́нни Да́ру –старший брат Арички. Пойдёмте, я проведу вас коротким путём.

Крыло, где находилась драматическая сцена, являлась зеркальным отражением оперной части: то же помпезное святилище Гозёками и незаметно разбросанные камданчики его представителя, та же обстановка и пробуждающаяся к жизни суета предрепетиционного периода. Ряды гримёрок с номерами и какими-то ещё непонятными чародейке наклейками: звёздочки, клубнички, пончики. Может, они указывали на ранг обитателя в театральной иерархии, а, может, висели просто так, для украшения. Сайн уверенно подвёл своих спутников к крайней двери, на которой возле номера 9 красовался огурец в шляпе со зверским оскалом забавной зелёной рожицы, и постучал.

В семействе Дару вся привлекательность досталась старшему брату. Если бы чародейке не было доподлинно известно, что открывший им дверь широкоплечий брюнет с выразительными складками возле улыбчивого рта, единокровный брат невзрачной костюмерши, она ни за что не сочла бы их даже родственниками. Общими, пожалуй, у них были только глаза, довольно большие, чуточку близко посаженные, но выразительные.

— Чем обязан? – избыточно, по-артистически, изогнул бровь артист, — господин Сайн! Какими судьбами во враждебном лагере? Шпионить или по делу?

— Не паясничайте, Дару, — скривился администратор, — тут к вам господа офицеры из Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя. Так что ведите себя соответствующе, не позорьте театр. Мы-то к вашим дурацким шуточкам привычные, а вот для древесно-рождённого лорда они как бы обезьяньими ужимками не показались.

Тон Сайна напомнил Рике тон учителя, который, без сомнения, любит своих оболтусов, но не желает ударить в грязь лицом перед высокими гостями.

Администратор по всем правилам представил коррехидора и чародейку, сделал напоследок «страшные» глаза артисту и покинул их, сославшись на «огроменную кучу дел, кои непременно требуют его немедленного и всестороннего вмешательства».

Коррехидор занял единственный стул, Рика встала возле него, как на старых магографиях, Дару огляделся, скинул обильно расшитый камзол с табурета и предложил чародейке. Та отказалась.

— Тогда, с вашего позволения, милорд, я тоже присяду. В ногах правды нет, говаривают в местах, откуда я родом.

— Сидите, — разрешил Вил, — мы расследуем смерть Эйдо Финчи. Хотелось бы знать о том, что связывало вас и вашу сестру с этим человеком.

— Очень даже многое связывало, — Дару закинул ногу на ногу и обхватил колено сцепленными руками, — с чего бы начать? Мы жили по соседству в небольшом городке под названием Итимо́ри. Ничего особенного: храм, школа, пяток лавок, две пивные – и всё. Жили на одной улице, дружили с самого детства. Эйчик с моей сестрой в одном классе учился. Я-то на целых четыре года старше. Уехал в Кленфилд, поступил в труппу. Свезло уж мне, или правда талант в провинциальном парнишке разглядели, не знаю. Только вот результат налицо, — он с гордостью окинул взором свою гримёрную, где на подоконнике увядали цветы большого, дорогого букета, — не то, чтобы на первых ролях, но и не «кушать подано».

Он замолчал.

— А Эйдо? – спросил коррехидор, — это ведь вы помогли ему устроиться в театр?

— В нашем ремесле как? – артист улыбнулся, демонстрируя крупные, ровные зубы, — без протекции, знакомств, связей – ни-ку-да. Далёкий от театрального сообщества гражданин даже отдалённо не представляет, сколько талантов не получили признания, сколько жизней были загублены маленькими, ничтожными ролями.

— Неужели исполнение второстепенных ролей оказывает столь губительное влияние на здоровье? – не без иронии поинтересовалась Рика. Брат Дару понравился ей ещё меньше сестры: типичный разбиватель женских сердец: развязный, самоуверенный, считающий, что любое его слово будут ловить с отрытым от восторга ртом.

— Что вы, госпожа коронер, — он улыбнулся с некоторым превосходством, обращением подчеркнув при этом, что даже не пытался запоминать её имя и фамилию, только должность, — не стоит понимать буквально фигуральные выражения. Естественно, не существует ролей, которые оказывают пагубное влияние на здоровье, хотя, после того, что учудил Эйчик, я начинаю сомневаться в сей непреложной истине. Я же имел в виду особенность таланта чахнуть без возможности в полной мере проявить себя. А вот этой самой возможности и бывают лишены актёры, застрявшие навечно в маленьких, неинтересных и незначительных ролях. От этого начинается пьянство, различные глупые выходки, а порой и наркотики.

