Кореец

Глава 7

Итак, Юрке Ефремову я напел с три короба, развесив лапши про скорое техническое перевооружение его скромного ВИА. Классика жанра: сначала стулья — потом деньги. Только вот со стульями, то бишь с аппаратурой, была загвоздка. А с деньгами — полный швах.

Что я имел в активе после отъезда моей феи-спасительницы Марины? Наполеоновские планы по переустройству советской эстрады, богатый опыт поражений из прошлой жизни и… пятьдесят рублей мятыми трешками и пятерками — общинные деньги, которые она не успела потратить на мое питание. Негусто. Особенно для старта проекта, требующего серьезных капиталовложений.

Теория — дама приятная, но эфемерная. А практика требовала конкретики: гитар, к примеру «Фендер», усилителей, типа «Маршалл», ударную установку и органолу.

В моем родном 2023-м любой прыщавый юнец мог оформить кредит на минимальный джентльменский набор и расплатиться с банком за полгода работы. Здесь же, в благословенном шестьдесят девятом, достать фирмУ было проблемой из разряда квадратуры круга. На всю Москву, думаю, и двух десятков приличных электрогитар не наскребется. Если что и всплывало в комиссионках на Сретенке или Арбате, то улетало за немыслимые тыщи — годовая зарплата инженера с премиальными.

Даже при наличии денег квест по поиску аппарата превращался в многоходовую комбинацию с привлечением родственников за границей, фарцовщиков, работников торговли и просто нужных людей. А уж без денег…

Стоп! Какое «без денег»? Мы в СССР или где? Деньги здесь есть, просто они текут по другим руслам, не всегда совпадающим с официальным фарватером трудовых доходов. Моя задача — прорыть небольшой арык от полноводной реки теневой экономики к моему скромному огороду шоу-бизнеса. Ручеек. Тысяч на десять для начала. Конечно, можно было бы выдать Юрке пару-тройку шлягеров из будущего — что-нибудь слезливо-патриотическое для закрытых банкетов или залихватское для танцплощадок. Потихоньку бы наскребли. Но штука в том, что в этом случае заработок будет, как бы, общий. И здесь есть нюанс, усвоенный в прошлой жизни: как только музыканты почувствуют вкус денег, заработанных вместе, они тут же начинают мнить себя гениями, а продюсера — кровопийцей и барыгой. И тогда прощай контроль. Нет уж, спасибо. Вся аппаратура — только моя. Собственность — лучший поводок для творческой интеллигенции. Аксиома. Чуть хвост задрали — щелк карабином, и снова шелковые.

Где взять стартовый капитал в Стране Советов честному человеку с нечестными намерениями? Цеховики? Вагоны неучтенки, левая бухгалтерия… Не мой профиль. Слишком долго, муторно, да и чутье подсказывало — не влезай, убьет. Таланту нужен размах, а не подпольное шитье трусов.

Фарцовка? Джинсы, пластинки, жвачка… Мелко, Хоботов! Навар — чисто на кабак, шмотки, да на девчонок с филфака. Мне же требовался трамплин, а не ступенька.

Оставалось одно. Стезя не самая праведная, но самая короткая. Валютные операции. Риск? Безусловно. Статья 88 УК РСФСР шутить не любила, вплоть до высшей меры. Но, во-первых, риск — дело благородное, особенно когда цель оправдывает средства. А во-вторых… опыт имелся. В прошлой жизни, еще по молодости, в семидесятые, баловался подобным — пронесло. Да и нужно-то продержаться год-полтора, пока музыкальный проект не выйдет на самоокупаемость и не превратится в стабильный источник дохода, уже вполне легального. Ну, почти легального.

