Коварная бездна

Глава 3

Искры большого костра улетают в серебристое вечернее небо. Мы с Роуз осторожно пробираемся вниз по ухабистому спуску на Копперс-Бич – единственный пологий участок побережья не загроможденный камнями. Узкая полоска пляжа с белым и черным песком вперемешку, которая заканчивается подводной пещерой, куда отваживаются заплывать лишь немногие: самые храбрые и самые глупые.

– Ты передала маме печенюшки? – спрашивает Роуз, совсем как врач, который прописал лекарство и хочет узнать, помогает ли оно и есть ли побочные эффекты.

Вернувшись на остров, я приняла душ в продуваемой сквозняком ванной комнате и некоторое время посидела перед маленьким прямоугольным зеркалом, раздумывая, что надеть на вечеринку. Выбрала белые джинсы и плотный черный свитер, в котором наверняка не замерзну ночью. Мама все это время сидела за столом на кухне, уставившись в чашку чая. Я вручила ей печенюшки миссис Альбы.

– Еще одни? – грустно спросила она, когда я поставила перед ней коробочку.

В Спарроу суеверия воспринимают всерьез, наравне с законом всемирного тяготения или расписанием приливов и отливов, и большинство местных жителей не сомневается, что выпечка миссис Альбы помогает с тем же успехом, что и таблетки. Так что мама послушно отправила в рот лавандово-лимонное печенье, стараясь не проронить ни крошки на растянутый коричневый свитер с наполовину закатанными рукавами, открывающими бледные тонкие руки.

По-моему, она даже не осознает, что сегодня последний день учебы, а значит, еще год и я окончу школу, и что завтра – первое июня. Не то чтобы мама совсем утратила связь с реальностью, но границы ее мира весьма условны. Как в неисправном телевизоре: картинка движется, цвета есть, а звука нет.

– Мне показалось, что я видела его сегодня, – бормочет она. – Он стоял на берегу под скалой и смотрел на меня. – Ее губы дрогнули, кусочек печенья выпал из ладони на тарелку. – Но потом пригляделась, а это всего лишь тень. Игра света.

– Мне очень жаль. – Я погладила ее руку. Я сама все еще слышу звук двери, захлопнувшейся за отцом. Вспоминаю, как он шел усталой походкой по тропинке к морю. В ту ненастную ночь, три года назад, когда он ушел и не вернулся, я смотрела ему вслед.

Он просто исчез с острова.

Его парусная шлюпка до сих пор стоит у причала, кошелек лежит на столике у выхода из дома. Ни следа. Ни записки. Ни улики.

– Иногда мне тоже кажется, что я его вижу. – Я попыталась утешить маму, но она отрешенно смотрела перед собой. Выражение ее лица спокойное и задумчивое, она молча доедает печенье.

Сидя рядом с ней за кухонным столом, я не могла не видеть в ней себя: те же длинные прямые волосы, ярко-голубые глаза, бледная кожа – мы живем в гиблом месте, куда редко заглядывает солнце. Вот только у мамы безупречная грациозная фигура, как у балерины, а я нескладная и неуклюжая. В детстве постоянно сутулилась, чтобы выглядеть ниже мальчишек из класса. И даже теперь часто ощущаю себя куклой-марионеткой, которую тянут не за те нити, так что она постоянно спотыкается.

– Не думаю, что печенье ей поможет, – отвечаю я подруге, пока мы идем по тропинке среди сухой травы и колючих кустов. – Исчезновение отца настолько крепко засело в ее голове, что снадобья бессильны.

– Даже если так, моя мама все равно не сдастся. Сегодня она сказала, что задумала новую комбинацию – пчелиная пыльца и примула, – которая, по ее мнению, поможет избавиться от худших воспоминаний.

Наконец-то пляж! Роуз берет меня под руку, и мы бодро шагаем к костру.

Большинство девушек нарядились в длинные многослойные платья и вплели ленты в волосы. Даже Роуз надела бледно-зеленое шифоновое платье с кружевами, и теперь его подол волочится по песку и тащит за собой щепки и ракушки.

У костра танцуют Оливия Грин и Лола Артурс, лучшие подруги и королевы местной молодежной элиты. Обе уже пьяны, но это никого не удивляет. Две недели назад, специально к началу сезона, девушки перекрасились в готичный черный цвет и остригли короткие прямые челки. В остальное время они блондинки с длинными волнистыми волосами. Через месяц, когда закончится сезон и вместе с ним потребность изображать из себя смерть, подруги вернутся к прежнему стилю. Оливия с Лолой любят театральные эффекты, любят менять имидж и быть в центре внимания. В прошлом году, назло родителям, обе сделали пирсинг. Оливия вставила серебряный гвоздик в левую ноздрю, а Лола – кольцо в правую.