— Но ведь у Финчи всё было в порядке, — прервал сентенцию об актёрах-неудачниках Вил, — солист, звезда. Его талант был признан и обласкан, как дирекцией театра, так и зрителями. Его самоубийство не вызвало у вас никаких подозрений? – коррехидор решил до поры-до времени воздержаться от озвучивания их рабочей версии.

— Вызвало. Ещё как вызвало, — горячо откликнулся Дару, — Ари весь вечер проплакала, а потом мы почти до утра не спали, всё прикидывали, по какой-такой причине Эйчик свёл счёты с жизнью.

— Вы живёте вместе с сестрой? – спросил коррехидор.

— И к каким выводам пришли? – почти одновременно с ним спросила чародейка.

Донни Дару перевёл взгляд с одного вопрошающего на другую, и решил дать ответ в очерёдности задаваемых вопросов.

— Нет, я не живу в квартире со своей сестрой. Мы оба – взрослые самостоятельные люди, и у нас есть личная жизнь. Это я объясняю так, на всякий случай, дабы никаких пошлых мыслей у вас не возникало. В тот вечер Арика была в ужасающем состоянии: беспрерывно плакала, и повторяла, что во всём виновата она.

— Получается, ваша сестра фактически призналась в убийстве, — констатировала Рика.

— Да простят вас боги за подобное предположение, — скривился артист, — Аричка у нас девушка характерная, тут не поспоришь, но сокрушалась она тогда лишь в том, что не проверила револьвер перед последним актом. Всё восклицала, мол, Эйдо вечно в облаках витает, он патрон от ружья от револьверного не отличит под страхом отрубания головы. Ему заряжено оружие – и ладно, это коли вообще на барабан смотрел. А сие – не факт. Эйчик у нас – талантище, он полдня с повязкой на глазах ходил, когда роль получил. Даже на улицу с тросточкой выходил, прохожих пугал. Люди от него шарахались, мы с Ари в трёх шагах позади шли и усиленно делали вид, что этот модно одетый мужчина, с какого-то перепугу завязавший себе глаза, не имеет к нам никакого отношения. А ему – хоть бы что. Говорил, мол, чтобы сыграть слепца, ему надо было прочувствовать, каков окружающий мир без зрения.

— А почему ваша сестра так убивалась по Финчи? – безразличным тоном задал вопрос Вил, — она отличается особой чувствительностью или слишком ответственно воспринимает свою работу.

— Чтобы вы всё правильно поняли, — проговорил Дару, — придётся рассказать всё подробно. Итак, вернёмся в наш маленький городок, где по соседству жили мальчик Эйдо и девочка Ари. Вы почти наверняка успели побеседовать с моей сестрой, иначе я перестану уважать Королевскую службу дневной безопасности и ночного покоя. Ведь за револьвер отвечала именно она, и именно она могла совершенно свободно зарядить боевые патроны заместо холостых. Не делайте таких удивлённых глаз, госпожа коронер, я – не дурак, догадался, поди, что вы прошли в своих рассуждениях тем же самым путём, что и мы с Аричкой в ту проклятую бессонную ночь. Теперь вот отвечаю на ВАШ вопрос: суицид мы вычеркнули. Не тем человеком был Эйдо Финчи, чтобы такое публично учудить. Да и не из-за чего было. Но вернёмся к нашим мальчику и девочке.

Дару весьма живо описал детство в захолустном городишке, дружбу, коснулся даже проблемы перекошенного рта сестры.

— Её вообще чудом спасли, — он покачал головой, — роды у матери тяжёлыми оказались, а ещё сестрёнке пуповина вокруг шеи обвилась. Сперва подумали, мёртвой малышка на свет появилась, но потом откачали. Только вот ей ротик на сторону-то и своротило. А ещё болела она много. Что ни зима – простуды одна за одной, что ни лето – то опухнет от укусов мошкары, то перегреется на солнышке до рвоты, то объестся чего. Одним словом – беда, а не девка. Но вот Эйчи к ней как-то всегда очень по-доброму относился, говорил, мол, у тебя, Арика, не один старший братик, а целых два, и себя в грудь пальчиком тыкал.

Мужчина погрустнел, поглядел в окно, вздохнул и продолжил экскурсию в прошлое. Оказалось, что Ари влюбилась в соседского «братика» ещё лет в двенадцать. С тех пор неотлучно следовала за ним, пользуясь правом подруги детства.

