А на улице мрак,
А на улице ветер,
Там гнет и насилье,
Убийство и ссылка.
Галеры Селим-бея подобрались к селению на закате. В этот миг они очень напоминали мурен или им подобных прожорливых зубастых гадин, коими кишмя кишат теплые моря. Быстрые, верткие, алчные. Черные на фоне оранжевого, опускающегося в волны, шара. Дул ветер, легкий и попутный, но на галерах не поднимали паруса — для войны и разбоя парус только помеха, уж слишком много внимания требует от команды и капитана. То ли дело прикованная к веслам шиурма: несчастные пленники, большей частью бедняки, за которых никто не надеялся получить выкуп.
Повинуясь свисткам комита, мерно вздымались весла. Вверх-вниз, вверх-вниз. В такт им из сотен глоток гребцов — грязных, бритых и голых — вырывалось тяжелое дыхание. Суетились, как всегда перед боем, надсмотрщики — затыкали шиурме рты специальной деревянной затычкой, чтоб, не дай Аллах, не вскрикнули, не вспугнули.
Олег Иваныч стоял на носовой палубе «Тимбана», рядом с рыжим немцем Шафихом и самим Селим-беем. В белоснежном тюрбане, в черном с золотом одеянии, седобородый пиратский вождь, опираясь на обнаженную саблю, вглядывался в прибрежные скалы. Надо сказать, выглядел Селим-бей весьма импозантно, словно какой-нибудь персидский сатрап времен царя Дария или Ксеркса.
И о том и о другом Олег Иваныч еще по весне вычитал в толстой пергаментной книжке с серебряными застежками, щедро украшенными мелкими изумрудами. Книжицу подарила ему Софья на день ангела. Весьма, весьма недешев был подарок — трех деревень с холопами стоил, а может, и поболе. Олег Иваныч не хотел его принимать, да, подумав, взял — не стоило обижать любимую женщину. Тем более что уже и тогда вынашивал он планы на женитьбу, вот только ждал Гришиного возвращения из дальнего монастыря. Эх, Гриша, Гриша… Знать бы наверняка, в каком ты месте, — уже сегодня, быть может, свиделись бы. Ну, или завтра. Ведь вот она, Морея! Уж близок, близок черный скалистый берег. Уж слышен прибой, усталый собачий лай и даже блеяние козленка в чьем-то хлеву. Морея…
Селение, у единственного причала которого маячило несколько рыбачьих лодок, размещалось в глубине живописной бухты, густо заросшей по берегам диким виноградом и терновником. Чуть дальше от кромки прибоя белели хижины, перемежаясь с оливами и стройными кипарисами. За оливковой рощей резко начинались уже почти невидимые в наступающей темноте горы, довольно высокие, обрывистые и крутые. В случае нападения с моря наверняка местное население сможет быстро уйти узкими горными тропками: иди потом лови их!
Опытный пират Селим-бей прекрасно понимал это и действовал четко. По его команде галеры замедлили ход, дожидаясь, когда совсем стемнеет. Очень уж не хотелось оказаться в обезлюдевшем селении — а именно это и произошло бы, увидь деревенская стража или случайные пастухи чужие суда. Вот и выжидали. Селим-бей, бросив саблю, по цыплячьи вытягивал шею, не боясь показаться смешным. Боялся другого — посадить судно на прибрежные камни.
«Тимбан», самый крупный, шел первым. Позади — еще три галеры поменьше, рискнувшие последовать за вожаком, едва оправившись от последствий шторма.
Впереди сделалось уже совсем темно. Почти ничего нельзя разобрать, только кое-где в окнах горели светильники. Вот на эти светильники Селим-бей и правил, надеясь на свою память и острый взгляд бывалого моряка.
Олег Иваныч поразился невозмутимому профессионализму разбойничьего вождя и тому, как были вышколены его люди — даже рыжий повеса Шафих был необычайно серьезен. Внезапно Олег взглянул на себя словно бы со стороны: тюрбан, темный плащ поверх легкой кольчуги, длинная узкая сабля. Заправский пират, черт побери! А ведь они, с Яном и Илией, планировали в подобном случае просто сдернуть побыстрее с галеры и уж никак не участвовать в грабеже мирных приморских селений. Ну, Илии это уже поздно, да будет ему земля пухом. Но им-то с Яном еще не поздно?
Вон и Ян стоит сзади, у кулеврин. Кивнуть ему, броситься в воду… плыть… Доплывем? Вряд ли. Не очень-то хорошо плавал Олег Иваныч, а уж Ян — тем более. Тогда что? Ждать погромов? Стать участниками недостойного, постыдного для христианина дела? Ведь уже сейчас пиратские суда мягко ткнутся к причалам. Посыплются на берег сорвиголовы. Алчные, не знающие пощады. И для жителей селения наступит ад! Мужчины, те, кто окажет сопротивление, немедленно будут убиты, женщины — изнасилованы и, вместе с детьми, обращены в рабство.
А если… А если вот прямо сейчас воткнуть саблю в живот Селим-бею, затем ударить Шафиха — вон он, совсем рядом, у кулеврины, с тлеющим фитилем в руках. Улыбается… До поры…
Олег почувствовал, как узкий клинок сабли в руке его словно бы сделался горячее. Два удара. Затем выстрел по корме. А потом? Скорее всего, смерть. Даже если броситься в воду. И не будет ни спасения Гришани — а ведь именно это он, Олег, должен сделать, — ни Новгорода, ни Софьи. Вообще ничего больше не будет.
Да и эти люди: Селим-бей и бесшабашный немец-ренегат Шафих. Кровавые пираты? Да. Но лично Олегу Иванычу они не сделали ничего плохого. Как бы даже наоборот. Шафих — так вообще, считай, «лепший дружбан», собутыльник, неплохой, в сущности, парень. Только вот занятие у них, прямо скажем, хреновое. Но так ли уж виноваты они в этом? А те, кто на берегу, — греческие рыбаки, их жены и дети, — они-то в чем виноваты? В том, что Селим-бею пришла охота хоть так поддержать свое реноме, пошатнувшееся после неудачного рейда? В том, что живут в лакомом для всех пиратов месте? Ведь именно поэтому их вот сейчас, сонных…
Олег Иваныч искоса глянул на немца. Нет, конечно же, он не поднимет на него руку. Тем более так вот подло. Нет… Но…
Мысль еще не успела оформиться окончательно, но Олег уже знал, что делать. Пусть сражение будет на равных. Ну, если и не совсем на равных, то почти. Нехорошее дело — резать сонных людей.
Оп! Олега Иваныча словно бы шатнуло на волне. Да так, что он не удержался на ногах — повалился на Шафиха и — вот ведь шайтан! — так неловко, что прижал тлеющий фитиль, что держал немец, аккурат к затравной полке.
Вспышка! Грохот! Огонь!
Каленое ядро с шипением упало в воду.
— Шайтан бы вас всех побрал! — выругался Селим-бей и тут же заорал приказ. А чтоб теперь не орать? Таиться-то уже поздно!
На берегу услышали выстрел. Засуетились, забегали. Зазвенело оружие, заржали кое-где кони.
