Крестоносец в джинсах

В ГОРАХ

Утром следующего дня Долф проснулся, ощутив на лице капли дождя. Он вскочил, с тревогой глядя на небо, обложенное тучами.

Мелкий моросящий дождик окутывал недвижный лагерь серой туманной мглой.

Но спустя немного времени все пришло в движение. Ансельм размашистым шагом переходил от костра к костру и будил спящих:

— Подъем, подъем, дети. В путь! Иерусалим ждет нас.

«Он хочет сказать — Генуя», — насмешливо подумал Долф.

Ребята уже привыкли обходиться без долгих сборов.

Полчаса ушло на то, чтобы разбить всех по отрядам, во главе каждого из которых стоял уже признанный ребятами командир. За спиной путников, исключая самых маленьких, болтались мешки с провизией и нехитрыми пожитками. Кто тащил на себе музыкальный инструмент, кто — орудия своего ремесла, запасную рубашку или скатанную трубкой соломенную циновку. Долф натянул куртку. Молния сломалась несколько дней тому назад, и ее пришлось отпороть. Куртка хотя и не застегивалась теперь, все-таки была непромокаемой, на теплой меховой подкладке, как раз то, что нужно в горах.

В дальнем конце лагеря возникла какая-то суета. Леонардо поспешил туда, Долф и Марике отправились вслед за ним.

Они увидели Фредо в окружении нескольких сотен ребят самого разного возраста, среди которых Долф узнал многих из отряда охраны, нескольких охотников, рыболовов и кожевников.

Рядом с Фредо возвышался Ансельм, размахивая руками перед самым носом мальчика.

— Ты помутился рассудком, Фредо! К северу отсюда ничего нет, кроме дремучих лесов.

— Хватит с нас, — стоял на своем Фредо, — дальше мы с вами не пойдем. Самый дремучий лес не так страшен, как эти горы.

— Что случилось? — вмешался Долф.

Фредо тут же обратился к нему:

— Мы больше не верим в эту затею. Крестьяне тут неподалеку сказали, что никакого моря за этими горами нет — одни равнины. Настоящие крестоносцы никогда не ходили этим путем. Так нам ни за что не попасть в Иерусалим.

— Но это лучший путь в Геную, — твердил Ансельм, которому не улыбалось одним махом лишиться нескольких сотен ребят, да еще каких: белокурых крепышей, здоровых, сильных.

— Вы домой собрались? — с надеждой спросил Долф.

Бывало и раньше, что кто-нибудь, потеряв терпение, уходил своей дорогой, но возвращались ли эти ребята домой, неизвестно. Зато теперь уже не один и не двое отказались идти дальше, а сотни! Так и до настоящего бунта недалеко.

«По мне, — решил Долф, — так лучше бы вся колонна повернула назад. Что бы там ни ожидало их в Генуе, чуда им все равно не видать».

Он не стал вмешиваться в спор, довольный уже тем, что у ребят хватило решимости заявить о своем желании отстаивать его.

— Куда же вы пойдете? — запальчиво продолжал монах. — Вы погибнете в дремучих лесах.

— Ничего подобного, — спокойно возразил Фредо. — Теперь мы сами сможем позаботиться о себе.

Долф кивнул.

— Вы пройдете через Баварский лес на севере, — пояснил он, — за ним лежат Богемские горы. Это невысокие лесистые холмы. Думаю, людей там почти не встретишь. В тех краях можно устроить небольшое поселение и жить вполне сносно…

— И ты туда же! — оборвал Долфа монах. — Фредо, ты не бросишь своих верных стражников.

— Пусть выберут себе другого командира, — отвечал мальчик.

— Вас растерзают дикие звери, — предрекал Ансельм.

— Мы вооружены.

Без дальнейших церемоний Фредо повернулся спиной к монаху и сделал знак своим ребятам. Еще минута — и внушительная колонна зазмеилась по той же дороге, но совсем в противоположном направлении. Долф сердечно махал им вслед. Он не беспокоился за Фредо, этого рассудительного, мужественного и крепкого потомка обедневших рыцарей.

Ансельм что-то пробурчал вслед уходящим, потом как будто хотел заговорить с Долфом, но передумал и сердито зашагал прочь.

Повернувшись к друзьям, Долф спросил у Леонардо:

— Ты об этом вчера хотел сказать мне?

