Кощей

Глава 1

Смерть здесь почти незаметна. В частном доме престарелых все иначе, чем в государственных учреждениях. Не висит тяжелый дух старости и болезней, не осыпается штукатурка с потолка. Смерть не стоит у изголовья каждой койки — строгая, неумолимая и бесстрастная. Молчаливо исполняющая свой долг и готовая освободить от тяготы дожития, тоскливого одиночества и казенной нищеты. Здесь она пряталась за ухоженными драценами на окне, за длинными светлыми занавесками. Перебирала цветные подушки на креслах в зоне отдыха, ждала на скамейках в летнем саду, пока люди рядом доживали свои последние годы, дни или даже часы. Здесь она была доброжелательной, как улыбчивый персонал, но от этого не прекращала быть смертью. Поэтому люди в светлой, форменной одежде делали все, чтобы старики не слишком часто вспоминали, что отсюда только одна дорога — в морг.

“Ну что вы, Андрей Петрович, вам еще жить и жить! Смотрите-ка, давление как у космонавта, а говорите до нового года не доживете. Сейчас июль, осталось всего полгодика, а там зима, снежок, м-м-м, красота да и только! Внуки к вам снова приедут”. И ложился такой Андрей Петрович спать со счастливой улыбкой, видел сны про внуков, наряженную елку и мандарины, ароматные как в детстве, а наутро его накрывали простыней и увозили — тихонечко, украдкой, чтобы не тревожить тех, у кого еще осталось в запасе немного времени.

Глядя на все вокруг, Казимир не мог отделаться от мысли, что через несколько лет сам может оказаться в схожем месте — в хосписе, где будет доживать последние дни, обколотый бесполезными поддерживающими препаратами. С рассыпавшимся рассудком и умирающим телом. Он больше не будет мечтать о зиме, чтобы рвануть в горы кататься на сноуборде. Не будет думать, как мог бы по вечерам, сидя у окна с видом на заснеженные вершины, писать черновик новой книги. Он не узнает своих родителей, а в отражении больничного окна — человека, ставшего вдруг незнакомым и пугающим. Представляя себя таким, раздавленным и уничтоженным болезнью, Казимир каждый раз ощущал отвратительный страх и иррациональное, упрямое желание жить. Ему всего лишь тридцать три. Довольно тяжело убедить себя, что запертое в сейфе охотничье ружье — теперь его единственный и верный друг, который протянет ему руку помощи, когда придет время. Он попытался отогнать тяжелые мысли. Совсем скрыться от них невозможно. Только ненадолго отпугнуть, чтобы не глодали истерзанный рассудок, а тихо выли где-то неподалеку.

Перед палатой он остановился. Дед привык видеть его другим — улыбчивым, с горящими глазами и ярким пламенем в душе. Конечно, он знал, что внук вытянул билет на экспресс на тот свет, и уже мчится к последней станции, обгоняя своих одногодок. Он бы понял, почему его Казимирка теперь больше похож на прогоревший уголь. Но расстраивать старика не хотелось. Больше всего хотелось просто уйти, но дед очень настойчиво и очень давно звал его зайти.

Казимир собрался с духом и потянул на себя дверь палаты. Дед сидел за столом у окна.

— Привет, дедуль.

Старик встрепенулся и обернулся на голос. На морщинистом лице расцвела живая, искренняя радость.

— Казимирка! А я тебя все высматривал, да так и пропустил. Глаза совсем слепые стали. А как давление прихватит, все перед глазами, как в пятнах, — дед досадливо покачал головой и махнул рукой. — Ну да ладно, я тебя позвал не на здоровье жаловаться. Ты присядь, Казимирушка, присядь. Мне с тобой потолковать надо. Давненько я тебя жду.

Казимир сел на стул рядом со столом. Задержал взгляд на вазе с крупными садовыми ромашками. Все свежие, а одна совсем поникла, белые лепестки скрутились, желтая серединка потемнела.

— Я через другой вход зашел, боковая дверь была открыта. Так о чем ты хотел поговорить?

Дед цепко на него посмотрел и принялся вытаскивать из вазы увядший цветок.

— Там вон бумажные полотенца лежат, подай-ка мне.

Казимир дотянулся до подоконника и передал ему рулон, пока тот старательно ломал стебель. Дед оторвал кусок бумаги, завернул в него смятый цветок и положил на стол.

— Ну вот. Обратно пойдешь — выбросишь.

— Еще одну ромашку надо убрать, — глядя на цветы, тихо произнес Казимир. — Четное количество осталось.