— Яй-а-а-лла! Иль я а-алла!
Отбросив конспирацию, пираты с воплями ринулись на берег. Кое-кто утонул, попав под собственные весла, кое-кто переломал ноги о камни. Но большинство выбралось.
Их уже ждали — человек с полсотни, вооруженные короткими копьями-лариссами и мечами. Не Бог весть что, но хоть какой-то отпор.
Зазвенели мечи и сабли, загорелись подожженные пиратами хижины.
Олег Иваныч выбрался на берег в числе первых, вместе с Шафихом и Яном. Нет, он вовсе не собирался махать саблей — только если станет уж очень необходимо, — но не хотелось и прослыть трусом. Да даже и не это главное. Хотелось бы побеседовать с кем-нибудь из стариков или купцов, если таковые тут жили. Да и турецкая администрация здесь наверняка должна быть представлена. Скажем, какой-нибудь староста… Ведь Морея — с недавних пор Западная Румелия, пашалык Великой Империи османов! И этот турецкий прихвостень, староста, должен бы знать где находится тимар славного воина Кяшифа Инзыглы. Ведь именно он, по словам Ивана-Ягана-аги, и купил Гришаню на Стамбульском рынке. Интересно только, зачем? Работник из отрока никакой, а его академические познания уважаемому Кяшифу-эфенди нужны, как ишаку второй хвост.
Оно оказалось весьма запутанным, это селение, узким и вытянутым вдоль бухты, словно буковый лук. В дрожащем свете пожарищ метались меж домов темные тени. Женских и детских фигур средь них практически не было — значит, не зря падал на пушку Олег Иваныч, значит, успели-таки отправить их в горы.
Уйдя на окраину, Олег Иваныч и Ян оказались практически в одиночестве. Их разудалые собратья-разбойнички, быстро покончив с сопротивлением, принялись увлеченно грабить богатые дома, сложенные из розоватого туфа. Глиняные беленые хижины бедняков, во множестве гнездившиеся на окраине, их вовсе не привлекали. Чего там искать-то? Вшей с клопами? А людишки, которые и были, давно в горы сбежали.
Так что, что остается? Правильно! Поживиться чем есть. Ну, хоть во-он в том двухэтажном домишке, у самого причала, или дальше, у ручья. Ткани, продукты, драгоценности. Не бог весть что, конечно, но все же лучше, чем ничего. Да и улов рыбачий тоже можно забрать — хоть сейчас на костре пожарить. Тем более кострищ тут хватает, эх, жаль, не те дома подожгли, да теперь уж чего.
Проходя мимо одного из домов, Олег Иваныч едва не поскользнулся в какой-то красноватой луже. Упав, вовремя подставил руку. Потом брезгливо поморщился — кровь, что ли? Нет. Не похоже. Да и запах. Лизнул… Точно! Вино! Что-то типа «Алиготе» или «Ркацители». Только намного, намного вкуснее. Нектар, а не вино!
Занимающееся пожарище быстро охватило всю деревню. От нестерпимого жара раскалились придорожные камни. Волны, казалось, кипели. А высоко в черное небо с треском поднимались яркие красные искры.
К причалу сгоняли в кучу немногих пленников. Тут и там на земле лежали мертвые изрубленные тела. Их тоже было не так много… как могло бы быть.
Толстый низенький человек с растрепанной бородой на круглом бабьем лице выл, стоя на коленях перед Шафихом. Немец, облаченный в блестящий парчовый халат, явно для него короткий, дико вращал глазами, ругался и для пущего эффекта вращал над головой саблей.
Олег Иваныч с Яном подошли ближе.
— Этот подлый шакал не желает показывать, где он зарыл драгоценности! — пояснил Шафих. — У, отродье шайтана!
«Подлый шакал» испуганно втянул голову в плечи.
— Откуда ты знаешь, что у него были драгоценности? — резонно поинтересовался Олег Иваныч.
— Откуда?! Ты только взгляни на его халат! — Шафих горделиво поиграл тяжелой парчою. — У, ядовитый гад! А ну, говори, не то…
— Так это староста! — догадался Олег и обернулся к Яну: — Спроси, знает ли он, где находится тимар Кяшифа Инзыглы?
Услышав имя, толстый староста с усердием затряс головой.
— Говорит, что знает, — перевел Ян (староста говорил на языке османов), — и даже может провести хоть сейчас.
— Так это недалеко?
— О! Очень, очень близко. Вон, за той горою.
— Шафих, уступи-ка мне этого толстомордого ифрита. Взамен я покажу тебе симпатичный винный погребок, тут неподалеку.
Услышав про вино, герр Шафих оживился и, радостно потерев руки, изъявил желание отправиться туда немедленно, подвесив пока «толстомордого ифрита» за ноги на ближайшую смоковницу.
— Он пока немножко повисит, а мы тем временем выпьем!
…Немец вырубился уже после третьего кувшина. Характер нордический, нестойкий. Забормотал что-то, запел, потом завалился навзничь и заливисто захрапел. Да так беззаботно, что Олег Иваныч, грешным делом, позавидовал. Вот ведь, много ли надо человеку для счастья! Сам-то он не пил, больше делал вид, да ведь такой нектар на землю лить — это ж преступление просто! Ладно… В следующий раз. Может быть…
Аккуратно подложив под голову храпящему немцу сложенную вчетверо кошму, Олег Иваныч быстро вышел на улицу. Еще вчера живописно-красивая деревня на глазах превращалась в чадящие головешки. Выли неубитые собаки, да истошно орала забравшаяся на вершину смоковницы кошка. Несколько пиратов с обнаженными саблями в руках вели на галеру Селим-бея связанных пленников, среди которых попались пара хромых и один вроде как одноглазый. Товар неважнецкий, да на безрыбье и рак — рыба, и хлорка — творог. Не бывает так, чтобы каждый пиратский набег — удачный. Совсем даже наоборот! Ну, не везло пока Селим-бею и его людям, что тут поделаешь!
Толстомордый «ифрит»-староста вместе с охраняющим его Яном находился там же, где и был оставлен — под смоковницей с истошно орущей кошкой. Олег Иваныч кивнул Яну. Тот, отвязав «ифрита» от дерева, утащил его в темноту.
Они шли быстро, почти бежали. Покуда дорога не свернула в гору. Дорога… Скорее, узенькая тропинка, усыпанная катышками козьего помета. Она вилась средь редких кривоватых кустиков жимолости, средь желтоватых цветов, средь нелепо громоздившихся серых камней. То справа, то слева от них, а то и откуда-то снизу доносилось журчание ручья. Вверху, в заметно светлеющем небе, слышался клекот орла.
Они шли. Староста — впереди. Как он ориентировался, одному Аллаху известно. Но нигде не плутали, шли быстро. Проводник улыбался все чаще. Видно, был рад избавиться от сумасшедшего немца с обнаженной саблей. А может, и что другое было у него на уме, бог весть. Олег Иваныч через Яна пригрозил, что ежели не найдут они Кяшифа-эфенди, то лучше б некоторым толстым шакалам и на свет не родиться. «Толстый шакал» замахал руками — понял, мол, не подведу. И ведь не подвел, ифрит!
