Королева в изгнании

1

— Ну, вот мы и дома, — с явным облегчением сказал следователь, открыв кабинет и усевшись. Это были его первые слова с того момента, как они влезли в машину. — Что ж, Мария Викторовна, давайте поговорим начистоту.

Маша неопределенно кивнула. Ей казалось, все у нее внутри заковано в лед, и вряд ли этот лед когда-нибудь растает.

— В первую очередь объясните мне, — продолжал следователь, — почему вы не стали невидимой? Я знаю, вы умеете это.

Так же неопределенно она пожала плечами. Почему не исчезла? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя… Что ей принес ее "божественный дар"? Что кроме боли? Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя — ту, какой бы ей хотелось быть… Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает… Когда-то она должна была остановиться.

— Будем молчать? — поинтересовался следователь, — или…

Она подняла глаза и ТАК на него взглянула…

— Что с ним? — спросила она шепотом.

— Сейчас, — торопливо кивнул следователь, поднял трубку и набрал номер.

— Алло, это прокуратура вас беспокоит. Это Зыков, следователь. Там к вам должны были доставить… Да, ножевое… Да-да, Кислицын… — Некоторое время длилась пауза, во время которой Зыков покачивал головой, вникая в то, что слышал. — Спасибо, — сказал он наконец и положил трубку.

— Сильный мальчик, — улыбнулся он Маше. — С ним — полный порядок. А мы — будем говорить?

— Будем, — согласилась она, ощущая как что-то оживает в ней. — Только без абстрактных вопросов. Типа — почему не исчезла. Не исчезла и все.

— Что ж, меня это устраивает, — сухо согласился Зыков. — Я многое знаю о вас. С точки зрения закона вы виновны. Но я знаю, что вас обманывали, и все, что вы совершали делалось не по собственной воле. Машу передернуло: она была не согласна с тем, что он говорил, и она не нуждалась в подачках следователя. По его выходило, она — какая-то тварь бессловесная… Но он продолжал: — Так что обещаю: в крайнем случае — два года условно. А вы мне — адреса, имена, суммы…

— Не надо со мной торговаться. Вы… — она остановилась, вспоминая, как его звать. "Андрей Владимирович", — подсказал Зыков. — Вы, Андрей Владимирович, знать-то знаете, а вот понять еще не умеете. Я все могу.

— Да ну, — запротестовал следователь. — Возможности ваши ограничены. Комната заперта, за дверью — охранник…

— Я сейчас исчезну, — перебила его Маша, — и сколько бы вы не бегали по этой комнате, вам меня не поймать. А когда подходящий момент представится — шарахну чем-нибудь тяжелым по голове. Вот, стулом, например.

— Стул привинчен.

— Ну, ящиком от стола. Да просто пну между ног, так что загнетесь, и пистолет отберу. Пусть тогда ваш охранник приходит.

— Начнете стрелять, сбежится вся прокуратура.

— Вы в жмурки когда-нибудь играли? — недобро усмехнулась Маша. — Так вот, вы все — голите…

Она блефовала, но и сама в тот момент верила в то, что говорит.

Зыков озадаченно потер подбородок.

— Ну ладно, ладно, — пошел он на перемирие, — один ноль в вашу пользу. Что мы как дети: а я — сильнее, а у меня брат есть…

— Дайте бумагу и ручку. Напишу все, что знаю. Только не потому, что ВЫ так хотите, а потому, что Я так хочу. Потому что все они — мизинца его не стоят.

…Информации оказалось не так-то много. Где искать Копченого или Али-Бабу? Она не знала не только адресов, но даже настоящих имен всех этих сошек. Так, некоторые номера телефонов, автомобилей, "криминальные эпизоды". Однажды заезжали домой к Гоге, и визуально она могла бы найти его квартиру, но адреса не знала тоже. Да и меньше всего ей хотелось «закладывать» именно Гогу.

— Сколько ему дадут? — спросила она, протягивая Зонову лист.

— Трудно сказать. "Восток — дело темное". Думаю, от трех до семи.

— Я хочу взглянуть на него.

— Не раньше завтрашнего дня. Так врач сказал: нельзя беспокоить.

— Я не буду его беспокоить. Он меня не увидит… — И тут же поправилась с горечью в голосе: — Он меня не видит.

Зыков вскинул брови:

— Из показаний следует, что вы не умеете возвращать людям способность видеть вас. Или научились?

— Нет, — ответила Маша. — Так я увижу его сегодня?

— То, что знаем мы, врачам не объяснишь. Они не пустят. Или пустят, но потом руководству моему пожалуются. Будут неприятности. Так что… — Он что-то чиркнул на бумажке и протянул ее Маше. — Вот. Повестка. Явитесь ко мне завтра в двенадцать ноль-ноль, поедем к нему. Хотя… — Зыков испытующе глянул ей в лицо, — вы могли бы воспользоваться своими способностями и пройти к нему невидимой, адрес больницы я вам дам.

