Земский докторъ. Том 5. Красная земля

Глава 4

Доктор замер. И что же с этой наблюдательной девчушкой делать? Так… что делать? Объяснять!

— Понимаешь, Анюта, Сергей Сергеевич, конечно, не учитель. Он просто закончил курсы… Как вот нынче офицеров готовят, быстро… так и его. Что же касается газет… Говоришь — «Правда»?

— Ага!

Иван Палыч спрятала улыбку:

— Я, думаю, у него, и кроме «Правды», много чего найдется! «Правда» — это большевики… Но есть еще и меньшевики, анархисты, эсеры… Кого только нет! И вот вы, молодежь, хотите в политике разбираться?

— Конечно, хотим! — задорно тряхнув косичками, заулыбалась девчонка. — А как же! Вот у меня папка тоже… ой…

— Ну, вот… Правильно хотите! — доктор одобрительно покивал. — Потому как — время такое, без политики никуда. И вот, начнется учебный год… Спросите у нового вашего учителя про большевиков, эсеров, кадетов… И что он вам на это ответит, коли не будет знать?

— Ой… — замялась Анюта.

Иван Палыч весело подмигнул:

— Вот тебе и «ой»! А ты говоришь — «Правда».

Разрулив ситуацию с не в меру любопытной девчонкой, доктор осмотрел редких (лето!) больных и, усевшись в смотровой, раскрыл журналы, уже заполненные Аглаей. Слава Богу, юная заведующая больницей писала красиво и аккуратно, не торопясь, выводя каждую буковку — как всегда и делают недавно овладевшие грамотой люди. Да уж… Доктор хмыкнул, вспомнив типично медицинский почерк, те еще каракули, в которых никому ни черта не разобрать… включая самого написавшего.

Читая анамнезы, диагнозы и назначенное лечение — «камфорной мазью мазать два раза в день» — Иван Палыч, улыбаясь, ставил свою визу:

«Проверено. Замечаний нет». И почти неразборчивая подпись — И. Петров. Предст. Ком. Мед.

Ночь доктор провел с невестой. Пили чай, шутили, смеялись… Музыку, правда, не слушали — у граммофона, увы, ручки регулировки громкости не имелось в принципе, сделать звук потише было нельзя, а мешать соседям Анна Львовна стеснялась.

— Жалованье завтра получим… — налив в чашку заваренный с духовитыми травами кипрей, Иван Палыч размешал ложечкой сахар, недавно полученный по продуктовым карточкам. — По триста пятьдесят целковых! Подумать страшно… Эх, такие бы деньги да хотя бы с год назад! Жили бы… кум королю, сват министру! А то нынче ого-го! Масло — десять рублей фунт. Это с шестидесяти-то копеек! Да еще Аграфена Матвеевна цены на свои «нумера» подняла. Семьдесят рублей теперь будем платить!

— Сколько⁈ — Анна Львовна едва не поперхнулась чаем. — Ладно мы с тобой, все же жалованье получаем. А как же простые люди?

— Вот и я говорю… Да уж!

— Верно, на войну много денег уходит, — негромко промолвила Аннушка. — Страшно даже представить — сколько! Да и промышленники наши — жулик на жулике! В газетах пишут — цены на снаряды задрали ого-го! Да и на все военное… Ох, правду говорят — кому война, а кому мать родна! Пиры в Петрограде закатывают… Царю такие не снились! Да разве с таким сволочами война эта, никому ненужная, хоть когда-нибудь кончится?

— Правильно, Ань, говоришь! — Иван Палыч подлил еще чайку… вернее сказать — кипрея. — А кто у нас против войны? Одни большевики только.

— Вот-вот!

— Правда, они еще и за мировую революцию… Но, это когда еще будет!

