Королева пламени

Рассказ Вернье

В отличие от моего первого путешествия на этом корабле, теперь мне выделили каюту. Ее раньше занимал первый помощник, погибший в битве при Зубах. Капитан громогласно объявил поредевшей команде, что еще не отыскал достойной замены и каютой могу пользоваться я, поскольку никто из этих псов не достоин такой чести. Но приятная перспектива удобства была испорчена тем, что капитан настоял на моем пребывании в одной каюте с моей бывшей госпожой.

— Писец, она твоя, — грубо бросил он. — Ты ее и охраняй.

— С какой стати? — возразил я и указал на океан. — Умоляю, скажите, куда она могла бы сбежать?

— Она может повредить корабль или броситься к акуле на обед, — пожав плечами, ответил капитан. — Так или иначе, она — твоя ответственность, а у меня нет лишних людей, чтобы за ней присматривать.

Когда за нами грохнула дверь, пленница заметила:

— Кровать такая маленькая. Но я не прочь разделить ее.

Я указал на угол каюты:

— Госпожа, ваше место там. Если будете вести себя тихо, выделю вам одеяло.

— А если не буду? — спросила она и демонстративно уселась на койку. — Вы меня выпорете? Сломите мою волю жестокими пытками?

Она улыбнулась. Я подошел к маленькому столику, вделанному в стену под иллюминатором, вытащил из сумки свиток и сказал:

— На корабле есть дюжина крепких мужчин, которые с радостью предоставят вам желаемое.

— Я не сомневаюсь в этом. Вы будете смотреть? Мой дорогой муж любил смотреть, как порют рабынь. При том он удовлетворял себя сексуально. Милорд, вы хотите поступить так же?

Я вздохнул, подавил желание огрызнуться и взялся за свиток. А, это же «Иллюстрированный каталог воларской керамики». У брата Харлика изящный, но невыносимо витиеватый почерк. Я недовольно заворчал. Ну как можно даже почерк сделать напыщенным и высокомерным? Правда, хотя я и не выношу брата Харлика, должен признать: рисует он великолепно, иллюстрации безукоризненно точны. Первая изображала охотничью сцену давностью в полторы тысячи лет: нагой копьеносец преследовал оленя в сосновом лесу.

— Керамика, — заглянув через плечо, констатировала Форнелла. — Милорд, вы считаете, что происхождение Союзника запечатлено на горшках?

— Когда изучаешь эпохи, не знавшие письменности, декоративные иллюстрации могут дать очень много ценных сведений, — не отрывая взгляда от свитка, пояснил я. — Если подскажете мне другой источник, буду чрезвычайно благодарен.

— Насколько же? — придвинувшись ко мне и мягко дохнув в ухо, спросила она.

Я покачал головой и вернулся к свитку. Она рассмеялась, отошла.

— Вы и вправду совсем не питаете интереса к женщинам?

— Мой интерес к женщинам сильно зависит от них самих, — продолжая рассматривать свиток, заметил я.

Я увидел новые сцены охоты, ритуальные обряды, богов, диковинных существ.

— Я могу помочь, — предложила она. — Я хотела бы, честное слово.

— Почему? — обернувшись, спросил я и посмотрел ей в глаза.

Похоже, она не кривила душой.

— У нас впереди долгое путешествие. И, что бы вы ни думали о моих мотивах, успешность вашей миссии — в моих интересах.

Я посмотрел на очередной рисунок: нагие любовники кувыркаются перед огромной обезьяноподобной тварью, раскрывшей пасть и выдыхающей пламя. Надпись под рисунком гласила: «Фрагмент кетианской керамики, доимперский период».

— Когда в точности воларцы оставили своих богов? — спросил я.

— Задолго до моего рождения и до рождения моей матери. Но она всегда любила изучать историю и очень хотела, чтобы мы знали прошлое нашей величайшей империи.

Мы вышли на палубу, уселись на баке, Форнелла говорила, а я записывал. Капитан заворчал, но ничего нам не сказал, команда нас игнорировала, только пара человек злобно поглядывали на Форнеллу.

— Теперь империя говорит на одном языке, а эдиктам Совета внемлют жители и больших городов, и последнего захолустья. Но так было не всегда.

— Я знаю, что вашу империю создали войной, — сказал я. — А вернее, не одной войной, а многими, продолжавшимися три века.

— Именно так, — согласилась Форнелла. — Но, хотя эпоха объединения оставила нам империю, настоящее единство еще долго не давалось нам. По стране ходило слишком много различных монет разных достоинств. Было слишком много народов, говорящих на разных языках. И непомерное количество богов. Моя мать часто повторяла, что за деньги люди могут драться и убивать, но умирать они согласны только за бога. Чтобы выжила империя, нужно было воспитать преданность ей, прежде направленную на богов. И потому войны начались снова. Некоторые называют их «Войнами притеснений», но имперские историки обозначают весь период термином «Великое очищение» — шестьдесят лет крови и мук. Опустошались целые провинции, бросились наутек целые народы — иные в северные горы, иные за море, чтобы основать новые государства, свободные от притеснений. Мы потеряли многое — но именно тогда мы выковали настоящую империю, именно тогда мы превратились в нацию рабовладельцев. Конечно, рабы у нас были всегда, в особенности в старой Воларии, но тогда их появилось множество: завоеванных за отказ расстаться со старыми богами, забитых, запуганных, живущих невежественной рабской жизнью, чтобы спустя несколько поколений подчистую забыть о прежней. Чтобы справиться с таким количеством рабов, требовалась совершенная организация — и колоссальная жестокость. Я часто думала о том, что именно эти свойства Союзник нашел в нас привлекательными. В конце концов, нас выбрали неспроста.

— Вы знаете, когда он впервые явил себя?

— Я не знаю, мужчина ли Союзник и вполне ли он человек. Мама рассказала мне о временах четыре столетия назад, когда империя была в особенности сильна своим единством. Мы постоянно воевали с альпиранцами, а тогда войны стали масштабнее, в битвах сражалось больше солдат, кампании затягивались на годы. Победа упорно не давалась нам. В конце концов альпиранцам надоело, они сами пошли в поход на нас и за несколько месяцев захватили южные провинции. Кризис имеет свойство открывать нужные таланты, и тогда возвысился молодой генерал из южного города Миртеска. Он предложил несложные, но радикальные перемены и буквально перевернул наш мир. Если наши рабы могут строить города и возделывать поля, отчего бы им и не повоевать за нас? И вот, пользуясь его прозрением, мы создали варитаев и куритаев. Гениальная тактика, безжалостный расход солдат-рабов — и наш генерал заслужил бессмертную славу тем, что отогнал альпиранцев. Его славили во всех концах империи, в его честь воздвигали статуи, величайшие ученые и поэты слагали оды, чтобы запечатлеть его удивительную жизнь.

Форнелла умолкла и лукаво улыбнулась, но в глазах появились тоска и боль, каких я раньше у нее не видел.

— А его жизнь и вправду оказалась удивительной. Наш молодой генерал и остался молодым. Его офицеры старели и чахли, а он не менялся.

— Он был первым, — заметил я.

— Именно так. Первым воларцем, благословленным Союзником. Первым, к кому, полагаю, Союзник послал совращения ради своего слугу. Но генеральские дары не ограничивались умением подчинить себе раба так, чтобы он дрался и умирал по команде господина. Генерал получил и ценнейший, самый главный для человека дар. Именно от генерала — само собой, по разрешению Союзника — Совет узнал о тайне вечной жизни. Со временем весь Совет подчинился Союзнику. Генерал сделался глашатаем Союзника на Совете, сначала он вел себя мягко, увещевал, а не приказывал, направлял, намекал на великую роль, предназначенную империи. С годами поведение генерала становилось все безумнее. Моя мать однажды встретила его на званом ужине в его честь. Как вы понимаете, моя семья очень богата и занимала места в Совете с первых дней его существования. Я спросила мать о генерале, и та, смеясь, ответила, что он совершенно полоумный. Но его дочь, по слухам, гораздо хуже.

— Дочь? — удивленно спросил я.

Форнелла плотней закуталась в шерстяную шаль, зябко поежилась.

— Да, его дочь. Я однажды встретила ее. Поверьте, одного раза более чем достаточно.

— Генерал с дочерью подобны вам? Они еще живы?

— Проходили века, генеральское безумие росло, жажда победы над альпиранцами превратилась в манию и привела к ужасному поражению. К тому времени Совет состоял лишь из тех, кто получил благословение Союзника. Он через своих слуг сообщил, что славной карьере генерала требуется срочное завершение. И тогда главный убийца Совета обеспечил желаемое. А если королева говорит правду, этот убийца скончался вместе с королем Мальцием.

— Так что, дочь генерала убила своего отца?

— Милорд, она убила несметное количество людей по всему миру. Если нам повезло, она навсегда покинула его. Но в последнее время везение становится все более редким товаром.

— Ваша мать еще жива? Она тоже приняла благословение Союзника? — спросил я.

Форнелла покачала головой, заглянула мне в глаза, тепло улыбнулась.

— Нет. Она состарилась и умерла, хотя я умоляла ее присоединиться ко мне в новой эре бесконечной жизни. Моя мать одна знала истинную природу наших отношений с Союзником, хотя никто не хотел ее слушать. Моя мать знала, что именно притянуло Союзника.

— И что же?

— Власть. Потому первыми из Совета были избраны не самые богатые, но самые влиятельные и сильные. Раздача благословений не произошла быстро, дар получал один человек в несколько десятков лет, и потому выбор казался случайным капризом существа, для нас почти неотличимого от бога. Но моя мать прожила долго и увидела, что к чему. Каждое благословение увеличивало власть Союзника над нами, каждый дар все более превращал нас в слуг. В последний раз, когда меня допустили к ней, я услышала от мамы лишь одно слово — а затем мне запретили появляться в ее доме. Маме тогда было девяносто, она казалась кучкой обернутых сухой кожей костей на огромной кровати. Но ее разум оставался по-прежнему острым, а глаза — проницательными и живыми. Говорила она чуть слышным шепотом, но я отчетливо различила то слово и тогда посчитала его прощальным ругательством озлобившейся, разобиженной старухи.

Форнелла замолчала, посмотрела на юг, где у горизонта виднелась полоса тяжелых туч. Нам предстояла беспокойная ночь. Хотя какой тут покой, бок о бок с Форнеллой?

Ветер трепал ее волосы, и я заметил в них больше седины.

— Всего одно слово, — повторила Форнелла. — Рабыня.

Как я и ожидал, спокойно поспать не удалось. К ночи море разволновалось, дождь хлестал мутное стекло иллюминатора, ветер выл в сотнях корабельных щелей. Форнелла лежала на спине, дышала медленно и размеренно. Я примостился на боку, лицом к стене. Я снял обувь, но помимо того был полностью одет. Форнелла же сбросила одежду без малейшей тени смущения и скользнула в постель рядом со мной. Мы почти час пролежали молча, лишенные отдыха бурей и нашей странной ситуацией.

— Милорд, вы ненавидите меня? — наконец спросила пленница.

— Ненависть требует страсти, — ответил я.

— «Песни золота и пыли», стих двадцатый. Не признак ли тщеславности — постоянно цитировать себя?

— Как я сообщил в предисловии, этот стих основан на древней оде западных горных племен.

Женщина тихонько рассмеялась.

— Ах, значит, я не бужу вашей страсти? Но это и не удивительно, учитывая ваши предпочтения. Но женщине, привыкшей к мужскому обожанию, все равно немного обидно.

Она зашевелилась, повернулась на бок.

— Так кто он? Человек, которого, как вы говорите, любили?

— Я не стану обсуждать это с вами.

Должно быть, она уловила что-то в моем голосе и потому испустила картинно тяжелый вздох перед тем, как снова взяться за меня.

— Может, у меня все же есть кое-что, способное разжечь вашу страсть. По крайней мере, страсть к познанию. Крупица знания о Союзнике.

Я скрипнул зубами, подумал, что вполне могу возненавидеть ее, и повернулся. Она лежала, уперев руку в подушку, сумрак скрывал все, кроме глаз.

— Ну так расскажите.

— Имя.

Я сел, спустил ноги с кровати.

— Селиесен Макстор Алюран.

Я ожидал грубого жестокого смеха, но женщина спокойно и раздумчиво проговорила:

— Надежда Альпиранской империи, разбитая тем самым человеком, который уничтожил войско моего дражайшего мужа. У моего народа нет понятия судьбы. Представление о невидимых силах, гнущих твою жизнь за твоей спиной, чуждо людям, очистившимся от суеверий. Но я временами задумываюсь…

Ее теплая нагота коснулась моей спины, голова легла на плечо. В том, как Форнелла прижалась ко мне, не ощущалось похоти — лишь желание сблизиться.

— Досточтимый сэр, я скорблю о вашей потере, — произнесла пленница на церемониальном альпиранском. — Мой брат дольше всех состоит в правящем Совете Воларии и потому лучше всех знает интриги и ухищрения Союзника. Но даже он не видит их истинной природы, настоящего предназначения. Так вот, он говорил, что слуги Союзника многократно рассказывали про человека, не подвластного годам, как и мы, — но не в рабстве у крови Одаренных. Этот человек прожил намного больше обычной жизни и не раз обошел весь мир от края до края. Я уже говорила, что Союзника влечет сила. Но разве есть что-то сильнее победы над смертью?

— Союзник ищет этого бессмертного?

— Ищет, но так и не отыскал.

— А у этого бесконечного человека есть имя? — поинтересовался я.

— Их тысячи. Он меняет их, проживая жизни, переходя из страны в страну. Одна из тварей Союзника, которую называют Посланником, поймала запах бессмертного в Объединенном Королевстве. Он звал себя Эрлин.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Лирна

Она не сразу отыскала место, где был ее сад. Рабы расчищали площадь под архитектурные амбиции Дарнела, и остались лишь кирпичные бордюрчики да клочки голой земли там, где когда-то росли цветы. Но любимая скамья уцелела, хотя и немного почернела. Королева села и окинула взглядом оскверненные останки любимого убежища. Сюда Лирна когда-то привела Ваэлина. Из-за неуклюжей интриги он возненавидел принцессу, а она усвоила полезный урок: есть те, кто способен видеть сквозь любую маску. Здесь Лирна провела восхитительные часы с освобожденной из Блэкхолда сестрой Шерин. Искренняя, глубокая доброта сестры и острый ум почти целиком развеяли ревность Лирны. Она нашла вспыхнувшую дружбу приятным новым ощущением в жизни, и, когда Шерин отплыла в Линеш, Лирна перестала ходить в сад. Укрытый дворик уже не был уютным пристанищем, он сделался просто заброшенным уголком дворца, где одинокая женщина лелеяла цветы и интриги в ожидании смерти отца.

— Лирна!

Королева опомнилась как раз в тот момент, когда перед ней выросла высоченная лоначка. Ее руки сдернули Лирну со скамейки, подняли, придавили к себе так, что бедная Лирна заболтала ногами в воздухе. Рядом затопали сапоги, вылетая из ножен, скрежетнул меч.

— Дикарка, немедленно отпусти нашу королеву! — прорычал Илтис.

Давока не обратила на него внимания, стиснула Лирну еще раз до хруста костей, отпустила, сжала ее голову ладонями и широко улыбнулась. Лирна раньше никогда не видела ее улыбки. Пальцы лоначки коснулись лица королевы, прошли от бровей до быстро растущих рыже-золотых локонов.

— Сестра, я думала, что потеряла тебя. Мне говорили, ты горела.

— Да, я горела. Я и сейчас горю, — сказала Лирна, схватила ладони Давоки, поцеловала их, затем кивнула страже.

Удивленные Илтис с Бентеном сунули мечи в ножны, поклонились и ушли. Лоначка отступила на шаг, немного смущенно и даже с тревогой посмотрела на Лирну и заговорила на языке Королевства:

— Брат Френтис, он…

Лирна отвернулась. Давока замолчала, глядя на внезапно посуровевшее лицо королевы. После прибытия Лирна многое слышала о знаменитом Красном брате. Ваэлин прямо у трапа заговорил о Френтисе. За него страстно молила аспект Элера, о помиловании скупо попросил брат Соллис. Каждому Лирна дала одинаковый ответ. Его же услышала и Давока.

— Правосудие свершится должным образом.

— Мы дрались вместе в лесу перед тем, как он сгорел, — сказала Давока. — Мы с Френтисом горины. Он настолько же мой брат, насколько ты — сестра.

В памяти Лирны всплыли красные слезы воларской женщины, страшная боль, когда вспыхнули волосы…

Королева закрыла глаза, ощутила ветер кожей — гладкой, исцеленной. И подумала о том, что кожа исцелилась, но разум — нет. Накануне вечером Лирна стояла у погребального костра Алюция. В краткой речи она назвала погибшего мечом Королевства и объявила его герб: перо и чаша с вином. Если бы Алюций слышал, он бы оценил шутку. Вышла сказать прощальные слова и госпожа Алорнис — бледная, спокойная, но из ее глаз лились слезы. Брат пытался успокоить ее, положил руку на плечо.

— Алюций Аль-Гестиан, — ясно и громко заговорила она, но сбилась и продолжила тихо, запинаясь: — Его бы многие назвали… назвали героем, а другие — поэтом… — Она смущенно улыбнулась. — И, быть может, он слишком любил вино… но я всегда буду звать его… просто другом…

Лакрилю Аль-Гестиану позволили присутствовать на погребении сына. Закованный в цепи отец молча и безразлично смотрел на пылающий костер. Лакриль не захотел говорить, и на его глазах не было слез. Лирна позволила ему стоять, пока костер не рассыплется углями, а затем его отвели в подземелья, заполненные предателями, ожидающими королевского правосудия.

Правосудие.

Костер задымил и скрыл лицо Алюция, пощадил взгляд королевы, не дал увидеть, как обгорает плоть.

«Мой старый друг, какое же правосудие я дала бы тебе? — спросила себя королева. — Ведь ты шпион, предатель Королевства, а теперь герой освобождения Варинсхолда. Отец бы устроил красочный спектакль королевского милосердия и прощения, выждал бы приличное время, а затем отправил бы одного из особо талантливых подручных устроить герою несчастный случай. Алюций, я бы поступила гораздо злее: заставила бы тебя следовать за мной, наблюдать, как справедливая кара постигает врагов. И за это, мой поэт, ты бы возненавидел меня».

Наверное, облака расступились, потому что она ощутила кожей тепло. Как приятно — и волосы, наверное, сияют рыжим золотом. Тогда, в море, на «Морской сабле», солнце приносило лишь боль и слезы. Память о них жива. Исцеление — разве оно и вправду было? Можно носить маску, но лицо под ней останется прежним.

Лирна открыла глаза и вдруг заметила пробивающийся между расколотыми плитами маленький желтый цветок. Она присела, коснулась пальцем лепестков.

— Зимоцвет. Самый верный признак смены сезона. Сестра, лед и снег приносят тяготы — но и передышку. Сквозь зимние штормы не пройдет никакой корабль.

— Думаешь, они придут снова, когда успокоится океан? — спросила Давока.

— Конечно. Эта война еще далеко не окончена.

— Тогда ценен каждый меч и каждый союзник.

Лирна снова посмотрела на зимоцвет и подавила желание сорвать его. Со временем нужно будет разбить здесь новый сад, но уже без стен. Лирна встала, посмотрела Давоке в глаза и заговорила на церемонном лонакском:

— Служительница Горы, мне нужно твое копье. Поднимешь ли ты его ради меня? Подумай же, прежде чем ответить, ибо дорога далека и ты можешь не вернуться под Гору.

— Сестра, мое копье — твое, и сейчас, и всегда, — без колебаний ответила Давока.

Лирна поблагодарила, подозвала Илтиса и Бентена.

— Тогда познакомься со своими братьями. И попытайся не убить лорда Илтиса. Он иногда не очень сдержан.

Карлин Аль-Джервин попытался выпрямиться, насколько ему позволял искривленный позвоночник. Лирна помнила его жизнерадостным круглопузым толстяком с сияющей плешью. Лорд Карлин не страдал раболепием, как многие его собратья по благородству, и не любил оставаться при дворе дольше, чем того требовали дела. Однако рабство и тяжелый труд лишили его и брюшка, и радости. Щеки впали, ввалились глаза, но королевский взгляд Карлин встретил твердо и с достоинством. Его дочь была не так привычна ко двору, переминалась с ноги на ногу, стоя перед троном на изрядном расстоянии от отца. Госпожа Иллиан явилась в одежде охотника: штанах из оленьей шкуры, легкой хлопковой блузе в зеленых и коричневых пятнах, чтобы маскироваться в лесу, — а волосы ее были подстрижены так, чтобы не падали на глаза. Один кинжал торчал в ножнах на щиколотке, второй — на запястье. Но, несмотря на боевое оружие и одежду, госпожа Иллиан казалась совсем ребенком. Она ежилась под взглядами, старалась не смотреть отцу в глаза. За ней стояли брат командор Соллис и Давока. А за лордом Карлином не стоял никто.

Лирна быстро избавилась от кричащей пошлости, водруженной Дарнелом вместо трона, поставила для себя простое кресло с прямой спинкой, найденное в уцелевшем купеческом доме. И теперь наслаждалась объемом подушек под королевским задом. Лирна уже четыре часа слушала просителей и до глубины души поразилась мелочности и недалекой злобе людей, которым посчастливилось пережить страшное нашествие. Люди жаловались на вороватых соседей, уже сгинувших без следа, хотели вернуть собственность, уже превратившуюся в пепел, просили возвратить статус лорда, и прочее, и прочее. Вся эта ерунда только отбирала терпение и силы королевы. Но не все просьбы были мелочными, не все проблемы — легко решаемыми.

— Брат Соллис, вы должны признать, что аргументы лорда Аль-Джервина имеют под собой почву, — заметила королева. — Это все крайне необычно.

— Ваше величество, простите меня, но я сомневаюсь, что теперь в Королевстве хоть что-нибудь можно назвать обычным, — с характерной скрипучей хрипотцой сказал брат Соллис.

— Мои знания о Шестом ордене едва ли велики, но, как мне кажется, за всю историю в его рядах не было женщин. И разве рекрутов не набирают в более раннем возрасте? Обстоятельства иногда вынуждают нас пренебречь традицией, но теперь мы говорим о весьма радикальном шаге.

— Ваше величество, правила ордена позволяют набирать рекрутов старшего возраста. Например, брат Ренсиаль до прихода к нам был капитаном Королевской конницы. Что же касается пола госпожи Иллиан, так война дала много примеров в пользу того, что уложения, касающиеся женщин, нуждаются в пересмотре.

— Ваше величество, неужели вы позволите пренебречь нашими законами? — вопросил лорд Аль-Джервин, снова уставившись на Иллиан. — Шестой орден не может отнять у человека дочь.

— Они не забирают меня силой! — запальчиво воскликнула Иллиан, но покраснела и потупилась. — Ваше величество, я прошу прощения…

— Госпожа Иллиан, вы действительно хотите вступить в Шестой орден?

Девушка вдохнула, посмотрела на королеву, ответила четко и ясно:

— Да, ваше величество.

— Вопреки возражениям отца? Его вполне обоснованным опасениям за вашу безопасность?

Иллиан печально посмотрела на отца и негромко проговорила:

— Ваше величество, я люблю своего отца. Я долго считала его мертвым. Обнаружить его живым в освобожденном городе — это настоящее радостное чудо для меня. Но я уже не та дочь, которую он потерял, и не могу стать прежней. Война сделала меня другой, привела к тому, что, как я искренне верю, и предназначили для меня Ушедшие.

— Да она же дитя! — побагровев, воскликнул Аль-Джервин. — По законам Королевства ее положение и возможности определяю я — вплоть до ее совершеннолетия!

Лирна посмотрела ему в глаза, он затрепетал, но не потупился, прошептал чуть слышно: «Ваше величество…»

— Милорд, госпожа Давока многое рассказала мне о вашей дочери. Судя по всему, ваша дочь героически и успешно сражалась ради свободы нашего Королевства и воздала заслуженную кару множеству врагов. Как того требуют уложения Шестого ордена, она получила рекомендации уважаемых добропорядочных людей, и брат Соллис согласен принять ее помимо испытаний и древних традиций за ее очевидные таланты и отвагу. Несомненно, в качестве сестры госпожа Иллиан принесет еще бóльшую пользу Королевству и Вере. Вы же, милорд, насколько мне известно, провели войну, изготовляя декорации для предателя Дарнела.

Аль-Джервин вздрогнул, но взял себя в руки и заговорил ровным, спокойным голосом:

— Ваше величество, я слышал, что вы тоже попали в рабство к врагам. Если так, то вам известен стыд исполнения ненавистного ради выживания.

— Милорд, следите за словами, — процедил шагнувший вперед Илтис.

Аль-Джервин скрипнул зубами и продолжил медленно, хрипло, перебарывая страх:

— Ваше величество, у меня больше нет дома, состояния и гордости. У меня осталась только моя дочь. Я молю вас решить согласно старым законам и не дать моей дочери совершить безумное.

«А ведь это не ущемленная гордыня, — подумала Лирна. — Он просто боится за ее жизнь. Он — добрый человек, строитель с умениями, которые очень понадобятся в мирное время».

Она посмотрела на Иллиан. Та сверкнула идеально белыми ровными зубами, усмехнувшись в ответ на ободряющую улыбку Давоки.

«Она красива, как ястреб, — подумала королева, — а мне сейчас больше нужны ястребы, чем строители».

Лирна указала жестом одному из трех присутствовавших писцов, чтобы записывал Королевское слово.

— Моей властью я лишаю вас всех титулов и званий и лишаю вашего отца права распоряжаться вами. Теперь, как свободный житель королевства, вы вольны избирать любое поприще, доступное вам в рамках закона.

К удивлению Лирны, зала совета осталась почти нетронутой, лишь в западной стене зияла изрядная дыра. Ее прикрыли гобеленом, колыхавшимся на ветру. Вопреки традициям, Лирна призвала двух выживших аспектов на совет, формально назначив аспекта Элеру министром королевских работ, а Дендриша — министром юстиции. Ни отец Лирны, ни ее брат не назначали аспектов на официальные должности. Многие задумались над новшеством — и многие одобрили его.

Отец Лирны как-то сказал о Вере и ее слугах: «Не позволяй им ни на дюйм больше необходимого. Я привязал к ним трон, чтобы завоевать и удержать Королевство, но, если бы я мог, я бы иссек их, будто отсохший орган». Однако Лирна чувствовала, что время показало совсем другое. Обличительные речи аспекта Тендриса, направленные против брата, терпимо относившегося к Отрицателям, принесли много вреда Королевству, но силу Тендриса умаляла близость других орденов к королевскому дому. Ошибка отца была не в том, что он приблизил ордены. Ему следовало приблизить их гораздо сильнее.

— Как и в Варнсклейве, каждый день прибывает все больше людей, — доложил брат Холлан, сидящий по левую сторону от Лирны. — Гражданское население Варинсхолда сейчас около пятидесяти тысяч. Мы ожидаем удвоения за месяц.

— Мы сможем прокормить их? — спросил Ваэлин.

— При тщательном планировании, если не прервутся поставки от наших альпиранских друзей и привоз провианта из Нильсаэля стараниями лорда фьефа Дарвуса. Зимой будет тяжело, но с голоду не умрем.

— Милорд, как дела в армии? — спросила Лирна у Ваэлина.

— С новыми рекрутами, рыцарями барона Бендерса и простолюдинами к концу года у нас наберется восемьдесят тысяч.

— Нужно больше, — заключила Лирна и сказала лорду-маршалу Травику: — Завтра я выпущу эдикт о призыве, и все подданные пригодного для военной службы возраста будут записаны в королевскую гвардию. Милорд, ваша задача — натренировать их.

Лирна обратилась к Риве:

— Миледи, эдикт распространится на все фьефы. Надеюсь, вы не станете возражать?

Госпожа правительница сохранила хладнокровие, но Лирна видела, что Рива тщательно подбирает слова для ответа.

— Ваше величество, я лично — нет. Многие мои люди, пострадавшие от воларцев, — тоже. Но в Кумбраэле остались не затронутые войной углы, где еще живет старая злоба.

— Я надеюсь, слова Благословенной госпожи рассеют неприязнь, — сказала Лирна. — Госпожа Рива, возможно, вам стоит на время вернуться домой. Пусть ваши люди увидят вас, услышат повесть о ваших подвигах. Такое весьма воодушевляет.

«Никогда ни тени недовольства, — заметила про себя Лирна. — Но почему тогда она будит во мне такую тревогу?»

Королева решила поразмыслить об этом потом и повернулась к Щиту:

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, пожалуйста, сообщите мне о своих силах.

В последние дни неизменная усмешка Щита пропадала, когда он говорил с королевой. Он, казалось, даже избегал ее взгляда.

— Ваше величество, у нас около восьмисот кораблей разного вида и рода. Мы захватили немало воларских торговцев, но приближаются зимние шторма, моря пустеют.

— Достаточная сила для того, чтобы отразить любое нашествие, — заметил граф Марвен. — Лучшие моряки в мире. И мы сможем подготовиться заранее.

— Сколько солдат могут увезти восемь сотен ваших кораблей? — спросила королева.

Щит озадаченно нахмурился и ответил осторожно, уклончиво:

— Ваше величество, если мы в полной мере используем воларские корабли, то, наверное, сорок тысяч. Но про удобство придется забыть.

— Милорд, удобства — давно забытая роскошь.

Она подсчитала про себя, ощущая, как растет напряжение в повисшей тишине. А они ведь поняли, что на уме у их королевы, — и боятся.

— Ваш человек здесь? — спросила Лирна Ваэлина.

Тот кивнул и приказал стражнику у двери привести корабела. Сержант Даверн встал в центре комнаты, браво отдал честь, поклонился. Похоже, его нисколько не волновала близость такого количества высшей знати.

— Сержант, мой владыка битв говорит, что вы строите корабли, — сказала Лирна.

— Ваше величество, это так, — ответил Даверн и улыбнулся так уверенно и спокойно, что посрамил бы и невозмутимого Щита. — Меня приняли в Гильдию корабелов в шестнадцать лет. Как мне сказали, самым молодым за все ее существование.

— Это впечатляет. Мне нужен корабль, способный доставить пятьсот солдат в Воларию. Спроектируйте и постройте его так, чтобы корабль могли скопировать и не очень умелые работники.

Даверн побледнел. Советники удивленно переглядывались. Невозмутимым остался лишь Ваэлин.

— Ваше величество, эта задача… она непростая, — промямлил сержант. — Потребуется много труда, а еще и строительный лес…

— Брат Холлан составил список выживших людей с нужными навыками и опытом. Их всех предоставят в ваше распоряжение, — сказала королева. — О лесе тоже не беспокойтесь. Я нарекаю вас…

Она задумалась на несколько мгновений, затем продолжила:

— Нарекаю вас Даверном Аль-Джуралом, хозяином королевских верфей и королевским корабелом. Поздравляю вас, милорд, — и завтра жду эскиз корабля.

Ошарашенный Даверн немного постоял, затем нерешительно поклонился и вышел.

— Полагаю, на этом сегодняшние дела закончены, — вставая, объявила королева.

Как и ожидалось, подал голос граф Марвен. Нильсаэлец был, бесспорно, храбрым человеком, но всегда взывал к здравому смыслу и осторожности.

— Ваше величество, позволите мне сказать? — Королева посмотрела на графа, тот смешался, но все-таки заставил себя договорить: — Ваше величество, если я правильно вас понял, вы хотите пойти войной на Воларскую империю?

— Я хочу выиграть эту войну наискорейшим возможным образом, милорд.

— Но придется перевозить через океан столько людей. Я должен выразить свои сомнения в практичности этого предприятия.

— Почему нет? Воларцы справились.

— Они потратили годы на подготовку, причем в государстве, не затронутом войной, — заметил Щит.

Лирна обвела взглядом собравшихся. На большинстве лиц — сомнение. Один Ваэлин, как обычно, спокоен и невозмутим.

— Это Королевство уже показало чудеса. Милорды, здесь — не зал для дебатов. Я спрашиваю совета, если считаю нужным, решаю и приказываю. Так вот, я приказываю построить флот, чтобы справедливо покарать Воларскую империю. И когда я закончу с наказанием, пусть мысли о возвращении на нашу землю приходят воларцам только в кошмарных снах.

Лирна умолкла в ожидании протестов, слов сомнения. Но все неохотно, настороженно согласились.

— Я благодарю вас за советы. Возвращайтесь к своей работе, — заключила королева.

Когда Лирна переступила порог камеры, Лакриль Аль-Гестиан не встал — лишь равнодушно, безразлично глянул на гостью. Он сидел у стены на голом каменном полу, скованный по рукам и ногам. Илтис сердито буркнул что-то о невежах, но Лирна одернула его и приказала охранять камеру снаружи. Илтис глянул на узника, свирепо оскалился и вышел, оставив тяжелую дверь распахнутой настежь, встал спиной к предателю.

Лирна приблизилась к единственному окошку, узкой щели в каменной стене. Сквозь щель виднелся кусочек неба. На стенах она заметила полустертые царапины: надписи и метки, оставленные много лет назад несчастными пленниками.

— Это место называется Убежищем предателей, — сообщила королева. — Последним перед вами его занимал Артис Аль-Сендаль накануне казни. Враги подвергли наш город ужасному разрушению, но не тронули тюрьму. Это многое говорит о них.

Аль-Гестиан едва заметно пожал плечами, глухо звякнул цепью.

— Артиса Аль-Сендаля не удостоили суда, — продолжила Лирна. — Однажды он проснулся и обнаружил у двери стражников с королевским эдиктом. Неделей позже Аль-Сендаль уже был мертв.

— Мне дали всего два дня, — глухо прохрипел Лакриль. — И тоже без суда.

— Милорд, так пусть ваш суд совершится здесь, в этих стенах. Я — и обвинитель, и судья. Я жажду услышать ваше свидетельство.

Лакриль отвернулся, уперся затылком в стену.

— Мое свидетельство избыточно. Мои побуждения ясны. Я не стану защищаться или взывать о милосердии. Я лишь прошу решить мое дело как можно быстрее.

Лирна знала Аль-Гестиана с детства и всегда относилась к нему с неприязнью — возможно, потому, что откровенные амбиции Лакриля так походили на ее собственные. Но Лирна играла с его сыновьями, а они, при всех его недостатках, очень любили его.

— Алюций будет навсегда прославлен в Королевстве, — сказала она. — Его жертва частично смыла бесчестье с вашего дома.

— Мертвому сыну не нужна честь. Там, за порогом смерти, мне доведется встретиться с двумя, если вы окажете мне милость и пошлете меня туда.

Лирна снова поглядела на царапины и различила среди них пару знакомых слов, их хватило, чтобы угадать смысл остального.

«Смерть — всего лишь врата…»

Катехизис Веры, во имя которой столько было построено — и разрушено. Лирна всегда считала его бессмысленным, неинтересным набором слов. Ведь вокруг столько настоящего знания и мудрости.

— Да, милорд, у меня нет милосердия для вас — лишь кара. Лорд Илтис!

Лорд-защитник вернулся в камеру и застыл в напряженном ожидании.

— Снимите оковы и выведите его наружу, — велела королева.

Бывшие рыцари и охотники Дарнела стояли и щурились от солнца в просторном дворе над подземельями, служившими городской тюрьмой, — всего дюжины три людей, ободранных до нижних рубах, окруженных со всех сторон Северной гвардией лорда Адаля, отобранной за выдержку и дисциплинированность. Королевская гвардия наверняка при первой же возможности перебила бы тех, кто предал ее в роковой схватке с воларцами. Лирна пошла к узникам. Большинство не решалось встретиться с ней взглядом, но кое-кто смотрел с дерзкой угрозой.

— Полагаю, вы знаете этих людей? — спросила Лирна у Аль-Гестиана.

Он равнодушно посмотрел на них и ответил:

— Не слишком хорошо, чтобы горевать об их смерти, если уж ваше величество захочет моего присутствия при их убийстве.

Королева подошла к балюстраде, ограждавшей галерею, и громко объявила:

— Вы все признаны виновными в измене и заслуживающими немедленной казни. Несомненно, многие из вас скажут, что исполняли пожизненный долг верности своему сеньору, закрепленный клятвой. Но это не оправдание. Клятва безумному предателю — бессмысленна. Люди истинной чести и рыцарского достоинства пренебрегают ею. Вы же не обладаете ни тем, ни другим.

Она замолчала, посмотрела на Аль-Гестиана и увидела в его мрачном взгляде понимание.

— Однако Вера учит нас прощать оступившихся за то, о чем они искренне сожалеют. Сейчас Королевство нуждается во всех, способных держать меч. Исключительно потому я предлагаю вам принести другую клятву — своей королеве. Поклянитесь служить мне — и я пощажу вас. Но знайте: приговор не отменен. Вы осуждены и останетесь осужденными до того мига, когда война заберет ваши жизни. Вы — Отряд мертвецов. А сейчас пусть говорят те, кто не хочет приносить клятву.

Напряжение спало. Кто-то задрожал, кто-то бессильно опустил руки. Огромный широкоплечий верзила, судя по всему, рыцарь, заплакал. Его тощий сосед, наверное, охотник, затрясся и обмочился. Жижа стекала по обеим ногам.

Королева выждала минуту. Никто не подал голос.

— Милорд, это ваши новые подчиненные — конечно, если вы соблаговолите принять их, — сказала королева.

Сначала Лакриль Аль-Гестиан будто не поверил своим ушам. Затем едва заметно кивнул.

— Отлично. Наши патрули сообщают, что в нашем государстве стало удручающе много негодяев, охотящихся на тех, кто бежал от воларцев. Конечно же, насильники и убийцы будут казнены, но оставшихся пришлют сюда, и они присоединятся к этим несчастным, — сообщила Лирна, затем подошла к Аль-Гестиану и тихо добавила: — Благодарите сыновей за свою жизнь. И еще: я буду не столь милосердной, как мой отец, если вы вздумаете снова предать Королевство.

Лирна попала во дворец лишь вечером. Она провела день среди тех, кто только что вернулся в город: обычного сборища обедневших дворян и лишенных имущества простолюдинов, — и слушала обычные скорбные рассказы о бедах и невзгодах. Как и в Варнсклейве, здесь было очень мало детей, да и те в основном сироты. Лирна собрала их и отвела во дворец, в комнаты, где содержались подопечные брата Инниса, и провела там остаток вечера.

Поразительно, как быстро к детям возвращается жизнелюбие и хорошее настроение, как они смеются, играют. Но несколько сидели молча, поодаль от остальных, не в силах стряхнуть ужас пережитого. Королева больше всего времени провела с ними, пытаясь осторожно расшевелить их — но почти безуспешно. Лишь один малыш вскарабкался к ней на колени и уснул, как только Лирна попыталась заговорить с ним. Она просидела с ним до поздней ночи, когда остальных уже давно уложили в кроватки.

Королева проснулась от осторожного прикосновения Мюрель.

— Ваше величество, во дворе госпожа Давока просит вашего присутствия.

Лирна осторожно уложила мальчика на пустую кровать — одну из многих. Когда шли по коридорам, королева спросила:

— А где Орена?

— Ваше величество, она умоляет о прощении. Вид детей всегда слишком сильно волнует ее, и потому я ее подменила.

Лирна подумала, что доброта и нежность иногда запрятаны очень глубоко.

Во дворе королева увидела коренастого крутобокого пони, двух опасливо озирающихся воинов эорхиль и Давоку, обнимающую стройную девушку.

— Лирна! — воскликнула лоначка. — Моя сестра привезла слово Малессы.

Похоже, замешательство и смятение после излечения Малессой уже миновали, и Кираль робко улыбнулась королеве. Рана хорошо зажила, но все равно остался жутковатого вида шрам от подбородка до лба — живое напоминание о ночи, когда Лирна полоснула Кираль по лицу.

— Здравствуй, Служительница Горы! — приветствовала ее королева на лонакском.

— Здравствуй, королева и сестра, — воскликнула Кираль и обняла Лирну с неожиданной теплотой.

— Что же прислала Малесса?

— Королева, она прислала не слова, но два дара, — ответила Кираль и показала флакон с темной вязкой жидкостью. — Малесса считает, что ты сможешь правильно употребить его. Она дала мне знание о том, как сделать еще.

Лирна нерешительно взяла флакон, вспомнив жуткие вопли овладевшей девушкой твари, когда единственная капля коснулась ее кожи.

— Как это использовать?

— Малесса сказала: это ключ к незримым цепям, и ты лучше знаешь, как его использовать.

Лирна передала флакон Мюрель и строго наказала беречь и ни в коем случае не открывать.

— А другой дар? — спросила королева.

— Всего лишь я, — ответила Кираль и обвела пытливым взглядом двор. — Я ищу того, кто утратил песнь, чтобы он услышал мою.

ГЛАВА ВТОРАЯ Ваэлин

Конклав провели в обители Шестого ордена, единственном уцелевшем орденском здании в окрестностях Варинсхолда. После визита Френтиса обитель забросили. Залы, коридоры и двор буквально кричали пустотой в лицо Ваэлину. А он бродил вокруг и замечал то, что врезалось в память с детства. Вот угол двора, где играли в нарды, а вот отметина на карнизе у комнаты аспекта, оставленная Баркусом, когда он слишком сильно размахнулся мечом. Ваэлин остановился у лестницы в северную башню. Так много темных пятен на камне. Наверное, здесь окончил свою жизнь неудачливый брат либо воларец. Но наверх Ваэлин подниматься не стал. Некоторым воспоминаниям лучше не оживать.

Ваэлин согласился приехать лишь из-за настоятельных просьб Элеры и намеренно опоздал, чтобы не участвовать в дискуссиях, не втягиваться в решение вопросов Веры. Но когда братья допустили его в обеденный зал, там все еще ожесточенно спорили. Два десятка людей — все, кто остался из старших служителей Веры. И больше всего виднелось синих плащей, хотя Седьмой орден, представленный Каэнисом и парой его старших последователей, не носил форменной одежды. Аспекта Дендриша сопровождал лишь мастер Бенрил. Они были единственными уцелевшими представителями Третьего ордена в городе. Аспект громко и зычно увещевал собравшихся, но слова «безумное предприятие» затихли, когда он увидел Ваэлина.

— Аспект, я перебил вас? — поинтересовался Ваэлин. — Пожалуйста, продолжайте.

— Здравствуй, Ваэлин! — воскликнула Элера и, слегка прихрамывая, подошла к нему.

Объятие было по-прежнему теплым и крепким, хотя он заметил ее легкую дрожь и нездоровую бледность.

— Аспект, вы заболели?

— Да ничего, все хорошо. Пойдемте к столу, нам нужен ваш совет.

Аспект Дендриш презрительно фыркнул, Каэнис сжался, и его взгляд стал скорее угрюмым, нежели приветливым.

— Не знаю, какой совет я могу вам дать, — сказал Ваэлин. — Здесь собрались люди Веры. Я не принадлежу к ним.

— Но вы принадлежите Вере, хотите вы того или нет, — заметил брат Соллис.

По сторонам от него сидели брат-командор Артин из Кардурина и мастер Ренсиаль, скрестивший руки на груди и глядящий в пол пустым бессмысленным взглядом.

— Мы полагаем, что ваше мнение очень ценно, в особенности что касается намерений королевы, — пояснила Элера.

Ваэлин кивнул в сторону брата Холлана, единственного представителя Четвертого ордена.

— Брат Холлан посещает королеву каждое утро. Несомненно, он может поведать вам о ее намерениях.

— Она собирается вторгнуться в империю, — нездорово хрипя, выговорил аспект Дендриш. — Королевство в руинах, а она хочет потратить оставшиеся силы на… — Он замялся, пытаясь сформулировать мысль наименее оскорбительным образом. — …э-э, на сомнительные действия.

— Не вам осуждать действия королевы, — сказал Ваэлин.

— Ваэлин, несомненно, вы понимаете нашу озабоченность. На нас лежит задача защищать Верных, — заметила Элера.

— Простите меня, аспект, но нынешнее состояние Королевства прямо указывает на вашу неспособность это сделать. — Ваэлин обвел взглядом горстку людей, оставшуюся от организации, которую он когда-то считал вечной и несокрушимой. — Вы веками хранили секреты и проливали кровь ради них. Вы держали при себе знания, силу и мудрость, которые могли бы помочь нам в час, когда ударил Союзник. Вы делали все во имя сохранения Веры, построенной на лжи.

— Ложь одного — правда другого, — дрожащим, тонким, но неколебимо уверенным голосом произнес старик в запятнанной белой мантии.

Он сидел один, опирался на посох из узловатой ветки и смотрел на Ваэлина одним голубым глазом. Второй был молочно-белым.

— Аспект Корван, последний из Первого ордена, — представила его Элера.

— Ушедшие — это просто захваченные души, Одаренные, задержанные на другой стороне злонамеренной сущностью. Разве это ложь? — спросил Ваэлин.

