Король и Королева Мечей

ГЛАВА 36 ТРИ ПИСЬМА

Милая Констанция,с нелегким сердцем отвечаю на твое последнее письмо. После стольких лет мне нет нужды признаваться в любви к тебе, ведь мы уже давно преодолели то время, когда любовь и дружба требуют подтверждений. А наша любовь — этопрочнейшая нить, порвать которую не в силах никто, и эта нить вьется от твоего роскошного дома на берегу Риэля до этого обшарпанного особняка внутри стен Рэкса. О нет, этой связующей нити ничто негрозит.

И все же не обижайся на меня, дорогая, если я упрекну тебя в жестокости.

Как же так? Как долго я томлюсь, словно узница, в глухой колонии, и столько времени я не видела письма от моей Констанции, а ведь твои письма — всегда такая радость для меня! О, когда я читаю твои письма, я как бы всюду бываю вместе с тобой — и в Главном храме, и в королевском тронном зале, и на балу в честь открытия сезона, и на твоем знаменитом празднике... Поверь, дорогая, было время, когда только в твоих письмах и находила отдохновение. Увы, тяжела жизнь супруги губернатора... Увы. Похоже, и это счастье отнято у твоей бедняжки

Мейзи. Ведь если моя Констанция впала в меланхолию, если сердце ее покинула радость, то как же она может пробудить радость в чужом сердце?

И все же даже в твоем последнем письме порой я находила не только боль. Словно волна прилива, обнимали меня воспоминания, и на глаза наворачивались слезы радости. И тогда, дорогая моя подруга, я вновь видела нас такими, какими мы были в пору девичества, когда мы переправлялись через Риэль — ведь это было в те годы, когда еще не было моста Регента, — а потом резвились среди маргариток и нарциссов в тех местах, где теперь стоят виллы квартала Оллон-Квинталь. О да, дорогая моя, бывали мгновения (они вспоминаются так ярко, что кажутся явью), когда мне казалось, что мы с тобой вновь девочки, что вся жизнь впереди. Но вскоре моя радость сменилась печалью, и я поняла, что все это — лишь иллюзия, что на самом деле мне никогда не вернуться в прошлое, в те места, что и теперь купаются в лучах золотого солнца, где по-прежнему воздух сладок и свеж, где меня звали Мейзи Тарфут, а тебя — Коней Грейс.

Это наша общая печаль. И все же, дорогая, я должна упрекнуть тебя в жестокости. Жить нам осталось не так много, и хотя ты в отличие от своей подруги Мейзи лишилась лучшего из супругов, разве ты не прожила жизнь, которой позавидовала бы любая женщина? Когда будет написана история нашего времени, разве еще какая-то женщина, кроме королевы, конечно, займет в ней более достойное место? Будучи супругой губернатора, моя дорогая, уж ты мне поверь, я имею возможность встречаться со множеством высокопоставленных особ. Я всегда стараюсь выпытать у них как можно больше о жизни в Агондоне. То и дело мне приходится выслушивать о твоих победах и достижениях. Так что позволь мне заверить тебя в том, что проходит вовсе не твоя слава, проходит всего-навсего время.

Мы немолоды, Констанция, но ты прожила великую жизнь. Неужели для сравнения ты не можешь вспомнить о своей Мейзи, запертой в Рэксе? Я живу во дворце, но пусть это название не обманывает тебя. Некогда тут обитали монархи, но нынче этот губернаторский дворец — просто лачуга в сравнении с особняком леди Чем-Черинг, уверяю тебя! Подумай о той провинциальной — нет, колониальной! — жизни, которую я влачу, и в которой вульгарность колонистов уступает только тупости местных жителей, и в которой единственной радостью служит приезд людей из далекого центра империи. Боюсь, подобное прозябание ты даже не в состоянии себе вообразить — ты, та, которую когда-то называли Великой Чем!

И потому, пожалуй, бесполезно рассказывать тебе о моих новых горестях. Содрогнешься ли ты хоть на миг в своей роскошной гостиной, читая это письмо, при мысли о том, что в Зензане снова назревает война? Молюсь о том, милая Констанция, чтобы твое сердце еще не очерствело настолько, что в нем не осталось жалости к бедняжке Мейзи. А бедняжка Мейзи смотрит из окна на поля Аджля, что лежат за городскими стенами. И думает о том, что скоро, уже очень скоро они обагрятся кровью.

Было время (тебе, дорогая, я могу в этом признаться), когда я мечтала о том, чтобы мой Мишан был не таким отчаянным храбрецом. Но с другой стороны, разве я смогла бы выйти замуж за какого-нибудь светского франта, предпочтя его тому, чья судьба будет вписана заглавными буквами в анналы военной истории? Пойми меня верно, дорогая, я люблю моего Мишана, но время никого не щадит, не пощадило оно и Мишана, и теперь пришел его черед наблюдать за ходом боя издалека, оставив героизм другим.

Мой дорогой муж говорит мне, что зензанское войско не имеет никаких шансов на успех. Им не проникнуть за стены Рэкса. Но все равно ты должна понять, как трепещет мое сердце при мысли о том, что в дальних уголках колонии — в степях Деркольда, на холмах Ана-Зензана, на скалистых берегах Антиоса — мятежники уже собираются под знамена Зеленого самозванца!

Молись за меня, моя дорогая, чтобы меня миловали грядущие времена. Ах (только пойми меня верно), как хотелось бы мне, чтобы моя сладкая мечта сбылась и чтобы мы с тобой вновь смогли пробежать в белых платьицах по полям, заросшим маргаритками и нарциссами, вернуться в то время, когда ты, Констанция, была всего лишь малышкой Коней, а твоя Мейзи Т. еще не подписывалась

ее превосходительство

Леди Мишан.

P.S.

Однако один момент в твоем письме меня не на шутку озадачил. Ты пишешь, что в Агондон вернулась Влада Флей. Насколько я понимаю, ты имеешь в виду леди Хартлок, вдову бывшего сборщика податей в Деркольде. Но как же это возможно? Не сомневаюсь, дорогая, что даже в Агондоне вы слышали о пресловутом Бобе Багряном. Разве ты не знаешь о том, что карета леди Влады подверглась нападению на Рэкской дороге в прошлом году, в самом начале сезона Терона? Других, кто ехал с ней, просто ограбили, а ее забрали в плен. И с тех пор о ней ничего не было слышно.

Но быть может, ты просто ошиблась и имела в виду какую-то другую леди.

Капитану Р. Вильдропу,

5-я рота тарнских фузилеров,оллонские казармы.

Глубокоуважаемый господин!

Нынешнее мое послание продиктовано желанием принести вам искренние извинения. Я представляю профессию, задача которой состоит, прежде всего, в заботе о людях, в глубочайшем к ним уважении. Я говорю исключительно о себе, ибо даже среди моих коллег порой встречаются особы, имеющие неблаговидную репутацию. Однако каким же заботливым слугою вы сочтете меня,когда обнаружите, что я не сумел выполнить вашу просьбу? Увы, обстоятельства удержали меня от возвращения в Агондон. Вероятно, вы слышали о том, что положение дел в Варби далеко не идеальное, поэтому мне, как и многим моим коллегам, пришлось задержаться в этом городке. О, как неприятно мне писать о том, что некоторые поддались искушению и пытались бежать отсюда! Но теперь стража никого не выпускает за городские стены. Надеюсь, вы видите, господин, как важен правильный выбор для людей моей профессии?

Однако если подумать, то и извинения мои не совсем оправданны. Вы, движимые заботой о здоровье некоей юной девицы, просили меня регулярно навещать ее и потчевать определенным снадобьем. Между тем, как явствует из писем, которые я получаю от моих друзей из Агондона, эта девица в столицу так и не попала. Вы, сэр, как я понимаю, оттуда также уехали. Все складывается так, что на время наше с вами соглашение придется расторгнуть. Молюсь о здравии вашей юной подруги, которая теперь, увы, далеко от меня, и я не в состоянии помочь ей моим искусством врачевания!

Как бы то ни было, господин, смею заверить вас в том, что всегда буду к вашим услугам. Во время вашего пребывания в Варби я получил некое представление о том, чем вы занимаетесь. Надеюсь, вы также поймете меня, если я скажу, что мои планы на будущий год в большой степени зависят от нашего с вами договора.

Уважаемый господин,рад называться вашим покорным слугой,

Ф. Воксвелл (аптекарь с лицензией на практику).

С. Е. И. А. В.

Служба Его Императорского Агонистского Величества

Господину М. М. Гева-Хариону, главному секретарю штаба.

Оллонские казармы, Агондон, от лейтенанта В. Венса, заместителя секретаря его превосходительства лорда Мишана, генерал-губернатора и главнокомандующего вооруженными силами его величества в Зензане.

Глубокоуважаемый господин!

Его превосходительство генерал-губернатор уполномочил меня передать вам благодарность за сведения относительно мер, принятых в отношении капитана Вильдропа. Его превосходительство желает отметить, что эта идея представляется ему превосходной. На то время, что капитан Вильдроп будет нести службу в регулярных войсках, его превосходительство готов получать разведывательные сведения от его непосредственного командира. Его превосходительство отмечет, что в последнее время голоса, которым следовало бы давно умолкнуть, вдруг снова зазвучали и высказываются в поддержку Вильдропа-старшего. Некоторые полагают, что сообщения о его успехах в управлении Тарном пагубно сказываются на положении нынешней зензанской администрации. В свете всего вышесказанного его превосходительство ожидает, что меры, принятые в отношении капитана Вильдропа, будут еще суровее и что он в конце концов будет отдан под трибунал. Это весьма поспособствовало бы выработке справедливого отношения к роду Вильдропов в будущем.

Его превосходительство также желает, прежде чем изложить свои соображения более высоким инстанциям, сообщить вам правду о слухах, которые в последнее время дошли до Рэкса. Говорят, будто бы семнадцатый заместитель государственного секретаря отправлен в Тарн и целью его поездки является представление тамошнего губернатора к присвоению оному дворянского титула. Его превосходительство полагает, что это в корне недопустимо. Он изумлен: неужели представители государственной власти не отдают себе отчета в том, как может сказаться возвеличивание Вильдропа на положении дел в Зензане? Делая это замечание, его превосходительство, однако, желает отметить, что поддержка, которой пользуется в Зензане Зеленый самозванец, ни в коем случае не спровоцирована нынешней администрацией. Подобные предположения лишены всякого основания. Его превосходительство желает напомнить пребывающим в Агондоне о трудностях управления столь неспокойной колонией во имя того, чтобы агондонцы нежились в безопасности, как паразиты, процветающие на благосостоянии империи и не имеющие никакого права судить о колониальных делах.

С наилучшими пожеланиями,

В. Венс (лейтенант).

Резиденция губернатора,

Рэкс, год 999-д.

ГЛАВА 37 ПТИЦА С АЛОЙ ГРУДКОЙ

— Нирри!

Колокольчик звенел сердито, истерично.

— Нирри!

Снова надрывный звон колокольчика.

— Будь проклята эта девчонка! Где ее носит на этот раз?

Умбекка Вильдроп восседала на громадной кровати, опершись на гору разноцветных подушек. Рядом с ней лежал поднос с остатками обильной трапезы. Чуть дальше, на тумбочке с мраморной крышкой стояла груда тарелок — следы ночного пира. Жизнь горничной была нелегкой.

— Нирри!

— Умоляю вас, любезная госпожа, не расстраивайтесь, — послышался ласковый голос. Обладатель этого голоса был стройным мужчиной неопределенного возраста, одетым в черное облачение ордена Агониса. Он сидел у кровати на резном стуле с высокой спинкой, положив ногу на ногу. Руки его были затянуты в белые перчатки. На висках у капеллана начала пробиваться седина. Он был красив, но черты его лица отличались странной холодностью.

Эй Фиваль встал и подошел к окну. За окнами лежал сад, окружавший Дом Проповедника.

— Быть может, вы позволите мне утешить вас и избавить от причины раздражения?

Причина раздражения, о которой шла речь, представляла собой маленькую подвижную птичку с красной грудкой. Птица непрерывно чирикала:

Ти-вить! Ти-вить!

Уже несколько дней подряд эта надоедливая птица прилетала и садилась на высокую ветку за окном, сразу становясь единственным ярким пятнышком в выцветшем зимнем саду. «Опять, опять эта несносная птица! — восклицала, бывало, Умбекка или сразу орала: — Нирри! Неси метлу!»

Фиваль громко постучал пальцами по стеклу.

Ти-вить! Ти-ву-у-у!

Никакого толка.

— Госпо... жа?

Нирри остановилась на пороге. В руках она держала поднос с поспешно собранными чайными принадлежностями. Щеки ее разрумянились, из-под кружевного чепчика торчали пряди неприбранных волос. Нирри, крепко держа поднос, стоически выслушала традиционную нотацию. Умбекка называла ее неблагодарной, глупой девицей, лень и небрежность которой она устала терпеть.

— Нирри, я надеюсь, ты не с любовником развлекалась? Девушка зарделась.

— Слишком многие девушки в деревне опустились, Нирри, с тех пор, как здесь появились солдаты. Имей в виду, Нирри, если только я узнаю о какой-нибудь грязной связи, ты будешь немедленно уволена без рекомендательного письма.

Нирри не выдержала и воскликнула:

— Но, госпожа, я только готовила чай!

— Да что ты говоришь? А почему же ты принесла только один чайник?

На самом деле Нирри принесла все, что нужно. Умбекка просто не заметила. Но Нирри больше возражать не стала. Атака утихла — до завтрашнего утра. Умбекка надулась и стала похожа на жабу. Затем она ткнула пальцем в сторону окна. У Нирри задрожали губы, она кивнула и вышла. До птицы трудно было дотянуться с земли даже метлой. Так что... Через несколько минут Нирри должна была появиться за окном. Она должна была забраться на обледеневшее дерево и прогнать птицу.

— Честное слово, капеллан, просто и не знаю, зачем я держу эту девицу. Более строгая хозяйка давно бы уж вышвырнула ее на улицу — давным-давно!

— Но, любезная госпожа, ведь вы — воплощенное сострадание. Позвольте... — Фиваль взял чайник и налил Умбекке чаю. Умбекка благодарно улыбнулась гостю. По его настоянию — хотя нет, по ее просьбе, на которую он с готовностью откликнулся, они вот так встречались каждое утро, и только потом все домашние («семейство», как любила говаривать Умбекка) собирались к завтраку.

Для Умбекки завтрак был трапезой, состоявшей из трех этапов. И если булочки, хлеб, сыр, ветчина, тарнская рыба, маринованные огурчики предназначались для того, чтобы «заморить червячка» ночью, то происходило это каждую ночь. Спала Умбекка плохо, просыпалась на заре и прежде всего принималась за неофициальную трапезу. Ее Умбекка завтраком не считала — скорее она считала ее прелюдией к завтраку. Так истинный художник делает карандашный набросок, прежде чем рисовать картину маслом. После холодной закуски следовало дымящееся жаркое, которое приносила Нирри. Горе ей было, если она не поспевала вовремя, к официальному времени пробуждения хозяйки! На подносе, который Нирри приносила и подавала хозяйке в постель, было не так много еды. Несколько крутых яиц, сосиски, отбивные, обжаренные помидоры с луком, ломтики бекона — короче говоря, легкая еда, чтобы утолить голод и поправить настроение перед тем, как, наконец, покончив с долгим ритуалом одевания, Умбекка спускалась в столовую, где стол уже ломился от яств: овсянки со сливками, абрикосов и персиков, яиц, колбасы, бекона, обжаренных почек и заливного из угрей, прессованной ветчины, языков, холодных жареных цыплят, куропаток и фазанов, буженины, сухих фруктов и фруктов в Оранди, булочек, тостов, мармелада, джема, чая и крепчайшего заксонского кофе.

Некоторые во время говения постились, однако это не было всеобщим правилом, и потому Умбекка для себя решила, что ей поститься не обязательно. Ведь слуги бога Агониса просто обязаны были поддерживать свои силы.

— Хорошо ли вы почивали, любезная госпожа?

— Увы, плохо. Вы же знаете, капеллан, я жертва своего пищеварения.

— О, как это прискорбно, что столь достойная всяческих похвал дама должна так страдать!

— Капеллан, вы очень добры, но разве эту тяжкую ношу велел мне нести не господь наш Агонис? Разве вправе я жаловаться на свои страдания, когда мой супруг... — глаза Умбекки при этих словах слегка затуманились, — лежит при смерти в этой ужасной комнате, где все заросло растениями!

— И не говорите, любезная госпожа!

Умбекка проморгалась и благодарно протянула руку капеллану. Она часто думала о том, что часы, проводимые ею с капелланом, — ее любимое времяпрепровождение, единственная приятная вещь, которая компенсировала ее возвращение в Ирион Безусловно, ее статус жены губернатора привносил в жизнь множество маленьких радостей. Приобретение нарядов, парады, приемы, общество важных персон (в данном случае — общество лорда Маргрейва, который недавно прибыл с официальным визитом). Женщина, занимавшая такое положение, всегда была на виду. Только с капелланом Умбекка могла себе позволить быть самой собой. Однако в их отношениях не было ничего предосудительного. Отношения их носили чисто духовный характер Спокойно, размеренно вели они разговоры о делах. А поговорить было о чем: ведь при том, что супруг был болен, на плечи бедной женщины легло ни много, ни мало, а управление домашним хозяйством размером с провинцию!

Капеллан принялся просматривать утреннюю почту. Счет от торговца. Последние депеши. Совершенно секретное сообщение о положении в Зензане, предназначенное для вручения лично губернатору. Умбекка вздыхала и обрадовалась только тогда, когда Фиваль передал ей свежий номер «Дамской газеты».

— Там, надеюсь, описан праздник в салоне леди Чем-Черинг?

— Не сомневаюсь, — не слишком весело отозвался капеллан. Последним было письмо.

Досточтимый отец!

Увы, мое возвращение в родимый дом снова откладывается. Зензан зовет, и каждый истинный воин короля призван исполнить свой долг. Поговаривают о небывалых по масштабу карательных мерах, поскольку банды Зеленого самозванца угрожают Рэксу.

— Ах, мой бедняжка Полтисс! — дрожащим голосом воскликнула Умбекка. Фиваль, придав голосу подобающее волнение, стал читать дальше.

Отец, я проклинаю все, что удерживает меня вдалеке от вас. Как бы я мечтал вновь искупаться в вашей любви! Но на этот раз, на этот раз разве вправе я сожалеть о том, что не пускает меня домой? О да, ни о каком блаженстве я не мечтаю столь же страстно, как о том, чтобы броситься к ногам моего отца, но прежде я должен защитить его честь на полях сражения в ненавистном королевстве. Отец, если я погибну, не плачьте обо мне, молю вас. Знайте: останусь я в живых или погибну, то и другое одинаково славно, ибо и живу, и погибну я как мужчина, как эджландец, и более того — какВильдроп!

Мои наилучшие пожелания досточтимой моей матушке Умбекке и Катаэйн, моей сердечной сестрице.

— Гм... — капеллан тактично дождался, пока Умбекка отплачется. — Мне кажется, что отец вряд ли переживет потерю сына.

— Никто этого не переживет, — хлюпнула носом Умбекка.

— Но Катаэйн? Ваш супруг убежден в том, что она должна стать женой его сына.

— Лучше не говорите об этой девчонке! Она все более и более беспокоит меня.

— Так, стало быть, вы полагаете, что все устроится?

— Устроится?

— Я о желании вашего супруга. Думаете, она не станет возражать, если возникнет необходимость эти желание осуществить?

Умбекка вздохнула.

— Девчонка ведет себя, как всегда, — то есть, как всегда со времени нашего возвращения домой. Я знала: везти ее сюда — ошибка. У нее все время такой задумчивый, рассеянный вид. И каждый день я вижу все новые и новые признаки того, что деньги, вложенные в ее образование, были истрачены напрасно. И вот я гадаю: что с нами будет, если Маргрейв не проявит доброты и мы останемся ни с чем. Ведь в свет ее мы так и не вывели.

— Лорду Маргрейву она нравится, — заметил капеллан.

— Капеллан! Лорд Маргрейв — женатый человек! Капеллан только улыбнулся и прокашлялся, а в следующее мгновение, подлив Умбекке чаю, сообщил:

— Снова неприятности в долине Родека.

Туда был перенесен ваганский лагерь, дабы он не смущал своим видом добропорядочных граждан.

— Опять мятеж? — довольно рассеянно осведомилась Умбекка.

— Украли вилы. Сломали изгородь. Выпустили отару овец из загона. Овцы разбежались. Снова подожгли амбар досточтимого Орли. Все запасы на зиму...

— Запасы? О, это просто возмутительно! — воскликнула Умбекка. — Послушайте, капеллан, не следует ли нам... то есть я хотела сказать: не следует ли моему дорогому супругу распорядиться о том, чтобы повесили еще несколько ваганов?

— Вы просто прочли мои мысли.

Ти-вить! Ти-ву-у-у! — зачирикала за окном птичка. Умбекка раздраженно скривилась, но решила не придавать значения какой-то пичуге и, ласково улыбаясь капеллану, сказала:

— Быть может, после того, как уедет лорд Маргрейв...

— А быть может, пока он здесь, любезная госпожа?

— Капеллан, вы меня удивляете. Лорду Маргрейву разве придется по душе такое зрелище? Мне он представляется человеком утонченным.

— Но он политик, любезная госпожа! Казалось бы, этим все было сказано. Но нет. Не все.

— Подумайте: в последние луны мы, так сказать, испытываем сложности. После того, как пятая рота получила приказ выступить на юг, мы остались с меньшим числом солдат. Теперь же в Зензан отбывает и рота синих ирионцев. Однако ужесточение мер — это не политика. Чем может показаться ужесточение низшим классам — тарнским бродягам, ваганам...

— А лорду Маргрейву?

— Вот-вот. Как только закончится сезон Короса, этот человек нас покинет. А до того... Разве не стоит нам продемонстрировать ему стальной стержень под шелковым чехлом нашей справедливости, нашего милосердия, нашего сострадания и долготерпения.

То есть, конечно, я говорю о справедливости, милосердии, сострадании и долготерпении нашего губернатора.

— О его... стержне?

— О его твердости.

— Гм... Действительно... — Умбекка потупилась.

Бедняжка! До того, как она вышла замуж за командора Вильдропа, она познала множество разочарований, однако были и те разочарования, которые она познала после замужества.

Она осторожно поинтересовалась:

— Следовательно, вам пока не удалось переговорить с лордом Маргрейвом?

За окном послышался скрип веток, шум. Нирри, наконец, принялась за исполнение приказа хозяйки. Забравшись на нижние ветви вяза, девушка пыталась дотянуться метлой до назойливой птахи.

Ти-вить! Ти-ву-у-у!

— Любезная госпожа, — предпочел не обращать внимания на происходившее за окном капеллан, — с его высокопревосходительством я общаюсь ежедневно. Мы говорим о погоде, о зензанском кризисе, о ранних и последних произведениях Коппергейта... Увы, с ним можно говорить о чем угодно, тем для разговоров у него в запасе предостаточно. Однако во всем этом присутствует формальность...