— Не надо, — двумя пальцами Маша взяла протянутую бумажку. И, вставая, закончила, повторив: — Завтра в двенадцать ноль-ноль.

…Алкины родители были уже в курсе событий, но милая ее рыжая мама делала вид, что "все как всегда". И это было даже хуже. Если бы Маше было куда пойти, она с удовольствием покинула этот гостеприимный, даже слишком гостеприимный дом. Но пойти было некуда. В родном городе отправиться в гостиницу ей как-то не пришло в голову.

— И что же ты теперь? — спрашивала мама Алки, хозяйничая на кухне. Поступать будешь? Год, конечно, потеряла, но это не беда, какие наши годы?!

— Не знаю, — уклончиво отвечала Маша. Поступать? Вот, наверное, удивилась бы эта добрая домашняя женщина, если бы узнала, что ее юная собеседница ухитрилась даже не закончить школу.

— А чего тут думать? Город у нас маленький, но недаром его студенческим называют. Жить тут и не закончить вуз — просто не принято.

Самым глупым в этой ситуации было то, что разговор явно был не нужен ни Маше, ни алкиной маме, но взаимная вежливость заставляла их поддерживать его.

Алка краем глаза наблюдала за Машей и в один прекрасный момент вдруг заявила:

— Ладно, мама, мы пошли спать.

— Да ведь рано еще. Подождите, я ужин сделаю…

Но Маша уже поднялась с облегчением со стула и направилась к двери вслед за Алкой.

— Спокойной ночи, — недовольно сказала им в спину мама.

— Ну что с тобой?! — накинулась на Машу Алка в комнате. — Чего ты как замороженная? Леша жив, что еще тебе надо?

— У тебя валерьянка есть?

— Сейчас, — осеклась Алка. — Только в таблетках, вот. Подожди, я воды принесу.

— Не надо, — махнула рукой Маша и проглотила несколько сладковатых пилюль. — А снотворное?

Алка молча протянула ей стандарт. Потом вдруг отдернула руку и, оторвав от целлофановой упаковки две таблетки, выдала их Маше.

— Да не бойся, травиться я не собираюсь, — усмехнулась та.

— Кто тебя знает, — сделала Алка гримаску, потом вышла на минутку и вернулась со стаканом воды. — На.

Маша запила лекарство и забралась в постель. Глянула на Алку. Та смотрела на нее с жалостью и участием, но самым сильным чувством, написанным на ее лице было всепоглощающее любопытство. Маша сжалилась:

— Завтра в двенадцать я к нему в больницу пойду. Со следователем. Пойдешь со мной?

— Конечно!

Переодевшись в пижаму и погасив свет, Алка забралась к Маше под одеяло, и некоторое время, лежа друг к другу спинами, они активно делали вид, что спят. Наконец Алка не выдержала:

— И все-таки я не понимаю. Зачем тебе все это? Исчезла бы и все.

— Что — все? — Маша повернулась к Алке лицом. — Что — все? Опять в бега? Я хочу жить дома. Просто жить, понимаешь?

— Просто жить? И деньги ты им вернула?

Деньги. Про них она просто забыла, даже не упомянула в показаниях. Или это сработала подсознательная жадность?

Нет. Действительно забыла.

— В следующий раз — сдам.

— Ну и зря. Если бы у меня были такие деньги, я бы… — Она замолчала.

— Что — ты бы? — Покачала головой Маша, чувствуя, как дремота сковывает ее тело. — Подумай, подумай. Если найдешь им классное применение, я их не в милицию, а тебе отдам… Ну ладно, все. Спокойной ночи.

И, снова повернувшись к стенке, она моментально уснула.

…Поднялись в половине девятого и целый час наводили марафет. Потом вышли из дома, поймали тачку и помчались в центр. Остановились у магазина «Фасон». Магазин работал с десяти и до открытия было еще минут пятнадцать. Но Маша ждать не стала, а нажала кнопку звонка. В витрину выглянула пожилая женщина, молча указала на табличку с расписанием. Маша в ответ покачала головой. Женщина кивнула и удалилась. Тут же к витрине подошла другая — знакомая Маше продавщица, улыбнулась ей и открыла дверь.

— Вы извините, что так рано, — сказала Маша после приветствия, — мне нужно забрать свою одежду. Даже лучше у вас переодеться.

— В это тряпье? — женщина с изломом приподняла красивую бровь. Девочка, тебе нужно носить красивые дорогие вещи. И, поверь мне, я знаю жизнь: для этого тебе не нужно даже шевелить пальцем. К таким как ты, а таких мало, деньги липнут сами.

У Маше по спине пробежал холодок. Ведь действительно последние годы деньги сами липли к ней. Деньги, а не счастье.

Продавщица говорила что-то еще, но Маша, не слушая ее, зашла за ширму и переоделась в свой видавший виды джинсовый костюм, кроссовки и, сложив новую одежду в сумку, вышла на улицу.

