Крабат

Там, на болоте он внезапно теряет уверенность. Сгущается туман, закрывает ему обзор. Крабат нерешительно пробирается ощупью дальше, по зыбкой почве.

Он потерял тропу?

Он замечает, как болото присасывается к его подошвам, как он с каждым шагом погружается в него: ступнями... потом по щиколотку... скоро уже до середины икры. Он, должно быть, попал в трясину. Чем больше он силится снова выбраться на твёрдую землю, тем стремительнее он тонет.

Болото холодно как смерть, цепкая, клейкая чёрная масса. Он чувствует, как оно охватывает его колени, затем бёдра, бока, - скоро с ним будет кончено.

Тут он начинает, пока грудь ещё свободна, звать на помощь. Он знает, что в этом мало смысла. Кто бы его здесь услышал? Однако он кричит и кричит, сколько хватает воздуха.

- Помогите! - кричит он. - Спасите меня, я тону, спасите меня!

Туман становится плотнее. Так получается, что Крабат видит обе фигуры, лишь когда они уже в нескольких шагах. Он уверен, что разглядел, как Тонда и Михал подходят к нему.

- Стойте! - кричит он. - Остановитесь - здесь трясина!

Обе фигуры в тумане сливаются в одну единственную, это странно. Вот эта одна фигура, в которую объединились те две, бросает ему верёвку, на конце которой прикреплена деревянная перекладина. Крабат хватается за неё, крепко вцепляется в деревянную перекладину - затем чувствует, как фигура вытаскивает его на верёвке из болота на твёрдую почву.

Это происходит быстрее, чем Крабат успевает подумать. Теперь он стоит перед своим спасителем и хочет его поблагодарить.

- Да ничего, - говорит Юро - и только теперь Крабат замечает, что это он помог ему выбраться. - Если ты ещё раз захочешь в Шварцкольм, тебе бы лучше лететь.

- Лететь? - спрашивает Крабат. - О чём это ты?

- Ну - как обычно летают на крыльях.

Это всё, что Юро отвечает, потом его проглатывает туман.

"Лететь... - думает Крабат. - Лететь на крыльях..." Он удивлён, что сам не дошёл до такой мысли.

Он мгновенно превращается в ворона, как делает это каждую пятницу, расправляет крылья и поднимается с земли. С несколькими ударами крыльев он воспаряет над туманом и держит путь на Шварцкольм.

В деревне сияет солнце. У себя под лапами он видит Запевщицу - как она стоит у ближнего колодца, с соломенной корзинкой в руках, и кормит кур - тут по нему скользит тень, крик ястреба-тетеревятника режет ухо. Затем он слышит шум ветра, свист, в последний миг он круто поворачивает вправо.

Самую малость упустил его ястреб, закогтил пустоту.

Крабат знает, что речь идёт о его жизни. Стремглав, сложив крылья, он бросается вниз, в пропасть. Он приземляется рядом с Запевщицей, среди разбежавшейся куриной стайки. На земле он принимает человеческий облик, теперь он в безопасности.

Щурясь, он вглядывается вверх, в небо. Ястреб пропал, исчез, возможно, он повернул в сторону.

Тут неожиданно у колодца встаёт Мастер, гневно протягивает левую руку к Крабату.

- Пошли! - прикрикивает он на него.

- Почему? - спрашивает Запевщица.

- Потому что он принадлежит мне.

- Нет, - говорит она, только одно это слово - и его она говорит так, что не остаётся никаких "если" и "но".

Она кладёт Крабату руку на плечо, затем укутывает она его своей шерстяной шалью. Мягкая и тёплая эта шаль, как защищающий покров.

- Пойдём, - говорит она. - Пойдём же.

И не оглядываясь, они вместе уходят.

Попытка бегства

На другое утро оказалось, что Мертен исчез. Его спальное место было прибрано, одеяло лежало аккуратно сложенным в ногах нар, рабочая куртка и фартук висели в шкафчике, под табуретом стояли деревянные башмаки. Никто не видел, как Мертен уходил. Его отсутствие заметили, только когда он не пришёл к столу. Тогда они насторожились и стали искать его по всей мельнице, но нигде не могли его найти.

- Он улизнул, - сказал Лышко, - мы должны доложить Мастеру.

Ханцо преградил ему путь.

- Это дело старшего подмастерья - в случае если для тебя это в новинку.

Все ожидали, что мельник среагирует на известие о побеге Мертена вспышкой гнева, с ругательствами, криками и проклятиями. Ничего подобного не случилось.

Он, напротив, как сообщил Ханцо парням за обедом, принял дело не слишком всерьёз.

"Мертен тронулся", - вот и всё, что он на это сказал, а на вопрос старшего подмастерья, что теперь делать, ответил словами "Оставь - он сам придёт обратно!" И это, сообщил далее Ханцо, Мастер сказал, подмигнув так, что было хуже тысячи ругательств.

- У меня от этого так внутри похолодело, что я подумал, замёрзну тут же на месте в ледышку. Если б только всё обошлось с Мертеном!

- Да ладно! - заметил Лышко. - Кто сбегает с мельницы, должен знать, что во что ввязался! Кроме того, он уж может и потерпеть, этот Мертен - спина у него широкая!

- Ты находишь? - спросил Юро.

- Ещё бы! - сказал Лышко.

Он ударил кулаком по столу в подтверждение, тут в него плеснуло из горшка супом - плюх! - в лицо, так что он взвыл, ведь суп был густой и только с огня

- Кто это был? - кричал Лышко, вытирая глаза и щёки. - Кто из вас?

Наверняка один из парней позаботился о Лышко на такой манер, это было ясно. Лишь Юро в своём простодушии, казалось, не подумал ни о чём плохом, ему было жаль хорошего супа.

- В следующий раз, - заметил он, - не стоит лупить по столу, Лышко - по крайней мере, не так сильно!

С Мертеном вышло так, как боялся Крабат: вечером, с наступлением темноты он был снова здесь. Молча стоял он на пороге с опущенной головой.

Мастер встретил его в присутствие подмастерьев. Он его не бранил, он над ним насмехался. Как ему небольшая прогулка? Что ж, ему не понравилось в деревнях, если так рано вернулся - или ещё что понудило его к возвращению?

- Не хочешь мне это сказать, Мертен? Я уже неделями замечаю, что ты рта не раскрываешь. Но я тебя не заставляю говорить - и мне без разницы, не убежишь ли ты снова. Пробуй спокойно! Пробуй столько, сколько хочешь! Только не нужно обманываться, Мертен. Чего никто до сих не сумел, того и ты не сумеешь.

У Мертена не дрогнула ни одна мышца в лице.

- Давай, притворяйся, - сказал Мастер. - Делай вид, будто тебе ни горячо ни холодно, что твой побег провалился! Мы все, я и вот эти одиннадцать, - он указал на парней и на Лобоша, - мы знаем лучше. Всё, проваливай!

Мертен забился на свои нары.

Парни, за исключением Лышко, чувствовали себя погано в этот вечер.

- Нам надо попытаться его отговорить бежать во второй раз, - предложил Ханцо.

- Ну так попытайся! - заметил Сташко. - Не представляю, чтоб в этом было много толка.

- Нет, - сказал Крабат. - Боюсь я, его не уговорить.

Ночью погода переменилась. Когда они утром вышли из дома, снаружи было безветренно и очень холодно. Лёд на окнах, лёд по краям жёлоба у колодца. Лужи кругом замёрзли, кротовьи холмики превратились в окаменевшие глыбы, земля была, как кость, тверда.

- Плохо для посевов, - заметил Петар. - Никакого снега - а теперь мороз: так очень много помёрзнет на полях.

Крабат был рад, когда Мертен вместе с остальными появился за завтраком и жадно накинулся на кашу - должно быть, навёрстывал за вчера. Затем они пошли работать, и никому не бросилось в глаза, что Мертен снова скрылся с мельницы, на этот раз при свете дня.

Только во время обеда, когда они пришли к столу, заметили, что он снова исчез.

Два дня и две ночи Мертен не появлялся, это было дольше, чем когда-либо удавалось любому беглецу, они надеялись, что он уже за полями, за лесами - и с концами, - тут на утро третьего дня он, пошатываясь, подошёл через луга к мельнице: синий от холода и уставший, с таким лицом, что становилось страшно.

Крабат и Сташко встретили его у двери, они повели его в комнату. Петар стащил с него один башмак, Кито - другой. Ханцо сказал Юро принести кастрюлю ледяной воды, затем сунул в неё окоченевшие ноги Мертена и начал растирать их.

- Мы должны его срочно положить в постель, - сказал он. - Надеюсь, он не отбросит коньки!

Пока парни хлопотали вокруг Мертена, дверь отворилась. Мастер вошёл в комнату, смотрел на них некоторое время. На этот раз он не растрачивался на насмешки. Он подождал, пока они поднимут Мертена, затем сказал:

- На пару слов ещё, прежде чем вы его унесёте... - и, подступив к Мертену ближе, он проговорил. - Двух раз, я думаю, будет достаточно, Мертен. Для тебя нет пути отсюда - от меня ты не убежишь!

Мертен ещё этим утром избрал третий и, как он считал, окончательный, последний путь.

Парни ничего не подозревали. Они отвели его в спальню, влили в него тёплого питья, уложили в постель и закутали в одеяло. Ханцо остался наверху и очень долго сидел на соседних нарах и присматривал за ним, до тех пор, пока не убедился, что Мертен заснул и больше в нём не нуждался; тогда он тоже спустился вниз - работать вместе с остальными на мельнице.

Крабат и Сташко уже несколько дней были заняты тем, что натачивали жернова. Четыре постава они привели в порядок, за пятым было дело сегодня. Они как раз хотели открепить деревянную раму, чтобы добраться до жерновов - тут дверь мукомольни распахнулась и внутрь влетел Лобош: с белым как снег лицом, с выпученными от страха глазами.

Он махал руками, он кричал - и, как казалось, кричал всё время одно и то же. Мукомолы смогли его понять, только когда Ханцо приостановил дробилку - тогда на мельнице стало тихо, только Лобоша теперь было слышно.

- Он повесился! - кричал он. - Мертен повесился! В овине! Идёмте быстро, идёмте быстро!

Лобош повёл их к месту, где нашёл Мертена: на балке в дальнем углу овина висел он, телячья привязь обвила его шею.

- Мы должны его срезать! - Сташко первый заметил, что Мертен ещё жив. - Мы должны его срезать!

Андруш, Ханцо, Петар и Крабат - те из парней, у кого были ножи - раскрыли их. Но никому не удавалось добраться до Мертена. Он был словно обведён проклятым кругом. В трёх шагах от него проходила грань, которой им удавалось достичь: далее они не продвигались ни на дюйм, будто прилипали подошвами, как мухи к клею.

Крабат схватил остриё ножа двумя пальцами, он прицелился, он бросил его - и попал по верёвке.

Он попал по ней, но нож бессильно упал на землю.

Тут кто-то рассмеялся.

Мастер вошёл в овин. Он посмотрел на парней так, будто они были просто сорной кучей. Нагнулся за ножом.

Разрез - и глухой удар.

Обмякший, как мешок с хламом, повешенный упал на пол. Там он и лежал, лежал у ног Мастера и хрипел.

- Халтурщик!

Мастер сказал это, полный отвращения, затем бросил нож и презрительно сплюнул в Мертена.

Они все чувствовали себя оплёванными, все - и то, что сказал Мастер, поняли они, касалось их в целом, без исключения.

- Кто умирает на мельнице, решаю я! - крикнул он. - Я один!

Затем он вышел, а позаботиться теперь о Мертене предстояло им. Ханцо стянул петлю с его шеи, Петар и Сташко отнесли его в спальню.

Крабат поднял нож Тонды с пола и, перед тем как положить его в карман, вытер рукоятку пучком соломы.

Снег на посевах

Мертен был болен и болел ещё долгое время. Вначале у него был сильный жар, его шея распухла, он мучился от удушья. В первый день он не мог съесть ни кусочка, позднее ему удавалось время от времени проглотить ложку супа.

Ханцо распределил парней так, чтоб в течение дня кто-то постоянно был рядом с Мертеном и не упускал его из виду. Какое-то время они несли при нём и ночные дежурства, потому что боялись, что в жару он может попытаться ещё раз что-то над собой сделать. По здравом размышлении, все согласились, что Мертен и сам не станет больше хвататься за верёвку или ещё как-то сводить счёты с жизнью: мельник не оставил сомнений, что этим путём не уйти из Козельбруха.

"Кто умирает на мельнице, решаю я!"

Слова Мастера глубоко врезались в память Крабату. Не они ли были ответом на те самые вопросы, которые он снова и снова задавал себе с последней новогодней ночи: кто был повинен в смерти Тонды и Михала?

Пока, если взглянуть трезво, это была не более чем первая зацепка, что у него появилась, не более - но и не менее.

В любом случае в день, когда всё прояснится, он должен будет призвать Мастера к ответу, в этом он был почти уверен. До тех пор он не имел права подавать вида. Он должен был играть безобидного, хорошего, послушного, ни о чём не подозревающего - и всё же уже обдумывать, как подготовить себя к часу расплаты, для чего он ударился в Тайную науку с удвоенным рвением.

Снега совсем не выпало за эти февральские дни, но мороз держался неослабно суровый. Мукомолам теперь снова приходилось по утрам забираться в лоток, скалывать лёд со дна. При каждой возможности они ругались на собачий холод, который вступил не в своё время, последовав за "пасхальной" погодой.

В один из следующих дней случилось вот что: около полудня трое мужчин приблизились со стороны леса к мельнице. Один из них был крепкий и высокий, человек в расцвете сил, как говорится; другие двое были старцами, белобородыми и сморщенными.

