Конан – гладиатор

Глава восьмая ТЯЖЕЛО В УЧЕНЬЕ…

Дни, последовавшие за достопамятным дебютом на арене Империум-Цирка, были посвящены изучению Луксура и совершенствованию цирковых номеров. Благо Тиран Коммодорус уже объявил о новом представлении. Глашатаи громогласно поведали о нем народу с храмовых портиков, и на особых стенах, предназначенных для оповещения народа, появились соответствующие надписи, сделанные красной глиной. Представление должно было состояться совсем скоро, всего через несколько дней. Так, чтобы удачно заполнить пустоту, вклинившись перед традиционно пышным празднованием дня Баст.

Эта приятная новость вселила в сердца луксурцев радостные предвкушения и ожидания.

Все работы по переделке и улучшению Цирка пошли удвоенным темпом. Даже Конана заразила всеобщая лихорадка, и он с головой ушел в тренировки, стараясь постигнуть правила арены и то оружие, которым здесь бились.

Расколошматив вдребезги несколько манекенов, стоявших на учебном дворе, он перешел к потешным боям с живыми напарниками.

Кое-кто из этих последних принадлежал к особому отряду цирковых рабов. Они были приучены отбиваться деревянным мечом и щитом и уворачиваться от слишком усердных ударов разминающихся гладиаторов.

Киммериец, однако, предпочитал работать не с ними, а с такими же, как он сам, бойцами. Ко всему прочему, это позволяло еще и должным образом оценить их мастерство и умение двигаться. Чаще же всего он сходился с Мадазайей, Мастером Меча. Он проникся большим уважением к хитроумным финтам черного воина и к стремительному, мощному размаху его тупого меча. Каждый день он получал шишки и синяки (причем за ним, естественно, также не пропадало), но сам сознавал, что за такое полезное учение плата была вовсе не велика. Скорее наоборот: знающему человеку эти легкие царапины поведали бы о духовном родстве двоих бойцов, кушита и киммерийца. Обмениваясь ударами, они ни разу не перешли грани, не превратили учебный бой в смертельную схватку.

Вечерами, когда заканчивались утомительные труды, многие гладиаторы, в том числе и Конан, отдыхали и развлекались в пивнушке у одноглазого Намфета, в беззаконных дебрях Внутреннего Причала. При всей своей грязи и нищете заведение Намфета определенно было душевным. Хотя бы потому, что любые чужеземцы — от разношерстной матросни с барж до погонщиков верблюдов из Шема и восточных пустынь — чувствовали себя там как дома. В этой несусветной трущобе гладиатор мог потягивать напитки, сваренные по рецептам его родины, и сплетничать с другими приезжими на своем родном языке.

Опять же, «Прогулочная баржа» располагалась далеко от центральных кварталов, где атлетам не продохнуть было от цирковых болельщиков, узнававших их на каждом шагу. Ну и, конечно, еще то немаловажное обстоятельство, что, как ни бедна и паршива была пивнушка, хозяином ее являлся отставной гладиатор. То есть человек понимающий. И здесь было принято, что всяческие задиры из числа приезжих крестьян или работяг-грузчиков, либо открыто бросали вызов человеку, пришедшемуся не по ноздре, либо вовсе его не тревожили. Подло, без предупреждения, обычно не нападали.

В отличие от большинства бойцов, многие цирковые артисты искали знакомства с заметными людьми города. Ладдхью, Бардольф и Рогант хвастались, будто их чуть не каждый вечер зазывают к себе на трапезу богатые коринфийцы и государственные чиновники. Конан про себя подозревал, что и Сатильде, верно, по душе пришлось бы подобное приглашение. Как бы то ни было, на сегодняшний день девушка предпочитала общество гладиаторов, тесно, с руганью набивавшихся в колесницы, позаимствованные из утвари Империум-Цирка. Бывало и так, что тигрица Квамба оставалась караулить гнездышко влюбленных, между тем как Конан с Сатильдой уносились на колеснице и до утра куролесили за городскими стенами.