Сейчас они бегают вокруг костра, размахивают руками и мотают головами из стороны в сторону, изображая из себя сестер Свон. Я сомневаюсь, что двести лет назад те вели себя настолько по-идиотски.

Кто-то протягивает Роуз банку пива, она делает глоток и передает ее мне. Иногда, по выходным, мы тайком от ее родителей утаскиваем из холодильника пиво или полбутылки белого вина и, вытянувшись на полу в спальне, слушаем музыку – в последнее время мы увлеклись кантри, – листаем школьный фотоальбом и дурачимся, гадая, кто с кем начнет встречаться и в кого вселятся этим летом сестры Свон.

Я делаю глоток и смотрю на хорошо знакомую толпу. Со многими мы учились вместе с первого класса, но меня не оставляет мысль, что я, по сути дела, совсем не знаю этих людей. Да, кое с кем мы перебрасывались мало что значащими фразами, типа: «Ты записал, какие параграфы по истории нам задал выучить на завтра мистер Салливан?», «Можно взять твою ручку?», «У тебя есть зарядка для телефона?», но назвать их друзьями даже не преувеличение, а полнейшая ложь. Я понимаю, что большинство моих сверстников уедут отсюда, поступят в колледж и будут жить намного интереснее, чем я. Мы всего лишь корабли, проплывающие мимо друг друга; какой смысл заводить друзей, если вскоре расставаться?

Роуз, пусть и не поднялась высоко в социальной иерархии нашей школы, она хотя бы старается проявлять дружелюбие. Идя по коридору, улыбается всем, легко и непринужденно заводит разговор в раздевалке; а в этом году Джиджи Клайн даже пригласила ее в группу поддержки нашей вечно проигрывающей баскетбольной команды. В начальной школе они с Джиджи были лучшими подругами. Увы, ничто не проходит так быстро, как школьная дружба в младших классах. Впрочем, они остались в хороших отношениях. А все благодаря характеру Роуз.

– За сестер Свон! – кричит кто-то. – И за окончание еще одного года в нашей долбаной школе! – Вверх поднимаются руки с банками пива, и по пляжу разносятся свист и громкие вопли.

Из колонок, установленных на бревне у самого костра, грохочет музыка. Роуз забирает у меня пиво и взамен сует в руки большую бутылку. Вот и до виски дело дошло.

– Гадость, – сознается подруга, скривившись от отвращения. Но тут же смеется и ободряюще подмигивает.

Я послушно вливаю в себя глоток темной бурды – горло мгновенно обжигает, руки покрываются гусиной кожей – и протягиваю бутылку стоящей справа Джиджи Клайн. Она радостно улыбается – не мне, меня она в упор не видит, а выпивке, и подносит бутылку ко рту, делая такой большой глоток, что мне чуть плохо не становится, а затем вытирает губы, не смазав безупречную коралловую помаду, и передает виски дальше по кругу.

– До полуночи два часа, – объявляет парень, стоящий по другую сторону костра, и очередная волна возгласов проносится по толпе.

Эти два часа пройдут как в угаре: дым костра, еще больше пива, еще больше виски, и с каждым глотком он обжигает все меньше. Я не собиралась пить – ну, напиваться, – но по телу разливается тепло, становится легко и свободно. Мы с Роуз весело раскачиваемся в такт музыке рядом с теми, с кем в обычной обстановке даже бы не осмелились заговорить. С теми, кто в обычной обстановке не удостоил бы нас и взглядом.

За полчаса до полуночи народ начинает подбираться ближе к воде. Хотя некоторые – слишком пьяные или слишком увлекшиеся разговором – остаются у костра.

– Ну что, кто из вас самая смелая? Кто окунется первой? – во весь голос спрашивает Дэвис Макартурс. Вид у него еще тот: светлые волосы торчат надо лбом, как рожки; веки набрякли, словно после сна.

Глухой ропот проносится по толпе. Нескольких девушек в шутку выталкивают вперед, но, оказавшись по щиколотку в воде, они тут же выскакивают обратно, поднимая брызги. Можно подумать, глубины в несколько сантиметров достаточно, чтобы сестры забрали их тела.