Лобош был первым, кто их заметил. Он вообще был глазастый, ничего не ускользало от него так просто. "К нам посетители! - крикнул он подмастерьям, которые как раз хотели садиться за стол.

Теперь и они увидели мужчину с двумя стариками. Они подходили дорогой из Шварцкольма, по-крестьянски одетые, закутанные в пастушьи плащи, в низко надвинутых на лоб зимних шапках.

За то время, что Крабат жил в Козельбрухе, ни один крестьянин из соседних деревень никогда не заходил сюда по ошибке. Они же, те трое, держали путь прямо на мельницу и требовали впустить их.

Ханцо открыл им дверь, парни столпились, полные любопытства, в сенях.

- Чего вы хотите?

- С мельником поговорить.

- Мельник - это я.

Незаметно для мукомолов Мастер выбрался из своей комнаты, он шагнул к мужчинам.

- В чём дело?

Высокий снял с головы шапку.

- Мы из Шварцкольма, - начал он. - Я там староста - а это вот наши старейшины. Мы приветствуем тебя - и хотели бы попросить, мельник Козельбруха, чтобы ты нас выслушал. Дело в том, что тут... Но я думаю, вряд ли тебя удивит, если...

Мастер оборвал их слова властным жестом.

- К делу! Что привело вас сюда ко мне - без обиняков!

- Мы хотели бы попросить тебя, - сказал староста, - чтобы ты нам помог.

- Как это?

- Мороз - и нет снега на полях... - староста мял свою шапку. - Озимые погибнут, если в следующую неделю не пойдёт снег...

- А мне что до этого?

- Мы хотели тебя попросить, мельник, чтоб ты устроил снег.

- Снег? Как это вы додумались?

- Мы знаем, что ты можешь так сделать, - сказал староста, - сделать так, чтоб пошёл снег.

- Мы этого не задаром хотим, - заверил один из стариков. - Мы заплатим тебе две копы яиц за это - и пять гусей, и семь кур.

- Но, - сказал другой, - ты должен сделать так, чтобы выпал снег. Иначе пропадёт наш урожай в этом году, и тогда нам придётся голодать...

- Нам - и нашим детям, - добавил староста. - Сжалься, мельник с Чёрной воды, и сделай так, чтоб выпал снег!

Мастер черкнул ногтём по подбородку.

- Я вас многие годы в глаза не видел. Теперь же, когда я вам понадобился, вы тут как тут.

- Ты наша последняя надежда, - сказал староста. - Если ты не подаришь нам снега, мы пропали. Не может так быть, мельник, чтоб ты отказал нам в своей помощи! Мы просим тебя на коленях, как господа бога!

Все трое опустились перед Мастером на колени, они склонили головы и били себя в грудь.

- Услышь нас! - просили они его. - Услышь нас!

- Ага, как же! - Мельник остался непреклонен. - Убирайтесь по домам, что мне печали до ваших озимых! Мне тут - и вот этим, - он указал на парней, - нам голодать не придётся, нам - нет! Об этом уж я позабочусь, в крайнем случае и без снега. Вы же, мужичьё, отвяжитесь от меня со своими яйцами и птицей! По мне, так подыхайте, это ваше дело! Я не подумаю пальцем ради вас пошевелить, ради вас и вашего приплода! Кроме шуток, можете этого не ждать!

- Ну а вы? - староста повернулся к парням. - Вы тоже не хотите нам помочь, господа мукомолы? Сделайте это, ради божьей милости, сделайте это для наших бедных детей, мы будем вам так благодарны!

- Этот парниша с ума сошёл, - сказал Лышко. - Я спущу собак - ату!

Он свистнул в два пальца, так пронзительно, что парней пробрало до мозга костей. Поднялся собачий лай, многоголосый, злобный, одно сплошное тявканье и вой.

Староста вскочил, уронил шапку.

- Идёмте! - крикнул он. - Они разорвут нас! Бежим, бежим!

Он и оба старика подобрали пастушьи плащи, выбежали с мельницы, пересекли луг, исчезли в лесу, из которого пришли.

- Хорошая работа! - сказал Мастер. - Хорошая работа, Лышко! - он похлопал его по плечу. - От этих троих мы избавились - и я держу пари, что снова они придут не скоро.

Крабат был разъярён, ему было жаль старосту и его спутников. Чем же они провинились, что мельник отказал им в помощи? Ему бы понадобилось для этого лишь заглянуть в Корактор и сказать несколько слов - слов, которые подходят к такому случаю, и которых Крабат не знал.

Как устраивают снег, Мастер парней ещё не научил.

Жалко, иначе бы Крабат долго не рассуждал, он помог бы крестьянам на свой страх и риск. Петар тоже наверняка бы попытался, и Ханцо, и многие другие.

Только Лышко радовался, какой отпор мельник дал крестьянам. Он был горд тем, что его трюк удался - заставить их поверить, что их травят собаками.

Но всё же его злорадство было омрачено. В следующую ночь Лышко с громким криком боли в испуге подскочил на нарах, и когда парни спросили, что, разрази его гром, на него нашло, он пожаловался им, стуча от страха зубами: стая злобных чёрных ротвейлеров напала на него во сне и хотела разорвать.

- Да неужто? - участливо сказал Юро. - Какое счастье, что тебе это только приснилось!

В эту ночь Лышко ещё пять раз видел сон о ротвейлерах и пять раз вскакивал в испуге, вопя так, что парни просыпались от его крика. Это было уж слишком для них, и они вышвырнули его из спальни.

- Бери своё одеяло, Лышко - и вон отсюда, в овин! Там ты можешь грезить собаками сколько хочешь и до хрипоты орать от страха - только б нам этого не слышать!

На следующее утро - парням пришлось протереть глаза, прежде чем им поверить - на следующее утро снаружи всё было бело. Снег падал всю ночь и всё ещё продолжал идти, большими, пушистыми хлопьями, до позднего утра. Теперь крестьяне могли быть спокойны, и в Шварцкольме, и остальных деревнях вокруг Козельбруха. Мастер передумал и всё-таки помог им?

- Возможно, Пумпхут приложил руку, - заметил Юро. - Крестьяне могли его просто повстречать. Я думаю, он бы не сказал "нет".

- Пумпхут? - согласились с ним парни. - Пумпхут определённо не сказал бы!

Но это не мог быть Пумпхут. Потому что около полудня - и снова Лобош первым увидел, как они подходили - около полудня из Шварцкольма на санях подъехали к мельнице староста и его старейшины и принесли Мастеру то, что должны были ему за помощь, как они считали: семь кур, пять гусей и две копы яиц.

- Мы благодарим тебя, мельник Козельбруха, - сказал староста, низко склонившись перед Мастером, - мы благодарим тебя, потому что ты сжалился над нашими детьми. Ты знаешь, что мы небогатые люди. Возьми, что мы тебе тут принесли, в знак благодарности - пусть награду воздаст небо!

Мастер слушал их с досадой на лице. Потом сказал - и мукомолы заметили, с каким усилием он заставил себя остаться спокойным:

- Кто вам помог, я не знаю - я этого, в любом случае, не делал, в этом нет никаких сомнений. Грузите вашу ерунду на сани и убирайтесь к чёрту!

С этим он оставил крестьян и ушёл в Чёрную комнату. Мукомолы слышали, как он заперся от них на засов.

Староста и его спутники так и стояли со своими подарками, будто их побило градинами.

- Идите! - сказал Юро и помог им всё погрузить. - Езжайте теперь обратно в Шварцкольм - а когда будете дома, выпейте рюмочку крепкого шнапса или две и забудьте это всё!

Крабат глядел вслед саням с троими людьми, пока они не исчезли в лесу. Какое-то время ещё можно было слышать звон колокольчиков, щёлканье кнута и голос старосты, который кричал "Нно-о! Нно-о!" и подгонял лошадь.

Я Крабат

Снег растаял, весна пришла, Крабат учился как одержимый. Своих товарищей он давно перегнал. Мастер хвалил его, показывал, что в высшей степени доволен его успехами в Чёрном искусстве. Он, казалось, не подозревал, что Крабат учился, учился и учился только для того, чтоб в день их схватки оказаться готовым к часу расплаты.

Было третье воскресенье перед Пасхой, когда Мертен в первый раз поднялся снова. Он сидел позади дровяного сарая на солнце. Бледный был он, исхудавший, почти просвечивал насквозь. И у него, как обнаружилось сейчас, шея осталась кривой. Но по крайней мере, теперь он снова говорил самое необходимое: "да", и "нет", и "дай сюда", или "оставь".

В Страстную Пятницу они приняли Лобоша в Школу Чернокнижия. Как изумился мелкий, когда Мастер превратил его в ворона! Радостно кружился он по комнате, задевал кончиками крыльев по черепу и колдовской книге. Три раза пришлось Мастеру повторять "Кыш!" - тогда только шпингалет опустился на шест: забавная чёрная птица в пядь длиной, с шустрыми глазками и распушёнными перьями.

- Это искусство в мыслях говорить с другим человеком так, чтоб он мог слышать слова и понимал их, как если бы они шли от него самого...

Парням было нелегко в этот вечер слушать Мастера, потому что Лобош постоянно отвлекал их. Было смешно глядеть на него - как он вращал глазами, выворачивал шею и бил крыльями. Мельник же мог зачитывать из Корактора, что хотел!

Крабат не упускал ни одного слова.

Он сообразил, как важен был новый урок - для него и Запевщицы. Слог за слогом затверживал он заклинание. Уже перед сном, на нарах, он повторял его до тех пор, пока не уверился, что больше никогда его не забудет.

В пасхальную субботу, с наступлением темноты, Мастер снова выслал мукомолов достать себе знак. К концу расчета последними остались Крабат и Лобош, мельник отпустил их с чёрным благословением.

Крабат заранее приготовил в дровяном сарае одеяла, по два для каждого, потому что ближе к вечеру стало пасмурно и запахло дождём. Поскольку они покинули мельницу последними, он поторапливал Лобоша. Он допускал, что двое других парней могли быть уже на пути к месту смерти Боймеля - опасение это оказалось беспочвенным, как они выяснили, когда пришли к деревянному кресту.

На опушке они собрали куски коры и ветки, разожгли маленький костёр. Крабат объяснил парнишке, для чего они сидят здесь, на этом месте, и что они двое должны теперь провести пасхальную ночь в бдении у костра.

Лобош, поёжившись, закутался в своё одеяло, он думал: хорошо же, что ему здесь не одному сидеть нужно, иначе, быть может, он умер бы со страху и тогда, вероятно, пришлось бы на этом месте поставить ещё один деревянный крест, хоть и поменьше...

Позже они говорили о Школе Чернокнижия и о правилах, по которым проходят уроки колдовского искусства. Потом они молчали какое-то время, и наконец Крабат заговорил о Тонде и Михале.

- Я тебе ведь уже обещал, что однажды о них расскажу.

Пока он рассказывал Лобошу о своих друзьях, ему стало ясно, что сам он между тем оказался на месте Тонды - по меньшей мере для этого мальчика, что сидел напротив него, по другую сторону костра.

Изначально он собирался ничего не рассказывать Лобошу о конце Михала и Тонды - никаких подробностей, в любом случае, но чем дольше он говорил о них обоих, а также о Воршуле, что лежала в могиле на кладбище в Зайдевинкеле, и о том, как Тонда утверждал, будто мукомолы из Козельбруха приносят девушкам беду, - чем дольше он говорил, тем более очевидным ему казалось, что парнишка тоже имеет право узнать обо всём, от чего Крабат хотел его оградить вначале.

Так и получилось, что Крабат рассказал ему всё, что было рассказать. Только о тайне лезвия ножа он не упомянул ни словом, чтобы не рисковать колдовской силой, что в том жила.

- Ты знаешь, - спросил Лобош, - кто виноват в смерти Тонды и Михала?

- Я догадываюсь, - сказал Крабат. - И если моё подозрение подтвердится, я отплачу.

Около полуночи пошёл слабый дождь. Лобош натянул одеяло на голову.

- Не делай так! - сказал Крабат. - Тогда ты не сможешь услышать колоколов и пения в деревне.

Немного позже они различили, как вдали зазвонили пасхальные колокола, и услышали голос Запевщицы в Шварцкольме - голос Запевщицы и, на смену ему, других девушек.

- Звучит красиво, - сказал Лобош спустя какое-то время. - Чтобы это услышать, можно и под дождём помокнуть.

Следующие часы они провели молча. Лобош понял, что Крабат не хочет разговаривать и не хочет, чтоб ему мешали. Лобошу не сложно было последовать его примеру. Того, что он узнал о Тонде и Михале, хватало, чтоб обмысливать полночи и даже дольше.

Девушки пели, колокола звучали. Через некоторое время снова перестал идти дождь - Крабат этого не заметил. Для него не существовало ни дождя, ни ветра в этот час, ни тепла, ни холода, никакого света и никакой темноты, - для него сейчас существовала только Запевщица, её голос и воспоминание о том, как сияли её глаза в свете пасхальной свечи.

На это раз Крабат решил не уходить снова из себя. Разве Мастер не учил их искусству говорить в мыслях с другим человеком "так, чтобы он мог слышать слова и понимал их, как если бы они исходили от него самого"?

Незадолго до утра Крабат проговорил новое заклинание. Он сосредоточил всю силу, что была в его сердце, на Запевщице, пока не поверил, что теперь чувствует её - и тогда он заговорил с ней.

"Кто-то просит тебя, Запевщица, чтоб ты его выслушала, - сказал он. - Ты его не знаешь, но он знает тебя уже давно. Если ты в это утро набрала пасхальной воды, то устрой на обратном пути так, чтобы ты приотстала от других девушек. Ты должна идти одна с кувшином воды: кто-то хочет тебя встретить - и ему не хотелось бы, чтоб это происходило у всех на глазах, потому что нечто касается только тебя и его, и больше никого в мире".

