Корона на троих

Глава 1

— ТРИ-И-И?!

Крик, раздавшийся из северной башни Дворца Божественно Тихих Раздумий, был настолько громким и пронзительным, что расколотил семь витражных окон в банкетном зале. Шесть из них относились к немногим сохранившимся работам великого мастера Орацио и датировались четырнадцатым веком. Последнее — дешевую подделку — вставили во времена правления Корулимуса-Разложенца, тысячу лет назад.

Когда стеклянные осколки забарабанили по столу, король Гудж, правитель Гидрангии, оторвался от своего кубка, глянул поверх него на внезапно хлынувший в залу дневной свет и прорычал:

— Во имя пяти способов потрошения быка, что это?

Дрожащий у локтя своего свирепого повелителя, лорд Полемониум залепетал:

— Я умозаключаю, умозаключаю. Ваше Всемогущее и Бесподобное Величество, что это полная энтузиазма и сопутствующая жизненным процессам экзальтация Ее Наиприятнейшего Высочества Королевы Артемизии, вашего зрелого в супружестве соподвижника, свидетельствующая о переходящем дискомфорте отделения части, преамбулы подступающей радости воспроизведения вашего высочайше ожидаемого отпрыска.

Несколько минут король Гудж сколупывал серебро с голубого стекла кубка и задумчиво жевал его, как бы размышляя над полученной только что информацией. А затем с изумительной быстротой, которой он всегда славился, выдернул из ножен свой меч Сокрушитель — и отсек голову лорда Полемониума, дополнив ею хаос на столе.

Насухо вытерев окровавленное лезвие о кружевную скатерть и глядя на остолбеневших министров, король сказал:

— Теперь пойдем дальше по кругу. Спрашиваю еще раз: что это?

— Королева рожает ребеночка, — скороговоркой выпалил лорд Филарет, не отрывая взгляда от головы лорда Полемониума, которая все еще покачивалась.

— О! — Король Гудж швырнул Сокрушитель обратно в ножны и высоко поднял кубок с вином. — Вовремя. — Он перевернул драгоценный сосуд, пролив содержимое в черную спутанную бороду.

В дальнем нижнем конце стола, вне пределов досягаемости монарших меча и слуха, лорд Кротон ткнул локтем в бок лорда Филарета.

— Мне послышалось или наша уважаемая королева и вправду голосила «Три»?

Лорд Кротон пожал плечами, не обращая никакого внимания на вопрос. Каждый раз, являясь на консультативное совещание — а по сути пьянку — короля Гуджа, он видел и слышал только его величество. Наверное, подобное почтение было сродни смертельному очарованию, которое заставляет обывателя останавливаться и пялиться на случайное и ужасное дорожно-транспортное происшествие. Или, возможно, объяснялось тем, что министр, чьи глаза и уши не были направлены только на короля Гуджа, очень быстро лишался и того, и другого.

— Я сказал, — повторил лорд Кротон, проверяя, — с чего бы ей кричать «Три»?

— Может, она играет со своей служанкой в стукалку? — рискнул угадать лорд Филарет, не поворачивая головы.

Лорд Кротон коротко хрюкнул.

— Филарет, правильный крик в стукалку: «Четыре сбоку, ваших нет!» Это каждый дурак знает. Кроме того, беременные женщины никогда не играют в стукалку.

— Дорогой Кротон, ты же прекрасно знаешь, каковы рожающие женщины. Они несут всевозможную чепуху. Разве твоя собственная жена?.. — Он дал вопросу повиснуть в воздухе.

— Ну да, — признался лорд Кротон. — Когда моя дорогая Иона освобождалась от бремени, она обзывала меня пустоголовым похотливым себялюбивым слюнявым бабуином. И клялась, что я к ней больше не прикоснусь, покуда жив. Что не должно было долго тянуться, потому что она собиралась убить меня, как только к ней возвратятся силы. Все это так, Филарет, но она не вопила «Три».

