Кровавая ария

Глава 1 СМЕРТЬ НА СЦЕНЕ

Коронер его королевского величества, чародейка и практикующий некромант — мистрис Эрика Таками банально не могла уснуть. Несмотря на то, что им удалось блестяще раскрыть два убийства и арестовать военного хирурга, готового добровольно отдаться демону, было нечто, что продолжало беспокоить Рику, хотя время уже приближалось к рассвету. И этим чем-то было пари, которое они с четвёртым сыном Дубового клана заключили в самом начале расследования, точнее не само пари, а желание, которое победитель мог стребовать с проигравшего. И теперь Рика ломала голову, исполнения какого желания потребует Вилохэд Окку. Почему-то вспомнилось красивое лицо коррехидора, его ироничная улыбка, и уж совсем не к месту из глубин памяти вынырнуло волнующее ощущение мужской руки, крепко обнимающей её талию в том отвратительном подвале, где их пытались заточить, и собственное сердце, готовое выскочить из груди.

Не то, чтобы коррехидор Кленфилда, её непосредственный начальник и волею случая формальный жених, был неинтересен чародейке, скорее наоборот. Но Рика не уставала напоминать себе, что девушка её типа – невысокая, с выраженными выпуклостями спереди и сзади, пускай, даже считающаяся некоторыми красивой (что совершенно не соответствовало с её представлениями, какой должна быть настоящая некромантка!), без особого происхождения и высокопоставленных родственников вряд ли способна заинтересовать самого знатного из богатых и самого богатого из холостых древесно-рождённых молодых мужчин Артанской столицы. Фиктивный статус жениха и невесты имел свои преимущества и предоставлял необходимую свободу: они могли беспрепятственно проводить вместе время (хотя большую часть этого самого совместного времени занимали расследования убийств) и появляться в разных местах, не вызывая кривотолков и сплетен. Это было удобно – и всё. Они договорились продолжать прикидываться обручёнными и дальше, при этом Рика твёрдо решила не влюбляться в Вила. Ей слишком хорошо была известна его репутация светского шалопая и разбивателя женских сердец, хотя по отношению к ней коррехидор всегда был неизменно корректен и ни разу не позволил себе ничего лишнего. Но почему же тогда от одной мысли о его желаниях у неё так замирает сердце?

Поворочавшись с боку на бок, девушка, наконец, заснула, но наутро чувствовала себя раздражённой и разбитой.

Её подруга – учительница музыки Эни Вада, напротив лучилась энергией и пребывала по своему обыкновению в отличном расположении духа. Она относилась к той редкостной породе людей, которые умеют получать удовольствие от простых житейских радостей каждого дня. Теперь вот, к примеру, подобной радостью для Эни стала большущая чашка кофе со сливками и горка пухлых румяных оладий, что дымилась перед ней на тарелке.

— Доброго утречка! – полным ртом проговорила подруга, делая чашкой приглашающий жест, — присоединяйся, тётушка Дотти напекла на всех.

Тётушкой Дотти просила себя называть их квартирная хозяйка – Доротея Призм, бездетная вдова средних лет, обратившую всю нерастраченную материнскую любовь на двух своих постоялиц.

Рике не хотелось ни кофе, ни оладий, поэтому она с кислым видом налила себе зелёного чая и, подумав, сделала бутерброд с колбасой.

— Отчего такой вид? – прищурилась Эни, — вчера ты возвратилась очень поздно, я уже было подумала о Древесном праве, — закончила она с самым невинным видом.

Любые упоминания, а уж тем более многозначительные намёки о Древесном праве – разрешённой возможности для древесно-рождённых лордов иметь добрачные отношения жениха и невесты, всегда жутко раздражали чародейку. Сегодняшним же утром намёк буквально вывел её из себя.

— Не лезь не в свои дела, — чуть не поперхнулась чаем Рика, — и кому какое дело, в котором часу я возвращаюсь домой?

Эни, привыкшая за время их дружбы к подобным всплескам возмущения некромантки, даже не подумала обижаться. Хихикнула в остатки кофе и продолжила, как ни в чём не бывало:

— Однако ж, окажись на месте твоей почтенной матушки, я бы после твоего ответа ни на секунду не засомневалась бы в том, с кем и как ты провела минувшую ночь.

— По поводу «с кем» – ты, конечно, попала в точку, но вот где и как – нет, – Рика усмехнулась, — даже не представляешь себе в полной мере «романтики» ситуации. Я добивалась признания вины от маньяка, изнасиловавшего и зарезавшего заживо двоих женщин, а полковник Окку держал его всё это время на мушке. Затем нам довелось выслушать целую историю его грехопадения и дождаться прибытия Дурады с Меллоуном. А поскольку сии знаменательные события происходили в городе Моха́ре, то и дожидаться нам пришлось до позднего вечера, — чародейка дожевала остаток бутерброда, — добавь ко всем прелестям субботнего дня то, что мы не пообедали, и картинка будет почти полной.

— Ты говоришь о том самом убийстве в старых доках, о котором так интересно написал в «Вечернем Клефилде» Ру́ко Но́ри? – подалась вперёд Эни. Она буквально обожала читать криминальные истории в газетах. Составить им конкуренцию могла лишь светская хроника столицы Артании. Её Эни Вада читала с таким же вниманием.