Аспект вздохнул, устало склонил голову.

— Пять десятков лет я был мастером прозрения в обители Первого ордена. Сегодня меня называют аспектом. Этот титул говорит о многогранном характере Веры. Она — лишь отражение того, что ожидает нас по ту сторону.

— Я там был, — сообщил Ваэлин. — А вы?

Стариковская рука дрогнула на посохе.

— Да, много лет назад. Молодой человек, вы не первый из тех, кто вкусил смерти и вернулся. За Порогом и есть, и нет времени и пространства, там форма и неоформленность, безграничная, но все же конечная. Это кристалл со многими гранями, и вы видели лишь одну.

— Возможно. Также возможно, что Вера — лишь слабая неуклюжая попытка уразуметь то, что превосходит всякое разумение. Но я узнал достаточно, чтобы понять: с нашим врагом не покончено. Он жаждет разрушить нас и не остановится. Королева видит победу над ним в том, чтобы сокрушить сердце империи, которую он сделал своим орудием. И здесь, заверяю вас, намерения королевы полностью совпадают с моими.

— Хотя это может погубить нас всех? — спросил Дендриш.

— Погибель уже пришла к нам, — ответил Ваэлин. — А королева предлагает нам попытку избежать полного уничтожения… Брат Каэнис, нет ли знамений и пророчеств, указующих нам путь? Быть может, явились послания из вихрящейся мглы времен?

— Брат Каэнис теперь аспект Каэнис, — сообщила Элера и умудрилась при этом улыбнуться.

— Поздравляю, — сказал Ваэлин.

Уголки тонких губ Каэниса слегка приподнялись, он встал.

— Как хорошо известно моему брату, пророчество — весьма приблизительное умение. Среди нас осталось слишком мало тех, кто мог бы помочь нам принять решение. Я могу говорить лишь за свой орден, и мы уже поклялись в верности королеве, вне зависимости от того, куда она поведет нас.

Скрипнуло кресло. Ваэлин обернулся и увидел, как встает на ноги мастер Ренсиаль. Тот несколько секунд рассеянно глядел по сторонам, хмурился, но наконец сосредоточился и заговорил — и голос его был спокойным, размеренным и звучным:

— Сначала они пытали меня, но прекратили, когда поняли, что ничего не добьются. Затем меня приковали к стене, и четыре дня я слушал, как пытают моих братьев. Все время спрашивали одно и то же: «Где Одаренные?» Но не получили ответа. — Его взгляд помутнел, мастер Ренсиаль обхватил себя руками, сел и прошептал: — Где мальчик? Лес горит, а мальчика нет.

Соллис встал и положил руку на плечо безумного мастера, бормочущего себе под нос.

— По соглашению конклава, я представляю свой орден до тех пор, пока не обнаружится либо не будет признан мертвым аспект Арлин. Мы последуем за королевой.

— Также и Четвертый орден, — произнес брат Холлан.

Аспект Дендриш плюхнулся в кресло и махнул рукой — мол, делайте, что хотите. Вместо него, обведя конклав мрачным взглядом, заговорил мастер Бенрил:

— Война — это всегда глупость невежественных. Но я видел достаточно, чтобы убедиться: некоторые войны стоит вести и нужно доводить до конца, сколь бы горьким он ни оказался. Мой орден, каким бы он ни был теперь, поддержит королеву.

Второй орден представляла пара сестер из миссии в Андурине, усталых от путешествия и устрашенных событиями и людьми. Они не имели понятия о судьбе аспекта, хотя ходили слухи, что все братья и сестры погибли, когда обитель ордена сгорела до щебня. Сестры немного посовещались, и старшая дрожащим голосом подтвердила согласие идти за королевой.

— Аспект? — спросил Соллис Элеру.

Ее улыбка угасла, лицо, обычно такое открытое, яркое, казавшееся молодым, теперь выглядело усталым и старым. Она немного постояла молча, сцепив руки и глядя в пол.

— Столько истин, простоявших столетия и казавшихся незыблемыми, разлетелось в прах. Лорд Ваэлин прав, когда говорит о наших злодействах, ибо мы виновны в жутких ошибках. Я не сказала ничего, когда самую умную мою ученицу отвезли в Блэкхолд за то, что она выступила против войны в пустыне. На наших руках кровь. Но я боюсь, что, согласившись на войну, мы согласимся и на преступления. Каждый день в мой орден приходят жаждущие исцеления люди, но они все пылают такой ненавистью, какой я не видела даже в самые тревожные для Королевства годы. Когда королева перевезет людей за океан, какой справедливости можно ожидать от них?

— Я — владыка битв королевского войска, — напомнил Ваэлин. — И я не допущу насилия в отношении тех, кто не поднял оружия против нас.

Элера посмотрела на него и снова улыбнулась, но в ее глазах Ваэлин увидел то, чего никогда не замечал раньше: сожаление. «Я приняла тебя, когда ты родился», — однажды сказала она. Быть может, теперь она жалеет о том, что вытащила его на свет?

— Ваэлин, я поверю вашему слову, как верила всегда, — сказала аспект Элера. — Пятый орден объявляет о поддержке королевы.

Он попрощался с Ривой у Южных ворот, притянул к себе, поцеловал в макушку и был удивлен и обрадован, когда Рива крепко и нежно обняла его.

— Никаких сомнений? — спросил он. — Ты готова исполнить приказ королевы?

— Сомнений у меня хоть отбавляй. Но это как всегда. В Алльторе я видела достаточно, чтобы драться до последнего. Они не остановятся — и нам тоже нельзя.

— А твои люди? Они верят в это?

— Поверят, когда их Благословенная госпожа принесет им веру Отца, — мрачно и неохотно призналась Рива.

Она села на коня и уехала со свитой гвардейцев. А Ваэлин глядел вслед — и вдруг на него нахлынуло чувство потери, словно он может ее больше никогда не увидеть.

— Милорд!

Он обернулся и увидел королевскую фрейлину, высокую, темноглазую. Он не смог вспомнить ее имя.

— Королева просит вашего присутствия во дворце, — сообщила женщина и опасливо глянула налево.

Там, в полуразрушенной винной лавке, обосновалась компания Одаренных из Пределов. Рядом приводила себя в порядок пара королевских гвардейцев — очередные жертвы любви Лоркана к сюрпризам для не-Одаренных. Парень с преувеличенной искренностью извинялся и кланялся, Кара старалась не хихикать. Лоркан заметил Ваэлина, сконфуженно улыбнулся и поспешил в тенистый угол, где будто растворился в воздухе.

Фрейлина, прищурившись, смотрела в то место, где исчез Лоркан.

— Госпожа, простите меня, — сказал Ваэлин. — Мне кажется, я не знаю вашего имени.

— Орена, милорд. — Она поклонилась и добавила: — Милостью нашей королевы, я теперь леди Орена Аль-Вардриан.

— Вардриан? Из южного Хаэверсвейла?

— Оттуда родом моя бабушка, милорд.

Он хотел сказать, что, возможно, они — дальняя родня, но не стал, видя, как женщина смущена и напугана близостью Одаренных. Если уж Орене так неловко, не стоит затягивать разговор.

— Эти люди — наши союзники, — вместо того сказал Ваэлин и кивнул в сторону винной лавки. — Они ничем не угрожают вам.

— Милорд, королева ожидает вас, — нарочито спокойным и равнодушным голосом произнесла Орена и поклонилась.

Лирна осматривала неоконченный мраморный барельеф работы мастера Бенрила. Неподалеку стояла Давока с еще одной лоначкой, моложе и гораздо ниже ростом. При виде Ваэлина молодая лоначка выпрямилась, с любопытством и нетерпением уставилась на него, будто хотела что-то спросить.

— Милорд! — радостно приветствовала его королева. — Как прошел конклав?

Ваэлин не удивился ее осведомленности. Лирна унаследовала отцовский талант собирать знание и лучше отца умела использовать собранное.

— Вера хочет возродить былую мощь и, конечно же, всеми оставшимися силами поддерживает вас.

— А госпожа Рива?

— Ваше величество, она неустанно стремится исполнить вашу волю.

Лирна кивнула и снова принялась разглядывать барельеф. Хотя и неоконченный, он поражал живостью и реалистичностью фигур, точностью выражений и поз — даже больше, чем в других работах Бенрила. В лицах воларской солдатни и воинов Королевства были страх, растерянность, ярость людей, увидевших настоящий ужас войны.

— Ведь поразительно, — заметила Лирна. — И все же мастер Бенрил официально испросил позволения уничтожить свою работу.

— Несомненно, это — болезненная память о его рабстве.

— Но в будущем, возможно, нам понадобится напоминание о том, что подвигло нас на войну. Я хочу оставить барельеф как он есть. Если со временем настрой мастера смягчится, возможно, он закончит работу — конечно же, по своему вкусу и разумению.

Лирна махнула рукой лоначкам и, когда те подошли, представила младшую:

— Это Кираль из клана Черной Реки. Она привезла послание.

Ваэлин привел Кираль в отцовский дом, где устроил покои себе и сестре в наименее поврежденных комнатах. Алорнис ушла в порт — наверное, ей не терпелось нарисовать корабли, заполнившие гавань. Ваэлин с гостьей присели под дубом во дворе. Мощные ветви исполина были голыми. Наступала зима, и с каждым днем холодало все сильней.

— Ты очень хорошо говоришь на моем языке, — заметил владыка битв.

— Она знала его, и потому знаю я.

Он уже слышал историю Кираль от Лирны и едва мог поверить, что видит перед собой человека, чья душа была порабощена слугой Союзника, но успешно освобождена. А еще она носительница песни — это видно просто по ее лицу — и привезла послание. Ваэлина подспудно глодали и ревность, и стыд за нее.

— Она запомнила тебя. Ты отнял у нее добычу, и ненависть велика.

Он вспомнил шипящую, разъяренную сестру Хенну, прижатую к стене.

— У тебя ее память? — спросил он.

— Лишь часть. Она очень стара, хотя и моложе своих сестры и брата, и не столь смертоносна. Она в равной мере боится и ненавидит их. Мне достались от нее навыки целителя, приобретенные в Пятом ордене, ритуалы, которые проводила жрица на далеком юге Альпиранской империи, умение обращаться с ножом, принадлежавшее воларской рабыне, посланной умирать на потеху публике.

— Ты знаешь, когда Союзник впервые завладел ею?

— Ее ранние воспоминания — смесь страха и растерянности, а ярче всего там зрелище горящих хижин из соломы и глины. — Кираль помимо воли вздрогнула. — Затем видение пропадает, и она слышит его голос.

— И что он говорит? — спросил Ваэлин.

— Она всегда старалась спрятать эту память, предпочитала вспоминать века, заполненные убийствами и обманом.

— Я сочувствую тебе. Должно быть, это… это больно.

— Не слишком. Я вижу это во сне, — пожав плечами, сказала Кираль.

Она посмотрела на ветви большого дуба над головой и тихонько улыбнулась, показывая рукой на широкую развилку сука вблизи ствола.

— Вон там ты любил сидеть и глядеть, как отец ухаживает за лошадьми. — Улыбка вдруг угасла, и Кираль добавила хмуро: — Отец боялся тебя, хотя ты и не знал об этом.

Ваэлин смотрел на дуб и молчал. А ведь из детства запомнилась только радость возни с отцом, счастье и смех. Похоже, детские глаза видели больше, чем оставила память.

— У тебя сильная песнь, — сказал Ваэлин.

— Твоя была сильней. Я слышу ее эхо. Наверное, тяжело потерять столько силы.

— В юности я боялся ее. А со временем понял, что это — драгоценный Дар. Мне очень не хватает его.

— И поэтому по приказу Малессы я стану твоей песнью.

— И что же она приказала?

— Я слышу голос, зовущий меня издалека, с востока, — ответила Кираль. — Это очень старый напев и очень одинокий. Поет человек, не способный умереть. Ты уже встречал его.

— Как его зовут?

— Я не знаю, но музыка несет образ мальчика, однажды предложившего укрытие от бури, рискнувшего жизнью, чтобы спасти этого человека и его подопечную.

Эрлин.

Память обрушилась лавиной, и все встало на место: и ярость, с какой Эрлин кричал в ту ночь, и его странствия по всему миру, и равнодушное лицо, когда он поделился правдой об отце Даверна.

— Эрлин, Реллис, Гетриль — у него сотни имен, — сказал тогда Макрил, но Ваэлин знал, какое имя носил тот человек в самом начале своего пути.

Ваэлин вспомнил, как Эрлин глядел на ярмарочное кукольное представление.

— Керлис Неверный, — прошептал Ваэлин, — проклятый бессмертием за отрицание Ушедших.

— Это легенда. У моих людей есть другая. Они говорят о человеке, оскорбившем Миршака, бога Черных земель, и за то обреченном рассказывать историю, у которой нет конца.

— Ты знаешь, где найти его?

— И я знаю, что он важен для нас, — ответила Кираль. — Песнь наливается силой, ощущением цели и предназначения, когда касается Эрлина. Малесса верит, что он необходим нам для победы над существом, командовавшим поработившей мое тело тварью.

— И где же он?

Кираль виновато улыбнулась и поморщилась из-за шрама на лице.

— Он за льдом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

Перед тем как сесть на свое место, она останавливается и обводит взглядом Совет, заседающий за идеально круглым столом. Перед нею двадцать человек в тонких красных мантиях. Зал Совета располагается на среднем этаже башни. Советников затаскивают на такую высоту сотни рабов с помощью хитрой системы канатов и блоков, тянущихся вдоль монолитной башенной стены. Хотя советники благословлены бессмертием, они не очень любят взбираться по длинным лестницам.

Женщина терпеливо выносит церемонию открытия, и наконец Арклев объявляет начало четвертого и последнего заседания Совета в восемьсот двадцать пятом году империи. Рабы-писцы с неестественной скоростью заполняют бумаги, Арклев монотонно нудит, представляя всех по очереди, и наконец доходит до нее.

— И только что вошедшая в Совет на место рабовладельца женщина… э-э…

— Я хочу быть записанной просто как «Голос Союзника», — говорит женщина и бросает значительный взгляд на писцов.

Арклев сбивается, но с завидным мастерством берет себя в руки и невозмутимо продолжает:

— Как вам угодно. А теперь приступим к первому пункту нашей повестки дня…

— В повестке дня лишь один пункт — война, — прерывает его женщина. — Сегодняшнее заседание — только о ней.

Седовласый болван, чьего имени она не потрудилась запомнить, недовольно бурчит:

— Но юг ожидает нашего срочного вмешательства, там голод.

— Там засуха, — сообщает женщина. — Посевы гибнут, люди голодают. Пусть убьют лишних рабов, чтобы сохранить припасы. Засуха и голод — прискорбны, но мы их благополучно переживем. Чего не сказать о нынешней военной ситуации.

— Да, есть информация, что вторжение происходит не вполне согласно плану, — начал Арклев.

— Арклев, наше вторжение — жалкая неудача, — улыбаясь, перебивает его женщина. — Напыщенный идиот Токрев спланировал свою смерть и поражение лучше, чем любую из своих успешных кампаний. Кстати, я сочувствую вам по поводу сестры.

— Моя сестра все еще жива, и я не сомневаюсь в ее способности к выживанию. И мы еще держим их столицу…

— Уже нет, — говорит женщина.

Она берет виноградину с ближайшей тарелки, кладет в рот, наслаждается сладостью. Хотя эта оболочка и не очень нравится женщине, способность ощущать вкус у нее превосходная.

— Уже три дня как нет, — добавляет женщина. — Мирвек погиб вместе со всем своим корпусом. Объединенное Королевство потеряно.

Женщина наслаждается растерянным молчанием почти так же, как виноградиной.

— Это трагедия, — осторожно произносит моложаво выглядящий симпатичный мужчина.

Его моложавость обманчива. Женщина помнит, как по его заказу сорок лет назад она прикончила мужа шлюхи, полюбившейся симпатичному советнику. Женщина так и не собралась спросить, был ли удачным новый брак.

— Но это значит, что, хотя бесчестье поражения и трудно вынести, война окончена, — разглагольствует симпатичный. — По крайней мере, пока. Мы должны собирать силы и ожидать подходящей возможности ударить снова.

— А тем временем нация, получившая все возможные поводы ненавидеть нас, сама собирает силы.

— Они ослаблены нашим вторжением, — говорит Арклев. — Между нами — океан.

— Полагаю, король Мальций заблуждался подобным же образом до тех пор, пока не ощутил, как сворачивают королевскую шею, — напоминает женщина, встает, и с ее лица исчезает всякое подобие благодушия.

Она обводит взглядом всех, смотрит каждому в глаза.

— Знайте, почтенные советники: Союзник не терпит пустопорожних рассуждений. Я говорю вам простую правду. А она в том, что у Объединенного Королевства теперь есть королева и океан остановит ее не в большей мере, чем мелкий ручей. Когда успокоятся моря, королева придет к нам, а мы потратили наши лучшие силы на вторжение под командой дурака, избранного, если я не ошибаюсь, вашим голосованием.

— Генерал Токрев — ветеран многих кампаний, — начинает седовласый болван и умолкает под ее разъяренным взглядом.

Женщина длит тишину, ощущает, как внутри рождается знакомая похоть убийства. Песнь слышит растущий страх, и приходится стискивать кулаки, чтобы сдержаться. Еще не время.

— Союзник желает, чтобы мы собрали резервы против угрозы из-за океана, — говорит женщина. — Пусть бывших вольных мечников призовут к их батальонам и утроят квоту призыва новых рекрутов. Гарнизоны в Воларе пусть усилят войсками из провинций.

Женщина ожидает возражений, но советники молча глядят на нее — древние кретины, только сейчас осознавшие бездну своей глупости. Женщина раздумывает, стоит ли припугнуть их напоследок или унизить насмешкой, но рассудок одолевает желание поскорей покинуть этих людей.

«Так было и с тобой? — уходя из зала, спрашивает женщина безразличный призрак своего отца. — Они увидели, как тебя тошнит от их вони? И потому заставили меня убить тебя?»

Его разбудил грубый лязг ключа в замочной скважине. Главного тюремщика Френтиса, как и остальных, назначили из Королевской конной гвардии. Сержант-ветеран был, очевидно, не расположен к разговорам и всякий раз, когда открывал дверь, глядел на узника с нескрываемым презрением. Королева аккуратно выбирала в стражники именно тех, кого вряд ли впечатлила бы легенда о Красном брате. Но сегодня ненависть сержанта, похоже, приугасла. Он распахнул дверь и позвал Френтиса на выход.

К большому удивлению Френтиса, в тюрьме его не заковали в кандалы, не подвергали унижениям либо побоям, но кормили дважды в день, а поутру сержант приносил кувшин воды, когда приходил за отхожим ведром. В остальном Френтиса просто оставили сидеть в темноте, в молчаливом одиночестве… конечно, если не считать ее. А она приходила всякий раз, когда Френтис проваливался в сон.

Когда Френтис вышел из камеры, сержант уже стоял на приличном отдалении. В тюрьму явилась королева вместе с Давокой и парой телохранителей, возведенных в дворянство.

— Ваше величество. — Френтис опустился на колено.

Королева не ответила на приветствие, но велела сержанту:

— Оставьте нас. Ключи передайте лорду Илтису.

Она подождала, пока сержант скроется из виду, и сказала:

— Блэкхолд не стоял таким пустым со дня постройки. — Лирна осмотрелась, даже поднесла факел к темным камням. — По мне, так оно и лучше. Я распоряжусь снести Блэкхолд, но позже.

Френтис склонил голову, вдохнул и произнес:

— Моя королева, я покорно предлагаю вам свою жизнь…

— Молчать!

Ее голос хлестнул будто кнут. Она подошла вплотную. Ее дыхание было прерывистым и резким.

— Я уже однажды убила вас. Так что вам нечего предложить мне.

Она затаила дыхание, отступила, затем, раздраженно махнув рукой, приказала:

— Встаньте! — На ее безупречном лице гнев сменился ледяным спокойствием. — Брат Соллис целиком рассказал мне вашу историю. Вы не принадлежали себе, и обвинять вас в смерти короля — все равно что обвинять меч за проливаемую им кровь. Брат, я знаю это. Но не могу простить вас. Вы понимаете почему?

— Да, ваше величество.

— Лорд Ваэлин передал мне ваши слова о том, что лорд Тельнар участвовал в подготовке вторжения.

— Да, ваше величество. Он поддался обещанию власти… и другой награды.

— И что же это за другая награда?

— Ваше величество, он настойчиво вымогал гарантии, что вам не причинят вреда при вторжении.

Королева вздохнула.

— А я-то считала его геройски погибшим.

— Ваше величество, — смущенно попросил Френтис, — нельзя ли нам поговорить наедине? У меня есть послание для вас.

— Госпожа Давока и эти лорды видели меня в самом скверном и униженном состоянии — и все же сочли меня достойной верности. Они имеют право слышать все слова, предназначенные для меня.

— Я хочу передать слова лорда-маршала конной гвардии Смолена. Его убили, когда пал дворец.

Лицо королевы осталось безучастным, но руки вздрогнули, будто она хотела потянуться за скрытым оружием.

— Так передайте же.

— Он сказал, что нет ничего лучше, чем дальнее странствие с женщиной, которую любишь.

Она стиснула кулаки, подступила к Френтису. За ее спиной скрежетнули о ножны обнажаемые мечи. Лорды-телохранители встали рядом с королевой, готовые бить насмерть.

— Расскажите мне, как он погиб! — приказала королева.

— Храбро сражаясь. Он умело бился, но, вы же знаете, куритаи очень искусны.

Френтис понял, что не может посмотреть ей в лицо. Нынешняя холодная, безукоризненно прекрасная Лирна совсем не походила на визжащую горящую женщину, выбегавшую тогда из тронного зала.

— Я не прошу милости и охотно приму правосудие вашего величества, — уставившись в пол, выговорил Френтис.

— Вы жаждете смерти? Полагаете, что Ушедшие с распростертыми объятиями примут такого, как вы?

— Ваше величество, я сомневаюсь. Но надежда — сердце Веры.

— Тогда ваши надежды тщетны. По крайней мере, пока.

Королева направила Илтиса к закрытой камере. Тот повозился с дверью, распахнул ее и вошел внутрь вместе с коллегой. Они вытащили оттуда узника, в отличие от Френтиса, увешанного цепями. Шея, щиколотки, запястья его были скованы новыми кандалами, так что узник едва мог семенить. Несмотря на очевидное неудобство, лицо узника оставалось равнодушным — знакомое мертвое лицо элитного раба. Голая грудь бугрится мускулами, от пояса до шеи вся кожа в шрамах.

— Куритай, — пробормотал Френтис.

— Единственный, кого мы сумели схватить за всю войну, — сообщила Лирна. — Его нашли без сознания в доках, когда был освобожден город. Лорд Аль-Гестиан говорит, что этого куритая приставили охранять Алюция. Его имя — Двадцать Седьмой. — Королева подошла, окинула раба оценивающим взглядом. — Брат Харлик утверждает, что у этих созданий нет собственной воли. Ее отняли пытками, снадобьями и, как считает аспект Каэнис, применением сил Тьмы, похоже, исходящих от Союзника. Полагаю, вас лишили воли подобным же образом. Интересно, что он сделает, если мы освободим его?

— Ваше величество, я бы очень не советовал.

Она посмотрела на него так же, как и на раба, пригляделась к точке на груди.

— Госпожа Давока сказала мне, что нанесенная мной рана загноилась и вам нужно благодарить госпожу Давоку за спасение жизни.

Френтис посмотрел на лоначку. Той было не по себе, она еле сдерживалась. Такой Френтис ее не видел. Она протягивала королеве небольшой флакон с немного мерцающей жидкостью, и рука Давоки неподдельно дрожала. О Ушедшие, да что же могло ее так напугать?

— Ваше величество, это верно, — со все возрастающей тревогой проговорил Френтис. — Но я полагаю, что по-настоящему меня спас ваш клинок. Неким образом он… он освободил меня.

— Да, — подтвердила королева.

Затем заговорила по-лонакски и взяла флакон у Давоки, посмотрела на него в тусклом тюремном свете и откупорила. Разлился тяжелый муторный запах.

— Освободившее вас лезвие было покрыто этой жидкостью, — пояснила Лирна. — Подарок наших лонакских друзей. Подозреваю, он окажется крайне полезным для нас.

Она подошла к куритаю и тихо сказала ему на воларском:

— Мне не доставит удовольствия то, что сейчас произойдет.

Она наклонила флакон и пролила единственную каплю на шрам раба. Результат последовал немедленно. Раб испустил такой вопль, что заложило уши. Он рухнул на пол, скорчился, обвитый цепями. Королева отступила и тут же закупорила флакон, скривилась, но заставила себя глядеть на мучения раба. Спустя несколько секунд вой превратился в слабое жалкое хныканье, жуткие корчи сменились дрожью. Еще немного — и раб, взмокший от пота, успокоился и лишь тяжело дышал.

Лирна осторожно шагнула вперед, но Френтис предостерегающе поднял руку.

— Ваше величество, позволите?

Она кивнула, он подошел к рабу, присел, заглянул ему в лицо и увидел, как жизнь возвращается в мутные от боли глаза.

— Можешь говорить? — спросил Френтис на воларском.

Раб заморгал, пытаясь сосредоточиться, и захрипел. Слова неохотно лезли из отвыкшего от речи горла.

— Да-а…

— Как тебя зовут?

Раб сощурился, выдавил на грубом, исковерканном воларском:

— Я начал… Пятисотый… теперь Двадцать… и семь.

Френтис склонился ниже.

— Нет. Твое настоящее имя.

Взгляд затуманился. Раб нахмурился, пытаясь разбудить память.

— Лекран, — выговорил он, и с этим именем его голос превратился в рык. — Мой отец… он был Хиркран Красный Топор.

— Друг, ты далеко от дома.

Лекран дернул цепи.

— Тогда снимите с меня это гребаное железо… чтобы я вернулся домой! На земле нам дано мало времени. А мне еще нужно убить многих!

Френтис осторожно понюхал содержимое бутылочки. Запах, мягко говоря, не слишком привлекательный. Плесень с протухшим чаем.

— Это и в самом деле отгоняет сны?

— Это погружает в настолько глубокий сон, что кошмары не достигают его, — пояснил брат Келан. — Я впервые сделал это снадобье после нашествия Ледяной Орды. После стольких смертей и убийств многих в Пределах мучили дурные сны. Меня тоже. Оно прекратит твои кошмары, брат. Хотя поутру голова заболит так, что они покажутся благом.

«Это ведь не сны, — подумал Френтис. — Но, по крайней мере, зелье может защитить рассудок, когда она потянется к нему».

Пятый орден обосновался в купеческих домах у порта. Многочисленные комнаты и просторные погреба дали место большинству раненых и растущим запасам бинтов и лекарств. Похоже, госпожа Аль-Бера умудрилась убедить нескольких альпиранских торговцев рискнуть, отправиться в последнее плавание по ветреному Мельденейскому морю и привезти вместе с припасами столь нужные лекарства.

Френтис поблагодарил целителя и вышел наружу, где Ваэлин глядел на огромный воларский корабль. Френтис привлекал множество взглядов, в большинстве — напуганных и удивленных, но и немало откровенно враждебных. Для некоторых он еще оставался Красным братом, но для большинства стал Убийцей короля, освобожденным благодаря безграничному милосердию королевы. Она не внушала своим подданным страха, а только лишь обожание, и они неустанно трудились во имя ее. Повсюду люди восстанавливали рассыпавшиеся стены, стучали молотами в уличных кузнях, новых рекрутов приучали к непривычной дисциплине. Лица усталые, но нигде и следа раздраженной лени, все упорно суетятся, трудятся, спешат. И пусть полководцы королевы страшатся будущего, народ готов переплыть любые океаны по одному ее слову.

На корабле громко ссорились двое: один долговязый, второй коротышка, причем коротышка кричал злее и громче.

— Брат, у твоей сестры на удивление ядовитый язык, — заметил Френтис.

— Наш новый хозяин королевских верфей будит в ней самое худшее. Он попросил ее сделать чертеж корабля. Кажется, он уже пожалел об этом.

Алорнис сердито смяла пергаментный сверток и швырнула в лицо Даверну, а затем яростно затопала вниз по трапу. Она не перестала кипятиться, даже когда брат обнял ее и прижал к себе.

— Высокомерный болван!

— Ему не понравился чертеж? — осторожно уточнил Ваэлин.

— Дело не в чертеже, — буркнула Алорнис и добавила громко, так, чтобы слышали и на корабле: — Его твердолобое упрямство, нежелание внять голосу разума!

— Я уверен, он знает свое дело, — заметил Ваэлин и удостоился свирепого оскала.

— Этот монстр сделан с кучей лишнего, — указав на корабль, заявила Алорнис. — А этот болван хочет скопировать его, потратив кучу лишнего труда и дерева.

— А твой проект, без сомнений, элегантнее и экономнее?

— Дорогой брат, вообрази себе, да! — воскликнула Алорнис, гордо выпрямилась, прижав свой мешок к груди. — Я представлю его королеве.

С тем девушка неуклюже поклонилась Френтису и решительно зашагала прочь.

— Когда я в последний раз встречал ее, она была мягче, — заметил Френтис.

— Все мы сильно изменились, — подытожил Ваэлин и направился к молу.

Когда они с Френтисом отошли на достаточное расстояние, чтобы не услышал никто лишний, владыка битв заметил:

— Ты можешь отказаться от того, что тебе предложила Лирна.

— Я не хочу отказываться.

Под ветром с серых небес клокотала и пенилась серая вода.

— Как думаешь, женщина, терзающая твои сны, ощутит твое прибытие?

— Возможно. Хотя, я надеюсь, снадобье брата Келана спрячет мои мысли. Но ее интерес ко мне может сыграть на пользу в моей диверсии.

— Кажется, перед нами обоими — тяжелый путь.

— И лучше, если ты не станешь делиться подробностями своего плана со мной. Если она отыщет меня и сумеет взять живым… она опять свяжет меня, и я не смогу ничего утаить от нее.

Ваэлин кивнул, посмотрел на серое море.

— Брат, я очень долго искал тебя, моя песнь летела над землей, но я улавливал лишь глухие неверные отзвуки. Теперь я снова должен отослать тебя, и у меня не осталось песни, чтобы найти тебя.

— Я должен заплатить по многим счетам, брат. Убийце не следует слоняться на виду у сестры своей жертвы.

Он протянул руку. Ваэлин крепко пожал ее.

— Мы встретимся в Воларе. Обязательно.

Головная боль полностью оправдала прогноз брата Келана. Но мучения облегчал тот факт, что снадобье сработало, как было обещано. Ночью не пришли кошмары, ужасы и угроза поддаться ее воле. После освобождения Френтис по-прежнему спал в Блэкхолде. Они с Лекраном уютно расположились в комнате охранника. Было отчасти странно жить вдвоем в огромном строении — королева отправила всю прежнюю стражу тренировать новобранцев.

Френтис обнаружил бывшего куритая во дворе. Тот упражнялся, двигался с быстротой и точностью, вышколенный годами тренировок и битв. Вместо обычной пары мечей сегодня Лекран крутил топором, будто отмахивался от целого отряда противников.

— Красный брат! — остановившись, приветствовал Френтиса бывший раб.

Он тяжело дышал, куцая борода взмокла от пота. Освобожденный куритай перестал бриться, и его голову и подбородок теперь покрывала темная поросль.

— Твоя женщина-вождь прислала раба с подарком, смотри. — Он потряс топором и широко ухмыльнулся.

Топор был славный, двухлезвийное оружие ренфаэльского образца, на широких стальных лезвиях — узоры золотом. Френтис подумал, что это, наверное, одна из дарнеловских игрушек. Жаль, что не удалось собственноручно прикончить лорда фьефа.

— Здесь нет рабов, — в который уже раз повторил Френтис.

Лекрану с трудом помещался в голову тот факт, что бывают земли, свободные от рабства. Бывший раб с наслаждением описывал свою страну и ее порядки. Его племя жило в горах за северными воларскими провинциями и занималось главным образом добычей руды и войной с соседями.

— Хорошая штука, — отпив солидный глоток вина, заявил Лекран. — У тебя есть еще?

Френтис указал на пирамиду бутылок, найденных под кроватью воларского офицера, бывшего коменданта Блэкхолда. В городе отыскалось много таких тайников и кладовок. Воларская армия официально разрешала грабить и брала десятипроцентный налог с награбленного, но, очевидно, многие жадничали и не хотели платить.

Лекран присел рядом с Френтисом, с новой бутылкой в руке, и спросил:

— У вашей женщины-вождя, ну, у нее есть мужчина?

— Она называется королева, и мужчины у нее нет.

— Отлично! Я заберу ее, — заявил бывший раб, длинно отпил и с чувством рыгнул. — Как думаешь, сколько для этого понадобится голов?

Очевидно, у племени Лекрана было в обычае подносить перспективной невесте головы убитых врагов в доказательство мужественности.

— Думаю, тысячи хватит, — посоветовал Френтис.

Лекран нахмурился и разочарованно ухнул.

— Так много?

— Она же королева. А королевы дорогие.

Бывший раб прикончил бутылку в несколько глотков. Пусть он бахвалится и куражится, но ведь он пытается залить вином черный ужас в душе.

— Как долго ты пробыл куритаем?

— Меня взяли в девятнадцать лет. А теперь, глядя в зеркало, я вижу лицо отца. Когда ты связан, не ощущаешь времени, — сказал Лекран, посмотрел на пустую бутыль, скривился и швырнул ее на брусчатку двора.

— Ты не помнишь? Я помню каждое мгновение рабства.

— Тогда тебе очень не повезло.

Лекран немного посидел в молчании, поерзал, сцепил руки, напряг мощные бицепсы, затем бросил голодный взгляд на вино и сообщил:

— Ну, я помню достаточно…

— А ты помнишь Алюция Аль-Гестиана? Тебя назначили охранять его.

— Да. Он тоже хотел вина, — ответил Лекран и улыбнулся уголками губ.

— Он умер героем. Пытался убить моего заклятого врага.

— А, того тупоголового в большом кресле? Ну, молодец. Давай выпьем за светлую память.

Лекран потянулся к бутылкам, принялся перебирать их, открывал, принюхивался и отшвыривал.

— Ты знаешь, куда мы направляемся? — спросил Френтис. — Ты согласен следовать за мной?

Лекран понюхал содержимое очередной бутылки и довольно ухмыльнулся.

— Добровольно я следовал только за моим отцом. Но я попользуюсь топором ради тебя по пути домой. — Он с удовольствием отпил и добавил: — Однако же мне нужно собрать тысячу голов за твою королеву.

— Белорат, — представился капитан и посмотрел на Френтиса с нескрываемым подозрением. Оно усилилось, когда на борт ступил Лекран с топором и двумя мечами за спиной. — Добро пожаловать на борт «Морской сабли», — буркнул капитан. — Ваши коллеги уже здесь.

Утренний воздух колол легкие, морской ветер пронизывал до кости. На палубе сидели люди, завернувшиеся в плащи. Френтис подошел ближе, и ему стало жарко от гнева.

— Как это понимать? — свирепо вопросил он.

— Брат, мы пришли выполнять королевский приказ, — поднявшись на ноги, ответил Дергач. — Брат, честно. Королева милосердно согласилась на нашу просьбу. Никто из нас не мыслит жизни в королевской гвардии.

За Дергачом поднялись и остальные. Френтис обвел взглядом три десятка людей из команды выживших в Урлише: мужчины и женщины с суровыми лицами, в одинаково блеклых одеждах, но с разномастным оружием. Выделялась одна Иллиан в темно-синем плаще. Она будто выросла за несколько последних дней. По обе стороны от нее, втянув головы в плечи, сидели Кусай и Чернозубая, глазели на Френтиса и облизывались — щенки приветствовали вожака. Тот погладил их, они отозвались дружелюбным повизгиванием.

— Полагаю, брат Соллис прислал мне известие, — не скрывая разочарования, проговорил Френтис.

— Только то, что вы должны позволить мне участвовать в экспедиции, брат, — слегка улыбнувшись, церемонно ответила Иллиан. — И проследить, чтобы за время плавания мои навыки не умалились.

Френтис с трудом подавил желание немедленно отправить ее на берег.

— Быть может, вас утешит, что Давока тоже была против.

— Это меня не утешит… сестра. По-видимому, она остается с королевой?

— Не без сожаления. Она дала мне вот это, — сказала Иллиан и протянула мешок с кожаными фляжками. — Снадобья брата Келана по лонакским рецептам.

— Держите их в сохранности и не поддавайтесь искушению открыть хотя бы одну, — сурово приказал Френтис.

Он встал, и Тридцать Четвертый поспешил пожать ему руку.

— Ты теперь — свободный человек, — напомнил он бывшему рабу. — А мы плывем к земле твоего рабства. И успех наш отнюдь не гарантирован.

— Мне еще нужно отыскать свое имя, — заметил раб и добавил тише, по-воларски: — Кроме того, меня немного пугает ваша королева.

Френтис выпустил его руку и повернулся к мастеру Ренсиалю, стоявшему поодаль с еще более мутным взглядом, чем обычно.

— Мастер, я надеялся, что вы вернетесь к стойлам. Ордену нужны ваши таланты.

— А мальчик не здесь. И девочка, и высокая женщина, — пробормотал мастер, искоса глянул, подошел ближе и прошептал: — Где же лошади?

— Мастер, мы едем за ними, — сжав его ладонь, пообещал Френтис. — Далеко за морем целая империя лошадей.

Ренсиаль сурово кивнул и пошел на бак. Френтис решил предупредить капитана Белората насчет того, чтобы его люди выделили Ренсиалю как можно больше пространства. Затем взгляд Френтиса упал на стоящего у борта незнакомого парня — широкоплечего, крепкого, с головой в белокурых кудряшках.

— Его зовут Плетельщик, — пояснил Дергач. — Он не слишком много разговаривает.

Конечно, Френтис знал это прозвище — ведь его носил Одаренный, исцеливший Лирну.

— Он тоже пришел по королевскому слову?

— Я не уверен. Он уже был на борту, когда мы поднялись на корабль.

Френтис кивнул и повернулся к собравшимся. Все пытливо и настороженно глядели на него.

— Я благодарен вам всем. Но вы отдаете мне слишком многое. Пожалуйста, сойдите на берег и позвольте мне отправиться в странствие.

Никто не подал голоса. Никакого гнева, лишь любопытство во взглядах. Никто и не посмотрел в сторону трапа.

— Из этого путешествия можно не вернуться, — заговорил Френтис и осекся, увидев ухмылку Дергача.

— Брат, я думаю, капитану не терпится отплыть.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

Дом лорда Брахдора когда-то был внушительным. Из небольшого замка он трудами нескольких поколений превратился в просторную трехэтажную усадьбу, переросшую прежние защитные стены, перевалившую за давно засыпанный замковый ров. Окрестные поля усеивали склады, стойла, а на вершине ближайшего холма стоял хорошо известный Риве большой амбар. Она остановилась в безопасном отдалении от покосившейся кучи балок и досок с провалившейся крышей, с выбитыми дверями, лежащими на поросшей густой травой земле.

Рива приехала сюда одна. Еще за несколько миль до холма она приказала эскорту следовать в Алльтор. Как и ожидалось, Кернмиль разграбили и сожгли, люди, за которыми когда-то следила Рива, погибли, были угнаны охотниками за рабами либо сбежали. Дом лорда Брахдора в двух милях к северу сохранился в немного лучшем состоянии. Похоже, его миновало внимание воларцев из-за того, что к их приходу он уже был полуразрушен: с крыш то ли из-за погоды, то ли из-за жадных поселян пропал шифер, с грязных стен отваливалась штукатурка, исчезли все двери.

«И что ты ожидаешь здесь найти?» — вздохнув, спросила себя Рива перед тем, как спешиться и привязать лошадь к столбу ограды.

Теперь Рива ездила на смирной кобылке, куда покладистей старины Ворчуна, угодившего в горшок еще в начале осады. Рива оставила кобылу щипать высокую траву, а сама подошла к дому, заглянула через окно в пахнущую гнилью пустоту. Неужели они встречались здесь, интриговали, замышляли? Сыновья являлись унижаться перед божественным владыкой, вещавшим чудесные истины, и не подозревали о настоящей сути лживой твари. А та, должно быть, все время хохотала про себя.

Рива шагнула через порог в холодные тени. Несмотря на сумрак, зал поражал воображение: пол в виде шахматной доски из мрамора, изысканной формы лестница, изгибаясь, ведет на второй этаж, между стенами мечется эхо шагов. Странно, стены без рисунков и гербов — и никаких признаков прошлого хозяина. Голая штукатурка.

Обследование первого этажа не дало ничего, и Рива осторожно ступила на лестницу. Но та оказалась на удивление крепкой и отозвалась на шаги только легким поскрипыванием.

Верхний этаж встретил холодом. Ветер свистел в пустых окнах, терзал обрывки тряпок, бывших когда-то занавесями. В комнатах — только пыль, осколки терракоты да щепки от мебели. В одной комнате Рива остановилась при виде пятна на полу, частью прикрытого заплесневелым ковром. У стены стояла затканная паутиной кровать. Рива знала, как выглядят застарелые пятна крови, и не стала подходить ближе. Тут кто-то умер — но уже давно.

Рива повернулась, чтобы уйти, но вдруг уловила чуть кисловатый запашок только что погашенной свечи. Она остановилась, закрыла глаза, вся превратилась в слух. Ага, чуть скрипнули балки над головой. Крысы не ходят так тяжело. Рива открыла глаза, посмотрела вверх — и увидела крошечное, не больше медной монеты светлое пятнышко, тут же потемневшее. Тогда Рива вышла в холл и поднялась на третий этаж. Лестница здесь сохранилась гораздо хуже. Не хватало балюстрады и нескольких ступенек. Пришлось прыгать и карабкаться. На верхнем этаже оказались четыре комнаты-мансарды, одна — с дверью. Рива дернула ручку — закрыто, обнажила меч и ударила в дверь ногой.

У окна лежала небольшая, но аккуратная стопка одеял. Само окно загораживал щит из нескольких досок, связанных бечевкой. Возле одеял стоял огарок свечи, от фитиля вился тонкий дымок. Еще в комнате обнаружилась небольшая стопка книг, кучка овощей, морковок и картофелин, — вялых, плесневелых, с побегами. На некоторых — следы маленьких зубов.

Риву насторожил резкий вдох над головой.

Шаг вперед — и кто-то спрыгнул на пол за спиной. Рива мгновенно развернулась, меч описал дугу, точно ударил в маленький нож — и тот отлетел в темноту. Хозяйка ножа — крохотная, чумазая, в спутанных кудряшках — с изумлением и ужасом глядела на непрошеную гостью.

— Кто ты? — спросила Рива.

Изумленная гримаска превратилась в яростный оскал. Девочка зашипела и кинулась, выставила руки, нацелилась длинными ногтями в лицо. Рива выпустила меч, шагнула вбок, ухватила девочку за талию, прижала руки. Девочка извивалась, плевалась и рычала. Рива крепко держала ее. Малышка, казалось, состояла из одних костей под изодранной одеждой. Надо же — на пороге голодной смерти, и такая злоба и сила.

Девочка барахталась целых две минуты, а потом обмякла и только захныкала от бессильной ярости.

— Прости меня за вторжение, — сказала Рива. — Меня зовут Рива. А тебя?

Она добавила больше дров в огонь, проверила содержимое горшка — старой железной посудины, найденной среди разгрома на кухне. После того как Рива отпустила девочку, та охотно пошла следом, но обиженно молчала все время. Девочка уселась, скрестив ноги, перед огнем в очаге и смотрела, как Рива собирает обломки мебели. Рива наполнила горшок овсом из седельной сумки, добавила немного корицы и чуть побольше меда, который обменяла у нильсаэльского солдата в Варинсхолде на кинжал и короткий меч воларского офицера. Долгий марш с королевским войском много сказал Риве о характере людей из разных мест Королевства. У нильсаэльцев всегда водилось что-нибудь особенное, и они делились этим за хорошую цену.

— Тебя послала Ильза? — наконец заговорила девочка.

— Кто такая Ильза? — помешивая овсянку, спросила Рива.

Девочка попыталась горделиво выпрямиться, выставила подбородок.

— Моя горничная.

— То есть ты — хозяйка этого дома?

— Да. С тех пор как умерла мама, — помрачнев, ответила девочка.

— Ты — дочь лорда Брахдора?

Лицо девочки исказилось от внезапного ужаса.

— Вы знаете моего отца? Он возвращается?

Рива села, посмотрела в перепуганные глаза девочки.

— Как тебя зовут?

Та не сразу смогла выговорить имя, запиналась, но все же выдавила робкое: «Э-эллис».

— Эллис, я должна сказать тебе: твой отец мертв. Его убили в Алльторе вместе со многими другими.