Пришлось напрячь память — вернее, память Михаила Кима. Спортсмены — публика специфическая. Часто мотаются за границу, привозят всякий дефицит. Некоторые идут дальше — скупают у коллег чеки «Внешпосылторга», те самые заветные бумажки, которыми Родина расплачивалась за инвалюту, заработанную потом и кровью на чужбине. Дальше начиналась сложная алхимия: обмен «неполноценных» чеков с синей или желтой полосой (за соцстраны и «развивающиеся») на элитные, бесполосные (за капстраны). Только по последним можно было отовариться в «Березке» импортной радиотехникой. Схема простая, как мычание: покупаешь в «Березке» японский магнитофон условный «Шарп» за чеки, эквивалентные пятистам рублям. На выходе тебя уже ждут барыги, предлагают живыми деньгами тысячу. А если не спешишь и сдаешь в комиссионку — все тысяча двести, а то и больше. Чистый гешефт, если не попадешься.

Перебирая в уме Мишкиных знакомых из спортивного мира, я зацепился за одну фамилию: Стасик Князев. Футболист. Играл в команде мастеров «Динамо». Из тех самых «героев спорта», про которых сочиняли песенки Пахмутова с Добронравовым: «Нам победа, как воздух, нужна…». Он тоже был родом с Дальнего востока, кажется с Хабаровска — на этой почве они с Мишей и сошлись. Не то, чтобы дружили, но периодически пересекались в общих компаниях. Стасик побеждал не только на зеленом газоне, но и на ниве теневой экономики. Мишка знал, что этот кумир болельщиков проворачивает серьезные дела. Не просто спекулирует чеками, а работает по-крупному. Вот он-то мне и нужен.

Телефон отыскался в старой записной книжке Миши. Стасик моему звонку откровенно удивился. Еще бы — звонит парень, который полгода назад чуть коньки не отбросил. Но от встречи не отказался. Любопытство или предчувствие выгодной сделки? Скоро узнаем.

Стасик Князев, футбольный кумир и подпольный коммерсант, обитал на Кутузовском. Не в цековских домах, конечно, — рангом не вышел, — но и не в хрущевских голубятнях. Крепкий сталинский дом для номенклатуры второго эшелона, генералитета средней руки и заслуженных мастеров спорта — витрина советского благополучия для тех, кто умел правильно бить по мячу или вовремя поднять руку на собрании. Серый, скучный фасад, но внутри — высокие потолки, просторные комнаты, паркет «елочкой». Почти Европа, если не выглядывать в окно.

…Я застрял у светофора. На той стороне, у дверей булочной, из-за куска хлеба ругались местные собаки — вечная метафора борьбы за место под солнцем. Из гастронома, как язык, высовывался хвост очереди — значит, «выбросили» что-то дефицитное, венгерских кур или майонез в стеклянных банках. А зеленый свет все не загорался. От нечего делать, я разглядывал текущий мимо транспорт: полуторки с деревянными бортами, груженные гравием самосвалы, пузатые «Победы» и волнующие сердца обывателей «Волги» ГАЗ-21 с зеленым огоньком такси. Ползли, отчаянно звеня и искря штангами, сине-желтые троллейбусы ЗиУ-5, похожие на гигантских улиток. Пронесся, обдав презрением, лаково-черный начальственный «ЗИМ» с плотно задернутыми розовыми шторками — небожители спешили по своим делам.

Положение мое в этом времени было, мягко говоря, пикантным. В кармане — удостоверение инвалида первой группы, пункт «А» — полная нетрудоспособность. Пенсия — шестьдесят целковых, спасибо Родине. Блок в общаге на птичьих правах. И девять месяцев до переосвидетельствования во ВТЭК, где суровые тетки в белых халатах сдерут с меня эту липовую инвалидность как миленькую. И прощай пенсия, прощай общага. Какие девять месяцев! Раньше! Обязательно найдется какой-нибудь бдительный сосед или бывший спортивный товарищ, который шепнет куда следует: «А Ким-то наш, калека, по коридору рысью бегает!» Доброта душевная — страшная сила. Так что времени на раскрутку — максимум полгода. Крутись, Миша Ким, бывший инвалид и будущий миллионер.

Транспорт, пользуясь параличом светофора, пер сплошным потоком, нагло сигналя и отравляя воздух выхлопами. Наконец, из будки выскочил злой, как цепной пес, ОРУДовец в серой форме с сержантскими «тэшками» на погонах. Пронзительный свист, взмах полосатой палочкой — поток замер. Короткий жест жезлом в нашу сторону: «Шевелите копытами, граждане!»