Студент сразу понял его.

— Вообще-то ребята уже давно были недовольны, они не верят Николасу и Ансельму, как раньше.

Долф решил, что командиром стражников должен теперь стать Леонардо. Студент поначалу отнекивался.

— Мне нужно в Болонью, а не в Геную и не в Иерусалим, — говорил он.

Но дело было в том, что он просто не хотел занимать себя постоянным делом, боясь за свою свободу странствующего студиозуса. Переспорить Долфа было нелегко, и Леонардо в конце концов уступил. Собрав оставшихся стражников, Леонардо объявил им, что Фредо покинул крестоносцев и теперь командовать отрядом будет он.

Ребята приняли новость с воодушевлением. Они боготворили Леонардо, никогда не расстававшегося со своим внушительным оружием.

Николас протрубил в рожок. Сбор! Около семи тысяч ребят, составлявших теперь армию крестоносцев, построились длинными рядами и двинулись вдоль берега ручья к зиявшей впереди расщелине, которая открывала путь в горы. Тропинка, ведущая ребят, терялась в глубине расщелины; стайка за стайкой скрывались в ее недрах веселые, голосистые путники. Первыми туда вошли стражники под командой Леонардо. Долф вместе с Марике и Франком замыкали колонну. Между тем дорожка становилась все уже, теперь это была звериная тропа, по которой не пройти в ряд даже двоим или троим детям. В этих местах не поохотишься, а о том, чтобы ловить рыбу в бурлящем ручье, не может быть и речи. Тропинка, петляя, взлетала все выше и выше; отсюда казалось, что ручей уносится далеко-далеко вниз и пропадает в мрачной глубине. Долф следил за тем, чтобы ребята не отставали друг от друга, чтобы старшие помогали малышам перебираться через завалы камней и удерживали самых маленьких у скалистой стены подальше от края тропки, с которого так легко соскользнуть вниз, в бурные воды горного потока.

Дождь усиливался. Пара волов и те три овцы, которых гнали с собой ребята, очень скоро превратились в тяжелую обузу. Спустя два часа после того, как они вошли под своды ущелья, ребятам пришлось прикончить вола, который сломал ногу. Долф почувствовал пронзительную жалость к беспомощному ревущему животному, которое, несмотря на страдания, пыталось увернуться от ножей и топоров. Но вот животное затихло, можно было разделывать его. Николас помалкивал: гордыня мешала ему признать свою неправоту — ведь накануне он не позволил забить волов. Тушу порубили на части, и мешки с провизией стали теперь еще тяжелее.

Ребята продолжали подъем. Просвет между скалами сужался, поток бурлил все яростнее. Вода, кипя и пенясь, обрушивалась на валуны и обломки скал, а затем, словно вырвавшись из своего каменного плена, с шумом вздымалась вверх, орошая мох и редкий кустарник. Дорога была труднопроходимой, путники то и дело натыкались на огромные глыбы, скатившиеся сверху. Если шедшим в первых рядах удавалось столкнуть их, камни с грохотом летели в клокочущий поток. Многие шли босиком, едва прикрывая изможденные тела рваными лохмотьями. Они дрожали под непрерывно моросящим дождем. Тропинка взвивалась все круче. Этот медленный, нескончаемый подъем отнимал у ребят все силы. Те, кто шел в хвосте колонны, нетерпеливо подталкивали передних. Кто-нибудь постоянно спотыкался, налетал на острые камни, на колючий кустарник, царапая незащищенное лицо, руки или ноги. Толпа растянулась на многие километры, и Леонардо, который держался впереди, понятия не имел о том, что творилось сзади. Он сталкивал с дороги громадные камни, используя свою дубинку в качестве рычага. Вслед за ним продирался сквозь сплетающиеся ветки Виллем, плечистый парнишка с топором в руках; он отрубал ветки, расчищая путь, а уж за ним тянулись остальные. Кто весело галдел, кто хныкал, но каждый стремился помочь товарищу, подбодрить, напомнить о потоке, несущем свои воды в опасной близости от извилистой тропки, об острых выступах и торчащих из-под земли сучковатых корневищах.

Николас, Ансельм и Йоханнес, двигавшиеся в середине шеренги, понукали и поторапливали детей.