— Да-а, — протянула Алка, увидев ее, — вот это маскарад. Ты что, милостыню просить собралась?

— Врачи сказали, его нельзя беспокоить. А в этой одежде он меня не видит.

…К прокуратуре шли пешком, но все равно добрались немного раньше срока.

2

У входа в палату Зыков обернулся к девушкам.

— Вам, — кивнул он Алке, — придется подождать тут. А вы, Мария Викторовна, войдете вместе со мной, но своего присутствия ничем не выдавайте.

Сопровождавший их дежурный врач вопросительно посмотрел на них, но, не дождавшись разъяснений, промолчал.

В палате стояло четыре кровати. Две из них были пусты и аккуратно застелены, на одной сидел щуплый мужчина лет пятидесяти; Алексей лежал на койке возле окна.

Тихо пройдя, Зыков сел на табурет, доктор остановился справа от него, а Маша встала у изголовья. Атос (так Маша снова начала называть его про себя) лежал с закрытыми глазами и выглядел совсем неживым. Маша прижала к губам ладонь, чтобы не вскрикнуть. Почему-то больше всего ее напугала капельница, присосавшаяся трубочкой к его забинтованной руке.

Атос застонал и открыл глаза. Отсутствующим взглядом обвел комнату.

— Пить… — Это был даже не шепот. То, что он сказал, угадывалось только по движению губ.

— Пить вам пока нельзя, — отозвался врач. — Все, что вы можете себе позволить — вот: смачивать губы. — Он взял с тумбочки стеклянное блюдце с водой и ватный тампон на палочке. — Можете держать?

Атос еле заметно покачал головой.

— Ну, потом будете это делать сами, — и доктор осторожно провел тампоном по потрескавшимся лиловым губам Атоса. Тот закрыл глаза, сглотнул и скривился от боли.

— Еще, — прошептал он, не открывая глаз.

Врач повторил процедуру, Атос поморщился — то ли от боли, то ли от удовольствия. Потом открыл глаза и уже более осмысленно взглянул на окружающее. Однако взгляд его без интереса скользнул по лицам доктора и следователя, поднялся вверх…

— Маша, — через силу улыбнулся он. — Маша…

Она чуть было не закричала в ответ. Ты видишь меня, видишь!.. Но нет, он смотрит не в глаза, не в лицо, он смотрит… Проклятье! Как она могла забыть снять новые часики! Атос их раньше не видел, и теперь они висят прямо над его головой…

А он вновь прикрыл веки, застонал и затих.

Зыков настороженно смотрел то на него, то на Машу.

— Все, все, все, — засуетился врач. — Он впал в бессознательное состояние. Все-таки еще рано, он слишком слаб. Давайте перенесем встречу на завтра?

Зыков кивнул, поднялся и глазами сделал знак Маше: «Идем».

Она, не отрывая ладонь от губ, отрицательно замотала головой и свободной рукой еще крепче вцепилась в металлическую спинку кровати.

Зыков взял ее за локоть и настойчиво потянул к себе. Несколько секунд она сопротивлялась, затем разомкнула пальцы и, как механическая кукла двинулась за ним к двери.

Они были уже на пороге, когда Атос вновь застонал. Маша замерла, но Зыков просто вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Доктор остался в палате.

— Ну что он?! Как?! — Налетела на них Алка.

— Жив, жив, — успокаивающе хмыкнул Зыков. — Дуракам везет. Поехали-ка ко мне. Поговорим. И вы, — кивнул он Алке, — то же.

…С Алкой следователь говорил недолго, к тому же она спешила на занятия. Следующей Зыков вызвал в кабинет Машу.

— Присаживайтесь.

Маша села. И вдруг остро почувствовала страх и жалость к себе. Как будто вся жизнь ее будет теперь состоять из таких вот пыльных милицейских комнат и пропахших лекарствами палат, нестерпимого чувства вины и утраты. Это длилось мгновение, но не ушло совсем, а вечным пониманием спряталось где-то в глубине ее сознания.

— Ну-с, милая, — произнес Зыков и вальяжно откинулся на спинку стула. — А вот теперь-то мы поговорим серьезно.

Все в нем изменилось — поза, выражение лица, интонации. Все дышало самоуверенностью и самодовольством.

— Я по-моему все написала, — ответила Маша, специально чуть нагловато, чтобы сбить накатившую на следователя спесь.

— Не-ет, Мария Викторовна, нет, милая, — Зыков принялся раскачиваться на стуле, — вовсе даже не все. Это — так… — он двумя пальцами поднял со стола исписанный ею на прошлом допросе листок, — фрагменты… — И листок, отпущенный им, спланировал на пол. — А меня интересует все. Вся история. Вся, понимаете? До мельчайших подробностей.

— Но мы же договорились…

— Договорились, — с легкой иронией в голосе перебил он так, как говорят иногда с детьми, — а теперь передоговорились.

