Я. Гордин ЧЕРНЫШЕВСКИЙ — ЖЕРТВА ШАМИЛЯ

К названию очерка, конечно же, нельзя относиться вполне всерьез, но, как мы увидим, оно восходит к тексту самого Николая Гавриловича.

Кавказ, Кавказская война иногда возникает в русской культуре в совершенно неожиданном обличии. Так было в этом случае.

Разумеется, Чернышевский, как человек чрезвычайно чуткий к политической реальности, внимательно следил за событиями на Кавказе, насколько это позволяла доступная тогда в России информация. Во всяком случае он имел достаточно верное представление о том, что на Кавказе происходит.

В 1854 году в «Современнике», № 7, в разделе «Иностранные известия», Николай Гаврилович, в частности, рецензирует книгу немецкого путешественника барона Гакстгау-зена «Закавказье»: «…Единственная замечательная книга о странах, где теперь театр войны «Закавказье, очерки народов и племен между Черным и Каспийским морями»».

Ясно, что речь в книге не только о Закавказье, но прежде всего именно о Кавказе, который лежит «между Черным и Каспийским морями».

И далее идет любопытный и симптоматичный текст: «Автор знаменитого путешествия, коротко узнав Россию, полюбил ее, и его «Закавказье» проникнуто симпатией к России и русскому владычеству за Кавказом. Английские рецензенты, конечно, называют это если не пристрастием, то предубеждением. В самом деле, барон Гакстгаузен до того предубежден, что думает, будто бы «поддерживая гражданский порядок в закавказских областях и цивилизуя их, русские пролагают пути цивилизации и в прилежащие азиатские страны». Сколько мы можем быть судьями в собственном деле, нам кажется, что эта истина довольно простая: если память нас не обманывает, в ней даже не думали сомневаться до начала войны ни англичане, ни французы. Как бы то ни было, книга барона Гакстгаузена, по признанию самых недовольных английских рецензентов, полнейшее и вернейшее изображение нравов закавказских племен и настоящего положения Закавказья».

Чернышевский, стало быть, как и барон Гакстгаузен, считает, что «российское владычество» несет «гражданский порядок» на Кавказ и цивилизует его.

И когда по старой доброй советской традиции утверждают иногда, что революционные демократы были на стороне борющихся с царизмом народов Кавказа, то это не совсем соответствует действительности.

В 1855 году в № 1 «Отечественных записок», в которых Чернышевский тогда еще публиковался одновременно с сотрудничеством в «Современнике», он с энтузиазмом сообщает: «Долгом поставляем также обратить внимание читателей на прекрасную газету «Кавказ», издаваемую под редакцией г. Вердеревского. Это издание заключает в себе драгоценные местные сведения о прошлой и нынешней жизни той любопытной страны, которой имя она носит… и сверх того сообщает, что «Кавказ» будет издаваться в нынешнем году. В каждом его нумере будут помещаться: 1) главнейшие правительственные распоряжения, замечательнейшие известия из России и высочайшие приказы по отдельному Кавказскому корпусу и войскам, к нему прикомандированным; 2) летопись Кавказского края; 3) военные известия с Кавказа и с закавказско-турецкой границы; 4) важнейшие иностранные известия; 5) статьи учено-литературного содержания, преимущественно (но не исключительно), относящиеся к истории, этнографии и статистике Кавказского и Закавказского края».

Энтузиазм Николая Гавриловича понятен — Кавказ его явно интересовал и теперь появлялся полноценный источник сведений как по истории, так и по современному положению края.

Когда в 1859 году Добролюбов опубликовал в «Современнике» обширную статью «О значении наших последних подвигов на Кавказе», то Чернышевский его консультировал. Статья демонстрирует подробное — почти без фактических ошибок — знание истории Кавказской войны и ее завершающего этапа.

Вообще Кавказ в разных аспектах постоянно мелькает в текстах Чернышевского.

В 1861 году, когда шло интенсивное завоевание Западного Кавказа, он писал в мартовском номере «Современника», высмеивая полицейскую систему Меттерниха: «Система эта возникла из незнания об истинном положении дел… Меттерних просто не знал государства, которым управлял; вся беда произошла оттого, что он, не потрудившись познакомиться с управляемыми племенами, предположил их враждебными, когда они еще и не думали быть враждебными… вообразил, будто он должен управлять какими-то чеченцами, лезгинами, шапсугами, у которых за каждым холмом, на каждой поляне таится Шамиль или Казы-Мулла, готовый выскочить на борьбу с ним…»

То есть Николаю Гавриловичу была ясна степень отторжения горскими племенами русского владычества. И если чеченцы и лезгины — Восточный Кавказ — были давно на слуху, то шапсуги, одно из крупнейших племен Западного Кавказа, оказались в поле зрения русской публики совсем недавно. Чернышевский внимательно следил за происходящим на Кавказе.

