Краснокожий пророк

Глава 11 КРАСНОКОЖИЙ МАЛЬЧИК

И часа не прошло, как ушел Мера. Такумсе возвышался на вершине дюны, рядом с ним стоял Элвин. А перед вождем — Тенскватава. Лолла-Воссики. Его брат, мальчик, который когда-то оплакивал смерть пчел. Якобы пророк. Который якобы выражает волю земли. Который произносит трусливые, пораженческие, разрушительные, отступнические речи.

— Это клятва мирной земли, — говорил Пророк. — Надо поклясться никогда не брать в руки оружие белого человека, его инструменты, его одежду, его пищу, его питье и не принимать ни единое его обещание. И более того, мы никогда не должны забирать жизнь, которая не отдает себя добровольно.

Краснокожие, слушающие его, слышали эти слова и раньше. Такумсе тоже слышал эти речи. Большинство из тех людей, что пришли с ними на Мизоган, уже отвергли проповедуемый Пророком завет слабости. Они принесли иную клятву, клятву гневающейся земли, клятву, которую предложил им Такумсе. Каждый бледнолицый должен жить по законам краснокожих или оставить эту землю. Или умереть. Оружие белого человека можно использовать, но только с тем, чтобы защитить племена от убийц и воров. Ни один краснокожий не должен пытать или убивать пленника — мужчину ли, женщину или ребенка. Но ни один погибший краснокожий не останется неотомщенным.

Такумсе знал, что белого человека еще возможно разбить, если все краснокожие Америки принесут эту клятву. Бледнолицые успешно действовали только потому, что краснокожие не могли объединиться под властью одного вождя. Бледнолицые всегда вступали в соглашение с племенами, которые проводили их сквозь лесные дебри и помогали обнаружить врага. Если среди краснокожих не найдется ни одного изменника, если никто не пойдет по следам племени ирраква и превратившихся в бледнолицых черрики, то белый человек не выживет на этой земле. Он растворится и исчезнет в ней, как раньше происходило с теми, кто приезжал из Старого Света.

Когда Пророк закончил свою речь, лишь жалкая горсточка из собравшихся принесла его клятву. На его сторону встала малая часть краснокожих. Такумсе заметил промелькнувшую на его лице печаль. Пророк как будто согнулся под непосильным бременем. Помолчав, он развернулся спиной к оставшимся — к воинам, которым суждено сразиться с бледнолицыми.

— Эти люди принадлежат тебе, — произнес Пророк. — Я надеялся, их будет меньше.

— Да, они приняли мою сторону, но я считал, что их будет больше.

— О, в союзниках у тебя недостатка не будет. К тебе присоединятся чоктавы, крики, чикисавы и коварные семинолы Оки-Феноки. Этого хватит, чтобы собрать огромную армию краснокожих — такую армию, которой эта земля прежде не видывала. И все они будут жаждать крови белого человека.

— И в бою они будут стоять рядом со мной, — подтвердил Такумсе.

— Убийствами ты не одержишь победу, — ответил Пророк. — Зато я выйду победителем.

— Став трупом.

— Если земля потребует моей смерти, я с радостью откликнусь на ее зов.

— Как и все твои сподвижники.

Пророк покачал головой:

— Я видел то, что видел. Люди, принявшие мою клятву, принадлежат земле, как принадлежат ей медведь и бизон, белка и бобер, индюшка, фазан и куропатка. Эти животные приходят на твой клич и принимают твою стрелу. Безропотно подставляют шею под твой нож. Склоняют голову перед твоим томагавком.

— На то они и животные. Это мясо.

— Это живые существа, они живут и умирают, но своей смертью они даруют жизнь другим.

— Я — не животное. И мои люди тоже не животные. Мы не станем вытягивать свои шеи, подставляясь под нож бледнолицых.

Пророк взял Такумсе за плечи, по лицу его ручьем текли слезы. Они прижался-мокрой щекой к щеке Такумсе.

— Когда все закончится, ты найдешь меня за Миззипи, — произнес Пророк.

— Я не позволю делить землю, — резко заявил Такумсе. — И не отдам восток белому человеку.