– Я пойду! – нараспев отвечает нетрезвый голос.

Все тянут шеи, чтобы увидеть, кто это. Оливия Грин выходит вперед и картинно делает оборот вокруг себя, так что ее бледно-желтое платье развевается вокруг бедер. Она заметно пьяна, однако толпа подбадривает ее выкриками. Оливия кланяется, приветствуя восторженных фанатов, затем поворачивается лицом к черной неподвижной бухте. Широко расставив руки, она идет к соленому морю и, едва войдя по пояс, делает прыжок, шлепнувшись животом о воду. На долю секунды Оливия исчезает из виду, затем выскакивает на поверхность и разражается диким хохотом. Трагически-черные пряди волос свисают с лица, как водоросли.

Раздаются аплодисменты. Лола вытаскивает Оливию на мелководье. Тем временем Дэвис Макартурс снова вызывает желающих, и на этот раз ответ не заставляет себя ждать.

– Я!

Роуз направляется к воде.

– Роуз, – кричу я, хватая ее за руку, – что ты задумала?

– Собираюсь окунуться.

– Нет! Нельзя!

– Я вообще не верю в сестер Свон, – заявляет подруга и подмигивает.

И толпа вырывает ее из моих объятий, увлекая к холодному океану. Мимоходом улыбнувшись Оливии, Роуз шагает навстречу воде и, войдя по пояс, ныряет – будто ее и не было. Лишь волны расходятся по сторонам. Все резко замолкают. Поверхность воды разглаживается. Даже Оливия, которая все еще стоит на мелководье, завороженно смотрит. Но Роуз все не появляется.

Пятнадцать секунд. Полминуты. Мой пульс начинает зашкаливать. Что-то случилось. Я проталкиваюсь ближе к воде, моментально протрезвев. Вот сейчас, сейчас покажутся рыжие кудри. Однако на воде нет даже ряби.

Я шагаю в воду – я должна идти за ней. У меня выбора нет, надо что-то делать. Бледный месяц равнодушно взирает с неба. И вдруг Роуз с шумным всплеском появляется из воды в десятке метров от того места, где нырнула. Я облегченно выдыхаю, а толпа ревет от восхищения, все кричат в один голос и размахивают бутылками, как будто стали свидетелями героического подвига.

Роуз переворачивается на спину и как ни в чем не бывало плывет к берегу, делая взмахи руками, как на заплыве в бассейне. Я ожидаю, что Дэвис Макартурс продолжит свой шутливый конферанс, но толпа стала неуправляемой. Девушки топчутся по щиколотку в воде, не решаясь окунуться. Народ беспорядочно разбредается по всему пляжу: одни швыряются банками из-под пива, другие пытаются пройтись колесом по мелководью.

Наконец Роуз выходит на сушу. Ее сразу окружают несколько ребят постарше и с возгласами «Дай пять!» наперебой угощают пивом. Я в этой компании лишняя, так что ничего не остается, как отойти. Не должна она была лезть в воду – слишком рискованно. Роуз же небрежно вытирает мокрые руки и улыбается, явно довольная, что столько парней внезапно проявили к ней интерес.

Лунный свет прокладывает дорожку через пляж, и я бреду прочь от шума вечеринки – совсем недалеко, только чтобы перевести дыхание. После выпитого мир начинает трещать по швам и отклоняться от вертикали. Вспоминаю ту ночь, когда исчез отец. Тогда на небе не было ни луны, и звезд, чтобы указать ему путь назад. Будь на небе луна, он, возможно, вернулся бы к нам.

Я подумываю сбежать с вечеринки, дойти до пирса и вернуться на остров, как вдруг слышу шаги за спиной. Кто-то догоняет меня, тяжело дыша и увязая в песке.

– Эй!

Я оборачиваюсь. Позади маячит, пошатываясь, будто не может обойти меня, Лон Уиттамер, один из отъявленных тусовщиков школы.

– Привет, – нейтральным тоном отвечаю я и уступаю дорогу.

– Послушай, Перл!.. А, не… Пейсли! – Лон хохочет, не в состоянии сфокусировать на мне взгляд. – Не подсказывай! – Он грозит мне пальцем, будто я горю желанием назвать свое имя, а он хочет вспомнить его сам. – Присцилла… нет, Пенелопа…

– Так и будешь перебирать все имена на букву «п»? – У меня нет настроения с ним общаться.

– Пенни! – перебивает меня Лон.