А в декабре того же года в программной статье «Не начало ли перемены?», опубликованной в «Современнике», он выбирает кавказский сюжет для принципиального противопоставления: «Мы нашли ближайшую причину той невозможности защитить свои права, которая заставляет дюжинных людей в народе безответно переносить страдания и неприятности, не обнаруживая даже злобы на обидчиков. Но ведь если всмотреться в эту частную ближайшую причину, то она сама требует объяснения. (Понятно, что безответно подчинился тяжелому и оскорбительному чеченскому порядку обращения русский пленник, уведенный в Гергебиль или Гуниб мюридами Шамиля. Он был один против сотни, против тысячи людей. А здесь наоборот.)»

Знание Чернышевским кавказской ситуации было достаточно конкретно. В письме отцу в Саратов от 8 сентября 1859 года он писал: «Здесь много говорят о взятом в плен Шамиле. Для него приготовлено помещение в Таврическом дворце и вообще он будет принят с большим почетом. Насмотревшись на него, предложат ему избрать для жительства Казань или Киев. Слава Богу, теперь Кавказ не будет поглощать ежегодно по 25 000 русских солдат; одна из тех язв, которые истощали Россию, закрывается».

Чернышевский весь 1858 год был редактором «Военного сборника», издания вполне официального и при этом глубоко замечательного, куда стекалась самая разнообразная информация — в том числе и с Кавказа. Так что цифра

— 25 000 ежегодно погибающих на Кавказе в боях и от болезней солдат, очевидно, имеет под собой основу. Но по существу, Чернышевский заблуждался. Предстояло еще пять лет войны на Западном Кавказе. В частности, с теми же шапсугами…

Пленение Шамиля и его появление в Петербурге, как событие не только значительное по своему смыслу, но и парадоксальное по отношению к нему публики, привлекало внимание круга Чернышевского. В сатирическом приложении к «Современнику», журнале «Свисток», № 2, Добролюбов запечатлел эту уникальную ситуацию: «Во всех книжных и эстампных магазинах Петербурга портреты Гарибальди заменены уже портретами Шамиля! К этому мы были совершенно не подготовлены! Между тем, в публике поднялся такой энтузиазм к Шамилю, какого не бывало во время посещения России Дюмою… При том же мы были совершенно озадачены г. Горяиновым, который в Северной Пчеле доказал, что мы ходим смотреть на Шамиля вовсе не с тем чувством, как на Дюму; что мы все одушевлены теперь не простым любопытством, а самым патриотическим желанием повесить и растерзать в клочки ужасного иностранца, с которым обходятся так несправедливо, т. е. прилично и гуманно. Против такого воззрения на Шамиля с русской точки мы уже ничего не можем возразить».

Добролюбов иронизировал не напрасно. Восторг столичной публики при виде Шамиля и в самом деле мог поставить в тупик. Г. Горяинов, конечно же, был не прав. Есть свидетельства современников, что когда Шамиля возили по улицам Петербурга, из толпы кричали: «Мы вас любим!»

Ажиотаж по поводу и замирения Чечни с Дагестаном, и прибытия пленного имама в Россию понятен. Это были животрепещущие события. Общество начинало осознавать значение Кавказа и Кавказской войны для России.

Но трудно было представить, что уже после суда и приговора, находясь в каторжной тюрьме Александровского завода в Забайкалье, Николай Гаврилович напишет самое загадочное свое сочинение, героем которого будет Шамиль, а местом действия — аул Гуниб, последняя резиденция имама, в которой он и был пленен.