— Восточной части нашей земли суждено умереть, — ответил Пророк. — Пойдем со мной на запад, куда белому человеку не будет дороги.

Такумсе промолчал.

Элвин дотронулся до руки Пророка:

— Тенскватава, значит, и я никогда не попаду на запад?

— А как ты думаешь, зачем я отсылаю тебя с Такумсе? — рассмеялся Пророк. — Если кто-нибудь и может превратить бледнолицего мальчишку в краснокожего, так это только Такумсе.

— Я не хочу, чтобы он шел со мной, — сказал Такумсе.

— Ты возьмешь его — или умрешь, — промолвил Пророк.

И направился вниз по склону дюны, где ждала его дюжина краснокожих. Из ладоней их капала кровь, предназначенная скрепить клятву. Вместе они пошли вдоль берега. Туда, где ждали их семьи. Завтра они вернутся в Град Пророка. Как раз созревшие для грядущей бойни.

Такумсе смотрел вслед, пока Пророк не скрылся за далекой дюной. Затем, повернувшись к сотням оставшихся, он вскричал:

— Найдут ли бледнолицые покой?

— Только когда уйдут! — раздался дружный рев. — Только когда умрут!

Такумсе рассмеялся и протянул к ним свои руки. Он чувствовал жар исходящих от воинов любви и веры, словно солнечные лучи коснулись его тела в холодный зимний день. Немногим доводилось ощутить на себе подобный жар, и каждый раз этот жар губил их, поскольку они не заслуживали оказанного им доверия. Но не Такумсе. Он хорошо знал себя и понимал, что ему под силу все. Только предательство может отнять у него победу, но Такумсе умел смотреть в человеческие сердца. Он сразу видел, стоит ли человеку верить. Сразу различал ложь. Губернатора Гаррисона он раскусил с первого взгляда. Такой человек не способен обмануть Такумсе.

Спустя считанные минуты краснокожие стронулись с места. Несколько дюжин мужчин вели женщин и детей на новое стойбище, где на время остановится их кочующая деревенька. Они никогда не задерживались на одном месте больше трех дней — оседлая деревня типа Града Пророка привлекала к себе внимание убийц. Пророка спасала только численность обитателей Града. В нем сейчас жили десять тысяч краснокожих, ни разу эта земля не видела столь огромного поселения. Кроме того. Град был чудесным местом. На одном кукурузном стебле вырастало по шесть початков, толстых, так и брызжущих молоком, и нигде больше не росло подобной кукурузы. Бизоны и олени сами сбредались в город, подходили к кострам и смиренно ложились на землю, ожидая своей смерти. Если же над Градом пролетала стая гусей, то несколько птиц непременно отделялись и опускались на воды Воббской реки и Типпи-Каноэ, поджидая, когда их поймают. Рыба плыла из самого Гайо, чтобы прыгнуть в сети жителей Града Пророка.

Но это ничего не означало. Белый человек привезет пушки и пройдется по хрупким вигвамам города краснокожих картечью и шрапнелью. Сеющий смерть металл без труда проникнет сквозь тонкие стены — этот адский дождь не остановят ни шкуры, ни глина. В один прекрасный день краснокожие Града Пророка пожалеют о принесенной ими клятве.

Такумсе вел своих воинов через лес. Бледнолицый мальчишка бежал следом за ним. Такумсе специально затеял смертельную гонку — сейчас они бежали вдвое быстрее, чем на пути к Мизогану. От форта Детройт их отделяли две сотни миль, и Такумсе решил покрыть это расстояние за один день. Ни один бледнолицый не способен на такое — подобной скорости даже лошадь не выдюжит. За пять минут Такумсе пробегал милю, но шага не сбавлял, лишь ветер играл его волосами, собранными на затылке в тугой хвост. Этот бег убьет человека за полчаса, если только тот не прибегнет к силе земли. Земля сама подталкивала Такумсе, помогая ему. Кусты раздвигались, открывая потаенные тропки; посреди бурелома вдруг отыскивалась прореха, а по ручьям и речушкам Такумсе бежал так быстро, что его ступни даже не касались дна, отталкиваясь от воды. Его жажда прибыть в форт Детройт к завтрашнему утру была столь велика, что сама земля поила его, даруя целительную силу. И не только Такумсе, но и все следующие за ним краснокожие, обладающие чувством земли, находили в себе подобную силу. Они следовали нога в ногу, по одной и той же тропинке, словно один огромный человек шагал через дебри леса.