И тут в небе громыхнуло. Не по-весеннему, а всерьез, по-летнему. Резкий порыв ветра швырнул в лицо пыль. Небо полыхнуло фиолетовым. Запахло озоном, и тяжелые раскаты грома покатились над Москвой, заставляя дребезжать стекла. На нос упала первая, тяжелая капля. Я рванул через проспект к дому Князева. Едва успел влететь под спасительный козырек подъезда, как небеса разверзлись. Ливень стеной, такой, что напротив не видно домов. По тротуарам понеслись мутные, бурлящие потоки. Москва умывалась.

Лифт — тоже роскошь по тем временам — донес меня до седьмого этажа. Звонок.

Стас встретил меня, как и положено человеку его круга, в спортивном костюме «Адидас» с тремя полосками. Не просто одежда — знак отличия, пропуск в касту избранных. Сам — крепкий, квадратный, скуластый. Подбородок выбрит до глянцевой синевы. Готовый к труду, обороне и валютным операциям.

— Кореец! — Рука у него была как лопата. Хватка — футбольная. — Явился, не запылился! Под дождь не попал?

Забавно, но по имени меня в этой спортивной тусовке почти никто не звал. Ким да Кореец. Хотя корейской крови во мне — кот наплакал, четвертинка. Прилипло — не отдерешь.

— Я тут краем уха слышал… говорили, всё, отборолся ты. Овощем заделался, — Стас с нескрываемым любопытством разглядывал меня. — А ты глянь-ка, живой и бодрый, как крыса на колбасном складе. Как так-то?

— Восстановился, — я улыбнулся, решив не обижаться на «крысу». — Но в большой спорт не вернусь.

— Правильно, — кивнул он с пониманием человека, знающего цену победам и травмам. — Здоровье дороже рекордов. Проходи, чего на пороге торчать.

Квартира Князева была обставлена с той нарочитой, слегка безвкусной роскошью, которая отличала советских «выездных». Югославская «стенка» полированного дерева — предел мечтаний инженера. Чешский хрусталь в серванте — для коньяка «Арарат». Гэдээровский гарнитур в спальне. Финский унитаз в туалете — невиданное чудо сантехники. Персидский ковер на полу — чтобы гости разувались. На видном месте — японский катушечник «Акай» и стопка импортных пластинок. На журнальном столике — массивные хрустальные пепельницы и глянцевые заграничные журналы типа «Штерна». Все кричало: «Я живу не так, как вы!»

— Будешь? — Стас махнул рукой в сторону бара, заставленного пестрыми бутылками — «Наполеон», «Джонни Уокер», «Камю». Трофеи с зарубежных полей.

— Погоди. Дело есть, Стас. Серьезное.

— О как! — он насмешливо поднял бровь. — Борец Ким стал деловым человеком? Ну, не томи, выкладывай свою бизнес-идею.

— Ансамбль хочу сделать. Музыкальный.

Стас присвистнул.

— Оба-на, с ковра — на сцену! Оригинально. А я тут при чем? На барабанах постучать?

— Аппаратура нужна. Фирмовая. Не самопал.

— И ты пришел ко мне? — он рассмеялся искренне. — Думаешь, я в ЦУМе гитарами торгую?

Но глаза уже смотрели внимательно, оценивающе. Он все понял. Просто ломался, как целка на комсомольском собрании. Старый трюк.

— Я подумал, ты можешь знать… людей, — я выдержал паузу. — Которые помогут… ну, скажем так, заработать средства.

Стасик помолчал, буравя меня взглядом. Взвешивал. Подстава? Провокация? Или парень действительно созрел? Потом молча встал, подошел к двери, повернул ключ в замке. Вернулся. Сел напротив.

— Не ожидал, Кореец. Честно. Тихоня был, правильный весь… Комсомолец, спортсмен… И на тебе.