Расколов сахар щипчиками, доктор искоса посмотрел на невесту… Эх, в двадцать первом веке давно бы съехались, экономили бы на квартплате! Однако, здесь не так — нравы патриархальные. Потому и приходилось Ивану Палычу снимать «квартиру» отдельно. Иначе не поняли бы, «записали» б Аннушку в суфражистки и перестали здороваться. Поэтому, до свадьбы, несмотря на официальную помолвку, приходилось пока жить раздельно. Хотя и спали иногда вместе, это — да.

С улицы донесся шум автомобиля, призывно прозвучал сигнал.

— Машина пришла! — выглянув в окно, Анна Льовна помахала рукой. — Наша «Изотта».

— Или — «Лорен-Дитрих».

— Или — да… Все время путаю! Да что де мы ждем-то? Одеваемся, живо!

Доктор не сдержал улыбки. Ему-то что собираться? Как говорится, только подпоясаться. В отличие от Анны Львовны.

За ними сегодня прислали машину. Воскобойников собирал всех на очередное совещание по указу из Петрограда, потом еще Чарушин хотел что-то свое замутить — на целый день мороки! Но, в общем-то, хорошо, что машина — в аптеке много чего нужно забрать, вряд ли бы на мотоциклет все поместилось.

Водитель снова посигналил.

— Да идем уже, идем… — повернувшись к зеркалу, Аннушка быстро подкрасила губки почти что бесцветной помадой.

Вообще-то, имелась у нее и вызывающе красная… предназначенная исключительно для митингов и демонстраций. Суфражистская. Сам это слово пока что считалось в России ругательным.

На общем собрании в уездном Комитете председатель оного господин Воскобойников зачитал правительственную телеграмму о том, что «над страной сгущаются тучи», покритиковал работу милиции (сидевший во втором ряду Петраков покраснел) и неожиданно призвал местных промышленников создавать рабочие отряды!

Услышав такое, все зашумели…

— Павел Ильич! Может, вы хотели сказать — патрули? — подал реплику Петраков.

Председатель невесело усмехнулся:

— Нет, Василий Андреевич! Не патрули, а именно отряды. Так сказать, рабочую гвардию для защиты демократической Родины!

— Да что вы такое говорите? — нервно вскочил на ноги высокий, несколько сутулый, мужчина с бледным лицом, в военном френче с беззвездными погонами капитана. Николай Николаевич Верховцев, командир Зареченского гарнизона, не так давно созданного из верных Временному правительству войск.

— Рабочая гвардия? Это же — смутьяны! Не все, так через одного, — волновался Верховцев. — Вам сами-то не страшно, господа? Вы еще их вооружите!

Воскобойников почмокал губами:

— Это не моя прихоть, любезный Николай Николаевич, а распоряжение сверху! Или вы уже отвыкли подчиняться приказам?

— Да я…

— А насчет вооружить… Такого приказа не было.

— Эх… — махнув рукой, командир гарнизона уселся на свое место.

Обернулся и, глянув на сидевших позади доктора и его красотку-невесту, растерянно развел руками:

— Даже не знаю, что и сказать, господа! Ох, Россия, Россия… Добром это все не кончится, помянете мое слово.

А ведь напророчит! Права слово, напророчит, да.

После собрания в Комитете, нечто подобное устроил у себя в земской управе и Виктор Иванович Чарушин. Правда, тут вышло куда как лучше, и не для всех.

— Вот, знакомьтесь, господа!

Едва доктор вошел в приемную, как Виктор Иваныч тут же представил несколько грузного, с окладистой рыжеватою бородою, мужчину в толстовке и синих диагоналевых галифе. Посетитель скромно сидел в уголке на стульчике, время от времени недоуменно поглядывая на секретаря, Ольгу Яковлевну, по своему обыкновению, дымившую, словно заводская труба.

— Лев Фролыч Кулигин, художник и друг художников!

При виде вошедших, друг художников проворно вскочил и протянул доктору руку:

— Кулигин!