«Мальчишку придется тащить на себе», — думал Такумсе. Но мерный стук пяток позади него — каждый бледнолицый страшно шумит, когда продирается сквозь лес, — не смолкал, наоборот, следовал тому же ритму, что и ноги вождя.

Это, разумеется, было невозможно. Ноги мальчишки слишком коротки, поэтому он должен делать больше шагов, чтобы покрыть то же расстояние, что и взрослый. Тем не менее шаг Элвина почти совпадал с шагом Такумсе, словно у вождя выросли еще одни ноги, которые бежали прямо за ним.

Минута сменяла минуту, миля — милю, час шел за часом, а мальчишка все бежал.

Солнце приблизилось к горизонту, зависнув над левым плечом. Появились звезды, но луна пока что не показывалась, поэтому под кронами деревьев сгустилась кромешная мгла. Однако краснокожие не замедлили бег, они легко находили дорогу сквозь лес, потому что их вели не глаза и не разум — сама земля направляла их, подыскивая безопасные тропинки. Несколько раз Такумсе вдруг замечал, что шагов бегущего позади мальчика не слышно. Он окликал на языке шони следующего за Элвином воина, но тот неизменно отвечал:

— Он бежит.

Наконец взошла луна, озарив туманным светом лесную землю. Они миновали грозу — трава стала влажной, затем сырой; они пробежали сквозь легкую морось, попали под проливной ливень, который вскоре снова сменился моросью, после чего опять ощутили под ногами сухую землю. Но шаг так и не замедлили. Небо на востоке посерело, затем порозовело, потом по нему разлилась голубизна, и из-за горизонта вынырнуло солнце. По миру разлилось тепло, и солнце уже висело в трех ладонях от края неба, когда они наконец почувствовали дым, разносящийся из печных труб. Над верхушками деревьев показался обвисший трехцветный флаг, за которым маячил крест собора. Попрощавшись с миром зеленой тишины и перейдя на обыкновенный бег, краснокожие в конце концов выскочили на луг неподалеку от города. Из собора доносился звук играющего органа.

Такумсе остановился, и мальчик тоже сразу замер. Неужели Элвин, бледнолицый мальчишка, бежал, как краснокожий, всю ночь подряд? Такумсе опустился перед мальчиком на одно колено. Хотя глаза Элвина были открыты, он, казалось, ничего не видел.

— Элвин, — по-английски окликнул Такумсе. Мальчик не ответил. — Элвин, ты спишь?

К ним подошли несколько воинов. Никто не разговаривал, краснокожие отдыхали после долгого путешествия. Не то чтобы они падали от усталости — земля по дороге непрерывно пополняла их силы, — скорее они молчали потому, что их переполнял священный трепет. Земля сопровождала их на пути; подобное путешествие считалось священным, ибо это был подарок от земли своим самым достойным сынам. Многие краснокожие пытались покрыть за ночь такое расстояние, но силы оставляли их на полдороге, им приходилось остановиться, поспать, отдохнуть и поесть. Им мешали тьма и непогода, потому что их нужда не была столь неотложной, или же они преследовали цели, которые противоречили желаниям земли. Но Такумсе земля никогда не отвечала отказом — все краснокожие это знали. Он был ее братом, именно поэтому его так чтили. Пророк вершил чудеса, но никто не видел того, что видел он. О своих прозрениях он мог лишь рассказывать. Но воины, следующие за Такумсе, видели и чувствовали то же, что и вождь.

Однако этот бледнолицый мальчик поразил их до глубины души. Наверное, Такумсе поддерживал его своими силами? Или же сама земля, что невероятно, немыслимо, взяла это дитя белого человека под свою опеку?

— Он бел, как и его тело, или в своем сердце он все же краснокожий? — спросил один из воинов на языке шони, но не на обычном, а на тягучем, священном наречии шаманов.