— Ну возможно, ее величество решила, что завоевавший нас новый правитель уже в курсе, что он пустоголовый похотливый себялюбивый слюнявый бабуин, — предположил лорд Филарет.

— В курсе! Да он бы принял это как офигительный комплимент.

Филарет покивал:

— Конечно. Поэтому давай примем, что ее величество вопила не «Три», а «Ура!».

— "Ура"? — отозвался лорд Кротон задумчиво.

— Крик радости, — объяснил Филарет, — означающий, что ее труд успешно завершен и что ей не нужно больше сидеть в заточении в северной башне, как это предписывает старинная гидрангианская традиция.

Лорд Кротон затряс головой:

— Не знаю, Филарет. Теперь, когда ребенок родился и королева может выйти из северной башни, она должна опять спать с королем Гуджем. Это не тот случай, чтобы я мог вообразить хоть какую-нибудь нормальную женщину радующейся.

— Ну, в этом все-таки намного больше смысла, чем в выкрикивании номеров, — возразил лорд Филарет, — Кроме того, скажи мне: чего бы ради королеве Артемизии кричать «три»?

Лорд Кротон задумался.

— Верно, — заключил он. — В этом вовсе нет смысла. Это — «ура». Это было «ура». Это должно быть «ура». Он немножко поковырял перочинным ножиком стол заседаний. — Ты знаешь, Фил, это забавно. Я имею в виду древнюю гидрангианскую традицию заточения беременных королев...

— Ну?

— Я никогда не слышал о ней.

— ТРИ-И-И?! — вскрикнула королева Артемизия с ложа. — О милосердные звезды! Только не говори мне, что их трое!

Старенькая Людмила стояла у королевской колыбели и выглядела совершенно беспомощной.

— Ах, мой милый ягненочек, ты же знаешь, я никогда не скажу тебе ничего такого, что может расстроить твои милые мысли, особенно в такой момент. — Зеленый шелковый сверток, лежащий у нее на руках, начал громко плакать. — Нет, конечно же, нет, не когда моя драгоценная лапочка только что прошла через такие муки, перенеся все как маленький стойкий солдатик. Другие девочки стали бы пищать и рыдать и бог весть какой ужас нести...

— Три! — взвыла королева. — Три, три, ТРИ! Сифилис бы сожрал этих горгорианцев вместе с кобылами, на которых они скачут! Это.., это, наверное, это, должно быть...

Трясясь, старая Людмила положила спеленутого новорожденного в огромную церемониальную колыбель — на алых подвесках, с позолоченным драконом в изголовье — и заспешила к постели своей хозяйки.

— Что такое, моя лапочка, почему ты так дышишь? А твое лицо! Поверь мне, это самый неподходящий лавандовый оттенок. О, ура-ура, и...

— ..это, должно быть, третий, — пробормотала королева Артемизия сквозь сжатые челюсти. Пот выступал по всему ее телу. — Вот сейчас он идет!

Некоторое время спустя старушка Людмила вынула прекрасно сложенного малыша из Бассейна Гармонизирующей Иммерсии (одного из самых старинных блоков древнего Королевского Гидрангианского Родильного Комплекса) и обтерла ему дрожащие конечности зеленой атласной пеленкой, прежде чем показать матери.

— Ну вот, лапочка, сейчас, — сказала она с таким удовлетворением, будто сама закончила рожать. — Весь из себя помытенький, чистенький, опрятненький. Ну прямо ягненочек, верно? — Старушка с триумфом отнесла младенца в церемониальную колыбель, но, прежде чем уложить его, с тревогой обернулась к своей хозяйке:

— А больше их там не осталось, радость моя?

— Нет, — сказала королева. Она лежала бледная и влажная в завалах туго взбитых расшитых розовых подушек. Чувствовалось, что бедная женщина уже на грани полного опустошения — за пределами простого недомогания.

Старая Людмила повертела головой, направляя к Артемизии свое единственное слышащее ухо.

— А мы совершенно уверены?

— Мы — абсолютно, — парировала королева.

