Корсар с Севера

Глава 10 Средиземное море. Апрель 1473 г.

Вместительное длинное доу на всех парусах неслось по синим волнам Средиземного моря. Осталась позади Бизерта с ее белыми стенами и постоялыми дворами, полными вкуснейшей еды, где люди шейха пустыни Абу-Факра помогли Олегу Иванычу и его друзьям с судном.

Доу Китаба ибн-Хасана оказалось кораблем стремительным и быстрым. Никаких дурацких весел, одни косые паруса, позволявшие ловить любой ветер. Ветер поймали. И мчались теперь, оставляя позади пенные буруны.

Прощай, Бизерта, прощай, белокаменная крепость, прощай, мелкий колючий кустарник. Здравствуй, город Беджайя. Сероватые стены, два каменных причала, рыбацкие сети на берегу…

Прощай, Беджайя. Здравствуй, Алжир. Великий и богатейший Алжир! Город разбойников, рыбаков и невольников. Минареты, мечети и узкие улицы. И рынок — о, поистине, там можно было купить все! Жаль, ненадолго заглянули. Прощай, Алжир…

Здравствуй, Оран… Прощай…

Впереди — Сеута. Сожженная португальцами лет шестьдесят назад, но вновь отстроенная и служившая теперь передовой крепостью христианнейшего короля Португалии Аффонсу Африканского. Уже появились на мачтах корабля чайки, и береговой ветер дышал жаром.

В тот самый час, когда судно ибн-Хасана подходило к Сеуте, от рыбацких причалов Орана отошла неказистая, пахнущая рыбой фелюка. В кормовом трюме, однако, не было рыбы. Там томился новгородец Олексаха, обобранный до нитки хозяином фелюки, коварным Юсефом Геленди, и его новым компаньоном — старым, похожим на вяленую воблу Касымом. Юсеф Геленди тоже решил забыть на время все свои делишки с Джафаром. Потом, уж когда вернется, можно будет и возобновить взаимовыгодное сотрудничество. Если вернется Юсеф. Нет, всем назло, вернется! И вернется богатым. Если… Если не соврал про сокровища старый прощелыга Касым.

В Тунисском дворце, среди расписанных золотистыми арабесками стен, вздымались к потолку изящные колонны из красного гранита. В середине зала тихо журчал фонтан, перед которым, на низком ложе, возлежал старый бей Осман — хитроумный владыка Туниса. Чисто выбритая голова бея покоилась на атласных подушках, украшенная изумрудами чалма из зеленого шелка лежала на полу, рядом. Курился наркотическими благовониями кальян, и красноватый дымок, поднимаясь вверх, скользил под самым потолком, исчезая в узких, задернутых сетками от насекомых окнах.

Осман, казалось, спал — веки его смежились, нижняя губа отвисла. Стоявший позади раб — здоровенный фиолетовый зиндж — обмахивал хозяина большим пальмовым опахалом. Не осмеливаясь мешать, выскользнули в коридор слуги и — надо признать, их хозяин был не дурак поспать — разбежались по своим делам, зная — некоторое время у них есть, до вечернего намаза как минимум. Лишь бы никто не разбудил бея раньше времени. Лишь бы…

Четверо белых рабов, покрытые потом, изнемогая от жары, тащили крытые носилки. Изящные, с позолоченными стойками, затянутые шелковой полупрозрачной вуалью. В таких носилках любили передвигаться знатные магрибские дамы — старшие жены или любимые наложницы раисов. Свернув от дворца налево, носилки миновали гарем и, оставив позади базарную площадь — пустую, ввиду полуденного зноя, — направились к заведению матушки Шехбийе. К слову сказать, не очень-то подходящему месту для визита уважающей себя женщины.

В тот миг, когда носилки вот-вот должны были достигнуть дверей злачного заведения, наперерез им, из-за угла, выскочил закутанный в белый бурнус всадник на вороном жеребце. Подняв на дыбы коня, он спешился и опустился на одно колено перед носилками.

Вуаль откинулась, и пожилой седобородый человек с темным от загара лицом недовольно выглянул из носилок.

— Салам, достопочтенный Кятиб ибн-Гараби, — почтительно приветствовал седобородого так и не открывший свое лицо всадник.

— Салам и тебе. — Кятиб ибн-Гараби кивнул в ответ. — Не припоминаю, как твое славное имя?

— Ты не знаешь меня, о мудрейший! Но позволь мне передать от моего хозяина письмо твоему господину, великому Осман-бею, солнцеподобному владыке Туниса.

Закутанный в бурнус незнакомец с поклоном протянул Кятибу свиток, перевязанный желтой шелковой нитью, скрепленной красной печатью. Тут же впрыгнул в седло и умчался прочь, подняв тучу пыли.

— Ифрит тебя раздери! — отплевываясь от песка, пожелал ему вслед ибн-Гараби.

Откашлявшись, он осторожно поднес свиток к глазам, понюхал… Пахло полынью.

