Кощей

1

Смерть здесь почти незаметна. В частном доме престарелых всё иначе, чем в государственных учреждениях. Не висит тяжёлый дух старости и болезней, не осыпается штукатурка с потолка. Смерть не стоит у изголовья каждой койки – строгая, неумолимая и бесстрастная. Молчаливо исполняющая свой долг и готовая освободить от тяготы дожития, тоскливого одиночества и казённой нищеты. Здесь она пряталась за ухоженными драценами на окне, за длинными светлыми занавесками. Перебирала цветные подушки на креслах в зоне отдыха, ждала на скамейках в летнем саду, пока люди рядом доживали свои последние годы, дни или даже часы. Здесь она была доброжелательной, как улыбчивый персонал, но от этого не прекращала быть смертью. Поэтому люди в светлой, форменной одежде делали всё, чтобы старики не слишком часто вспоминали, что отсюда только одна дорога – в морг.

«Ну что вы, Андрей Петрович, вам ещё жить и жить! Смотрите-ка, давление как у космонавта, а говорите до нового года не доживёте. Сейчас июль, осталось всего полгодика, а там зима, снежок, м-м-м, красота да и только! Внуки к вам снова приедут». И ложился Андрей Петрович спать со счастливой улыбкой, видел сны про внуков, наряженную ёлку и мандарины, ароматные как в детстве, а наутро его накрывали простынёй и увозили – тихонечко, украдкой, чтобы не тревожить тех, у кого осталось в запасе немного времени.

Глядя на всё вокруг, Казимир не мог отделаться от мысли, что через несколько лет сам может оказаться в схожем месте – в хосписе, где доживёт последние дни, обколотый бесполезными поддерживающими препаратами. С рассыпавшимся рассудком и умирающим телом. Он больше не будет мечтать о зиме, чтобы рвануть в горы кататься на сноуборде. Не будет думать, как мог бы по вечерам, сидя у окна с видом на заснеженные вершины, писать черновик новой книги. Не узнает своих родителей, а в отражении – человека, ставшего вдруг незнакомым и пугающим. Представляя себя таким, раздавленным и уничтоженным болезнью, Казимир каждый раз ощущал отвратительный страх и иррациональное, упрямое желание жить. Ему всего лишь тридцать три. Довольно тяжело убедить себя, что запертое в сейфе охотничье ружьё – теперь его единственный и верный друг, который протянет ему руку помощи, когда придёт время. Он попытался отогнать тяжёлые мысли. Совсем скрыться от них невозможно. Только ненадолго отпугнуть, чтобы не глодали истерзанный рассудок, а тихо выли где-то неподалёку.

Перед палатой Казимир остановился. Дед привык видеть его другим – улыбчивым, с горящими глазами и ярким пламенем в душе. Конечно, он знал, что внук вытянул билет на экспресс на тот свет, и уже мчится к последней станции, обгоняя своих одногодок. Понял бы, почему его Казимирка теперь больше похож на прогоревший уголь, но расстраивать старика не хотелось. Больше всего хотелось просто уйти, но дед очень настойчиво и давно звал его зайти.

Казимир собрался с духом и потянул на себя дверь палаты. Дед сидел за столом у окна.

– Привет, дедуль.

Старик встрепенулся и обернулся на голос. На морщинистом лице расцвела живая, искренняя радость.

– Казимирка! А я тебя все высматривал, да так и пропустил. Глаза совсем слепые стали. А как давление прихватит, так все как в пятнах, – дед досадливо покачал головой и махнул рукой. – Ну да ладно, я тебя позвал не на здоровье жаловаться. Ты присядь… присядь. Мне с тобой потолковать надо. Давненько жду.

Казимир сел на стул рядом со столом. Задержал взгляд на вазе с крупными садовыми ромашками. Все свежие, а одна совсем поникла, белые лепестки скрутились, жёлтая серединка потемнела.

– Я через другой вход зашёл, боковая дверь была открыта. Так о чём ты хотел поговорить?

