Конан-Киммериец и Соломон Кейн

«Феникс на мече» – Роберт Ирвин Говард

(Переводчик: Левченко В. Ю.)

I

«Знай, о принц, что меж временем, когда океаны поглотили Атлантиду и сверкающие города, и годами возвышения Сынов Ариаса, была потрясающая эпоха, которая не пригрезится и в мечтах, когда сияющие королевства раскинулись по всему миру, словно голубые мантии под звёздами – Немедия, Офир, Бритуния, Гиперборея, Замора с её темноволосыми женщинами и таинственными башнями, населёнными пауками, Зингара с её рыцарством, Котх, граничащий с пастбищами Шема, Стигия с её охраняемыми тенями гробницами, Гиркания, чьи всадники носили сталь, шелка и золото. Но самым гордым королевством в мире была Аквилония, безраздельно правившая на дремлющем западе. Сюда, дабы попирать украшенные драгоценностями троны Земли своими обутыми в сандалии ногами, пришёл черновласый Конан-киммериец с угрюмым взором и мечом в руке – вор, грабитель, убийца, подверженный безграничной меланхолии и безудержному веселью.» – Немедийские хроники

Призрачная темнота и тишина, обычно царящие в предрассветное время, нависли над затенёнными шпилями и сверкающими башнями. В тёмном переулке, одном из сущего лабиринта таинственных извилистых проходов, из двери, украдкой приоткрытой смуглой рукой, торопливо выскользнули четыре фигуры в масках. Не произнеся ни слова, но, плотно закутавшись в плащи, они поспешно и бесшумно сокрылись во мраке, словно призраки мертвецов. Позади за их спинами в полуоткрытой двери показалось сардоническое лицо; пара злобных глаз злобно сверкнула во тьме.

«Бредите в ночи, порождения тьмы!» – Насмешливо произнёс чей-то голос. – «О, глупцы, судьба рыщет по пятам, как кровожадный пёс-ищейка, а вы этого не знаете!». Заявивший закрыл дверь и запер её на засов, затем повернулся и пошёл по коридору со свечой в руке. Это был мрачный гигант, смуглая кожа которого выдавала его стигийскую кровь. Он вошёл во внутренние покои, где высокий худощавый мужчина в поношенном бархате, развалившись на шелковом ложе, словно большой ленивый кот, потягивал вино из огромного золотого кубка.

– Что ж, Аскаланте, – поизнёс стигиец, ставя свечу на стол, – твои простофили выползли на улицы, словно крысы из своих нор. Ты орудуешь странными инструментами.

– Инструментами? – Переспросил Аскаланте. – Это они воспринимают меня таковым. Вот уже несколько месяцев, с тех пор как Мятежная Четвёрка вызвала меня из южной пустыни, я проживая в самом сердце своих врагов, днём прячусь в этом неприметном доме, а ночью крадусь по тёмным переулкам и ещё более тёмным коридорам. И я добился того, чего не смогли добиться те мятежные дворяне. Действуя через них и через других агентов, многие из которых никогда не видели меня в лицо, я посеял в империи мятеж и беспорядки. Короче говоря, работая в тени, я подготовил почву для свержения короля, восседающего на троне под солнцем. Клянусь Митрой, я был государственным деятелем до того, как стал преступником.

– А те простаки, мнящие себя твоими хозяевами?

– Пусть думают, что я служу им, пока наша нынешняя задача не будет выполнена. Кто они такие, чтобы соперничать в хитроумии с Аскаланте? Волмана, низкорослый граф из Карабана; гигант Громел, командир Чёрного Легиона; Дион, толстый барон из Атталусса; спятивший менестрель Ринальдо. Я – сила, сковавшая воедино сталь в каждом из них! И, клянусь глиной в нутре каждого из них, когда придёт время, я повергну их. Но это в будущем; сегодня ночью король умрёт.

– Несколько дней назад я видел, как имперские эскадроны выезжали из города, – заметил стигиец. – Они направились к границе, атакованной язычниками-пиктами – благодаря крепкому пойлу, тайно провозимому мной через границу, чтобы взбудоражить умы дикарей. Огромное богатство Диона сделало это возможным. А Волмана позволил избавиться от остальных имперских войск, остававшихся в городе. Через его княжеских родственников в Немедии было легко убедить короля Нуму о приглашении графа Троцеро из Пуатена, сенешаля Аквилонии; и, конечно, дабы оказать ему почести, сопровождать вельможу направят императорский эскорт, а также его собственные войска и Просперо, правую руку короля Конана. Таким образом, в городе остаётся только личная охрана короля, не считая Чёрного легиона. С помощью Громеля я подкупил расточительного офицера этой охраны, чтобы он в полночь отвёл своих людей от королевских дверей.

Затем с шестнадцатью моими отчаянными разбойниками по потайному туннелю мы проникнем во дворец. После того, как дело будет сделано, даже если народ не проявит радости приветствуя нас, чтобы удержать город и корону Чёрного легиона Громеля будет достаточно.

– А Дион надеется, что корона достанется ему?

– Да. Толстый дуралей убеждён в этом из-за того, что в нём течёт королевская кровь. Конан совершил грубую ошибку, оставляя в живых людей, всё ещё могущих похвастаться своим происхождением и родством с прежней династией, у которой варвар вырвал корону Аквилонии.

– Волман хочет вновь обрести королевскую благосклонность, какой он обладал при старом режиме, чтобы вернуть своим обнищавшим поместьям былое величие. Громел ненавидит Паллантидиса, командующего Чёрными Драконами, и жаждет командовать всей армией со всем упрямством боссонца. Ринальдо единственный из нас, не имеющий личных амбиций. Он видит в Конане жестокого варвара с окровавленными руками, пришедшего с севера, чтобы разграбить и растоптать цивилизованную страну. Менестрель идеализирует короля, которого Конан убил, чтобы заполучить корону, памятуя лишь о том, что прежний монарх иногда покровительствовал искусству, и забывая о пороках его правления, и он заставляет людей позабыть об этом. Они уже открыто поют «Плач по королю», в котором Ринальдо восхваляет святость злодея и называет Конана «жестокосердным немытым дикарём из чёрной бездны». Конан смеётся, но народ огрызается.

– Почему он ненавидит Конана?

– Поэты всегда ненавидят власть имущих. Для них совершенство всегда за последним поворотом или за следующим. Они убегают от настоящего в мечтах о прошлом и будущем. Ринальдо – пылающий факел идеализма, стремящийся, как он думает, свергнуть тирана и освободить народ. Что касается меня, то несколько месяцев назад я начисто утратил все амбиции и мысленно надеялся только на то, чтобы всю оставшуюся жизнь совершать успешные налёты и грабежи караванов; теперь во мне просыпаются старые мечты. Конан умрёт, Дион взойдёт на трон. И тогда он тоже умрёт. Один за другим все, кто выступит против меня, умрут – от огня, или стали, или от тех смертоносных вин, которые ты так хорошо умеешь варить. Аскаланте, король Аквилонии! Как тебе это нравится?

