Конец света в восемь часов [ранняя редакция]

Начало конца

Доктор Грей, ассистент Опытной станции университета в Лос-Анджелесе, первый помощник профессора Фаррагуса, в среду утром опаздывал на работу. Ускоряя шаги, он двигался по направлению к университету, скрытому за высокими кронами старых деревьев. Когда он вышел на Криктри, то на углу увидел толпу людей, собравшихся у ограждения. Некоторые стояли спокойно, другие же грозили кулаками в сторону темных окон университета. Ассистент удивился.

«Демонстрация? Здесь?» — думал он, прибавляя ходу.

Он подумал, что все складывается прекрасно, в надежде, что профессор, который обычно часами пилил его за опоздания, сегодня, пожалуй, не обратит на это внимания, поскольку происходит нечто совершенно необычное.

С большим трудом он протолкался к высоким воротам с острыми позолоченными прутьями. За ними стоял лаборант Стивенс и еще четыре человека, среди которых, ассистент даже моргнул от удивления, был офицер полиции в форме.

Привратник сказал:

— Добрый день, господин доктор. Сейчас откроем, только не очень широко, чтобы не вошел никто лишний.

Открыли тяжелую решетчатую створку ворот, и под неприязненные крики толпы ассистент проскользнул внутрь. Люди, стоявшие у ворот, вели себя в общем тихо, лишь хмуро смотрели на него, а сзади долетали грозные проклятия, даже камень просвистел мимо, но, к счастью, за ним не последовали другие.

— Что это? Безработные? Чего они хотят? — начал доктор Грей, обращаясь к офицеру.

— Вы, наверное, доктор Грей? — спросил офицер. — Это хорошо, что вы пришли.

— Господин инспектор, что тут происходит? Чего хотят эти люди? Что-то случилось? — спрашивал перепуганный доктор.

Инспектор, казалось, немного смутился.

— Да нет… Понимаете, это все из-за проклятой статьи.

— Какой статьи?

— Вы не видели сегодняшнюю утреннюю газету?

— Нет.

Офицер достал из кармана помятый экземпляр «Ивнинг стар». Доктор Грей взглянул на первую страницу. Там было написано огромными буквами:

И пониже, чуть меньшим шрифтом:

А потом:

Вся эта великолепная история была обильно снабжена множеством цифр и неизвестно откуда добытыми снимками участников собрания, которое было описано устрашающим образом. Следует признать, что Раутон знал свое дело. Он создал полнокровную, художественную эпопею. Профессор Фаррагус и его оппонент (репортер сумел разузнать его фамилию) были представлены как противоборствующие фанатики, которые для доказательства правильности своих взглядов способны уничтожить весь мир. Слова, которые произнес Фаррагус, выбегая с конференции, показались способному журналисту недостаточно насыщенными трагизмом и не слишком выразительными. Поэтому он с чистой совестью написал:

«…Профессор Фаррагус бросился к двери, выкрикивая на ходу: „Скоро свет убедится, что мой препарат — это самый страшный РАЗРУШИТЕЛЬ, какой знала история!!!“»

Конечно, текст не был совершенным, но у Раутона имелись смягчающие обстоятельства. Он каким-то чудом молниеносно обеспечил междугородний ночной разговор со своей редакцией, остановил печать уже набранного номера и до двенадцати ночи непосредственно со стенограммы надиктовал всю статью. Нужно сказать, что тираж газеты резко пошел в гору. В восемь утра типография печатала пятый миллион.

— Ах, генетон, — ужаснулся Грей.

— Это может быть правдой? Я разговаривал с профессором, но он утверждает, что таких слов не говорил. Вы были на том собрании?

— Что? А, нет, я не мог… Боже мой, что же будет? Значит, эти люди…

— Послушайте, господин доктор, этот препарат действительно чего-то стоит? — спросил инспектор, конфиденциально взяв его за руку.

— Что? Как это?

— Ну, он действительно взорвется, если поместить его в огонь? Вы это видели?

— Да хранит нас Господь Бог от этого! Не видел, потому что после этого я не увидел бы вообще ничего и никогда. Что он там понаписал, этот репортер? Этот препарат вызывает возгорание материи — понимаете вы это или нет? Возгорание материи, как искра в бочке с порохом, создает все больший и больший пожар, пока все не взлетит на воздух. Достаточно одного грамма этого порошка, коробки спичек и огрызка свечи, чтобы покончить с миром.