Я отступаю на шаг, но он клонится вперед и почти падает на меня, обдавая запахом алкоголя. Каштановые волосы прилипли ко лбу, близко посаженные глаза непрерывно моргают. На нем ярко оранжевая рубашка с пальмами и розовыми фламинго. Лон обожает жуткие гавайские рубашки ярких оттенков, со всякими экзотическими птицами, ананасами и крутящими хулахуп девушками. Началось все на второй год обучения в средней школе – думаю, хотел пошутить или выпендриться, – но теперь это его фирменный стиль. В этой рубашке он смахивает на восьмидесятилетнего старика на променаде где-нибудь в Палм-Спрингс. Только вряд ли Лон был в Палм-Спрингс, скорее, его мать заказывает одежду через интернет. Сегодня он выбрал одну из самых чудовищных расцветок.

– Пенни, ты мне всегда нравилась, – бормочет Лон.

– Серьезно?

– Ага. Ты в моем вкусе. Люблю таких девчонок.

– Да неужели? А две секунды назад ты имени моего вспомнить не мог.

Родители Лона владеют единственным в Спарроу большим магазином, который назвали именем сына – супермаркет «У Лонни». Вообще он редкостный козел: воображает себя дамским угодником, эдаким Казановой. И лишь потому, что может предложить скидки на плохо продающуюся косметику, считая это привилегией для самых достойных. Всем известно, что Лон не хранит верность своим подружкам – каждая из них не раз заставала его с другой на школьной парковке, целующимися в убитом красном пикапе с хромированными накладками и резиновыми брызговиками. Короче говоря, этот придурок и двух слов не заслуживает, даже чтобы послать его подальше.

– Чего вместе с подругой в воду не пошла? – Лон опять подбирается ближе. Его волосы торчат, как палки, – то ли потные, то ли мокрые.

– Не захотела.

– Что, боишься сестер Свон?

– Боюсь, – честно отвечаю я.

Он прищуривается, кривя губы в идиотской ухмылке.

– Может, вдвоем искупаемся?

– Спасибо, но нет. Я пойду обратно.

– А чего ты в джинсах? Даже платье не надела. – Он разглядывает меня так, будто шокирован моим видом.

– Прости, что разочаровала. – Я пытаюсь обойти его, но Лон хватает мою руку, буквально впиваясь в кожу.

– Ты не можешь просто взять и уйти! – Он икает и хлопает глазами, будто пытается не отключиться. – Мы с тобой еще не искупались.

– Сказала же, я в воду не полезу.

– Конечно-конечно! – ухмыляется Лон, считая, что я с ним заигрываю, и начинает тащить меня к морю.

– Прекрати! – Я пытаюсь оттолкнуть его свободной рукой. – Отпусти! – На этот раз я кричу громче и озираюсь вокруг. Людей полно, но они слишком пьяны и орут, как ненормальные. Меня никто не слышит.

– Разок окунемся, – бубнит он невнятно, словно выталкивая каждое слово изо рта.

Вода достает до середины икры, и мне ничего не остается, как ударить его кулаком в грудь. Он коротко вздрагивает, и выражение его лица меняется: он становится сердитым, а глаза расширяются.

– Ну все, теперь я тебя не отпущу!

Я невольно делаю шаг вперед и оказываюсь в воде уже по колено. Это еще не настолько глубоко, чтобы бояться сестер Свон, но я начинаю паниковать. Сердце колотится, ноги слабеют. Снова замахиваюсь, готовая ударить его прямо по лицу, только бы он не тащил меня дальше, как вдруг слева возникает чья-то незнакомая фигура.

Все происходит в одно мгновение: незнакомец бьет Лона в грудь, да так, что у того со свистом вырывается воздух из легких. Потеряв равновесие, он отпускает меня, опрокидывается навзничь и шлепается в воду, размахивая руками.

Я делаю шаг назад, жадно глотая воздух, и сама чуть не падаю. Незнакомец поддерживает меня.

– Ты как? Нормально?

Я киваю. Пульс по-прежнему зашкаливает.

Лон, стоя по пояс в море в нескольких метрах от нас, сплевывает воду и откашливается. Его оранжевая рубашка промокла и стала похожей на половую тряпку.

– Ты кто такой, твою мать?!

Я вспоминаю, где видела эти широкие скулы и прямой нос. Это тот парень, что интересовался работой. Он в той же самой черной толстовке и темных джинсах, но сейчас он стоит ближе, и я могу рассмотреть его внимательнее: небольшой шрам под левым глазом, плотно сжатые губы, коротко подстриженные темные волосы. Его взгляд по-прежнему твердый и решительный, но в лунном свете он кажется более открытым, как будто я могу прочитать какой-то намек в уголках глаз или в подергивании мышц, когда он сглатывает.