Страх сменился не горем — но облегчением. Девочка обхватила руками колени, уткнулась в них головой, из-под копны спутанных кудряшек послышались всхлипы. Рива раньше и не представляла, насколько девочка маленькая. Ей же вряд ли больше десяти лет — и она такая худая.

Рива положила в деревянную миску овсянки и протянула девочке:

— На. Тебе нужно есть.

Всхлипы затихли, от запаха овсянки в животе Эллис звучно забурчало. Она посмотрела на кашу, пробормотала «спасибо», схватила еду и принялась уплетать за обе щеки со скоростью, совершенно не подобающей воспитанной леди.

— Медленней, — предупредила Рива. — Съешь много на пустой желудок, и тебе станет плохо.

Мелькание ложки чуть замедлилось.

— Его убил лорд фьефа? — спросила девочка, когда миска почти опустела.

— Отчего ты так думаешь?

— Ильза сказала, что лорд фьефа принесет справедливость Отца тем, кто проклят.

— И как же он был проклят?

— Это случилось, когда я была маленькой, — серьезно ответила девочка. — Насколько я помню, отец тогда был добрый. Но он заболел. Мама говорила, мозговая лихорадка. Я помню, как мама привела меня в его комнату, чтобы попрощаться. Отец ушел в глубокий сон. Мама говорила, отец не проснется. Мол, он зашел в глубокий сон и никогда не проснется. — Девочка выскребла ложкой остатки овсянки и договорила: — Но он проснулся.

— И он стал другим?

— Прежний папа будто пропал. А другой… он мучил маму каждую ночь. Я слышала через стену. Он годами мучил маму.

Девочка побледнела и заплакала снова. Слезы промывали дорожки сквозь пыль на ее лице.

— Он когда-нибудь… мучил тебя?

Эллис опять уткнула голову в колени и заревела навзрыд. Потом заговорила снова, буквально выталкивая слова наружу:

— Когда он уезжал, он запирал нас дома, и все портилось без досмотра. А в тот день, когда он ушел насовсем, он убил ее… Он хотел убить и меня, но Ильза схватила меня за руку, и мы убежали… спрятались в лесу, сидели долго… А когда вернулись, дом пустовал, и только мама… Мы пошли в деревню, но там были солдаты — не королевская гвардия и не люди лорда фьефа… Они творили жуткие дела. Мы побежали домой и спрятались на чердаке. Солдаты пришли и крали вещи, а что не нравилось, ломали, но не отыскали нас. Ильза выходила каждые несколько дней и приносила для нас еду. А однажды не вернулась.

Рива глядела на нее, плачущую, и вспоминала маленькую девочку, дрожащую в темноте, скорчившуюся в углу амбара с морковкой в руках, украденной накануне. А морковку нельзя было съесть целиком прямо на месте, потому что тогда не осталось бы на завтра.

— Его убил не лорд фьефа, а солдат королевы. Если тебя это утешит, знай: умирал он медленно.

Рива вытащила из мешка портрет священника, нарисованный Алорнис, и показала девочке:

— Ты когда-нибудь видела этого человека?

Та вытерла слезы ветхим рукавом, посмотрела на рисунок и кивнула.

— Иногда видела. Отец называл его «мой святой друг». Мне не нравилось, как он глядел на меня. Маме тоже, и она всегда уводила меня наверх. Но однажды он поссорился с отцом, и я пошла на лестницу послушать. Отец говорил очень тихо, почти не разобрать, но его голос совсем не походил на папин. Тот священник злился, кричал про годы впустую.

Девочка искоса глянула на Риву.

— Он все время говорил что-то про какую-то очень важную девушку.

— И что он говорил?

— Про ее мучи… мучан…

— Мученичество? — предположила Рива.

— Да, мученичество. Что с ним нужно повременить до тех пор, пока оно будет от дядиной руки, и тогда больше глаз увидят его.

От дядиной руки. Надо же. Они думали, что дядя Сентес убьет свою племянницу. Прибытие Ваэлина заставило тварь Союзника поменять планы. Насколько же твари боятся Ваэлина?

— Спасибо, — поблагодарила Рива, забрала рисунок и спрятала его в сумку, сложила вещи и прицепила к поясу меч. — Да, Эллис, если хочешь что-нибудь взять с собой — возьми прямо сейчас.

— К-куда ты забираешь меня? — запинаясь от страха, выговорила девочка.

— Если ты не предпочтешь остаться здесь — то в Алльтор.

— Что со стенами? — спросила Эллис через три дня, когда они с Ривой въехали на гребень холма к востоку от Алльтора.

Девочка сидела на кобыле, Рива вела животное под уздцы. Ноги девочки были еще слишком слабыми, чтобы пройти хоть какое-то расстояние, а кобыла не соглашалась нести двоих. От регулярной обильной еды настроение девочки улучшилось, и она забрасывала Риву вопросами.

— Стены поломали, — ответила Рива.

— Чем?

— Большими камнями. Их бросали огромные машины.

— И где сейчас эти машины?

— Их сожгли.

— Кто?

— Одну — я, — ответила Рива. — Остальные две — толпа пиратов.

— А почему?

— Они очень разозлились, а еще их попросила королева, — ответила Рива и посмотрела на реку, вспухшую от зимних дождей.

Там, в темной воде, лежали корабли, привезшие жуткие машины разрушения, и бог знает сколько трупов.

— А королева очень красивая? Мама однажды ездила в Варинсхолд и сказала потом, что принцесса Лирна — самая красивая женщина из всех, которых мама видела.

В Варнсклейве Рива наблюдала королеву с сиротами. Лирна улыбалась им совсем не так, как остальным, но с настоящей теплотой и безграничным состраданием. Чуть позднее в этот же день сообщили о банде, грабящей беженцев на западе, и Лирна приказала лорду Адалю выследить и поймать бандитов, казнить двух из каждых трех захваченных, уцелевших высечь и приставить к работе носильщиками. Провожая взглядом командира Северной гвардии, королева тоже улыбалась.

— Да, она очень красивая, — подтвердила Рива.

Подойдя по дороге к главным воротам, они увидели леса на стенах и людей, тащивших камни к проломам. Сержант дворцовой охраны при виде Ривы упал на колено, за ним и все его люди.

— Благословенная госпожа Рива! Хвала Отцу за ваше благополучное возвращение!

— Просто «госпожа» достаточно. Или «Рива», если вам нравится больше, — глядя на город, сказала хозяйка Алльтора. Похоже, с улиц исчезли груды камня, но сколько разрушено домов!

Сержант неуверенно хохотнул и попятился, так и не осмелившись взглянуть на Риву.

Девочка наклонилась к ней и заговорщицки прошептала: «Ты кто такая?»

— Я уже сказала тебе, кто я.

Толпа на площади за воротами замерла и уставилась на Риву. По улицам подходили все новые люди. Раздались радостные крики, тут же подхваченные всеми.

— Сержант, полагаю, мне потребуется эскорт, — заметила Рива.

Велисс церемонно поклонилась ей, затем обняла, как сестру.

— Я ушла слишком надолго, — чувствуя, как жаркий румянец заливает щеки, пробормотала Рива.

— Миледи, я согласна всем сердцем, — сказала Велисс и посмотрела на Эллис.

Та переминалась с ноги на ногу и не знала, куда себя деть. За воротами усадьбы собралась огромная ликующая толпа. По всему королевству уже разошлись новости об освобождении Варинсхолда и истреблении воларской армии. Возвращение Ривы стало искрой, зажегшей огонь праздника в Алльторе.

Рива подозвала девочку.

— Это — госпожа Эллис, наследница владений лорда Брахдора. Теперь она под опекой госпожи правительницы. Не могли бы вы отыскать подходящие комнаты для нее?

— Конечно, — сказала Велисс и протянула руку девочке.

Та застеснялась, но все же подошла, взяла ладонь Велисс и сказала:

— Я думала, здесь правит лорд Сентес.

— Он умер, — сообщила Рива, посмотрела на толпу и сказала Велисс: — Объяви этот день праздником. Отныне и навсегда это — День победы. И доставай свой запасец вина — тот, про который, как ты надеялась, я не знаю.

— Стены? — сказала Рива, когда Эллис уложили в просторную кровать наверху и в библиотеке остались только хозяйка Алльтора и госпожа Велисс.

— По общему требованию, стены стали ремонтировать прежде всего, — объяснила госпожа Велисс. — Людям тревожно без них. Я старалась хлопотать о ремонте хотя бы самых больших жилых зданий, но люди захотели ремонтировать стены. Что я могла поделать?

— Казна?

— На удивление, в здоровом состоянии. Воларские солдаты несли с собой много награбленного. Я послала Арентеса собрать как можно больше, пока нильсаэльцы или бандиты не прикарманили добычу. Но все равно отстраивать город — дорогое удовольствие, а нам еще управляться с полуразоренным фьефом.

— Королева твердо пообещала мне возместить стоимость реконструкции. Как выяснилось, в Северных пределах больше золота, чем ляпис-лазури. Однако оно прибудет лишь через несколько месяцев.

— Ну, благодаря госпоже Аль-Бера и лорду Дарвусу мы не умрем с голода. Но зима будет тяжелой.

Велисс уселась на софу перед камином рядом с Ривой, взяла ее за руку. Их пальцы нежно сплелись чуть не сами собой.

— Чтец? — спросила Рива, уложив голову на плечо своей госпожи советницы.

— Каждую неделю высылает гонца со строгим наказом насчет того, как лучше управлять фьефом в соответствии с Десятикнижием. Временами наказ адресован твоему деду, иногда прадеду, и смысла в нем немного. На прошлой неделе он заснул прямо посередине собственной проповеди. Но это неважно. Собор был практически пуст.

— Я хорошо выбрала, — заметила Рива.

— Похоже, да.

— А где Арентес?

— Он гоняется за последними Сынами и, надеюсь, приканчивает банды в западных долинах. Бандиты стали проблемой. Что же, война питает лишь самые лютые сердца.

— Книга Разума, стих шестой, — сказала Рива, улыбнулась и поцеловала Велисс в шею. — Почтенная госпожа советница, вас соблазнила любовь Отца?

— Нет, — ответила Велисс и погладила волосы Ривы. Они отросли. Рива уже не помнила, когда в последний раз подрезала их. — Меня соблазнили лишь один раз. И, по мне, этого более чем достаточно.

Рива подумала о том, что собирается сказать, и сжалась, предчувствуя ответ.

Так хотелось отложить на следующее утро, но тогда ведь будет хуже.

— Завтра я созову общее собрание на площади и там прочту королевский эдикт о призыве.

Велисс отдернула руку, с испугом и удивлением переспросила:

— О призыве?

— Королева собирает еще бóльшую армию и готовит флот, чтобы везти ее в Воларскую империю.

Велисс встала, ухватилась за каминную полку.

— Но эта война уже выиграна!

— Нет, — отрезала Рива.

— Госпожа правительница, я так понимаю, что и вы поплывете вместе с королевой и ее могучим флотом?

Глядя на побелевшие костяшки пальцев Велисс, Рива едва справилась с желанием прикоснуться, утешить, обнять.

— Да, — сухо выговорила она.

— Но это же безумие. Ее отец при всех его мириадах интриг и схем никогда бы не пошел на это.

— Нужно сделать так, чтобы воларцы не напали снова. И это — единственный выход.

— Это слова лорда Аль-Сорны или твои? — осведомилась Велисс.

— В этом мы с ним едины.

— А может, ты попросту жаждешь другой войны? Я же вижу, как ты исходишь нетерпением, пока ты здесь, как наскучило тебе это место — и я.

В тихих словах не было злобы, но они попали по больному месту. В них была правда.

— Ты никогда не наскучишь мне. Если я и кажусь нетерпеливой, то лишь потому, что я не создана для управления страной. Хочешь верь, хочешь нет, но сражений мне тоже хватило с лишком. Но эту войну следует окончить. И мне нужна твоя помощь.

— А как с призывом?

Рива оглянулась и обнаружила завернувшуюся в одеяло Эллис, стоящую в дверях и потирающую глаза.

— Не можешь заснуть?

Девочка кивнула, и Рива похлопала по софе рядом с собой. Эллис приковыляла, уселась.

— Я видела сон. Отец был жив и искал меня в нашем доме.

— Это просто сон, — сказала Рива, отвела со лба девочки прядь теперь уже расчесанных и чистых волос. — Сны не причинят тебе вреда.

Девочка посмотрела на Велисс, все еще стоящую у камина спиной к ним.

— А что такое «призыв»?

Велисс обмякла, обернулась, устало улыбнулась Эллис:

— Милая моя, это самое трудное. Это когда любишь — и потому делаешь ненавистное тебе.

— Всем мужчинам крепкого здоровья в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет явиться в Алльтор до последнего дня месяца интерласура и принести с собой луки и другое оружие, каким владеют. Явиться может и любая бездетная женщина указанного возраста. Все принятые на службу получат такое же жалованье, как и солдаты королевской гвардии, а по окончании войны — пожизненную пенсию. Ее же получат вдовы либо выжившие дети тех, кто принесет свои жизни в жертву во имя общего дела.

Рива закончила чтение, передала свиток Велисс и постаралась изобразить равнодушие, когда обвела взглядом площадь. По приказу Велисс на верхнюю ступеньку соборной лестницы водрузили деревянную трибуну, чтобы Рива могла видеть толпу — пять тысяч на площади и еще множество на руинах за ней. Люди шептались, кое-кто удивленно глазел, но большинство молчало, и на лицах читалось только нетерпеливое ожидание.

Люди ждали слова своей Благословенной госпожи.

— Мы много страдали, — сказала она им. — Мы долго сражались, жертвовали всем. Я хотела бы принести вам известие о мире, о том, что битвы закончены и мы можем наконец-то отдохнуть. Но я не могу. Если бы я сказала вам о мире — я солгала бы.

Рива умолкла, чтобы собрать силы. Слова эхом звучали в рассудке: «…Я солгала бы…»

— И поверьте мне: я слышала голос Отца! — крикнула она во всю мочь, и ее слова заметались эхом среди руин. — И он не допустит, чтобы мы ушли с истинного пути! Многие из вас слышали о так называемой Одиннадцатой книге. Я скажу вам теперь: эта книга — ложь, достойная лишь вашего презрения. Отец повелел, чтобы и в самом деле появилась новая книга — Книга возмездия! Он сам напишет ее, и мы станем его пером и несокрушимой силой!

Это было не ликование, а рев, мощный, мгновенно родившийся, вырвавшийся из глубин души у всех. Лица исказила ненависть, жажда мести за страшно погибших родных и любимых, за горящие дома и муки. Слова Отца, переданные Благословенной госпожой, выпустили ненависть наружу, дали ей свободу. Рев накатывал волнами, хлестал и бил.

«Они же по горло в воларской крови, и все им мало», — подумала Рива. Она сошла с трибуны и остановилась, завидев малышку Эллис. Та пыталась спрятаться от толпы, зарылась в юбки Велисс и плакала от страха. Рива присела рядом и отерла девочке лицо.

— Все в порядке, — сказала Благословенная госпожа Алльтора. — Это они от счастья видеть меня.

Через два дня вернулся Арентес. Рива встретила старого вояку у ворот, крепко обняла.

— Милорд, вы уже простили меня? — улыбнувшись, спросила она.

— Я следую командам моей госпожи, — сухо ответил он, но Рива видела: он улыбнулся в усы. — К тому же расправа с вашими врагами — моя священная обязанность, и я не променяю ее на поиски славы.

Он указал на вереницу скованных цепью людей.

— Перед нами — не поиски славы, но одна лишь кровь, — сказала Рива и обвела взглядом пленных. Два десятка истощенных людей в лохмотьях — перепуганных, полных страха либо глядящих угрюмо и вызывающе. — Сыны.

— Плюс несколько беззаконников. Лучше повесить их перед людьми для примера.

— Если они не убийцы и не насильники, я отошлю их королеве, — решила Рива. — Она охотно использует всяких людей, даже самых гнусных и никчемных.

— Моя госпожа, весть об эдикте уже разошлась по Королевству и понравилась не всем.

— Им понравится, если они узнают слово Отца. Наверное, завтра вы с вашими людьми понадобитесь мне. Я хочу наконец полностью осмотреть мой фьеф.

— Конечно, миледи, — подтвердил Арентес с изящным церемонным поклоном, злобно посмотрел на пленников и спросил: — А что же вы станете делать с Сынами?

— Пусть госпожа Велисс допросит их. Когда я вернусь, то свершу над ними правосудие.

Эллис опять схватилась за нее и не хотела отпускать, заплакала, умоляя взять с собой. Но Рива была непреклонна. Девочка должна оставаться с Велисс. Судя по реву, с непреклонностью Рива переборщила. Велисс прижала девочку к себе и сказала:

— Миледи, у материнства есть цена.

Рива вовремя прикусила язык и не сказала: «Я ей не мать». Она присела, смахнула непослушный локон со лба Эллис.

— Слушайся госпожу Велисс и делай уроки! Я скоро вернусь. Обещаю.

Выбор маршрута она оставила Арентесу, положившись на его знание Кумбраэля.

— Миледи, сперва на запад, а потом на юг, — посоветовал он. — Западные люди у нас наименее благочестивые, так что начнем с самого трудного.

Воларцы оставили много следов на западе: вереницы сожженных деревень, там и сям — кучи трупов среди виноградников. Всякий раз Рива приказывала остановиться и похоронить убитых. Последние напутствия произносил единственный в отряде священник, тощий и жилистый, средних лет, известный мужеством во время осады и покладистой натурой. Риве в последнее время все больше не нравились проповеди. «Хороший священник — молчаливый священник», — говорила она себе и задумывалась, не стоит ли внести это в уложения веры в Отца.

Но дальше на запад местность была меньше затронута войной и осталась в целости в холмистом краю на границе с Нильсаэлем. Рива знала от Велисс, что здесь — самые плодородные земли фьефа, наилучшее вино, а люди славятся веселыми праздниками и весьма вольным отношением к Десятикнижию. Арентес привел отряд к крупнейшему городу в окрестности, разросшемуся старому замку на холме со внушительной стеной, ровной лентой бежавшей вдоль виноградников по склону.

— Легко видеть, отчего воларцы оставили его в покое, — заметил Арентес, когда они подъезжали к воротам.

— Со временем добрались бы и до него, — сказала Рива.

Она ожидала задержки у ворот, ведь здешний народ мог не знать, кто приехал, — но городская стража уже выстроилась рядами, и ворота открыли. Под аркой стоял на коленях крепкий дородный мужчина в длинной мантии, склонивший голову, распростерший руки в знак покорности.

— Это лорд Ментари, здешний градоначальник, — пояснил Арентес. — Он владеет большинством виноградников около города и очень уважал вашего деда.

— Но не дядю?

— Ваш дядя был куда пунктуальней в сборе налогов и менее склонен помогать старым друзьям.

— К счастью, у меня только новые друзья, — заметила Рива.

— О Благословенная госпожа! — возопил лорд Ментари. — Вы принесли слово Отца нашим недостойным ушам!

Рива спешилась, посмотрела на город. Так странно видеть здания и улицы целыми после недель созерцания одних руин. Сперва ей показалось, что градоначальник устроил театральную сцену, рассчитывая впечатлить гостью, но когда Рива присмотрелась, то поняла: его благоговение искреннее.

— Всякие уши достойны слов Отца, — сказала она. — Он не требует от верных ему вставать на колени — и я тоже.

Упитанный лорд поднялся на ноги, но продолжал гнуть спину.

— Рассказы о ваших подвигах — уже легенда. Благодарность нашего скромного дома не знает границ!

— Милорд, я очень рада это слышать, ибо я принесла весть о том, как можно выразить эту благодарность, — сообщила Рива и показала футляр с королевским эдиктом.

Потребовалось два дня, чтобы с окрестностей собрались люди послушать слова Благословенной госпожи, — два дня мучений с торжественным пиром и принятием прошений, самым ненавистным Риве занятием. Она выносила приговор лишь в самых очевидных случаях, Арентес записывал более сложное, чтобы дело разобрала Велисс. Хотя здешний народ жил в покое и безопасности, прошения ясно показали: войне не обязательно ступать на порог, чтобы расстроить людям жизнь. Множество жалоб было на беженцев с востока, захватывающих скот, оседающих на чужой земле. Хотя сюда не дошли армии Токрева, банды охотников за рабами побывали и тут. Плачущие матери рассказывали об уведенных сыновьях и дочерях. И здесь было столько ужаса и горя! Воларцы обладали удивительным талантом рождать лютую ненависть у всех, с кем соприкасались. Одно хорошо: теперь будет легче сделать то, зачем Рива приехала сюда.

Она зачитала эдикт вечером второго дня. Она стояла на крыльце дома Ментари, а люди заполнили широкую улицу перед ним, толпились вокруг изящного бронзового фонтана. Здесь после прочтения шептались громче и не случилось взрыва всеобщей ненависти к врагам. Но, хотя не виделось особой радости, не было и открытых демонстраций недовольства. А многие добрые люди даже громко восхваляли ложь, которой попотчевала их Благословенная госпожа.

Когда Рива сошла с крыльца, толпа еще радостно кричала.

— Одиннадцатая книга! — выдохнул лорд Ментари. — Подумать только, я доживу до такого!

Арентес протянул Риве учетную книгу с пометками Велисс.

— Милорд, мы живем во времена перемен. Согласно вычислениям моей досточтимой советницы и данным переписи пятилетней давности, ваша квота — минимум две тысячи мужчин, способных носить оружие, — заглянув в книгу, сообщила Благословенная госпожа. — И это с учетом наших недавних бед. Я уверена, что Отец посмотрит на вас с особой благосклонностью, если вы превысите квоту.

Объезд всего фьефа занял бóльшую часть месяца. Рива со свитой посещала города и деревни — иные переполненные от беженцев, другие — почти пустые, откуда население сбежало перед приходом врагов. Ложь Ривы лучше всего принимали там, где было много обездоленных войной, там, где люди сами видели зверства и ужасы воларцев. Даже в тех местах, куда не дошла война, находилось много желающих послушать Благословенную госпожу, хотя не все радостно восприняли весть о послании Отца.

— У меня четыре сына, а королева хочет троих, — упрямо и зло выговорила крепкая ширококостная женщина в деревне к юго-западу от реки.

Здешние жители были знамениты крепкой и суровой натурой и мастерством, с каким они добывали скудное пропитание, прочесывая десятки окружающих дома проток в поисках угрей и прочей речной живности. Деревеньки их были невелики, часто всего полдюжины домов с церковью.

Сельчане глухо заворчали в знак одобрения. Хотя было видно, что местных пугает стража — ведь целых полсотни — и важные люди, явившиеся к ним. Но ожесточившаяся женщина не обращала внимания на солдат Арентеса.

— Как же семье прокормиться, если некому будет тащить сети?

— Никто не останется голодным, — заверила Рива. — Требуемую пищу предоставит дом Мустор и королева, причем бесплатно.

— Я уже слышала обещания от вашего дома! Моего мужа утащили драться с азраэльскими ублюдками, и те перерезали ему глотку. А теперь нам нужно драться за них!

— Этот фьеф спасли азраэльцы, — сказала Рива, — а еще нильсаэльцы, народ из Северных пределов, сеорда и эорхиль. В Варинсхолде я дралась рука об руку с мельденейцами и нильсаэльцами. Старые времена умерли. Теперь мы стоим друг за друга.

Женщина наставила палец, ее голос задрожал от гнева.

— Девчонка, так сама и дерись за них! Я не знаю этих «ворелцев», никогда не видела их, а любой врун может сказать, что слышал голос Отца!

Стражники схватились за мечи, сержант вышел вперед и успел уже до половины вытащить меч из ножен, прежде чем Рива гаркнула, приказывая остановиться.

— Миледи, это же измена и богохульство! — крикнул взбешенный сержант.

Толпа сразу подалась назад, оставив свою героиню в одиночестве. Но та не желала уступать и дерзко глядела на Риву. В обветренном лице женщины не было ни страха, ни раскаяния.

— Ты не была в Алльторе, — буркнул сержант. — Ты не видела, что для нас сделала Благословенная госпожа. Если бы не она, и ты, и твои сыновья, и твоя деревенька стали бы кучей пепла и костей. Ты обязана нашей госпоже всем — как и мы.

— Тогда лучше повесьте меня, госпожа. Отец там или нет, мои сыновья — не ваши.

Рива выискала в толпе троих парней. Двое стояли, вжав голову в плечи. Несомненно, они мечтали лишь о том, чтобы неприятности поскорее кончились. Но третий, самый высокий, глядел на коренастую женщину с угрюмым раздражением.

— Ваши сыновья могут сказать за себя сами? — спросила Рива. — И Десятикнижие, и закон фьефа определяют возраст зрелости в семнадцать лет. Если ваши сыновья — уже мужчины, пусть выбирают сами.

— Мои сыновья знают свой долг, — заговорила женщина, но осеклась, когда высокий парень поднял руку и протолкнулся через толпу.

— Миледи, я — Аллерн Вареш, — поклонившись, представился он. — Я готов служить согласно королевскому эдикту.

— Стой! — зарычала женщина.

Она шагнула к сыну, отвесила ему оплеуху и злобно уставилась на Риву.

— Он не твой!

Рива уже хотела не обращать внимания на женщину и поблагодарить парня за верность, но заметила слезы на глазах его матери и как она бросилась вперед, защищая сына. Рива сошла с повозки, встала перед женщиной.

— Как вас зовут?

Женщина стиснула зубы, вытерла глаза толстыми пальцами, процедила:

— Реалла Вареш.

— Реалла Вареш, я скорблю о вашей потере. Она велика. Мне тяжело просить вас о большем. Потому, в признание вашей жертвы, квота для этой деревни считается исполненной одним этим мужчиной.

Рива указала на Аллерна, все еще стоящего, преклонив колено. Женщина обмякла, прижала ладони к лицу. Пораженная толпа застыла в молчании. Судя по всему, они в первый раз видели, как плачет Реалла Вареш.

— Лорд Арентес?

— Да, миледи?

— Как по-вашему, этот молодой человек достаточного для гвардейца роста?

— Да, как раз, — окинув парня оценивающим взглядом, заключил Арентес.

— Замечательно. Аллерн Вареш, отныне ты — солдат стражи госпожи правительницы Ривы Мустор. — Рива посмотрела на всхлипывающую мать и добавила: — У тебя час на прощание. Лорд Арентес отыщет лошадь для тебя.

Рива вернулась в Алльтор с полутысячей мужчин и полусотней женщин, вызвавшихся идти под командой Благословенной госпожи. Можно было бы привести и тысячу, но не хватило бы ни провианта, ни лошадей. Земли к югу от Алльтора, сильнее всего пострадавшие от воларцев, дали больше всего рекрутов и охотней всего слушали ложь о послании Отца. Эти люди вели свою войну на лесистых берегах Железноводной и захватили много оружия. Арентес говорил, что на тех землях как раз родилось и расцвело знаменитое кумбраэльское искусство стрельбы из лука. Первые длинные луки вырезали из тиса, обильного в тамошних лесах. Перед воларской угрозой возродились давно распущенные отряды, когда-то ядро кумбраэльской военной мощи. Ветераны-командиры заново собрали их и играли в смертельную игру набегов и пряток среди лесистых холмов месяцами, до самого освобождения Алльтора.

Рива приказала не распускать отряды, но, напротив, набрать больше людей и явиться весной в Алльтор. Хотя лесные бойцы были свирепо преданы делу и вере в Отца, их ненависть и жестокость обескураживали. По лесу висели гниющие воларские трупы, а угрюмые лесные воины пылали жаждой мести. Тяжело и представить, что они учинят за океаном. И ведь в Десятикнижии нет ничего, что подстрекало бы жаждущих мести.

Эллис кинулась к Риве так, будто хотела задушить в объятиях, обхватила тонкими ручонками талию и принялась жаловаться на бесконечные уроки Велисс.

— Она заставляет меня читать и писать каждое утро! И вечер тоже!

— Это умения большой важности, — осторожно отцепляя руки девочки, сказала Рива. — Но я тоже могу тебя кое-чему научить — в свое время.

Малышка нахмурилась, перестала дуться, хотя, похоже, настроение жаловаться еще не прошло.

— И чему же?

— Луку и ножу. И мечу, когда повзрослеешь. Конечно, если хочешь.

— Я хочу, хочу! Научи меня сейчас! — крикнула она, схватила Риву за руку и потащила в дом.

Но Рива заметила, как поморщилась Велисс, и остановилась, держа девочку за руку.

— Давай завтра. У меня сегодня важные дела.

— Вы по-прежнему не скажете мне имени? — спросила Рива.

Священник с поломанным носом равнодушно глянул на нее и покачал головой. Рядом с ним на дорожке стояло еще одиннадцать узников в истертых ветхих одеждах, нечистых от долгого сидения в подвале. Кое-кто еще покачивался — травяные снадобья Велисс действовали по нескольку дней. Она собрала пять сотен страниц показаний: имена, даты, описания встреч, сцены убийства — полный каталог злодеяний, свидетельства, изобличающие всю целиком церковь Отца Мира как гнездо предателей — от Чтеца до епископа. Свидетельств хватило бы, чтобы полностью распустить церковь.

— Он и вправду думал, что сможет уничтожить дом Мустор и править фьефом во имя Отца? — спросила Рива у безымянного священника.

Священник дерзко посмотрел ей в глаза, сглотнул и с усилием выговорил:

— Это святое дело, благословленное Отцом!

— Отцом? Несчастным злодеем на службе у твари из Тьмы.

Рива отступила на шаг, обвела взглядом узников, и в ее голосе зазвучала сталь:

— Вы — глупцы! Вы провели жизнь в изучении Десятикнижия и не постигли его правды. Отец не дает благословения на убийство и обман и не питает тех, кто мучает детей ради своих гнусных целей.

Рива замолчала. Она ощущала растущую внутри ярость, ту самую, родившуюся во время осады, когда Рива позволяла резать глотки охотникам за рабами и рубить головы пленным. Безымянный священник содрогнулся, борясь с подступающей от ужаса тошнотой. Арентес стоял позади скованных цепью узников с полной ротой стражи. Солдаты обнажили мечи и хищно глядели в спину предателям.

И тут Рива вспомнила. «Мы все теперь убийцы, омытые кровью, — и умоемся ею снова». Взгляд леди Алльтора упал на последнего в ряду узников, тощего и жилистого. В отличие от остальных, он не стоял, потупившись, но глядел со странным благоговением. Знакомый человек. А, так это Шиндалль, хозяин гостиницы, направивший Риву к Высокой Твердыне. «Увидеть ваше лицо — и ничего больше не надо», — так он сказал тогда.

Рива вынула из-за пояса свиток и показала узникам печать и кривоватую неуверенную подпись.

— По приказу Святого Чтеца вы исторгнуты из лона церкви Отца Мира. Вам запрещается читать и цитировать Десятикнижие, поскольку вы показали себя недостойными любви Отца.

Она снова обратилась к священнику с переломанным носом:

— Поскольку Отец больше не хочет знать вашего имени, оно открыто мне, мастер Йорент.

Узники закрывали глаза, склоняли головы, молились, кое-кто заплакал, у пары появились темные пятна на брюках — как у воларских пленников перед эшафотом. Разве что воларцы умоляли о пощаде, а не молились.

— Лорд Арентес, снимите с них цепи. Пусть идут восвояси, — приказала Рива.

Велисс не стала упрекать, лишь изумилась.

— Они интриговали против твоего дома. Они снова затеют интригу.

— Заговоры требует скрытности. Заговорщики прячут имена и лица. Теперь бывшие заговорщики лишены скрытности.

— А ты — правосудия.

— Нет, я лишилась только мести. Отец ясно указал, что месть и правосудие — разное.

Через месяц начали прибывать разномастные отряды призывников, хотя быстро наступившая зима не слишком-то помогала маршировать по дорогам. Когда холода усилились, Рива приказала прекратить работы на стенах и бросить все силы на ремонт города, заменить палатки и промасленную парусину кирпичными домами с черепичными крышами. Снегопады перекрыли горные перевалы в Нильсаэль, остановили караваны от южного берега, и пришлось снова вводить рационы.

Каждое утро Рива занималась с Эллис. Начали с ножа, отыскали длинный узкий клинок, хорошо легший в ее ладонь. При всем энтузиазме девочка оказалась плохой ученицей, часто падала, царапала колени. Но при том никогда не плакала и не капризничала, как на других уроках, и желание тренироваться не ослабевало.

— Ты была в моем возрасте, когда начала учиться? — спросила девочка.

— Я была младше. Не прыгай, когда делаешь выпад, потеряешь равновесие.

— Кто тебя учил?

— Очень плохой человек.

— Почему он был плохой?

— Он хотел, чтобы я делала очень плохое, — ответила Рива.

— А что именно?

— Список чересчур длинный. Смотри на меня, а не на свои ноги!

Рива оставила девочку упражняться, а сама поднялась к Велисс на веранду.

Госпожа советница зябко куталась в меха и держала в руке запечатанный свиток.

— Пришло? — спросила Рива.

Велисс кивнула и передала свиток, не отрывая взгляда от девочки, неуклюже танцующей на газоне.

— Она не очень годится для такого.

— Она научится от нас обеих.

— Зачем ты взяла ее? Ты могла бы найти хороший дом для нее где угодно. В Кумбраэле теперь много горюющих матерей, с радостью принявших бы ребенка.

Рива оглянулась и увидела, как Эллис парирует удар невидимого противника.

— Она не убежала. Когда я пришла в ее дом, она попыталась зарезать меня, а когда я отняла нож, она все равно не убежала, — сказала Рива, снова посмотрела на Велисс и добавила: — Пожалуйста, справься о том, как я могу удочерить ее.

— Ты уверена? Она ведь совсем маленькая.

— Она из благородного рода, умна и быстра. Под твоим руководством она достигнет многого. А мы должны обеспечить наше будущее.

Велисс посмотрела на свиток, на королевскую печать.

— Я никогда не просила тебя обещать мне. Но теперь прошу: что бы ни ожидало тебя за океаном, оставайся в живых и возвращайся ко мне.

Рива развернула свиток. Письмо королева писала сама и щедро рассыпала благодарности и похвалу за соблюдение эдикта. Заканчивалось письмо вежливо сформулированным приказом привести войска к Южной башне в последний день месяца илльнасура. Но ведь зима еще не кончится! Значит, королева решила отплыть до начала весны.

— Рива, — сдавленно прошептала Велисс.

Рива взяла ее за руку, поцеловала в щеку и солгала опять:

— Я обещаю.

ГЛАВА ПЯТАЯ Ваэлин

Ваэлин однажды провел зиму на Скельском перевале в попытке справиться со все учащающимися набегами лонаков. Тогда здесь было множество братьев и Бегущих Волков, а теперь никто даже не вышел навстречу из приземистой сторожевой башни. Молчаливые стены, пустые бойницы. Соллис не просто так оставил крепость. С лонаками помирились, а война требовала собрать все без исключения мечи. Но все же пустота на северных границах Королевства помимо воли будила тревогу. Столь многое изменилось за такое короткое время!

— Когда-то мои люди ликовали бы при виде такого, — сказала Кираль, без сомнения, ощутившая тревогу Ваэлина. — А теперь это для них — зловещий знак.

Рядом с Ваэлином остановился лорд-маршал Орвен. Его полсотни рыцарей — все, что осталось от Королевской конной гвардии.

— Выставьте часовых. Сегодня мы заночуем здесь.

Ваэлин провел ночь в башне вместе с Кираль и Одаренными с мыса Нерин. Все они выбрали отправиться с ним, а не в грядущее плавание за океан с королевой. Та благословила их на поход тщательно подобранными словами и милой улыбкой, но Ваэлин знал, как на самом деле отнеслась Лирна к его авантюре. Он рассказал ей все с глазу на глаз. Королева вызвала его к себе поздним вечером. Из-за дверей доносился смех — дети еще не спали. Сирот все прибывало, и уже две сотни их заселили это крыло дворца. Все они по королевскому слову теперь считались подопечными короны.

Апартаменты Лирны не блистали роскошью. Их заполняли книги и свитки брата Харлика, на столе лежали аккуратные стопки листов, исписанных ровным изящным почерком королевы. Комнату скудно освещали единственная лампа да огонь из камина. Половину лица королевы скрывала тень. Лирна смотрела на гостя с усталым любопытством, будто ожидала, пока он закончит рассказывать скверную шутку.

— Вы собираетесь идти пешком через северный лед в середине зимы? — спросила она.

— Нас поведет песнь Кираль. Она говорит с благословения Малессы. Я знаю, вы доверяете ей.

— Я доверяю и тому обстоятельству, что Малесса всегда действует в интересах лонаков. Если ей выгодно отправить вас в никуда — она отправит, — хмуро произнесла Лирна.

Но затем она перестала хмуриться, взяла со стола кусок пергамента, поднесла к свету. Ваэлин узнал руку Алорнис: слишком уж ровные, идеальные линии. Но раньше таких рисунков он у сестры не видел. Что-то непонятное, полукруглое, форма, образованная перекрещением прямых линий.

— Ваша сестра предлагает изменить саму концепцию кораблестроения. Изнутри корпус сформирован множеством связанных коротких балок, вместе описывающих нужную дугу. В сущности, это воплощение на практике концепции тангенциальных дуг Лервиаля. Хотя Алорнис утверждает, что никогда не читала его трактат. Если мы примем ее план, к изготовлению кораблей можно будет приставить практически неквалифицированных рабочих. Они изготовят тысячи балок, сэкономят нам многие месяцы работы…

— Так почему бы не воспользоваться ее предложением?

— Потому что раньше никто так не делал. Никто не строил корабли таким образом. Равно как и за всю историю никто не смог успешно пересечь льды даже в середине лета.

— Кираль доверяет своей песни, а я доверяю Кираль.

— Этот Эрлин так уж важен? — спросила Лирна.

— Полагаю, да. Проживший столько веков обладает знанием более ценным, чем все свитки Харлика вместе взятые. Легенда говорит, что ему запретили вход за Порог. Это может значить, что он заглянул туда, как и я. Возможно, он увидел больше меня.

Лирна нахмурилась снова.

— Арендиль однажды рассказал мне о Керлисе. Будто бы дядя признался, что встречал его, проклятого и обреченного на вечную жизнь за отказ присоединиться к Ушедшим. И потому Керлис коротает свои бесконечные дни, скитаясь по земле в поисках человека, которому предназначено убить бессмертного. А такой человек якобы должен родиться среди Одаренных этой страны. — Королева устало усмехнулась. — Ваэлин, это все сказки. И вы всерьез хотите, чтобы я в них поверила, одобрила подобное безумие и отослала своего владыку битв умирать в ледяной пустыне?

— Мы заплатили немалую цену, чтобы понять: не во всех сказках одна лишь ложь и фантазии.

Ваэлин выпрямился, вдохнул, чтобы заговорить официально, но Лирна предостерегающе подняла руку:

— Пожалуйста, не оскорбляйте мой слух просьбой об отставке. Я могу приказывать всем в этом королевстве, но я не хочу приказывать вам.

— Ваше величество, я очень благодарен вам. Позвольте мне предложить на мое место графа Морвена.

— Хорошо. Сколько вы возьмете солдат?

— Нисколько. Я пойду вместе с Кираль.

— Это неприемлемо, — отрезала королева. — Сотня лорда Орвена и Одаренные из Пределов пойдут с вами.

— Жена Орвена на сносях. Я не хочу, чтобы граф отправился в настолько опасное путешествие.

— Милорд, этого хочу я. Орвен — солдат и знает свой долг, нравится ему это или нет.

— Как пожелаете, ваше величество, — глядя на непреклонное лицо королевы, произнес Ваэлин. — Я хотел бы спросить и о другом деле, которое мы обсуждали.

Ее пальцы вздрогнули.

— Вы хотите слишком многого, — каменным голосом ответила Лирна.

— Не он виноват.

— Я знаю. Но сцена убийства брата вряд ли сотрется из моей памяти.

— Если вы хотите наказать его, предложенный мной способ подойдет как нельзя лучше.

Она посмотрела ему в глаза. В тусклом свете ее лицо казалось чеканной маской.

— Милорд, я хочу лишь одного: безопасного будущего для этого Королевства. Я пошлю вашего брата за море, чтобы он стал провозвестником моего пришествия, но не просите меня простить его. Умение прощать подобное уже не в моей власти.

«Если бы Янус смог исполнить свой замысел, мы были бы женаты», — подумал Ваэлин.

Он пожелал остальным спокойной ночи и поднялся на вершину башни. Изо рта шел пар. Ваэлин плотней завернулся в плащ, присмотрелся к зловещей тьме за перевалом.

«Интересно, были бы наши дети убийственно сильными? Или прекрасными? Или всё сразу, как сама королева?»

Чуть изменился посвист ветра, прилетел легкий запах: дым костра, пот.

— Я знаю, что ты здесь, — не оборачиваясь, сказал Ваэлин.

Лоркан сухо рассмеялся, подошел ближе. Копна буйных волос свисала на бледное как иней лицо.

— К милорду вернулась песнь?

— Есть чувства и помимо зрения, — заметил Ваэлин, понаблюдал за тем, как Лоркан переминается с ноги на ногу, и добавил: — Как мне кажется, ты пришел с просьбой.

Лоркан потер ладони, потупился и заговорил с нарочитой веселостью:

— Милорд, сдается мне, я уже с избытком поработал на наше великое дело. Я горжусь тем, что совершил ради него, и, думаю, вы согласитесь со мной. Я сделал много. Но, кажется, мне настало время попытать счастья в местах потеплее.

— Вы хотите, чтобы я отпустил вас.

— Да, милорд, — склонив голову, с легкой улыбкой подтвердил Лоркан.

— Хорошо. Учитывая природу вашего Дара, я в любом случае едва ли мог бы задержать вас.

— Милорд, я очень благодарен вам, — сказал Лоркан, но не ушел. Он по-прежнему стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Что еще? — устало вздохнув, осведомился Ваэлин.

— Милорд, Кара.

— Она тоже хочет, чтобы ей позволили уйти?

— Нет, она тверда в своей решимости следовать за вами. Но если вы ей прикажете…

— Нет, — отвернувшись, отрезал Ваэлин.

— Она еще почти ребенок, — угрюмо заметил Лоркан.

— Почти ребенок — но с добрым мудрым сердцем и великим Даром. Она очень ценна для меня, и я горжусь, что она решила остаться со мной. Вы можете взять лошадь, оружие и всю свою военную добычу, но, пожалуйста, уходите до рассвета, — сказал Ваэлин и пошел к лестнице.

— Я не могу! Вы же знаете, я не могу уйти без нее! — закричал Лоркан, и эхо подхватило его голос, понесло над перевалом.

Ваэлин посмотрел на молодого Одаренного, глядевшего дерзко и вызывающе, но сжавшегося от страха и злости и, без сомнения, готового в любой момент исчезнуть.

— Я знаю, что жизнь иногда оставляет людям только выбирать из скверного и худшего, — сказал Ваэлин. — Если вас не будет здесь утром, я постараюсь объяснить это Каре.

Когда на следующий день отряд отошел на пять миль от перевала, Кираль внезапно дернула поводья, остановила пони и внимательно посмотрела на запад.

— У нас беда? — спросил Ваэлин.

— Что-то… нет, кто-то новый, — хмуро и растерянно ответила лоначка.

— Песнь?

— Нет, там не певец, и моя песнь ни о чем не предупреждает — но он зовет меня.

— Откуда?

— Из разрушенного города, — запинаясь, выговорила Кираль.

В ее голосе отчетливо слышался страх. Ваэлин впервые увидел ее испуганной. Он кивнул и подозвал Орвена:

— Милорд, мне нужны пятеро. Разбейте лагерь в долине впереди и ожидайте нашего возвращения.

Затем Ваэлин крикнул Одаренному, уныло трусящему посреди колонны:

— Мастер Лоркан! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам!

До руин было два дня ходу. Кираль хорошо знала горы, потому добрались быстро и без помех.

Развалины остались в точности такими, какими Ваэлин помнил их, но теперь он не ощущал гнетущей тревоги, мучившей и не дававшей покоя в прошлый раз, — в отличие от лоначки и Лоркана.

— О Вера, тут еще хуже, чем в лесу, — выдохнул обмякший, побледневший Лоркан.

— Я раньше никогда не подходила так близко, — пробормотала растерянная Кираль. — Это место — не для живых.

Ваэлин ободряюще улыбнулся юноше и кивком указал на руины.

— Мастер Лоркан?

Немного поколебавшись, тот слез с коня, глубоко вдохнул и решительно направился к городу. Через несколько шагов Одаренный будто растворился в воздухе. Гвардейцы дружно охнули.

— Тот, кто ждет нас, сможет его увидеть, — сказала Кираль.

— Я знаю, — отозвался Ваэлин.

— Тогда зачем его посылать?

— Что за жизнь без веселья?

