Земский докторъ. Том 5. Красная земля

Глава 6

Красный сентябрь…

Во всех смыслах красный. Осень. Зарное утопает в грязи под холодным осенним дождём. Тяжёлое серое небо нависает над покосившимися избенками и хатами, и плачет, день и ночь, превращая тропы в вязкое месиво. Непогода.

Иван Павлович ковылял по краю дороги, ступая осторожно, боясь завязнуть в грязи, как в болоте. Проехать на «Дуксе» здесь уже не было и речи — увязнешь. А потому мотоциклет еще с начала сентября покоился в сарае. Его время наступит только когда немного прихватит морозом дороги и поля. Тогда можно лыжи приделать по бокам и вновь разъезжать по селам, выполняя уже привычную работу. Которой, к слову, с лета значительно прибавилось.

Тут тебе и медицинское снабжение, ставшее совсем уж отвратительным — сказывалась общая нехватка. И развертывание госпиталей — найди здание под временные лазареты, организуй выезд врачей и сестер милосердия, дай лекарства. И политические вопросы — коль мотаешься, комиссар, по госпиталям, то будь любезен попутно еще и собрания проведи, ознакомь с последними документами людей. И кадровые вопросы решай. Особенно кадровые вопросы.

Врачей не прибавлялось, напротив, становилось меньше — многих вновь выдернули на фронт. Но не только их загребли. Особый упор сделали на жандармов. Вон, с собственной свадьбы Гробовского даже взяли. Эх, Алексей Николаевич… С июля весточки нет от тебя. Хоть бы черкнул пару строк, сказал как там. Тревожно на душе. Мятеж-то — увы… А Гробовский — у Корнилова…

Иван Павлович перешел по заботливо кинутым в лужу камешкам дорогу, остановился у уже ставшей родной больницы Зарного. Сегодня решил тут поработать, устроить ревизию. А заодно и с Аглаей поболтать, успокоить словом. Переживает девка за своего мужа. Хоть и вида не подает. А потом, к вечеру, и к Анне Львовне заскочить.

Дождь поутих. Иван Павлович вдохнул полной грудью. Воздух был пропитан запахом мокрой соломы и дымом от печей, что курились в домах. Становилось холодно, особенно по ночам. По уверениям стариков, которые приметы знали хорошо, выходило, что зима нынче наступит быстро и будет лютой. А если так, то надо готовиться к тому, что работы прибавиться…

Тут тебе и лихорадки, и температура, и грипп пойдут. А еще обморожения, переломы, падения. Койки в больницах не будут пустовать. Зима всегда собирает богатый урожай.

Иван Павлович зашел в больницу, прошел по коридору. Даже сердце кольнуло от ностальгии — долго тут уже не был, с новой работой все меньше стал наведываться сюда.

— Иван Павлович? — первой его приметила Аглая.

Доктор обернулся.

— Аглая!

Изменилась девка, крепче стала, плечи расправила, уверенность чувствуется в каждом движении. Главный доктор все же теперь, а тут волей-неволей надо быть крепкой. Живот заметно вырос… А глаза красные — от долгих бессонных ночей и слез. Скучает по Гробовскому, девка то, видно что скучает…

— А ты все хорошеешь на глазах! — попытался ее немного приободрить гость.

— Ну будет вам, Иван Павлович! — улыбнулась Аглая. — Где хорошею? Вон какое пузо! Да еще отеки. А хожу… Как черепаха! Спину ломит.

— Ну ладно, скажешь тоже. Какая черепаха? Порхаешь, как бабочка! — отмахнулся Иван Павлович. — Ребёнок как? Не беспокоит?

Она улыбнулась, поглаживая живот.

— Всё хорошо, доктор. Шевелится, шустрый. Это он в Алексея Николаевича верно, тот тоже на месте никогда не сидит! Тяжело только. Чувствую — богатырь зреет!

— Потерпи. Когда срок?

— Так в декабре будет.

— Ну вот, до зимы и потерпи.

— А потом думаете легче будет? — улыбнулась Аглая. — Пеленки, распашонки, суета.

— Аглая, ну что за пессимизм? Раньше не была такой! Тут радоваться надо.

— Да я радуюсь, — кивнула она. — Только вот не могу радость свою разделить…

Замолчали.

— Не было от Алексея Николаевича весточки? — после паузы спросил Иван Павлович.

— На той неделе письмо получала.

— Правда? — оживился доктор. — И что пишет?