К удивлению Такумсе, Элвин сам ответил, поглядев на человека, который задал вопрос.

— Я белый, — пробормотал Элвин по-английски.

— Он умеет говорить на нашем языке? — изумился краснокожий.

Этот вопрос, казалось, смутил Элвина.

— Такумсе, — окликнул он, посмотрев на вставшее над горизонтом солнце. — Уже утро. Я что, заснул?

— Нет, ты не заснул, — ответил Такумсе на шони, но теперь мальчик, похоже, его не понял.

— Нет, ты не спал, — повторил Такумсе уже по-английски.

— У меня такое чувство, будто я проспал всю ночь, — сказал Элвин. — Только я стою.

— И ты не чувствуешь усталости? Не хочешь отдохнуть?

— Усталости? А почему я должен был устать?

Такумсе не стал объяснять. Если мальчик сам не понимает, какой подвиг совершил, значит, приданные ему силы были подарком земли. Видимо, Пророк все-таки был прав насчет него. Такумсе должен научить Элвина быть краснокожим. Если он смог выдержать испытание, которое способен пройти только настоящий воин шони, если он смог следовать за краснокожими всю ночь не отставая, значит, этот бледнолицый мальчик действительно может научиться чувствовать землю.

Такумсе поднялся и обратился к своим воинам:

— Я иду в город. Со мной пойдут только четверо из вас.

— И мальчишка, — сказал кто-то.

Остальные согласно закивали. Все они помнили пророчество, данное Пророком Такумсе, — пока мальчик будет с ним, вождь не погибнет. Даже если им и владело искушение отделаться от Элвина, его воины никогда этого не допустят.

— И мальчишка, — согласно кивнул Такумсе.

Детройт был настоящим фортом, не то что жалкие деревянные крепости, окруженные частоколом, которые строили американцы. Стены его, как и стены собора, были сложены из камня, а на пролив, соединяющий озера Гурон и Сен-Клер с озером Канада, глядела огромная пушка. Чтобы предотвратить нападение с суши, на окружающие леса также были нацелены пушки, только поменьше размерами.

Но куда большее впечатление на краснокожих произвел сам город, а не форт. На дюжине улочек стояли ровные, опрятные деревянные здания, приветливо распахнули свои ставни магазинчики и лавки, а посредине, на центральной площади, возвышался громадный собор, по сравнению с которым церковь преподобного Троуэра выглядела сущей насмешкой. То там, то здесь мелькало походящее на крылья ворона черное одеяние спешащего по своим делам священника. Смугловатые французы не выказывали к краснокожим той враждебности, которой славились американцы. Такумсе понял причины их доброжелательности — жившие в Детройте французы не относились к поселенцам, поэтому не рассматривали краснокожих как соперников, претендующих на землю Америки. Эти французы просто жили, поджидая благоприятного момента, чтобы вернуться назад в Европу или хотя бы в освоенные бледнолицыми земли Квебека и Онтарио. Исключение составляли лишь трапперы, но и им краснокожие были не враги. Трапперы относились к дикарям с благоговением, пытались научиться у них, каким образом краснокожим удается так легко подстрелить зверя, тогда как бледнолицый охотник тратит чертову уйму времени, пока обнаружит цель. Они, как и прочие бледнолицые, считали, что краснокожие знают какие-то особые штучки, и если подольше понаблюдать за дикарями, то непременно научишься такому же искусству охоты. Только этому им не суждено научиться. Да разве земля примет человека, который убивает бобров в лесных прудах только ради шкурок, бросая мясо гнить? Разве земля допустит, чтобы животные исчезли, так и не принеся выводка молодняка? Неудивительно, что медведи то и дело насмерть задирали трапперов. Этих охотников отвергала сама земля.

«Изгнав американцев с территорий, что лежат к западу от гор, — подумал Такумсе, — я прогоню янки из Новой Англии, а потом — роялистов из Королевских Колоний. Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей».

Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом.

— А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, — сказал Наполеон.

Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека.

— Проходи, присаживайся.

Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал.

— Я был там, — подтвердил Такумсе. — Вместе с братом.