Однажды за выпивкой у Намфета Конан обратился к Игнобольду, немолодому и опытному гладиатору, и спросил его, не знает ли он, какого рода зрелища ожидались по ходу нового представления:

— Опять дикие звери? Или поединки? Навряд ли они отыщут еще таких легковерных чужестранцев, как мы, и сумеют обманом заманить их, ни о чем не подозревающих, на арену...

Игнобольд был смуглым, чернобровым офирцем. Когда-то он прибыл в Луксур как охранник одного из бесчисленных караванов и обнаружил, что этот город с его кровавым Империум-Цирком — именно то, что ему нужно было для счастья.

— Я слышал, недавно взяли в плен целую шайку разбойников из Хаурана, — сообщил он Конану, прихлебывая аррак. — Говорят, это воины из какого-то отряда изменников. Чего доброго, придется позвенеть с ними мечами на арене. А не то посадят их в яму вместо крокодилов!

— М-да, — киммериец повернулся к Сатильде, сидевшей с ним рядом.— Хауранцы — отменные воины, — сказал он ей без утайки. — Достойные, верно, будут противники...

К его уху нагнулся еще один из седеющих, покрытых шрамами героев, известный городским болельщикам, как Хальбард Великий.

— Меня, — сказал он, — в этот раз выставят против Саула Крепкорукого, один на один, и ставки уже взлетают до небес!

Будущий соперник гладиатора принадлежал к числу молодых, и в «Прогулочной барже» его не было. Однако Хальбард говорил хриплым доверительным шепотом, так чтобы слышало только несколько друзей, сидевших с ним за столом.

— Не могу сказать, чтобы я хоть капельку боялся этого поединка,— продолжал бывалый боец. — Если хотите знать мое мнение, Крепкорукий — всего лишь дутый выскочка, нахальный молокосос...— Он пожал крутыми плечами, мозолистые пальцы задумчиво теребили мочку по-борцовски расплющенного уха. — Но что бы вы думали? Тут на днях подползает ко мне этот хорек Заггар, так называемый собиратель талантов, И давай уговаривать меня проиграть бой! Получи, говорит, какую-нибудь легкую рану и вались на песочек. Обещает, что жизнь мне оставят, да еще и из призовых денег сколько-то потихоньку отсыплют...

Он нахмурился и с мрачным неодобрением покачал головой.

— Стало быть, ты его послал подальше?— спросил Конан, с пристальным вниманием слушавший этот разговор.

— Послал? Ха!.. Я пообещал размозжить ему нос и так дать по феске, что башка в портки упадет! — Хальбард сжал гигантский кулак и шарахнул им по донышку бочки. — Чтобы я взялся так вот продавать свою честь! За какой-то там сиюминутный выигрыш!.. Да провались! Мое имя — это все, что у меня есть, вся моя собственность и состояние. Я сказал ему: лучше ты, Заггар, поставь свои денежки на меня, поскольку я отлуплю Саула Крепкорукого так, что ему небо с овчинку покажется! А вот теперь поползли слухи, будто поединок хотят отменить... Только, если мое слово что-нибудь еще значит, тому никак не бывать!

На испещренной боевыми шрамами физиономии было написано искреннее негодование. Тут подал голос Мадазайя, сидевший рядом на бочонке.

— Ты бы поберегся, старый друг, — проговорил кушит. — Те, кто ставит деньги, часто пытаются повлиять на исход состязания. Ради длинного шекеля они что угодно наболтают и о твоей силе, и о твоей честности. Дай им волю, они станут жонглировать нашими именами, как артист булавами... — И Мадазайя опустил широкую ладонь на плечо ветерана. — Придется тебе в нескольких ближайших поединках из шкуры вон выпрыгнуть, чтобы никто не поверил клевете Заггара.

— Вот уж верно,— согласился Конан, желая утешить расстроенного собрата. — Держи ушки на макушке, и — удачи тебе! Я надеюсь, что, когда такие, как ты, знаменитые и всеми любимые бойцы отходят от дел, город им назначает достойное содержание?..