— Обстоятельства изменились, — пожал я плечами. — Жить как-то надо. А на пенсию инвалидную особо не разгуляешься.

— Это точно, — хмыкнул он. — Ладно. Слушай сюда. Варианты есть. Но учти: если влетишь — я тебя не знаю, ты меня первый раз видишь. Моя хата с краю. Усек?

— Усек.

Он кивнул. Открыл бар, достал пузатую бутылку «Арарата» пять звездочек, два тяжелых хрустальных бокала. Плеснул щедро.

— Ну, за твой новый старт, — сказал он без тени иронии. — Чтоб фартило.

Выпили. Коньяк обжег нутро приятным теплом.

— Тряпки? — спросил Стас, закуривая «Мальборо». — Джинса, кримплен, мохер? Могу подогнать партию. Скинешь в два конца.

— Мелочь, — покачал я головой. — Не мой масштаб. Да и толкать шмотки… не умею и не хочу.

— Ишь ты! Масштаб ему подавай! — Стас искренне удивился. — Ты думаешь, тут на каждом углу миллионы валяются?

— Деньги нужны на дело. Серьезные. Тысяч десять, как минимум.

Стас потер подбородок, задумался. Видно было, что мой отказ от «тряпок» произвел на него впечатление.

— Если бы я тебя Кореец давно не знал и разговора бы не было. Ладно. Есть одна тема… Если не ссышь. Черная икра. Фирмачи берут — аж пищат.

— Икра? — удивился я. — В «Елисеевском» ее полно.

— Ха! В «Елисеевском»! — Стас фыркнул. — То, что там лежит, — это для советских трудящихся. А я говорю про элитную. Зернистую. Белужью. Высший сорт. Экспортный вариант. Крупная, серая, икринка к икринке. Жемчужная. Её производство не больше десяти процентов от всей икры осетровых. Такую даже в «Березке» редко встретишь, всю за бугор гонят. Вот за неё буржуи валюту не жмут.

Он подошел к холодильнику «ЗиЛ», открыл. Достал стеклянную баночку с синей этикеткой и надписью латиницей «Beluga Caviar».

— Вот такая. Сто двенадцать грамм. У немцев — сто марок. Или полтинник вечнозеленых президентов. Считай по черному курсу — это рублей двести пятьдесят. Понятное дело — больше половины посредники себе заберут, но всё равно — берешь у чурок банку по червонцу, отдаешь дойчам по сто… Или прямо у них и закажешь, что тебе нужно подогнать из аппаратуры… Чистая схема, почти без палева с валютой. Улавливаешь выгоду?

Я мысленно просчитал риски. Икра — не валюта, статья помягче. Это даже под спекуляцию трудно подвести. Натуральный обмен — икра–аппаратура. Главная опасность, как я понял, в самой командировке — икорка-то явно браконьерская.

— Браконьерская икорка-то?

— Какая тебе разница? У чучмеков частное от государственного почти не отличается, это тебе не Россия. Там Советская власть, как мираж в пустыне. Зато в этих ебенях цена ниже, чем в той же Астрахани. И риска почти нет… если, конечно, с местными басмачами поладишь. А так, товар с рыбзавода, упакован, фирменная банка, всё честь по чести.

— Куда ехать-то? — спросил я, чувствуя, как внутри начинает разгораться азарт.

— В Красноводск, — сказал Стас. — Туркмения. Там у меня есть выход на… местных. Отгрузят тебе «мазута» (так они икру на своем жаргоне звали) на все деньги. Привезешь сюда. Сдашь моим покупателям. И гуляй Ваня–пряник!

— А откуда купцы? — уточнил я.

— Дойчи. Канал проверенный, как жена генерала, — заверил Стасик.

— Сумма? Стартовый капитал на закупку? — спросил я как можно деловитее.

— Пять кусков, — буркнул Стасик. — Меньше там и говорить не станут. У тебя как с финансами? — оценил выражение моего лица. — По нулям? Я так и думал.

Он выдержал паузу, давая мне прочувствовать всю глубину моего нищебродства.