Он перестал раскачиваться, уперся руками в стол и вдруг заорал:

— Где деньги, сука!

Такой поворот, наверное, сработал бы безотказно, будь перед ним обыкновенная девушка. Но Маша… Мария. Ее уверенность в себе, сознание вседозволенности и безнаказанности хоть и пошатнулись заметно в последние дни, но все же оставались чуть ли не главными составляющими характера.

— По какому праву вы разговариваете со мной таким тоном? — спросила она стеклянным слегка дрожащим голосом.

— Прекрасное самообладание. — Зыков потер подбородок ладонью и, буравяще глядя Маше в глаза, почти любуясь ею, пальцами другой руки принялся барабанить по столу.

Абсолютно спокойной Маша оставалась только внешне. В душе же ее что-то дрогнуло. "Почему?! Почему он вдруг решил, что на нее можно кричать, можно оскорблять ее? Ведь еще вчера он говорил с ней уважительно, чуть ли не со страхом… Он сказал, деньги. Почему он заговорил о деньгах? Арестован кто-то из банды? Или Алка? Нет, скорее — первое. Денег мне не жалко, отдам хоть сейчас. Но если он так… Война так война".

— "По какому праву", вы спрашиваете, Мария Викторовна? — следователь вновь неожиданно сменил интонацию на подчеркнуто корректную. — Да по такому, что вы — прекрасная актриса. Только на хитрую жопу, Мария Викторовна, есть, извините, член с винтом!..

— Маша порывисто поднялась и двинулась к двери.

— На место! — рявкнул Зыков.

На место Маша не села, но остановилась:

— Если вы еще раз повысите на меня голос, я просто исчезну.

— Исчезнешь? — следователь ухмыльнулся. — Ну-ну, давай, а мы посмотрим… Чего ж раньше не исчезла? Это же элементарно, Ватсон: девочка-невидимка дает вдруг себя арестовать… девочка-невидимка не желает незаметно пройти в больницу… И наконец: девочку-невидимку узнает ее заколдованный принц!

Ах вот в чем дело! Следователь просто решил, что она по каким-то причинам потеряла свои сверхъестественные способности, если они вообще были, и это не легенда. Что ж, все логично. И он перестал бояться ее, перестал быть эдаким старшим товарищем — предупредительным и участливым, а стал — грубым и вульгарным… ментом.

"Вульгарным ментом", — повторила про себя Маша, и вдруг это выражение показалось ей до невозможности смешным.

Одновременно с этим она испытала несказанное облегчение от того, что все стало понятно. Не удержавшись, она сначала прыснула в ладонь, а потом, убрав руку расхохоталась во весь голос и уселась обратно на стул.

— Актриса, актриса! — восхищенно улыбаясь, покачал головой Зыков.

— Вульгарный мент, — вслух произнесла она в ответ, сразу успокоилась и, утерев выступившие слезы, продолжила: — Значит, говоришь, я разучилась исчезать. Давай проверим.

На миг легкая неуверенность коснулась ее сердца. А может быть он прав? Может быть, не часики, а ЕЕ увидел Атос в больнице? Может быть, ее давешнее решение не пользоваться своим даром повлияло на него уничтожающе?

Она испугалась и, чтобы быстрее избавится от сомнений, глядя Зыкову в глаза, дала ему посыл…

Знакомый толчок в виски, знакомый звон в ушах. Знакомое выражение в глазах следователя.

То, как он повел себя в дальнейшем, характеризует его, как человека действительно умного и прозорливого. А может быть — просто трусливого, но способного держать себя в руках.

— Ладно, — напряженно сказал он пустоте перед собой. — Два — ноль. Только, Мария Викторовна, пожалуйста, без излишеств. Думаю, вы уже не сидите на стуле, так что не бойтесь. Я сдаю оружие. — Он расстегнул кобуру и выложил на стол пистолет. — Но брать его не советую. Из соображений вашей же пользы.

К пистолету Маша не притронулась.

— Сейчас я вызову конвойного, — продолжал он уже спокойнее. — Он проводит вас к выходу. — Он нажал кнопку под столом, затем чиркнул что-то на бумажке:

— Это — повестка на завтра. Тут будет другой следователь. Я, сами понимаете, не справился.

Маша не притронулась и к повестке.

Дверь отворилась, вошел молодой милиционер.

— Ну что ж, жаль, что так вышло. — Следователь поднялся. — До свидания. Или прощайте?

— Второе, — лаконично ответила Маша.

Конвойный удивленно покосился на нее.

— Проводите девушку, — вздохнул Зыков.

Выходя, Маша с опаской поглядывала на следователя: сейчас не трудно было определить ее местоположение, не схватится ли он за пистолет. Только потом она поняла, что если бы он сделал это и сумел убить ее, он никому не смог бы объяснить этот поступок, и это стоило бы ему, как минимум, карьеры.

