Глава 27[37]

Цветет монгольская твердыня.

В цветущий край летят шмели,

И птицы свищут над ирисом.

Монгола пастбища вдали,

Блистают юрты белым плисом.

Степь пахнет пряным чабрецом,

На солнце греет лапки суслик —

Предстала степь перед творцом

И Керулен течет по руслу…

Довженко Николай


Перрон вокзала встретил меня пожилой монголкой в национальном костюме, которая, присев, справляла малую нужду прямо перед вагоном. По серому асфальта растеклась желтая лужа, а бесстыдница, подтянув штаны и оправив юбки, почапала по своим делам. Как выяснилось, прямых рейсов до Англии тут вовсе нет. Лететь с двумя пересадками, причем одна — в Турции, не хотелось. Поэтому решил доехать до Пекина, а уж оттуда махнуть в Лондон. Вспомнил, что Улан-Батор показался английскому писателю Пол Терру русской военной базой посреди Азии. Поэтому гулять даже по городу не стал, а сразу на такси — на вокзал, если это убогое, хоть и асфальтированное пространство с хилыми деревянными сараюшками, можно называть вокзалом.

Я до сих пор толком не отошел от таможенного контроля в Иркутске и теперь был той самой пуганой вороной, что куста боится. Слава тебе, Господи, что все же провинциальная робость перед иностранцами помешала таможеннику связаться с руководством. А комитетчик — смуглый выпендрежник в обычной для Иркутска форме гражданской авиации, больше старался произвести впечатление на молоденькую билетершу, да и английского похоже толком не знал. Так что мой паспорт проканал (не вызвал подозрений) и без въездной визы, а я все разговоры в аэропорту вел только на английском.

Сел в самолет и сидел сжавшись, все боялся, что рейс застопорят. Будто, черт побери, в первый раз за границу лечу.

Ну да ладно, главное не опростоволосится в Монголии, которая нынче полностью зависит от России-спасительницы от япошек с китайцами. А вот в Китае встряхнусь уверенней, ибо у Мао Цедуна сейчас с Хрущем напряженные отношения. Так что, опять люкс фирменного вагона в поезде Москва-Пекин, ресторан в соседнем вагоне, но уже, наверное, без ромовых лакомств. Но я сыт. Вполне прилично кормят в полете, хотя и летели чуть больше часа. А подавали в просторном салоне ТУ-104 (пассажиров немного, кресла расставлены свободней, чем в 2000 годах, курить разрешено) половинку жареной курицы, масло в упаковке, салат, кусочек ветчины и горстку черной икры, хлеб в упаковке белый и черный, томатный сок в нормальном (не пластиковом, коих в этом времени, слава Богу, нет) и сто грамм коньяка или стакан вина по желанию, но бесплатно.

Икра не поразила, ибо видел уже в гастрономах: икорка красная или черная стояла в стеклянных баночках прямо на прилавке, имелась в продаже в больших жестяных банках и продавалась на развес… Она не считалась продуктом дефицитным и позволить ее себе мог практически любой работающий гражданин.

Продукт попросту не покупали, не считали его чем-то особо ценным. Черная стоила около 4–5 рублей в зависимости от региона и сорта. Приобретали ее на закуски к праздникам или завтраку простые советские граждане и студенты, при этом ажиотажа не наблюдалось. Красную покупали реже, она была на любителя, но раз в год приобреталась практически всеми весной к масленичным блинам. Стоила дешевле черной примерно на треть.

Первое время просто лежал в своем купе, изредка меняя позу и попивая сладкий и ароматный чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике. Потом надумал размяться и в вагоне чуть не столкнулся с мужиком в фиолетовой, явно не советской пижаме. Его лицо показалось знакомым, но лишь в своем купе я, листая обязательную в этом поезде газету «Правда», я синхронизировал его с образом на фото. Андрей Андреевич Громыко — единственный из российских и советских министров иностранных дел, прослуживших на этом посту почти тридцать лет. Имя его гремело не только в Советском Союзе, но и далеко за его пределами. В годы войны с фашистами при участии Громыко, была задумана Организация Объединенных Наций, а его подпись стоит под ее Уставом. Молодой аспирант экономических наук был переведен в Наркомат иностранных дел СССР в 1939 году в то время, когда в результате репрессий был уничтожен практически весь свет советской дипломатии. Молодой человек с экономическим образованием из белорусской глубинки практически сразу получил ответственный пост заведующего Отделом американских стран. Для того, мягко говоря, непростого времени это был невероятный скачок по карьерной лестнице. Почти сразу последовал вызов в Кремль, где Сталин в присутствии Молотова назначил Громыко советником посольства в США и одновременно посланником на Кубе…