— Мы должны выйти из ущелья до наступления темноты, — твердил Ансельм. — Вперед, вперед, дети, здесь нельзя оставаться на ночь!

Это все понимали и без него. Никто не знал, далеко ли еще до выхода из расщелины, которой, казалось, нет конца. Чем выше поднимались путники, тем круче вздымались над ними горы, а тропинка все бежала вверх.

К полудню движение колонны застопорилось в узкой теснине. Николас сам вел оставшегося в живых вола, который теперь застрял в проходе и никак не мог выйти. Ребята тянули вола, колотили палками, но животное лишь в испуге мычало и упиралось пуще прежнего. Овцы, хотя и не отличались подобной строптивостью, тоже задерживали идущих; терзаемые голодом, они останавливались на каждом шагу, чтобы поглодать придорожный кустарник.

Во времена Долфа среди этих хребтов прямо над горным потоком нависало асфальтированное шоссе, теперь же лишь узкая звериная тропа петляла между выступами скал, зимой ее полностью скрывали снежные лавины.

Отвесные кручи вселяли ужас в души путешественников. У подножия еще попадался редкий кустарник, а то и худосочное деревце, но, продолжая подъем, ребята видели перед собой одни лишь голые скалы, изрезанные трещинами да изредка оживляемые водопадами. На всем пути они не повстречали ни единого человека. Острый глаз Долфа улавливал движение каких-то животных на самой вершине гор. «Неужто серны?» — изумлялся он. Над тесным каньоном парили гигантские стервятники, каких ему еще не приходилось видеть. Вспоминались картинки из книг, прочитанных в другой жизни. Беркуты, что ли?

В двадцатом веке беркуты принадлежали к исчезающим видам пернатых, зато здесь они были подлинными хозяевами Альпийских гор.

Каролюс не мог упустить такую возможность. Он прицелился, но стрела, не пролетев и половины расстояния, беспомощно опустилась в воду.

— Пожалей стрелы: они нам еще понадобятся, — посоветовал Долф.

Десятифунтовый мешок за спиной давил своей тяжестью. Долф надеялся, что его ботинки все-таки выдержат этот переход. За ним поспевала Марике, ее мешок с сухарями был ровно вполовину легче. Долф позаботился о том, чтобы обуть ее в сапожки из оленьей кожи. На плечи она набросила шаль из небеленой овечьей шерсти, которая была ей очень к лицу. Она с легкостью перескакивала с камня на камень, ловко перебираясь через завалы, попадавшиеся на пути. Девочка позабыла о своих страхах, и переход через горное ущелье представлялся ей захватывающим приключением. Она с восторгом показывала Долфу на причудливые нагромождения каменных обломков, на пенящиеся водопады, на любопытных, дрожащих от испуга серн, глазевших с высоты на людей.

Долфу подумалось, что Марике теперь выглядит лучше, чем в первые недели похода. Она уже не казалась такой исхудавшей, на округлившемся лице проступил свежий румянец, серые глаза искрились весельем, светлокаштанопые волосы ложились на плечи мягкими кольцами. Долгое пребывание на свежем воздухе преобразило не только ее. Дети окрепли, налились здоровьем; мясная пища, богатая белками, придала им силы. Невзгоды закалили их тела, мечта об Иерусалиме поддерживала дух.

Для многих, однако, поход стал суровым испытанием.

В души тех, кто вырос среди равнин и невысоких холмов, мрачные горные кряжи вселяли суеверный страх. Ребята содрогались при виде пернатых хищников, круживших над головами, визжали от страха, когда прямо перед ними скатывались сверху и тяжело шлепались в воду огромные камни. Куда ни кинь взгляд, повсюду одни только горы, неприступные, непроходимые, теряющиеся в головокружительной высоте.

Сколько их, детей, оставленных без присмотра, поглотил рокочущий поток? Скольких засыпала каменная лавина, внезапно хлынувшая со склонов? Каменный дождь обрушился метрах в пятидесяти от того места, где находились Долф и Марике. Они и еще несколько ребят принялись откапывать попавших под обвал. Спасти удалось четверых детей, их вытащили из-под груды земли живыми, слегка поцарапанными. Поиски продолжались, ребята отыскали еще одного малыша, который уже не дышал.