— Они за одной партой так всё время и просидели, — уроки парой делали. Арика – умная и собранная, натаскивала ленивого приятеля, летние задания вообще сама за него делала. Что у них там потом приключилась, не знаю, и предположения строит не хочу. Я уехал в столицу, дома бывал в положенные праздники. Но как-то моя сестра свои чувства до объекта донесла. Однажды она сообщила мне, что они стали встречаться. Я обрадовался, потрепал её по голове и пожелал всего наилучшего. Тут-то Ари и заговорила со мной о будущем своего кавалера. Дальше всё просто, они поработали пару лет, поднакопили деньжат и подались в Кленфилд. Я, натурально, в стороне не остался, помог. Меня удивило лишь, что Эйдо в драматическую труппу попросился. У него ж голос был сказочный с младенчества, и музыкальная память – дайте боги каждому. С одного прослушивания любую мелодию запоминал в мельчайших деталях. А тут – драма. Ну ладно, мне же проще было. Аричка никакими талантами, кроме растущих откуда надо рук, не блистала. Внешность тоже не артистическая. Тут у нас в театре костюмер на покой вышел. Сердце стало пошаливать, задыхался туда-сюда носиться, вот сестре моей случай и выдался себя проявить.

— Выходит, Финчи и ваша сестра жили вместе? – уточнил коррехидор.

— Да, они квартиру вместе снимали. О женитьбе не думали, их и так всё устраивало. Только я видел, что любила-то одна Ари, а Эйчик просто позволял себя любить. Он даже палец о палец не ударял: всё ему готовенькое было: рубашки поглажены, обед, завтрак и ужин – только то, что он любит. Он даже по магазинам не ходил. Ари сама тяжёлые корзины тягала.

— И почему они расстались?

— Из-за самой банальной беременности, — криво усмехнулся Дару, — Ари примчалась ко мне вся такая счастливая, мол боги послали им ребёночка. Я засомневался, думаю, как Эйчик воспримет пополнение в своём холостом семействе? Бедная моя девочка дождалась выходного дня, понакупила всяких вкусностей, дорого вина, и преподнесла ему в бокале с вином детскую соску-пустышку. Такой, знаете ли, тонкий намёк на будущее отцовство.

— И как отнёсся к новости будущий отец? – вопрос Вила заполнил повисшую паузу.

— Очень даже плохо отнёсся. Устроил безобразную сцену с плесканием вином в лицо и растаптыванием соски. Орал, возмущался, в конце концов заявил, что ни Ари, ни её ребёнок ему не нужны. И максимум, что он может для неё сделать – так оплатить услуги врача, который избавит сестру от нежелательной беременности. Эйчи за несколько месяцев до этого получил главную роль в пьесе «История ронина» и видел своё будущее несколько иначе, нежели моя бедная сестра. На все разговоры о любви и долге перед любимым человеком, он отвечал, что ни единого раза не говорил ей, что любит её. «Ты меня хотела, — жестоко заметил Эйдо, — ты меня получила. Меня, но не моё сердце и не мою душу». Одним словом, Ари избавилась от ребёнка, они разъехались, хотя при этом она продолжала тянуть с ним некое противоестественное подобие дружбы. По крайней мере до премьеры «Ронина».

— Как я догадываюсь, далее последует история мести, — усмехнулся Вил, помнивший о неудаче убитого на поприще драмы.

— Ага, вам уже рассказали! – разочарованно протянул собеседник, — как жаль, а я так хотел быть первым.

— Вы и будете, — ободрил его коррехидор, — нам известно лишь о провале Финчи, но ни причин, ни подробностей мы не знаем.

— Это хорошо. Вы не будете против, коли я закурю? – он закурил папиросу, открыл любезно окно и перешёл к заключительной части своего повествования, — у Эйчика с детства была непереносимость мандаринов. Когда дети и взрослые в ожидании новогодних празднеств объедались этими замечательными фруктами, Эйчик с кислым видом сидел в сторонке. Потому как от пары ароматных долек он начинал безбожно икать. Эта его особенность и подсказала моей сестре путь мести. Честное слово, я ничего тогда не знал, иначе остановил бы Ари. Вы представляете о чём повествует пьеса?

— Естественно, — усмехнулся Вил, — историческая пьеса эпохи Расцвета и увядания, в которой говориться о молодом воине, утратившем господина, его скитаниях, попытках обелить имя сюзерена, его любви и гибели на эшафоте.