Дорога возникла неожиданно, вылилась из-за скалы серой узкой рекою. Вполне проезжая дорога, довольно ухоженная. Ну, не шоссе, конечно, но по крайней мере лучше, чем где-нибудь в Ленинградской области или в отдельно взятом городе Тихвине.
Впереди дорога спускалась в расщелину меж перевалов, скрытую густым утренним туманом, за которым угадывались каменные строения с башней, нелепой и узкой. Минарет? Или замок Кяшифа Инзыглы?
Последнее предположение оказалось верным. Указав на башню рукой, староста быстро заговорил, то и дело переходя на опасливый шепот.
— Говорит, что именно тут, где башня, и живет этот Кяшиф. Только вот дома ли он, неизвестно. Великий и грозный Сулейман-паша, волею султана Мехмеда правитель Румелии, собирает войско для войны с гяурами. И все конные воины-сипахи, в том числе и Кяшиф Инзыглы, обязаны явиться в трехдневный срок — с оружием, лошадью и военными слугами.
— Понятно. Как и у нас: конно, людно и оружно. За то этот Кяшиф от султана землицу с людишками имеет. Правда, видно, небогата, землица-то!
— Да уж, — согласно кивнул Ян, — вряд ли больше трех тысяч акче в год дает… Но и то хлеб.
— Угу… И хлорка — творог. Ладно, давай-ка берем этого черта — и пошли в гости к Кяшифу. Пускай господин староста нас ему представит. Эй, ты куда, толстомордый?!
Пока Олег Иваныч с Яном осматривали усадьбу Кяшифа-эфенди, до того момента стоявший смирно староста вдруг нырнул в придорожные кусты и теперь махал оттуда рукою, настойчиво предлагая последовать его примеру. Что Олег Иваныч с Яном, переглянувшись, и сделали. Черт его знает, наверное, этому ифриту виднее, он все-таки местный.
— Во дворе Кяшифа-эфенди кричат ишаки и ржут лошади, — пояснил староста.
Ну? И что?!
Оказывается, во дворе Кяшифа может кричать только один ишак и ржать одна лошадь. Других у него, в силу бедности, не было и быть не могло.
Значит? Значит, на дворе Кяшифа остановился на ночь какой-нибудь местный владетельный бей, владелец латифундии-зеамета, и тоже обязанный явиться на службу по зову султана «конно, людно, оружно». А местный бей, Симбигей-кызы, отличался настолько буйным и непредсказуемым нравом, что попадаться лишний раз ему на глаза хитрому старосте вовсе не хотелось. Тем более в такой подозрительной компании.
Заскрипев, открылись ворота усадьбы Кяшифа. Но вовсе не это вызвало пристальное внимание прячущихся за кустами, нет. Из ворот показался странный экипаж — украшенная дорогой тканью повозка на четырех, в рост человека каждое, колесах из цельного дерева. В центре повозки, под балдахином, возлежал на подушках сморщенный желтокожий человечек в зеленом халате и огромной чалме, похожий на злобного гнома. Как шепотом пояснил староста, это и был пресловутый Симбигей-кызы.
Но еще не все! Лошади, вороные красавцы, вальяжно шли позади повозки. Сама же она приводилась в движение… нет, не двигателем внутреннего сгорания, а людьми. Истощенными полуголыми невольниками. В одном из которых Олег Иваныч сразу же узнал Гришаню!
Староста-«ифрит» зашептал Яну:
— Говорит, правильно бей рассудил. Чего зря лошадей гонять, когда чужие рабы имеются. Их и загнать не жаль. Все равно Кяшиф Симбигею по жизни должен. Этот Симбигей всегда так делает, лошадей очень любит. А чужие рабы у него до конца пути обычно не выдерживают. Видишь на повозке погонщика с плеткой?
На облучке, с огромной плетью в мускулистой руке, сидел здоровенный негр, статью похожий на оставшегося в Тунисе Ваббу, только рожа еще пострашнее.
Повозка наехала на камень. Сидевший на подушках гном выругался и ткнул погонщика-негра заостренной палкой в спину. Тот ощерился и взмахнул плетью. Невольники застонали. Идущие позади воины, числом с полтора десятка, засмеялись.
Куда же именно направляется «гном» Симбигей с воинами и с Кяшифом-эфенди? Тот, что худущий, чем-то похожий на Дон Кихота человек, трусивший позади воинов на такой же худой лошади, и был Кяшифом Инзыглы — это без сомнения. А кем ему еще быть? Тенью отца Гамлета?
Староста-«ифрит» пояснил, что все эти вооруженные люди направляются, как он уже говорил, в войско правителя Румелии Сулеймана-паши. Где-то здесь, в Морее, собирается большой отряд сипахов, чтобы влиться в войска бейлербея. Вот конкретно в этот отряд Симбигей-кызы и едет сейчас малой скоростью — на большую исхудавшие рабы Кяшифа Инзыглы были, судя по всему, не способны.
То сужавшаяся, то вновь расширяющаяся дорога тянулась меж сероватых скал. Кое-где виднелись выцветшие проплешины осенней пожухлой травы. Впрочем, осень здесь не очень-то чувствовалась, было довольно тепло, даже жарко, и лишь дующий с моря ветер приносил влажную прохладу. Попадавшиеся на пути долины — узкие, каменистые, неприглядные, с маленькими полукруглыми хижинами из камней и глины — сменялись скалистыми отрогами. В таких местах дорога сужалась так, что повозка Симбигея-кызы едва протискивалась вперед, задевая колесами горные отроги.
Олег Иваныч — они, таясь, шли позади каравана — что-то прикидывал в уме. Прикинул…
— Ян, спроси-ка нашего друга «ифрита», много ли по дороге ущелий?
Ущелий было достаточно. И даже еще более узких, нежели те, что уже пройдены.
Это хорошо. А нельзя ли как-нибудь незаметно обогнать караван?
Обогнать, оказалось, можно. Только довольно сложно. Когда карабкались на практически отвесную скалу, Ян чуть не сорвался в пропасть. Хорошо, Олег Иваныч успел ухватить за руку. Потом, взобравшись, поскакали вниз, словно горные козлы. Удивительно, но толстый староста-«ифрит» пробирался средь горных отрогов с поразительной ловкостью и проворством. И — у Олега Иваныча скользнула на миг такая мысль — вполне мог бы давно сбежать, но вот почему-то не сбежал. Интересно… Быть может, толстяк староста преследовал какие-то свои цели?
— Я ненавижу Симбигея-кызы, он отсудил за долги все мои земли! — сверкнув глазами, ответил толстяк на прямой вопрос Олега. — Вы хотите устроить ему какую-то пакость, иначе б не крались за его воинами. Поэтому буду вам помогать. Правда, не понимаю, как вы собираетесь справиться с десятками воинов?
Олег Иваныч и сам пока этого точно не знал.
Наконец они спустились к дороге, ставшей настолько узкой, что возникли сомнения, а проедет ли здесь повозка вообще? Резко спускаясь вниз, две накатанные колеи тянулись по самому дну ущелья, темного, холодного и сырого.