А сколько еще покоились под этой лавиной? Добровольцам-спасателям нечем было подталкивать обломки камней, нечем разгребать толстые слои грязи и обрубать ветки, которые мешали им. А ведь среди этих завалов наверняка оставались ребята, помощь которым может прийти слишком поздно. Вместе с отцом Тадеушем, который поторопился к месту несчастья, Долф продолжал поиски, но наступил момент, когда это уже не имело смысла. Напуганные дети огибали завал и продолжали взбираться вверх по тропе. Дон Тадеуш задержался, чтобы помолиться и оставить деревянный крест на месте обвала. Затем и он нагнал ребят.

Ущелье достигало десятка километров в длину, колонна тянулась по нему весь день, на исходе которого ребята вздохнули с облегчением: их взорам открывалась просторная долина. Вскоре здесь вырос походный лагерь.

Ребята измучились, упали духом.

На широком лугу, расстилавшемся перед ними, всем хватило места. Альпийские хребты здесь немного отступали, и хотя горы вокруг лагеря точно так же уходили вершинами в поднебесье, а к югу казались еще круче, их склоны, опушенные лесом, не оставляли мрачного впечатления. Долф покинул расселину с последней группой ребят, когда в долине уже разгорались походные костры.

Шатер Николаса высился в центре лагеря.

Опасаясь, что мясо погибшего вола не выдержит длительного хранения, Долф распорядился тут же наварить побольше супу. Но никому не хотелось шевелиться — у ребят не было сил. Позабыв о еде и мечтая только об отдыхе, многие валились с ног и тут же засыпали. Долф и Леонардо, уставшие не меньше других после дня испытаний и тревог, все же пытались навести в лагере порядок.

Всех, кто еще держался на ногах, они отправили заниматься делом. Ребят нужно было накормить.

— Они будут есть, хочется им или нет! — кричал Долф своим помощникам.

Они расталкивали осоловелых малышей, заставляли их проглотить горячий бульон, чуть ли не силком кормили их не успевшим свариться как следует мясом, а у тех не было сил даже противиться. Тем временем Хильда со своими подругами переходила от костра к костру. Девочки перевязывали раненых, а тем, кто кашлял, подливали настой целебных трав. Вскоре тьма окутала лагерь.

Долф с факелом в руке проверял сторожевые посты; то, что он увидел, сильно обеспокоило его. Мальчишки, чье дежурство приходилось на первые ночные часы, уже спали крепким сном. Где уж им было следить за кострами, зажженными на подходах к лагерю для защиты от хищников.

Смертельно усталые ребята позабыли о самых простых вещах, о том, что в костер надо подбрасывать хворост, а часовых нужно сменять на посту. Лето было на исходе, и теперь в восемь часов вечера уже смеркалось. Оставлять тысячи детей на всю ночь без присмотра — значило испытывать судьбу. Долф протискивался между спящими, расталкивал их, тряс за руки и за ноги, крича в самое ухо:

— У кого первая вахта? Кто вам позволил ложиться?

За те недели, что он провел в пути, под открытым небом, он приобрел способность к обостренному восприятию, и сейчас предчувствие говорило ему, что ночевка в долине небезопасна. Леденящие душу звуки доносились со склонов, покрытых лесом. Вдали завывали волки, выходя на разбойный промысел. Из лесу доносился визг рысей, крики птиц, поднятых куницей. Ночь и безжалостная стихия готовились нанести удар.

Уцелеть в этом мире посчастливится лишь сильнейшим, самым хитрым и изворотливым. А как же дети, которых опекает Долф? Он чувствовал себя в ответе за них и винил себя за каждый несчастный случай, за каждую нелепую смерть.

Минувший день заставил его снова задуматься об этом.

Преодолевая километр за километром в узкой теснине, он думал только об одном: как вывести ребят отсюда целыми и невредимыми. Прямо у него на глазах один из малышей соскользнул в пропасть, его вынесло бурлящим потоком на острые камни, запрудившие русло. После обвала Долф как безумный два часа разгребал землю — руками, палкой, чем попало, и все это лишь для того, чтобы извлечь из-под нее мертвого ребенка. Сколько еще погибших осталось там навсегда? Доподлинно он знал только одно: все, кого завалило, погибли. Он перетаскивал малышей на руках через самые труднопроходимые места, видел, как мучились животные, которых ребята тянули за собой. Как-то змея укусила одного из мальчишек, и Долфу пришлось отсасывать кровь из ранки, еще не зная, ядовитая это змея или нет. Где он теперь, этот парнишка? Долф поднимал ребят, падавших от усталости, и нес их на спине, но спустя некоторое время был вынужден опускать одного малыша на землю, чтобы подобрать другого. Все ли из тех, кому он помогал, вышли живыми из ущелья? Ведь он не может держать в поле зрения всех сразу. В лицо и поименно он знает пятьдесят, от силы сотню ребят, но остальные также нуждаются в его заботе, а он не уследил за всеми — слишком много их было…