3

"Моя душа принадлежит хаосу, — с легким испугом думала Маша, шагая по тротуару. Как иначе расценивать ту эйфорию, в которой я сейчас нахожусь?" Ведь, выходит, не тяжелое состояние Атоса более всего угнетало ее, а тот моральный запрет, который наложила она на свой дар, решение жить «нормальной» СКУЧНОЙ жизнью. Но вот запрет снят, и как же легко стало на душе.

"Вульгарный мент", — вспомнила она и опять хихикнула сама с собой. Может быть, все-таки, потому ей так хорошо, что она разоблачила лицемера и победила его? Он был таким беспомощным, таким униженным!

Как бы там ни было, ей было хорошо, и она прекратила бессмысленный самоанализ, интуитивно чувствуя, что, стоит ей докопаться до причины своей радости, как та сейчас же улетучится.

Он жив! И он выздоровеет!.. И что тогда? Интересно, может ли мужчина любить женщину, которую не видит? Вспомнилась где-то слышанная поговорка "мужчина любит глазами". А если даже не так, все равно им годы не быть вместе. От трех до семи, так, кажется, сказал Зыков.

Но и эти невеселые мысли не развеяли ее благодушия. Тут же она подумала: может быть уже вернулась мама и ждет ее? Телефон-автомат был поблизости, а рядом в киоске «Союзпечати» продавались жетоны.

Но когда она набрала свой домашний номер, трубка не ожила.

Идти сейчас к Алке? Хоть Маше и был дан ключ от ее квартиры, идти в пустое чужое жилье (Алка-то в институте) казалось ей чем-то неправильным. Слишком часто бывала она в чужих квартирах без приглашения и даже без ведома хозяев.

Нужно было подумать о последствиях своей сегодняшней выходки в прокуратуре, но в голову ничего не приходило.

Она присела на скамейку и закурила.

Оставаться на улице тоже не прельщало: становилось по-осеннему прохладно. И хотелось есть.

И вдруг, словно похмелье, черная волна нахлынула на нее. Одиночество. Все это время она не ощущала, как она одинока. В Питере был папа со своей смешной заботой, потом — Атос; и «бандиты» (для кого-то — бандиты, а для нее — безопасные и забавные человечки). Потом была всепоглощающая ревность, обида, страстная жажда мести… Плотность чувств с лихвой заменяла ей общение. Потом — радость встречи с домом, Алка, возвращение веры в любовь…

Сейчас — пустота. Пустота, пустота, пустота…

Это было ужасно глупо с ее стороны — вот так сидеть и упиваться своим одиночеством, и, наконец, она решила, куда сейчас отправится: в политех к Алке на занятия. И посоветуется с ней. Или посоветуется потом, а сегодня снова сходит с ней к ее ребятам в общежитие. Развеяться. А там — будет видно.

…Звонок возвестил об окончании пары, и из аудитории в коридор посыпались симпатичные молодые ребята. Это явно были совмещенные занятия нескольких групп: ребят было много. Нескольких она узнала, узнавали и ее кивали, приветливо улыбались.

Алка вышла одна из последних в сопровождении тоже знакомого Маше парня — того самого Сережи, который ухаживал за ней на той, памятной, вечеринке. "Очень характерно", — отметила про себя Маша. Алка с детства усиленно кокетничала именно с ЕЕ мальчиками. Они никогда не ссорились по этому поводу, ведь шансов у Алки «увести» мальчика практически не было, сама же она объясняла свое поведение так: "Просто, Машка, у тебя вкус хороший: только ты скажешь, что тебе мальчик нравится, смотрю, а он точно — классный…"

Увидев Машу, Алка обрадованно помахала рукой, а Сережа потупился. Маша внутренне усмехнулась: какие они все-таки дети.

— У нас еще пара, я тебе очень нужна? — спросила Алка, поравнявшись с ней.

— Да, у меня, кажется, неприятности.

— Ты в своем амплуа… Ладно, тогда я смываюсь, — Алка обернулась к Сергею. — Будь другом, устрой, чтобы на перекличке кто-нибудь за меня крикнул.

— Устрою, — вроде бы даже с облегчением тряхнул тот светлой шевелюрой и побежал догонять остальных.

— Что у тебя опять стряслось, пропащая ты душа? — накинулась Алка.

— Сейчас все расскажу. Где тут присесть можно?

— Деньги есть с собой?

— Смотря сколько.

— Тут прямо в корпусе кафе недавно открылось…

— Ну, на это-то хватит…

— Я всяко не «Форд» у тебя хотела попросить.

— Кто тебя знает. Хотя, если сильно попросишь…

— Ты уже достала своими барскими замашками. Пойдем.

…После рассказа Маши они довольно долго молчали, потягивая через соломинку коктейль. Неважный коктейль — отметила про себя Маша. За то — не дорогой.