Здесь не росла трава и не пели птицы, сюда никогда не заглядывало солнце. Черные отвесные скалы с двух сторон сжимали дорогу исполинскими каменными ладонями. Перед подъемом, куда как раз сейчас подошла группа Олега Иваныча, дорога внезапно делала поворот вокруг высокой белой скалы и потом сразу же резко расширялась. Справа от дороги узкой темной щелью тянулась глубокая пропасть.
Олег Иваныч внимательно осмотрел скалу.
— Мы сможем туда забраться, — перехватил его взгляд староста, — если поторопимся. Вон там тропинка… — кивнул куда-то в сторону, где густо рос коричневый колючий кустарник.
Олег Иваныч довольно кивнул:
— Слушай, Ян, сможем ли мы расшатать сейчас во-он тот камень? Да-да, прямо над дорогой… И я думаю, сможем! Тогда, вперед!
…Поскрипывая колесами, повозка Симбигея-кызы медленно спускалась в ущелье. Впереди должен был находиться большой отряд турок. И старый желтокожий «гном», известный своей жестокостью далеко за пределами Мореи, не опасался никаких неожиданностей. Тем более что не далее как вчера этой же дорогой прошел богатый владелец зеамета Ибрагим Решад с янычарами. И можно было не опасаться разбойников, даже если б тут таковые и были — отряд Ибрагима Решада уже, должно быть, давно присоединился к основным силам турок. А они уже где-то рядом, быть может, даже за той белой скалой… Да-да! Кажется, именно оттуда доносится конское ржание и рев зурны.
Симбигей-кызы прислушался, приложив руку к поросшему редкими волосками уху…
В этот момент откуда-то сверху черной молнией пронесся булыжник, с треском ударил в левый бок повозки. Негр-возница, бросив плеть, с воплем покатился по дороге. А старого Симбигея просто выбросило назад, на руки подбежавшим воинам. Хорошо хоть не в пропасть!
Придя в себя, Симбигей подозрительно оглядел нависшие над дорогой скалы. Потом махнул рукой — камнепады здесь дело обычное.
Чернокожий возница, подобрав плеть, взгромоздился на повозку… Однако везти-то ее оказалось некому! Все четверо рабов исчезли! Сорвались в пропасть? Или ждут впереди, за вон той белой скалой?
Нет, за скалой их не было. Значит, сбросило камнепадом в пропасть. Подъехавший Кяшиф-эфенди поежился. Слезший с повозки Симбигей-кызы, злой, как свора волков, осмотрел кожаные ремни, которыми невольники были привязаны к повозке. И гром проклятий тут же извергся из его уст:
— Шайтан и тысяча ифритов! — Негодуя, он протянул Кяшифу концы ремней, аккуратно перерезанные острым ножом. — Кто-то помог им бежать! Воины, сюда! Воины! Какой шайтан вас понес на скалу?! Догнать? Да вы в уме ли?! Стану я лазить по горам за четырьмя мешками костей! Тем более, которые принадлежат вовсе и не мне, а уважаемому Кяшифу! Вот он и пусть за ними гоняется, если захочет. А, Кяшиф-эфенди? Дать тебе воинов?
Кяшиф Инзыглы — длинный, нескладный, худой, с нелепо торчащими из-под короткого халата ногами — лишь отмахнулся:
— Аллах с ними!
— Ты, наверное, хотел сказать — шайтан? — осклабился Симбигей-кызы. — А в общем, решение верное. Что проку тебе в этих скелетах? Добудешь в походе новых сильных невольников… и, может быть, даже красивых невольниц! А, Кяшиф?
Воины засмеялись.
— Только не забудь, уважаемый Кяшиф, что ты должен мне двести акче и три мешка яичной скорлупы, что брал как-то на удобрения. Ведь твои рабы так и не отработали до конца долг, сбежали, негодяи! Придется теперь лошадей запрягать в повозку… Эй, эй! Только не Зульфию, любимую мою кобылу. Лучше серого и вороного. Да пегого не тронь! Я же сказал, серого и вороного! Ну, теперь вперед, да поможет нам Аллах. Эй, вы там, посматривайте на скалы! Да будьте внимательны, помесь дурной коровы! Еще раз не заметите камень — велю вас хорошенько высечь, так и знайте, лентяи.
…Визгливая ругань Симбигея-кызы разносилась далеко над ущельем. Олег Иваныч усмехался, где-то жалея, что не понимает. Видно по всему, старый Симбигей знал толк в ругательствах.
Впереди, еле поспевая за толстяком старостой, тяжело дыша, шел Гришаня. Отрок настолько исхудал, что под высохшей кожей были хорошо заметны ребра. Щеки ввалились, грязные волосы спутались в клубок, одни лишь глаза по-прежнему сияли победной синью. Особенно когда увидели Олега Иваныча. Впрочем, разговаривать при встрече было некогда. Как и выказывать особую радость. Следовало спешить. Трое других рабов шли за Олегом и Яном.
Самое трудное было подняться на скалу по узкой козлиной тропке. А дальше уже легче. Прошли меж горных кряжей, взобрались на перевал, потом сделали большой крюк в сторону, ни разу нигде не заплутали — староста и вправду хорошо знал местность.
Наконец сделали привал. Солнце висело в зените, но было прохладно — высоко забрались. Небольшая ложбинка меж скал с желтой травой и ручьем, прозрачным и холодным. Все напились, подкрепились козьим сыром, захваченным предусмотрительным Яном, потом повалились навзничь, прямо на траву.
Гришаня отдыхал и телом и душой. Вот уж, поистине, дошли до Господа все его молитвы.
А молитв было много…
Иван, Яган-ага, рязанский холоп-ренегат, не соврал Олегу Иванычу — купил Гришу старый сипах Кяшиф Инзыглы. Даже, можно сказать, не купил. Сторговал пару горшечников, а Гришаню ему на сдачу дали. Горшечники были нужны — старый Кяшиф намеревался открыть в своем тимаре мастерскую, под это дело даже занял двести акче у владетельного Симбигея. Да только ничего у него не вышло — глина не та. Горшки оказались непрочны — лопались.
Четверо невольников — двое горшечников, Гриша и еще один старик, бог весть когда купленный, — работали не покладая рук. Таскали глину и воду, месили, клали печь для обжига. Получалось не очень. Выяснилось, что приобретенные Кяшифом горшечники вовсе не горшечники, а погонщики ишаков. Горшечниками они сказались, убоявшись каменоломен. Старались, конечно, как умели. Но умели из рук вон плохо.
Как стало ясно, что не пошло горшечное дело, плюнул Кяшиф и решил заняться землеобработкой. По совету одного из «горшечников» занял у Симбигея три мешка яичной скорлупы в качестве удобрения, посадил фиги, пару олив, виноград. Да и тут мало что хорошего вышло! Подул северный ветер, принес — вот уж невидаль! — мокрый снег. В общем, вся лоза померзла и фиги.