— Ох уж эта формальность! — вскричала Умбекка так громко, что на миг не стало слышно даже шума за окном.

Похоже, Нирри взобралась повыше.

— Что такое формальность, — продолжала ее хозяйка, — как не отражение холодности натуры? По-моему, этот благородный господин отличается именно холодностью. Следовало бы растопить его холодность и перевести общение с ним в более естественное русло.

Капеллан улыбнулся, склонился к столу и проговорил доверительно:

— Его высокопревосходительство не только холоден, он еще и расчетлив. Другому его миссия показалась бы обычной синекурой — эдаким развлечением для старика, который вот-вот покинет королевскую государственную службу. Другой бы на его месте, если бы его ублажали так, как ублажаем лорда мы, уже давно бы дал рекомендацию присвоить вашему супругу дворянский титул. Но боюсь, лорд Маргрейв будет еще долго все обдумывать и взвешивать.

— Знаете, у меня уже такое впечатление, что этот лорд — просто чудовище!

— Он до мелочности порядочен.

— Но не может ли случиться так, что его отчет будет для нас неблагоприятен?

Шмяк! Шмяк! Скрипели ветки, шуршала метла, стучала по обледенелому дереву ее рукоятка.

Птица не обращала на попытки изгнать ее никакого внимания. Проигнорировал эти попытки и капеллан.

— Так вот, как я уже сказал, этот лорд поразительно честен. И он будет взвешивать все «за» и «против», как ювелир взвешивает на весах крупинки драгоценных металлов. На одну чашу весов он положит все то плохое, что может повлечь за собой присуждение командору дворянского титула. На другую чашу, наоборот, — все то, что может из этого проистечь хорошего. Увы, любезная госпожа, нам не следует забывать о том, что ваш дражайший супруг был послан сюда в виде некоего наказания, после того как он был унижен и пострадал от рук Алого Мстителя...

Шмяк! — ударила метла. Ти-вить! — сердито чирикнула птица. На этот раз Умбекка действительно не услышала ее голоса. Она вдруг содрогнулась при воспоминании о милом племяннике, Торвестре, о том, как болталось его тело на веревке там, на деревенской лужайке... «О Тор! — рыдала она еще много дней после того, как его повесили. — Зачем, зачем ты все это натворил! Зачем сделал такое со мной?» Потом что-то в ее душе очерствело, и все же время от времени она оказывалась во власти былых чувств.

Умбекка опустила глаза. Капеллан, поняв свою ошибку, со свойственной ему гибкостью увел разговор в сторону и стал говорить не об унижении, выпавшем на долю командора, а обо всем хорошем, что он успел уже сделать здесь, в Тарне, и чем, безусловно, заслужил дворянский титул.

Говорил он складно, но на самом деле, на душе у него было тревожно. Если бы он молился, то молитва его была бы отчаянной мольбой: «О повелитель Света! Даруй этому старику дворянский титул, и пусть он проживет столько, чтобы успеть обрести его!»

Умбекка думала о своем. Подумать только... Все дети, вверенные ее заботам, в конце концов уходили с пути истинного и вели дурную жизнь. Это было справедливо, но как же это было жестоко! Тор... Эла... и даже маленький Джем, сгоревший дотла от вспышки молнии... Мальчика соблазнили и совратили ваганы. Его ожидало спасение как раз перед гибелью. Неужели господь отвернулся от него в самом конце. Умбекка истово молилась о том, чтобы это было не так. Тора и Элу она могла забыть, но Джем... милый мальчик Джем...

И что будет с Катаэйн?

Раздумья Умбекки были прерваны.

Громко стукнула по ветке рукоятка метлы, но на этот раз кроме привычных уже звуков послышался жалобный крик.

— Что там такое? — встревоженно вскочил капеллан. Этого, собственно, следовало ожидать. Взобравшись слишком высоко на дерево, Нирри не удержалась. Она таки дотянулась рукояткой метлы до подоконника. Птица улетела, а Нирри свалилась с дерева.

— О! — вскричала Умбекка. — О эта глупая девчонка! Глупая, безмозглая девчонка!

ГЛАВА 38 ГОЛОС ИЗ ТУМАНА

— Это здесь?

— Здесь.

— Такой туман! Ничего не видно!

— Думаю, к рассвету туман рассеется.

— А если нет?

Пеллем хохотнул.

— Откладывать сроки дуэли — это по части защищающегося, Нова. Как и все прочее, если на то пошло, если человек согласился на поединок. Если ты откажешься от дуэли, Бергроув может выследить тебя и убить на улице. Сделаешь что-то не так — и придется играть по его правилам. Однако туман нам, может быть, и на руку. Чем меньше людей узнает о поединке, тем лучше!

Джем вглядывался в клубящуюся пелену. Одевшись в строгие костюмы, которые принято было носить в пост, друзья выехали из дому рано, чтобы осмотреть место поединка. Эта полоска земли к западу от Нового Города была единственным, что осталось от Оллонских полей. За высокой чугунной решеткой с острыми кольями располагались Оллонские увеселительные сады. Джем еле сумел различить в тумане контуры гигантского чертова колеса, которое выглядело довольно-таки устрашающе в предутреннем сумраке. К востоку, невидимые за туманом, лежали аккуратные дорожки и сады купеческих кварталов — Оллон-Квинталя, Элабеты, парка Эджрика.

Да, пожалуй, и вправду было неплохо, что упал туман. В погожий день это место было бы прикрыто от посторонних глаз только полоской облетевших лиственниц.

Пеллем стегнул лошадей, и карета тронулась вдоль деревьев. Джем отчаянно всматривался вдаль, но видел только хлюпающую под колесами грязь. Где-то посередине этой ничейной полоски земли, как объяснил Пеллем, должен был находиться Пень Марми, некогда бывший Деревом Марми. Возле этого дерева Марми Гева-Харион в свое время, то есть во времена правления королевы-регентши, дрался с сэром Рентби Дравилем, знаменитым светским фатом, и победил его. Возле этого пня теперь дрались на дуэлях.

Джем с любопытством рассматривал пень.

— Марми потом умер от ран, — сообщил Пелл. — Внутреннее кровотечение. Просто жуть. Нет, Нова, — покачал головой спутник Джема, — ты просто не представляешь, как ты вляпался.

— Неужели так обязательно все время твердить одно и то же? — буркнул Джем. Он замерз, и у него обострилось желание обороняться. — Ведь ты мне уже вполне доступно объяснил, что до того, чтобы драться с Бергроувом, не унизился бы ни один уважающий себя мужчина, так что для меня одно это само по себе уже плохо. Кроме того, мне предстоит драться в пору поста, когда любого, уличенного в драке на дуэли, могут засадить в темницу, выпороть, а потом пытать на дыбе и четвертовать.

Пелл рассмеялся:

— Ну, это вряд ли. Но, Нова, понимаешь ли ты, что случится, если вас застигнет стража? Тебя, как дуэлянта, может ждать что угодно. Тебя осудят.

— Но за что?

— За все на свете! О, безусловно, как родственника лорда Эмпстера тебя из осторожности отпустят, в этом можешь не сомневаться, но скандал, какой будет скандал, Нова! Неужели тебе хотелось бы уподобиться Бергроуву и навсегда остаться изгнанным из приличного общества?

— Он часто бывает у Чоки.

— Будет тебе, Нова. А вот у леди Чем ты его вряд ли встретишь, верно? Честное слово, надо бы заглянуть тебе под парик. Порой мне кажется, что у тебя на затылке дырка и через нее вытекают все знания, которые я в тебя вложил.

Джем поморщился.

— Послушай, Пелл, умолкни хоть ненадолго, ладно?

Джем соскочил с подножки и смущенно отошел подальше от кареты, чтобы помочиться.

— Привет, Нова, — послышался вдруг голос из тумана. Джем резко обернулся и принялся застегиваться. Из тумана проступила стройная фигура в лиловом плаще.

— Радж? Что ты тут делаешь?

— То же самое, что и ты. Хотел осмотреть место поединка.

— Радж, иди домой! Я думал, ты вернулся в гостиницу. Разве ты не знаешь, что могут сделать с ваганом, если решат, что ты в чем-то замешан?

— Но тебя могут убить.

Раджал вдруг стал младше и неувереннее.

— Радж, это же Бергроув! — мягко проговорил Джем. — Просто чудо будет, если этот пьяница сумеет прямо шпагу держать!

— Он зол, он глуп, он ведет нечестную игру. Твой дружок-аристократ говорит о кодексе чести. Но и у детей Короса есть свой собственный кодекс.

— Нова! — окликнул Джема Пелл. — Нова!

Джем не стал откликаться.

— Что за кодекс?

— Прошлой ночью я струсил. Ты защитил меня. Теперь я обязан защитить тебя. Я буду драться вместо тебя.

— Радж, ты с ума сошел!

— Вовсе нет, — спокойно ответил Радж. Гордая решимость была в его сверкающем взоре. — Джем, ты слишком важная фигура. Если ты погибнешь, что же тогда будет?

Джем не сразу понял смысл сказанного другом. Он шагнул к Раджу, схватил его за руки.

— Радж, как ты меня назвал — только что?

— Джем. Джемэни. Ведь тебя так зовут, верно? И настанет день, когда тебя назовут Джемэни Первым.

— Ты все время знал это? Но я думал...

— Нова! — опять позвал Джема Пелл. — Ты что там, окоченел, что ли?

Джем снова не отозвался. Раджал торопливо зашептал:

— Я не знал, я долго ничего не знал. Это случилось после того, как мы разбежались с тобой тогда, в самый последний день. Меня как будто озарило... словно я услышал и увидел, как затрепетали радужные перышки. Честно говоря, я предпочитаю думать, что это был прощальный подарок.

— От Милы?

— А я еще думал, что она меня не любит. Какой же я был дурак! Но теперь с этим покончено. И поэтому я знаю, что должен драться вместо тебя, Джем.

— Нет! — воскликнул Джем, охваченный волнением и тревогой. — Радж, мне все равно, кто я такой, но драться вместо меня ты не будешь! Как может ваган победить в поединке?

Раджал оскорбился и отбросил руки Джема.

— Ты что же, думаешь, что я не умею владеть шпагой? Когда мы с тобой дрались на деревянных мечах, я всегда тебя побеждал, а в «Масках» я многому научился, Джем!

— Радж, это не имеет значения! Говорю тебе: ты не сумеешь победить! Он убьет тебя. А если ты убьешь его, тебе тоже конец. Бергроув — эджландец. Ему простят убийство. Он уже убивал не раз, убьет и теперь. — Джем разволновался и, снова сжав руку друга, оттянул край его перчатки. — Посмотри на свою кожу, Радж! Пойми ты, наконец, ты — ваган!

— Я это знаю, Джем!

— Знаешь? Тогда ты должен понимать, что с тобой станет, если ты убьешь эджландца. Твоего отца повесили за меньшее преступление. Радж, ты — мой друг. Ты, наверное, мой самый лучший друг. Но если ты не откажешься от своей безумной затеи, ты перестанешь быть моим другом.

— Джем, прошу тебя!

— Пообещай мне, Радж. Просто пообещай.

Раджал прикусил губу и неохотно кивнул.

— Нова! — Утратив терпение, к друзьям подошел Пелл. — Ты что же, собрался все утро потратить на разговоры с этим ваганом? Неужели мало того, что вышло из-за вашей вчерашней встречи?

— Мы не просто болтали.

— Знаешь, это мне судить. Вернее, судить об этом будет свет. И честно говоря, Нова, твоя карьера в обществе может оборваться, не начавшись. Надеюсь, ты не слишком серьезно рассматривал перспективы своих отношений с мисс Венс? Думаю, она не станет знаться с тем, кто на короткой ноге с ваганами. А теперь пошли. Скоро утренняя служба.

Говоря, Пелл старался не смотреть в лицо Раджала. Он даже не постарался говорить потише. Джема это жутко возмутило, но по пути к карете он сумел выдавить единственное:

— Пелл, ты ничего не понимаешь.

Карета тронулась с места. Ехали молча.

А Раджал опустился на Пень Марми и заплакал.

ГЛАВА 39 ФАРФОРОВЫЕ ЗУБЫ

— Темницы? Не может быть!

Капеллан пояснил:

— Любезная госпожа, в Агондоне некоторые рассматривают посещение темниц примерно так, как мы с вами отнеслись бы к посещению театра. Верно, лорд Маргрейв?

Лорд Маргрейв ловко и изящно извлек застрявший между фарфоровыми зубами кусочек хрящика, попавшийся в беконе. Проделано это было настолько мастерски, что Умбекка пришла в восторг. Да, он был холоден, этот аристократ, но не бушевали ли в его душе потаенные пожары? Умбекка скривила губы, изобразив то, что она почитала «загадочной улыбкой».

— Театр! — горько вздохнула она. — Увы, в нашей глухой провинции нет таких развлечений. Что вы только о нас подумаете, лорд Маргрейв?

— Госпожа, я не отношусь к числу завзятых театралов.

— Ах...

— Проповедник Фиваль, насколько я понимаю, во времена вашей жизни в Агондоне вы были более ознакомлены с подобными развлечениями?

— О, не так уж хорошо, уверяю вас, милорд! Однако лицу духовного звания порой приходится изучать жизнь во всех ее проявлениях. А когда он служит в столице, разве истина не вдвойне верна?

— Темницы? — послышался вдруг еще один голос.

Лорд Маргрейв обернулся и был уже готов объяснить свой интерес к ирионским темницам. Со времени приезда в провинцию он успел уже многое повидать: деревенскую лужайку, обнесенную забором с острыми кольями, по-новому, в варбийском стиле разбитый сад возле Дома Проповедника, прекрасный новый храм, встающий на руинах старого.

В замке ему показали новые башни, продемонстрировали отряды синих ирионцев в новеньких форменных мундирах, мальчишеский оркестр, исполнивший Гимн Флагу. Однако для составления отчета об инспекционной поездке он обязан был ознакомиться и с менее приятными моментами жизни ирионцев. Ему хотелось удостовериться в справедливости донесений относительно заведения под названием «Ленивый тигр». Он интересовался тем, почему ему не показывают детей Короса. Кроме того, ему не давал покоя вопрос, сколько несчастных может томиться в подземельях замка.

Лорд Маргрейв был аристократом старой закалки и стремился к правдивости.

Но прежде чем он успел открыть рот, та, что задала вопрос, сама стала на него отвечать:

— Темница — это помещение под землей. Под землей может таиться много тайн. Прекрасных тайн. Ужасных тайн.

— Не обращайте на девушку внимания, лорд Маргрейв, — вмешалась Умбекка. — Катаэйн, ты лучше завтракай и не отвлекай лорда Маргрейва. Вдова Воксвелл, подложите Катаэйн буженины. — Умбекка добавила, понизив голос: — Видите, милорд, как милосерден мой супруг. Он готов приютить всех несчастных и обездоленных.

— Это довольно необычно. — Старик аристократ устремил заинтересованный взгляд в дальний конец стола и задержал его на темноволосой стройной девушке, наряженной в платье из накрахмаленного белого атласа. Волосы ее были зачесаны назад, и оттого лицо имело испуганное выражение. Казалось, девушка когда-то что-то знала, какую-то тайну, но забыла ее. Лорд Маргрейв знал о том, что в прошлом сезоне эта девушка побывала в Варби, но, глядя на нее теперь, он с трудом представлял ее в роли молодой светской дамы. Госпожа Вильдроп постоянно говорила о том, что девушка нездорова.

Напротив мисс Катаэйн сидела полная ее противоположность — худая седая старушонка в строгом черном платье. Лорда Маргрейва она пугала. Говорила вдова Воксвелл мало, и если в ее замедленных движениях была какая-то особенность, то заключалась эта особенность в том, что она старалась спрятать руки — на животе, за спиной, под столом. Всеми силами она старалась не показать, что она однорукая.

Увечье старухи стало еще более заметным, когда она принялась подкладывать в тарелку девушки совершенно ненужные той куски мяса. Умбекка несколько мгновений следила за корявыми движениями вдовы и, наконец, с сострадательной улыбкой махнула рукой, повелевая вдове сесть, и позвонила в маленькой колокольчик.

— Госпожа?

Умбекка сделала глубокий вдох, готовясь обрушить на горничную поток поручений, но вид служанки вызвал у нее полнейшее недоумение.

— Нирри, что это ты вытворяешь?

Ответ был очевиден. Когда Нирри появлялась на людях в последний раз, она прихрамывала. И вот теперь появилась на костылях, которые явно разыскала где-то в пыльном углу.

— О госпожа, у меня так лодыжка распухла, и не рассказать! Нирри медленно пошла по комнате, громко стуча костылями.

О да, это был не самый приятный звук, и все же лорд Маргрейв сумел отвлечься и обратить внимание на то, что цвет лица госпожи Вильдроп вдруг стал землисто-серым, а в глазах мисс Катаэйн отразилось какое-то яркое воспоминание.

Эта девушка интриговала лорда Маргрейва.

— Так вы говорите, что она была дикаркой, жила в лесу и не понимала человеческой речи? — прошептал лорд, повернув голову к Умбекке. — А теперь она выглядит... просто-таки аристократично!

Капеллан тактично засмеялся.

— Эта девушка — произведение искусства госпожи Квик. Вы весьма прозорливы, лорд Маргрейв.

— Я вовсе не намеревался демонстрировать какую-либо прозорливость!

— О, но разве истинному дворянину не удается порой сделать более того, чем он намеревался сделать? — Умбекка вся подобралась, краешки ее губ снова скривились. — Однако, лорд Маргрейв, прозорливость ваша действительно достойна похвалы в отличие от вашего аппетита. Разве вы можете сказать, что хорошо позавтракали? Ведь завтрак так важен для того, чтобы запастись необходимой для ваших трудов энергией!

— Госпожа, ваша щедрость безгранична. Позвольте в таком случае предложить и вам немного заливного из угря?

— Лорд Маргрейв, вы искуситель! Дамам положено кушать деликатно, по маленькому кусочку одного, другого, как птичке. А как иначе сохранить фигуру? Ведь вы, мужчины, просто обожаете, чтобы женщины были похожи на песочные часы, верно? — Умбекка снова изобразила загадочную улыбку. — Порой я позволяю себе буквально поклевать какие-то крохи...

Капеллан кашлянул.

— Девица Катаэйн, — сказал он, — это прирученная птица. И разве ее приручение — не победа, одержанная нашим славным командором в этой дикой глуши?

Лорд Маргрейв смотрел на девушку с нескрываемым восхищением.

— Безусловно, вылечил ее наш старый добрый друг досточтимый Воксвелл, — заворковала Умбекка нарочито громко, накладывая при этом на свою тарелку гору заливного, колечек лука, куропаток и чернослива. — Наш домашний лекарь. Девочка стала его последней пациенткой, затем он трагически погиб. Ах, но нам не стоит огорчать вдову Воксвелл.

— Так вот, как я уже говорил, — напряженно произнес Фиваль, — командор...

— Скажите, нет никакой вероятности того, что этот достойный господин присоединится к нам?

Лорд Маргрейв многозначительным кивком указал во главу стола, где снова пустовал похожий на трон стул командора. Со времени прибытия в Ирион лорд Маргрейв удостаивался самых кратких бесед с Вильдропом. Это было неслыханно. Но и сами беседы изумляли лорда Маргрейва не меньше. Ведь он прекрасно помнил, как командор Вильдроп возвращался с победой после Осады Ириона! Неужели это был один и тот же человек — тот несгибаемый победитель и теперешний немощный старик, носивший то же имя, — чудовищная неподвижная кукла в мундире с эполетами, с глазами, спрятанными за непроницаемой маской, кукла, на вопросы за которую отвечал капеллан!

— Понимаете, моего бедного супруга может разволновать отсутствие лекаря. Надо подождать. Надо еще немного подождать.

Умбекка снова улыбнулась. Лорд Маргрейв упрямо проговорил:

— Однако в свое время он все равно узнает...

— Узнает! Конечно, в свое время он узнает все! — с готовностью подхватил Фиваль. — Разве есть что-то, что ему недоступно? Да вот даже сейчас, — он широким жестом указал на пустующий стул, — разве вправе мы говорить о том, что командор не с нами? Его труды, как творения верховного бога Орока, окружают нас со всех сторон.

— Гм... — Это высказывание граничило с богохульством, но лорд Маргрейв не стал заострять на этом внимания. На самом деле он отвлекся, поскольку ему снова пришлось извлекать нечто, застрявшее между вставными фарфоровыми зубами. Быть может, рыбью косточку?

У него ничего не вышло, но он проговорил:

— Со времени прибытия в Ирион я успел многое повидать...

— Ознакомились с жизнью во всех ее проявлениях? — подсказал Фиваль.

«Не во всех», — был готов ответить лорд, но капеллан прервал его не вовремя. Лорд подбирал слова для ответа и вдруг закашлялся. Он наклонился... и его вставная челюсть угрожающе закачалась.

— О! — вскричала Умбекка. — Воды, скорее воды! — Она вскочила и снова принялась трезвонить в колокольчик, вызывая Нирри. — Капеллан, стукните лорда Маргрейва по спине!

Капеллан послушно исполнил приказание Умбекки. Послышался глухой удар. Лорд Маргрейв в последний раз громко кашлянул, и его зубы с лязгом ударились о тарелку.

— О ужас, о ужас, — причитала Умбекка, схватив лорда за руку. — Лорд Маргрейв, вам плохо. Послушайте, вам надо бы прилечь...

— Госпожа, прошу вас...

Все изменилось в одно мгновение. Лорд Маргрейв с той же уверенностью, которая уже успела привести в восторг Умбекку, выпрямился и ловко водворил зубы на место.

— Все в порядке... Надо быть повнимательнее. Я стар, сердце у меня уже не то, что было прежде. Но все хорошо, теперь все хорошо.

ГЛАВА 40 ДЕВУШКА-ЧТИЦА

— Я получу тебя, Бекка! — вскричал злодей.

— Так получи же меня! — воскликнула я и разорвала на груди ночную сорочку.

Он стоял передо мной, облизывая губы и глядя на мою вздымавшуюся обнаженную грудь. Он шагнул вперед, я приготовилась к его грубым объятиям, но он не прикоснулся ко мне.

— Онет, Бекка! Ты предлагаешь мне себя из снисходительности? Ты хочешь принести себя в жертву и спасти своего глупого брата от ярости моих приставов? Но нет, гордая красавица! Когда ты возляжешь на мое ложе, ты возляжешь на него не как мученица!

Он коснулся жаркими пальцами моей щеки. Я содрогнулась.

— Бекка, неужели ты не понимаешь? Разве я жажду только твоего тела? Ты — слабая женщина, а я — мужчина. Мы с тобой наедине в отдаленном доме, отсюда многие лиги до ближайшего жилья. Ты могла бы сколь угодно долго звать на помощь, но никто бы не пришел. Я бы прямо сейчас мог швырнуть тебя на постель и добиться того, чего хочу.

Он говорил тихо, жарко.