Стигиец пожал широкими плечами и признал с нескрываемой горечью:

– Было время, когда у меня тоже были свои амбиции, по сравнению с которыми твои кажутся безвкусными и детскими. До чего же я докатился! Мои старые приятели и соперники вытаращили бы глаза, если бы увидели, что Тот Амон, владыка Кольца, служит рабом у чужеземца, к тому же преступника, и помогает мелочным амбициям баронов и королей!

– Ты уповал на магию и лицедейство, – небрежно парировал Аскаланте. – Я доверяю своему разуму и мечу.

– Разум и мечи – всё равно что соломинки против мудрости Тьмы! – прорычал стигиец, и в его тёмных глазах заплясали угрожающие огоньки и тени. – Не утрать я Кольца, наши позиции могли бы поменяться местами.

– Тем не менее, – нетерпеливо оборвал разбойник, – на твоей спине отметины от моего кнута и, вероятно, это продолжится далее.

– Не будь так уверен! – дьявольская ненависть стигийца на мгновение вспыхнула красным в его глазах. – Однажды, каким-то образом, я снова найду Кольцо, и когда это сделаю, клянусь змеиными клыками Сета, ты заплатишь…

Вспыльчивый аквилонец вскочил и сильно наотмашь врезал слуге по губам. Тот отшатнулся, из его губ потекла кровь.

– Ты слишком осмелел, псина! – прорычал разбойник. – Поостерегись, я все ещё твой хозяин, знаю твою жуткую тайну. Поднимись на крыши домов и крикни, что Аскаланте в городе строит козни против короля – если посмеешь.

– Я не осмелюсь, – пробормотал стигиец, утирая кровь с губ.

– Нет, ты не посмеешь, – мрачно усмехнулся Аскаланте. – Ибо, если я погибну из-за твоей хитрости или предательства, жрец-отшельник в южной пустыне узнает об этом и сломает печать на рукописи, которую я оставил у него в руках. И после прочтения в Стигию пронесётся шёпоток, и к полуночи с Юга подует ветер. И где же ты спрячешь свою голову, Тот Амон?

Раб вздрогнул, и его смуглое лицо стало пепельным.

– Хватит! – Аскаланте резко сменил тон. – У меня есть для тебя поручение. Я не доверяю Диону. Я велел ему ехать в его загородное поместье и оставаться там, пока не закончатся сегодняшние дела. Толстяк-дуралей сегодня не смог скрыть своего волнения перед королём. Поезжай за ним, и если ты не нагонишь его по дороге, отправляйся в его поместье и оставайся там, пока мы не пошлём за ним. Не упускай его из виду. Он обезумел от страха и может сбежать – может даже в панике броситься к Конану и раскрыть весь заговор, надеясь таким образом спасти свою шкуру. Вперёд!

Затаив ненависть в глазах, раб поклонился и отправился исполнять приказанное. Аскаланте снова занялся своим вином. Над украшенными драгоценными камнями шпилями поднимался рассвет, алый, как кровь.

II

Когда-то воином был я, в литавры били для меня,

а люди пыль златую ссыпали пред копытами коня;

но вот могучим королём стал я,

И люди принялись преследовать меня —

Мгновенно в винном кубке яд,

А сзади в спину мне вонзить кинжалы норовят!

– Дорога Королей

Зала была просторной и богато украшенной, с роскошными гобеленами на стенах, отделанных полированными панелями, толстенными коврами на полу цвета слоновой кости и высоким потолком, украшенным замысловатой резьбой и серебряными завитками. За письменным столом, инкрустированным слоновой костью и золотом, сидел мужчина, чьи широкие плечи и загорелая кожа казались неуместными среди этой роскошной обстановки. Он скорее казался частью солнца, ветров и высокогорья дальнего чужеземелья. Малейшее его движение говорило о стальных мускулах, органично связанных с острым умом и координацией прирождённого воителя. А в жестах человека не было ничего обдуманного или размеренного. Либо он был совершенно спокоен – неподвижен, как бронзовая статуя, – либо двигался, но не с судорожной быстротой перенапряженных нервов, а с кошачьей быстротой, затуманивающей зрение любого, пытавшегося уследить за ним.

Облачение мужчины состояло из дорогой, но обычно не вычурного, кроя материи. На нём не было ни перстней, ни украшений, а его ровно постриженную чёрную гриву перехватывала лишь серебряная лента.

Теперь он отложил золотое перо, которым что-то старательно выводил на вощёном папирусе, опёрся подбородком на кулак и с завистью уставился своими горящими голубыми глазами на мужчину, стоявшего перед ним. В данный момент он занимался своими делами, поскольку перебирал шнурки на своих украшенных золотой чеканкой доспехах и рассеянно насвистывал – ведя себя довольно необычно, учитывая нахождение в присутствии самого короля.

– Просперо, – произнёс человек за столом, – эти вопросы государственного управления утомляют меня так, как никогда не утомляли все сражения, в которых я участвовал.

– Это часть игры, Конан, – пояснил темноглазый пуатенец. – Ты король – и должен играть свою роль.

– Хотел бы я отправиться с тобой в Немедию, – с завистью обронил Конан. – Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я в последний раз брал лошадь под уздцы, но Публиус убеждает, что дела в городе требуют моего присутствия. Будь он проклят!

Когда я свёрг старую династию, – продолжал говорящий с той непринуждённой фамильярностью, которая существовала только между ним и пуатенцем, – это было довольно легко, хотя в то время казалось очень трудным. Сейчас, оглядываясь назад на тот дикий путь, который я преодолел, все те трудные дни интриг, кровавой резни и невзгод кажутся сном.

Я тогда много не задумывался о будущем, Просперо. Когда король Намедидес1 мёртвым слёг у моих ног, и я сорвал корону с его окровавленной головы и самолично водрузил на себя, то достиг наивысшего предела своих мечтаний. Я готовился к тому, чтобы завоевать корону, а не удерживать её. В старые добрые времена всё, чего я хотел, – это острый меч и прямой путь к своим врагам. Теперь прямых путей нет, и мой меч бесполезен.

Когда я свёрг Намедидеса, то был Освободителем, а теперь люди плюют в мою тень. Они установили статую этого борова в храме Митры, ходят, ноют и причитают перед ней, приветствуя её и обожествляя изображения святого монарха, убитого кровожадным варваром. Когда я наёмником вёл армии королевства к победе, Аквилония игнорировала то, что я чужестранец, но теперь не может простить меня.

Теперь в храм Митры, чтобы воскурить благовония в память о Намедидесе, приходят люди, которых его палачи искалечили и ослепили, – те, чьи сыновья умерли в его застенках, чьих жён и дочерей насильно затаскивали в его гарем. Забывчивые дурни!

– Во многом виноват Ринальдо, – пояснил Просперо, затягивая пояс с мечом ещё на одну петлю. – Он распевает песни, сводящие людей с ума. Вздёрнуть его в шутовском наряде на самой высокой башне в городе! Пусть сочиняет рифмы стервятникам.

Конан мотнул своей львиной гривой. – Нет, Просперо, он для меня недосягаем. Великий поэт могущественнее любого короля. Его песни сильнее моего скипетра, ибо, когда он решил спеть для меня, сердце чуть не вырвалось из моей груди. Я умру и меня позабудут, но песни Ринальдо останутся жить вечно.