Потому, услыхав приказ сиятельного Сулеймана-паши, бейлербея Румелии, явиться немедленно «конно, людно, оружно», Кяшиф-эфенди даже несколько воспрянул духом. Конь у него был — старая кляча Зухра, оружие — ржавая сабля да лук со стрелами. Вот только люди… Уж больно отощали невольники.
Нет, Кяшиф-эфенди старик добрый, только вот кормить рабов ему было нечем. Сам-то не всегда кушал. Трехразовое питание — понедельник, среда, пятница. Большей частью козий сыр да чечевица. Жить можно. Только голодно.
Гришаня так для себя решил: дождется весны — и в бега. В ближайшую приморскую деревуху, там на корабль — в Италию. Латынь знает, с кормщиком договорится. Уж как-нибудь до Новгорода доберется. А там денежки будет собирать для выкупа Олега Иваныча. Соберет — поедет выкупать, в Стамбул обратно. Иначе пропадет ведь Олег Иваныч-то…
— Да уж, без тебя пропал бы я, точно! — хмыкнул Олег Иваныч. — А скажи-ка, Гришаня, как человек местный: сушей нельзя отсюда выбраться?
— Вряд ли. Вся Морея под властью османов. К северу — в Боснии, Болгарии, Сербии — они же. Да и мы, считай, почти на острове. Ну, есть маленький перешеек, ближе к Афинам, так и там турок до хрена. В общем, без моря никак!
— То есть кораблишко какой-никакой нужен.
— Да уж конечно, нужен.
— Тогда чего ж мы от моря уходим?
— А мы и не уходим. Вон, видишь скалу? С нее море видать. Да и сам-то ты по ветру не чуешь, что ли? Влажный, ветер-то.
Ветер, м-да… Ветер и донес от той скалы какие-то дикие звуки. Вроде рева пожарной машины.
— Зурна османлы! — встрепенулся Гришаня и бросился будить спящих.
Зурна? Посмотреть бы!
Они взобрались на скалу. Олег Иваныч, Ян, Гришаня, остальные невольники. (А куда, кстати подевался толстяк староста? Куда-то подевался, однако!) Выглянули… Мама дорогая!
Обширная — километра два в длину — долина вся покрыта шатрами. Над самым большим — из золоченой парчи, в центре — развевалось зеленое знамя, знаменитое знамя османов! Длиной около четырех метров, с золотым кулаком, венчающим древко, — вон он сияет на солнце, больно смотреть! — в этом кулаке, как говорят турки, находится Коран, написанный рукой самого халифа Омара. Ни один гяур не имел права видеть это знамя под страхом немедленной казни. Неизвестно, как насчет невольников — может, они и мусульмане. А вот три гяура лицезрели сейчас священную реликвию точно! Хотя…
— Гриша, ты ислам еще не принял?
— Что ты, Иваныч! Там же обрезание делать надо!.. А зачем спрашиваешь?
— Ты знамя видишь?
Гришаня смолк. О знамени халифа Омара он тоже наслышан достаточно, чтобы понимать, в каком положении все они очутились.
Ну да не только злополучное знамя в пределах видимости. Вон там, у шатра, не сам ли султан Мехмед? Богато разодетый человек в белой чалме и зеленой накидке джеббе. Да нет. Олегу Иванычу доводилось Султана Мехмеда видеть — тот и ростом повыше, и малость похудее будет. А вот не Сулейман ли паша это, волею султана правитель Румелии?
— Ой, смотри, Олег Иваныч, смотри! Рядом-то!..
Рядом с человеком в белой чалме и зеленой накидке джеббе — да, толстяк староста! Почтительно кланялся бейлербею, указывал рукою на запад… туда, где находилось селение, разграбленное пиратами Селим-бея.
Сулейман-паша кивнул одному из воинов подле себя. В длинном темно-голубом кафтане с золочеными пуговицами, в черных узких шальварах с голубыми гетрами, с небрежно заткнутой за золоченый пояс секирой, этот красавец имел весьма воинственный вид. Белый тюрбан украшала золоченая «пальма храбрости», самая желанная награда для османского воина. Лейтенант? Да, лейтенант, по-здешнему — каракулчи. С ним — белокафтанные солаши, гвардейцы-лучники, в тюрбанах с красными перьями. Позади, за шатрами, строились в походный порядок улуфажи, конные янычары — в красных плащах с капюшоном, с золочеными секирами и шестоперами. Ветер развевал зеленые перья на их шапках. Кони — чистокровные скакуны из Негева и Сирии — перебирали копытами и ржали. Самые красивые лошади — сирийцы и хеджазцы. Самые выносливые — из Йемена. Самые быстрые — из Египта. А самые благородные скакуны — из пустыни Негев, что где-то у Мертвого моря. Немереных денег стоят.
Лучник-солаши вдруг резко присел на одно колено и, выхватив лук, послал стрелу — в сторону затаившихся беглецов.
Просвистев, стрела попала прямо в глаз одному из неосторожно высунувшихся невольников. Вскрикнув, тот мешком полетел вниз, в долину.
Весь турецкий лагерь в долине пришел в движение. Трубили трубы. Барабанщики вытаскивали из шатров большие желтые барабаны из ослиной кожи. Конные улуфажи с изумрудными перьями на шапках вздымали на дыбы коней. Сам Сулейман-паша садился в седло, услужливо подсаживаемый каракулчи.
— Плохо дело, ребята! — констатировал Олег Иваныч.
— Так скорей бежим! Ты ж, Иваныч, вроде говорил, что с пиратами сюда добрался?
— Ну.
— Так давай к ним обратно! Иначе, чую, снесут нам головы.
Они помчались, не чуя под собой ног. Низкорослые деревья, колючий кустарник, желтовато-коричневая трава. Тропинка. Камни… Тут вроде пропасть. Нет. Пройти можно. А там, за той скалой? Что там синеет? Неужели… Ура! Точно — море! А вот и дымок — след недавнего пожарища. И там, уже на рейде, — галеры Селим-бея! Один «Тимбан», флагманское судно, еще задерживался у причала. Но, судя по деловитой суете на борту, уже готовился отвалить.
Скорее!
Топот конницы янычар за спиной — все ближе.
Беглецы буквально выкатились на улицы сожженной деревни. Впереди дышало море. Единственное сейчас спасение и надежда.
Олега Иваныча чуть не сбил с ног какой-то шатающийся черт с рыжей бородой, вываливший из подворотни. С рыжей бородой? А запах от него! Ууу! Перегар! Шафих? Кто ж еще!
Шафих пьяно погрозил пальцем:
— О! Ялныз Эфе! Куда ж ты запропастился?! И… кто это с тобой?!
— Неважно, кто со мной, Шафих! Важно — кто за мной! Янычары султана!
— О! Доннерветтер! Так чего ж мы ждем?
…В последний момент они вбежали по сходням.
И на «Тимбане» даже не успели эти сходни убрать, как на причал вынеслись янычары-улуфажи. Не дать уйти неверным! Ворваться на судно! Рубить, колоть, резать! За то, что осмелились напасть на санджак повелителя правоверных, пусть даже на дальний! За то, что осквернили знамя пророка!