Трижды воззвал он к ней, всё одними и теми же словами. Потом занялось утро, пение и колокола смолкли. Теперь было самое время научить Лобоша чертить пентаграмму и поставить знаки друг другу с помощью щепок от деревянного креста, Крабат отколол их от основания ножом Тонды и дал им обуглиться в кострище.

Крабат на обратном пути так торопился, будто его честолюбие не допускало, чтоб они прибыли на мельницу не первыми. Лобошу с его коротенькими ногами едва удавалось не отставать.

Недалеко от Козельбруха, у первых кустов, Крабат остановился. Он пошарил в своём кармане, затем схватился за голову и сказал:

- Я его оставил лежать у деревянного креста...

- Что? - спросил Лобош.

- Нож.

- Тот, что ты от Тонды получил?

- Да - от Тонды.

Мальчишка знал, что нож Тонды был единственным, что осталось на память о нём у Крабата.

- Тогда мы должны вернуться, - сказал он, - и его забрать!

- Нет, - возразил ему Крабат и понадеялся, что Лобош не заметит обмана. - Давай я один назад сбегаю, так будет быстрее. Ты можешь пока что посидеть под кустами и подождать меня.

- Ты думаешь? - шпингалет подавил зевок.

- Я думаю так, как я сказал.

Пока Лобош усаживался под кустами на мокрой траве, Крабат поспешил назад к тому месту, мимо которого, как он знал, должны были проходить девушки, когда несли пасхальную воду домой - там он спрятался в кустах.

Спустя недолгое время подошли девушки с кувшинами воды и потянулись длинным рядом мимо него. Запевщицы, Крабат видел это, среди них не было. Значит, она его услышала, и она поняла, о чём он просил её издалека.

Затем, когда девушки исчезли, он увидел, как подходит она. Она шла одна, плотно закутанная в свою шерстяную шаль. Тут он шагнул вперёд и встал перед ней.

- Я Крабат, мукомол из Козельбруха, - сказал он. - Не бойся меня.

Запевщица взглянула ему в лицо, совсем спокойно, как если бы она его ожидала.

- Я знаю тебя, - сказала она, - потому что я видела сон про тебя. Про тебя и про одного человека, который замышлял против тебя зло, - но он не беспокоил нас, тебя и меня. С тех пор я ожидала, что встречу тебя - и вот, теперь ты здесь.

- Я здесь, - сказал Крабат. - Но я не могу долго оставаться - меня ждут на мельнице.

- Мне тоже надо домой, - сказала Запевщица. - Мы ещё увидимся?

Она опустила кончик шали в кувшин с пасхальной водой - и, не говоря не слова, смыла Крабату пентаграмму со лба: очень аккуратно и без спешки, как будто это само собой разумелось.

Парень почувствовал, словно она клеймо с него сняла. И Крабат был ей бесконечно благодарен: что она есть и что она стоит напротив него и на него глядит.

Не под солнцем, не под луной

Лобош спал под кустами на опушке. Когда Крабат разбудил его, он сделал большие глаза и спросил:

- У тебя?

- Что?

- Нож!

- А, да, - сказал Крабат.

Он показал ему нож Тонды и дал лезвию выскочить - оно было чёрным.

- Тебе его надо отшлифовать, - заметил Лобош. - И хорошенько смазать жиром - лучше всего собачьим жиром.

- Да, - сказал Крабат. - Надо бы, наверно.

Затем они заторопились домой и столкнулись на полпути с Витко и Юро, которые были у креста убитого и тоже припозднились.

- Нда, - заметил Юро, - успеем ли до дождя? - с этими словами он взглянул на Крабата так, будто недосчитался у него чего-то.

Пентаграмма!

Крабат перепугался. Если он без знака вернётся на мельницу, у Мастера обязательно возникнут подозрения, неминуемо. Тогда может плохо прийтись им обоим, Запевщице тоже. Крабат покопался в кармане в поисках кусочка угля - но его там не было, он знал.

- Идём! - поторопил Юро, - пока мы не получили по шапке! Бежим, бежим!

В тот миг, когда парни выбрались из леса и побежали к мельнице, погода разбуянилась. Порыв ветра сорвал у Витко и Крабата шапки с головы, припустил такой ливень, что Лобош взвизгнул. Мокрые как мыши явились все четверо на мельницу.

Мастер ожидал их, полный нетерпения. Они склонились под воловьим ярмом, они получили пощёчины.

- Где у вас знак, чёрт возьми?

- Знак? - сказал Юро. - Вот он, - и показал на свой лоб.

- Нет там ничего! - крикнул Мастер.

- Значит, проклятый дождь его смыл...

Мельник колебался одно мгновенье, казалось, обдумывал.

- Лышко! - велел он затем. - Принеси мне из очага кусок угля - и шевелись!

Грубыми штрихами он начертил всем четверым над переносицей пентаграмму, что обжигала их кожу как огнём.

- За работу!

Этим утром им пришлось вкалывать дольше и тяжелее, чем обычно, минула целая вечность, прежде чем и у них четверых знак на лбу смылся. Но вот теперь миг настал - в этот раз тоже - и Лобош, маленький Лобош, сумел вдруг взмахнуть полным мешком над головой.

- Ура! - крикнул он. - Только посмотрите, как легко у меня пошла работа! Только посмотрите, какой я стал сильный!

Парни проводили остаток дня за пасхальными пирожками и вином, за песнями и плясками. Рассказывались истории, и про Пумпхута тоже, а Андруш, когда уже изрядно напился, толкнул речь, смысл которой заключался в том, что все мукомолы славные парни, а всех мастеров нужно гнать к чёрту, в самое пекло.

- Давайте выпьем за это! - воскликнул он. - Или кто-то тут другого мнения?

- Нет! - вскричали все и подняли стаканы, только Сташко заверил во всё горло, что он против.

- Гнать к чёрту? - крикнул он. - Пусть Сатана сам придёт и заберёт мастеров к себе! Пусть он им по одному свернёт шею - крак! - вот моё мнение!

- Твоя правда, браток! - Андруш обнял его. - Твоя правда! Побери чёрт всех мельников - а нашего в первую очередь!

Крабат отыскал себе место в углу, достаточно близко к остальным, дабы никто не мог его обвинить, будто он отмежёвывается, и всё же он был здесь больше сам по себе, с краю заварушки, и пока парни пели, и смеялись, и вели громкие речи, он думал о Запевщице: как она встретила его этим утром, по пути домой, и как они стояли рядом и разговаривали друг с другом.

Каждое её слово мог припомнить Крабат, каждое её движение, каждый её взгляд, и он мог бы ещё часами сидеть в своём углу и думать о ней, не замечая, как бежит время, если бы Лобош не уселся рядом с ним на скамейку и не подтолкнул его.

- Мне надо кое-что у тебя спросить...

- Да? - сказал Крабат, стараясь не показывать раздражения.

Лобош был полон тревоги.

- Что Андруш тут только что говорил - и Сташко! Если дойдёт до ушей Мастера...

- А, - бросил Крабат. - Это же просто дурацкие пустые речёвки, разве ты не замечаешь?

- А мельник? - возразил Лобош. - Если Лышко ему об этом расскажет... Представь себе, что он с ними обоими сотворит!

- Ничего он с ними обоими не сотворит, вообще ничего.

- Ты же сам в это не веришь! - крикнул Лобош. - Он этого никогда не потерпит!

- Сегодня вполне, - сказал Крабат. - Сегодня нам можно ругаться на Мастера, прочить ему чуму и холеру в живот - или даже сатану, как ты слышал; за это он на нас сегодня не обидится, напротив.

- Нет? - спросил Лобош.

- Кто раз в году даст выход своей злости, - сказал Крабат, - тот в остальной год куда легче подчинится во всём, чего от него ни потребуют - а такого, как ты заметишь, на мельнице в Козельбрухе великое множество.

Крабат больше не был прежним Крабатом. В последующие дни и недели он жил не под солнцем, не под луной - не здесь где-то. Он делал, что надо было делать, он разговаривал с парнями, он отвечал им на вопросы - но на самом деле он был далеко от всего, что происходило на мельнице: он был возле Запевщицы, и Запевщица была возле него, и мир вокруг был всё ярче, всё зеленее с каждым днём.

Никогда раньше Крабат не обращал внимания, как много существует всевозможной зелени: сотня оттенков травяной зелени, зелень берёз и ив, между ними зелень мха, иногда с мазком голубоватого, молодая, пылающая зелень на берегах мельничного пруда, на каждой изгороди, на каждом ягодном кусте - и тёмная, сдержанная старая зелень сосен в Козельбрухе, в иные часы мрачная, и зловещая, и почти чёрная, но порой, особенно ближе к вечеру, вспыхивающая, словно в позолоте.

Несколько раз за эту неделю, хотя не очень часто, Крабат и по ночам грезил Запевщицей. Это был в основных своих чертах всегда одинаковый сон.

Они шли вместе через лес или сад со старыми деревьями, было по-летнему тепло, и Запевщица была одета в белую блузу. Когда они проходили под деревьями, Крабат клал руку на её плечо. Она наклоняла голову, так что он чувствовал щекой её волосы. Платок с головы слегка сползал ей на шею, и он хотел, чтоб она остановилась и повернулась к нему, потому что тогда он смог бы поглядеть ей в лицо. Но в то же время он знал, что будет лучше, если она этого не сделает: тогда и никто другой не сможет узнать её, обладай тот некто властью подсмотреть его сны.

От товарищей по работе не укрылось, что с Крабатом что-то произошло, что в корне его поменяло - а Лышко ещё раз предпринял попытку закинуть удочку. Это было на неделе после Троицы. Ханцо поручил Крабату и Сташко наточить мельничные жернова. Они поставили их на козлы около дверей мукомольни и молотками углубляли бороздки, от середины жерновов ведущие наружу. Аккуратно наносили они удар за ударом, чтобы получились острые края. Сташко между делом отошёл, ему надо было поточить своё затупившееся лезвие, на что требовалось время. Тут появился Лышко со стопкой пустых мучных мешков подмышкой. Крабат заметил его только тогда, когда тот остановился возле него и заговорил с ним - Лышко всегда подкрадывался бесшумно, даже когда это совершенно не было необходимо.

- Ну? - спросил он, подмигнув. - Как же её зовут? Она блондинка, или шатенка, или черноволосая?

- Кто? - ответил Крабат вопросом на вопрос.

- Ну - та, - пояснил Лышко, - о которой ты в последнее время всё думаешь. Или ты, может, считаешь, что мы слепые и не замечаем, что она вскружила тебе голову - во сне, может, или так... Я тут знаю одно хорошее средство, чтоб тебе помочь - и ты смог бы с ней встретиться, есть ведь опыт в таком, знаешь ли...

Он огляделся по всем сторонам, затем нагнулся к Крабату и прошептал ему на ухо:

- Тебе надо только сказать мне её имя - и всё дальнейшее я смог бы легко устроить...

- Прекрати! - сказал Крабат. - Не знаю, о чём ты болтаешь. Ты только от работы меня отвлекаешь своими глупостями.

В следующую ночь Крабату снова приснился сон о Запевщице, который он уже знал. Вновь они проходили под деревьями, и вновь был тёплый летний день, только на этот раз они вышли к лужайке, что лежала посреди леса, и когда они выступили из-под деревьев, чтобы пересечь прогалину - по ним скользнула, едва они сделали несколько шагов, тень. Крабат набросил свою кофту Запевщице на голову. "Скорей отсюда - он не должен видеть твоё лицо!" Он отдёрнул девушку назад, под защиту деревьев. Крик ястреба настиг его, пронзительный и резкий, будто нож вонзился ему в сердце - тут он проснулся.

После, вечером, Мастер вызвал к себе Крабата. Нехорошее чувство было у него, когда он встал перед Мастером и увидел направленный на себя взгляд его единственного глаза.

- Мне надо с тобой поговорить, - мельник смотрелся, как судья, в своём кресле, со скрещенными руками и каменным выражением лица. - Ты знаешь, - продолжил он, - что я высокого мнения о тебе, Крабат, и что в Тайной науке ты можешь добиться кое-чего такого, что никому из твоих товарищей не под силу. Но всё же в последнее время меня посещают сомнения, могу ли я тебе доверять. У тебя есть тайна от меня, ты скрываешь от меня что-то. Разве не умнее было бы держать передо мной ответ добровольно, не заставляя меня за тобой шпионить? Скажи мне откровенно, в чём дело - а после давай обдумаем, как мы вместе могли бы поступить для твоего блага: для этого ещё есть время.

Крабат не колебался ни мгновения с ответом.

- Мне нечего сказать тебе, Мастер.

- В самом деле нет?

- Нет, - сказал Крабат твёрдым голосом.

- Тогда иди - и не жалуйся, если у тебя будут неприятности!

Снаружи в сенях стоял Юро - казалось, там он поджидал Крабата. Теперь Юро потянул его на кухню и закрыл за собой дверь.

- У меня тут кое-что есть, Крабат...

Юро всунул какую-то вещь ему в руку: маленький, высохший корешок на петле из перекрученной тройной верёвки.

- Возьми это - и повесь его себе на шею, иначе поплатишься головой за свои сны.

Сюрприз

Мастер был в следующие дни удивительно приветлив с Крабатом. Он при любой возможности отдавал ему предпочтение перед его товарищами и хвалил его за само собой разумеющиеся вещи, как если бы хотел ему показать, что решил не таить злобу - пока однажды вечером, ближе к концу второй недели после Троицы, они не столкнулись в сенях, когда остальные уже садились за ужин.

