Крепче цепей

ПРОЛОГ

Бори втолкнул низложенного Панарха в темное помещение, прошипел: «Тихо!» и закрыл дверь. Геласаар услышал, как сработал замок, и стал спиной к двери, приучая глаза к темноте.

Плотная грубая ткань джиркаш-юлюта – должарианского тюремного одеяния, в которое обрядил его бори, – почти не защищала от стоявшего здесь холода. Впереди забрезжили очертания какой-то фигуры, и Панарх осторожно двинулся к ней. В его робу был вшит всего лишь пенопласт, а не тяжелый иридий, предназначенный для преступников-должарианцев, но при стандартных полутора «же», установленных на «Кулаке Должара», и это весьма успешно сковывало движения. Ощутимое лишение для человека, привыкшего к нормальной силе тяжести, – иного и не мог изобрести народ, живущий в условиях жестокой гравитации Должара.

Не прошло и недели, а Геласаар уже почувствовал на себе действие повышенной тяжести – что же будет, когда они наконец доберутся до Геенны? «Вряд ли это так важно», – с иронической улыбкой подумал Панарх. Изоляты, отправленные туда органами его правосудия, быстро решат эту проблему.

Он остановился – перед ним скалился череп, подвешенный над длинным, высоким резным столом меж двух массивных свечей, издающих легкий запах мертвечины. Панарх, вздрогнув, понял, что находится в Тайной Палате.

Он задумался над тем, что бы это могло означать, и ему само собой вспомнилось должарианское название этого места: Хурреашу и-Дол. Это можно перевести примерно как «Незримое присутствие Дола», хотя первое слово вообще непереводимо. Для всех, кроме должарианцев, вход в этот культовый центр власти Аватара равносилен смертному приговору. Но бори – секретарь Анариса. Неужели Анарис вздумал лишить Панарха жизни здесь и сейчас, а не везти на Геенну, как повелел его отец?

Дверь зашипела, открываясь, и закрылась вновь. Перед Панархом стоял Анарис рахал-Джерроди, сын Эсабиана Должарского.

Геласаар откинул капюшон своей робы и ощутил странную смесь эмоций в молодом человеке: тот держался свободно, но взгляд выдавал настороженность.

– Вижу, с дедушкой вы уже познакомились, – сказал Анарис.

Панарх кивнул. Вот, значит, как это задумано. Ирония сделалась излюбленным средством защиты Анариса во время его заложничества в Мандале. Непонятно только, почему он выбрал эту комнату. Что это – окончательная победа его должарианской натуры или страх, как бы панархистское воспитание не возобладало?

– У нас как-то не нашлось темы для разговора, – ответил Панарх.

Анарис коротко рассмеялся и положил руки на алтарь, глядя на череп отца своего отца.

– Он ни с кем не разговаривает, но многие тем не менее боятся его голоса. – Ирония в тоне Анариса слышалась теперь еще явственнее. – Даже мой отец почти не заходит сюда, разве что для исполнения обязательных ритуалов – особенно теперь, когда он официально признал меня наследником.

«Ага, значит, не страх смерти, а тайна, вызванная религиозным страхом».

И Анарис теперь наследник! Уже не рахал-Джерроди, но ахриш-Эсабиан, приобщенный к наследственному духу. Для Геласаара в этом заключалась и опасность, и счастливая случайность.

Анарис отошел от алтаря – в линии его плеч ощущалось напряжение, сапоги твердо ступали по мозаичному полу. Он повернулся лицом к Геласаару:

– Но не мне говорить вам о необходимости ритуала, каким бы пустым он ни был. Мы – и панархисты, и должарианцы – в равной мере используем ритуал как инструмент государственности.

Геласаар расслышал в тоне молодого наследника горечь, почти обвинение. Уроки в колледже Архетипа и Ритуала показали Анарису, как много значит символика, другие факторы жизни на Артелионе избавили его от должарианских суеверий.

«Но мы ничем не сумели заполнить образовавшуюся в нем пустоту».

– Это путешествие представляет собой заключительный ритуал власти. Только в конце его, когда я договорюсь с обитателями Геенны и ваша судьба свершится, власть окончательно перейдет от Артелиона к Должару.

«Стало быть, об Узле они не знают!»

Анарис и его отец, как и многие другие, думают, что Геенна охраняется некими вооруженными силами, а не аномалией, поглотившей множество кораблей, за семьсот лет со времени своего открытия. Это неудивительно: Узел – одна из главнейших тайн панархистского правительства. Итак, Геласаар может обречь тюремный корабль на гибель, если пожелает.

Но Анарис сказал «я», а не «мы» – значит, он один будет сопровождать Панарха на Геенну. Его смерть не вернет то, что захвачено Эсабианом. И последние свои слова Анарис произнес со странной, почти вопросительной интонацией.

«Он чего-то хочет от меня, но чего? Что я могу ему дать?»

Наступило молчание – внезапно Панарх понял, чего хочет Анарис и что он, Геласаар, может дать ему. Но не внушено ли это озарение трусливым желанием продлить свою жизнь – хотя бы на несколько дней?