— Очень бы хотелось пересечься с этим писакой, — заметила вместо ответа чародейка, — прямо руки чешутся наслать на этого Руко какую-нибудь порчу, чтобы думал, прежде чем в своей газетёнке выкладывать все подробности преступления и расследования.

— Ага, — засмеялась Эни, — видать, удалось господину Нори тебя зацепить! Неужто намекал, что коронер его королевского величества Элиаса недостаточно одарён женской привлекательностью? И как я только могла пропустить такое?

Чародейка запустила в подругу коркой мандарина, который как раз принялась чистить.

— Нам чертовски повезло, что убийца жил не в столице и не читал «Вечернего Кленфилда», — пояснила Рика, — этот твой Руко Нори должен сперва спросить у Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя, о чём можно писать, а о чём – нет.

— Так он и спросил, — с невинной серьёзностью заявила подруга, — прямо написал: «Сержант Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя Суно Меллоун был приветлив и общителен. Благодаря ему наши читатели получают эксклюзивную информацию, можно сказать, из первых уст», или что-то вроде того, — девушка сделала неопределённый жест рукой. Она не была уверена в точности цитаты.

— Я так и знала! — в сердцах воскликнула чародейка, — собаковод, обнаруживший труп, некоторые подробности не мог знать. Так и думала, это Меллоун разболтал! Ох и получат у меня эти первые уста, если ещё раз позволят себе выдавать эксклюзивную информацию!

Они поболтали с Эни о разных вещах, и подруга попросила чародейку составить ей компанию в походе за покупками.

— У Картленов как раз весенние скидки начались, — мечтательно проговорила она.

— Ты ж получила роскошное платье от Дубового клана взамен испорченного, — как бы невзначай заметила Рика, — неужели тебе мало?

— Одно платье является прекрасной отправной точкой в составлении нового сезонного гардероба, но не решает вопроса, — серьёзность тона подтверждала серьёзность намерений, — а после совершения покупок я обещаю угостить тебя твоим любимым мороженым.

Рике всё одно нечем было заняться в этот чудесный весенний день в конце апреля, и она согласилась.

Поход в Торговый квартал занял много времени. Основной точкой интереса Эни, естественно, оказался Торговый дом Картленов – большущий магазин, в котором можно было отыскать абсолютно всё: от головных уборов и обуви и нижнего белья до сумок, ремешков, духов, косметики и много чего ещё. Довершали этот триумф возможностей кафе первого этажа, славившиеся своей кухней и весьма божескими ценам.

Чародейка в который раз ругала себя, за то, что в который раз согласилась составить компанию подруге, клятвенно обещавшей: «Только по делу. Посетим отдел обуви, поглядим на платья – и всё!». В итоге отделов пришлось посетить много, пересмотреть десятки платьев, блузок, юбок и туфель. Положение не спасло даже мороженое.

— Проторчали у Картленов полдня, — ворчала Рика, когда они ехали в наёмном экипаже домой, а у неё на коленях лежала добрая половина пакетов и перевязанных фирменной «картленовской» ленточкой коробок.

— У тебя разве были какие-то дела? – спросила довольная подруга, — и потом: не проторчали, а прогулялись. И мороженое было такое вкусное!

Дома девушки застали гостя. Четвёртый сын Дубового клана сидел за столом на их кухне и вкушал свежеиспечённые оладьи тётушки Призм, безропотно запивая их гречишным чаем, который пожилая дама почитала особо полезным для здоровья.

— Рика, — обрадовался он, не обратив внимание на недовольный вид чародейки. Она терпеть не могла, когда коррехидор приходил к ним, — как неудобно, что у вас в доме нет магофона. Мне пришлось ехать к вам домой.

— Что-то случилось? – спросила чародейка и с некоторой тоской подумала об очередном трупе, способном начисто испортить остаток воскресного дня.

— Хвала богам, в Кленфилде всё в порядке. Вы же не забыли о нашем пари?

Госпожа Призм и Эни многозначительно переглянулись.

— Давайте поговорим об этом у меня. Если вы закончили наслаждаться выпечкой нашей дорогой тётушки Дотти, то пойдёмте наверх. Я буквально валюсь с ног.

Она, не дожидаясь ответа, потянула Вила за рукав. Тот послушно поднялся, а подруга многозначительно подмигнула. Рика показала ей кулак за спиной.

— Какая жалость, что день сегодня для вас выдался утомительным, — покачал головой коррехидор уже на лестнице, — а я как раз собирался стребовать с вас моё желание.

Чародейка захлопнула дверь своей комнаты.

— Что за спешка? Почему именно сегодня?

— Не вижу ничего плохого в сегодняшнем вечере, — Вил устроился на единственном в спальне стуле, а Рике пришлось сесть на кровать, — кроме вашей усталости, — кстати, я ведь тоже задолжал вам желание. Ведь никто из нас не угадал с убийцей. Так что я сам в любое время в полном вашем распоряжении.

Рика сначала удивилась, а потом обрадовалась:

— А моё желание может отменить ваше?

— Нет, — коррехидор удивлённо посмотрел на девушку, — вы так уверены, что я непременно потребую от вас чего-то подобающего?

— Ну, я не знаю, что обычно мужчины требуют от дам в подобных ситуациях, — смущённо залепетала чародейка, — так что…

— На всякий случай решили обезопасить своё целомудрие?