— Слушай, Стас… — я решился на унизительную просьбу. — Может, одолжишь? До первого гонорара?

— У меня? — Стасик изобразил на лице вселенскую скорбь. — Дружище, ты не поверишь — сам на мели! Все в обороте, все в деле! Копейка рубль бережет, а я — копейку.

Он с явным удовольствием наблюдал, как скисает моя физиономия. Артист, бля.

— Хотя… — он сделал вид, что размышляет. — Есть тут один… деловой. Солидный, с капиталом. Дает в рост. Но условия… драконовские. Срок короткий, процент — аж глаза на лоб лезут. И кидать его — себе дороже. За ним люди очень серьезные. Не дай бог их огорчить.

— Беру, — сказал я, не раздумывая.

— Вот это по-нашему! — Стасик хлопнул меня по плечу с такой силой, что меня повело. — Сразу видно — наш человек! Не спортсмен задрипанный, а конкретный пацан! Детали утрясем. А пока… — он снова наполнил бокалы, — за успех нашего безнадежного дела! Чтоб ты стал богатым и знаменитым, а твои музыканты играли громче «Битлов»!

Мы выпили. Коньяк отдавал горечью полыни. Я отчетливо понимал: я не просто вступаю на скользкую дорожку — я лечу в пропасть на санках. Но на дне этой пропасти, возможно, лежали ключи от моего будущего. И ради них стоило рискнуть.

Я щелкнул ногтем по своему опустевшему бокалу венецианского стекла. Бокал ответил мелодично и тонко.

Я усмехнулся:

— Упаковался ты, Стасик, под завязку. Прямо секретарь ЦК.

Князев заржал, типа, намек понял и плеснул в бокал коньяку.

На следующий день, ровно в семь вечера, как условились, я с телефона–автомата набрал номер Стасика. Он сразу взял трубку.

— В девять, в «Баку». Знаешь, где? — голос Стасика был напряженным.

— Найду, — буркнул я, чувствуя, как холодеет под ложечкой.

— Галстук надень. И ботинки почисти, — добавил он и повесил трубку. Коротко и ясно. Инструктаж перед выходом на ковер к начальству.

Ресторан «Баку» на улице Горького — это была не просто точка общепита. Это был символ. Витрина советской дружбы народов и одновременно — биржа теневой экономики. Здесь обедали академики и ужинали министры. Здесь гуляли грузинские цеховики и азербайджанские «авторитеты». Здесь шелестели купюры и вершились судьбы. Явиться сюда в затрапезном виде — все равно что прийти на партсобрание в трусах.

Пришлось извлечь из шкафа единственный приличный костюм Михаила — темно-синий, югославский, купленный перед какой-то заграничной поездкой. Белоснежная рубашка, галстук — не кричащий, бордовый. Почищенные до блеска туфли. Вроде, тяну на скромного научного сотрудника или начинающего дипломата.

«Баку» встретил меня полумраком, густым запахом плова, шашлыка и дорогих духов, звоном бокалов и приглушенным гулом респектабельной публики. Важный швейцар в ливрее смерил меня взглядом рентгенолога, оценивая «прикид» — соответствует ли уровню заведения.

— Молодой человек, вам заказано?

— Заказано, отец, заказано! — крикнул от гардероба Стасик. Вид у него был такой, будто он не на встречу шел, а на сдачу экзамена по политэкономии.

— Пошли, — буркнул он. — Ждет.

Мы миновали главный зал, где за накрахмаленными скатертями чинно вкушали деликатесы представители советской элиты. Метрдотель, пожилой азербайджанец с лицом мудреца и повадками кардинала, провел нас не к столику, а вглубь, через святая святых — кухню, где шипело, булькало и пахло так, что голова шла кругом. Потом — по узкому коридору к неприметной двери. Классика жанра. Мафиозные боссы всегда сидят в отдельных кабинетах с черным ходом.