— Да, — немного удивился артист, — Эйдо, как вы уже успели догадаться, исполнял роль ронина Уте́чи. И что удумала моя мстительная сестрица? Она добавляет сок мандарина в глайс, который изображает вино в первом акте пьесы. Понимаете, — он затушил окурок и тут же закурил вторую папиросу, — в театре всё ненастоящее: и оружие, и еда, и питьё. Дураки, конечно, утверждают, будто бы хлещем на сцене бренди и виски. Но на самом деле это чай, глайс или фруктовый сок, внешне схожий с напитками, которые изображают. Ронин выпил подогретого вина, и началось! Эйчик принялся отчаянно икать. Когда он пытался сдерживаться, его ики становились просто чудовищными. Смех в зрительном зале раздавался в самых неподходящих для этого местах, режиссёр рвал на себе остатки волос, ругал главного героя последними словами и в конце концов велел подавать ему воду, чтобы хоть как-то доиграть премьеру до финала. Повествование о благородном и храбром юноше превратилось в фарс об опустившемся алкоголике, причём все окружающие знают о его пагубном пристрастии и потворствуют ему. Кубки, чаши, о-тёко ему подносили все, кому не лень. Утечи принимал их и непременно выпивал. Он приложился к воде, которая всеми зрителями однозначно воспринималась, как вино, и перед поцелуем со своей возлюбленной, и перед обличительной пафосной речью, когда он пытался раскрыть заговор против императора. Даже на эшафоте перед казнью королевский палач любезно поднёс ему выпивку перед заключительным монологом. Одним словом, случился провал. Публика к концу пьесы почти хохотала, я исполнял роль королевского дайнагона, и всё это безобразие происходило на моих глазах. Кто-то с галёрки пару раз ухитрился выкрикнуть тост. В итоге пьесу закрыли, разгромные рецензии, последовавшие в прессе, привели к смене режиссёра. Эйчика выпроводили тем же вечером. Не берусь пересказать все эпитеты, коими тогдашний режиссёр награждал моего друга детства, боюсь оскорбить слух важных господ, но он, будьте уверены, он не поскупился на ругательства. Ари смеялась и плакала одновременно. У меня с ней состоялся серьёзный разговор. Она созналась и заявила, что теперь она с Финчи в расчёте. Она никогда больше не называла его Эйчиком, и начала вести себя так, словно между ними ничего не было. Сам Эйчик в итоге даже выиграл, как, собственно, и наша труппа, которой смена режиссёра пошла лишь на пользу. Мой друг детства был просто создан для оперы, там раскрылся его истинный талант. Ари, к моему удивлению, последовала за ним в оперную труппу. Не знаю как вы, милорд, а я временами решительно отказываюсь понимать женщин, даже собственную сестру!

— Скажите, как отреагировал сам Финчи на месть его бывшей возлюбленной? – Рика записала название пьесы, — и произошло это, видимо, около года назад?

Дару вздохнул. Чародейка обладала удивительной способностью задавать следующий вопрос, не выслушав ответа на предыдущий.

— Да, злосчастная премьера произошла около года назад, а икание Эйдо отнёс к неудачно закупленному глайсу. Ведь он не говорил о своей непереносимости мандаринов. Я тоже помалкивал об участии в провале моей сестры, — он вздохнул, — я сочувствовал им обоим: Ари влюбилась без памяти и готова была любить за двоих, но и Эйдо так и не смог ей ответить. Его можно понять. Я всегда знал, что в его отношении к ней дружба и привязанность были, а любви не было. Не могу осуждать мужчину, не пожелавшего строить свою семейную жизнь без любви. Но с тех самых пор отношения в нашей троице изменились. Ари отдалилась от нас обоих, как-то замкнулась и больше уже не пускала меня в свою жизнь. Мы с Эйчиком встречались иногда по старой памяти, выпивали вместе. Но и он, видимо, ощущая свою вину перед моей сестрой, тоже особо не стремился к общению. Какое-то время назад он разоткровенничался со мной, совсем как в старые добрые времена, и заявил, что теперь-то он многое понял в этой жизни.

— Как вы думаете, что он имел в виду? – Вил подумал, как здорово было бы узнать о некоем поворотном моменте в жизни убитого.

— Естественно, о женщине.

— Он прямо об этом сказал?

— Эйчик? Прямо? Нет, он был не из тех, кто склонен навроде меня называть суку сукой. Он намекал, распространялся о «блаженстве», «родстве душ», но ни разу не назвал ни имени, никакой иной приметы. Блаженство, и всё тут. Однако, по горящим глазам и лексике я догадался, что некоей особе женского пола удалось всё же растопить холодное сердца нашего принца-ледышки, — он с самого детства к себе в душу старался не пускать никого. Таким вот и был наш Эйнчик, — на этих словах озорные глаза Дару затуманились печалью, — знаете, так непривычно и обидно говорить «был». Почему он? За что?

Коррехидор воздержался от комментариев и задал очередной вопрос, который мог хотя бы как-то прояснить обстановку. И вопрос сей касался увлечений азартными играми.

— Никогда. Принц-ледышка и карты – вещи несовместные. Для шахмат или «Цветочных дощечек» он был слишком простоват. Скачки и спорт вообще не интересовали.

— Вы сказали, что ваша сестра тяжело переживала предательство Финчи, — задумчиво проговорила чародейка, ей подумалось, что у женщины, которую любимый человек буквально заставил избавиться от ребёнка, довольно мотивов для мести, тем более что слом сценической карьеры не удался, — кто являлся инициатором последующего разрыва?