— Все так часто шутили насчёт Древесного права, что поневоле задумаешься, — решила положить конец недомолвкам Рика.

— Понятно, в каком направлении двигались ваши мысли. Однако ж нет. Для меня неприемлемо любое принуждение в отношениях с женщинами, — с некоторой холодностью проговорил Вил, — ни физическое, ни моральное. Если честно, я просто собирался пригласить вас в оперу. У Дубового клана там прекрасная ложа, а сегодня как раз премьера «Слепого мастера». Но и к этому я вас принуждать не собираюсь. Если вы устали, плохо себя чувствуете либо просто не расположены видеть мою физиономию сегодняшним вечером, я имею честь откланяться.

Мужчина встал, и тут чародейка поняла, что перегнула палку и обидела Вила на ровном месте.

— Постойте, — она тоже поднялась и почувствовала, как румянец предательски заливает щёки, — извините меня. Я приписала вам боги знаю что. Конечно же, я с радостью пойду с вами в оперу.

Королевский оперный театр заслуженно слыл одной из главных достопримечательностей Артанской столицы: роскошное здание по крайней мере с трёхсотлетней историей, где, несмотря на название давали не только оперные и балетные спектакли; имелась ещё драматическая сцена и ресторан вместо обыкновенного буфета. Самые верные поклонники без устали повторяли легенду, будто бы Королевскому театру покровительствует сам Гозёка́ми – бог, патронирующий разные виды лицедейства, и именно благодаря Гозёками в театре царит особенная неповторимая атмосфера и взращиваются необыкновенные таланты. Всё это Рика узнала, когда они ехали в театр.

— Если честно, я ни разу не была в опере, — чуть смущённо призналась Рика, — когда училась – даже в голову не приходило, а потом, — она махнула рукой, — сами знаете не хуже меня: работа, работа, работа.

— Однако ж, — улыбнулся Вил (он сегодня был необыкновенно хорош при параде, в национальной артанской одежде глубокого синего цвета с вышитым родовым знаком из трёх дубовых листьев), — всем известна старая мудрость: чтобы хорошо работать, нужно хорошо отдыхать. Вот этим мы с вами как раз и собираемся заняться.

У здания оперы уже собралось много карет и магомобилей. Нарядно одетые мужчины и женщины выходили из них и неторопливо двигались к ширкой лестнице входа, каменные ступени которой производили в свете магических светильников заиндевевшее впечатление. Гостей встречали мужчина и женщина в национальной одежде, чьи лица из-за обилия старомодного грима более походили на маски. Они кланялись, проверяли билеты и мелодичными голосами желали получить удовольствие от спектакля.

— Не иначе, как ожидается прибытие королевской четы, — как бы сам себе сказал Вил, — обычно они не ставят у входа костюмированных билетёров.

В ложе Дубового клана, что располагалась как раз напротив ложи королевского клана Каэ́дэ, имелось всё для того, чтобы в полной мере насладиться спектаклем: были тут и мягкие, обтянутые тёмно-красным бархатом кресла, и бинокли, нашлось даже место для небольшого столика с напитками и угощением.

— Кроме нас, — чародейка оглянулась на пустующие кресла, — никого не будет?

— Кроме нас тут несколько сотен артанцев публики, человек тридцать артистов и полтора десятка обслуги, — подмигнул коррехидор, — и потом, у вас было достаточно возможностей убедиться в полной собственной безопасности наедине со мной.

— Я не об этом, — вспыхнула чародейка, — просто спросила, придёт ли кто-то ещё из вашей семьи.

— Нет, не придут. Отец в отъезде, а мама решила посмотреть этот спектакль вместе с ним. Близнецов, даже когда они приезжают в Кленфилд, сюда нипочём не заманить, а старший брат сильно занят в своём министерстве. Так что ложа Дубового клана сегодня безраздельно принадлежит нам одним.

Внезапно по театру пробежала невидимая волна, мгновенно подняв на ноги всю толпу партера. Разговоры, мерным гулом жужжавшие вокруг, стихли сами собой, а коррехидор тронул Рику за локоть, давая понять, что ей тоже надлежит встать. Она недоумённо поглядела на спутника.

— Прибыл король, — пояснил тот.

И действительно, дверь ложи напротив была отворена специальным лакеем в белоснежных перчатках, пропуская вовнутрь высокую фигуру короля Элиаса и его невесту – леди Камирэ. Все присутствующие тут же почтительно поклонились. Лишь древесно-рождённые лорды чуть наклонили голову, это им позволяла давнишняя привилегия, напоминающая, что король – всего лишь первый среди равных.

Рике уже доводилось встречаться с будущей королевой, и она не вынесла из этой встречи никаких приятных воспоминаний. Леди Камирэ, как всегда, была одета и причёсана с безупречным вкусом, и, как всегда, сохраняла на лице выражение безразличного презрения ко всему вокруг. Чародейка из-за близорукости не могла видеть этого самого выражения лица, но врождённая и планомерно развиваемая профессиональная эмпатия отлично позволяла чувствовать это.

Его величество подошёл к перилам своей ложи, милостиво поздоровался с поддаными, позволив всем сесть и выразил надежду на приятный просмотр спектакля.