— Знаешь, — начала наконец Алка, — когда мы от Леши шли, и ты не захотела исчезнуть, я тебя не понимала. Я привыкла думать, что ты живешь в Питере, что тут ты — в гостях… Но потом поняла: тебе, везде было плохо, дома ты — только здесь…

— Да нет, — перебила Маша, — иногда мне было очень хорошо…

— С ним, — кивнула Алка. — А знаешь почему? Потому что в нем твоя душа неприкаянная нашла хоть что-то стабильное. Домашнее. Ведь не влюбилась же ты в какого-нибудь пижона питерского, мало их там что ли?

— Хватает, — улыбнулась Маша, припомнив «Охту» и ее постоянных посетителей.

— Так вот. Он для тебя был частицей дома…

— Ну, не только…

— Не перебивай, дай договорить, — чуть повысила Алка голос, и Маша, кивнув, стала внимательно слушать ее.

— Из дома ты не сама уехала, тебя выперли. Отчим выпер. В Питере друзей настоящих ты себе не завела. И тут — Леша. Может быть, он для тебя и что-то большее, только лучше всего тебе было бы С НИМ и ЗДЕСЬ, понимаешь?

Маша кивнула:

— Да, ты, наверное, права.

— Короче, что я хочу сказать. Я поняла, почему ты не исчезла. Ты вернулась НАСОВСЕМ. Но тем, что ты устроила сегодня, ты себе это сильно усложнила.

Нельзя сказать, что Алка сообщила ей что-то новое, но она как бы упорядочила в машиной голове то, что она знала и раньше. И Маша была благодарна ей за это.

— И как мне быть дальше?

— К черту гордость. Нужно звонить в прокуратуру. Твоего Зыкова от дела отстранят, это факт…

— Да, он и сам сказал…

— Ну вот. А новый следователь поуважительней будет. И очень хорошо, что ты деньги не отдала. Нужно нанять самых лучших в городе адвокатов для тебя и для твоего Атосика. Тебе придется пройти через всю эту судебную волокиту, если ты действительно хочешь вернуться к спокойной жизни. Второй вариант — в бега.

— Нет. Меня больше устраивает первый. А насчет адвокатов, думаешь, это может помочь? Со мной-то проще, а вот Леша…

— Да там куча смягчающих обстоятельств! Его ведь тоже, как и тебя, использовали. И чем, к стати, дело кончилось: он пытался вырваться, ушел, не взяв ни копейки, а его «подельщики» приехали и ножом пырнули. За что? За то, что «завязал»… Чистосердечное признание, раскаяние, хороший адвокат, глядишь — три года строгого режима. Потом — за примерное поведение еще год скостят, останется два — как в армии. А то и вовсе под амнистию попадет…

Маша смотрела на подругу и поражалась.

— Откуда ты все это знаешь? Я помню, ты мечтала на юрфак поступить, но ведь не стала же.

— Потому и не стала, что всей этой ерунды объелась. "Открою кодекс на любой странице и не могу — читаю до конца…" Противно стало. Когда маленькая была, во всей этой уголовщине какая-то романтика виделась. А потом поняла: это же люди… Плохие люди.

К их столику кто-то подошел. Маша подняла голову. Сережа.

— Так и знал, что тут вас поймаю, — присаживаясь, сказал он.

Алка глянула на часы:

— Ни фига себе, всю пару проболтали.

— Пойдемте к нам, там сегодня опять какой-то сабантуй намечается, предложил Сергей.

— В связи?

— Двести лет граненому стакану, — плоско пошутил он.

— Ясно, — удовлетворенно кивнула Алка и обратилась к Маше: — Двинем?

Маша пожала плечами, хотя на самом деле чувствовала, что ей очень не лишним будет слегка развеяться. С этими ребятами она начинала чувствовать себя такой же маленькой, и это было приятно. Надо еще позвонить в прокуратуру… Да ладно, лучше сразу приду завтра. Тут она спохватилась:

— Я не одета…

— Так переоденься, — предложила Алка, — у тебя же платье с собой.

— Оно мнется сильно. Если только в общежитии погладить…

Сережа коротко оглядел ее с ног до головы. Сплошные джинсовые лохмотья.

— Отлично, — заявил он. — Не вздумай переодеваться. Так с тобой хоть разговаривать не страшно. А когда ты при параде, все просто цепенеют.

— Ого! — сделала большие глаза Алка. — А ты оказывается, мастер по части комплиментов!

— Я не волшебник, — в тон ей ответил он, — я только учусь.

Они засмеялись, и это явилось достойным началом последующей веселой оргии.

4

Домой возвращались втроем — Машу и Алку провожал Сергей.

Был первый час ночи, шли пешком — просто, чтобы проветриться: все трое, особенно юноша, были изрядно подшофе.

…Разворошить муравейник, находясь в нем. Оскорбить СИСТЕМУ своей неуязвимостью! Возможно, Андрей Васильевич Зыков и не был уж очень плохим человеком. Но его рапорт уже обсуждался в кабинете начальника. И можно понять тех, кто принял решение: да, девчонка, да — ничего уж ТАКОГО не совершила, но потенциально она несет страшную угрозу. Как орудие. Она уже была орудием в руках уголовников средней руки, а что будет, если она попадет в иные, более крепкие и жадные, руки? Бешеная собака тоже не виновата в своей болезни и по сути своей может быть даже очень милым псом. Но бешеную собаку пристреливают.