Неразбериха, царившая в лагере, тревожила его. Ночь таила в себе угрозу. Небо еще скрывали тучи, хотя дождь прекратился. Стояла кромешная тьма. Стаи волков, привлеченные запахом вареного мяса, плотным кольцом окружили лагерь. Долф видел, как сверкают в темноте их глаза.

Иногда в воздухе свистела стрела, выпущенная кем-нибудь из стражников, а однажды Долф услышал вой раненого зверя, который поспешил убраться подальше от лагеря. И все-таки охрана была слишком немногочисленна, ребята засыпали на посту, и некому было сменить их. Да и у самого Долфа от усталости и отчаяния силы были почти на исходе. Он отослал Марике с малышами ночевать в середину лагеря, поближе к шатру. Долф был уверен, что Леонардо не спит, так же как и он сам, и делает все, что в его силах, охраняя спокойный сон маленьких крестоносцев. Ему встретились Петер, Франк, Виллем и Берто, которые шли по лагерю с горящими факелами в руках, с колчанами за спиной.

«В трудную минуту на помощь приходят всегда одни и те же», — подумал он.

Пожалуй, так было и в его время. Люди мало изменились.

А где же Николас? Наверное, давно почивает в своем шатре, окруженный монахами и знатью. Николас поручил все воле всевышнего и больше не тревожился. Если бы Долф мог поступить так же! Но он не верил в Бога. Долфа воспитывали практичным реалистом, из заповедей он знал лишь такие, как: «Осторожно переходи улицу», «Не доверяй незнакомым людям, что бы они тебе ни обещали», «Не подходи близко к подъемному крану», «Не тронь провода» — и все в таком же духе. Множество подобных предостережений всплывало у него в памяти.

Проходя по лагерю, он натыкался на обглоданные кости, на которых еще полно было мяса; повсюду валялись мешки с провизией. Выбившиеся из сил дети как попало побросали свои пожитки и сами свалились рядом. Вздохнув, Долф начал собирать все в кучу, аккуратно сложил мешки и узлы, выставил для охраны вещей часового, которого раздирала зевота. Долф понимал, что, стоит ему отойти, парень бухнется на землю и снова заснет. Бороться с этой нечеловеческой усталостью почти невозможно.

Волки не показывались больше, испугались, наверное, горящих факелов и стрелы, пущенной вслепую на их вой.

И все-таки предчувствие грозящей опасности не покидало его. Он не мог бы сказать, откуда придет беда, но чутье подсказывало ему, что над их головами собираются тучи, о которых никто еще не подозревает и уберечься от которых им не суждено.

— Иди спать, сын мой. Господь позаботится о нас.

Кто это? Конечно же, отец Тадеуш, который никогда не оставался ночевать в шатре. Дон Тадеуш, так же как и Долф, принял на себя бремя ответственности за жизнь детей, но треволнения меньше одолевали его, ибо он полагался на провидение. Как он может сохранять спокойствие? Ведь он тоже видел, как малышей, упавших в пропасть, сносило горным потоком, вместе с Долфом откапывал из завала мертвого ребенка, перевязывал раненых, вправлял вывихи. Дон Тадеуш, как никто другой, должен понимать, что всевышний покинул детей на произвол судьбы.

«Проклятый монах со своим благочестием!» — в сердцах шептал Долф в темноте. Он знал, что несправедлив к отцу Тадеушу, но чего не бывает с человеком от усталости.

Он и не заметил, как ноги принесли его к собственному костру. Марике протянула руки ему навстречу.

— Рудолф…

Он опустился на землю рядом с девочкой и положил голову ей на колени; маленькая смуглая рука погладила его по голове, и он заснул как убитый.