— Ну и что теперь? Живой цветок губить только потому, что другому срок пришел? Пускай стоят, как есть. Мне уж чего суеверий бояться. Таких во всяком случае, — дед снова пристально вгляделся во внука.

На морщинистом лице мелькнула растерянность.

— Разговор у меня к тебе не из простых, но ты послушай. Ты ведь знаешь, что я с прадедом твоим из Гарванова сюда перебрался. Места там — загляденье. Леса дремучие, как в сказке. Есть там, Казимирушка, одна невидаль, чего нигде больше не сыщешь.

Дед замялся. Неуверенно пригладил оборванный край бумажного полотенца. Вздохнул — словно с мыслями собирался.

— Дух там живет лесной. Много лет до меня жил и до сих пор мается, — он очень внимательно посмотрел на Казимира, в подскрипывающем голосе слышалась робкая неуверенность. — Я совсем дитем был, когда в первый раз его увидел. В лесу заплутал, а он меня отыскал и к людям вывел. Посмотришь на него — не старый. Как ты. Может, даже помладше. А сколько он там уже по земле ходит — и не сказать. Никто толком и не знает. Не живой и не мертвый. Ни уйти не может, ни умереть, так и живет, пока в деревне хотя бы одна людская душа есть.

Дед умолк и покачал головой. Может, за полуприкрытыми веками он снова видел себя ребенком в далеком отсюда Гарванове. Шел за руку с отцом — туда, где жизнь для него только начиналась. Казимир тоже молчал, давая старику просеять старые, потускневшие воспоминания.

— Я тогда, дурак малолетний, пообещал ему помочь освободиться, — снова заговорил дед. — Я уже знал, что мы с отцом в город поедем. Сказал, что вернусь и освобожу. Я ведь и правда потом вернулся, но не сделал ничего. Даже и не попытался.

Он всплеснул руками и на мгновение прикрыл ладонью глаза. Снова головой покачал.

— Видел я его, как тебя сейчас. Мне уже уезжать обратно. Смотрю — дух этот среди деревьев. Совсем близко к деревне подошел. Глядит на меня, а глаза у него печальные. Как я его заметил, так он сразу обратно в лес ушел. Подвел я его, слово свое не сдержал, поэтому господь меня и наказал — твоей болезнью.

Старая и покрытая пылью прошлого сказка деда вдруг соприкоснулась с безжалостной реальностью. Взгляд Казимира стал колючим.

— Причем здесь моя болезнь?

— Не должно быть ее у тебя, Казимирушка, понимаешь? Не должно. Матушку твою бог сберег, а тобою меня наказывает. Для меня же что самое дорогое? Внук мой единственный.

— Дед, никто никого не наказывает. Не должно, но вот она есть, и с этим придется жить. Дерьмо случается, ничего не поделаешь.

Внутри назревало нехорошее раздражение. Сколько раз он уже слышал это “не должно” — не пересчитать. От врачей — те разводили руками. Не передается хорея Гентингтона через поколение. От бледной матери, которая со слезами на глазах показывала ему сделанные в разные годы анализы — отрицательные. От собственного отражения, когда упрямо смотрел на осунувшееся лицо и зло думал, его желание разнести весь дом — это от горькой, душевной боли и нежелания умирать, или к нему уже подкрадывается созревающее в мозгу сумасшествие?

— Казимирка, ну ты меня-то послушай.

— Да я слушаю, дедуль, слушаю. Дух этот тебя наказал и наслал на меня болезнь, я понял, — в голосе все же прозвучала нервозность. — Дальше-то что?

— Нет, не слушаешь, — упрямо стоял на своем дед. — И не веришь, но дело твое. Дух этот никогда вреда никому не причинит, а вот жизнь меня наказала. И тебя вместе со мной. Я, Казимирушка, уйду все равно раньше тебя, поэтому ты уж исполни мою последнюю волю. Поезжай в Гарваново. Я там много лет уж не был, но вряд ли что изменилось. Ты найди его, духа этого, скажи, что малец, который ему свободу обещал, вот-вот богу душу отдаст, но перед смертью хочет свою совесть очистить. Отдай ему…

Дед торопливо пошарил в карманах халата. Досадливо махнул рукой. Взял со стола коробку с печеньем, открыл и вытряхнул из нее продолговатый сверток. Дрожащей рукой вложил его внуку в ладонь.

— Это он мне отдал когда-то. А если не найдешь, оставь в лесу. Он увидит и поймет. Ради меня, Казимирушка. Уважь старика, дай мне помереть с чистой совестью.