— А вначале, помнишь, ты ошиблась. Конечно, арифметика никогда не была твоей сильной стороной. Я помню, как разговаривала с твоим дорогим расчлененным и обезглавленным папочкой королем Фумиторием Двадцать Вторым. Я ему тогда сказала:

«У нашей лапочки есть свой шарм, но она способна сложить волка с отарой и получить ромштексы». Вот что я ему сказала.

— А я скажу. — Ясные голубые глаза королевы Артемизии сузились. — Я скажу, что если ты еще хоть раз назовешь меня лапочкой, я попрошу своего мужа — да лопнет его череп, как зерно под жерновом! — подать мне твою печень зажаренной с чесноком — как подарок ко дню рождения ребенка. Что ты на это скажешь?

Людмила сердито фыркнула.

— Я скажу, что есть люди, которые лишь на капельку переросли свои помочи. Как же, моя печень, зажаренная с чесноком! Когда ты прекрасно знаешь, что чеснок просто скандально пучит кормящих матерей. — Она положила запеленутого в атлас инфанта в колыбель и повернулась к хозяйке, полыхая гневом. — Но это только мое мнение, верно? А кто я для тебя? Простая женщина, которая вырастила из мелкого противного сосунка королевскую принцессу Гидрангии! Простая женщина, которая стояла вместо тебя на стене королевской столицы, в то время как твой дорогой папочка король Фумиторий Двадцать Второй делал все что мог, сражаясь с нашествием орд этих отвратительных горгорианских варваров! Более чем сочувствующая душа, что помогала тебе прятаться в королевском репном погребе после того, что этот скандально грубый Гудж сделал с твоим папой — прямо там, в Кабинете Приемов Скрытого Лика Солнца, да еще так, что кровь впиталась в ковры и три королевские домоправительницы уволились в отвращении! Простая...

— Три, — простонала королева Артемизия и, выдернув подушку у себя из-под головы, спрятала в ней лицо. Но даже оттуда, из-под пухового валика донесся ее жалобный приглушенный шепот:

— Три!

— Ну.., да. — Людмила на миг прервала свою гневную речь, тронутая очевидным горем королевы. Старая карга скосила близорукий глаз на содержимое церемониальной колыбели. — Простая верная служанка, которая видела, как ее милая лапочка родила трех прекрасных, славненьких, здоровеньких...

— Приговаривается к смерти! — крикнула королева и метнула подушку в Людмилу. Древняя служанка вздохнула.

— Пойду чаю приготовлю.

Позже, когда обе женщины вместе пили крепко заваренный венвортовский чай, королева Артемизия наконец расслабилась.

— Они прекрасны, — признала она, глядя на колыбель с тремя посапывающими свертками. Людмила с трудом перетащила эту тяжелую церемониальную мебель поближе к кровати Артемизии, чтобы молодой матери было удобнее любоваться на своих малышей. Но вместо мечтательной улыбки, которую ожидала увидеть старуха, лицо королевы отразило растущее ожесточение. — Слишком прекрасны, чтобы Гудж принес их в жертву своим зверским горгорианским суевериям.

— Ах, ну ты же знаешь, каковы эти мужчины, дорогуша. — Людмила отпила еще немножко чая. — У них свои мелкие обычаи. Одни разбрасывают свою одежду по всей комнате. Другие верят, что рождение близнецов означает супружескую измену...

— Все было уже достаточно скверно, когда я поняла, что ношу двойню, — сказала королева Артемизия, отщипывая кусок укрепляющего семечкового пирога. — Я поняла это во время дикарского горгорианского праздника, Дня Заезженной Козы. Я почувствовала тогда, что внутри брыкаются две пары рук и ног. Но три... — Прекрасные черты ее лица перекорежила ужасная гримаса. Никогда больше не сможет она произнести это число без содрогания.