— А это — Иван Павлович Петров, — с довольной улыбкой продолжил Чарушин. — Наш дорогой доктор и земский деятель. Прошу любить и жаловать!

— Очень, очень приятно, господин Петров!

— И мне…

Искоса глянув на доктора, Виктор Иванович потер руки:

— Вот, Лев Фролыч. Иван Палыч вам во всем и поможет! Человек он энергичный, дельный — можете на него полностью положиться!

— Э-э… — честно говоря, Иван Палыч несколько опешил от такой прыти земского своего начальства. — Чем это я помогу?

Доктор хотел уж было выразить все свое недовольство, очень уж ему не нравилось, когда его использовали вот так, «втемную», предварительно не ставя в известность о сути предстоящего дела. Хотел, да не успел…

— Бога ради, извините, уважаемый Иван Павлович! — умильно глядя на доктора бородач приложил руку к сердцу. — Это тут ворвался, уповая на… даже не знал бы и на кого, хорошо вот, Виктор Иванович проявил, так сказать, участие.

— Лев Фролыч хочет устроить у вас в Зарном передвижную выставку самых передовых художников! — окончательно огорошил Чарушин. — Да, да, именно в Зарном, в селе… По образцу знаменитых наших передвижников. Принести, так сказать, культуру в народ! Поддержим? А, Иван Палыч?

— Да я, собственно, не против, — доктор развел руками. — Только вот не знаю чем смогу помочь… Вы в больнице хотите выставку устроить?

— Бог с вами, господин доктор, что вы! — тряхнув бородой, искренне расхохотался Кулигин. — Конечно же, не в больнице! В школе! Согласно справочнику, школа-то в Зарном есть.

— В школе…

Иван Палыч не знал, что и сказать. Художественная выставка! С одной стороны, хорошо, что не в больнице… Но, в школе… Там же Сергей Сергеич… скрывается… А ну-ка, все валом повалят на картины смотреть. Хотя… сельские-то жители — вряд ли! Им до картины — глубоко фиолетово. В лучшем случае повесят на стену купленный лубок типа — «Храбрый казак Кузьма Крючков пронзает копьем германский 'Цепеллин».

Однако, деваться, похоже, было некуда. Раз уж начальство приказало…

— Ну, разве что в коридоре повесить… Чтоб люди могли приходить, — вслух предположил доктор. — А что, места там хватит…

— Вот-вот, Иван Палыч! Вот-вот!

— Опять же, не будем влезать в учебный процесс… А что за картины-то? Чьих кистей?

— Кистей — достойных, дорогой Иван Палыч, уж будьте покойны! — друг художников приосанился и пригладил бороду. — Что-нибудь слышали о выставках «Ослиных хвост»? О художниках творческой группы «Бубновый валет»?

Честно сказать, Иван Палыч если и был о ком-то наслышан, так это об импрессионистах, типа Моне, Дега, Ренуара, да еще о Пикассо. Но вот что касаемо этих самых «валетов» или «хвостов»… Впрочем, течение модное.

— Ну, как же, в газетах еще писали? В основном, ругали, конечно.

— А-а-а! Кажется, что-то такое припоминаю, — подавляя зевоту, протянул доктор. — Думаю, в коридоре — да. Можно. Может, кто и придет? Ну и дети посмотрят, приобщаться к искусству. Худа в этом нет!

— Вот именно! — поддержал бородатый художник. — Нам с кем там, в школе, связаться?

— Гладилин, Сергей Сергеевич, учитель. Я его сам лично предупрежу.

В аптеку Иван Палыч поехал с шиком, на казенном авто марки «Изотта-Фраскини»… Или «Лорен-Дитрих», красивая эмблема с радиатора была украдена уже давно, с момента начала «демократических преобразований». Шофер, впрочем, утверждал что это именно «Изотта-Фраскини», но того периода, когда она слилась с «Лорен-Дитрих».