– Нет, Просперо, – продолжал король, и в его глазах проскользнула тень мрачного сомнения, – здесь кроется что-то иное, некое подводное течение, о котором мы не подозреваем. Я чувствую это, как в юности чуял тигра, затаившегося в высокой траве. Во всём королевстве неспокойно. Я подобен охотнику, сидящему на корточках у своего костерка в лесу и слышащему тихие шаги во тьме и почти различающего блеск горящих глаз. Если бы я только мог ухватиться за что-нибудь осязаемое, – то, что мог бы разрубить своим мечом! Уверяю, это не случайность, что пикты в последнее время так яростно нападали на границы, а боссонцам пришлось обратиться за помощью, чтобы отразить их атаки. Мне самому следовало отправиться туда вместе с войсками.

– Публиус опасался заговора с целью заманить тебя в ловушку и убить на границе, – пояснил Просперо, разглаживая шелковую накидку поверх блестящей кольчуги и любуясь своей высокой гибкой фигурой в серебряном зеркале. – Вот почему он уговаривал тебя остаться в городе. Эти сомнения порождены твоими варварскими инстинктами. Пусть люди огрызаются! Наёмники за нас, и Чёрные Драконы, и каждый негодяй в Пуатене клянётся тебе в верности. Единственная опасность для тебя – покушение, но оно невозможно, ибо люди из императорских войск охраняют тебя днём и ночью. Чем ты там занимаешься?

– Картой, – с гордостью ответил Конан. – На дворцовых картах достоверно изображены страны юга, востока и запада, но на севере они расплывчаты и неточны. Я сам добавляю северные земли. Вот Киммерия, где я родился. И…

– Асгард и Ванахейм, – Просперо взглянул на карту. – Клянусь Митрой, я почти верил, что эти страны лишь легенды!

Конан свирепо ухмыльнулся, невольно коснувшись шрамов на своём смуглом лице. – Ты бы знал, что это не так, если бы провёл свою юность на северных границах Киммерии! Асгард находится к северу, а Ванахейм – к северо-западу от Киммерии, и на границах постоянно идут войны.

– Что за люди эти северяне? – поинтересовался Просперо.

– Высокие, светловолосые и голубоглазые. Их бог – Имир, ледяной исполин, и у каждого клана есть свой король. Они своенравны и свирепы. И способны сражаться целыми днями, пить эль и всю ночь горланить свои дикие песни.

– Тогда, я думаю, ты такой же, как они, – рассмеялся Просперо. – Ты много смеёшься, много пьёшь и горланишь залихватские песни; хотя я никогда не видел другого киммерийца, пьющего что-нибудь, кроме воды, или который хотя бы рассмеялся, либо запел что-то, кроме заунывных песнопений.

– Возможно, это влияние земли, на которой они живут, – объяснил король. – Более мрачной местности никогда не бывало – сплошь холмы, покрытые тёмными лесами, под почти извечно серыми небесами, с тоскливыми ветрами, стонущими в долинах.

– Неудивительно, что люди там становятся угрюмыми, – пожал плечами Просперо, думая о залитых солнцем равнинах и синих ленивых реках Пуатена, самой южной провинции Аквилонии.

– У них нет надежды ни здесь, ни в будущем, – ответил Конан. – Их боги – Кром и его мрачная раса, правящие бессолнечным местом вечного тумана, миром мёртвых. Митра! Образ жизни и верования асиров мне более по нраву.

– Что ж, – ухмыльнулся Просперо, – мрачные холмы Киммерии остались далеко позади. А теперь я ухожу. Я осушу за тебя кубок белого немедийского вина при дворе Нумы.

– Хорошо, – буркнул король, – но целуй танцовщиц Нумы только украдкой, не привлекая внимания и не смешивая это с государственными делами!

Его раскатистый смех последовал за выходящим из залы Просперо.

III

Под сводами пещер старинных пирамид,

свернувшись кольцами, Сет-повелитель спит;

Среди теней гробниц народ его зловещий по-прежнему скользит.

Из скрытых бездн, не ведающих солнца, я Слово оглашу,

Услышь меня, Чешуйчатый, сияющий! Молю я и дрожу!

– Пошли слугу мне ради излияния ненависти моей, прошу!

– Дорога Королей

Солнце садилось, ненадолго окрашивая зелень и дымчато-туманную синеву леса в золотистый цвет. Угасающие лучи светила поблескивали на толстой золотой цепи, которую Дион из Атталусса непрестанно покручивал в своей пухлой руке, сидя в пышущем буйством красок саду распустившихся бутонов и цветущих деревьев. Он поёрзал своим толстым телом на мраморном сиденье и украдкой огляделся, словно в поисках затаившегося врага. Вельможа находился в окружающей роще стройных деревьев, чьи переплетающиеся ветви отбрасывали на него густую тень. Неподалёку серебристо журчал фонтан, а другие невидимые фонтаны в разных уголках огромного сада выводили нескончаемую симфонию.

Дион был один, если не считать огромной смуглой фигуры, которая, развалившись на мраморной скамье, наблюдала за бароном глубокими мрачными глазами. Дион почти не обращал внимания на Тот Амона, смутно осознавая, что это раб, которому Аскаланте очень доверял. Однако, подобно многим богатеям, Дион почти не обращал внимания на людей из низших социальных слоёв общества.

– Тебе не стоит так нервничать, – высказался Тот. – Заговор не может провалиться.

– Аскаланте может ошибаться так же, как и любой другой, – отрезал Дион, обливаясь потом при одной мысли о неудаче.

– Только не он! – свирепо ухмыльнулся стигиец, – иначе я был бы не его рабом, а его хозяином.

– Что это за разговоры? – раздражённо отозвался Дион, лишь наполовину погружаясь в суть сказанного.

Глаза Тот Амона сузились. Несмотря на все его железное самообладание, он был близок к тому, чтобы лопнуть от долго сдерживаемого стыда, ненависти и ярости, готовый рискнуть и пойти на любой отчаянный шаг. Чего он не учёл, так это того факта, что Дион видел в нём не человека с мозгами и сообразительностью, а обычного раба, и как таковое, существо, не заслуживающее внимания.

– Послушай меня, – сказал Тот. – Ты станешь королём. Но ты плохо знаешь Аскаланте. Ты не сможешь доверять ему, как только Конана убьют. Я могу помочь тебе. Если ты защитишь меня, когда придёшь к власти, я помогу тебе.

Выслушай меня, милорд. На юге я был величайшим колдуном. Люди говорили о Тот Амоне так же, как и о Раммоне. Король Стигии Ктесфон оказал мне великую честь, низвергнув магов с высот, чтобы возвысить меня над ними. Они ненавидели меня, но боялись, ибо я управлял существами Извне, приходящими по моему зову и выполнявшими мои приказы. Клянусь Сетом, мой враг не ведал часа, когда он мог проснуться в полночь и почувствовать когтистые пальцы безымянного ужаса на своём горле! Я творил чёрную и ужасную магию с помощью Змеиного кольца Сета, которое нашёл в тёмной гробнице в лиге под землёй, забытое ещё до того, как первый человек выполз из моря слизи.