Дед цепко на него посмотрел и принялся вытаскивать из вазы увядший цветок.

– Там вон бумажные полотенца лежат, подай-ка мне.

Казимир дотянулся до подоконника и передал ему рулон, пока тот старательно ломал стебель. Дед оторвал кусок бумаги, завернул в него смятый цветок и положил на стол.

– Ну вот. Обратно пойдёшь – выбросишь.

– Ещё одну ромашку надо убрать, – глядя на цветы, тихо произнёс Казимир. – Чётное количество осталось.

– Ну и что теперь? Живой цветок губить только потому, что другому срок пришёл? Пускай стоят, как есть. Мне уж чего суеверий бояться. Таких во всяком случае, – дед снова пристально вгляделся во внука.

На морщинистом лице мелькнула растерянность.

– Разговор у меня к тебе не из простых, но ты послушай. Ты ведь знаешь, что я с прадедом твоим из Гарванова сюда перебрался. Места там – загляденье. Леса дремучие, как в сказке. Есть там одна невидаль, чего нигде больше не сыщешь.

Дед замялся. Неуверенно пригладил оборванный край бумажного полотенца. Вздохнул – словно собирался с мыслями.

– Дух там живёт лесной. Много лет до меня жил и до сих пор мается, – он очень внимательно посмотрел на Казимира.

В подскрипывающем голосе слышалась робкая неуверенность.

– Я совсем дитём был, когда в первый раз его увидел. В лесу заплутал, а он меня отыскал и к людям вывел. Посмотришь на него – не старый. Как ты. Может, даже помладше. А сколько он там уже по земле ходит – и не сказать. Никто толком и не знает. Не живой и не мёртвый. Ни уйти не может, ни умереть, так и живёт, пока в деревне хотя бы одна людская душа есть.

Дед умолк и покачал головой. Может, за полуприкрытыми веками он снова видел себя ребёнком в далёком отсюда Гарванове. Шёл за руку с отцом – туда, где жизнь для него только начиналась. Казимир тоже молчал, давая старику просеять давние, потускневшие воспоминания.

– Я тогда, дурак малолетний, пообещал ему помочь освободиться, – снова заговорил дед. – Я уже знал, что мы с отцом в город поедем. Сказал, что приду за ним и освобожу. Я ведь и правда потом вернулся, но не сделал ничего. Даже и не попытался.

Он всплеснул руками и на мгновение прикрыл ладонью глаза. Снова головой покачал.

– Видел я его, как тебя сейчас. Мне уже уезжать обратно. Смотрю – дух этот среди деревьев. Совсем близко к деревне подошёл. Глядит на меня, а глаза у него печальные. Как я его заметил, так он сразу обратно в лес воротился. Подвёл я его, слово своё не сдержал, поэтому господь меня и наказал – твоей болезнью.

Старая и покрытая пылью прошлого сказка деда вдруг соприкоснулась с безжалостной реальностью. Взгляд Казимира стал колючим.

– Причём здесь моя болезнь?

– Не должно быть её у тебя, понимаешь? Не должно. Матушку твою бог сберёг, а тобою меня наказывает. Для меня же что самое дорогое? Внук мой единственный.

– Дед, никто никого не наказывает. Не должно, но вот она есть, и с этим придётся жить. Дерьмо случается, ничего не поделаешь.

Внутри росло глухое, тяжёлое раздражение. Сколько раз он уже слышал это «не должно» – не пересчитать. Врачи только разводили руками, повторяя одно и то же: не передаётся хорея Гентингтона через поколение. Мать, с бледным лицом и мокрыми от слёз глазами, подсовывала ему результаты анализов, сделанных в разные годы, – каждый из них показывал отрицательный результат. После всех эти «не должно» Казимир смотрел в зеркало на осунувшееся лицо и думал, его желание разбить стекло и разнести весь дом —

это от горькой, душевной боли и страха умирать, или к нему уже подкрадывается созревающее в мозгу сумасшествие?