- Это я очень кстати тебя встретил, - сказал Мастер. - Иногда, ты ж знаешь, бывает по временам, что настроение плохое - и тогда забудешься, скажешь что-нибудь, откровенную чушь. Короче, тот разговор, что мы недавно вели в моей комнате, ты помнишь, был дурацким разговором. И вдобавок ненужным - ты согласен?

Мастер не дожидался ответа Крабата.

- Я сожалею, - продолжил он на одном дыхании, - если всё, что я сказал в тот вечер, ты принял за чистую монету! Я хорошо знаю, что ты славный парень, уже давно мой лучший ученик и надёжный, как мало кто ещё - ну, ты меня, верно, понимаешь.

Крабат почувствовал себя неприятно: чего мельник хочет от него?

- Чтобы не болтать больше вокруг да около, - сказал Мастер. - Я хотел бы развеять твои сомнения насчёт того, что я на самом деле о тебе думаю. Чего я до этого не разрешал никому из учеников, я разрешаю тебе: в следующее воскресенье я отпускаю тебя с работы, даю тебе свободный день. Можешь отправиться погулять, если хочешь и куда захочешь - в Маукендорф, или Шварцкольм, или Зайдевинкель, мне всё равно. И если ты возвратишься до утра понедельника, мне будет довольно.

- Отправиться погулять? - спросил Крабат. - Что это я забыл в Маукендорфе или где бы то ни было?

- Ну, в деревнях есть кабаки и трактиры, где ты мог бы хорошо провести день, - и там есть девушки, с которыми можно танцевать...

- Нет, - сказал Крабат. - Я о таком не думаю. Что, мне лучше должно быть, чем моим товарищам по работе?

- Тебе - должно, - прояснил Мастер. - Я не вижу причин, почему бы мне не вознаградить тебя за усердие и настойчивость в изучении Тайной науки, которые ты прилагаешь каждый день в гораздо большей степени, чем кто-либо другой.

Утром следующего воскресенья, когда парни готовились к работе, Крабат собирался сделать то же самое. Тут подошёл Ханцо и отвёл его в сторонку.

- Не знаю, что случилось, - сказал он, - но Мастер освободил тебя на сегодня. Я тебе должен напомнить, что до завтрашнего утра он на мельнице тебя видеть не хочет - всё остальное ты знаешь.

- Да, - проворчал Крабат, - уж знаю.

Он натянул свою выходную куртку и - остальные парни в то время должны были работать, как каждое воскресенье - покинул дом.

За дровяным сараем он уселся на траву, чтобы подумать.

Мастер устроил ему ловушку, это было ясно, а значит, сейчас стоило наметить, как в неё не попасться. Одно казалось несомненным в любом случае: он мог пойти куда угодно, только не в Шварцкольм. Лучше всего было бы просто остаться сидеть здесь, за дровяным сараем на солнце, и весь день пробездельничать. Но это бы очень смахивало на то, что он раскусил умысел Мастера. "Тогда, выходит, - в Маукендорф! - подумал он. - А мимо Шварцкольма по большой дуге!"

Но, возможно, это тоже было ошибкой? Возможно, было бы умнее, если бы он не обходил Шварцкольм, а напротив, прошёл бы по нему через центр - ведь это кратчайший путь до Маукендорфа.

Разумеется, встретиться в Шварцкольме с Запевщицей он не имел права, ему надо было это предотвратить.

"Запевщица! - попросил он девушку, после того как произнёс заклинание. - Я должен тебя кое о чём попросить сегодня - это я, Крабат, прошу об этом. Ты не должна в этот день ни на шаг выходить из дома, что бы ни произошло. И в окно тоже не выглядывай, обещай мне!"

Крабат уповал на то, что Запевщица внимет его просьбе. Тут, как раз когда он хотел отправиться в путь, из-за угла дома показался Юро с пустой корзиной для дров.

- А, Крабат - да ты вроде не особенно торопишься уходить. Можно мне немного посидеть с тобой на траве, да?

Как тогда, после провалившейся конеторговли, он, порывшись в кармане, вытащил деревяшку и очертил кругом то место, на котором они сидели, дополнил круг пентаграммой и тремя крестами.

- Ты мог, наверно, догадаться, что с комарами и мухами это никак не связано, - заметил он, подмигнув.

Крабат признался ему, что уже тогда у него были некоторые сомнения.

- Ты устраиваешь так, что Мастер не может нас ни видеть, ни слышать, когда мы сидим здесь и разговариваем, ни вблизи, ни издалека - так ведь?

- Нет, - сказал Юро. - Он мог бы нас видеть и слышать, но он не будет этого делать, потому что он про нас забыл - вот как действует этот круг. Пока мы находимся в нём, Мастер думает о чём угодно - только не о тебе и не обо мне.

- Неглупо, - сказал Крабат, - неглупо... - и внезапно, будто было проронено ключевое слово, его озарило. Поражённо он взглянул на Юро. - Так это ты, - сказал он, - тебя должны благодарить за снег крестьяне - а Лышко за ротвейлеров! Ты не придурок, за какого мы все тебя держим - нет разве? - ты только притворяешься!

- А если бы и так? - возразил Юро. - Не хочу отрицать, я вовсе не такой тупой, как все считают. Но вот ты, не обижайся на меня, Крабат, глупее, чем о себе воображаешь.

- Я?

- Ведь ты всё ещё не заметил, что за игра здесь ведётся, на этой проклятой мельнице! Иначе бы додумался поумерить свой пыл, по крайней мере для видимости - или тебе не ясно, в какой опасности ты живёшь?

- Нет, почему, - сказал Крабат. - Я подозреваю об этом.

- Ни о чём ты не подозреваешь! - возразил ему Юро.

Он сорвал травинку и смял её между пальцев.

- Я тебе кое-что скажу, Крабат - я, все эти годы напролёт играющий дурня. Если ты продолжишь в том же духе, ты будешь следующим на этой мельнице, кому придётся в этом убедиться. Михал и Тонда и все остальные, кто лежат там, зарытые, на Пустоши, - все совершили ту же ошибку, что ты. Они слишком многому научились в Школе Чернокнижия, и Мастер это заметил. Ты же знаешь, что каждый год в новогоднюю ночь один из нас должен умереть за него.

- За Мастера?

- За него, - сказал Юро. - У него договор с... ну, с господином кумом. Ежегодно он должен приносить одного из своих учеников ему в жертву, иначе ею будет он сам.

- Откуда ты это знаешь?

- Глаза есть на лице, а над вещами, которые у тебя на виду, задумываешься. Кроме того, я прочитал это в Коракторе.

- Ты?

- Я дурень, как ты знаешь - или, скажем, как уверены Мастер и остальные. Поэтому меня не принимают всерьёз, поэтому я гожусь только для домашней работы. Я должен чистить, и драить, и мыть полы в комнатах - иногда и в Чёрной комнате, где лежит Корактор, прикованный к столу цепью и скрытый от всех, кто мог бы его прочесть. Это было бы нехорошо для Мастера - потому что там записано кое-что, что могло бы ему навредить, узнай кто из нас об этом.

- Но ты, - сказал Крабат, - ты можешь прочесть!

- Да, - сказал Юро. - И ты первый и единственный, кому я это доверяю. Есть один путь, чтоб положить конец делам Мастера - только один! Если ты знаешь девушку, которая тебя полюбила - ты можешь спастись. В случае, если она попросит Мастера освободить тебя, и в случае, если она пройдёт предписанную проверку.

- Как... проверку?

- Об этом в другой раз, когда у нас будет больше времени, - сказал Юро. - Пока что тебе нужно знать только вот что: берегись, чтоб Мастер не узнал, кто эта девушка - иначе с тобой будет как с Тондой.

- Ты говоришь о Воршуле?

- Да, - сказал Юро. - Мастер слишком рано узнал её имя, он измучил её снами до того, что от полного отчаяния она бросилась в воду.

Он ещё раз сорвал травинку и смял её.

- Тонда нашёл её на следующее утро. Он отнёс её домой к её родителям, там он положил её на пороге. С тех пор у него поседели волосы, силы его были сломлены, конец ты знаешь.

Крабат представил себе, что мог бы однажды утром найти Запевщицу, утопшую, с водорослями в волосах.

- Что ты советуешь мне? - спросил он.

- Что я тебе советую? - Юро сорвал третью травинку. - Иди сейчас в Маукендорф или куда угодно ещё - и попытайся сбить Мастера со следа как только сумеешь.

Крабат смотрел направо и налево, когда шёл через Шварцкольм. Запевщица не появлялась. Кто знает, что она рассказала своим, чтоб разъяснить им, почему не выходит из дома.

На постоялый двор Крабат завернул, чтобы немного передохнуть, он съел кусок чёрного хлеба с копчёным мясом и выпил вдогонку две рюмки водки. Затем он двинулся дальше в Маукендорф, там в кабаке уселся за стол и потребовал пива.

Вечером он танцевал с девушками, болтал с ними о разных глупостях, кружил им головы и начинал перепалки с парнями.

- Эй ты - свали отсюда!

Когда они разозлились и хотели вышвырнуть его на улицу, он щёлкнул пальцами - тут они остановились как вкопанные и не могли больше пошевелиться.

- Вы, бараны! - крикнул Крабат. - Вам бы, наверно, хотелось мне настучать по голове. Займитесь-ка лучше друг другом!

Тут на танцевальной площадке началась такая заваруха, какой ещё никогда не знал Маукендорф.

Летали кружки и трещали стулья. Парни дрались, будто обезумевшие. Слепо молотили они один другого.

Хозяин умоляюще ломал руки, девушки визжали, музыканты спасались бегством через окно.

- Вот так! - подзадоривал Крабат парней. - Вот так! Хорошенько наваляйте друг другу! Ещё давайте, ещё сильнее давайте!

Нелёгкая работа

Где он провёл воскресенье - вот что на следующее утро Мастер хотел знать от Крабата, - и как ему выходной.

- А, - проговорил Крабат, пожав плечами, - да в общем неплохо.

Потом он доложил Мастеру о посещении Маукендорфа, о танцульках и перепалке с деревенскими парнями. Всё это было довольно весело, но могло быть куда веселее, будь там с ним приятель с мельницы - Сташко, возможно, или Андруш, но точно так же сгодился бы любой другой.

- Или Лышко, например?

- Он - нет, - сказал Крабат, рискнув обидеть Мастера.

- А почему нет?

- Я его терпеть не могу, - сказал Крабат.

- Ты тоже не можешь? - Мастер рассмеялся. - Тогда насчёт Лышко мы единодушны. Ты, видно, удивлён?

- Да, - сказал Крабат. - Для меня это неожиданно.

Мастер оглядел его сверху донизу - благожелательно с виду, хотя и не без насмешки.

- Это то, что мне в тебе нравится, Крабат - что ты честный и обо всём открыто сообщаешь мне своё мнение.

Крабат не поднимал взгляд на Мастера. Он не знал, были ли его слова правдой: они могли означать и скрытую угрозу. В любом случае, Крабат был рад, когда мельник сменил тему.

- Но вот что касается другого, о чём мы перед тем говорили, то запомни одно, Крабат: ты отныне сам можешь по воскресеньям выходить прогуляться, когда захочешь, а можешь и дома оставаться, если тебе так больше нравится. Но это привилегия, которую только тебе, своему лучшему ученику, я предоставляю - и на этом баста!

Крабат горел желанием тайно пересечься с Юро; Юро, напротив, избегал его с тех пор, как в воскресенье они поговорили друг с другом за дровяным сараем. Крабат охотно бы хоть в мыслях вышёл с ним на связь, но внутри Тайного Братства колдовство не действовало.

Когда они наконец повстречались один на один на кухне, Юро дал ему понять, чтобы Крабат потерпел несколько дней "с ножом, который ты мне недавно на заточку отдал. Когда будет готов, я приду и тебе его принесу - я о тебе не забыл".

- Хорошо, - сказал Крабат. Он понял, что подразумевал Юро.

Пролетело полнедели, вот Мастер снова должен был отправиться на коне по местным землям, на два дня, может, и на три, как он сообщил перед отъездом.

В следующую ночь Крабата разбудил Юро.

- Пойдём на кухню - и там давай поговорим.

- А эти? - Крабат указал на других подмастерьев.

- Эти спят так глубоко и крепко, что ни одна молния и ни один гром их не разбудит, - заверил Юро. - Об этом уже позаботились.

На кухне Юро очертил стол и стулья колдовским кругом с пентаграммой и крестами. Он зажёг свечу, которую поставил между собой и Крабатом.

- Я заставил тебя ждать, - начал он. - Из осторожности, ты понимаешь. Никто не должен заподозрить, что мы тайком пересекаемся. Я тебе в прошлое воскресенье доверил много всякого, и ты, должно быть, о нём поразмыслил за это время.

- Да, - сказал Крабат. - Ты хотел указать путь, как мне спастись от Мастера - и заодно, если я тебя правильно понял, этим путём я смог бы отомстить за Тонду и Михала.

- Так и есть, - подтвердил Юро. - Если какая-нибудь девушка тебя полюбила, она может в последний вечер года прийти к Мастеру, чтобы попросить освободить тебя. Если она пройдёт проверку, как он от неё потребует, то в новогоднюю ночь должен будет умереть он.

- А проверка трудная? - спросил Крабат.

- Девушка должна показать, что она тебя знает, - сказал Юро. - Она должна отыскать тебя среди других подмастерьев и сказать: это он.

- А потом?

- Это всё, что написано в Коракторе - и, прочитав такое или услышав, решишь, что это просто детская игра.

Крабат вынужден был с ним согласиться - в случае, если дело этим и ограничивается и нет какой-нибудь загвоздки; он подумал о тайной приписке в колдовской книге, например, или о скрытом двойном смысле, который может содержаться в предписании Корактора, - надо знать дословный текст...