— Теперь во время антракта придётся идти к королю и выказывать верноподданнические и родственные чувства, — досадливо проговорил коррехидор, — он никогда не упускает случая, напомнить мне, что я его «кузен Вилли».

Казалось, в театре только и ждали, когда королевская чета с комфортом разместится в своей ложе. Магические светильники принялись плавно гаснуть, а сцена напротив — осветилась. Тяжёлый занавес дрогнул и разъехался в разные стороны, открыв взорам зрителей великолепно выполненную декорацию какого-то южного города с замком на холме. Оркестр грянул бодрую увертюру. Рика поначалу не особо разобралась в том, что происходило на сцене. Из-за обеих кулис вышли артисты в ярких крестьянских костюмах и принялись пением и танцами изображать рынок, рассказывая при этом о прекрасной жизни в их чудесном городе. Рика усмехнулась про себя: кому только от души может нравиться подобное зрелище? Взрослые ряженые прыгают по сцене и поют банальности.

Тем временем магические светильники притухли, погружая сцену во мрак, а когда они разгорелись снова, перед глазами зрителей возник роскошный зал с прекрасной деревянной ра́нмой в глубине сцены. Появился толстый богатей, что с надменным видом поведал зрителям о том, как украшает его дом этот декоративный элемент традиционного артанского жилища, и что теперь ему будет чем похвастаться перед знакомыми.

Из противоположной кулисы появился молодой человек с блондинистыми (цвет, не часто встречающийся среди уроженцев Артанских островов) волосами. Он медленно шёл, позволяя всем вдоволь налюбоваться своей стройной фигурой и плавной походкой. Чародейка собиралась съязвить, что внешность, по всей видимости, является главным талантом парня, но тут он запел.

Все ироничные замечания буквально застряли у Рики в горле, и она замерла, чуть подавшись вперёд. Девушка была буквально поражена чудным голосом светловолосого певца, проникающим в самое сердце. От коррехидора не ускользнула перемена в настроении спутницы.

— Это как раз тот, кого я хотел послушать, — шёпотом проговорил Вил, — Э́йдо Фи́нчи – настоящая звезда зимнего сезона. Прекрасный тенор и потрясающее чутьё.

Рике не совсем было понятно о каком чутье идёт речь, но только опера перестала вдруг казаться ей таким уж странным развлечением, где люди вместо того, чтобы изъясняться обычным способом решили попеть и потанцевать. Светловолосый красавец пел о том, что он – художник, что в резную ранму он вложил частичку своей души, и именно поэтому деревья на ней кажутся такими живыми, бабочки над цветами, кажется, вот-вот затрепещут крылышками и улетят. Он скромно просил богача расплатиться с ним, ибо работа закончена. Богач театрально расхохотался ему в лицо, пропел оскорбительные и унизительные слова, предложив в итоге забрать в качестве оплаты бревно, что валяется второй год у него во дворе.

— Тому, кто глуп, бревну подобно, бревно в оплату в самый раз! – завершил он свою арию.

Следующая сцена показала убогую квартиру бедняка, в которой художника по имени Ма́ста встречала рассерженная женщина с высокой причёской со шпильками. Глубоким контральто она принялась упрекать Масту в том, что он – глупый и безвольный мужчина, опять работал бесплатно и вместо звонкой монеты приволок домой никому ненужное бревно, годное разве на то, чтобы спалить его в очаге в холодные зимние вечера. Он возражал, что, если они любят друг друга, их любовь должна быть выше житейских сложностей и не тратить драгоценную молодость на пустые ссоры и сожаления. Женщина возражала, обещая порвать с Мастой, тем более что он до сих пор не удосужился попросить её руки и сердца. В конечном итоге она удалилась, хлопнув дверью.

Происходящее на сцене и чудесная музыка незаметно начали захватывать чародейку. Под печальную мелодию сетовавший на собственное одиночество Маста принялся вытачивать из бревна скульптуру. Прекрасный голос свободно лился, поднимаясь до немыслимо высоких нот, повествовал о непонимании, которое всю жизнь сопровождает талантливого художника, талант которого отделял его от всех остальных людей. Певец жаловался на одиночество в большом шумном городе и сожалел о том, что на всём белом свете нет никого, кто готов был бы разделить с ним радости и печали. Постепенно сценическая магия превратила бревно в статую юной девы, единственной одеждой которой были её роскошные волосы. Художник пел о том, каким бы счастьем для него стала встреча с этой девушкой, если бы она оказалась живой и настоящей. Поставив статую в углу, художник улёгся спать, так и не дождавшись возвращения сердитой подруги.

Магические светильники изменили свет на сцене, заменив тёплую золотистость светильника серебристой лужицей лунного света, которая выхватила из фиолетового мрака статую, её изображала затянутая в трико артистка. Статуя потянулась, затанцевала по комнате под негромкие звуки мелодии, смахивающей на протяжную народную колыбельную. Девушка нежно запела про любовь, разделенность сердец, несовершенство мира и жестокость судьбы. Она пела о том, как любила бы своего создателя, если бы была обычной девушкой, а не деревянной статуей. Далее кружение сверкающих звёздчатых огоньков дало понять, что мы перенеслись в сон, где под смену мелькавших на заднем фоне пейзажей Маста объяснялся статуе в любви и их совместный дуэт буквально вызывал слёзы на глазах. Сон закончился. Девушка возвратилась на своё место в углу, а художник – в свою кровать. Музыка смолкла, опустился занавес и зажегся свет.