– Совёнок, ну ты меня-то послушай.

Казимира захлестнуло неприятное ощущение, словно кто-то вскрыл старую рану. В детстве дед часто называл его этим прозвищем – «Совёнок». Но сейчас оно вызывало только раздражение, напоминая о тех днях, когда будущее казалось прочным как камень. Он не хотел быть «совёнком», не хотел даже слышать, как дед зовёт его так, словно ничего не изменилось. В этих словах звучал призрак прошлого, той его части, которая с каждым днём становилась недосягаемой.

– Да я слушаю, дедуль, слушаю. Дух этот тебя наказал и наслал на меня болезнь, я понял, – в голосе всё-таки прозвучало раздражение. – Дальше-то что?

– Нет, не слушаешь, – упрямо стоял на своём дед. – И не веришь, но дело твоё. Дух этот никогда вреда никому не причинит, а вот жизнь меня наказала. И тебя вместе со мной. Я всё равно уйду раньше, поэтому ты уж исполни мою последнюю волю. Поезжай в Гарваново. Я там много лет уж не был, но вряд ли что изменилось. Ты найди его, духа этого, скажи, что малец, который ему свободу обещал, вот-вот богу душу отдаст, но перед смертью хочет свою совесть очистить. Отдай ему…

Дед торопливо пошарил в карманах халата. Досадливо махнул. Взял со стола коробку с печеньем, открыл и вытряхнул из неё продолговатый свёрток. Дрожащей рукой вложил его внуку в ладонь.

– Это он мне отдал когда-то. А если не найдёшь, оставь в лесу. Он увидит и поймёт. Ради меня. Уважь старика, дай мне помереть с чистой совестью.

В тяжёлом взгляде Казимира читалось что угодно, кроме желания ехать в деревню и искать какого-то духа, который существовал только в тронутом старческим маразмом рассудке дела. Он с трудом сдержался, чтобы не вернуть свёрток, что бы в нём ни было. А дед как будто его мысли прочитал.

– Ты на меня волком не смотри, – он улыбнулся и слабо сжал его ладонь своими руками. – Не веришь и ладно. Мне это успокоением будет, а ты хоть развеешься немного. Нечего дома сычом сидеть. Не надо раньше времени себя хоронить, совёнок.

Дед протянул руку и погладил внука по обросшим, непослушным, волнистым волосам. От его слов, таких простых, и тёплых как старый плед тоскливо защемило сердце. К горлу комок подступил. Вроде только что держался на злости, и снова размазало. Да и как злиться на человека, живущего в своей реальности? Где нет ни смертельных болезней, ни утрат. Где его внук – мальчишка, бегущий по свежеубранному полю напрегонки с ветром. Казимир попытался улыбнуться, чтобы на прощание показать деду прежнего себя, пусть и с натянутой улыбкой, ненастоящей.

– Ладно, так и быть, выделю тебе пару дней.

– Вот и спасибо за это. А теперь беги, а то тут скоро придут меня лечить. Помереть не дают спокойно.

Казимир поднялся на ноги. Потянулся было к завёрнутому цветку, но дед отмахнулся.

– Оставь, Танюша придёт – выбросит. Иди с богом. Как вернёшься, забеги ко мне. Уж постараюсь тебя дождаться.

– Хорошо, зайду, – Казимир неловко дотронулся до плеча деда. – Ты тут тоже береги себя.

В дверях он обернулся и спросил.

– Имя у твоего духа есть?

Дед посмотрел на него с виноватым замешательством.

– А я не сказал? Кощеем его все зовут.