— Нет, Бекка, я жажду не только твоего тела. Разве ты не понимаешь? Я жажду твоего сердца.

— Бедняжка Бекка! Что с ней стало?

Однако время чтения истекло. Ката заложила страницу и закрыла книгу. Старик вздохнул, приподнял маску, отер набежавшие на глаза слезы. Сколько раз он уже выслушал эту историю? Не сосчитать. Но никогда прежде она его так не трогала.

О, безусловно, девушка читала далеко не безупречно. Когда читали жена или капеллан, они придавали своему голосу страсть, огонь. Но какое это имело значение? В голосе девушки была зарождающаяся любовь, а в голосах других людей командор такой любви не слышал. Старик любовно вспоминал о самых первых днях, когда девушка стала навещать его, когда она была тиха, стеснительна и даже толком не знала собственного имени. За прошедшее время командор многого лишился. Возможно, их тянуло друг к другу потому, что оба они были одиноки. Она учила его любить свободно, без оглядки. Он же медленно, упорно учил ее читать.

И он ни за что бы не позволил никому отобрать ее у него.

За прогалиной в густой листве потрескивал камин. По стеклянной крыше еле слышно постукивал падающий снег. На украшенном маркетри столике у кровати командора по-змеиному шипела лампа под узорчатым абажуром.

— Милое дитя.

Старик прижал руку Каты к губам и смущенно улыбнулся. «Неужели, — думал он, — это и вправду дочь Вольверона?» Порой в душе Вильдропа зрел странный и страстный порыв. Ему виделось, что в один прекрасный день он сумеет поднять с одра свое немощное тело, встать и заключить в объятия эту девушку. Тогда из ее рук выпадет томик «Первого бала Бекки», а он, рыдая, скажет: «Дитя, как ты можешь любить меня? Ты жалеешь меня, но ты не знаешь, почему мои глаза почти совсем не видят? Почему мое тело, некогда принадлежавшее несгибаемому герою, превратилось в неподвижную груду дряблых мышц и костей? Это наказание судьбы, возмездие за мой грех! Дитя, это я ослепил твоего отца, это я пытал и ослепил его в темнице в подземельях замка».

И что потом?

Что могло случиться потом, представить было трудно, но старику безумно хотелось верить, что девушка ласково обнимет его, коснется кончиками нежных пальцев его морщинистого лица, волос... Они станут плакать вместе, и ее слезы, слезы прощения, омоют его лицо, словно живительный бальзам.

Но нет. Разве стоило все это говорить? Снадобья Воксвелла сделали свое дело. Девушка ничего не помнила о своей жизни в Диколесье, да и отца все равно невозможно было вернуть. Слепца какое-то время держали в темницах, но он умер давным-давно.

Теперь же командор чувствовал, что близка его собственная смерть, и в последние дни он вдруг ощутил щемящее родство с человеком, которого некогда так жестоко изуродовал. Мучительно вспоминался ему тот день, когда он, сжав в латной рукавице железный прут, кончик которого был раскален докрасна, надменно улыбаясь, поднес его к глазам Вольверона... как на месте глаз образовались пустые черные провалы.

Как шипела тогда, сгорая, живая плоть...

Командор содрогнулся при этих воспоминаниях. Жуткий стыд, подобный самой смерти, сковал все его тело, теперь он уже ничем не мог помочь старику Вольверону.

Но если бы он мог все искупить любовью к его милой дочери!

Командор поднес ее руку к своим губам и поцеловал долгим поцелуем. Ката изумленно смотрела на старика. Ее необъяснимо тянуло к этому измученному болезнью человеку с подернутыми дымкой слепоты глазами! Она любила его, но чем-то он ее тревожил. Как-то раз он попросил ее, чтобы она называла его отцом, но она так и не сумела.

Почему? Порой ей казалось, что она слышит чей-то голос. Голос шептал слова, которые Ката никак не могла отчетливо различить.

Но теперь шептал командор. Он старался притянуть Кату поближе к себе и шептал, словно влюбленный:

— Дитя, ты знаешь, кто такой нотариус?

— Нотариус, мисс Ката? Он так и сказал?

— Да, командор так и сказал. Вот мне и стало интересно, кто это такой.

— Есть такой господин у нас в деревне. К нему ходят одни богачи. Когда хотят какую бумагу составить.

— Гм... Понятно.

Разговор этот происходил чуть позже вечером того же дня. Укутавшись в шубы, горничная и мисс Ката совершали прогулку.

Вернее, конечно, было бы сказать, что прогулку совершала Ката, а Нирри плелась рядом, опираясь на костыли.

Нирри сама не знала, откуда взялись эти костыли. Она точно знала, что в ящике для метел их не было, а вот ведь оказались там именно тогда, когда они ей понадобились. Странно, правда? Но они были так коварны, эти костыли! То увязали в снегу, то скользили по обледеневшим кочкам или корням, вылезшим из земли, несколько раз горничная чуть не упала.

Тяжело дыша, она старалась поспевать за девушкой, но все время отставала. Скоро ли они дойдут до дома? Солнце уже садилось. Запорошенное снегом кладбище озарилось красноватыми отсветами заката.

— Нирри? — обернулась Ката. — Расскажи мне о моем муже.

— Мисс Ката, что вы такое спрашиваете?

Но на самом деле Нирри знала, почему Ката задала этот вопрос. Задала она его не впервые, и любопытство ее становилось все более сильным. Командор внушил ей, что настанет день, когда она выйдет замуж — за кого бы вы думали? — за господина Полтисса! На взгляд Нирри, эта идея мисс Кате не должна была прийтись по сердцу. Во всяком случае, самой Нирри такой жених совсем не нравился. Но мисс Ката совсем не помнила господина Полтисса и вообще мало что помнила из времени до того, как ее отправили в пансион госпожи Квик.

Нирри дежурно забормотала:

— Ваш будущий супруг...

— Мой будущий супруг! — мечтательно повторила Ката и легко закружилась на снегу — легко, невзирая на то, что на ней была тяжеленная шуба. Что она себе воображала? Что снилось ей в тревожных снах в Варби? Девушка она была странная и необычная.

Нирри окинула взглядом надгробья, кладбищенские стены, четкие линии нового храма Агониса. Мисс Ката вспрыгнула на один из надгробных камней и принялась поддевать пушистый снег мыском ботинка.

— Мисс Ката, ну что вы, в самом деле!

Ну, скажите на милость, что делать с такой девушкой. Видано ли — так себя вести? Нирри даже захотелось уйти и бросить ее здесь. Но она ни за что не поступила бы так. Не смогла бы. Она любила мисс Кату, любила столь же сильно, сколь ненавидела хозяйку.

Конечно, девушка была своенравна и странна. Со времени возвращения в Ирион она стала вести себя еще более непонятно. За ней все время приходилось присматривать. «Где мисс Катаэйн?» На этот вопрос Нирри должна была отвечать то и дело. Как-то раз Ката отправилась прогуляться в Диколесье на ночь глядя, совершенно одна. Много раз, когда все думали, что она спит, она уходила из своей чудесной комнаты, а потом ее находили спящей на груде старого тряпья в каморке за кухней.

Порой очень трудно было поверить в то, что мисс Ката — воспитанная, аристократичная девушка. Но ведь на самом-то деле она была дикаркой. И к тому же, как говорили, с примесью ваганской крови. И на взгляд Нирри, порой это становилось яснее ясного. Взять хотя бы ту ночь, когда она вылезла на крышу в ночь полнолуния и стала там выть и что-то странное распевать. Или тот день, когда она, дико вопя, ворвалась к Нирри на кухню и перевернула котел с рагу. Бедная Нирри чуть не до смерти напугалась.

Нет, не стоило ее обратно в Ирион привозить.

А мисс Ката все кружилась на могильной плите. Над ней распростерлись ветви старого-престарого тиса.

— И мой муж будет знатный господин, Нирри?

Знатный господин? Нирри помнила Полти с тех времен, когда тот был жирным пьяницей, валявшимся в лужах собственной блевотины в комнатушке в «Ленивом тигре». Однако она, поджав губы, отозвалась:

— Господин Полтисс — сынок губернатора. Знатнее господина вам и не сыскать.

Ката снова закружилась.

— А ты его знала, Нирри?

— Ну а как же? И вы знали.

— До того, как я заболела? Я помню, был какой-то господин до того, как я заболела.

Нирри побледнела.

— Будете вольничать, так и снова заболеете. Пойдемте-ка отсюда, мисс Ката!

Нирри хотелось одного: поскорее оказаться дома. У нее ныли руки и спина, а про ноги и говорить не приходилось. Она резко развернулась и, опираясь на костыли, пошла к воротам. Резкая боль заставила ее вскрикнуть.

— О-о-о! Подумать только, и как же это господин Джем с ними управлялся?

— Что? Как ты сказала?

Мисс Ката перестала вертеться и даже не покачнулась. Нирри обернулась и попробовала выкрутиться.

— Да я сказала... я сказала, что не знаю, как мне с ними управиться...

А что еще она могла сказать? Разве хозяйка не предупреждала ее о том, что имя господина Джема произносить нельзя под страхом смерти? «Ни при мне, — говорила она, — ни при капеллане. И ни за что, ни за что — слышишь? — при мисс Катаэйн!» Когда горничная вспоминала юного господина, на глаза ее набегали слезы. Неужели он погиб? Как это вообще было возможно — чтобы мальчик, которого она обожала, погиб? И подумать только, ведь он был влюблен в эту странную, диковатую девушку!

Нирри беспомощно повисла на костылях.

— Бедненькая Нирри! — воскликнула Ката и в один миг оказалась рядом с горничной, ласково обняла ее. Нирри обрадовалась было: ну вот, наконец они пойдут домой! Но не тут-то было. Мисс Ката уселась на соседнюю могильную плиту.

— Нирри, посиди со мной. Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста.

Горничная неуклюже, скованно села рядом с девушкой. Костыли с грохотом упали рядом. Здесь, на холоде, истории рассказывать? Но все же присесть хоть ненадолго — это было такое облегчение!

— Расскажешь мне про замок, Нирри? Или про то время, когда сюда еще не пришли солдаты? Наверное, тогда тут было скучно и одиноко, да, Нирри? В замке жили только ты да госпожа? Бедняжка Нирри, и тебе больше не о ком было заботиться?

Нирри шмыгнула носом и угрюмо уставилась на маленькую птичку с красной грудкой, которая прыгала с ветки на ветку неподалеку от могилы.

Что могла ответить Нирри? Она могла очень много чего рассказать Кате, но не должна была говорить ничего такого, из-за чего могла бы нарушить данное хозяйке обещание. Птичка издала мелодичную трель и взлетела на тис над головами Нирри и Каты. В этот миг у Нирри блеснула некая мысль. Она посмотрела на девушку и, сдерживая волнение, проговорила:

— А вот, может, вы мне историю расскажете, мисс Ката? Такую историю...

— Нирри! Ты же знаешь, у меня нет памяти!

— Нету, зато вы читать умеете.

— У меня нет с собой книги.

Книги и не нужно было. Горничная сунула руку в карман побитой молью шубейки и извлекла оттуда смятый конверт.

— Это же мне написано, верно? — Она гордо указала на оборотную сторону конверта, где чернильной загогулиной было изображено ухо. — Вигглер сказал, что так я узнаю, что письмо — мне. А вы прочтете его мне, мисс Ката, а?

Нирри была смущена и взволнована одновременно. Зардевшись как маков цвет, она следила за тем, как Ката срывает с конверта сургучную печать. Письмо выглядело странно. Лишь несколько первых строк было написано неровно, с кляксами, а дальше следовали строчки, выписанные каллиграфическим почерком. Впрочем, из содержания скоро стало ясно, что за Вигглера писал письмо кто-то другой, кого он называл то «профессором», то «стариной Морви».

— Вот молодец-то какой, этот старина Морви, — радостно улыбнулась Нирри.

Ката прочла о том, что Вигглер находится в Голлухе.

— В Голлухе, — горестно простонала Нирри. — А мы-то гадали, где же он!

Милая, милая мисс Ката! Ну, видели ли вы еще где-то такую умницу? Бедная горничная то смеялась, то хмурилась, то улыбалась. А когда узнала, что ее дружок стал капралом, вскричала от счастья:

— Ну, теперь он от гордости, как индюк, напыжится! Дальше многое было вычеркнуто.

— Сержант Банч (вычеркнуто). А эти гадские зензанцы (вычеркнуто). Но когда-нибудь, когда-нибудь, когда (вычеркнуто) в том маленьком трактире, где мы с тобой...

Ката, наконец, догадалась.

— Нирри! У тебя есть жених! Как у меня?

— О нет, мисс! Не как у вас! Вы-то будете знатной дамой, а я... Ну только ежели... О мисс Ката, вы не расскажете хозяйке?

Ката, смеясь, пообещала никому ничего не рассказывать.

— О Нирри, быть может, настанет время, когда ты станешь моей горничной! И тогда, быть может, твой муж и ты будете служить у меня и моего супруга?

Девушка, похоже, не совсем поняла намек Вигглера насчет маленького трактира. Нирри решила, что сейчас не время об этом говорить. Она лишь благодарно улыбнулась, смахнула слезы и убрала драгоценное письмо в карман.

Поближе к сердцу!

О, как она была благодарна мисс Кате!

— Нирри, — сказала Ката по пути к Дому Проповедника. Она бережно, ласково держала горничную под руку. — Ведь ты хотела бы послать ответное письмо Вигглеру?

Нирри ахнула от счастья.

— Мисс Ката, правда?

— Ну конечно! Но, Нирри, ты же знаешь, я простая девушка. Я не смогу написать, как профессор. Понимаешь? Но вот я думаю...

Одинокая птичка на веточке тиса сердито пискнула: ти-вить! Ти-ву-у-у!

Мисс Ката остановилась и задумалась. А когда обернулась к своей спутнице, глаза у нее были широко открыты.

— Нирри, нотариус! Как думаешь, он нас примет?

ГЛАВА 41 СТЫЧКА

"— Защищайся, злодей!

— Защищаться? От такого молокососа?

— Я не молокосос, злодей, я возмездие, наконец настигшее тебя!

С презрением глядя на взъерошенного юного эджландца, Скайл Кельминг-Скайл только усмехался. Злодей был подлинным воплощением всего самого гнусного и мерзкого. Нос у него был длинный, крючковатый, губы толстые, чувственные. В жилах этого чудовища текла кровь зензанцев, сосениканцев и даже ваганов. В ушах у него сверкали золотые серьги, подбородок окаймляла блестящая черная борода.

— Что ты несешь! — вскричал Кельминг-Скайл. — Сначала ты покусился на юную красавицу, о которой я нежно забочусь, а теперь еще зовешь меня злодеем?

Скиталец с трудом сдерживал брезгливость. Они стояли, со всех сторон окруженные мрачными, сырыми стенами огромного замка.

Скрипнув зубами, Скиталец отозвался:

— Я предложил руку и сердце леди Олвене!

— Руку? И она ее получит, клянусь, молокосос, как только я ее отрублю, твою руку! И пусть прижимает ее к груди нынче ночью, пока я буду наслаждаться тем, что наконец лишу ее невинности!

Их мечи со звоном ударились друг о друга".

— Джемэни?

Джем, угрюмо нахмурившись, сидел в библиотеке лорда Эмпстера. Какое-то время он рассеянно перелистывал страницы «Принца мечей». Когда-то эта книга зачаровывала его. Теперь казалась пустой, плоской, банальной. Был поздний вечер. За окнами все еще клубился туман, часы на каминной полке громко тикали, отсчитывая меки, олтоны, пятые. В это время года темнело рано. Очень скоро должен был вернуться Пелл. И тогда они должны были снова поехать на окраину города, к месту дуэли.

Лорд Эмпстер снова окликнул его:

— Джемэни?

Джем оторвал взгляд от книги. Его опекун стоял у камина и грел руки у огня. Под мышкой у него были зажаты перчатки и трость, на голове была шляпа. Видимо, он только что откуда-то вернулся. Его сапоги были забрызганы грязью. Он повернулся, и его плащ зашуршал. Джем почему-то испугался.

— Я слышал, Джемэни, что ты оскорбил господина Бергроува.

— Милорд? — Джем резко поднялся и отодвинул назад стул. Над камином висело большое зеркало в золоченой раме, окутанное чернильной дымкой. Джем отвел глаза от зеркала. — Милорд, вы ошибаетесь.

Лорд Эмпстер сухо усмехнулся.

— Стало быть, это неправда — то, что вы с господином Бергроувом должны встретиться нынче с наступлением темноты? Отрадно слышать. Сколь много в последнее время распространяется лживых слухов. Даже на скамьях Главного храма только и разговоров, что о некоем Нове. Это имя у всех на устах.

Джем негромко проговорил:

— Я хотел сказать, милорд, что я не оскорблял господина Бергроува.

— Так ты не дал ему пощечину в кофейне «У Вебстера»? Ну, тогда мне стоит успокоить себя старой поговоркой «Мельница слухов мелет мелко, однако перемалывает не зерна истины». И верно: ведь мой юный протеже не мог поступить так глупо.

Джем так же негромко отозвался:

— Быть может, вы и правы, милорд. Быть может, я глупец. Но разве не вы сделали меня глупцом? Разве не вы наставляли меня в кодексе чести джентльмена? И вот теперь, когда я стал жить согласно правилам этого кодекса, вы же меня и журите. Бергроув жестоко оскорбил моего друга.

— Твоего друга? Вагана! Джемэни, глупцом я тебя назвал не просто так.

— Не стоит упражняться в красноречии. То же самое мне уже сказал Пелл, и не раз.

— Пеллема тоже не за что хвалить! Он должен был стать твоим секундантом на этой дурацкой дуэли, не так ли?

— Должен был? Почему «был»?

Лорд Эмпстер отошел от камина и закурил трубку. Синеватый дым заклубился у полей его шляпы.

— Никакой дуэли не будет, Джемэни. Я только что вернулся от господина Бергроува. Ни о каком кодексе чести джентльмена не может идти и речи, когда имеешь дело с таким человеком, которого и джентльменом назвать нельзя. Задай себе вопрос: что бы предпочел твой приятель с парчовым галстуком — дуэль в полутьме или мешочек с золотыми тиралями пораньше вечером? Мне даже не пришлось его упрашивать.

Джем не сразу понял лорда Эмпстера.

— Вы не сделаете этого. Я вам не позволю.

— Я уже сделал это. Говорить больше не о чем, Джемэни.

— Вы подкупили его? Вы продали мою честь?

— Джемэни, у господина Бергроува нет ни чести, ни совести. Надеюсь, это тебе известно?

— Я говорю не о Бергроуве! Я говорю о себе! — Джем весь дрожал. Возмущение зажгло его сердце, кровь закипела в жилах. — Вы называете меня глупцом, но разве я глупее вас? Милорд, вы оскорбили меня! Вы называете меня своим протеже, а себя — моим защитником и опекуном, но разве вы вели себя так, как подобает подлинному защитнику? Что вы для меня сделали, кроме того, что держали здесь, где я прожигал понапрасну дни моей юности? Я положился на вас, а вы меня предали! Разве не с вашего ведома я все это время жил так, словно у меня в запасе вечность, но эта вечность заполнялась только развлечениями и праздной болтовней! И если я поскандалил с Бергроувом, я имел на это право. Пелл говорит, что я слишком сильно люблю ваганов. Ладно, допустим: я действительно их люблю. А как я могу не любить детей Короса, если я ношу у сердца их кристалл? Милорд, арлекин велел мне прийти к вам. И я очень хочу узнать, зачем я должен был прийти к вам, потому что у меня такое чувство, что я ошибся дверью.

Джем умолк. Щеки его пылали, он был готов разрыдаться. Он сам испугался того, что столько наговорил. Его устами словно бы говорил кто-то другой. А вот лорд Эмпстер, напротив, нисколько не удивился такой вспышке гнева. Слушая Джема, он расхаживал у камина и бесстрастно затягивался трубкой из слоновой кости. Такой вид мог бы иметь управляющий театральной труппой, выслушивающий очередной из десятков монологов актеров, желающих поступить в труппу. Джем с трудом сдерживал слезы. Он сказал правду: лорд Эмпстер оскорбил его и продолжал оскорблять. В спокойствии Эмпстера было нечто, способное довести до безумия.

— Джемэни, ты пока многого не понимаешь, — сдержанным, тихим голосом проговорил Эмпстер. — Но приближается время, когда тебе станет понятно... больше.

— Нет! — Это было невыносимо. — Скажите мне все. Скажите сейчас! — Джем сжал кулаки, закрыл глаза.

Что же с ним станет? Он чувствовал полную беспомощность. Кем был лорд Эмпстер? Его другом или его врагом? У Джема мелькнула дикая мысль, которая порой приходила и прежде: «Это все просто испытание». Лорд Эмпстер пытался увести его с пути истинного. Быть может, на самом деле он... как бы не настоящий опекун, а ложный, цель которого соблазнить Джема побрякушками светской жизни?

Джем топнул ногой.

— Да! — крикнул он с укором. — Это всего лишь испытание, игра!

Лорд Эмпстер в ответ только улыбнулся. Джем застонал и снова сжал кулаки. Диким взглядом обвел он книжные полки, множество корешков бесчисленных томов, зыбкую глубину зеркала, синие колечки дыма, парящие в воздухе. На маленьком круглом столике возле стула, где он только что сидел, все еще лежала раскрытая книга Силверби. «Защищайся, злодей!» Эта фраза, будто заклинание, вертелась в голове у Джема. Джем схватил книгу и швырнул ее в огонь. Опустился на стул, закрыл лицо руками. Верно. Он был беспомощен. Он ничего не мог. Если он не мог даже сразиться с Бергроувом, что он мог сделать еще? Грядущие испытания казались мнимыми, выдуманными. Джем вспоминал о той ночи, когда он нашел кристалл. Ему мучительно захотелось снова испытать его могущество.

А его опекун только улыбался!

— Господин Нова!

Джем вздрогнул. Перед ним стоял лакей с серебряным подносом. На подносе лежал маленький, аккуратно сложенный листок бумаги. Письмо. Джем рассеянно взял его. Он долго его не разворачивал, только безо всякого любопытства смотрел на начертанные торопливой рукой буквы: «Нове Эмпстеру».

Глаза его опекуна мрачно сверкнули.

И в этот миг Джема вдруг охватило странное волнение, и он сразу понял, кто написал эту записку. Джели! Милая Джели! Его опекун сказал, что о дуэли знает весь Агондон. Это значило, что о ней могла знать и Джели. Она тревожилась за него. Наверняка она отчаянно за него тревожилась! Разве он мог пойти на поединок, не подумав о ней! Джем поспешно убрал записку, не читая, в карман камзола и, сорвавшись с места, выбил из рук лакея поднос.

Лорд Эмпстер, оставшись один, позволил себе коротко, невесело рассмеяться. Мальчишка был горяч, но обмануть его ничего не стоило. Увы, к подлинным испытаниям он будет готов еще через много-много лун.

Рисковать было нельзя.

Они ждали слишком долго. Немыслимо долго!