Кабинет оказался небольшим, но упакованным по полной программе. Тяжелые бордовые портьеры глушили звуки улицы. Лепнина на потолке. Персидский ковер на полу. В центре — массивный стол, заставленный кавказскими яствами и батареей бутылок. А во главе стола — Он. Борис Нуждин. Он же Брюс. Хозяин московского ипподрома, как шепнул мне накануне Стасик, пояснив, что «хозяин» — это не должность, а статус. Контролирует тотализатор, ворочает большими деньгами. При этом, по словам Стасика, жаден до неприличия.

Высокий, плотный, с мощной бычьей шеей. Лицо — крупное, тяжелое, но не рыхлое. Седина на висках. И глаза. Серые, холодные, неподвижные. Взгляд хищника, который смотрит на тебя и решает — съесть сейчас или поиграть немного.

Рядом с Брюсом — двое статистов. Один — лет сорока, в очках, с блокнотом, похож на бухгалтера или юрисконсульта. Второй — молодой бычок с низким лбом и тяжелой челюстью. Охрана. Без слов, но все понятно.

— Борис Алексеич, вот… привел, — Стасик слегка подтолкнул меня вперед. — Ким Михаил. Спортсмен. Борец. Надежда наша олимпийская… была.

— Видел я его на ковре, — голос у Нуждина был хриплый, прокуренный. Он не встал, руки не протянул. — Неплохо боролся. Пока шею не свернул. Садись, Кореец. Коньячку?

Я сел напротив. Странно, откуда он знает про мою борьбу? Неужто и на спорт тотализатор имеется? Или просто интересуется всем, где пахнет азартом и деньгами?

— Не откажусь, Борис Алексеевич, — я старался, чтобы голос не дрожал.

Нуждин кивнул своему бухгалтеру. Тот бесшумно наполнил мой бокал из графина без этикетки. Аромат ударил в нос — тонкий, цветочный. Явно не «Арарат». Француз.

— Будем знакомы, — сказал Брюс, чуть приподнимая свой бокал. — Хотя… вроде как уже и знакомы. Заочно.

Выпили. Коньяк был великолепным. Но во рту остался тревожный привкус.

— Стасик ввел в курс, — Нуждин положил на тарелку кусок осетрины. — Музыкой решил заняться? Ансамбль? Это что-то новенькое.

— Ищу себя, Борис Алексеич, — уклончиво ответил я. — Ребятам талантливым помочь хочу. А для этого аппаратура нужна.

— И почем нынче талант? — Нуждин усмехнулся, но глаза остались холодными.

— Пять тысяч для старта, — сказал я твердо.

— Продюсер… — протянул он задумчиво. — А со спортом — всё? Совсем?

— Травма не позволяет, — я потер шею. — Врачи запретили нагрузки.

Он кивнул. Пожевал осетрину.

— Десять, — сказал он вдруг.

— Простите? — я не понял.

— Вернешь десять. Через месяц. Ровно.

Я, что-то такое и предполагал, поэтому быстро прокрутил в голове калькуляцию. Икра. Продажа. Сорок пять тысяч… ну, минус доля Стасика, минус накладные… допустим, сорок. Десять отдать Брюсу — тридцать в остатке. На аппаратуру хватит, и еще останется на жизнь и первые шаги группы. Рискованно, но… игра стоила свеч. Особенно когда других свеч нет.

— Идет, — сказал я.

— Не торопись, — Нуждин отпил коньяку. — Деньги — это просто деньги. Мне от тебя еще кое-что нужно будет. Услуга за услугу.

Вот оно. Я знал, что дело не ограничится процентами. Чего ему эти проценты? При его оборотах — копейки.

— Какая услуга, Борис Алексеевич? — спросил я, готовясь к худшему.

— Племянница у меня есть. Анечка. Восемнадцать лет. Голос — ангельский. Поет — душа плачет.

Ну, конечно. Талантливая племянница у криминального авторитета — классика жанра. Сейчас он попросит сделать из нее вторую Пугачеву (вернее первую, Алла в это время еще за еду работала).

— И?

— Поможешь девочке. Ты ж теперь у нас продюсер. Ансамбль у тебя будет. Ну, пристроишь ее как-нибудь. Песенку напишете, на сцену выведешь. Чтоб талант не пропал.