Казимир не удивился имени и молча кивнул. Кощеем так Кощеем. Не самая фантастическая деталь в байке деда. По такой хоть книгу пиши – про лесного духа, обречённого на вечную жизнь в забытье непроходимых лесов. В другое время он ухватился бы за идею, но его новая реальность вытравила желание создавать. Он ощущал себя абсолютно пустым, и в этой пустоте он тщетно пытался нашарить остатки прежнего Казимира Дементьева, чтобы закончить уже начатое, хотя с каждым днём видел в этих попытках все меньше смысла. Старые истории оборвались на середине пути, как и его жизнь. Возможно, стоило начать новую – длиной в остаток его дней. Такая мысль точно нашла бы рьяную поддержку у отца. Тот делал вид, что никакой болезни не существует, и это полностью обоих устраивало. Но иногда понимание, что через пару лет ему придётся хоронить сына, прорывалось наружу, и отец начинал давить. Подгонять – словно в последние дни Казимир обязан сделать что-то великое и запоминающееся. Чем меньше оставалось жить, тем чаще разгорались конфликты.

В машине он развернул свёрток и удивлённо хмыкнул. В ткани прятался нож в деревянных ножнах, довольно большой, чтобы считаться холодным оружием и принести неприятностей при встрече с полицией. Как дед его вообще пронёс? Казимир провёл пальцем по затейливой резьбе на ножнах. Вытащил нож и оценивающе взвесил – тяжёлый, красивый. В ладонь удобно ложится. Явно ручной работы. Талантливый, видимо, был дедов Кощей. Не только смерть свою в игле прятал, но и резьбой по дереву увлекался. Да ещё и по лесам волонтёрил, искал заблудившихся детей.

Может, много лет назад какой-нибудь отшельник взаправду вывел потерявшегося ребёнка из леса, а, может, всё это – причудливо собранные осколки памяти. Воспоминания, которых никогда не было. На закате своих дней дед придумал мистическую историю из фрагментов уходящей жизни и в неё поверил.

В реальности не осталось места сказкам – ни злым, ни добрым. В ней вдруг позвонила Алиса. Казимир в секундном ступоре уставился на дисплей, где на фото улыбалась его бывшая невеста, словно надеялся, что та сбросит. Звонок не прекращался, и Казимир всё-таки ответил.

– Внимательно.

Сказал и тут же мысленно чертыхнулся. Так он отвечал только ей. Сначала просто прицепилось после просмотра какого-то сериала, а потом стало для них чем-то более личным. Секунда тишины, а затем в трубке раздался голос Алисы – одновременно взволнованный и жёсткий, словно ей предстояло держать оборону. После первых же слов он понял, перед кем.

– Ты должен кое-что знать. Я вчера была в баре с одним своим знакомым. Теперь уже бывшим, очевидно, но неважно. В общем, мы разговорились. В том числе и о тебе. Он журналист в «Чердаке».

Казимир чертыхнулся ещё раз. На этот раз вслух.

– И ты ему про меня рассказала, – холодно произнёс он.

– Случайно получилось, – с нажимом ответила Алиса.

– «Чердак» – паршивая помойка. Как ты с ним… – фраза оборвалась, когда он понял, что спрашивать это уже не имеет права, но Алиса поняла его и так.

– Как я с ним, это уже не твоё дело, – отрезала она. – Клятв в верности мы друг другу дать не успели. Я тебя предупредила, как ты меня когда-то, на этом считаю свою миссию доброй воли выполненной сверх меры.

Алиса сбросила звонок. По-прежнему злилась. Полгода прошло с тех пор, как Казимир сообщил ей о своём диагнозе и разорвал помолвку. Он тогда сказал, что так будет лучше, «честнее для неё», но на самом деле убегал он.

На этом всё и закончилось. Её можно было понять. Его можно было понять. Только ни черта это не помогало. Они как две половины разбитой чашки – от удара раскрошились так, что даже хлипко не склеить. Да и зачем? Алиса не простит принятое им решение, а её бывший, как старый и больной зверь, предпочитал подыхать в одиночку.