Киммериец ждал утвердительного ответа на свой вопрос, но все собутыльники молчали. Их молчание показалось варвару весьма красноречивым, и он вознамерился выяснить все до конца.

— Скажите мне, так ли это? — проговорил он вполголоса. — Уж верно, когда герой покидает арену, он остается безбедно доживать дни в Луксуре? Или отправляется домой, увозя с собой богатство и славу?..

Он совсем не хотел, чтобы его расспросы достигли ушей Намфета: тот как раз пытался наполнять кружки и вести какие-то записи, управляясь одной рукой.

— Я поначалу тоже на это рассчитывал,— сказал Мадазайя. — Я собирался откладывать деньги из своего жалованья и призов, чтобы уйти на покой через несколько лет, если Сет будет ко мне хоть чуточку благосклонен... — Он виновато передернул плечами. — Ты пойми, Конан: мы, гладиаторы, не самый разумный народ, когда касается денежных дел. Если бы мы в этом, как следует разбирались, мы служили бы храмовыми менялами, а не... мясниками на человеческой бойне.

— Ты сам подумай, — подхватил Игнобольд. — Надо же выглядеть, как полагается, и быть щедрым с девочками и друзьями. А поди-ка поживи на сколько-нибудь широкую ногу на те гроши, что нам платят за смертельный риск на арене! Я уж не говорю про держателей ставок. Если тебе удастся получить выигрыш даже с самого верного дела, значит, ты воистину ясновидящий!

— По правде говоря, — невесело подытожил Мадазайя,— за последние шесть лет не могу припомнить ни одного выдающегося гладиатора, который сумел бы задержаться в Луксуре. Есть, конечно, некоторые... сумевшие уехать в Коринфию и Хайборийские страны. И сам Коммодорус... он, говорят, в юности тоже на арене сражался. Но все это исключения. Большинство из нас — полные простаки в делах!

— Вот почему у разумного гладиатора всегда есть советник по денежному вопросу! — пропищал с дальнего конца стола оборвыш Джемайн. — Если хочешь, я стал бы вести твои дела, Мадазайя!

Услышав эти слова, Конан в первый момент чуть не пожалел, что предложение было адресовано не ему. Однако в здравом размышлении решил, что нахальный малец, очень возможно, был нисколько не умнее других и, притом жульничал, как Заггар.

Из всех гладиаторов и циркачей, с которыми Конан был знаком, самая крепкая деловая хватка определенно присутствовала у Дата, но молодой сендаец держался сам по себе. Он редко утруждал себя тренировками,— в отличие от Систа и Бафомета, двух уличных хулиганов, приведенных им в цирк. Эта достойная пара появлялась регулярно и упражнялась хладнокровно и энергично. Оба были прирожденными уличными бойцами с трущобных окраин. Парни легко впитывали хитрости и уловки, использовавшиеся на арене.

Дат успел подружиться с евнухом Мемтепом и легко уговорил его взять новеньких, но самого его, похоже, куда более занимали неведомые дела на стороне. Приезжая в таверну вместе с Конаном и его товарищами, он опрокидывал кружечку и скоро удалялся в обществе каких-то весьма темных личностей, чтобы до рассвета скитаться вонючими переулками Внутреннего Причала. Среди здешней шпаны у него уже завелись преданные друзья... и опасные враги, что и показало одно происшествие.

Стояла поздняя ночь; они возвращались домой на трех колесницах, неровным строем, громыхая колесами по мостовым скупо освещенных улиц. Конан, Дат, Сист, Бафомет, Хальбард, Сатильда и еще три или четыре веселые красавицы возвращались с гулянки, кое-как цепляясь за поручни качающихся повозок. Совершенно неожиданно, всего в нескольких кварталах от оставшихся позади ворот, залитую лунным светом улицу перегородил отряд смутно различимых теней. Засада, по-видимому, была тщательно спланирована. Когда лошади испуганно шарахнулись в стороны и колесницы, проехав юзом, со скрежетом остановились, из потемок посыпались головорезы — одетые кое-как, зато каждый с мечом, топором, либо дубинкой.