Очевидно, глубоко волновал его Кавказ, очевидно, ясно осознавал он особость кавказского мира, если через десять лет после пленения Шамиля, десять лет, наполненных трагическими для него событиями, он использует свое знание о Кавказе для создания пророческого текста, повествующего о судьбах мира и его собственной судьбе…

Владимир Галактионович Короленко в воспоминаниях о Чернышевском, с которым встречался в Саратове незадолго до его смерти, счел нужным пересказать некую, как он выражается «импровизацию» Чернышевского, хотя к их встрече она никакого отношения не имела. Очевидно, Короленко понял, что в этой странной истории есть некий важный для Чернышевского смысл: «Мой брат передавал мне одну импровизацию Чернышевского. Эту легенду-аллегорию он слышал, к сожалению, из вторых уже рук: ему рассказывала племянница Чернышевского, под свежим впечатлением очень яркого, живого юмористического рассказа самого Николая Гавриловича. Брат передавал ее мне тогда же, но теперь мы оба восстановили в памяти лишь некоторые черты, один остов этой аллегории. Я привожу ее все-таки, так как в ней есть характерные черты и проглядывают отчасти взгляды Чернышевского в последнее время на свою прошлую деятельность.

Когда-то, во время кавказской войны, Шамиль спросил одного прорицателя об исходе своего предприятия. Прорицатель дал ответ очень неблагоприятный. Шамиль рассердился и велел посадить пророка в темницу, а затем приговорил его к казни ввиду того, что его предсказание вносило уныние в среду мюридов. Перед казнью пророк попросил выслушать его в последний раз и сказал: «В эту ночь я видел вещий сон: есть где-то на свете дом, в этом доме ученый человек сидит много лет над рукописями и книгами. Он придумает вскоре такую машину, от которой перевернется не только Кавказ и Константинополь, но и вся Европа. А будет это тогда, когда бараны станут кричать козлами».

Шамиль задумался и хотел помиловать пророка, но мюриды возмутились еще больше: не ясно ли, что пророк сеет в рядах правоверных напрасное уныние, — где же видано, чтобы бараны кричали козлами?

И пророка казнили. Но когда стали готовиться, чтобы отпраздновать тризну по казненному, то один из баранов, назначенный к закланию, вырвался из рук черкеса и, вскочив на крышу Шамилевой сакли, закричал три раза козлом.

Тогда Шамиль ужаснулся и, призвав самого верного из своих адъютантов, дал ему денег и велел ехать по свету, во что бы то ни стало разыскать неизвестного ученого и убить его прежде, чем он успеет окончить свою работу.

К сожалению, я совсем не знаю подробностей путешествия адъютанта по разным странам. Слышавшие этот рассказ говорили, что описание этих поисков представляло настоящую юмористическую поэму. Теперь приходится ограничиться тем, что адъютант действительно разыскал ученого и, кажется, именно в Петербурге. Он застал его, окруженного книгами, в кабинете, в котором топился камин. Ученый сидел напротив огня и размышлял. Когда адъютант Шамиля объявил ему, что он долго его разыскивал, чтобы убить, ученый ответил, что он готов умереть, но просил дать немного времени, чтобы покончить свои дела и планы.

— Ты хочешь привести в исполнение то, что у тебя здесь написано и начерчено? — спросил его мюрид.

— Нет, я хочу все это сжечь в камине, чтобы никто не вздумал выполнить то, над чем я так долго трудился, считая, что работаю для блага людей. Теперь я пришел к заключению, что я ошибался!..

— Вы — были этот ученый? — спросила Чернышевского одна из слушательниц.

— Нет, я — тот баран, который хотел кричать козлом, — ответил он с добродушной иронией, с которой часто говорил о себе. В дальнейшие комментарии он не пускался, предоставляя, по своему обыкновению, слушателям делать самим те или другие заключения».

Короленко ошибался. Это была вовсе не устная импровизация, хотя не исключено, что Чернышевский и пересказывал этот сюжет.

В конце шестидесятых годов, как уже говорилось, в каторжной тюрьме Александровского Завода Чернышевский написал, а в 1871 году переправил в Петербург сочинение под названием «Кормило кормчему». К большому тексту был приложен меньший, являющийся фактическим эпилогом — «Знамение на кровле», с многозначительным подзаголовком «по рассказу очевидца». <…>

* * *

Но в устном пересказе, который дошел до Короленко, есть эпизод, которого не оказалось в тексте письменном. Очевидно, Николай Гаврилович и в самом деле импровизировал на эту тему.

И к этому мы еще вернемся.

Вряд ли мы сможем полностью разгадать аллегорию, в которой явно зашифрованы были Чернышевским соображения и о собственной судьбе, и о судьбе России, и о судьбе мира.

Но нам важно то, что в качестве места действия и пространства главного сюжета выбран Кавказ.