— Ага, а армия тоже была с вами?

— Лишь ее зародыш, малая часть, — сказал Такумсе. — Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен.

— Но когда?! — воскликнул Наполеон. — Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки.

— Я умею считать, — ответил Такумсе. — Ты получишь свою битву.

— Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться.

— Знаю, — кивнул Такумсе.

— Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч квакеров!

— Они не квакеры.

— А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. — Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. — Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи.

Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка — с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще.

— Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, — сказал Такумсе. — Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа — вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я — о тебе.

Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку.

— Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, — сказал он. — Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране — это лучше, чем жажда славы, а жажда славы — лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам — лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит.

— Ты этому научился у меня? — спросил Такумсе. — Это речи моего брата, а не мои.

— Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело.

— Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство.

Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним.

— А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми?

— Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля.

— Слабыми, — повторил Наполеон. — Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом мою страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне.

— Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе.

— Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными.

— Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли.

— Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита?[20]

— Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке.

Наполеон, наклонившись, облокотился на стол.

— Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию.

— Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года.

— Пророчество?

— Все его пророчества сбываются.

— А он не сказал, победим мы или нет?

Такумсе усмехнулся:

— Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь.

Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно.

— Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими.

— Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли.

— Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул.

— Я не знаю этих слов.

— Неудивительно, ты ведь дикарь. — Наполеон налил в бокал вина. — Я несколько забылся. Вина?

Такумсе покачал головой.

— Мальчику, думаю, еще нельзя, — заметил Наполеон.

— Ему всего десять лет.

— Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей?

— Этот мальчишка, — сказал Такумсе, — нечто большее, чем кажется.

— Глядя на его набедренную повязку, этого не скажешь. Он понимает по-французски?

— Ни слова, — успокоил Такумсе. — Я пришел, чтобы спросить у тебя… вы дадите нам ружья?

— Нет, — сразу ответил Наполеон.

— Мы не можем идти против пуль со стрелами, — объяснил Такумсе.

— Лафайет запрещает выдавать вам какое-либо огнестрельное оружие. И Париж поддерживает его. Они тебе не доверяют. Боятся, что в один прекрасный день те же самые ружья обратятся против нас.

— Какой тогда прок от всей моей армии?

Наполеон улыбнулся, сделал глоток из бокала.

— Я говорил с некими торговцами из Ирраквы.

— Ирраква — это испражнения больного пса, — сказал Такумсе. — Это жестокие, завистливые твари, они были такими до того, как пришел белый человек, а теперь стали еще хуже.

— Странно. А англичане, такое впечатление, находят их весьма мирным, добродушным племенем. Лафайет так просто восхищается ими. Но главное здесь не это. Они производят ружья. В больших количествах. Дешево. Это не самые надежные ружья, но во многом они сходны с обычными винтовками. Следовательно, можно сделать так, чтобы пуля лучше подходила под дуло, чтобы цель была вернее. И все равно Ирраква продает свои ружья значительно дешевле.

— Ты их купишь нам?

— Нет. Ты их сам купишь.

— У нас нет денег.

— Шкурки, — напомнил Наполеон. — Бобровые шкурки. Ондатровые. Оленьи и бизоньи.

Такумсе покачал головой:

— Мы не можем просить животных умереть, чтобы на их шкуры потом купить оружие.

— Плохо, очень плохо, — искренне огорчился Наполеон. — Ведь у вас, краснокожих, дар к охоте, как мне говорили.

— У настоящих краснокожих. Племя ирраква давно забыло об этом даре. Они слишком долго пользовались машинами белого человека, поэтому теперь, как и бледнолицые, они мертвы земле. Иначе бы они пошли и сами добыли нужные им шкуры.

— Они еще кое-что согласны принять в уплату. Кроме шкурок, — продолжал Наполеон.

— У нас нет ничего такого, что бы было нужно им.

— Железо, — уточнил Наполеон.

— У нас нет железа.

— Разумеется. Но вы знаете, где оно залегает. В верховьях Миззипи и вдоль Мизоты. У восточной оконечности озера Высоководное. Все, что им нужно, это ваше обещание. Вы должны поклясться, что не станете нападать на их лодки, пока они будут перевозить железную руду в Ирракву, и на шахтеров, которые будут добывать железо из-под земли.