— Сказал, что нынче на Западном фронте, под Ригой. Пишет, что там сейчас тихо, не стреляют. Немцы окопались, и наши тоже. Но я всё равно за него боюсь, Иван Павлович. Война ведь… она не спрашивает, тихо или нет, и званий тоже не узнает. Да вот, сами прочитайте.

Она вытащила из кармана измятое, уже не раз читанное письмо.

— Аглая, это же личное… — сконфуженно ответил доктор.

— Да не стесняйтесь, Алексей Николаевич ничего там того не пишет.

Иван Палыч взял письмо, пробежал глазами строки. Гробовский писал коротко: о сырой землянке, о скудной еде, о том, как ждёт рождения ребёнка. Рижский участок фронта, действительно, в сентябре 1917 года был относительно спокойным — после наступления русской армии в июле бои затихли, обе стороны выжидали.

Слава Богу, не с Корниловым!

— Ты не переживай, с ним все будет в порядке. Он человек с головой, понимает что к чему. Под пули не полезет. А ты побереги себя и малыша. Не нервничай. Ребенок это чувствует. Если что нужно — дрова, еда, — скажи, я поговорю со старостой.

Аглая кивнула, её глаза заблестели.

— Спасибо, Иван Павлович, — прошептала она. — Вы всегда как свет в этой грязи. Как Анна Львовна? Как ее дела? Давно не заходит.

— В делах Анна Львовна! — улыбнулся доктор. — В политике вся.

— Ну вы уж ей привет передавайте.

— Обязательно передам.

Закипели дела в больнице. Иван Павлович выбил у начальства неделю на то, чтобы разобраться с ревизией больницы и прочими вопросами. Чарушин, понимая, что со всем можно управиться и за пару дней, все же согласился.

— Понимаю, — кивнул он. — В родных местах побыть охота. С запасом дней взял! Ладно, Иван Павлович, ты тоже человек и тоже тебе нужен небольшой отпуск. Езжай в Зарное, по документам ревизию тебе там оформлю. А сам, знаю, гораздо быстрее справишься. Вот и отдохнешь на оставшееся.

Поэтому Иван Павлович сейчас старался сделать все как можно быстрее. До обеда управились с медицинскими журналами и накладными. Потом составили список медикаментов. К вечеру сверили списки и карточки. Надо отдать должное Аглае, документы вела она очень точно и своевременно, что позволило сэкономить уйму времени.

— Кажется, все, — выдохнул Иван Павлович, откидываясь на спинку стула. — Думал, задержимся дольше.

— Смотри-ка, — выдохнула Аглая, глядя в окно. — Дождь все льет и льет, не переставая. Весь день считай. Дорог наверное и нет уже. Иван Павлович, ты в галошах? Ноги не промокнут? А то поди и у нас заночуй. А я Андрюшку отправлю к Анне Львовне, чтобы предупредил, что вы тут. Пусть сюда и приходит. У меня пока на стационаре нет никого, сам видел.

— Спасибо, — кивнул доктор. И грустно вздохнул: — Только Анна Львовна сегодня в городе осталась — еще с утра сообщила. Собрание у них там какое-то очень важное проходит, высокие начальники приехали из столицы, и уйти нельзя. Да и дороги… куда она сейчас, по такому месиву? А насчет переночевать… А пожалуй и останусь, если не против.

— Конечно не против! Сейчас постелю. Иван Павлович, вам в палате? Или в вашей лаборатории? Там чисто, я слежу за ее состоянием. Там окошко с другой стороны от улицы, тихо будет. А то у Кольки Белого собачка новая, так пустолайка! Всю ночь лает, спать не дает.

— В лаборатории? Да, давай там.

Пока Иван Павлович пил чай с калитками, Аглая застелила кровать, приготовила все. Доктор поблагодарил девушку, Пошел в лабораторию, где с превеликим удовольствием снял отсыревшие ботинки и лег на кровать. Заснуть сразу не смог — в голове все время были какие-то мысли.

Лето…

Столько событий… История, которая творилась прямо тут, на его глазах! Наступление Керенского, вроде бы успешное сначала, но провальное по итогу. Армия отказывается воевать, дезертирство, братания с противником.

Все больше проходит вооружённых демонстрации рабочих, солдат и матросов. В Петрограде грандиозная демонстрация с лозунгами «Вся власть Советам!». Большевики усиливают влияние. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов вводит войска в Петроград, чтобы «спасти Россию от анархии». Керенский объявляет его мятежником, Советы мобилизуют рабочую гвардию для обороны столицы. В городах — массовые стачки, продовольственный кризис, рост преступности.