Долго ждать не пришлось. Тишину руин разорвал пронзительный визг, перепуганное эхо заметалось среди камней. Кираль схватилась за лук, гвардейцы обнажили мечи и выстроились в ожидании врага. Ошалевший от ужаса Лоркан появился на краю города и стремглав помчался к своим. Вскоре появилась и причина ужаса, большая, бурая, оскалившая пасть и злобно ревущая.

— Не знал, что они вырастают настолько громадными, — прокомментировал Ваэлин.

На четвереньках медведь был футов пяти в холке — а значит, полных десять футов на задних лапах. Казалось, он ковылял с трудом — но благодаря длине лап бежал очень быстро.

— Ради Веры, прикончите его! — заорал мчащийся со всех ног Лоркан.

Медведь был уже в нескольких шагах.

— Не стрелять! — приказал Ваэлин прицелившейся лоначке.

Он различил среди камней знакомый маленький силуэт, а рядом с ним другой, лишь немного повыше, держащий что-то вроде длинной палки. Медведь вдруг резко остановился, ударил передними лапами оземь так, что полетела галька, закачался, скорбно зарычал, не спуская взгляда с Лоркана. А тот стоял на четвереньках за спиной гвардейца и, похоже, готовился выметать завтрак.

Как и другие кони, Шрам попятился при виде медведя, от страха замотал головой, норовя вырвать поводья из рук Ваэлина. Тот спешился, погладил животное по боку.

— Все в порядке, он не повредит тебе, — успокаивая, тихо сказал Ваэлин коню.

Медведь снова рыкнул, замотал огромной головой, словно собирал силы для следующей атаки, но затем напрягся и застыл, будто статуя. Рядом с ним появился маленький, одетый в меха человек с длинной, в свой рост, костью в руках.

— A-а, он еще молодой, шалит немного. Враги-то и друзья пахнут одинаково, — сказал человек.

— Мудрый Медведь! — радостно воскликнул Ваэлин и крепко пожал шаману руку. — Ты далеко ушел от Пределов.

Ладонь у маленького шамана была словно железная.

— Ты же идешь на лед, — пожав плечами, сказал тот. — Я покажу как.

— Он очень настаивал, — вымученно улыбнувшись, добавила стоящая рядом Дарена.

Ваэлин подошел к ней, притянул к себе, обнял. И даже в груди заныло от осознания того, насколько сильно он тосковал о ней.

«Нет, я непременно отошлю ее назад поутру», — пообещал он себе и тут же понял, что солгал.

Они вместе съели жаренную на вертеле козу. Судя по глубоким шрамам, бедная коза пала жертвой шаманьего питомца.

— Железный Коготь приносит хорошее мясо, — подтвердил Мудрый Медведь. — Себе оставляет только потроха.

После трапезы Ваэлин отправился вместе с шаманом бродить среди руин. Тот рассматривал изломанные, раскрошившиеся статуи, иногда тыкал костью в заросший травой каменный хлам. Медведь шел неподалеку и тоже активно интересовался развалинами, совал нос в каждую щель, а иногда цеплял острыми когтями камни и выворачивал их.

— Железный Коготь хочет жуков и личинок, — пояснил шаман. — Медвежье брюхо всегда пустое.

— Откуда ты узнал, что нужно идти сюда? — спросил Ваэлин.

Мудрый Медведь с удивлением посмотрел на собеседника, словно и представить не мог настолько глупого вопроса.

— Тут большая… — начал он и запнулся в поисках подходящих слов. — Э-э, сила большая.

Шаман растопырил руки — мол, вот какая — и присвистнул.

— Возмущение? Буря? — видя замешательство шамана, предположил Ваэлин.

— Буря?.. Да, большая, в море силы.

«Он видит Тьму как море силы», — подумал Ваэлин и спросил вслух:

— Ты можешь видеть море силы?

Шаман хохотнул.

— Его никто не видит. Люди чувствуют бури, ощущают тех, кто прикасается к морю, слышат песни, если их поют. Я почувствовал бурю, услышал, как поет девушка, и прилетел сюда вместе с Умеющей Летать.

Они подошли к большой каменной голове бородатого мужчины с встревоженным лицом. Ваэлин помнил ее еще с первого своего визита в разрушенный город. Мудрый Медведь осторожно положил ладонь на лоб статуи, закрыл глаза.

— Буря здесь уже была. Сейчас слышен только далекий отголосок.

— Отголосок чего?

— Того, что было и будет.

Шаман убрал руку, скорбно покачал головой.

— Мне казалось, это король или вождь, — предположил Ваэлин.

— Нет, это мудрый их племени. Хранитель историй.

— Но его мудрости не хватило, чтобы спасти город?

— Есть то, что никому не под силу остановить. Он построил город, шаманы наполнили камни силой, чтобы петь.

— Наполнили камни силой?

Ваэлин вспомнил повествование Мудрой о том, как она получила свое имя, о камне, который дала ей тень Нерсус-Силь-Нин, сказав что она — всего лишь память, оставшаяся в камнях Мартише и Великого Северного леса.

— Они могли помещать свою память в камни?

— И не только память… чувства тоже, — ответил Мудрый Медведь и медленно повел посохом вокруг, указал на величественные руины, когда-то бывшие полным чудес городом. — Это место полно силой.

Он брел по руинам и всматривался в камни, словно заядлый охотник, выслеживающий редкую дичь. Ваэлин шел за ним сквозь лабиринт развалин, мимо уцелевшего здания — одного из немногих. Брат Харлик считал его библиотекой. Наконец шаман с бывшим владыкой битв пришли к сложенному из камней помосту. Целым он был бы футов десяти высотой, но поддерживавшие его колонны разрушились, поверхность просела и растрескалась от края до края. Мудрый Медведь остановился и содрогнулся от омерзения, но все же поднялся на платформу и коснулся посохом камня в ее центре.

— Тут есть что-то, — сказал шаман. — Черное.

Ваэлину не понравилась растерянность, почти страх на лице шамана, сделавшегося будто старше, мельче. Тот присел, осторожно приложил ладонь.

— Что-то черное? В смысле из Тьмы? Что-то с силой?

— Черное, — с усилием произнес шаман и встал. — А сейчас оно далеко ушло. Его взяли.

— Кто взял?

Шаман посмотрел Ваэлину в глаза.

— Ты знаешь кто. Мы идем через лед, чтобы найти его.

Дарена уселась рядом, накрыла шкурой их обоих.

— Командовать я оставила Ультина. Вряд ли это ему понравилось, но кого еще? Другие и вполовину не так способны, как он.

— А золото? — спросил Ваэлин.

— Первый корабль придет в Морозный порт, самое большее, через месяц, наверняка — к великому удовольствию лорда Дарвуса.

— Не он первый и не он последний наживется на этой войне, — сказал Ваэлин и умолк.

Так приятно ощущать тепло ее тела — и так не хочется говорить то, что нужно сказать. Но Дарена будто прочла его мысли и заговорила сама:

— Я не уйду. — И коснулась губами его губ. — Как Алорнис? — затем спросила она.

Он вспомнил каменное лицо сестры в утро прощания, ее отчаянные попытки не заплакать. Она все-таки заплакала, уткнув лицо в грудь брата, вцепилась и не хотела отпускать. Лирне пришлось осторожно, но настойчиво оттащить ее. Последний взгляд на сестру остался темным пятном в памяти. Алорнис отвернулась и плакала на плече у королевы.

— Она очень нужна королеве и хорошо служит ей, — сказал Ваэлин. — Таланты Алорнис оказались еще бóльшими, чем мы ожидали.

Дарена зашевелилась, посмотрела в ночное небо — чистое, усыпанное звездами.

— Она зашла, — пробормотала девушка.

Ваэлин понял, о какой это звезде — об Авенсурхе, в честь которой Санеш Полтар дал ему племенное имя. О ней говорили, что, пока она сияет, не бывает войн. Теперь она стала крохотной точкой среди других таких же.

— Мы еще увидим, как она засияет, — надо попросту очень долго прожить, — сказал Ваэлин.

— Мне не нравится тут, — отвернувшись, глухо произнесла Дарена.

— Здесь когда-то творились страшные дела. Мудрый Медведь говорит, что камни все еще помнят.

— Я не про город, а про горы, где живет племя, родившее меня…

Она умолкла — но Ваэлин понял недосказанное.

— И убившее твоего мужа.

Она едва заметно кивнула.

— Как его звали?

— Его люди называли его Леорда Ниль-Асриль, Живущий в снах. Я звала его просто Асриль. Сеорда считали его тихоней. Он редко разговаривал, часто витал в мечтах, редко ходил в набеги против лонаков, хотя в боях с Ордой показал себя умелым и храбрым бойцом. Однажды лонаков пришло больше обычного и они проникли далеко. Я узнала о набеге, когда гостила у отца. Я помчалась в лес и нашла среди множества трупов тело Асриля. Поверх него лежал труп лонака. Они выглядели очень мирно, словно улеглись спать рядом. Я кинулась искать его душу — но он ушел еще днем накануне.

Дарена замолчала. Ваэлин прижал ее крепче, чтобы впитать ее тепло, мягкость ее грудей. А потом она заговорила очень тихо, почти зашептала, и ее голос был полон страха:

— Я сделала все, чтобы умереть в тот день. Моя душа парила над лесом и смотрела на его тело. Я знала, что мое тело скоро остынет и я приду к мужу, к вечной охоте среди теней. Меня вернул отец. Я услышала его голос. Он просил, умолял. Вернувшись в тело, я не ощутила холода. Честно говоря, прошла не одна неделя, прежде чем я ощутила хоть что-то. Потом я отправилась к камню посоветоваться с Нерсус-Силь-Нин. А она сказала мне то, во что я не захотела поверить.

Дарена посмотрела прямо в глаза Ваэлину.

— Она сказала, что мне предстоит еще многое сделать. Впереди — великие испытания. А проводить жизнь в горести — непозволительная роскошь. Еще она сказала мне, что подарила имя сеорда человеку, которого я полюблю. — Она тихонько рассмеялась. — Я подумала, что Нерсус-Силь-Нин сошла с ума. Я ошиблась.

Двумя днями позже они вернулись к отряду Орвена — и обнаружили его в боевом порядке и с оружием наготове. Причина виднелась на гребне холма в четверти мили к северу: сотня лонаков на коренастых пони.

— Они появились сегодня утром, — доложил Орвен Ваэлину, поклонился Дарене. — Миледи, я так удивлен вашему появлению здесь!

— Милорд, я слыхала, вас можно поздравить.

— Боюсь, с поздравлениями придется немного повременить, — заметил Орвен и кивнул в сторону лонаков.

Ваэлин глянул на Кираль, напряженно уставившуюся на соплеменников.

— Они пришли, потому что им сказала Малесса. Но тут не все хорошо, — наконец произнесла Кираль.

— Значит, лучше поехать и поздороваться, — заключил Ваэлин.

Он приказал Дарене и остальным быть с Орвеном, а сам вместе с Кираль поехал к лонакам. Ваэлин почти достиг холма, когда по склону вниз затрусил пони с кряжистым, широкоплечим седоком. Бритую голову того покрывал узор из кривых линий, похожий на лабиринт.

Мужчина остановился в нескольких ярдах от пришельцев, метнул на Ваэлина полный ярости взгляд и резко заговорил с Кираль.

— Это Альтурк, талесса клана Серых Соколов, — представила та.

— Мы уже встречались, — заметил Ваэлин. — Как ваш сын?

Лицо Альтурка перекосилось от гнева, Кираль сжалась, а Ваэлин едва поборол желание выхватить меч из ножен.

— Мой сын был мусор. Мелкий, дрянной, — сказал талесса на ломаном языке Королевства. — Его никчемная жизнь хорошо закончилась.

Ваэлин подумал, стоит ли соболезновать, решил, что это будет воспринято как новое оскорбление, и вместо того сказал:

— Малесса дала нам право на свободный проход. Что вы делаете здесь?

Альтурк ощерился и заговорил медленно и размеренно, словно боялся поперхнуться злостью:

— Малесса приказала сотне сентаров идти за тобой. Лучшая кровь лонакхим прольется по твоему слову.

— Вам известен наш путь? Мы пойдем сквозь большой лед в земли наших врагов. Впереди много опасностей.

— Слово Горы не подвергают сомнениям, — сказал Альтурк, дернул поводья и развернул пони. — Иди за нами, не сворачивай со следа. Тут мало кто приветит тебя. Я не обещаю тебе безопасного проезда.

Отряд покрыл тридцать миль до темноты, люди и кони выбились из сил. Сентары без устали рысили по мириадам каньонов и долин — и всегда с оружием наготове. Многие держали стрелы на тетивах луков и постоянно обшаривали взглядом окрестности. Несколько пони ехало без всадников, у некоторых воинов виднелись свежие повязки с пятнами крови.

— Малесса попросила у наших людей слишком многого, когда захотела, чтобы вы проехали без помех, — объяснила Кираль, заметившая, как Ваэлин глядит на раненых. — Фальшивая Малесса пала, но ее слова еще живут во многих душах.

— Но вы же и были фальшивой Малессой, — удивленно напомнил он. — Разве ваше присутствие среди нас не удерживает от нападения?

— Когда Малесса освободила меня, я ушла с Горы вместе с сестрами и рассказывала мою историю у костров каждого клана, — печально улыбнувшись, поведала Кираль. — Историю принимали хорошо, там ведь столько удивительного. Большинство поверило мне. Но кое-кто посчитал, что Малесса сбила меня с пути. Поработившая меня тварь умела обращаться со словами. Она искусно сеяла сомнения в душах тех, кто уже погряз в злобе и жестокости. Ненавидеть легче, когда ненависти помогает разум, а тварь находила много причин ненавидеть.

Лагерь разбили на низком плато среди скал. Альтурк выставил сильную охрану со всех сторон. Большинство сентаров предпочитало оставаться подальше от мерим-гер, но кое-кто живо заинтересовался новыми спутниками. Когда Дарена спешилась, к ней подошла коренастая лоначка, внимательно посмотрела на нее и затараторила по-лонакски.

— Я не знаю вашего языка, — смущенно выговорила Дарена.

— Она спрашивает, принадлежишь ли ты к клану Стеклянных Стрел, — перевела Кираль. — Твое лицо похоже на лицо ее кузины, погибшей много лет назад.

— Как она погибла? — хмуро глянув на суровую лоначку, осведомилась Дарена.

— В набеге. Ее кузина погибла вместе с сестрами и их детьми. Лонаки сначала посчитали виновными сеорда, но следы были не их, и к тому же сеорда никогда не убивают детей.

Дарена отложила снятое с лошади седло, подошла ближе к лоначке.

— Как звали ее кузину?

— Милека. Это значит «Сова».

Лоначка заговорила.

— Она сказала, что тебе есть о чем поведать у костра, — перевела Кираль.

— Да, у меня есть о чем поведать, — нехотя подтвердила Дарена.

Женщина привела дюжину лонаков. Они сидели на корточках у костра и слушали, как рассказывала Дарена и переводила Кираль. Лонаки не слишком уютно чувствовали себя рядом с Мудрым Медведем и Железным Когтем, но любопытство перевесило. Похоже, лонаков искренне заинтересовала история разрушения деревни, хотя воспоминания Дарены были смутными и обрывочными. Кое-кто беспокойно зашевелился, услышав про волка и про то, как он пронес Дарену через лес, но все досидели до конца. Когда Дарена закончила на том, как ее нашел и удочерил лорд Аль-Мирна, лонаки закивали и принялись хвалить рассказ.

— Им понравилось, — с облегчением произнесла Кираль. — А хороший рассказ многое значит для моего народа.

Из тени у ближайшей скалы вдруг вышел Альтурк. Он встал, скрестив руки на груди, не отрывая взгляда от Дарены.

— Ты жила как мерим-гер. Но на твоих руках — побрякушки сеорда.

— Я и мерим-гер, и сеорда — если не по крови, то душой, — спокойно заметила Дарена.

Альтурк издал хриплый звук, отдаленно похожий на смешок.

— Ха, лонакскую кровь так запросто не скроешь. Быть может, еще до конца нашего похода она заговорит с новой силой, — сказал вождь и что-то буркнул лонакам. Те вскочили и в один миг растворились среди теней. — Не забудь встать до рассвета, — предупредил Альтурк и скрылся в темноте.

На следующий день на отряд впервые напали. Он пересекал глубокий каньон, когда из пещеры выскочили две дюжины воинов, осыпали стрелами сентаров и бросились в рукопашную, стараясь пробиться к ненавистным мерим-гер. Сентары почти всех закололи копьями и забили дубинами без видимых потерь для себя. Лишь один воин прорвался сквозь строй и, дико вереща, помчался к Ваэлину — но встал как вкопанный, когда наперерез вышел Железный Коготь. Медведь заревел, поднялся на задние лапы. Бедный ошалевший от страха лонак выронил дубинку — и мгновением позже его грудь пронзила стрела. Кираль с луком в руках подошла к телу, пнула по ноге, чтобы удостовериться в смерти, и лишь потом нагнулась за стрелой.

Через три ночи напали снова, но теперь уже не кидались в рукопашную, а стреляли из темноты — и отняли жизнь у сентара, которому не повезло выйти к огню в неподходящее время. Альтурк собрал два десятка воинов и повел в ночь. Вскоре они вернулись с окровавленными дубинками и наконечниками копий. Похоже, вылазки оказалось достаточно, чтобы обеспечить ночное спокойствие, и к кострам мерим-гер подошла группа сентаров в поисках развлечения — новой истории. Эти рассказы превратились уже в ежевечерний ритуал.

— Моя очередь, — объявил Орвен. — Я расскажу про то, как лорд Ваэлин в битве при Алльторе один бросился на врагов.

— Увольте меня, — простонал Ваэлин и встал.

— Но, милорд, они хотят истории, — чуть заметно усмехнувшись, сказал Орвен.

— Но я не хочу, — ответил Ваэлин и пошел прочь через лагерь.

Сентары провожали его настороженными взглядами либо делали вид, что им безразлично.

Альтурк сидел в одиночестве и протирал дубинку затрепанным куском оленьей шкуры. Рядом лежал только что наточенный нож.

— Я пришел спросить о твоем сыне, — сказал Ваэлин. — Надеюсь, не мои дела привели его к смерти?

— Зря надеешься, — не глядя на него, буркнул вождь.

— Ты убил его за неподчинение Малессе?

Альтурк оторвал взгляд от дубинки.

— Его убил мой клан, и правильно сделал, — с отчетливой угрозой произнес вождь. — И я больше не хочу говорить о нем.

Ваэлин подошел к огню, присел, протянул ладони к теплу. Ночи делались все холоднее, пронизывающие северные ветра не сулили ничего хорошего впереди.

— Моя королева сказала мне, что к Малессе не допускают мужчин. Ты никогда не видел ее — но беспрекословно повинуешься ей.

— А ты оспариваешь приказы своей королевы?

— Открыто — нет, — усмехнувшись, ответил Ваэлин.

Альтурк ничего не сказал, но отложил дубинку и уставился в огонь. Тени костра подчеркнули, насколько состарился вождь сентаров. Глубокие морщины залегли вокруг глаз.

— Хочу предупредить тебя: из этого путешествия вернутся немногие, — сказал Ваэлин. — Те, кого не заберет лед, могут пасть в битве.

Несколько минут Альтурк сидел в молчании и угрюмо смотрел на пламя. А когда Ваэлин уже собрался уходить, вождь сказал:

— Тому, кто уже мертв, бояться нечего.

Спустя две недели они увидели лед: белую полосу на восточном горизонте за серыми водами океана. За последние дни горы остались далеко за спиной, почти скрылись из виду. Отряд шел уже сквозь череду низких холмов, почти лишенных растительности, не дающих укрытия возможным врагам. Чем дальше к северу, тем реже нападали на отряд. Возможно, враги уже утомились, а скорее, у них пропала охота нападать из-за безжалостности сентаров. Несмотря на кажущуюся разрозненность и неорганизованность, сентары умели действовать вместе не хуже братьев Шестого ордена и мало чем уступали им в мастерстве. Со времени ночного рейда погибло еще только два сентара.

— Ох, Вера, а ветер-то кусает! — воскликнул Лоркан, поморщился и вопросительно глянул на Кару. — Ты можешь сделать хоть что-нибудь?

Та лишь с отвращением посмотрела в его сторону и спешилась. Подошли Мудрый Медведь с Железным Когтем. Лошади так толком и не привыкли к зверю, и потому шаман верхом на медведе трусил чуть поодаль от отряда. Да и лонаки по-прежнему встречали Мудрого Медведя настороженными взглядами. Ему одному из всех чужеземцев не предлагали место у костра, послушать истории.

— Ну, привет тебе, — нежно произнесла Кара и почесала медведю голову.

Тот заурчал от удовольствия, лег к ногам девушки, хотя и лежа был ей по грудь.

— Нужно больше охотиться, чтобы запасти больше мяса, — сказал шаман Ваэлину.

— У нас мяса на месяц похода, — заметил Альтурк.

— На льду не хватит. Надо больше и больше, — не уступал шаман.

— Откуда больше? — буркнул Альтурк. — Вокруг пусто. Не на кого охотиться.

Мудрый Медведь посмотрел на него и по-старчески захихикал.

— Разрисованный человек не знает про море. А море приносит подарки!

Шаман с медведем исчезли на несколько часов, а потом вернулись и повели остальных на скалу, с которой открывался вид на лежбище удивительных зверей. Где-то четыре десятка животных лежало вповалку на каменистом берегу, ползало, изгибая толстые, покрытые шерстью тела, ссорилось, гавкало друг на друга, обнажало внушительные клыки.

— Кто это? — шепотом спросил Лоркан, хотя и был далеко от странных тварей.

— Тюлени, — ответила Дарена. — Они водятся на северных берегах наших Пределов, но таких огромных я вижу впервые.

— Большие, — радостно согласился Мудрый Медведь. — Много мяса взять на лед.

— Оно же испортится, — возразил Альтурк. — А у нас нет столько соли, чтобы все сохранить.

Шаман озадаченно нахмурился, заговорил. Ваэлин не сразу понял, что он имеет в виду.

— Порча мяса, ха. Ее нет на льду. Слишком холодно. Но закоптить на огне. Держать много-много дней.

Мудрый Медведь подозвал Кираль и указал на узкую тропку, ведущую на берег.

— Мы охотимся, ты разводишь костры.

Они работали почти всю следующую неделю: жгли костры и убивали незадачливых тюленей под руководством Мудрого Медведя. Первую жертву он ободрал всего несколькими движениями ножа, руководствуясь как будто не умением, а инстинктом. Такого не смог повторить никто, как ни старался. Мясо разрезали на полоски и повесили вялиться над кострами, шкуры откладывали для выделки. Шаман говорил, что они ох как понадобятся потом, и все время смотрел на белую полосу, закрывающую горизонт.

— Может, мы вышли в путь слишком поздно? — спросил Ваэлин в последнюю ночь на побережье.

Они с шаманом сидели на скалистом выступе у пляжа, где закончилась кровавая работа. Поблизости счастливый Железный Коготь жевал внутренности.

— Тихое время, — значительно произнес шаман, почти сдвинул большой и указательный пальцы и изрек: — И малое время, вот такое.

Затем он оглянулся на лагерь, где толпа лонаков слушала переводимую Кираль слегка непристойную версию истории про дочь лесника — обычную полную морали историю про неразделенную любовь, убийства и измену. Хотя обилие и сочность деталей впечатляли.

— Не все дойдут до островов, — продолжил шаман. — На льду всегда так. Он всегда забирает людей, даже Медвежий народ.

— Острова? — спросил Ваэлин.

— Мы идем туда, на другую сторону льда. Когда-то дом Медвежьего народа.

— Я думал, вы живете на льду.

Шаман покачал головой и снова уставился на далекий лед. Он будто светился, озаренный бледно-зеленым сиянием в небе. Это сияние лонаки называли «дыханием Гришака» в честь своего бога ветров.

— Лишь недолго, — поведал шаман. — Идти к вам через лед — слишком много даже для Медвежьего народа.

Ваэлин вспомнил истощенную, полную отчаяния кучку людей у Железного ручья — остатки племени, умеющего выживать в жесточайших условиях, но побежденного льдом.

— Я бы никого не попросил идти туда, если бы не знал в глубине сердца: идти надо, и другого выхода нет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Лирна

Они попросили об аудиенции ранним утром и теперь стояли перед королевой в тронной комнате. На ястребином лице Геры Дракиля не отражалось ровно ничего, Санеш Полтар сумел изобразить скорбную гримасу.

— Я могу хоть как-то разубедить вас? — осведомилась королева.

— Война выиграна, — пожав плечами, ответил Санеш Полтар. — Стада лосей множатся, их некому прореживать. Они съедят всю траву. Мы нужны на равнинах.

— Лесной брат, а вы? — с трудом выговаривая полузнакомые слова, спросила Лирна у вождя сеорда на его языке.

— Мы слушали волчий зов. Теперь он стих, и лес зовет нас домой.

Ваэлин называл эорхиль и сеорда лучшей легкой кавалерией и пехотой в мире. Такие войска жаль терять.

— Если мы не победим врагов раз и навсегда, они вернутся, — сказала королева. — А когда они вернутся, я могу и не устоять перед их свирепостью и не смогу защитить вас.

— Мы с радостью дрались за эту землю, — ответил Гера Дракиль. — Земля за великой водой — не наша. Мы не хотим драться за нее.

Лирна понимала, что за его словами — не просто нежелание губить своих. Она помнила, как неуютно было лесным людям в присутствии госпожи Дарены, знала их инстинктивное отвращение к тому, что она сделала с Ваэлином, их ужас перед морем. Покинув лес, сеорда увидели многое и научились бояться.

— Вы не приносили мне клятв, — сказала королева. — Потому я не вправе принуждать вас. Было бы глупо и лживо утверждать, что Королевство могло бы обойтись без вашей помощи. Потому примите мою искреннюю благодарность. Я желаю вам благополучной дороги домой. Будьте уверены: отныне и навсегда Объединенное Королевство — друг и защитник сеорда и эорхиль.

Вожди удивили Лирну тем, что вдруг поклонились, чего никогда раньше не делали.

— Если темные сердца вернутся, мы снова встанем рядом с вами, — выпрямившись, сказал Гера Дракиль.

Они ушли в полдень. Лирна глядела со стены, как орда эорхиль ускакала на север, как следом нестройными группками потянулись сеорда, увешанные трофейными побрякушками.

— Ваше величество, это тяжкая потеря, — заметил граф Марвен. — Они бы отлично поработали за океаном.

— Королевская гвардия уже втрое больше них числом, — стараясь придать голосу уверенность, проговорила Лирна. — К тому же ушли не все.

Она кивнула в сторону лагеря у ворот. Три сотни сеорда и эорхиль решили остаться. Кое-кто подружился с людьми Королевства, появилось даже несколько семейных пар. Лирна заметила, как среди палаток охотников за лосями расхаживает беременная жена лорда Орвена. Некоторые собирались отомстить воларцам за зверства, прочими двигало любопытство, желание узнать, что лежит за великой водой. Главной среди них стала Мудрая, старейшина эорхиль-силь.

— Ваше величество, в моей голове всегда есть место для нового знания, — сказала она Лирне.

— Ну, по крайней мере, нам теперь не нужно искать места для лошадей, — заметил новый владыка битв. — Мы и так загружены ренфаэльскими рыцарями и нашей собственной кавалерией.

Он замолчал — наверняка собирался с духом перед тем, как сообщить неприятное.

— Ваше величество, наш флот растет день ото дня, но по-прежнему слишком медленно. Потому я полагаю, что лучше послать войска двумя волнами. Первая повезет элиту королевской гвардии и лучников госпожи Ривы. Они обеспечат для нас надежный порт и удержат его до тех пор, пока не прибудет вторая волна.

Сеорда скрылись за гребнем холма. Кажется, последний остановился и посмотрел назад. Кто он? Гера Дракиль? Или просто кто-то, прощающийся с городом, который не надеется больше увидеть?

— Вас ожидает семья в Нильсаэле? Наверное, леди Марвен?

— Да, в Морозном порту. Жена и два сына.

— Вам следует привезти их сюда. Мы будем очень рады видеть их при дворе.

— Ваше величество, позвольте мне усомниться в этом. У моей жены, э-э, несколько скверный характер. Через день после прибытия она потребует свой личный дворец.

Одинокий сеорда скрылся за холмом. Лирна повернулась к Марвену:

— А, вот в чем дело. Милорд, нападение малым числом ничего не даст нам. Воларцы потеряли много солдат — но их империя богата оружием и людьми. Мы обрушимся на них одной волной — и смоем всю грязь с их земли.

— Ваше величество, простите, но у нас нет и половины требуемых кораблей.

— Пока нет. Я приложу все усилия, чтобы это состояние дел исправилось в самом скором времени.

Давока ждала во дворцовом дворике.

— Сделано? — забираясь на коня, спросила Лирна по-лонакски.

— Все получилось, как вы и предсказывали, — странно безразличным тоном произнесла Давока.

— Жаль, — посетовала королева и направила коня к воротам. — Так давай же отыщем себе подобающее развлечение.

Варинсхолд так и бурлил деятельностью. Королева объезжала город вместе с Давокой, Бентеном и Илтисом. Люди кланялись, приветствовали королеву, а затем поспешно возвращались к своим занятиям. Но несмотря на старания и усердие, городу было еще далеко до исцеления. Из руин поднялось лишь несколько зданий, и те сугубо утилитарные, без всяких претензий на красоту.

«Мальций бы заплакал. Он так любил строить», — обозревая нынешний Варинсхолд, город из полотна и дерева, а не из камня, подумала королева.

Еще оживленней работа кипела в гавани. Варинсхолд издавна был портовым городом, но кораблей почти не делал. Флот королевства строился в основном на верфях Южной башни и Варнсклейва, где сейчас с отчаянной скоростью работали тысячи людей — и все равно не успевали дать своей королеве нужное количество кораблей. Подходила зима, верфи завершали всего дюжину судов, и те — традиционного образца. Отчаявшийся лорд Даверн заявил королеве, что для корабля того размера, какой хочет Лирна, требуется новая верфь.

— Так постройте ее, милорд, — приказала королева.

Новую верфь стали называть Королевской кузней, и она заняла бóльшую часть места, где раньше были городские склады. Там разместилась теперь целая батарея кузниц и мастерских, где круглые сутки в десятичасовых сменах работали мастера — преимущественно недавние молодые и предприимчивые подмастерья, сумевшие избегнуть охотников за рабами. Многих пришлось, вопреки бурному недовольству, забирать из гвардии. Королева строго-настрого запретила работникам Кузни кланяться ей, но все равно ребята отвлекались и провожали Лирну восхищенными взглядами.

Она прошла сквозь какофонию металлического лязга и визга пил в похожий на пещеру угол, где ждали Алорнис и лорд Даверн. За ними вздымался на тридцатифутовую высоту корабельный корпус. Лирна окинула взглядом леса, корабелов, заливавших смолой проемы между досками наверху.

— Милорд, мне сообщили, что судно уже готово к спуску на воду, — сказала королева.

— Ваше величество, это всего лишь финальная доводка, — устало поклонившись, заверил Даверн и указал рукой в сторону судна. — Я даю вам «Гордость Королевства», корабль сто шестьдесят футов длиной, сорок пять футов шириной, осадкой в двадцать три фута, способный перевезти пятьсот полностью вооруженных гвардейцев через любые океаны.

— А еще его построила сотня человек меньше чем за двадцать дней, — с гордостью добавила Алорнис.

— План сработал, — сказала Лирна.

— Ваше величество, это действительно так, — подтвердил Даверн и поклонился Алорнис. — Мой скептицизм оказался необоснованным.

Лирна подошла ближе, взяла руку Алорнис и крепко сжала.

— Благодарю вас, миледи! Отныне я нарекаю вас Королевским творцом. Корабль завершен, и я бы попросила вас обратить свой талант на орудия войны. Против нас в Воларии двинутся многочисленные войска, и я была бы благодарна за способ выровнять счет.

Рука Алорнис дрогнула.

— Ваше величество, я… я ничего не знаю об оружии…

— Вы ничего не знали и о кораблях — но разве это помешало вам? Я с интересом жду ваших проектов.

Лирна выпустила руку девушки и обратилась к Даверну:

— Когда спуск на воду?

— При вечернем приливе, ваше величество. За два дня мы поставим на него мачты.

— Пусть копии чертежей отошлют на верфи Варнсклейва и Южной башни. Отныне строить — только по ним.

— Да, ваше величество.

Лирна посмотрела на надпись «Гордость Королевства». Подходит, но не слишком вдохновляет.

— И смените название, — добавила королева. — Пусть он будет «Король Мальций». Я подберу имена и для всех его братьев.

Отряд мертвецов заставили встать лагерем за городскими стенами. Граф Марвен выделил им сторожевую башню на северных подходах, в достаточном отдалении от города, чтобы ветераны королевской гвардии и бывшие рабы не вздумали поквитаться. Королева обнаружила Аль-Гестиана тренирующим людей с обычным своим мягкосердечием.

— Вставай, бесполезный дерьмоед! — рычал он валяющемуся на земле юнцу.

Тот держался за живот, только что ушибленный древком маршальской алебарды.

— Как воровать, так тебе хватило крепости, а как драться, так и в штаны наклал? Тебя отлупил старый калека!

Парнишка не вставал, и лорд-маршал свирепо пнул его в ногу.

— Встать! Или порка!

Не обращая внимания на поклон Аль-Гестиана, Лирна подъехала ближе, посмотреть на юношу. Ведь почти еще мальчик.

— Твой лорд-маршал отдал тебе приказ, — зная, что юноша не увидит теплоты и сочувствия в ее взгляде, произнесла королева.

Стараясь не расплакаться, паренек поднялся на ноги и неуклюже поклонился.

— Сержант! — гаркнул Аль-Гестиан.

Тут же примчался широкоплечий крепыш, резво отсалютовал. Лирна узнала в нем рыцаря из тюрьмы, заплакавшего, когда королева пощадила изменников.

— Бегом его, пока не свалится с ног, — велел Аль-Гестиан. — И неделю без рома.

— Этот бы далеко пошел среди лонакхим, — заметила Давока.

Аль-Гестиан придержал королевского коня за повод, Лирна спешилась. Она с удовольствием отметила, как оживился Аль-Гестиан. Обреченный преступник из Убежища предателей возвращался к прежней ипостаси, превращался в лорда-маршала Королевства. Безукоризненная форма, выучка старого вояки. Но в глазах по-прежнему — бездна горя.

Лирна указала в сторону прибрежного утеса, где Орена с Мюрель ставили стол и стулья.

— Милорд, я приехала сюда, чтобы наблюдать первый выход нового корабля. Не хотите ли присоединиться ко мне?

Солдаты зажгли фонари и развесили их на шестах, расставленных вдоль кромки обрыва. Молчаливый и настороженный Аль-Гестиан сел напротив Лирны. Солнце опускалось, холодный ветер с моря шуршал в траве.

— Как вы находите своих новых подчиненных, милорд? — приняв чашу с вином от Орены, осведомилась королева.

— Ваше величество, они — разнородное сборище. Рыцари, ищущие восстановить свою честь и послужить Королевству, стоят бок о бок с отребьем. Мои Черные Ястребы перебили бы их за день.

— Да — если бы их самих не истребили подчистую, — заметила Лирна. Она заглянула в чашу. Кумбраэльское красное, сладкий запах с нотками мяты и ежевики. — Дезертиры были?

— Да, ваше величество. Пара недавних рекрутов, безмозглых преступников, не умеющих даже скрыться от погони. Их с легкостью поймали и вернули.

— И выпороли, как я понимаю?

— Их повесили, ваше величество. Перед всем полком. Нужно подать пример.

Он кивнул в знак благодарности Орене, налившей ему вино.

— Да, пожалуй. Я бы предпочла не пить с вами вместе, — заметила королева, когда он поднес чашу к губам.

Он на мгновение заколебался, но потом спокойно поставил чашу, никак не отреагировав на оскорбление.

— Моя королева! — окликнул Бентен и указал на гавань.

Лирна встала, жестом позвала Аль-Гестиана за собой и подошла к краю утеса. Сверху открывался чудесный вид на порт, где светилось множество факелов: люди собрались у воды, чтобы увидеть рождение мощнейшего королевского корабля. Кузню построили вместе с узким косым помостом, спускающимся в воду. На нем висели фонари, озарявшие море желтым сиянием. Даже на вершину утеса доносился стук множества молотков, выбивавших удерживающие корабль клинья. Стук утих, сменился торжествующим ревом сотен глоток. Огромный корпус соскользнул по помосту, вошел в воду. Побежала рябь, казавшаяся золотой в блеске факелов.

— Не правда ли, он чудесно выглядит? — сказала Лирна и велела Орене принести еще вина.

Аль-Гестиан взглянул на огромный корабль, в глазах лорда на мгновение вспыхнула — и тут же погасла искра радости.

— Ваше величество, это впечатляющий корабль.

— Да, это так. Но, лорд-маршал, я должна признаться, что ввела вас в заблуждение. Сегодня я приехала сюда не ради корабля.

Он напрягся, искоса глянул на Илтиса с Бентеном, стоящих чуть поодаль и держащих руки на рукоятях мечей, и спросил:

— Не ради корабля, ваше величество?

— Нет. Я хотела показать вам лицо врага, — сказала королева и, посмотрев на приближающуюся Орену, вылила вино на траву.

Орена замерла, ее лицо окаменело, но взгляд заметался с лихорадочной быстротой.

— Это заметил лорд Ваэлин, — сказала королева. — Вы увидели юношу, которого могут видеть лишь другие Одаренные. Выказывать такое было глупо.

Орена не двигалась с места, не спуская взгляда с Лирны. Подошли Бентен и Илтис с мечами в руках. Давока встала позади и занесла копье.

— Орена Вардриан, среди крестьян Азраэля фамилии даются по материнской линии, — продолжила королева. — Брат Харлик помнит все переписи Королевства, так что не составило труда определить: вы и лорд Ваэлин — кузены. У вас общая прабабушка, без сомнения, передавшая кровь Одаренных обеим дочерям. Тьму несет материнская кровь, но природа Дара может отличаться. Каков был ее дар?

Лицо Орены задергалось, гримаса сменяла гримасу, злоба, страх, любопытство мелькали в лице, похожем на маску, и, наконец, оно приобрело неожиданное выражение глубокой печали. Когда Орена с нарочитым равнодушием заговорила, ее голос показался королеве пугающе знакомым:

— Настоящая Орена могла помещать свои мысли в головы других. Этим Даром тяжело овладеть в полной мере. К тому же она постоянно жила в страхе. Если бы сельчане обнаружили ее Дар, то без колебаний отдали бы ее Четвертому ордену. Поэтому не удивительно, что она решила удрать с фермы и отыскать богатого супруга. Во время ухаживаний Орена много и успешно применяла свой Дар.

— А потом применила его, чтобы сказать подобной же твари и ее слуге-священнику, где меня искать той ночью в Алльторе.

Илтис оскалился, его меч задрожал. Но телохранитель сумел перебороть гнев.

— Меня заставили это сделать — как и многих других.

— И ведь не раз заставляли. Надо думать, наши враги в полной мере осведомлены о наших приготовлениях.

— Они знают все, что знаю я, — сказала Орена.

— Ну так зачем рисковать сегодня? С тех пор как лорд Ваэлин поделился подозрениями, госпожа Давока неусыпно следила за вами. С чего вы решили именно сегодня отравить мое вино?

Орена промолчала, но бросила опасливый взгляд в сторону Аль-Гестиана.

— Милорд, похоже, наши враги остерегаются и вас тоже, — сказала королева. — Я нечаянно рада тому, что не казнила вас. Госпожа Орена, отчего же Союзник хочет его смерти?

— Он — гениальный полководец и очень поможет вам, когда вы достигнете Воларии.

— Кстати, а мы ведь уже встречались. Далеко отсюда, в лонакских горах, — заметила Лирна.

— Это неважно, — выговорила женщина.

Ее голос сделался тусклым, лишенным эмоций, плечи поникли, взгляд поблек.

— Ничего уже не важно. Стройте свой флот, собирайте армию, плывите навстречу смерти. Мы все — лишь пешки на его игральной доске. Если игра пойдет не так, он стряхнет фигуры и начнет все заново. Я умирала уже сотню раз, всякий раз молилась о том, чтобы он оставил меня в покое. Но всегда просыпалась в новой оболочке. Когда я проснулась в этом теле, я не услышала его шепота и посмела надеяться…

Она опустила голову, обхватила себя руками.

— У вас была масса возможностей убить меня на борту «Морской сабли», — сказала королева. — Во время битвы летит множество стрел, вокруг дым и суматоха. Убить так легко — и скрыть злодеяние тоже. Так почему нет?

Орена рассмеялась — так устало и тихо, что ветер, казалось, гасил смех у самого рта.

— Вы сделали меня леди… и были моей королевой. А еще, — она улыбнулась, — рядом был Харвин. Прожить так долго, как я, и не соприкоснуться с другим сердцем — ужасно. И кто бы мог подумать, что я паду жертвой обыкновенной любви.

— Именно, — подтвердила королева и постаралась сдержать подступающий гнев. Опасная мерзкая тварь. Она пытается спровоцировать злость и скорую месть. — Существо, подобное вам, не способно на любовь.

— Моя королева, вы считаете себя мудрой, но вы еще всего лишь ребенок. Я видела многое, содеянное во имя любви, — и чудесное, и жуткое. Меня всегда это забавляло. Лучше бы я и вправду не могла любить, ибо тогда моя скорбь не была бы такой страшной. Думаю, он услышал мое отчаяние, сочащееся в пустоту, и вновь призвал меня на службу.

— Вы бы могли отказаться.

— Он давным-давно приковал меня к себе, сплавил мою душу со своей, подавил всякую волю к сопротивлению. Он и выискивает нас по сходству с собой: злых не менее, чем он сам, и слабых в достаточной мере, чтобы поддаться.

Орена опустилась на колени, искоса глянула на стеклянную бутылочку в руке Давоки и сообщила королеве:

— Знайте, что разум моей хозяйки расстроен. Ее насиловали и без малого задушили в ночь, когда пал город. Ее Дар позволил ей разрушить разум насильника — но оставил ее опустошенной и слабой, легкой добычей Союзника.

— О ней позаботятся лучшие врачи, — пообещала Лирна. — А я поклялась лорду Ваэлину вернуть его родственницу.

Орена кивнула, закатала рукав и подняла руку ладонью вверх.

— На этот раз мне не будет прощения. Я слишком часто терпела неудачи, моя душа осквернена чувствами. Он раздерет меня в ничто, разрушит самую память о моей жизни, — сказала Орена, но в ее лице была твердая решимость.

Она умело подавила страх — и так отличалась от девушки под Горой, вывшей и умолявшей о пощаде.

— Моя королева, я готова.

Годы спустя немногие уцелевшие из Отряда мертвецов вспоминали крик, раскатившийся над плоскогорьем той ночью. Хоть они и привыкли к жути, их мозолистые души неизменно содрогались при воспоминании об этом крике. Он оказался зловещим предзнаменованием скорого будущего.

Ярость зимы в том году пришла рано. Тяжелый дождь неприятно быстро сменился метелью, и полотняные крыши Варинсхолда провисли от снега. Лирна заранее приказала запастись топливом, но сила мороза застигла город врасплох, и многие погибли, преимущественно старые и больные. Немало людей находили за городскими стенами — лишенных зимней одежды, со спокойной покорностью судьбе на обмороженных лицах. Вторжение многих лишило семьи, сделало легкой жертвой отчаяния и скорби. Драгоценные рабочие руки гибли из-за неисцелимых душевных ран.

Несмотря на холод и лишения, Кузня не простаивала, там с невероятной скоростью производилось оружие, корабелы Даверна выдали за месяц еще три судна. Люди привыкали к новым образцам, и работа спорилась.

— Ваше величество, можно забыть о золоте из Пределов, — сказал как-то Даверн. — После войны Королевство сможет обогатиться исключительно на кораблестроении.

По правде говоря, королева и в самом деле хотела бы забыть о том золоте. Нынешний временный владыка башни Ультин постоянно просил прислать новых шахтеров, а писцы лорда Дарвуса скрупулезно подсчитывали и взвешивали каждый прибывший в Морозный порт самородок и задерживали альпиранских торговцев. Лирна послала лорду осторожно выраженный упрек, а тот написал в ответ: «Если ваше величество пришлет больше писцов, не сомневаюсь, поток золота значительно ускорится». Но королева поборола желание отправить туда лорда Адаля с эдиктом о расторжении соглашения между Дарвусом и Ваэлином и возвращении торговли золотом под контроль короны. Министр юстиции поспешил напомнить, что Лирна очень часто пользовалась Королевским словом и по сравнению с ней отец уже показался бы мягкосердечным ягненком. Не стоит зарабатывать репутацию королевы, отменяющей законы лишь потому, что они ее чем-то не устраивают.

