Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 5. Семейное дело

Дома всё было тихо и мирно. Ну, на первый взгляд. Моё дневное отсутствие не вызвало никаких расспросов, и я с жадностью набросился на ужин, после чего засобирался на Черёмушки. Причём, с таким деловым видом, будто каждый вечер ходил туда, как папка на завод.

— Куда намылился? Дня целого мало было? — удивилась мама.

— же не успел на Черёмушки смотаться. А деду очень-очень надо, — сказал я правду, как и учил дядька Угодник.

— Чего ему там понадобилось на ночь глядя? До завтра не терпит? Ты сегодня и так перетрудился.

— Никак не терпит, — ответил я, стараясь не выказать никаких эмоций. — Я же обещал ему. Поэтому...

— Раз такое дело... Тогда на машине туда поедем. Все вместе, — ошеломила меня мамочка, и я сразу же поспешил с возразить:

— Никак нельзя. Мне туда одному нужно. Только одному. Ведь там такое может произойти, что весь мир содрогнётся.

— Тем более. Передай отцу, пусть мигом собирается и машину заводит. Куда и зачем я сама скажу. Мне к подруге с работы заехать нужно. На Новороссийской живёт. Ты же знаешь Сашку Бороду. Его мамка это. На конвейере работает.

— Не знаю я никакого Бороду, — промямлил я в полной растерянности, и попытался вспомнить, откуда в памяти такое знакомое прозвище.

"Борода? Не тот ли Санька, с которым в детсаде... Точно. Но он, вроде, Бородин" — вспомнил я о дружке одногодке и тёзке.

— В детский садик вместе ходили. Не знает он, — подтвердила мама, что я правильно вспомнил. — Марш, говорю, к отцу, пока он вина не напился. Уже кругами вокруг погреба ходит. Того гляди оскоромится. Поспеши, сынок.

Делать нечего. Поплёлся к папке с надеждой, что он сумеет отговорить мамку от её планов. «А лучше надоумить его винца отхлебнуть из откупоренной бочки. Хоть самую малость. Лишь бы для запаха. У него же имеется для этого секретный шланг», — замыслил я недоброе и пошагал во двор.

Отец с Сергеем гуляли вокруг дома.

— Ты уже винца дерябнул? А то мамка ни с того, ни с сего на Черёмушки захотела, — как можно естественнее спросил я родителя.

— Желудок что-то разыгрался. Так что, сухой я. А что ей там нужно? — расстроил меня папка несвоевременной трезвостью и вернувшимся гастритом.

— Отвезти её на Черёмушки к Бороде в гости. За каким-то интересом. И всё лесом, да лесом, — пробурчал я недовольно и задумался, что же теперь делать, если отвертеться от родителей никак не получается.

— Мне туда тоже на заправку нужно. И как я мог забыть, — обрадовался папка и взвалил братишку на плечо.

«Сговорились!» — заголосил я у себя в пустой голове, а вслух еле выговорил:

— Меня там не отпустишь погулять? Очень-очень надо. Погулять и для дела. На пару минут.

— Какие прогулки? Солнце сядет скоро. Хватай Серёгу, а я рубль на бензин возьму и машину со двора выгоню.

«И что теперь делать?» — почти простонал я, подхватывая Серёжку из папиных рук, а в меня, вдруг, задуло теплом, прямо в расстроенное чуть ли не до слёз лицо.

— Скефий, родной. Помочь хочешь? — зашептал я, отбегая подальше от папки.

Снова тёплый выдох. «Интересно. Такого раньше не бывало. С чего, вдруг, мир решил помогать? Может, не знает, что рёбра выздоровели?» — озадачился я и решил поплакаться, а заодно рассказать о возникшей проблеме.

— Мне к Татисию надо. Туда ты, конечно, можешь меня со всеми родственниками запульнуть, а обратно как? Татисий же пока не у дел. Мне дом Настин искать нужно. Слухи разные запустить, о которых Угодник говорил, — жаловался я Скефию на родительскую заботу, а у самого перед глазами стихийный букетик из хвороста встал и стоял в воздухе, как наваждение.

«Что-то новенькое, — удивился я, когда в лицо задуло тёплом. — Словить какого-нибудь братца и вместо себя здесь пристроить, а самому в подвал и на одиннадцатые Черёмушки?»

Не успел замыслить коварство, как Скефий сразу же отверг мой план, дунув в лицо морозцем. На сильно, но доходчиво.