— Стоять! Руки за голову! — команда разорвала тишину ночи, когда ребята почти добрались до алкиного подъезда. Слепя, вспыхнули фары автомобиля.

Реакция сработала только у видавшей виды Маши: рухнув на асфальт (вовремя!) она, уже под грохот выстрелов, откатилась в сторону, в темноту. Хмель сняло как рукой.

Завизжала Алка. Краем глаза Маша увидела, как она и Сергей кинулись к подъезду. В них не стреляли. Стреляли в нее: пули ударялись об асфальт буквально в сантиметрах от нее. Она не успела испугаться. (Она не знала, что приказ был "уничтожить без предупреждения", а окрик "стоять!" был нарушением, глупой самодеятельностью исполнителей.)

Фары погасли, моментально потухли и огни в доме, но Маша успела заметить, что машина МИЛИЦЕЙСКАЯ и была просто поражена этим. Но инстинкт и тренировка (не раз они с Атосом моделировали подобную ситуацию) делали свое дело: ни секунды она не оставалась на месте — то, вскакивая, перебегала зигзагами с места на место, то, упав, откатывалась в сторону.

Наконец, она добралась до дома напротив и, шмыгнув за угол, припустила во всю прыть. Пальба тут же прекратилась. Взвыли двигатели машины.

Знакомые с детства проулки спасали ее. Глаза привыкли к темноте. Перебравшись через штакетник, она хотела обогнуть деревянный домик (таких в центре города осталось совсем немного) и заранее опасалась двух собак, которые жили в этом дворе. Но неожиданно оказалось, что нет не только собак, но и самого дома. На его месте — стройка, только-только возведен первый этаж.

С сердцем, бьющимся как молот, Маша по деревянному трапу вбежала в корпус. Тьма тут была кромешная, и она на ощупь добралась до лестницы. Присела на ступеньку и отдышалась.

Итак, снова вне закона. На нее объявлена охота. Именно ОХОТА! Ее пытались расстрелять — без суда и следствия. Неужели у них не дрогнула рука? Неужели они не удивились такому заданию — не найти, не поймать, а просто-напросто убить безобидную на вид и безоружную девушку? Или как раз поэтому пули и не достигли цели? Формально подчинившись, кто-то кто решил не брать грех на душу. И оклик, возможно, был не случайной ошибкой.

Но что же теперь делать? Без родителей, без дома, без друзей, без права на жизнь. Отчаяние не давало ей сосредоточиться.

Она не позволила себе впасть в панику. Добраться до аэропорта, взять из камеры хранения деньги и лететь ближайшим рейсом куда угодно. Она сумела успокоиться настолько, что подумала даже о том, что часть денег нужно будет оставить, потом позвонить Алке и, назвав номер ячейки и шифр, попросить ее нанять адвоката для Атоса.

Что Алка сделает это, Маша не сомневалась: ведь они подруги. И за работу она получит: денег нужно оставить побольше, все что сверху — Алке.

Ее мысли оборвала прозвучавшая неподалеку милицейская сирена. Маша вздрогнула, но тут же подумала, что та машина, которая ищет ее, вряд ли стала бы оповещать о своем приближении. Или ВСЯ милиция города разыскивает ее, чтобы убить? Маловероятно. В такой беспредел она поверить не могла.

И правильно. Дело обстояло иначе. Всем сотрудникам милиции был дан ее словесный портрет, но при обнаружении они не должны были ни задерживать ее, ни, тем паче, стрелять. Только сообщить. И уж тогда к месту помчится «машина-убийца» с особо доверенными людьми.

…Поймать частника до аэропорта не составило труда, с собой у нее было еще довольно много денег. Водитель — парень в очках — всю дорогу молчал, то ли думая о своем, то ли слушая музыку.

Ей дико повезло, что прямо перед ними к стоянке напротив центрального входа аэровокзала подошел «Икарус-экспресс», и они вынуждены были остановиться чуть поодаль.

— Доллары возьмешь? — спросила Маша. (Российские деньги лучше поберечь.)

Парень кивнул.

Прикинув плату за проезд по курсу, она расплатилась и вышла. И тут же, через стеклянные стены увидела у входа в ярко освещенный холл группу милиционеров. Происходило что-то вроде таможенного досмотра.

Дверца автомобиля была еще приоткрыта, и Маша юркнула обратно.

— Поехали назад.

— За доллары? — вроде бы даже не удивившись, спросил парень.

— Yes.