Но спросить, что он здесь делает, мне не удается – Лон внезапно набрасывается на него, обзывает мудаком и грозит врезать за то, что тот толкнул его в воду. Тот даже не вздрагивает. Он пристально смотрит на Лона, который ниже него сантиметров на пятнадцать. Мускулы на шее незнакомца напряжены, но, кажется, его совершенно не волнуют угрозы и обещания надрать задницу.

Когда Лон делает паузу, чтобы глотнуть воздуха, парень поднимает бровь, как будто хочет убедиться, что тот наконец закончил болтать.

– Заставлять девушку делать то, что она не хочет, – достаточная причина, чтоб задницу надрали тебе, – ровным голосом говорит он. – Советую извиниться. Иначе придется вызывать скорую и накладывать швы, а утром тебя будет мучить головная боль.

Лон моргает, открывает рот, чтобы извергнуть очередную порцию воплей, в которых больше матерных слов, чем сути, но затем, поразмыслив, решает промолчать. Они явно в разных весовых категориях: Лон менее накачан и, вероятно, имеет меньше опыта в драках. Так что он поворачивается ко мне и униженно бормочет:

– Прости.

Он мучительно выдавливает из себя слова – даже лицо перекосилось от отвращения. Наверное, ни разу в жизни не извинялся перед девушкой… да и вообще ни перед кем. Затем отворачивается и бредет по пляжу обратно в толпу, оставляя на песке капли морской воды с промокшей одежды.

– Спасибо, – говорю я, выбираясь на берег. Мои белые джинсы мокрые ниже колен, в кроссовках хлюпает.

Незнакомец впервые слегка улыбается.

– Надеюсь, он не твой бойфренд?

– Боже, нет! Один придурок из школы. Я даже никогда раньше с ним не разговаривала.

Парень кивает и смотрит в сторону костра. Вечеринка в самом разгаре: гремит музыка, девушки с визгом носятся вдоль берега, ребята затевают потасовки, и, выясняя, кто сильнее, сминают в руках пустые банки из-под пива.

– А ты что здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Решил устроить ночлег на пляже, а тут, оказывается, вечеринка.

– Ты собирался спать прямо здесь?

– Ну да. Поближе к скале. – Он бросает взгляд вдоль береговой линии, туда, где пляж упирается в крутой зазубренный утес.

Наверняка обошел все гостиницы в городе, а мест свободных нет. А может, гостиница ему не по карману.

– Здесь нельзя ночевать.

– Почему?

– Скоро начнется прилив, и к двум часам ночи весь пляж уйдет под воду.

Незнакомец на миг прикрывает темно-зеленые глаза, но вместо того, чтобы поинтересоваться, куда лучше перенести свой импровизированный лагерь, спрашивает:

– По какому поводу вечеринка? Что-то связанное с первым июня?

– В честь сестер Свон. Начало сезона.

– А кто такие сестры Свон?

– Ты и правда никогда о них не слышал? – Первый раз встречаю чужака, который приехал в Спарроу и понятия не имеет, что здесь происходит.

Он качает головой и переводит взгляд на мои ноги в раскисших кроссовках.

– Идем к костру. Тебе нужно обсохнуть.

– Ты тоже промок.

– Я в порядке.

– Если ты собираешься ночевать на улице, нужно высушить одежду. Иначе замерзнешь.

Он снова бросает взгляд на пляж, на темную стену утеса, у подножия которого предполагал устроиться на ночлег, и кивает. Мы вдвоем подходим к костру.

Время далеко за полночь.

Вокруг ни одного трезвого. Звезды над головой кружатся, выстраиваются в ряды и снова разбегаются. У меня шумит в голове, а кожа зудит от морской воды.

Мы находим свободное место на бревне у костра; я снимаю кроссовки и прислоняю их к кольцу камней, окружающих огонь. Мои щеки краснеют, а пальцы ног покалывает, когда кровь снова приливает к ступням. Языки пламени рвутся в небо, согревают ладони. Я искоса поглядываю на своего спутника.

– Спасибо еще раз. Ты меня спас.

– Просто оказался в нужное время в нужном месте.

– Так ведь других рыцарей поблизости не нашлось. – Я тру ладони друг о друга. Пальцы промерзли до костей. – Можешь потребовать от города устроить парад в свою честь.