— Сама Ари и явилась, — произнёс, как нечто само собой разумеющееся, артист, — разрыв был тихим, я бы даже сказал, каким-то бытовым. Разъехались, и всё тут. Но, — на этих словах его лицо приняло обеспокоенное выражение, — вы же не считаете, будто моя сестра способна на хладнокровное, жестокое убийство?

— Порой мы недостаточно хорошо знаем собственных родственников, — ответила чародейка, — но, согласитесь, Ари Дару проще всех было заменить патроны в револьвере.

— Проще, говорите? – усмехнулся обиженный подозрениями брат, — а вы бывали за кулисами оперного или балетного спектакля?

— Не далее, как третьего дня, — ответствовала Рика. Пусть не думает, что эта их театральная кухня для неё – тайна за семью печатями.

— Тогда вы должны были заметить, что бардака у оперных в разы больше, чем у нас. Они там носятся из кулисы в кулису, переодеваются прямо на ходу, костюмы кидают там же, на пол, потому как стульев и крючков за сценой на всех не хватает. К тому же полно рабочих, звуковиков, это я ещё не говорю о почётных поклонниках наших оперных див и балетных плясуний. Таким макаром, кроме Арички человек пятнадцать имели открытый и полноценный доступ к одиноко лежащему револьверу.

— Спасибо за содействие, — коррехидор встал, всем своим видом показывая, что разговор он считает законченным, — прощайте.

— С какой это радости вы не дали мне порасспросить его о причастности сестры? – выпалила Рика, как только они отошли на достаточное расстояние от гримёрки.

— По нескольким причинам. Донни Дару любит свою сестру, это факт. В виновность её не верит, либо осознанно выгораживает, это – не факт, а моё личностное суждение. Однако и в первом, и во втором случае расспрашивать его о преступлении и мотивах дорогого ему человека совершенно бессмысленно.

Чародейка насупилась, у неё в голове намечалась хитрая схема вопросов, которую претворить в жизнь не дал четвёртый сын Дубового клана.

— Куда теперь? – спросила она равнодушным тоном.

— Да вы, никак, разобиделись? – заглянул ей в лицо Вил, — в чём я виноват на сей раз?

— Ни в чём, — пожимание плечами, — и я не обиделась.

— Да? – чуть дольше, чем следовало протянул Вил, — ладно тогда. А то я уж было хотел потребовать с вас штраф. Надеюсь на вашу чародейскую хвалёную память.

Рика вспыхнула. Естественно, она не позабыла про поцелуй в качестве уплаты штрафа.

— Как пожелаете, — равнодушно заявила она.

— Но поцелуй на сей раз будет вашим, — улыбнулся Вил, — но задворки театра, пускай даже королевского, неподходящее место. Посему отложим уплату долга на более позднее время, а сейчас идём к Ари. Я кое-что придумал.

Чародейка, сама не понимала, что её более разозлило: что Вил собирался потребовать, чтобы она поцеловала его, или то, что он отложил свою просьбу на неопределённое время.

— Надеюсь, идея в достаточной степени гениальна?

— Судить вам. Чтобы устроить момент истины для Ари Дару, которая, как я предполагаю, могла прознать про новое увлечение Финчи и из чувства ревности и обиды устроить смертельный перфоманс на спектакле. Смотрите, — Вилохэд даже остановился, — как всё отличнейшим образом складывается: она недрогнувшей рукой уже один раз испортила реквизит, влив в напиток мандариновый сок, чтобы вызвать жесточайшую икоту у бывшего любовника. В нашем случае она всё также на премьере подменяет патроны в револьвере и окончательно ставит кровавую точку в их отношениях. Девица могла знать о его нынешней возлюбленной и не желала смириться с тем, что назад пути нет. В целом, прослеживается нечто вроде почерка преступника.

— А вы уверены, что Ари Дару так уж желала возобновления их романа?

— Уверен настолько, что готов поставить на это лучшую рубашку из своего гардероба! – на чародейку взглянули миндалевидные глаза цвета спелых желудей, — ещё как желала. Иначе зачем она перешла из одной труппы в другую? Просто хотела быть ближе к Финчи. Она вспылила, порвав с ним, а он воспользовался прекрасной возможностью оборвать тяготившую его юношескую связь.

— С чего бы ей потом прорыдать всю ночь на плече брата?

— Думаю, она более жалела саму себя, своё нерождённое дитя и оплакивала ту прекрасную, несбывшуюся любовную историю, которая не состоялась из-за чёрствости и холодности Эйдо Финчи.

— Пускай так, — Рика взяла себя в руки, устыдившись неуместных противоречивых чувств к четвёртому сыну Дубового клана, — каким образом мы можем заставить косоротую костюмершу сознаться в убийстве?

— Закон контагиона. Вы же можете при помощи ритуала определить, брала ли она в руки заячьи патроны?