Грея трясло от волнения.

— Где Фаррагус? Где профессор? — Он вдруг обратился к офицеру: — Боже мой, он не мог говорить это всерьез.

— Профессор? Его хотели линчевать, когда он пришел утром в университет. Все из-за этого проклятого репортера, который обо всем раструбил.

— Я сам работал над этим вместе с профессором, — бормотал Грей, — это ведь страшно…

Толпа напирала на решетку. Кто-то возбужденно кричал:

— Эй, расступитесь!

В узком проходе показались три подозрительно выглядевших типа, которые несли большой телеграфный столб.

Инспектор бросился к воротам, хватаясь за рукоять пистолета.

— Не смейте бить по воротам! — рявкнул он. — Слышите? Гопкинс, — сказал он полицейскому, который пялился на толпу, опираясь на карабин, — беги к телефону, скажи, чтобы нам прислали пару констеблей, а может, и целый взвод!

Грей, так и не пришедший в себя, направился к зданию.

В кабинете профессора было тихо. Он постучал в дверь — ответа не последовало. Вошел в кабинет. Профессор сидел с опущенной головой в кресле и постукивал пальцами правой руки по столу. Стопки исписанных листков валялись в беспорядке. Он поднял на вошедшего близорукие опухшие глаза и моргнул.

— А, Грей? Вы не были вчера на совещании, да?

— Господин профессор, — начал Грей, — я не мог… Моя тетка…

— Ах, оставьте. А вы знаете, что Кунор назвал мою работу дешевым балаганом, мои данные — фальшивыми, а благородное собрание высмеяло меня?..

— Все великие изобретатели… — начал Грей.

— Да, знаю, знаю. Помирали от голода в нищете. Ну и что с того?

— Полемика, господин профессор, это глупость…

— Как это глупость? — подпрыгнул профессор. — Если Кунор оскорбляет меня, то это глупость?! Если называет мой препарат безвредным, это глупость?!

Профессор оперся о стол, побледнел и вдруг схватился за сердце.

Грей испугался.

— Где же нитроглицерин, Боже! — Он подал старцу стеклянную пробирку, побежал за водой и вернулся со склянкой.

Фаррагус беспомощно сидел в кресле, на желтых щеках у него выступили коричневые пятна.

— Сердце… сердце… — тихо шепнул он.

Махнул рукой, когда Грей хотел подать ему воду. Он пришел в себя, подошел к окну и посмотрел вдаль, где за завесой листьев раздавались глухие крики.

— Что за хамство! — проворчал он. — С ума можно сойти. Меня утром чуть не забили, когда я пришел. Я хотел сделать из генетона символ и гарантию мира, а какой-то Кунор, который дал науке, с вашего позволения, сами знаете, что он дал, осмеливается, лишь потому, что его жена — дочь ректора, говорить мне, мне! — Он ударил кулаком в грудь.

В эту минуту раздалось деликатное постукивание, и в кабинет проскользнул человек среднего возраста, глаза которого молниеносно обшарили все вокруг. Из заднего кармана потрепанных серых брюк он достал стенографический блокнот внушительного вида и, вооруженный им и авторучкой, приблизился к профессору, словно балерина, выполняющая свои pas de ballet[1].

Профессор заметил незваного гостя, лишь когда поднял на него глаза.

— Кто вы? Чего вы хотите?

— Раутон из «Ивнинг стар», — сказал пришелец, поклонившись еще раз. — Репортер по вопросам чрезвычайной важности, — добавил он, стараясь деликатно улыбаться. — Господин профессор, я позволил себе разместить вчера небольшую заметку…

— А, так это вы заварили эту чудовищную кашу, — взорвался Фаррагус, подскакивая в кресле. — И вы еще смеете ко мне обращаться?

— Выслушайте меня. Дело вот в чем: вы изволили сказать, что этот препарат… генетон… если его поместить в огонь или как-то иначе нагреть до температуры в восемьдесят градусов, вызовет, скажем, взрыв мира. Я позволил себе в связи с этим взять интервью у профессора Кунора… сегодня утром, у него дома… Я спросил его, что может произойти, если препарат господина профессора Фаррагуса окажется в огне.