— То есть они просят мира в обмен на ружья?

— Да, — кивнул Наполеон.

— А они не боятся, что я обращу эти ружья против них же?

— Они просили, чтобы ты пообещал, что так не поступишь.

Такумсе тщательно взвесил ответ.

— Передай им вот что. Я обещаю, что, если они дадут нам ружья, ни одно из них не обернется против Ирраквы. Все мои воины принесут эту клятву. И мы не станем нападать на их лодки и на их шахтеров, пока те будут разрабатывать землю.

— Ты обещаешь? — переспросил Наполеон.

— Раз сказал, значит, обещаю, — ответил Такумсе.

— Несмотря на всю ненависть к ним?

— Я ненавижу их только потому, что сама земля их ненавидит. Когда белый человек уйдет, земля снова исполнится силой, выздоровеет, и тогда землетрясения поглотят шахты, а шторма потопят лодки, и племя ирраква снова вернется к краснокожим — или погибнет. Когда бледнолицые уйдут, земля жестоко рассудит оставшихся детей.

Вскоре встреча закончилась. Такумсе поднялся и пожал генералу руку. Элвин, к вящему удивлению обоих мужчин, тоже выступил вперед и протянул руку.

Наполеон, подивившись, обменялся с мальчиком рукопожатием.

— Передай ему, что он выбрал себе опасных друзей, — сказал Наполеон Такумсе.

Такумсе перевел. Глаза Элвина расширились.

— Это тебя он имеет в виду? — спросил мальчик.

— Думаю, да, — ответил Такумсе.

— Но ведь это он самый опасный человек в мире, — изумился Элвин.

Наполеон лишь рассмеялся, когда Такумсе перевел ему слова мальчика.

— Какой же я опасный? Маленький человечишка, засланный в самую глушь, тогда как центр мира — Европа, и все великие войны свершаются там. А я даже не могу принять в них участие!

Такумсе не пришлось переводить — мальчик все понял по голосу и выражению лица Наполеона.

— Он опасен потому, что заставляет людей любить себя, хотя сам того не заслуживает.

Такумсе почувствовал правду в словах мальчика. То, что творил Наполеон с бледнолицыми, было опасно. Этот человек являлся воплощением зла и тьмы. «И его я прошу о помощи? Прошу стать моим союзником? Но у меня нет выбора». Такумсе не стал переводить, что сказал мальчик, хотя Наполеон очень настаивал. Пока что французский генерал не пытался испробовать силу своих чар на мальчишке. Если б он знал, как тот о нем отозвался, он мог бы прибегнуть к помощи своего дара и подчинить себе Элвина. Этот мальчик постепенно начинал нравиться Такумсе. Хотя, может быть, Элвин слишком силен, чтобы Наполеон его очаровал. Но, может, он станет верным рабом Наполеона, как де Морепа. Лучше не выяснять. Лучше увести его отсюда побыстрее.

Элвин настоял зайти посмотреть собор. Один из священников с ужасом бросился наперерез двум дикарям в набедренных повязках, осмелившимся войти в святой храм, но другой упрекнул его и проводил мужчину и мальчика в собор. Такумсе всегда удивлялся статуям святых. Почти каждая из них изображала человека, подвергающегося самым страшным пыткам. Бледнолицые вечно твердили, что краснокожие поступают как настоящие варвары, пытая пленных и заставляя их демонстрировать мужество. А как насчет этих статуй, перед которыми они встают на колени и молятся? Их святые — это люди, которые, подвергшись пытке, показали свое мужество. Нет, белого человека никогда не понять.

Покидая город, он и Элвин подробно обсудили этот спорный вопрос. Также Такумсе объяснил мальчику, как у них получается пробегать столь огромные расстояния так быстро. И отметил, что он и его воины были очень удивлены, когда Элвин не отстал от них. Элвин, похоже, понял, каким образом краснокожие сосуществуют с землей. По крайней мере, попытался понять.