— Эти патроны после неё брали в руки все, кому не лень, считая нас с вами, Меллоуна и оружейника Дубового клана. Вряд ли ритуал покажет что-то путное. К тому же любые магические манипуляции по законам Артании являются доказательством лишь для Суда Магов. Для обычного судопроизводства потребуются стандартные улики или признание.

— Но ведь Ари не знает, можем мы определить её причастность или нет. Попробуем создать у неё ощущение безвыходности и вынудим выдать себя.

Чародейка согласилась. Косоротенькая не производила впечатление человека с железной волей, поэтому их небольшой спектакль мог сработать.

— Кто будет злым следователем? – спросила она.

— Естественно, вы. У вас прекрасно получается выводить окружающих из себя, а я – добродушный, богатый пофигист, который не в силах устоять перед любой юбкой. Даже если она надета на посредственные, худые бёдра.

— Сочту ваши слова комплиментом, — неуверенно проговорила Рика, — неужели я и правда постоянно вывожу вас из себя?

Вил снова заглянул во встревоженные и чуточку колючие зелёные глаза девушки:

— Нет, не постоянно. Но случается.

Пока Рика придумывала достойный ответ, они повернули за угол и оказались у костюмерной. Оттуда явственно несло благовониями с сандалом.

Ари Дару показалась Рике бледнее, чем обычно.

— Следствие располагает фактами, что у вас имелись достаточные мотивы для убийства артиста Королевского оперного театра Финчи Эйдо, — с места в карьер начала чародейка, — вы раздобыли патроны к револьверу и перед спектаклем подменили холостые боевыми, зарядив для верности целых два, — чародейка вытащила пакет с уликами и многозначительно потрясла им.

— Я этого не делала, — кривой рот ещё больше отъехал влево, а лицо Ари приняло плаксивое выражение, — да, я любила Эйдо, любила с самого детства. Но смерти ему не желала никогда.

— Зато легко пожелали и погубили его карьеру в драматической труппе, — тоном прокурора заклеймила Рика, — вам ведь отлично было известно о его аллергии на мандарины. А ребёнок? Вы ведь не простили ему потерю ребёнка?

— Вы добрались до Донни, — устало констатировала Ари. Она как-то поникла, сжалась на табурете, куда ей велела сесть Рика, — да, я смешала его глайс с мандариновым соком. Я была зла, обижена, и чертовски жалела, что предложила расстаться. Если бы не моя дурацкая гордость…, — она прерывисто вздохнула, — я потеряла всё. Возможно, не уйди я тогда, был бы хоть малюсенький шанс…, но он даже не попытался удержать меня, казалось, какое-то противоестественное, обидное облегчение испытал.

— И вы решили убить его.

— Нет! Нет!

— Ваши крики ни к чему не приведут, — с холодной надменностью, которую она подглядела у Вила, заявила чародейка, — я проведу ритуал, и сразу определю, что вы, госпожа Дару, касались вещей покойного. Вы сами с радостью расскажете, каким образом и когда поменяли патроны, можете быть уверены.

— Она сделает это, — подтвердил Вилохэд, — и всё увидит. Вам никогда не приходилось быть участницей магического ритуала? – Ари ошалело качнула головой, — прелюбопытнейший опыт. Но, если вы причастны к трагедии на премьере, мой вам совет: совершите добровольное и полное признание вины. Я обещаю со своей стороны содействие и защиту. Поверьте, я просто не в состоянии оставить такую милую девушку в бедственном положении, пускай даже она сама себя туда загнала.

Рика, бросая выразительные взгляды на обвиняемую, принялась выкладывать из своего саквояжа магические принадлежности, на которые костюмерша взирала с таким испугом и отвращением, словно при ней раскладывали орудия пытки. Последней каплей почему-то стал фамильяр. Вид крылатого черепа, рассыпающего вокруг себя лиловые искорки, доконал Ари.

— Я готова сознаться, — она опустила голову, — только прошу, не подвергайте меня чародейским мучениям!

— Госпожа Таками? – обратился к чародейке Вил, — вы ещё не начинали ритуала?

— Пока только готовлюсь, — Тама подлетела к подозреваемой и нахально зависла прямо перед её лицом, заставляя отворачиваться. При этом крылатый череп упорно продолжал попадать в поле зрения своей жертвы.

— Я предлагаю дать возможность госпоже Дару сделать признание.

Рика захлопнула саквояж и отошла на шаг в сторону, мол, ладно, подожду своего часа, и жестом отозвала Таму.

— Господин коррехидор, — почти выкрикнула Ари, — я признаюсь в том, что утаила важную улику. Я забрала письмо.

— В котором господин Финчи написал о самоубийстве? – не поверил своим ушам коррехидор.

— Что вы, вовсе нет. В его кармане я нашла письмо к женщине.

— И всего-то? – усмехнулась чародейка, — думаете, мы в это поверим?