Внутренне я застонал. Пристроить бездарную девицу… Это было хуже, чем везти контрабандную икру.

— Я не против помочь, Борис Алексеич, — осторожно начал я. — Но надо бы послушать сначала. Талант — вещь тонкая…

— Талант там — во! — Брюс стукнул кулаком по столу так, что бокалы звякнули. — Музыкальную школу закончила! Скрипка, фортепиано! Романсы как запоет — все бабы ревут! Так что слушай сюда: поможешь Анечке. Это условие.

— Хорошо, — кивнул я, чувствуя себя идиотом. — Но, Борис Алексеич, тут такое дело… Раскрутка таланта — это ж вложения! Стихи, музыка, аранжировка… На студии записать… Может, процентик по займу скинем? В счет будущих инвестиций в Анечку?

Брюс посмотрел на меня с новым интересом. Даже усмехнулся.

— А ты, Кореец, шустрый! Коммерческая жилка прорезалась? Хвалю! Может, и правда из тебя толк выйдет. Но… — он назидательно поднял палец. — Это два разных вопроса. Процент приучает к дисциплине и порядку. Маленький процент плохо приучает, большой — хорошо. Вот когда будешь готов отдать, тогда и покумекаем на эту тему.

— Договорились, — я постарался изобразить радость. — Когда с Анечкой можно познакомиться?

— После Красноводска, — отрезал Нуждин. — Как денежки вернешь.

Он все знал. Стасик слил ему весь расклад про икру. Плохо. Значит, я на крючке не только по деньгам.

— Лева! Отслюнявь товарищу, — кивнул Брюс бухгалтеру.

Тот достал из портфеля пухлую пачку сотенных в банковской упаковке. Отдал мне.

— Пересчитай, — приказал Нуждин.

Пятьдесят бумажек с Лениным. Солидно. В 69-м на эти деньги можно было «Москвич 408» купить. Если повезет.

— Верно, — сказал я, убирая деньги во внутренний карман пиджака.

— Расписочку набросай, — Нуждин пододвинул блокнот и ручку «Паркер».

Я написал: «Я, Ким Михаил… обязуюсь вернуть Нуждину Б. А. десять тысяч рублей… срок… подпись».

— Вот и ладушки, — Брюс удовлетворенно кивнул, пряча мою расписку. — Ну, давай за сделку! Чтоб все у тебя срослось! И у Анечки моей — тоже!

Мы выпили еще. Коньяк уже не казался таким вкусным. Во рту был привкус металла. Я только что продал душу дьяволу. Или, по крайней мере, взял у него в долг под залог будущего.

— Свободен, Кореец, — сказал Нуждин, давая понять, что аудиенция окончена. — Возникнут терки — Стасик знает, как связаться.

Я поднялся.

— Благодарю, Борис Алексеевич.

— Рано благодаришь, — отрезал он.

Мы со Стасиком вышли из кабинета, снова через кухню, и только на улице я смог нормально вздохнуть. Ночной воздух после дождя был свежим и чистым.

— Ну вот, видишь, — Стасик закурил, выпуская дым. — Все путем. Брюс сегодня в духе. Могло быть хуже.

— А что бывает, когда он не в духе? — спросил я без особого интереса.

— Тогда… лучше не знать, — серьезно ответил Стасик. — Но ты не парься. Дело верняк. Привезешь икру — отобьешь бабки с тройным наваром.

Я молчал. Пачка денег приятно оттягивала карман. Но чувство тревоги не проходило. Красноводск, икра, басмачи, Нуждин, Анечка… Слишком много неизвестных в этом уравнении.

— Кстати, — Стасик понизил голос. — Анечка эта… она Брюсу не племянница ни разу.

— А кто? — спросил я устало.

— Любовница, — усмехнулся Стасик. — Малолетка почти, а крутит им, как хочет. Он ей и шмотки, и цацки, и загранку… А теперь вот — звездой сделать решил.

— А поет-то она как? На самом деле? — спросил я без всякой надежды.