Ошарашенная необычными впечатлениями чародейка даже не сразу смогла вернуться в реальность. Публика в партере принялась вставать со своих мест и потянулась к выходу. Начался антракт. Поднялся и четвёртый сын Дубового клана.

— Пойдёмте, выкажем почтение его величеству, — он подал руку Рике, — а потом, если вы захотите перекусим. Нам даже в ресторацию театра идти не потребуется. Закажем, и еду принесут прямо в ложу.

— Нет, — покачала головой чародейка, — как-то не хочется перебивать волшебное ощущение от спектакля банальным жеванием закусок.

— Ага! – радостно воскликнул коррехидор, — я ждал этого. Мне было бы очень грустно, если бы вы, Рика, оказались из числа людей, которых оперное искусство оставляет полностью равнодушными. А так мы с вами можем в полной мере разделить прекрасные эмоции, что порождает в сердцах изысканное сочетание пения, танцев и игры освещения.

Они спустились по лестнице, миновали холл и снова поднялись, но уже с противоположной стороны. Вдоль всей лестницы на стенах были развешаны акварели, иллюстрирующие четверострочия стихов их классического сборника «Искорки поэзии», а большое зеркало на площадке отразило их, и чародейка не без удовольствия заметила, что выглядит вполне достойно в подаренном графиней Сакеда платье с вышитыми ласточками.

— Ах, кузен Вилли, — проговорил король, когда они вошли в Кленовую ложу и поклонились, — нисколько не удивлён. Такой любитель музицирования, как ты, просто не мог пропустить премьеру «Слепого мастера». А меня вот вытащила моя драгоценная невеста.

Он кивнул в сторону леди Камирэ, которая старательно делала вид, что ей нет дела ни до графа Окку, ни до его спутницы. Бывшая фаворитка внимательно разглядывала в театральный бинокль мозаику на потолке, изображавшую бога театра Гёзеками в окружении его помощниц и помощников в весьма фривольных одеждах, играющих на разных музыкальных инструментах под цветущей сакурой.

Король предложил выпивку и спросил Вила, когда его отец — сэр Гевин, вернётся из Оккунари в Кленфилд. Вил что-то отвечал, потом разговор перекинулся на общих знакомых, львиная доля имён которых была неизвестна Рике, не были забыты и государственные дела. Чародейка потягивала вино, но мысли её продолжали кружиться вокруг светловолосого Масты и его прекрасной статуи. Она даже испытала небольшой укол зависти по отношению к людям, которых боги одарили способностями к музыке и пению.

Вил плавно завершил разговор с его величеством и сказал, что антракт уже подходит к концу, и им пора отравляться в свою ложу.

— Вздор! – безапелляционно заявил король, — моя ложа гораздо удобнее расположена, поэтому говорю тебе, Вил, свою королевскую волю: желаю, чтобы вы с госпожой Таками оставались здесь и составили нам с леди Камирэ компанию при просмотре сопливой любовной галиматьи, что разыгрывают перед нами на сцене. У меня хоть появится возможность спокойно выпить с кем-то, да словечком перекинуться. Пускай дамы от души наслаждаются спектаклем, а у нас свои развлечения.

Коррехидор кивнул и уселся на место. Леди Камирэ бросила на гостей высокомерный взгляд, всем своим видом показывая, что никакая компания ей нынешним вечером не нужна.

«Ну и пусть, — подумала Рика, — Кленовая ложа и правда удобнее Дубовой, отсюда сцена видна лучше, да и оркестр подальше. Так что, госпожа королевская невеста, можете смотреть на меня уничижительным взглядом, сколь вам будет угодно, я просто стану наслаждаться музыкой».

Мужчины принялись о чём-то негромко разговаривать, а Рика замерла в предвкушении продолжения истории светловолосого художника по имени Маста и его прекрасной возлюбленной-статуи, с которой они повстречались с стране сновидений.

Об окончании антракта возвестил гонг, и последние, задержавшиеся в буфете зрители, спешили занять свои места под медленно гаснущими огнями люстр.

Спектакль продолжился арией ревности, которую неплохо исполнила артистка, игравшая любовницу Масты. Она носилась по сцене подобно фурии с разметавшимися чёрными волосами, заламывала руки, сетовала, угрожала убить себя и Масту, обещала страшные кары богов, уготованные человеку, осмелившемуся отдать своё сердце холодной деревяшке. Художник же ломал голову, каким образом вдохнуть жизнь в свою статую. Наконец, Маста находит решение: он под полную надежды арию отправляется в горы, в храм богини любви, чтобы там вымолить искру жизни для своей безжизненной возлюбленной.

Сменились декорации, и пройдя двенадцать ритуальных ворот, Маста входит в храм. Там он горячо молит богиню исполнить его желание. Пение Эйдо Финчи достигло небывалых высот, голос его лился в самое сердце, от его жарких слов любви слёзы сами наворачивались на глаза. Богиня снизошла до просьбы художника.