— Правда, — слёзы брызнули из глаз костюмерши, а кривой рот безобразно расплылся, — я всегда проверяю карманы костюмов. Иногда артисты кладут туда реквизит или какие-то свои вещи. А карманы Эйчика я проверяла с особенной тщательностью, надеялась найти хотя бы что-то, доказывающее, что его нынешний страстный рома пошёл на спад.

— Вы были в курсе его личной жизни? – оживился коррехидор, — знали, с кем он встречался?

— Знала лишь, что у него появилась женщина, но вот кто она, откуда, так и не выяснила. Я даже однажды проследила за Эйчиком, когда заметила, что он особо прихорашивается после спектакля: пять минут у зеркала вертелся, волосы укладывал, узел галстука раза три перевязал, одеколоном весь избызгался, даже зубы сходил почистил. Собственно, с зубов-то всё и началось, я после этого наблюдать принялась.

— И кого вы видели?

— Мне страшно хотелось увидеть соперницу, — вздохнула Ари, — понимание, что я — отнюдь, не красотка, пришло ко мне лет в двенадцать-тринадцать. Именно тогда девочки-одноклассницы принялись прихорашиваться, модничать и на мальчиков заглядываться. Поплакала тогда я изрядно, пока бабушка, да будут её посмертные пути лёгкими, сказала: «Боги не одарили тебя внешностью, не беда, бери умом, обаянием, заботой. Стань для своего избранника незаменимой, и он позабудет о твоих недостатках». Видят боги, я старалась, жутко старалась. Но когда увидела в такси ту, что заняла моё место, подумала: бабуля, как ты ошибалась! Меня со всей моей огромной любовью, умом и заботой променяли на каноническую пустышку, ухоженную с головы до кончиков наманикюренных ноготков, на модную шляпку, меха, бриллиантовый браслет. А самым обидным была красота женщины в мехах. Знаете, эдакий эталон из модного журнала: прямой нос, пухлые губы, брови дугой, длинные роскошные волосы. Против неё у моих заботы и обаяния не оставалось ни единого шанса. Эйдо летел к ней, словно на крыльях. Выбрал самый шикарный из поднесённых ему букетов, подскочил, поцеловал ручку прямо через отрытое окно, протянул букет, уселся рядом, и они укатили.

— После такого вы решили убить его: не доставайся же ты никому! – продолжала гнуть свою линию чародейка.

— Нет. Поплакала, конечно, что уж тут греха таить, но потом как-то вдруг успокоилась. Боль и ревность сменились пониманием: рано или поздно она надоест моему любимому, или же даме прискучит неприспособленный и разбросанный возлюбленный, за которым надо ходить, как за маленьким ребёнком. Одно слово – единственный сынок пожилых супругов, божье благословение. Мамаша в нём души не чаяла, вот и набаловала так, что Эйчик чашку рису сварить себе был не в состоянии. Тогда-то я и получу второй шанс.

— Что за письмо вы забрали из кармана Финчи? – спросил коррехидор.

Ари снова вздохнула, потёрла покрасневшие от непрошенных слёз глаза и потянулась за своей сумочкой. Отдала коррехидору сложенный листок дорогой писчей бумаги с бледными цветами сакуры по верхнему краю.

— Вот это письмо. Прочтите. Вы сразу поймёте, почему у меня не было резонов убивать Эйдо.

Вил раскрыл письмо. Первое, что ему бросилось в глаза, так это прекрасная каллиграфия. Все иероглифы были начертаны с великолепным мастерством, а некоторые горизонтальные штрихи и летящие точки, выполненные с профессионально рассчитанной небрежностью, придавали написанному изысканность.

Дорогая Хи́на! – довольно банальное начало для такого каллиграфического шедевра, с некоторым сожалением прочёл коррехидор, — моя рука дрожит, пока я вывожу эти последние строки, которые обращаю к тебе, — опять-таки, наглое враньё: не видно ни одного ключа или элемента, где твоя рука бы дрогнула, — наше расставание явилось жестокой неизбежностью, к какой неизменно приходят те отношения между мужчиной и женщиной, которые восторженные глупцы именуют любовью. Я убедился, для меня любви просто не существует. Страсть, желание, подчас собственнические инстинкты истинного человеческого самца, гордящегося перед себе подобными успехом у красивой женщины, но не любовь.

Наверное, боги одарили меня талантом, забрав взамен банальную способность испытывать благодарность и привязанность к женщине. Мне страшно и неприятно писать это, повторяя жестокие слова, что уже вырвались из моего горла и моего сердца: я не люблю тебя, Хина, и не любил никогда. Как, собственно, и вереницы других женщин, побывавших в моих объятиях. Прощай, не стану даже благодарить тебя за твои чувства, они пропали для меня втуне и не принесли радости. Подарки и деньги, коими ты со свойственной тебе щедростью одаривала меня всё время нашей смешной связи, я возвращу в полной мере и в самое ближайшее время.