— Бербер-пустынник… — прошептал ибн-Гараби. — Интересно, что нужно берберам от повелителя?

Хитрый ибн-Гараби, секретарь Осман-бея, конечно же, первым делом прочел бы письмо сам, потом бы запечатал не хуже, чем было. Уж решил бы, что с этаким посланием делать — передать господину или попридержать, а то и сжечь, от беды подальше. Так бы и на этот раз сделал, если бы бербер передал ему свиток с глазу на глаз. Однако житель пустыни оказался хитрее. Вон, носильщики-то, гяурские собаки, все видели. Наверняка кто-то из них «стучит» бею, если не все четверо. Да и заведение матушки Шехбийе — вот оно, рядом. Слышно, как дверь скрипнула — уж явно не ветер. Значит, и там — головой ручаться можно — о письме уже знают. Тьфу ты! Весь послеобеденный отдых — ишаку под хвост! Попробуй теперь не передай послание, можно и головы лишиться. Вдруг действительно что-то важное.

Плюнув, ибн-Гараби досадливо махнул рукой и велел носильщикам заворачивать обратно.

От злачного заведения Шехбийе до дворца бея было… ну, минут десять, если быстрым шагом. Носильщики шли быстро…

Задернув вуаль, ушлый секретарь вытащил из-под полы халата острый узенький ножик. На всякий случай оглянувшись — нет, задним носильщикам вряд ли что видно, — сноровисто поддел печать на свитке ножиком и, осторожно перерезав шнурок, бегло прочел послание. Хмыкнул. И вытащил из поддерживающего вуаль шнурка точно такую же желтую шелковую нить, как и недавно разрезанная. Поплевав на печать, приложил ее на несколько секунд к нагретой от солнца стойке и плотно прижал ее к аккуратно перевязанному свитку. На все про все ушло минуты три.

Когда носилки остановились перед воротами дворца, Кятиб ибн-Гараби прошел во двор, расшугав слонявшихся без дела слуг. На смуглом лице секретаря играла усмешка. Что ж, господин Джафар, Джафар аль-Мулук, Кятиб ибн-Гараби, конечно, ничего не имеет против тебя, но… Помнится, ты как-то раз неосторожно пошутил по поводу его бороды…

— Кто такой этот Абу-Факр? — Осман-бей быстро пробежал глазами послание. — И откуда он знает о том, что Джафар снюхался с Мехмедом Фатихом и хочет занять мое место?

— Абу-Факр — очень уважаемый человек, повелитель, — глубокомысленно кивнул Кятиб ибн-Гараби, узнавший это имя только сейчас, из письма. — Он пользуется большим влиянием у всадников пустыни и, как я неоднократно слышал от купцов, очень уважает тебя, о надежда правоверных!

— Уважает, говоришь? Видно, и в пустыне живут неглупые люди.

— А знает он обо всем тоже через купцов. И о султане, и о связях с ним Джафара.

— Подлый предатель!

— Воистину так, о луноликий! — Кятиб ибн-Гараби повалился на колени. — А о том, что этот недостойный сын шакала Джафар хочет стать владыкой Туниса, ты, повелитель, и сам давно знаешь.

— Знаю… Ты вот что. О письме пока молчи, а что делать с Джафаром… подумаем.

— Может, как вернется из похода, в яму его?

— Хм. Нет, слишком уж много он сейчас значит. Вот если б раньше, когда еще жив был старый Селим. Да, может, со славою и богатством вернется он из земель неверных. Куда уж тут сразу в яму? Нет, подождем… Подождем, но запомним. А потом… Мало ли, налет на гяурские города окажется неудачным… Да если и удачным… Я слыхал, Джафар аль-Мулук не очень-то справедливо делит добычу, а, Кятиб?

— Воистину так, повелитель!

Нежно-голубое море играло барашками волн. Теплые брызги заливали форштевень. Над самой водой проносились крикливые чайки.

Быстрокрылый корабль Китаба ибн-Хасана входил в гавань Сеуты. Мощные стены, пушки, апельсиновые деревья. Флаги с крестом на башнях. И церкви. Пусть католические. Но ведь все равно христианские.

Строгая стража, придирчивый досмотр. Да не слишком придирчивый — ибн-Хасана здесь знали.

С большей подозрительностью пялились на Олега Иваныча и его подростковую компанию. Флавию даже ущипнули. Та тут же высказала стражникам все, что про них думала. Правда, по-итальянски, как привыкли выражаться рыбачки Калабрии.

Судя по хохоту стражников, они ее поняли.

Китаб ибн-Хасан чуть задержал на выходе капитана стражи. Сунул пару монет, заодно справился по поводу судна в Италию. На хорошем португальском языке справился.

— В Италию? А зачем тебе Италия, ибн-Хасан? Ладно-ладно, не буду лезть в твои контрабандные дела. Хороших ты себе пассажиров взял. Особенно пассажирку. В Италию… Гм… Ха! Тут вчера причалил Гасан-стамбулец. Ты его должен знать. Так вот, он уже завтра собирается отплывать обратно в Стамбул, через Сицилию и Морею. Подойдет Сицилия?