Дат, самый трезвый из всех, мигом оценил обстановку и взял командование на себя.

— Строимся спина к спине! — распорядился он отрывисто. — О колесницах не беспокойтесь, им нужны мы!

Конан сразу понял, что парень был прав. Если бы в колесницы были запряжены обученные боевые кони, можно было бы попробовать вырваться из смыкавшегося кольца. Но, увы, при них были всего лишь смирные клячи. А из оружия — короткие мечи да небольшие кинжалы. Конан занял место в строю и отпихнул Сатильду себе за спину, готовясь драться не на жизнь, а на смерть... и услышал, как Дат, выудив откуда-то из-под плаща деревянную дудочку, трижды коротко просигналил.

— Всем держать строй! — сказал он спокойно, и от звуков ею голоса полупьяное воинство почему-то начало быстро трезветь. — Не давайте им подобраться вплотную, и все. Никакого героизма, слышали? Ваши цирковые болельщики далеко, любоваться на вас тут некому!

Вообще говоря, ситуация была глупей не придумаешь: какой-то мальчишка, зеленый уличный сорванец, вовсю командовал отрядом опытных воинов гораздо старше себя. Но даже те, кто осознал эту странность, очень скоро про нее позабыли, потому что началась схватка. Со всех сторон полетели камни. Конан почувствовал, как один из булыжников отскочил от лезвия его меча и больно ранил обнаженное плечо. Рука на какой-то миг отнялась, потекла кровь. Он увидел, как Хальбарду попало в лоб сразу два камня. Пожилой гладиатор замотал кудлатой головой, чтобы в ушах перестало звенеть.

В следующий миг нападавшие молча бросились врукопашную, и нашим героям, плохо вооруженным и еще хуже соображавшим, пришлось нелегко. Киммериец сразу познакомил разбойников с острием своего кинжала, метко пырнув в живот самого первого, кто на него налетел. Здорово мешала необходимость оставаться в строю и еще темнота: он боялся нечаянно поранить своих.

Дат дрался лучше всех. Он оказался готов к любым неожиданностям, и два его топора так и мелькали. Мгновенный бросок — чавканье плоти под лезвием или глухой хруст костей — немедленный рывок привязного ремня — прыжок топорика назад, точно в ладонь. Сражение происходило почти в тишине, если не считать лязга сшибавшихся клинков, редких стонов и шума падавших тел. Никто не выкрикивал боевой клич, слышались только приглушенные проклятия да фырканье напуганных лошадей. Время от времени где-то со скрипом открывались оконные ставни, мелькали огоньки светильников любопытные горожане высовывались посмотреть на стычку. Однако никто не призывал стражу, никто не кричал, требуя прекратить безобразие, происходившее в самом центре спящего города.

Помятых, ошарашенных гладиаторов уже начинали теснить, когда в бой вмешалась посторонняя сила. Со стороны городских ворот долетел топот и шарканье ног: к месту драки поспешали новые участники. Они налетели толпой, пыхтя и ругаясь в потемках. И без промедления набросились на оборванцев, учинивших засаду.

Гладиаторам сразу стало легче. Конан и остальные смогли, наконец, оставить строй и заняться преследованием врагов. К их величайшему сожалению, различить две уличные банды оказалось весьма нелегко. Конан заметил только темные повязки на головах у их неожиданных защитников. Прошли какие-то мгновения, и обе шайки растворились в ночи, исчезнув, как стаи крыс в придорожных канавах. На улице снова стало совсем тихо. Только где-то далеко слышались команды и звяканье доспехов патруля стражи, безнадежно опоздавшего к месту сражения.

— Все! — прозвучал твердый голос Дата.— Давайте быстренько по колесницам — и домой, в цирк. Сегодня к нам никто больше не привяжется.