— Я так и не поняла, что они празднуют, — призналась Людмила. — Прислуге дали выходной день, и все носились вокруг, вышибая мозги у ни в чем не повинных цыплят. А эти вырвавшиеся на улицы бабы со свисающими напоказ прелестями, размахивающие вениками из сухого папоротника и огурцов...

— Женская магия. — Полные губы королевы Артемизии брезгливо изогнулись. — Горгорианские женщины. Они умеют гадать и могут воздействовать на любовь, секс и плодовитость. По крайней мере они так думают. Гудж сказал мне, что подобное чародейство не приносит горгорианским мужчинам никакой пользы, но раз оно занимает женщин и держит их подальше от всяких неприятностей, мужчины любезно смотрят на все это сквозь пальцы.

Людмила вздохнула так глубоко, что несколько рядов чудесно расшитых золотых кружев, как осенние листья, затрепетали на ее плоской груди.

— О, я часто вспоминаю их.

— Вспоминаю — кого?

— Нашу магию. Я имею в виду наших чародеев.

Королева Артемизия не выразила сочувствия своей служанке.

— От них не было никакого толку, и ты знаешь это, — сказала она сурово.

— О! Моя госпожа! — Людмила прижала одну костлявую руку ко рту, а второй принялась чертить в воздухе сложные и очень глупые знаки магической защиты. — Такое неуважение к великим властителям колдовского знания, людям, которых тайные науки сделали причастными к секретам...

— Причастными — очень подходящее слово! — отрезала королева. — И ну их всех к королевскому причастию вместе с их бессмысленными письменами и заклинаниями! Их волшебство было как позолоченный свиной пузырь: блестящий, сияющий, воздушный — и совершенно бесполезный. Что хорошего сделало так называемое сокровенное колдовское знание, когда на нас напали горгорианцы? Куда по девались все эти чародеи и их волшебное оружие? практическая прикладная магия — Хм. — Морщинистое лицо Людмилы зарделось от смущения. — Некоторые из нас знают, что практическая прикладная магия — это не собака, которой достаточно свистнуть и начать отдавать команды. Некоторые из нас знают, что таумтургическая атака действительной стратегической ценности требует старательной, можно даже сказать детализированной, подготовки. Ведь одно не правильно сказанное слово, неверно произнесенный слог, проведение волшебной палочкой слева направо с восходящим выпадом вместо справа налево с нисходящим выпадом могут привести к результатам, различным настолько, насколько различаются победа в битве и ваши кишки, выпущенные наружу демонами преисподней. Троттелгун Высочайший лично растолковал мне это, прежде чем умчаться из дворца — или по крайней мере попробовать умчаться.

Королева Артемизия издала звук, который, издай его персона более низкого происхождения, назвали бы хрюканьем.

— Значит, вместо того чтобы заняться делом, — сказала она, — наши дивные чародеи суетились вокруг с пучком высокоинтеллектуальных заклинаний, которые оказались слишком сложны и слишком, черт бы их побрал, длинны. А пока они разогревались, исполняя свои дурацкие начальные обряды, мой королевский супруг оттяпал им головы, и теперь мыши могут вить гнезда на зиму в их ушах.

Людмила кивала и вздыхала.

— Все так и было. Хотя чародеи не причинили этому человеку никакого вреда. Я даже иногда удивляюсь: зачем он приговорил их к поголовному истреблению?

Королева Артемизия вручила служанке пустую чашку.

— Ты знаешь Гуджа. (Я тоже, к моему великому сожалению.) Если какой-нибудь мысли не посчастливится забрести к нему в голову, она скончается там от одиночества и тоски. Но несмотря на глупость, он хитер, как всякая примитивная живая тварь. Именно из-за того, что наши чародеи оказались не способны поднять волшебные палочки вовремя и предохранить королевство от завоевания, Гудж увидел в их силах возможную угрозу своему будущему. Мой усеянный вшами повелитель — человек простои, прямой и практичный. Он решил, что лучший способ обезопасить себя — это уничтожить магов.