Он широко улыбается, и взгляд его теплеет.

– Похоже, требования к героям у вас довольно низкие.

– Мы просто очень любим парады.

Он снова улыбается.

И это кое-что значит. Я не знаю, что именно, но он меня заинтриговал. Кажется одновременно и хорошо знакомым, и чужаком.

Роуз стоит у кромки воды в окружении троих парней, которые, после ее заплыва, вдруг проявили к ней интерес. Что ж, по крайней мере, она не одна и больше не лезет в воду. Большая часть собравшихся вернулась к костру. Снова раздают пиво. У меня до сих пор кружится голова от выпитого виски, так что я ставлю банку в песок рядом с собой.

– Как тебя зовут?

– Бо. – Он делает большой глоток, непринужденно держа банку в правой руке. Ведет себя естественно, явно не испытывает неловкости, находясь в чужом городе и в окружении незнакомых людей. И никого, кажется, и не волнует, его присутствие.

– А меня Пенни. – У него такие зеленые глаза, взгляд не отвести… Я выкручиваю кончики волос, выжимая из них оставшуюся воду. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

Над нами клубится дым костра; музыка гремит не переставая. Оливия и Лола топчутся у самого огня, обнимая друг друга за талию, – уже совсем никакие.

– Это и есть сестры Свон?

С иссиня-черными волосами и даже пирсингом в одном стиле Оливия с Лолой и правда очень похожи. Неудивительно, что Бо принял их за родственниц.

– Нет, всего лишь подруги, – смеюсь я и зарываюсь в песок пальцами ног. – Сестры Свон умерли.

Он в недоумении поворачивается ко мне.

– Да нет, не только что. Они утонули в бухте двести лет назад.

– Несчастный случай? Или утопились?

Оливия, стоящая неподалеку, громко смеется. Наверное, услышала его вопрос.

– Это было убийство, – отвечает она вместо меня, разглядывая Бо. Коралловые губы изгибаются в улыбке. Он явно ее заинтересовал, но кто бы сомневался.

– Не убийство, а казнь, – возражает Лола. Ее покачивает из стороны в сторону.

Оливия согласно кивает и оглядывает толпу.

– Дэвис! Расскажи легенду.

Дэвис Макартурс выпускает из рук девушку с короткой растрепанной стрижкой, ухмыляется и подходит к костру. Пересказывать историю о сестрах Свон давно стало традицией, и Дэвис явно польщен, что эта честь выпала ему. Он забирается на пенек, оглядывает слушателей и произносит нарочито громко:

– Двести лет назад…

– Сначала! – перебивает Лола.

– Я и так сначала! – Дэвис делает глоток пива, вытирает губы и снова окидывает взглядом толпу, чтобы убедиться, что все слушают. – Сестры Свон прибыли в Спарроу на корабле, который назывался… не помню, как он там назывался… не важно. – Он с ухмылкой поднимает брови. – Важно только одно: они лгали о том, кто они такие.

– Неправда! – выпаливает Джиджи Клайн.

– Все девчонки лгут, – Дэвис хмурится, недовольный, что его снова прервали.

Несколько молодых людей смеются. Девушки издают неодобрительные возгласы, одна даже бросает в Дэвиса пустую банку из-под пива, целясь в голову, и он едва успевает пригнуться.

Джиджи фыркает и мотает головой.

– Они были красивы! И не их вина, что все мужчины в этом городе не могли устоять перед ними и влюблялись, даже женатые.

Мне хочется объяснить, что они были не просто красивыми. Они были необыкновенными, потрясающими, обворожительными! До этого никто в городе не встречал подобных женщин. Мы выросли на легенде о сестрах. Мы с детства слушали, как жители Спарроу обвинили их в колдовстве, в том, что они овладевали разумом их мужей, братьев и женихов. А ведь сестры не заставляли мужчин влюбляться!

– Это была не любовь, а похоть, – рявкает Дэвис.

– Может, и так, – соглашается Джиджи. – Сестры все равно не заслужили такой смерти!

Дэвис громко хохочет, его лицо раскраснелось от жара костра.

– Они были ведьмами!

Джиджи закатывает глаза.

– Может, этот город ненавидел их только за то, что они были другими. Проще убить, чем признать, что все мужики тут были тупоголовыми козлами и женоненавистниками!

Две девушки рядом со мной прыскают от смеха, проливая выпивку.