Аспект Дендриш взял на себя неприятную работу по выслушиванию петиций, оставляя на королевский суд лишь очень важные и сложные дела. Дендришу выпала и задача восстановить судебную систему в стране, лишившейся большинства судей и магистратов, и он получил от Лирны разрешение на полную перестройку механизма королевского правосудия.

— Три старших судьи? — прочитав его проект, с удивлением спросила Лирна. — Аспект, разве роль верховного судьи не причитается вам?

— Ваше величество, слишком много власти в одних руках — безусловно, повод для коррупции.

Хотя Дендриш казался самым твердолобым и лишенным здравого смысла из всех, кого Лирна знала — за исключением, пожалуй, покойного Дарнела, — аспект быстро заработал репутацию праведного и мудрого судьи, строго беспристрастного, докладывающего обо всех попытках его подкупить и немедля обрекающего преступника на суровую кару.

— А вы боитесь поддаться коррупции? — осведомилась королева.

— Я не вечен на этом посту, — сказал Дендриш.

Лирна поневоле задумалась над тем, что стояло за его словами. В последнее время аспект был очень бледным и сильно потерял в весе. В голосе слышалось легкое сипение, и Дендриш то и дело покашливал.

— Значит, три судьи, чтобы они не застряли в несогласии друг с другом.

— Именно так, ваше величество. Конечно же, их решения должны быть одобрены вами.

— Кстати, я заметила, что в новом проекте уголовного кодекса нет упоминания о Вере.

— Вера говорит о душе и о том, что за пределами земной жизни. А земная жизнь Королевства и населяющих его людей должна управляться земными законами.

— Хорошо. Но мне нужно время, чтобы как следует это осмыслить.

— Спасибо, ваше величество, — сказал аспект и тут же согнулся, стараясь подавить приступ кашля. Ему не удалось. На глазах выступили слезы, Дендриш прижал ко рту кружевной платок, и на нем появились красные пятна. — Ваше величество, простите.

— Я вас прощаю. И приказываю немедленно отправиться к брату Келану, а потом исполнить все, что он скажет вам.

Он неохотно кивнул. Лирна отложила документ и сказала:

— Ни мой отец, ни брат и не помышляли о настолько радикальном изменении законов.

Дендриш с присвистом вдохнул и ответил:

— Я стараюсь идти в ногу со временем. Королевство изменилось сильнее, чем я бы хотел. Но хотение само по себе не сделает землю пригодной для жизни.

— Он основан на воларской конструкции, — сказала Алорнис.

Ее тонкая рука с трудом крутила рычаг в заднем конце устройства. Лязгали шестерни, изгибалась горизонтальная перекладина. Прибор и в самом деле напоминал баллисту, которыми воларцы щедро оснащали свои корабли, но был намного больше, и сверху торчал закрепленный тяжелый железный короб. Устройство стояло на широкой железной станине, но крепилось к ней на полукруглом шарнире, позволявшем нацеливать оружие с изумительной легкостью.

Лирна и ее владыка битв пришли на главный полигон Королевской гвардии, чтобы посмотреть на новое изобретение Алорнис. Обширную равнину, где проходила летняя ярмарка, теперь засыпало снегом. Далеко за расставленными мишенями месили сугробы унылые новобранцы. Каждая мишень была установлена на своем расстоянии от машины и представляла собой четыре соединенных в прямоугольник воларских панциря. Алорнис заверила, что у машины достаточно мощи, чтобы пробить воларские доспехи.

— Миледи, а какова дальность у вашего оружия? — осведомился Марвен.

— Воларская баллиста стреляет на двести ярдов, — ответила Алорнис и заложила в желоб толстую тетиву. — Надеюсь, у нас получится дальше. Они используют лук из дерева, мы — из стали.

Алорнис навела устройство и грохнула ладонью по рычагу. Неуловимо глазу разогнулись дуги лука, свистнула стрела. Лирна не смогла проследить за ней взглядом. Но жестяной лязг от дальней мишени сказал сам за себя: машина попала в цель.

— Почти три сотни ярдов, — смеясь, проговорил Марвен и поклонился Алорнис. — Отличная работа, миледи! Замечательное достижение.

— Спасибо, милорд. Но я еще не закончила демонстрацию. Оригинальное воларское оружие медленно перезаряжается и потому выпускает всего две стрелы в минуту. Однако я вспомнила о машинке для сеяния, и она подарила мне идею.

Алорнис снова принялась крутить рычаг. Загрохотали шестеренки, изогнулись дуги.

— Всего лишь система передач, ничего больше, — пыхтя от натуги, сказала она. — Передачи натягивают тетиву до определенной степени, из ящика в желоб падает стрела.

Алорнис крутила, в недрах устройства тихонько застучало.

— А следующая передача высвобождает стрелу!

Дуги лука дернулись, стрела опять поразила дальнюю мишень.

— Нужно всего лишь крутить ручку, — нацеливая машину, сказала Алорнис, и болт полетел к другой мишени. — Машина будет работать, пока не кончатся стрелы, а тогда можно присоединить новый ящик.

Алорнис продолжала крутить ручку и целиться, пока не поразила все мишени. А тогда встала, торжествующе глядя, потная и довольная.

— Еще немножко доработать, — тяжело дыша, сказала она. — Если не смазывать, машина часто заедает, и, думаю, можно улучшить конструкцию наконечников стрел.

— Ваше величество, дайте мне сотню таких — и мы потягаемся с любой воларской армией, — теперь уже с полной серьезностью заявил Марвен.

Лирна обняла Алорнис и нежно поцеловала в лоб.

— Миледи, что же вы еще можете мне показать?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Френтис

Иллиан нырнула под замах и ответила тычком в глаза, Френтис с легкостью отбил контратаку, шагнул вперед и зажал руку девушки под мышкой, притянул Иллиан к себе.

— И что ты теперь станешь делать, сестра?

Френтис глянул на нее, раскрасневшуюся от усилий и злости, сумевшую подавить готовую сорваться с языка колкость, — и слишком поздно заметил, как изменился взгляд. Ее лоб ударил в переносицу Френтиса. Тот на мгновение растерялся от боли, Иллиан тут же высвободила руку, ясеневый меч неуклюже, но проворно устремился к Френтису — и меч Френтиса с громким стуком остановил удар в дюйме от груди, отбил клинок и ткнул Иллиан в живот.

Кипящая от раздражения Иллиан охнула, опустила меч и встала, тяжело дыша.

— Злость — твой враг, — вытирая с лица кровь, напомнил Френтис. — Сегодня немного лучше, но все еще недостаточно быстро. Попрактикуйся с балансом до полудня, потом покормишь собак.

Девушка глубоко вдохнула и медленно выговорила:

— Да, брат.

Он оставил ее и пошел к своим людям, тренировавшимся по-другому. Дергач учил трех молодых парней основам искусства перерезания глотки.

— Ребята, в один присест, оп, и готово, — вещал он, охватив мясистой ручищей грудь тощего паренька по имени Даллин, ренфаэльского батрака, спасенного от охотников за рабами незадолго до того, как тех постиг заслуженный конец.

— И не думай про то, чтоб искать жилы, делай так.

Дергач показал, как делать, кинжалом в ножнах.

— Просто режь глубоко и проведи лезвием через все горло, а потом хватай за волосы и дергай голову назад, чтобы пошире раскрыть рану.

По пути на бак Френтис миновал Плетельщика. Рядом с ним сидели Кусай и Чернозубая, завороженные работой Одаренного. На середине плавания он вдруг прекратил плести веревки и начал плотно сплетать полоски кожи на круглой раме. На вопросы о том, что же это, Плетельщик лишь загадочно улыбался. Изделие напоминало мелкий тазик, но назначение работы потихоньку стало ясным. В конце концов Плетельщик приспособил к вогнутой стороне ремни и попросил у команды смолы, чтобы смазать внешнюю поверхность.

— Хороший щит, — заметил Френтис и протянул руку, чтобы Кусай лизнул пальцы хозяина.

— Лонакский, — сказал Плетельщик.

В его голосе прозвучали странно знакомые интонации. Плетельщик взял большую костяную иглу и принялся прошивать край щита.

— Хотя такие редко используют. Лонаки предпочитают нападение защите, — проговорил он и потерял интерес к Френтису.

Тот пошел на бак, к капитану Белорату, стоящему на широко расставленных ногах и нацелившему секстант на горизонт. Френтис не имел понятия ни о том, как работает прибор, ни о смысле цифр, которые Белорат царапал на клочке пергамента, но знал: капитан как-то определяет положение корабля в море.

— Море сегодня спокойнее, — произнес Френтис, чтобы начать разговор.

Море и вправду было необыкновенно спокойным. До того неделю беспрерывно штормило. Рассказы про свирепые зимние штормы в Бораэлине ничуть не преувеличивали.

Белорат, как обычно, неразборчиво хмыкнул в ответ, снова прицелился секстантом и сказал:

— Но вот облака — нет. Завтра у нас снова шторм.

Капитан прищурился, прицелился в проблеск солнца среди облаков, затем посмотрел в клочок с записями.

— Брат, я полагаю, нам осталось максимум две недели до воларского берега. Время решать.

Тридцать Четвертый постучал пальцем по двухсотмильной полосе побережья, идущего почти строго с севера на юг.

— Эскетия. Она одной из последних подчинилась воларцам. Свободные люди там не слишком-то охотно станут драться за империю. К тому же в Новой Кетии самый большой во всех западных провинциях рынок рабов. Многие из захваченных в твоей стране рабов — там, ожидают зимних аукционов.

— Там большой гарнизон?

Вместо Тридцать Четвертого ответил Лекран:

— Целая дивизия. Как сказал наш друг, эскетианцы еще в обиде на имперское завоевание, хоть оно и произошло несколько столетий назад.

Френтис присмотрелся к карте, оценил расстояние между Эскетией и Воларом. Да, в достаточной близости к столице, чтобы угрожать ей, но и не впритык. Высланные против диверсантов войска не успеют вернуться к высадке королевы.

— Капитан? — произнес Френтис.

— Я не знаком с этим берегом. Нам придется искать подходящее место для высадки. К счастью, шторм, скорее всего, скроет наше приближение от патрульных кораблей.

— Значит, Эскетия, — заключил Френтис.

Он ненавидел себя за тот ужас, который ледяной рукой сдавил сердце. Надо идти на берег — а там можно забыть про недели спокойного, без кошмаров сна на корабле. «Но это же просто ночные сны, — попытался он утешить себя. — Это не явь. Сны бессильны изменить явь».

Было время, когда она заставляла их смотреть и наслаждалась их беспомощностью. Бедняги извивались в своих путах, глядя, как истребляют их семьи. Но с непонятно какой стати это развлечение утратило для нее всякий интерес. Теперь она собрала их на вершине башни Совета. Несчастные стояли на краю, ощущали спиной острие меча и смотрели на пожары в богатой части города, на то, как рассыпаются пеплом их поместья и состояния.

Время близится к полночи, ясно видны языки пламени, но, к сожалению, из-за большой высоты не слышны крики. Несчастные старцы так старались продлить свои жизни, так бодрились, а теперь раскисли от горя, плачут, бесполезно молят о пощаде, и на ногах их держит лишь угроза немедленной смерти.

— Достопочтенные советники, — говорит женщина, — я понимаю, что сказанное мною отчасти избыточно, но знайте: Союзник весьма недоволен вашими усилиями по выполнению его великого плана.

Она подходит к седовласому болвану, чьего имени так и не смогла запомнить, хотя почти не сомневалась, что он в юности знал отца. Болван в форменной красной мантии, красный с головы до пят, хотя чуть пониже талии на мантии расползается мокрое темное пятно.

— Вы не собрали и десятой части нужных сил, — укоряет женщина дурно пахнущего старца, — а меня потчуете нескончаемой чередой смехотворных отговорок, и чем дальше, тем глупее. Союзник предназначил этой империи великое будущее, а вы погрязли в роскоши и отказываетесь замечать заокеанскую угрозу, растущую день ото дня.

Старец хочет взмолиться о пощаде, но выдавливает лишь нечленораздельное бормотание, слюну и слезы. Женщина оставляет его бредить и меряет взглядом мужчину, стоящего за спиной советника. Мужчина одет в легкие доспехи, подобно куритаю, но вооружен лишь одним мечом, тоньше и длиннее обычных воларских, в общих чертах похожим на азраэльский. В отличие от куритайских, доспехи мужчины украшены не черной, а красной эмалью. Мужчина среднего роста, но с идеально сложенным телом, продуктом многих поколений селекции и долгих лет суровых тренировок. Зажившиеся советники, эти болваны-старцы, всегда считали куритаев идеальными солдатами, которых больше нельзя улучшить, — и снова фатально ошиблись.

Мечник чувствует взгляд госпожи, уважительно кивает, на его губах ухмылка — он предвкушает убийство. Столетиями Союзник пытался вывести подобных этому мужчине: солдат-рабов, способных не только беспрекословно слушаться, но и самостоятельно думать. И столетиями его преследовали неудача за неудачей. Солдатами было либо слишком трудно управлять, либо слишком легко. Решение подсказал возлюбленный. Его тщательно изучали во время его жизни в бойцовых ямах. Он был смертоноснее всего, когда узы ослабляли и ярость добавляла драгоценную скорость ударам. Потому надсмотрщики осторожно подбирали диету из снадобий, слегка меняли распорядок занятий, отсеивали слабых духом. Полученный за несколько лет результат был впечатляющим.

— Шаг вперед, — командует женщина мечнику.

Тот ухмыляется, шагает, меч впивается в спину советника. Старец на лету еще долго вопит. Женщина не удосуживается взглянуть на останки, но машет рукой по очереди каждому мечнику. Перепуганные, бьющиеся в истерике советники падают в пропасть. Некоторые все еще продолжают умолять о пощаде, словно это поможет им преодолеть силу тяжести. Пара мгновений — и остается лишь один. Он стоит, гордо выпрямившись, и глядит на северные пригороды, где пылает его вилла. Окружающее ее озеро приятно украшает картину. Его спокойные воды в безветренную ночь — хорошее зеркало.

— Арклев, ты ничего не хочешь сказать мне? — спрашивает женщина.

Он не отвечает, даже не поворачивает голову. Такая странная стойкость перед лицом смерти, благородство, нежелание даже признать существование врага. Классическая воларская поза, достойная статуи.

Женщина подходит, кладет руки на парапет.

— Мне всегда было интересно, — задумчиво произносит она, — ты ли подал Совету идею нанять меня, чтобы убить моего отца?

Она знает, что спрашивать бессмысленно. Он не ответит. Она — недостойный враг, не стоящий даже помысла, заслуживающий не больше уважения, чем тигр, съедающий незадачливого путника.

Но, похоже, Арклев решает удивить ее и спокойно, без тени гнева говорит:

— Это была не моя идея, а приказ, переданный существом, которое вы называете Посланником.

Женщина смотрит на него, смеется и думает о том, чего удостоился Арклев за исполнительность. Или его просто поводили за нос?

— Я приказала убить твою жену и младшее отродье быстро и без мучений. Думаю, уж эту любезность я тебе точно должна.

Он молчит, по-прежнему спокойный и собранный. Может, оставить его стоять тут целый день и посмотреть, когда же подогнутся его колени? Но женщине не хочется больше развлекаться подобным образом. Отчего-то эта ночь исчерпала желание убивать и унижать.

— Отведите его в подвалы, — приказывает женщина мечнику.

Арклев бросает на нее полный ужаса взгляд, затем шагает вперед, пытается прыгнуть вниз — но его охранник проворней, хватает за ноги и втаскивает обратно.

— Убей меня! — исступленно орет Арклев. — Убей меня, ядовитая сука!

— Тебе еще предстоит столь многое, — с улыбкой говорит она.

Арклев беснуется, охранник волочет его вниз по лестнице. Крики Арклева слышны еще долго.

Женщина задерживается на башне, смотрит на пожары и думает, многие ли из жителей города догадываются о смысле этих огней, о будущем, которое они предвещают. Завтра их встретит новый мир. И тут женщину одолевает уже знакомое замешательство, забытье.

Когда ступор проходит, огни уже заметно меньше. Как долго она простояла здесь? Она смотрит на мечника, убившего старца. Мечник глядит на хозяйку с нескрываемым восхищением. Его взгляд упирается в разрез на платье, открывающий бедро.

— Ты знаешь, кто ты? — спрашивает женщина.

— Арисай. Слуга Союзника, — усмехаясь, отвечает он.

— Нет, — говорит она и отворачивается, смотрит на город. — Ты — раб. Утром я стану императрицей, но и рабыней. Мы все теперь — рабы.

Она приближается к лестнице, и ощущение его возвращения ударяет, словно приливная волна. Женщина шатается, падает на колени. Любимый! Песнь захлебывается в экстазе, как всегда в его присутствии. Приходи же, я жду! Он близко, их больше не разделяет океан. Любимый, ты придешь ко мне?

Песнь сдвигается, коснувшись его сладкой, восхитительной ненависти, в разум приходит видение береговой полосы, подернутой туманной дымкой, но узнаваемой. Волны бьются о высокий берег, и полный ненависти чудесный голос выговаривает: «Эскетия».

— Напоминает южный Кумбраэль, — приставив ладонь ко лбу, изрек Дергач, обозревающий местность. — Я там в молодости лазил с контрабандой.

Эскетия и вправду походила на самую засушливую область Королевства и так же изобиловала виноградниками. Аккуратные ряды ухоженных лоз тянулись по покатым холмам. Там и тут гнездились фермы и виллы. Френтис оглянулся на «Морскую саблю», покачивающуюся в утреннем приливе. Белорату пришлось дождаться штиля, чтобы прибой не разбил корабль, и подойти вплотную к песчаному пляжу.

— Я попрошу богов посмотреть благосклонно на ваше дело, — пообещал капитан с бака, с опаской глянул на берег и едва слышно пробормотал под нос: — Хотя и сомневаюсь, что они помогут вам тут.

— Если капитан не ошибся с подсчетами, мы должны быть в пятидесяти милях к югу от Новой Кетии, — рассматривая карту, сообщил Тридцать Четвертый.

— По мне, чуть ли не единственное стоящее доверия в мельденейцах — их способности к навигации, — глядя на ближайшую виллу, заметил Френтис.

Здание стояло в четверти мили от строения, похожего на конюшню.

— Дом носящих черное, — сказал Тридцать Четвертый, проследивший за взглядом Френтиса. — Слишком уж он большой. Значит, будет и охрана из домашних варитаев. В усадьбе такой величины их с дюжину.

— Оно и к лучшему. Надо же с чего-то начинать, — заключил Френтис и приказал отряду рассыпаться, как делали в Урлише.

Одного варитая смогли взять живым — стражника с западной стороны виллы. Дергач заарканил его и связал с помощью Тридцать Четвертого. Коллегам варитая повезло меньше. Перепуганная рабыня пронзительно заверещала о бандитах, удрала в дом, и варитаи кинулись на врага. Френтис приказал не рисковать. Половину варитаев скосили стрелы и арбалет Иллиан, остальных прикончили в рукопашной.

«Они многому научились», — с мрачным удовлетворением подумал Френтис, глядя, как его люди расправляются с варитаями.

Долговязый Даллин нырнул под удар меча, пырнул в ответ прямо в глаза, подскочил сзади и прикончил противника клинком по горлу, в точности как учил Дергач. За ним Иллиан отбила удар сверху и контратаковала. Ее меч точно отыскал уязвимое место в доспехах — прямо над грудиной, — и варитай свалился замертво. Все кончилось в несколько мгновений. Затем компаньоны принялись собирать оружие и ценные мелочи. Этот обычай завелся у людей Френтиса еще в лесу.

— Отставить! — гаркнул Френтис. — Обыскать виллу! Если хозяин не удрал, то он в верхних комнатах. Дергач, бери Тридцать Четвертого и собирай рабов.

— Красный брат, тебе стоит посмотреть, — мрачно объявил Лекран, стоящий под аркой у входа во двор виллы и стирающий кровь с топора.

Судя по мускулам на руках и спине, мужчина был сильным. Его подвесили между двумя столбами, цепями за руки, на запястьях виднелись потеки запекшейся крови. Голова безжизненно опустилась на грудь. По всей широкой спине отпечатались следы кнута. Передняя половина левой ступни отрублена — обычное наказание рабам, впервые сбежавшим от хозяина. Сбежавших во второй раз убивали.

Напротив мертвеца — прикованная к столбу женщина, руки связаны за спиной, ноги стянуты веревкой так, что не пошевелиться. Женщина была полураздета, плечи и грудь в синяках и ссадинах. Лекран разбил цепи топором, Иллиан взрезала веревки, и женщина рухнула ей на руки. Потом она, захлебываясь, пила воду из фляги Иллиан. Затем растерянно посмотрела на облачение Френтиса, на синий плащ и меч за спиной.

— Брат? — с безошибочно узнаваемым азраэльским акцентом спросила женщина на языке Королевства.

— Да, брат Френтис, — сказал он и опустился рядом с ней на колени, — а это сестра Иллиан.

Голова женщины качнулась, взгляд затуманился.

— Значит, я наконец мертва, — воскликнула она и пронзительно рассмеялась.

— Нет, мы пришли за вами по приказу нашей королевы, — тихо сказала Иллиан и осторожно взяла женщину за руку.

Женщина в недоумении уставилась на Иллиан. Похоже, поверить в спасение оказалось непросто.

— А Джеррин? — наконец произнесла она, приподнялась, повела диким взглядом. — Вы его тоже спасли?

Ее взгляд уперся в повисшее на цепях тело. Она отчаянно закричала и обмякла, затем тихо прошептала:

— Я говорила ему, что нельзя бежать. Но он не мог вынести, что эта тварь хозяйничает надо мной.

Френтис услышал за спиной перепуганное хныканье и обернулся. Толстенький человечек стоял, трепеща, у изукрашенного фонтана в центре двора, выставив подбородки и стараясь приподняться на цыпочках, потому что брат Ренсиаль тыкал толстячка сзади мечом.

— Где лошади? Говори! — велел мастер.

Толстячок трясущейся рукой показал на арку слева. Ренсиаль вопросительно посмотрел на Френтиса, а тот глянул на женщину, с лютой ненавистью уставившуюся на толстяка.

— Мастер, если вы не против, давайте немного позже, — попросил Френтис.

Они отыскали еще шестерых подданных Королевства среди рабов. Все — моложе сорока лет и умелые ремесленники.

— Джеррин был колесником, — объяснила его жена.

Ее звали Лиссель, она была свечным мастером из Рансмилля и приехала в Варинсхолд по настоянию мужа.

— После войны в пустыне стало худо с деньгами, — рассказала она, — а он уверял, что в Варинсхолде мы заработаем состояние.

Она снова пронзительно рассмеялась, но заставила себя умолкнуть и с ненавистью посмотрела на хозяина виллы, прикованного там же, где висел ее муж. Тридцать Четвертый немного расспросил воларца, но пыточные умения оказались излишними: толстяк с готовностью выкладывал все.

— Он говорит про большое имение в двенадцати милях к востоку, — сообщил Тридцать Четвертый. — Тамошний хозяин — знаменитый конезаводчик и купил много рабов последнего привоза.

— А ближайший гарнизон? — спросил Френтис.

— В десяти милях к северу отсюда. Всего батальон варитаев, причем меньший по численности, чем положено. Похоже, в последнее время Совет сосредотачивает силы близ столицы.

— Ненадолго, — пообещал Френтис и взял кнут, найденный у надсмотрщика за рабами.

Тот бежал на удивление проворно для своих габаритов, но Кусай и Чернозубая были быстрее. Френтис уложил кнут на колени Лиссель.

— Госпожа, я оставляю это дело вам.

Френтис вышел со двора туда, где Дергач собирал рабов. Люди Королевства стояли поодаль от всех. Кое-кто уже держал в руках взятое у варитаев оружие и приветствовал Френтиса поклоном. Остальные четыре десятка пялились на Френтиса с безграничным ужасом. Несколько девочек не старше тринадцати лет жались друг к дружке и со страхом поглядывали на мужчин, окруживших их. Лишь один раб, подтянутый мужчина средних лет в чистой тускло-коричневой тунике, посмел глянуть в лицо Френтису и поморщился, когда со двора донесся хлопок кнута и дикий вопль. Похоже, Лиссель быстро училась ремеслу мести.

— Вы здесь домоправитель? — спросил Френтис у подтянутого мужчины.

Тот снова поморщился от крика и низко поклонился:

— Так точно, господин.

— Я не господин, и вы не раб мне. Как ваше имя?

— Текрав, гос… э-э, почтенный гражданин.

Френтис присмотрелся к лицу Текрава. А ведь умен, но пытается прикинуться послушным болваном.

— Вы ведь не всегда были рабом. Рожденным в рабстве не дают имен. Чем вы провинились?

— Я слишком любил играть в кости.

Со двора донесся в особенности пронзительный и долгий крик, сменившийся вереницей сумбурных угроз и просьб о снисхождении. Текрав сглотнул и изобразил улыбку.

— А еще я не любил платить долги.

— Каковы ваши умения?

— Я здесь бухгалтер и писец. Почтенный гражданин, если вам угодны мои таланты, я в вашем распоряжении.

— Со временем они понадобятся мне. Но вы вольны предоставить их либо нет, — сказал Френтис и затем громко проговорил: — По приказу королевы Лирны эти земли объявляются принадлежащими Объединенному Королевству. Все живущие здесь удостаиваются прав и привилегий, положенных свободным подданным короны.

Рабы по-прежнему стояли неподвижно и смотрели в землю. Только девчушки плотнее прижались друг к другу.

— Вы свободны, — объявил Френтис. — Идите и делайте что хотите. Но я готов приветствовать любого, кто изъявит желание присоединиться к моим братьям и сестрам.

Снова тишина, и даже Текрав посмотрел на него с изумлением.

— Брат, вы зря теряете время, — сказал бывший раб из Королевства, невысокий широкоплечий парень с пятнами ожогов на руках, какие бывают от работы в кузне. — У побитых собак и то больше силы духа, чем у этих.

Френтис оглядел воларцев еще раз и с трудом подавил разочарованный вздох. Увы, рабство — это не просто цепи. Оно связывает душу не меньше, чем тело.

— Мы уходим через час, — сообщил Френтис рабам. — Можете взять с виллы что хотите, но я бы не советовал задерживаться.

Варитай стоял на коленях, голый по пояс, и не выказывал и тени страха. На торсе вился узор шрамов, менее замысловатый, чем тот, что когда-то украшал грудь Френтиса, но похожий на шрамы Лекрана. Судя по всему, нанесший их не заботился ни о красоте, ни о самочувствии мучимого.

— Сколько? — откупоривая флакон, спросила Иллиан.

— Не больше капли, — внимательно глядя на солдата-раба, предупредил Френтис.

Иллиан отлила в крышечку немного жидкости.

— Варитаи слабее куритаев, — опасливо проговорил Лекран, стоящий за связанным солдатом с мечом наготове. — Он может погибнуть.

— Тогда на следующем попробуем меньшую дозу, — пожав плечами, ответил Френтис.

Он кивнул Иллиан, и она капнула на шрамы варитая. В отличие от Лекрана, тот не закричал. Вздернулась голова, вздулись жилы на шее, зубы заскрежетали так, будто вот-вот рассыплются в крошки, широко раскрылись глаза, зрачки сжались в точки, изо рта потекла слюна. Секундой позже варитай рухнул наземь, роняя пену с губ, забился в конвульсиях — впрочем, быстро слабеющих. Вскоре раб затих.

Френтис присел на корточки и пощупал пульс на шее. Тот едва ощущался.

— Он умирает, — вздохнув, сказал Френтис.

На него легла тень. Он поднял голову и увидел глядящего с неприкрытым отвращением Плетельщика. Френтис хотел подняться, но мелькнул кулак, врезался в челюсть и отправил его наземь.

Мир закрутился перед глазами, но Френтис расслышал шорох меча Иллиан, покидающего ножны. Мир остановился, и Френтис увидел стоящего на коленях Плетельщика. Тот приложил ладони к груди варитая и не обращал внимания на Иллиан, приставившую меч к затылку Одаренного.

— Оставь, — велел Френтис Иллиан, поднялся на ноги и махнул ей — мол, отойди.

Плетельщик некоторое время держал ладони на груди варитая, отрешенный, сосредоточенный, с полузакрытыми глазами, с беззвучно шепчущими губами. Иллиан сдавленно охнула: шрамы поблекли, стали рассасываться, и за минуты от них остались едва заметные бледные линии.

Наконец Плетельщик встал, а солдат испустил усталый вздох.

— Он немного поспит, — сообщил Плетельщик и, глядя на Френтиса, сурово произнес: — Свободу нельзя добыть жестокостью.

Тот потер подбородок. Во рту ощущался привкус крови. На лице наверняка образуется изрядный синяк.

— Ладно, — сказал Френтис. — В следующий раз я оставлю это тебе.

Погребальный костер для мужа Лиссель устроили во дворе виллы и обильно оросили сложенное дерево маслом перед тем, как сделать то же самое с виллой. Лиссель оставила владельца живым, хотя и окровавленным, изуродованным, почти обеспамятевшим. Он висел, обмякнув, на столбах, а в луже крови под его растопыренными ногами валялся маленький комок плоти. Лиссель вернула нож Иллиан, а Френтис подумал, что хозяин, скорее всего, смерть в огне примет с облегчением.

Когда начало смеркаться, отряд покинул горящую виллу. Дым поднимался высоко в небо. Во дворе нашли полдюжины повозок, но в стойле — лишь десяток лошадей. Френтис отправил мастера Ренсиаля и Лекрана разведать дорогу, а остальных конных пустил по бокам колонны. Освобожденный варитай сидел в повозке, безвольно болтал головой в такт толчкам и казался совершенно потерянным. От него сумели добиться всего нескольких слов. Он сообщил, что его зовут Восьмой, и настоятельно потребовал сказать, когда дадут очередную дозу карна.

— Это смесь разных наркотиков, — объяснил Тридцать Четвертый. — Она подавляет дух, глушит память, порабощает волю. Восьмой заболеет от его отсутствия этой же ночью.

Френтис вспомнил ночи в лесу после того, как Тридцать Четвертый выбросил свой флакон. Бывший раб корчился и стонал. Он быстро оправился, но он был человеком большой внутренней силы и все-таки помнил свободу. А Восьмой, похоже, был рабом всю жизнь.

— Мы освободили этого человека или прокляли его? — подумал вслух Френтис.

— Свобода не бывает проклятием. Но ее дорога зачастую тяжела, — ответил Тридцать Четвертый.

Сзади донесся крик. Френтис придержал коня. От горящей виллы спешила группка людей. Это был Текрав со стайкой девушек, а с ними несколько рабов помоложе, и все с тюками одежды и разнообразной утвари.

Тяжело дышащий Текрав остановился в нескольких ярдах от Френтиса и умоляюще посмотрел на него. За его спиной сбились в кучку девушки и юноши, не столь перепуганные, как раньше, но все еще настороженные.

— Почтенный гражданин… — заговорил Текрав и умолк, когда Френтис предостерегающе поднял руку:

— Мое имя — брат Френтис из Шестого ордена. Если вы присоединитесь к нам, вы будете свободными — но станете солдатами. Я не предлагаю защиты и не обещаю победы.

Текрав заколебался, нерешительно глянул на компаньонов. Те переминались с ноги на ногу и молчали. Наконец темнокожая девушка, которой явно не было еще и двадцати, заговорила с легким альпиранским акцентом:

— Ваши люди не тронут нас?

— Если сами не захотите, нет, — радостно объявил Дергач и потупился под гневным взглядом командира.

— Вас ничем не обидят, — пообещал Френтис.

Девушка посмотрела на товарок, кивнула и выступила вперед.

— Мы присоединимся к вам.

Френтис окинул взглядом тюки с вещами и тут же приметил блеск серебра и золота, завернутого в одежду.

— Оставьте оружие, но избавьтесь от остального, — приказал Френтис. — Нам нельзя отягощать себя награбленным.

Френтис терпеливо ждал, пока новобранцы, вздыхая, выбрасывали сверкающие чашки и тарелки. Текрав, болезненно скривившись, аккуратно уложил на землю маленький шитый золотом гобелен.

— Сестра Иллиан, эти люди теперь на вашем попечении, — объявил Френтис. — Начните завтра тренировать их.

Утром они подошли к вилле конезаводчика. Она обещала гораздо бóльшую добычу, но и охранялась намного сильнее. Там содержались три десятка варитаев. Вилла стояла на вершине широкого холма, окруженного обнесенными изгородью пастбищами, где паслись лошади и разъезжали хорошо организованные патрули.

Френтис с товарищами наблюдал за ними с гребня холма в полумиле от виллы.

— Нелегкое тут место, — заметил Дергач. — Если бы я искал, что ограбить, то уж точно проехал бы мимо.

— Пробьемся, — пожал плечами Лекран.

— И дорого за это заплатим. А у нас бойцов всего ничего, — сказал Дергач.

Френтис чуть не застонал. Прошлой ночью он снова принял сонное зелье брата Келана. Теперь из-за головной боли хотелось плюнуть на все раздумья, принять совет Лекрана и очертя голову ринуться в атаку. Френтис уже собрался скомандовать по коням, когда рядом шлепнулась наземь Иллиан, а возле нее присела на корточки девушка-рабыня с виллы.

— Брат, мне кажется, наш новый рекрут хочет поделиться с нами важными сведениями, но мой воларский слишком слаб, я ничего не понимаю, — сообщила Иллиан.

Когда мужчины посмотрели на девушку, та потупилась, нерешительно забормотала.

— Как тебя зовут? — спросил Френтис на ломаном альпиранском.

Она посмотрела ему в глаза, робко улыбнулась. Интересно, сколько лет она не слышала своего языка?

— Лемера, — ответила бывшая рабыня.

— Лемера, твои слова важны для нас. Говори, — сказал Френтис на воларском.

— Я была тут. — Она указала на виллу. — Господин послал туда меня и двух других. Мы стали… развлечением на дне рождения у хозяйского сына. Почти год назад.

Френтис посмотрел на Лекрана, тот ухмыльнулся, кивнул и сказал:

— Мы же сохранили доспехи варитаев.

На этот раз погиб лишь один чрезмерно расхрабрившийся парень из Королевства. Иллиан повела бывших рабов через стену с южной стороны виллы. Главный дом уже пал, оставшиеся варитаи сгрудились на центральном дворе, окружили плотным кольцом семью господина. Тот сделал ошибку: сам вышел к воротам приветствовать гостей. Но усмешка сползла с его лица, когда Текрав сдернул черную шелковую маску, а топор Лекрана срубил ближайшего варитая. Несмотря на изумление, хозяину хватило присутствия духа поспешно организовать сопротивление — но не хватило времени устроить свое бегство, о чем следовало позаботиться прежде всего.

Френтис приказал бойцам отступить от варитаев и пустить в ход луки. Но тут через стену перебрались рекруты Иллиан. Одетый лишь в лохмотья юноша с лицом, перекошенным от лютой ненависти, рожденной месяцами рабства, кинулся на варитаев с топориком для колки дров. Юноша умудрился вогнать топорик в череп раба до того, как упал, пронзенный дюжиной мечей. Но он расстроил ряды варитаев, и в образовавшуюся прореху кинулись бывшие рабы, рубившие топорами, коловшие дубинами. Женщины тыкали врагов розданными Иллиан кинжалами. Чертыхаясь, Френтис поднял меч и повел своих в атаку. Лекран радостно заухал, прыгнул, сшиб варитая наземь, встал обеими ногами ему на грудь, махнул топором.

Все закончилось в считаные мгновения. Всех варитаев перебили, а заодно зарезали и хозяина с семьей. Его тело лежало на трупах сына и жены. Мальчику, похоже, не исполнилось еще и пятнадцати. Черный шелк одежд был распорот в дюжине мест и пропитался кровью.

— Я пыталась сдержать их, брат, — виновато призналась Иллиан. — Но народ из Королевства ошалел от ярости, а остальные не понимают моих слов.

При виде ее искреннего отчаяния Френтису расхотелось браниться.

— Соберите оружие и доспехи, — вместо того велел он. — Затем обыщите виллу. Все найденные документы передайте Тридцать Четвертому.

— Приближаются всадники, — размахивая дубиной, крикнул с западной стены Дергач.

Френтис выбежал наружу, где уже ждал мастер Ренсиаль верхом и с мечом в руке. Френтис вскочил в седло, вынул из колчана лук.

— Приступим, мастер? — осведомился Френтис.

Двух варитаев захватили живыми. Мастер рассек подпруги, и оба лишились чувств, когда кувыркнулись из седел. Остальных Френтис спокойно расстрелял из лука. Они не спешили напасть на лучника и, как свойственно им, упорно не понимали безнадежности боя.

Как и обещал, Френтис отдал пленных Плетельщику. Ваэлин намекал, что этот Одаренный слегка не в своем уме, и поведение Плетельщика на корабле как будто подтверждало это. Потому было странно наблюдать за Плетельщиком, когда он смотрел на пленных. Он казался спокойным суровым мудрецом, все понимающим и готовым к тяжелым испытаниям.

— Сильная боль, — тихо проговорил он.

— Боль может принести свободу, — заметил Френтис и вынул кожаный кошель с запасом лонакского эликсира. — Она освободила меня. С вашей помощью она освободит и их.

Пленные страшно кричали. Они продолжали вопить, когда люди Френтиса собрались во дворе, чтобы поживиться добытой едой. Рабы еще меньше обрадовались освобождению, чем на первой вилле. Кое-кто плакал, глядя на тело хозяина.

— Он нечасто брался за кнут и оставлял в живых детей, которых рожали от него рабыни, — объяснила Лемера. — Обычно таких детей бросают умирать. А он позволял растить их до возраста, пригодного для продажи. Щедрый человек.

— От этих типов, мать их, хочется блевать, — пробурчал Дергач, когда Тридцать Четвертый перевел ему слова рабыни.

Дергач мрачно посмотрел на рабов, причитающих над трупом хозяина, и швырнул в них обглоданной куриной ногой.

— Заткнитесь, вы, скулящие щенки! — рявкнул он.

Рабы кинулись врассыпную, скрылись в темноте, забились в свои логова, слишком перепуганные, чтобы хоть осведомиться о своей судьбе. Вопли варитаев оборвались, и повисла тишина, тянувшаяся, казалось, целую вечность. Френтис обвел взглядом лица сидящих у костра ветеранов. Похоже, они впервые по-настоящему осознали, насколько огромное и безнадежное дело им предстоит. Горстка людей против целой империи — всегда безнадежное дело. Френтис знал, во что ввязывается, с отплытия. А его люди, похоже, не слишком понимали это.

— Может, нам отправиться в погоню за беглецами? — предложила Иллиан. — Они же разнесут известия о нас.

— И это хорошо, — ответил Френтис. — Наша задача — вызвать как можно больше паники и замешательства.

— Тогда нам нужно больше воинов, — сказал Лекран. — Пока мы находим только трусов. Из них не сделаешь армии.

— Тогда нам, кажется, повезло, — заметил Тридцать Четвертый и открыл толстый гроссбух с рядами аккуратных записей. — Хозяйский писец очень тщательно учитывал дела. Хозяин вел много дел с варикумом на юге.

— Варикум? — спросил Френтис. — Я не знаю такого слова.

— Это школа для гарисаев, выбранных для участия в представлениях, — пояснил Лекран.

— Рабов?

— Да, но не таких, как варитаи либо куритаи. Их не связывают. Они из военных пленников, выбранных за особую свирепость и силу. Меня чуть не отдали в гарисаи, но в том году требовалось много куритаев.

— Усадьба со школой хорошо защищена и извне, и изнутри, — сказал Тридцать Четвертый.

Френтис повернулся к Лемере и будто впервые заметил ее идеальную фигуру, гладкую безукоризненную кожу. А несколько часов назад он видел, как Лемера, яростно оскалившись, тыкала ножом в тело хозяина и хохотала.

— Редкий мужчина устоит перед такой красотой, — сказал Френтис.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ваэлин

Мудрый Медведь называл «долгой ночью» время, когда солнце на целый месяц уходило из льдов. Наступление «долгой ночи» возвещали укорачивающиеся дни и все более яркое «дыхание Гришака». В первый же день перехода по льду шаман предупредил: «Мы должны успеть до прихода долгой ночи. Она убивает всех».

В первую неделю шли легче, чем ожидалось. Новые впечатления от странствия по удивительной ледяной равнине перевешивали все усиливающийся холод. Впереди размеренно шагал Мудрый Медведь, Железный Коготь ковылял за ним. Огромный зверь иногда пропадал на целый день и возвращался с мордой в засохшей крови. Ваэлин не мог представить, где и какую добычу можно поймать в белой пустыне, столь же мертвой, как альпиранские пески, прекрасные, но лишенные всякой видимой жизни. Красота полнее всего открывалась в сумерках, когда в небе плясал зеленый огонь и его блики мелькали среди льдов. С заходом солнца лонаки почтительно умолкали, лишь шепотом благодарили Гришака за благословение.

Шаман благоговел перед пляшущими небесными огнями, падал на колени, воздевал костяной посох и заунывно, переливчато пел. Ваэлин до сих пор не слышал, чтобы шаман говорил о богах, но к сиянию он определенно испытывал суеверное почтение.

Однажды вечером, когда Ваэлин в очередной раз наблюдал за поющим шаманом, Кираль мрачно заявила:

— Моя песнь открыла мне: он не молится. Он приветствует жену и детей, погибших на льду.

Небесный огонь вихрился, сплетался в диковинные фигуры, тут же распадающиеся на части и сплетающиеся снова в бесконечном танце. Он походил на земной, но в нем ощущалась не всепожирающая ярость, а удивительное спокойствие.

— Он думает, что она там, наверху?

— Не думает — знает. Там души всех живших. Они смотрят вниз и будут смотреть до скончания этого мира.

Шаман допел, оперся на посох и тяжело поднялся.

«Это место за Порогом, ставшее реальностью. Но он хотя бы может видеть то, во что верит», — подумал Ваэлин.

Сперва шли только при свете дня. Пони и лошади были загружены припасами и тащили сани, которые Мудрый Медведь заставил сделать перед тем, как уйти от берега: простые рамы, сплетенные из ивовых прутьев, на полозьях из тюленьих костей. Шрам, как и остальные кони, поначалу боялся льда, необычного холода в ногах. На лед коня удалось завести лишь осторожным понуканием и уговорами. Даже спустя несколько дней животное пугалось нового окружения, словно понимало суровое пророчество Мудрого Медведя, произнесенное перед выходом на лед: «Кони долго не протянут. Придется съесть их в пути».

Дни сокращались, шаман стал вести отряд и в сумерках, пока за горизонтом не исчезал последний солнечный луч. Лагерь разбивали почти на ощупь. Костры разводили совсем небольшие, запас дров быстро иссякал. Высушенный морозом конский навоз неплохо горел, но от него одежда и волосы пропитывались едкой вонью.

— Ох, милорд, вы повели нас в истинно великое путешествие, — однажды изрек Лоркан, чей покрасневший нос едва высовывался из складок тюленьей шкуры, а от дыхания по краям капюшона свисала изгородь сосулек. — Мороз до костей и вонь дерьма с рассвета до заката. Если я, случаем, забыл поблагодарить вас раньше, позвольте сейчас выразить необыкновенную признательность за возможность участия в столь историческом предприятии.

— Заткнись, — устало посоветовала Кара.

Она жалась к костру, ее лицо пугающе побелело. Последние дни дались ей тяжелее, чем остальным. Она плелась в самом хвосте и упрямо мотала головой в ответ на предложения Дарены сесть на пони. Ваэлина мучила совесть, когда он видел, как Кара тянула руки в рукавицах к огню, как глубоко ввалились ее глаза. Следовало отослать ее домой, в Пределы. Она уже слишком много отдала в Алльторе.

К ней подошел шаман, заглянул в лицо, нахмурился и с укором посмотрел на Дарену с Маркеном.

— Чего же вы не делитесь?

Маркен пошевелил мохнатой бровью, озадаченно спросил:

— А что делить? Если она захочет, пусть ест мое.

Шаман фыркнул, указал посохом по очереди на Лоркана, Дарену, Кираль и здоровяка-Одаренного.

— Делить не мясо — силу.

Он осторожно положил ладонь на голову Кары.

— Ей очень надо.

— Но как делиться? — подавшись вперед, нетерпеливо спросила Дарена.

Шаман удивленно посмотрел на нее, захихикал, затряс головой.

— Вы так мало знаете!

Он нагнулся, поднял Кару на ноги, взял ее за руку, а вторую руку протянул Дарене.

— Все делятся!

Дарена встала, взяла протянутую руку, а за ладонь Дарены осторожно взялась заинтригованная Кираль. Маркен поколебался, но все же принял протянутую руку охотницы. А Лоркан сидел и обиженно глядел на соратников до тех пор, пока Ваэлин не подтолкнул его ножнами меча. Лоркан медленно поднялся на ноги, но руки держал скрещенными на груди. Глядя на пошатывающуюся Кару, он спросил:

— Откуда вы знаете? Может, это повредит ей?