Кони янычар уже терзали копытами сходни… Вот-вот…
Но старый пират Селим-бей не лыком шит и не пальцем делан!
Два свистка комита… Три… Подкомиты в момент растолковали гребцам, что, как только начнется бой на галере, их, гребцов, зарежут первыми. Сами же подкомиты.
Поднялись весла. Опустились разом. Тормознули левым бортом. Красиво развернулись и так же красиво ушли. Привет, господа янычары, пишите письма! Что нам теперь ваши дурацкие стрелы! Что? Трех гребцов убило? Так бросайте эту падаль за борт, сажайте новых! Вон как раз трое новеньких — из числа вновь прибывших. Да, стоило освобождать невольников Симбигея-кызы — чтобы посадить на галеры Селим-бея!
Весла. Вверх… Вниз… Вверх… Вниз…
Набирая ход, флагманская галера Селим-бея покинула бухту. Позади, на берегу, яростно гомонили янычары. А что им еще оставалось делать? Что-нибудь сжечь со злости? Все и так сожжено до них. Остается только ругаться.
Попутный ветер раздувал паруса и флаги венецианских галер, бороздящих светлые воды Ионического моря. Головным шел «Буцефал» — огромный, приземистый, быстрый. Его весла шевелились, словно клешни исполинского краба.
Адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, на носовой палубе — смуглый, с крючковатым носом и черными пронзительными глазами, — походил на пирата… коим, впрочем, и был в молодости. Да, бывший пират, волею судьбы и венецианского дожа вознесенный в адмиралы. И бывший невольник — галерный раб знаменитого мавританского разбойника Абдула Маумена, деливший весло с таким же неудачником — молоденьким португальским дворянином Жуаном.
Тридцать лет прошло с тех пор, как плеть подкомита последний раз ожгла плечи Франческо. С тех пор многое изменилось, нынче все берберийцы трепещут перед Гвиччарди. Он достиг всего, чего хотел — славы, власти, богатства.
Что же касаемо Жуана, то… Где ж он рыщет, проклятый разбойник?! Селим-бей… надо же… Ха-ха!
А ну вперед, вперед! Прибавить скорость. Порывы ветра развевали красный плащ адмирала, накинутый поверх блестящей кирасы. На полах плаща был золотом вышит крест. Четыре большие бомбарды, выставив вперед хищные жерла, ждали своего часа.
«Тимбан» и другие галеры Селим-бея шли без парусов, только на веслах. Во-первых, ветер был встречным, а во-вторых, вышли из гавани недавно, так пусть шиурма потрудится, чай, отдохнули.
Окинув хозяйским глазом команду, Селим-бей перевел взгляд на небо. Ой не нравилась ему зеленоватая тучка на западе, ой не нравилась! Явно попахивало очередным штормом. А чего хотите! Ноябрь все-таки. Не самый благоприятный месяц для морских прогулок даже и в Средиземном море — Арабском озере, как его не столь давно называли.
Вряд ли удастся до шторма увидеть длинный сицилийский берег, оттуда до Туниса рукой подать: чуть к западу — и вот он Картаж, Карфагенский мыс. А уж там-то совсем рядом приветливая Тунисская бухта, сам город Тунис чуть дальше от побережья.
Еще раз с тревогой взглянув на запад, пиратский капитан скрылся в кормовой каюте. Собственно, она там была единственной, если не считать нескольких закутков для комита и нескольких офицеров. Для остальных на ночь натягивали над всей палубой тент.
Олег Иваныч с Гришей, скрестив ноги, сидели на носовой палубе, следя, как узорчатый нос «Тимбана» все глубже зарывается в волны, обдавая сидящих белыми солеными брызгами. Конечно, это не нос зарывался, это волны делались все больше и больше. Гриша подремывал, привалившись к стволу бомбарды. Ян с Шафихом несли наблюдательную вахту, с коей только что сменились Олег Иваныч и Гриша — Селим-бей не терпел на корабле праздных людей.
Олег Иваныч с далеко не праздным интересом разглядывал пушки.
В центре — бомбарда. Громоздкое неподвижное чудовище калибром… гм… что-то около восьмидесяти миллиметров, а то и все сто. Длинный ствол, попробуй-ка затолкай в такой ядро — никаких сил не хватит! А вот для того и существует съемная зарядная камора — задняя часть ствола. Вытащили ее, прочистили банником, затолкали мешок с порохом, сверху ядро, забили пыж, не забыли прочистить и основной ствол. Закрепили камору на лафете специальным клином — работа тонкая, ошибешься — разнесет все к шайтану. Потом подтащили лафет к месту для стрельбы — тоже работенка та еще, недюжинных сил требует, хоть и имеются в задней части два колеса, от дубового чурбана отпиленные, да ведь и весит лафетина пудов десять как минимум. Откатили — не забыть бы закрепить талями, а то после выстрела всех с палубы сметет, штука такая! Закрепили, проткнули картуз с порохом специальным прутом — протравником, для того в тыльной части ствола особое отверстие имеется. Сыпанули пороху в запальное отверстие и рядом, на полку, да не наобум сыпанули, а с пониманием: какой порох, да погода какая, да ядро. Зажгли фитиль… Да, желательно еще и прицелиться! При этом учесть, что палуба качается, вокруг брызги, фитиль гаснет все время, а ветер, гад, так и норовит сдунуть порох с запала. А поднес фитиль — выстрел секунды через две-три. Вот и попади тут! Для одной организации выстрела человека четыре точно нужно, а то и шесть! Это для одной только бомбарды.
Правда, были пушки полегче, кулеврины. Тоже с длинными стволами и с накладным казенником — каморой, закрепляющейся железным клином. Устанавливались кулеврины на специальной вертлюге — типа уключины для весла, почти как зенитный пулемет на поворотном лафете. Но заряжались не намного быстрее, чем бомбарды, только что поменьше людей требовали. Били… ну, метров на семьсот. Могли и дальше пальнуть, да рискованное это дело — запросто могло зарядную камору разорвать порохом.
На корме «Тимбана» катапульта с баллистой — в два раза дальше стреляли, с железными-то пружинами. Правда, заряжать их еще хуже, да и пружины ржавели, ломались. В общем, куда ни кинь — везде клин. Потому абордаж — лучшее решение боя! Сотни две головорезов, с саблями, стрелами, копьями.
Олега Иваныча окатила особенно наглая волна. Тряхнув головой, он выплюнул воду, глянул вперед… Что за шайтан с тремя ифритами?!
Впереди, прямо по курсу «Тимбана» — паруса! Красные, с золотыми крестами! Венецианские галеры!
Засвистели в дудки комиты, подгоняя гребцов. Забегали по куршее надсмотрщики. Выскочил из каюты обкуренный Селим-бей. Ва, Алла! Откуда здесь венецианцы?! Их тут быть не может! Что им тут делать?! До италийских берегов уж слишком далеко, а прибыли здесь никакой… Одна, две, три… Ва, Алла! Двадцать!
— Готовьтесь к бою, собаки! Уйти уже не успеем!