Выбежав на улицу, Джем увидел фонарь над скамьей извозчика. Фонарь светил тускло и был еле виден в тумане. Джем крикнул извозчика, забрался в экипаж. Экипаж тронулся с места и медленно (как казалось Джему) поехал в сторону дома его дяди.

Думая только о том, как он будет успокаивать кузину. Джем взбежал по крутой лестнице. Вдоль старинных каменных перил горели масляные фонари. Обшарпанную дверь отпер и чуть приоткрыл лакей в ливрее цветов герба эрцгерцогов Ирионских. Джем назвал свое имя. Дверь закрылась. Он долго ждал, а когда дверь снова приоткрылась, ему было сказано, что мисс Венс нет дома.

Джем не поверил. В дни поста Джели наверняка должна была быть дома в это время. Она была дома и жаждала встречи с ним.

Он снова назвал свое имя, стал умолять, говорить, что у него важнейшее дело, но ответ остался прежним.

Джем изо всех сил стукнул лакея кулаком и, крича: «Джели! Джели!» — ворвался в прихожую и бросился вверх по лестнице.

Конечно, это было немыслимой глупостью. Лакей, малый крепкий, быстро оправился от удара и кинулся следом за Джемом. Поймав юношу, он скрутил его руки за спиной. Джем пытался вырваться. Он дергался, лягался, но все без толку. Но вот на ступенях вверху появилась она, его возлюбленная кузина.

Она увидела его у дверей из окна, и ей показалось, что он как-то необычно светится, озаренный пламенем фонарей. Теперь на ее бледном лице было запечатлено изумление.

— Погоди! — крикнула она лакею, когда тот уже был готов вышвырнуть Джема за дверь.

Джели проворно сбежала вниз по лестнице. Быстро обвела взглядом прихожую. Как ни странно, ее волновала эта встреча, и все же во взгляде ее были страх и неуверенность. Ее светлые волосы сверкали подобно золоту, красота ее была ослепительна даже в полумраке.

Джем выдохнул:

— Я должен был повидать вас.

— Повидать меня? Зачем же?

— Потому что вам нужно было повидать меня.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ваше письмо. — Джем попробовал сунуть руку в карман, но лакей держал его слишком крепко.

Он спросил у девушки, не стоит ли вышвырнуть нахала за дверь.

Джели протестующе подняла руку.

— Я не писала никакого письма, — прошептала она, но Джем и не думал выслушивать возражения.

— Вы держали меня за руку! — беспомощно простонал он.

Глаза Джели вспыхнули. Ее волнение преобразилось в гнев.

Глядя на то, как корчится, пытаясь вырваться из рук лакея, молодой человек, она вдруг ощутила прилив жестокости. Эта жестокость вырвалась наружу. Она шагнула к Джему и сквозь стиснутые зубы процедила:

— Вы — глупый, неотесанный мальчишка! Я просто развлекалась, вот и все! Неужели вы не понимаете? Мне предначертана судьба, и вам в этой судьбе нет места!

— Джели, я люблю вас!

— Да как вы смеете!

Джели размахнулась и была готова влепить Джему пощечину, но вместо этого развернулась и, рыдая, взбежала вверх по лестнице.

Последним, что увидел Джем перед тем, как за ним захлопнулась дверь, было вот что: на лестничной площадке возникла величественная фигура Влады Флей, озаренная полукольцом ярко горящих свечей.

Джели, рыдая, бросилась ей на грудь.

У подножия крыльца все еще клубился туман — вязкий, серый. Джем тяжело дышал и был готов сгореть со стыда. Спустившись с лестницы, он какое-то время походил туда-сюда возле дома. Что-то было не так. Он не сомневался в том, что Джели хотела его видеть. Девушку к нему не пускала эта злобная старая тетка — да, конечно.

Но что же было делать? Нужно было думать, думать... Джем бродил вокруг дома. Водил руками по кирпичным стенам. Наконец он засунул озябшие руки в карманы теплого, на меховой подкладке, плаща и нащупал в одном из них скомканную записку — записку от Джели. Нет, от не уйдет, пока снова не повидается с ней. Он с радостью воображал, как она бросится в его объятия и, наконец, откроет ему твои истинные чувства. А он станет нежно целовать ее заплаканные глаза...

Джем прошел до конца переулка, вышел на улицу, что лежала за домом его дяди. Там не горело ни одного фонаря и было почти совсем темно. Джем услышал звон колоколов в храме. Звон доносился сверху, откуда-то неподалеку. Где-то совсем рядом вздымался ввысь шпиль величественной колокольни, но в тумане его не было видно.

Только теперь в душу Джема закрались сомнения. «Вы — глупый, неотесанный мальчишка!» Какой жестокостью пылали глаза его кузины! Что же он делал? Кого обманывал? На миг Джем чуть было не лишился сил от всего, что ему пришлось пережить за день. Его глаза заволокло слезами. Как он жаждал вернуться в прежнюю жизнь, когда он любил Кату, а Ката любила его! Тогда — так теперь казалось Джему — все было просто и прекрасно. Ему вдруг показалось, что и его страсть к Джели, и его времяпрепровождение у Чоки, и эта дурацкая дуэль, — все эти искушения исходили от жуткого, окутанного туманом города, который давил на него со всех сторон.

Джем остановился около низкой и узкой двери и заплакал. Он плакал о своей утраченной невинности.

В двери вдруг открылось маленькое окошечко.

— Убирайся! — прошипел кто-то с той стороны двери. Джем вздрогнул. Он отер слезы и уставился в чьи-то злые глаза. Наверное, его приняли за одного из отверженных, шатающихся по улицам. Джем отступил и только теперь узнал эту дверь, фонарь над ней, который к ночи должен был загореться призывным алым светом.

Неужели? Джем поспешно прошел к фасаду дома эрцгерцога. Изумление и ужас смешались в его разуме. Он-то думал, что никогда не встречался со своим таинственным дядюшкой Джорвелом, предавшим истинного короля Эджландии. Теперь же он понял, что на самом деле был очень даже хорошо знаком с ним. Еще как хорошо!

Джем, прищурившись, посмотрел на дом эрцгерцога.

— Чоки... — прошептал он.

Он сел на каменную ступень. Что ему было делать? Свернуться на ступенях подобно псу? Ждать, что кто-то выйдет и утешит его? Но нет, в этом доме не было утешения. У Джема мелькнула дикая мысль: Джели — узница! Узница его злобного дяди и ее гадкой тетки!

А потом он снова вспомнил о жестокости в ее глазах.

И содрогнулся.

И вот тут-то, совершенно рассеянно Джем вытащил из кармана записку, которую, как он по глупости решил, написала ему его кузина. Надо же было так сглупить!

Сжав в пальцах скомканный листок бумаги, Джем вспомнил о том, как мрачно и злорадно блеснули глаза лорда Эмпстера в тот миг, когда появился лакей с письмом на подносе. Его опекун снова предал его.

Щурясь, Джем стал читать записку при свете фонарей.

Джем,я солгал тебе. Постарайся понять: иначе я не мог. Я пообещал, что откажусь от своего замысла, но не могу. У тебя свой кодекс, у меня — свой. Я только что вернулся от Бергроува. Я сам вызвал его на поединок, и он принял мой вызов. Тебя же он освобождает от каких-либо обязательств. Прошу тебя только об одном: будь моим секундантом.

На окраине с наступлением темноты, как договаривались раньше.

Твой друг Раджал.

Джем опустил записку.

— Я должен не допустить этого!

ГЛАВА 42 ДОЛЛИ, ДОЛЛИ

— Невинная девушка вполне могла бы ощутить тревогу.

— Несомненно.

— Трепет?

— О да.

— Могла бы почувствовать, что она стоит на краю разверстой бездны?

— М-м...

Они спускались и спускались по каменным ступеням. Ката рассеянно посматривала на темные стены. Покинув залитый ярким солнцем заснеженный двор, они ушли в мрачные подземелья. Горящие факелы отбрасывали красноватые и золотистые отсветы. Стояли по стойке «смирно» на своих постах стражники. Их синие мундиры при свете факелов казались лиловыми.

Лорд Маргрейв захватил с собой трость и, хотя очень смущался, но вынужден был ею воспользоваться.

— Вступление в брак, мисс Катаэйн, — проговорил он, — это, в конце концов, важнейший шаг. А особенно для юной дамы. Как там по этому поводу говорится у Коппергейта?

Вступая в брак, лишь часть себя мужчина отдает,

А женщина — все части, без остатка.

Как точно сказано, верно, капеллан? Ведь очень точно, мисс Катаэйн?

Старик аристократ беспомощно улыбался девушке. Да слушала ли она его вообще? Она как зачарованная смотрела на тяжелые двери с решетчатыми окошечками, широко открывала глаза, слыша крики и стоны из-за этих дверей. В Агондоне посещение тюрем было весьма распространенным видом развлечений. И все же любая девушка, ровесница Катаэйн, отреагировала бы на такое посещение неравнодушно. Но лорд Маргрейв не сомневался в том, что мисс Катаэйн — девушка необычная. Она не выглядела напутанной, но была чем-то встревожена. Стоило ли брать ее сюда? О, но он так радовался обществу этой девушки! Капеллан учтиво проговорил:

— Лорд Маргрейв, но ведь не хотите же вы, чтобы юная дама дрожала от страха? Ощущение, словно перед ними открывается бездна, испытывают те, что решаются на скоропалительные браки, будучи обуреваемы страстями. Недаром такие союзы называют «варбийскими свадьбами». Но нет, мы ведем речь вовсе не о таком союзе! Любезный милорд, мисс Катаэйн предстоит вступить в союз с... — Капеллан собрался с духом и договорил: — С милым другом детства.

— Вот как!

Лорд Маргрейв умолк и принял нарочито безразличный вид. Тюремщик, сопровождавший их, открыл зарешеченное окошко на одной из дверей. Мужчины по очереди заглянули в темницу. Груда соломы, скамья, ночной горшок, кандалы, цепи. Капеллан и лорд Маргрейв брезгливо поморщились. Из темницы препротивно несло фекалиями. Заключенный, мужчина со спутанными волосами, клокастой бородой, длинными грязными ногтями и гноящимися нарывами на руках и ногах, сидел на соломе и раскачивался из стороны в сторону. Вокруг него сновали крысы.

— В чем провинился этот человек, тюремщик?

— В краже, милорд. Свинью спер у досточтимого Орли.

Лорд Маргрейв укоризненно поцокал языком. Капеллан уточнил:

— Стало быть, это было до пожара?

— О, задолго до пожара, сэр. В следующем сезоне судить его будут. Потом повесят.

— Гм.

Лорд Маргрейв пошел дальше. Казалось, все здесь было в порядке, как везде. Но нежное создание, чудесная девушка почему-то задержалась у темницы и с тревогой уставилась на узника.

Отвела она взгляд от него только тогда, когда капеллан взял ее за руку и решительно проговорил:

— Пойдем, детка, пойдем отсюда.

— Так вы говорите, что юный Вильдроп, — негромко промолвил лорд Маргрейв, — привел это невинное дитя из леса?

Эй Фиваль прокашлялся. Отвечать следовало с осторожностью.

— Милорд, большей заботы трудно было бы ожидать от молодого человека. Однако те, кому он знаком, нисколько не удивились его поведению. Капитан Вильдроп — ведь он Вильдроп, а не кто-нибудь другой! — удивительный молодой человек, а мисс Катаэйн, с чем вы не станете спорить, — удивительная девушка!

— Удивительная? Я бы сказал: восхитительная!

По коридору бесшумно прошел стражник с ведром баланды. Фиваль бережно подтолкнул Кату поближе к горящему факелу.

— Разве она не встала бы в ряд с первыми красавицами Эджландии, милорд? О, если бы хотя бы одна такая девушка оказалась среди придворных дам! Но бедная девочка... милорд, если что и способно омрачить ее счастье, так это то, что капитан Вильдроп не способен подарить ей дворянский титул, коего она так достойна, не правда ли? О, если бы только его исстрадавшийся отец был удостоен дворянского титула! Как бы это звучало... Лорд Вильдроп! А потом — леди Катаэйн!

Капеллан улыбнулся знатному гостю со всей учтивостью. Не зашел ли он слишком далеко? Хотя он действовал в своей обычной манере...

Из глубины коридора послышался лязг отпираемого замка. Открылась дверь. Стражник с ведром баланды вошел в темницу. А в следующее мгновение он дико завопил, ведро вылетело из темницы и стукнулось о стену. Послышался визгливый, истеричный голос:

— Опять принес мне свои помои, тварь? Ты думаешь, я кто? Такой же подонок, как все тут? Клянусь господом Агонисом, я женщина знатная!

Ката нахмурилась и с интересом уставилась туда, откуда доносился голос.

Ошарашенный стражник выскочил из темницы, но прежде, чем он успел захлопнуть дверь, Ката заглянула в темницу. Там она увидела старуху, похожую на ведьму, в оборванном и грязном платье, в котором еще угадывался некогда дорогой наряд. По морщинистому лицу старухи были размазаны пудра и румяна. Беззубый рот, спутанные редкие седые волосы.

Ката ахнула от ужаса, а в следующий миг — от изумления. Старуха бросилась к ней, схватила за руку.

— Долли! Моя куколка, это ты? О Долли, ты пришла навестить мамочку? — радостно сверкая глазами, старуха уставилась сначала на Кату, затем на мужчин. — Шкажать вам правду, гошпода хорошие, в моем жаведении не было девочки краше Долли. О, все гошпода были ею о-о-очень даже довольны! У нас даже пешенка про Долли была, помнишь, Долли, дорогуша? Как же в ней пелошь?

Старуха, не отпуская руку Каты, заставила девушку пойти по кругу и, шамкая беззубым ртом, запела:

Долли-Долли! Краше не шышкать!

Долли-Долли! Глаж не оторвать!

Алы губки, волошы как шмоль,

Шешть ш тобою рядышком пожволь!

Вше мечтают Долли обнимать,

Вше мечтают Долли целовать...

Это было похоже на ведьминское заклинание. Мужчины замерли как зачарованные. Только через несколько мгновений капеллан вскрикнул:

— Она безумна, безумна!

Тюремщик бросился к старухе, затолкал ее в темницу и захлопнул дверь, после чего развернулся и принялся отчитывать стражника:

— Ты что же, остолоп, до сих пор не научился со старой Виндой дело иметь?

Старуха прижалась лицом к решетчатому окошечку и заворковала:

— Да-да, еще многие хотят иметь дело шо штарой Виндой, так-то вот! Жаходи, малый, я тебя кое-чему научу!

Лорд Маргрейв принялся утешать Кату:

— Бедное дитя, как она вас, вероятно, напугала... Мне так жаль! Тюремщик, я надеюсь, такое у вас тут случается нечасто?

— В каждой тюрьме есть узники «с приветом», милорд, — объяснил тюремщик, когда стражник убрался прочь. — Ну а вы-то, ваше преподобие, старую Винду помните? — обернулся он к капеллану. Помнится, вы и приказ подписывали.

— Тюремщик, уверен, тебе известно, что приказы у нас подписывает только губернатор, — укоризненно отозвался капеллан.

«Да-да, — подумал он. — Это было всего несколько лун назад, когда мы узнали о приезде его превосходительства».

— Понимаете, лорд Маргрейв, наш милейший губернатор не допускает никаких отклонений от соблюдений законов.

Однако улыбочка у него получилась натянутая. Он был не на шутку потрясен. «Долли?» Нет, старая карга определенно свихнулась. И все же, пусть только на миг, капеллан поверил в то, что старухе знакома девушка, а девушке — старуха. Кто знал о жизни Катаэйн до того, как она попала в семью Умбекки? Господин Полти утверждал, что она — сама невинность, дитя природы, обитавшее среди деревьев. То есть что она была такой, покуда на ее невинность не покусился порочный мальчишка Джемэни. Но поверил ли капеллан Полти? Вряд ли! Тут крылась какая-то тайна, и он был обязан эту тайну раскрыть.

Когда лорд Маргрейв заявил, что было бы хорошо, если бы Ката отправилась вместе с ними в темницы, капеллан сделал все, что было в его силах (он даже некие действия предпринял), для того, чтобы Катаэйн не испугалась и не расстроилась. Оказалось, что этого мало. Теперь девушка рыдала в объятиях лорда Маргрейва. Капеллан встревожился. Очень встревожился.

— Тюремщик, — сказал он негромко, когда они собрались уходить, — пожалуй, мы немного переусердствовали с досточтимой Трош.

— Сэр?

Они немного отстали.

— Она сбилась с пути истинного, это верно, но нельзя забывать о том, что она и вправду женщина со средствами. Так что будь добр, давай ей все, что она просит. Никакой баланды. Кружку-другую эля. Пусть ей принесут одежды поприличней. Пудры, румян. — Он вложил в пальцы тюремщика мешочек с монетами. — Винда Трош — женщина непростая. Я побеседую с ней. Быть может, еще удастся вернуть ее на стезю праведную.

Тюремщик убрал в карман мешочек с золотыми и потер подбородок. Не поймешь их, этих благородных господ! Нынче капеллан — само сострадание, само милосердие. А разве не он день назад отдал совсем другой приказ — чтобы другого узника, слепого старика, выгнали из темницы раздетым на мороз? И ведь тоже приказ губернатора был, срочный, и попробуй, возрази.

На мороз раздетым...

Как жестоко!

Но разве тюремщик мог хоть что-то возразить? Вместе с приказом он получил еще более увесистый кошель. Нет, грех было обижаться на капеллана, что и говорить!

ГЛАВА 43 СИНИЙ БАРХАТ

— О-о-о, мисс Ката, что они с вами сделали!

За застекленной стеной на лестничной площадке быстро садилось солнце. Несчастная Нирри только недавно рассталась с костылями, и лодыжка у нее до сих пор болела. Морщась от боли и прихрамывая, она подхватила девушку под мышки и повела ее вверх по лестнице.

— Ну, еще пару шажков, мисс. Давайте.

Глаза у мисс Каты остекленели, она не могла произнести ни слова — только стонала и дрожала. Что же могло случиться? Капеллан небрежно бросил: «Переутомилась, вот и все» — и передал девушку с рук на руки горничной. Переутомилась? Нирри в это не поверила. У мисс Каты сил было предостаточно. Да вот хотя бы всего только несколько дней назад она по снегу прошла пешком до деревенской лужайки и обратно, чтобы привести к командору нотариуса. Само собой, капеллану про это говорить не следовало. Девушка, ступая тихо, по-кошачьи, привела нотариуса в дом тогда, когда все остальные улеглись спать. Нирри даже не делала вид, что понимает, что такое затеяла мисс Ката. Она вообще мисс Кату не понимала. Но уж что она понимала, так это то, что в замке нынче что-то стряслось. И у лорда Маргрейва вид был виноватый и напуганный, когда они вернулись. Еще какой напуганный...

— Ну, мисс. Вот мы и пришли...

Руки и ноги у Каты одеревенели, но она, не сопротивляясь, позволила горничной снять с себя ботинки и чулки, распустить корсаж и уложить на чистые, накрахмаленные простыни. Честное слово, можно было поверить, будто старик Воксвелл воскрес и снова принялся за свои пакости! От мисс Каты не пахло снотворным снадобьем, но если честно, то Нирри не была бы против, если бы это было так. Тогда хоть что-то стало бы понятно.

Горничная стеснительно поцеловала девушку в щеку, окинула ее встревоженным взглядом.

— Ну вот, мисс Ката. Теперь спите.

Но как только Нирри задернула занавески балдахина, Ката вдруг проговорила:

— Долли.

— Мисс?

Слово «Долли» мисс Ката произнесла высоким, писклявым голосом, совсем не похожим на свой собственный. Такой голос мог быть у старой ведьмы, готовой вот-вот хрипло расхохотаться. Нирри раздвинула занавески и озабоченно взглянула на девушку. Та все-таки уснула. Внизу, в прихожей, часы отбили пятнадцатую.

— Я вас к обеду разбужу, мисс Ката, хорошо? — нервно пробормотала Нирри. — Вы же не хотите обед пропустить?

Ответа не последовало, но как только Нирри дошла до двери, писклявый голос снова произнес:

— Долли.

Нирри поежилась. Что бы это могло значить?

Ката лежала дрожа, в полузабытьи.

«Долли». Это имя молоточком стучало у нее в висках. И песня, которую пела старуха. «Долли». Что это была за песня? Злое заклинание? Какие-то смутные воспоминания бередили сознание Каты. Воспоминания вообще посещали ее часто — короткими, яркими вспышками. В день ее именин — ей сказали, что это день ее именин — дядя Оливиан подарил ей медальон с миниатюрным портретом. «Открой, нажми-ка вот здесь, детка».

На портрете был изображен красивый молодой человек с ярко-рыжими, огненными волосами. «Детка, ты не узнаешь своего будущего супруга?» Но Ката вместо радости ощутила при взгляде на портрет жуткий, щемящий страх. Она вскрикнула и уронила медальон на пол. «Детка, детка!»

Тогда она довольно быстро пришла в себя, но другие воспоминания тревожили ее. Чаще всего они подступали, когда Ката сидела в Стеклянной Комнате. Здесь, среди густых зарослей папоротников, кустарников и цветов, ей казалось, будто рядом находится кто-то невидимый. Порой за невидящими глазами командора ей виделись глаза другого старика — выжженные пустые глазницы.

А теперь Кате снился сон. Ведь ей давно не снились сны. Ее сознание словно томилось, скованное цепями, а теперь обрело свободу. Поначалу ей снились только отдельные цвета — яркие и резкие, потом тусклые и темные, они быстро сменяли друг друга, как стеклышки в калейдоскопе. Потом появились звуки — как бы далекие голоса. Потом все это преобразилось... Но во что? В Стеклянную Комнату? Нет... В настоящий лес, полный звуков жизни. Плескала рыба в быстром ручье, сновали, порхали между густыми ветвями птицы.

«Кто кататься?» А это уже ярмарка, карусели, яркие палатки и лотки. И дети, много детей. Визги, крики радости. Вот кукольник с марионетками, а вот паяцы. А какой красивый шелк! Рулон, еще рулон и еще... А это что такое? Камень? Скала?

Ката заворочалась во сне. Ей приснилась скала, вставшая у нее на пути. Скала светилась неземным, темно-лиловым светом. А потом ей приснился юноша, упавший с неба. Его ноги ударились о землю, он взял ее за руку, и они вдвоем взлетели навстречу сиянию, лилово-черному свету, подобному свету солнца и готовому спалить весь мир.

О, как им хотелось, чтобы этот свет поглотил их!

Их руки и ноги переплетались. Они барахтались в светящемся воздухе.

Ката очнулась. Она взмокла от пота. Простыни и одеяло были скомканы и спутаны. Ката почему-то лежала в изножье кровати и судорожно сжимала в руках маленькую бархатную подушку. Где-то впереди брезжил лиловый свет.