— Громко, — хохотнул Стасик. — Как сирена, если сирену за хвост дернуть. Шучу! Я в этом не разбираюсь. Поёт, да и поёт — главное, что Брюсу нравится. Но ты не дрейфь. Никто от тебя чуда не ждет. Сунешь ее пару раз на сцену в каком-нибудь клубе самодеятельности, запишешь на магнитофон пару песен — и папик будет счастлив. Отмажешься. На самом деле, может это и к лучшему — если Брюс тебе поддержку кинет, всё сразу упростится в жизни.

От сердца отлегло. Мелкая интрижка, а не судьбоносная миссия. Уже легче.

— Раньше сказать не мог? — проворчал я.

— А смысл? — пожал плечами Стасик. — Да может Брюс только из-за этого и согласился тебе денег дать. Бабки-то нужны? Вот то-то же.

Итак, куш был обещан, мосты сожжены, рубикон нелегальной коммерции почти перейден. Оставалось самое простое — смотаться в туркменскую глухомань и привезти оттуда полцентнера буржуйского деликатеса. Плевое дело.

Стасик оперативно связался со своими контрагентами в Туркмении. Сигнал прошел: 450 банок отборной белужьей икры, фасовка экспортная, по сто двенадцать грамм чистого продукта в каждой, будут ждать московского гостя в Красноводске. Стеклянная тара, синяя крышечка, латинские буквы — все как положено для услады взора и желудка загнивающего капиталиста. Я прикинул вес брутто: сто шестьдесят грамм на банку, итого — семьдесят два килограмма живого жемчуга. Нехилый груз получается — как два чемодана кирпичей.

«Почему четыреста пятьдесят банок, а не пятьсот?» — спросит дотошный читатель, привыкший к круглому счету. Отвечу: потому что даже в рамках такой высокорентабельной операции никто не отменял накладные расходы. Командировочные и суточные мне, подпольному коммерсанту, не полагались. А дорога дальняя, питание трехразовое (хотя бы чай с сахаром), ну и всякие «непредвиденные обстоятельства», которые в нашей стране самые что ни на есть предвиденные — от вымогательства транспортной милиции до банальной необходимости дать на лапу проводнику. Поэтому пятисотку пришлось отложить на всю эту прозу жизни.

Как-то сразу мне стало ясно, что в одиночку эту операцию я не потяну.

Туда с нехилыми бабками, оттуда с икрой — ограбят, убьют, закопают где-нибудь в Кара-Кумах или утопят в Каспийском море, и никто никогда не узнает, где сгинул продюсер из будущего. Даже если в газетах напечатают «пропал без вести», кто будет искать? Сдох Трофим, да и хер с ним.

И я принял решение — пошел на почту и отправил телеграмму в Уссурийск. Длинную, как очередь из Калашникова: «КОЛЯ СРОЧНО НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ ТЧК ЕСТЬ ДЕЛО ТЧК ДЕНЬГИ БУДУТ ТЧК МИХАИЛ»

Через день получил ответ, такой же лаконичный: «ВЫЛЕТАЮ РЕЙС 4269 ДОМОДЕДОВО ТЧК ВСТРЕЧАЙ ТЧК КОЛЯ»

Наши с Колькой дороги разошлись, когда меня призвали в армию. На его долю выпала другая судьба — корейцев в армию не брали, у них и паспортов советских не было. Но мы изредка переписывались. Из коротких Колькиных писем, полных недомолвок и иносказаний, я понял, что друг мой пошел по скользкой дорожке. Занимался браконьерством в приграничных районах и контрабандой в Китай — меха, золото, женьшень. Целая система, отлаженная десятилетиями.

Однако в свете нынешнего обострения отношений между КНР и СССР и жесткого перекрытия границы, свой преступный промысел он потерял. Сидел на мели в Уссурийске, прожигая последние накопления и явно нуждаясь в деньгах, чем я и решил воспользоваться. Кто еще, как не Колька Ли, знает все тонкости теневых сделок с восточным колоритом? Кто еще сможет прикрыть спину, когда вокруг одни чужие?