— Понял. Ясно. Вижу, — отрапортовал я немому, но не глухому миру, и вспомнил такой же мороз над Фортштадтом. — Ехать с мамой и папой на Черёмушки?

А мне вместо ответа очередь из холодных и тёплых воздушных поцелуев.

— Что-то сначала сделать, потом ехать? — решил я попытать счастья с догадкой, мелькнувшей в голове, и получил положительный ответ.

— За букетом сходить, а потом в путь? — спросил я уже у Сергея, которому надоело болтовню мою слушать и отворачиваться от сквозняков, поэтому он начал вырываться из рук.

Скефий напоследок приложился ещё одним тёплым порывом, и я, подыгрывая брату, потащил его в калитку, потом через всю улицу и за угол к дедовой хате. Серёжка, обрадованный свободе, бойко переставлял свои пинетки по дорожной пыли, цепко держась за мою руку, и уже через пару минут мы достигли дедова царства-государства.

Голос Угодника я услышал задолго до того, как мы с братом бесцеремонно ввалились к самодержцу во двор.

— Родня! — обрадовался дядька и набросился на младшего племянника. — Привет, Васильевич. На рыбалку уже ездишь?

Угодник схватил Серёжку и начал высоко подбрасывать над головой, а тот визжал от радости так, что я перепугался, не услышит ли мамка и не прибежит ли спасать сыночка от космического пришельца.

— Мне от родителей отделаться не получается, — попытался я перекричать братишку.

— Ты ещё на Черёмушках не был? — спросил дядька.

— Не вырвался пока. И Скефий требует букет взять с собой. Хочет меня со всей семьёй на Черёмушки в Татисий закинуть, — пожаловался я.

— Мне тоже байк сюда перегнать надо. Только я завтра хотел вместе с Настюхой. Но, если надо, так надо. Я тогда хворост сам возьму и на Черёмушках вас перехвачу. Когда дым впереди повалит, считай вы уже обратно вернулись. Всё понял? — успокоил меня дядька, только я не всё из сказанного успел переварить и усвоить.

— Вместе с «Москвичом» нас забросит? — попытался заполнить пробелы.

— Скефий перенесёт туда, а из Татисия я вас верну. Впереди «Москвича» поеду и открою окошко домой. Что непонятно? Ты только всё сделай как надо. Импровизируй, как я у больницы. И не бойся, что родители участвовать будут. Завтра им никто не поверит, вот увидишь, — обрадовал меня дядька и продолжил кидаться в Скефия визжавшим от радости племянником.

* * *

Еле оторвав братишку от Николая, я вернулся к уже заведённому «Москвичу» и такой же заведённой мамке.

— Прям, ни минуты без деда не можешь, — пожурила она, и мы, рассевшись по своим местам, поехали на одном автомобиле, но в разные стороны.

Папа, мама и Серёжка на Черёмушки, а я в соседний мир, на те же Черёмушки, только одиннадцатые по счёту.

Когда проехали кинотеатр «Родина», я обратился к Скефию с просьбой о перемещении нас в Татисий при условии полного соблюдения правил дорожного движения.

Привычно мелькнуло в глазах черно-белыми вспышками, и я догадался, что мы уже на месте.

Отец тряхнул головой и несколько раз моргнул, разгоняя наваждение.

«Вспышки увидел или разницу между мирами?» — заподозрил я неладное.

— Что за… новости? — пробурчал папка, долго подбирая цензурное слово.

— О чём ты? — спросила его мама.

— Ты ничего видела? — удивился отец.

— Ничего, — пожала плечами мама.

— Вот именно, что ничего. Я один туннеля не вижу? Снова переезд? Мы что, в шестидесятые годы вернулись?

Я обмер. «Папка в посредники записался. Разницу между мирами увидел. Хорошо, что Татисий задремал, а то бы сразу туннелем занялся», — ужаснулся я, а мой родитель ещё несколько раз тряхнул головой, потом успокоился и прошептал: «Бред сивой кобылы. Привидится же такое».

Мы высадили маму у нужной ей пятиэтажки и с ветерком помчались куда-то за Черёмушки. Я радовался и тому, что уже нахожусь в Татисии, и тому, что папка перестал искать очередные бредни кобылки, тоже оказавшейся сивой, как и дедов мерин.

Мы благополучно доехали до заправки, на которой, на удивление, не было очереди, и отец отправился платить за бензин.

— Подешевел! Подешевел! — запрыгал он, как мальчишка прямо у будки заправщицы.

— Кто подешевел? — безынтересно спросил я, когда он вернулся на своё сиденье.