В тяжелом взгляде Казимира читалось что угодно, кроме желания ехать в деревню и искать какого-то духа, который существовал только в тронутом старческим маразмом рассудке дела. Он с трудом сдержался, чтобы не вернуть сверток, что бы в нем ни было. А дед как будто его мысли прочитал.

— Ты на меня волком не смотри, — он улыбнулся и слабо сжал его ладонь своими руками. — Не веришь и ладно. Мне это успокоением будет, а ты хоть развеешься немного. Нечего дома сычом сидеть. Не надо раньше времени себя хоронить.

Дед протянул руку и погладил внука по обросшим, непослушным, волнистым волосам. У Казимира тоскливо защемило сердце. К горлу комок подступил. Вроде только что держался на злости, и снова размазало. Он кивнул.

— Ладно, так и быть, выделю тебе пару дней, — он попытался улыбнуться.

— Вот и спасибо тебе за это. А теперь беги, а то тут скоро придут меня лечить. Помереть не дают спокойно.

Казимир поднялся на ноги. Потянулся было к завернутому цветку, но дед отмахнулся.

— Оставь, Танюша придет — выбросит. Иди с богом. Как вернешься, забеги ко мне. Уж постараюсь тебя дождаться.

— Хорошо, зайду, — Казимир неловко дотронулся до плеча деда. — Ты тут тоже береги себя.

В дверях он обернулся и спросил.

— Имя у твоего духа есть?

Дед посмотрел на него с виноватым замешательством.

— А я не сказал? Кощеем его все зовут.

Казимир не удивился имени и молча кивнул. Кощеем так Кощеем. Не самая фантастическая деталь в байке деда. По такой хоть книгу пиши — про лесного духа, обреченного на вечную жизнь в забытье непроходимых лесов. В другое время он ухватился бы за идею, но его новая реальность вытравила желание создавать. Он ощущал себя абсолютно пустым, и в этой пустоте он тщетно пытался нашарить остатки прежнего Казимира Дементьева, чтобы закончить уже начатое, хотя с каждым днем видел в этих попытках все меньше смысла. Старые истории оборвались на середине пути, как и его жизнь. Возможно, стоило начать новую — длиной в остаток его дней. Такая мысль точно нашла бы рьяную поддержку у отца. Тот делал вид, что никакой болезни не существует, и это полностью обоих устраивало. Но иногда понимание, что через пару лет ему придется хоронить сына, прорывалось наружу, и отец начинал давить. Подгонять — словно в последние дни Казимир обязан сделать что-то великое и запоминающееся. Чем меньше оставалось жить, тем чаще разгорались конфликты.

В машине Дементьев развернул сверток и удивленно хмыкнул. В ткани прятался нож в деревянных ножнах, довольно большой, чтобы считаться холодным оружием и принести неприятностей при встрече с полицией. Как дед его вообще протащил? Казимир провел пальцем по затейливой резьбе на ножнах. Вытащил нож и оценивающе взвесил — тяжелый, красивый. В ладонь удобно ложится. Явно ручной работы. Талантливый, видимо, был дедов Кощей. Не только смерть свою в игле прятал, но и резьбой по дереву увлекался. Да еще и по лесам волонтерил, детей заблудившихся искал.

Может, много лет назад какой-нибудь отшельник взаправду вывел потерявшегося ребенка из леса, а, может, все это — причудливо собранные осколки памяти. Воспоминания, которых никогда не было. На закате своих дней дед придумал мистическую историю из фрагментов уходящей жизни и поверил в нее.

В реальности Казимира не осталось места сказкам — ни злым, ни добрым. В ней ему вдруг позвонила Алиса. Он в секундном ступоре посмотрел на дисплей, где на фото улыбалась его бывшая невеста, потом все-таки ответил.

— Внимательно.

Сказал и тут же мысленно чертыхнулся. Так он отвечал только Алисе. Прицепилось после просмотра какого-то сериала — когда они еще только съехались. В трубке повисла недолгая тишина.

— Казимир.

Голос у Алисы был одновременно взволнованный и жесткий — как будто она заранее готовилась держать оборону. После ее следующих слов писатель понял, от кого.

— Ты должен кое-что знать. Я вчера была в баре с одним своим знакомым. Теперь уже бывшим, очевидно, но неважно. В общем, мы разговорились. В том числе и о тебе. Он журналист в “Чердаке”.

Дементьев чертыхнулся еще раз. На этот раз вслух.

— И ты ему про меня рассказала, — утвердительно произнес он.

— Случайно получилось, — с нажимом ответила Алиса.