Бо спрашивает меня негромко, чтобы никто другой не слышал:

– Сестер убили за то, что они были ведьмами?

– Привязали к ногам камни и утопили в бухте, – тихо отвечаю я. – Чтобы обвинить в колдовстве, особых улик не требуется – большинство горожан к тому моменту уже ненавидели сестер Свон, так что вердикт вынесли без промедления.

Бо пристально смотрит на меня. Наверняка решил, что мы все это придумали.

– А если они не ведьмы, то почему, черт возьми, вернулись на следующее лето? – возражает Дэвис, глядя на Джиджи сверху вниз. – Почему с тех пор они возвращаются каждое лето?

Джиджи пожимает плечами – спорить с ним она однозначно не намерена. Девушка бросает банку из-под пива в огонь и уходит нетвердой походкой прочь от костра, игнорируя вопрос.

– Может, сестры Свон как раз тебя и выберут сегодня ночью! Вот тогда посмотрим, что ты скажешь, ведьмы они или нет!

Дэвис выливает в себя остатки пива и сжимает банку в кулаке. Очевидно, отказавшись от намерения пересказывать легенду о сестрах, он неуклюже спрыгивает с пня и переключает внимание на свою подружку с короткой стрижкой.

– Что он имел в виду под «возвращаются каждое лето»? – спрашивает Бо.

– Первого июня, ровно через год после того как сестер утопили, – отвечаю я, глядя, как огонь пожирает сухие обломки древесины, собранные по всему пляжу, – люди услышали доносящееся из бухты пение. Сначала они решили, что им чудится, что это гудки проходящих мимо кораблей эхом отражаются от поверхности океана, или крики чаек, или просто ветер. Но в течение нескольких дней трех девушек заманили на берег: они нырнули в море и полностью скрылись под поверхностью воды – сестры Свон выбрали себе тела. И одна за другой Маргарита, Аврора и Хейзел приняли человеческий облик, вселившись в местных девушек, и вышли из моря в их облике.

К костру, шатаясь, подходит Эбигейл Кернс. Она вся промокла – ее обычно вьющиеся темные волосы зачесаны назад, насквозь пропитанные морской водой. Она садится на корточки рядом с костром.

– Так вот почему девушки лезут в воду. – Бо отводит взгляд от Эбигейл и снова смотрит на меня.

– Это стало ежегодной традицией – бросить вызов, искупаться в бухте с риском быть украденной сестрами Свон.

– А ты хоть раз осмелилась?

– Нет. – Я качаю головой.

– Значит, ты веришь во все это? Что одна из сестер может в тебя вселиться? – Его лицо освещает внезапная вспышка пламени, когда кто-то бросает в костер еще одно полено.

– Да, верю. Потому что это случается каждый год.

– Ты видела своими глазами?

– Не то чтобы видела. Так не бывает, чтобы девушка вышла из воды и заявила, что она Маргарита, Аврора или Хейзел. Им нужно слиться с местными, вести себя нормально.

– Зачем?

– Потому что сестры похищают тела не только для того, чтобы вновь стать живыми, – они охвачены жаждой мести.

– Мести кому?

– Городу.

Бо искоса смотрит на меня – шрам под его левым глазом изгибается – и задает очевидный вопрос:

– За что они мстят?

Меня слегка мутит, в висках стучит. Не надо было столько пить.

– Сестры Свон выбирают молодых людей и соблазняют их. – Я на мгновение прижимаю палец к правому виску. – Как только все три сестры завладеют телами девушек… начинаются смерти. – Я делаю паузу для наилучшего эффекта, но Бо даже не моргает. Его лицо внезапно напрягается, как будто в голову пришла неожиданная мысль. Возможно, он не думал, что эта история будет про реальные жертвы. – В течение следующих трех недель, до летнего солнцестояния – вернее, до полуночи этого дня, – сестры в облике трех местных девушек будут заманивать молодых людей в воду и топить их в бухте. Они забирают их души… И мстят городу.

Справа кто-то икает и роняет банку пива прямо мне под ноги, бурая жидкость проливается на песок.

– Каждый год в бухте тонут молодые люди, – продолжаю я, глядя в огонь прямо перед собой. Даже если не верить в легенду о сестрах Свон, невозможно игнорировать тот факт, что весь июнь Спарроу преследует смерть.

Я видела, как тела вытаскивали из воды. Видела, как моя мама утешала скорбящих матерей, которые приходили к ней узнать судьбу, умоляя найти способ вернуть сыновей. Мама сжимала руки несчастных и уверяла, что боль утихнет со временем. Нет никакого способа вернуть тех, кого забрали сестры. Есть только смирение.