Он угрюмо усмехнулся и пошел на разворот, как раз мимо стеклянных дверей ("Икарус" уже отъехал). Маша моментально сползла с сидения и выбралась обратно только за пределами аэропорта. Ее невозмутимый водитель не повел и бровью, только зачем-то погромче сделал магнитофон, словно хотел, чтобы ее не только не увидели но и не услышали.

Заморосил дождик, и освещенная фарами дорога ярко заблестела.

Куда теперь? На вокзал? Что толку, там, конечно же тоже «досмотр»… А может это и не ее вовсе ищут? С чего это она возомнила? Но нет, интуиция подсказывала ей, что ищут именно ее. А проверять — не стоило.

Единственная возможность скрыться из города — по автотрассе. Не перекрыли же они все дороги.

Она посмотрела на водителя. Спросила:

— А в Новосибирск поедем?

Парень удивленно покачал головой. Потом спросил:

— Сколько?

Маша прикинула, какой суммой она сейчас располагает, разделила ее пополам и назвала число.

Парень присвистнул: цена была очень хорошая.

— Утром, — предложил он.

Это было бы правильно, но где переждать ночь?

— Сейчас, — не согласилась она.

— Гнать всю ночь, — предостерег парень.

— Поедешь или нет? — Маша не скрывала раздражения.

— Ладно. — Парень помолчал. — Только ко мне заедем. Возьму жратву и бензин, на заправках сейчас не всегда бывает.

— Я вооружена, — зачем-то предупредила Маша, к тому же соврав.

— Я — тоже, — невозмутимо ответил он.

…Остановились возле девятиэтажной малосемейки.

— Пойдем со мной, поможешь, — позвал парень, выходя. — Да не стесняйся, я один живу.

Маша засомневалась-было, но он резонно заметил:

— Я тебя в машине не могу оставить. Вдруг угонишь. Кто тебя знает.

Она хотела обидеться, но почему-то у нее это не получилось.

Поднялись на третий этаж, вошли в квартиру. Хозяин заглянул за дверь, извлек оттуда огромную канистру и поставил перед дверью. Потом достал и положил туда же какой-то объемистый сверток.

— Спальный мешок, — пояснил он. — На всякий случай.

— Один?

— Я и так обойдусь, — усмехнувшись, ответил он. Потом заглянул в холодильник. Предложил:

— Слушай, давай хотя бы поедим, что ли?

Есть хотелось безумно: бутерброды со студенческой вечеринки были уже не актуальны.

— Давай, — согласилась она и разулась. — Где руки помыть?

— Вот, — он зажег свет в малюсеньком совмещенном санузле с сидячей ванной.

Маша взглянула на себя в зеркало. Мама родная! Перекатывание по земле не прошло даром. Гаврош какой-то.

Когда она, сполоснувшись и слегка приведя себя в порядок, вышла, он мельком глянув на нее, флегматично заметил:

— Ух ты. А это, оказывается, девушка. — Он нравился ей все больше. И запах яичницы тоже нравился — Садись, готово. Меня Игорь, к стати, зовут.

— Мария.

— "Просто Мария"? — улыбнулся он.

— Ага. Только кепочку забыла.

Они принялись за еду.

На краю стола Маша увидела книжку, лежащую обложкой вниз, взяла, перевернула. "Малыш и Карлсон, который живет на крыше".

— Это ты, что ли, читаешь?

— Ну, — пробурчал он, жуя.

— Не поздновато?

— Ничуть. Любимая книжка. Да!.. — Игорь, не вставая, дотянулся до дверцы холодильника и извлек початую бутылку "Слънчева бряга". — Давай-ка, для аппетита. — И он налили ей рюмочку.

— А ты?

— Я за рулем.

Маше стало слегка совестно перед ним. А еще — отступило чувство опасности. Поэтому она сказала:

— Слушай, вообще-то, если я у тебя могу переночевать без… глупостей, то утром поедем.

— Случилось чудо! Друг спас друга! — произнес он дурашливым «карлсоновским» голосом. А затем — нормальным: — А то выпить страсть как хочется.

Он поднялся и достал из пенала вторую рюмку.

— Буду спать на раскладушке.

…После ужина Маша снова отправилась в ванную, чтобы на этот раз основательно принять душ.

— Там халатик махровый, можешь одеть, — крикнул Игорь, моя посуду.

Когда она вышла, он курил на кухне.

— Ложись, я постелил.

— Сбросив халатик, она забралась в постель и потянулась от удовольствия. Она чувствовала бы себя счастливой, если бы не острая заноза одиночества.

Вошел Игорь и принялся греметь, разворачивая раскладушку.

— Может, не надо? — неожиданно для себя сказала Маша.

— Что?

— Не надо раскладушки.

Он помолчал, снял зачем-то очки и посмотрел на нее беззащитным близоруким взглядом. Потом сказал неуверенно:

— Вообще-то, это не в моих правилах…

— И не в моих.

— Хорошо. Исключения только подтверждают правило. — Он принялся сворачивать раскладушку обратно.

— "Хорошо", — передразнила она. — Его еще уговаривать надо.