На самом деле это был всего-навсего свет от пламени в камине, проникавший сквозь занавески балдахина. Ката медленно отползла от изножья кровати, сдерживая дыхание, словно испуганный зверек. Она не выпускала из рук подушечку. Какая красивая подушечка! Из какой чудесной ткани она была сшита! Из такого же прекрасного синего бархата, из какого были сшиты занавески на кровати. Этим синим бархатом было отделано все-все в Доме Проповедника. Подушечка была набита чем-то очень мягким, нежным. Но... неужели ей не показалось? Что-то твердое находилось внутри подушечки? Это «что-то» задело щеку Каты. Что бы это такое могло быть? Разве Ката не видела, как Нирри набивала эту подушку тряпьем? Ката смутно помнила, что одна из тряпок ей почему-то нравилась. Она села, скрестив ноги. Спутанные волосы упали на ее лицо. Она нащупала шов по краю подушки.

Стежки разошлись легко — даже слишком легко.

Сердце Каты встревоженно забилось. В полумраке, озаренная лишь мерцающим светом, исходившим от камина, она принялась вытаскивать из бархатного чехла то, чем он был набит. Маленькая, детская черная курточка, оторванный лоскут — от чего? — вроде бы от мальчишеских штанов, заскорузлый носовой платок...

Ката застонала. Тяжело, учащенно дыша, она извлекла из чехла обрывок белой женской ночной сорочки и лоскуток... от пестрого костюма арлекина. Затем последовало скомканное детское платье из домотканой ряднины, принадлежавшее когда-то какой-то маленькой нищенке.

Ката подняла платьице. Выношенная ткань просвечивала насквозь. Платье должно было бы быть невесомым, но почему-то в нем чувствовалась странная тяжесть... Ката принялась взволнованно ощупывать платье и вдруг нащупала что-то, что было зашито в подол. Она вспомнила, что этот металлический кружок когда-то она сама и зашила в подол этого платья. Наконец ей удалось извлечь этот кружок. В свете от камина блеснула золотая монета.

Золотая монетка арлекина!

Ката вскрикнула коротко, дико, по-звериному.

Внизу, в прихожей, ударили часы. Ката сунула монету в рот, стала лизать ее, сосать.

Она рыдала, как дитя. Она вспомнила все.

ГЛАВА 44 ЧАЙ С МОЛОКОМ

Что это был за звук?

Как будто кто-то скулил, скулил, как зверь. Звук слышался через стену. Из комнаты девушки? Лорд Маргрейв поворочался в кровати и с трудом поднялся. Путешествие по подземельям замка его доконало, и он решил прилечь перед ужином. Пожалуй, он был уже слишком стар для своей работы в правительстве.

«И вообще я слишком стар», — с тоской подумал он.

Однако поспать ему не удалось. Какое-то время он пролежал, не зажигая лампу и глядя сквозь щель между шторами на холодный зимний мир за окном. Когда он думал о зиме, на память ему не приходили такие занятия, как катание на коньках и санях, потрескивание сосновых поленьев в очаге, подогретое вино. Всего этого он теперь был лишен. Думы о зиме приносили только думы о близкой смерти.

Немного погодя лорд Маргрейв зажег лампу и перечитал написанный несколько дней назад отчет. Затем — уже подготовленные рекомендации... Бумаги были составлены нечестно? Но нет, он ничего не станет менять. Это ни к чему. Он отправит отчет завтра же, бумаги опередят его, он их, можно сказать, швырнет на ветер. А потом все будет кончено — его карьера, его жизнь. Он уже чувствовал приближение своих последних дней, как чувствуют приближение тоскливых сумерек. Лишь мысль о долгом пути до Агондона огорчала его. Но он решил, что на этот раз просто-напросто задернет шторки на дверцах кареты...

Неужели и вправду там кто-то скулил? Нет, вряд ли. Лорд Маргрейв вздохнул, собрал и аккуратно сложил в стопку разбросанные по кровати листки отчета. Неужели он все-таки задремал? Снизу, из прихожей донесся громкий звон. Этот звук ни с чем было не спутать. Звонили к ужину. Есть лорду Маргрейву почти совсем не хотелось. Какое он мог теперь испытать удовольствие от еды, которую нужно было пережевывать вставными зубами. Десны у него разнылись. Дантист в Агондоне сказал, что у него какая-то болезнь, разъедающая десны. Все равно скоро помирать, с деснами ли, без десен ли... Порой собственный гниющий рот, столь часто произносивший страстные патриотические речи, представлялся лорду Маргрейву символом загнивания государства, которому он служил. Его называли лордом, господином, но он скорее был слугой — слугой короля, как и подобало истинным лордам. Он служил новому королю точно так же, как служил прежнему, и точно так же, как тому, что был до него... Он был верен престолу, он исполнял свой долг и всегда верил в то, что поступает правильно. Но вот теперь, лежа в кровати и страдая от боли в деснах, он вдруг с ужасом подумал о том, что никакого долга он на самом деле не исполнял, а если и исполнял, то служил не тому, кому был бы должен служить... Лорд Маргрейв с тоской посмотрел на стакан с водой, стоявший на тумбочке, в котором лежали его фарфоровые зубы.

А потом он услышал приглушенные рыдания из соседней комнаты.

Нет, звуки ему не мерещились! Там кто-то плакал! Острая как нож тревога вонзилась в сердце старика. Он поднялся с постели и потянулся за одеждой. Дойдя до порога, он обернулся и окинул взглядом комнату, освещенную лампой.

Первым порывом был порыв гордости: он вернулся к кровати, вынул из стакана вставные зубы и вставил их в рот, морщась от боли.

Вторым порывом было желание соблюсти секретность. Он взял сложенные в стопку листки отчета и быстро убрал их в карман камзола.

А потом... Потом хлопнула дверь. Лорд Маргрейв обернулся, выбежал из комнаты и успел заметить промелькнувшую мимо него фигурку в белом.

— Мисс Катаэйн!

Но девушка не слышала его. Она опрометью бежала вниз по лестнице.

— Но девочка? Где же девочка?!

— Оливиан, разве вы забыли? Катаэйн нынче ходила в замок.

Умбекка со сладенькой улыбочкой поставила поднос у кровати супруга. Бульон, хлеб, слабенький чай. Бедный старик, только это он и мог переварить!

— В замок? Это жуткое, злобное место!

— Супруг мой, вы говорите о моем прежнем доме.

— И о месте, где состоялся ваш великий триумф, сэр, — добавил капеллан, расположившийся по другую сторону от ложа. Положив ногу на ногу, он поглаживал свои руки в белых перчатках, зевал и рассеянно поглядывал на окружавшую ложе командора растительность. На самом деле все эти разговоры были уже совсем не нужны. Капеллану было скучно, скучно, скучно! У кровати привычно шипела лампа. Небо над стеклянным потолком было противного лилового цвета — такого же, как щеки старика.

Как и щеки Умбекки, если на то пошло, когда она слишком усердствовала с косметикой.

— Замок... Дом, где прошли мои девичьи годы, — сентиментально проговорила Умбекка — так, словно ее былое проживание в замке было важнее того, что осада этого самого замка перевернула с ног на голову историю Эджландии.

— Сэр, быть может, вы желаете подписать вот эти смертные приговоры? — спросил Эй Фиваль и подтолкнул к старику бумаги.

— Да-да, мой дорогой, а потом вы покушаете вкусненького бульончика, — проворковала Умбекка и, набрав в ложку аппетитно пахнущего бульона, поводила ею под носом у мужа.

— Смертные приговоры? — процедил сквозь зубы командор. О, он опять был не в настроении!

— Речь о ваганах, сэр.

— Да, Оливиан. Ведь ты же помнишь: ты всегда их терпеть не мог, этих гадких ваганов.

Умбекка улыбнулась, и сама проглотила ложку бульона. Он и вправду был очень вкусен.

— Знаю я кое-кого еще более гадкого, — пробормотал командор.

— Что вы такое говорите, мой дорогой? — всполошилась Умбекка. Неужели он даже бульона не хотел? — А Нирри так старалась. Вкуснее бульона она давно не варила. А вам всегда так нравился ее куриный бульончик... — Умбекка, желая соблазнить мужа бульоном, съела еще ложку.

Командор повернул к ней голову. На лице его не было маски. Щуря почти ослепшие глаза, он уставился на расплывшуюся физиономию жены.

— И как только я мог поверить, что ты — это "Мисс Р. "? — прошептал командор. — Подумать только, и как мне в голову это могло прийти? Как я мог приписать тебе тонкость и чувствительность этого божественного создания?

Умбекка в ответ расхохоталась. Это был горький смех. Подобные упреки она выслушивала и раньше, и не раз. Поначалу супруг боготворил ее, полагая, что она — таинственная писательница, автор прекрасных романов. А когда она, наконец, устала оной притворяться, он отвернулся от нее и стал обвинять ее во лжи.

Обвинения были абсурдны. Разве Умбекка была виновата в том, что муж в это верил? Да и кто он был такой, чтобы в чем-то ее обвинять? Во время Осады он был героем, львом в мужском обличье. Какая женщина тогда не мечтала о браке с Оливианом Тарли Вильдропом? Но годы не пощадили его. Он постарел и жутко одряхлел. И если она обманула его надежды как супруга, разве он в свою очередь не обманул ее надежд как супруг? Умбекка покраснела, запихнула в рот кусок хлеба и принялась, сердито жуя, бормотать:

— Похоже, мой бедный супруг в дурном настроении. Вы же знаете, капеллан, мой муж всегда хандрит, пока не послушает хотя бы несколько страничек из романа «Мисс Р.»...

На столике у лампы были сложены роскошно переплетенные томики «Агондонского издания» собрания сочинений «Мисс Р.». Порой Умбекке страстно хотелось схватить их и запустить в стеклянную стену обители супруга!

Эй Фиваль кашлянул.

— Бумаги...

— О капеллан, подпишите вы сами эти мерзкие бумаги! У командора руки трясутся, разве вы не знаете?

Несчастный старик был способен только на то, чтобы дико глядеть поочередно то на жену, то на капеллана. Они, похоже, представлялись ему опереточными любовниками, а их жаркий шепот казался шепотом любви.

— Любезная госпожа, прошу вас, не расстраивайтесь! У меня сердце разрывается, когда я гляжу на ваши страдания! Ваша любовь разрушена, она растоптана и кровоточит! О, какие это муки — быть отвергнутой! Однако подумайте о будущем, о прекрасном будущем, которое стремится к нам подобно карете, в которую впряжена шестерка лошадей. Лошади несутся галопом, дорога идет под уклон! Я заговорил зубы этому старикану с вставными челюстями. Вопрос с дворянским титулом решен, уверяю вас. Любезная госпожа, разве вы не видите? Командор протянет не долго. Он только и успеет узнать о присвоении ему титула, не более!

Умбекка застонала, стала целовать затянутую в перчатку руку капеллана.

— О Эй!

— Подумайте об этом! Дворянский титул будет обретен, а старик умрет! Вас станут называть «леди Умбекка», как вы давно мечтали называться!

— А вы станете моим верным спутником, Эй!

— У вас будет королевский пансион! Дом в Агондоне! Какой смысл тогда прозябать в провинции?

— О Эй!

Они были близки к экстазу, однако их страстный шепот прервался, когда командор вдруг вскрикнул:

— Девочка!

Они не слышали, как зашуршала листва. Умбекка обернулась, обернулся и капеллан. Перед ними стояла Ката в нижних юбках, обнаженная до пояса. Ее нагая грудь часто вздымалась. Взгляд ее яростно горящих глаз был устремлен на командора. Умбекку и капеллана она как бы не видела вообще. Они медленно поднялись и встали по обе стороны от кровати командора. Умбекка только теперь заметила, что они наделали. Поднос был перевернут, по одеялу расплескался чай с молоком. Казалось, будто старик обмочился. Снова обмочился.

— Детка, ты пришла ко мне! О, как я по тебе скучал! — командор, казалось, забыл обо всем, что происходило у его постели.

«Неужели мы все для него, — думала потом Умбекка, — ничто, сорванные ветром листья?» Старик дрожащими руками взял с тумбочки томик с «Последним балом Бекки». — Поди ко мне, детка, давай узнаем, что же все-таки стало с бедняжкой Беккой... — он протянул девушке книгу, но Ката взяла ее неохотно и скованно, словно механическая кукла, шагнула к кровати.

— Что это с девчонкой? — прошипела Умбекка.

— Мисс Ката? — растерянно обратился к девушке капеллан. А что еще он мог поделать?

— Подойди же, детка. Детка? Ты не хочешь сесть рядом со мной?

Но девушка только прошептала в ответ:

— Ты выжег глаза моему папе.

— Детка? — Командор мертвенно побледнел.

— Детка, прелесть моя, что ты такое говоришь? Пожалуйста, почитай мне о бедненькой Бекке. Что же с ней теперь?

Ответом было молчание. Девушка смотрела на командора с болезненным изумлением, крепко сжав в руке маленький томик. А в следующее мгновение она запустила книгой в лампу. Лампа взорвалась, комната погрузилась во мрак, Ката взвизгнула:

— Убийца! Лживый убийца!

Она бросилась прочь, стала продираться сквозь листву.

Тут начался переполох.

Командор дико закричал.

Умбекка завизжала.

Капеллан в отчаянии пытался затоптать пламя на полу, пока оно не охватило постель командора. Почти в то же самое мгновение, как ему удалось погасить пламя, в листве замелькал огонек.

Умбекка снова завизжала.

— Госпожа?

— Нирри!

Девушка вышла из зарослей, высоко подняв светильник.

— Ох, как же она меня напугала! Я пошла посмотреть, как она, а ее нету! Я сюда, госпожа, пошла, чтобы вам сказать, что ее нету, а она мимо меня промчалась, навстречу, и даже меня не увидела. Я попыталась ее догнать, госпожа, но... — Нирри умолкла и дрожащей рукой указала на кровать. — Госпо... жа, что стряслось? Ч-ч-что стряслось?

Умбекка рассмеялась.

— Да нет, ничего такого не случилось. Просто чай пролился! Просто чай, а не то, что ты подумала.

Но тут она увидела ужас в глазах горничной.

Она взглянула на капеллана. У того в глазах застыл такой же страх. Умбекка все поняла и медленно, очень медленно повернулась к кровати.

И дико провыла:

— Оливиан!

В следующий миг Умбекка бросилась к супругу, упала на кровать, забыв о пролитом чае. Она, забыв все приличия, пыталась оживить умершего мужа. Но все ее поцелуи и ласки, все похлопывания по щекам были бесполезны.

— О Оливиан, Оливиан, — рыдала Умбекка. Как он смел умереть, не став дворянином?

Капеллан прокашлялся.

— Любезная госпожа, быть может...

Умбекка не сразу осознала, что муж мертв. Не сразу поняла она и то, что к их маленькой компании присоединился еще один человек.

— Волнующее зрелище, — проговорил лорд Маргрейв. Капеллан скованно рассмеялся и улыбнулся.

— О да, да, согласен, госпожа Вильдроп несколько возбуждена. Женщинам это свойственно, когда они так долго лишены ласки супругов... Но, но... Разве вы станете возражать, лорд Маргрейв, что нет более волнующего зрелища, нежели зрелище проявления истинных чувств?

Старик аристократ сделал шаг вперед. Капеллан заслонил ему дорогу.

— Проповедник Фиваль, могу я повидаться с командором?

— С командором? — Капеллан ласково улыбнулся и жестом велел горничной поднять светильник повыше. — Не свети командору в глаза, вот так, умница. Нет, лорд Маргрейв, пожалуй, сейчас нам лучше уйти. Командору... нездоровится.

— Проповедник Фиваль, командор мертв.

— Мертв? Глупости, лорд Маргрейв. При некоторых болезнях пациенты выглядят так, словно они мертвы, но потом проходит время, и после забот и ухода любящей женщины... Ну, будет, госпожа Умбекка, утрите слезы... Знаете, происходят поистине чудесные исцеления... Такое случается часто, очень часто...

— Не может быть!

— Может, лорд Маргрейв!

— Фиваль, вы лжец.

— Что вы такое говорите, лорд Маргрейв... Дай мне светильник, девчонка. И поди отсюда, займись своими делами.

Нирри неохотно отдала лампу. Зашуршала листва. Горничная стала пробираться к двери, уводящей посетителей из маленьких джунглей, долгое время бывших обителью командора.

— Лорд Маргрейв, — доверительно наклонился к старику капеллан. — И давно вы прятались за кустами?

— Я? Прятался, сэр? Ничего подобного! Я увидел, что юная госпожа покинула свою комнату, будучи сильно расстроенной. Я последовал за ней. А здесь... здесь, до того, как я понял, что произошло, я обратил внимание на то, как необычна эта комната.

— Да-да, она весьма необычна, не правда ли? Я всегда говорю, милорд, что в такой глуши трудно ожидать встречи с какими-либо новациями, и все же Стеклянная Комната повергает меня в полный восторг. Поверьте, мне кажется, что это всего лишь вопрос времени и скоро все знатные люди обзаведутся подобно обустроенными помещениями. Легко могу представить Констанцию Чем-Черинг посреди папоротников. Ну... или кактусов. А вы знакомы с Констанцией?

Капеллан мог бы еще долго продолжать в том же духе, но лорд Маргрейв схватил его за горло. Лампа в руке капеллана закачалась, он выпучил глаза. Старик шагнул ближе и, тяжело дыша, проговорил:

— Я видел вас и эту коварную женщину у постели командора. Я слышал, как вы взахлеб разглагольствовали о тех радостях, какие вам сулит обретение командором дворянского титула. Я видел и слышал, как прекрасная девушка обвинила вашего командора в злодеяниях, а я знал, что он злодей. А потом я увидел, как ваш командор умер. Впечатляющая сцена. Трагическая. Подумать только, а я уже написал отчет.

— Отчет? — выдохнул капеллан. Лорд отпустил его. Капеллан отшатнулся и едва устоял на ногах. Его тень и тень Маргрейва лежала на кровати, где все еще рыдала над умершим Умбекка.

— Дайте-ка мне лампу, проповедник. Мне нужно кое-что сжечь. — Лорд достал из кармана камзола пачку бумаг. — Ирония судьбы, верно? Ведь я прекрасно знал все о вас обоих. Вы думаете, вы меня провели хоть на мгновение? Можно подумать, что на свете есть большее оскорбление для дворянства Эджландии, чем фамилия Вильдропа?

— Оскорбление? — прохрипел капеллан. — Старый глупец, а вы когда-нибудь по-настоящему смотрели на дворянство Эджландии?

— Проповедник, вы забываетесь. Я также являюсь дворянином.

— И дворянином достойным, как вы наверняка думаете о себе.

— Достойным? О нет, проповедник, вы ошибаетесь. Видите ли, мой отчет полон лжи. Я, совершенно не имея на то оснований, рекомендую вернуть командору Вильдропу репутацию героя Эджландии и вознаградить его всеми полагающимися почестями. О да, проповедник, вы поняли мою слабость. Девушка. Прелестная девушка. Только ради того, чтобы она успела стать обладательницей дворянского титула, я позволил вам плести ваши козни. Но теперь, увы, всем вашим козням пришел конец. Не может быть и речи о присвоении дворянского титула человеку, которого нет в живых. И я повторяю, проповедник: дайте мне лампу.

— Погодите! — воскликнул Фиваль. — Вы говорите, что были готовы позволить нам осуществить наши замыслы. Так почему же вы теперь готовы отказаться? Посмотрите на командора! Он еще не успел остыть! Подумаешь, маленькие неурядицы, кто это заметит? Минутой раньше, минутой позже...

— Ни за что! Моя долгая карьера отличалась безукоризненной честностью. И вы желаете, чтобы я участвовал в этом грязном обмане, в попрании всех законов Эджландии?

Эй Фиваль расхохотался.

— Вы идиот, Маргрейв, вы старый маразматик! Что значат законы Эджландии, если они разлетаются в пух и прах по мановению руки премьер-министра? Что они значат, если ваша собственная старческая страсть могла заставить вас забыть о них? Разве вы сами только что не сказали, что ваш отчет полон лжи?

— О, вы чудовище, Фиваль!

Старик неуклюже дернулся, пытаясь дотянуться до лампы.

— Подождите! — взвизгнула Умбекка. — Вы влюблены в мою девочку? Но она принадлежит мне! Послушайте, послушайте! Послушайте, милорд, чего бы вы ни отдали ради того, чтобы стать ее первым мужчиной?

Умбекка оторвалась от постели, подскочила сзади, обхватила лорда Маргрейва за талию и бормотала отчаянно, хрипло и вдруг дико завопила:

— Нирри, Нирри!!! Найди девчонку!

Ответом ей был возмущенный возглас. Затем началась потасовка. Крики, стук эхом разлетались по Стеклянной Комнате. С воплем ужаса лорд Маргрейв вырвался из рук Умбекки и снова попытался дотянуться до лампы. Его пальцы скользнули по раскаленному стеклу. А в следующее мгновение он упал.

И тут Эя Фиваля озарило. Да кто он был такой, в конце концов, этот старый дурак, чтобы лишить их всего, к чему они так долго стремились?

Капеллан пнул лорда Маргрейва ногой. Лорд Маргрейв застонал, с трудом поднялся, закашлялся, чуть не выронил свои вставные зубы. Капеллан снова стукнул его под дых, нанес несколько резких ударов по спине. Зубы выпали изо рта старика. Умбекка, остолбенев, как зачарованная смотрела на то, как капеллан наступил на вставную челюсть и растоптал ее на мелкие кусочки. Лишь тогда, когда было слишком поздно, она закричала:

— Нет! Эй...

Но все было кончено.

Умбекка, рыдая, отступила. Ее грузную фигуру обволокли тени. Капеллан проворно нагнулся и выхватил бумаги из руки лорда Маргрейва.

— Какая жалость, что этому благородному лорду пришлось умереть до возвращения в нашу славную столицу. Однако его восторженный отчет опередит его. Он до последнего мгновения был верен долгу.

Нирри в ужасе смотрела на происходящее, не решившись выйти из-за кустов.

ГЛАВА 45 ОКРОВАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Динь-дон!

По всему Агондону звонили колокола. Джем бежал по пустым холодным улицам. Дважды он прятался в подворотнях, а один раз ему пришлось нырнуть в проулок. Мимо прошли ночные стражники с мушкетами за плечами. Они шли, порой одновременно поворачивая головы то в одну сторону, то в другую.

К тому времени, как Джем добрался до окраины за Оллонскими садами, успело стемнеть.

— Джем. Ты пришел.

— Конечно, пришел. Нельзя тебе в это дело соваться.

— Я должен. Я не трус.

Однако ни следа отваги не было во взгляде смуглого юноши. Лишь болезненный страх. Ежась от холода, Раджал переступал с ноги на ногу за лиственницами. Одет он был по-прежнему шикарно, как и вчера, вот только теперь его бархатный лиловый плащ выглядел слишком патетично.