- Дословный текст, - заверил Юро, - ясный и однозначный. Но Мастер понимает его, трактуя на свой особый манер.

Он взялся за щипцы и срезал закоптившийся фитиль свечи.

- Годы назад, когда я был ещё относительно новеньким в Козельбрухе, один из наших товарищей, некий Янко, пошёл на это. Его девушка точно в последний вечер года появилась тут и попросила мельника освободить его. "Хорошо, - сказал Мастер, - если ты отыщешь Янко, он свободен и ты можешь забрать его с собой, как написано". Потом он повёл её в Чёрную комнату, где мы, все двенадцать, сидели на шесте в обличии воронов. Он заставил нас всех засунуть клюв под левое крыло. Так вот мы и сидели, а девушка была не в силах разобрать, кто из нас Янко.

"Ну?" - спросил Мастер.

"Это вон тот, крайний в ряду справа - или вот этот, в середине, или другой? Обдумай спокойно, ты ведь знаешь, что от этого зависит". Это она знает, сказала девушка. А затем она после некоторого колебания показала на одного из нас, наудачу - и выяснилось, что то был Кито.

- И? - спросил Крабат.

- Они уже не дожили до новогоднего утра - Янко не дожил, и девушка тоже.

- А с тех пор?

- Только Тонда ещё раз посмел, с Воршулиной помощью - но это ты ведь знаешь.

Снова закоптила свеча, и ещё раз Юро обрезал фитиль.

- Одного я не понимаю, - сказал Крабат после долгого молчания. - Почему никто другой никогда не пытался пойти этим путём?

- Большинство, - пояснил Юро, - не знают о нём - а те немногие, кто в курсе, из года в год надеются, что пронесёт: нас двенадцать, а это ведь только одного настигает, каждую новогоднюю ночь. Кроме того, кое-что ещё роль играет, о чём тебе следует знать. Предположим, что девушка пройдёт проверку и Мастер будет побеждён - тогда в мгновение его смерти пропадёт всё, чему он нас когда-либо научил: тогда одним махом мы снова станем лишь обычными мельничными работниками - и конец всему колдовству.

- А так бы не было, если б Мастер скончался по-другому?

- Нет, - сказал Юро. - И это ещё одна причина для немногих посвящённых, чтоб ежегодно мириться со смертью одного из товарищей.

- А ты? - спросил Крабат. - Сам ты тоже ничего с этим не сделал?

- Потому что я в себя не верю, - сказал Юро. - И потому что у меня нет девушки, которая бы попросила меня освободить.

Он подвигал обеими руками подсвечник, вращая его по столешнице туда и сюда, медленно и изучающе, будто хотел найти в нём что-то определённое, что было для него важно.

- Чтоб мы правильно друг друга понимали, - заметил он наконец. - Пока тебе не нужно принимать решение, Крабат, окончательное решение. Но мы уже сейчас должны начать делать всё, что в наших силах, и позаботиться заранее, чтоб ты смог облегчить девушке проверку, если потребуется.

- Но это же я могу! - сказал Крабат. - Я ей в мыслях передам необходимое - так же выйдёт, это ведь мы уже изучали!

- Так не выйдёт, - возразил ему Юро.

- Нет?

- Потому что во власти Мастера этому помешать. Так он сделал с Янко - и так же он сделает в этот раз, тут нет сомнений.

- Что тогда? - спросил Крабат.

- Ты должен, - сказал Юро, - за лето и осень добиться того, чтоб тебе под силу стало противостоять воле Мастера. Когда мы в обличии воронов усядемся на шесте и он велит нам: "Суньте клювы под левое крыло!" - ты должен будешь ухитриться единственный из всех засунуть клюв под правое. Ты понимаешь меня. Если на проверке ты поведёшь себя иначе, чем мы, все остальные, то дашь себя опознать: девушка поймёт тогда, на какого ворона ей надо указать, и готово.

- И что мы можем сделать? - заметил Крабат.

- Ты будешь тренировать свою волю.

- Больше ничего?

- Этого более, чем достаточно, как ты заметишь. Давай начнём?

Крабат был согласен.

- Предположим, - проговорил Юро, - что я Мастер. Когда я дам тебе приказ, ты попытаешься сделать противоположное тому, что я сказал. То есть если я тебе приказываю передвинуть что-то справа налево, ты передвигаешь слева направо. Когда от тебя требуется встать, ты продолжаешь сидеть. Пожелаю, чтоб ты глядел мне в лицо, ты тогда смотришь в сторону. Это ясно?

- Это ясно, - сказал Крабат.

- Хорошо, тогда приступим.

Юро указал на подсвечник, который стоял между ними.

- Возьми его, - повелел он, - и передвинь ближе к себе!

Крабат протянул руку к подсвечнику с твёрдым намерением отодвинуть его прочь от себя, в сторону Юро - но натолкнулся на сопротивление. Сила, которая противодействовала его собственной силе воли, обхватила его, и от этого на мгновение его будто парализовало. Затем разгорелся безмолвный поединок. С одной стороны приказ Юро - с другой Крабат, который желал не мытьём, так катаньем ему противостоять.

Он всё ещё был полон решимости отодвинуть подсвечник. "Прочь, от себя! - думал он. - Прочь, прочь!"

Но он заметил, как воля Юро постепенно овладевала его волей, как одна медленно гасила другую.

- Как ты... прикажешь, - услышал наконец Крабат свои слова.

Затем он послушно притянул свечу к себе. Он был словно выскоблен изнутри. Если бы кто-то сказал ему, что он уже мёртв, он бы поверил.

- Не отчаивайся!

Издалека он услышал голос Юро. Затем почувствовал, как тот положил руку ему на плечо, и снова, на это раз совсем рядом, услышал, как Юро говорил:

- Не забывай, что это была первая попытка, Крабат.

С этого времени все ночи, в которые мельника не было дома, они проводили на кухне. Там Крабат упражнялся под руководством Юро одолевать своей собственной волей волю друга; это была тяжёлая работа для обоих, и довольно часто казалось, что Крабат готов пасть духом - "потому что я же с этим не справлюсь - и если уж я должен умереть, то по крайней мере не хочу быть виновным в том, что и девушка погибнет, понимаешь ты это?"

- Да, - говорил тогда Юро, - это я понимаю, Крабат - но ведь девушка ещё ни во что не посвящена. Тебе пока вообще не нужно раздумывать, так ты решишь или эдак. Важнее, чтобы мы продолжали. Если ты не потеряешь мужества и не сдашься - вот увидишь, как хорошо у нас будет получаться к концу года, поверь мне!

Снова, уже в который раз, начиналась по новой эта канитель - и постепенно, к концу лета, стали время от времени появляться первые успехи.

Орёл султана

Зародились ли у Мастера подозрения? Вышел ли он - возможно, с помощью Лышко - на след Крабата и Юро?

В один из первых сентябрьских вечеров он позвал парней посидеть и выпить, и после того, как они собрались за большим столом в комнате Мастера и стакан у каждого был наполнен, неожиданно провозгласил тост "за дружбу!" Юро и Крабат озадаченно переглянулись через стол.

- Пейте до дна! - воскликнул Мастер. - Пейте все до дна!

Потом дал Лобошу по новой наполнить свой стакан и сказал:

- Я в прошлое лето рассказывал вам об Ирко, моём лучшем друге. И я не скрыл от вас, что однажды его прикончил. Как до этого дошло, узнайте теперь... Это было в годы Великой Турецкой войны, Ирко и мне пришлось тогда на какое-то время исчезнуть из Лужиц, мы разбежались. Я завербовался в войска Кайзера, где служил мушкетёром, в то время как Ирко - о чём я подозревать не мог - нанялся к турецкому султану магом.

Кайзерским командующим был маршал Саксонии. Он завёл нас далёко в Венгрию, где мы на несколько недель расположились напротив турецких войск, укрывшись всем скопом - друзья, враги - в укреплённом лагере. Война не сильно ощущалась, разве что время от времени вступали в перестрелку патрули с обеих сторон и пушки пристреливались на разных точках передовой. А потом однажды утром выяснилось, что турки ночью добрались до маршала Саксонии и похитили его, очевидно при помощи колдовства. Вскоре после этого к нашим окопам прискакал парламентёр: маршал, как пленник, находится в руках султана, его освободят, в случае если наши войска в течение шести дней отступят из Венгрии, в противном случае на утро седьмого дня он будет удавлен. Смятение было огромное, и поскольку я не знал, что в турецком лагере был Ирко, я вызвался вернуть маршала.

Мастер осушил стакан одним глотком, подозвал Лобоша, велел ему подлить и продолжил:

- Хотя наш капитан объявил меня сумасшедшим, он доложил всё господину полковнику, который показал меня генералу, а тот отправился со мной к герцогу Лихтенбергскому, принявшему на себя командование вместо маршала. Сначала герцог тоже совсем не хотел мне поверить, тогда я на его глазах сделал офицеров штаба попугаями, генерала же, который меня к нему привёл, золотым фазаном. Большего не понадобилось, чтобы переубедить герцога. Он велел мне срочно превратить этих господ обратно и пообещал мне в случае, если мне удастся вернуть маршала, награду в тысячу дукатов. Затем он распорядился показать мне его собственных верховых лошадей, и одну я мог себе выбрать.

Ещё раз Мастер прервал свой рассказ, чтобы выпить, и ещё раз пришлось Лобошу наполнить его стакан, прежде чем он заговорил дальше.

- Я мог бы сейчас просто продолжить мою историю, - сказал он, - но мне пришло в голову кое-что получше. Пусть остальное вы переживёте сами: Крабат возьмёт на себя мою собственную партию, роль искушённого в колдовстве мушкетёра, который хочет освободить маршала Саксонии - и теперь нам ещё нужен Ирко...

Он переводил взгляд с одного парня на другого, он рассмотрел Ханцо, он рассмотрел Андруша и Сташко. Под конец взгляд его глаза остановился на Юро.

- Ты, может быть... - проговорил он. - Ты будешь Ирко, если не против.

- Хорошо, - сказал Юро равнодушно. - Кто-то же должен побыть.

Крабата не обманула его ухмылка. Обоим было ясно, что Мастер хочет испытать их. А значит, им нужно было остерегаться, чтобы не выдать себя.

Мельник раскрошил щепотку высушенной травы над пламенем свечи, тяжёлый дурманящий запах разнёсся по комнате, у мукомолов отяжелели веки.

- Закройте глаза! - велел Мастер. - Тогда вы увидите, что произошло в Венгрии. А вот Юро и Крабат будут действовать - так, как сделали Ирко и я, тогда, в Великую Турецкую войну...

Крабат почувствовал, как свинцовая усталость наполняла его, как он медленно засыпал. Голос Мастера звучал далеко и монотонно:

- Юро, маг султана, пребывает у турок, он присягнул на полумесяце... А Крабат, мушкетёр Крабат в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую руку от герцога Лихтенбергского и осматривает лошадей, которых ему показывают...

Крабат, мушкетёр Крабат в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую руку от герцога Лихтенбергского и осматривает лошадей, которых ему показывают. Больше всего ему нравится вороной с крошечной белой меткой на лбу, она отдалённо смахивает на пентаграмму.

- Дайте мне вот этого, - требует он.

Герцог велит оседлать и взнуздать ему вороного. Крабат заряжает своё оружие, он вешает его через плечо и запрыгивает на лошадь. Он делает круг лёгкой рысью по парадной площади, затем пришпоривает коня и пускается галопом на герцога и его свиту - выглядит так, будто он хочет втоптать их в землю. Господа испуганно рассыпаются в стороны - но Крабат проносится над их белыми напудренными головами, и, ко всеобщему изумлению, вороной круто поднимает его в воздух. Мало того! Конь и всадник, помчавшись прочь, начинают растворяться в дали, всё сильнее и сильнее, пока совсем не скрываются с глаз - даже с глаз господина генерала-фельдцейхмейстера графа Галласа, что располагает самой лучшей подзорной трубой в кайзерской армии.

Крабат скачет на головокружительной высоте, как другие люди скачут по ровному полю. Скоро он высматривает на краю разрушенной деревни первых турок. Он видит, как их пёстрые тюрбаны сверкают на солнце, он видит, как за габионами выстраиваются орудия, он видит, как гусары скачут меж полевых караулов туда-сюда. Он сам и его конь, однако же, для всех невидимы. Лошади турок раздувают от страха ноздри, собаки начинают выть и поджимать хвосты.

Над турецким лагерем развеваются на ветру зелёные знамёна пророка. Крабат направляет своего вороного к земле, осторожно даёт ему приземлиться. Недалеко от шатра, где обитает султан, он обнаруживает нечто вроде маленькой палатки, которую охраняют что-то около двадцати до зубов вооружённых янычаров.

Ведя вороного за уздечку, он заходит внутрь - и верно, там примостился на складном стуле, подперев голову руками, известный герой войны и пожиратель турок из Дрездена. Крабат делает себя видимым, откашливается, шагает к маршалу - и пугается.

У полководца чёрная кожаная накладка на левом глазу!

- Что такое? - каркает он на Крабата по-вороньему хриплым голосом. - Ты на службе у турок? Как ты вошёл ко мне в палатку?

- Разрешите доложить, - говорит Крабат. - У меня приказ вывезти Ваше Превосходительство. Мой конь стоит наготове.

Теперь и вороной снова принимает видимый облик.

- Если Ваше Превосходительство ничего не имеет против... - роняет Крабат.

Он запрыгивает на коня и показывает маршалу, чтоб садился позади него. И они выносятся вон из палатки.