А венецианские галеры стремительно приближались. Окутались едким пороховым дымом пушки. С воем пролетели над волнами ядра. Одно ударило в бок «Тимбана», ломая весла и разрывая в кровавые лохмотья гребцов. Те страшно кричали, умирая. Из-за внезапности боя подкомиты не успели заткнуть каждому рот специальным кляпом.
Ответные выстрелы прозвучали тут же. И, как всегда, пострадали гребцы. Взорвались кровавым фонтаном. Да, следующим удачным выстрелом на вражеской галере сбило мачту! Стоявший у бомбарды рыжебородый Шафих с гордостью поднял над головой горящий фитиль, закричал что-то… И упал, обливаясь кровью. Вражеская стрела пронзила ему грудь. Бывший христианин, искатель приключений, он вдосталь нашел их, став ренегатом, и достойно встретил смерть.
Пронесшееся с воем ядро в щепки разнесло балюстраду надстройки. Черт! Гриша? Вон он, лежит… неужели? Гриша, вставай, вставай! Открывай же глаза, ну, ну же! Уф… Слава богу! Ничего не слышишь? Ну, это понятно — контузия.
Еще одно ядро! На сей раз в переднюю мачту. Неплохие артиллеристы у венецианцев, не то что наши берберы. Один и был толковый — Генрих, остальные бьют в белый свет как в копеечку!
И вражеские ростры — вот они, совсем рядом. И там толпа народу. В кирасах, в закрытых шлемах, с мечами и алебардами. Сколько же их! Явно намереваются на абордаж!
А это еще что? Стрелы! Да, вон лучники… Еще туча стрел!.. Ну, козлы… Чуть в глаз не попали! Убили артиллериста. Опасная у них профессия, оказывается, у морских пушкарей. Особенно у тех, кто на носовой палубе. А кулеврина-то, похоже, еще заряжена?
Олег Иваныч выхватил у упавшего артиллериста горящий фитиль. Развернул кулеврину на вертлюге-уключине. Орудие повернулось довольно легко — судя по запаху, вертлюга была смазана оливковым маслом. В магазине на Петроградской — сто рублей пол-литра. Дороговатая смазочка! Дешевле салом… Ах да, они ж мусульмане!
А ну-ка…
Олег Иваныч удерживая кулеврину правой рукой, поднес к затравке фитиль. Ну… и что? Порох отсырел, что ли? Секунд через пять кулеврина наконец дернулась и, изрыгнув желтое пламя, выплюнула из утробы ядро.
Со свистом пролетев над волнами, ядро врезалось в гущу стреляющих. Стоны, вопли.
Ага, не нравится! Ну-ка, вот еще одна кулевринка, справа… Ну, куда ты палишь, ифрит чертов? Прицеливаться-то хоть иногда надо! И глаза при выстреле вовсе не обязательно закрывать. Черт. Зря выстрел пропал. Теперь поди заряди. Времени не осталось, вон эти-то прут паровозом, вот-вот врежутся… Ага! Есть! Хук слева! Прямо в левую скулу.
Флагманская галера венецианцев изменила курс, протабанив правым бортом, и, ломая вражеские весла, врезалась в «Тимбан».
Корабль Селим-бея вздрогнул всем корпусом. С падающей мачты горохом посыпались в воду лучники. Кто-то истошно закричал, зажатый меж вражеским носом и развалом родного борта. Затрещали кости, и крик стих.
Забросив абордажные крючья, воины венецианского дожа вступили на палубу мусульман. Они шли, как на параде, держали строй. Блестели начищенные латы, колыхались над шлемами красные страусиные перья, и солнце горело в остриях склоненных итальянских пик. На венецианской галере загремели барабаны, звякнули литавры и бубны — подбадривая своих, музыканты старались вовсю.
Пираты сопротивлялись с упорством обреченных, ибо знали — пощады не будет. В плен венецианцы не брали, добивали раненых «кинжалами милосердия» — узкими, длинными, гранеными.
Венецианскими пикинерами командовал высокий человек в черненых латах с ложбинками для отвода копий и круглом шлеме-армэ с опущенным забралом. Без щита. А зачем, когда есть прочные удобные латы, на совесть сработанные мастерами Милана!.. Он был вооружен длинным двуручным мечом с волнистым лезвием и двумя крюками перед эфесом. Крюки тормозили вражеские удары и «укорачивали» гарду — когда было нужно, владелец меча просто переменял хват рук. Эспадон — вот как назывался такой меч — пожалуй, самое страшное рубящее оружие всех времен и народов. Для владения эспадоном требовалось недюжинное искусство, что и демонстрировал сейчас итальянский воин. Он шел позади пикинеров, вступая в бой только тогда, когда это было нужно. Венецианцы просто дружненько расступались, пропуская вперед мастера меча, тот делал несколько неуловимых движений и, оставляя гору окровавленных трупов, вновь отступал назад под защиту солдат. Весьма действенный, но отнюдь не рыцарственный способ ведения боя!
На носовой палубе «Тимбана» завязалась жаркая схватка. Оставив бесполезные кулеврины, Олег Иваныч присоединился к обороняющимся. А что еще оставалось делать? Кричать, что он христианин? Так ведь православный. Не католик, не униат даже. Да и не услышат, кричи не кричи — просто слушать не будут. Эх, жизнь… Хорошо хоть Гриша немного оправился. Проблевался, встал бледный, оперся на остатки мачты. В руке держал чью-то саблю. Чью-то? Да Олег Иваныч ему свою и отдал. Сам же подобрал саблю Шафиха — тяжелую, длинную, с простым, без украшений, эфесом. Но это хорошее оружие — тяжеловатое, зато, судя по форме, дамасской стали.
Их осталось не так и много, защитников носовой палубы «Тимбана». На корме и даже на куршее тоже азартно дрались, и там, похоже, перевес пока был на стороне людей Селим-бея. Сам старый пират без чалмы, с окровавленной головой, носился по корме с секирой в руках, подбадривая своих молодцов криками, словно помолодел лет на двадцать.
Впрочем, Олегу Иванычу стало не до кормы. Наступавшие пикинеры остановились, чуть подняли копья, одновременно разошлись в стороны. Держа над головой эспадон с волнистым лезвием, на столпившихся пиратов шел мастер меча в черненых латах. Красные страусиные перья на его шлеме колыхались в такт тяжелым шагам. Из прорезей забрала сверкали холодные глаза безжалостного убийцы.
— Алла-а-а! — с воплями оставшиеся пираты ломанулись на рыцаря, потрясая саблями.
Несколько взмахов меча… Всего несколько взмахов. На палубу посыпались окровавленные руки и головы. Часть пиратов поползла по палубе в сторону, зажимая страшные раны. Кое за кем потащились сизые кишки.
Подняв меч, рыцарь пошел дальше. На тех, кто еще остался. Выскочивший вперед Ян ткнул острием копья в забрало черненого шлема. Это остановило рыцаря лишь на мгновение. Взмах меча… И на палубу покатилась отрубленная белокурая голова, голова Яна.
Эх, поляк, поляк. Не думал, не гадал ты найти себе такую странную смерть — сражаясь на стороне мусульман против католиков. Что ж, судьба иногда выкидывает штуки и похитрее.