— Ах, как грустно, как грустно! — Людмила достала из рукава пурпурный носовой платок и вытерла глаза. — Я знаю, что не следует плакать: публичное обезглавливание состоялось год назад, а слезы портят кожу, но никак не могу себя остановить. Это была такая впечатляющая церемония. Бедные подвижники!

— Именно подвижники, — сухо прокомментировала королева Артемизия. — То, как некоторые чародеи продолжали двигаться после обезглавливания, впечатляло. Как раз поэтому Гудж приказал своим воинам собрать разрозненные части тел и сжечь их. Я слышала, что голова Мастера Уриена добралась до улицы Грибных Торговцев, пока ее не догнали, отловили и вновь бросили в костер.

Старенькая Людмила все больше погружалась в воспоминания о прошлом. Глаза ее затуманились.

— А помнишь, мой драгоценный ягненочек, как вдохновенно вещала голова Мастера Уриена, перед тем как король Гудж зашвырнул ее в пламя? «Твое собственное падение, о ты, ползучий лишай горгорианского медососа, который удушает прекрасный и благородный дуб Гидрангианского королевства, будет побегом от твоего собственного...». — Она остановилась и снова всплакнула. — Но твой муженек кинул бедняжку в огонь. Я думаю, это было очень грубо со стороны короля не дать голове Мастера Уриена закончить.

— А голове не стоило обзывать Гуджа медососом, — подытожила королева Артемизия. — Единственное, что я помню из этого отвратительного мероприятия, — так это дым от горящих частей чародеев, который заставил меня вывернуться чуть ли не наизнанку. Я тогда первый раз заподозрила, что беременна. — Она закрыла глаза и опустилась на подушки. — Ладно, что сделано, то сделано. По крайней мере мне удалось скрыть от Гуджа, как я беременна, — благодаря тому, что сочинила целый древний гидрангианский обычай о заточении будущих матерей-королев в северной башне. Впрочем, подобные мелочи его не волновали. — Она опять издала звук, не подобающий благородной даме. — Гудж уверен, что женщины годятся только для постели.

— Госпожа, — мягко сказала Людмила. — Должна ли я дальше осуществлять наш план?

— Да, да, конечно. — Голос королевы Артемизии звучал все слабее. — Но тебе придется путешествовать с двумя ребятишками вместо одного. Ты выдержишь? Ведь ты уже немолода.

— А кто делается моложе, хотела бы я знать! — Старуха прожгла королеву сердитым взглядом. Но Артемизия ничего не заметила — ее глаза были закрыты. — Не беспокойся обо мне. Я исполню свой долг, даже несмотря на то что некоторые люди не соблюдают самые элементарные правила вежливости по отношению к своим добрым и преданным слугам. Я доставлю деток прямехонько к твоему королевскому братцу — принцу Мимулусу и...

— Ласке, — последовала тихая реплика.

— Э? — Людмила приставила ладошку к исправному уху.

Королева Артемизия тихо вздохнула:

— Ты никогда никого не найдешь, если будешь искать принца Мимулуса. Солдаты Гуджа искали его в восточных горах годами и возвращались с пустыми руками. Умение скрыто руководить тайным движением старогидрангианского Сопротивления состоит в том, чтобы все держать в секрете. Ты ищешь не Мимулуса, принца гидрангианского...

— Не его? — Людмила замигала в изумлении.

— Ты ищешь Черную Ласку, храброго и стремительного, героического вождя Отважных Обитателей Кустов.

— Верно, — закивала Людмила, — значит, я понесу младенчиков в восточные горы и буду расспрашивать, где найти Черную Ласку.

— Черную Ласку, храброго и стремительного, героического вождя Отважных Обитателей Кустов, — поправила ее Артемизия. — Спрашивать о нем иначе бессмысленно. Он дал строгие инструкции своим приверженцам, чтобы они не говорили ни слова тем, кто будет называть его неполным титулом. Помнишь первое послание, которое я отправила брату, когда заподозрила, что ношу близнецов?