Посетителей нынче обслуживал сам хозяин, Яков Бернгардович Евтюхов, сухопарый, с вытянутым бесстрастным лицом и рыжеватыми усами, в безукоризненно черном сюртуке, он чем-то напоминал настоящего английского лорда.

Никакого «Хвоста» — очереди — слава Богу, не было, лишь у самого прилавка расплачивалась за что-то юная девушка в темном платке и коричневом гимназическом платье:

— Тринадцать рублей, пятьдесят две копейки… Так?

— Так, так, милая барышня! Все совершенно правильно… А, господин доктор! Наше вам… Чего изволите?

— Да вот полный список. Все, что есть…

— Поглядим, поглядим… — надев на нос пенсне, Евтюхов взял в руки поданную доктором бумажину, довольно-таки длинную. — Камфора, вата, бинты… это все есть, и много…

— Иван Павлович, здравствуйте! — сложив покупки в котомку, обернулась девчушка в коричневом платье.

Доктор округлил глаза:

— Бог мой, Анюта! А ты что здесь?

— Так… кое-что купить просили — вот и зашла… Ладно, Иван Павлович, побегу! Не опоздать бы на дневной поезд.

— Думаешь, будет сегодня дневной?

— В кассе сказали — будет.

— А то могла бы со мной на авто, — спохватившись, предложил доктор. — Я, правда, еще к Нобелю, за бензином… А потом еще Анну Павловну дождусь.

Анютка рассеялась:

— У-у! Так я раньше вас буду!

— Ну, беги…

В аптеке Иван Палыч провозился где-то с полчаса, пока все отыскали, выложили, оформили…

— А музыкальный магазин, я смотрю, так и закрыт, — глянул через витрину доктор.

Аптекарь поднял глаза:

— «Диез»-то? Так он давно уж закрылся. Аренда-то нынче, знаете… Мало кому по карману.

— А у вас, я вижу, все хорошо!

— Да пока не жалуюсь, — рассмеялся господин Евтюхов. — Каждый час кто-нибудь да зайдет да что-нибудь купит. Иногда и совсем уж какую-нибудь чепуху! Вот, к примеру, ваша знакомая барышня. Ну, которая с вами здоровалась…

— А! Анюта.

— Вот-вот. Купила банку желатина и две банки глицерина! Вроде бы, и кому надо-то?

— Да, странный выбор, — согласился доктор. — Но, говорит, попросили.

Пока Иван Палыч все погрузил, пока съездил к Нобелю, да пока дождался Анну Львовну с очередного заседания, уже начало и смеркаться. Хорошо, хоть до Зарного было не так уж и далеко, особенно — на автомашине.

— Ну, господа, едем?

— Да-да, поехали!

Усатый водитель, выскочив, закрутил ручку. Вздрогнув, заурчал мотор… Посигналив клаксоном, поехали…

Иван Палыч с невестою развалились на заднем сиденье, что твои бояре! Двигатель авто работал на удивление тихо, так что вполне можно было поговорить.

— Ну, что там у вас опять за собрание? — обнимая Анну за плечи, спросил Иван Палыч.

— Да так… Решали — подержать выступление американских суфражисток или пока обождать?

— Важное дело! И что решили?

— Решили — поддержать! — засмеялась Аннушка.

— Хм… интересно, каким же образом? — не отставал доктор.

Анна Львовна приосанилась:

— Самым прямым! Послали в Нью-Йорк приветственную телеграмму! Сам Воскобойников деньги на телеграмму выделил. Из особого фонда, вот так! А ты, Иван, верно, думал — суфражизм — это ерунда какая-то? Ан, нет, милый ты мой!

— Честно сказать я вообще в этом слабо разбираюсь, — наконец, признался доктор.

— Так ты у меня спрашивай, не стесняйся! — Аннушка воодушевленно взмахнула рукой. — Я тебе все объясню! А то и впрямь, медицина уж такая специфическая область… Доктора — они ведь не от мира сего! Живут в лесу, молятся колесу… или какой-нибудь карболке. А, если что не так, сразу же угрожают больнючими уколами!