Марабут — мусульманский святой — Абу-Джафар является на Кавказ из Алжира. Джурджурские горы — вполне реальная местность в Алжире, где жили воинственные ка-бильские племена, бывшие главной опорой эмира Абд-эль-Кадера — «алжирского Шамиля», пятнадцать лет успешно сопротивлявшегося французским завоевателям.

Чернышевский, судя по тексту, хорошо знал историю завоевания Алжира. В «Военном сборнике» было опубликовано в разные годы немало работ русских офицеров, посвященных анализу алжирской войны и сопоставлению алжирского опыта с кавказским. И то, что Абу-Джафар является на Кавказ из Алжира после пленения в 1847 году Абд-эль-Кадера, чтобы предсказать Шамилю его поражение, имеет свою несомненную логику.

К опыту алжирской войны присматривались и высшие российские власти. Судьба Шамиля после его пленения князем Барятинским повторяет судьбу Абд-эль-Кадера, с которым французы обошлись столь же гуманно.

«Двадцатое лето дней Шамиля и десятое лето дней князя Воронцова» — это 1854 год. Почему Чернышевский выбрал именно эту дату — трудно сказать. И почему Кавказ по пророчеству первого имама Кази-муллы, пророчеству, провозглашенному Абу-Джафаром, должен погибнуть в дни Воронцова — тоже неясно. Чернышевский прекрасно знал, что Шамиль был разбит и пленен в 1859 году и не князем Воронцовым.

Гадать бесполезно.

Важно другое. Важно и значимо — каким образом произойдет гибель Кавказа.

Кавказ выбран первой целью ужасающего оружия, в создании которого повинен Пожиратель Книг. История Пожирателя Книг, родившегося в большом городе на самой большой реке в земле гяуров, то есть в Саратове, — это иронически поданная история самого Чернышевского.

Пожиратель Книг, изучив интегралы, конструирует могучую машину для облегчения труда людей. Но молодой Чернышевский с 1848-го по 1850-й год упорно пытался сконструировать вечный двигатель…

Впрочем, интереснее другое — мирные разработки Пожирателя Книг используются для создания гигантской силы бомбы, по описанию весьма напоминающей атомную — «сила воспламенения ее, как сила пламени геенны».

Вообще, все, что связано с действием бомб, удивительным образом напоминает ядерную войну.

Но еще удивительнее другое пророчество — разорение России от изготовления этих бомб — «сильный оружием вскоре разорится» — и последующая «гонка вооружений», когда немцы, англичане и французы начнут делать еще более мощные бомбы.

Но для нас это все второстепенные элементы основного сюжета.

Загадочна фигура Абу-Джафара Продажной Души, и в то же время марабута — святого, «угодного» в Алжире и французам и Абд-эль-Кадеру, а на Кавказе — и Воронцову и Шамилю.

Абу-Джафар и провокатор, выполняющий поручение Воронцова, и пророк истинный, предсказывающий гибель Кавказа.

Весьма интересен и мятущийся Шамиль, предчувствующий свою катастрофу и коварно обманывающий марабута, обрекая того на изуверскую казнь.

Святого Двурушника Абу-Джафара — и Шамиль изумляется: как такой человек может быть святым? — Бог заставляет идти пророчествовать и гибнуть. Естественная участь пророка. Но почему пророк в прежней жизни должен быть двурушником и провокатором?

Все двоится в «Кормиле кормчему», все противоречиво. И можно предположить только общий смысл сочинения — история человечества невнятна, абсурдна, лишена внятных нравственных критериев.

В устной импровизации, дошедшей до Короленко, есть, однако, один поворот сюжета, отчасти только совпадающий с писаным текстом.

Шамилю, казнившему Абу-Джафара, самому было видение о гибели Кавказа и значительной части остального мира. И он посылает своего лучшего мюрида Арслан-бея на поиски Пожирателя Книг: «Отдашь Пожирателю Книг эту книжку, в которой написано мною все видение Абу-Джа-фара; и перескажи все, что слышал от меня о бомбах на Турцию и Австрию и о разорении России. Если Пожиратель Книг поверит, бросит выдумывать свою машину. Не поверит, ты убьешь его».

Это, собственно, сюжет фильма «Терминатор».

Судя по финалу импровизации и разговору самого Короленко с Чернышевским незадолго до его смерти, Николай Гаврилович принципиально переоценил свое радикальное прошлое. В «Кормиле кормчему» и в «Знамении на кровле» речь, конечно же, идет не об изобретении машины, а о смысле человеческой деятельности вообще — об из ряда вон выходящем деянии, последствия которого невозможно предсказать.