Сердце Джема заныло. Он прищурился и вгляделся вдаль. На Пне Марли стоял зажженный фонарь и освещал фигуры господина Бергроува и его секунданта, молодого синемундирника. Оба были в теплых плащах на меховой подкладке. Неподалеку стояла карета. Не исключено, что в карете сидел лекарь. Если господин Бергроув и не был джентльменом, он предпринял все меры, которые было положено предпринять джентльмену. Джем почему-то вспомнил о Скайле Кельминг-Скайле, злодее из книжки Силверби, который дрался отравленной шпагой. Ему, как секунданту Раджала, следовало осмотреть оружие.

Синемундирник зашагал к ним.

— Пора, — сказал Джем.

— Минутку. Еще минутку. — Раджал отступил и встал за дерево. Его стошнило.

— Присоединитесь к нам, джентльмены? — сухо осведомился синемундирник.

— Подождите. Моему другу нехорошо.

— Ваш друг — трус.

— Нет. Его... его предали. Эта дуэль не имеет под собой никаких оснований!

— Что?

Джем лихорадочно соображал.

— Ведь мы здесь ради того, чтобы удовлетворить оскорбленную честь господина Бергроува? Но разве его честь до сих пор не удовлетворена? Мне известно о том, что нынче вечером ему был нанесен визит. Мне также известно о том, что он получил кошель с золотыми тиралями. Он продал свою честь, и защищать ему нечего!

Говоря, Джем не спускал глаз с синемундирника. Тот почти сразу потерял самоуверенность. Надо сказать, этого качества ему вообще недоставало. Нахмурившись, он поспешил к своему спутнику. Они какое-то время пошептались.

— Джем, что ты задумал? — Раджал, пошатываясь, вышел из-за дерева. Губы его были перепачканы желчью.

— Доверься мне, Радж. Доверься мне.

Потом Джем пожалеет об этих словах. Господин Бергроув сердито вскрикнул, оттолкнул в сторону своего секунданта и решительными шагами направился к Джему. Джем понял, что сегодня господин Бергроув не пьян. Он был трезв как стеклышко. Его неизменный парчовый галстук странно поблескивал при свете фонаря.

— Господин Бергроув, — поклонился ему Джем.

Однако господин Бергроув не намеревался обмениваться вежливостями. Скривив губы, он сказал:

— Все верно, мой трусливый юный друг. Ваш опекун приходил ко мне просить за вас. И просил очень, очень убедительно. Но теперь речь совсем о другом деле. — Он ткнул пальцем, указывая на Раджала. — Теперь это дело только мое и этого вагана.

— И вы называете меня трусом? Бергроув! Ни один джентльмен не стал бы драться на дуэли с ваганом! Разве это честный поединок, когда один из дерущихся заранее уверен в том, что его противник в любом случае погибнет!

— Грязный защитник ваганов! И ты еще смеешь наставлять меня в том, что прилично, а что нет для джентльменов? Пойдем, ваган, тебе пора встретиться со своей смертью! Или ты такой же законченный трус, как твой дружок?

— Подождите! Бергроув, я готов дать вам еще одну пощечину, но драться с вами буду я! Забудьте о Раджале. Он хотел драться вместо меня, теперь я здесь и готов сам за себя постоять.

Глазки Бергроува радостно засверкали.

— Вот как, защитник ваганов! Ты все-таки решился принять мой вызов?

— Нет! — бросился к Джему Раджал.

— Да, — спокойно проговорил Джем.

— Отлично, — довольно кивнул Бергроув. — Я, как оскорбленное лицо, приготовил оружие. Будет ли вам угодно осмотреть оружие и выбрать себе пистоль?

Он крутанулся на каблуках и уверенным, решительным шагом вернулся к пню.

Раджал схватил Джема за руку.

— Джем, пожалуйста, не лишай меня такой возможности. Ты думаешь, тут речь о твоей чести или о чести Бергроува? Как ты не понимаешь, речь о моей, о моей чести! Или ты думаешь, что у вагана чести быть не может?

— Ты об этом не думал, когда поступал в «Маски»!

— Это несправедливо!

— Радж, мне все равно. Ты знаешь, кто я такой, ты знаешь, что я должен совершить. Как же я могу быть готовым к предстоящим испытаниям, если не в силах даже дать отпор этому поганому псу, Бергроуву? Пошли, Радж. Ты будешь моим секундантом.

Говорил Джем решительно. Увы, вся его решимость ушла в слова. Сердце его бешено колотилось. За миг до того, как они с Раджалом подошли к Бергроуву, Джем закрыл глаза и мысленно помолился о том, чтобы не дрогнуть. В голову все время лезли дурацкие образы из книжек Силверби: Джему казалось, будто он стоит на крепостной стене в Рэксе и бьется на мечах со злобным графом Малеволем, потом вдруг представил, как он, ухватившись за веревку, спрыгивает с дерева прямо перед шайкой разбойников на лесной тропе. Дзынь! Дзынь! — звенят мечи, ударяясь друг о дружку.

— Оружие, господин Эмпстер.

Бергроув улыбнулся и обернулся к своему секунданту. В это мгновение Джем окончательно понял, что все его поведение было чистой воды бравадой. Синемундирник протянул ему обитую бархатом коробку. Джем открыл крышку.

В коробке на подушечке лежали два пистоля с кремневыми затворами.

Джем сглотнул подступивший к горлу ком. Заметив его замешательство, Бергроув приторно засмеялся.

— Помните, друг мой, вы деретесь вместо вагана. Я склонен считать шпагу более джентльменским оружием. Но вы мне уже дали ясно понять, что джентльменом меня не считаете. Да, вы очень ясно дали мне это понять. Полагаю, ваш секундант осмотрит оружие?

Джем кашлянул.

— Радж, выбери мне пистоль, пожалуйста.

Раджал, дрожа, шагнул вперед. Пистоли, выглядевшие необыкновенно красиво в мягком свете фонаря, лежали рядышком, словно влюбленные. Рукоятка у одного из них была отделана слоновой костью и серебром, а у другого — перламутром и золотом. Раджал сначала выбрал один. Потом положил на место и взял другой. Выбирать было бессмысленно — ну разве что между слоновой костью и серебром.

Раджал сначала выбрал тот, что был украшен перламутром. Затем все же остановил свой выбор на том, что был отделан слоновой костью.

— Осторожней, ваган, — предупредил его Бергроув. — Они заряжены. И к тому же пистоль — очень тонкая штука.

Раджал положил палец на курок, вздернул пистолет и вдруг нацелил его прямо в лицо Бергроуву.

— Радж! — Джем в тревоге шагнул к другу. Но грубо вмешаться не решился.

— Прости, Джем. Я не могу позволить тебе погибнуть. Это мое дело, и я обязан сделать его сам!

Послышался глухой щелчок.

Господин Бергроув, который и не подумал защищаться, только снова приторно, противно рассмеялся. Тот, кто был знаком с ним раньше и увидел бы его сейчас, пожалуй, нашел бы, что в Жаке Бергроуве еще что-то осталось такого, за что его смертельно боялись все дуэньи в Варби.

— Но конечно, — проворковал он, — имеется предохранитель.

Раджал неожиданно разрыдался.

Джем отобрал у него пистоль.

— Дурак! Это и есть твоя честь?

— Прости. Прости.

— Отойди от меня!

И все же, отталкивая Раджала, Джем понимал, что и в его собственном праведном гневе чести маловато. Он злился не из-за того, что Раджал хотел выстрелить в Бергроува. Он злился из-за того, что Раджал не попал.

— Ну, теперь мы готовы, я полагаю? — улыбнулся господин Бергроув.

Становилось все темнее. Солнце давно село. Джем снова сглотнул. Сердце болезненно сжималось, пистолет оттягивал руку. Где-то в стороне лежал на земле и рыдал Раджал. Сквозь туман доносилось позвякивание сбруи лошадей Бергроува, готовых унести своего хозяина, как только все будет кончено.

А дальше была пустота, дальше было безмолвие, нарушаемое только звоном храмовых колоколов. В другое время здесь, на окраине, собрались бы изящные экипажи. Дамы, жаждущие стать свидетельницами поединка, взволнованно обмахивались бы веерами.

Но никто не решился явиться сюда сейчас.

Довольно мрачно, без особой учтивости синемундирник дал Джему наставления:

— Помните, при выстреле дуло уходит вниз. Так что цельтесь чуть выше цели, понимаете? Но первым стреляет тот, кто вызвал вас на поединок.

— Что?

— Сначала стреляет он, потом вы. Так положено.

— Это нечестно!

— Так полагается, — повторил синемундирник и вдруг совершенно неожиданно проговорил: — А я вас раньше нигде не видел?

Джем едва понял вопрос. Он видел только своего противника, сладенько, издевательски улыбавшегося.

— Я вас точно где-то видел, я помню.

— У Чоки, — пробормотал Джем.

— Нет, еще раньше.

— Какая разница?

Какое значение сейчас имело все остальное? Для Джема перестало существовать что бы то ни было, кроме биения собственного сердца. Синемундирник озадаченно отвернулся. Бергроув услышал стук копыт и скрип колес. Со стороны Нового Города быстро приближалась карета. Бергроув поджал губы и дал секунданту знак, что пора начинать. Нужно было поторопиться. Мало ли кто там ехал.

Но уж ночная стража в каретах точно не разъезжала.

Синемундирник объяснил Джему правила поединка. Джем рассеянно пошел за офицером. У Пня Марми они встали с Бергроувом спиной к спине и по команде начали расходиться. Синемундирник считал шаги.

Один. Два. Три.

Карета была все ближе.

Четыре. Пять. Шесть.

Джем чувствовал, как у него подгибаются колени. Горло сдавил спазм, под ложечкой гадко сосало. Стук копыт и скрип колес доносились до него, словно из другого мира.

Ближе. Ближе.

Семь. Восемь. Девять.

Раджал собрался с храбростью. Слезы у него высохли. Он не отводил глаз от Джема. Он понимал, что если он сейчас же ничего не предпримет, Джем погибнет. В этом Раджал не сомневался. Совсем рядом заржала лошадь. Потом кто-то крикнул. Еще и еще.

Десять.

Джем стоял боком. Он закрыл глаза. Его дрожащий палец лежал на спусковом крючке. Что толку? Что толку?

«Он стреляет первым».

Все остальное произошло в одно мгновение.

— Стреляйте!

Раздался хлопок, алая вспышка пороха рассеяла туман.

— Нет!

В это же мгновение Радж бросился к Джему и заслонил его. Он и сам не знал, то ли полез под пулю, то ли хотел спасти друга. Джем дико вскрикнул. Пуля угодила ему в плечо. Послышался второй выстрел. Джем, превозмогая испуг и боль, выстрелил в Бергроува.

— Радж! — опускаясь на землю, вымолвил Джем. — Что ты наделал.

— Джем, прости меня. Я должен был тебя спасти.

— Нет. Радж, что ты наделал?

Джем, страшно побледнев, указал вперед. Только теперь Раджал рассмотрел того человека, который все это время кричал, окликал Джема сквозь туман. Теперь он умолк и неподвижно лежал на земле неподалеку.

— Не может этого быть! Не может! Нет!

Жгучая боль охватила плечо Джема. Он прижал к ране ладонь, кровь залила пальцы. Джем, шатаясь, побрел вперед.

— Помоги мне, Радж!

Он понимал, что через мгновение лишится чувств, но до того, как это случилось, Джем убедился в том, что его худшие опасения верны. Позади послышалось щелканье хлыста, ржание лошадей, ругательства. Господин Бергроув покидал поле битвы.

А на земле лежал Пеллем Пеллигрю, и в затылке у него чернела дыра.

— Радж, нет!

— Джем, прости меня!

Но Джем уже опустился на землю. Раджал пытался удержать его. Оторвав глаза от друга, он в ужасе воззрился на фигуру человека в темном плаще с капюшоном, быстро шагавшего сквозь туман.

Лорд Эмпстер холодно обозрел место поединка.

— Насколько я понимаю, молодой человек, это писали вы? Из его пальцев выскользнул лист бумаги и лег на снег рядом с убитым. Это было письмо Раджала. Через мгновение оно должно было обагриться кровью.

ГЛАВА 46 ОТКРОВЕНИЕ В СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ

Первым, что увидел Джем, когда очнулся, была бабочка. Яркая, разноцветная, почти невидимая в лучах солнца, она беспечно порхала над его головой. Лишь на краткий миг она села на ветку и тут же упорхнула. А вот небольшая птичка с красной грудкой задержалась.

— Это «Боб Багряный», — сказал Раджал.

Джем повернул голову и тут же вернул ее в прежнее положение, потому что испугался острой боли в плече. Сколько времени прошло? Он лежал на поросшем травой склоне. Над его головой покачивались покрытые листвой ветки и отбрасывали прохладную тень. Чуть ниже того места, где он лежал, склон был залит лучами солнца. Что же это было за место? Джем здесь никогда не бывал, и все же оно показалось ему до странности знакомым. Но он никак не мог понять, каким образом они могли здесь оказаться. Он решил, что, наверное, бредит, и вздохнул. Как в тумане, вспоминалось ему, что они ехали в карете, что кровь заливала его камзол, вспоминалось искаженное гневом лицо опекуна. Да-да, наверняка он сейчас лежит без сознания и бредит.

Джем сжал в пальцах чехольчик с кристаллом.

— Радж, скажи мне, долго ли мы спим?

Но Раджал не слушал. Он, одетый в яркий костюм пажа, мечтательно смотрел на птицу, перелетающую с ветки на ветку. В руке Радж держал украшенную тонкой резьбой лютню.

— Я выучил песенку про него, — сказал Радж.

— Про него?

— Про Боба Багряного. Один актер, играющий роль «Зеленого с золотом» и только что вернувшийся из Рэкса, сказал мне, что там эту песенку распевают поголовно все. Хочешь, я тебе ее спою, Джем?

И, приняв молчание друга за знак согласия, Раджал стал перебирать струны и запел. Голос его звучал негромко и печально.

Багряную куртку всегда он носил,

Видать, обожал он багрянец.

В Зензане частенько встречали его,

Хотя сам он был не зензанец.

Хочешь знать, где Боб Багряный?

Правда, ты хочешь знать?

В царстве Вианы, в царстве Вианы

Надо его искать!

— Славная песенка, Радж. А дальше знаешь?

Джему удалось осторожно повернуться на бок. Без особого удивления он обнаружил, что на нем — белый балахон, как на монахе. Почему бы это? Он поднял руку и коснулся плеча. Рука сразу намокла. Кровь просачивалась сквозь грубую ткань. Но не только это увидел и почувствовал Джем. Он обнаружил, что кристалл светится. Свет его был виден сквозь чехол. Джем вздохнул. Внизу, на озаренном солнцем склоне, он увидел овец. А может быть, это были козы.

Он храбро сражался с неправдой и злом,

И цвета притом не менял он.

Другим в эту пору стал синий милей,

Но Боб не расстанется с алым!

Хочешь знать, где Боб Багряный?

Правда, ты хочешь знать?

В царстве Вианы, в царстве Вианы

Надо его искать!

Раджал вспомнил еще несколько куплетов, но ничего нового Джем из них не узнал. В каждом куплете рассказывалось о каком-то из подвигов знаменитого разбойника. И как только зензанцы запоминали эти куплеты? В одном куплете пелось про Боба и монаха. В другом — про подвиги Боба в краю Олтби, но ни слова не говорилось о том, что это за край. Затем — про Боба и знатную даму. Про Боба и про побег зензанского принца. Боб то и дело ухитрялся провести синемундирников, и то и дело спасал какого-нибудь несчастного и невинного. А губернатора, естественно, все это приводило в ярость.

Были ли эти истории правдивы? Это, пожалуй, было не важно. Боб служил символом зензанского Сопротивления и сам мог быть как реальной фигурой, так и вымышленной. В куплетах часто упоминались его черный конь, серебряный пистоль, роскошная алая куртка, пелось о том страхе, который этот разбойник внушал эджландцам. Вот в том, что он внушал страх, можно было не сомневаться. Раджал улыбнулся. Конечно же, спроса на эти грубоватые баллады не было ни в аристократических салонах, ни в театрах, где выступали «Маски». Мало того: само их исполнение приравнивалось к государственной измене. Он негромко перебирал струны.

— Радж, это дерево... — проговорил Джем. — Что это за дерево?

— Это яблоня, Джем.

— Ты уверен, Радж?

— Уверен, Джем.

— Но, Радж, плоды на ней какие-то забавные.

— В каком смысле «забавные»?

— Они из золота.

— Да нет, что ты! Это яблоки!

— Яблоки? Ты точно знаешь?

— Конечно! Зеленые яблоки!

— Радж, это все настоящее?

Кровь-то у Джема была настоящая? Раджал аккуратно отложил в сторону лютню и внимательно всмотрелся в расплывавшееся по ткани балахона красное пятно. Джем откинулся на спину. Раджал осторожно открыл плечо Джема и нежно коснулся раны кончиками пальцев. Неужели он думал, что сможет остановить кровотечение? Во взгляде Раджала была печаль — глубокая, неизбывная печаль. Он смутно осознавал, что все, что сейчас происходит, на самом деле нереально. Но другая часть его сознания твердила ему, что реальнее в его жизни не было ничего.

Раджалу вспоминалось все, что произошло с ним за последние луны. Даже дни, проведенные с «Серебряными масками», казалось, отступили в прошлое. Он видел себя во время репетиций, изнурительных тренировок, где его учили гнуться во все стороны. Потом видел себя у зеркала во время гримирования. Он посыпал белой пудрой свой парик. Потом вспомнилось, как он, в плаще с радужной каймой, гордо выходит из кареты. Каким же он был глупцом! Как-то раз он утащил у паяца белила и намазал ими лицо, шею и руки. Его кожа стала белой, белее, чем у Джема. Раджал как зачарованный смотрел на себя в зеркало. А потом сгустились сумерки, и его кожа уже не стала казаться такой белой, а потом пришел паяц, увидел его и обозвал дурачком.

Они часто его так называли — арлекин и паяц. Порой они называли его и неблагодарной тварью, которую следовало бы вышвырнуть в грязь, из которой они его в свое время вытащили. Но на самом деле они вовсе не вытащили его из грязи. Наверное, говоря так, они вспоминали о каком-то другом юноше. И все же что-то в Раджале им нравилось. Ведь не зря же они избрали его своим фаворитом? Радж отвечал на их привязанность и смущенно, и с гордостью. Только поначалу он был шокирован и испуган, но очень скоро понял, что бояться нечего — ну разве что зависти других юношей из труппы. Он понимал, что его недолюбливают, но понимал и другое: никто не решится выступить против него открыто. Разве хоть один мальчишка-ваган, удостоившийся чести поступить в «Маски», рискнул бы лишиться места в труппе из-за глупой гордыни?

Вот и себе Раджал мысленно постоянно твердил то же самое.

Джем назвал его кокоткой, но это было не совсем справедливо. Тело его не было осквернено, если не считать осквернением прикосновения. Много раз старики заставляли его раздеваться донага, и потом он ложился с ними в постель. Они прижимались к его молодому телу, они целовали его, облизывали. Но больше они ничего ему не делали. И через какое-то время Радж понял, что на большее они и не способны. Лишь раз он ощутил какое-то особенное напряжение в теле паяца. Потом несколько дней паяц проявлял к нему особую нежность. Но большей частью старики не требовали и не ожидали от Раджала никакого ответа на свои ласки, и он на них не отвечал. В каком-то смысле он начал ощущать, что его могло бы и не быть рядом с арлекином и паяцем. Он был нужен им как бы не сам по себе, а как воспоминание о прежних возлюбленных, как призрак былой любви.

А потом ему стало казаться, что и арлекин с паяцем были призраками, фантомами любви, которую он сам еще не успел познать. Бедный арлекин! Бедный паяц! Раджал никогда больше не вернется к ним. Радж мысленно бесшумно прикрыл дверь, за которой остались пылающие угасающей страстью старики, нежащие воспоминания о былой любви. Он не испытывал ненависти к ним. Он не отвергал их. Он решил, что они просто-напросто приснились ему в глубоком, тревожном сне.

Но они научили его многому такому, чего он не забудет

А кровь все текла и текла из раны на плече Джема. Раджал, охваченный тревогой, то отводил пальцы, то снова прикасался к ране. И вдруг он понял, что должен сделать. Он встал на колени и стал пить вытекающую из раны кровь, а когда оторвался, увидел, что рана затянулась. Потом, по прошествии времени, он удивлялся, как это могло произойти, ведь он всегда был уверен в том, что не владеет магией. Магией владела Мила, а то, чему Радж научился за время странствий с «Масками», было не магией, а наукой любви.

Быть может, этой науки и хватило для заживления раны?

Джем открыл глаза. И тут Раджала посетило мучительное озарение. Он понял, что этой муки ему теперь не избежать до конца дней. «Я люблю его», — понял он. А еще в это же самое мгновение Раджалу почудился голос, который он услышал однажды вечером, засмотревшись на свое вымазанное белилами лицо в зеркале.

«Дурачок, — насмешливо проговорил паяц. — Дурачок, дурачок!»

Птичка под названием «Боб Багряный» щебечет в листве. Теплый ветерок заставляет звенеть струны лютни Раджала. Белые облака плывут, как во сне, по синему небу. Кто-то поднимается вверх по склону холма и окликает Джема и Раджала — какой-то человек с корявым посохом. Поначалу (наверное, из-за посоха) кажется, что это пастух. Но нет, этот человек одет во все черное, как и Джем. И еще он курит трубку из слоновой кости. Знатный господин усаживается, скрестив ноги, под дерево. Посох исчезает бесследно. Синевато-серый дымок от трубки поднимается к листве. Господин смотрит на Джема, переводит взгляд на Раджала. Они встревожены. Ведь тогда, когда они видели лорда Эмпстера в последний раз, лицо его было искажено гримасой гнева.

Теперь же он спокоен.

Слишком спокоен.

Он начинает говорить. И вот тут-то происходит нечто странное. Друзья уже догадывались, что и это дерево, и этот солнечный день, и этот зеленый склон — что все это не может быть настоящим. И тут иллюзия начинает таять. Мало-помалу проступает поверхность каменных стен. Небо сменяется темным сводчатым потолком. В скобах на толстых колоннах горят факелы. Откуда-то сверху — видимо, через отверстие в крыше — проникает холодный лунный свет.

Но все это происходит медленно, очень медленно.

Лорд Эмпстер говорит о Пелле, о бедном глупом Пелле, которому теперь уже никогда не завязывать галстука, красуясь перед зеркалом в мастерской у Квисто, никогда не распевать могучим голосом каноны в Главном храме, никогда не предаваться радостям в заведении у Чоки — о да, лорд Эмпстер прекрасно знал о том, что молодые люди посещают это заведение. Он говорит о том, как это славно, что по нынешней моде молодые люди носят парики. В противном случае мозги бедного Пелла разлетелись бы по всей окраине Агондона. Да, дуэль завершилась весьма неожиданно. И все же, пожалуй, Пелл не отказался бы от такой кончины.

Лорд Эмпстер печально смотрит на Джема. Пелл, бедняга Пелл. Ведь он был верным другом, не так ли? Прекрасным спутником? Затем лорд Эмпстер повторяет последнюю фразу и переводит взгляд на Раджала. Теперь спутником Джема должен стать он. Другого быть не может.