Но вор украл Кольцо, и моя сила была сломлена. Маги восстали, чтобы убить меня, и я бежал. Переодетый погонщиком верблюдов, я путешествовал с караваном по земле Котх, когда на нас напали разбойники Аскаланте. Всех в караване перебили, кроме меня; я спас свою жизнь, открыв Аскаланте, кто я такой, и поклявшись служить ему. Горьким было это рабство!

Чтобы удержать меня в повиновении, он написал обо мне на пергаменте, запечатал его и отдал в руки отшельника, обитающего на южных границах Котха. Я не осмеливаюсь вонзить в спящего Аскаланте кинжал или выдать его врагам, ибо тогда отшельник разломит печать, вскроет пергамент и прочтёт – так наставлял его Аскаланте. И он произнесёт слово по-стигийски…

Тот снова вздрогнул, и его смуглая кожа приобрела пепельный окрас.

– Людям в Аквилонии я неизвестен, – признался он. – Но если мои враги в Стигии узнают о моём местонахождении, то даже полмира, разделяющего нас, не уберегут меня от такой участи, которая вырвала бы душу и из бронзовой статуи! Только король, у которого есть замки и полчища воинов, мог бы защитить меня. Итак, я раскрыл тебе свой секрет и настоятельно прошу заключить со мной соглашение. Я могу помочь тебе своей мудростью, а ты сможешь защитить меня. И однажды я найду Кольцо…

– Кольцо? Кольцо? – Стигиец недооценил абсолютный эгоизм аристократа-собеседника. Дион даже не вслушивался в слова раба, настолько он был поглощён своими мыслями, но последнее слово всколыхнуло его эгоцентризм.

– Кольцо? – повторил он. – Это заставляет меня вспомнить о моём кольце удачи. Я купил его у вора-шемита, который клялся, что украл его у волшебника далеко на юге и что оно принесёт мне удачу. Митра свидетель, я заплатил ему достаточно. Клянусь богами, мне нужна вся возможная удача, учитывая, что Волмана и Аскаланте втягивают меня в свои кровавые интриги – я позабочусь о кольце.

Тот Амон вскочил, кровь прилила к его лицу, а глаза вспыхнули ошеломлённой яростью человека, внезапно осознавшего всю глубину непроходимой свинской глупости болвана-собеседника. Дион не обратил на него внимания. Подняв потайную крышку мраморного сиденья, он некоторое время рылся в куче всевозможных безделушек – варварских амулетов, кусочков костей, безвкусных украшений – талисманов и заклинаний, которые суеверная натура этого человека побудила его собирать.

– А, вот и оно! – Дворянин торжествующе поднял кольцо необычной формы. Оно было сделано из металла, похожего на медь, и имело форму чешуйчатой змеи, свернувшейся в три кольца и держащей хвост во рту. Его глаза походили на жёлтые драгоценные камни, которые зловеще сверкали. Тот Амон вскрикнул, как будто его ударили. А Дион обернулся и разинул рот, его лицо внезапно побелело. Глаза раба сверкали, рот широко раскрылся, а огромные смуглые руки вытянулись, словно когти.

– Кольцо! Клянусь Сетом! Кольцо! – Вскричал он. – Моё кольцо, которое у меня украли! – В руке стигийца блеснула сталь, и поведя своими могучими смуглыми плечами, он вонзил кинжал в жирное тело барона. Высокий тонкий визг Диона перешёл в сдавленное бульканье, и всё его дряблое тело обмякло, как растаявшее масло. Оставаясь тупицей до конца, он умер в безумном ужасе, сам не зная почему. Отшвырнув в сторону скрюченный труп, уже забыв о нем, Тот схватил кольцо обеими руками, его тёмные глаза полыхали безграничной алчностью.

– Моё кольцо! – прошептал он в исступлённом возбуждении. – Моя сила!

Как долго он склонялся над зловещим артефактом, неподвижный, как статуя, впитывая его зловещую ауру в свою тёмную душу, не знал даже стигиец. Когда он очнулся от своих мечтаний и отвлёкся от ночных поисков в безднах, где блуждал его разум, взошла луна, отбрасывая длинные тени на гладкую мраморную спинку садовой скамьи, у подножия которой распростёрлась тёмная тень, некогда бывшая повелителем Аттала.

– Хватит, Аскаланте, хватит! – прошептал стигиец, и его глаза во мраке вспыхнули красным, как у вампира. Наклонившись, он зачерпнул пригоршню запёкшейся крови из лужи, в которой лежала его жертва, и втёр её в глаза медной змеи, пока жёлтые искры не скрылись под тёмно-красной маской.

«Закрой свои глаза, мистический змей, – произнёс он нараспев леденящим шёпотом, от которого кровь застыла в жилах. – Закрой свои глаза от лунного света и открой их на более тёмные бездны! Что ты видишь, о змей Сета? Кого ты зовёшь из бездн Ночи? Чья тень падает на угасающий Свет? Призови его ко мне, о змей Сета!»

Поглаживая чешую особым круговым движением пальцев, – движением, всегда возвращавшим пальцы в исходное положение, он ещё больше понизил свой голос, шепча тёмные имена и ужасные заклинания, забытые во всём мире, кроме мрачных глубин мрачной Стигии, где чудовищные фигуры монстров скользили в сумраке гробниц.

В воздухе вокруг колдуна возникло какое-то движение, похожее на водоворот, возникающий в воде, когда какое-то существо всплывает на поверхность. Безымянный леденящий ветер на мгновение подул на стигийца, словно из открытой двери. Тот Амон почувствовал чьё-то присутствие у себя за спиной, но не оглянулся. Он не сводил глаз с залитого лунным светом мраморного пространства, на котором парила едва заметная тень. По мере того, как маг продолжал шептать заклинания, тень становилась всё больше и отчётливее, пока не обрела различимые и ужасающие черты. Её контуры мало чем отличались от очертаний гигантского бабуина, но ни один подобный бабуин никогда не ступал по земле, даже в Стигии. Тот Амон по-прежнему не присматривался, но, вытащив из-за пояса сандалию своего господина, которую всегда носил с собой в смутной надежде, что сможет использовать её подходящим образом, бросил её за спину.

– Запомни это получше, раб Кольца! – воскликнул он. – Найди того, кто носил это, и уничтожь его! Загляни в глаза и забери его душу, прежде чем разорвёшь глотку! Убей его! Да, – возопил маг в слепом порыве страсти, – и всех остальных, оказавшихся вместе с ним!

На залитой лунным светом стене Тот Амон увидел, как чудовище наклонило свою бесформенную голову и принюхалось, словно какая-нибудь отвратительная гончая. Затем жуткая голова откинулась назад, существо развернулось и унеслось сквозь деревья, словно ветер. Стигиец вскинул руки в безумном ликовании, и его зубы и глаза зловеще сверкнули в лунном свете.

Солдат, стоявший на страже у стен, вскрикнул от ужаса, когда огромная скачущая чёрная тень с горящими глазами перемахнула через стену и пронеслась мимо него в вихре порывистого ветра. Но это исчезло так быстро, что ошеломлённый воин остался гадать, не было ли это всего лишь сном или галлюцинацией.

IV

Когда мир был молод, а люди столь слабы,

и демоны Ночи гуляли по свету свободно, я стал избранником Судьбы —

сражался с Сетом сталью я, огнём и соком дерева анчара;

сплю в чёрном сердце я горы и не подвержен чарам.