Впрочем, сам он с ними не поехал: ушел пешком догонять своих, столь кстати подоспевших приятелей. Конан с остальными вернулись домой, замазали полученные раны, а утром наврали Мемтепу с три короба, сочинив целую историю о том, как отряд доблестных гладиаторов разогнал на пригородной дороге многочисленную шайку грабителей. Евнух был определенно недоволен, ведь он за них отвечал. Он сурово предостерег цирковых бойцов от всяких там вылазок за город и пригрозил переменить расписание схваток. Конан ничего ему не сказал про пораненное плечо, хотя оно у него и болело. Тем более, рука была левая: и не заметишь, как заживет. Вновь увидев Дата в «Прогулочной барже», киммериец насел на него, требуя разъяснений.

Молодой метатель отвел Конана с Сатильдой в сторонку от остальных гладиаторов и сам оставил свою компанию хулиганья. Усевшись вместе с ними на перевернутую бочку, он обратился к Конану со свойственным ему спокойным цинизмом:

— Здесь, в Луксуре, всякие мелкие жулики, уличные шулеры и те ребята, что выколачивают деньги из должников, завели привычку, сбиваться в общие стаи. У них в обычае делиться новостями и приходить друг другу на помощь, когда допекают городские власти или какие-нибудь чужаки...

Конан осторожно кивнул.

— Я бывал в больших городах вроде Аренджуна, — сказал он.— Там целые воровские гильдии процветают.

— Так вот, в огромном городе вроде Луксура, — продолжал объяснять Дат, — преступники объединяется по кварталам, в которых орудует. Таким образом, получается что-то вроде землячеств. — Он провел рукой по донышку бочки, как бы очерчивая приблизительную карту.— Стигийцы всегда заправляли в сердце города — вот тут, около главных ворот. Переселенцы из Коринфии подмяли территорию возле Восточной стены. — Он ткнул рукой в сторону ворот. — Ну, так вот, Империум-Цирк...— Дат указал пальцем в самую середину крышки, — ...занимает очень выгодное положение. Он в самой богатой части храмового квартала, да еще и на макушке холма. Потому-то за это владение спорят так, что только пух и перья летят.

— А что ты скажешь про эту лужу помоев, в которой мы сейчас барахтаемся? — спросила Сатильда, имея в виду Внутренний Причал. Она следила за объяснениями Дата с пониманием и хитрецой.

Дат обозначил рукой место у самого края бочонка и спокойно поднял на акробатку глаза.

— Внутренний Причал, — сказал он,— только начинает приобретать влияние и значение, как полноправная часть города. Причем с тесными связями внутри стен. Здесь живут большей частью чужестранцы, но не из Коринфии. Здесь селятся представители племен пустыни, кушиты, уроженцы других Черных держав... и мы, шемиты. — Он улыбнулся. — Я здесь, в трущобах, таких друзей завел!

— Угу, — проворчал Конан, начиная соображать. — Значит, то, что случилось с нами минувшей ночью, было войной уличных шаек? И напали на нас коринфийцы, причем только за то, что мы съездили к Намфету выпить по кружечке с тобой и твоими дружками?

Дат передернул плечами:

— Правильно. Однако не все так просто. Уличные забияки, они, знаешь ли, обожают объединяться вокруг какого-нибудь знаменитого гладиатора. Они все время ставят на своего избранника, носят его цвета, ну и так далее. В нашей группе, в которую входит весь цирк Ладдхью, полным-полно иноземцев: ты, Мадазайя, Рогант, Игнобольд и еще всякие разные, включая меня. А коринфийцев — раз, два и обчелся. Поэтому у ребят из Восточного квартала мы отнюдь не ходим в любимчиках.

— Угу, — повторил Конан и задумчиво покачал головой. — Если я правильно тебя понял, они сделают все, чтобы, прирезать нас где-нибудь в темном переулке, не позволив даже дойти до арены?

— Ну... не исключено, что они и лично за мной охотились,— сознался Дат. — Впрочем, какая разница? Я же сказал — опасность миновала.