Янычары так озадачены, что пальцем не успевают пошевелить. Беспрерывно крича "Дорогу!", Крабат вместе с освобождённым маршалом устремляется по узкому проходу прочь из лагеря. При виде них нубийская гвардия султана даже роняет копья и сабли.

- Нно-о! - кричит Крабат и, - придержитесь, Ваше Превосходительство!

Никто не смеет встать у них на пути. Уже они на выходе из лагеря, уже в чистом поле. Вот Крабат поднимает вороного в воздух, и лишь теперь турки начинают палить в них из всех стволов - шумит и свистит только так.

Крабат настроен на лучшее, он не боится турецких пуль.

- Если эти парни хотят в нас попасть, они должны стрелять в нас чем-нибудь золотым, - учит он маршала. - Пули из железа и свинца не причинят нам никакого вреда - и стрелы тоже.

Выстрелы стихают, пальба прекращается. Тут оба наездника слышат шелест и гул со стороны турецкого лагеря, и звуки стремительно приближаются. Крабату нельзя оборачиваться, пока он скачет по воздуху, поэтому он просит своего спутника посмотреть назад.

Маршал сообщает о громадном чёрном орле, который их преследует.

- Он нападает с высоты, спиной к солнцу, клювом - в направлении нас!

Крабат произносит колдовское заклинание - и между орлом и ними громоздятся тяжёлые тучи, серые и густые, горы из тумана.

Орёл пробивает их.

- Вот! - каркает Маршал. - Он идёт в атаку!

Крабат давно смекнул, что это за орёл такой их преследует; его нисколько не удивляет, что тот их окликает.

- Поверните! - кричит орёл, - Или смерть вам!

Он кричит голосом, который Крабат знает. Откуда он знает его? Нет времени задумываться об этом! По его знаку поднимается буря, которая отбрасывает орла, которая должна смести его с неба как метёлку из перьев - но снова не удаётся: орёл султана не уступит любому урагану.

- Поверните! - кричит он. - Признайте поражение, пока не слишком поздно!

"Голос!" - думает Крабат. Теперь он его вспомнил: это голос Юро, голос друга, с которым они вместе работали подмастерьями на мельнице, много лет назад в Козельбрухе.

- Орёл! - докладывает маршал. - Сейчас он нас нагонит!

Внезапно Крабат вспоминает, кому принадлежит и этот голос, что каркает ему в ухо:

- Твоя пушка, мушкетёр! Почему ты просто не пристрелишь это чудовище?

- Потому что у меня нет ничего золотого, чтоб им стрелять.

Крабат рад, ведь это даже правда. Но маршал Саксонии - или кто там ещё сидит позади него - маршал отрывает золотую пуговицу от своего мундира.

- Заряди ею мушкет - и стреляй же!

Юро, орёл Юро, на расстоянии лишь нескольких взмахов крыльев от них. Крабат не думает и во сне убивать его. Он делает вид, что вставляет золотую пуговицу в ствол своего оружия - в действительности он даёт ей выскользнуть из руки.

- Стреляй же! - напирает маршал. - Стреляй же!

Не поворачивая головы, Крабат выстреливает в преследователя из мушкета, через левое плечо: холостым, как он знает, там лишь порох, в стволе нет золотой пуговицы.

Грохает выстрел - и внезапно пронзительный предсмертный крик:

- Крабат! Кра-баа-аат!

Крабат пугается, роняет мушкет, затем закрывает лицо руками и плачет.

"Крабат! - стоит у него в ушах. - Кра-баа-аат!"

Крабат со стоном вскочил. Как так получилось, что один миг - и он сидит здесь за столом, с Андрушем, и Петаром, и Мертеном, и всеми остальными? Как они вытаращились на него, бледные и испуганные - и каждый тут же опускал взгляд, когда замечал, что Крабат смотрит на него!

Мастер сидел на своём месте, будто мертвец, откинувшись назад, молча, словно прислушивался к чему-то вдалеке.

Не двигался и Юро. Он лежал, навалившись на стол, лицом вниз, с раскинутыми руками: ещё несколько мгновений назад - крылами орла, шелестящими крыльями. Рядом с Юро - опрокинутый стакан. Пятно на столе, тёмно-красное - вино или кровь?

Лобош бросился с рыданиями к Юро.

- Он мёртв, он мёртв! - кричал он. - Крабат, ты его прикончил!

Крабат почувствовал комок в горле, он рванул обеими руками рубашку.

Тут он увидел, как Юро шевельнул одной рукой - и потом другой. Медленно, казалось, жизнь возвращалась в его тело. Он оперся на руки, он поднял лицо - круглое красное пятно на лбу, на два пальца выше переносицы.

- Юро! - маленький Лобош обхватил его за плечи. - Так ты всё-таки жив, Юро - ты всё-таки жив!

- А ты что же думал? - заметил Юро. - Мы же всё это просто сыграли. Только башка у меня гудит от выстрела Крабата, в следующий раз пусть кто-то другой изображает этого Ирко, с меня достаточно, я пошёл спать.

Мукомолы рассмеялись с облегчением, а Андруш высказал то, что все они думали:

- Иди-иди спать, брат, иди-иди! Самое главное, что ты это пережил!

Крабат сидел за столом, как окаменевший. Выстрел и крик - и сразу радостная суматоха - как сочеталось одно с другим?

- Прекратить! - вмешался Мастер. - Прекратить, я этого не потерплю, сядьте на место и замолчите!

Он вскочил, он опирался одной рукой о стол, другою сжимал стакан так, будто хотел его раздавить.

- Что вы увидели, - крикнул он, - это был только кошмарный сон, от которого просыпаются - и потом его помнят... Я, однако, историю с Ирко не во сне увидел - я его застрелил! Я убил своего друга, должен был его убить - как это сделал и Крабат, как каждый из вас сделал бы на моём месте, каждый!

Он ударил кулаком по столу так, что заплясали стаканы, он схватил кувшин с вином и стал пить из него, порывисто, жадно. Затем он бросил кувшин об стену и крикнул:

- Идите теперь! Пошли вон, все вон отсюда! Я хочу быть один - один - один!

Хотел быть один и Крабат, он ускользнул с мельницы. Была безлунная, но звёздная ночь. Он шагал через мокрый луг к мельничному пруду - и когда взглянул вниз на чёрную воду, из которой ему навстречу светили звёзды, то ощутил потребность искупаться. Он сбросил одежду, скользнул в пруд и немного отплыл от берега.

Вода была холодной, от этого у него прояснилось в голове - пожалуй, это было ему нужно после всего, что произошло в этот вечер. Десятки раз он нырял и снова выныривал, затем, фыркая и стуча зубами, он развернулся обратно к берегу.

Там стоял Юро с одеялом.

- Ты простудишься, Крабат! Выходи оттуда, что это такое!

Он помог Крабату выбраться на сушу, завернул его в одеяло, хотел его вытереть.

Крабат высвободился.

- Я этого не понимаю, Юро, - сказал он. - Я этого не понимаю - как так я в тебя выстрелил.

- Ты в меня не выстрелил, Крабат - не золотой пуговицей.

- Ты понял?

- Я это предвидел, Крабат, я же тебя знаю, - Юро ткнул его в бок. - Такой предсмертный крик, наверно, ужасно звучит, но он мне ничего не стоил.

- А пятно на лбу? - спросил Крабат.

- А - это! - заметил Юро со смехом. - Не забывай, что я немного сведущ в Тайной науке - на такое дурня Юро как раз и хватает.

Колечко из волос

За лето Крабат несколько раз воспользовался своей прерогативой и уходил в воскресенье прогуляться - не столько для развлечения, сколько для того, чтоб не подать Мастеру новых поводов для подозрений. Сам он, однако, не мог отделаться от подозрения, что мельник по-прежнему готовит для него ловушку.

С тех пор, как он выстрелил в Юро, прошло три недели, в которые Мастер едва обменялся с Крабатом несколькими словами, а затем однажды вечером он сказал Крабату - и сказал мимоходом, как, бывает, говорят о несущественном:

- В следующее воскресенье ты, верно, пойдёшь в Шварцкольм - или как?

- С чего? - спросил Крабат.

- В воскресенье там ярмарка - мне так думается, что это вполне причина пойти.

- Посмотрим, - заметил Крабат. - Ты ведь знаешь, меня не тянет выходить в свет, когда никто из наших не идёт.

Вслед за тем он спросил у Юро совета, что ему делать.

- Сходить, - сказал Юро. - Иначе как?

- С этим много сложностей, - заметил Крабат.

- Ведь и на кону немало, - сказал Юро. - К тому же это была бы хорошая возможность поговорить с девушкой.

Крабат был ошеломлён.

- Ты знаешь, что она из Шварцкольма?

- С тех пор как мы сидели у пасхального костра. Было совсем несложно догадаться.

- Так она тебе знакома?

- Нет, - сказал Юро. - И знакомиться с ней я совсем не хочу. Чего я не знаю, никто не сможет из меня вытянуть.

- Но разве, - спросил Крабат, - это укроется от Мастера, если мы встретимся?

- Ты ведь знаешь, - возразил Юро, - как чертят круг, - он полез в карман, сунул Крабату деревяшку в руку. - Возьми это - и встреться со своей девушкой, поговори с ней!

В субботу Крабат рано пошёл в постель. Он хотел побыть один, он хотел в тишине ещё раз всё взвесить - следует ли ему встречаться с Запевщицей. Может ли он рискнуть и уже сейчас во всё её посвятить?

Во время ночных тренировок Крабату всё чаще удавалось в последнее время противостоять приказам Юро. Иногда даже Юро выматывался первый. Хотя, замечал он, это не так уж много значило - вот уж точно нельзя Крабату впадать в ошибку и недооценивать Мастера - но если посмотреть в целом, дела у них обстояли неплохо.

Уверенность Крабата возрастала от раза к разу. Пумпхут же тоже победил мельника - почему бы нельзя и ему? Он рассчитывал на помощь Юро - и на помощь Запевщицы.

Но как раз с последним Крабат всё ещё пребывал в сомнениях: можно ли ему вовлекать Запевщицу в эту историю. Кто дал ему право на это? Стоила ли его жизнь того, чтобы ставить её жизнь на карту?

Крабат был в нерешительности. С одной стороны, он вынужден был согласиться с Юро: возможность увидеться была удобная - кто знает, когда она выпадет снова. Если бы только не другое - нерешённый вопрос, стоит ли ему уже завтра всё рассказать Запевщице, когда он ещё и сам для себя не разобрался.

"А если я ей, - пронеслось у него в голове, - расскажу лишь столько, чтобы она в целом представляла, о чём речь - но о дне и часе испытания умолчу?.."

Крабат почувствовал облегчение.

"Это значит, что ей не нужно будет очертя голову принимать решение - а я выиграю отсрочку, чтобы выждать ещё, как пойдут дела дальше: если понадобится, то до последнего".

Товарищи по работе позавидовали Крабату, когда в воскресенье он объяснил за столом, что мельник до конца дня отпустил его с работы, потому что в Шварцкольме сегодня ярмарка.

- Ярмарка! - воскликнул Лобош. - Как только слово слышу - так и вижу перед собой полные противни пирогов с крошкой и горы сладких булочек! Принесёшь мне хотя бы чего-нибудь попробовать?

"Ну конечно", - хотел сказать Крабат, но Лышко опередил его, заметив: что это только воображает себе Лобош, или что же, он думает, что у Крабата не найдется чего получше в Шварцкольме, чем думать о пирогах.

- Нет! - возразил ему Лобош. - Чего получше нет ни на одной ярмарке! - он сказал это так уверенно, что все невольно засмеялись.

Крабат взял у Юро один из платков, в которых они брали с собой полдник, когда шли работать в лесу или на торфяник; платок он сложил и сунул под шапку, затем проронил:

- Посмотрим, Лобош, что для тебя останется...

Крабат выбрел из дома, он пересёк ближнюю часть Козельбрух и по другую сторону леса двинулся просёлком, который огибал Шварцкольм. На месте, где он в пасхальное утро встретился с Запевщицей, он начертил колдовской круг и опустился внутри него на землю.

Солнце сияло, было приятно тепло для этого времени года. Погода для ярмарки, одним словом. Крабат поднял взгляд на деревню.

С плодовых деревьев в саду уже собрали фрукты, дюжина забытых яблок светилась жёлтым и красным из увядающей листвы.

Вполголоса он произнёс заклинание, затем направил все мысли к девушке.

"Тут на траве сидит кто-то, - дал он знать Запевщице, - кто должен с тобой поговорить. Высвободись для него на некоторое время, он обещает тебе, что это недолго будет. Никто не должен заметить, куда ты идёшь и с кем ты встречаешься: об этом он просит тебя - и он надеется, что ты сможешь прийти".

Некоторое время, знал он, ему придётся подождать. Он лёг на спину, сложив руки под головой, чтобы ещё раз обдумать, что он хочет сказать Запевщице. Небо было высоким и ясно-голубым, как бывает только осенью - и пока он так глядел вверх, веки у него отяжелели.

Когда он проснулся, Запевщица сидела возле него на лужайке. Он не мог понять, почему она внезапно оказалась рядом. Она сидела так, терпеливо ожидая, в своей плиссированной воскресной юбке, с пёстрым, в цветочек, шёлковым платком на плечах, волосы скрыты под льняным белым чепчиком, окаймлённым кружевами.

- Запевщица, - спросил он, - ты уже долго здесь? Почему ты меня не разбудила?

- Потому что у меня есть время, - сказала она. - И я тут подумала, что будет лучше, если ты сам проснёшься.

Он оперся на правый локоть.

- Давно уже, - начал он, - как мы не виделись.

- Да, уже давно, - Запевщица потеребила свой платок. - Только во сне ты иногда бываешь со мной. Мы проходили под деревьями, помнишь?