А еще повсеместно — падение дисциплины в армии и на флоте, самосуды над офицерами, земельные самозахваты крестьянами, поджоги помещичьих усадеб, нехватка хлеба, карточная система, спекуляция.

Столько событий… Все бурлит, как в котле. А лето пролетело как один день. Потому что не было времени на что-то другое. Много раненых. Много больных. И совсем мало лекарств и врачей. А еще все эти надоевшие отчеты и…

Иван Павлович не заметил как уснул.

Тук! Тук!

Сухой звук, вырывающий из сна.

Тук! Тук! Тук!

Тревожный, быстрый.

Тук! Тук! Тук!

Иван Павлович открыл глаза, глянул в окно. Темно. Потом посмотрел на пальто, висевшее на стене. Спросонья подумал, что это какой-то незнакомец стоит. Соскочил с кровати.

— Твою мать! — выругался. — Просто пальто…

Тук! Тук!

Стучали в дверь.

Доктор накинул одежду, вышел.

На пороге стоял маленький старичок, сгорбленный, весь дрожащий, будто лист на ветру. Его тулуп, пропитанный влагой, прилип к худому телу, а седая борода, спутанная и мокрая, закрывала половину лица. Глаза, глубокие и полные ужаса, блестели в тусклом свете, отражая страх, который он не мог скрыть.

— Доктор… Иван Палыч… вы уж извините, что так поздно…

— Что случилось?

— Там это… голова…

— Какая голова?

— Человеческая.

— Ничего не понимаю. Вас как зовут?

— Егор я. Егор Кузьмич.

— Егор Кузьмич, объясни толком, что случилось? Какая еще голова?

— Голову… человеческую поймал! Ох, господи, что ж это такое творится! — Егор Кузьмич достал трясущимися руками кисет, свернул самокрутку, закурил.

Иван Палыч не торопил его — понимал, что пока он не успокоиться, ничего не сможет объяснить.

— Ходил я ночью на рыбалку, — выдохнув сизый дым, начал старик, голос дрожал, но слова стали чётче. — На нашу речку, на Темнушку. После дождя там всегда клев хороший, особенно в сентябре. Лещ идёт, жирный, особенно после разлива. А в ночь — так вообще жор страшный! Только успевай доставать. Бросил удочку у старого ивняка, где течение потише, и сижу, жду. Тишина кругом, только вода плещется да ветер шумит. Вдруг — клюнуло. Но как-то необычно, один раз. Потянул удочку — и вдруг тяжесть такая! Думаю, рыбина знатная попалась, может, леща на три кило вытащу. Сердце забилось, руки дрожат от предвкушения. Подтягиваю потихоньку, леска скрипит, а потом… — Он замолчал, его глаза расширились, будто он снова увидел то, что вытащил из воды. — А потом вынырнуло это! Голова человеческая! Круглая… С мясом еще… Ох, доктор, я чуть в обморок не упал! Кинул удочку, да как закричу!

Старичок затрясся, вновь принялся смолить самокрутку.

— Потом сообразил — если голова, то значит преступление какое-то совершилось. Не могут же головы человеческие просто так по реке плавать? Ну я завернул её в траву, что у реки росла, и на телеге сюда привез. К вам. А к кому еще? Лежит там, доктор, боюсь даже смотреть! Что делать-то?

Иван Палыч некоторое время соображал, не зная, что и сказать.

— То, что привез, это хорошо, — наконец кивнул он. — Милицию надо позвать. И в самом деле голова отдельно от тела — это не просто так. Давай глянем. А то может и не голова вовсе? Может, корягу какую вытащил, Егор Кузьмич? Темнушка после разлива полна веток, корней. А ночью всякое привидится.

Старичок энергично замотал головой.

— Нет-нет, доктор, не коряга! Голова, говорю же вам! Что я, человеческую голову от коряги не отличу? Идите, посмотрите сами, в телеге лежит, завернута!

Иван Павлович тяжело вздохнул — не так он себе представлял отпуск в Зарном.

— Ладно, пошли. Показывай.

Они подошли к телеге.

— Вон она… — совсем тихо произнес старик, кивнув на страшный сверток.