— “Чердак” — паршивая помойка. Как ты с ним… — он оборвал фразу — задавать такие вопросы он больше не имел права, но Алиса поняла его и так.

— Как я с ним, Казимир, это уже не твое дело. Клятв в верности мы друг другу дать не успели. Я тебя предупредила, как ты меня когда-то, на этом считаю свою миссию доброй воли выполненной сверх меры.

Она сбросила звонок. Все еще злилась. Полгода прошло с тех пор, как Казимир сообщил ей о своем диагнозе и разорвал помолвку. На этом все и закончилось. Ее можно было понять. Его можно было понять. Только ничерта это не помогало. Они как две половины разбитой чашки — от удара раскрошились так, что даже хлипко не склеить. Да и зачем? Алиса не простит принятое им решение, а Казимир, как старый и больной зверь, предпочитал подыхать в одиночку.

Он зашел на сайт “Чердака”. На главной, конечно же, уже ссылка на статью с заголовком в духе этой выгребной ямы. “Казимир Дементьев — переоцененный автор или умирающий гений?”. Опубликовано два часа назад. Он нажал на ссылку, бегло пробежался по тексту и с трудом поборол желание позвонить их главреду — поговорить по душам. Это только подогрело бы сплетни. Некая А. рассказывала о своей жизни с известным писателем — в подробностях, которых никогда не существовало. Казимир бросил телефон на пассажирское сиденье рядом с Кощеевским ножом и завел машину. По дороге домой пришло сообщение от Алисы “Прочитала статью. Я этого не говорила”. Он ответил коротким “Знаю”.

Звонить начали к вечеру. Все привыкли, что в последние полгода он редко выходил на связь и не появлялся на публичных мероприятиях. Статья преподнесла им объяснение, почему. Дементьев перевел телефон в режим “не беспокоить”, зная, что это не особенно поможет. Кто-нибудь обязательно заявится домой. За минувшие шесть месяцев он научился с бесстрастным лицом говорить, что у него все отлично. Новый роман пишется, жизнь кипит, а почему пропал… Вдохновение требует тишины и уединения.

Он понимал, что и дальше придется лгать — опровергнуть слухи, заверить оставшихся друзей-знакомых, что все по-прежнему отлично. Еще понимал, что прямо сейчас не сможет. Ему засунули палец в смертельную рану и прокрутили, а он должен улыбнуться и сказать, что нет, совсем не больно. За него говорили брошенный, безголосый телефон, наполовину опустошенная бутылка виски на рабочем столе и пустой документ во вкладке браузера. На волне разговора с дедом Казимир попробовал вернуться к работе — обернуть эмоции словами и сложить их них небольшую и мрачную историю. Рассказать о темной стороне жизни заточенного в лесу духа. Единственным словом, которое он смог написать, стало название документа — Кощей. Может, в самом начале он бы еще сумел выплеснуть гнев и отчаяние. Сейчас не находилось ничего. Только отвратительная пустота, из которой не вытащить даже мертворожденные строки.

Следующий день Казимир встретил с решимостью исчезнуть на несколько дней — выждать, пока лишенное свежих слухов инфополе не обновится. Он вспомнил, что где-то неделю назад отец при встрече упомянул всплывших из ниоткуда родственников. Обычная история. Про родича-депутата знали даже те, про кого сам отец ни разу не слышал. Вроде бы его попросили помочь с глубинным насосом для скважины. В памяти всплыло сердитое возмущение отца, что когда он по молодости баулы на рынке таскал, так ни от кого ни слуху, ни духу, а как в люди пробился, так сразу “Витенька, помоги”.

Вряд ли отец успел разобраться с их проблемой, его и в городе пока не было — уехал в командировку. Дементьев взял почти полностью разрядившийся телефон. Как и ожидалось, мессенджеры пестрели кучей новых сообщений. Десяток пропущенных звонков, из них пара штук от мамы. Она же грозилась приехать, если он не перезвонит или не ответит.

“Все в порядке. Напился и рано уснул,” — написал и отправил.

Потом позвонил отцу.

— Ты куда запропастился? — вместо приветствия накинулся Виктор Сергеевич. — Тебя мать вчера обыскалась.

— Я ей уже ответил, все нормально. Слушай, помнишь, тебе родственники звонили и просили с насосом помочь? Ты же им еще его не купил?

— Нет, и не собираюсь я ничего покупать. Вернусь — денег отправлю и все. А что?

— Давай я куплю, что им нужно, и отвезу.

