Красавица дочь добытчика чешуи

6

Возвращение в Хэнгтаун было с известной точки зрения куда более волнующим, чем проникновение в дракона. Кэтрин предполагала, что городок изменился, что он, подобно ей самой, мало чем напоминает прежний. Однако, очнувшись на окраине, она увидела те же развалюхи на замусоренных берегах озера, те же хилые дымки из жестяных труб, ту же мрачную тень лобного выступа, те же заросли боярышника и черемухи и бурую грязь на улицах. Перед одной из хижин сидели на плетеных стульях трое пожилых мужчин, они курили трубки и беззастенчиво глазели на Кэтрин. В общем и целом Хэнгтаун выглядел так же, как и десять лет назад, и словно подтверждал своим обликом, что годы заключения в драконе, смерть и воскрешение имели значение только для самой Кэтрин. Она вовсе не претендовала на то, чтобы заинтересовать и разжалобить горожан историей своих страданий, однако при мысли о том, что ее мучения прошли для мира незамеченными, она ощутила нарастающую ярость. Кэтрин разозлилась — и испугалась. Испугалась того, что, стоит ей войти в городок, некое волшебство перенесет ее во времени и вернет в прошлую жизнь. Наконец она справилась с собой, подошла к курильщикам и пожелала им доброго утра.

— И вам того же, — ответил толстый старик с лысой головой и седой бородой; Кэтрин узнала в нем Тима Уидлона. — Чем могу помочь, мэм? Если хотите, у меня есть отличные чешуйки.

— Вон тот дом. — Она показала на одну из хижин, с провалившейся крышей и выбитой дверью. — Где я могу найти его владельца?

Ей ответил другой мужчина, Мардо Корен, высохший, как богомол, с покрытым оспинами лицом:

— Никто не знает. Старый Райэлл умер… Лет, наверное, уже девять или десять…

— Умер? — переспросила она недоверчиво.

— Ага, — вмешался Тим Уидлон. Он внимательно разглядывал ее, на лбу его залегли глубокие морщины, на лице было написано недоумение. — Его дочка прикончила местного парня из семьи Уилленов и сбежала, пропала неизвестно куда. А следом за ней пропали все братья Уиллены, ну, люди и решили, что их убил Райэлл. Он не стал отпираться и вообще вел себя так, будто ему все равно, чем это кончится.

— И чем это кончилось?

— Его судили и признали виновным. — Уидлон подался вперед и сощурил глаза. — Кэтрин… Это ты?

Она кивнула, пытаясь сохранить самообладание.

— Что сталось с моим отцом?

— Ты вернулась. Где ты была?

— Что сталось с моим отцом?

— Господи, Кэтрин, ты же знаешь, как поступают с теми, кого обвиняют в убийстве. Утешение, конечно, слабое, но в конце концов правда выплыла наружу.

— Его отвели под крыло? Его оставили под крылом? — Она стиснула кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони.

Уидлон опустил голову, ничего не сказав, пальцы машинально поглаживали потертую штанину.

Глаза Кэтрин наполнились слезами, она отвернулась и уставилась на лобный выступ дракона.

— Ты говоришь, правда выплыла наружу?

— Ну да. Одна девица призналась в том, что все видела. По ее словам, Уиллены загнали тебя в пасть Гриауля. Она уверяла, что открылась бы раньше, да старик Уиллен угрожал убить ее, если она откроет рот. Ты, наверное, ее помнишь, вы с ней как будто дружили. Брианна.

Услыхав это имя, Кэтрин круто развернулась и повторила его, вложив в слово всю свою ненависть.

— Разве она не была твоей подружкой? — справился Уидлон.

— А что с ней стряслось?

— Да вроде ничего. Вышла за Зева Маллисона, обзавелась детишками. Сдается мне, сейчас она дома. Ты знаешь, где дом Маллисонов?

— Да.

— Тогда ступай туда, она расскажет тебе лучше моего.

— Пожалуй, зайду.

— Так где же ты была, Кэтрин? Десять лет! Какая такая важность так долго не пускала тебя домой?