Века берут своё… Неужто битвы древности пропали даром?

А все воспоминания о том, кто душу человечью спасал,

когда в сражениях со Змеем древним совладал,

Истаяли, развеясь вместе с тем кошмаром?

– Дорога Королей

Один в огромном спальном зале с высоким золотым куполом король Конан дремал и видел сны. Сквозь клубящийся серый туман он услышал странный зов, слабый и далёкий, и хотя не понимал его, казалось, не мог ему противостоять и игнорировать. С мечом в руке киммериец пошёл сквозь серый туман, как человек может идти сквозь облачную дымку. И по мере того, как он продвигался вперёд, голос становился всё отчётливее, пока варвар не разобрал произнесённое им слово – это было его собственное имя, которое произносили через бездны Пространства и Времени.

Теперь туман рассеялся, и Конан увидел, что находится в огромном тёмном коридоре, казалось, вырубленным в цельном чёрном камне. Света здесь не было, но благодаря какому-то волшебству варвар мог всё ясно рассматривать. Пол, потолок и стены выглядели тщательно отполированными и тускло поблескивали, на них виднелись высеченные горельефы древних героев и полузабытых богов. Киммериец содрогнулся, увидев огромные тёмные очертания Безымянных Древних, и каким-то образом осознал: ноги смертных не ступали по этому коридору уже столетия.

Он наткнулся на широкую лестницу, вырубленную в цельной скале, а стены шахты виднелся орнамент из эзотерических символов, столь древних и ужасающих, что кожа короля Конана покрылась мурашками. На каждой ступеньке имелось вытесанное отвратительное изображение Древнего Змея, расположенное таким образом, что при каждом шаге варвар наступал пяткой на Змеиную голову, как это задумывалось с давних времён. Но от этого он чувствовал себя не менее непринуждённо.

Но голос продолжал призывать его, и наконец, в темноте, которая была бы непроницаема для его обычного взора, киммериец вступил в странный склеп и увидел смутную белобородую фигуру, сидящую на надгробии. Волосы Конана встали дыбом, и он схватился за меч, но фигура заговорила замогильным голосом.

– О, смертный, ты меня узнаёшь?

– Только не я, клянусь Кромом! – выругался король.

– Смертный, – заявил старец, – я Эпемитреус.

– Но Эпемитреус Мудрый мёртв уже полторы тысячи лет! – пробормотал Конан.

– Слушай! – повелительно произнёс собеседник. – Как камешек, брошенный в тёмное озеро, посылает рябь к дальним берегам, так и события в Невидимом мире, подобно волнам, разбиваются о мой сон. Я хорошо запомнил тебя, Конан из Киммерии, и на тебе лежит печать великих событий и деяний. Но по земле бродят роковые силы, против которых твой меч бессилен.

– Ты говоришь загадками, – с обеспокоенностью произнёс Конан. – Дай мне увидеть моего врага, и я раскрою ему череп до зубов.

– Выплесни свою варварскую ярость на врагов из плоти и крови, – ответил старец. – Я должен защищать тебя не от людей. Существуют тёмные миры, о которых человек едва догадывается, где бродят бесформенные монстры – дьяволы, которые могут быть привлечены из Внешних Пустот, дабы по приказу злых магов обретать материальную форму, разрывать и пожирать. В твоём доме завёлся змей, о король, – гадюка в твоём королевстве, пришедшая из Стигии, с тёмной мудростью теней в своей мрачной душе. Как спящему человеку снится змея, которая проползает рядом с ним, так и я ощутил отвратительное присутствие неофита Сета. Он опьянён страшной силой, и удары, которые он наносит своему врагу, вполне могут разрушить королевство. Я призвал тебя к себе, чтобы даровать тебе оружие против него и его своры адских гончих.

– Но зачем? – недоуменно вопросил Конан. – Люди говорят, что ты спишь в чёрном сердце Голамиры, откуда посылаешь свой призрак на невидимых крыльях, чтобы помочь Аквилонии в трудную минуту, но я… я чужеземец и варвар.

– Успокойся! – призрачный голос эхом разнёсся по огромной тёмной пещере. – Твоя судьба связана с Аквилонией. В паутине и лоне Судьбы происходят грандиозные события, и обезумевший от крови колдун не встанет на пути имперского предначертания. Много веков назад Сет обвился вокруг мира, как питон вокруг своей добычи. Всю свою жизнь, продолжительностью с жизни троих обычных людей, я сражался с ним. И загнал его в тени таинственного юга, но в мрачной Стигии люди по-прежнему поклоняются ему, – тому, кто для нас является архидемоном. Сражаясь с Сетом, я сражаюсь с его почитателями, приверженцами и аколитами-прислужниками. Протяни свой меч!

Удивляясь, Конан так и сделал, и на огромном клинке, рядом с тяжёлой серебряной гардой, старец начертал костлявым пальцем причудливый символ, который в темноте воссиял белым пламенем. И в тот же миг склеп, гробница и старец исчезли, а сбитый с толку Конан вскочил со своего ложа в огромном зале с золотым куполом. И пока ошеломлённый варвар стоял, ошарашенный странностью своего сна, он осознал, что сжимает в руке свой меч. И волосы у киммерийца на затылке встали дыбом, поскольку на широком лезвии был начертан символ – очертания Феникса. И варвар вспомнил, что на надгробии в склепе он видел нечто, показавшееся ему похожим на фигуру, высеченную из камня. Теперь киммериец задавался вопросом: была ли это всего лишь каменная фигура, и от странности всего произошедшего кожа Конана покрылась мурашками.

Затем, пока киммериец стоял, тихий звук из коридора снаружи вернул его к реальности, и, не останавливаясь, чтобы разобраться в причине происходящего, Конан принялся надевать доспехи; он снова стал прежним варваром, подозрительным и настороженным, как загнанный в угол серый волк.

V

Что ведомо мне о развитии людей, культуре, позолоте, ремесле и лжи?

Рождённому средь голых пустошей и росшему под небом, ответь мне и скажи!

Людские вероломства, и клятвопреступленья, и словопренья лжи —

обречены на неудачу, едва лишь песнь свою заводят палаши;

Врывайтесь и умрите, псы, —

Я отрублю вам головы, хвосты! —

Был воин я, потом стал королём,

Не раз сражался я с врагами, и всё мне нипочём!

– Дорога королей

В мертвенной тишине, окутавшей коридор королевского дворца, тихонько пробиралось двадцать крадущихся фигур. Их бесшумные шаги, босые или обутые в мягкую кожу, не порождали ни звука ни на толстом ковре, ни на мраморной плитке. Факелы, стоявшие в нишах вдоль коридоров, мерцали ало-кровавым на кинжалах, мечах и остро отточенных топорах.

– Полегче! – прошипел Аскаланте. – Прекратите это проклятое громкое дыхание, кто бы это ни был! Командир ночной стражи удалил большинство часовых из этих залов и напоил остальных, но мы всё равно должны соблюдать осторожность. Назад! А вот и стражник!