— Тебе-то это зачем? Туда ехать весь день… — отец вдруг резко замолчал, а когда снова заговорил, в голосе слышалось усталое раздражение. — Дед тебя уговорил, да? Я этому старому маразматику много раз повторял, чтобы он даже не думал к тебе с своими сказками приставать. Он мне все мозги своими бреднями продолбал, теперь и до тебя добрался. Выброси из головы, у тебя своих дел хватает.

— Пап.

— Выброси, — не терпящим возражения тоном отрезал отец. — Вон вчера какой-то выродок про тебя статью выкатил. Мать чего переполошилась, думаешь? Ничего, я им позвоню еще.

— Не надо никому звонить. Чем меньше реакции, тем быстрее затихнут. Пришли мне номер, кто там с тобой из родственников общался. Я куплю и отвезу.

— Казимир, займись лучше делом. Вот ты сам только что сказал, что не надо реагировать. Так и напиши что-нибудь, это будет лучше всяких разговоров.

Казимир и сам знал, что может стать лучшим опровержением всколыхнувшихся слухов. Другое дело, где его взять — как из нутра выскрести это опровержение? Незаметно сам для себя он разозлился. В разговорах с отцом так бывало слишком часто.

— Послушай, я не собираюсь ничего никому доказывать. Просто хочу немного развеяться.

Честнее было сказать, что он заколебался поддерживать иллюзию жизни и хотел бы, чтобы его просто не трогали. Но они с отцом говорили на разных языках, и Казимир старался оперировать привычными для него понятиями.

— Ну так и поезжай куда-нибудь в нормальное место. Ты то вдохновение ищешь, то собираешься черт знает куда. В той глухомани ты точно ничего не найдешь.

Казимир тяжело вздохнул. Упрямство у них наследственная черта по мужской линии. Даже смертельная болезнь по маминой линии была более избирательной и скакала через поколение, а баранье упрямство оставалось всем.

— Пап, давай я сам буду решать, куда ехать, что мне делать, и когда умирать, ладно? — последние слова вырвались неосознанно. — Пришли номер телефона.

Он нажал на дисплее кнопку сброса. Отец все никак не мог смириться, что его сын не выдаст что-то невероятное, прежде чем уйти. Больше никто и никогда не будет обсуждать его новый роман. Казимир уже поставил точку в своей писательской карьере, хотя временами боялся в этом признаться даже сам себе. Единственное место, куда он мог попасть — это кладбище и паблики в интернете, когда там будут мусолить новость, что Казимир Дементьев прострелил себе башку.

Отец переслал номер телефона. Следом пришло сообщение о денежном переводе. Жест несколько излишний, но спорить, как и прежде, было бесполезно. За следующие пару часов Казимир созвонился с новообретенной родственницей, выслушал жалобный рассказ, как они уже три недели практически без воды сидят. Уточнил характеристики насоса, забронировал подходящий в магазине. Сколько ехать до Гарванова, он посмотрел только в гараже. Навигатор показывал восемь часов. Не так уж и много, загнул отец с “целым днем”. А “форестер” давно надо прогулять, застоялся в стойле железный конь.

Казимир заглянул в багажник, подвинул в сторону охотничью снарягу. Невольно вспомнил, как собирался вот так полгода назад, все уже в машину забросил, а потом из клиники в первый раз позвонили и сообщили результаты анализа. Так и катается все в багажнике с тех пор, нетронутое и ненужное. Да и если бы захотел — теперь бы уже не смог. Прежде он в охоте видел всего лишь хобби, а теперь разглядел и смерть. Не поднималась больше рука убивать ради развлечения. Даже прикасаться к ружью не хотел — особенно зная, что последняя пуля из него достанется ему.

Он продолжил в телефоне маршрут — сначала до магазина, а оттуда в Гарваново. Приедет он за полночь — ну и ладно, в машине до утра подремлет. Ночи сейчас короткие и теплые. Нещадная жара уже месяц стоит по всей центральной России. Ниже тридцати градусов температура не опускается. Тянуло удушливым смогом, особенно по ночам — со стороны Рязани приносило, там бушевали лесные пожары. А он ехал на северо-восток. Там тоже горело. Обычное дело для летнего пекла. Пока в СМИ трубили об опасности лесных пожаров, Казимир где-то слышал, что в них есть и своя польза — эдакий агрессивный процесс обновления и очищения от пораженных болезнью лесов. В затянутой смогом столице пользы никто не бы не увидел. Но она все оставалась все дальше и дальше. Навигатор отсчитывал километры, в зеркало заднего вида бил луч солнца, а впереди — только бесконечная дорога. Под шелест шин, привычный утробный гул движка и атмосферный рок.