— Что-то я не очень понимаю, какой во всем этом смысл, — заявила Сатильда. — Город богатый, жизнь бьет ключом, тут тебе и все сто удовольствий, и сильное правительство, что нечасто бывает! Какого демона при такой благодати затевать войну между кварталами?

Дат осушил свою кружку.

— Совершенно верно, — сказал он девушке. — Вот и я все пытаюсь внушить им, что драки лучше оставить для арены. Ну, то есть им, конечно, надо где-то практиковаться. Большинство здешних ребят выросло с мечтой о триумфальных выступлениях в Империум-Цирке. Для них это единственно возможный путь к уважению и богатству...

— В бедных переулках северных городов существует масса других возможностей выбиться в люди, — задумчиво проговорил Конан и кивнул на кучку плохо одетых людей, чего-то ожидавших возле порога. — Скажем, воровство, контрабанда, разбой, грабеж... Разве твоим молодцам не хватает каких-то качеств, чтобы заняться такими делами?

— Ты опять прав, — снова улыбнулся Дат. — Здесь всего этого тоже хватает, а возможностей, пожалуй, даже и побольше. Тут ведь можно и подработать, и подворовать на строительстве храмов, усыпальниц и акведуков. Но, видишь ли, Империум-Цирк — это как бы сердце всех и всего. Все к нему неровно дышат или, по крайней мере, небезразличны. Весь Луксур на нем свихнут! — И Дат рассмеялся, забавляясь собственным красноречием. — Вы уж меня простите, ребята. Я сам чужой, а полюбил городишко, как будто тут родился!

— И друзей у тебя полно,— вставил Конан. — Живо они на помощь к нам подоспели!

Он покосился на шайку хулиганов, державшихся в сторонке, но явно охранявших своего вожака.

— Да, — подтвердил юный сендаец. — Они наготове, в случае, если Восточники снова полезут. Хотя на ближайшее время мы с ними вроде разобрались. — Он обвел взглядом нищенское убранство таверны. — Со временем, может, даже повадимся отдыхать в каком-нибудь местечке получше...

Памятуя о ночной засаде и содержательных пояснениях Дата, Конан и Сатильда с тех пор ходили только вооруженными и не поодиночке.

На них, правда, никто не нападал, но слухи о стычках между шайками долетали то и дело. И, еще: появляясь в других частях города, они все время чувствовали на себе взгляды невидимых наблюдателей. И наблюдатели эти были вовсе не из тех, что желают тайком полюбоваться своими героями.

Они, как принято, заводили знакомства, приобретали поклонников. Из этих последних один был особенно интересен: утонченно-развратный северянин по имени Удольф. Он любил шататься по трущобам и нередко, сопровождаемый парой молодых спутников-телохранителей, забредал в пивнушку к Намфету. Он был там не очень-то к месту уже потому, что являлся знатным коринфийцем. Вел он себя очень шумно, а потому торчал еще больше. Очень скоро он принялся одаривать гладиаторов и выпивкой, и чудесами своего остроумия. Главным предметом его забот оказалась Сатильда. Конан быстро подметил, как взирала его подруга на густую черную бороду и отвисшее брюшко коринфийца, и успокоился, перестав считать Удольфа возможным соперником.

— Ну что, прелесть моя? — обратился к Сатильде этот вельможа.— Готова ли ты выступить завтра перед толпами в Цирке? А ты, могучий Сокрушитель, — повернулся он к Конану, громоздившемуся рядом, — как настроение? Боевое? Я слышал, предсказатели, гадающие по кишкам животных, обещают на завтра новым чемпионам блистательные победы! Справишься, значит, с отрядом перебежчиков-хауранцев?

— Хауранские конники — вояки что надо, — серьезно ответствовал киммериец. — Я надеюсь получить удовольствие от встречи с ними...

И он присосался к своей кружке аррака, больше затем, чтобы спастись от дальнейших расспросов.