Он зашёл на сайт «Чердака». На главной, конечно же, уже висела ссылка на статью с заголовком в духе этой выгребной ямы. «Казимир Дементьев – переоценённый автор или умирающий гений?». Опубликовано два часа назад. Он нажал на ссылку, бегло пробежался по тексту и с трудом поборол желание позвонить их главреду – поговорить по душам. Это только подогрело бы сплетни. Некая А. рассказывала о своей жизни с известным писателем – в подробностях, которых никогда не существовало. Казимир бросил телефон на пассажирское сиденье рядом с Кощеевским ножом и завёл машину. По дороге домой пришло сообщение от Алисы «Прочитала статью. Я этого не говорила». Он ответил коротким «Знаю».

Звонить начали к вечеру. Все привыкли, что в последние полгода он редко выходил на связь и не появлялся на публичных мероприятиях. Статья преподнесла им одну из версий, почему. Казимир перевёл телефон в режим «не беспокоить», зная, что это не особенно поможет. Кто-нибудь обязательно заявится домой. За минувшие шесть месяцев он научился с бесстрастным лицом говорить, что у него всё отлично. Новый роман пишется, жизнь кипит, а почему пропал… Вдохновение требует тишины и уединения.

Он понимал, что и дальше придётся лгать – опровергнуть слухи, заверить оставшихся друзей-знакомых, что всё по-прежнему отлично. Ещё понимал, что прямо сейчас не сможет. Ему засунули палец в смертельную рану и прокрутили, а он должен улыбнуться и сказать, что нет, совсем не больно. За него говорили брошенный, безголосый телефон, наполовину опустошённая бутылка виски на рабочем столе и пустой документ во вкладке браузера. На волне разговора с дедом Казимир попробовал вернуться к работе – трансформировать эмоции в слова, сложить их них небольшую и мрачную историю. Рассказать о тёмной стороне жизни заточенного в лесу духа. Единственным словом, которое он смог написать, стало название документа – Кощей. Может, в самом начале он бы сумел выплеснуть гнев и отчаяние. Сейчас не находилось ничего. Только отвратительная пустота, из которой не вытащить даже мертворождённые строки.

Следующий день Казимир встретил с решимостью исчезнуть на несколько дней – выждать, пока лишённое свежих слухов инфополе не обновится. Он вспомнил, что где-то неделю назад отец при встрече упомянул всплывших из ниоткуда родственников. Обычная история. Про родича-депутата знали даже те, про кого сам отец ни разу не слышал. Вроде бы его попросили помочь с глубинным насосом для скважины. В памяти всплыло сердитое возмущение отца, что когда он по молодости баулы на рынке таскал, так ни от кого ни слуху, ни духу, а как в люди пробился, так сразу «Витенька, помоги».

Вряд ли отец успел разобраться с их проблемой, его и в городе пока не было – уехал в командировку. Казимир взял почти полностью разрядившийся телефон. Как и ожидалось, мессенджеры пестрели кучей новых сообщений. Десяток пропущенных звонков, из них пара штук от мамы. Она же грозилась приехать, если он не перезвонит или не ответит.

«Всё в порядке. Напился и рано уснул,» – написал и отправил.

Потом позвонил отцу.

– Ты куда запропастился? – вместо приветствия накинулся Виктор Сергеевич. – Тебя мать вчера обыскалась.

– Я уже ей ответил, всё нормально. Слушай, помнишь, тебе родственники звонили и просили с насосом помочь? Ты же им ещё его не купил?

– Нет, и не собираюсь я ничего покупать. Вернусь – денег отправлю и всё. А что?

– Давай я куплю, что им нужно, и отвезу.

– Тебе-то это зачем? Туда ехать весь день… – отец вдруг резко замолчал, а когда снова заговорил, в голосе слышалось усталое раздражение. – Дед тебя уговорил, да? Я этому старому маразматику много раз повторял, чтобы он даже не думал к тебе со своими сказками приставать. Он мне все мозги своими бреднями продолбал, теперь и до тебя добрался. Выброси из головы, у тебя своих дел хватает.

– Пап.

– Выброси, – не терпящим возражения тоном отрезал отец. – Вон вчера какой-то выродок про тебя статью выкатил. Мать чего переполошилась, думаешь? Ничего, я им позвоню.