Сквозь фантастический сюжет сочинения, конечно же, настойчиво проступает российская реальность. Дело отнюдь не только в печальной судьбе СССР, надорвавшегося на своем ВПК. Николаевскую Россию — и Чернышевский это знал — постигла та же участь. Наращивание военной мощи не только оказалось бесплодным в Крымскую войну — «Будут делать урусы четвертую бомбу, — а другие-то гяуры не глупее ж их… и легко им сделать Потрясателя Земли и бомбы еще гораздо больше тех», — но империю постигла и финансовая катастрофа. Страна была еще с екатерининских времен не в состоянии оплачивать те войны и содержать ту армию, без которой русские августейшие особы не мыслили существования государства.

Гигантская бомба — «сила геенны в этом оружии» — предназначалась прежде всего, как уже знаем, Кавказу. Одной из причин финансового краха империи в середине XIX века была именно бесконечная Кавказская война — по выражению Чернышевского, «одна из тех язв, которые истощали Россию».

Вполне возможно, что Николай Гаврилович знал не только цифры потерь человеческих, но и потерь финансовых.

Если сопоставить фразу из письма пятьдесят девятого года и текст «Кормила», то кое-что проясняется.

Текст «Кормила» рождает множество догадок. Почему, например, в качестве второй и третьей цели для страшных русских бомб выбраны Турция и Австрия? Быть может, потому, что обе эти страны сыграли роковую роль в Крымской войне? Конфликт с Турцией, отказавшейся принять требования Николая, стал прямым поводом к войне, а совершенно неожиданная позиция Австрии поставила Россию без союзников лицом к лицу с мощной англо-француз ко-турецкой коалицией. За несколько лет до того Николай спас Австрийскую империю, направив стотысячный корпус под командованием Паскевича на подавление венгерской революции, с которой австрийцы справиться не могли. И, соответственно, он рассчитывал на благодарность Австрии, а получилось нечто совершенно иное — под угрозой вступления Австрии в войну на стороне Турции Николаю пришлось с позором отступить из Дунайских княжеств.

Любопытен и возможный намек на собственную судьбу в разговоре Шамиля и Арслан-бея о судьбе Пожирателя Книг. «Не опасайся, Шамиль… оно правда, иной раз из жалости к людям, делаю не совсем как следовало бы. Но отпустить живым какого-нибудь генерала, от этого не велика беда Кавказу. А тут совсем иное дело. Думаю, что придется убить Пожирателя Книг. Будь он и добрый человек, и пусть кажется, что на его слово можно положиться, — а убить, это будет вернее».

Надо вспомнить, что те, кто организовал «дело Чернышевского», понимали всю фальшь доказательств его вины. Но — «будь он и добрый человек, и пусть кажется, что на его слово можно положиться, — а убить, это будет вернее».

Дело было демонстративно сфабриковано, чтобы наверняка убрать из общественной и политической жизни столь влиятельную фигуру. Понимая это, Чернышевский вряд ли рассчитывал когда-либо вернуться из сибирской ссылки — «убить, это будет вернее».

Если эта догадка имеет под собой основания, то возникает параллель: Шамиль и его мюриды — Александр II и его жандармы.

Так или иначе, но размышляя о своей судьбе, о своих прошлых замыслах, о своем будущем, Николай Гаврилович в тюрьме Александровского Завода решил разработать эту проблематику именно на кавказском материале, прочно встроенном для него в российскую историческую реальность.

Разгадывать «кавказский ребус» Чернышевского можно без конца. Но стоит задать себе еще один принципиальный вопрос — что означает «Кормило кормчему»? Быть может, это призыв? Мир, стянутый к пространству Кавказа, последней резиденции Шамиля — Гунибу, лежит в хаосе, жестокости, безумии. Люди готовят погибель себе подобным. Люди преследуют пророков, а пророки оказываются продажными душами.

Так, может быть, пора вручить кормило истинному Кормчему, который усмирит хаос и воспротивится безумию? Вспомним финал этого текста: «И да будет воля Божия. И что написано в Книге судеб, то написано. Но милосерд Бог и милостив. И, может быть, кроме того, что сказал из Книги судеб Казы-Муллы Абу-Джафар, там написано и еще что-нибудь. И может быть, написано там, как спастись Кавказу и без покорности гяурам. Бог велик; и нет меры всемогуществу его, и нет конца благости к правоверным. Так написал Шамиль Гумрийский.

Да будет прославлен Бог!»

Загрузка...