— Понятно, — добродушно сказал Удольф.— Как все истинные атлеты, ты предпочитаешь не обсуждать подробности своего завтрашнего выступления. Это беспокоит и причиняет лишние волнения. Только мне все равно сдается, что ты раскидаешь всех, кто к тебе сунется. Еще я надеюсь, у тебя хватит ума принять легкую победу, когда тебе ее подадут на тарелочке... — Протянув руку, он коснулся локтя Конана и любовно пощупал твердые мышцы.— Сядь, посиди со мной. Я хотел бы узнать, что ты думаешь о Коммодорусе, этом жалком подобии правителя? Кое-кто считает, что горожанам давно пора было бы устроить восстание и свергнуть его. А ты как полагаешь?

Конан долго молчал, начиная жалеть, что внял приглашению и сел рядом с Удольфом на бочонок. Он постарался, чтобы его сомнений нельзя было прочесть на лице, и между делом позвал Сатильду к себе на колени. О Коммодорусе он знал немногое. И вдаваться в опасные разговоры, затевая поношение местного владыки, отнюдь не желал. Но мальчишка Джемайн, заделавшийся сущим завсегдатаем «Прогулочной баржи» как будто нарочно для того, чтобы досаждать Конану, был, казалось, попросту потрясен словами Удольфа! Он в немом ужасе таращился на коринфийца, пока тот, наконец, не начал сердиться.

— Закрой рот, малыш, — сказал вельможа раздраженно. — А то все мысли вылетят вон, а на их место заползут мухи. Возьми это, юный мошенник, и ступай себе прочь! — Его рука исчезла в складках тоги, а когда вынырнула обратно, в ней был зажат позвякивающий кошелек. Он бросил его Джемайну и сказал уже мальчику в спину: — Если ты знаешь свое благо, никогда не вмешивайся во взрослые разговоры! — Проводив его взглядом, Удольф покачал головой и вновь повернулся к своим собеседникам.— До чего надоеднливый щенок, как его там? Джемайн, кажется?.. Так вот, когда он меня перебил, я начал говорить, что некоторые в нашем городе считают Коммодоруса обыкновенным шутом, который играет мышцами перед публикой и заявляет на всех углах, будто он-де гладиатор! — И Удольф сопроводил эти слова полновесным глотком аррака. — С другой стороны, у него полным-полно влиятельных сторонников и в войске, и вообще повсюду. Кое-кто даже полагает, что со временем он не удовольствуется ролью Тирана, а отважится бросить вызов ревнителям традиций и священству и объявит себя Императором. А ведь глупый народ, это точно, рад будет поддаться его обаянию!

Удольф говорил и говорил, проявляя красноречие особого свойства, которое только и бывает присуще аристократам во хмелю. Время от времени он спрашивал мнения своих собутыльников, но не слишком прислушивался к их осторожным ответам, разговаривая, по существу, сам с собой. Его молодые слуги держали рты на замке, глаза у них были трезвые.

— Так что там насчет поединков во время завтрашнего представления? — настаивал Удольф. — Ставки еще не определены; я даже не думаю, чтобы толком утрясли порядок, кто против кого. Там вообще-то предвиделась схватка между двумя великими чемпионами, но по какой-то причине о ней до сих пор не объявлено...

— Ничего не знаю, честное слово, — вполне искренне сказал киммериец. — Но я бы на твоем месте, ни на кого в этой схватке много не ставил. Ты же сам знаешь, какие хитрости порой пускаются в ход.

Внутри него уже оформлялось некое знание, и он не мог удержаться от намека, хотя бы и такого невнятного.

Наступил завтрашний день, и до самого начала состязаний не было сделано никакого объявления о порядке поединков. Все усложнил, — а может быть, наоборот, упростил? — несчастный случай, происшедший (во всяком случае, обнаруженный) рано поутру. Дело в том, что возле ворот циркового комплекса было найдено бездыханное тело Хальбарда Великого. Без сомнения, гладиатора зарезали воры...