Они отступили за скоплением вычурно изукрашенных колонн, и почти сразу же мимо размеренным шагом прошли десять гигантов в чёрных доспехах. Когда они смотрели на офицера, уводившего их с поста, на лицах гвардейцев отразилось сомнение. Этот офицер заметно побледнел; когда стража проходила мимо укрытий заговорщиков, было видно, как он трясущейся рукой вытирает пот со лба. Офицер выглядел молодо, и это предательство короля далось ему нелегко. Он мысленно проклял свою тщеславную расточительность, вогнавшую его в долги перед ростовщиками и сделавшую пешкой в руках интриганов-политиков.

Стражники с лязгом прошли мимо и скрылись в коридоре.

– Хорошо! – ухмыльнулся Аскаланте. – Конан спит без охраны. Поторопитесь! Если они поймают нас за его убийством, мы пропали, но мало кто поддержит дело мёртвого короля.

– Да, поторопимся! – воскликнул Ринальдо, и блеск его голубых глаз слился с блеском меча, которым он взмахнул над головой. – Мой клинок жаждет! Я слышу, как собираются стервятники! Вперёд!

Они помчались по коридору с бешеной скоростью и остановились перед позолоченной дверью, на которой красовался королевский символ Аквилонии – дракон.

– Громел! – рявкнул Аскаланте. – Открой мне эту дверь!

Гигант глубоко вздохнул и навалился всем своим могучим телом на панели, застонавшие и прогнувшиеся от удара. Он снова пригнулся и ринулся вперёд. С лязгом засовов и треском ломающегося дерева дверь раскололась.

– Внутрь! – взревел Аскаланте, охваченный стремлением завершить намеченное.

– Вперёд! – завопил Ринальдо. – Смерть тирану!

И вдруг все резко остановились и застыли. Перед ними стоял Конан – не нагой безоружный человек, разбуженный от глубокого сна для, чтобы быть зарезанным, словно овца, а бодрствующий и настороженный варвар с длинным мечом в руке, частично облачённый в доспехи.

На мгновение всё замерло – четверо мятежных дворян в проломленной двери и толпа диких волосатых лиц, толпящихся за ними, – и все они на мгновение застыли при виде гиганта с горящими глазами, стоящего с мечом в руке посреди озаряемой свечами комнаты. В этот момент Аскаланте разглядел на маленьком столике возле королевского ложа серебряный скипетр и тонкий золотой обруч – корону Аквилонии, и это зрелище свело его с ума от исступлённого вожделения.

– Вперёд, негодяи! – завопил разбойник. – Он один против двадцати, и на нём нет шлема!

Верно, киммерийцу не хватило времени надеть шлем с тяжёлым плюмажем или застегнуть боковые пластины кирасы, да и времени на то, чтобы снять со стены огромный щит, тоже не было. Тем не менее, Конан оказался защищён лучше, чем кто-либо из его врагов, за исключением Волмана и Громеля, полностью закованных в доспехи.

Король свирепо взирал на вломившихся, недоумевая, кто они такие. Аскаланте он не знал; а также не мог разглядеть заговорщиков сквозь закрытые забрала, а Ринальдо до глаз надвинул свою широкополую шляпу. Но времени на догадки не было. С криком, от которого зазвенел потолок, убийцы ворвались в комнату, Громел первым. Он бросился, как атакующий бык, опустив голову и занеся меч для разящего удара. Конан прыгнул ему навстречу, и вся тигриная сила варвара сосредоточилась в руке, взмахнувшей мечом. Огромный клинок со свистом описал дугу в воздухе и обрушился на шлем боссонца. Клинок и шлем дрогнули, и Громел безжизненно покатился по полу. Конан отскочил назад, всё ещё сжимая сломанную рукоять.

– Громел! – сплюнул киммериец, его глаза сверкнули от изумления, когда из-под разбитого шлема показалась расколотая голова; затем на Конана набросилась остальная свора. Острие кинжала скользнуло по его ребрам между нагрудником и щитком на спине, перед глазами сверкнуло лезвие меча. Киммериец отбросил в сторону противника левой рукой и ударил в висок мечника своей сломанной рукоятью, как цестусом2.

Мозги мужчины брызнули ему в лицо.

– Вы, пятеро, следите за дверью! – кричал Аскаланте, приплясывая на краю поющего стального водоворота, так как боялся, что Конан может прорваться сквозь них и сбежать. Разбойники на мгновение отступили, когда их предводитель схватил нескольких из них и толкнул к единственной двери, и в эту короткую передышку Конан подскочил к стене и сорвал с неё древний боевой топор, который, не тронутый временем, висел там уже полвека.

Прижавшись спиной к стене, варвар на мгновение оказался лицом к лицу со смыкающимся кольцом, а затем бросился в самую гущу. Он не защищался; даже перед лицом превосходящих сил противника киммериец всегда атаковал врага. Любой другой человек уже умер бы там, да и сам Конан не надеялся выжить, но он яростно жаждал причинить как можно больше урона, прежде чем падёт. Его варварская душа пылала, а в ушах звучали песнопения о древних героях.

Когда киммериец отпрыгнул от стены, его топор сразил разбойника с разрубленным плечом, а ужасный ответный удар слева размозжил череп ещё одному. Вокруг варвара злобно взвизгнули мечи, но смерть проскользнула мимо него, он едва успевал перевести дух. Киммериец двинулся вперёд, почти не уловимый для взоров на ослепительной скорости. Он был подобен тигру среди бабуинов, когда прыгал, отступал в сторону и вращался, представляя собой постоянно движущуюся мишень, в то время как его топор оплетал его сверкающим колесом смерти.

Какое-то время убийцы яростно теснили его, осыпая ударами вслепую и сдерживаемые собственной численностью; затем они внезапно отступили – два трупа на полу стали немым свидетельством ярости короля, хотя сам Конан истекал кровью из ран на руках, шее и ногах.

– Негодяи! – завопил Ринальдо, срывая с головы шапку с перьями, его безумные глаза сверкали. – Вы уклоняетесь от боя? Даёте деспоту выжить? Займитесь им!

Он бросился вперёд, бешено рубя, но Конан, узнав его, коротким страшным ударом разбил меч менестреля вдребезги и мощным ударом раскрытой ладони отправил его, пошатывающегося, на пол. Король перехватил удар Аскаланте в левую руку, и разбойник едва спас свою жизнь, пригнувшись и отпрыгнув назад от взмаха топора. Волки снова набросились на варвара, и топор Конана запел и обрушился на него. Волосатый негодяй пригнулся под его ударом и нырнул к ногам короля, но, поборовшись краткое мгновение с тем, что показалось прочной железной башней, поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть падающий топор, но не успел уклониться от него. Тем временем один из подельников обеими руками поднял широкий меч и рассёк левую наплечную пластину короля, ранив плечо под ней. В одно мгновение кираса Конана наполнилась кровью.

Волмана, в диком нетерпении раскидывая нападавших направо и налево, прорвался вперёд и нанёс смертоносный удар по незащищённой голове Конана. Король глубоко поднырнул, и меч, просвистев над ним, срезал прядь его чёрных волос. Конан развернулся на пятках и нанёс удар сбоку. Топор с хрустом пробил стальную кирасу, и Волмана рухнул, весь его левый бок был проломлен.