Радж почтительно опускает голову.

Лорд встает и начинает расхаживать туда и обратно. Его посох таинственным образом снова возникает в его руке. Он говорит и говорит, и теперь в его голосе появляется тревога.

— Завтра рано-рано утром я покидаю Агондон. Важные дела призывают меня отправиться за границу. Все мои слуги уволены. Я запру дом на улице Давалон. Вам, молодые люди, тоже придется исчезнуть. Сэр Пеллион Пеллигрю и так уже достаточно убит тем, что погибла его внучка. Если он узнает о том, что вы причастны к гибели его внука, он обрушит на вас всю суровость закона.

Джем понурился. Ему было жаль Пелла, жаль его деда, и все же некий порыв заставил его воспротивиться.

— Милорд, Бергроув — вот кто настоящий негодяй и убийца, но он и не подумает бежать из города. Я полагал, что знатных господ не судят по тем же законам, по которым судят простой люд.

— Мой юный принц, эта мысль глупа, хотя в действительности так часто происходит. Однако не следует забывать о том, что господин Бергроув является любимчиком джентльмена, который известен вам под прозвищем «Чоки». Вам это известно. Но вам неизвестно, почему и за что Чоки так ценит господина Бергроува. Считается, что Бергроув некогда совершил какую-то выгодную сделку, но спрашивается, что это была за сделка? А дело в том, что Бергроув-старший (как говорят) вовсе не нажил состояние за счет каких-то успешных вложений капитала. Говорят, он продал Чоки свою молодую жену, женщину необыкновенной красоты. Ну, не самому Чоки, так в его заведение, что, в общем, одно и то же. Так вот, молодой Жак — его любимый незаконнорожденный сынок. Один из многих.

Джем обдумал услышанное. И кое-что понял.

— Получается, что господин Бергроув — мой дядя?

— Вы догадливы, юный принц. Следовательно, вы уже поняли, кто такой на самом деле этот «Чоки». Совершенно верно, он — ваш дед, эрцгерцог Ирионский. Более того: он — один из немногих господ, кто имеет возможность переговариваться с Транимелем. Без сомнения, человека, предавшего Эджарда Алого, тот может считать верным союзником. Так вот, юный принц, теперь вы должны понять, почему господину Бергроуву прощаются его, так сказать, маленькие шалости. Боюсь, что мой протеже вряд ли может рассчитывать на столь же благосклонное отношение премьер-министра.

Раджал сказал:

— Милорд, вы говорите, что нам следует уйти завтра. Но не стоит ли нам отправиться сейчас же — под покровом ночи?

Лорд Эмпстер на этот вопрос не ответил.

— Не волнуйся. Скоро уйдешь. Скоро.

Джем спросил:

— С вами, милорд?

Лорд Эмпстер вроде бы задумался.

— Нет, Джем, — ответил он. — Не со мной. Еще не время, верно?

— Милорд?

— Джем, я очень надеялся на то, что к этому времени ты успеешь завершить подготовку к испытанию. Ведь я поручил Пеллему очень трудное задание. Он должен был превратить тебя из неотесанного тарнского парнишки, спутника ваганов, в того, кто будет способен выдержать предстоящие испытания. Да, Джем, именно таков был мой план, хотя тебе, похоже, так и недостало сообразительности понять, в чем же он состоит. И вот ты, из-за своей несдержанности и вспыльчивости, разрушил этот план. Я и впредь буду опекать тебя, ибо твоя миссия чрезвычайно важна, но ты и твой друг-ваган должны отправиться без меня в глубь Зензана. Быть может, если это путешествие закончится успешно, ты как-то покаешься в том, что так глупо положил конец своей светской жизни в Агондоне.

— Значит, мы должны отправиться в Зензан?

К этому времени уже ни следа не осталось от солнечного дня, зеленого склона и яблони. Улетела красногрудая птичка. Джем и Раджал теперь сидят не на траве, а на деревянных скамьях. Что это за место? Конечно, это не особняк лорда Эмпстера! Но Джему почти все равно, где он находится. Встревожен Раджал. Теперь он вспоминает о том, что карета все время ехала, забираясь по улицам вверх. Он вспоминает улицу, двери — огромные, тяжелые дубовые двери, озаренные луной и окутанные густым туманом. В отчаянии и слезах он смотрит, как лорд Эмпстер выносит из кареты неподвижного Джема. Потом его лба и лба Джема касается рука. Чья это рука? Лорда Эмпстера?

Свет факелов начинает мерцать. Лунный свет посередине пола становится золотистым. Темнота завистливо тянется к свету. Раджал напрягает глаза, чтобы не потерять из виду расхаживающего туда и сюда лорда, похожего на монаха в своих развевающихся одеждах. Медленный страх подкрадывается к сердцу Раджала. Но Джем думает только о том, что лорд говорит.

А Эмпстер вдруг сердится. Он наклоняется к самому лицу Джема и говорит:

— Глупый мальчишка, глупый! Ты еще спрашиваешь, куда пойдешь? Куда же еще, как не в Зензан, где находится кристалл Вианы, жаждущий воссоединиться со своим собратом? Разве ты забыл о Пылающих Стихах, которые предстали пред тобой во дни твоего неведения, которые призвали тебя к твоим священным испытаниям?

Рука лорда Эмпстера крепко сжала плечо Джема. Теперь и Джему становится страшно. Он словно впервые видит мрачный склеп, в котором они находятся, ясно различает черты лица своего опекуна. Это лицо пугает его. Но почему? Ведь это самое обычное лицо пожилого мужчины. Гладко выбритое, с редкими морщинами — лицо человека, который в молодости, наверное, был красив. Но почему-то Джему кажется, будто в коже, в плоти лорда Эмпстера есть что-то неживое, восковое. В глазах его сверкает холодное пламя, напоминающее блеск золотых тиралей. Джем, скорчившись на холодной скамье в полумраке, начинает раскачиваться из стороны в сторону и читает по памяти:

Помните: тот, кто спасет Орокон,

Будет отмечен и знаком и духом Риэля.

Вынесет он испытанья и беды такие,

Что и не снились героям прошедших времен,

Вызвав на битву ужасные Зла порожденья...

Раджал едва сдерживается, чтобы не закричать от страха. Разве это голос Джема? Этого не может быть... если только Джем не стал таким же полумертвецом, как лорд Эмпстер. Но лорд продолжает сжимать плечо Джема — его раненое плечо. Может быть, он мистическим образом передает Джему эти слова, вкладывает их в легкие Джема, в его гортань? Но нет. Эти слова запечатлены в сознании у Джема. Они выжжены жарким пламенем в его сердце.

Ибо восстанет из Небытия

Мраком рожденный змей Сассорох,

Силы свои увеличив стократно.

Явит чудовище истинный лик свой,

Имя, что прежде скрывало, объявит.

Джем помнит и другие стихи, но лорд Эмпстер вдруг резко отрывает его от скамьи и волочет по полу туда, куда падает лунный свет.

— Подними голову и смотри, мой мальчик!

В это время где-то высоко-высоко прозвенел храмовый колокол. Раджалу показалось, что даже колонны завибрировали от его скорбного звона. Джем почти ничего не слышит. Он только видит, а то, что он видит, настолько ярко, что он едва не кричит от боли. Он смотрит на лик луны, ставший особенно четким отсюда, с немыслимой глубины.

— Отпустите его! — Раджал пробует вмешаться, напуганный светом, падающим на лицо его друга. Но это бесполезно. Лорд Эмпстер отталкивает Раджала и заставляет Джема смотреть на слепящую луну. Да так ведь он Джему глаза спалит! Раджал падает на каменный пол. Его лютня, ударившись о камень, издает жалобную ноту.

Лорд шепчет Джему на ухо:

— Полнолуние! Мальчик мой, разве ты не понимаешь? Сегодня ночью полная луна будет светить во мраке над туманом! А по календарю полнолуния нет. Как же такое может быть? Тебе это никогда не приходило в голову? Принц Джемэни, Ключ к Орокону, разве ты никогда не взирал на руины времени?

Раджал, распростертый на полу, кричит:

— Перестаньте! Запрещено смотреть на полную луну! Лорд Эмпстер запрокидывает голову и смеется.

— О ваган, пора избавиться от глупых суеверий! Что ты можешь знать о моей старой подруге, о прекрасной свидетельнице моих ночных странствий? Сколько лет она взирает с тоской на все те глупости, из-за которых мир все более и более погружается в пучину упадка? И все же, разве она не мечтает о том, чтобы Эпоха Искупления завершилась и чтобы к ней вернулась былая краса? Есть такой стишок, я его услыхал давным-давно. Его придумали крестьяне... в другой стране. Хочешь, я расскажу тебе этот стишок, Джемэни?

Лунная Дама, Лунная Дама,

Как бы ты вновь засияла,

Если бы кто-то собрал воедино,

Пять всемогущих кристаллов.

— Пойдем, милый мой принц, настало время твоих испытаний!

ГЛАВА 47 ВИДЕНИЕ В ДИКОЛЕСЬЕ

— Папа! Папа!

Это было безумие.

Но она и была безумна.

Белые пышные нижние юбки Каты полоскались на ветру, словно паруса. Она, не разбирая дороги, бежала по снегу. Снег лежал повсюду — плотным, толстым слоем. Ее босые ступни кололо, словно острыми иглами. Деревья Диколесья стояли кругом, безучастные и зловещие под холодным серебристым светом полной луны.

— Папа! Папа!

Может быть, она уже умерла? Может быть, это была не она, а ее отчаявшийся дух, стенающий призрак, мечущийся во мраке и разыскивающий место покаяния. Но нет, в пещере отца Кату не ожидал горящий огонь. Не дождалась она ни ласки, ни поцелуя, которые могли бы согреть ее.

Ката упала на снег перед пещерой, рыдая и стеная. Слезы замерзали на ее охладевших щеках, она едва могла дышать.

Все было напрасно, напрасно! Они убили папу, убили давным-давно. Убили юношу Джема, убили папу. Подобно раненому зверьку, обитателю Диколесья, замерзшая девушка, готовая умереть, свернулась калачиком в снегу. Ледяной ветер шумел в голых ветвях, и шум его был подобен шуму моря. Кате казалось, что она тонет, но это ей было безразлично.

И тут произошло нечто необычное.

Сначала происходящее можно вполне было приписать бреду, охватившему измученное сознание девушки. Ведь она умирала. Стало быть, это правда, это так и есть, что перед смертью время прокручивается назад, как будто дочитанный, досмотренный до конца свиток с картинками? Сначала Ката слышала какое-то щебетание над ухом, голосок какой-то надоедливой птахи. Ти-вить! Ти-ву-у-у! Боб Багряный? Ночью? Разве этой маленькой птичке не полагалось сейчас дремать, спрятав клювик в перьях на груди, в каком-нибудь теплом амбаре или под стрехой? Ката закрыла глаза, прижалась щекой к снежной перине. Ти-вить! Ти-ву! Что же ей было нужно, этой птице? Нет, Ката не могла открыть глаза. Ее веки смерзлись. А потом — о, как сладка была эта иллюзия, как приятна! — ей почудилось, будто теплый ветерок подул ей в лицо. А снег, на котором она лежала, уж не превратился ли он в зеленую траву? Если бы у Каты так не замерзли губы, она бы улыбнулась. А потом ей показалось, что там, в том иллюзорном мире, ей удалось улыбнуться. А потом и открыть глаза.

Ката открыла глаза и ахнула. Вокруг нее порхали бабочки — лиловые, зеленые, красные... Она с трудом встала.

Вот что она увидела в своем видении:

Поляна залита лучами веселого солнца. Под ногами (так это правда!) зеленеет трава. Ветви деревьев покрыты мягкой, нежной листвой, с ветвей свисают гибкие лианы. Воздух наполнен ароматом тысяч прекрасных цветов, их запах смешивается с теплым ветром и жужжанием пчел, собравших с цветов пыльцу, с пением птиц — зимородков, соловьев, прекрасных радужных горлиц. Под торжественное пение птиц собираются к поляне звери...

Вот появляется пугливый заяц, навостривший длинные уши. Из-под земли вылезает крот. Белка спрыгивает с ветки на землю, смущенно держит в лапках орешек. А это кто? Выдра, мокрая, блестящая выдра! Лиса с хвостом, похожим на язык жаркого пламени!

Бурый медведь, пробудившийся от спячки, идет на задних лапах, потягивается и зевает.

Да, все собрались, все друзья Каты. Даже мудрый филин, и тот прилетел, и его уханье добавилось к общему хору.

Но вот за деревьями мелькают двуцветные полоски. Ката торжественно и смущенно опускается на колени.

— Лесной тигр?

Неужели он сам пришел к ней? Разве хоть раз он приходил к ней сам? Но Кате не дано узнать, присоединится ли тигр к дружному кругу животных. Ее уносит куда-то на крыльях видения. Еще мгновение — и она чувствует, что к ней вернулись так долго дремавшие мистические силы. Она снова начинает понимать язык птиц, зверей, цветов. Она стонет, поеживается. Что-то не так. Зимний холод даже в видении не покинул ее.

— Но почему? — шепчет Ката. — Зачем мне этот дар, когда печаль не покидает мое сердце?

— Ты слишком тороплива, королева Эджландии.

Что это за голос? Такой нежный, добрый. И почему этот голос назвал ее королевой?

— Посмотри, королева Эджландии. Посмотри сюда.

Ката, забыв о том, что ее назвали королевой, видит перед собой изображение отца — он как живой. Ката кричит, окликает его, но он, конечно же, ее не слышит. Боль разрывает ее сердце. Старик бредет по лесу — по белому зимнему лесу. Он идет без дороги, ничего перед собой не видя, опираясь на посох. Плащ с капюшоном развевается на ветру. Бедный отец! Он не может идти дальше. Он падает на снег. Он умрет, как чуть было не умерла Ката в том мире, из которого ее унесло видение. Ката кричит, плачет. Почему ей не дано спасти его? Но она ничего не может поделать. Перед ней видение, воспоминание о чем-то, что уже произошло.

А потом она видит протянутую руку. Старик, умирающий от холода в снегу, этой руки не видит, но, наконец, чувствует ее прикосновение. Его жуткому одиночеству приходит конец.

— Папа! Папочка! — рыдает Ката, слыша, как отец что-то говорит спасшему его от смерти незнакомцу.

— Я... я вижу вас, — говорит старик Вольверон. Неужели к нему вернулось зрение? Тот, кто стоит рядом с ним, тоже в плаще с капюшоном, этот человек также опирается на посох. Но только посох у незнакомца серебряный, а одежды золотые.

— Ты видишь меня, — говорит незнакомец, — потому что я этого хочу. Пойдем, старик. Ты сделал свое дело. Теперь ты в безопасности. Пойдем со мной.

Старик Вольверон поднимается на ноги и держится с былой уверенностью. Затем он вместе со своим спасителем взлетает над снегом, над верхушками деревьев, окутанный аурой золотистого сияния, исходящего от его странного спутника.

Слезы текут по лицу Каты. Что она видит? Смерть отца? Этот вопрос она не задает вслух, но тот, кто беседует с ней, слышит ее мысль и говорит ей:

— Королева Эджландии, разве твой отец может умереть? Ведь он — Хранитель. Предсказано, что он будет здесь до самого конца. Предсказано также, что ты снова встретишься с ним.

— Я не понимаю. Объясни, что ты имеешь в виду.

— Королева, я говорю о конце. О конце, который на самом деле не конец, но начало.

— Ты говоришь загадками. И почему ты называешь меня королевой?

— Я говорю о том времени, которое предсказано в Пылающих Стихах. Оно близится, это время.

— Пылающие Стихи? Папа говорил о них.

— А он не говорил о Ключе к Орокону?

— Но... ведь это Джем. Моя любовь, моя жизнь. — Рыдания сдавили горло Каты. — Но он мертв.

— Мертв? — слышится добрый смех. — Детка, а я думал, что ты все-все вспомнила! Как же может быть предсказано, что ты станешь королевой, если твой король умер?

— Мы с Джемом станем королем и королевой?

В ответ снова слышится смех.

Ката попыталась обернуться, чтобы увидеть того, кто с ней разговаривает, но обернуться не смогла. Она смутно догадывается о том, что это высокий мужчина, довольно странно одетый. Однако даже ее мистический дар не позволяет ей разглядеть его получше. На ее плечо легла костлявая рука, волна печали с головой захлестнула ее. Но ведь на самом деле отец не мог быть жив, не мог. Не мог? И то, что они с Джемом снова будут вместе, — ведь это тоже невероятно?

Она прошептала:

— Нет, это все нереально. Этот день из сезона Терона посреди сезона Короса. Эти звери и птицы, что собрались поприветствовать меня. И ты, говорящий со мной. Тебя не существует. А я умираю в снегу.

Губы незнакомца приблизились к самому уху Каты. Послышался его шепот.

— О мое драгоценное дитя, поверь в свое видение! Что такое реальность? Что такое иллюзия? В это мгновение мы с тобой находимся в особенном месте, но что, если это место более реально и более истинно, нежели все то, что окружает тебя в обычном мире? Драгоценное дитя мое, а ведь было время, когда в сердце своем ты знала, что это так. Просто слишком долго ты была чужой для самой себя. Целый цикл сезонов, и даже долее, ты жила в мире, где не было места видениям, снам, памяти. Ты была словно прикована цепью к злодеянию, совершенному мерзавцем Воксвеллом. Разве это была твоя настоящая жизнь? Нет, детка, твоя настоящая жизнь началась теперь. Здесь. Было предсказано, что ты познаешь слепоту, чтобы зрение, вернувшись к тебе, показалось тебе еще более драгоценным. И зрение вернулось к тебе. Повернись ко мне, детка, познай свою судьбу.

Рука более решительно сжала плечо Каты, развернула ее. Она, не сопротивляясь, наконец повернулась лицом к таинственному незнакомцу. Его лицо было скрыто серебряной маской.

— Арлекин! Но ведь тебя повесили на деревенской лужайке!

— Детка, не забывай! Что реально, а что нет! Пока помни вот о чем: для Джема начался новый этап в его испытаниях. Ты также должна пройти испытания и разыскать его. Я сказал, что тебе суждено стать королевой. Но это случится, только если кристаллы будут спасены и ими не завладеет Тот-Вексраг.

— Тот-Вексраг? Я не...

— Ты все узнаешь, все узнаешь. Дитя, я должен торопиться. Слушай меня. Та реальность, в которой мы с тобой говорим, очень хрупка. Через несколько мгновений ты перестанешь видеть меня. Слушай: в свое время Джем должен отправиться в дальние края земель Эль-Орока. От того, выдержит ли он это испытание, зависит будущее этого мира. Но без тебя ему испытаний не выдержать. Если он — Ключ к Орокону, то ты — Замок, который следует открыть этим Ключом. Найди его.

— Что? Но как? Где?

— Очень скоро настанет время, когда ты покинешь свой нынешний дом и ступишь на дорогу, которая приведет тебя к твоей судьбе.

— А теперь? Сейчас? Что мне делать?

Ката была в отчаянии. Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Она верила всему, что слышала, безоговорочно. Она верила всему, но ничего не знала. Вокруг начались изменения. Исчезли звери. Чудесная полянка, где Ката была спасена от смерти, возвращалась в сезон Короса. Опадали с цветов лепестки. Зелень сменялась белизной снега. Снова подул ледяной ветер. Еще мгновение — и все исчезнет. Ката снова очутится на снегу, но почти сразу же ее найдет истерзавшаяся Нирри.

Но осталось еще одно мгновение. Арлекин крепко, любовно обнял Кату, но вместо слов любви прошептал ей вот что

— Через несколько дней ирионские синие отправляются в Зензан. Им нужны бойцы, идет набор в роту. Ты — отважная, бесстрашная девушка. Понимаешь, как ты должна поступить?

ГЛАВА 48 СХВАТКА

— Я не понимаю! Зачем вы делаете мне больно?

Джем в отчаянии вырывается из рук своего опекуна. Взгляд его дико мечется из стороны в сторону. Он отчетливо видит колонны, скамьи и понимает, что где-то в полумраке прячется алтарь. Он догадывается: это храм. Подземный храм. Колокол все звенит, его звон гулким эхом отражается от стен подземного колодца. Еще удар. Еще. Который же час? Не полночь ли?

Но тут доносится звук шагов. Кто-то спускается по каменной лестнице. У Джема кружится голова, он чуть не падает. Лорд Эмпстер смеется.

— Правда, гениально придумано — вот так сфокусировать лунный свет? Он проникает сюда сквозь шпиль храма и центральную колонну. Колокола также служат отражателями.

Джем непонимающе переспрашивает:

— Храм?

— Ну конечно! Мы глубоко, глубоко под храмом. Пойдемте, мои юные друзья, нам с вами нужно понаблюдать за одним любопытным зрелищем. Но вот юноша-ваган... — Лорд Эмпстер озабоченно качает головой. — Я не позаботился о том, чтобы одеть тебя, как подобает... Твой яркий пажеский костюм слишком заметен. Спрячься в темноте. И позаботься о том, чтобы струны твоей лютни не зазвучали, слышишь?

Раджал отступает в темноту. В подземном храме начинают появляться фигуры людей, одетых в черное. Как стремительно Братья занимают свои места. Лорд Эмпстер занимает место на дальней скамье. Он крепко обнимает Джема за плечи.

— Набрось капюшон, принц. Закрой поплотнее лицо.

Еще мгновение — и все в сборе. Джем с опаской смотрит из-под капюшона. Все молчат. Никто не смотрит ни вправо, ни влево. Джем видит чьи-то сверкающие глаза, чей-то профиль. Не знакомы ли ему эти глаза и тот профиль? Ну конечно, все эти фигуры Джему хорошо знакомы. Кто они, эти Братья, как не знатные господа, которые фланируют в роскошных нарядах на балах в королевском дворце, смиренно склоняют головы во время службы в храме в дни Канунов, наблюдают за представлениями во время праздника в салоне леди Чем-Черинг? Да-да, здесь собрался весь цвет эджландского общества, собрался для самого священного из богослужений.

Какой-то сутулый старик занимает место на передней скамье, чуть в стороне от столпа лунного света. Этого Джем узнает сразу. Чоки. Эрцгерцог-изменник вздымает руки, призывая собратьев садиться. Того и гляди начнется черная месса!

— Смотри, юный принц. Смотри и познавай.

Ритуал начинается с песнопений. Джем готовится к тому, чтобы пропеть с детства заученные молитвы. Но нет, здесь звучат совсем другие слова. Здесь никто не взывает к богу Агонису. Никто не поет о мире, милосердии, любви.

О всемогущий, явись нам скорей!

Пламенем жарким спали этот мир!

В водах потопа его утопи

И искупай его в алой крови!

Прежде ты имя носил Сассорох,

Нынче явись нам как ТОТ!

Снова и снова слышит Джем страшное имя. Песнопения умолкают, слышится только короткое односложное «ТОТ, ТОТ, ТОТ!». Наконец у Джема возникает такое ощущение, что это слово едкой щелочью разъедает его мозг. Если бы его опекун не обнимал его так крепко, Джем бы сорвался с места, заткнул уши ладонями и стал умолять их всех замолчать, замолчать, замолчать! Джем прикусывает язык, впивается ногтями в ладонь, не отрывает глаз от столпа лунного света.