Прощай, Хинако, прощай навсегда.

Эйдо Финчи.

Вилохэд протянул послание чародейке, которая буквально сгорала от любопытства, пока он читал.

— Довольно-таки хамское письмецо, — сказала она.

— Для Хины, к которой я не испытываю ни малейшего сочувствия, возможно, — попыталась выдавить из себя ядовитую улыбочку Ари, — а для меня оно показалось чудесным бальзамом на исстрадавшуюся душу. Мой Эйчик решил порвать с любовницей, более того, он ясно даёт понять, что никогда не любил её. А это значит, что он всё ещё любит МЕНЯ.

Чародейка хотела было возразить, что из письма такого вывода сделать совершенно невозможно, скорее можно сказать, что этот убитый солист был эгоистом и бессердечным типом, но предостерегающий взгляд коррехидора остановил готовую вырваться реплику.

— Эти патрон и гильза из театрального револьвера? — костюмерша заставила себя поглядеть на вещи, разложенные на столе.

— Да, — подтвердил Вил.

— Странные какие. Можно мне поглядеть?

— Смотрите, — письмо вычёркивало Ари Дару из списка подозреваемых. Оно лишало её главного мотива, а напротив, вселяло шальную надежду на возобновление отношений.

— Никогда таких не видела, — покачала головой девушка, — и знаете что? Реши я убить Эйчика, я бы заказала коробку боевых патронов у того же самого оружейника, где и всегда. Подозрений это не вызвало бы: где холостые, там и боевые. Я – постоянный клиент, надёжный, может даже чуточку почётный. Заряжать револьвер такими необычными патронами станет лишь полный идиот. Они ж – что визитная карточка: где достал? Почему именно эти? Ещё клеймо какое-то именное. Станешь покупать такие в лавке – запомнят.

Вил подумал: не зря, ой не зря бабушка посоветовала маленькой Ари Дару брать по жизни умом. Ум имелся, да ещё какой острый. С одного взгляда срисовала и особые патроны, и все последствия столь необдуманного шага, как использование последних в убийстве.

— Зачем вы письмо-то забрали? – спросил он, — я бы понял, будь в нём хоть что-то, что могло бы бросить на вас подозрение. А так – наглое, неумное послание.

— Для меня письмо стало последним, что оставил Эйчик на этом свете, — опустила глаза девушка, — понимаете, косвенное признание, что я ему могла быть нужна, что он любил меня. Ибо страсть, желание – не по моей части. Я носила его с собой, как драгоценную реликвию.

— Отменный же почерк был у солиста, — Вил ещё раз взглянул на письмо, — обзавидуешься. Меня специально учили каллиграфии, но я и вполовину не сумел бы так шикарно написать.

— Что вы! – грустно улыбнулась Ари, — Эйчик косорукая бездарь, он своё имя без ошибок написать мог через раз, не говоря уж о более сложных вещах. Переписчик, — пояснила она, — над его малограмотностью мы с Донни немало поиздевались, вот он и пользовался услугами переписчика, да, глядите, ещё и бумагу бабскую заказал. Розовый тон и лепестки облетающей сакуры. Надушить ещё осталось. Хотя, кто ж станет это делать в расставательном послании.

Театр, брат и сестра Дару остались позади, а коррехидор горестно воскликнул:

— Что за дело такое! Только у нас складывается версия с подозреваемым, мотивом, возможностью, как всё рушится карточным домиком. Какая прелесть: бывшая любовница, избавление от ребёнка, месть, заряженный револьвер – кровавая ария. Так ведь нет. Письмо в кармане и патроны, взявшиеся из ниоткуда, всё перечёркивают.

— Мне письмо показалось каким-то подозрительным, — чародейке вспомнились откровенно грубые слова, дисгармонирующие с розовой бумагой и красотой летящих строк, — зачем писать письмо уже после того, как вопрос с расставанием решён? И как удобно: у Финчи был плохой почерк, от этого письмо заказал переписчику. Ари могла сама заказать письмо, дабы обеспечить себе надёжное алиби: мол, нет причины для ревности, всё одно Финчи расставался со своей возлюбленной.

— Могла, — подтвердил Вил, — конечно, могла. Но где она добыла патроны? Она их не покупала в лавке или в магазине. Турада все их проверил.

— Украла! – предположила Рика, — выкрала у коллекционера.

— Слишком опасно, но принимается. Пообедаем и к господину Чигасу. Кто, как не председатель клуба коллекционеров оружия, сможет нас проконсультировать о владельце номерных патронов Хаширо и Носаги? Будем надеяться, что сей достойный муж успел вернуться из поездки.