— Бензин стал по пятаку за литр. Представляешь? Почти в полтора раза подешевел.

— Завтра снова цену поднимут, — напророчествовал я сгоряча.

— Не мели ерунды, — отмахнулся папка и надавил на газ. — Куда мчим? В какую сторону?

— К школе, что напротив твоего переезда, — осторожно сказал я, опасаясь навлечь гнев за незнание географии одиннадцатого Армавира.

— Где я через железную дорогу на завод хожу? — уточнил он.

— Ага.

— Там, вроде, четырнадцатая школа, — припомнил папка. — На кой она тебе?

— Дед просил найти там хоккеисток. Сходить нужно к ним в гости. Узнать по какому поводу собрание активисток, — врал я напропалую.

— Ночь уже скоро. Какие сейчас активистки-хоккеистки? Колбасу под вечер ожидают? Или на ночь глядя в очередь записываются, как в войну?

— Какую войну? — перепугался я.

— Такую. Во время которой соль и спички с прилавков сдувает. Да консервы, да муку с сахаром, — совсем не шутил папка.

— Там другая беда, — сказал я со знанием дела. — Там мёртвые из могилы поднялись и сыночка от верной гибели спасли.

— Бред, — заявил папка. — Я конечно знаю, что необъяснимое бывает, но до такого додуматься…

— Это как с твоим бензином, назавтра и следа не останется, — напророчил я на свою голову.

— Фантазёр, — подвёл папка итог сыновним откровениям и ткнул пальцем в лобовое стекло. — Тут, и правда, митинг в защиту деликатесов.

Я увидел впереди такую же толпу, как в Третьей больнице. Она стеной стояла между двухэтажными домами и так же волновалась и шевелилась, в ожидании какого-нибудь события, вроде нашего с Укропычем запуска в космос.

«Ого, — перепугался я, что снова окажусь в центре внимания. — Разве один с такой оравой справлюсь? Как, интересно, Угодник включает свой свет в голове? Вот бы мне сейчас такой рубильник».

Папка припарковался у обочины, взвалил задремавшего Сергея на плечо и скомандовал:

— Айда в разведку.

— Может, я один? — предложил я. — А ты машину посторожишь? Я мигом.

— И всё интересное пропустить? Мёртвые с косами. Младенцы спасённые. Или очередь за варёной колбасой, — размечтался отец.

Мы осторожно вклинились в живое людское море и начали продвигаться туда, откуда слышались речи пламенных болельщиков сборной одиннадцатого мира по доверчивости.

— Здесь это было, — услышал я до боли знакомый голос, обещавший этим утром со мной окончательно и бесповоротно разобраться.

От испуга во мне что-то щёлкнуло, и я как обезумевший заверещал в голос:

— Пропустите нас, дяденьки-тётеньки! Мы Насти покойной родственники. Где тут наша Машка, которая ей близняшка? Опять себя за сестру-покойницу выдала? Вот стерва. Добрым людям головы кружит, а со своей не дружит, — вопил я, представляя, что у меня, как у Николая, загорелся в голове хоть маленький, но зато светлый фонарик. — Чего вы тут собрались? Война скоро? А спички купили? А соль с сахаром? Дайте мне с папкой дорогу. И где там Настин муженёк?

— Уймись, — хохотал папка, будто я только для него затеял этот концерт. — Сраму с тобой не оберёшься.

— Где этот ирод царя небесного? — причитал я, подстёгиваемый изнутри. — Покажите его рожу. Ща папка её начистит. Век помнить будет. Где Маша, радость наша? Пусть вернёт её папке. Он же тоскует по ней, как по колбаске по рубль двадцать.

Папка давился со смеху, а вот народ сначала косился на моё умалишённое выступление, а потом, увидев хохотавшего и тосковавшего по колбасе дядьку с ребёнком на руках, разочарованно вздыхал и начинал расходиться.

Я, как настоящий артист, деловито вышагивал по освобождавшейся впереди дорожке в сторону панельной пятиэтажки, стоявшей в окружении низкорослых двухэтажных сестёр, и приговаривал:

— Ну, дура баба. Дура. Папка тоже хорош. Женился на старости лет. Вот Настюха, та была умница, а её сестра Машка - форменная балда. Но родила батьке Серёжку и любит он её за это до беспамятства.

Папка шёл сзади и пытался всем объяснить, что я у него не сумасшедший, а на меня просто что-то нашло. Народ от таких объяснений еще больше прибавлял шагу и, кто перекрестившись, а кто плюнув с досады, расходился и разбредался, втолковывая особо непонятливым и пока ещё толпившимся, что всё это наша полоумная семейка устроила, и никакого чуда не было.