Иван Павлович поднес керосинку ближе к телеге, глянул. Кругляш был весь обернут травой и походил на огромное яйцо. Лезть туда руками не хотелось, и Иван Павлович сначала нашел небольшую веточку на дне телеги, которой осторожно отодвинул траву.

И в самом деле голова. Человеческая…

«Еще с остатками плоти…» — подумал доктор приглядываясь.

Только что-то было не так. То ли умерший раньше был уродом — слишком непропорциональными были мышцы, — то ли…

Темнота сильно искажала восприятие, и даже фонарь особо не выручал. Поэтому доктор не сразу разобрал детали. Приглядевшись, отметил, что структура находки неестественна: отсутствовали некоторые мягкие ткани, характерные для свежих останков, а красный налёт казался неоднородным, с комками. Он провёл палочкой, и материал оказался липким, но не влажным, как кровь, а зернистым.

— Что за…

Он ткнул сильней и плоть поддалась, словно пластилин.

— Подожди, это что — грязь что ли?

Старик пожал плечами.

— Я не разбирался. Признаться, сильно испугался.

Иван Павлович принялся очищать находку. Это и в самом деле были комья грязи, точнее глины, которая налипла на череп, размочалилась от воды, стала склизкой и издали и в самом деле напоминала плоть. Да еще и глина оказалась какой-то необычной, темного, почти красного цвета, только увеличивая сходство.

— Это с Красной земли, — пояснила Аглая.

— Что? — доктор обернулся. — Аглая! Ты что тут делаешь? Ночь на дворе! А ты еще и одета легко. Зачем выскочила?

— Все в порядке, Иван Павлович. Просто услышала шум у дверей, решила проверить.

— Ну смотри, как знаешь. Так что ты там сказала насчет земли? — уточнил доктор.

— Череп этот наверняка с Красной земли, вон, глина налипла на него — оттуда она.

— Что за Красная земля? — не понял Иван Павлович.

— Так место такое, — за Аглаю поспешил пояснить Егор Кузьмич. — Около Темнушки и находится. Там берег такой крутой, глинистый. И глина там особая, темная такая, немного даже с красным оттенком. Вот за этот цвет и прозвали мы то место Красной землей. Там никто не живет, отшиб деревни. На рыбалку только и ходим туда.

— Если никто там не живет, то череп тогда откуда? — спросил доктор, если никто не живет.

Егор Кузьмич пожал плечами.

— С кладбища, — вдруг ответила Аглая.

Иван Павлович вопросительно глянул на девушку, потом еще раз осмотрел череп.

— А ну, Егор Кузьмич, возьми фонарь, подсвети вот так! Поближе!

Доктор взял пучок соломы, который лежал в телеге, удалил с черепа остатки грязи. По тому, что находка не имела мягких тканей и органических остатков, можно исключить недавнюю смерть. Уже хорошо.

— Егор Кузьмич, еще поближе! Ага, вот так.

А вот тут значительная эрозия поверхности — мелкие трещины и неровности, характерные для длительного воздействия окружающей среды. Это указывало на постмортальное разрушение, которое происходит с течением времени под влиянием воды, почвы и микроорганизмов.

Так, теперь швы черепа. Ага, полностью сросшиеся, с заметным сглаживанием краёв, что типично для взрослого человек, старше 25–30 лет, но степень их износа и мелкие костные отложения намекали на возраст останков, превышающий десятилетия.

Доктор провёл пальцем по затылочной кости, ощущая шероховатость, вызванную вымыванием минеральных компонентов, — явный признак длительного погребения.

Сам цвет кости тоже характерный — серый, с коричневым оттенком, типичный для старых останков, подвергшихся воздействию грунтовых вод и окислению, в отличие от белизны свежих костей.

— И в самом деле… — кивнул доктор, вновь взглянув на Аглаю. — Наверняка череп с кладбища. Только откуда… Артель вроде бы там. Но то — далече…

— Так там оно есть! Кладбище то! Правда заброшенное. Там уже не хороним, — охотно сообщил Егор Кузьмич. — Но только как черепушка с могилы, пролежав много лет в земле, вдруг в воду попала?

— Скорее всего по одной причине, — нахмурился Иван Павлович, понимая, какая беда маячит на горизонте. — Дожди. Разлив реки Темнушки из-за сильных осенних дождей привел к подмыванию старого кладбища. Вот и поймал ты осенний улов…

Иван Павлович кивнул на череп и повисла долгая напряженная тишина — все смотрели на страшную находку и не знали что сказать.