«Нет», – решил Геласаар. Он знал Анариса – он воспитывал его почти как сына. Панарх Тысячи Солнц должен выполнить свою последнюю задачу. Нет сомнений, что сплав должарианского дикарства и панархистской утонченности, в который превратило Анариса его воспитание, в конце концов окажется Эсабиану не по зубам. И если Тысячей Солнц суждено править Анарису, эта их беседа и те, что, возможно, последуют за ней, должны стать уроками государственности. Не может же Анарис управлять Тысячей Солнц по-должариански – столь варварская политика погубит всю систему, если уже не погубила. Надо научить его терпению, умению идти на компромисс и уважать других.

Ибо есть надежда, что Анарис выслушает, и услышит, и даже что-то поймет.

«Сказал же он мне, что Брендон жив, хотя мог бы и не говорить».

Он, Панарх, должен ответить на откровенность такой же откровенностью – и более того.

А если, когда они будут подлетать к Геенне, Геласаар не увидит признаков понимания и, конечно, если с ними еще будет Эсабиан, – никогда не поздно выбрать смерть. Геласаар улыбнулся своему приемному сыну.

Анарис удивился реакции, которую вызвала в нем эта улыбка. Он поспешно отогнал от себя это чувство, сознавая что ни один из уже совершенных или даже возможных поступков его родного отца не мог бы внушить ему ничего похожего. Подобной слабости нельзя было допускать.

– Ты сам знаешь, что это не так. – Панарх выставил ладонь вперед, предупреждая возражения Анариса. – Твои должарианцы, конечно, сочтут, что власть перешла в их руки, но ведь они лишь ничтожный атом по сравнению с триллионами, которыми тебе предстоит править.

«Он все еще надеется, что палиах не удастся».

– Нет, – продолжал Геласаар, – нельзя надеяться на успех, не усвоив как следует ритуалы власти, по твоему собственному определению – те, что мы разработали за последнее тысячелетие. Слишком глубоко они въелись в население Тысячи Солнц. – Панарх улыбнулся снова. – Ты по крайней мере видишь необходимость этого, а вот твой отец – нет.

– Согласен. Он не видит и не станет этим заниматься. – Анарис чувствовал, что руководство беседой переходит к Панарху, как и прежде, на Артелионе. Пора утвердить свою власть. – Как, боюсь, и ваш сын Брендон.

Мимолетное страдальческое выражение прошло по лицу Панарха – Анарис знал, что не увидел бы и этого, если бы низложенный правитель не сознавал правды этих слов. Брендон отрекся от всякой ответственности, сбежав со своей Энкаинации, хотя этот поступок спас ему жизнь.

– Я благодарен тебе за известие, что он жив, – мягко произнес Панарх. – Что еще ты слышал о нем?

Анарису понравилось, что Геласаар спросил об этом прямо, но без приказных или молящих интонаций. Пока лучше отделаться минимальной информацией и лишь потом, возможно, рассказать о том, как Брендон унизил Аватара в Мандале.

– Его взяли на борт крейсера «Мбва Кали» близ Рифтхавена, вместе с группой рифтеров. Теперь он, вне всякого сомнения, находится в безопасности на Аресе.

– В безопасности? – повторил Панарх. – Не больше чем ты, сказал бы я. Или ты уже позабыл, чему тебя учили в Мандале?

Анарис снова спохватился, что упустил контроль над разговором, но не стал прерывать Геласаара. Он находил странное удовольствие в этом возобновлении прежних отношений – тем более оттого, что теперь главенство было за ним.

– Мой старший сын любил говорить, что политика – это продолжение войны другими средствами. Не уверен, знал ли он, что это – перефразированная цитата из одного древнего политика Утерянной Земли, но для Панархии этот парафраз верен. Подозрительность, интрига, вероломство и насилие – как открытые, так и потаенные – вот цена, которую мы, Дулу, платим за свои привилегии и за то, чтобы Поллои, хотя бы теоретически, могли пользоваться свободой.

Взгляд Геласаара сделался отсутствующим. На Артелионе он никогда не говорил так откровенно. Потеря власти словно освободила его.

– Подумай сам, Анарис! Арес теперь, вероятно, последний оплот моего правительства, поскольку его местоположение неизвестно твоему отцу. Там соберется вся тысячелетняя, оставшаяся в живых аристократия – и Брендон окажется в фокусе ее надежд и опасений.

Ты знаешь, Анарис, что противник у тебя только один: твой отец. Ваше соглашение скреплено старинной традицией и силой религии. Мой сын на Аресе не знает, кто ему друг, а кто враг – притом друг в следующее мгновение может стать врагом и наоборот. – Геласаар помолчал немного и покачал головой. – Я знаю его не так хорошо, как следовало бы. И ничего больше не могу для него сделать. Остается лишь надеяться, что он проявит себя истинным потомком Джаспара Аркада. – Панарх посмотрел на наследника Должара. – А вот твоя задача проще. И хотя я уверен, что планы твоего отца провалятся, не знаю только как, я предпочел бы...

И Панарх умолк, глядя куда-то сквозь Анариса – в будущее.

– Да, Геласаар? Что бы вы предпочли?

Панарх снова сфокусировал взгляд на лице Анариса и вздохнул.

– Я предпочел бы видеть на Изумрудном Троне тебя, а не твоего отца, если мы потерпим поражение. – Панарх посмотрел вверх, на скалящийся череп. – А времени у нас обоих осталось совсем немного.

Анарис не совсем понял, о ком он говорил; о себе и о нем или о себе и Брендоне.

– Давай же используем его с толком, – закончил Панарх.