– Не надо никому звонить. Чем меньше реакции, тем быстрее затихнут. Пришли мне номер, кто с тобой из родственников общался. Я куплю и отвезу.

– Займись делом. Вот ты сам сказал, что не надо реагировать. Так и напиши что-нибудь, это будет лучше всяких разговоров.

Казимир и сам знал, что может стать лучшим опровержением всколыхнувшихся слухов. Другое дело, где его взять – как из нутра выскрести это опровержение? Незаметно сам для себя он разозлился. В разговорах с отцом так бывало слишком часто.

– Послушай, я не собираюсь ничего никому доказывать. Просто хочу немного развеяться.

Честнее было сказать, что он заколебался поддерживать иллюзию жизни и хотел бы, чтобы его не трогали. Но они с отцом говорили на разных языках, и Казимир старался оперировать привычными для него понятиями.

– Ну так и поезжай в нормальное место. Ты то вдохновение ищешь, то собираешься чёрт знает куда. В той глухомани ты точно ничего не найдёшь.

Казимир тяжело вздохнул. Упрямство у них наследственная черта по мужской линии. Даже смертельная болезнь по родне матери была более избирательной и скакала через поколение, а баранье упрямство оставалось всем.

– Пап, давай я сам буду решать, куда ехать, что мне делать, и когда умирать, ладно? – последние слова вырвались неосознанно. – Пришли номер телефона.

Он нажал на дисплее кнопку сброса. Отец никак не мог смириться, что его сын не выдаст что-то невероятное, прежде чем уйти. Больше никто и никогда не будет обсуждать его новый роман. Казимир уже поставил точку в своей писательской карьере, хотя временами боялся признаться даже сам себе. Единственное место, куда он мог попасть – это кладбище и паблики в интернете, когда там будут мусолить новость, что Казимир Дементьев прострелил себе башку.

Отец переслал номер телефона. Следом пришло сообщение о денежном переводе. Жест несколько излишний, но спорить, как и прежде, было бесполезно. За следующие пару часов Казимир созвонился с новообретённой родственницей, выслушал жалобный рассказ, как они уже три недели практически без воды сидят. Уточнил характеристики насоса, забронировал подходящий в магазине. Сколько ехать до Гарванова, он посмотрел только в гараже. Навигатор показывал восемь часов. Не так уж и много, загнул отец с «целым днём». А «форестер» давно надо прогулять, застоялся в стойле железный конь.

Казимир заглянул в багажник, подвинул в сторону охотничью снарягу. Невольно вспомнил, как собирался вот так полгода назад, все уже в машину забросил, а потом из клиники в первый раз позвонили и сообщили результаты анализа. Так и каталось всё в багажнике с тех пор, нетронутое и ненужное. Только ружьё переложил обратно в сейф. Да и если бы захотел – уже бы не смог. Прежде он в охоте видел всего лишь хобби, а теперь разглядел и смерть. Не поднималась больше рука убивать ради развлечения. Даже прикасаться к ружью не хотел – особенно зная, что последняя пуля из него достанется ему.

Он продолжил в телефоне маршрут – сначала до магазина, а оттуда в Гарваново. Приедет он за полночь – ну и ладно, в машине до утра подремлет. Ночи сейчас короткие и тёплые. Нещадная жара уже месяц стоит по всей центральной России. Ниже тридцати градусов температура не опускается. Тянуло удушливым смогом, особенно по ночам – со стороны Рязани приносило, там бушевали лесные пожары. А он ехал на северо-восток. Там тоже горело. Обычное дело для летнего пекла. Пока в СМИ трубили об опасности лесных пожаров, Казимир где-то слышал, что в них есть и своя польза – эдакий агрессивный процесс обновления и очищения от поражённых болезнью лесов. В затянутой смогом столице пользы никто бы не увидел. Но она оставалась всё дальше и дальше. Навигатор отсчитывал километры, в зеркало заднего вида бил луч солнца, а впереди – только бесконечная дорога. Под шелест шин, привычный утробный гул движка и атмосферный рок.