Но почему он едет в этом поезде совершенно один, без обычной министерской команды. То, что министр практически и без охраны, не удивило — в этом времени и Хрущев гулял практически без видимой охраны. Я вновь вышел в коридор, откинул мягкое сидение у окна и присел, глядя на унылую монгольскую степь. Да, напарник у министра есть, ведут себя, как коллеги, чиновники среднего звена. Не удержался, окликнул:

— Андрей Андреевич, простите, какими судьбами?

Он сразу посерьезнел, прогулку прекратил, напарнику явственно мигнул, присел на соседнюю сидушку.

— Как вы меня узнали?

— Ну, не узнать вас советскому человеку где-то даже позорно. В нынешнем правительстве интеллигентные люди в редкости.

Разговорились, даже в ресторан пошли вместе — пивка попить. Оказалось, что министр едет на встречу с Мао инкогнито. Он сам сказал, когда узнал, что я английский богатей. Оказывается, слышал краем уха про мой конфликт с Хрущевым…

— Советское руководство приняло решение, — сказал он, — чтобы я, как министр, поехал в столицу Китая и побеседовал с Мао Цзэдуном по ряду вопросов, особенно в связи с напряженной обстановкой, которая сложилась тогда в отношениях между США и КНР из-за расположенных у побережья Китая островов. Китайское руководство охотно согласилось на этот визит. Езду я в Пекин инкогнито, то есть без объявления об этом через средства массовой информации.

И добавил:

— Никиту Сергеевича, как я думаю, должны скоро снять с должности, пока еще каких дел не наворочал. Это ж надо, испортить отношение с наследником иноземной промышленности! Похерить отношения с возможным товарным коллегой в самой Англии, которая не слишком дружественна к нам из-за нашей растущей экономики. А как вам удалось выбраться?

— Ну кто будет задерживать, ведь мне гражданство Великобритании дали, как и паспорт соответствующий. Я нынче не совсем советский. (А сам подумал, что зря разоткровенничал: запрут меня в бригадирском вагоне, да вернут в столицу в кандалах).

Но Громыко, вроде, не полагал удерживать меня, а напротив — предвкушал обновить торговое сотрудничество через связь с богатым наследником.

Незаметно разговор перешел на личность главы Китая.

— Мао Цзэдун уважает равного собеседника, — сказал Андрей Андреевич. Но когда дело доходит до острых вопросов политики, то у него на лице появляется маска. На моих глазах в Пекине он просидел весь обед рядом со своим главным гостем — Хрущевым, сказав не более десятка протокольных слов. Мои усилия и в какой-то степени усилия китайского министра Чень И положения не выправили. Мао даже план на случай ядерной войны с Америкой разработал. Если США нападут на Китай, китайские армии должны отступать из периферийных районов в глубь страны. Они должны заманивать противника поглубже с таким расчетом, чтобы вооруженные силы США оказались в тисках у Китая. А Советский Союз не должен давать на ее начальной стадии военный отпор американцам основными своими средствами и таким образом не мешать им проникать все глубже внутрь территории китайского гиганта. Лишь затем, когда американские армии оказались бы в центральной части Китая, СССР должен их накрыть всеми своими средствами.

Громыко оказался не просто образованным человеком, но и разносторонним. Он разбирался в опере, в театральных постановках и даже брался судить о средневековой поэзии. В частности, ему нравился Франсуа Вийон — великий поэт, вор, преступник, авантюрист. Благо, я знал некоторые стихи этого французского проказника и с гордостью прочел его Балладу поэтического состязания в Блуа:

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне — страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я Всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду…


Загрузка...