После такого их ничем нельзя было удержать, и я намётанным глазом оценил то, что натворил, сам от себя не ожидая.

— Ты зачем врал про Машу - радость нашу? — догнал меня папка, когда я уже, задрав голову, разглядывал в наступивших сумерках разбитое окно второго подъезда пятиэтажки.

— Как брат твой просил, так я и пел. Лучше смотри, откуда тётки выпрыгнуть готовы, чтобы детей своих спасти.

— Что мелешь? Ты же сказал… Или я чего-то недопонял? А ну, признавайся, зачем балаган устроил?

— Так надо было. Чтобы все разбрелись и не сошли с ума. А Настю мы спасём. Домой вернём в лучшем в мире гипсе. Дядька Колька обещал, братец твой, — проговорился я снова.

— А мы тут что делаем? — спросил родитель.

— Смотрим, как тут всё устроено, чтобы мне не напутать потом. Я же с этим делом не меньше недели куковать буду.

— Не подскажете, что тут случилось? — спросил папка у хоккеистки, всё ещё стоявшей у злосчастного подъезда, как вратарь на воротах. — Мой старший говорит, что здесь чудо материнства было?

— Мы тоже так думали, — подтвердила бабулька, оказавшаяся соседкой Настиного мужа. — Настю-то мы схоронили год назад, а про сестру и слыхом не слыхивали. Наверно, стеснялась её, раз она у вас убогонькой оказалась и из окон выскакивает.

— Это всё мой пострел только что выдумал. Что тут на самом деле было? — не поверил отец первейшему очевидцу, на которого уже подействовал светом мой фонарик, или моя байка про сестру покойной в этом мире Насти.

— Димка игрался на детской площадке и зацепился, или ещё что, а только ваша Маша вынесла головой окошко в подъезде и накинулась на него как коршун. А он малец ещё совсем. Чуть вашего грудного постарше. Ноги она себе повредила и руки, и лицо в кровь. Полоумная, что с неё взять. И ревела белугой, что сыночка спасла. А он перепугался и закричал, что мамка с того света вернулась. Тут и мы, дуры, вой подняли, потом мужа её позвали. И всё завертелось. Только Витька своего Димку в охапку и ходу из дома. До сих пор не знаем, где прячутся. А вы, случаем, не знаете? Их квартира нараспашку осталась, — доложила папке, а заодно мне, очевидица Настиного воскрешения.

— Не знаю я ничего, — открестился папка. — Где же она сейчас?

— Настя на кладбище, а ваша в Третьей больнице, — покосилась на папку соседка.

— Хватит с меня, — обиделся отец на обвинительный взгляд бабульки. — Ещё поженят на Маше, потом объясняйся с мамашей. Поехали, заберём её от Черномора и домой. Устал я что-то. И Серёга уже спит вовсю. Поехали, тебе говорят!

Мы вернулись к Москвичу, который стоял и ожидал возвращения домой, в двенадцатый мир.

— Не переживай, — шепнул я автомобилю. — Как чудо-юдо мотоцикл увидишь, так за ним держись.

— С машиной разговариваешь? Бред. Бред! — замахал папка руками, после того, как уложил Серёгу на заднее сиденье.

Мы вырулили на дорогу и помчались за мамкой. Я сидел и внимательно смотрел на Черёмушки, на школу, на улицу Маркова, стелившуюся под колёса своим асфальтом.

Мама уже стояла в условленном месте и пританцовывала, нетерпеливо ожидая нас из похода. Папа резко остановился, взвизгнув тормозами, и через минуту начался допрос, где же нас носило.

— Сколько ждать можно? Я такое сейчас узнала. Такое! Не поверите. Все Черёмушки гудят, — начала рассказывать мама, уже известную мне и папке историю о воскресшей Насте, разбитом окне, том свете и почти задушенном Димке.

Я покосился на обогнавшего нас знакомого кожаного мотоциклиста и, когда, неожиданно для всех, кроме меня, всю дорогу заволокло белёсым дымом, вздохнул с облегчением.

— Скефий, снова здравствуй, — почти вслух поздоровался я с родным миром.

— Автола перелил, зараза. Дороги не видно, — ругался папка и на старшего брата, и на мамку, болтавшую без умолку о чуде, и на меня, подшутившего над одиннадцатым миром, а заодно над ним.