– Волмана! – выдохнул Конан, затаив дыхание. – Я узнаю этого карлика даже в аду… – Он выпрямился, чтобы отразить безумный натиск Ринальдо, который бросился на него, широко раскрыв рот, вооружённый только кинжалом. Конан отскочил назад, поднимая топор.

– Ринальдо! – в его голосе звучала отчаянная настойчивость. – Назад! Я не хочу убивать тебя…

– Умри, тиран! – Вскричал безумный менестрель, бросаясь на короля. Конан оттягивал удар, который ему не хотелось наносить, пока не стало слишком поздно. Только когда киммериец почувствовал укол стали в свой незащищённый бок, то в приступе слепого отчаяния нанёс удар.

Ринальдо рухнул с проломленным черепом, а Конан отшатнулся к стене, кровь хлынула между пальцами, зажимавшими рану.

– Сюда, немедля! Убейте его! – завопил Аскаланте.

Конан прислонился спиной к стене и поднял топор. Он стоял, как воплощение непобедимого первобытного воителя – широко расставив ноги, наклонив голову вперёд, одной рукой держась за стену для опоры, а другой высоко подняв топор, с мощными мускулами, выступающими железными буграми, и его черты застыли в предсмертном оскале ярости, а глаза ужасающе сверкали сквозь кровавый туман, который их застилал. Мерзавцы заколебались – какими бы дикими, преступными и кровожадными они ни были, но всё же, принадлежали к породе людей цивилизованного происхождения, здесь же сражался варвар – прирождённый убийца. Они отпрянули назад – умирающий тигр всё ещё мог нести смерть.

Конан почувствовал их неуверенность и усмехнулся безрадостно и свирепо. «Кто умрёт первым?» – пробормотал он разбитыми и окровавленными губами.

Аскаланте прыгнул, как волк, с невероятной быстротой завис в воздухе и упал ниц, чтобы избежать смерти, которая с шипением приближалась к нему. Он отчаянно взмахнул ногами и откатился в сторону, когда Конан выпрямлялся от нанесённого помимо цели удара и ударил снова. На этот раз топор вонзился в полированный пол на несколько дюймов глубже, чем вращающиеся ноги Аскаланте.

Ещё один отчаянный головорез выбрал этот момент для атаки, за ним без особого энтузиазма последовали его соратники. Он намеревался убить Конана до того, как киммериец поднимет свой топор с пола, но его решение было ошибочным. Красный топор взметнулся вверх и обрушился вниз, и багровое подобие изуродованного человека отлетело назад, ударив нападавших по ногам.

В этот миг разбойники у двери издали страшный вопль, и на стену упала чёрная бесформенная тень. Все, кроме Аскаланте, обернулись на этот крик, а затем, завывая, как собаки, они слепо ворвались в дверь беснующейся, богохульствующей толпой и с криками бросились врассыпную по коридорам.

Аскаланте не смотрел в сторону двери; его взгляд был прикован только к раненому королю. Он предположил: шум схватки наконец разбудил дворец и верные стражники бросились сюда, хотя даже в этот момент заговорщику показалось странным, что его закоренелые негодяи столь жутко вопят, спасаясь бегством. Конан не смотрел в сторону двери, поскольку следил за злоумышленником горящими глазами умирающего волка. В этой крайней ситуации циничная философия Аскаланте не изменила ему.

– Кажется, всё потеряно, особенно честь, – пробормотал он. – Однако король умирает, стоя на ногах, и… – Какие ещё мысли могли прийти ему в голову, неизвестно; оставив фразу незаконченной, он прытко бросился на Конана как раз в тот момент, когда киммериец был вынужден воспользоваться рукой с топором, чтобы утереть кровь с ослепших глаз.

Но как только разбойник ринулся в атаку, в воздухе пронеслось что-то странное, и нечто тяжёлое с ужасающей силой ударило его между лопаток. Злодей полетел вниз головой, и огромные когти мучительно вонзились в его плоть. Отчаянно извиваясь под напавшим, разбойник повернул голову и взглянул в лицо кошмару и безумию. Над ним склонилось огромное чёрное существо, которое, как он осознал, не было рождено ни в нормальном, ни в человеческом мире. Чёрные слюнявые клыки твари оказались у его горла, а из-за блеска жёлтых глаз перекручивались его конечности, как смертоносный ветер скручивает поросль пшеницы.

Уродство морды превосходило обычное звериное. Это могло быть лицо древней злой мумии, оживлённой демонической жизнью. В этих отвратительных чертах расширенные глаза злоумышленника, казалось, уловили сквозь тень охватившего его безумия, слабое и ужасное сходство с рабом Тот Амоном. Затем циничная и самодостаточная философия Аскаланте покинула его, и с жутким криком он испустил дух прежде, чем эти слюнявые клыки коснулись его.

Конан, стряхивая капли крови с глаз, застыл на месте. Сначала ему показалось, что над искалеченным телом Аскаланте стоит огромная чёрная гончая, но когда зрение прояснилось, варвар увидел – это не гончая и не бабуин.

С воплем, подобным эху предсмертного крика Аскаланте, киммериец отскочил от стены и встретил прыгающее чудовище ударом топора, в котором была вся отчаянная сила его перенапряжённых нервов. Летящее оружие со звоном отскочило от скошенного черепа, который должно было размозжить, а короля ударом гигантского тела отбросило через половину зала.

Слюнявые челюсти сомкнулись на руке, которую Конан вскинул, чтобы защитить своё горло, но чудовище не предприняло ни малейшей попытки вцепиться мёртвой хваткой. Из-за искалеченной руки оно дьявольски впилось взором в глаза короля, в которых начал отражаться тот же ужас, что был в мёртвых глазах Аскаланте. Конан почувствовал, как его душа съёживается и начинает выходить из тела, тонуть в жёлтых колодцах космического ужаса, призрачно мерцающих в бесформенном хаосе, разраставшегося вокруг него и поглощал всю жизнь и здравомыслие. Эти глаза увеличились и стали гигантскими, и в них киммериец узрел реальность всех бездонных и богохульных ужасов, таящихся во Внешней Тьме бесформенных пустот и тёмных пропастей бескрайней ночи. Он открыл окровавленные губы, чтобы выкрикнуть всю свою ненависть, но из его горла вырвался только сухой хрип.

Но ужас, который парализовал и уничтожил Аскаланте, пробудил в киммерийце неистовую бешеную ярость, граничащую с безумием. С невероятным усилием всего тела он бросился назад, не обращая внимания на агонизирующую боль в израненной руке, увлекая чудовище за собой. И вытянутая рука варвара наткнулась на нечто – распалённый безумием схватки разум распознал это как рукоять сломанного меча. Инстинктивно Конан схватил обломок и изо всех сил саданул, как человек, наносящий удар кинжалом. Сломанный клинок вонзился глубоко, и рука Конана разжалась, когда отвратительная пасть раззявилась, словно в агонии. Короля с силой отбросило в сторону, и, приподнявшись на одной руке, он, как в тумане, увидел кошмарные конвульсии чудовища; из огромной раны, оставленной сломанным клинком, хлестала густая кровь. И пока киммериец наблюдал, тварь прекратила сопротивление и лежала, судорожно подёргиваясь, уставившись вверх своими жуткими мёртвыми глазищами. Конан моргнул и стряхнул кровь с собственных глаз; ему показалось, что существо тает и распадается на осклизлую неустойчивую массу.