Крабат чуть засмеялся.

- Да, под деревьями, - сказал он. - Было лето - и было тепло - и ты была в светлой блузе... Это я помню, словно бы всё вчера происходило.

- И я тоже помню.

Запевщица кивнула, она повернула к нему лицо.

- Что это - о чём ты хотел со мной поговорить?

- А, - откликнулся Крабат, - я об этом почти забыл. Ты могла бы, если хочешь, спасти мне жизнь...

- Жизнь? - спросила она.

- Да, - сказал Крабат.

- И как?

- Рассказать-то быстро.

Он сообщил ей, в какую опасность он попал и как она может ему помочь - при условии, что отыщет его среди воронов.

- Это должно быть нетрудно - с твоей помощью, - заметила она.

- Трудно, нет ли, - возразил ей Крабат. - Если только ты понимаешь, что поплатишься и собственной жизнью, если не пройдёшь проверку...

Запевщица не колебалась ни мгновения.

- Твоя жизнь, - сказала она, - стоит моей. Когда мне нужно прийти к мельнику и попросить тебя освободить?

- Этого, - проговорил Крабат, - я тебя сегодня ещё не могу сказать. Я пошлю тебе весть, когда будет пора, в крайнем случае - через друга.

Затем он попросил её описать ему дом, в котором она живёт. Она сделала это и спросила его, есть ли у него с собой нож.

- Вот, - сказал Крабат.

Он протянул ей нож Тонды. Лезвие было чёрным, как всегда в последнее время - но сейчас, когда Запевщица взяла его в руки, нож стал блестящим.

Она развязала чепчик, она отрезала прядь своих волос; из неё она свернула узкое кольцо, которое дала Крабату.

- Пусть оно будет нашим знаком, - сказала она. - Если твой друг принесёт его мне, я буду уверена, что всё, им сказанное, идёт от тебя.

- Спасибо тебе.

Крабат положил колечко из волос в нагрудный карман своей рабочей куртки.

- Тебе надо теперь идти обратно в Шварцкольм, а я приду позднее, - сказал он. - И мы не знаем друг друга на ярмарке - не забудь этого!

- "Не знаем друг друга"- значит "не танцуем друг с другом"? - спросила Запевщица.

- В общем-то нет, - заметил Крабат. - Но нельзя слишком часто, ты поймёшь.

- Да, это я понимаю.

С этими словами Запевщица поднялась, расправила складки своей юбки и пошла обратно в Шварцкольм, где между тем музыканты уже заиграли ярмарочную музыку.

Перед зданием постоялого двора разместили столы и скамейки - с четырёх сторон от танцевальной площадки, где молодёжь уже старательно кружилась, когда подошёл Крабат. Старшие солидно восседали на своих местах и пристально глядели на парней и девушек; мужчины, курившие трубки, за кружками пива, казались почти тщедушными в коричневых и голубых воскресных костюмах - рядом с женщинами, которые в своих праздничных нарядах гляделись как пёстрые наседки и за ярмарочными пирогами и молоком с мёдом болтали о молодых на танцевальной площадке: кто там кому подходит, а кто кому не очень или вовсе нет, и слышали ли уже, что этот и та скоро поженятся, а вот между младшеньким кузнеца и бартошевской Франто почитай что всё кончено.

Музыканты на своём помосте у стены дома - четыре пустые бочки служили фундаментом для платформы, её устроили из уложенных одна на другую створок овинных ворот, которые староста велел притащить сюда для этой цели, - музыканты играли на скрипках и кларнетах, зазывая на танцы, не был забыт и контрабас с его "бум-бум". И стоило им разок отложить инструменты, чтобы освежиться пивом - что вообще-то было их полным правом - тут же со всех мест закричали:

- Эй вы там, наверху! Вы тут чтобы играть или чтобы квасить?

Крабат смешался с молодёжью. Он танцевал со всеми девушками, без разбора и бесшабашно, с кем придётся, то с одной, то с другой.

И с Запевщицей он танцевал время от времени. Он танцевал с ней как с другими, хоть ему и трудно было уступать её другим парням.

Запевщица смекнула, что они не имеют права себя выдать. Они болтали друг с другом, как обычно болтают за танцами, всякую чушь и глупости. Только её глаза всерьёз говорили с Крабатом, но это замечал лишь он один - и когда замечал это, то избегал, насколько возможно, встречаться с ней взглядом.

Так и случилось, что даже у крестьянок за столами не зародилось никаких подозрений, и старуха, что была на левый глаз слепа (Крабат обнаружил её лишь сейчас), не составляла исключения.

Однако с этого момента Крабат предпочёл больше не приглашать Запевщицу на танец.

И так уже недолго осталось до наступления вечера. Крестьяне и их жёны пошли по домам, парни и девушки отправились с музыкантами в овин - там на току они продолжали танцевать.

Крабат остался снаружи. Он счёл, что будет умнее сейчас пойти домой, обратно в Козельбрух. Уж Запевщица поймёт, если теперь он оставит её одну.

Он приподнял на прощание шапку - и тут почувствовал что-то тёплое на голове, что-то мягкое.

"Лобош!" - вспомнил он.

Крабат стянул концы платка крест-накрест. Затем у покинутого стола напихал внутрь пирогов с присыпкой и булочек, пока не набил под завязку.

Предложение

Чем ближе подходила зима, тем медленнее, казалось Крабату, текло время. С середины ноября в некоторые дни у него бывало чувство, что оно вообще больше не идёт.

Порой, когда никого другого не было поблизости, он проверял, на месте ли ещё колечко из волос, что ему дала Запевщица. Как только он нащупывал его в нагрудном кармане рабочей куртки, его наполняло чувство уверенности. "Всё будет хорошо, - думалось ему тогда. - Всё будет хорошо".

В последнее время редко случалось так, чтоб Мастер на ночь отлучался из дома. Почуял ли он, что грядёт опасность - что за его спиной напряжённо готовится что-то, чего он должен остерегаться?

Крабат и Юро использовали эти немногие ночи, чтобы неусыпно продолжать свои упражнения. У Крабата всё чаще выходило противостоять Юро.

Когда они в очередной раз сидели за кухонным столом один напротив другого, вышло так, что Крабат вытащил колечко из волос из кармана. Ни о чём не помышляя, он надел его на мизинец левой руки. Со следующим приказом, который отдал Юро, Крабат тут же сделал наоборот - это удалось ему так стремительно и легко, что просто удивляло.

- Эй! - заметил Юро. - Было похоже, как будто твои силы вдруг разом удвоились - с чем ты это свяжешь?

- Не знаю, - ответил Крабат. - Получилось случайно?

- Давай обдумаем! - Юро испытующе глядел на него. - Должно быть что-то, что помогло тебе проявить такую неожиданную силу.

- Но что? - рассудил Крабат. - Кольцо - навряд ли...

- Какое кольцо? - спросил Юро.

- Да колечко из волос. Девушка дала его мне, в ярмарочное воскресенье. Я его только что надел - но какая же связь может быть между кольцом и моими силами?

- Не скажи! - возразил ему Юро. - Мы это проверим, тогда будем знать.

Он проверили кольцо, и скоро не осталось никаких сомнений: когда Крабат надевал его на палец, он играючи справлялся с Юро - а когда снимал, всё было как обычно.

- Дело ясное, - заметил Юро. - С помощью кольца ты по-любому одолеешь Мастера.

- Но как так выходит? - спросил Крабат. - Ты, что же, веришь, что девушка умеет колдовать?

- Иначе, чем мы, - сказал Юро. - Есть род колдовства, которому надо кропотливо обучаться - это то, что записано в Коракторе, символ за символом и заклинание за заклинанием. Но ещё есть такое, что растёт из глубин сердца - из заботы о ком-то, кого любишь. Я знаю, что это тяжело постигнуть - но тебе стоит этому поверить, Крабат.

На следующее утро, когда Ханцо разбудил парней и они пошли к колодцу, то увидели, что за ночь выпал снег. Белым стал мир, и снова при этом зрелище их охватило великое беспокойство.

Крабат теперь, конечно, знал объяснение. На мельнице был только один человек, который не мог этого понять - Лобош, который за время своего пребывания здесь вытянулся совсем немного, но всё же из мальчишки четырнадцати лет стал парнем почти семнадцати.

Однажды утром, после того как он в шутку кинул снежком в Андруша и Андруш попытался с ним расправиться - чего, вмешавшись, не допустил Крабат, - однажды утром Лобош поинтересовался, что же, ради всего святого, нашло на их товарищей по работе.

- Боятся, - сказал Крабат, передёрнув плечами.

- Боятся? - спросил Лобош. - Чего?

- Радуйся, - заметил Крабат уклончиво, - что для тебя это пока тайна. Довольно скоро ты узнаешь.

- А ты? - допытывался Лобош. - Ты, Крабат, не боишься?

- Больше, чем ты думаешь, - сказал Крабат. - И не только за себя.

За неделю до Рождества господин кум ещё раз приехал в Козельбрух. Мукомолы выскочили наружу выгружать мешки. Незнакомец не остался как обычно сидеть на козлах: в это новолуние он поднялся с телеги и, хромая, отправился с Мастером в дом. Подмастерья видели, как петушиное перо колыхалось за стёклами, будто в комнате пылал огонь. Ханцо распорядился принести факелы. Молча снимали парни груз с телеги и тащили его в мукомольню. Они засыпали его в Мёртвый Постав, мука бежала в пустые мешки, и они складывали их снова на повозку.

На рассвете незнакомец вернулся к телеге, один, и поднялся на козлы. Перед тем, как уехать, он повернулся к парням.

- Кто Крабат?

Раскалённые угли и трескучий мороз одновременно.

- Я, - сказал Крабат, ощутив комок в горле, и шагнул вперёд.

Возница оглядел его и кивнул.

- Хорошо.

Затем он взмахнул кнутом и с грохотом уехал на телеге.

Мельник скрывался три дня и три ночи в Чёрной комнате.

Вечером четвёртого дня, это был день перед Рождеством, он велел позвать Крабата.

- Мне надо, - начал он, - с тобой поговорить. Для тебя, как я думаю, это едва ли станет неожиданным. Ты ещё волен выбрать, каким будет твоё решение - за меня или против.

Крабат попробовал изобразить наивность.

- Я не понимаю, о чём ты говоришь.

Мастер не поверил ему.

- Не забывай, что я тебя знаю лучше, чем тебе бы того хотелось. Некоторые за эти годы уже противились мне: Тонда, например, и Михал - это чтоб назвать только двоих. Придурки, идейные фанатики! Что же до тебя, Крабат, мне хочется верить, что ты умнее. Хочешь стать моим преемником, здесь, на мельнице? У тебя есть нужная жилка для этого!

- Ты уходишь? - спросил Крабат.

- Я сыт всем этим, - Мастер ослабил воротник. - Меня тянет стать свободным человеком. За два, три года ты можешь сделаться моим преемником и продолжить вести в Школе. Если ты соглашаешься, всё твоё, что я оставлю, и Корактор тоже.

- А ты? - спросил Крабат.

- Я устроюсь при Дворе. Государственным министром, военачальником, канцлером польской короны, возможно - посмотрю, чем позабавиться. Господа станут меня бояться, дамы - меня обхаживать, потому что я буду богат и влиятелен. Каждая дверь будет передо мной открыта, моего совета, моего ходатайства будут искать. Кто посмеет мне не подчиниться, от того я избавлюсь, ведь я же могу колдовать и сумею устроить, чтоб моя сила мне послужила, в этом можешь мне поверить, Крабат!

Он разгорячился, его глаза горели, кровь прилила к лицу.

- Ты тоже, - поуспокоившись, продолжил он, - можешь примерно так же сделать. Через двенадцать или пятнадцать лет - на которые ты станешь Мастером на мельнице в Козельбрухе - подыщешь себе среди мукомолов преемника, передашь ему всё барахло - и будешь свободен для жизни в роскоши и величии.

Крабат постарался сохранить голову ясной. Он заставил себя подумать о Тонде и Михале. Разве он не поклялся отомстить за них - за них и за остальных на Пустоши, не забыть и про Воршулу, и про Мертена тоже, который хоть и живёт ещё со своей кривой шеей, но что это за жизнь?

- Тонда, - проговорил он наперекор Мастеру, - мёртв, и Михал тоже мёртв. Кто же сказал, что я не буду следующим?

- Это я тебе обещаю, - мельник протянул ему левую руку.

- Моё слово - и с ним слово господина кума, чьей властью я даю это обещание - исключительное и безоговорочное.

Крабат не стал ударять по протянутой руке.

- Если это не постигнет меня, - спросил он, - тогда постигнет кого-то другого?

Мастер сделал рукой движение, будто стирал что-то со стола.

- Кого-то, - разъяснил он, - это постигает всегда. Мы могли бы отныне решать вместе, кому подошла очередь. Возьмём того, кого не жалко - Лышко, например.

- Я его терпеть не могу, - сказал Крабат. - Но он тоже мой товарищ по работе, и чтобы я стал повинен в его смерти - или причастен к ней, но не вижу тут большой разницы - этого ты меня никогда заставишь сделать, мельник Козельбруха!

Крабат вскочил; полный презрения, он закричал на Мастера:

- Делай своим преемникам кого пожелаешь! Я не хочу иметь к этому никакого отношения, я пойду!

Мастер остался спокоен.

- Ты пойдёшь, когда я тебе позволю. Сядь на свой стул и слушай, пока я не закончу.

Крабату было нелегко побороть искушение уже сейчас помериться силами с Мастером - однако он послушался.

- В том, что моё предложение сбило тебя с толку, - сказал мельник, - могу тебе посочувствовать. Поэтому я хочу дать тебе время всё спокойно обдумать.