— Ага? И что он сказал? — спросил Фаррагус, даже перегибаясь через стол, чтобы лучше слышать.

— Господин профессор Кунор, — репортер чуть ли не пропел ответ, впившись глазами в свой блокнот, словно это был молитвенник, — сказал мне, что результат будет таким же, как если бы в огонь бросили щепотку табака… В связи с этим я хотел бы спросить, как к этому относится уважаемый господин профессор.

Фаррагус весь посинел.

— Щепотку табака, щепотку табака… — Он нервно сжал руку в кулак. — Вы хотите знать мое отношение? — спросил он. Голос его хрипло дрожал. — Скажите своим читателям… да, скажите этим тупицам, этим медным лбам, этим хамам, что сегодня в восемь часов вечера, с последним ударом часов, я брошу мой препарат в огонь… и пусть тогда Господь сжалится над профессором Кунором… над всеми людьми… и над этими надутыми спесивцами, которые меня высмеяли… выставили… выгнали… да!

Секунду стояла мертвая тишина, затем профессор чудовищно скривился, схватил ключ и выбежал из кабинета. Проскрежетал замок замыкаемых снаружи дверей. Грей минуту стоял, словно мужское pendant[2] жены Лота, затем оглянулся.

— Го… го… господин профессор! — вдруг завопил он.

Репортер еще писал. Затем аккуратно закрыл авторучку, положил блокнот в карман, словно это было нечто драгоценное, и, даже не пробуя выбить дверь, ловко вскочил на парапет. От земли его отделяло четыре метра. Он свесил ноги вниз и, триумфально улыбаясь Грею, вскричал:

— Экстренный выпуск!

После чего исчез.

Грей заметался по комнате, издавая пискливые крики, потом схватил стул и попытался выбить им дверь. Это ему, конечно, не удалось, но шум привлек внимание инспектора. Поскольку профессор оставил ключ в замке, полицейский открыл замок и вошел, но тут же отскочил, потому что Грей замахивался на него кочергой.

— Что тут происходит? Что вы делаете? — строго спросил страж порядка, глядя на растрепанные волосы и бледное потное лицо ассистента, мечущегося среди разбросанных бумаг, заляпанных чернилами из перевернутой чернильницы.

— Этот репортер… профессор… Фаррагус… генетон, — бормотал Грей.

— Ну успокойтесь же. Где профессор?

— Боже мой, что же будет?

— Да говорите же наконец!

Грей упал в кресло.

— Репортер пришел от Кунора, рассердил профессора, потому что Кунор сказал, что генетон никогда не взорвется, что от него никакого толку… Профессор сказал, что в восемь часов вечера бросит генетон в огонь!

Инспектор протяжно свистнул и торопливо огляделся по сторонам:

— Где профессор?

— Убежал куда-то — может, домой.

— Где этот порошок?

— Он был в стеклянной пробирке.

— И где эта трубка?

— Была здесь, в ящике письменного стола.

Инспектор бросился к столу. Ящик был пуст.

Теперь закричал инспектор:

— Боже мой! Где этот репортер?

— Выскочил в окно.

Инспектор захлебнулся воздухом.

— Ну, — сказал он, — теперь точно будет конец света.

Он выбежал в коридор. Слышно было, как он набирает телефонный номер и кричит в трубку, поднимая на ноги весь свой комиссариат:

— Арестуйте его, если увидите! Что? Что? Хорошо!

Он уже собирался повесить трубку, когда вдруг кое-что вспомнил.

— Алло, Брэдли? Слушай, если к вам в руки попадет Раутон, этот репортер из «Ивнинг стар», дайте ему пару раз дубинкой и посадите в камеру, чтобы остыл… Он так же опасен, как и профессор.

Грей сидел на лестнице, вертя в руках ключ.

— А вы чего тут сидите? — спросил инспектор, который словно ракета мчался вверх.

Ассистент бросил на него безучастный взор.

— Я собирался идти пообедать, но стоит ли?

— Почему?

— Ну, после восьми есть больше не понадобится.

— Черт бы вас всех побрал! — рыкнул инспектор и поспешил дальше.