Не только местные находили свою смерть в бухте, с туристами это случалось не реже. Кто-то из мальчишек, стоящих сейчас у костра, – лица покраснели от жара и алкоголя, – совсем скоро будет обнаружен болтающимся на волнах лицом вниз, разбухшим от соленой воды. Конечно, сейчас об этом никто не задумывается, каждый верит в свою неуязвимость. До тех пор, пока не будет поздно.

Мне становится не по себе от мысли, что люди, которых я знаю чуть ли не с рождения, могут не дожить до конца лета.

– Но кто-то должен был заметить, кто их топит. – В голосе Бо слышится явное любопытство. Трудно не поддаться очарованию легенды, которая становится правдой из года в год.

– Никто и никогда не видел, как их заманивают в воду, а тела обнаруживают, когда уже слишком поздно.

– А может, это самоубийства?

– Полиция предпочитает именно эту версию. Якобы старшеклассники совершают групповое самоубийство. Приносят себя в жертву ради сохранения легенды.

– Но ты в это не веришь?

– Убивать себя ради какого-то мифа? – Я с ужасом вспоминаю, как выглядели утопленники, когда их сгружали на причал. Они были похожи на выпотрошенных рыб – раздутые тела, распахнутые глаза и приоткрытые рты. – Как только одна из сестер Свон подойдет к тебе, прошепчет на ухо несколько слов и пообещает свою любовь, ты не сможешь сопротивляться. Она заманит тебя в море, увлечет под воду и не отпустит, пока жизнь не покинет твое тело.

Бо мотает головой и одним глотком приканчивает пиво.

– И люди приезжают сюда, чтобы посмотреть на все это?

– Да. Мрачный туризм, так это называется. Обычно все превращается в охоту на ведьм: местные и туристы пытаются вычислить девушек, в которых вселились сестры, и найти ответственных за смерти.

– Разве не рискованно спекулировать на том, что нельзя доказать?

– Именно, – соглашаюсь я. – В первые годы после казни Маргариты, Авроры и Хейзел многих местных девушек повесили по подозрению в том, что в них вселились сестры. Но, очевидно, расправились не с теми, потому что год за годом сестры снова возвращаются.

– Допустим, твое тело выберет одна из сестер. Разве ты сама не будешь об этом знать? Разве не будешь помнить потом, когда все закончится? – Бо тянет ближе к огню натруженные, огрубевшие ладони.

Я отвожу взгляд.

– Некоторые девушки рассказывают о смутных летних воспоминаниях: будто бы они много целовались с разными парнями, много плавали в море, бродили где-то по ночам. Но, скорее всего, причина помутнения их разума в немереном количестве спиртного, а не в сестрах Свон. Говорят, сестры забирают тело вместе с памятью, а избранные ими девушки живут обычной жизнью, ведут себя естественно, и никто не догадывается, что они не те, за кого себя выдают. Уходя, сестры стирают лишние воспоминания, и хозяйки тел остаются в неведении. Если их разоблачат, город ни перед чем не остановится, чтобы покончить с проклятием.

– Даже перед убийством?

– Единственный способ не дать сестрам вернуться в море, это убить девушек, в которых они вселились.

Бо подается вперед и неотрывно смотрит на пламя костра – то ли вспоминает о чем-то, то ли мысленно он уже не здесь.

– И вы это празднуете каждый год… – наконец говорит он. – Напиваетесь и плаваете в бухте, хотя знаете, что будет дальше? Знаете, что умрут люди… Вы просто смирились?

Я понимаю, почему ему – чужаку – это кажется странным, но я рассказала как есть. Как было всегда.

– Наш город искупает свою вину. Двести лет назад мы утопили в океане трех девушек, и с тех пор расплачиваемся каждое лето. И мы не можем этого изменить.

– Но почему люди просто не уехали отсюда?

– Кое-кто уехал; но семьи, которые живут здесь с давних пор, предпочли остаться. Наверное, они считают это своим долгом.

Внезапно с моря налетает легкий бриз и раздувает костер. Искры выстреливают в небо, как напуганные светлячки. По толпе проносится волнение.

– Начинается! – кричит кто-то, стоящий у кромки воды. И все, кто сидел у костра, вскакивают и пробираются ближе к морю. Я тоже встаю и иду вперед.

– Что начинается? – спрашивает Бо.

– Песня.