- Зачем? - спросил Крабат. - Это окончательно, я говорю нет.

- Жаль, - Мастер оглядел Крабата, покачав головой. - Если ты не примешь моё предложение, тогда, вероятно, тебе придётся умереть. Ты знаешь, что в сарае уже стоит наготове гроб.

- Для кого? - сказал Крабат. - Это ещё посмотрим.

Мастер и глазом не моргнул.

- Тебе известно, какой был бы результат, случись то, на что ты, похоже, надеешься?

- Да, - сказал Крабат. - Я больше тогда не смог бы колдовать.

- И? - Мастер дал ему подумать. - Ты был бы готов пойти на это?

Он, казалось, мгновение размышлял, затем откинулся в кресле и сказал:

- Ну хорошо - я даю тебе срок в восемь дней. За это время - об этом я позабочусь - у тебя будет возможность изучить, как живётся, когда больше не умеешь колдовать. Всё до единого, чему ты научился от меня в течение этих лет - с этого часа всё пропадёт и будет забыто! В этот же день через неделю, в канун последнего дня года, я в последний раз спрошу тебя, хочешь ли ты стать моим преемником - тогда уж выяснится, не поколеблешься ли ты в своём ответе.

До Нового года

Это была тяжёлая неделя для Крабата, он чувствовал, будто вернулся во времена, когда он только появился на мельнице. Каждый мешок, весивший несколько пудов, весил несколько пудов, которые требовалось перетащить - из хранилища в мукомольню, из мукомольни в хранилище. Теперь, когда Крабат больше не мог колдовать, его не миновало ничто: ни капли пота, ни мозоли.

Вечерами он падал в изнеможении на соломенный тюфяк. Он не мог заснуть, много часов не мог. Кто умеет колдовать, тому нужно только закрыть глаза - он произносит заклинание, а дальше уже спит, глубоко и крепко, и именно столько, сколько наметил.

"Быть может, - думал Крабат, - способности погружать себя в сон мне будет не хватать больше всего другого".

Когда после долгого лежания на нарах он наконец засыпал, его мучили плохие сны - которые, понятно, приходили не случайно. Для него было просто как дважды два, кто заставляет их ему сниться.

Крабат, в разорванной одежде, горбатится с тележкой, полной камней, которую он по жгучей летней жаре с трудом тащит на верёвке по деревням. Ему хочется пить, в горле пересохло. Нигде ни колодца, нигде ни дерева, что даровало бы ему тень.

Проклятая тележка!

Он должен привезти её Бычьему Бляшке в Каменц, за нищенскую плату. Но человеку нужно на что-то жить, а с тех пор, как с ним случилось несчастье - в Гербисдорфе это было, там он угодил в дробилку, которая раздавила ему правую руку до локтя, - с тех пор он рад быть должен любой работе, которую какой-нибудь Бычий Бляшке ему предложит.

И вот он тащится туда с тележкой, полной камней, и слышит, как он думает - слышит, как хриплым голосом Мастера он думает: "Как, радует тебя жизнь калеки, Крабат? Всё могло быть для тебя куда проще и лучше, если бы ты послушал меня, когда я спрашивал, хочешь ли ты стать моим преемником в Козельбрухе! Если бы сегодня у тебя был выбор, сказал бы ты снова нет?"

Ночь за ночью Крабату снилось, что его постигла похожая судьба. Он был стар или болен, он сидел без вины за тюремной решёткой, его забривали в армию, он лежал смертельно раненный на ниве и вынужден был смотреть, как сломанные колосья краснели от крови, что бежала из его раны. И в завершении этих снов он каждый раз слышал, как спрашивает себя голосом Мастера: "Сказал бы ты снова нет, Крабат, когда я дал тебе выбирать, хочешь ли ты стать моим преемником на мельнице в Козельбрухе?"

Мастер явился ему во плоти лишь однажды во сне, это случилось в последнюю ночь перед истечением срока, который он установил Крабату.

Ради Юро Крабат превратился в лошадь. Мастер, одетый как польский дворянин, купил его за сто гульденов в Виттихенау на рынке вместе с седлом и уздечкой - теперь вороной отдан в его руки.

Безжалостно гонит его Мастер вдоль и поперёк по полям, по пням и камням, по кустам и канавам, через колючие заросли и трясину.

"Помни, что я Мастер!"

Слепо хлещет его мельник плетью, втыкает шпоры ему в бока. Кровь струится с боков Крабата, он чувствует, как она теплом растекается изнутри по ляжкам.

"Я тебе покажу!"

Галопом налево, галопом направо - и дальше прямо в ближайшую деревню. Рывок уздечки - они останавливаются перед кузницей.

"Эй, кузнец - где ты там застрял, чёрт побери!"

Кузнец выбирается наружу, вытирает руки о кожаный фартук, спрашивает, что прикажет господин. Мастер выпрыгивает из седла. "Подкуй мне вороного, - говорит он, - раскаленными подковами".

Кузнец думает, что ослышался.

"Раскаленными подковами, господин?"

"Тебе всё два раза говорить надо? Мне тебе, верно, ноги приделать!"

"Барто! - кузнец зовёт своего ученика. - Возьми поводья и придержи лошадь милостивого господина!"

Мальчишка кузнеца, веснушчатый шпингалет, мог бы быть братом Лобоша.

"Возьми самые тяжелые подковы, - требует мельник, - какие у тебя есть в запасе! Покажи мне, что у тебя за выбор!"

Кузнец ведёт его в мастерскую, пока мальчик удерживает вороного и говорит ему по-сорбски: "Тихо, моя лошадка, тихо - ты так дрожишь".

Крабат трётся головой о плечо мальчишки. "Если бы я высвободился из уздечки, - думает он, - то мог бы попытаться спастись..."

Мальчишка замечает, что вороной поранен, на левом ухе ремень стёр кожу.

"Погоди-ка, - говорит он, - мне тут надо чуть-чуть ослабить пряжку, это мы быстро".

Он ослабляет пряжку, затем снимает с вороного уздечку.

Крабат, едва освобождается от уздечки, становится вороном. С карканьем он поднимается в воздух и держит путь на Шварцкольм.

В деревне сияет солнце. У себя под лапами он видит Запевщицу - как она стоит недалеко от колодца, с соломенной корзинкой в руках, и кормит кур - тут по нему скользит тень, крик ястреба-тетеревятника режет ухо. "Мастер!" - озаряет Крабата.

Стремглав, сложив крылья, он бросается вниз, в колодец, и принимает обличье рыбы. Он спасён? Слишком поздно ему становится ясно, что он попался, что отсюда нет выхода.

"Запевщица! - думает он со всем пылом, на какой способен. - Помоги мне выбраться!"

Девушка погружает руку в колодец, а Крабат становится узким золотым кольцом на её пальце - так снова он возвращается в мир земной.

У колодца стоит, будто с небес свалившись, одетый по-польски дворянин, он одноглаз, на нём красный с серебряной шнуровкой жакет наездника с чёрными галунами.

"Не скажешь ли мне, девица, откуда у тебя такое прелестное кольцо? Дай-ка мне посмотреть..."

Уже протягивает он руку к кольцу, уже хватает его.

Крабат превращается в ячменное зерно. Оно ускользает из рук Запевщицы, падает в соломенную корзину.

Со следующей горстью девушка бросает его куриной стайке.

Красный жакет внезапно исчезает. Чёрный как смола чужой петух, одноглазый, собирает зёрна - но Крабат быстрее него: поняв своё преимущество, он становится лисом. Молниеносно бросается он на чёрного и перегрызает ему шею.

Хрустит будто от сенной крошки и соломы у него между зубами. Будто солома хрустит у Крабата между зубами, будто труха.

Когда Крабат проснулся, он был весь в поту. Он вгрызался в соломенный тюфяк, он задыхался, прошло некоторое время, прежде чем он успокоился.

Что во сне он одолел Мастера, Крабат счёл за доброе предзнаменование. Отныне в своём деле он был совершенно уверен. Дни Мастера, теперь он не сомневался в этом, были сочтены. Он, Крабат, положит деяниям мельника конец: Крабату было суждено разрушить его власть.

Вечером он направился в комнату Мастера.

- Это окончательно! - крикнул он. - Делай своим преемником кого желаешь. Я, Крабат, отказываюсь от твоего предложения.

Мастер принял его слова хладнокровно.

- Иди в дровяной сарай, - сказал он, - и возьми кирку и заступ. В Козельбрухе надо выкопать могилу - пусть это будет твоя последняя работа.

Крабат ничего не возразил на это, развернулся и покинул комнату. Когда он подошёл к сараю, из тени выступила фигура.

- Я тебя ждал, Крабат. Мне передать что-то девушке?

Крабат вытащил из нагрудного кармана своей куртки колечко из волос.

- Скажи ей, - попросил он Юро, - что я посылаю ей весть через тебя. И пусть она завтра, в последний вечер года явится к мельнику и попросит освободить меня, как уговорено.

Он описал Юро дом, где она жила.

- Если ты, - продолжил он, - покажешь ей кольцо, по нему она поймет, что ты пришёл по моему поручению. И не забудь сказать ей, что это в её воле - отправится она в Козельбрух или нет. Если она придёт, это хорошо - и если нет, это тоже хорошо: тогда мне без разницы будет, что со мной случится.

Он дал Юро кольцо и обнял его.

- Обещаешь мне так и сделать? И что не будешь уговаривать Запевщицу совершать что-то, чего бы она сама лучше не совершала?

- Это я обещаю, - сказал Юро.

Ворон - в клюве колечко из волос - отправился в полёт к Шварцкольму. Крабат пошёл в сарай. Стоял там гроб в углу? Он взвалил на плечо кирку и заступ, затем через снег побрёл в Козельбрух, пока не дошёл до Пустоши.

Он нашёл место, что тёмным четырёхугольником выделялось среди окружавшей белизны.

Было ли оно предназначено ему - или оно могилу Мастера отмечало?

"Завтра в это время, - подумал Крабат, втыкая заступ, - всё будет решено".

На следующий день после завтрака Юро отвёл друга в сторонку и вернул ему кольцо. Он поговорил с девушкой, обо всём было условлено.

Ближе к вечеру - уже собиралось темнеть - Запевщица явилась на мельницу, в одеянии для причастия, с белой лентой на лбу. Ханцо принял её и расспросил, что ей угодно, она желала поговорить с мельником.

- Мельник - это я.

Раздвинув парней в стороны, Мастер шагнул ей навстречу, в чёрном плаще и треуголке, с бледным лицом, будто покрытым известью.

- Чего ты хочешь?

Запевщица взглянула на него без страха.

- Отпусти ко мне, - потребовала она, - моего парня!

- Твоего парня? - мельник рассмеялся. Это прозвучало как злое блеяние, как хохот козла. - Я его не знаю.

- Это Крабат, - сказала Запевщица, - это его я люблю.

- Крабат? - Мастер пробовал запугать её. - Ты вообще его знаешь? Ты способна отыскать его среди парней?

- Я знаю его, - сказала Запевщица.

- Так каждая может сказать!

Мастер повернулся к подмастерьям.

- Идите в Чёрную комнату и выстройтесь в ряд, один возле другого, и не шевелитесь.

Крабат ожидал, что им сейчас надо будет превратиться в воронов. Он встал между Андрушем и Сташко.

- Стойте где стоите - и чтоб никто мне не пикнул! И ты тоже, Крабат! При первом звуке, что я от тебя услышу, она умрёт!

Мастер вытащил из кармана плаща чёрный платок, которым завязал Запевщице глаза, затем он ввёл её внутрь.

- Если ты сумеешь показать мне твоего парня, можешь забрать его с собой.

Крабат всполошился, такого он не учёл. Как он должен был теперь помочь девушке? Тут и от колечка из волос не было пользы!

Запевщица обошла ряд парней - один раз и второй раз. Крабат был едва в состоянии держаться на ногах. Он поплатился, чувствовал он, собственной жизнью. И жизнью Запевщицы!

Страх завладел им - страх, какого он никогда до того не ощущал. "Я виновен, что ей придётся умереть, - пролетело у него в голове. - Я виновен в этом..."

Тут и случилось.

Запевщица - она третий раз проходила вдоль ряда парней - вытянула руку и показала на Крабата.

- Вот он, - сказала она.

- Ты уверена?

- Да.

Этим всё было решено.

Она сняла платок с глаз, затем шагнула к Крабату.

- Ты свободен.

Мастер, пошатнувшись, прислонился к стене. Парни стояли на своих местах, будто заледенели.

- Собирайте свои вещи - и идите в Шварцкольм! - сказал Юро. - Вы можете на постоялом дворе переночевать, на сеновале.

Тогда мукомолы выскользнули из комнаты.

Мастер, они знали это все, не доживет до Нового года. В полночь он должен умереть - а потом мельница сгорит в огне.

Мертен со своей кривой шеей пожал Крабату руку.

- Теперь Михал и Тонда отомщены - и остальные тоже.

Крабат был не в состоянии вымолвить не слова - он как окаменел. Тут Запевщица положила руку ему на плечо и укутала его своей шерстяной шалью. Тёплой была эта шаль, мягкой и тёплой, как защищающий покров.

- Пойдём, Крабат.

Он дал ей вывести себя с мельницы, она повела его через Козельбрух на ту сторону, в Шварцкольм.

- Как ты, - спросил он, когда они увидели огни деревни, мелькавшие меж древесных стволов, тут один, там один, - как ты меня отыскала среди других подмастерьев?

- Я почувствовала твой страх, - сказала она. - Страх за меня - по нему я тебя узнала.

Пока они подходили к домам, начался снег, лёгкий, мелкими хлопьями - как мука, что из большого сита падала на них.