Эффект созданного магией сияния над храмом возвестил о явлении богини, величественная фигура которой возникла в дыму и россыпи золотистых искр. Пела богиню любви статная женщина средних лет в богато расшитом золотыми нитями наряде. Она посоветовала художнику обратиться к волшебникам, которые своим колдовством прекраснейшим образом умеют оживлять предметы, а не беспокоить высшие божества по разным пустякам. Художник, заламывая от отчаяния руки, возразил, что ему не нужна пустая кукла, в которой колдуны взрастили некое подобие жизни, он мечтает о превращении деревянной статуи в настоящего человека.

Богиня задумалась, выдерживая паузу, во время которой смолк оркестр, лишь треньканье э́рху изображало звук священного бамбукового фонтанчика, символизирующего скоротечность времени. Затем она запела, она пела о том, что любое желание, исполняемое божеством, должно быть оплачено, и грозно вопрошала, готов ли Маста заплатить соответствующую цену?

Маста ответил целой арией, в которой клятвенно заверял, что не существует ни на этом, ни на том свете цены, которую он бы не отдал за свою любовь. Богиня расхохоталась и назвала то, чем Масте придётся пожертвовать: она заберёт его зрение. Ведь он – художник, а следовательно, зрение – самое важное для него чувство. Маста ответил, что готов и ни на секунду не пожалеет об этом обмене.

Снова последовали магические эффекты, стройные балерины, изображающие лесных нимф, закружились в немыслимо сложных пируэтах вокруг художника, а когда рассеялся дым и разбежались девушки, Маста на коленях стоял перед богиней, а вместо глаз на его прекрасном лице чернели пустые провалы глазниц. Видимо, жестокосердная богиня забрала зрение вместе с глазами. Потом последовала её ария с запретом приближаться и прикасаться к статуе до первых лучей солнца. Поцелуй восходящего светила вдохнёт жизнь, и бездушный кусок дерева обратится в человека.

Рика с интересом следила за происходящим на сцене, а краем глаза заметила унылое вытянувшееся лицо Вилохэда, которому вместо того, чтобы наслаждаться прекрасной музыкой и виртуозным пением, пришлось развлекать монарха, абсолютно равнодушного к опере. До её слуха долетали лишь отдельные слова, среди которых были «кланы», «субсидии», «префектуры». Отец Вила как-то с удовольствием заметил, что из всех древесно-рождённых только его величество способен часами обсуждать политику и получать от этого удовольствие.

На сцене тем временем события продолжали развиваться своим чередом. Оказалось, что черноволосая любовница, пенявшая Масте на его неприспособленность, заподозрила неладное и подслушала весь разговор с богиней в горном храме. И в голове женщины, которой грозило скорое расставание с возлюбленным, созрел коварный план. Она, памятуя о запрете для Масты прикасаться к статуе до первых лучей солнца, обогнала слепого художника и выкрала статую. В глубине леса женщина предала статую огню и сплясала ужасающий, исполненный торжества танец под дружный хор лесных чудищ, составивших ей компанию в этом деле. Когда от деревянной красавицы не осталось и следа (чародейка отметила, что иллюзия огня вышла на славу, зрители передних рядов даже инстинктивно отшатнулись от бушевавшего на сцене пламени), коварная возвратилась в дом художника скинула одежду, распустила свои длинные волосы и на рассвете заняла место в углу, приняв позу точь-в-точь, как сожжённая статуя.

Светловолосый Эйдо Финчи проникновенно пел о том, что никогда в жизни не ждал восхода солнца с таким трепетом. Он доверительно поведал зрителям, какой ему видится будущая счастливая жизнь с идеальной женщиной, что он создал своими собственными руками; гадал, что у неё будет за характер, какая еда придётся ей по вкусу. Даже имя придумал. «Я стану звать тебя Ао́й, — пел слепой мастер, — в имени этом слились воедино и зелень весны, и надежда на счастье!» Тем временем по сцене полз кругляш света от прожектора, который изображал первый луч восходящего солнца. Когда он попал на лицо Масты, оркестр грянул победную мелодию, а художник, протанцевав по сцене несколько балетных па, замер возле своей бывшей возлюбленной, продолжающей изображать статую.

Краткая неслышная молитва, объятия, и уста артистов слились в весьма натуралистичном поцелуе. Женщина начала исступлённо гладить художника по плечам, ерошить вьющиеся волосы и осыпать его целым дождём страстных поцелуев. Театр наполнили звуки нежной мелодии, только большой барабан отбивал глухой ритм всё учащающихся ударов сердца. Вдруг всё смолкло. Художник с силой отшвырнул от себя женщину, из его горла вырвался стон боли. Оркестр заиграл исполненную горечи мелодию, с солирующим гобоем, которому вторил искристый тенор Масты, певшего о предательстве и тщетной попытке обмана. Он с горьким смешком вопрошал рыдающую на сцене обманщицу:

— Уже ли ты реально полагала, что для моей любви нужны глаза? О милой говорят прикосновенья, её дыхание, тела красота. Ты сердце обмануть моё не в силах и никогда мне не заменишь милой!

Маста под тревожные всхлипывающие звуки флейт кинулся ощупывать комнату в попытке найти возлюбленную, которую должна была оживить богиня любви. Но поиски эти оказались напрасными. Тогда слепой художник рывком поднял женщину, продолжавшую сидеть на полу, и вопросил: «Где статуя?»