Затем до его слуха донёсся гомон голосов, и комната наполнилась окончательно проснувшимися придворными – рыцарями, пэрами, дамами, ратниками, советниками – все они что-то бормотали, кричали и мешали друг другу. Чёрные Драконы были уже рядом, обезумевшие от ярости, ругающиеся и взъерошенные, держа руки на рукоятях своих мечей и цедя сквозь зубы иностранные ругательства. Молодого офицера стражи у дверей никто не видел, и ни тогда, ни позже его не нашли, хотя и усердно искали.

– Громел! Волмана! Ринальдо! – воскликнул Публий, верховный советник, заламывая толстые руки среди трупов. – Чёрное предательство! Кому-то придётся ответить за это на виселице! Позовите стражу.

– Стража уже здесь, старый дурак! – бесцеремонно рявкнул Паллантидес, командир Чёрных Драконов, забыв в напряжённый момент о звании Публиуса. – Лучше прекрати свои кошачьи вопли и помоги нам перевязать раны короля. Он вот-вот истечёт кровью и умрёт.

– Да, да! – воскликнул Публиус, бывший человеком скорее планов, чем действий. – Необходимо перевязать его раны. Пошлите за каждым придворным лекарем! О, милорд, какой позор для города! Ты, похоже, чуть не до смерти истекаешь кровью?

– Вина! – выдохнул король с ложа, на которое его уложили. Царедворцы поднесли кубок к его окровавленным губам, и он выпил, как человек, полумёртвый от жажды.

– Хорошо! – проворчал Конан, откидываясь на спину. – Убийство – это проклятое иссушающее дело на износ.

Кровотечение удалось остановить, и врождённая жизненная сила варвара давала о себе знать.

– Сначала осмотрите рану от кинжала у меня в боку! – приказал он придворным лекарям. – Ринальдо записал мне там свою предсмертную песнь, а стилосом был кинжал!

– Нам давно следовало его повесить, – пробормотал Публиус. – Из поэтов ничего хорошего не выйдет… О, кто это?

Он нервно коснулся тела Аскаланте носком сандалии.

– Клянусь Митрой! – воскликнул командир. – Это Аскаланте, бывший граф из Туна! Какое дьявольское дело заставило его покинуть свои пустынные владения?

– Но почему он так жутко выглядит, а в глазах застыл невыразимый ужас? – прошептал Публиус, отстраняясь, его глаза расширились, а короткие волоски на затылке жирной шеи странно зашевелились. Остальные примолкли, поглядывая на мёртвого разбойника.

– Если бы вы все увидели то, что довелось мне с ним! – Грозно рыкнул король, садясь, несмотря на протесты лекарей, – то бы не удивлялись. Разрази вас гром, если вы сами взгляните на… – Он резко замолчал, разинув рот и бессмысленно указывая пальцем. Там, где издохло чудовище, его взору предстал лишь только голый пол.

– Кром! – выругался Конан. – Тварь снова растворилась в грязи, которая её породила!

– Король бредит, – прошептал один из дворян. Конан услышал это и разразился варварскими ругательствами.

– Клянусь Бадбом, Морриган, Махой и Немайн! – гневно выпалил варвар. – Я в здравом уме! Это было нечто среднее между стигийской мумией и бабуином. Оно влетело в дверь, и негодяи Аскаланте разбежались от неё. Тварь убила Аскаланте, который собирался проткнуть меня насквозь. Затем нечисть набросилась на меня, и я убил её – не знаю, как, потому что мой топор отскочил от бестии, как от камня. Но думаю, что к этому приложил руку мудрец Эпемитреус…

– Послушайте, он называет Эпемитреуса, умершего полторы тысячи лет назад! – зашептали друг другу царедворцы.

– Клянусь Имиром! – прогремел король. – Этой ночью я разговаривал с Эпемитреусом! Он призвал меня в моих снах, и я пошёл по чёрному каменному коридору, украшенному изображениями вытесанных древних богов, к каменной лестнице, на ступенях которой виднелись очертания Сета, пока не оказался в склепе и гробнице с вырезанным на ней Фениксом…

– Во имя Митры, милорд король, замолчи! – Возопил верховный жрец Митры, и лицо его стало пепельно-серым.

Конан вскинул голову, подобно льву, откидывающему назад гриву, и его голос звучал хрипло, как рычание разъярённого льва.

– Разве я раб, обязанный закрывать рот по твоему приказу?

– Нет, нет, милорд! – Верховный жрец дрожал, но не от страха перед королевским гневом. – Я не хотел никого обидеть. – Он склонил голову к королю и заговорил шёпотом, слышным лишь Конану.

– Милорд, это дело выходит за рамки людского понимания. Только узкому кругу жрецов ведомо про коридор из чёрного камня, вытесанный неизвестными руками в чёрном сердце горы Голамира, или об охраняемой Фениксом гробнице, где полторы тысячи лет назад был похоронен Эпемитреус. И с тех пор ни один живой человек не входил в туда, ибо избранные им жрецы, поместив мудреца в склеп, завалили внешний вход в коридор, дабы никто не мог его отыскать, и сегодня даже верховные жрецы не знают, где он находится. Только из уст в уста верховными жрецами немногим избранным это передаётся и ревностно охраняется – лишь ограниченный круг служителей Митры знает о месте упокоения Эпемитреуса в чёрном сердце Голамиры. Это одно из таинств, на которых зиждется культ Митры.

– Я не могу объяснить, какой магией Эпемитреус привёл меня к себе, – ответил Конан. – Но я побеседовал с ним, и он оставил отметину на моём мече. Почему этот символ сделал клинок смертельным для демонов, или какая магия скрывалась за ним, я не знаю; но хотя меч сломался о шлем Громеля, всё же осколок оказался достаточно длинным, чтобы убить чудовище.

– Дай мне взглянуть на твой меч, – прошептал верховный жрец внезапно пересохшим горлом.

Конан протянул сломанное оружие, а верховный жрец вскрикнул и пал на колени.

– Митра, защити нас от сил Тьмы! – выдохнул он. – Этой ночью король действительно беседовал с Эпимитреусом! Там, на мече, – тайный знак, который никто, кроме него, не мог нанести, – символ бессмертного Феникса, вечно парящего над его гробницей! Свечу, быстро! Осмотрите ещё раз то место, где, по словам короля, издохла нечисть!

Оно находилось в тени разломанной ширмы. Придворные отбросили ширму в сторону и залили пол потоком света от свечей. А когда все разглядели это, средь людей воцарилась гробовая тишина, и задрожал сам воздух. Затем некоторые упали на колени, взывая к Митре, а другие с криками выбежали из зала.

Там, на полу, где подохла тварь, словно осязаемая тень, запечатлелось широкое тёмное пятно, которое невозможно было смыть; тварь оставила свои очертания, чётко отпечатавшиеся в её крови, и этот контур не принадлежал существу из разумного и нормального мира. Грозное и вселяющее непостижимый ужас, оно нависало там, словно тень, отбрасываемая одним из обезьяноподобных богов, которые восседают на погружённых в тени алтарях зловещих храмов в мрачных землях Стигии.