Она ощутила, как внутри у нее словно все замерзает.

— Знаешь, Тим, я вот о чем подумала. Раз уж я здесь, так почему бы не вспомнить прошлое и не пособирать чешую? — Голос ее предательски дрогнул, и она постаралась исправить впечатление улыбкой. — По-твоему, кто-нибудь одолжит мне крючья?

— Крючья? — Уидлон поскреб в затылке, лицо его по-прежнему выражало озадаченность. — Да возьми хотя бы у меня. Но послушай, расскажи нам, где ты была. Мы ведь решили, что ты умерла.

— Расскажу, честное слово. Вот вернусь и все расскажу. Договорились?

— Ладно. — Тим, кряхтя, поднялся со стула. — Но если хочешь знать мое мнение, ты поступаешь жестоко.

— Вовсе нет, — отозвалась она, погруженная в собственные мысли. — Со мной обошлись куда хуже.

— Чего? — переспросил Уидлон.

— А?

Он бросил на нее испытующий взгляд:

— Я говорю, ты поступаешь жестоко, оставляя стариков в неведении. Или ты не соображаешь, что означает твое возвращение? Все только и будут обсуждать, что с тобой случилось, а ты…

— Извини, Тим, — сказала она. — Я думала совсем о другом.

Дом Маллисонов, один из самых больших в Хэнгтауне, насчитывал с полдюжины комнат, причем все они появились уже после того рокового дня, когда Кэтрин вздумалось позагорать на солнышке над пастью Гриауля. Однако его размеры свидетельствовали не о достатке или высоком общественном положении хозяев, а всего лишь о безуспешных попытках избавиться от бедности. Возле крыльца, ступени которого вели к покосившейся двери, валялись кости, кожура плодов манго и прочий мусор. Над арбузными корками кружили жирные мухи. Из-за угла высунулась собачья морда, пахнуло жареным луком и вареной зеленью. Изнутри донесся детский плач. Внезапно Кэтрин показалось, что этот дом — сплошное притворство, за неброским фасадом прячется иная, чудовищная жизнь, и в ней — та женщина, что предала ее и убила ее отца; впрочем, убогий вид постройки немного остудил ее гнев. Она взошла на крыльцо и услышала, как за дверью упало что-то тяжелое, потом раздался женский крик. Голос был хрипловатым, чуть более низким, чем помнился Кэтрин, но она знала, что кричит Брианна, и снова ее обуяла злоба. Она постучала в дверь одним из крючьев Тима Уидлона; мгновение спустя дверь распахнулась. На пороге возникла смуглолицая женщина в драной серой юбке, почти такой же серой, как старые доски этой постройки, словно сама хозяйка была неотъемлемой частью окружающего убожества; в ее темно-русых волосах виднелись седые прядки. Она оглядела Кэтрин с головы до ног и с выражением крайнего неудовольствия осведомилась:

— Чего надо?

Да, это была Брианна, но Брианна постаревшая, опустившаяся, расплывшаяся, подобно высокой восковой фигуре. Талия у нее исчезла без следа, черты лица огрубели, щеки обвисли. Злость Кэтрин сменилась ужасом, и тот же ужас промелькнул во взгляде Брианны.

— Нет! — взвизгнула она. — Нет! — И захлопнула дверь.

Кэтрин забарабанила по дереву кулаком:

— Брианна! Открывай, черт тебя возьми!

Единственным ответом ей был плач ребенка.

Тогда она вонзила в дверь крюк, а когда попыталась вытащить его, обнаружила, что одна из досок слегка отошла. Кэтрин вставила крюк в образовавшуюся щель, надавила на него, и доска, заскрежетав, оторвалась. Сквозь проем в двери она теперь видела Брианну: та прижалась к дальней стене бедно обставленной комнатушки, на руках у нее заходился в крике ребенок. С помощью крюка Кэтрин отодрала другую доску, дотянулась до щеколды на двери, откинула ее и вошла в дом. Брианна схватила метлу.

— Убирайся отсюда! — произнесла она, беря метлу наперевес.