— Не повредит, — заверил Мудрый Медведь. — Только малая доля от каждого.

— Лоркан, все в порядке, — сказала Кара и протянула Одаренному руку. — Я ему доверяю, и тебе тоже не помешало бы.

Когда Лоркан замкнул круг, Ваэлин поднялся. Лонаки зашевелились, зашептались, кое-кто встал, чтобы отойти. Некоторые неловко переминались с ноги на ногу, но остались, влекомые любопытством. Лонакам очень хотелось посмотреть, что будут делать Одаренные. А вокруг тех задрожал воздух. Кожу защипал жар, от льда под ногами поднялось облачко пара. Одаренные стояли недвижимо, будто статуи, равнодушные и безмятежные. Становилось жарче, ото льда повалил пар, а вокруг одетых в меховые унты ног возникла лужица.

На Ваэлина нахлынула жгучая зависть. Ведь и он мог так когда-то — и безвозвратно утратил свою песнь. И он устыдился. А ведь в Алльторе ощущал себя полновластным хозяином песни, нашел полноту и смысл бытия среди убийства и крови. Теперь же Ваэлин глядел на Мудрого Медведя и старался побороть подступающее отчаяние. «Да, тогда я был еще сущим ребенком. И что он мог тогда сказать мне?» — подумал Ваэлин.

Кара тихонько улыбнулась, охнула, выпустила руки друзей и с удовольствием рассмеялась — задорная, с румянцем на щеках. Остальные тоже оживились и обрадовались. Маркен подхватил девушку, прижал к себе, поднял и испустил торжествующий вопль. Дарена взяла за руку Кираль, обе понимающе кивнули. Дарена посмотрел на Ваэлина, рассмеялась, кинулась к нему, обняла, жарко дохнула в щеку и поцеловала в губы. Он заразился ее весельем, раздражение и тоску как рукой сняло. Ваэлин крепко прижал девушку к себе.

Шаман довольно буркнул себе под нос и ударил посохом о лед.

— Делиться скоро понадобится, — сказал Мудрый Медведь и посмотрел на север.

Его морщинистое лицо сделалось мрачным.

Буря пришла на следующий день. Метель закрыла солнце, превратила мир в вязкую белую воющую мглу. В воздухе висело столько снежной пыли, что с каждым вдохом в глотку будто кололи ледяным кинжалом, ветер пронизывал меха, словно бумагу. Ваэлин едва справлялся с поводом коня. Шрам, спотыкаясь, брел через сугробы, опустив голову, закрыв глаза. Грива смерзлась и торчала клоками. «Это безумие. Я обрек всех нас на погибель», — с мрачной уверенностью подумал Ваэлин.

Ветер молотом ударил в бок. Позади закричали. Слова едва доносились сквозь рев бури. Ваэлин обернулся и увидел две едва различимые в белой мути фигурки. Одна подняла что-то, и муть отступила, стал ясно виден Мудрый Медведь, крепко вцепившийся в Кару. Та опустилась на колени рядом с шаманом. Ее хмурое лицо побелело от холода, но в глазах читалась решимость. Снег кружился вокруг, но около девушки и шамана воздух оставался спокойным. Кара и шаман делились силой, и пузырь спокойного воздуха рос, достиг Ваэлина, конь Шрам довольно выдохнул, обрадованный прекращению ветра. Ваэлин отыскал Дарену, притулившуюся к боку своего пони.

— А я думала, что Черный ветер — самый свирепый в мире, — прошептала она и натужно улыбнулась.

Ваэлин поспешил к ней, вытащил из сугроба, наметенного вокруг пони.

В пузыре собрался весь отряд. Снаружи по-прежнему бесновалась метель. Гвардейцы Орвена последними забрались в убежище. Многие падали на колени, когда неожиданно вываливались из ветра. Альтурк ходил среди сентаров, ругался и раздавал затрещины — лонаки не хотели идти, глядели со страхом и изумлением на волшебство. Ваэлин подошел к Каре и шаману. Тот еще держал ее за руку, а Кара стояла безмятежно отрешенная, спокойная, в ее лице не было видно ни капли усталости.

— Как долго вы сможете это делать? — спросил Ваэлин.

— Пока есть сила, чтобы делиться, — ответил шаман и указал посохом на других Одаренных. — Надеюсь, что буря окончится раньше.

Буря бушевала еще день и ночь. Одаренные по очереди делились с Карой силой. Кара держалась в центре, медленно, но уверенно шла на восток, и плотно сбившийся отряд шел вместе с ней. Она, похоже, не очень уставала, но остальные были изнурены. Когда Маркен отбыл двухчасовую вахту, он упал на колени, вытер струйку крови с бороды и свалился бы, но Ваэлин подхватил его, подставил плечо и держал до тех пор, пока Маркен не смог встать на ноги. Дарена и Кираль совсем выбились из сил, не могли идти, сидели, бледные и напуганные, в седлах своих пони. Отчего-то Лоркан оказался самым выносливым из Одаренных, продержался полных три часа рядом с Карой и отпустил ее руку лишь после строгого шаманского увещевания.

Буря унялась так же внезапно, как и налетела, взвихренный снег опал, и засияло яркое полуденное солнце. Кара чуть пошатнулась, когда шаман выпустил ее руку, но казалась почти не утомленной. Ее радость от удивительного свершения быстро померкла, когда Кара заметила, в каком состоянии ее друзья.

— Я не знала, что забираю так много, — растерянно прошептала она Лоркану.

— Да забирай сколько угодно, — улыбнулся он.

Она потупилась, глянула на Мудрого Медведя и сказала:

— Нам надо быть осторожнее. За все ведь придется расплачиваться.

Шаман кивнул и вонзил посох в лед, наклонил голову, будто прислушивался к далекому звуку, постоял неподвижно, а затем обратился к Ваэлину:

— Нам следует идти быстро. Как можно быстрее!

До сумерек прошли еще шесть миль, но Мудрый Медведь не позволил отдохнуть: нетерпеливо тряс костяным посохом, произносил речи на родном языке, которые звучали как сплошная какофония щелчков и придыханий, но тем не менее шаман сумел передать главное: «Промедлить — значит умереть». Хотя от лютого мороза дыхание оседало изморозью на лицо, погода была спокойной и безветренной, ясное небо блестело яркими звездами, изредка отсвечивали сполохи «дыхания Гришака». Тишина стояла такая, что, когда пришел звук, Ваэлин помимо воли закрыл ладонями уши, и без того спрятанные под слоями меха.

Не треснуло, а скорее грохнуло. Лед задрожал под ногами, бедный Шрам вздыбился. Всем пришлось остановиться. Кони пронзительно ржали, вставали на дыбы и норовили вырваться. Грохочущий треск все длился и длился, звук сперва, казалось, окружал, но затем сосредоточился за западе, на уже пройденном участке льда. Пелена брызг от лопающегося льда побежала с юга на север так быстро, что глаза почти не улавливали движение.

Грохот внезапно затих, повисла тишина, тут же сменившаяся скрежетом и тяжелым воем, словно кто-то мучил гигантского зверя. Лед снова тряхнуло, с такой силой, что многие не удержались на ногах. Скрежет утих, и по льду пробежала волна, в полумиле к западу поднялось облако снежной пыли. Ваэлин не мог понять: то ли его обманывают глаза, то ли огромная белая масса и в самом деле удаляется?

Но пыль рассеялась, и стало видно: огромный кусок уходил прочь, на юг, и с его рваных краев сыпались снежные струи. Путешественники могли бы и не успеть уйти с новоявленного ледяного острова пяти миль в поперечнике — и, несомненно, погибли бы.

Кираль разбудила его еще затемно, трясла, толкала, вырвала из теплых сонных объятий Дарены.

— Моя песнь говорит мрачное! Что-то на севере!

Ваэлин пошел за Кираль к северному краю лагеря, где Альтурк стоял на коленях перед широким пятном крови на льду и тыкал перчаткой в следы ожесточенной, но краткой драки. Ваэлину хватило навыков следопыта, чтобы оценить следы, количество крови и борозды, уводящие во тьму, за свет факелов.

— Скольких взяли?

— Одного и его пони, — ответил нахмурившийся Альтурк, встал и озадаченно показал на отпечаток: — Этих лап я не знаю.

Да, отпечаток величиной с лапу черного медведя, но не вполне схожий.

— Это не медведь, — обведя контуры следа кончиком ножа, определила Кираль, встала и расчехлила лук. — Но моя песнь быстро отыщет зверя.

— Нет, — сказал подошедший Мудрый Медведь. Он потрогал окровавленные отпечатки посохом и добавил: — Зверей послали, чтобы оставить для вас хорошо видимую дорожку.

— Кто-то охотится за нами, — предположил Альтурк.

Шаман сказал что-то на родном языке, причем скривился от омерзения, будто слова пятнали грязью язык. Заметив взгляд Ваэлина, Мудрый Медведь перевел:

— Кошачий народ.

— Я надеялась, что они все погибли, — сказала сидящая у костра Дарена. Заваленная кучей шкур, она держала за руки Кару и Лоркана. — Их совсем мало осталось после битвы.

Ваэлину хотелось повелеть, заставить Дарену отказаться от замысла. Ее Дар всегда требовал тяжелых усилий, а перспектива новой встречи с Ледяной Ордой, несомненно, будила тяжелые воспоминания. Дарена заметила тревогу на лице своего мужчины, улыбнулась и сказала:

— Полет будет кратким. Мудрый Медведь заверил: похитители недалеко.

Она закрыла глаза, тело напряглось, застыло, лицо сделалось безжизненной маской — Дарена вылетела. Кара и Кираль охнули.

— Она много берет, — поморщившись, сказала Кираль.

— Что это? — холодно спросил Альтурк.

Он глядел на Дарену с глубоким подозрением. Как и все лонаки, он не терпел и боялся Темного искусства, но только он из всех соплеменников осмелился спросить, как оно действует.

— Она ищет того, кто охотится за нами, — пояснил Ваэлин.

Пока Дарена неподвижно сидела, талесса нервно расхаживал взад-вперед. Ваэлину нечасто доводилось видеть его настолько встревоженным и даже напуганным.

— Среди вашего народа тоже есть Одаренные, — напомнил Ваэлин и кивнул в сторону Кираль. — Она служит Малессе, как и вы.

— Ей дóлжно, потому что подобное пристало знать одной Малессе. А детей вроде этой забирают в Гору, если те не успевают вырасти мусором или того хуже.

— И что с ними происходит в Горе?

— Кто-то возвращается, кто-то нет, — пожав плечами, ответил вождь.

Ваэлин посмотрел на Дарену и вспомнил рассказ о волке и людях, пришедших разорить деревню. Волк увел ее прежде, чем ее забрали в Гору. Он спас ее от смерти — или от чего-то похуже?

Дарена скривилась, застонала, обмякла. Кара и Кираль вовремя подхватили ее, не дали рухнуть в костер. Дарена задрожала — в тело понемногу возвращалось тепло. Наконец она встала, превозмогая боль, вымученно улыбнулась.

— В пяти милях к северо-западу отсюда, изо льда, торчит скала. Там один человек, но много котов. Думаю, он ощутил меня. Вряд ли ему это понравилось.

Мудрый Медведь тяжело ударил посохом в лед, поморщившись, брезгливо выговорил имя на своем языке. Железный Коготь ощутил ярость хозяина, приковылял к нему, заворчал.

— Ты знаешь, кто противостоит нам? — спросил Ваэлин.

— Шаман Кошачьего народа. Тот, кто отправил свой народ на войну. Кошачьи люди называли шамана Тенистый Путь. Медвежий народ называл его Безглазым.

Сентары выстроились в боевой порядок — в шеренгу длиной в сотню шагов по каждую сторону от гвардейцев, — и отряд двинулся на северо-запад. В центре Одаренные вели коней и пони. Люди Орвена держались позади, с мечами наголо, внимательно осматривали окрестности. Ваэлин шел впереди рядом с Альтурком и Мудрым Медведем, Кираль — следом, со стрелой на тетиве. Перед отрядом с обманчивой ленцой ковылял Железный Коготь, останавливался, принюхивался.

Ваэлина поразила внезапная перемена в шамане. Если не считать морщин на лице, у него будто исчезли все приметы возраста. Шаман крепко держал посох, шел бодро, ровно и уверенно, не спускал с медведя глаз и будто лучился силой и энергией. Ваэлин уже видел подобное и знал, откуда у шамана силы: тот намерен мстить.

Медведь остановился, и шаман поднял посох, призывая отряд остановиться тоже. Медведь глядел вперед, переминался с лапы на лапу и глухо ворчал. Впереди лед вздыбился причудливыми колоннами и скульптурами, полускрытыми низко висящим туманом. Вдали виднелся серый шпиль скалы, о которой говорила Дарена. Он походил на вонзившийся в небо кривой нож.

— Хорошее место для засады, — заметил Альтурк, рассматривая топорщащийся лед.

Шаман подошел к своему медведю, взял посох двумя руками, поднял над головой и застыл. Кираль вдруг охнула. Похоже, Мудрый Медведь дал противнику знать о себе. Охотница мрачно, но с откровенным уважением, даже с благоговением посмотрела на старика, хотя в ее взгляде читался и ужас. Ваэлин задумался, что же такое подсказала Кираль ее песнь.

Шаман опустил посох, но остался стоять на прежнем месте.

А через несколько секунд со стороны ледяного хаоса прилетел ответ: какофония шипения и завываний. Ваэлин слышал такие звуки в своей жизни лишь от одного существа. А во льду их было много. Ваэлин вынул лук. Кираль поспешно подошла к Мудрому Медведю. Ваэлин сбросил тяжелые шкуры и встал с другой стороны от шамана, положил стрелу на тетиву, впился взглядом в лед.

— Вон! — закричала Кираль и подняла лук, но Ваэлин оказался быстрее.

Его стрела уже вылетела, ударила в серебристо-серую тварь, выпрыгнувшую из-за ледяной колонны. Тварь сделала несколько шагов, упала в снег, покатилась, затихла.

Мудрый Медведь сурово буркнул и пошел вперед, Железный Коготь заковылял следом.

— Нужно подождать, там еще! — воскликнул Ваэлин.

Но шаман не обратил внимания и не остановился. Из-за колонн выскочили с дюжину боевых котов и понеслись к нему. Они были размером со Снежинку, но истощенные, с лезущей клоками нечистой шерстью, а их глаза…

Хотя взгляд Снежинки бывал крайне свирепым, он никогда не светился настолько лютой злобой. Ваэлин всадил стрелу в кота прямо перед собой, Кираль подбила еще двоих. Зазвенели тетивы сентарских луков, коты падали под ливнем стрел. Но шесть оставшихся невредимыми мчались прямо на шамана, и стрелять в них было уже поздно.

Первый кот, самый большой и тощий, оскалил клыки и прыгнул на Железного Когтя. Глаза кота пылали не звериной, а людской ненавистью, застарелой и безумной. Но медведь поймал его на лету, не дал укусить, отшиб назад. Тварь забарахталась на льду, сжалась и снова прыгнула. От ее жалобного вопля заболело в ушах. На этот раз Железный Коготь решил наверняка убить, схватил лапами кота, норовившего вцепиться в глотку, и хряснул об лед. Затрещали ребра. Затем медведь наступил на тело и бил лапами, пока труп не превратился в кровавое месиво.

Ваэлин положил третью стрелу на тетиву — и обнаружил, к своему ужасу, что Мудрый Медведь развел руки и стоит, беззащитный, перед набегающими котами. Ваэлин прицелился в бок ближайшего кота, но ладонь Кираль легла на предплечье.

— Не надо. Подожди!

Альтурк гаркнул команду, сентары опустили луки и только смотрели с ужасом и суеверным почтением, как шаман протянул руку к зверю — и тот отпрянул, перестал рычать, из глаз ушла ненависть. Шаман обвел взглядом остальных котов — и с ними произошло то же самое, каждый оробел, попятился, прижался ко льду. Некоторые даже задрожали.

Шаман сурово посмотрел на Ваэлина:

— Ты идешь. Остальные ждут здесь.

Они пошли вдвоем сквозь лабиринт ледяных колонн. Железный Коготь поковылял за ними, но не смог протиснуться и был вынужден лезть поверху.

— Как тебе удалось? — спросил Ваэлин, хотя не был уверен, что хочет услышать ответ. А уж понять, наверное, и вовсе нет никакой надежды. Чем больше Ваэлин узнавал шамана, тем больше удивлялся его странной — и пугающей — силе.

— Безглазый слабеет, — с удовлетворением отметил шаман. — Узы тоньше. Теперь коты мои.

— Значит, не было нужды убивать остальных?

— Нет мяса на всех, — сухо ответил шаман, свирепо посмотрел на спутника и приказал: — Молчи. Ничего не делай. Слушай.

Они подошли к пролому в ледяной стене на месте выпавшей колонны. За ним виднелся уходящий в небо гранитный шпиль. Там, где к его бокам лепился лед, шпиль отсвечивал, будто металлический. За проломом простиралась полоса гладкого льда — словно огромный замерзший ров перед замком. В ноздри ударила тошнотворная гнилая вонь. Под восточным краем скалы расползалось черно-бурое пятно. Вблизи Ваэлин рассмотрел скопище костей: большей частью тюленьи хребты и ребра, но там и тут виднелись обглоданные человеческие черепа. Сильнее всего воняла разодранная туша пони, валяющаяся перед неглубоким гротом в скале. Судя по грубой, но почти правильной форме, грот вытесали людские руки, чтобы создать хоть какое укрытие от здешней лютой погоды.

У входа в грот на креслице из связанных ремнями костей сидел мужчина в заплесневелых шкурах. Он был стар, хотя и помоложе Мудрого Медведя, дряблую белесую кожу избороздили морщины, на лысой голове и впалых щеках виднелись язвы, а вместо глаз темнели застарелые шрамы. Мужчина сидел так тихо, что Ваэлин сперва принял его за труп, но заметил шевеление ноздрей — а потом тонкие губы растянулись в улыбке.

— Старый приятель, мы поговорим на языке моего брата, — сказал Безглазый шаману Медвежьего народа. — Как думаешь, это справедливо?

До боли знакомые голос и насмешливая улыбка.

Мудрый Медведь предостерегающе поднял руку, и Ваэлин понял, что помимо воли схватился за меч и шагнул вперед, желая немедленно прикончить тварь.

Ведьмин ублюдок. Сколько же он ждал здесь?

Ваэлин выпустил рукоять, отступил. Шаман хранил молчание.

— Нечего сказать? — с деланым удивлением осведомилась тварь. — Никаких финальных проклятий, заранее приготовленных речей? Я столько их слышал за долгие годы. К сожалению, они быстро забываются.

По-прежнему молча шаман Медвежьего народа рассматривал рассыпанные кости, потрогал посохом череп, лежащий между обломанными ребрами. Маленький череп, чуть больше яблока — но, очевидно, человеческий.

— Последний из Кошачьего народа, — услышав стук кости о кость, сообщила тварь. — Знаешь, они умирали счастливыми. Они молились мне и почитали за благо отдать свою плоть для поддержки моего божественного света.

Губы растянулись шире, открылись черные полусгнившие зубы, безглазое лицо повернулось к Ваэлину.

— Они были замечательным народом, брат. Они многие века жили вдали от того, что мы называем цивилизацией, но имели законы, искусства и достаточно мудрости, чтобы выжить в самом суровом месте этого мира. Но у них не было понятия о боге — пока я не дал им его. О, как быстро они подпали под власть идеи! Кем, как не богом, называть человека, вернувшегося к жизни после того, как копьястреб вырвал ему глаза?

Растрескавшиеся губы снова сошлись. Слепец обратился к Мудрому Медведю:

— Старый приятель, всего этого можно было избежать, если бы ты открыл сердце моей вести, предназначенной для всех людей льда. Перед нами пали бы южные земли и Великий лес за ними. Теперь твоих людей лишь жалкая горсть, а от моих остались только кости.

Послышался хруст льда — Железный Коготь перебрался через последнюю стену. Медведь приковылял к шаману, встал рядом, поморщился от запаха близкой освежеванной плоти. Почуяв медведя, слепец напрягся, но голос его остался спокойным, свободным от страха.

— Бедный человечек, тебе не запугать меня. Твоя тварь меня не страшит. Спроси у моего брата. Он уже убивал меня — но я здесь. Я повсюду. Я долгие годы ждал тебя среди льдов. Жаль, что мои коты не справились, но я терпелив, а у тебя впереди еще долгая дорога.

Мудрый Медведь вдруг кинулся, прижал ладонь к лысому черепу Безглазого.

— А, так ты ждал. Ну подожди еще.

Безглазый широко раскрыл рот, выдохнул смрадный воздух в беззвучном крике, задергался на костяном кресле, попытался вцепиться в руку шамана, но в пальцах не осталось силы, они трепетали, скребли рукав.

Наконец шаман убрал руку и отошел. Безглазый обмяк, его лицо скривилось от боли, он заскреб ногтями по груди и лицу, оставляя борозды на грязной коже.

— Что ты сделал? — чуть слышно прохрипел он.

— Ты подождешь, а потом умрешь. Навсегда, — проговорил Мудрый Медведь и отвернулся.

— Но это же невозможно, — выдохнула тварь, попыталась встать, потянулась к шаману.

Тот, не оборачиваясь, пошел прочь, к пролому в ледяной стене. Медведь поковылял за ним.

Тварь соскользнула с кресла, поползла к Ваэлину, протянула к нему руки, завыла:

— Брат! Заставь его освободить меня!

Тварь ползла с трудом. В изможденных руках и ногах почти не осталось сил. Ваэлин подумал, что эта вязанка обтянутых кожей костей не переживет ночного холода. Ваэлин не ответил, но повернулся, чтобы идти за шаманом.

— Ты же любил Баркуса! — хрипло крикнула тварь. — Я Баркус. Я твой брат!

Ваэлин шел.

— Я знаю, что замышляет Союзник! Я знаю его планы!

Ваэлин остановился.

Тварь набрала в прогнившие легкие воздуха и захрипела:

— Я знаю, чего он хочет!

— Я тоже, — сказал Ваэлин, оглянулся и увидел, как тварь барахтается среди костей. — Он хочет все закончить. Мы тоже.

На ночь отряд встал среди ледяных колонн в тени огромной скалы. Лонаки разбили свои палатки в большем отдалении, чем обычно. Сентаров раздражали пять огромных боевых котов, сидевших будто истуканы вокруг шамана. Кара осторожно протянула коту кусок тюленьего мяса, но зверь не реагировал, пока шаман не посмотрел в его сторону. Тогда кот молниеносным движением выхватил мясо и проглотил.

— Мы прикончили его всего? — спросил Ваэлин.

Мудрый Медведь смущенно улыбнулся и покачал головой.

— Только часть, — сказал он.

Шаман растопырил толстые пальцы, показал, будто отрезает большой палец, и сжал кулак.

— Забираем один, другие остаются. Но вместе уже слабее.

— А если найдем другие части, ты сможешь то же самое?

— Если найдем, то да.

Ваэлин посмотрел на скалу. А если ведьмин ублюдок еще цепляется за жизнь? Он сказал, что терпелив, а у Ваэлина впереди долгая дорога. Хм, ублюдок знал, что Ваэлин придет, — но не знал зачем.

— Могу поспорить, они сами отыщут нас, — сказал Ваэлин.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Лирна

Самочувствие лорда Аль-Беры, владыки башни, намного улучшилось после освобождения Варинсхолда. Исчезла нездоровая бледность, перестали дрожать пальцы. Однако он не мог подолгу стоять, и Лирна поспешно усадила его в кресло. Она призвала Аль-Беру в старые отцовские комнаты за залом совета. Когда-то богато украшенные, теперь они были ободраны подчистую, лишь на голых стенах кое-где висели картины, несомненно, украденные лордом Дарнелом в домах погибшей знати. Королева приказала тщательно переписать всё оставшееся во дворце и распространить список, чтобы истинные владельцы могли забрать свои вещи. Но до сих пор явилась лишь горсть обнищавших купцов и лордов.

— Милорд, я помню, что отец называл вас бичом контрабандистов. Несомненно, этот титул дан заслуженно.

Лорд Аль-Бера с трудом поклонился. Лирна уже заметила, как неловко он чувствовал себя в ее присутствии. Должно быть, сказывалось его происхождение из низов.

— Ваше величество, в моей юности банды контрабандистов были больше и свирепее. До того как король Янус приказал мне возглавить своих таможенников, я был простым капитаном стражи. Таможенники оказались жутким отребьем, обтрепанными, пьяными взяточниками. Чтобы превратить их в достойную службу Королевства, потребовалось время и немалая толика крови.

— Но вы сумели сделать из них добрых солдат, переломали хребет контрабандистам, оседлавшим южный берег, и удвоили портовый сбор.

— С небольшой помощью Шестого ордена, — осторожно улыбнувшись, добавил Аль-Бера.

— Тем не менее вы целиком и полностью заслужили меч, который дал вам мой отец. К несчастью, я не могу дать вам другой. Как и следовало ожидать, воларцы украли всю отцову коллекцию оружия. Но я отыскала в руинах моих комнат свою старую реликвию.

Королева достала из деревянной шкатулки на столе древний амулет на искусно сделанной серебряной цепи. Амулет был простым бронзовым диском с синим камнем посередине.

— Говорят, этот диск носила мать короля Нариса, первого, заявившего о власти над всеми четырьмя фьефами Королевства. К сожалению, он был подвержен приступам безумия, и бремя управления Королевством приняла на себя его могучая и суровая мать, Белларис, первая, кто получил титулы камергера и регента Объединенного Королевства. К концу альпиранской войны и я носила эти звания — но недолго. Этот диск был символом моей должности.

Лорд посмотрел на амулет, будто ребенок, впервые увидевший змею. «Я сделала правильный выбор», — сказала себе королева.

— Ваше величество, меня хотят оставить здесь? — покраснев, с трудом выговорил лорд.

— Вы послужите Королевству так, как прикажет вам королева.

— Если дело в моей пригодности для битвы…

— Дело в том, кому я могу безопасно доверить управление моими землями в мое отсутствие, и ни в чем больше. Лорд-камергер Аль-Бера, наденьте знак своей должности.

Пытаясь унять дрожь в пальцах, держащих серебряную цепь, лорд-камергер стиснул зубы.

— Ваше величество, король Янус говорил вам, почему я так хорошо ловлю контрабандистов?

Лирна простодушно улыбнулась и покачала головой.

— Мой отец был контрабандистом, человеком очень добрым и приветливым дома, но свирепым в деле. Оно стало бы и моим, если бы я не сбежал в тринадцать лет и не поступил в королевскую гвардию. К тому времени я понял, насколько мой отец погряз в обмане и убийствах, и не хотел идти по той же дорожке. А теперь не хочу идти по этой.

Лорд убрал руку с амулета.

Продолжая улыбаться, королева взяла цепь, подошла к лорду сзади и почувствовала, как он сутулится, горбится, будто под едва переносимой тяжестью, ощутив прикосновение цепи, весившей всего несколько унций. Королева уложила цепь ему на плечи, нагнулась и осторожно поцеловала в щеку.

— Именно поэтому, — сказала Лирна.

Он вздрогнул и отшатнулся, неуклюже поднялся на ноги.

— Я оставляю вам двадцать тысяч королевских гвардейцев, — сказала королева. — Они должны раздавить все остатки преступников в границах Азраэля. Всех злодеев немедля казнить по Королевскому слову. Мне кажется, в последнее время мы стали чересчур мягкими. Однако предупреждаю вас, не пересекайте границы Кумбраэля без крайней необходимости либо прямого призыва госпожи Велисс. Я оставлю вам список первоочередных дел. Самые главные: реформа законов, предложенная аспектом Дендришем, и восстановление города.

Королева склонила голову, рассматривая лорда-камергера. Амулет шел ему. Вот только бедняга ссутулился еще сильнее.

— Милорд, вам идет эта цепь, — заметила королева.

— Благодарю вас, ваше величество, — едва заметно кивнув, равнодушно и устало проговорил лорд-камергер.

Орена любила танцевать после обеда, с радостной грацией кружила среди разоренных дворцовых садов, иногда хватала Мюрель за руку, по-девичьи звонко смеялась, тянула танцевать с собой. Сегодня Орена воткнула в прическу зимоцветы, и бледные лепестки сияли звездами в темных волосах, а она все кружилась, кружилась.

Наконец она утомилась, крутанула напоследок пышными юбками, устало, но довольно захихикала.

— Садись со мной, — предложила Лирна. — У меня есть пирожные.

Они расположились среди остатков прежнего тайного сада королевы. Лирна выставила на скамейку фарфоровый чайный прибор, разложила пирожные. Орена очень любила их, но совершенно забывала о манерах и, как только уселась, тут же запихала одно в рот, испачкав пальцы глазурью и кремом.

— Ням, — выговорила Орена.

Это слово было одним из немногих, оставшихся в ее памяти. Хотя новая Орена, похоже, не очень нуждалась в словах. В разум Лирны ворвалось ощущение удовольствия, текстуры пирожного на языке, мягкости крема.

Пришлось сконцентрироваться, чтобы избавиться от наваждения. Этому ее научил аспект Каэнис, посоветовавший повторять числовые последовательности, чтобы блокировать шальные мысли Орены.

— Брат Иннис сказал мне, что вы в последнее время не очень внимательно слушаете на его уроках, — сказала Лирна.

Лицо Орены приобрело скучающее выражение, она проглотила остатки пирожного и картинно закатила глаза.

— Учиться важно, — не отставала Лирна. — Разве вам не хочется снова уметь читать?

Орена пожала плечами, и ее мысли переключились на радость, солнечный свет, кружение танца.

— Миледи, вы не можете танцевать вечно. — Королева взяла Орену за руку. — Мне нужно сказать вам кое-что.

Отклик на серьезность тона — настороженность, нарастающий страх.

— Мне нужно уехать на время.

Хлестнуло страхом, Орена посмотрела на стоящую рядом Мюрель. Та сжала кулаки, но постаралась изобразить добрую понимающую улыбку. Мюрель тяжело переносила необузданный Дар Орены, в особенности когда та делилась воспоминаниями, которые Мюрель отчаянно пыталась забыть.

— Да, — подтвердила Лирна. — Мюрель уедет тоже. И Бентен с Илтисом.

Больше страха, без малого панический ужас, пронзительное ощущение заброшенности, ненужности. Орена вцепилась в руки Лирны, во взгляде — отчаянная мольба.

— Нет, тебе нельзя с нами, — добавила суровую нотку Лирна.

Злость, обида, упрек. Орена отдернула руки, отвернулась, все эмоции читались на ее лице, как в открытой книге. Лирна погладила ее по темным курчавым волосам и тихо сказала:

— Я надеюсь вернуться с человеком, который сможет исцелить тебя. Я из гордыни позволила ему уйти. Когда он посмотрел на меня, на мое гладкое лицо, я поняла: он считает, что не смог вылечить меня. Моя душа за пределами его Дара. Но тебе этот человек поможет. Твоя душа сияет так ярко.

Лицо Орены смягчилось, в нем вдруг исчезло все наивное, детское. Она посмотрела в глаза Лирне, нахмурилась… и хлынули воспоминания. Лирна попыталась считать в уме, чтобы подавить неистовый поток образов, но его мощь легко переборола жалкую струйку чисел. Очевидно, Орена гораздо лучше управляла своим Даром, чем казалось на первый взгляд. Сначала пришли запахи: пот, соль, экскременты. Затем звуки: звяканье цепей, приглушенные всхлипы отчаявшихся, потерянных людей. Видения и боль явились вместе: кандалы, натирающие запястья и щиколотки, смутные очертания сгорбившихся пленников. Лирна снова оказалась в трюме, рабыней. Разум захлестнула паника, но страх ушел, когда Лирна поняла: это не ее воспоминания. Трап наверх виден под меньшим углом, а рядом прикована молодая женщина в синем платье, лицо в тени, но игра света на безволосой голове подчеркивает страшные ожоги. Несмотря на это, женщина кажется знакомой: несколько месяцев назад тот же профиль в свете костра среди гор. Радостное возбуждение, злобное удовлетворение… и пьянящее предчувствие награды Союзника.

Образы померкли, смешались, пришел страх. Корпус трещал от ударов огромной акулы, вокруг — крики ужаса, отчаяние, слезы. Обожженная женщина стоит рядом с трапом, в ее руке болтается ключ. Колебания и нерешительность быстро исчезают, но опыт многих веков учит распознавать слабость. Приходит мрачное понимание: эта новоиспеченная королева сейчас бросит своих подданных.

Темная сущность, занявшая тело и разум Орены, уже очень долго не удивлялась ничему, но теперь в полной растерянности и изумлении наблюдала, как обожженная женщина вернулась сначала к грубому брату-здоровяку, затем к преступнику и — поразительно — к ней, Орене. Такое случилось впервые за много веков. Она и сама не ожидала от себя такого потока бессвязных, перемешанных со слезами и всхлипами благодарностей. Они были искренними.

Образы смешались, выплыло новое воспоминание: сверху — покрытое шрамами лицо Харвина, их губы соприкасаются, дыхание смешивается.

— Я никогда не обижу тебя, — хрипло шепчет он. — И не позволю никому.

— Никто не в силах выполнить такое обещание, — шепчет она в ответ. — И ты тоже.

Его пальцы касаются синяков на ее шее, уже потускневших, но все еще темных, припухших, портящих приятную гладкую кожу новой оболочки.

— Обещаю, я разнесу в клочья всякое воларское дерьмо просто потому, что оно в принципе могло это сделать.

Тогда внутри колыхнулось что-то большее, чем просто обычная похоть. Это раздражало.

— Хватит болтать, — сказала она, опрокинула его на спину, уселась верхом. — И постарайся потише на этот раз.

Последняя волна воспоминаний нахлынула резко, будто Орена ощутила, как неприятно и тяжело Лирне. В тот день палуба «Морской сабли» постоянно качалась. Море у острова Венсель редко бывает спокойным. Орена посмотрела на обожженную женщину, на кольцо, которое она предлагала, и удивилась, как легко покатились слезы. Обычно приходилось напрягаться, изображая плач, а теперь они лились сами по себе.

— Миледи, я полагаю, мы выше подобных банальностей, — проговорила обожженная женщина, и тварь, за давностью лет позабывшая собственное имя, поняла: она нашла королеву.

Когда схлынула последняя волна воспоминаний, Лирна охнула и вдруг обнаружила, что по-прежнему глядит в глаза Орены. Та виновато и смущенно улыбалась.

— Ваше величество? — с тревогой позвала Мюрель, осторожно коснулась плеча.

Лирна встала, притянула обеих к себе, обняла. Орена обхватила ее талию, Мюрель положила голову на плечо.

— До вас у меня были только придворные дамы, — сказала королева. — А теперь у меня есть друзья.

Снова мысли Орены, ощущение печальной необходимости, то, что сама Орена не поняла, но захотела донести подругам: «Они могут измениться».

Они заполонили порт, затопили его морем радостных возгласов: юные, старые, рабочие и мастера — все те, кому выпало оставаться дома, а не уйти в поход королевы за океан. Когда она взошла по трапу на борт «Королевы Лирны», многие плакали, жаловались на судьбу, молили взять с собой. Толпу сдерживал кордон гвардейцев, не давал самым ретивым прыгнуть в воду и поплыть к кораблю.

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, — приветствовала Лирна Щита.

Тот ответил безукоризненным церемонным поклоном.

— Ваше величество, на подходе корабли из Южной башни и Варнсклейва, — нарочито равнодушным и все больше раздражающим королеву тоном сообщил он. — Они встанут на якорь в десяти милях от берега — конечно, если позволит погода.

Лирна не обратила внимания на вежливую колкость. Щит и его капитаны возражали против решения отплыть так рано, говорили, что в открытом море еще бушуют зимние штормы. На Элль-Нестру не подействовали аккуратно составленные братом Харликом таблицы наблюдений за погодой, показывающие, что в северной части Бораэлина обыкновенно пятинедельное относительное затишье в месяцы илльнасур и онасур.

— Ваше величество, это всего лишь черточки на бумаге, — пренебрежительно глядя на таблицы, заметил Щит. — Удонор не умеет читать.

— Он — может быть. Но я-то умею, — сказала королева. — Враги не ожидают нас до весны, и я не упущу возможности застать их врасплох. Наш флот будет готов через месяц, и я отплыву, с вами либо без вас.

Лирна посмотрела на вышедший за волнолом «Король Мальций». На нем поднимали паруса. За «Королем» виднелась вереница столь же огромных кораблей. На краю мола перед большим, с виду крайне неустойчиво закрепленным холстом сидел мастер Бенрил, явившийся запечатлеть историческую сцену, хотя серое как грифель небо и затуманенный горизонт представляли унылое зрелище.

Щит поклонился снова и принялся отдавать приказы. Корабль готовился к отплытию. Матросы полезли по снастям, отдали швартовы.

— Стоп! — скомандовала Лирна, увидев на баке женщину.

Алорнис и не посмотрела на подошедшую королеву, она осторожно постукивала молоточком по трубкам в подбрюшье машины.

— Миледи, — сказала Лирна.

— Ваше величество, — отозвалась Алорнис, стукнула трубку напоследок и удовлетворенно улыбнулась, довольная полученным звуком.

— Если работа завершена, я попросила бы вас сойти на берег.

— К сожалению, этот новый прибор требует еще много работы, — сказала Алорнис, принужденно рассмеялась и присела, чтобы осмотреть станину. — Ваше величество, я не могу отправить машину в плавание в таком состоянии.

Лирна подошла ближе, добродушно и тихо произнесла:

— Я очень серьезно пообещала вашему брату сберечь вас. А теперь покиньте корабль сами, или я прикажу лорду Илтису помочь вам.

Алорнис развернулась, отшвырнула молоток и закричала:

— Они убили Алюция!

На палубе воцарилась мертвая тишина. Со слезами на глазах Алорнис с трудом выдавливала слова, будто задыхалась:

— Вы же обещали справедливость! Я шла по Королевству и на каждом шагу видела разрушения и убийства. Я месяцами напролет работала без сна, чтобы дать вам смертоносные машины. Я работала не за награду, не в ожидании милостей. Вы обещали справедливость — и я хочу ее.

Лирна подумала, что Ваэлин не простит ей, даже если Алорнис останется в живых. И отвернулась.

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, прикажите отплывать, — сказала королева.

Первые дни оказались тяжелыми. Из-за сильного волнения эскадра двигалась в полном беспорядке, дождь почти не прекращался, многие корабли терялись из виду. По приказу Щита на каждый корабль назначили опытного навигатора, как правило, мельденейца, способного вести судно при любой погоде. Но Лирне все равно временами казалось, что она плывет на восток в одиночестве. Корабль окружала сплошная серая стена. В трюмах тяжело страдал от морской болезни и тесноты полк Норты. Солдат по очереди выводили на верхнюю палубу подышать свежим воздухом и поупражняться. Большинство спотыкалось, двигалось будто во сне, хотя присутствие Лирны и действовало как стимул. На рассвете третьего дня по выходе из Варинсхолда худощавая женщина с кинжалами — королева помнила ее еще с Алльтора — выбралась на палубу, низко поклонилась своему сюзерену, энергично замахала клинками, но тут же побледнела, задрожала и рухнула навзничь. Бедняжка с ужасом посмотрела на королеву, когда та подошла помочь.

— Ваше величество, умоляю простить меня, — запинаясь, пробормотала несчастная. — Хотя моя жалкая слабость не заслуживает прощения…

Она замолчала, когда королева приложила ладонь к ее лбу — холодному, липкому от пота.

— Гвардеец Фурела, вы нездоровы, — объявила Лирна.

Услышав свое имя, Фурела заморгала от удивления, затем встала — крохотная, щуплая, бледная — и гордо выпрямилась.

— Не больше, чем остальные, ваше величество.

Корабль качнулся на волне, Фурела пошатнулась, королева схватила ее за руку, чтобы поддержать, и ощутила, как бедняжка дрожит.

— Чем вы занимались до войны? — спросила Лирна.

— Мой отец владел мельницей. Я работала на ней вместе с ним.

— Значит, вы знакомы с рычагами, передачами и машинами?

— Мне пришлось познакомиться с ними, ваше величество. После того как этот никчемный бол… то есть отец моей дочери оказался безответственным человеком, мы были вынуждены искать убежище под кровом моего отца. А его пальцы сделались слишком узловатыми, он не мог ремонтировать мельницу.

— Идите со мной, — велела королева.

Она повела Фурелу на ют, где Алорнис закрепляла холст над одной из четырех корабельных баллист. Постоянный дождь и соленые брызги угрожали безнадежно испортить механические новинки, и Алорнис отчаянно старалась уберечь драгоценные машины от ржавчины и соли.

— Госпожа Алорнис, — обратилась к ней королева. — Я назначаю этого гвардейца вашим помощником. Пожалуйста, обучите ее обращению с машинами.

— Спасибо, ваше величество, но мне не нужны помощники, — устало улыбнувшись Фуреле, сказала Алорнис.

— Миледи, скоро мы вступим в битву, — заявила Лирна. — Гибель грозит любому из нас. Важно, чтобы в случае вашей смерти знание не погибло вместе с вами.

Алорнис вздрогнула от неожиданно сурового тона королевы, протянула руку Фуреле. Несмотря на очевидную тошноту, женщина с неподдельным интересом рассматривала машину.

— Миледи, это вы ее построили?

— Мне помогали, — ответила Алорнис, взяла Фурелу за руку и подвела вплотную к устройству. — Лучше, если мы начнем с системы передач.

Вечером десятого дня принесло первый шторм. Воющий северный ветер гнал волну за волной в бок «Королевы Лирны». Пенные валы били все сильней и заставили Щита свернуть на юг. Когда Щит сам взял в руки румпель, Лирна ожидала хотя бы укоризненного взгляда в свою сторону, но он уверенно правил огромным кораблем, иногда посматривал на небо, хмурился, но, как ни странно, казался вполне удовлетворенным.

Лирна подошла и закричала, стараясь перекрыть вой ветра:

— Кажется, мои вычисления оказались чересчур оптимистичными!

— Вы имеете в виду это? — глянув на катящиеся, клубящиеся тучи, спросил он, и на его губах заиграло подобие прежней всегдашней усмешки. — Да это лишь легкий бриз по сравнению с обычной зимней яростью Бораэлина. Он сдуется к утру.

Лирна заметила, что Щит не хочет смотреть на нее, и решила поговорить.

— Почему вы остались? Я же знаю, вы не хотели участвовать в походе за океан.

— Несмотря на мое нежелание, я не могу отрицать мудрость ваших слов. Если мы не покончим с врагом, он явится снова. Одна долгая война лучше дюжины коротких. Они досуха выжмут Острова, выбьют поколения, которым придется вести эти войны. К тому же, если помните, я пообещал вам.

Лирна вспомнила ночь после битвы при Зубах, предложение другой жизни, обещание под звездами.

— Быть может, вас утешит, что мы никогда бы не поплыли вместе по западному океану — как бы оно ни обернулось у нас с вами.

Щит по-прежнему не смотрел на королеву. А когда ответил, в его голосе прозвучала горечь:

— Нет, не поплыли бы. Я видел, как в тот день в Алльторе вы посмотрели на Аль-Сорну… Я уже посчитал, что он больше ничего не сумеет отнять у меня. А ваше лицо… оно стало лицом постороннего.

— А я надеялась, что вы увидите лицо друга.

Он рассмеялся — едва различимо сквозь вой ветра.

— Вы так себе представляете наше будущее? Мы — друзья? Полагаете, что после победы я останусь командовать вашим флотом? Останусь рядом с вами все долгие годы вашего правления? Стану вашим верным бывшим пиратом? Вашей собачкой в наморднике?

Он оглянулся и посмотрел на королеву. По его лицу стекал дождь, усмешка погасла.

— Лирна, я позволил вам сунуть меня в клетку. Не просите меня остаться в ней навсегда.

Мюрель настойчиво задергала королеву за рукав, замахала в сторону двери в рубку, где стоял промокший до нитки и потерявший всякое терпение Илтис.

— Ваше величество, я бы настоятельно посоветовал вам укрыться от стихии, — сказал Щит и налег на румпель, разворачивая корабль к новой огромной волне. — Бурям не свойственно уважение к чинам и титулам.

Как и предсказывал Щит, шторм вскоре стих, и за ним последовало несколько спокойных дней, позволивших Алорнис продемонстрировать новую машину.