— Ну, уж так-то…

— Да щучу!

— Я понял…

Иван Палыч чмокнул возлюбленную в щечку. Автомобиль шел плавно, как поезд, лишь иногда покачиваясь на рытвинах. Вот что значит — качественная подвеска! Даже в те времена.

— А суфражистки, между прочим, борются за предоставление женщинам избирательных прав! — перестав улыбаться, со всей серьезностью пояснила Анна Львовна.

Доктор хохотнул:

— Всего-то?

— А еще — против любой дискриминации женщин!

Так, за разговорами и не заметили, как приехали… Сначала завезли в «Гранд-Отель» Анну Павловну, а затем развернулись и поехали в больницу — выгружать купленные лекарства.

В теплом воздухе висели синие сумерки. Где-то на селе лаяли собаки, мычал чья-то корова, а от железной дороги послышался отдаленный паровозный гудок.

Разгрузив авто, Иван Палыч поблагодарил шофера за помощь и предложил чаю.

— Спасибо, господин доктор, — вежливо отказался водитель. — Я уж поскорее домой.

— Ну, доброго пути!

Зайдя в больничку, доктор лично проверил больных, дал наставления Аглае с Глафирой… ну и изобразил в лицах всякие там совещания. Девчонки искренне посмеялись:

— Ну, Иван Палыч! С вами никакого театра не нужно.

Попрощавшись, доктор вышел на крыльцо. Постоял, невольно любуясь медно-загадочной почти полной луною. И, улыбнувшись зашагал к воротам…

Что висело на левой створке… Какой-то листок с надписями!

Иван Палыч вздрогнул — неужто, опять угрозы? Но, от кого? Главных врагов — старшего Субботина и Сильвестра — уже нет в живых, Гвоздиков сгину в болоте… Рябинин… Рябинин, срубив большой куш, исчез, неизвестно, куда.

— «Долой войну!» — в призрачном свете луны сумел прочесть Иван Палыч. — «Мир народам! Фабрики — рабочим. Земля — крестьянам! Да здравствует социалистическая революция! Пролетарии всех стран, соединяйтесь»!

Тьфу ты! Никакие это не угрозы. Слава Богу, обычная большевистская прокламация…

Черт! Да какое там — слава Богу! Гладилин же… Товарищ Артем… Он что же, совсем с ума сбрендил? Или это вовсе не он? Какая-то другая хорошо законспирированная большевистская группа. Вполне может быть, вполне.

— Ань, ты сказала, у тебя про все можно спрашивать? — войдя к Анне, доктор вытащил из кармана листовку.

— Ну, да, — обернулась из-за стола Анна Львовна.

— Об этом что скажешь? — Иван Палыч протянул листок.

— Мир народам… — быстро прочла Аннушка. — Пролетарии всех стран… Обычная прокламация! Судя по риторике — большевики. Какая-то небольшая группа.

— Почему небольшая?

— Изготовлено кустарно — на гектографе, — пояснила невеста.

Доктор покусал губу:

— А что такое гектограф?

— Ну, такой лоток, заполненный специальной смесью… — прикрыв глаза, припомнила Анна Львовна. — Кажется, одна часть желатина, две — глицерина и одна часть — воды. Специальными чернилами пишется текст, переносится на получившуюся массу, и… До сотни отпечатков! Правда, хорошо читаются лишь первые пятьдесят.

— Та-ак… А что…

В коридоре вдруг послышались шаги, в дверь постучали. Постучали настойчиво, даже, можно сказать, требовательно.

— Господа Мирская, прошу открыть! — послышался уверенный хрипловатый голос.

Иван и Аннушка переглянулись:

— Кто бы это быть?

— Да-да, сейчас, — девушка накинула на плечи пелерину. — Да заходите же, не заперто!