А потом восклицания резко обрываются. Джем, проморгавшись, видит худощавую аскетичную фигуру, стоящую прямо под столпом лунного света. И этого человека он видел раньше.

Премьер-министр!

Эрцгерцог удаляется в темноту. Он исполнил свой долг, он подготовил общину к приходу жреца. Лицо Транимеля озарено слепящим светом. Он раскидывает руки и выкрикивает отдельные слова, обращаясь к свету луны. В набожном экстазе он порочит верховного бога Орока и всех пятерых его детей. Он страстно провозглашает могущество Тота, который должен вскорости обрести волю и свершить свое последнее возмездие.

Но тут что-то странное начинает твориться со светом. Сверху доносится грохот. Джем в страхе смотрит вверх. Неужели антибожество уже приближается? Но нет, это грохочут камни свода, они движутся, повинуясь действию какого-то тайного механизма. Угол падения лунного света меняется. Премьер-министр отступает, остается на свету. Теперь свет луны озаряет занавес, которым задернут алтарь. Транимель продолжает что-то говорить, но Джем не слушает его. Он думает только о таинственном существе, которое вибрирует, бьется за темным занавесом.

— Явись нам, о Великий Чародей! Явись нам, о Изгнанный из Орока! Явись нам, Первый из Отвергнутых Созданий, о великий, о могущественный, о великолепный Тот-Вексраг!

Выкрикнув имя антибожества, Транимель отступает в сторону от лунного света и отдергивает занавес.

Джем еле удерживается от того, чтобы вскрикнуть.

Выпученные красные глаза под насупленными уродливыми бровями. Одно ухо оторвано, на месте носа — гноящаяся дыра, изодранные, кровоточащие губы, торчащие кривые клыки. Щеки, испещренные мокрыми от гноя нарывами и трещинами, в которых ползают черви. Джем не сразу понимает, что жуткий лик всего лишь отражение на поверхности огромного зеркала.

— Глупцы! Мерзкие глупцы!

Антибожество выкрикивает проклятия, высказывает ненависть и презрение к своим почитателям. Транимель поспешно дает Братьям знак. Те тут же заводят песнопение. Они поют громче прежнего — торопливо, отчаянно, притопывают на месте, кричат до хрипоты.

Бейте же, бейте сильней, барабаны!

ТОТ всемогущий, внемли нашей песне!

Скоро ты станешь навеки свободен,

Скоро стекло ненавистное треснет!

Первый кристалл тебе волю подарит,

Чтобы нашел ты кристаллы другие.

Чтобы, собрав Орокон воедино,

Стал ты навеки властителем мира!

ТОТ, ты могуществом страшным владеешь!

ТОТ, ты способен создать и разрушить!

Силы твои в Орокон воплотятся,

Новым сиянием он озарится!

Яростным пламенем гнева объятый.

Мир поклонится могучему ТОТУ!

Плетью своею и жезлом жестоким

Всех уничтожь, сотворенных Ороком!

Бог лишь один! И зовется он ТОТ!

Скоро он волю уже обретет!

ТОТ всемогущий и неуязвимый,

ТОТ, кого ждали мы все испокон!

ТОТ — это тот, кого ждет Орокон!

Все более истерично поет хор Братьев. И, словно молитвенный экстаз доставляет чудовищу радость, его лик в зеркале начинает разбухать и колебаться. Кровавые слезы вытекают из глаз, струится гной из набухших нарывов. Отвратительная пасть открывается, становится видна полусгнившая культяпка — язык, раскачивающийся в такт с песнопением. Джем в отвращении отводит взгляд. Но так же отвратительно ему и зрелище его опекуна, который в не меньшем экстазе, чем остальные (то есть так кажется Джему), топает и выкрикивает жуткие строки.

Зачем, зачем его опекун привел его сюда? Джем старается отвлечься, он стискивает в пальцах кристалл. Что за жар, что за могущественная темная сила проступает сквозь ткань его одежды? Он опускает глаза и видит, что темно-лиловое сияние льется от его груди, даже его пальцы просвечивают насквозь! Джем в тревоге смотрит на опекуна, но тот старательно топает ногами и продолжает петь. Джем пытается прикрыть кристалл складками одежды, спрятать от посторонних глаз странное свечение. Потом он начинает плакать. Что же значит эта боль внутри кристалла, передающаяся Джему, почему она возникла перед ликом антибожества?

И вдруг из глубины зеркала раздается писклявый, противный визг. Это визг радости. Чудовище продолжает покачиваться, но его экстаз, похоже, достиг вершины. Песнопение прерывается. Премьер-министр, охваченный волнением, оборачивается к зеркалу.

— О всемогущий, искупайся в нашей преданности тебе! Да-да, всемогущий, искупайся в нашей любви! Но теперь позволь нам доказать тебе свою любовь!

Рука Транимеля вздымается в столпе лунного света, он дает знак одному из Братьев. Сейчас должна начаться следующая часть ритуала. Антибожеству будет принесена жертва. Джем только теперь видит каменную плиту, возвышающуюся перед магическим зеркалом. Тот из Братьев, что стоял ближе других к Транимелю, укладывает на плиту извивающееся, укутанное в белое полотно существо. Кто это? Овца? Коза?

— О всемогущий Тот! — кричит Транимель. — Прими наше подношение! Обшарив взглядом, полным любви к тебе, пределы нашего королевства, мы, поклоняющиеся тебе, искали лишь самое наилучшее из подношений. И я самолично осмотрел то восхитительное блюдо, которое мы тебе нынче подносим!

Говоря, Транимель извлекает из складок балахона длинный нож. Тот в Зазеркалье оживляется. Его глаза наливаются кровью, гнилой язык обволакивается слюной. Транимель снова дает знак своему подручному. Тот срывает с жертвы полотно. Джем широко открывает глаза. Сердце его сжимается от жуткого страха. Рука его опекуна крепче сжимает его плечо. Джем готов закричать. Кристалл горит все ярче, он обжигает грудь Джема. Он наклоняется вперед, прижимает руки к груди.

— О всемогущий Тот, да будет эта кровь бальзамом для твоих ран!

А потом настает мгновение, которого Джем не забудет никогда. Оно останется шрамом на его сердце и разуме. Затем все происходит быстро. Очень быстро. Транимель поднимает нож. Он готов вонзить его в сердце жертвы. На плите корчится, пытаясь освободиться, ребенок.

Быть может, первым крикнул Джем. Но он слышит шум и крик за спиной. Это падает на пол лютня, а кричит Раджал:

— Мила!!!

Раджал бросается вперед, его яркий костюм сверкает при свете факелов. Начинается суматоха. Братья оборачиваются, начинают кричать. Чудище Тот в зеркале визжит. Визжит и Транимель:

— Измена!!!

Первым вскакивает опекун Джема. Джем так и не понимает, на чьей тот стороне. Но лорд Эмпстер хватает Раджала и валит его на пол. Раджал брыкается, кричит, отбивается. А чудище в зеркале вопит все громче:

— Моя кровь! Дайте мне напиться крови!

Глаза Транимеля полыхают в лунном свете. Он опускает нож. Мила дергается, вертится на плите. В следующее мгновение она погибнет. Но тут вперед бросается Джем. Он выхватывает кристалл из чехла. Транимель в ужасе кричит. Что это за свет, что за ужасный свет, который даже ярче света луны? Однако он сразу все понимает. Пророчество! Оно сбылось! Все более жуткий вопль доносится из глубины зеркала. На полу брыкается и пытается вырваться Раджал. Но вдруг силы покидают его и перемещаются в раненое плечо друга. Джем замахивается.

И изо всех сил швыряет кристалл.

То, что в это мгновение происходит с Милой, еще надолго останется тайной. Нож выпадает из пальцев Транимеля. Но где Мила? Куда она подевалась? Ведь она только что лежала на плите и должна была умереть. Но теперь ее нет. Быть может, могущество кристалла Короса спасло ее и куда-то перенесло в миг опасности? Или девочку затоптали во время суматохи? Еще немного — и содрогнутся стены подземного святилища, закачаются древние колонны, упадут на пол тяжелые камни.

Но никто не ищет Милу взглядом. Ни Раджал, ни Джем. Кристалл ударяется о зеркало и разбивает его. Транимель бросается вперед. Он хватает кристалл, поднимает его. Лилово-черный свет льется сквозь его пальцы.

— Ключ! О могущественный! Все как было предсказано!

Транимель дрожит в молитвенном экстазе. Но что же это?

Клубы ядовитого дыма окутывают разбитое зеркало, оттуда вырываются языки пламени. Братья в страхе разбегаются. Им теперь не до поклонения, они думают только о том, как бы поскорее унести ноги.

За считанные мгновения экстаз Транимеля сменяется агонией. Его балахон загорается. Он кричит, мечется. Кристалл выпадает из его руки. Он катится по полу, его свечение вплетается в лунный свет. Джем едва успевает схватить кристалл. Кристалл больно жжет его пальцы. Силы покидают Джема. Лорд Эмпстер подхватывает его и оттаскивает подальше от алтаря.

— Сюда, сюда! Скорее!

— Нет! Мила... — кричит Раджал. Но и он не в силах сопротивляться. Лорд Эмпстер и его уводит из подземелья.

В последнее мгновение перед тем, как рушатся стены, Джем оборачивается и видит, что происходит с обезумевшим премьер-министром. Транимель объят пламенем. Он мечется в огне. А потом, будто бы кто-то распарывает его кинжалом, из его тела вываливаются сердце, легкие, кишки и падают на жертвенную плиту.

И тогда из разбитого зеркала выныривает огненный змей и, пожирая внутренности жреца, возвращает ему целостность.

Тело Транимеля оживает.

Транимель — но, конечно, это уже не Транимель — стоит прямо, гордо и бесстрастно, объятый пламенем.

ГЛАВА 49 ЧЕРНО-БЕЛЫЙ КОТ

Что это были за звуки? Не то кто-то царапал когтями по полу, не то ветка задевала стекло.

Словно ныряльщик, стремящийся к поверхности океана, мисс Джелика Венс медленно вынырнула из глубин своего сна. Ей что-то снилось? Но если снилось, сон ее растаял. Она лежала в темноте, ничего не понимая. Джели оторвала голову от подушки. В очаге мерцающими янтарями догорали угли, сквозь щелочку между шторами заглядывала полная луна.

А потом она снова услышала звуки. Кто-то скребся.

— Ринг? Рин?

Но Ринга не было под боком, и Рин не сидел на столбике кровати. Джели вдруг встревожилась. Она нахмурилась, и ей показалось, что, как в забытом ею сне (значит, сон все-таки был!), она должна отгадать какую-то загадку. Какую? Да вот хотя бы узнать, почему угли в камине и луна за окном вдруг кажутся ей такими зловещими и опасными.

И снова послышались звуки. Они стали более настойчивыми. На этот раз помимо этих звуков Джели услышала негромкое бормотание. Девушка напряглась, прислушалась. Голос доносился из Будуара тети Влады. Джели протянула руку и немного отдернула штору. Лунный свет проник в комнату, и Джели увидела, что дверь между ее комнатой и будуаром тетки приоткрыта. Джели на цыпочках прошла по полу и заглянула в приоткрытую дверь.

Странная зависть глодала сердце Джели.

С того часа, как тетя Влада уложила племянницу в постель, колокола храма пробили уже не раз, но Джели нисколько не удивилась тому, что ее тетка все еще находится в комнате по соседству. Вообще-то у Влады имелась спальня (Джели так думала), но очень часто по утрам Джели заставала ее спящей на диване в соседней комнате. Это могло бы встревожить Джели, могло бы показаться ей странным, но она была благодарна тетке за то, что та не покидает ее ни днем, ни ночью. Это было хорошо. Это было правильно. Днем раньше Джели долго разглядывала спящую тетку. Она раздвинула шторы и бесстрастно смотрела на потрескавшуюся краску, на морщины, на впадины на щеках. Со странным волнением девушка опустилась на колени, приблизила лицо к лицу тетки, принюхалась к ее горячему дыханию. Странно... Раньше она не задумывалась о том, что тетя Влада полощет зубы настойкой, мяты и подкрашивает их спереди белой краской. Но за ночь аромат мяты выветрился, и изо рта у тетки пахло не очень приятно.

Джели улыбнулась. Почувствовав свет, тетка начала просыпаться. Дрогнули ее тонкие веки, и старуха — да-да, тетя Влада была очень, очень стара — открыла глаза. И сразу же в ее взгляде отразилась радость — радость оттого, что Джели рядом с ней и улыбается. Влада словно бы порадовалась тому, что девушка ей не приснилась.

Но нынче ночью тетя Влада не спала.

Сквозь щель в двери Джели увидела, что комната освещена единственной свечой. Свеча озаряла фигуру тетки. Та сидела у зеркала. С чего бы это ей смотреться на себя в зеркало при свече? «Быть может, — подумала Джели, — только при таком свете она и видит в зеркале остатки своей былой красы».

Но дело было не только в этом. В этом Джели почему-то была уверена.

Что-то произошло между Джели и ее теткой. Когда именно это произошло, не смогли бы ответить ни та, ни другая, но несмышленая девушка вдруг перестала быть несмышленой.

Собственно, этого вполне можно было ожидать. На фоне непрерывных заверений в том, что красота ее несравненна, что ее ожидает необыкновенная судьба, тщеславие Джели расцветало день ото дня пышным цветом. И если она теперь порой подтрунивала над теткой и в чем-то ее поучала, разве это не свидетельствовало о том, что тетка добилась успеха? Ведь чего добивалась Влада, как не того, чтобы обратить неопытную девочку, только-только переступившую порог пансиона, в высокосветскую даму?

Послышалось постукивание, негромкий голос. Постукивание объяснялось просто: Джели увидела, что тетка постукивает кончиками пальцев по краю зеркала. Но если сначала Джели показалось, что тетка просто еле слышно разговаривает сама с собой, то, прислушавшись более внимательно, она поняла, что это вовсе не так.

Голосов было два.

Джели окинула взглядом будуар, но никого не заметила. Если в будуаре кто и находился, то этот человек очень хорошо спрятался. И тут тетка чуть-чуть повернула голову. Джели в испуге спряталась за дверь, боясь, что тетка увидит ее в зеркале, но при этом успела увидеть в зеркале лицо.

Это было не отражение ее тетки.

И тут Джели вдруг вспомнила, что за сон ей снился. Ей снился сон о Ринге и Рине. Джели часто размышляла о странных заверениях тетки в том, что погибший Рин-мышонок вернулся к ним в виде птицы. Но в том, что птичка Рин играла роль Рина, в этом можно было нисколько не сомневаться. Можно было также нисколько не сомневаться в том, что мышь никак не могла взять и превратиться в птицу. А во сне Джели приснились Ринг и Рин, которые как безумные носились по будуару тетки и при этом превращались в самых разнообразных существ. То Ринг был гончим псом, а Рин — лисой, то Ринг становился лошадью, а Рин — медведем, Ринг — козлом, а Рин — барашком. Они носились по кругу, переворачивали картонки и мебель, и комната оглашалась то лаем, то воем, то блеяньем. И всякий раз, в кого бы ни обращались Ринг с Рином, Джели нисколько не сомневалась в том, что именно они — те животные, которые живут рядом с ней и теткой день за днем.

Вот такой странный сон. Что бы он мог значить?

Но теперь не время было гадать об этом. Джели прижалась ухом к щели и стала прислушиваться к негромкому разговору.

Тетка: — Но, мой старый друг, как же это могло случиться? Это так внезапно! Так внезапно!

Зеркало: — Это было предсказано. Как я мог это предотвратить?

Тетка: — И ты уезжаешь? Как же ты можешь покинуть меня одну в Агондоне, где обрел волю повелитель Зла?

Зеркало (с упреком): — Ты думаешь, я бегу от него? Но пойми, если он появился здесь, разве он не присутствует в любом уголке королевства? Ты знаешь: я обязан присматривать за деяниями нашего мальчика. Если он не добьется успеха, нам всем конец.

Тетка: — Но если он добьется успеха, разве это не означает моего провала?

Зеркало: — Провала? Разве тебе пристало этого бояться? Слабая женщина, неужто твое затянувшееся существование сделало тебя дерзкой? Что же это за странное желание — прожить подольше — у той, что и так уже живет слишком долго?

Тетка: — Старый злословец! Кто ты такой, чтобы говорить мне о том, что я зажилась на этом свете? (Рыдает.) Неужто моему царствованию так скоро пришел конец? Но мне еще столь многое нужно успеть сделать! Слишком скоро все случилось! Преждевременно!

Зеркало: — Но разве ты не можешь теперь действовать быстро? О свадьбе говорят уже пять сезонов подряд, если не больше. Премьер-министр — если мы еще можем его так называть — будет лезть из кожи вон ради того, чтобы разжечь в подданных патриотическое рвение, столь нужное в преддверии тяжких времен. Наоборот, последние события облегчили твою задачу!

Тетка: — О старый друг, как мало ты знаешь о женском сердце! Я надеялась трудиться мягко, незаметно и после заключения брака, а не только до него! Как еще я обеспечу столь важную для нас опору? О, мне нужно время!

Зеркало: — Время! Ты всегда просишь еще и еще времени! Разве не достаточно его было у нас? Я думал, ты будешь только рада тому, что твоей борьбе скоро конец. О, разве я не мечтал бы поменяться местами с тобой теперь, чтобы стать тем, кому суждено скоро обратиться в прах?

Тетка: — Бессердечный, жестокий человек! Тебе ли говорить о прахе! О, я проклинаю твою мужскую наглость! Есть в тебе что-то такое, что я презираю столь же сильно... сколь презирала я Короля Мечей!

Зеркало (смеясь): — Будет тебе, я ведь не Король Мечей!

Тетка: — Нет, ты — не он. Он, по глупости своей, обзавелся дамой.

Беседа продолжалась в таком ключе еще довольно долго, но Джели мало что могла понять. В одном у нее почему-то не возникло сомнений. Разговоры о браке касались ее. И это был какой-то очень важный брак. Встревоженная и озабоченная, Джели вернулась в постель.

Рядом с ней послышалось ласковое мурлыканье.

— О Ринг! — прошептала Джели и протянула руку, чтобы погладить кота, и тут заметила нечто необыкновенное. Штору она оставила незакрытой. Полная луна ярко освещала комнату.

— Ринг? — прошептала Джели.

Она была уверена: рядом с ней на постели лежал именно Ринг. Вот только из черного он стал ослепительно белым.

На следующее утро Джем проснулся в карете, катящейся по усыпанной снегом дороге. В карете он был один. Распахнув полы теплого плаща, он с любопытством осмотрел свою одежду. Роскошного платья, к которому он уже успел привыкнуть, не было и в помине. Так одет мог быть сын лавочника. Да и карета, в которой он ехал, была весьма скромная. Стенки и сиденья даже не были обиты тканью.

На противоположном сиденье лежало письмо, запечатанное зеленым воском. Джем опасливо взял его. Письмо было адресовано ему. Охваченный смутными опасениями, он сорвал печать и прочел следующее:

Джемэни!

Время испытаний настало — быть может, слишком рано. Судьба всего живого лежит на наших плечах, и промедление смерти подобно. Когда ты будешь читать это письмо, ты уже будешь на пути в Зензан. У первого постоялого двора после переезда границы возница высадит тебя. Оттуда тебе предстоит добираться до столицы Зензана. Предсказано, что там ты обретешь второй кристалл, но если этому суждено будет случиться, ты должен будешь сказать пароль.

Пароль звучит так: «ЧАС ПРОБИЛ». Кому ты должен будешь сказать эти слова — этогоя тебе сказать не могу. Скажу лишь, что в тот миг, когда час действительно пробьет, тебе будет дан какой-то знак.

Теперь же я более ничем не могу тебе помочь. Чрезвычайно важно, чтобы ты добился успеха в своей миссии, но столь же важно, чтобы ты все сделал сам, без моей помощи. Вчерашние события ускорили твой отъезд из Агондона, а это значит, что ты, вероятно, еще не вполне подготовлен к предстоящим испытаниям. И все же я уверен в том, что ты сумеешь их выдержать, что на деле постигнешь то, что не успел постичь в обучении. Злой колдун возродился, и у нас есть совсем немного времени, пока он будет собираться с силами. Молюсь о том, чтобы за это время ты успел обрести второй кристалл.

Меня ты не увидишь до тех пор, пока не овладеешь вторым кристаллом. Но знай, что я буду наблюдать за тобой, и когда придет время, я снова буду рядом. Ты испытываешь сомнения относительно меня, но пробьет час, и твои сомнения рассеются. Не думай обо мне дурно, пока не поймешь, кто я такой и почему я вел себя так, как должен был.

Итак, запомни: «ЧАС ПРОБИЛ».

Твой опекун Э.

Позднее Джем не раз перечитывал это письмо. Все время, пока он будет находиться в Зензане, он не расстанется с ним. Вынимая его из кармана, он всякий раз будет бережно разглаживать листок и всматриваться в написанное, пытаясь в очередной раз разгадать что-то такое, чего не разгадал прежде. Быть может, ему не давали покоя слова «ЧАС ПРОБИЛ». А быть может, большие раздумья вызывала фраза «кто я такой и почему повел себя так, как должен был».

А прочитав письмо впервые, Джем уронил его на пол и стал смотреть в окно на однообразный зимний пейзаж. Уже теперь его жизнь в Агондоне казалась ему нереальной. Он пытался вспоминать о Пелле, о Бергроуве, о Чоки и Джели, но все эти образы меркли и сливались перед яркостью того ужаса, который испытал Джем, глядя на происходящее в подземном святилище. С грустью вспоминал Джем погибшего Пелла, но теперь все, кого он знал в Агондоне, казались ему погибшими.

Кроме его опекуна. Кем же он был, этот опекун? И где Раджал?

Джему вдруг стало ужасно одиноко.

Карета остановилась у скромного постоялого двора, темневшего на фоне бескрайних снегов. Джем расплатился с возницей. В кармане плаща он обнаружил несколько монет. Возница даже с облучка не слез. Он смотрел в небо. Джем тоже взглянул на небо. Вечерело. Явно мог пойти снег. Но возница поехал дальше. Джем не слишком уверенно зашагал к гостинице. У него мелькнула мысль: «Я пересек границу». Он находился в другой стране. Как это казалось странно!

Джем вошел в вестибюль. Тут никого не было, кроме мужчины в ливрее, который сидел у камина. Он сидел спиной к Джему и не сразу обернулся. Джем засмотрелся на огонь, потом перевел взгляд на окна, за которыми простирались белые поля. Грудь его царапнул чехольчик с кристаллом Короса.

Джем кашлянул. Сидевший у камина, однако, оказался не служащим гостиницы.

— Я — твой паж. Я ожидаю своего господина.

И Джем, забыв обо всем, бросился в объятия Раджала и разрыдался.