— Звезда упала, — шепчет Лизка.
Двое сидят на крыше огромной высотки, смотрят в темноту города.
— Где? — Димуль настораживается.
— Да вот же! Над лесом пролетела.
— Где над лесом? Куда упала?
— Вон… туда куда-то.
— Куда-то… вот как её теперь искать прикажешь, куда-то?
— Да вон, над лесом, приборы засекли, не кипятись ты так…
— Приборы… врут как сивые мерины эти приборы, вот я тебе чего скажу… Нас тут, думаешь, зачем держат? Обниматься, что ли? О-ох, бабы… ну, пошли искать, точно хоть туда упала, или так, померещилось?
— Ты чего? Так вдвоём и пойдём?
— Голуба моя, тебя на что стрелять учили? Вот так вместе и пойдём. О-ох, понаберут баб, потом мучайся с ними…
Выхожу на шоссе, свет фар бьёт в лицо.
Вытягиваю руку.
Машина проносится мимо, чуть не сбивает. Нда-а, свет не без добрых людей…
Ночь тихонько ползёт к рассвету, скоро начнут меркнуть звёзды.
Делаю последнюю попытку, вытягиваю руку.
Видавший виды запорожец тормозит у обочины. Я и не думал, что такие ещё ездят, будто вынырнул из другого времени, заблудился в веках.
Щёлкает дверца.
— Садись, чего ты.
Старческий голос. Это хорошо, что старческий, со старческим и разберёмся быстрее. Хотя старики тоже всякие бывают, сейчас иной старик и молодым фору даст.
Забиваюсь в кабину.
— Ох, спасибо, выручил.
— Чего выручил, полтинник с тебя.
— Ну, это по-божески… Я уж думал, околею здесь на хрен. С ночи еду, кошелёк в другой курточке оставил… в автобус зашёл, туда-сюда, пять рэ наскрёб, говорю, мил человек, довези за пять.
— Ну-ну…
— Кондуктора вообще звери пошли, как собаку выгнал.
— Эт бывает.
— Главное, народ у нас тот ещё, полтора человека в автобусе, люди все с виду приличные такие, я их прошу, люди добрые, подкиньте десятку… ага, чёрта с два подкинули.
— Кто ж подкинет.
— Вот-вот… как на том свете, блин…
Старик смотрит на меня косо. Я уже и сам понимаю, что на меня надо смотреть косо, очень косо — завираю, что десятки не хватило на автобусе доехать, а сам только что сунул дедульке полтинник.
Не умею я врать, не умею…
Вонзаю ножичек в горло старика. Быстро. Резко. Задним числом спохватываюсь, что надо хватать руль, руль, руль, в жизни машину не водил, где тут вообще тормоза… или тормоза — это для трусов, а старичок у нас из храбрых…
Жму на педаль внизу, машина с рёвом несётся в темноту ночи, не та педаль, не та педаль, мать её… Старик ещё пытается сжать мою руку, ничего, сам истечёт кровью, надо только подождать…
Мысленно шепчу, я не себе, я не себе, не себе. Я Ласточке.
— Вон там.
— Точно?
— Ага… вон, по приборам посмотри, засекли — упала… а эс. ша, это чего?
— Северная широта, горюшко ты моё.
Двое гонят вертолёт в темноту ночи.
— А зэ-дэ что значит?
— Западная долгота. Чучелко, тебя чему в школе учили?
— Сам хорош, ты вчера через что жизнь написал? Жи-ши пиши с Ы, блин.
Двое смотрят на чёрное небо, в котором не видно звёзд. Звёзды можно увидеть только через телескоп — редкие блендочки в темноте неба…
— Слушай, а я помню, как звёзды видны были… красиво так…
— Я тоже помню. Маленький был, отец мне показывал. Это Сириус, это Альтаир… потом отец ушёл, я у матери всё просил, покажи звёзды… она как заорёт, на работе завал, ты ещё со своими звёздами…
— А куда отец ушёл?
— А то сама не знаешь… фифу нашёл себе какую-то… и ушёл…
Машина бьётся во что-то плотное, мягкое, что-то плотное летит кувырком.
Жму сам не знаю, на что, запорожец тормозит, швыряет меня мордой на стекло.
Старик давится последним хрипом, затихает.
Кое-как выбираюсь из машины, спотыкаюсь обо что-то под колёсами. Так и есть, девка какая-то, что она вообще делала на трассе? Известно что, будто я сам не знаю, зачем девки на трассе стоят. Прижимаю пальцы к горлу, мертва.
Чёрт…
Я жду.