— По-моему, я тоже это почувствовал. Пока бежал. Я словно вышел из своего тела. Мои мысли были далеко отсюда. Я как будто спал. А пока меня не было, что-то управляло моим телом. Подпитывало его, использовало, вело туда, куда нужно. Вы ощущаете то же самое?

Такумсе ощущал абсолютно противоположное. Когда земля входила в него, в нем оживали такие силы, каких у него никогда не было. Он не покидал свое тело, а, наоборот, присутствовал в нем каждую секунду. Но он не стал объяснять это мальчику. В ответ он задал ему свой вопрос:

— Ты говоришь, это напоминает сон. А что тебе снилось прошлой ночью?

— Мне снова приснились те видения, которые явились мне, когда я вместе с Сияющим… вместе с Пророком посетил хрустальный замок.

— Сияющий Человек… Я знаю, что ты зовешь его так, и он рассказал мне почему.

— Мне снова приснился хрустальный замок. Только видел я нечто иное. Кое-что я и сейчас помню, а кое-что забыл.

— Тебе снилось что-нибудь, чего ты раньше не видел?

— Мне снился этот город. Статуи в соборе. И тот человек, к которому мы ходили, генерал. И потом я увидел нечто очень странное. Огромный холм, почти круглый… нет, не круглый, просто у него было восемь сторон. Да, это я отчетливо помню. Холм с восемью ровными склонами. А внутри него находился целый город из маленьких комнатушек, похожий на муравейник, только комнатушки те предназначались для людей. Я находился на самой вершине этого холма и бродил среди очень странных деревьев — листья на них были не зеленые, а серебряные, — и я искал своего брата Меру.

Долгое время Такумсе ничего не говорил. Но о многом успел подумать. Ни один белый человек прежде не бывал там — земля еще не утеряла свою силу, поэтому надежно скрывала это место. Однако мальчику оно приснилось. А сон о Восьмиликом Холме просто так не приходит. Он всегда что-то означает. Всегда означает одно и то же.

— Нам надо отправиться туда, — сказал Такумсе.

— Куда?

— На тот холм, что ты видел, — объяснил Такумсе.

— А что, он и вправду существует?

— Ни один белый человек не видел его. Ибо своим присутствием он… он осквернит это место. — Элвин ничего не ответил, да и что он мог сказать? Такумсе с трудом сглотнул. — Но если оно тебе приснилось, значит, тебе надо там побывать.

— А что это такое?

Такумсе пожал плечами.

— Это место, которое тебе приснилось. Вот и все. Если хочешь узнать больше, обратись к сновидениям.

До лагеря они добрались уже в сумерках. На лужайке стояло несколько вигвамов, ибо, судя по небу, ночью собирался дождь. Воины настояли, чтобы Такумсе спал в одном вигваме с Элвином, ради его же благополучия. Но Такумсе наотрез отказался. Этот мальчик пугал его. Земля что-то делала с ним, но Такумсе ничего не объясняла.

Однако когда тебе во сне является Восьмиликий Холм, у тебя не остается выбора. Ты должен идти. А поскольку Элвин в одиночку не найдет туда дорогу, Такумсе придется идти с ним.

Он не смог бы объяснить этого своим воинам, а если бы и смог, то не стал бы ничего говорить. Слово о том, что Такумсе отвел бледнолицего в древнее священное место, распространится очень быстро, и многие краснокожие откажутся даже видеться с Такумсе.

Поэтому утром он сказал, что, исполняя желание Пророка, забирает мальчика на учебу.

— Встречаемся через пять дней там, где Пикави впадает в Гайо, — напоследок произнес он. — Оттуда мы пойдем на юг, чтобы поговорить с чоктавами и чикисавами.

— Возьми нас с собой, — принялись упрашивать они. — Тебе ведь может грозить опасность.

Но он ничего не ответил, и воины замолчали. Он побежал в лес, и Элвин снова пристроился за ним, следуя шаг в шаг. Снова они бежали, словно повторяли путь от озера Мизоган к Детройту. К вечеру они достигнут Земли Кремней. Такумсе намеревался провести там ночь и посмотреть свои сновидения, прежде чем вести бледнолицего мальчишку к Восьмиликому Холму.