Кэтрин поразилась убожеству обстановки, ощутила себя посреди этой скудости такой чужой, каким был бы солнечный луч в темной пещере. Глядя в упор на Брианну, она тем не менее заметила краешком глаза дровяную печь, где шипел под крышкой чугунок, перевернутый стул с дыркой в сиденье, паутину в углах, крысиный помет у стены, колченогий стол, уставленный потрескавшейся посудой, и толстый слой пыли на полу под ним. Однако жалости она не испытывала; скорее ее ненависть к Брианне только усилилась. Она шагнула вперед, и Брианна замахнулась на нее метлой.

— Уходи, — пробормотала она. — Пожалуйста… Оставь нас в покое.

Кэтрин зацепила острием крюка бечевку, что перетягивала прутья метлы, и выдернула ее из рук Брианны. Хозяйка попятилась к печи.

— Пожалей нас! — молила она, обнимая ребенка.

— С какой стати? Из-за твоих детей, из-за того, что твоя жизнь не сложилась? — Кэтрин плюнула в Брианну. — Ты убила моего отца!

— Я испугалась. Отец Кея…

— Заткнись, — проговорила Кэтрин холодно. — Ты убила его, и ты предала меня, а из-за чего ты это сделала — мне начхать!

— Вот именно! Тебе на все начхать! — воскликнула Брианна. — Ты первая разрушила мою жизнь. Тебе было начхать на Глинна, но ты отняла его у меня просто потому, что он ухаживал не за тобой!

Кэтрин понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, о чем она говорит. Глинн — ну да, это был возлюбленный Брианны: значит, причина всех событий десяти последних лет — ее собственные бессердечие и эгоизм? Однако это не помогло унять злобу. Она ведь грешила бессознательно, а Брианна по расчету. Но Кэтрин уже пребывала в некоторой растерянности, мысль о воздаянии по заслугам казалась ей все менее привлекательной, она начала подумывать о том, чтобы уйти, швырнуть крюк на пол и уйти, предоставив месть тому, кто определяет судьбу жителей Хэнгтауна. Брианна переступила с ноги на ногу, глухо кашлянула, и Кэтрин вновь захлестнула ярость.

— Не тебе меня учить! — произнесла она ровным голосом. — Все мои поступки не идут ни в какое сравнение с тем, что натворила ты. Ты даже не подозреваешь, что ты натворила! — Она подняла крюк, и Брианна шарахнулась в угол. Ребенок повернул голову и уставился на Кэтрин: его взгляд как бы лишил ее сил.

— Отошли мальчишку, — сказала она.

Брианна послушно опустила ребенка на пол.

— Иди к отцу, — велела она.

— Нет, погоди, — возразила Кэтрин, испугавшись вдруг, что мальчик может привести Зева Маллисона.

— Ты хочешь убить нас обоих? — спросила Брианна хрипло. Ее сын снова заплакал.

— Перестань, — сказала ему Кэтрин, а затем повторила то же самое, срываясь на крик. Брианна притянула ребенка к себе.

— Давай, — проговорила она. Ее лицо исказил страх. — Ну, чего ты ждешь?

Она зарыдала, наклонила голову и застыла. Кэтрин подступила к ней, схватила за волосы, откинула ее голову назад и приставила острие крюка к горлу. Глаза Брианны округлились, дыхание сделалось прерывистым и натужным, а ребенок, зажатый между двумя женщинами, дергался и вопил. Рука Кэтрин дрогнула, и острие крюка оцарапало кожу Брианны, оставив кровавую полосу. Брианна напряглась, ее ресницы затрепетали, рот раскрылся в беззвучном крике; Кэтрин почудилось, что на лице ее недоброжелательницы появилось выражение восторженного ожидания. Она глядела в лицо Брианны и чувствовала, что ненависть в ее груди затихает, она наслаждалась тишиной, которая воцарилась в комнате, неподвижностью Брианны, ритмичным биением жилки на горле давней соперницы, пульсом, который передавался по рукоятке крюка; она не торопилась надавливать на крюк, ибо хотела продлить мучения Брианны.