Мысленно прошу прощения у них обоих, хорошие были люди, да и то сказать, плохих людей не бывает, если так копнуть поглубже. У старика, поди, дети-внуки остались, а то и жена, старик, поди, всю жизнь на заводе где-нибудь отпахал, теперь по рыбалкам хаживал… Девчонка тоже хорошая… м-м-м… потому что хорошая. У неё ребёнок маленький остался, не иначе, это она из-за него здесь у обочины стояла, потому что деньги нужны, а от государства нашего хрен дождёшься… И от папаши непутёвого тоже хрен дождёшься, уехал, только его и видели…
Мысленно объясняю им. Я не для себя. Дочка у меня, Ласточка. Ага, тёща окаянная её Катей назвать хотела, мамаша окаянная тёще поддакивает, а я как отрезал — задолбали эти маши-даши-каши, пусть будет Ласточка.
Так вот я не себе. Я Ласточке. Чтобы дышать могла. Мне для неё больше ничего не надо, остальное приложится, главное, чтобы дышать могла…
Смотрю в небо, настраиваю плохонький телескоп.
Жду.
— Здесь.
— Да что здесь, он сто раз смотался уже!
— Далеко не уйдёт.
— С чего ты решила?
— Смотри, вон тачка его, в дерево врезалась. Куда он на своих двоих ухромает?
— А если подвезёт кто?
— Кто его тут в четыре утра подвезёт?!
Только бы не пропустить.
Больно сжимается сердце, а вдруг уже прощёлкал, уже упала, а я не заметил…
Нет. Вон, крохотная звёздочка срывается с небосвода, катится вниз.
Загадываю. Ласточка. Ласточка. Чтобы дышала. Сама. Чтобы не давилась собственными лёгкими. Чтобы дышала. Чтобы мамаша её окаянная. Нет, про мамашу не надо, ушла и ушла, хрен с ней…
Нет. Ей ничего не надо. Ласточке…
— Ну, знаете… сейчас трудно делать какие-то прогнозы о будущем вселенной. Если и дальше будет продолжаться эта тенденция с падучими звёздами, мы рискуем потерять вселенную ещё до Большого Сжатия.
— Но ведь это не коснётся Солнечной системы?
— Как сказать. Вселенная, штука сложная, в ней всё взаимосвязано… Очень может быть, что вымирание звёзд достигнет какого-то критического значения, когда это коснётся и нашей системы. Одно могу сказать точно, эту эпопею с желаниями кончать надо, и не только потому, что люди гибнут… но и звёзды.
Бегу в умирающую ночь.
Спохватываюсь, что где-то сейчас падает вторая звезда, я же двоих угробил. Нет, звезду упускать нельзя, это последнее дело — звезду упустить, желание надо подготовить…
Треск вертолёта.
Ещё не знаю, куда и откуда, но чувствую — это за мной.
Молюсь, чтобы успеть. Ищу падающую звезду, ну где же ты, мне бы ещё загадать про Ласточку свою… или два раза одно желание нельзя…
— Я вам даже точно могу сказать, когда останется три процента звёзд от всех существовавших… Начнутся необратимые явления, которые затронут и нашу Землю тоже. Так что я бы посоветовал службам безопасности работать оперативнее.
— Вот он!
— Да не ори, спугнёшь его.
— Ага, не ори, вертолёт вон как трещит.
— Тоже верно. Давай вниз!
Худой мужчина стоит на обочине, смотрит в звёздное небо, ищет упавшую звезду. Двое выходят из вертолёта, приближаются к нему.
— Ни с места!
Человек на обочине поднимает руки.
— Вы обвиняетесь в убийстве человека…
— …двух человек.
— Даже двух?
— Я не себе… я Ласточке моей… это у неё… мука… мука…
— Какая ещё мука? Пшеничная?
— Болезнь такая… мука… дальше не помню, как… дышать не может…
Димуль жмёт крючок, выстрел разрывает тишину ночи. Человек у обочины падает в пыль.
— Ты… ты чего?
Лизка не понимает, Лизка не верит себе, в инструкции ничего такого не написано, чтобы в задержанных стрелять…
— Так нельзя же…
Димуль обнимает Лизку.
— Отвернись. Не смотри…
Лизка слушается, Лизка уже знает, что надо Димуля слушаться, как скажет, так и надо делать.
Димуль ждёт. Смотрит в почти беззвёздное небо. Ждёт…
Яркая искорка чертит небосвод, падает в никуда.
— Ну, всё… давай полицию вызванивать. Официальная версия — сопротивлялся, тебя хотел убить, я его хлопнул.
— А как же…
— …сопротивлялся, тебя хотел убить, я его хлопнул.
— Но… зачем ты…
— Затем. Всё, Лизок, дом за городом у нас будет… хватит уже по чужим углам шляться…
У Лизки вспыхивают глаза:
— Загадал?
— Загадал. Сбудется.
— Я вам более того скажу, сейчас осталось две звезды… до тех самых трёх процентов. А что будет дальше, не знаю…
Вселенная закручивается сама на себя, мир захлёстывается сам на себе мёртвой петлёй…