— Ну конечно, мой ангелочек. — Людмила улыбнулась воспоминаниям. (Не потому, что они были приятными, а просто потому, что они сохранились. С годами ее голова все больше походила на решето.) Мы послали в горы юного Прингуса Коэттекарта. У этого паренька был такой славный вид!

— Вид еще ничего не значит, — пробормотала Артемизия. — Он забыл, как надо спрашивать про Черную Ласку, и бродил от одного горного селения к другому, пока его не сцапали люди Гуджа. На мое счастье и на несчастье Прингуса, послание было зашифровано и не подписано. Гудж так разозлился, что никто не может перевести ему записку, что отдал бедного мальчика горгорианским гвардейцам в качестве сына полка.

— Ох! — Людмила побелела. — Теперь я понимаю, почему в последний раз, когда я видела этого молодого человека, выглядел он уже не так. Но ничего, не беспокойся, моя косолапая уточка, старая Людмила все сделает как надо.

— Мм-м-м, — сонно пробормотала Артемизия.

— А теперь давай-ка посмотрим... Куда же делись портреты? Раскрасавчики, вот они, прямо там, где я их положила. Соберись немножечко, дорогуша, ты хорошая девочка и прекрасно знаешь, что, прежде чем я уйду, нужно дать имена этим сладким куколкам. Вот медальон с миниатюрой принца Гелениума Мудрого. Которого мы назовем в его честь?

— Моего первенца, — пробормотала королева отстраненным голосом.

— А который это?

— О Людмила! Естественно, тот, который не девочка.

— Хм! Здесь двое не девочек, а похожи они, как соломинки в стогу. Или ты этого не знаешь?

Артемизия открыла холодный голубой глаз.

— Я знаю, как тебя следует наказать, если ты не прекратишь брюзжание. Разве ты не перевязала запястье моего первенца освященным красным шнурком?

— Ну конечно! Как же я забыла?.. Но ничего, дай мне только развернуть малышей самую капельку и... Ага, вот он, красный, как и положено. Так! Я сниму его на минутку, чтобы привязать эту красоту, и мы... О, удивительное сходство с принцем Гелениумом, не правда ли?

Гелениум умер лет двести назад, но сморщенное лицо Людмилы позволяло думать, что когда-то королевская нянька и принц были знакомы. Старуха продолжала бормотать о добродетелях гидрангианской знати, но монаршая хозяйка перебила ее воркотню и велела заканчивать церемонию:

— Все равно детям никогда не придется носить эти официальные имена, так что отправляйся скорее. Так будет безопаснее.

— Ох! Посмотри, что ты наделала, девочка-торопыга! Я уронила медальоны с именами в колыбель. Все хорошо, мои маленькие голубки-голубочки, сейчас мы вам всем дадим имена, прыг-прыг-прыг, быстрее джиги, будто вы куклы.

Людмила кипела деятельностью. Когда Артемизия в очередной раз открыла глаза, ее служанка суетилась и толклась возле церемониальной колыбели, бормоча себе под нос:

— Ты будешь принц Гелениум, а ты — Гелиантус Законодатель, и нечего тебе мечтать о правильных ритуалах наречения именем. Нет, мы, видите ли, спешим. Куда же я дела шнурок, которым собиралась привязать медальон к твоей маленькой ручке? Ага, вот он. В следующий раз я забуду, где у меня голова. Мы ведь такие быстрые! А ты, ты будешь названа в честь королевы Авены Сильновозлюбленной. Ох уж эти затягивающиеся узлы, никогда не могла завязать приличный.., вот! Прекрасно. Готово. Все упакованы с медальончиками и с не большим почтением, чем три куля с зерном на продажу. Желаете чего-нибудь еще, ваше величество?

В последних словах Людмилы чувствовался лед, но Артемизия слишком устала, чтобы обратить на это внимание.

— Переоденься в свои жуткие тряпки и отнеси Авену и Гелиантуса к моему брату. А мне дай немного отдохнуть, пока я тебя не придушила, — сказала королева, уплывая в честно заслуженный сон.