Внезапно крюк сделался неимоверно тяжелым, и Кэтрин поняла, что момент расправы миновал, что жажда мести утратила свою остроту. Она представила себе, как протыкает горло Брианны, а затем представила, как волочет ее на суд, заставляет признаться во лжи, слышит обвинительный приговор, который предписывает связать Брианну и кинуть ее на съедение тварям, что обитают под крылом Гриауля. Предвкушать в мыслях смерть Брианны доставляло ей удовольствие, однако она осознала вдруг, что для утоления жажды мести достаточно одного этого предвкушения и, если она перейдет от размышлений к действиям, всякое удовольствие будет потеряно. Она вновь разозлилась, ибо выходило, что десять лет, за которые произошло столько смертей, все же потрачены впустую, и подумала, что, должно быть, изменилась сильнее, чем предполагала, раз так легко отказывается от расправы. Отсюда ее мысли обратились к природе случившейся с ней перемены, и она вновь задалась вопросом, кто же она — действительно Кэтрин, дочь Райэлла, или всего лишь ее искусно выполненное подобие? И тут она догадалась, что все так и должно было быть, что стремление отомстить принадлежало ее прошлой жизни, а теперь у нее иные заботы, и ей нет дела до старых обид и страстей. На Кэтрин словно снизошло откровение, она глубоко вздохнула, и этот вздох унес с собой всю печаль былого, все остатки любви и ненависти, и она наконец-то поверила в то, что вырвалась из драконьей темницы. Она почувствовала себя обновленной и сильной, слишком сильной для того, чтобы жить в здешнем убожестве, и с трудом припомнила, что вообще привело ее сюда.

Она посмотрела на Брианну и ее сына; сейчас, когда гнев унялся, они были для нее не объектами ненависти или жалости, а всего лишь чужими, посторонними людьми, которые погрязли в повседневных мелочах. Кэтрин повернулась и, выйдя на крыльцо, вонзила крюк в стену дома — то был жест безоглядной решимости, она как бы заперла дверь перед злобой, ступила на новый путь, который ведет в неведомые края.

Кэтрин покинула Хэнгтаун, так и не удовлетворив законное любопытство Тима Уидлона, взобралась на спину Гриауля, двинулась напрямик через лес, пересекла вброд несколько ручьев и не заметила, как ступила с тела дракона на соседний холм. Три недели спустя она достигла Кабрекавелы — небольшого городка на противоположном конце долины Карбонейлс, — и там на камни, которые подарил ей Молдри, купила себе дом, поселилась в нем и принялась писать о Гриауле. Из-под ее пера вышли не воспоминания, а научный трактат, в послесловии к которому содержался ряд замечаний чисто метафизического свойства; она не желала расписывать свои приключения, ибо считала, что они значительно проигрывают в сравнении с действительностью, то бишь с физиологией и экологией дракона. После издания книги, названной «Тысячелетие сердца», Кэтрин ненадолго стала знаменитостью, но, поскольку она, как правило, отказывалась от большинства суливших выгоду предложений, об успехе быстро забыли, а Кэтрин вполне довольствовалась тем, что делилась своими знаниями с учениками местной школы и приезжающими к ней из Порт-Шантея учеными. Среди последних ей встречались коллеги Джона Колмакоса, однако она предпочитала умалчивать о своем знакомстве с ним. Быть может, она хотела помнить Джона таким, каким знала его, и не более, а может, эта частичка ее прошлого до сих пор причиняла ей боль. Но вот через пять лет, после того как Кэтрин возвратилась в мир людей, она по весне сочеталась браком с одним из ученых по имени Брайан Окои, человеком, который сильно напоминал Джона Колмакоса. Далее о ней мало что известно, за исключением того, что она родила двух сыновей и вела дневник, который пока не опубликован. Впрочем, молва утверждает — как и об остальных, кто, вроде Кэтрин, верил в своих драконов, замурованных в толщу земли, верил и был убежден, что связь, пускай даже мнимая, с богоподобным существом позволяет им безгранично расширить пределы этого мира-тюрьмы, — что до конца своих дней она жила счастливо, а умерла от того, что остановилось сердце.