В комнату вошел высокий и худой офицер с бледным лицом и холодным взглядом — капитан Верховцев, командир гарнизона. Коего никто в городе еще толком не знал.

— Господа, здравия желаю! И прошу меня извинить.

Вежливо козырнув, капитан сделал вил, что ничуть не удивился, увидев доктора в комнате Анны Павловны.

— Господин Петров… Хорошо, что и вы здесь. Вот!

Скрипнув портупеей, Верховцев вытащил из полевой сумки… точно такую же прокламацию, какую Иван Палыч только что спрятал в карман.

— Большевистская листовка? — Анна Львовна подняла глаза. — Ну, не такая уж и невидаль.

— Да-да, — тут же покивал доктор. — Вон, я недавно несколько номеров «Правды» нашел! Прямо здесь, внизу, в трактире. Так отдал учителю нашему — на папье-маше. Номера-то старые!

— Зато эти — новые! — капитан нервно потряс прокламацией. — Расклеены по всем станциям, по всему депо… Мы тут одного железнодорожника уже взяли. Оказался из Зарного — некий Пронин. Правда, пока прямых улик нет… Да, господа! Что я к вам-то… Хотел просить помощи! Мало ли, кто еще неблагонадежный в селе есть? Я здесь человек новый… А с Прониным может и не повезти. Вдруг да пустышку тянем? Ничего… сейчас все в деревне перевернем!

— Так вы с солдатами? — вздрогнул доктор.

— Да. Целый грузовик, — Верховцев устало вздохнул. — Только что толку? Сейчас проводим рейд, обыски… Найдем чего — так найдем. Пускай потом господин Петраков разбирается! Они ведь полиция… Тьфу ты — милиция. Ой… Госпожа Мирская, прошу за грубые слова извинить. Напряжение, знаете ли. Да и посоветоваться не с кем… совсем.

— Зовите меня Анна Львовна, — вдруг улыбнулась женщина. — А то госпожа Мирская… как-то слишком официально, бездушно…

Капитан склонил голову:

— Весьма буду рад!

— Тогда, Николай Николаич… Может, чайку? — светски предложил доктор.

— Я бы с удовольствием. Но, хотелось бы сначала к Прониным… Служба! Вы же знаете, где их дом?

— Все покажем, расскажем! — незаметно подмигнув невесте, Иван Палыч хохотнул в кулак. — Но, без чая не выпустим!

— Правда, правда, Николай Николаевич! — подержала жениха Аннушка. — Прошу, не отказывайтесь — иначе обидимся! Сначала — мы, а потом уж дела. Тем более, для таких дел господин Петраков есть — тут уж вы правы. Ну, проходите же, садитесь! Всего-то одну чашечку.

Верховцев, наконец, сдался. Улыбнулся, устало махнув рукой:

— Ну, разве только одну…

— Вот-вот! — всплеснул руками доктор. — А я сейчас мигом вниз, в трактир — за сдобой и сушками.

Заскрипели под ногами ступеньки…

Ах, Анютка, Анютка… Теперь ясно, зачем тебе глицерин с желатином… А излишняя конспирация когда-нибудь большевиков и погубит! Не партия, а секта какая-то. Товарищ Артем сам по себе… Так же сам по себе и Пронин. Разные ячейки, понятно. Однако, перемудрили!

Повезло, за прилавком оказался Андрюшка.

— Иван Павлович, тут офицер…

— Знаю. Дай как сушек и сдобу… Ага… — расплатившись, доктор понизил голос. — Слушай, Андрей… не в службу, а в дружбу. Беги сейчас к Прониным. Так, огородами, незаметно. Скажешь — пускай срочно прячут гектограф и листовки. Хоть в печь, хоть в выгребную яму. Все понял?

— Ага! Да вы не беспокойтесь, Иван Палыч, сделаю! Токмо слово бы мудреное не забыть.