Ибн-Хасан переадресовал вопрос подошедшей Флавии.

— Сицилия? Да! Конечно. Сколько денег возьмет этот Гасан?

Капитан, приподняв открытый шлем, улыбнулся в усы:

— Думаю, с тебя много не возьмет, красотка!

Договорившись с Гасаном — действительно, тот много не взял, — к вечеру собрались. Приготовили вещи. Флавия отправила вперед брата вместе с Гришаней — тот вызвался проводить. Сама же прошла в кормовую каюту, крохотный закуток, любезно предоставленный ей ибн-Хасаном по просьбе Олега Иваныча еще в самом начале плавания.

Олег Иваныч заглянул, проходя мимо. Флавия лежала лицом вниз на узком самшитовом ложе, закрыв лицо руками. Плечи ее дрожали. Плачет?

Олег Иваныч погладил девчонку по волосам:

— Ну, что ты? Случилось что-нибудь?

— Случилось, Ялныз Эфе.

— Но что? Кто тебя обидел?

— Ты!

— Я?!

— Ты не замечал, как я смотрела на тебя там, в этом проклятом оазисе, когда ты вез меня на коне, ночью? Не замечал, как в Бизерте я старалась угодить тебе? Не замечал, как я плакала ночи напролет в этой каюте, потому что ты даже не смотрел на меня! Ни разу не подошел, не прижал к себе, не поцеловал… Почему ты такой, ну? Ты не хочешь меня, потому что… потому что тебе противно? Противно, потому что я… была наложницей? Да, мной обладали все. Но это не значит, что я их хотела! Так ответь же, я тебе противна?

Олег Иваныч не знал, что и думать. Робко протянул руку…

Флавия перестала рыдать, взяла его ладонь, прижала к себе. Потом вдруг улыбнулась — озорно, почти по-детски. Обхватила Олега Иваныча руками за шею, осыпав поцелуями, повалила на ложе. Затем отстранилась и все с той же улыбкой медленно стянула с себя длинное зеленое платье, купленное на базаре в Бизерте, обнажив дивное тело, несколько исхудавшее, но от этого вовсе не менее прекрасное.

— Ты будешь самым последним подлецом, Ялныз Эфе, если прогонишь меня сейчас!

Громко кричали чайки на мачтах фелюки стамбульского негоцианта Гасана. На корме, у ограждений, стояли двое: Марко и Флавия, брат и сестра. Невольники, обретшие свободу. Не без помощи Олега Иваныча и Гриши, которые, стоя на причале в гавани Сеуты, махали им руками.

По лицу Флавии медленно текли слезы. Плакали и Марко, и Гриша. Даже Олег Иваныч нет-нет да и покашливал смущенно…

Эти люди — Марко и Флавия — стали родными. Настолько родными, что Гриша предложил им поехать в Новгород, на что Марко недоуменно рассмеялся. У них с Флавией была своя Родина. И своя дорога. Дай бог, чтобы дорога эта оказалась счастливой.

А его дорога? Олег Иваныч вздохнул. Но не с грустью. С надеждой и радостью. Новгород… Белоснежные стены, солнце в куполах церквей, люди. Вольные новгородские люди. Софья. Друзья — Панфил Селивантов, Олексаха, архиепископ Феофил…

— Что плачешь, Гришаня?

— Хорошие они люди, Флавия с Марко. Жаль расставаться. — Однако не только от этого плачу. — Он вдруг рассмеялся. — Ведь как же, Олег Иваныч, ведь дошли… ну, почти дошли уже… Прямо не верится, а ведь скоро дома будем!

А ведь и вправду — скоро! Вдруг запершило в горле. Неужели кончилось все? Турецкое рабство, галеры, пиратская кровавая вольница. Бесконечные пески, ветер, приносящий жар близкой пустыни, города, утыканные башнями минаретов. Города. Да, по-своему красивые, сказочно богатые, но… чужие. Чужие, чужие, чужие.

А так хотелось вновь увидеть свои! Упасть на траву перед детинцем, напиться прямо из Волхова! Обнять крепко Софью — поди, и не ждет уже? — да заказать на радостях молебен в Софийском соборе.

Олег Иваныч посмотрел в небо. Выцветшее, южное.

Дул северный ветер, пахнущий цветущими яблонями, проплывали по небу полупрозрачные облака, накрывая стены крепости быстрой невесомой тенью. И эти стены, стены Сеуты, на миг показались родными, новгородскими, а северный португальский ветер… ах, как он пах яблоками, совсем так, как пахло в саду у Софьи, на Прусской… Пусть он дул из Португалии, этот ветер, но это был ветер с севера, ветер, пропитанный запахом яблонь. И для Олега Иваныча, и для Гриши, для них обоих, сейчас это ветер с Родины.

Доберемся! Дойдем! Уж малость осталась. Еще чуть-чуть и… здравствуй, Господин Великий Новгород!