Громкие театральные рыдания перешли в не менее громкий смех, сменившийся откровенных хохотом.

— Статуя? – чуть хрипловатое контральто певицы прекрасно оттеняло высокие ноты Масты, — ты, действительно, жаждешь узнать, где она?

Они пели дуэтом. Вопросы — насмешки – вопросы, сожаление, беспокойство, — насмешки. Дуэт артистов кружил по сцене в красивом танце. Женщина дразнила и ускользала, а мужчина, изображая неловкие движения недавно ослепшего человека, пытался поймать насмешницу, но та всякий раз уворачивалась от него с жестоким смехом. Наконец, Маста поймал её и потребовал объяснений.

Гибким, текучим движением женщина вывернулась из его рук и под рваный ритм резкой мелодии со смехом рассказала, как горела статуя в ночном костре, как радостно танцевала вокруг жуткая лесная нечисть, как они отнесли и выбросили пепел в горную речку, чтобы ни единой крупинки не осталось до восхода утреннего светила.

Затем настроение музыки резко изменилось, женщина упала на колени, и начала умолять продолжать любить её – женщину из плоти и крови, а не холодную деревяшку.

Художник с отвращением отвергает бывшую возлюбленную, она закрывает лицо руками, и её чёрные длинные волосы окутывают её, словно плащ. Ослепший и ослеплённый горем художник выходит на авансцену и начинает петь. Он сначала пел акапелла о своей беспросветной тоске, предательстве и любви, и постепенно к его великолепному голосу начали по одному присоединяться разные инструменты. От мелодии замирало сердце, перехватывало дыхание, настолько был силён эмоциональный посыл этой арии. Её кульминацией стало решение уйти из жизни, которая без любимой женщины и без зрения не имела для художника никакой ценности.

Маста вытащил откуда-то огромный старинный револьвер, приставил его ко виску и на последних нотах нажал на спусковой крючок. Музыка успела угаснуть, со сцены прогремел выстрел, и Маста начал медленно заваливаться навзничь. Чародейка не могла не отметить высокое качество иллюзии: кровь, выплеснувшаяся из раны на голове, выглядела очень натурально. Она лужей разлилась по дощатому полу сцены, артисту удалось даже сдерживать дыхание, чтобы его грудь не поднималась, создавая полное впечатление смерти.

Зрительный зал взорвался рукоплесканиями, некоторые люди в партере вставали и аплодировали стоя. Крики «Браво!», «Великий Финчи!» раздавались со всех сторон.

Тут-то чародейку и накрыло явственное ощущение смерти. Театр с самого его входа обрушил на Рику такое количество отголосков магии, которой он был пропитан от крыши до подвала, что девушке пришлось приглушить своё магическое чутьё, дабы не отфильтровываться на отпечатки волшебства, творимого тут каждый вечер: свет, декорации, эффекты, даже омолаживающая магия ощущалась вполне себе явственно. Но теперь! Эманации смерти витали над сценой. Рике стало ясно: и пистолет, и выстрел, самоубийство на сцене были самыми, что ни на есть, настоящими.

— Браво, — присоединился к общему хору голосов король, хотя сам даже не смотрел на сцену, а, пользуясь компанией коррехидора, занимал себя разговорами, — блистательно!

— Ваше величество, — негромко проговорила Рика, — Эйдо Финчи застрелился по-настоящему.

К ней повернулось красивое, породистое лицо монарха:

— Вы просто первый раз в опере. Тут лучшие чародеи работали над эффектом крови, — покровительственно проговорил он, — вы же не вскакивали с криками: «Пожар! Горим!», когда на сцене бушевало пламя костра?

— Я ощутила смерть, — твёрдо стояла на своём чародейка, — как некромант, я просто не могла не почувствовать этого!

— Вилли, тебе несказанно повезло, — усмехнулся король, — твоя невеста только внешне производит впечатление колючей и несколько чёрствой особы. В душе она – романтична и легковерна, готова бежать на сцену, оказывать помощь, поверив виртуозной игре актёра и мастерству театрального чародея. Прелестно!

Оркестр продолжал играть, а отвергнутая женщина наклонилась над погибшим возлюбленным, напевая колыбельную песню (видимо так режиссёр решил показать, что она потеряла от горя рассудок). Она приподняла голову Масты, хотела отвести со лба пропитавшуюся кровью прядь кудрявых золотых волос, но уронила голову артиста и огласила сцену отнюдь не благозвучным воплем. Затем она вскочила и бросилась к рампе с криком:

— Финчи умер! – женщина со страхом и отвращением смотрела на свои выпачканные самой настоящей кровью руки.

Оркестр нестройно смолк. Артистку сотрясали самые настоящие рыдания. Из-за кулис вышел полненький господин в континентальной одежде и галстуком бабочкой. Он подошёл к распростёртому в луже крови слепому мастеру и со знанием дела пощупал пульс на шее. Рике подумалось, что этому кругленькому человечку доводилось сталкиваться со смертью.

— Господа, — проговорил он после того, как поднялся с колен и вышел вперёд, — Королевский оперный театр приносит всем вам, наши уважаемые и горячо любимые зрители, самые глубокие извинения, — поклон практически параллельно полу, — произошёл несчастный случай, который, увы, не позволяет нам доиграть спектакль до конца. Денежные средства, затраченные вами на билеты, будут возмещены администрацией театра и попечительским советом в полном объёме. Я с прискорбием вынужден сообщить, что золотой голос нашего театра, прекрасный человек и талантливый молодой артист Эйдо Финчи скончался.