— Брат Харлик оказался настолько любезен, что предоставил мне несколько вдохновляющих исторических примеров, — сказала Алорнис и присоединила большие мехи к медной трубе, которая высовывалась из нижней части машины. Та, установленная на баке по правому борту, выглядела еще странней баллисты: труба из железа и бронзы двенадцати футов длиной с округлым расширением на одной стороне и узким соплом на другой. Труба располагалась на такой же станине, как и баллиста, потому даже девушка размеров Алорнис могла без труда направить оружие. Посреди трубы крепилась большая бочка. Фурела подсоединила к соплу что-то похожее на длинную масляную лампу. При этом Фурела старалась держаться как можно дальше от сопла, работала вытянутыми руками, опасливо поглядывала на бочку. Похоже, леди Королевский творец сотворила что-то по-настоящему опасное.

— Не было ни чертежей, ни рисунков, — протирая ветошью круглый рычаг у расширения трубы, говорила Алорнис. — Но альпиранский текст шестисотлетней давности содержал подробное описание механики. Самой большой трудностью оказалось рассчитать правильное содержание топлива.

— Это альпиранская машина? — спросила Лирна.

— Именно так, ваше величество. Ее использовали в морской битве на одной из альпиранских гражданских войн. Тогдашний император увидел действие машины и немедленно запретил ее из страха божественного гнева. Император побоялся, что боги сочтут его неоправданно жестоким. Машину называли «Копье Ревены».

Лирна знала, что Ревена — одна из главных богинь альпиранского пантеона, охранительница темных путей, которые душам следует пройти после смерти. Ревена — милостивая богиня, она зажигает огонь, чтобы ни одна добрая душа не сбилась с пути. Но этот огонь — живой, мудрый, способный проницать мысли и пожирать недостойные души.

Фурела закончила работу и поспешно отошла от машины. Прикрепленная к соплу лампа горела ярким желтым огнем. У Лирны заколотилось сердце. Королеве не терпелось поскорее увидеть, как работает машина, — но одновременно хотелось спрятаться, закрыть глаза.

— Ламповое масло слишком жидкое и слишком быстро сгорает, — вставляя трубу в бочку, рассказывала Алорнис. — Пришлось использовать земляное масло. Но и оно потребовало сгущения сосновой живицей.

Алорнис отошла от машины, осмотрела ее напоследок и обратилась к Бентену с Илтисом:

— Милорды, пожалуйста, меха.

Оба лорда подошли к мехам, встали рядом друг с другом, взялись за большой железный стержень, прикрепленный к мехам, и посмотрели на королеву. Та попыталась успокоиться, унять сердце, колотящееся все сильнее, — тщетно.

Лирна кивнула.

Потребовалось качнуть всего несколько раз, а потом вся команда закричала — и очень к месту. Гомон скрыл испуганный вскрик королевы. Из сопла вырвалась струя ярко-желтого пламени, пролетела тридцать футов и обрушилась в море, подняв облако пара. За спокойные дни большинство кораблей вернулись на свои места, и теперь вся эскадра вопила при виде бьющего в море пламени.

— Целиться просто, — заявила Алорнис и повела трубой так, что море накрыл огненный веер.

Затем Алорнис махнула Бентену с Илтисом, и те перестали качать. «Копье» выбросило последние капли пылающего масла. Алорнис, улыбаясь, повернулась к Лирне в ожидании королевской похвалы.

А Лирна боролась с желанием вытереть пот со лба. Нельзя было показывать спрятанные под накидкой кисти — ведь все увидят, как дрожат руки королевы. В памяти всплыл жуткий запах горящих волос, обжигающее прикосновение пламени. Руки дрожали все сильней. Лирна боялась, что затрясется вся, забьется в конвульсиях. Гордая Алорнис стояла и глядела, ожидая королевского слова. «Во что же я превратила тебя?» — с горечью подумала Лирна.

Она ощутила ласковое, осторожное прикосновение. Щит! Он встал рядом, ухмыляясь во весь рот, посмотрел на Алорнис.

— Миледи, вы совершили удивительное дело, — сказал он. — По мне, так вы создали оружие, выигрывающее войны. Ваше величество, вы согласны?

От его руки расходилось тепло, унимая дрожь.

— Моя госпожа творец превосходит все ожидания, — произнесла Лирна. — Миледи, у вас есть еще такие?

— Ваше величество, я взяла достаточно материалов еще на две. Возможно, на месте нашего назначения я смогу изготовить больше, если отыщется подходящий материал.

«Больше? Да мне и одной много», — с ужасом подумала Лирна, а вслух сказала:

— Пожалуйста, приступайте к работе над ними. Владыка флота лорд Элль-Нестра решит, на какие корабли поставить ваш могучий дар.

Лирна пыталась уснуть, но не могла успокоиться, ворочалась на койке и пыталась изгнать из памяти огненную арку, падающую в море. Наконец королева оставила тщетные попытки и отправилась к Алорнис. Илтис безо всякого приказа поднялся и пошел следом. Королевский творец оживленно возилась в углу трюма, отведенном под ее разнообразные творения. Фурела спала рядом в гамаке и мягко покачивалась вместе с кораблем.

— Ее желудок уже приспособился к морской жизни, — глядя в медную трубу, сообщила Алорнис. — Теперь она легче засыпает.

— Везучая, — заметила королева. — Надеюсь, ее работа устраивает вас?

— Ваше величество, она проворная и смышленая. Думаю, со временем она начнет делать и что-нибудь свое.

Лирна уселась на скамью напротив Алорнис и принялась наблюдать за ее работой. Алорнис нагревала трубу над огнем, умело гнула, мяла ее.

— Вам бы поспать самой, — сказала королева.

Лицо Алорнис дернулось, хотя взгляд ни на мгновение не оторвался от трубы.

— Сон в последнее время избегает меня, ваше величество.

— Вы скучаете по брату и Алюцию?

Алорнис с трудом подавила тяжелый вздох, отложила трубу.

— Ваше величество, что вам угодно?

— Вы представляете, что он мог бы подумать о вас, если бы видел все это? Может, он отнесся бы к войне с такой же самоотверженностью, как и вы?

— Алюций был миролюбивым человеком. Но это не спасло его.

— А еще он был шпионом другой страны. Вы знали?

— Недавно узнала, — ответила Алорнис. — Солдат-раб, приставленный сторожить его, пришел ко мне перед тем, как отплыть вместе с братом Френтисом. Алюций оставил рабу послание для меня перед тем, как умереть. Да, я знаю о его, хм, неудачных связях — но это нисколько не ухудшает моего мнения об Алюции.

— И что еще говорилось в послании?

— Ваше величество, к сожалению, остальное — не для посторонних ушей.

Лирна подумала, что можно без труда догадаться о содержании послания. Достаточно взглянуть на лицо Алорнис.

«А ты его любила?» — хотела спросить Лирна, но сдержалась и вместо того сказала:

— Война изменила нас всех. Алюцию не понравились бы перемены в вас.

— И в вас тоже, ваше величество, — тяжело выговорила Алорнис.

— У вас был выбор. Я не имела подобной роскоши в тот день, когда уничтожили мое лицо и мое королевство. Но вы еще можете отступить, свернуть. Что вы будете чувствовать, когда ваша машина превратит людей в живые факелы? Нелегко перенести и забыть крики сгорающих заживо.

— Вы попросили всех нас понести тяжелую ношу. Я не отказываюсь от своей, — сказала Алорнис и снова занялась работой.

Королева подумала, что сразу после высадки в Воларии отправит Алорнис назад. Ее вообще не следовало брать с собой. Королевству не нужна еще одна извращенная, искалеченная душа — пусть и душа гениального мастера.

Сверху донесся крик, топот множества ног, быстрый перестук боцманского барабана, зовущего всех к оружию.

— Что это? — спросила Алорнис.

— Вражеский корабль, — вставая, ответила королева. — Не исключено, что вам скоро представится возможность пустить свою машину в дело.

Команда разбежалась по постам с оружием в руках, лучники полезли на мачты с луками, закинутыми за спину. Палуба под ногами дрожала от лязга — полк Норты готовился к бою. Щит стоял у правого борта и глядел в подзорную трубу на юг. Там сквозь предутренний сумрак просматривалось только расплывчатое пятнышко. Но небо уже посветлело, и, несмотря на тучи, показался горизонт.

— Сколько их? — спросила королева.

— Только один, — ответил Щит и указал на небольшой мельденейский кораблик в полумиле от них, идущий навстречу врагу под всеми парусами. — Я приказал «Орке» разведать, что к чему.

Лирна посмотрела на бак, где Алорнис с Фурелой уже возились у баллисты, и с трудом подавила желание отослать женщин в трюм.

— Патрульный корабль? — спросила королева.

— Наверное, хотя слишком уж далеко от берега он ушел для такого времени года.

«Орка» растворилась в дымке, прошло полчаса напряженного ожидания, и наконец Щит удовлетворенно хмыкнул и опустил подзорную трубу.

— «Орка» вывесила сигнал о захваченном призе и просит, чтобы мы подошли.

— Так подходите, — разрешила Лирна.

Щит отдал приказ, матросы полезли на мачты, и вскоре показалась «Орка» со спущенными парусами, колыхавшаяся рядом с мрачным воларским торговцем, притянутым многочисленными канатами и веревочными трапами. На палубе воларца стояли несколько мельденейцев перед короткой шеренгой опустившихся на колени пленников. Те были в сером — за единственным исключением.

«Одетый в красное, посреди океана и без эскорта», — разглядев пленников, с удивлением подумала Лирна и приказала:

— Вон того, в красном — к нам на борт.

Упомянутый человек имел изрядно потрепанный вид, лицо посерело от усталости и щетины. Лирне его черты показались знакомыми, похожими на кое-кого другого, одетого в красное, кому не посчастливилось попасть в руки мельденейцам.

— И просигнальте на корабль аспекта Каэниса, — добавила королева. — Нам понадобится кто-то из его братьев.

— Сколько вам лет? — спросила королева.

Одетый в красное устало и безразлично поглядел на нее. Лирна приказала привести его в свою каюту, сама уселась в кресло, Илтис встал за спиной пленного. У двери стоял брат Седьмого ордена Верин, тощий юноша с нервной улыбкой, лишь с трудом пробормотавший что-то в ответ на приветствие королевы. Он поклонился так поспешно, что едва не свалился на пол. Оставалось только надеяться, что смущение не помешает его Дару.

Одетый в красное молча уставился перед собой. Илтис положил большую ладонь ему на плечо, наклонился и шепнул на ухо:

— Отвечай королеве, или я сдеру с тебя шкуру перед тем, как пираты выбросят тебя акулам.

Узника передернуло от гнева. Значит, он в достаточной мере понимает язык Королевства, хотя и говорит на воларском.

— Я старше, чем вы можете представить, — ответил он.

Какие изящные гласные! Образованный человек, из власть имущих.

— О, я думаю, что вполне могу, — сказала Лирна на языке Королевства. — И, пожалуйста, говорите на моем языке. Исходя из того, что ваша сестра сказала мне, я оцениваю ваш возраст в три сотни лет.

В его глазах мелькнула радость при упоминании о сестре.

— Ведь почтенная гражданка Форнелла Ав-Токрев Ав-Энтриль — ваша сестра? — осведомилась Лирна. — А вы — советник Арклев Энтриль.

«Чьего сына я имела удовольствие прикончить несколько месяцев назад», — добавила королева про себя.

— У вас в плену моя сестра? — с сильным акцентом, но правильно выговорил на языке Королевства советник Арклев.

— Сейчас нет. Когда я видела ее в последний раз, она была в добром здравии, хотя и слегка состарилась.

— Где она?

— Советник, похоже, вы не понимаете смысла нашей встречи. Мы здесь не для того, чтобы я отвечала на ваши вопросы. Мы здесь для совершенно противоположного. И первое в списке интересного нам — почему член правящего Совета Воларии позволяет так легко захватить себя посреди моря.

Арклев сгорбился еще сильнее, тяжело вздохнул, весь — олицетворение несчастья и усталости.

— Теперь нет правящего Совета. Остались только Союзник и эльвера, которую он захотел назвать императрицей.

Лирна посмотрела на брата Верина. Его тщательно проинструктировали, но все же его руки заметно тряслись, когда он приложил палец к запястью.

— Насколько я помню, «эльвера» означает «ведьма», — заметила Лирна.

— Это ее имя, ставшее нарицательным — и не зря, — произнес Арклев, и в его голосе зазвучал вызов, он поднял голову и посмотрел королеве в глаза. — Вы встретили ее в тот день, когда она приказала своему рабу убить вашего брата.

Лирна усилием воли подавила гнев и нахлынувшие жуткие воспоминания.

Она понимала, насколько опасна злость, когда можно еще узнать столь многое.

— Ее убил брат Френтис, — сказала королева.

— Это просто уничтожение старой оболочки. Сейчас у нее новая.

— И эта тварь в одиночку захватила вашу империю?

— Она исполняет волю Союзника. Он решил, что Совет уже не нужен.

— Советников убили?

Арклев кивнул и опустил голову.

— Однако же вы уцелели.

— Я задержался по делам в тот день, когда она нанесла удар. Ее куритаи разошлись по всему Волару, убивая всех, кто служил Совету, каждого слугу, раба и члена семьи. В один день погибли тысячи. Моя семья владеет множеством кораблей, но в гавани оказался лишь один, и мы вынуждены были отплыть почти без припасов. Три дня назад шторм едва не разбил корабль.

Брат Верин напрягся. Похоже, он так и не смог совладать с собой. Но, когда Лирна посмотрела на него, он уверенно ткнул в запястье двумя пальцами.

— Полагаю, ваша новая императрица прекрасно осведомлена о наших действиях? — спросила королева у воларца.

— Ваше вторжение ожидается летом. Она собирает силы у столицы и стягивает туда остатки флота. Союзник хочет выйти навстречу вам с тысячей кораблей и всеми солдатами, которых мы сможем собрать. Ему надоело ждать, и он намерен покончить с докучливой проблемой раз и навсегда.

Лирна скосила глаза. Брат Верин снова касался кисти двумя пальцами.

— Простите меня за досадное упущение. — Королева указала на юношу: — Я не представила вам брата Верина из Седьмого ордена, молодого человека с весьма полезными способностями. Брат, пожалуйста, скажите нам, в чем солгал советник Арклев.

Верин прокашлялся, покраснел и заговорил чуточку дрожащим голосом:

— Я… в общем, я думаю, что он был на Совете тогда, когда убивали советников. Он наврал нам про гавань и корабль и про план бороться с нашим нападением.

— Спасибо, брат, — сказала королева и посмотрела на Арклева.

Тот чуть не трясся от страха, но глядел дерзко, с вызовом, стиснув зубы.

— Лорд Илтис, снимите с этого человека мантию, — приказала Лирна.

Арклев попробовал отбиваться, ударил скованными в запястьях руками, но получил оплеуху и был придавлен к полу коленом. Лорд-защитник мгновенно разодрал мантию, и открылся причудливый узор из шрамов, покрывающих спину советника от шеи до талии.

Лирна посмотрела на бледного брата Верина, и от ее взгляда тот побледнел еще больше и даже чуточку попятился.

— Пожалуйста, пригласите госпожу Давоку, — велела королева. — Она знает, что принести.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Френтис

Варикум, приземистая крепость из пяти соединенных башен, располагался на низком холме. Людям Френтиса пришлось три дня прятаться в южных холмах. Наконец появился караван, двадцать повозок с припасами и свежими рабами для тренировок, охраняемый варитаями и свободными наемниками. К счастью, вести об излюбленной тактике Красного брата не просочились за океан. Наемники полностью предсказуемо отреагировали на группку перепуганных рабынь, бредущих по дороге. Командир тут же отправил своих людей разузнать, в чем дело, и не позаботился об охране флангов. Наемники поскакали галопом, мгновенно окружили девушек. Френтис выждал, пока Лемера с плачем расскажет про жуткую судьбу убитого злодеями господина и упадет на колени от нестерпимого ужаса. Командир всадников имел глупость спешиться, взять Лемеру за подбородок и повернуть голову, оценивая красоту. Мгновение — и вылетел спрятанный нож, полоснул, и командир отшатнулся, брызгая кровью из перерезанной глотки.

Остальные всадники попадали под тучей стрел с обочины. Выживших добили девушки: навалились, остервенело тыкали, кромсали кинжалами. Френтис повел группу освобожденных рабов Иллиан на фланг, Кусай и Чернозубая кинулись вперед, стащили пару варитаев с седел. Судьбу каравана решил мастер Ренсиаль с дюжиной всадников, ударивший сзади. Последним пал надсмотрщик за рабами, как обычно, огромный и массивный. Он стоял на первой повозке, злобно щелкал кнутом и без тени страха хлестал подъезжающих всадников. Иллиан нырнула под кнут, вскочила на повозку, подрезала надсмотрщику сухожилия, спихнула вниз и выхватила кнут из руки. В Мартише надсмотрщиков всегда старались брать живыми. Освобожденные рабы очень благодарили за это.

Рабов оказалось три десятка в фургонах-клетках в центре каравана, в большинстве мужчин, но и полдюжины женщин, отобранных за молодость и силу.

— Представления популярней, когда нет однообразия, — объяснил Лекран. — По традиции, в честь древних героев женщин травят дикими зверями. Воларцы забросили своих богов, но оставили много мифов о них, в особенности тех, где реки крови.

Френтис обрадовался, что большинство рабов были из Королевства и лишь несколько — темнокожие альпиранцы из южной части империи. Из того, что освобожденные учинили с надсмотрщиком, стало ясно: они охотно возьмутся за оружие.

— Хорошая работа, — сказал Френтис Лемере, присевшей на корточки у трупа вольного мечника, чтобы избавить его от полезных и блестящих предметов.

Девушка робко улыбнулась, затем поморщилась — неподалеку истошно завопил надсмотрщик.

— Путь к свободе нелегок, — сказал ей Френтис и пошел искать Тридцать Четвертого.

— Вы довольны, что пошли с нами?

Восьмой посмотрел на двоих собратьев-варитаев и кивнул. После освобождения все трое долго мучились, не могли заснуть без карна. Но тело привыкало, и жизнь потихоньку возвращалась к солдатам-рабам, они смотрели на мир вокруг, на небо так, будто впервые увидели их. Бывшие варитаи мало разговаривали. Френтис не был уверен, что они полностью осознают свое положение. Но их взгляды не были пустыми и бессмысленными, в них виделись понимание и решимость.

— Мы освободим столько варитаев, сколько сможем, — но мы не сумеем освободить всех, — сказал Френтис. — Вы понимаете это?

Восьмой снова кивнул и медленно, хрипло заговорил, осторожно и раздельно произнося слова:

— Мы были… мертвыми. Теперь мы… живые. Мы сделаем… других… живыми.

— Да, многих других, — подтвердил Френтис, взял меч павшего варитая и протянул Восьмому.

Тридцать Четвертый поговорил с надсмотрщиком и выяснил, что в варикуме не меньше шестидесяти варитаев и около дюжины надсмотрщиков. К счастью, почти все силы направлялись на внутреннюю безопасность, и лишь горстка солдат следила за стенами.

— Гарисаи знамениты бунтарством, их очень трудно содержать, — заметил Тридцать Четвертый. — Им не дают наркотиков, не связывают, как куритаев.

— И скольких примерно мы сможем освободить? — спросил Френтис.

— Надсмотрщик сказал, их около сотни. Но, брат, не все согласятся присоединиться к нам, и не всеми будет легко командовать. Жизнь в варикуме жестокая и короткая. Многие гибнут на тренировках, и еще больше умирает на первых же представлениях. К тому же гарисаи часто сходят с ума.

Френтис посмотрел на сидящего неподалеку мастера Ренсиаля. После битвы его глаза обычно казались совершенно пустыми. Что же, у безумных гарисаев будет хорошая компания.

Лекрана переодели в черный наряд надсмотрщика, дали кнут, Френтис с мастером Ренсиалем облачились в доспехи вольных мечников и ехали по бокам передней повозки, а та медленно приближалась к главным воротам варикума. Там не ждали врагов. Ворота были уже распахнуты, навстречу вышел раздраженный здоровяк.

— Гребаные лентяи, вы опоздали! — рявкнул он на Лекрана, а затем нахмурился и зловеще спросил: — А где Масторек?

— Если верить старухам из моей деревни, он пошел на тысячелетние муки за бесконечное море. Можешь сам поискать его там, — сказал Лекран и выдернул из-под одежды топор.

Здоровяк так ничего и не понял, топор врезался ему в череп. Френтис пришпорил коня и поскакал в ворота, зарубил еще одного надсмотрщика, отчаянно пытавшегося закрыть их. Из незаметной в тени двери выскочила пара варитаев и покатилась под копыта коня — мастер Ренсиаль сшиб солдат на скаку. Френтис спешился и кинулся в атаку вместе с Лекраном и тремя освобожденными варитаями, за ними и все остальные. Надо бить, пока враги не опомнились!

Согласно разработанному заранее плану, отряд разделился, когда достиг цитадели. Лекран повел половину направо, Френтис вторую — налево. Защитники дрались отчаянно, сопротивление не было организованным, группки по три-четыре варитая выскакивали навстречу, пытаясь преградить дорогу, но тут же падали под ударами.

Освобожденным варитаям и Плетельщику поручили захватить как можно больше солдат-рабов. Плетельщик накидывал лассо на солдата, трое свободных сваливали пленного наземь и связывали. Попытка была не слишком успешной. Захватили всего семерых. Варикум пал, его мраморные коридоры были залиты кровью.

Френтис приказал Иллиан и ее группе искать выживших, а потом отослал Дергача с его переодетой командой на стены — пусть снаружи все выглядит как обычно. Затем пошел в центральное здание. Посреди него на круглой песчаной арене плотно выстроились мужчины и женщины — три ряда, плечом к плечу, ровные шеренги, угрюмые решительные лица, хотя вместо оружия — всего лишь деревянные палки. Вокруг на песке валялись тела надсмотрщиков, расстрелянных с галерей. Похоже, атака застала варикум посреди вечерней тренировки.

— Они думают, что мы — бандиты, пришедшие за рабами, — сказал Лекран. — И переубедить их будет нелегко.

Френтис сунул меч в ножны и пошел к гарисаям, отмечая, как они насторожились и напряглись, сколько у них шрамов. Без шрамов — ни одного. Наверное, или кнут, или раны на воларских представлениях. Что там бывает, можно только воображать.

Френтис остановился в десяти шагах, всматривался в лица, стараясь отыскать проблески узнавания, — но видел только подозрение.

— Кто-нибудь есть из Объединенного Королевства? — спросил он на языке Королевства.

Рабы в недоумении переглянулись. Но один отреагировал — светлокожий парень чуть старше остальных, покрытый шрамами. Как и все, он был выбрит налысо. Распахнутая рубаха открывала совершенное, мускулистое, без капли жира тело. Таким оно становится только после многолетних тренировок.

— Последний из землеходов умер два дня назад, — проговорил светлокожий с мельденейским акцентом, косо посмотрел на Френтиса и презрительно скривился. — Они здесь держатся недолго.

Потом заговорила низенькая, но мускулистая женщина, держащая деревянное копье на уровне глаз Френтиса.

— Скажи ему, что если он хочет продать нас, то ему придется пролить немного крови за эту привилегию, — произнесла она по-воларски.

— Я говорю на вашем языке. — Френтис выставил руку ладонью вперед. — Мы пришли освободить вас.

— Зачем? — не сводя настороженного взгляда с Френтиса, спросила женщина.

— А уж это решать вам, — ответил он.

Две дюжины освобожденных гарисаев решили уйти, мельденеец — одним из первых.

— Брат, не хочу тебя обидеть, но хрен с ним, с твоим восстанием, — взваливая на плечи мех со скудными пожитками и провиантом, добродушно сказал мельденеец. — Я выдержал два представления, и мне хватит крови на всю жизнь с лихвой. Я — на берег. Найду что-нибудь плавучее и айда на острова. Конечно, моя жена уже нашла себе другого мужика, но все-таки дом есть дом.

— Ваш народ — союзник нашего, — сказал Френтис. — Владыки кораблей заключили договор с нами.

— В самом деле? Ну и хрен с ними, — ухмыльнувшись, ответил мельденеец и размеренно побежал на запад.

— Трус, — пробормотал Лекран.

«Мудрейший человек из всех, кого я встретил за последние годы», — подумал Френтис.

Свирепую низенькую женщину, грозившую Френтису, оставшиеся гарисаи выбрали выступать от их имени. Звали ее Ивельда, выглядела она похоже на Лекрана, говорила с таким же акцентом и не скрывала презрения к бывшему куритаю.

— Она из племени рохта. Им нельзя доверять, — мрачно сообщил тот.

— На нашем языке люди охта называются змеями, — сказала Ивельда и положила руку на рукоять короткого меча, взятого из груды трофеев. — Охта пьют мочу козлов и трахают своих сестричек.

Лекран ощерился.

— Если хотите поубивать друг друга, идите наружу, — устало проговорил Френтис: ему не хотелось их разнимать.

Он посмотрел на карту, которую Тридцать Четвертый разложил в роскошных апартаментах главного надсмотрщика варикума. К большому сожалению гарисаев, того не сумели захватить живым. Злость выместили на трупе. Голова теперь украшала копье, воткнутое посреди тренировочной площадки.

— Несомненно, воларский гарнизон уже прослышал о наших делах, — сказал Тридцать Четвертый и постучал пальцем по значку в пятнадцати милях к северо-западу от варикума. — Им нетрудно будет выследить нас.

— А наши полные силы? — спросил Френтис.

— Двести семнадцать, — ответил Тридцать Четвертый.

— Мало, — резюмировал Лекран.

— Трусливый сестротрах, — буркнула Ивельда и презрительно рассмеялась. — Каждый гарисай стоит десяти варитаев.

— Он прав, — подытожил Френтис. — Нужно больше бойцов.

— Если они явятся сюда, им придется штурмовать стены. Это подравняет счет, — заметил Дергач.

— Как ни соблазнительно, оставаться здесь нельзя, — сказал Френтис. — К тому же если мы сожжем это место, то ясно просигналим о наших намерениях. А может даже, это воспримут как сигнал бежать и присоединяться к нам.

Он указал на холмистое взгорье в тридцати милях к северо-востоку. Путь к нему проходил мимо многочисленных плантаций.

— Мы дождемся их там, и, возможно, нас к тому времени станет больше. Готовьтесь выступать через час.

За четыре дня разорили четыре плантации, и армия Френтиса росла как на дрожжах. Чем дальше от побережья, тем богаче были владения, тем больше рабов и свидетельств того, что надсмотрщики погрязли в самой извращенной жестокости. Большинство новых рекрутов составляли пленники из Королевства. Рожденные в рабстве неохотно расставались с привычной жизнью, а некоторые даже встали на защиту хозяев. На четвертой плантации рабы окружили хозяйку, высокую седую женщину, одетую в черное с головы до пят. Та гордо и надменно смотрела на разорителей, безоружные рабы вокруг нее схватились за руки и не хотели отдавать госпожу, несмотря на все уговоры и угрозы Френтиса.

— Наша госпожа добрая и не заслуживает кары, — увещевала дородная пожилая рабыня в одежде, отнюдь не похожей на лохмотья большинства рабов, встреченных до сих пор.

Ее товарищи тоже были неплохо одеты и не имели шрамов. К удивлению Френтиса, на большой плантации не было ни единого надсмотрщика, и охраняли ее всего четыре заморенных варитая. Троих из них захватили без труда.

Госпожа не хотела глядеть в сторону Френтиса, не удостаивала врага и крупицы внимания.

— Ваша госпожа разбогатела на вашем труде, — сказал он. — Если она так уж добра, отчего она не освободила вас? Идите с нами — и узнаете свободу.

Бесполезно. Рабы не шевельнулись, словно оглохли.

— Брат, убей их, — сплюнув под ноги, проговорил бывший кузнец, освобожденный на первой плантации. — Мерзкие лизоблюды! Они предадут нас.

Освобожденные одобрительно загудели, причем не только люди из Королевства. Они делались свирепее с каждым набегом, каждый замученный до смерти помещик или надсмотрщик еще сильнее разжигал жажду крови.

— Свобода — личный выбор каждого, — сказал Френтис своим воинам. — Собирайте припасы и готовьтесь выступать.

Кузнец забурчал от злости, указал мечом на горделивую воларку:

— А как насчет старой суки? Стрелу в нее, и эти псы наконец задумаются.

Иллиан шагнула к нему и ударила кулаком в лицо.

— Эта экспедиция под командой Шестого ордена, — сказала Иллиан, — а орден не воюет со старыми женщинами.

Брызгая слюной и кровью, кузнец развернулся к Иллиан, а та положила руку на рукоять меча.

— Еще раз станете перечить брату Френтису, я успокою вас сталью. А теперь идите собираться, — равнодушно проговорила Иллиан.

Вечером Френтис наблюдал, как Плетельщик освобождает плененных варитаев. Отряд остановился на ночлег в десяти милях от виллы. Варитаи — а их было уже три десятка — встали чуть поодаль от основных сил. Освобожденные варитаи оставались молчаливыми, неизменно смотрели с удивлением на все вокруг и редко отходили далеко от Плетельщика — словно новорожденные оленята от мамы.

Трое пленных сидели в центре круга варитаев, связанные, оголенные по пояс, безучастные. Плетельщик присел рядом с фляжкой в руках. Он окунал туда тонкую тростинку и касался шрамов ее кончиком. От каждого прикосновения немедленно начинались конвульсии и пронзительные душераздирающие крики. Френтиса всякий раз бросало в холодный пот. К такому не привыкнешь, сколько ни слушай. Когда крики стихли и освобожденные скорчились у ног Плетельщика, варитаи подошли ближе. Плетельщик возлагал руку на голову каждого из новых освобожденных. Те моргали, начинали с удивлением озираться по сторонам, будто проснулись в новом мире, растерянные и обескураженные.

«Да это же ритуал!» — вдруг понял Френтис.

Варитаи подходили к Плетельщику, протягивали к нему сомкнутые руки, сводили запястья вместе, затем разделяли. На языке жестов это движение означает «порванная цепь». Интересно, где варитаи научились ему? Плетельщику, похоже, почитание не доставляло радости, он хмурился, криво улыбался.

— Он — священник? — спросили за спиной.

Френтис обернулся и увидел Лемеру, с любопытством разглядывающую варитаев.

— Нет, он есть целитель, — на ломаном альпиранском ответил Френтис. — Имеет большую магию-силу.

— Вы уродуете мой язык, — сказала Лемера на воларском и рассмеялась. — Вы учили его в моей стране?

Френтис снова посмотрел на варитаев и поморщился. Воспоминания о том, как он учился альпиранскому, не очень радовали.

— Я много странствовал, — наконец ответил он.

— Меня забрали в восемь лет, но я очень хорошо помню дом — деревню на южном берегу, где океан был богатым рыбой и голубым, как сапфир.

— Когда-нибудь вы вернетесь туда.

Она подошла ближе, потупилась.

— Меня там не примут. Я… я осквернена. Никакой мужчина не захочет меня в жены, и женщины не подойдут ко мне.

— У вашего народа суровые обычаи.

— Это больше не мой народ. Вот они — мой народ. — Она кивнула в сторону варитаев, помогающих встать освобожденным братьям, утешающих, успокаивающих. — И другие тоже. Вы — король новой нации.

— У меня уже есть королева, и вряд ли она одобрит появление новой короны в своих владениях.

— Сестра говорит, что вы — величайший герой вашей земли. Разве вы не заслуживаете своих земель? — спросила Лемера.

— Сестра Иллиан преувеличивает. К тому же служителям Веры запрещено владеть землей.

— Сестра пыталась научить меня вашей Вере. Странно с таким почтением относиться к мертвым.

Лемера покачала головой и ушла. Френтис едва разобрал слова, сказанные ею на прощание:

— Мертвые не ответят взаимностью на любовь.

Они пришли в горы через два дня. Отряд разросся до пяти сотен, хотя многим не хватало оружия, а половина держала в руках инструменты или дубинки. Все больше собиралось беглецов, услышавших о восстании от тех, кто удрал со сгоревших плантаций. Беглецы приносили известия о том, какой ужас восстание нагнало на свободное население Эскетии. Одетые в черное и серое запрудили северные дороги, торопясь к лучше охраняемым местам.

Френтис повел людей вглубь голого безлесного нагорья. Лишь кое-где торчали небольшие деревца. Склоны украшали огромные валуны. Для лагеря Френтис выбрал каменистое плато, защищенное с одной стороны быстрой рекой и дающее хороший обзор, и послал Иллиан с Ренсиалем в разведку на запад. Те вернулись через два дня и доложили, что воларский батальон в тысячу солдат приближается с устрашающей скоростью, делает полсотни миль в день.

— Красный брат, мы не выстоим против тысячи, — сказал на это Лекран. — Многие у нас не видели настоящего боя, а новички еще вообще не понимают войны.

— Настало время увидеть, — сказал Френтис. — Мы не можем вечно убегать. Я возьму с собой лучников и посмотрю, удастся ли подравнять число. Сестра Иллиан, пусть ваши люди сложат из камней хоть какие-то укрепления. Вы с Дергачом отвечаете за лагерь до моего возвращения. Лекран, Ивельда, вы сможете работать вместе и не вцепиться друг другу в глотки?

Ивельда кисло посмотрела на бывшего куритая, но кивнула, а тот что-то буркнул в знак согласия. Френтис начертил им схему на земле и объяснил план.

— Тут многое может пойти не так, — внимательно выслушав, заметил Лекран.

— Даже если не сработает, мы оторвем у них, самое малое, половину и дадим шанс нашим людям, — сказал Френтис, встал и взялся за лук. — Мастер Ренсиаль, не хотите ли присоединиться ко мне?

Они спрятались в тенистом гроте и наблюдали, как варитаи заходят в долину. Френтис рассматривал офицеров в подзорную трубу. Отыскать командира не составляло труда: кряжистый пожилой вояка верхом посреди марширующей колонны. Он резко кивал подъезжающим юношам, махал рукой. Варитаи двигались плотным строем, спереди и по флангам колонны ехала кавалерия из вольных мечников.

— На мой вкус, этот парень чересчур осторожен, — заметил Френтис и передал трубу Ренсиалю.

— Так убей его, — заглянув в трубу и пожав плечами, равнодушно посоветовал мастер.

Френтис подозвал капрала Винтена и Даллина и указал на южный фланг колонны.

— Даллин, вы с мастером Ренсиалем и со мной. Винтен, возьмите остальных и обойдите кругом. Когда воларцы встанут лагерем, дождитесь сумерек и снимайте часовых — чем больше, тем лучше. Учините суматоху и немедленно возвращайтесь к нашим главным силам.

— Брат, оно неправильно — оставлять вас, — сказал бывший стражник.

— Если все сделаете хорошо, и у меня все будет правильно.

За колонной следили до сумерек. Солдаты-рабы с обычной поразительной сноровкой и скоростью разбили квадратный лагерь. Целый батальон двигался как единое существо. Френтис содрогнулся при мысли о том, каково было бы встретиться с таким войском в поле, и удивился, как же Ваэлин справился с вышколенным войском рабов в Алльторе. Неудивительно, что воларцы всерьез хотят завоевать весь мир.

Даллина с лошадьми оставили в полумиле от воларского лагеря, сами подошли пешком к северной стене. Френтис с Ренсиалем надели доспехи наемников из вольных мечников, практически такие же, как стандартное воларское облачение, но подправленные по хозяйскому вкусу. Нагрудники украшали выгравированные изречения на воларском. Френтис не мог прочесть, но Тридцать Четвертый перевел их: обычный ветеранский набор цинизма и хвастовства. К примеру, «свободный духом, но раб долга» и прочее в той же манере. В таком облачении Френтис с Ренсиалем никак не выделялись бы в толпе вольных мечников. И первый встреченный не встревожился при виде ночных гостей.

— Гребаный холод сегодня, — писая на камень, объявил он.

От струи поднимался густой пар. Мастер Ренсиаль не говорил по-воларски, но с поразительной точностью повторил: «Гребаный холод», — ступил к писающему и мгновенно перерезал горло. Труп спрятали под камнем и без помех прошли дальше, к палаткам. На расстоянии в двадцать футов друг от друга вокруг лагеря выстроились варитаи, молчаливые и едва шевелящиеся. Они спокойно пропустили Френтиса с Ренсиалем. Те подобрались к большому шатру посреди лагеря и, к своему разочарованию, обнаружили пару стоящих на страже у входа куритаев. Осторожность воларского командира действовала на нервы. Пришлось отступить к ближайшему костру, чтобы погреть руки и прислушаться к обрывкам доносящихся из шатра разговоров.

— Отец, каждый день задержки означает больше пересудов о нас, — нетерпеливо доказывал юноша. — Бьюсь об заклад, эти ублюдки в Новой Кетии уже вовсю сплетничают о наших несчастьях.

— Пусть их, — равнодушно и устало проговорил кто-то пожилой. — Победа всегда затыкает рты злопыхателям.

— Да вы же слышали, что вчера сообщили разведчики. За одну последнюю неделю — две сотни беглых рабов. Если мы не раздавим это восстание как можно скорее…

— Это не восстание! — с внезапной злобой выкрикнул пожилой. — Это вторжение кровожадных иноземцев и ничто другое. За всю историю империи рабы не восставали ни разу. Имя нашей семьи не будет оскорблено разговорами о таком абсурде! Ты меня понял?

— Да, отец, — выдержав паузу, обиженно ответил молодой.

Старший устало вздохнул, и Френтис представил, как тот опускается в кресло.

— Дай мне карту. Нет, не эту…

Френтис с Ренсиалем выждали, пока не зайдет солнце и с южного края не прокричат тревогу. Как обычно, Винтен исправно выполнил приказ. Френтис уложил в ладонь метательный нож и сказал Ренсиалю:

— Сына не убивать.

Оба побежали к палатке, Френтис отчаянно замахал руками, указал на юг, закричал:

— Почтенный командир, мы атакованы!

Как и ожидалось, оба куритая синхронно выступили вперед, преградили путь, но тут из шатра выглянул человек с широкоскулым, морщинистым и обветренным лицом и сурово спросил:

— Что тут за галдеж?

«Не такой уж он и осторожный», — подумал Френтис, и с его ладони слетел нож, пронесся между куритаями и вонзился воларцу в глотку.

Френтис отскочил, встретил выпад правого куритая, развернулся и вспорол мечом руку противника. Тот, казалось, не заметил глубокой раны, мечом в здоровой руке ткнул в грудь, Френтис парировал, выбив сноп искр, перехватил рукоять, упал на колено и ударил снизу вверх. Меч пробил подбородок и вонзился в мозг. Рядом мастер Ренсиаль прикончил второго куритая: блокировал удар сверху, левой рукой выдернул кинжал и ткнул куритаю под мышку, в щель между панцирем и наплечником.

Мастер отступил, а из шатра выскочил высокий юноша, он держал короткий меч обеими руками и гневно и скорбно вопил. Юноша наобум размахивал своим оружием, и мастер Ренсиаль без труда шагнул под клинок, вышиб меч из рук и с разворота ударил в лицо.

Юноша попятился, закрыл лицо руками, забормотал, забрызгал кровью с разбитых губ — умолял о пощаде. Френтис встал над ним, юноша сжался, его лицо перекосилось от ужаса.

— Ты позоришь своего отца трусостью, — сурово укорил Френтис и кивнул Ренсиалю: — Мастер, нам пора.

Как Френтис и надеялся, атака Винтена отвлекла внимание, и Френтис с Ренсиалем без труда продвигались по лагерю, крича каждому встречному про нападение и про убийство командира. На варитаев не действовало, вольные мечники спешили разобраться, в чем дело. Кряжистый широкоплечий кавалерист типичного сержантского вида встал на дороге и свирепо спросил:

— Вы сами видели, как пал почтенный командир?

— Двое убийц! — изображая панику, залепетал Френтис. — Они убили куритаев, будто детей!

— Спокойно! — рявкнул сержант.

Он посмотрел на расписанные панцири, нахмурился и спросил:

— Имена и звания! Из какой вы роты?

Френтис оглянулся — никого в пределах слышимости, — перестал изображать растерянного и подавленного, выпрямился и представился:

— Брат Френтис из Шестого ордена. Здесь я по приказу моей королевы.

Кулак Френтиса врезался сержанту в челюсть.

Сержанта избили до потери возможности двигаться, но убивать не стали. Похоже, он был давним спутником и подчиненным погибшего командира, преданным ему всей душой. Его советы, рожденные злобой, верностью и жаждой мести, несомненно, помогут сыну окончательно потерять голову.

Даллин ждал, где условлено: на восточном краю скального пояса. Он с трудом удерживал лошадей, взбудораженных доносящимся из лагеря шумом.

— Гоним во весь опор, без отдыха, до рассвета, — забираясь в седло, сказал Френтис.

Воларская погоня оказалась ленивей, чем предполагали. Столбы пыли от передовых всадников появились только поздним утром следующего дня.

— Тогда, в Урлише, они бы уже кусали нам пятки, — заметил Даллин.

Френтис посмотрел в подзорную трубу на преследователей. Три десятка всадников сбились в плотную кучу.

— Подозреваю, их лучшие солдаты остались гнить в Королевстве, — заметил он.

Он послал Даллина вперед с инструкциями для Ивельды и Лекрана, а сам немного задержался. Они с Ренсиалем оставляли следы для воларцев: перевернутый камень, клочок ткани на колючем кусте. Френтис выждал, пока всадники окажутся в миле, а за ними на горизонте появится столб пыли от пехоты. Френтис с Ренсиалем заехали на вершину холма и остановились там, ясно видимые на фоне неба. Сверху открывался хороший обзор на колонну варитаев. Те бежали, но умудрялись при этом сохранять строй. Всадники ускорились. В подзорную трубу Френтис различил скачущую впереди пару: высокого юношу и коренастого сержанта с распухшей верхней губой.

— Горе и злоба — плохие советчики, — с удовлетворением отметил Красный брат, и они с Ренсиалем поехали на восток.

Спустя два часа они увидели Лекрана. Он помахал топором с вершины монолитной мощной скалы. По сторонам долины показались гарисаи.

Френтис спешился, вскарабкался на скалу.

— Все готово?

— Эта сука рохта держит южный фланг с половиной гарисаев, — ответил Лекран и указал вниз, на узкую канаву с крутыми склонами, две сотни шагов длиной и полсотни шириной. Каньон с другого края упирался в наспех сооруженный лагерь: убогие хижины между скалами, дымки от костров. — И наживка готова.

Френтис посчитал игру рискованной. Воларцы могли и не заглотить крючок. Слишком уж все топорно сработано, и лагерь в не очень подходящем месте. Но Лекран был уверен, что враг обязательно клюнет.

— Воларцы считают рабов недочеловеками, не способными последовательно мыслить, — пояснил бывший куритай. — Красный брат, поверь: они обязательно проглотят и подавятся.

— Утесник?

Лекран кивнул в сторону северного края ущелья, где среди камней стояли лучники Винтена и лежали туго связанные охапки веток утесника.

— Не забудь оставить в живых несколько вольных мечников, — напомнил Френтис и полез вниз, занимать свое место.

Он прошел к дальнему краю каньона и обнаружил там Иллиан, надзирающую за приготовлениями.

— Сестра, я приказал вам подготовить главный лагерь, — раздраженно напомнил Френтис.

— Дергач справится там, — дерзко глядя ему в глаза, сказала Иллиан. — Я тренировала этих людей. Я не хочу, чтобы они вступили в битву без меня.

Френтис едва не приказал ей убираться, но подавил злость. Иллиан с каждым днем делалась все смелей, дерзила, истолковывала приказы по своему разумению и спорила. Само по себе это не так уж плохо. В ордене новичок всегда в какой-то момент решал выйти из учительской тени. Но Иллиан могла бы и повременить. Ей еще многому нужно научиться, а последствия невежества могут быть крайне тяжелыми.

— Тогда — оставаться рядом со мной! Не дальше, чем на вытянутую руку. Понятно?

Она улыбнулась и кивнула, затем зажала в зубах стрелу, а другую уложила в арбалет — жест, уже ставший традицией, ритуалом перед боем.

— Брат! — крикнул Даллин.

Он стоял на скале и указывал на западный край каньона, где появилась воларская кавалерия.

— Выполнять план! — скомандовал Френтис.

Бойцы взялись за разномастное оружие и заняли свои места, рассыпались в линию. Конницу готовились встречать ветераны Урлиша и самые способные из новобранцев, в том числе бывшие варитаи Плетельщика. Те ждали с веревками и дубинками. Все привязали ко ртам мокрые тряпки. Френтис надеялся, что воларцы примут это за попытку остаться неузнанными.

— Нужно выдержать первый натиск, — продолжил Френтис. — Когда их строй нарушится, парами пробивайтесь к центру каньона.

Воларцы остановились в сотне шагов и построились. Посреди их шеренги разгорелся жаркий спор. Высокий парень, командирский сын, взялся пререкаться с коренастым сержантом и нетерпеливо указывал на нестройную линию бывших рабов. Наверное, юнец убеждал сержанта растоптать взбунтовавшееся отребье, пусть и придется идти вверх по неровному склону, усеянному камнями. Юнец накричал на сержанта, выхватил меч и протянул в сторону старого вояки. Должно быть, угрожал.