Олег Иваныч стоял позади других, у обломка мачты — отбивался от остальных пикинеров и за себя, и за Гришу. Угу, а против рыцаря слабо? Почему ж слабо?!
Взмах меча… И — мимо! Просвистел над головой Олега Иваныча хваленый эспадрон! И не от таких ударов уходить учились. А у нападавшего явно немецкая тактика. Только немцы в первую очередь целят в голову. Наверное, оттого, что у них слишком хорошие доспехи? А он настоящий мастер, этот парень с мечом. Быстро сообразил, перестроился…
Удар «а друат» — направо. Тут же — налево — «а гош».
Ловко действует, сволочь, словно и не тяжелый меч у него в руках, а легкая шпага! И как проворно перекраивает тактику, прямо на ходу меняет. Вот, чуть перехватил руками, и… оп! Отбив!
Как звенит металл! А сабля хороша — видно, и в самом деле дамасская сталь! Выдержала прямой удар.
Однако еще удар…
А может, хватит? Теперь, кажется, моя очередь? Ну, так получите, сир!
Олег Иваныч нанес молниеносный скользящий удар вдоль лезвия вражеского меча… И просчитался! Не учел этих дурацких клиньев, у гарды. Жалобно звякнув, сабля застряла.
Вытащить! Быстрее вытащить, пока эта морда не успела сделать захват…
Ага! Не успела. А не зевай! Ну-ка, еще раз… На! На! На!
На мастера меча обрушился целый град ударов. Будь на его месте человек менее опытный, схватка могла бы на этом и завершиться. Однако не тут-то было! Перехватив меч за пятку — тупой участок лезвия от гарды до заточки, — противник нанес резкий удар острием, словно пикой, целя Олегу Иванычу в пах.
Тот парировал, чуть сместившись влево.
А рыцарь-то, похоже, устал. Так, слегка. Но все же, все же…
В отличие от него Олег Иваныч усталости не чувствовал. Сказывалась практика галерника — помахай-ка сутки напролет веслищем, любая сабля игрушкой покажется!
И еще одно. Шлем. На рыцаре закрытый шлем, армэ, с опущенным забралом. Очень хороший, удобный. И обзор дает неплохой — даже при опущенном забрале. Вот только по бокам, да и взад себя, особо-то башкой не повертишь, все-таки железяка. Проще говоря, не очень-то хорошо видел рыцарь, что на флангах творится.
А вот Олег Иваныч — совсем без шлема — все примечал. И то, что из своих — ха, из своих!!! — на носовой палубе в живых только он да Гриша у мачты.
А везде уже венецианские солдаты. Хмурые, опирающиеся на пики. Пока на поединок смотрят заинтересованно. Да Олег Иваныч ведь не на морковке вскормлен — давно просек, что конец тут один: как станет уставать рыцарь, его противника просто заколют пиками с разных сторон, к тому все шло. Значит: надо думать. Сражаться, парировать удары, смотреть по сторонам и думать… Но сражаться!
А ну-ка! На!
Атака Олега Иваныча была настолько внезапной и сильной, что рыцарь попятился к ограждению. Туда, куда и надо.
Черт! Гришаня же…
Олег Иваныч на миг обернулся — отрок стоял там же, у обломка мачты, — громко крикнул по-русски:
— Твою мать! Прыгай! Хоть на головы к шиурме, понял?
Тут же повернулся к врагу — чуть не пропустил удар. Не видел, как Гришка проворно отбежал от мачты и, оттолкнув засмотревшегося на бой пикинера, прыгнул вниз, на развал, где помещались гребцы.
Олег Иваныч бешеной атакой прижал противника к балюстраде. И вдруг, отбросив саблю, быстро сделал шаг в сторону. Крутанул изо всех сил установленную на уключине кулеврину! Длинный тяжелый ствол с размаху въехал рыцарю в грудь и, перевернув, смел его с палубы вместе с остатками балюстрады. Не дожидаясь приветствий публики, цветов и поздравлений, Олег Иваныч тут же скакнул за ним, в море.
Мастер меча пошел ко дну сразу, потянули доспехи. А вот Олег Иваныч вынырнул, уцепился за обломок весла, за чью-то руку… Ха! Гриша! Спасибо за помощь! Как там наши пираты, держатся?
Пираты Селим-бея не просто держались, а бились вполне удачно. Сопутствовавший венецианской пехоте первоначальный успех быстро сошел на нет перед отчаянной решимостью обреченных людей. К решимости прибавлялась и тактика. Селим-бей недаром считался самым удачливым авантюристом в Магрибе. Да к тому же и опытным. Палубных сражений было в его жизни не счесть. Потому и людей он организовал быстро. Построил в плотные каре, очистил корму, остальных отправил по куршее на бак. Кормовая артиллерия и баллисты получили приказ палить по всем приближающимся судам без разбору, что и исполняли теперь с большой охотой.
Кулеврины заряжались за двадцать минут! Много, конечно, но ведь — по очереди. Так, чтоб всегда парочка была наготове, мало ли. Удачные выстрелы уже отпугнули несколько вражьих галер.
— А, Ялмыз Эфе! Выплыл?! Рад, что ты жив и твой юный друг тоже. Идите оба, помогите матросам! Смотри, шторм! Сейчас как грянет! Шторм, я сказал!.. Вах, шайтан, забыл, что ты не говоришь по-арабски…
Они вырвались, ушли. Воспользовались внезапной бурей, волнами, ветром.
С пушечным громом разорвались абордажные канаты. Поднятый на грот-мачте парус поймал ветер. И подхватил, понес корабль, словно на крыльях, да с такой скоростью, что захватило дух! Огромные волны вскидывали «Тимбан» на свои вершины и с уханьем бросали вниз, казалось, на самое дно. В снастях ревел ветер, и Селим-бей молился Аллаху — только бы не сорвало парус. Так хоть как-то можно было управлять судном. Даже и не «как-то», а очень неплохо! По крайней мере, галера не становилась к волне боком и хорошо слушалась руля, который так и не успели заклинить враги, отгоняемые кормовыми пушками. Изменившийся ветер нес их на юг, к берегам Триполи.
Трещали мачты, вышвырнуло в море остатки весел. Гребцы, те кто еще остался в живых, в страхе сидели, прикованные к своим банкам, захлестываемые «зелеными барханами океана». Нескольких матросов смыло за борт. Обломком бизани ранило четверых. Пару раз корабль едва не напоролся на скалы. Ветер играл «Тимбаном», словно щепкой. Но они все-таки плыли. И не как российская молодежь по жизни — «без руля и ветрил», а как раз и с рулем, и с ветрилами! И четко держались курса.
А враг? Врага тоже изрядно трепал шторм. «Тимбан» венецианцы давно потеряли, удовольствовались уже захваченными судами. Парусов не поднимали — себе дороже, — только разошлись подальше, но держались в виду друг друга. Все-таки задали перцу поганым пиратам! А шторм… Что шторм? Мало ли штормов пережили — и этот не первый, не последний.
Лишь адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, недовольно поджимал губы в своей шикарной каюте: ушел Селим-бей, опять ушел!