Рике не единожды доводилось видеть реакцию людей на внезапную смерть, произошедшую на их глазах, и всякий раз она не уставала удивляться разнообразию этих самых реакций. Кто-то истерически зарыдал (наверное, это были самые преданные поклонницы артиста с хрустальным голосом), иные ринулись вперёд, чтобы собственными глазами увидеть мёртвую звезду, замелькали вспышки, — это ушлые журналисты не могли пропустить сенсацию. Часть публики спешно потянулась к выходу. Директор театра кланялся, извинялся и заверял, что все деньги будут возвращены в самые кратчайшие сроки. Одна женщина в партере даже упала в обморок, но чародейке показалось, что обморок этот был не совсем настоящим, просто зрительница чувствовала острую потребность продемонстрировать окружающим свою тонко чувствующую, глубоко ранимую натуру.

— Вот так всегда, Эли, — недовольно проговорила леди Камирэ, — наши подданные ухитрились испортить такой замечательный вечер! Вольно же было белобрысому красавчику публично застрелиться! Как будто он не мог доиграть спектакль, а потом, где-нибудь в тёмном парке пустить себе пулю в лоб. Нет ведь, артистическая душа, ему публику подавай. И не подумал даже, что своей выходкой портит настроение другим людям.

— Дорогая, — ответил король, — для человека, решившего расстаться с жизнью, вряд ли имеет значение настроение других.

— Прошу прощения, — вступил в разговор Вилохэд, чем вызвал недовольный взгляд невесты короля, которая и без того имела кисло-надменный вид, — в данном случае самоубийство – всего лишь один из возможных вариантов. Преднамеренное убийство тоже нельзя исключать.

— Убийство? – картинно удивилась леди Камирэ, — кому придёт блажь публично расправиться со своим обидчиком, да ещё и на глазах сотен людей, преотлично видевших, что Эйдо Финчли своими собственными руками застрелился?

— Именно присутствие сотен людей и самостоятельное действие, приведшее к смерти, особенно ценны для убийцы, — вмешалась чародейка, — полагаю, для этой сцены пистолет либо вообще не был заряжен, либо же был заряжен холостым патроном. Убийце всего-то навсего потребовалось бы перед спектаклем заменить холостой патрон боевым. И готово дело.

— Вздор, — повела плечом бывшая фаворитка, — есть масса способов расправиться с каким-то там артистишкой: удар ножом в печень в тёмном переулке, упал с моста и утонул в Журакаве, выбросился из окна, попал под лошадь, в конце концов. Я полагаю, — она многозначительно прищурилась, — этот слепой мастер проиграл свою жизнь в карты, и должен был покончить с собой прямо во время спектакля!

— Великолепно! – воскликнул король, — моя малышка затыкает за пояс нашего коррехидора и чародейку! Право слово, кузен Вилли, как бы мне не пришлось заменить тебя на должности коррехидора Кленфилда. Леди Камирэ будет по силам обеспечить порядок и покой в столице Артании.

— Милый, — капризно протянула она, — ни за что не стану растрачивать бесценные дни своей молодости на поиски воров и убийц! Уволь меня от этого, хотя, если ты прикажешь мне это своей королевской властью, — она кокетливо поглядела на жениха, — я подчинюсь, как и во всех остальных случаях!

Упоминание об остальных случаях вызвало мимолётную, но чрезвычайно довольную улыбку на королевской физиономии, но под посторонними взглядами он внезапно посерьёзнел, кашлянул и приказал Вилу незамедлительно приступить к расследованию причин трагической смерти талантливого артиста.

— И не забывайте, кузен, о двух вещах, — монарх многозначительно поднял бровь, — дело на моём личном контроле, и непременно отработайте версию самоубийства, высказанную леди Камирэ, — он по материковому обычаю поцеловал даме руку, — отчитываться будете, как обычно. Я возмущён! – воскликнул король, склонный к мгновенным и неожиданным перепадам настроения, — в моей столице, в театре, находящемся под нашим патронажем, происходит не то убийство, не то самоубийство прямо на наших глазах. Возникают сомнения, достоин ли четвёртый сын Дубового клана того высокого жалования, которое он получает из казны?

— Я сделаю всё возможное, чтобы не разочаровать Ваше величество, — Вил чуть наклонил голову и опустил взгляд на вычурный узел королевского шейного платка. Монарх терпеть не мог, если в момент накатившего внезапно раздражения ему смотрят в глаза, — расследование будет проведено в самые сжатые сроки.

Он бросил предостерегающий взгляд на чародейку, у которой всегда имелось собственное мнение по всем вопросам.

— И чего же, собственно говоря, вы ждёте? – бровь короля вздёрнулась в немом вопросе, — надеюсь, вам не нужно напоминать, что у коррехидора Кленфилда просто не существует личного времени?

— Да, сир. Всё моё время, как и вся моя жизнь принадлежат Кленовой короне.

Он кивнул чародейке, та рванулась было с места, но быстро вспомнила о правилах этикета поклонилась и чинно вышла за дверь.