«Почтенный гражданин, вашему отцу было бы стыдно за вас», — подумал Френтис.

Воларцы поскакали вверх, из-под копыт летели камни.

— Сестра, если можно, вон того здоровяка рядом с высоким, — попросил Френтис.

Иллиан приставила арбалет к плечу, стрела описала идеальную дугу и врезалась в нагрудник сержанта. Воларцы не одолели и полпути, а первая жертва уже свалилась под ноги коням и осталась неподвижно лежать на склоне. Иллиан заученным движением взвела арбалет, уперла его себе в живот, охнула от натуги, сунула болт в желоб, взяла в зубы еще один — и все это меньше чем за три секунды. Френтис никогда не видел такой скорости обращения с арбалетом. Когда всадники подъехали на двадцать шагов, тетива зазвенела снова, и наемник со стрелой в шлеме выпал из седла.

Френтис невольно восхитился упорством и отчаянной храбростью командирского сына. С перекошенным от ненависти и ярости лицом, не обращая внимания на рассыпавшийся, сломавшийся строй, опередив своих, сын гнал коня вверх, чтобы сцепиться с убийцей отца, смыть позор отвагой. Френтис побежал к ближайшему большому камню, воларец повернулся, чтобы перехватить его. Френтис залез на камень, оказался на одном уровне со всадником и ударил с разворота. Орденский клинок врезался в длинный кавалерийский меч и разрубил его над рукоятью. Воларец остановил коня, попытался развернуться, протянул руку к запасному короткому мечу, притороченному к седлу, — и получил болт в спину. Воларец выгнулся и упал. Подбежала Иллиан, придавила ему шею сапогом, занесла кинжал.

— Оставь его, — велел Френтис. — Посмотрим, что он скажет потом.

Френтис спрыгнул с камня и ударил воларца рукояткой меча в висок, чтобы тот потерял сознание, затем с удовлетворением осмотрел поле битвы. Атака захлебнулась, на всадников прыгали с камней, стаскивали наземь, бывшие варитаи цепляли веревками лошадей за ноги, захлестывали и валили всадников, забивали упавших дубинками. Все завершилось за пару минут. Дюжина коней без седоков затрусила вниз, на дно каньона, их всадников либо убили, либо захватили. Свои потери оказались невелики: четверо убитых, десяток раненых. Но настоящая битва была еще впереди.

Варитаи шагали с обычным равнодушием к смерти, но офицеров напугало безжалостное истребление кавалерии, и они отъехали в тыл колонны, хотя и понукали рабов идти вперед. Варитаи выстроились в боевой порядок, четыре роты по четыре шеренги каждая, первая пошла все тем же действующим на нервы мерным, безукоризненно ровным шагом, выставив копья с широкими лезвиями, держа их на уровне груди.

Когда варитаи миновали две трети каньона, в дело вступили лучники. Хотя и немногочисленные, они умело стреляли, и каждый залп уносил с дюжину врагов. Однако варитаи лишь смыкали ряды и столь же ровно шли дальше.

Первая вязанка горящего утесника скатилась со склона прямо под ноги первому ряду варитаев. Поднялось облако белого дыма. Вниз полетели все новые и новые вязанки — словно пылающий град с неба. Дымная пелена заполнила каньон от конца до края, обволокла варитаев удушающим туманом.

Френтис закрепил влажную тряпку поверх рта, повернулся к бойцам и сказал:

— Бейтесь храбро, и да помогут вам Ушедшие!

Воины побежали вниз плотной группой, почти вслепую сквозь дым, врезались в первую роту варитаев и по инерции пробили все четыре ряда. Френтис и Иллиан косили нападающих направо и налево, вокруг царило полное смятение, лязг стали, крики ярости и боли. Наваливались враги, приходилось рубить, колоть, бить ногами и руками, спотыкаясь о трупы, а временами Френтис и Иллиан оказывались одни в мире колыхающегося дыма, а со всех сторон доносилась какофония битвы. Френтис заметил, как работали освобожденные варитаи: цепляли веревками своих порабощенных собратьев, оттаскивали, били дубинами, чтобы лишить сознания и связать. Но большей частью происходила лютая резня. Гарисаи показывали все, чему их обучили в варикуме. Френтис на мгновение отвлекся, увидев, как Ивельду с парой товарищей подняли и швырнули прямо на строй варитаев. Бывшие гладиаторы акробатически извернулись в воздухе, приземлились в тылу и тут же принялись кромсать врага.

— Брат! — крикнула Иллиан, но предупреждение запоздало на долю секунды.

Из дыма вынесся вольный мечник на лошади. Слишком близко, не увернуться от занесенного меча. Потому Френтис прыгнул вперед, обхватил ногами конскую шею, вцепился в упряжь. Конь взвился на дыбы, всадник рубанул. Удар не получился, но все же лезвие оцарапало левое предплечье, заставило разжать руку, и Френтис шлепнулся на камни. От удара о землю перехватило дыхание. Френтис перекатился, попытался встать, вдохнул ртом полный отравы воздух и поперхнулся. Воларец оказался наездником куда опытнее командирского сына, мгновенно развернул коня и занес меч для удара, который бы непременно срубил Френтису голову.

И тут в лицо всаднику врезался метательный нож Иллиан, точно угодивший в щель под глазом. Всадник дернулся, удар прошел мимо, но конь боком задел вставшего Френтиса, и тот снова покатился. Он еще раз глотнул отравленного воздуха, закашлялся, наконец смог подняться — и увидел коня уже без всадника. Где он в этом дыму? Вот в дюжине футов смутное шевеление среди белизны. Френтис кинулся туда и обнаружил рубящуюся с воларцем Иллиан. Не обращая внимания на торчащий из щеки нож и струящуюся кровь, разъяренный воларец дрался мощно, уверенно, осыпал Иллиан серией точных ударов, длинный кавалерийский меч так и мелькал. Но Иллиан блокировала их все, а затем вдруг ударила ногой в лицо, вогнала нож глубже. Изо рта хлынула кровь, воларец отшатнулся, упал на колени — и уже не с яростью, а с отчаянной мольбой посмотрел на Иллиан.

Френтис остановился перевести дыхание. Шум битвы вокруг постепенно стихал, ветер рассеивал дым. Воларский батальон был полностью разгромлен, сопротивлялись лишь отдельные группки варитаев. Даже солдаты-рабы не могли держать строй вслепую и задыхаясь.

Иллиан стояла и смотрела, как умирает воларец. Френтис удивленно взглянул на нее.

— Убивать без надобности противно Вере, — объяснила сестра.

— Пожалуй, что и так, — согласился он, хлопнул ее по плечу и отправился на поиски Лекрана.

Надо было удостовериться, что кому-то из побежденных позволят убежать.

Женщина ощутила его возвращение в приливе буйной радости, ничуть не омраченной откровенной враждебностью любимого. Как тяжело жить без него! Было время, когда женщина забыла о том, что такое одиночество. А без него вспомнила снова и мучилась, вспоминая чудесные дни вместе. Вместо голоса теперь любимый предложил зрелище. Из ясности и четкости картины она поняла, что он долгое время глядел на поле битвы, стараясь запомнить каждую деталь. То есть его возвращение — не случайно. Что бы он ни использовал для подавления снов, теперь преграда исчезла. Он хотел, чтобы женщина увидела.

В каньоне — судя по пейзажу, где-то в восточной Новой Кетии — лежат мертвыми больше тысячи варитаев и вольных мечников. Между телами бродят люди в разномастной броне, собирают оружие и приканчивают раненых. Женщина помимо воли улыбается от удовольствия, говорит любимому, что он одержал победу, и это прекрасно. Она давно уже искала повод казнить губернатора Эскетии.

Враждебность углубляется, мысли превращаются в слова — и сердце прыгает в груди при звуках его голоса. Приходи и потягайся со мной. Мы закончим наше дело.

Женщина вздыхает, запускает руку в волосы, позволяет взгляду блуждать по серому простору океана, так хорошо видимому с прибрежного утеса. Собирается дождь. Северо-западное побережье всегда дождливо зимой, хотя океан сейчас спокойнее, чем ожидалось. Рабы спешат укрыть повелительницу навесом, та отсылает их нетерпеливым взмахом руки. Рабы опытны, до крайности внимательны, но женщину, привыкшую к лишениям и опасности, рабское пристрастие к удобствам раздражает. Это хорошо, потому что так будет легче справиться с предстоящим.

Женщина глядит на горизонт, сердце бьется чаще в счастливом предвкушении. Прости, любимый, но у меня дела здесь. Развлекись еще немного с моими рабами.

Враждебность отступает, сменяется осторожным любопытством. Женщина видит, как на горизонте показывается первая мачта. Женщина смеется и смотрит на усеянное облаками небо, затем подзывает капитана арисаев, возвышенного над остальными благодаря чуть лучшему умению контролировать свирепость.

— Убей рабов, — приказывает женщина. — На пути сюда мы проезжали деревню. Свидетелей моего пребывания тут не должно быть. Позаботься об этом.

Он кланяется, его глаза полны обожания, хотя, как и у остальных, жестокость редко покидает их. Он обнажает меч и идет к рабам.

Женщина опять смотрит на море, ее руки дрожат. Не обращая внимания на крики, она призывает Дар. Жаль, конечно. Эта оболочка ей понравилась. Но в Воларе ожидает другая, повыше ростом, пусть и не столь атлетически развитая.

Женщина поднимает руки и сосредотачивается на облаках. Те пляшут, послушные Дару.

— Любимый, очень важно быть вежливым, — говорит женщина. — Настало время императрице приветствовать королеву.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ваэлин

Вторая буря продлилась полных два дня. Отряд продвигался за щитом Кары. Сил не хватало, пришлось сократить щит, сбить людей в кучу. Теперь гвардейцы шли плечом к плечу с сентарами. Несмотря на тесноту, толкотню и раздражение, обошлось без ссор. Бушующую снаружи бурю видели все и ясно понимали, чем она грозит. На второй день Кара начала спотыкаться, несколько раз падала на колени и смогла поддерживать щит, лишь черпая одновременно у Кираль и Маркена. К ночи все Одаренные чуть дышали, Кара была в полубессознательном состоянии, из носа и глаз текла кровь.

— Нужно прекращать! — заорал едва стоящий на ногах Лоркан. — Еще немного и она умрет!

Ваэлин вопросительно посмотрел на Мудрого Медведя. Тот нахмурился, протолкался к самому краю пузыря, сунул посох в воющую белую муть снаружи.

— Ветер унимается, — сообщил он, с сомнением посмотрел на Кару, принял решение и сказал твердо: — Делайте круг, лошади — снаружи. Скройте всю кожу, держитесь поближе.

Потребовалось немало усилий, чтобы расставить лошадей снаружи. Кара совсем ослабла.

— Маленькая Птица, остановись, — приказал шаман, взявший за привычку звать всех именами, какие выдумал сам.

— Не могу, — выдохнула она. — Буря… нужно платить цену.

Из-под ее век покатились капли крови.

— Буря стихает, — заверил он и приложил ладонь к ее лбу. — Останавливайся немедленно.

Веки задрожали, Кара застонала — и щит пропал.

Мороз ударил как молот. Все глотки дружно исторгли стон. Мороз давил, сбивал людей вместе. Ваэлин крепко сжал поводья Шрама. Дарена схватила Ваэлина за пояс, Кираль обняла сзади. Она тихонько пела по-лонакски. Ваэлин не понимал слов, но узнал мелодию «песни смерти». Дико ржали лошади, избиваемые страшным ветром. Несколько от ужаса встали на дыбы, вырвались, кинулись удирать в бурю. Шрам фыркал и топал ногами, дергал поводья, мучительно ржал, грозил выдернуть из толпы, Ваэлин стискивал зубы и держал, притягивал коня ближе, прижимал себя и Дарену к его боку в тщетной надежде на ободряющую толику тепла. Шрам снова заржал, но затих, скорее изнуренный бурей и холодом, а не из верности хозяину.

Время тянулось бесконечно, каждая секунда отнимала жизненные силы. На втором часу стали умирать лошади, они тихо и бессильно валились на снег. Их хозяева приседали, стараясь укрыться за быстро замерзающими трупами. Лонаки запели то же самое, что и Кираль. Ураганный ветер уносил слова и тепло.

Ваэлин ощутил, как подгибаются колени. Еще немного — и конец. Мороз и буря возьмут свое. И вдруг режущий холод отступил. Ваэлин выпустил поводья Шрама и чуть не вскрикнул от боли в закоченелых пальцах. Рядом зашевелилась укутанная в меха Дарена, вяло улыбнулась. Удивительно, но Шрам выжил. Он упал на колени, перед ним намело сугроб, немного защитивший от ветра и холода. Конь жалобно посмотрел на хозяина, когда тот почесал животное за ушами.

Погибла половина лонакских пони и треть гвардейских лошадей. Не выдержали перехода и четверо сентаров, все — ветераны, на десяток и больше лет старше своих товарищей. По лонакскому обычаю Альтурк собрал добро погибших и разделил среди выживших, окруживших тела. Все происходило в тишине. Сентары почтили умерших лишь взглядами и двинулись дальше.

Шаман вертел головой, тревожно хмурился. Ваэлин спросил его, куда теперь идти.

— Никуда, — потупившись, ответил Мудрый Медведь.

— Но цена промедления…

— Лед ломается везде, — сказал шаман и очертил круг посохом. — Идти некуда. На этот раз мы все заплатим цену.

Отряд разбил лагерь. Народ Королевства сгрудился вокруг крохотных костерков, лонаки занялись свежеванием павших лошадей — на льду всегда пригодится мясо. Вскоре после рассвета раздался уже знакомый треск. Но теперь он звучал гораздо дольше. Мучимый лед скрежетал со всех сторон, вставали стены белой пыли. С оглушительным грохотом ледовое поле растрескалось на мили. Затем — полная тишина. Люди попадали на колени. Что сейчас будет? Лед рассыплется под ногами?

Но тот лишь слегка закачался — и неспешно поплыл на восток.

Ваэлин подошел к шаману, стоящему на краю разлома, и посмотрел на провал, отделяющий их от ближайшей ледяной стены. Айсберг был таким огромным, что и не разглядеть воды внизу.

— Лед оказался добр к нам, — проговорил шаман на удивление спокойным голосом.

— Добр?

— Плывем на восток, к островам, — сказал Мудрый Медведь, и на его морщинистом лице появилась усталая улыбка. — Домой.

Люди приспосабливались к жизни на новом месте, а погода оставалась на удивление спокойной. Айсберг был добрых три сотни шагов от края до края, места хватало. Благодаря буре, теперь хватало и мяса. Иногда айсберг сталкивался с другими льдинами, содрогался, но пока выдерживал удары. Ваэлина все сокращающиеся дни тревожили сильнее, чем беспомощность на куске плывущего льда. Наступала Долгая ночь. Пережить ее отряд не сможет.

— У тебя не было выбора, — однажды утром сказала Кираль, когда Ваэлин подошел к самому краю айсберга.

Эти выходы стали ежедневным ритуалом. Отряд зашел так далеко на север, что Авенсурха уже появлялась на короткое время перед рассветом и сияла гораздо ярче прежнего. Ваэлин вспомнил древнее поверье, что под ее светом не бывает войн. Старая бессмысленная сказка. Жизнь и смерть, война и любовь будут на земле до конца времен, и какое до того дело Авенсурхе? Она — всего лишь звезда.

— Люди пошли за мной — и, похоже, к собственной гибели, — сказал Ваэлин.

— Песнь позвала, и ты ответил. Наше странствие не окончено, — проговорила Кираль со спокойной уверенностью.

— А песнь не предупреждала вот об этом? — осведомился Ваэлин и указал на движущийся лед вокруг.

— В песни звучала тревога с тех пор, как мы начали путешествие. Но в ней есть и определенность. Я знаю: мы на правильном пути, бессмертный ожидает нас.

Спустя четыре дня показался первый остров, маленький покрытый снегом бугор в миле к югу. Через день появились его большие собратья. Айсберг загнало течением в пролив между островами, он все чаще сталкивался с соседними льдинами. После многочасового непрерывного содрогания и зловещего треска айсберг задергался и остановился.

Шаман вывел отряд по испещренному расколами ледовому полю к ближайшему острову, выше остальных, с голой скалой, торчащей из засыпанных снегом склонов. Отряд пошел по южному берегу, а настроение шамана портилось прямо на глазах. Наконец впереди показалось собрание хижин под высокой скалой, конических палаток из тюленьих шкур на каркасе из кости и дерева. Судя по состоянию поселка, тут давно уже никто не жил. Хижины зияли дырами, многие почти развалились от непогоды.

— Ты знаешь это место? — спросил Ваэлин у шамана.

— Охотничий лагерь Медвежьего народа, — безучастно ответил тот.

— Мы можем пойти дальше, отыскать другой остров, — ощущая неловкость и неохоту шамана, предложил Ваэлин.

— Он в двух днях пути, — сказал Мудрый Медведь и решительно шагнул вперед, а затем указал посохом на север. — Идет новая буря. Отдохнем здесь, пока она минует.

Хижины отремонтировали, как смогли, заткнули дыры лошадиными шкурами. Теперь уже все привыкли к жизни на льду, к быстро наступающей темноте и пронизывающему ветру, к внезапности бури. Сентары и гвардейцы работали вместе и понимали друг друга, несмотря на разные языки.

Всего отремонтировали пять хижин. Их хватило, чтобы спрятать отряд от ураганного ветра, уже вовсю беснующегося снаружи. Выживших лошадей загнали в одну хижину, там же оставили скудные остатки фуража. Посреди хижин развели костры, дым выходил в отверстие наверху.

— Когда-то лед сделал всех людей братьями, — изрек шаман, сидящий у костра и вырезающий новый символ на костяном посохе. — Тогда Долгая ночь была длиннее, тянулась годами, а не месяцами. Никаких племен, лишь один народ, созданный Долгой ночью. Когда она кончилась, народ разделился натрое. Люди перестали быть братьями.

Шаман умолк, сдул костяную пыль с вырезанного узора: беспорядочной россыпи точек, соединенных линиями.

— А что он значит? — склонившись вперед, спросила Кара.

Она еще оставалась пугающе худой, хотя стоянка на айсберге и позволила ей восстановить силы. Вряд ли Кара сможет защитить от новой бури. Шаман нахмурился, подыскивая слова.

— Эта история рассказывается сейчас, — глядя на юную Одаренную, проговорил он. — История про странствие и соединение. Когда минует буря, мы создадим другую историю, о новом знании и войне.

Через три дня Мудрый Медведь повел отряд на юго-восток. С каждой милей появлялось все больше островов, на некоторых даже виднелись деревья и кустарники. Но фуража для лошадей не осталось, и из всех уцелел только Шрам, понуро ковылявший за хозяином.

С темнотой шаман собрал Одаренных, чтобы учить, но из-за невежества молодежи и плохого знания языка Мудрый Медведь скоро впал в отчаяние. Наконец он схватил Дарену за руку, приложил ее ладонь к своему лбу и приказал: «Говори!»

— Что говорить? — с удивлением спросила она.

— Не ртом, — буркнул шаман и ткнул пальцем ей в висок. — Здесь говори. Одно слово.

Дарена закрыла глаза, сосредоточилась, крепче прижала ладонь ко лбу старика, но тот лишь сурово буркнул:

— Призови силу. Не всю, но малую часть.

Дарена вздохнула и попыталась снова: замерла, ее лицо стало безучастным и отстраненным, проступила знакомая Ваэлину бледность.

— Башня! — с ликованием воскликнул шаман, скрипуче хохотнул и добавил: — Теперь стоп. Не надо слишком много.

Сконфуженная, пораженная Дарена сняла ладонь с его лба.

— Я… я не понимаю. Это могут все Одаренные?

— Да, все, наделенные силой. Дар разный, сила одинаковая. Все в одном. Пошли.

Он собрал Одаренных и повел к покорно сидящим и ожидающим боевым котам, указал на самого большого, по-прежнему лохматого и не слишком здорового на вид, но уже ощутимо отъевшегося со времен битвы среди торосов.

— Говори, приказывай! — велел шаман Дарене.

Та подошла к зверям с очевидным страхом. Она помнила, какое жуткое побоище учинила Снежинка, казавшаяся безобидной и ласковой, будто котенок-переросток. Дарена остановилась в шаге от кота, осторожно протянула руку к большой голове, закрыла глаза, чтобы снова призвать Дар. Зверь заморгал, улегся на лед, перекатился на спину и задрал лапы. Дарена радостно засмеялась, опустилась на колени, чтобы погладить мохнатое кошачье брюхо.

Шаман указал посохом на остальных Одаренных, затем на котов.

— Попытайтесь все. Давайте имена, забирайте зверей. Они ваши.

Кара и Кираль тут же подошли к животным. Лоркан с Маркеном были куда осторожней. Лоркан неуверенно шагнул к коту, спросил у шамана:

— А если укусит?

— Умрешь, — ответил тот. — Не позволяй кусать.

Кираль выбрала самого маленького зверя с покалеченным левым ухом, погладила его — но вдруг встала и хмуро уставилась на восток.

— Там опасность? — спросил Ваэлин.

— Новая песнь, — поморщившись и тряхнув головой, озадаченно проговорила лоначка. — Очень древняя и странная.

Подошел шаман, что-то сказал на своем языке, без страха и злости, но настороженно, затем добавил на языке Королевства:

— Волчьи люди.

На рассвете шаман привел отряд на самый большой остров, заваленный камнями, но кое-где среди них пробивалась и зелень. На восточном краю обнаружилась небольшая рощица со множеством кустов и несколькими деревьями. Ваэлин отпустил Шрама пастись, если сможет отыскать что-то съедобное, и боевой конь удовлетворенно фыркнул, принимаясь за трапезу, — он не ел уже несколько дней.

— Надо было назвать тебя Сильным, — счищая намерзший лед с конской шкуры, сказал Ваэлин. — Прости, приятель. Намучился ты.

Шрам фыркнул еще раз и продолжил жевать.

Шаман ждал на берегу, у кромки льда. Рядом сидел Железный Коготь и грыз лошадиную бедренную кость.

— Мы идем, остальные пусть тут, — сказал шаман. — С Волчьими людьми нет ненависти, как с Кошачьими людьми, но Волчий народ не любит много чужих на своем льду.

— Где мы найдем их?

— Они сами найдут нас, — тихо рассмеявшись, ответил шаман, встал и пошел.

Железный Коготь взял кость в зубы и поплелся следом.

Они шли, пока не смерклось. В небе заплясал зеленый огонь.

Шаман присел на кучу плоских ледяных обломков, задрал голову и запел песню предкам.

— Что ты сказал им? — спросил Ваэлин, когда шаман умолк.

— Что Медвежьи люди еще живы. Я тоже жив, но ждать осталось недолго.

— Тебе не терпится присоединиться к ним? Снова быть с женой?

— Она и теперь со мной и смотрит на меня, — сказал Мудрый Медведь и искоса глянул на Ваэлина. — Ты думаешь, это… придумывание, или как там? У вас же есть какое-то слово для неправдивого рассказа…

— Ложь.

— Да, ложь. Такого слова нет в языке Медвежьего народа.

— Ложь остается ложью, даже если для нее нет слова. Но я не считаю твой рассказ ложью. И мой, и твой народы создают мифы для того, чтобы объяснить странный и бессмысленный мир вокруг. А миф со временем становится по-своему правдивым.

— Что такое миф?

— Это старая история, которая пересказывалась много раз и всякий раз изменялась. Такая старая, что уже никто и не может сказать, правдивая она или нет.

— Когда мы встретились, у тебя была сила, — заметил шаман. — Песнь, как у Девушки-лисы. Это миф?

— Нет, это правда. Но, как и всякий миф, он закончился.

— Нет. — Мудрый Медведь указал посохом в небо, на вихрящиеся огни. — Ничего по-настоящему не заканчивается. Рассказы живут вечно.

Он оглянулся. Медведь тихонько зарычал, потянул носом воздух. Шаман вздохнул и встал.

— Подходят многие. Воины. Не бери оружия в руки.

Первыми явились копьястребы, семь огромных птиц спикировали вниз, закружили над головой, иногда так низко, что приходилось пригибаться. Ваэлин слышал достаточно от Дарены, чтобы оценить убийственную мощь этих птиц, но все же удивился их размерам: самое малое семь футов в размахе крыльев, клювы величиной с наконечники копий, а на когтях блестят стальные острия.

— Ими может управлять один шаман? — спросил Ваэлин.

— Если он силен, то да. Они видят — и он видит. Но немногие настолько сильны, чтобы управлять семью, — с ноткой беспокойства в голосе ответил Мудрый Медведь и посмотрел на восток.

Там вскоре появились черные точки, сперва дюжина, потом Ваэлин насчитал полсотни. Точки превратились в волков, грациозно и стремительно несущихся по льду. Недалеко от Ваэлина с шаманом стая разделилась надвое, замкнула их в идеальное кольцо. Волки уселись с полным безразличием, как будто и не обращали внимания на окруженных, идеально белые огромные звери, крупнее любого виденного Ваэлином волка — кроме единственного, волка его песни. Вскоре на горизонте появились новые точки. Эти двигались с меньшим изяществом, но почти с такой же скоростью. Ваэлин поначалу не понял, что видит. Казалось, группки волков бегут, привязанные к чему-то за веревки. И лишь потом он разглядел сани, в каждых — по трое воинов с копьями и плоскими луками, как у сеорда. Запряженные звери были намного меньше и гораздо беспокойнее. Когда сани остановились, упряжные волки тут же начали ворчать и скалиться друг на друга. Ваэлин быстро прикинул число воинов: около сотни. Меньше, чем в отряде, но ведь с волками и ястребами и на своем льду.

Воины образовали второй круг, снаружи волчьего, двое вышли к Ваэлину и Мудрому Медведю. Первый — обычного для для Ледяного народа сложения, пяти футов ростом, коренастый, крепкий. Но второй — ростом с Ваэлина, такой же широкоплечий, но тощий, подтянутый.

— Знаешь их? — спросил Ваэлин у шамана.

Внимательно глядя на подходящих, Мудрый Медведь покачал головой. Ваэлину показалось, что шаман сосредоточился так же, как и во время недавней встречи с Безглазым.

— Мы иногда торгуем с Волчьим народом. Не живем с ним, — сказал шаман.

Двое остановились невдалеке, сняли с лиц меховые маски. Меньший оказался женщиной средних лет с обычным для здешнего народа широким лицом и высокими скулами. Похоже, она узнала шамана, глядела на него с уважением, но ощущалось, что женщине не по себе. Она несла костяной посох, короче, чем у Мудрого Медведя, но тоже изукрашенный резьбой. А высокий парень рядом с ней оказался на пару лет моложе Ваэлина и с чертами, совершенно не похожими на местные. У него была бледная кожа, темные, почти черные глаза и волосы — в точности как у воларца, их Ваэлин навидался уже вдосталь. Женщина что-то сказала на своем языке Мудрому Медведю, тот кратко ответил и кивнул, затем пояснил: «Обычай. Шаман приветствует шамана».

Женщина смерила Ваэлина взглядом сверху донизу, потом кивнула парню. Тот смущенно улыбнулся, будто молодой новичок на важном собрании, и сказал на языке Королевства:

— Моя мать спрашивает ваше имя.

Парень говорил с сильным акцентом, проглатывая гласные, но все же понятно.

— Твоя мать? — посмотрев на женщину, спросил Ваэлин.

— Да, — подтвердил парень. — Она — Много Крыльев, шаман Волчьего народа на Древесных островах. Я — ее сын, названный Длинным Ножом по согласию народа.

— В самом деле? — осведомился Ваэлин, внимательно глядя на парня.

Оружия у него не видно, он опустил руки. Но под мехами наверняка прячется меч или нож, и парень умеет им пользоваться. А уж как насторожились волки — словно услышали что-то недоступное другим.

— Твоя, хм, мать — не единственный шаман здесь, — заметил Ваэлин. — Она управляет ястребами, ты — волками.

Парень оскалился, натужно изобразил улыбку.

— Да, я управляю ими. И мы спросили о вашем имени.

— Воларец, я сперва хотел бы услышать твое настоящее имя. Я убил слишком много таких, как ты, чтобы доверять с первого слова.

Волки разом встали и зарычали. Парень мрачно проговорил:

— Я не воларец.

Много Крыльев заговорила с сыном. Всего несколько слов, но их хватило, чтобы обуздать гнев. Он глубоко вдохнул, волки расслабились, снова уселись.

— При рождении мне было дано имя Асторек Анвер, — сказал он. — А как ваше имя?

— Ваэлин Аль-Сорна, по Королевскому слову владыка башни Северных пределов.

Отчего-то разозлившись, Много Крыльев раздраженно взмахнула посохом, гортанно воскликнула.

— Мать говорит, что у вас есть другое имя, — перевел Асторек.

— Эорхиль зовут меня Авенсурха, сеорда — Бераль-Шак-Ур.

— Мы не знаем этих слов, — сказал Асторек. — Объясните их.

— Авенсурха — это яркая звезда. Она появляется в утреннем небе. Бераль-Шак-Ур — это тень ворона.

Асторек и Много Крыльев хмуро переглянулись. Судя по тому, как напрягся Мудрый Медведь, мать и сын общались без слов.

— Собирайте своих людей, — наконец проговорил Асторек. — Вы пойдете за нами.

— Зачем? — спросил Ваэлин.

— Идите, и узнаете, — сказал Асторек и пошел прочь. Волки дружно встали и последовали за ним. Отойдя на пару шагов, он обернулся и добавил: — Конечно, вы можете остаться здесь и погибнуть, когда придет Долгая ночь.

Остров был размером в несколько миль и густо порос лесом. Посреди него торчал крутой гранитный пик, испятнанный снегом.

— Волчий дом, — перевел Мудрый Медведь труднопроизносимое название. — Я не видел его много лет.

До Волчьего дома пришлось идти четыре дня на юг. Лед становился все тоньше, и было неприятно смотреть, как солнечный свет играет на пузырях всего в нескольких футах под ногами.

— Здесь лед тает по весне, — объяснил Асторек. — Тогда с острова на остров можно перебраться только на лодке. Но у нас их много.

Асторек вел себя как радушный хозяин и не обижался на инстинктивную подозрительность сентаров и открытую враждебность людей Королевства.

— Милорд, предлагать свое доверие подобному типу кажется не слишком мудрым, — угрюмо высказался Орвен.

Судя по лицам солдат, они разделяли мнение командира. Из-за холода и тягот солдаты перестали умываться и бриться и теперь выглядели лохматым диким сборищем. Прежние товарищи не узнали бы их, длинноволосых и бородатых.

— Мы на своей шкуре прочувствовали, насколько воларцы умелые шпионы.

— Он не шпион, — заметила Кираль, единственная в отряде, кроме Мудрого Медведя, не выказывавшая враждебности к молодому шаману. — Моя песнь говорит, что обмана нет.

Но Орвена ее слова не убедили.

— Здешний народ доверяет ему, — сказал Ваэлин. — И Мудрый Медведь доверяет ему. К тому же у нас нет выбора.

На косе у западного берега острова посмотреть на пришельцев собралась большая толпа аборигенов, несколько сотен мужчин, женщин и детей. Там и сям среди людей сидели волки, с шаманом во главе каждой стаи в десяток зверей. Над головой кружила большая стая копьястребов. Много Крыльев подняла костяной посох — приказала остановиться. Приветствовать ее вышел мужчина чуть повыше нее, с плечами гораздо шире, чем у большинства местных. Он обнял Много Крыльев, затем Асторека. Ваэлин подумал: вот и глава странного семейства.

— Мой отец приветствует вас, — перевел Асторек слова мужчины. — Он — вождь здесь. На вашем языке его имя значит Убийца Китов.

— Я благодарю его за гостеприимство, — произнес Ваэлин.

Он заметил, что, в отличие от Много Крыльев, вождю приходилось переводить вслух. Тот, как и его жена, внимательно осмотрел Ваэлина с ног до головы, хотя выглядел при этом куда дружелюбней.

— Он говорит, что очень странно видеть, как старые легенды приходят в явь, — перевел Асторек.

Ваэлин хотел расспросить вождя, но тот заметил Мудрого Медведя и пошел навстречу, широко раскинув руки. Шаман и вождь обнялись, приветствовали друг друга на языке Ледяного народа. Хотя Ваэлин слушал его уже много недель, по-прежнему не мог разобрать ни слова.

— Мы думали, что Медвежий народ погиб, — перевел Асторек. — Мой отец очень рад, что мы ошиблись.

— Они воевали с воларцами, а потом отправились через лед искать убежища у нас, — сказал Ваэлин. — Они не пошли к вам.

Асторек помрачнел. Кираль посмотрела на него с жалостью и сочувствием. Интересно, что она услышала в песни?

— У нас была война, — сказал воларец. — Очень нехорошая. Но короткая.

Поселок лежал в миле от берега. Волчий народ не расчищал поляну в лесу, но устроился жить среди деревьев, большей частью высоких сосен и берез, способных поддерживать подвесные мостики. Повсюду с ветвей свисали веревки и лестницы. Большие дома были на земле. Они, казалось, росли вокруг деревьев, будто грибы — с коническими крышами, покрытые мхом. Гостей привели к внушительному дому, сооруженному вокруг самого большого дерева. Ствол уходил в крышу, поддерживаемую множеством балок. Внутри стояло много низеньких столов, но никаких скамей либо стульев. Волчьи люди обычно сидели на шкурах, которые приносили с собой. Когда зашли гости, зал был уже изрядно заполнен. Асторек провел их к столам у самого ствола. Ваэлин уселся рядом с Дареной на кипу шкур и спросил:

— Это ваш зал совета? — Видя недоумение на лице воларца, он добавил: — То есть место, где принимаются решения?

— Решения? — выговорил Асторек, тихонько рассмеялся и посмотрел на человека, которого называл отцом.

Тот усаживался, махал рукой Мудрому Медведю — приглашал к себе.

— Все решения уже давно приняты, и не нами.

Ваэлин больше ничего не успел спросить. Рядом плюхнулся раздраженный Альтурк.

— Мои люди уже накормили бы нас — или убили, — проворчал он.

Вождь сентаров сильно похудел в походе через лед. Его люди уже поправились, набрали вес, а их вождь будто застрял среди мороза и бурь. Лонаки не носят бород, и лицо вождя стало будто натянутая на череп маска, на когда-то бритой голове выросла спутанная черная щетина, истончились когда-то мускулистые руки и ноги. Казалось, вождь по-прежнему горевал о своей утрате, не хотел расставаться с болью, позволил ей сглодать себя. Может, он нарочно? Может, он надеялся на смерть во льдах, раз уж не получилось умереть в битве?

— Радуйся, — посоветовала Дарена лонаку. — Когда вернешься домой, у тебя будет самая удивительная история из тех, которыми делятся у костров.

— Альтурк никогда не делится историями у костра, — заметила Кираль. — Хотя сестра говорила мне, что у него есть такое, чему позавидует кто угодно. Сама Малесса подтвердила, что Альтурк однажды слышал голос бога.

Вождь свирепо глянул на Кираль, грохнул кулаком по столу, проскрежетал что-то на лонакском. Ваэлин уже хотел вступиться за нее, но охотница лишь глянула на вождя без тени страха и улыбнулась, произнесла несколько слов по-лонакски и перевела их для Дарены и Ваэлина:

— Не разделить знание с другими — все равно что выбросить сокровище.

Вскоре принесли еду: большие деревянные миски с жареным мясом, поменьше — с орехами и ягодами.

— Как тюлень, — откусив, сообщил Альтурк. — Хотя не такой жесткий.

— Это морж, — объяснил присевший у их стола Асторек. — Зимнее мясо. Летом мы едим в основном лосей.

Он смерил взглядом Кираль и Альтурка, затем посмотрел на Ваэлина и сказал:

— Вы не из одного племени.

— Нет, — подтвердил оживленно жующий и глотающий вождь. — Мы — лонакхим. Они — мерим-гер.

— Долгое время мы были врагами, — сказал Ваэлин. — Благодаря твоим людям мы теперь друзья.

Парень вздохнул, но, по-видимому, не обиделся и сказал:

— Мои люди — здесь.

— А как же ты выучился нашему языку? — спросила Дарена.

— Это вы вскоре узнаете, — посмотрев на Убийцу Китов, беседующего с Мудрым Медведем, ответил Асторек.

Пировали допоздна, запивали обильное мясное угощение хмельным напитком, сильно отдающим сосновой смолой. Альтурк усиленно поглощал его, Ваэлин глотнул и отставил питье, заметив:

— Будто пьешь дерево.

Но затем он сухо рассмеялся и осушил кубок.

— Наше питье бродит с сосновыми шишками и ягодами, — сказал Асторек. — Если выдержать долго, им можно разжигать костры.

— В моем брюхе он точно разжег костер, — поведал Альтурк и в несколько глотков вылакал очередную дозу.

К счастью, в пьяном виде вождю хотелось не драться, а горевать. Он обмяк, подпер голову рукой, принялся бормотать под нос, но исправно поглощал кубок за кубком, к отвращению и негодованию Кираль.

— Ты — позор сентаров Малессы, — укорила она.

Альтурк оскалился и процедил что-то по-лонакски. Кираль ощетинилась, прошипела ругательство, вскочила и схватилась за нож.

— Прекратите! — рявкнул Ваэлин.

От его мощного властного голоса в зале повисла тишина.

— Это не твой дом. Ты оскорбляешь хозяев, — сказал Ваэлин. — А ты, талесса, иди и проспись.

— Ты, мерим-гер, убийца сына! — заплетающимся языком выговорил вождь, потянулся за дубинкой, но тут же выронил ее.

Он уперся в стол, попытался встать, но задача оказалась непосильной. Альтурк обмяк и мокро шлепнулся лицом о столешницу, а через минуту захрапел.

— Грязь, — процедила Кираль, уселась и свирепо уставилась на Ваэлина. — Зря вы не разрешили мне убить его. Моя песнь не видит проку в нем.

— Больной разум нужно лечить, а не убивать, — с сочувствием глядя на обессилевшего лонака, сказал Асторек. — А людям одного племени вообще не следует убивать друг друга.

Кираль рассмеялась, подхватила ягоду языком, раскусила.

— Нам больше нельзя убивать мерим-гер. Чем еще заниматься лонакам?

— Это странно, но так знакомо, — заметил Асторек и сокрушенно покачал головой.

Пир закончился через несколько часов. Сентары отнесли все еще спящего вождя в дальний конец зала. Асторек сказал, что на ночь можно расположиться прямо там. В селении не хватит домов, чтобы приютить так много гостей.

— С каждым годом в племени все больше людей, — сказал он. — Нам приходится все время строиться.

Подошли Много Крыльев с Убийцей Китов и Мудрый Медведь. Шаманка указала посохом на широкую дверь зала.

— Настало время рассказать, — произнес Асторек.

После теплого зала мороз ударил, будто кузнечный молот, выдавил воздух из легких. В висках застучала кровь. Вместе с Ваэлином в лес за Волчьими людьми отправились Дарена и Кираль. Впереди шел Асторек с факелом в руках. Тропинка, засыпанная снегом, круто поднималась, идти становилось все труднее. Местные двигались быстро и уверенно — наверняка часто ходили по ней. Наконец тропа вывела на широкую полку перед скалой. Асторек наклонил факел, и тени обозначили узкую щель в скальной стене. Кираль с Дареной застыли, шаман крепче стиснул посох.

— Здесь сила? — спросил Ваэлин.

— Много силы, — с тревогой глядя в пещеру, ответил шаман. — Может быть, даже слишком.

Асторек пошел к пещере, поманил за собой Ваэлина:

— Для вас здесь нет опасности. Это место настолько же ваше, насколько и наше.

За узким входом открывался широкий зал, где было сухо, пахло плесенью и застарелой пылью. В полу пещеры обнаружилось множество похожих на миски углублений, в каждом — засохшие остатки краски разных цветов. Но вниманием Ваэлина полностью завладели стены. Они расходились широким полукругом и на две трети длины были покрыты рисунками, такими яркими и живыми, что, казалось, они движутся в свете факела.

Много Крыльев заговорила и подтолкнула Ваэлина к рисункам у самого входа в пещеру.

— Мать просит тебя взглянуть на историю Волчьего народа, — перевел Асторек.

Краска показалась Ваэлину удивительно свежей, контуры и цвета ясно различались. Вот большое черное пятно, усаженное желтыми точками, — ночное небо. Чуть дальше — группка нарисованных как палочки с руками и ногами человечков, затем эта же группа, но разделенная тремя черными линиями.

— В конце первой Долгой ночи племя разделилось натрое, — сказал Асторек. — Племена разошлись по островам. Тогда не было шаманов, приходилось тяжело. Но мы жили и преуспевали.

Он пошел вдоль стены. Пламя освещало рисунки. Чем дальше, тем совершенней те становились, схематичные фигуры сменились узнаваемыми контурами людей и животных. Охотники гарпунили моржей на льду и китов с лодок, люди строили дома среди деревьев. У следующей сцены Ваэлин остановился, пытаясь осмыслить увиденное. Остров — судя по форме горы, дом Волчьего народа, у острова корабль совершенно незнакомого типа, с одной мачтой и со множеством весел — куда больше, чем на современных кораблях.

— Летом они приплывали с запада, — поведал Асторек. — Это было так давно, что с тех пор звезды поменяли свои пути. На берег сходили высокие люди, бормотали непонятное, но приносили товары большой ценности: железные клинки крепче и острее тех, которые могли выковать мы, чудесные приборы из стекла, чтобы далеко видеть. Мы называли гостей людьми Больших кораблей.

Он указал на три фигуры, нарисованные рядом с кораблем: двух мужчин и женщину. Она была ошеломительно красивой: темноволосая, с зелеными глазами, в длинном белом платье и с золотым амулетом на шее — полумесяцем с красным камнем посередине. Слева от нее стоял худощавый мужчина в синих одеждах, с симпатичным, но слишком уж узким лицом. Мужчина снисходительно улыбался. Но больше всего внимание притягивал мужчина справа от женщины: высокий, мощный, широкоплечий, импозантный, с бородой. Мужчина глубоко задумался, нахмурился. Его лицо показалось очень знакомым.

— Это он! — обращаясь к шаману, возбужденно воскликнул Ваэлин. — Это лицо статуи из разрушенного города. Ты видел его?

Мудрый Медведь кивнул и проговорил без тени радости или возбуждения:

— Да, мы знаем эту историю. Люди Больших кораблей принесли на лед смерть.

— Да, — подтвердил Асторек и шагнул вперед.

Его факел осветил рисунок поселения в лесу, подобного нынешнему поселению Волчьего народа, но усеянного трупами.

— Гости приходили с миром, желали обменять товары на знание. У гостей не было воинов, они никого не подвергали насилию — но принесли смерть. В каждом поселении, куда они заходили, начиналась ужасная болезнь. В конце концов от народов льда осталась только жалкая горстка.

Свет факела снова показал женщину, на этот раз одну. Ее изображенное в профиль лицо полнилось горем. Ее прижатые к лицу руки были красны от пальцев до запястий.

— Нас спасла эта женщина, — сказал Асторек. — Мы не совсем понимаем как, но она отдала свою кровь, и это спасло нас, болезнь ушла, но…

Факел осветил следующую сцену: двое мужчин, стоящих над телом женщины. Симпатичный мужчина уже не улыбался, его лицо было полно гнева, а широкоплечий глядел мудро и спокойно — хотя древний мастер сумел передать выражение глубокой печали, подавленной, не выпускаемой наружу.

— Высокий взял корабль и уплыл. Но другой остался. Он не хотел уходить от тела женщины и не желал предать его льду, как того требовал обычай. А потом…

Факел осветил силуэт человека, волочащего сани сквозь снежную бурю.

— Когда пришла зима, он повез ее тело на север. Народ льдов больше не видел его. Однако он оставил нам подарок.

Асторек умолк, посмотрел на Ваэлина со смесью благоговения и неприязни.

— Люди Больших кораблей очень многое знали: и как ковать металл, и как считать звезды, и даже как заглядывать в будущее.

Факел осветил самый большой рисунок, от пола до потока, выполненный с мастерством и ясностью, затмевающими работу самой Алорнис: лицо худощавого мужчины лет тридцати, черты угловатые и резкие, даже неприятные, темные глаза, губы чуть изогнуты в подобии улыбки. Жесткое лицо человека, привыкшего к невзгодам и насилию. Лицо спокойного убийцы с холодными равнодушными глазами. Ваэлин много раз видел такие глаза у тех, кто пытался его убить.

А затем пришло понимание, и с ним разом улетели все мысли. Дарена взяла в ладони его задрожавшую руку. Ваэлин молча смотрел на свой портрет.

— Тот, кто спасет нас от еще незримой угрозы, — пояснил Асторек. — Ушедший в лед назвал этого человека Тень Ворона.